несколько ящиков, но ничего интересного не обнаружил. В одном ящике он увидел коричневый, заклеенный по второму разу конверт с надписью "Лично". В конверте лежали цветные фотографии и полоска печатного текста: "Специальный выпуск международной фотослужбы издательства по льготным ценам для руководящих работников". На фотографиях были все сплошь голые женщины с большими торчащими грудями. Иенсен тщательно заклеил конверт и положил его на прежнее место. Официального закона, который запрещал бы распространение такого рода фотографий, в стране не существовало, но после эпохи бурного расцвета, имевшего место несколько лет назад, порнографическая продукция почти исчезла с внутреннего рынка. Некоторые круги связывали понижение спроса с катастрофическим падением рождаемости. Иенсен приподнял светло-серую пластинку и нашел там закрытый циркуляр директора. Циркуляр гласил: Репортаж о состоявшемся в королевском дворце бракосочетании принцессы с руководителем центрального объединения профсоюзов никуда не годится. Многие весьма значительные и близкие издательству лица названы мельком. Упоминание о том, что брат невесты был в молодости рьяным республиканцем, производит oттaлкuвaющee впечатление, равно как и "юмористическое" отступление на тему, что руководитель центрального объединения профсоюзов мог бы стать королем. Кроме того, я, как профессионал, возражаю против стилистической сухости в подаче материала. Совершенно незачем было давать корреспонденцию в восьмом номере. Утверждение, что кривая самоубийств в нашей стране пошла вниз, может привести к тревожным выводам, будто раньше число самоубийств в едином обществе было высоким. Есть ли необходимость после всего вышеизложенного напоминать, что тираж журнала до сих пор не растет в соответствии с предписаниями руководства?" Из примечаний на полях можно было заключить, что копии циркуляра разосланы нескольким руководящим деятелям. Когда Иенсен снова вышел в коридор, ему почудился за одной из закрытых дверей негромкий хрип. Он достал ключ, открыл дверь и вошел. В комнате было темно, но слабый отблеск огней фасада чуть заметно освещал фигуру человека, поникшего в кресле у письменного стола. Иенсен притворил за собой дверь и повернул выключатель. Перед ним оказалась самая обыкновенная комната с хромированным окном и бетонированными стенами. В комнате стоял тяжелый, удушливый запах спирта, табака и рвоты. Мужчине, сидевшему у стола; должно быть, перевалило за пятьдесят. Он был довольно высокого роста, но уже заметно начал полнеть. Костюм его состоял из пиджака, белой рубашки, галстука, ботинок и носков. Брюки лежали на столе -- он явно хотел свести с них какие-то пятна, а подштанники сохли на батарее, Сидел он, упершись подбородком в грудь, и лицо у него пылало. На столе стояли пластмассовый стаканчик и почти пустая бутылка, а на полу между его ногами -- алюминиевая корзина для бумаг. Когда внезапно зажегся свет, мужчина заслонился рукой и из-под ладони посмотрел на посетителя голубыми глазами с множеством красных прожилок. -- Журналистика умерла,-- сказал он,-- я умер. Все умерло -- и, не глядя, нашарил бутылку на столе.--Вот я сижу... в этой чертовой кухне. Безграмотные невежды командуют мной и шпыняют меня. Меня! Из года в год!.. Он схватил бутылку и вылил остаток в стакан. -- Величайшая кухня мира. Триста пятьдесят тысяч порций в неделю. Суп "брехня", безвкусица гарантируется. Из года в год... Все его тело сотрясалось. Ему пришлось стиснуть стаканчик обеими руками, чтобы поднести его к губам. -- Но теперь баста! -- Он достал из ящика письмо и помахал им в воздухе. -- Можете прочесть. Пронаблюдать финал. Комиссар Иенсен взял у него письмо. Оно было от главного редактора: "Твой репортаж о бракосочетании во дворце некомпетентно составлен, плохо написан и полон ошибок. А помещение корреспонденции о самоубийствах в номере восьмом -- чудовищная накладка. Я вынужден подать на тебя рапорт". -- Разумеется, он сам все это читал, прежде чем подписать в набор. И корреспонденцию тоже. Я его, конечно, не осуждаю. Бедняга дрожит за свою шкуру. Тут он взглянул на Иенсена с неожиданным любопытством. -- А вы кто такой? Новый директор, да? Ну, ничего, сработаетесь. У нас тут батраки прямо от сохи сидят в главных редакторах. И разумеется, вышедшие из возраста потаскухи, которых кто-то надумал сбыть с рук и пристроил к нам. Иенсен достал свое синее удостоверение. Но мужчина даже и не глянул на него. Он сказал: -- Тридцать лет я был журналистом. Я наблюдал этот духовный распад своими глазами. Это удушение интеллигенции. Эту самую продолжительную казнь из всех, какие знал мир. Раньше я чего-то хотел. Это было ошибкой. Я и сейчас хочу, но только самую малость. Это тоже ошибка. Я умею писать. Это ошибка. Потому они и ненавидят меня. Но до поры до времени им нужны такие, как я. Покуда они не изобретут машину, которая могла бы сочинять навоз. Они ненавидят меня потому, что я не безотказная машина с кнопками и рычагами, которая могла бы писать всю эту грязную брехню по шесть страниц в час, без ошибок, вычеркиваний и собственных мыслей. А я пьян. Гип-гип, ура! Глаза у него выкатились, а зрачки стали совсем крошечные. Он смолк, дыша прерывисто и неровно. Потом простер вперед правую руку и воскликнул: -- Почтеннейшая публика, итак. Героя наконец должны казнить. Так уж устроен божий мир. Дурак, Кто хочет даром что-то получить. Вы знаете, кто это написал? -- Нет,-- ответил комиссар Иенсен. Он повернул выключатель и вышел из комнаты. На десятом этаже он пересел в патерностер и спустился до бумажного склада. Здесь уже зажгли ночное освещение -- редкие синие плафоны, распространявшие слабый и неверный свет. Иенсен постоял с минуту совершенно неподвижно, чувствуя, как давит его здание, всей своей громадой навалившееся на его плечи. Давно уже смолкли ротационные машины и линотипы, и от наступившей тишины, казалось, только возросла непомерная тяжесть Дома. Теперь Иенсен не слышал даже шагов того, кто все время крался за ним. Иенсен поднялся в вестибюль. Там никого не было, и он задержался. Ровно через три минуты из боковой двери вынырнул человек в сером костюме и проследовал в будку вахтера. -- У вас там сидит один пьяный в комнате за номером две тысячи сорок три,-- сказал комиссар Иенсен. -- Этим человеком уже занялись,-- сказал бесцветным голосом человек в сером костюме. Иенсен открыл дверь своим ключом и вдохнул холодный ночной воздух. XI Когда Иенсен вернулся в шестнадцатый участок, было уже без пяти десять. В дежурной комнате ничего интересного не наблюдалось, и он спустился вниз, куда как раз привели двух молодых женщин. Он подождал, покуда обе они сдадут удостоверение личности, обувь, верхнее платье и сумочки на контрольный стол. Одна из них ругалась и даже плюнула в лицо регистратору. Доставивший ее полицейский зевнул, заломил ей руки за спину и бросил усталый взгляд на свои часы. Другая стояла тихо, опустив голову и бессильно уронив руки. Она все время плакала и бормотала сквозь слезы всем давно известные слова: "Нет, нет, нет" и "Я не хочу". Потом задержанных увели два полисмена в резиновых сапогах и светло-зеленых плащах, и тотчас из комнаты, где производилось медицинское освидетельствование, послышались плач и стоны. Женский персонал, как и всегда, был выносливее и вообще работоспособнее, чем мужской. Иенсен вернулся к контрольному столу и прочитал список всех пьяниц, доставленных за последние часы. В издательстве никого не задерживали, и донесений по этому поводу оттуда не поступало. По дороге домой Иенсен так и не стал ничего есть. Особого голода он не испытывал, да и под ложечкой больше не сосало. Но хотя в машине было тепло и уютно, его все время трясло, как от холода, и руки с трудом держали баранку. Он быстро разделся и лег. Пролежал час без сна, потом встал в темноте и принес бутылку, дрожь унялась, но мерз он все время, даже во сне. Кончился третий день. Осталось четыре. XII Утро было холодное и ясное. За ночь газоны между домами чуть припорошило снежком, и на асфальте шоссе поблескивала наледь. Иенсен проснулся рано и потому, несмотря на оживленное движение и скользкие дороги, вовремя добрался до своего участка, У него пересохло небо, и, хотя он перед уходом прополоскал горло и почистил зубы, во рту остался неприятный, затхлый привкус. Он велел принести из буфета бутылку минеральной воды и углубился в изучение лежащих на столе бумаг. Донесение из криминалистической лаборатории еще не поступало, а остальные не представляли интереса. Полицейский, откомандированный на почтамт, явно зашел в тупик. Иенсен досконально изучил его краткое донесение и. помассировав виски подушечками пальцев, набрал номер Главпочтамта. Трубку сняли не сразу. -- С вами говорит Иенсен. -- Слушаю, комиссар. -- Что вы сейчас делаете? -- Опрашиваю сортировщиков. На это уйдет много времени. -- А если более точно? -- Еще дня два. Или три. -- Вы думаете, это что-нибудь даст? -- Едва ли. Попадается немало писем, на которых адреса наклеены из газетных букв. Через мои руки их уже прошло около сотни. И большинство даже не анонимки. Просто люди так делают. -- Почему? -- Я думаю, шутки ради. Единственный, кто припоминает письмо,-- нарочный, доставлявший его. -- Копия письма у вас есть? -- Нет, комиссар. Зато у меня есть копия конверта и адреса. -- Знаю. Не сообщайте ненужных подробностей. -- Слушаюсь. -- Прекратите опрос, поезжайте в криминалистическую лабораторию, закажите себе фотокопию текста и уточните, из какой или из каких газет вырезаны буквы. Ясно? -- Ясно. Иенсен положил трубку. Под окном шумели санитары с ведрами и лопатами. Иенсен хрустнул суставами и приготовился ждать. Когда он прождал три часа двадцать минут, зазвонил телефон. -- Мы определили сортность бумаги,-- сказал лаборант.-- Это бумага для документов, идет под обозначением ЦБ-3. Изготовляется бумажной фабрикой, принадлежащей непосредственно концерну.--Молчание. Потом лаборант добавил:--Ну, в этом ничего удивительного нет. Практически они прибрали к рукам всю бумажную промышленность. -- Ближе к делу,-- напомнил Иенсен. -- Фабрика лежит к северу от города, километрах в сорока. Мы откомандировали туда человека. Пять минут назад я с ним разговаривал. -Ну и?.. -- Они выпускали этот сорт примерно в течение года. Главным образом на экспорт, но небольшие партии поступали в так называемую внутреннюю типографию, которая тоже принадлежит концерну. Изготовлялся этот сорт в двух форматах. Но насколько я могу судить, в данном случае мы имеем дело с большим форматом. К этому я ничего не могу добавить, остальное в ваших руках. Я отправил к вам через рассыльного все имена и адреса. Не позже чем через десять минут они будут у вас. Иенсен молчал. -- Вот как будто и все. -- Лаборант замялся и после короткой паузы спросил нерешительно: -- Комиссар, скажите, пожалуйста... -Что? -- Вот вчера... Рапорт за служебное упущение... Он не отменен? -- С чего вдруг? -- сказал комиссар. Ровно через десять минут ему доставили письменное донесение. Дочитав его до конца, Иенсен встал, подошел к стене, посмотрел на большую карту, потом надел плащ и спустился к машине. XIII В конторе были стеклянные стены, и, ожидая, пока вернется заведующий типографией, Иенсен мог видеть, что творится за пределами конторы, по ту сторону, где люди в белых и серых халатах сновали вдоль длинных столов. Откуда-то издали доносился стук печатных машин. На стальных крючках вдоль одной стены висели еще влажные гранки. В них крупным жирным шрифтом рекламировались журналы, выпускаемые издательством. Сообщалось, в частности, что на этой неделе один из журналов выйдет с панорамной вкладкой, где будет изображена шестнадцатилетняя артистка телевидения в натуральную величину. Причем вкладка многокрасочная и отличается редкостной красотой. Реклама советовала населению не прозевать этот номер. -- Мы делаем для издательства часть рекламы, -- сказал заведующий.-- Вот это анонсы для газет. Красиво, но дорого. На одну такую рекламу они тратят в пять раз больше, чем мы с вами получаем за год. На это Иенсен ничего не сказал. -- Впрочем, для тех, кому принадлежит все -- и журналы, и газеты, и типографии, и бумага,-- издержки, разумеется, особой роли не играют. Но красиво, красиво, ничего не скажешь,-- добавил он и, отвернувшись, сунул в рот мятную лепешку.-- Вы совершенно правы. На такой бумаге мы печатали два текста. Примерно год назад. И с богатейшим оформлением. Очень небольшим тиражом, примерно по нескольку тысяч экземпляров того и другого. Во-первых, почтовую бумагу лично для шефа, во-вторых, какой-то диплом. -- Для нужд издательства? -- А как же! У меня даже остались пробные оттиски.-- Он начал копаться в бумагах. -- Вот, пожалуйста. Почтовая бумага для шефа была очень небольшого формата и очень элегантного вида. Серая монограмма в верхнем правом углу была явно призвана свидетельствовать о непритязательном и строгом вкусе владельца. Комиссар с первого же взгляда понял, что бумага по формату значительно меньше, чем анонимное письмо. Однако на всякий случай он измерил ее и сравнил с данными криминалистической лаборатории. Цифры не совпадали. Второй экземпляр представлял собой почти квадратный кусок бумаги, сложенный вдвое. Первый лист был чистый, на втором -- золотом отпечатан текст. Большие готические буквы. Текст гласил: "За многолетнее плодотворное сотрудничество на службе культуры и взаимопонимания выражаем глубочайшую признательность ". -- Красиво, правда? -- А для какой цели это печаталось? -- Понятия не имею. Для какого-то диплома. Наверно, кто-нибудь под этим расписывается. А потом его кому-нибудь вручают. Да, наверное, так. Комиссар Иенсен достал линейку и измерил первый лист. Потом достал из кармана рапортичку и сверил цифры. Они совпали. -- У вас на складе осталась такая бумага? -- Нет, это особый сорт. Очень дорогой. А если что и осталось, когда мы печатали, все уже давно списано. -- Я возьму с собой этот экземпляр. -- Но он у нас единственный, для архива. -- Понятно.-- сказал комиссар. Заведующему было что-то около шестидесяти. Морщинистое лицо и унылый взгляд. Пахло от него спиртом, типографской краской и леденцами от кашля. Он ничего больше не сказал, даже не попрощался. Иенсен свернул диплом и ушел. XIV Кабинет директора по кадрам помещался на девятнадцатом этаже. За письменным столом сидел грузный, коренастый мужчина с жабьим лицом. Улыбка у него была не такая отработанная, как у директора издательства. Какая-то она была кривая и производила, скорее, отталкивающее впечатление. Кадровик сказал: -- Смертные случаи? Прыжочки, конечно, бывали. -- Прыжочки? -- Ну да, самоубийства. А где их нет? Спорить было трудно: за последний год два пешехода были убиты в центре города падающими телами. Еще несколько получили серьезные увечья. Так выглядела теневая сторона высотного строительства. -- А кроме самоубийств? -- Несколько человек умерло за последние годы, одни -- своей смертью, другие -- от несчастных случаев. Я затребую выписку из секретариата. -- Благодарю. Директор по кадрам старался как мог, и ему удалось наконец усовершенствовать свою улыбку. Тогда он спросил: -- Я могу служить еще чем-нибудь? -- Да, -- ответил Иенсен и развернул диплом.-- Что это такое? Директор слегка оторопел. -- Поздравительный адрес, или, точнее, благодарность, ее выдавали тем, кто завершил свою деятельность в нашем издательстве. Обходится она недешево, но мы хотим, чтобы у наших старых, преданных сотрудников осталось приятное воспоминание. А уж тут С расходами не считаются. Так рассуждает руководство издательства, и не только в данном случае, но и во многих других. -- А такой лист вручают всем, кто от вас уходит? Кадровик покачал головой. -- Ну что вы! Конечно, нет. Это было бы слишком уж накладно. Такие почести мы оказываем только руководящим деятелям или самым доверенным сотрудникам. Те, кто награждается таким знаком отличия, во все времена делали свое дело и выступали достойными представителями нашего издательства. -- Сколько таких штук вы роздали? -- Очень немного. Этот образец из самых последних. Мы применяем его с полгода, не больше. -- Где хранятся дипломы? -- У моего секретаря. -- Доступ к ним свободный? Директор по кадрам нажал какую-то кнопку внутреннего телефона. В комнату вошла молодая женщина. -- Имеют ли посторонние лица свободный доступ к формуляру ПР-8? Женщина даже испугалась: -- Конечно, нет. Они хранятся в большом сейфе, а я запираю его всякий раз, когда выхожу из комнаты. Директор отпустил секретаршу движением руки и сказал: -- На эту девушку вполне можно положиться. Она очень пунктуальна. Иначе мы не стали бы ее держать. -- Мне нужен список лиц, получивших дипломы такого образца. -- Пожалуйста. Это нетрудно устроить. Пока составляли список, оба сидели молча. Под конец Иенсен спросил: -- Каковы ваши основные служебные обязанности? -- Нанимать редакционный и административный персонал. Следить за тем, чтобы для блага персонала делалось все возможное. Затем... Он сделал небольшую паузу и улыбнулся во весь свой жабий рот. Улыбка была злая, холодная. Словом, вполне точно выражала его чувства. -- Затем избавлять издательство от тех, кто злоупотребляет нашим доверием, и принимать меры против тех, кто сам себя не бережет. Еще через несколько секунд: -- Конечно, к этим мерам мы прибегаем только в самых крайних случаях и в самой гуманной форме; впрочем, это характерно для всего стиля нашей работы. В комнате снова воцарилась тишина. Иенсен сидел неподвижно, прислушиваясь к гулкой пульсации дома. Вошла секретарша, принесла список в двух экземплярах. В списке было двенадцать имен. Директор пробежал список. -- Двое из перечисленных лиц умерли после ухода на пенсию. А один уехал за границу. Это я точно знаю. Он достал из нагрудного кармана авторучку и поставил четкие, аккуратные галочки перед каждым из трех имен. После чего передал список посетителю. Иенсен лишь бегло взглянул на него. Против каждого имени стояли год рождения и еще кое-какие данные, например "ушел на пенсию досрочно" или "ушел по собственному желанию". Потом Иенсен бережно свернул список и сунул его в карман. Перед тем как Иенсен вышел из кабинета, они обменялись еще несколькими фразами: --Могу ли я спросить, чем вызван такой повышенный интерес именно к этому вопросу? -- Служебным поручением, обсуждать которое я не уполномочен. -- Может быть, какой-нибудь из наших дипломов попал в руки недостойного? -- Не думаю. В кабине лифта вместе с Иенсеном спускались еще два человека. Оба они были очень молоды, оба курили сигареты и беседовали о погоде. Жаргон у них был какой-то дерганый и усеченный и напоминал скорее шифр, нежели человеческий разговор. Человеку непосвященному трудно было их понять. Когда лифт сделал остановку на восемнадцатом этаже, в кабину вошел шеф. Он рассеянно кивнул остальным и повернулся лицом к стене. Молодые журналисты поспешно загасили сигареты и сдернули с головы кепочки. -- Ты только подумай, весна -- и снег,-- сказал один, перейдя на шепот. -- Мне от души жаль бедные цветочки,-- сказал шеф своим красивым, низким голосом. Но при этом он не поднял глаз и не взглянул на говорившего. Он стоял все в той же позе, лицом к алюминиевой стене кабины. Других разговоров по дороге не было. Прямо из вестибюля Ненсен позвонил в лабораторию, -- Ну как? -- Вы были правы. Мы обнаружили на бумаге следы позолоты. В клее, под буквами. Удивительно, как мы этого сразу не заметили. -- Не нахожу ничего удивительного. XV -- Выясните адрес этого человека. Срочно,-- сказал комиссар Иенсен. Начальник патруля щелкнул каблуками и ушел. А Иенсен начал изучать список, лежащий перед ним на столе. Он выдвинул ящик стола, достал оттуда линейку и аккуратно вычеркнул три имени. Потом пронумеровал оставшиеся -- от первого до девятого, бросил взгляд на часы и четко написал сверху: "Четверг. 16 часов 25 минут". Потом достал из ящика неначатый блокнот, открыл его и написал на первой странице: "No 1. Бывший заведующий отделом подписки. 48 лет. Женат. Досрочно ушел на пенсию по болезни". Ровно через две минуты явился начальник патруля и принес адрес. Иенсен переписал адрес, закрыл блокнот, сунул его во внутренний карман и поднялся. -- Добудьте сведения об остальных. К моему возвращению они должны быть готовы. Он миновал центр города, заполненный учреждениями и магазинами, проехал мимо площади Профсоюзов и дальше, на запад, увлекаемый сплошным потоком автомобилей. Автомобили мчались по широкому шоссе, которое вело через промышленный район и жилые массивы, где выстроились однообразными колоннами тысячи многоэтажных домов. В ясном свете закатного солнца четко рисовался серый слой отходящих газов. Толщиной он был метров в пятнадцать и нависал над городом словно ядовитый туман. Несколько часов назад Иенсен выпил две чашки чаю и съел четыре сухарика. Теперь заныло в правом подреберье. Боль была тяжелая, нудная, словно бур, работающий на малых оборотах, впивался в мягкие ткани. Но боль болью, а есть хотелось по-прежнему. Еще через несколько миль дома пошли старые, обветшалые. Они торчали, словно придорожные столбы, из буйной, неухоженной зелени, лепнина местами отвалилась, обнажая неровные, обглоданные непогодой бетонные панели, во многих окнах недоставало стекол. С тех пор как десять лет тому назад правительство сумело разрешить жилищный кризис благодаря поточному строительству многоэтажных домов с одинаковыми стандартными квартирами, старые районы быстро обезлюдели. Теперь в пригородах была заселена от силы треть всей жилой площади. Остальные квартиры пустовали и приходили в негодность, как приходили в негодность сами дома. Теперь, когда они стали нерентабельными, никто не заботился об их ремонте и содержании. Вдобавок дома были построены из рук вон плохо и потому ветшали быстрее, чем можно было ожидать. Многие фирмы обанкротились и закрылись, другие были попросту заброшены своими владельцами, а с тех пор, как статистика установила, что у каждого человека должна быть собственная машина, никакие виды общественного транспорта не связывали этот район с центром. В непролазном кустарнике вокруг домов валялись части машин и целлофановые пакеты. Министерство коммунальных дел давно решило, что заброшенные дома в конце концов рухнут сами собой и окраины автоматически и без особых затрат превратятся в свалку. Иенсен свернул с шоссе, переехал через мост и очутился на сильно вытянутом в длину, очень зеленом острове, где были открытые бассейны, теннисные корты, дорожки для верховой езды и белые виллы вдоль берега. Через несколько минут он сбавил скорость, повернул налево и, миновав высокие чугунные ворота, остановился у подъезда. Вилла была большая и роскошная, стеклянный фасад ослепительной чистоты усиливал впечатление вызывающей роскоши. Возле входа стояли три машины, одна из них--большая, серебристо-серая -- была какой-то заграничной марки. Последняя модель года. Иенсен поднялся на крыльцо, и, когда он прошел мимо фотоэлемента, из дома донесся мелодичный звон. Молодая женщина в черном платье и накрахмаленной кружевной наколке распахнула перед ним дверь, попросила его подождать и скрылась в глубине дома. Убранство вестибюля и -- насколько он мог судить -- всего дома было ультрасовременным и безличным. Та же холодная элегантность, что и в директорских кабинетах издательства. В вестибюле, кроме Иенсена, находился еще юнец лет девятнадцати. Вытянув ноги, он сидел в кресле из стальных трубок и тупо смотрел перед собой. Тот, ради кого Иенсен приехал сюда, оказался загорелым и синеглазым мужчиной, чуть выше средней упитанности, с бычьим затылком и надменным выражением лица. Он был одет в спортивные брюки, сандалии и короткую элегантную куртку из какой-то легкой ткани. -- В чем дело? -- хмуро начал он.-- У меня решительно нет времени. Иенсен шагнул ему навстречу и предъявил свой значок. -- Моя фамилия Иенсен. Я комиссар шестнадцатого участка. Веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и места работы. Поза и выражение лица хозяина мгновенно изменились. Он растерянно переступил с ноги на ногу и съежился. Глаза тревожно забегали. -- Ради бога,-- пролепетал он,-- только не здесь... не при... пойдемте в мой... или в библиотеку лучше всего.-- Он сделал какой-то неопределенный жест, словно хотел отвлечь внимание Иенсена, и сказал:-- Это мой сын. Молодой человек, сидевший в кресле, бросил на них недовольный взгляд. -- Ты не хочешь прокатиться, испробовать свою новую машину? -- спросил мужчина в куртке. -- Это еще зачем? -- Ну, барышни и вообще... -- Лажа,-- сказал юнец и тупо уставился в пространство. -- Не понимаю я нынешнюю молодежь, не понимаю,-- вымученно улыбнулся человек в куртке. Иенсен промолчал, и улыбка тотчас угасла. В библиотеке -- большой светлой комнате -- стояло несколько шкафов и несколько низких кресел, а книг не было совсем. На столе лежали журналы. Хозяин плотно прикрыл дверь и бросил умоляющий взгляд на посетителя. Лицо последнего сохраняло невозмутимую серьезность. Затем, преодолевая нервную дрожь, хозяин подошел к одному из шкафов, достал стакан, из каких пьют сельтерскую, почти доверху налил его водкой и залпом выпил. Налил еще раз, поглядел на Иенсена и промямлил: -- Теперь-то уже все равно... А вы сами случайно не желаете... хотя, что я спрашиваю... извините... Вы меня поймете -- нервы.-- И с этими словами он рухнул в одно из кресел. Иенсен, по-прежнему стоя, достал из кармана блокнот. Лицо хозяина заблестело от пота. Он непрерывно утирал его сложенным вчетверо платком. -- Господи, господи! -- простонал он. -- Я это предвидел. Я это предвидел с самого начала. Я знал, что эти гады воткнут мне нож в спину, как только кончатся выборы. Но я буду сопротивляться,-- вдруг взвился он.-- Конечно, они отберут у меня все, но я кой-чего знаю, много кой-чего, о чем они даже и не... Иенсен не сводил с него глаз. -- Много есть всякой всячины,-- продолжал хозяин,-- есть и цифры, которые им нелегко будет объяснить. Вы знаете, какой налог они платят? А какое жалованье получают их консультанты по налогам, вы знаете? А где служат эти юристы на самом деле, вы знаете? -- И, возбужденно запустив пальцы в свою поредевшую шевелюру, уныло добавил: -- Вы меня, конечно, извините... Я не хотел... Это только ухудшит мое положение... -- Вдруг в его голосе прозвучали властные нотки: -- А с какой стати вы допрашиваете меня в моем собственном доме? Небось и так все знаете. Чего вы стоите? Почему не сядете? Иенсен все стоял. И по-прежнему не произносил ни слова. Хозяин осушил второй стакан и со стуком поставил его на стол. Руки у него дрожали. -- Ну, действуйте, действуйте,-- сказал он, покорившись судьбе.-- Значит, ничего не поделаешь. Значит, придется все это оставить. Он еще раз подошел к шкафу и возобновил прежние манипуляции со стаканом. Иенсен раскрыл блокнот и достал авторучку. -- Когда вы ушли оттуда? -- спросил он. -- Осенью. Десятого сентября. Этот день я никогда не забуду. И время, которое ему предшествовало, тоже нет. Это было страшное время, не лучше, чем нынешний день. -- Вы досрочно ушли на пенсию? -- Попробуй не уйди. Они меня заставили. От хорошего отношения, ни от чего другого. У меня даже есть медицинское заключение. Они все предусмотрели. Порок сердца, сказали они. "Порок сердца" -- это звучит. Хотя на самом деле я был здоров как бык. -- А размер пенсии? -- Месячное жалованье. Я до сих пор такую получаю. Господи, ведь для них это гроши по сравнению с теми суммами, которые они выплачивают налоговым инспекторам. Кстати, они в любой момент могут прекратить выплату. Я ведь подписал бумагу. -- Какую бумагу? -- Они называют это объяснительной запиской. Ну, признание своего рода. Вы, наверно, его читали. Отказ от этого дома, где мы находимся, и от всех денежных средств. Они заверили меня, что это чистейшая проформа, что они в жизни не воспользуются моей запиской без крайней необходимости. Я, конечно, никогда не строил иллюзий. Я только не думал, что крайняя необходимость наступит так скоро. Я долго уговаривал себя, что они не посмеют привлечь меня к ответственности, не решатся на открытое судебное разбирательство, не пойдут на скандал. Я сижу у них на крючке, а это добро,-- он обвел рукой вокруг себя,-- вполне вознаградит их за все затраты, как ни велика покажется сумма на первый взгляд. -- А точнее? -- Около миллиона. Скажите, а я непременно должен это вспоминать? Устно... и здесь... у меня? -- Все наличными? -- Нет, примерно половину. Да и то в рассрочку на много лет. А вторую половину... -- Да, да? -- Вторую выплатили стройматериалами, транспортом, рабочей силой, бумагой, конвертами... Этот паразит все просчитал, бьюсь об заклад, что он просчитал даже скрепки, клей и тесьму для папок. -- Кто? -- Мерзавец, который оформлял эту историю. Их любимчик, их цепной пес, господин директор издательства. Их самих я и в глаза не видел. Они не желают пачкать руки, сказал директор. И никто ничего не узнал. Это нанесло бы концерну невосполнимый ущерб, сказал директор. Дело было как раз перед выборами. Я догадывался, что им важно только переждать, пока пройдут выборы. Говоря это, он все тер и тер лицо носовым платком. Платок уже весь посерел и вымок. -- А что вы хотите со мной сделать? -- Когда вы перестали там работать, вам был вручен диплом, своего рода поздравительный адрес? Хозяин вздрогнул. -- Был,-- вяло сказал он. -- Будьте любезны, покажите мне его. -- Сейчас? -- Вот именно. Хозяин встал пошатываясь, привел в порядок выражение лица и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся с дипломом в руках. Диплом был вставлен под стекло в золотую рамку. На нем стояли подписи шефа и издателя. -- Должен быть еще один лист, первый, где ничего не написано. Куда вы его дели? Хозяин растерянно воззрился на Иенсена. -- Понятия не имею. Наверное, выбросил. Помнится, я просто отрезал его, когда заказывал рамку. -- А поточнее не можете сказать? -- Не могу, но скорей всего я его действительно выбросил. Да, да, теперь припоминаю. Отрезал. Отрезал и выбросил. -- Ножницами? -- А чем же еще? Конечно, ножницами. Он глянул на диплом и взмахнул рукой. -- Какой обман! -- простонал он.-- Какое гнусное лицемерие, какой подлый обман! -- Да,-- согласился Иенсен. Он захлопнул блокнот, сунул его в карман и встал. -- До свиданья. Хозяин вытаращил глаза. -- А когда вы... вернетесь? -- Не знаю,-- сказал Иенсен. Юнец за это время не переменил позы, но сейчас он изучал в журнале гороскопы и даже проявлял при этом некоторые признаки интереса. Когда Иенсен выехал в обратный путь, на дворе уже была ночь и в заброшенных поселках торчали дома, словно шеренги черных призраков среди дремучего леса. Иенсен не стал даже заезжать на работу, а прямиком отправился домой. Он только завернул по дороге в кафе и хотя понимал, к чему это приведет, съел три бутерброда и выпил две чашки черного кофе. Кончился четвертый день. XVI Телефон зазвонил раньше, чем Иенсен успел одеться. Будильник показывал пять минут седьмого, и Иенсен стоял и брился перед зеркалом в ванной. Ночью его отчаянно донимали колики, теперь боль немного отпустила, но под ложечкой все равно сосало. Он сразу понял, что звонок служебный, он сам никогда не пользовался телефоном для частных разговоров и другим не разрешал. -- Иенсен! -- вскричал начальник полиции.-- Где вас черти носят? -- В нашем распоряжении еще три дня. -- Я не совсем точно выразился. -- Я только-только приступил к допросам. -- Да я не про ваши темпы, честное слово. Эта была одна из тех фраз, на которые не знаешь что ответить. Начальник хрипло прокашлялся. -- На наше с вами счастье, вопрос уладился и без нас. -- Уладился? -- Да, они сами разыскали виновника. -- Кто же он? -- Один из служащих концерна. Как мы и предполагали с самого начала, причиной всему была глупая шутка. Пошутил один из служащих, журналист. Судя по всему, это чрезвычайно разболтанный молодой человек, одержимый всякими завиральными идеями. А вообще-то он славный парень. Они его подозревали с первой минуты, хотя и не позаботились сообщить нам об этом. -- Понимаю. -- Скорее всего, они не хотели высказывать непроверенные подозрения. -- Понимаю. -- Как бы то ни было, инцидент исчерпан. Они решили не возбуждать против него дела. Они примирились с убытками, они проявили великодушие. От вас требуется только одно: снять с него показания. И можете поставить точку. -- Понимаю. -- У меня есть его имя и адрес. Запишите. Ненсен записал имя и адрес на обратной стороне маленькой белой карточки. -- Я думаю, для вас будет лучше, если вы спихнете это как можно скорей -- и дело с концом. -- Да. -- Потом оформите все обычным порядком. Учтите, что они в данном случае хотели бы ознакомиться с материалами следствия. -- Понимаю. -- Иенсен! -- Слушаю. -- У вас нет повода огорчаться. Очень хорошо, что все так кончилось. Разумеется, у служащих концерна было больше возможностей распутать дело. Точное знание персонала и внутренних взаимоотношений давало им определенное преимущество. Иенсен молчал. Начальник дышал прерывисто и неровно. -- И еще одно,-- сказал он. -- Слушаю. -- Я с самого начала говорил вам, что ваша задача -- разобраться с анонимным письмом, не так ли? -- Говорили. -- Другими словами, что вам незачем обращать внимание на всякие побочные детали, которые могут всплыть в ходе следствия. Как только вы снимете показания с этого шутника, можете считать дело закрытым. И забыть все, что к нему относится. Ясно? -- Ясно. -- Думаю, что эта история кончилась ко всеобщему удовольствию... включая вас и меня, как я уже говорил. -- Понимаю. -- Вот и хорошо. До свиданья. Иенсен повесил трубку, вернулся в ванную, добрил вторую щеку, оделся, выпил чашку горячей воды с медом и прочел утреннюю газету. Все это без спешки. Хотя движение было не такое интенсивное, как обычно, Иенсен ехал на малой скорости, и, когда он добрался до участка и отогнал машину на стоянку, часы показывали уже половину десятого. Целый час он просидел за столом, не заглядывая ни в донесения, ни в заготовленный список адресов. Потом он вызвал начальника патруля, передал ему белую карточку и сказал: -- Соберите сведения об этом лице. Все, какие можно. И поскорей. Он долго стоял у окна и глядел, как санитары дезинфицируют камеры. Раньше чем они успели завершить свою работу, два полицейских в зеленой форме доставили первого алкоголика. Немного спустя позвонил тот полицейский, который в свое время был откомандирован на почту. -- Вы где находитесь? -- В центральном архиве периодических изданий. -- Есть какие-нибудь результаты? -- Никаких. Продолжать? -- Продолжайте. Еще через час, никак не меньше, вернулся начальник гражданского патруля. -- Докладывайте. -- Двадцать шесть лет. Сын известного коммерсанта. Семья считается весьма состоятельной. Время от времени сотрудничает в еженедельниках. Получил хорошее образование. Холост. Судя по некоторым данным, ему протежируют сами шефы, скорей всего ради его фамильных связей. Характер...-- Он наморщил лоб и принялся внимательно изучать записи, словно не мог разобрать собственный почерк. После этого он продолжал:-- Неустойчивый, порывистый, обаятельный, с чувством юмора. Склонность к довольно смелым шуткам. Нервы плохие, ненадежен, быстро утомляется. Семь раз страдал запоем, дважды принудительно лечился от алкоголизма... Одним словом, портрет неудачника,-- завершил свой доклад начальник патруля. -- Ну и достаточно.-- сказал Иенсен. В половине первого он велел принести из буфета два яйца всмятку, чашку чаю и три белых сухарика. Позавтракав, надел китель и фуражку, спустился вниз, сел в машину и поехал в южном направлении. Указанную квартиру он нашел на третьем этаже обыкновенного доходного дома. На звонок никто не вышел. Он прислушался, и ему показалось, что из-за двери доносятся чуть слышные звуки гитары. Подождав минуту, Иенсен повернул дверную ручку. Дверь была не заперта, и он вошел в квартиру, стандартную квартиру из двух комнат, передней и кухни. Стены в первой комнате были голые, окно не занавешено. Посреди комнаты стоял стул, на полу возле стула -- пустая бутылка из-под коньяка. На стуле сидел раздетый мужчина и перебирал струны гитары. Чуть наклонив голову, он взглянул на посетителя, но играть не перестал и ничего не спросил. Иенсен прошел в следующую комнату. Там тоже не было ни мебели, ни ковров, ни занавесок, но зато на полу лежали несколько бутылок и груда одежды. В углу на тюфяке спала женщина, укрытая простыней и одеялом, спала, уткнувшись носом в подушку. Одна рука у нее съехала на пол, и как раз на расстоянии вытянутой руки перед ней лежали сигареты, коричневая сумочка и пепельница. Воздух здесь был тяжелый и затхлый, пахло спиртом, табаком, человеческим телом. Иенсен открыл окно. Женщина подняла голову и бессмысленно посмотрела на него. -- Вы кто такой? -- спросила она. -- Какого черта вы здесь ковыряетесь? -- Птичка, это сыщик, которого мы ждали весь день!-- крикнул гитарист из соседней комнаты. -- Известный сыщик, который явился уличить нас. -- А пошел ты...-- сказала женщина и опять уронила голову на подушку. Иенсен приблизился к тюфяку. -- Предъявите ваше удостоверение личности,-- сказал он. -- А, пошел ты...-- сонно сказала она лицом в подушку. Иенсен нагнулся, поднял сумочку и после недолгих поисков нашел удостоверение. Посмотрел анкетные сведения: девятнадцать лет. В верхнем правом углу Иенсен увидел две красные пометки, довольно отчетливые, хотя кто-то явно пытался стереть их. Две пометки означали два привода за пьянство. После третьего отправляют на принудительное лечение. Иенсен вышел из квартиры и в дверях сказал гитаристу: -- Я вернусь ровно через пять минут. К этому времени потрудитесь одеться. Он спустился к машине и вызвал по радиотелефону полицейский автобус. Автобус прибыл через три минуты, и Иенсен с двумя полицейскими снова зашел в квартиру. Гитарист за это время успел надеть штаны и рубашку. Он сидел на подоконнике и курил. Женщина по-прежнему спала. Один из полицейских достал алкогольный тестер и, приподняв с подушки голову женщины, сунул ей в рот раструб прибора. -- Дохните, -- скомандовал он. Кристаллик в резиновом пузыре тотчас позеленел. -- Одевайтесь,-- сказал полицейский. Женщина сразу проснулась, села и дрожащими руками натянула простыню на грудь. -- Нет, -- сказала она. -- Вы не смеете. Я ничего не сделала. Я здесь живу. Нет, вы не смеете. Не надо, ради бога, не надо. -- Одевайтесь,-- повторил полицейский с прибором и кончиком башмака придвинул ворох одежды к ее постели.