лали десять пробных оттисков каждого номера и отдавали их в переплет для архива. Из-за строжайшей секретности мы не могли взять на вынос ни один номер. Ну, когда мы добились такой периодичности, руководство концерна выразило живейшее удовлетворение и, я бы даже сказал, удовольствие и заявило, что теперь осталось только одно -- разработать новый макет журнала, придать журналу современную форму, которая поможет ему справиться с жестокой конкуренцией на открытом рынке. И хотите верьте, хотите нет, но лишь после того, как некая таинственная группа экспертов восемь месяцев бесплодно прозанималась поисками этой современной формы, мы начали... -- Что начали? -- спросил комиссар Иенсен. -- ...начали наконец постигать их замысел во всей его глубине. А когда мы стали возражать, они в два счета укротили нас обещанием увеличить тираж пробного выпуска до пятисот экземпляров якобы затем, чтобы рассылать их по редакциям ежедневных газет и по всяким высоким инстанциям. Со временем мы догадались, что нас обманули, но только со временем. Когда мы, к примеру, совершенно точно установили, что название нашего журнала никому не известно, что содержание его никем не комментируется, и по этим признакам догадались, что никуда его не рассылают. Что его используют в качестве коррелята, или, другими словами, в качестве указателя, как и о чем не следует писать. Мы по-прежнему получали свои десять экземпляров. Ну, а дальше... -- Что дальше? -- А дальше сохранялось это чудовищное положение -- куда ни кинь, всюду клин. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год культурная элита страны, последние из могикан, сидели в этих мрачных катакомбах и с убывающим энтузиазмом выжимали из себя очередной номер, который, несмотря ни на что, оставался единственным во всей стране журналом, достойным своего звания. И единственным во всей стране журналом, никогда не увидевшим света... За это время мы выслушали тысячи объяснений на тему, почему все должно быть именно так, а не иначе. Окончательная форма представлялась не совсем удовлетворительной, темпы выпуска -- недостаточно высокими, не хватало типографских мощностей. Ну и так далее. Только содержание никогда не вызывало нареканий, Он постучал указательным пальцем по краю стола. -- А содержание могло бы многое изменить. Оно могло бы пробудить, пока не поздно, сознание народа, некоторых оно могло бы попросту спасти. Я уверен, что это так. Он поднял руку, как бы желая отвести неначатую реплику. -- Я знаю, вы сейчас спросите: почему мы не ушли оттуда? Нет ничего проще: мы не могли. -- Объясните. --С удовольствием. Наш контракт был составлен так, что все мы оказались в неоплатном долгу перед концерном. Проработав всего лишь год, я уже задолжал примерно половину того, что получил. Через пять лет цифра долга соответственно выросла в пять раз, через пятнадцать лет она достигла астрономических размеров -- во всяком случае, для людей с обычными доходами. Это был так называемый "технический долг". Мы регулярно получали извещение о том, на какую именно сумму он возрос. Но никто с нас не требовал выплаты долга. И не собирался требовать до той минуты, пока кто-нибудь из нас не вздумает уйти из тридцать первого отдела. -- Но вы-то ушли? -- Да, но благодаря счастливой случайности. Нежданно-негаданно я получил наследство. И хотя наследство было весьма значительное, почти половина его ушла на то, чтобы выплатить концерну задолженность. Задолженность, которая с помощью различных махинаций продолжала возрастать до той самой минуты, когда я проставил сумму на чеке. Но я вырвался. Я бы вырвался даже в том случае, если бы на это ушло все мое состояние. Если бы я знал, как это делают, я мог бы украсть или ограбить кого-нибудь, лишь бы добыть нужную сумму. Он усмехнулся. -- Кража, грабеж -- это все такие занятия, которые вряд ли пользуются в наши дни большой популярностью. -- Признаете ли вы... Хозяин не дал ему докончить. -- Вы постигли весь смысл того, о чем я вам рассказал? Это было убийство, духовное убийство, куда более страшное и подлое, чем убийство физическое, убийство бесчисленных идей, убийство способности мыслить, убийство свободы слова. Преднамеренное убийство по первому разряду -- убийство целой области нашей культуры. А причина убийства -- самая гнусная из всех мыслимых причин: гарантировать народу душевный покой, чтобы приучить его покорно глотать все, чем его пичкают. Вы понимаете -- беспрепятственно сеять равнодушие, вводить в организм отраву, предварительно убедившись, что в стране не осталось ни врачей, ни противоядия. Он проговорил это взволнованно, торопливо и потом, не переводя дыхания, продолжал: -- Конечно, вы можете возразить, что в общем и целом нам жилось недурно, если не считать тех девятерых, которые помещались, умерли или покончили с собой. И что концерну недешево обошлось удовольствие регулярно вкладывать деньги в журнал, так никогда и не увидевший света. Но деньги для них -- тьфу! Когда финансовые декларации составляют у них такие ловкачи и когда в налоговом управлении служат эти же... -- Он не покончил и вдруг сказал с неожиданным спокойствием: -- Простите, я прибегаю к недостойной аргументации. Ну, разумеется, я все признаю. Вы ведь знали с самого начала, что так оно и будет. Но во-первых, я решил предварительно отвести душу, а во-вторых, я проделал эксперимент местного значения. Я хотел посмотреть, сколько времени можно протянуть не сознаваясь. Он снова засмеялся и сквозь смех заметил мимоходом: -- Нет у меня таланта на вранье. -- Объясните, почему вы это сделали. -- Когда мне удалось живым уйти оттуда, я решил по меньшей мере привлечь к этому делу хоть какое-нибудь внимание. Но почти сразу я понял, что нечего и надеяться написать и опубликовать где-нибудь хоть строчку. И тогда я подумал, что в народе могла сохраниться способность реагировать по крайней мере на проявления жестокости и сенсационные происшествия. Тут я и послал письмо. Разумеется, я поступил неправильно. Как раз в тот день мне разрешили наконец посетить одного из моих прежних коллег, который сидит в сумасшедшем доме, что напротив концерна. И вот я стоял и смотрел, как полиция перекрывает улицу, как съезжаются пожарные машины, как персонал покидает здание. Но о событии не было сказано ни звука, не было напечатано ни слова, не говоря уже о каких-нибудь комментариях. -- Вы не откажетесь повторить свое признание в присутствии свидетелей? -- Конечно, не откажусь, -- рассеянно откликнулся хозяин. -- Кстати, если вам нужны вещественные доказательства, нет ничего проще. Они все здесь. Иенсен кивнул. Хозяин встал и подошел к одной из полок. -- Сейчас я достану первое вещественное доказательство. Итак, перед вами номер несуществующего журнала. Последний из выпущенных при мне. Журнал был превосходно оформлен. Иенсен полистал его. -- Хотя все это сломило нас, мы не настолько лишились зубов, чтобы они рискнули выпустить нас на свободу. Мы поднимали любые вопросы. Табу для нас не существовало. Содержание журнала потрясло Иенсена, хотя лицо его по-прежнему ничего не выражало. Он принялся изучать разворот, посвященный выяснению физиологической стороны вопроса: почему падает рождаемость и растет импотентность? По обе стороны текста были помещены две большие фотографии голых женщин. Женщины явно олицетворяли два различных женских типа. Одна напоминала картинки из заклеенного конверта, который попался Иенсену в столе главного редактора. У нее была стройная, но не худая фигура и узкие бедра. А на втором снимке Иенсен узнал номер четыре, женщину, в квартире которой ровно сутки тому назад он стоял, прислонясь к дверному косяку, и даже выпил стакан воды. Она держалась прямо и просто, чуть расставив ноги и свесив руки. У нее были большие черные соски, широкие бедра и округлый живот. -- Это совсем недавний снимок, -- пояснил хозяин. -- Нам нужен был именно такой, но, пока мы его добыли, пришлось попотеть. Вероятно, сейчас этот тип встречается еще реже, чем прежде. Иенсен продолжал перелистывать журнал, потом сложил его и взглянул на часы: 21.06. -- Соберите все, что нужно, и следуйте за мной. Человек в очках кивнул. В машине они продолжили разговор. -- Должен сделать еще одно признание. -- Слушаю. -- Завтра в то же самое время они получат точно такое же письмо. Я как раз ходил опускать его перед вашим приходом. -- Зачем? -- Так просто я не сдамся. Боюсь только, что на этот раз они вообще не станут заниматься моим письмом. -- Что вы знаете о взрывном деле? -- Меньше, чем первый директор издательства о Гегеле. -- Другими словами? -- Другими словами -- ничего. Я не был даже на военной службе. Я уже тогда был пацифистом. Если бы в мои руки попал целый склад боеприпасов, я все равно не смог бы создать из него что-нибудь взрывчатое. Вы мне верите? -- Верю. На полдороге к шестнадцатому участку Иенсен спросил: -- А у вас случайно не мелькала мысль и в самом деле взорвать здание? Задержанный ответил лишь тогда, когда машина уже въехала во двор участка. -- Да, мелькала. Если бы я был в состоянии изготовить бомбу и знал наверняка, что ни один человек не пострадает, я возможно, взорвал бы Дом. А теперь бомба носит чисто символический характер. Когда машина остановилась, он еще добавил, как бы для собственного сведения: -- Так или иначе, но я все выложил. И кому? Полицейскому! Потом он повернулся к своему спутнику и спросил: -- Процесс, конечно, будет идти при закрытых дверях? -- Не знаю, -- ответил Иенсен. Он нажал кнопку на приборном щитке -- выключил магнитофон, вылез из машины, обошел ее кругом и распахнул другую дверцу. Потом он отвел задержанного на регистрацию, а сам поднялся к себе в кабинет и позвонил начальнику патруля. -- Адрес записали? -- Да. -- Возьмите с собой еще двоих и выезжайте на место преступления. Соберите все вещественные доказательства, какие только сможете найти. И потарапливайтесь. -- Понял. -- Еще одно. -- Слушаю. --Пошлите следователя в одиночку. Пусть снимет показания. -- Понял. Иенсен поглядел на часы. Часы показывали тридцать пять минут десятого. До полуночи оставалось два часа двадцать пять минут. XXVI -- Иенсен? Куда вы опять пропали? -- Заканчивал следствие. -- Я третий день вас разыскиваю. Дело приняло неожиданный оборот. Иенсен промолчал. --Между прочим, что вы имели в виду, когда сказали: "Заканчивал следствие"? -- Что я задержал виновного. В трубке послышалось тяжелое дыхание. -- И он сознался? -- Да. -- И уличен? -- Да. -- Значит, это он? -- Да. Начальник: полиции явно погрузился в размышления. -- Иенсен, надо немедленно известить шефа. -- Да. -- Вот и займитесь. Я думаю, вам следует лично сообщить ему эту новость. -- Понял. -- Пожалуй, оно и к лучшему, что я не смог поймать вас вчера. -- Не понял. -- Вчера руководители концерна связались со мной. Через министра. Мне сообщили, что на данном этапе всего разумнее прекратить следствие. И что они даже готовы взять иск обратно. -- Почему? -- Мне кажется, потому, что они считают, будто следствие зашло в тупик. И потому, что ваши методы представляются им обременительными. Вы якобы действуете совершенно вслепую и напрасно беспокоите людей, невиновных и вдобавок занимающих видное положение в обществе. -- Понял. -- В общем, разговор был не из приятных. Но поскольку я, признаюсь вам честно, не рассчитывал, что вы уложитесь в установленный срок, крыть было нечем. Министр прямо в лоб спросил меня, верю ли я, что у вас что-нибудь выйдет. И я вынужден был ответить: "Нет". Зато теперь, теперь... -- Слушаю. -- Теперь, насколько я понимаю, положение коренным образом изменилось. -- Да. И еще одно. -- Ну что там опять? -- Преступник, скорей всего, отправил второе письмо аналогичного содержания. Письмо должно прийти завтра. -- Это реальная угроза? -- Думаю, что нет. -- Будь наоборот, ситуация была бы поистине уникальная: преступник задержан за шестнадцать часов до совершения преступления. Иенсен промолчал. --Да, сейчас всего важней поставить в известность шефа, отыщите его сегодня же. Это в ваших интересах. -- Понял. -- Иенсен! -- Слушаю. -- Вы славно потрудились. До свиданья. Комиссар Иенсен положил трубку и секунд через десять снова поднес ее к уху. Набирая номер, он услышал со двора истерический визг. На то, чтобы установить местопребывание шефа, ушло пять минут. Чтобы дозвониться до загородной виллы, где находился шеф, -- еще пять. К телефону подошел кто-то из прислуги. -- У меня очень важное дело. -- Хозяин просил не беспокоить его. -- И срочное. -- Ничем не могу помочь. С хозяином случилось несчастье, теперь он лежит. -- В спальне есть телефон? -- Конечно, есть. -- Соедините меня с ним. -- Очень сожалею, но это невозможно. С хозяином случилось несчастье... -- Уже слышал. Попросите к телефону кого-нибудь из членов семьи. -- Хозяйка ушла. -- А когда вернется? -- Не знаю. Иенсен положил трубку и взглянул на часы. Четверть одиннадцатого. Сыр и бульон до сих пор напоминали о себе изжогой, и поэтому, сняв пальто, Иенсен прошел в туалет и выпил там щепотку соды. Загородная вилла была расположена к востоку от города, в тридцати километрах, среди почти нетронутого леса, на берегу озера. Иенсен ехал быстро, включив сирены, и дорога заняла у него двадцать пять минут. Он поставил машину перед домом и подождал немного. Когда из темноты вынырнул дежурный патруль, Иенсен опустил стекло. -- Говорят, здесь случилось несчастье? -- Тоже мне несчастье. Он, правда, лег в постель, но врача я не видел. А прошло уже несколько часов. -- Точнее. -- Это было... не помню, в каком часу это было, но уже смеркалось. -- А вы могли понять, что там произошло? -- Да, почти все. Я очень удачно стоял. Меня не видно, а я могу видеть всю террасу, комнату в нижнем этаже и лестницу к его спальне. И дверь спальни. -- Так что же произошло? -- У них были гости. С детьми, наверное, ради воскресенья. Он смолк. -- Дальше. -- Дети, говорю, были, -- задумчиво продолжал рассказчик. -- Играли они на террасе, а сам он сидел с гостями в большой комнате на первом этаже и что-то пил. Скорее всего, водку, но не очень много. -- Ближе к делу. -- Вдруг на террасу влез барсук. -- Ну и?.. -- Сдуру, должно быть. Дети поднимают крик, барсук не может убежать -- вокруг террасы идут такие вроде как перила, барсук мечется. Дети орут. -Ну? -- А слуг поблизости нет. И никаких мужчин, кроме него. Ну и, конечно, меня. Вот он встает, выходит на террасу и смотрит, как мечется барсук. Дети вопят от страха. Сперва он раздумывал. А потом подошел к барсуку и подтолкнул его носком, чтобы спугнуть. Барсук пригнул голову и цап его за ногу. А потом он нашел выход и удрал. -- А шеф? -- Шеф вернулся в комнату, но, не присаживаясь внизу, стал подниматься по лестнице. Еще я видел, как он открыл дверь в свою комнату и упал прямо на пороге. Застонал и позвал жену. Примчалась жена и уложила его в постель. Потом они закрыли дверь. Наверно, она помогла ему раздеться. Она несколько раз выходила из комнаты и возвращалась с разными вещами -- принесла чашку, наверно, еще термометр -- на таком расстоянии разве увидишь? -- Барсук укусил его или нет? -- Укусить не укусил. Скорее, просто напугал. А странно... -- Что странно? -- Да вот с барсуком. Ведь они спят в это время года. Я сам смотрел по телевизору передачу про зимнюю спячку барсуков. -- Воздержитесь от ненужных подробностей. -- Понял. -- С сегодняшнего дня можете вернуться к обычным служебным обязанностям. -- Понял. -- Он потеребил свой бинокль. -- Любопытное было задание, позволю себе заметить. -- Воздержитесь от ненужных подробностей. И еще одно. -- Слушаю. -- Ваша манера докладывать оставляет желать много лучшего. -- Понял. Иенсен подошел к дому, и горничная впустила его. Где-то пробили часы. Одиннадцать. Иенсен стоял с фуражкой в руке и ждал. Через пять минут появилась жена шефа. -- В такое время? -- спросила она надменно. -- Я уже не говорю о том, что мой супруг стал жертвой несчастного случая и лежит в постели. -- Я по очень важному делу. И срочному. Она поднялась наверх и вернулась через несколько минут, -- Вот здесь телефон, можете поговорить с ним, но недолго. Иенсен снял трубку. Шеф был явно утомлен, но голос у него был четкий и мелодичный. -- Так-так... Значит, вы его посадили? -- Он задержан. -- Где он сейчас? -- Ближайшие три дня он проведет в шестнадцатом участке. --Чудненько. Бедняга, без сомнения, душевнобольной. Иенсен промолчал. --Выяснилось еще что-нибудь любопытное во время следствия? -- Нет. -- Чудненько. Всего вам наилучшего. -- Еще одно. -- Покороче, пожалуйста. Вы поздно пришли, а у меня был нелегкий день. -- Прежде чем его задержали, он успел отправить второе анонимное письмо. -- Ах та-ак. А содержание вам известно? -- Если верить его словам, оно ничем не отличается от первого. Молчание так затянулось, что Иенсен даже счел разговор оконченным. Когда шеф заговорил снова, у него стал другой голос: -- Значит, он, как и в прошлый раз, грозит взорвать здание? -- Очевидно. -- А была у него возможность пронести в здание взрывчатку и подложить ее? -- Едва ли. -- Но можете ли вы поручиться, что это совершенно исключено? -- Конечно, не могу. И все же это представляется абсолютно невероятным. Голос шефа отразил глубокие раздумья. Помолчав тридцать секунд, шеф завершил разговор следующими словами: --У меня нет сомнений, что он душевнобольной. Все это крайне неприятно. Впрочем, если и принимать какие-то меры, так ведь не раньше чем завтра. Итак, покойной ночи. Домой Иенсен возвращался на малой скорости. Пробило полночь, а ему все еще оставалось добрых пятнадцать километров до города. Тут его обогнала большая черная машина. Она удивительно напоминала машину шефа, хотя Иенсен не мог бы сказать с уверенностью, что это именно она. Без малого в два он подъехал к своему дому. Он устал, проголодался и совсем не испытывал почему-то того приятного чувства, которое появлялось у него всякий раз после законченного дела. Он разделся в темноте, прошел на кухню, отмерил сто пятьдесят граммов и залпом осушил стакан. Потом прямо так, голый, подошел к мойке, ополоснул стакан, вернулся в комнату и лег. Заснул он почти сразу. Последним, что успело на границе сна промелькнуть в его сознании, было чувство одиночества и неудовлетворенности. XXVII Едва открыв глаза, Иенсен мгновенно стряхнул остатки сна. Что-то разбудило его, он только не знал что. Вряд ли это был какой-то звук извне - телефонный звонок или выкрик. Скорей всего, мирное течение сна нарушила мысль, острая и ослепительная, как вспышка магния. Но как только он открыл глаза, мысль исчезла. Он немного полежал, глядя в потолок. Встал минут через пятнадцать и прошел на кухню. Электрочасы показывали без пяти семь, день недели - понедельник. Иенсен достал из холодильника бутылку минеральной воды налил полный стакан и подошел со стаканом к окну. За окном лежала серая, заросшая, унылая местность. Иенсен выпил воду и пошел умываться. Он снял пижаму и сел в ванну. Полежал в теплой воде, пока вода не остыла, после этого встал, ополоснулся под душем, слегка помассировал кожу и оделся. Он не стал читать утренние газеты, но выпил медовой воды и съел три сухарика. Сухарики не помогли -- только острей стал сосущий мучительный голод. Машину он вел медленно и все же у моста чуть не проехал на красный свет. Пришлось резко затормозить. Сзади с единодушным укором взвыли машины. Ровно в восемь тридцать Иенсен открыл дверь своего кабинета, а через две минуты зазвонил телефон. -- С шефом говорили? --Только по телефону. К нему не допускают. Он лежит в постели. -- С чего это вдруг? Он болен? -- Его напугал барсук. Начальник ответил не сразу, и Иенсен привычно ловил ухом его прерывистое дыхание. -- Думаю, что это было не так уж серьезно. Во всяком случае, сегодня рано утром шеф вместе с издателем улетели на какой-то заграничный конгресс. -- И что же? -- Я звоню вам не поэтому. Скорее, для того, чтобы сообщить, что ваши тревоги подошли к концу. Материалы следствия у вас оформлены? Иенсен полистал протоколы. -- Да. --Прокурор занялся этим делом в срочном порядке. Его люди приедут за арестованным минут через десять и переведут его в дом предварительного заключения. Вы передадите с ними все донесения и протоколы допросов. --Понял. Как только преступником займется прокуратура, вы можете закрыть дело, поставить галочку в календаре и выкинуть эту историю из головы. И я тоже. -- Понял. -- Вот и хорошо. Ну, до свиданья, Иенсен. Из прокуратуры приехали точно в назначенное время. Иенсен стоял у окна и видел, как вывели арестованного. На нем были та же велюровая шляпа и серое пальто. Держался он вполне непринужденно: идя к машине, с любопытством оглядывал цементированный двор участка. Но ничего интересного во дворе не было -- только шланг, да ведра, да двое полицейских в ярко-желтых комбинезонах. Оба конвоира относились к своей задаче донельзя серьезно. Они не надели на арестованного наручники и не взяли его за руки, но вплотную зажали с обеих сторон. И еще Иенсен заметил, что один из них все время держит руку в кармане. Не иначе новичок. Иенсен продолжал стоять у окна, хотя машина давно уехала. Потом он сел за стол, достал блокнот и перечитал свои заметки. В нескольких местах он надолго задерживался или возвращался к уже прочитанному. Когда стенные часы одиннадцатью короткими звонками напомнили ему о времени, он отложил блокнот в сторону и минут десять, не меньше, рассматривал его. Затем он положил блокнот в коричневый конверт, а конверт запечатал и, надписав на оборотной стороне номер, сунул его в нижний ящик стола. После этого Иенсен пошел в буфет, механически отвечая по пути на приветствия подчиненных. Он заказал стандартный завтрак целиком, получил тесно уставленный поднос и прошел к угловому столику, который всегда за ним числился. Завтрак состоял из трех ломтиков колбасного фарша, двух обжаренных луковиц, пяти разваренных картофелин и кудрявого салатного листа. Сверху все это было полито густым и клейким молочным соусом. Далее, к завтраку полагалась бутылка пастеризованного цельного молока, четыре куска черствого хлеба, порция витаминизированного растительного жира, плавленый сырок, стакан черного кофе, скользкий пряник с сахарной корочкой и джемом. Он ел медленно, жевал тщательно, с таким отсутствующим видом, словно весь этот прием пищи не имел к нему решительно никакого касательства. Разделавшись с завтраком, он долго и старательно ковырял в зубах. А потом некоторое время сидел неподвижно, выпрямившись и сложив руки на краю стола. Казалось, он никуда не смотрит, и те, кто проходил мимо, не могли поймать его взгляд. Через полчаса он вернулся в свой кабинет и сел за стол. Просмотрел обычные сообщения -- о самоубийствах, об алкоголиках; наугад извлек из кучи донесений одно, пытался прочесть его внимательно, но дело не клеилось. Пот лился с него ручьями, мысли разбегались, не поддаваясь контролю, а это с ним бывало редко. Завтрак оказался непосильной нагрузкой для его желудка. Иенсен отложил донесение, встал, пересек коридор и открыл дверь уборной. Он притворил за собою дверь. Его вырвало. Он стоял спиной к двери и думал, что в любую минуту сюда может кто-нибудь войти и выстрелить ему в затылок. Если у вошедшего хороший револьвер, выстрел разнесет голову, он, Иенсен, повалится лицом на унитаз, так его потом и найдут. Когда спазмы в желудке прекратились, мысли обрели прежнюю четкость. Иенсен умылся, смочил затылок и руки холодной водой, причесался, почистил пиджак и вернулся к себе в кабинет. XXVIII Иенсен только успел сесть за стол, как зазвонил телефон. Он поднял трубку и по старой привычке глянул на часы: 13.08. -- Иенсен! -- Слушаю. -- Они только что получили письмо, как вы и предсказывали. -- Да? -- Мне звонил первый директор. Он в беспокойстве и сомнении. -- Почему? -- Как я уже сообщил вам утром, оба главы концерна -- шеф и издатель -- находятся за границей. Вся ответственность тем самым ложится на него, а он, насколько я понимаю, не получил никаких указаний на этот счет. -- На какой счет? -- Насчет мер, которые он должен принять. Его, по-видимому, не информировали заблаговременно о письме. И оно было для него равносильно взрыву бомбы. Мне кажется, он даже не знал, что преступник арестован. -- Понимаю. -- Он несколько раз меня переспрашивал, можем ли мы гарантировать на все сто процентов, что бомбы нет. Я ответил ему, что риск, во всяком случае, ничтожный. Но гарантировать что бы то ни было, да еще на сто процентов... Вот вы можете? -- Нет. -- Так или иначе, он просит выделить ему несколько человек на всякий случай. Мы не можем отказать ему в столь законной просьбе. -- Понимаю. Начальник полиции откашлялся. -- Иенсен! -- Слушаю. -- Вам незачем брать это на себя. У вас и без того была нелегкая неделя, к тому же на этот раз мы имеем дело со случаем почти заурядным. А кроме того... Короткая пауза. -- ...кроме того, директор не выразил особого восторга от возможности новой встречи с вами. Не будем уточнять почему. -- Слушаю. -- Вышлите те же силы, что и в прошлый раз. Ваш непосредственный помощник в курсе всех дел. Пусть он и командует. -- Понял. -- Если вам хочется, вы можете, разумеется, управлять операцией по радио. Словом, поступайте по собственному усмотрению. -- Понял. -- Не сочтите мои слова за попытку дезавуировать вас. Я думаю, вам не нужно это объяснять. Но, с другой стороны, у нас нет оснований не пойти навстречу человеку, когда можно. -- Понимаю. Отдавая распоряжения начальнику патруля, Иенсен включил сигнал местной тревоги. -- Держитесь в тени. Не привлекайте внимания. -- Слушаю, комиссар. Иенсен положил трубку и прислушался к звонкам в помещениях нижнего этажа. Через одну минуту тридцать секунд машины выехали со двора. Часы показывали 13.12. Иенсен просидел минуту, пытаясь сосредоточиться. Потом он встал и спустился в аппаратную. Полицейский вскочил из-за пульта и взял под козырек. Иенсен сел на его место. -- Где вы находитесь? -- За два квартала от площади Профсоюзов. -- Выключите сирены, когда проедете площадь. -- Понял. Голос у Иенсена звучал спокойно, как всегда. На часы он не смотрел. Расчет времени был и так ясен до последней секунды. Начальник патруля должен подъехать к Дому в 13.26. -- Прошли площадь. Вижу Дом. -- Ни одного человека в форме внутри Дома и перед ним. -- Понял. -- Пикет разделите на две части и поставьте в трехстах метрах от дома. Перекройте оба подъездных пути. -- Понял. -- Увеличить дистанцию между автомобилями. -- Сделано. -- Следовать схеме прошлой недели. -- Понял. -- Сообщите мне сразу, как только оцените обстановку. Разговор на время прервался. Иенсен разглядывал пульт. Дом принадлежал к числу caмых высоких в стране и благодаря своему положению просматривался из любой части города. Он всегда был перед глазами, и, откуда бы человек ни ехал, Дом виднелся в конце его пути. Дом имел тридцать один этаж и стоял на квадратном фундаменте. На каждой стене было по четыреста пятьдесят окон и белые часы с красными стрелками. На облицовку пошла глазированная плитка, темно-синяя у основания Дома, но чем выше, тем светлей. При первом взгляде на Дом через ветровое стекло начальнику патруля показалось, будто Дом пробивается из-под земли, как неслыханных размеров колонна, и вонзается в холодное, по-весеннему безоблачное небо. Дом разрастался, заслоняя горизонт. -- Мы у цели. У меня все. -- У меня тоже. Комиссар Иенсен взглянул на свои часы: 13.27. Радист повернул рычажок. Иенсен не шелохнулся и не оторвал взгляда от часов. Секундная стрелка заглатывала время короткими торопливыми рывками. В комнате стояла полная тишина. Лицо у Иенсена стало наряженное и сосредоточенное, зрачки уменьшились, вокруг глаз побежали морщинки. Радист испытующе поглядел на начальника. 13.34... 13.35... 13.36... 13.37... В динамике что-то затрещало. -- Комиссар? -- Да. -- Я видел письмо. Ясно, что его составил тот же человек. Буквы такие, все такое. Только бумага другая. -- Дальше. -- Тот, с кем я говорил, ну, этот директор издательства, ужасно волнуется. Дрожит -- наверно, от страха, как бы чего не вышло в отсутствие шефов. -Ну? -- Они эвакуируют здание, совсем как в прошлый раз. Четыре тысячи сто человек. Эвакуация уже началась. -- Где вы сейчас? -- Перед главным входом. Ну и народу! -- Пожарные? -- Вызваны. Одна машина. Думаю, хватит. Прошу прощенья... Надо перекрыть улицу. Потом доложу. Иенсен слышал, как начальник патруля отдает кому-то приказания. Потом все стихло. 13.46. Иенсен сидел все в той же позе. И выражение лица у него не изменилось. Радист пожал плечами и подавил зевок. 13.52. В динамике опять треск. -- Комиссар? -- Да. -- Народу стало меньше. В этот раз у них получилось быстрей. Должно быть, уже выходят последние. -- Доложите обстановку. -- Все в исправности. Перекрытие полное. Говорим, что лопнула теплоцентраль. Пожарная машина уже здесь. Все хорошо. Он казался уверенным и невозмутимым. Говорил свободно, и голос его действовал успокоительно. -- Господи, ну и народищу! Вышли все. Глаза Иенсена следили за секундомером. Круг, другой, третий. 13.55. Радист зевнул. -- Хорошо хоть, дождя нет, -- сказал начальник патруля. -- Воздержитесь от... Тут Иенсен вздрогнул и приподнялся со своего места. -- Все покинули Дом? Отвечайте немедленно! -- Конечно, все, кроме маленького отдела, особого. Они там сидят в полной безопасности, да и не эвакуируешь их за такое короткое... Кадры замелькали с лихорадочной быстротой. Он увидел все до мельчайших подробностей, словно при вспышке магния. И опустился на стул, не дослушав. -- Где вы сейчас? -- Перед главным... -- Немедленно в вестибюль. Немедленно! Вспышка не кончалась. Теперь Иенсен знал, какая мысль мелькнула у него сегодня утром в ту долю секунды, когда он открыл глаза. -- Выполнено. -- Срочно в будку вахтера. К телефону. Наберите номер тридцать первого отдела. Там есть список всех телефонов. Молчание. 13.56. -- Телефон... телефон не работает. А номер -- вот он... -- Лифты? -- Ток отключен по всему Дому. И телефоны, и все... -- А если по лестницам? Сколько понадобится? -- Не знаю. Десять минут... Не знаю... -- Есть в Доме ваши люди? -- Двое, но не выше пятого этажа. -- Отзовите. Не отвечайте. Некогда. 13.57. -- Они спускаются. -- Где стоит пожарная машина? -- Перед входом. Мои уже спустились. -- Пусть пожарная машина отъедет за боковое крыло здания. -- Выполнено. 13.58. -- Позаботьтесь о своей безопасности. Немедленно за крыло. Бегом! Тяжелые шаги, пыхтение. -- В Доме -- никого? -- Да... кроме этих... из тридцать первого... -- Знаю. Прижмитесь к стене, в углу, надо укрыться от падающих предметов. Откройте рот. Расслабьте мускулы. Следите, чтобы не прикусить язык. У меня все. 13.59. Иенсен снова повернул рычажок. -- Дайте сигнал общей тревоги, -- сказал он радисту. -- Не забудьте про вертолетную службу. И поскорей. Тут Иенсен встал и вернулся в свой кабинет. Он сел за стол и начал ждать. Он ждал тихо, а про себя думал, будет ли слышен взрыв в его кабинете.