Пер Вале, Май Шеваль. Запертая комната --------------------------------------------------------------- Перевод с шведского Л. Жданова. Из сборника "Дама в очках и с ружьем в автомобиле" М., Изд. "Прогресс", 1982 г, сост. Григорьев Г. OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир --------------------------------------------------------------- Роман I Церковные часы пробили два, когда она вышла из метро на Вольмар-Икскюлльсгатан. Она остановилась, закурила сигарету и быстро зашагала дальше, к Мариинской площади. Дрожащий колокольный звон напомнил ей о безрадостных воскресных днях детства. Она родилась и выросла всего в нескольких кварталах от Мариинской церкви, где ее крестили и почти двенадцать лет назад конфирмовали. От всей процедуры перед конфирмацией ей запомнилось только одно: как она спросила священника, что подразумевал Стриндберг, говоря о "тоскующем дисканте" колоколов на Мариинской башне. Память не сохранила ответа. Солнце пекло ей спину, и, миновав Санкт-Паульсгатан, она сбавила шаг, чтобы не вспотеть. Почувствовала вдруг, как расшалились нервы, и пожалела, что перед выходом из дома не приняла успокоительное. Подойдя к фонтану посредине площади, она смочила в холодной воде носовой платок и села на скамейку в тени деревьев. Сняла очки, быстро вытерла лицо мокрым платком, потом протерла уголком голубой рубашки очки и снова надела их. Большие зеркальные стекла закрывали верхнюю часть лица. Сняв синюю широкополую шляпу из джинсовой ткани, она подняла длинные, до плеч, светлые волосы и вытерла шею. Снова надела шляпу, надвинула ее на лоб и замерла, сжимая платок руками. Немного погодя она расстелила платок рядом с собой на скамейке и вытерла ладони о джинсы. Посмотрела на свои часы -- двенадцать минут третьего -- и дала себе еще три минуты на то, чтобы успокоиться. Когда куранты пробили четверть, она открыла темно-зеленую брезентовую сумку с кожаным ремнем, которая лежала у нее на коленях, взяла со скамейки высохший платок и сунула комком в сумку. Встала, повесила сумку на правое плечо и зашагала к Хурнсгатан. Понемногу ей удалось справиться с нервами, и она сказала себе, что все должно получиться, как задумано. Пятница, 30 июня, для многих уже начался летний отпуск. На Хурнсгатан царило оживление -- машины, прохожие. Свернув с площади налево, она оказалась в тени домов. Она надеялась, что верно выбрала день. Все плюсы и минусы взвешены, в крайнем случае придется отложить операцию на неделю. Конечно, ничего страшного, и все-таки не хочется терзать себя недельным ожиданием. Она пришла раньше времени и, оставаясь на теневой стороне, посмотрела через улицу на большое окно. Чистое стекло пестрело солнечными бликами, проносившиеся мимо машины тоже мешали, но она разглядела, что шторы опущены. Она стала медленно прохаживаться по тротуару, делая вид, что ее занимают витрины. Хотя перед часовым магазином поодаль висел большой циферблат, она поминутно глядела на свои часы. И внимательно следила за дверью через улицу. Без пяти три она направилась к переходу на углу и через четыре минуты очутилась перед дверью банка. Прежде чем входить, она открыла замок брезентовой сумки, потом толкнула дверь. Перед ней был длинный прямоугольник зала, в котором располагался филиал известного крупного банка. Дверь и единственное окно образовывали одну короткую сторону, от окна до противоположной стены тянулась стойка, часть левой стены занимали четыре конторки, дальше стоял низкий круглый стол и два круглых табурета с обивкой в красную клетку, а в самом углу вниз уходила крутая винтовая лестница, очевидно ведущая к абонентским ящикам и сейфу. В зале был только один клиент, он стоял перед стойкой, складывая в портфель деньги и документы. За стойкой сидели две женщины; третий служащий, мужчина, рылся в картотеке. Она подошла к конторке и достала из наружного кармана сумки ручку, следя уголком глаза за клиентом, который направился к выходу. Взяла бланк и принялась чертить на нем каракули. Вскоре служащий подошел к двойным дверям и захлопнул на замок наружную часть. Потом он наклонился, поднял щеколду, удерживающую внутреннюю часть, и вернулся на свое место, провожаемый тихим вздохом закрывающейся двери. Она взяла из сумки платок, поднесла его левой рукой к носу, как будто сморкаясь, и пошла с бланком к стойке. Дойдя до кассы, сунула бланк в сумку, достала плотную нейлоновую сетку, положила ее на стойку, выхватила пистолет, навела его на кассиршу и, не отнимая от рта платок, сказала: -- Ограбление. Пистолет заряжен, в случае сопротивления буду стрелять. Положите все наличные деньги в эту сетку. Испуганно глядя на нее, кассирша осторожно взяла сетку и положила перед собой. Вторая женщина, которая в это время поправляла прическу, замерла, потом робко опустила руку с гребенкой. Открыла рот, как будто хотела что-то сказать, но не произнесла ни слова. Мужчина, стоявший у письменного стола, сделал резкое движение, она тотчас направила пистолет на него и крикнула: -- Ни с места! И руки повыше, чтобы я их видела! Потом опять пригрозила пистолетом остолбеневшей кассирше. -- Поживее! Все кладите! Кассирша торопливо набила пачками сетку и положила ее на стойку. Мужчина вдруг заговорил: -- Все равно у вас ничего не выйдет. Полиция... -- Молчать! -- крикнула она. Бросив платок в брезентовую сумку, она схватила сетку и ощутила в руке приятную тяжесть. Затем, продолжая угрожать служащим пистолетом, стала медленно отступать к двери. Неожиданно кто-то метнулся к ней от лестницы в углу зала. Долговязый блондин в отутюженных белых брюках и в синем пиджаке с блестящими пуговицами и большим золотым вензелем на грудном кармане. По залу раскатился грохот, ее руку дернуло вверх, блондин с вензелем качнулся назад, и она увидела, что на нем совсем новые белые туфли с красной рифленой резиновой подошвой. Лишь когда его голова с отвратительным глухим стуком ударилась о каменный пол, до нее вдруг дошло, что она его застрелила. Она швырнула пистолет в сумку, кинула безумный взгляд на объятых ужасом служащих и бросилась к двери. Возясь с замком, успела подумать: "Спокойно, я должна идти спокойно",-- но, выскочив на улицу, устремилась к переулку чуть не бегом. Она не различала прохожих, только чувствовала, что кого-то толкает, а в ушах ее по-прежнему стоял грохот выстрела. Завернув за угол, она побежала, крепко держа сетку в руке; брезентовая сумка колотила ее по бедру. Вот и дом, где она жила ребенком. Она рванула дверь знакомого подъезда и пробежала мимо лестницы во двор. Заставила себя умерить шаг и через подъезд флигеля прошла на следующий двор. Спустилась по крутой лестнице в подвал и села на нижней ступеньке. Сначала она попыталась запихнуть сетку поверх пистолета в брезентовую сумку, но сетка не влезала. Тогда она сняла шляпу, очки и светлый парик и сунула их в сумку. Ее собственные волосы были темные, с короткой стрижкой. Она встала, расстегнула рубашку, сняла и тоже уложила в сумку. Под верхней рубашкой на ней была черная футболка. Она повесила сумку на левое плечо, взяла сетку и поднялась по лестнице. Пересекла двор, миновала еще несколько подворотен и дворов, перелезла через две или три ограды и наконец очутилась на улице в другом конце квартала. Она зашла в продовольственный магазин, взяла два литра молока и вместительную хозяйственную сумку из пластика, сунула в нее свою черную сетку, а сверху положила оба пакета с молоком. Потом направилась к станции метро "Слюссен" и поехала домой. II Гюнвальд Ларссон прибыл на место преступления на своей сугубо личной машине. Она была красного цвета, редкой для Швеции марки "ЭВМ", и многие считали ее чересчур роскошной для обыкновенного старшего следователя, тем более когда речь шла о служебных поездках. В этот ясный солнечный день он уже сел за руль, чтобы ехать домой, в Болльмуру, когда Эйнар Ренн выбежал во двор полицейского управления и разрушил его мечты о тихом вечере у себя дома. Эйнар Ренн тоже был старшим следователем отдела насильственных преступлений и, cверх того, пожалуй, единственным другом Гюнвальда Ларссона, так что его сочувствие Гюнвальду, вынужденному пожертвовать свободным вечером, было вполне искренним. Ренн выехал на Хурнсгатан на служебной машине. Когда он добрался до банка, там уже были сотрудники ближайшего участка, а Гюнвальд успел даже приступить к опросу служащих. У дверей банка теснился народ, и, когда Ренн ступил на тротуар, один из полицейских, сверливших глазами зевак, обратился к нему: -- У меня тут есть свидетели, которые говорят, будто слышали выстрел. Как с ними быть? -- Попросите их задержаться,-- ответил Ренн.-- А остальным лучше разойтись. Полицейский кивнул, а Ренн вошел в банк. На мраморном полу между стойкой и конторками лежал убитый. Он лежал на спине, раскинув руки и согнув в колене левую ногу. Штанина задралась, ниже нее белел орлоновый носок с темно-синим якорьком и поблескивала светлыми волосками загорелая нога. Пуля попала в лицо, и от затылка по полу растеклась густая кровь. Служащие сидели за стойкой, в дальнем углу. Гюнвальд Ларссон примостился перед ними на краю стола. Он записывал в блокнот показания, которые звенящим от волнения голосом давала кассирша. Заметив Рейна, Гюнвальд Ларссон поднял широченную правую ладонь, и женщина смолкла на полуслове. Гюнвальд Ларссон встал, откинул перекладину в стойке, подошел с блокнотом к Рейну и указал кивком на убитого: -- Ишь, как его отделали. Останешься здесь? А я потолкую со свидетелями... скажем, во втором участке на Русенлюндсгатан. Чтобы вы могли работать тут без помех. Ренн кивнул. -- Я слышал, будто это какая-то дева потрудилась,-- сказал он.-- И унесла денежки. Кто-нибудь видел, куда она подалась? -- Во всяком случае, никто из служащих,-- ответил Гюнвальд Ларссон.-- Один молодчик на улице как будто заметил машину, которая рванула с места, но он не обратил внимания на номер и насчет марки не уверен, так что от него мало проку. Но я потом еще потолкую с ним. -- А этот кто такой? -- Ренн показал на убитого. -- Болван какой-то, вздумал разыграть героя, схватить грабителя. А она, понятное дело, с испугу взяла да выстрелила. Здешний персонал знает его, постоянный клиент. У него внизу абонентский ящик, и черт дернул его подняться именно в эту минуту.-- Гюнвальд Ларссон заглянул в блокнот.-- Преподаватель гимнастики, фамилия -- Гордон. -- Не иначе вообразил себя Молниеносным Гордоном из комикса,-- сказал Ренн. Гюнвальд Ларссон пристально поглядел на него. Ренн покраснел и поспешил переменить тему: -- Ничего, мы найдем портрет грабителя в этой штуке. Он показал на укрепленную под потолком кинокамеру. -- Если не забыли пленку зарядить и резкость навести,-- скептически произнес Гюнвальд Ларссон.-- И если кассирша кнопку нажала. Большинство банковских отделений теперь было оснащено кинокамерами, которые автоматически включались, когда дежурный кассир нажимал ногой кнопку в полу,-- единственная мера, предписанная персоналу на случай появлений грабителей. С некоторых пор вооруженные налеты участились, и тогда начальство распорядилось, чтобы служащие не подвергали себя опасности, не пытались помешать налетчикам или задержать их, а сразу выдавали деньги. Однако было бы неверно думать, что такое решение вызвано заботой о персонале и прочими гуманными соображениями: просто опыт показал, что в конечном счете банкам и страховым обществам это выгоднее, чем выплачивать компенсацию пострадавшим, а то и пожизненное пособие семьям погибших. Приехал судебный врач, и Ренн пошел к своей машине за оперативной сумкой. Он работал по старинке, но нередко с успехом. Гюнвальд Ларссон отправился в полицейский участок на Русенлюндсгатан, захватив с собой троих служащих и еще четверых свидетелей, которые вызвались дать показания. Ему отвели помещение, он снял замшевую куртку, повесил ее на спинку стула и приступил к предварительному опросу. Показания троих служащих банка совпадали, зато остальные четыре свидетельства сильно расходились. Первым из четырех был мужчина сорока двух лет, который находился в подъезде метрах в пяти от банка, когда прозвучал выстрел. Он видел, как по улице пробежала девушка в черной шляпе и зеркальных очках, А когда он примерно через полминуты выглянул из подъезда, метрах в пятнадцати от него рванула с места зеленая легковая машина, как ему показалось, "опель". Машина умчалась в сторону площади Хурнс план, и вроде бы девушка в черной шляпе сидела на заднем сиденье. Номер он не рассмотрел, а буквы, кажется, "АБ". Следующая свидетельница, владелица небольшого магазина рядом с банком, стояла в дверях своей лавки и вдруг услышала громкий хлопок. Сперва ей почудилось, что хлопнуло в кухоньке за торговым помещением, и она побежала туда: думала, газ взорвался. Убедившись, что плита в порядке, она вернулась к двери. Выглянула на улицу и увидела, как большая синяя машина развернулась посреди улицы, только шины завизжали. В ту же минуту из банка выбежала женщина и закричала, что человека застрелили. Свидетельница не видела, кто сидел в машине, номера не запомнила, в марках машин не разбиралась. Что-то похожее на такси. Третий свидетель, рабочий-металлист тридцати двух лет, дал более подробные показания. Он не слышал выстрела, во всяком случае, не обратил на него внимания. Шел по улице, вдруг из банка выскочила девушка. Она торопилась и, проходя мимо, толкнула его. Лица он не разглядел. Возраст -- лет около тридцати. На ней были синие брюки, синяя рубашка, шляпа, в руке она держала темную сумку. Он видел, как она подошла к машине с буквой "А" и двумя тройками в номере. Машина -- "рено-16", светло-бежевая. За рулем сидел худощавый мужчина лет двадцати -- двадцати пяти. У него длинные, косматые черные волосы, белая футболка, очень бледное лицо. Второй мужчина, постарше, стоял на тротуаре рядом с машиной. Он открыл девушке заднюю дверцу, потом закрыл и сел рядом с водителем. Плечистый, рост около ста восьмидесяти сантиметров, волосы пепельные, курчавые, очень пышные, румяное лицо. Одет в черные расклешенные брюки и черную рубашку из какого-то блестящего материала. Машина развернулась и ушла в сторону Слюссена. Показания металлиста привели Гюнвальда Ларссона в замешательство, и он прочел свою запись еще раз, прежде чем пригласить последнего свидетеля. Это был пятидесятилетний часовщик, он сидел в своей машине перед самым банком и ждал жену, которая зашла в обувной магазин через улицу. Боковое окошко было опущено, и он слышал выстрел, но не понял, в чем дело: на Хурнсгатан большое движение, всяких шумов хватает. В пять минут четвертого из банка вышла женщина. Он обратил на нее внимание, потому что она очень спешила, толкнула пожилую даму и даже не извинилась. Он еще подумал, как это типично для стокгольмцев -- вечно торопятся и до других им дела нет. Сам он из Седертелье. Женщина была в брюках, на голове -- что-то вроде ковбойской шляпы, в руке она держала черную сетку. Добежала до угла и свернула в переулок. Нет, она не садилась ни в какую машину и не останавливалась по пути, проследовала прямиком до угла и скрылась. Гюнвальд Ларссон передал по телефону в управление приметы обоих пассажиров "рено", затем поднялся, собрал свои бумаги и поглядел на часы. Уже шесть... И скорее всего, он трудился впустую. Данные насчет машин давно сообщены полицейскими, которые первыми прибыли на место. К тому же в свидетельских показаниях слишком много расхождений. Словом, все кошке под хвост. Как обычно. Может быть, еще поработать с тем свидетелем, который потолковее? Да нет, не стоит. Всем им явно не терпится поскорее отправиться домой. По чести говоря, больше всех не терпелось уехать домой ему самому. Да только на это теперь нечего надеяться. Гюнвальд Ларссон отпустил свидетелей, надел куртку и вернулся к банку. Останки доблестного учителя гимнастики уже увезли, но из патрульной машины вышел молодой полицейский и доложил, что старший следователь Ренн ждет старшего следователя Ларссона у себя в кабинете. Гюнвальд Ларссон вздохнул и пошел к своей машине. IlI Он открыл глаза и удивился -- живой... И в этом не было ничего нового, вот уже пятнадцать месяцев он каждое утро, проснувшись, недоуменно спрашивал себя: "Как же я жив остался?" И второй вопрос: "Почему так вышло?" Перед тем как проснуться, он видел сон. Этому сну тоже год и три месяца. Только частности меняются, суть все та же. Он скачет на коне. Мчится галопом, пригнувшись к холке, и холодный ветер треплет ему волосы. Потом бежит по вокзальному перрону. Впереди -- человек с пистолетом в руке. Он знает этого человека, знает, что сейчас будет. Это Чарлз Гито, у него спортивный пистолет марки "хаммерли интернешнл"[1]. Гито нажимает спуск, а он в ту же секунду бросается наперехват и принимает выстрел на себя. Удар в грудь, как от кувалды... Он пожертвовал собой. И уже очевидно, что жертва была напрасной. Президент лежит навзничь, блестящий цилиндр слетел с головы и катится по земле, описывая полукруг... Он просыпается. Сначала все черно, мозг опаляет волна жгучего пламени, затем он открывает глаза. Мартин Бек лежал дома на кровати и смотрел в потолок. В комнате было светло. Он размышлял о своем сне. Дурацкий сон, а эта версия -- особенно. И слишком много несуразицы. Взять, например, оружие: при чем тут спортивный пистолет, когда должен быть револьвер, на худой конец -- "деррингер". И почему Гарфилд оказался смертельно раненным, ведь Мартин Бек принял пулю на себя? Он не знал, как выглядел убийца на самом деле. Может, и видел когда-нибудь портрет, но память никаких примет не сохранила. В его снах Гито чаще всего был голубоглазый блондин с гладкой прической и светлыми усиками, но сегодня он больше всего напоминал какого-то известного киноактера. Ну конечно -- Джон Каррадин в роли игрока из "Дилижанса". Одним словом, сплошная романтика. Впрочем, пуля в груди -- отнюдь не романтика. Он знал это по собственному опыту. Если пуля, пройдя правое легкое, застрянет рядом с позвоночником, она временами вызывает острую боль и вообще основательно докучает человеку. Вполне реалистичными были и другие детали его сна. Например, спортивный пистолет. На самом деле его держал в руке бывший полицейский, голубоглазый блондин с гладкой прической и светлыми усиками. Они встретились на крыше дома под холодным весенним небом. Весь обмен мнениями свелся к пистолетному выстрелу. Вечером того же дня он очнулся в комнате с белыми стенами, точнее, в отделении грудной хирургии Каролинской больницы. И хотя ему сказали, что рана не смертельная, он с удивлением спрашивал себя, как это вышло, что он остался жив. Потом ему сказали, что рана уже не угрожает жизни, однако пуля неудачно расположена. Он оценил тонкость намека, заключенного в словечке "уже", но ему от этого не стало легче. Хирурги не одну неделю штудировали рентгеновские снимки, прежде чем извлекли из его груди чужеродное тело. После этого ему объявили, что теперь опасность окончательно миновала. Он совершенно оправится при условии, что будет вести спокойный, размеренный образ жизни. Да только к тому времени он перестал им верить. Тем не менее он вел спокойный, размеренный образ жизни. Собственно, у него не было выбора. Теперь его уверяют, что он совершенно оправился. Правда, опять с небольшим прибавлением: физически. Кроме того, ему не следует курить. Он и раньше-то не мог похвастаться хорошими бронхами, а тут еще и легкое прострелено. После заживления вокруг рубцов отмечены какие-то подозрительные тени. Ладно, пора вставать. Мартин Бек прошел через гостиную в холл и поднял газету с коврика у двери. По пути на кухню пробежал глазами заголовки на первой странице. Погода хорошая, и метеорологи обещают, что она еще продержится. В остальном ничего отрадного, как обычно. Он положил газету на стол, достал из холодильника пакет йогурта и выпил. Н-да, вкусным его не назовешь, как всегда, отдает чем-то затхлым, ненатуральным. Должно быть, срок хранения истек еще в магазине. Давно прошли те времена, когда в Стокгольме можно было без особого труда и не слишком переплачивая купить что-нибудь свежее. Теперь -- в ванную. Умывшись и почистив зубы, он вернулся в спальню, убрал постель, снял пижамные штаны и начал одеваться. Глаза его равнодушно скользили по комнате. Большинство стокгольмцев сказали бы, что у него не квартира -- мечта. Верхний этаж дома на Чепмангатан в Старом городе, всего три года, как вселился. И он хорошо помнил, как славно ему жилось вплоть до той злополучной стычки на крыше. Теперь он чаще всего чувствует себя как в одиночке, даже когда его кто-нибудь навещает. И квартира тут, пожалуй, ни при чем -- в последнее время он и на улице подчас чувствует себя как в заточении. Что-то беспокойно на душе, сейчас бы сигарету. Правда, врачи сказали, что ему надо бросить курить, но мало ли что врачи говорят. Хуже то, что государственная табачная фирма перестала выпускать его любимую марку, а папирос теперь вообще не купишь. Два-три раза пробовал другие марки -- не то... Сегодня Мартин Бек одевался особенно тщательно. Повязывая галстук, он безучастно разглядывал модели на полке над кроватью. Три корабля, два совсем готовые, один собран наполовину. Увлечение началось лет восемь назад, но с апреля прошлого года он ни разу не прикасался к моделям. С тех пор они успели основательно запылиться. Дочь много раз вызывалась протереть корабли, но он упросил ее не трогать их. Половина восьмого, понедельник, 3 июля 1972 года. Не простой день, особенный. Сегодня он вновь приступает к работе. Ведь он по-прежнему полицейский, точнее, комиссар уголовной полиции, руководитель группы расследования убийств. Мартин Бек надел пиджак и сунул газету в карман, с тем чтобы прочесть ее в метро. Еще одна частица привычного распорядка, к которому предстоит вернуться. Идя вдоль набережной Шеппсбрун под яркими лучами солнца, он вдыхал отравленный воздух. И чувствовал себя обессилевшим стариком. Внешне это никак не выражалось. Напротив, он выглядел бодрым, сильным, двигался быстро и ловко. Высокий загорелый мужчина, энергичная челюсть, широкий лоб, спокойные серо-голубые глаза. Мартину Беку исполнилось сорок девять. До пятидесятого дня рождения оставалось немного, но большинство считало, что он выглядит моложе. IV Кабинет в здании на Вестберга-аллее красноречиво свидетельствовал, что кто-то другой долго исполнял обязанности руководителя группы расследования убийств. Конечно, кабинет был тщательно убран, и чья-то заботливая рука даже поставила на письменном столе вазу с васильками и ромашками, и все-таки давали себя знать отсутствие педантизма и явная склонность к милому беспорядку. Особенно в ящиках письменного стола. Вне всякого сомнения, кто-то совсем недавно извлек из них кучу предметов, но кое-что осталось. Например, квитанции за такси, старые билеты в кино, исписанные шариковые ручки, коробочки из-под пилюль. На канцелярских подносиках цепочки из скрепок, круглые резинки, куски сахара, конвертики с заваркой... Две косметические салфетки, пачка бумажных носовых платков, три пустые гильзы, сломанные часы марки "Экзакта"... Не говоря уже о многочисленных клочках бумаги с различными записями, сделанными крупным, четким почерком. Мартин Бек уже обошел другие кабинеты, поздоровался с коллегами. Большинство были старые знакомые, но он увидел и немало новых лиц. Теперь он сидел за письменным столом, штудируя ручные часы. Они годились только в утиль, стекло запотело изнутри, а в корпусе, если встряхнуть, гремело так, словно весь механизм рассыпался. В дверь постучали, и вошел Леннарт Колльберг. -- Привет,-- сказал он.-- Добро пожаловать. -- Спасибо. Твои часы? -- Ага,-- мрачно подтвердил Колльберг.-- Они побывали в стиральной машине. Забыл карманы опростать. Он поглядел кругом и виновато добавил: -- Честное слово, я начал прибирать в пятницу, но меня оторвали. Сам знаешь, как это бывает... Мартин Бек кивнул, Колльберг чаще других навещал его в больнице и дома, и они обменивались новостями. -- Худеешь? -- Еще как,-- ответил Колльберг.-- Утром взвешивался, уже полкило долой, было сто четыре, теперь сто три с половиной. -- Значит, на диете всего десять кило прибавил? -- Восемь с половиной,-- возразил Колльберг с оскорбленным видом. Потом пожал плечами и добавил: -- черт те что. Дурацкая затея. Гюн только смеется надо мной. И Будиль тоже... А ты-то как себя чувствуешь? -- Хорошо. Колльберг насупился, но ничего не сказал. Открыв свой портфель, он достал прозрачную папку из розового пластика. В папке лежало что-то вроде сводки, небольшой, страниц на тридцать. -- Что это у тебя? -- Считай, что подарок. -- От кого? -- Допустим, от меня. Вернее, не от меня, а от Гюнвальда Ларссона и Ренна. Такие остряки, дальше ехать некуда. Колльберг положил папку на стол. Потом добавил: -- Извини, мне пора. -- Далеко? -- В цепу. Что означало: ЦПУ, Центральное полицейское управление. -- Зачем? -- Да все эти чертовы ограбления банков. -- Но ведь этим специальная группа занимается. -- Спецгруппа нуждается в подкреплении. В пятницу опять какой-то болван на пулю нарвался. -- Знаю, читал. -- И начальник цепу сразу же решил усилить спецгруппу. -- Тобой? -- Нет,-- ответил Колльберг.-- Тобой, насколько я понимаю. Но приказ был получен в пятницу, а тогда еще я заправлял здесь и принял самостоятельное решение. -- А именно? -- А именно: пожалеть тебя и самому отправиться в этот сумасшедший дом. -- Спасибо, Леннарт. Мартин Бек был искренне благодарен товарищу. Работа в спецгруппе влекла за собой ежедневное соприкосновение с начальником ЦПУ, минимум двумя его заместителями и кучей заведующих отделами, не считая прочих важных шишек, ни черта не смыслящих в деле. И вот Колльберг добровольно принимает огонь на себя. -- Не за что,-- продолжал Колльберг,-- взамен ты получишь вот это. Его толстый указательный палец уперся в папку. -- И что же это такое? -- Дело,-- ответил Колльберг.-- По-настоящему интересное дело, не то что ограбление банка и прочая дребедень. Жаль только... -- Что жаль? -- Что ты не читаешь детективы. -- Почему? -- Может, лучше оценил бы подарок. Ренн и Ларссон думают, что все читают детективы. Собственно, дело это по их ведомству, но они так перегружены, что только рады поделиться с желающими. Тут надо поработать головой. Сидеть на месте и думать, думать. -- Ладно, погляжу,-- безучастно произнес Мартин Бек. -- В газетах ни слова не было. Ну как, завел я тебя? -- Завел, завел. Пока. -- Пока. Выйдя из кабинета, Колльберг остановился, нахмурил брови, несколько секунд постоял около двери, потом озабоченно покачал головой и зашагал к лифту. V Мартин Бек покривил душой, когда ответил утвердительно на вопрос Леннарта Колльберга. На самом деле содержимое розовой папки его ничуть не волновало. Почему же он погрешил против истины? Чтобы сделать приятное товарищу? Вряд ли. Обмануть его? Ерунда. Во-первых, незачем, во-вторых, из этого ничего не вышло бы. Они слишком хорошо и слишком давно знали друг друга, к тому же кого-кого, а Колльберга не так-то просто провести. Сам себя обманывал? Тоже чушь. Продолжая мусолить этот вопрос, Мартин Бек довел до конца методическое обследование своего кабинета. После ящиков стола он принялся за мебель, переставил стулья, повернул письменный стол, пододвинул шкаф чуть ближе к двери, привинтил настольную лампу справа. Его заместитель, видимо, предпочитал держать ее слева. А может, это вышло чисто случайно. В мелочах Колльберг нередко поступал как бог на душу положит. Зато в важных делах он был предельно основателен. Так, с женитьбой прождал до сорока двух лет, не скрывая, что ему нужна идеальная жена. Ждал ту, единственную. На счету Мартина Бека числилось почти двадцать лет неудачного брака с особой, которая явно не была той, единственной. Правда, теперь он опять холостяк, но, похоже, слишком долго тянул с разводом. За последние полгода Мартин Бек не раз ловил себя на мысли, что, пожалуй, все-таки зря развелся. Может быть, нудная, сварливая жена лучше, чем никакой... Ладно, это не самая важная из его проблем. Он взял вазу с цветами и отнес одной из машинисток. Она как будто обрадовалась. Мартин Бек вернулся в кабинет, сел за стол и посмотрел кругом. Порядок восстановлен. Уж не пытается ли он внушить себе, что все осталось по-прежнему? Праздный вопрос, лучше выкинуть его из головы. Он потянул к себе прозрачную папку, чтобы отвлечься. Так, смертный случай... Что ж, порядок. Смертные случаи как раз по его части. Ну и где же произошел этот случай? Бергсгатан, пятьдесят семь. Можно сказать, под носом у полицейского управления. Вообще-то он вправе заявить, что его группа тут ни при чем, этим делом должна заниматься стокгольмская уголовная полиция. Позвонить на Конгсхольмен и спросить, о чем они там думают? Или еще того проще -- положить бумаги в пакет и вернуть отправителю. Позыв к закоснелому формализму был настолько силен, что Мартину Беку пришлось сделать усилие над собой, чтобы не поддаться. Он поглядел на часы. Время ленча. А есть не хочется. Он встал, дошел до туалета и выпил теплой воды. Вернувшись, обратил внимание, что в кабинете душно, воздух застоялся. Тем не менее он не стал снимать пиджак, даже не расстегнул воротничок. Сел за стол, вынул бумаги из папки и начал читать Двадцать восемь лет службы в полиции многому его научили, в частности как читать донесения и сводки, отбрасывая все лишнее и второстепенное и схватывая суть. Если таковая имелась. Меньше часа ушло у него на то, чтобы внимательно изучить все документы. Тяжелый слог, местами ничего не поймешь, а некоторые обороты просто ни в какие ворота не лезут. Это, конечно, Эйнар Ренн -- сей стилист от полиции явно пошел в печально известного чинушу, который в сочиненных им правилах уличного движения утверждал, что темнота наступает, когда зажигаются уличные фонари. Мартин Бек еще раз перелистал сводку, останавливаясь на некоторых деталях. Потом отодвинул бумаги в сторону, поставил локти на стол и обхватил ладонями лоб. Нахмурил брови и попробовал осмыслить, что же произошло. Вся история распадалась на две части. Первая из них была обыденной и отталкивающей. Две недели назад, то есть в воскресенье 18 июня, один из жильцов дома 57 по Бергсгатан на острове Кунгсхольмен вызвал полицию. Вызов был принят в 14.19, но патрульная машина с двумя полицейскими прибыла на место только через два часа. Правда, от полицейского управления до указанного дома всего пять минут пешком, но задержка объяснялась просто. Во-первых, в стокгольмской полиции вообще не хватало людей, а тут еще отпускная пора, да к тому же воскресенье. Наконец, дело явно было не такое уж срочное. Полицейские Карл Кристианссон и Кеннет Квастму вошли в дом и обратились к женщине, от которой поступил вызов. Заявительница жила на втором этаже. Она сообщила, что уже несколько дней на лестнице стоит неприятный запах, который заставил ее заподозрить неладное. Оба полицейских тоже сразу обратили внимание на запах. Квастму определил его как запах разложения, "очень похожий на вонь от тухлого мяса". Дальнейшее определение источника запаха (сообщал тот же Квастму) привело их к дверям квартиры этажом выше. По имеющимся данным, за дверью находилась однокомнатная квартира, с некоторых пор занимаемая жильцом примерно шестидесяти лет по имени Карл Эдвин Свярд. Фамилия установлена по сделанной от руки надписи на кусочке картона под кнопкой электрического звонка. Поскольку были основания предполагать, что в квартире может находиться тело самоубийцы, или покойника, умершего естественной смертью, или собаки (писал Квастму), а возможно, больной и беспомощный человек, было решено проникнуть внутрь. Электрический звонок явно не работал, а на стук никто не отзывался. Попытки найти управляющего домом, дворника или кого-нибудь еще, располагающего вторым ключом, не дали результата. Тогда полицейские обратились за инструкциями к начальству и получили приказание проникнуть в квартиру. Послали за слесарем, на это ушло еще полтора часа. Когда прибыл слесарь, он констатировал, что дверь заперта на замок с секретом, не поддающийся никаким отмычкам, и щель для почты отсутствует. С помощью специального инструмента замок удалось вырезать, но дверь тем не менее не открылась. Кристианссон и Квастму, дежурство которых давно кончилось, снова обратились за инструкциями и получили распоряжение выломать дверь. На вопрос, не будет ли при этом присутствовать кто-нибудь из уголовной полиции, им сухо ответили, что больше послать некого. Слесарь уже ушел, сделав свое дело. Около семи вечера Квастму и Кристианссону удалось снять дверь с наружных петель, сломав шплинты. Но тут "возникли новые препятствия". Как выяснилось затем, дверь, помимо замка, запиралась двумя металлическими задвижками и железной балкой, которая "утапливалась в косяк". И только еще через час полицейские смогли проникнуть в квартиру, где царила страшная духота и стоял невыносимый трупный запах. В комнате, окно которой выходило на улицу, был обнаружен мертвец. Он лежал на спине примерно в трех метрах от окна, рядом с включенным электрокамином. Из-за жаркой погоды и тепла от камина труп раздулся и стал "по меньшей мере вдвое больше обычной толщины". Разложение достигло высокой степени, "в изобилии наблюдались черви". Окно было заперто на щеколду изнутри, штора спущена. Второе окно, на кухне, выходило во двор. Рама была заклеена бумажной лентой и, судя по всему, давно не открывалась. Мебели было мало, обстановка убогая. Квартира "в смысле потолка, пола, стен, обоев и покраски" сильно запущена. Число обнаруженных предметов обихода на кухне и в жилой комнате совсем незначительно. Из найденных пенсионных документов было выяснено, что покойник -- Карл Эдвин Свярд, 62 года, бывший складской рабочий, пенсия назначена по инвалидности шесть лет назад. После осмотра квартиры следователем Гюставссоном тело было отправлено на судебно-медицинскую экспертизу. Предварительное заключение: самоубийство или смертный случай вследствие голода, болезни или иных естественных причин. Мартин Бек порылся в карманах пиджака, тщетно пытаясь нащупать снятые с производства сигареты "Флорида". Газеты ничего не писали о Свярде. Стишком банальная история. Стокгольм занимает одно из первых мест в мире по числу самоубийств, но об этом стараются не говорить, а когда уж очень прижмет, выкручиваются с помощью подтасованной и лживой статистики. Обычное и самое простое объяснение -- в других странах со статистикой ловчат еще больше. Правда, в последние годы даже члены правительства не решаются официально прибегать к этому трюку. Должно быть, уразумели, что люди больше доверяют собственным глазам, чем уверткам политиканов. Ну а если это не самоубийство, то и вовсе ни к чему шум поднимать... Дело в том, что так называемое общество всеобщего благоденствия изобилует больными, нищими и одинокими людьми, которые в лучшем случае питаются собачьим кормом и чахнут без всякого ухода в крысиных норах, громко именуемых человеческим жильем. Словом, история явно не для широкой публики. Да и полиции как будто делать нечего. Если бы повесть о пенсионере Карле Эдвине Свярде этим исчерпывалась. Однако у нее было продолжение. VI Мартин Бек был старый служака и хорошо знал: если в сводке не сходятся концы с концами, в девяноста девяти случаях из ста причина заключается в том, что кто-то работал спустя рукава, совершил ошибку, небрежно оформил протокол, не уловил сути дела или попросту не умеет вразумительно излагать свои мысли. Вторая часть истории о покойнике в доме на Бергсгатан заставила Мартина Бека насторожиться. Поначалу все шло как положено. В воскресенье вечером тело увезли в морг. В понедельник в квартире произвели столь необходимую дезинфекцию, и в тот же день сотрудники полиции оформили надлежащий протокол. Вскрытие было произведено во вторник; заключение поступило в полицейское управление на следующий день. Исследовать старый труп отнюдь не весело, особенно когда заранее известно, что человек покончил с собой или умер естественной смертью. А если он к тому же не занимал видного места в обществе, скажем, был всего-навсего скромным пенсионером, бывшим складским рабочим, в таком деле и подавно нет ничего интересного. Подпись на протоколе вскрытия была незнакома Мартину Беку -- скорее всего, какой-нибудь временный работник... Текст пестрил учеными словами, и разобраться в нем было непросто. Возможно, оттого и дело продвигалось не слишком быстро. Ибо в отдел насильственных преступлений, к Эйнару Ренну, документы, судя по всему, попали только через неделю. И только там, похоже, произвели надлежащее впечатление. Мартин Бек пододвинул к себе телефон, чтобы впервые за много месяцев набрать служебный номер. Поднял трубку, положил правую руку на диск и задумался. Он забыл номер морга. Пришлось заглянуть в справочник. -- Ну конечно, помню.-- В голосе эксперта (это была женщина) звучало удивление.-- Заключение отправлено нами две недели назад. -- Знаю. -- Там что-нибудь неясно? -- Просто я тут кое-чего не понимаю... -- Не понимаете? Как так? Кажется, она оскорблена? -- Согласно вашему протоколу, исследуемый покончил с собой. -- Совершенно верно. -- Каким способом? -- Разве это не вытекает из заключения? Или я написала так невразумительно? -- Что вы, что вы. -- Так чего же вы тогда не поняли? -- По чести говоря, довольно много. Но виновато, разумеется, мое собственное невежество. -- Вы подразумеваете терминологию? -- И ее тоже. -- Ну, такого рода трудности неизбежны, если у вас нет медицинского образования,-- утешила она его. Высокий, звонкий голос -- должно быть, совсем молодая. Мартин Бек промолчал. Ему следовало бы сказать: "Послушайте, милая девушка, это заключение предназначено не для патологоанатомов. Запрос поступил из полиции, значит, надо писать так, чтобы любой оперативный работник мог разобраться". Но он этого не сказал. Почему? Врач перебила его размышления: -- Алло, вы слушаете? -- Да-да, слушаю. -- У вас есть какие-нибудь конкретные вопросы? -- Да. Прежде всего, хотелось бы знать, на чем основана ваша гипотеза о самоубийстве. -- Уважаемый господин комиссар,-- ответила она озадаченно,-- тело было доставлено нам полицией. Перед тем как произвести вскрытие, я разговаривала по телефону с сотрудником, который, насколько я понимаю, отвечал за дознание. Он сказал, что случай рядовой и ему нужен ответ только на один вопрос. -- Какой же? -- Идет ли речь о самоубийстве. Мартин Бек сердито потер костяшками пальцев грудь. Рана до сих пор давала себя знать. Ему объяснили, что это психосоматическое явление, все пройдет, как только подсознание отключится от прошлого. Но сейчас его раздражало как раз не прошл