пела... Бросила, на этом не заработаешь. Снизу донесся резкий щелчок многоразовой спички, потом второй, и лишь с третьей попытки Мик зажег огарок свечи. -- Спускайся, -- скомандовал он, -- нечего стоять там, как гусыня. Подобрав юбки кринолина, Сибил стала осторожно спускаться по отсыревшим ступеням узкой крутой лесенки. Мик, привстав на цыпочки, нащупывал что-то за высоким сценическим зеркалом -- огромным листом амальгамированного стекла на подставке с колесиками, потертыми деревянными рукоятками и лоснящимися от смазки шестеренками. Вытащив оттуда дешевый саквояж из черного брезента, он осторожно опустил его на пол у своих ног и присел, чтобы расстегнуть хлипкие жестяные замки. На свет божий появилась пачка перфорированных карточек, обернутая полоской красной бумаги. В саквояже лежало несколько таких пачек и что-то еще -- Сибил заметила блеск полированного дерева. Мик обращался с карточками очень бережно, словно с Библией. -- Проще простого, -- сказал он. -- Нужно только их замаскировать -- написать на обертке какую-нибудь глупость, например: "Лекция о вреде алкоголя. Части один, два, три". И ни одному дураку ни за что не придет в голову их украсть или хотя бы загрузить и посмотреть, что же это такое. -- Он провел по краю пачки большим пальцем, и она резко затрещала, как новая игральная колода. -- Я вложил сюда уйму денег, -- продолжал Мик. -- Несколько недель работы лучших киноумельцев Манчестера. Но смею заметить, разработка моя, целиком и полностью. Отлично вышло, девочка. В некотором роде даже художественно. Скоро сама увидишь. Закрыв саквояж, Мик встал, осторожно опустил колоду в карман пальто, потом наклонился над каким-то ящиком и вытянул толстую стеклянную ампулу. Сдув с ампулы пыль, он сдавил ее конец специальными щипцами; стекло раскололось с характерным хлопком откачанного, герметично запаянного сосуда. Мурлыча что-то себе под нос, Мик вытряхнул на ладонь белый цилиндрик прессованной извести и аккуратно вставил его в гнездо калильной лампы -- большой тарелкообразной конструкции из закопченного железа и блестящей луженой жести. Затем повернул кран шланга, потянул носом, удовлетворенно кивнул, повернул второй кран и поднес свечу; из горелки вырвался яростный ком голубоватого пламени. Сибил, вскрикнув, зажмурилась, в глазах у нее поплыли синие точки. Мик иронически хмыкнул, его руки продолжали возиться с ровно шипящей горелкой. -- Вот так-то лучше, -- сказал он через пару секунд, направив ослепительно яркий друммондов свет* на зеркало. -- Теперь отрегулируем это трюмо, повернем его куда следует -- и дело с концом. Сибил, щурясь, огляделась по сторонам. Под сценой "Гаррика" было тесно, сыро и пахло крысами, ни дать ни взять грязный подвал, где подыхают собаки и нищие; под ногами -- рваные, пожелтевшие афиши сомнительных фарсов с названиями вроде "Проныра Джек" или "Лондонские негодяи". В углу валялись скомканные дамские "неназываемые". Недолгие безрадостные дни сценической карьеры позволяли ей догадываться, каким образом оказался здесь столь пикантный предмет. Она скользнула взглядом по паровым трубам и тугим, как струна, проволочным тягам к сверкающему вычислителю Бэббиджа*, маленькой кинотропной модели, не выше самой Сибил. В отличие от всего остального в "Гаррике", установленная на четырех брусках красного дерева вычислительная машина выглядела вполне прилично. Пол и потолок над и под ней были аккуратно выскоблены и побелены. Паровой вычислитель -- штука тонкая, с характером, если ты не намерен его холить, уж лучше вообще не покупай. В отсветах калильной лампы причудливой колоннадой тускло поблескивали латунные, усеянные круглыми выступами цилиндры, многие десятки цилиндров. Снизу и сверху их удерживали массивные, тщательно отполированные стальные пластины, вокруг сверкали десятки рычагов и храповиков, тысячи стальных шестеренок. От машины пахло льняным маслом. Сверкающий, непостижимый механизм завораживал Сибил, вызывал у нее странное, сродни голоду или алчности, чувство. Так можно относиться... ну, скажем, к красивой породистой лошади. Ей хотелось иметь... нет, не обязательно саму эту вещь, но какую-нибудь над ней власть. Сибил вздрогнула, почувствовав на своем локте ладонь Мика. -- Красивая штука, правда? -- Да... красивая. Мик развернул ее лицом к себе и медленно, будто священнодействуя, вложил затянутую перчаткой ладонь между капором и левой щекой, нажимом большого пальца заставил Сибил поднять голову и пристально посмотрел ей в глаза. -- Чувствуешь, что от нее исходит? Сибил напугали и его срывающийся голос, и его глаза, жутковато подсвеченные снизу мертвенно-белым светом калильной лампы. -- Да, Мик, -- послушно согласилась она. -- Я чувствую... что-то такое. Он стянул капор с ее головы, и теперь тот болтался сзади на шее. -- Ты же не боишься ее, Сибил, правда? Да, конечно же, нет, ведь с тобою Денди Мик. Ты чувствуешь некий особый фриссон*. Ты еще полюбишь это ощущение. Мы сделаем из тебя настоящего клакера. -- А я смогу? Неужели девушке это под силу? -- Ты слыхала про такую леди Аду Байрон *? -- рассмеялся Мик. -- Дочь премьер-министра и королева машин! -- Отпустив Сибил, он раскинул руки жестом балаганного зазывалы, полы его пальто распахнулись. -- Ада Байрон, верная подруга и ученица самого Бэббиджа! Лорда Чарльза Бэббиджа, отца разностной машины, Ньютона современности! * Frisson (фр.) -- ДРОЖЬ. -- Но ведь Ада Байрон леди! -- изумилась Сибил. -- Ты не поверишь, с кем только не водит знакомство наша леди Ада, -- усмехнулся Мик, вытаскивая из кармана колоду перфорированных карт и срывая с нее бумажную обертку. -- Нет, я не имею в виду садовые чаепития в компании светских хлыщей, но Ада, что называется, баба не промах... на свой математический лад... -- Он помедлил. -- Хотя, в общем-то, я бы не сказал, что Ада лучше всех. Я знаю пару клакеров в Обществе парового интеллекта, по сравнению с которыми даже леди Ада покажется малость отсталой. Но она гений. Ты знаешь, что это такое -- быть гением? -- Что? -- спросила Сибил; наглая самоуверенность Мика приводила ее в бешенство. -- Знаешь, как родилась на свет аналитическая геометрия? Некий парень по фамилии Декарт увидел на потолке муху. Тысячи лет миллионы людей смотрели от скуки на мух, но понадобился Рене Декарт, чтобы создать из этого науку. Теперь-то инженеры пользуются его открытием ежедневно и ежечасно, но не будь Декарта, им бы просто не чем было пользоваться. -- Кому интересны эти его мухи? -- удивилась Сибил, но Мик ее не слушал. -- Аду тоже посетило как-то озарение, не хуже, чем Декарта. Только никто не сумел еще приспособить ее догадку к какому-нибудь делу. Чистая математика -- так это называется. "Чистая!" -- передразнил Мик. -- Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что ей пока не находится никакого применения. -- Он потер руки и ухмыльнулся. -- Вот и догадка Ады Байрон -- никто не находит ей применения. Его веселье действовало Сибил на нервы: -- А я-то думала, ты ненавидишь лордов! -- Я ненавижу их привилегии, то, что не заработано честным путем, -- сказал Мик.-- Но леди Ада живет за счет своего серого вещества, а не голубой крови. -- Он вложил карточки в посеребренный приемный лоток, а затем резко повернулся и схватил Сибил за запястье. -- Твой отец мертв, девочка! Не хотелось бы делать тебе больно, но луддиты мертвы, как прогоревшая и остывшая зола. Ну да, мы устраивали демонстрации и надрывали глотки, боролись за права трудящихся и прочее в этом роде, но все это были слова. А пока мы сочиняли листовки, лорд Чарльз Бэббидж чертил чертежи, по которым был построен сегодняшний мир!.. Люди Байрона, люди Бэббиджа, промышленные радикалы... -- Мик сокрушенно покачал головой. -- Им принадлежит Великобритания! Им принадлежим мы со всеми нашими потрохами, девочка. Весь земной шар у их ног -- Европа, Америка, что там еще. Палата лордов под завязку набита радикалами. Королева Виктория и шагу не сделает без одобрения ученых и капиталистов. И нет, -- он ткнул в Сибил пальцем, -- нет никакого смысла бороться с этим, и знаешь почему? Потому что радикалы и вправду играют честно -- достаточно честно, -- и если голова у тебя на месте, можно стать одним из них! Никому не заставить умных людей бороться с системой, которая представляется им вполне разумной. Но это не значит, что мы с тобой, -- Мик ударил себя кулаком в грудь, -- остались у разбитого корыта. Это значит только, что нам нужно думать быстрее, держать глаза и уши открытыми... Он принял боксерскую стойку: локти согнуты, кулаки сжаты и подняты к лицу, -- а затем откинул волосы назад и широко улыбнулся. -- Хорошо тебе говорить, -- запротестовала Сибил. -- Ты-то свободная пташка. Ты был одним из последователей моего отца -- ну и что из того, то же самое можно сказать о многих, кто сидит сейчас в парламенте. Но жизнь падшей женщины кончена. Кончена бесповоротно. -- Вот в том-то все и дело! -- Мик раздраженно взмахнул рукой. -- Ты теперь работаешь с крутыми ребятами, а мыслишь понятиями уличной девки! Мы едем в Париж, а там тебя ни одна собака не знает. Да, конечно, у здешних фараонов и начальничков есть твой индекс. Но ведь цифры -- это только цифры, а твое досье -- всего лишь стопка перфокарт. Индекс можно изменить, для этого есть способы. -- Он взглянул на изумленное недоверчивое лицо Сибил и широко осклабился. -- Да, согласен, в Лондоне твоем драгоценном это не так-то просто. А вот в Париже, под боком у Луи-Наполеона, обстановочка совсем иная! В привольном городке Пари все дела делаются быстро, как по маслу, особенно дела авантюристки с хорошо подвешенным языком и красивыми ножками. Сибил закусила костяшку пальца, у нее защипало в глазах. Конечно же, это было от едкого дыма калильной лампы -- и страха. Новый индекс в правительственных машинах -- это новая жизнь! Жизнь без прошлого. Мысль о подобной свободе приводила в трепет. Не столько тем, что значила эта свобода сама по себе, хотя и от этого кружилась голова. Но что может потребовать Мик Рэдли в обмен, за такое-то? -- Ты что, и вправду можешь изменить мой индекс? -- Я могу купить тебе в Париже новый. Выдать тебя за француженку, или аргентинку, или американскую беженку. -- Мик скрестил руки на груди. -- Пойми меня правильно, я ничего не обещаю. Тебе придется это заработать. -- Ты ведь не дурачишь меня, Мик? -- голос Сибил дрожал. -- Ведь я... я могу быть очень, особо мила с тем, кто окажет мне подобную услугу. -- Правда, что ли? -- Мик глядел на нее, засунув руки в карманы и раскачиваясь на каблуках. Слова Сибил, дрожь в ее голосе раздули в нем какую-то искру, это читалось в его глазах. Страстное, почти плотское желание, о котором она всегда смутно подозревала, желание... покрепче насадить ее на крючок. -- Да, если ты будешь обращаться со мной по-честному, как со свой ученицей, а не какой-нибудь слабоумной девкой, которую можно использовать, а затем выбросить, как старую ветошь. -- Сибил чувствовала, что у нее подступают слезы, на этот раз еще настойчивей. Она сморгнула и смело вскинула глаза, дала слезам волю -- как знать, может и от них будет какой-то прок. -- Ты же не станешь дразнить меня надеждой, чтобы потом ее рассеять, ведь не станешь? Это было бы жестоко и подло! А если ты так поступишь, я... я брошусь с Тауэрского моста! Я не переживу... -- Вытри сопли, -- прервал ее Мик, -- и слушай меня внимательно. И постарайся понять. Ты для меня не просто хорошенькая бабенка. Этого добра я могу получить где угодно и в любом количестве. Ты нужна мне совсем для другого. Мне нужны толковая голова, решительность и бесстрашие, как у Уолтера Джерарда. Ты будешь моей ученицей, я -- твоим учителем, и отношения у нас будут соответствующие. Ты будешь верной, послушной и правдивой, и чтобы никаких уверток, никакого нахальства. Я же обучу тебя ремеслу и буду о тебе заботиться -- моя доброта и щедрость в оплату твоей честности и верности. Все ясно? -- Да, Мик. -- Так что, заключаем контракт? -- Да, Мик, -- улыбнулась Сибил. -- Вот и прекрасно. Тогда встань на колени, сложи вот так руки, -- он сложил ладони, как для молитвы, -- и принеси следующую клятву. Что ты, Сибил Джерард, клянешься святыми и ангелами, силами, господствами и престолами, серафимами, херувимами и всевидящим оком Господним повиноваться Майклу Рэдли и служить ему верно, и да поможет тебе Бог! Клянешься? -- А это что, обязательно нужно? -- ужаснулась Сибил. -- Да. -- Но разве это не тяжкий грех -- давать подобную клятву человеку, который... Я хотела сказать... Мы не в святом браке... -- То брачный обет, -- нетерпеливо оборвал ее Мик, -- а это клятва ученика. Деваться было некуда. Подобрав юбки, Сибил опустилась коленями на холодный шершавый камень. -- Клянешься? -- Клянусь, и да поможет мне Бог. -- Да не дрожи ты так, -- сказал Мик, помогая ей подняться на ноги, -- это еще очень мягкая, женская клятва по сравнению с тем, что бывает. Пусть она поможет тебе отринуть все сомнения и вероломство. А теперь на, возьми, -- он протянул ей оплывающую свечу, -- и найди этого пропойцу распорядителя. Скажи ему, чтобы разогревали котлы. Ужинали они на Хеймаркете, неподалеку от "Танцевальной академии Лорента", в заведении "Аргайл Румз". Кроме общего зала, были там и отдельные номера, где беспутные гости могли при желании провести всю ночь. Ну а Мику, недоумевала Сибил, ему-то зачем этот отдельный кабинет? Мик определенно не боялся появляться с ней на публике. Однако не успели они покончить с бараниной, как слуга впустил невысокого плотного джентльмена с напомаженными волосами и золотой цепочкой на щегольской бархатной жилетке. Он был весь круглый и мягкий, как плюшевая игрушка. -- Привет, Корни, -- кивнул Мик, не обеспокоившись даже отложить нож и вилку. -- Привет, Мик, -- отозвался незнакомец с неопределенным акцентом актера или провинциала, долгое время прослужившего у городских господ. -- Говорят, я тебе нужен. -- Верно говорят, Корни. Мик не предложил своему гостю сесть, даже не представил его Сибил, и та поневоле чувствовала себя крайне неловко. -- Роль короткая, так что ты все в минуту выучишь. -- Мик достал из кармана конверт и протянул его плюшевому джентльмену. -- Твои реплики, ключевые слова и аванс. "Гаррик", в субботу вечером. -- Много воды утекло с тех пор, как я играл в "Гаррике", Мик, -- невесело улыбнулся Корни; он подмигнул Сибил и удалился, не прощаясь. -- Кто это был, Мик? -- поинтересовалась Сибил. Мик вернулся к жаркому и теперь поливал его мятным соусом из оловянного соусника. -- Актер на выходных ролях, -- сказал Мик. -- Он будет подыгрывать тебе в "Гаррике" во время речи Хьюстона. -- Подыгрывать? Мне? -- изумилась Сибил. -- Не забывай, что ты начинающая авантюристка. Со временем тебе придется играть самые разные роли. Политическая речь всегда выигрывает, если ее немного оживить. -- Оживить? -- Не бери в голову. -- Он утратил всякий интерес к баранине и отодвинул тарелку. -- Для репетиций времени хватит и завтра. Я хочу кое-что тебе показать. Мик встал от стола, подошел к двери и тщательно закрыл ее на засов. Вернувшись, он поднял с полу парусиновый саквояж и водрузил его на чистую, пусть и многажды штопанную скатерть с характерным узором ромбиками. Сибил давно уже поглядывала на этот саквояж. И даже не потому, что Мик весь день таскал его с собой: сперва из "Гаррика" -- к печатнику, где нужно было перепроверить рекламные листовки лекции Хьюстона, а потом сюда, в "Аргайл Румз"; нет, скорее потому, что это была такая дешевка, совсем не похожая на все те модные штучки, которыми так он гордился. Зачем Денди Мику таскать с собой такую сумку, когда он может себе позволить что-нибудь роскошное от "Аарона", с никелированными застежками, из шелка в "клетку Ады"? И она знала, что в черной сумке уже не лежит материал для лекции, те колоды Мик аккуратно завернул в "Тайме" и спрятал за сценическим зеркалом. Мик расстегнул дрянные жестяные замки, открыл сумку и осторожно вынул длинный узкий ящичек из полированного розового дерева с начищенными латунными уголками. В первый момент Сибил подумала, не подзорная ли там труба -- она видела похожие футляры на Оксфорд-стрит в витрине одной оптической фирмы. Мик буквально дрожал над этим ящичком, и выглядело это довольно забавно -- сейчас он был похож на католика, которого призвали перезахоронить папский прах. Охваченная внезапным порывом детского любопытства, она напрочь забыла и человека по имени Корни и странные слова Мика о том, что ей предстоит играть на пару с этим человеком в "Гаррике". Мик со своим таинственным ящиком удивительно напоминал фокусника, Сибил ничуть бы не удивилась, если бы он оттянул манжеты: смотрите, ничего тут нет, и тут тоже ничего. Мик откинул крошечные медные крючки, а затем сделал театральную паузу. Сибил затаила дыхание. А может, это подарок? Какой-нибудь знак ее нового положения? Дабы тайно отметить ее как начинающую авантюристку? Мик поднял крышку розового дерева с острыми латунными уголками. Ящик был полон игральных карт. Набит ими от и до -- не меньше двадцати колод. У Сибил упало сердце. -- Такого ты еще не видела, -- сказал он. -- Это уж точно. Мик выдернул крайнюю справа карту и показал ее Сибил. Нет, это не игральная карта, хотя почти такого же размера. Материал какой-то странный: и не бумага, и не стекло, но молочно-белый, блестящий и очень тонкий. Мик легонько надавил на уголки большим и указательным пальцами. Карта легко согнулась, но как только он ее выпустил, упруго распрямилась. Затем Сибил заметила на карте дырочки, три-четыре десятка частых, словно на швейной машинке пробитых, строчек; дырочки были круглые, аккуратные, как в хорошей перламутровой пуговице. Три угла карты были слегка закруглены, а четвертый -- срезан. Возле него кто-то написал бледными фиолетовыми чернилами: "#2". -- Камфорированная целлюлоза, -- объяснил Мик.-- Страшная штука, если ненароком поджечь, однако для "Наполеона", для самых сложных его операций, не годится ничто другое. Наполеона? Сибил ничего не понимала. -- Это что-то вроде кинокарты? Мик просиял от радости. Похоже, она попала в точку. -- Ординатер* "Гран-Наполеон", мощнейшая машина Французской академии, неужели ты о нем ничего не слышала? Полицейские вычислительные машины Лондона рядом с ним просто игрушки. Зная, что это доставит Мику удовольствие, Сибил сделала вид, что внимательно рассматривает его сокровище. Ну и что, ящик себе и ящик, деревянный, очень хорошей работы, с подкладкой из зеленого сукна, каким покрывают бильярдные столы. Скользких молочно-белых карточек было очень много, сотни и сотни. *Ordinateur (фр.) -- букв, упорядочиватель. -- Так ты бы рассказал мне, для чего это все. Мик весело рассмеялся и чмокнул ее в губы. -- Всему свое время. -- Он выпрямился, вернул карточку на место, опустил крышку и защелкнул крючки. -- У каждого братства есть свои тайны. Но если догадки Денди Мика верны, никто в точности не знает, что будет, если прогнать эту колоду. Что-то там выяснится, подтвердится некая совокупность математических гипотез. Дело темное. А главное -- имя Майкла Рэдли воссияет на небесах клакерского братства. -- Он подмигнул. -- У французских клакеров есть собственное братство, "Сыны Во-кансона"*. Жаккардинское общество*, так они себя называют. Ну, нам есть что им показать, лягушатникам этим. Мик был словно пьяный, хотя Сибил прекрасно знала, что он почти не пил, всего две бутылки эля. Нет, скорее ему кружила голову мысль об этих карточках, чем бы они там ни были. -- Эта шкатулка и ее содержимое стоят очень дорого, Сибил. -- Он снова сел и принялся рыться в своем саквояже. Одно за другим на стол легли свернутый лист плотной оберточной бумаги, обычные канцелярские ножницы и моток крепкой зеленой бечевки. Продолжая говорить, Мик расправил бумагу и стал заворачивать в нее шкатулку. -- Очень дорого. Путешествовать с генералом далеко не безопасно. После лекции мы отправляемся в Париж, но сперва, завтра утром, ты отнесешь это на Грейт-Портленд-стрит, на Центральный почтамт. -- Теперь Мик перевязывал пакет бечевкой. -- Отрежь-ка ее, да, вот тут. -- Сибил щелкнула ножницами. -- А теперь придержи пальцем. -- Он затянул крепкий безукоризненный узел. -- Отправишь эту посылку в Париж. Пост-рестант*. Знаешь, что это такое? *Роst restantе (фр.) -- до востребования. -- Это значит, что ее будут хранить до прихода адресата. Мик кивнул, вынул из одного кармана брюк палочку сургуча, а из другого -- многоразовую спичку. Для разнообразия спичка зажглась с первого раза. -- Да, она будет ждать нас в Париже. Полная безопасность. В маслянистом пламени сургуч расплавился и потемнел. Алые капли заляпали зеленый узел и коричневую бумагу. Мик кинул ножницы и моток бечевки назад в саквояж, спрятал в карман сургуч и спичку, вынул самопишущее перо и стал заполнять адрес. -- Мик, но почему ты так дорожишь этой штукой, если понятия не имеешь, зачем она и к чему? -- Ну, этого-то я как раз и не говорил. Кой-какие мысли, конечно, имеются. У Денди Мика всегда есть мысли. У меня хватило ума, чтобы взять с собой оригинал в Манчестер, когда я ездил туда по делам генерала. У меня хватило ума выкачать из самых опытных клакеров их новейшие методы сжатия и хватило генеральских денег, чтобы заказать результат на такой же целлюлозе. Для Сибил все это был темный лес. В дверь постучали. Неприятного вида мальчишка-половой, стриженный под машинку и беспрестанно шмыгающий носом, вкатил сервировочный столик, чтобы собрать грязную посуду. Он тянул сколько мог, в надежде на чаевые, но не тут-то было: Мик сидел, холодно уставившись в пространство, и время от времени довольно скалил зубы. Мальчишка звучно втянул сопли и удалился. Через некоторое время послышался стук трости в дверь. Прибыл второй из дружков Мика. Это был коренастый, поразительно уродливый человек с глазами навыкат и плохо выбритым подбородком, его низкий покатый лоб окаймляла набриолиненная пародия на столь любимые премьер-министром кудряшки. Одет был незнакомец с иголочки, в новый, прекрасного покроя вечерний костюм, который дополняли накидка, трость и цилиндр; широкий французский галстук был заколот модной жемчужной булавкой, на пальце масонский перстень. Лицо его и шею покрывал густой бронзовый загар. Мик проворно вскочил, пожал окольцованную руку, указал на свободный стул. -- Поздно же вы работаете, мистер Рэдли, -- заметил незнакомец. -- Мы делаем все возможное, чтобы удовлетворить ваши особые нужды, профессор Радвик*. Стул под профессором Радвиком жалобно скрипнул. На какое-то мгновение Сибил почувствовала на себе взгляд по-жабьи выпученных глаз, и сердце ее упало. Неужели Мик просто ломал комедию, и сейчас она станет объектом какой-то ужасной сделки. Но Радвик не проявил к ней особого интереса и снова посмотрел на Мика. -- Не стану скрывать от вас, сэр, что мне не терпится возобновить изыскания в Техасе. -- Он поджал губы. В широкой расщелине его рта тускло поблескивали мелкие, грязно-серые зубы. -- Светская жизнь Лондона на удивление занудна. -- Президент Хьюстон примет вас завтра в два, если, конечно же, вас это устроит. -- Прекрасно устроит, -- буркнул Радвик. -- Вот и хорошо, -- кивнул Мик. -- Слава вашего техасского открытия растет день ото дня. Я слышал, что им заинтересовался сам лорд Бэббидж. -- Мы работали вместе с ним в Кембриджском институте, -- самодовольно ухмыльнулся Радвик. -- Теоретическая пневмодинамика... -- По чистой случайности я располагаю машинной секвенцией, которая могла бы развлечь его светлость, -- заметил Мик. -- Развлечь его светлость, сэр? -- На лице Радвика появилось раздраженное, чуть брезгливое выражение. -- Лорд Бэббидж человек крайне... вспыльчивый. -- Начальные этапы моей работы пользовались благосклонным вниманием леди Ады... -- Благосклонное внимание? -- Смех Радвика был похож на собачий лай. -- Так это что, какая-нибудь игорная система? Чем же еще можно вызвать у нее интерес? -- Отнюдь, -- коротко бросил Мик. -- Ее светлость выбирает себе странных друзей. -- Радвик смерил Мика долгим угрюмым взглядом. -- Вы, случаем, не знаете человека по фамилии Коллинз, букмекера, или как там их называют? Одним словом, он делает игру на скачках. -- Нет, -- качнул головой Мик, -- не имел удовольствия. -- Этот молодчик вцепился в нее, как клещ в собачье ухо. -- Лицо Радвика налилось кровью. -- Он сделал мне предложение, выходящее за всякие рамки... -- И..? -- вежливо поинтересовался Мик. Радвик сморщил лоб. -- Я думал, вы его тоже знаете -- такой человек вполне мог бы вращаться в ваших кругах... -- Нет, сэр. Радвик подался вперед: -- А может быть, мистер Рэдли, вам знаком другой господин? Сухопарый, длиннорукий, с рыбьими глазами. Господин, который ходит за мной по пятам, как привязанный. Не может ли статься, что он агент вашего президента Хьюстона? Есть в нем что-то такое... техасское. -- Мой президент весьма разборчив в подборе агентов. Радвик резко встал: -- Я надеюсь, вы будете так добры, что прикажете этому ублюдку убраться к чертовой матери! Мик тоже встал, его лицо сияло благодушной улыбкой: -- Я непременно уведомлю своего нанимателя о ваших, профессор, чувствах. Боюсь, однако, что я отрываю вас от вечерних развлечений. Он прошел к двери, открыл ее и вновь закрыл за широкой спиной Радвика. А затем весело подмигнул Сибил: -- Отправился смотреть крысиные бои! Высокомерный профессор Радвик имеет странное пристрастие к низкопробным забавам. Однако в прямоте ему не откажешь.-- Мик помолчал, а затем широко ухмыльнулся. -- Генералу такие нравятся. Несколько часов спустя она проснулась в "Гранде", рядом с Миком, от щелчка его спички и сладковатого дыма сигары. Он удостоил ее своим благосклонным вниманием трижды -- дважды на кушетке позади их стола в "Аргайл Румз" и еще раз в "Гранде", пыл для него необычный и даже неожиданный. Сибил сочла это хорошей приметой, хотя третий раз был, пожалуй, лишним -- теперь там все натерто и болит. В комнате было темно, если не считать газового света, сочившегося между занавесками. Она придвинулась к Мику поближе. -- А куда бы тебе хотелось поехать потом, Сибил? После Франции? Такой вопрос у нее даже не возникал. -- С тобой, Мик... Мик коротко рассмеялся, его рука скользнула под одеяло, пальцы сомкнулись на курчавом бугорке. -- Так куда мы поедем, Мик? -- Со мной ты для начала попадешь в Мексику. Потом, вместе с франко-мексиканской армией под командованием генерала Хьюстона, мы двинемся на север, освобождать Техас. -- Но... ведь в Техасе, там все так дико и страшно... -- Перестань рассуждать, как уайтчепельская дуреха. Весь мир дикий и страшный, если смотреть на него с Пикадилли. У Сэма Хьюстона в Техасе самый настоящий дворец. До того как техасцы дали ему пинка под зад, он был крупнейшим союзником Британии на американском Западе. А мы с тобой -- мы могли бы зажить в Техасе вельможами, завести усадьбу, построить роскошный дом где-нибудь у реки... -- А они, эти, не помешают? -- Ты имеешь в виду правительство Ее Королевского величества? Коварный Альбион? -- хохотнул Мик. -- Все это сильно зависит от британского общественного мнения. Мы из кожи вон лезем, чтобы создать Хьюстону репутацию. А то зачем бы ему это лекционное турне? -- Понимаю, -- кивнула Сибил. -- Ушлый ты парень, Мик. -- Тут дела серьезные! Равновесие сил. Пять веков оно работало на Британию в Европе и еще лучше срабатывает в Америке. Союз, Конфедерация, республики Техас и Калифорния -- все по очереди пользовались благосклонностью Британии, пока не становились слишком уж дерзкими, слишком независимыми, и тогда с них сбивали спесь. Разделяй и властвуй, вот так-то, милая. -- Красноватый огонек Миковой сигары то разгорался, то тускнел. -- Если бы не британская дипломатия, британская мощь, Америка стала бы громадным единым государством. -- А этот твой друг, генерал? Он что, правда что-нибудь может? -- В том-то вся и прелесть! -- Огонек сигары описал широкую дугу. -- Дипломаты считали, что с Сэмом Хьюстоном трудно договориться, не совсем одобряли его политику, не поддержали его достаточно активно. Но сменившая его техасская хунта во сто раз хуже. Эти ребята открыто враждебны интересам Британии! Их дни сочтены. Изгнанному генералу пришлось малость помариноваться в Англии, но теперь он готов вернуться в Техас, чтобы снова занять свое законное место. -- Мик с наслаждением затянулся. -- Давно бы пора. Вот только правительство Ее Величества и само еще не знает, чего ему нужно. Там полный раскол! Некоторые фракции не доверяют Сэму Хьюстону, но уж французы-то помогут нам точно! У их мексиканских союзников пограничные стычки с Техасом. Им нужен генерал! -- Так ты что, на войну собрался? -- Сибил с трудом представляла себе Денди Мика, ведущего эскадрон в атаку. -- Да нет, -- небрежно отмахнулся Мик, -- речь идет скорее о государственном перевороте, так что большой крови не будет. Я заведую у Хьюстона всеми связями с общественностью и никуда из его команды не денусь. Именно я организовал ему и это лондонское турне и будущее, во Франции. Именно я нащупал нужные контакты и обеспечил ему аудиенцию у французского императора... Неужели это и в самом деле правда? -- И именно я гоняю для него на кинотропе лучшую и новейшую продукцию Манчестера, ублажаю прессу и британское общественное мнение, нанимаю расклейщиков афиш... -- Мик затянулся сигарой, его пальцы задвигались там, внизу, и Сибил услышала, как он пыхнул ртом, выпуская большое облако ароматного дыма. Но его, похоже, не очень тянуло на четвертый заход, и вскоре она снова заснула и видела сны. Сны о Техасе. О бескрайних техасских просторах, где пасутся бессчетные стада овец, а еще -- облицованный камнем особняк, поблескивающие в лучах закатного солнца окна. Сидя возле прохода в третьем ряду "Гаррика", Сибил безрадостно размышляла о том, что выступление техасского генерала не вызвало особого наплыва публики. Люди еще подходили, поштучно и небольшими группами, тем временем оркестр из пяти человек пиликал, бухал и дудел. Прямо перед ней рассаживалось семейство в полном составе: два мальчика в матросках и синих штанишках, маленькая девочка в шали и платьице с кружевами и две совсем уж маленькие девочки, их опекала гувернантка, худющая горбоносая особа с водянистыми глазами, непрерывно сморкавшаяся в кружевной платок. Гордо прошествовал прыщавый, саркастически улыбающийся подросток, старший сын. Затем -- отец во фраке, с тросточкой и бакенбардами, и толстая мамаша с длинными подвитыми локонами, свисающими из-под жуткой шляпки, и с тремя золотыми кольцами на пухлых, как сосиски, пальцах. Наконец все они устроились, шурша пальто и шалями, чмокая засахаренными апельсинными корочками -- тошнотворно благопристойные, терпеливо ожидающие поучительного зрелища. Прилично обеспеченные, намытые и наглаженные, в приличной, фабричного пошива, одежде. Рядом с Сибил уселся очкастый, конторского вида парень; верхняя часть его лба отливала предательской синевой -- подбрил, значит, волосенки, высоколобым интеллектуалом хочет выглядеть. Он читал Микову программку и с наслаждением сосал кислый лимонный леденец. Чуть дальше -- трое офицеров, отпускников из Крыма, высокомерные профессионалы пришли послушать о старомодной войне в Техасе, которую вели старомодными способами. То там, то здесь -- ярко-красные пятна мундиров: солдатики... Их товарищи сидят сейчас по кабакам, лакают джин да щупают девок, а эти -- вон какие чинные. Копят себе королевское жалование, зубрят артиллерийскую арифметику, а потом вернутся домой, чтобы работать на железных дорогах и верфях, карабкаться вверх по социальной лестнице. Если уж на то пошло, театр был набит такими карабкателями: лавочники, продавцы и провизоры со своими опрятными женами и отпрысками. Во времена Уолтера Джерарда Уайтчепел населяли злые тощие оборванцы, ни на секунду не расстававшиеся с дубинками и ножами. Но с приходом радикалов все стало не так, теперь даже в Уайтчепеле появились добела отмытые, затянутые в корсеты женщины и придурковатые, вечно посматривающие на часы мужчины, читающие "Словарь полезных знаний" и "Журнал нравственного развития" в надежде преуспеть. Пламя в газовых рожках осело и потухло, оркестр грянул примитивное переложение песенки "Приди ко мне". Затем из-под сцены донеслось громкое "пых", вспыхнул калильный свет и занавес, прикрывавший до этого момента экран, разъехался в стороны. Сквозь гром музыки прорывалось пощелкивание встающих на место кубиков, по краям экрана возникла узорная рамка, нечто вроде черной изморози, а посередине -- высокие причудливые литеры машинной готики, черные на белом: КОМПАНИЯ ПАН-ОПТИК ПРЕДСТАВЛЯЕТ. Из-за левой кулисы появилась грузная, неопрятная фигура Хьюстона. Чуть прихрамывая, герой дня направился по окутанной полумраком сцене к трибуне. Сибил рассматривала генерала с любопытством и настороженностью -- ей впервые представился случай взглянуть на Микова работодателя. Она уже видела в Лондоне достаточно американских беженцев, чтобы составить о них представление. Юнионисты, если у них были деньги, одевались примерно так же, как обычные британцы, тогда как конфедераты имели склонность к нарядам ярким и аляповатым. Если судить по Хьюстону, техасцы представляли собой народ еще более странный и свихнутый. Генерал, крупный человек с красным мясистым лицом, возвышался -- возможно, за счет тяжелых башмаков -- на добрых шесть футов. Его широкие плечи были укутаны в длинное домотканое одеяло или попону, нечто вроде накидки с узором из каких-то дикарских полосок. Красное, черное и коричневое, это одеяло мело сцену "Гаррика", как тога трагика. В правой руке генерал держал толстую, красного дерева трость -- не опирался на нее, а только небрежно помахивал, однако ноги его подкашивались. Сибил отлично видела, как дрожит золотая опушка лампасов. Затем Сэм Хьюстон взошел на все еще затемненную трибуну, вытер нос и отпил из стакана чего-то, что явно не было водой. Над головой у него кинотроп выщелкнул цветную картинку: британский лев и нечто вроде длиннорогого быка. Братающихся зверей осеняли скрещенные государственные флаги Британии и Республики Техас. Одинаковая -- сине-бело-красная -- расцветка "Юнион Джека" и "Одинокой Звезды" удачно подчеркивала их единство. Руки Хьюстона, скрытые трибуной, что-то там поправляли, скорее всего -- небольшое зеркало, чтобы во время речи поглядывать на экран и ничего не перепутать. Изображение снова стало черно-белым, кубики мигали, опрокидываясь ряд за рядом, как костяшки домино. Сверху вниз возник портрет, прорисованный чуть зазубренными линиями: высокий с залысинами лоб, затем тяжелые брови, мясистый нос, окаймленный густыми бакенбардами. Тонкие губы решительно сжаты, подбородок вскинут. Затем под портретом возникла подпись: "ГЕНЕРАЛ СЭМ ХЬЮСТОН". Вспыхнула вторая друммондова горелка, пятно света выхватило трибуну, отчего фигура генерала неожиданно появилась перед аудиторией. Сибил захлопала первой -- и кончила хлопать последней. -- Премного вам благодарен, леди и джентльмены Лондона. -- У Хьюстона был низкий хриплый голос умелого оратора, несколько подпорченный иностранной тягучестью. -- Вы оказываете чужаку большую честь. -- Он окинул взглядом партер. -- Я вижу здесь немало джентльменов из войск Ее Величества. -- Движением плеча он распахнул свое одеяло, и приколотые к мундиру ордена резко вспыхнули в друммондовом свете. -- Ваш профессиональный интерес весьма лестен, господа. Впереди беспокойно ерзали дети. Один из мальчиков ткнул девочку -- ту, что побольше, -- в бок; девочка негромко взвизгнула. -- Я вижу тут и будущего британского воина! Последовала россыпь удивленных смешков. Хьюстон скосился в зеркало, потом облокотился на трибуну; его тяжелые брови добродушно сошлись на переносице. -- Как тебя звать, сынок? Вредный мальчишка вытянулся на своем стуле. -- Билли, сэр, -- пропищал он. -- Билли... Уильям Гринакр, сэр. Хьюстон степенно кивнул. -- Скажите мне, мистер Гринакр, хотелось бы вам убежать из дому и жить с краснокожими индейцами? -- О да, сэр, -- выпалил мальчишка и тут же поправился: -- О нет, сэр! В зале снова засмеялись. -- В вашем возрасте, мистер Гринакр, меня тоже манили приключения. И я послушался этого зова. Кубики за спиной генерала снова перетасовались, на экране возникла цветная карта, контуры различных американских штатов, причудливой формы провинции с малопонятными названиями. Хьюстон посмотрел в зеркало и заговорил быстрее: -- Я родился в американском штате Теннесси. Моя семья была из шотландских дворян, но жизнь на нашей маленькой пограничной ферме была тяжелая. Американец по рождению, я, однако, не питал верноподданнических чувств к далекому вашингтонскому правительству янки. На экране возник портрет американского дикаря: безумное, утыканное перьями существо, на щеках -- разноцветные полосы. -- За рекой от нас, -- продолжал Хьюстон, -- жило могучее племя чероки, безыскусные люди, исполненные врожденного благородства. Они привлекали меня гораздо больше, чем жизнь в среде американцев, чьи души, увы, разъедены алчностью, беспрестанной погоней за долларом. Хьюстон сокрушенно покачал головой, показывая, насколько ему больно говорить британской аудитории об этой национальной слабости американцев. Вот он и расположил их к себе, подумала Сибил. -- Чероки покорили мое сердце, -- продолжал Хьюстон, -- и я убежал к ним, не имея, леди и джентльмены, ничего, кроме куртки из оленьей кожи и "Илиады", великой поэмы Гомера. По экрану кинотропа прокатилась снизу вверх волна, кубики сложились в черно-белый рисунок с греческой вазы: воин в шлеме с гребнем и с поднятым копьем. В левой руке воина был круглый щит с изображением распростершего крылья ворона. Картинка понравилась зрителям, кое-кто из них даже захлопал. Хьюстон отнес эти аплодисменты на свой счет и скромно, с достоинством кивнул. -- Дитя американского фронтира, -- продолжил он, -- я не могу утверждать, что получил хорошее образование, однако, похоже, я наверстал упущенное и смог возглавить нацию. В юности моими учителями были древние греки. Каждая строка поэмы слепого певца навечно запечатлелась в моей памяти. -- Левой рукой Хьюстон поднял увешанный орденами лацкан. -- Сердце в этой израненной груди, -- он ударил в означенную грудь кулаком, -- билось и бьется в такт благороднейшей из историй, чьи герои были готовы вызвать на бой самих богов и хранили свою воинскую честь незапятнанной... до самой смерти! Он замолчал. Через несколько секунд в зале захлопали -- без особого, правда, энтузиазма. -- Я не видел противоречия между жизнью гомеровских героев и жизнью моих любимых чероки, -- не сдавался Хьюстон. На лице греческого воина проступила боевая раскраска, его копье обросло перьями и стало похожим на индейский охотничий дротик. Хьюстон заглянул в свои заметки. -- Вместе мы охотились на медведей