медных заклепках уголками. Двигаясь в его сторону, ребята переговаривались, кое-кто уже доставал из карманов трубки и черуты. Олифанту остро захотелось курить. Он в сотый раз выругал про себя здешний запрет на табак (вынужденный, но кому от этого легче?) и проводил завистливым взглядом механиков, исчезающих между колонн и бронзовых сфинксов. Семейные люди с обеспеченной старостью; выйдя на пенсию, будут жить, наверное, в КамденТауне или в Нью-Кроссе, в любом из респектабельных пригородов, обставлять крохотные гостиные сервантами из папье-маше и голландскими фигурными часами, а жены их будут подавать чай на лакированных, ярко разукрашенных жестяных подносах. Миновав невыносимо банальный квазибиблейский барельеф, он прошел к лифту; тут же появился и второй пассажир -- мрачноватый джентльмен, безуспешно пытавшийся счистить с плеча какой-то белесый потек. Латунная клеть с грохотом закрылась и поползла вверх. Джентльмен в испачканном сюртуке вышел на третьем этаже, Олифант же доехал до пятого, где квартировали "Количественная криминология" и "Нелинейный анализ". И хотя он находил НА бесконечно более увлекательным, сегодня ему нужна была именно КК, в лице ее руководителя Эндрю Уэйкфилда. Служащие КК были расфасованы по аккуратным камерам-одиночкам из листовой стали, асбеста и фанеры. Уэйкфилд царствовал в такой же, ну -- чуть побольше, клетушке; его голову с жиденькими соломенными волосами обрамляли медные ручки бесчисленных картотечных ящиков. Заметив Олифанта, он широко улыбнулся, продемонстрировав кривоватые, выпирающие вперед зубы: -- Мистер Олифант, сэр. Очень рад. Извините, я сейчас. Уэйкфилд вложил несколько перфокарт в плотный синий конверт с подкладкой из папиросной бумаги и тщательно стянул половинки патентованной застежки красной ниткой. Затем он отложил конверт в покрытый асбестом лоток, где уже было несколько таких же. -- Боитесь, что я смогу прочесть вашу перфорацию, Эндрю? -- улыбнулся Олифант. Он откинул жесткое, убирающееся в стену сиденье и сел, пристроив на коленях сложенный зонтик. -- Вы в курсе, что значит синий конверт, не так ли? Звякнув шарнирами, Уэйкфилд убрал свой суставчатый письменный стол в узкую нишу. -- Не знаю, что находится в этом конкретном конверте, но вообще-то слышал о них. -- Некоторые люди и вправду умеют читать карточки. А уж шапку запроса -- эти данные прочтет любой младший клерк с той же легкостью, с какой вы читаете кинотропическую рекламу в подземке. -- Я, Эндрю, никогда не читаю рекламу в подземке. Уэйкфилд фыркнул, что заменяло ему смех. -- А как дела в дипломатическом корпусе, мистер Олифант? Разобрались уже с этим вашим "луддитским заговором"? Вопрос звучал саркастически, однако Олифант предпочел этого не заметить. -- Собственно говоря, он не является чем-то очень уж первоочередным. По крайней мере, в области моих интересов. Уэйкфилд кивнул, полагая, что "область интересов" Олифанта ограничивается деятельностью иностранцев на британской земле. По запросам Олифанта, он регулярно прогонял поиск на такие организации и группировки, как карбонарии, "рыцари белой камелии", фении, техасские рейнджеры, греческие гетерии, "Детективное агентство Пинкертона" и "Бюро научных исследований" Конфедерации. -- Надеюсь, вам пригодился последний материал по техасцам? -- подался вперед Уэйкфилд. Пружины патентованного кресла жалобно скрипнули. -- Весьма, -- заверил его Олифант. -- Вы не знаете случайно, -- начал Уэйкфилд, вынимая из кармана позолоченный цанговый карандашик, -- их миссия не собирается переезжать? Кончик карандаша с громким отвратительным клацанием пробежал по кривым зубам. -- Из их теперешнего обиталища в Сент-Джеймском дворе, что за виноторговлей Берри? -- Совершенно верно. Олифант помедлил, взвешивая вопрос. -- Маловероятно. У них совершенно нет денег. Думаю, здесь все зависит от доброжелательности домовладельца... Уэйкфилд молча улыбнулся. -- А вы не могли бы мне сказать, -- сощурился Олифант, -- кому нужна эта информация? -- "Криминальной антропометрии". -- Правда? Они что, занялись наружным наблюдением? -- Думаю, это просто отработка методики. Эксперимент. -- Уэйкфилд отложил карандаш. -- Этот ваш ученый приятель... Мэллори, так его, кажется, звали? -- Да? -- Видел рецензию на его книгу. Он сейчас что, в Китае? -- В Монголии. Возглавляет экспедицию Географического общества. -- Понятно, -- кивнул Уэйкфилд. -- Чтобы не путался под ногами. -- Скорее уж, чтобы не попался кому-нибудь под руку. Совсем не плохой малый. К слову сказать, он с лету и весьма неплохо разобрался в технических аспектах работы вашего Бюро. Но я и сам пришел к вам по делу характера чисто технического. -- Да? -- Кресло Уэйкфилда снова скрипнуло. -- Кое-что, связанное с процедурами Министерства почт. Уэйкфилд издал неопределенный звук. Олифант вынул из кармана незапечатанный конверт. Уэйкфилд натянул белые нитяные перчатки, вынул из конверта телеграфную адресную карточку, бегло ее просмотрел и вскинул глаза: -- "Гранд-Отель". -- Совершенно верно. На карточке была эмблема гостиницы. Уэйкфилд машинально провел пальцем по рядам перфорации, проверяя их на изношенность, способную вызвать сбой. -- Вы хотите знать, кто послал телеграмму? -- Спасибо, эта информация у меня есть. -- Имя адресата? -- Оно мне также известно. Пружины скрипнули -- несколько нервозно, как показалось Олифанту. Уэйкфилд поднялся и осторожно вставил карточку в прорезь застекленного прибора, нависавшего над картотечными ящиками. Покосившись на Олифанта, он взялся за рычаг с ручкой из черного дерева и потянул вниз. Загадочное устройство грохотнуло, как кассовый аппарат. Когда Уэйкфилд отпустил рычаг, тот начал медленно возвращаться на место, аппарат при этом жужжал и пощелкивал, подобно игорной машине в кабаке; колесики с буквами вращались все медленнее, а затем и совсем остановились. -- Эгремонт, -- прочел Уэйкфилд. -- Вилла "Буки", Белгрейвия. -- Вот именно. -- Олифант смотрел, как Уэйкфилд извлекает карточку из прорези. -- Мне нужен текст этой телеграммы. -- Эгремонт. -- Уэйкфилд сел, вернул карточку в конверт и снял перчатки. -- Везде и всюду этот наш достопочтенный Чарльз Эгремонт. Он создает нам пропасть работы. -- Текст этой телеграммы, Эндрю, находится здесь, в Бюро. Он существует материально, в виде нескольких дюймов телеграфной ленты. -- Вы знаете, что на мне висят пятьдесят пять миль зацеплений, все еще не прочищенных после смрада? Не говоря уже о том, что этот запрос несколько выходит за рамки обычной для вас беззаконности... -- "Обычная для меня беззаконность"? Неплохо сказано... -- И ваши друзья из Особого бюро непрерывно здесь сшиваются, требуя снова и снова крутить нашу медь в надежде выявить каких-то там луддитов, якобы засевших в высших эшелонах власти! Да кто он такой, разрази его гром? -- Насколько я понимаю, мелкий радикальный политик. Или был таковым до смрада и беспорядков. -- Скажите уж, до смерти Байрона. -- Но теперь у нас лорд Брюнель, разве не так? -- Да, и полное безумие в парламенте! Олифант дал молчанию затянуться. -- Если бы вы, Эндрю, смогли раздобыть текст этой телеграммы, -- сказал он наконец, -- я был бы очень вам благодарен. -- Он -- очень честолюбивый человек, Олифант. -- Вы не одиноки в подобной оценке. Уэйкфилд вздохнул: -- При условии крайней конфиденциальности... -- Само собой разумеется! -- Не говоря уже о том, что машина вся в дерьме. Грязь, осевшая из воздуха. Механики работают в три смены и уже добились некоторого успеха с помощью аэрозольных препаратов лорда Колгейта, но временами я прямо теряю надежду, что система когда-нибудь закрутится как надо! -- Он понизил голос. -- Вы знаете, что уже несколько месяцев высшие функции "Наполеона" совершенно ненадежны? -- Императора? -- притворно изумился Олифант. -- В приведенном виде длина зацеплений "Наполеона" превышает нашу почти что вдвое, -- продолжал Уэйкфилд. -- А он взял себе и испортился! -- Было видно, что одна уже мысль о возможности такого наполняет его почти мистическим ужасом. -- У них что, тоже был смрад? Уэйкфилд мрачно покачал головой. -- Ну вот видите, -- сказал Олифант. -- Скорее всего, этот самый их "Наполеон" попросту подавился куском луковой кожуры... Уэйкфилд фыркнул. -- Так вы найдете мне телеграмму? При ближайшем удобном для вас случае? Уэйкфилд еле заметно кивнул. -- Молодец! -- просиял Олифант. Отсалютовав сложенным зонтиком, он встал и направился к выходу через лабиринт микроскопических клетушек; ни одна терпеливо склоненная голова не повернулась в его сторону, ни один подопечный Уэйкфилда не посмотрел ему вслед. Олифант попросил Беттереджа отвезти себя в Сохо, сошел у первого попавшегося кабака и направился на Дин-стрит* пешком, окольной дорогой, соблюдая все профессиональные предосторожности. Войдя в незапертую дверь грязного, обшарпанного дома, он запер ее за собой и поднялся на второй этаж. В холодом воздухе пахло вареной капустой и застоявшимся табачным дымом. После условного стука (два удара, пауза, еще два удара) из-за двери раздался голос: -- Входите скорее, а то холоду напустите... Обильно бородатый мистер Герман Крите, в недавнем прошлом -- редактор нью-йоркской "Фолькс Трибюне", сильно смахивал на растрюханный кочан капусты -- так много одежды (по преимуществу -- ветхой) было на нем надето. Он запер за Олифантом дверь и навесил цепочку. Крите снимал две комнаты: та, что выходила на улицу, считалась гостиной, а другая -- спальней. Все здесь было ломаное, рваное и валялось в жутком беспорядке. Середину гостиной занимал большой старомодный стол, покрытый клеенкой. На нем вперемешку лежали и стояли рукописи, книги, газеты, кукла с головкой из дрезденского фарфора, предметы женского рукоделия, щербатые чашки, грязные ложки, ручки, ножи, подсвечники, чернильница, голландские глиняные трубки, табачный пепел. -- Садитесь, садитесь, пожалуйста. Крите, чье всегдашнее сходство с медведем еще усиливалось истрепанной одеждой, неопределенно махнул в сторону колченогого стула. Слезящимися от угольного и табачного дыма глазами Олифант разглядел мало-мальски целый стул, обладавший, правда, другим недостатком -- дочка Крите использовала его недавно как игрушечную кухонную плиту; смело рискнув седалищной частью своих брюк, он смахнул липкие крошки на пол и сел лицом к Крите, по другую сторону загроможденного хламом стола. -- Небольшой подарок для вашей малютки Тродль, -- сказал Олифант, вынимая из кармана пальто сверток. Яркая оберточная бумага была закреплена самоклеющимся квадратиком с рельефной эмблемой самого известного из оксфорд-стритских магазинов игрушек. -- Кукольный чайный сервиз. -- Он положил сверток на стол. -- Она зовет вас дядя Ларри. Не нужно бы ей знать вашего имени. -- В Сохо этих Ларри -- как собак нерезаных. Олифант вынул из кармана чистый, незапечатанный конверт и положил его на край стола рядом с ярким свертком. В конверте находились три бывшие в употреблении пятифунтовые банкноты. Крите ничего не сказал. -- Манхэттенская женская труппа "Красная пантомима", -- прервал затянувшееся молчание Олифант. -- Так, значит, сапфические звезды Бауэри добрались и до Лондона? -- саркастически хмыкнул Крите.-- Я помню этих красоток по Нью-Йорку. Они расшевелили и поставили на службу революции "дохлых кроликов"*, чье предыдущее участие в политике ограничивалось мордобоем во время муниципальных выборов. Мясники, чистильщики обуви, проститутки с Четемской площади и с Пяти углов -- такая вот была у них аудитория. Потные пролетарии, пришедшие поглазеть, как женщиной выстрелят из пушки, размажут ее по стенке, а потом отлепят, как лист бумаги... Нет, сэр, не тем вы интересуетесь. -- Друг мой, -- вздохнул Олифант, -- такая уж у меня работа -- спрашивать. Вы должны понимать, что я не могу вам объяснить, чем вызван тот или иной мой вопрос. Я знаю, что вы многое претерпели. Я знаю, как трудно вам сейчас в изгнании. -- Олифант многозначительно обвел взглядом убогую комнату. -- Так что же вы хотите узнать? -- Есть предположение, что среди различных преступных элементов, принимавших активное участие в недавних гражданских беспорядках, были и агенты Манхэттена. Олифант ждал. -- Сомнительно как-то. -- Почему, мистер Крите? -- Насколько мне известно, Коммуна вовсе не заинтересована в нарушении британского статус-кво. В отношении американской классовой борьбы ваши радикалы выказали себя благожелательными наблюдателями. Более того, ваша страна повела себя почти как наш союзник. -- В тоне Крите слышалась горечь, некий перекисший цинизм. -- Похоже, Британии очень хотелось, чтобы коммунары отобрали у Северного союза его самый крупный город. Олифант осторожно поерзал, пытаясь устроиться на неудобном стуле. -- Вы ведь, кажется, хорошо знали мистера Маркса? Чтобы извлечь из Крите данный клочок информации, нужно было задеть главную его страсть. -- Знал? Я встречал его с корабля. Он обнял меня и тут же попросил в долг двадцать долларов золотом, чтобы снять квартиру в Бронксе! -- В сдавленном смехе Крите звучала яростная, всесжигающая ненависть. -- С ним была и Женни, только брак их не пережил революции... И в то самое время, когда товарищ Маркс изгнал меня из Коммуны за пропаганду "религионизма и свободной любви", сам он спал с ирландской шлюхой, фабричной девкой из Бронкса, вот уж действительно свободная любовь! -- Бледные, с неухоженными ногтями руки Крите рассеянно перебирали листы какой-то рукописи. -- Вас жестоко использовали, мистер Крите. Олифант подумал о своем друге, лорде Энгельсе; непостижимо, как это блестящий текстильный магнат мог связаться -- хоть бы и косвенно -- с людьми подобного сорта. Маркс исключил Крите из так называемого Центрального комитета Коммуны, -- а Северный союз назначил премию за его поимку. У Крите не было ни гроша за душой; он достал документ на чужое имя и отплыл третьим классом из Бостона с женой и дочкой, чтобы присоединиться к тысячам американских беженцев, мыкавшим горе в Лондоне. -- Так эти актриски из Бауэри... -- Да? -- подался вперед Олифант. -- В партии много фракций... -- Договаривайте, договаривайте. -- Анархисты, выдающие себя за коммунистов, феминистки, последователи самых разных ошибочных учений, тайные ячейки, неподконтрольные Манхэттену... -- Понимаю, -- кивнул Олифант, думая о кипах желтых распечаток с показаниями Уильяма Коллинза. Снова пешком и снова -- окольным путем Олифант прошел Сохо до Комптон-стрит и остановился у входа в трактир "Красный кабан". "АЗАРТНЫЙ ДЖЕНТЛЬМЕН, -- сообщала ему большая афиша, -- стойкий сторонник уничтожения этих паразитов презентует ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ С РЕПЕТИРОМ СОБАКЕ-ПОБЕДИТЕЛЬНИЦЕ весом менее 13 3/4 фунта". Чуть пониже висела раскрашенная деревянная вывеска: "Всегда в наличии крысы для джентльменов, желающих опробовать своих собак". Толкнув дверь, он окунулся в смесь табачного дыма, испарений горячего джина и острой звериной вони. Длинный, с низким потолком бар был переполнен людьми всех слоев общества, многие держали под мышкой собак -- бульдогов, скайтерьеров, коричневых английских терьеров; на грубооштукатуренных стенах висели связки кожаных ошейников. -- Вы прибыли в кэбе, сэр? -- спросил подошедший Фрейзер. -- Пешком, у меня была встреча. -- Эй, там! -- крикнул бармен. -- Не загораживайте стойку! Началось общее движение в сторону зала, где юный официант выкрикивал: "Делайте ваши заказы, джентльмены!" Сопровождаемый Фрейзером, Олифант последовал за толпой господ-игроков. Над камином в застекленных ящиках красовались головы животных, прославившихся в былые дни. Олифант обратил внимание на голову бультерьера с непомерно выпученными стеклянными глазами. -- Видок -- словно ее придушили, -- заметил он, указывая на ящик Фрейзеру. -- Попортили при набивке, сэр, -- отозвался официант, блондинистый юнец в засаленном полосатом фартуке. -- А ведь какая была сучка, высший класс! Я видел, как она душила по двадцать штук за один заход, хотя в конце концов они ее сделали. Канализационные крысы, они же заразные, мы каждой собаке после каждого боя полощем пасть мятной водой, но все равно язвы появляются и на небе и на деснах. -- Ты сынишка Сейерза, -- уверенно констатировал Фрейзер. -- Он нам нужен на пару слов. -- Я помню вас, сэр! Вы еще приходили тогда насчет того ученого джент... -- Папашу, Джем, и побыстрее! -- оборвал его Фрейзер, не дав парню объявить собравшимся, что в зале присутствует фараон. -- Он там, наверху, организует освещение, сэр, -- ответил Сейерз-младший. -- Молодец, -- сказал Олифант, вручая молодцу шиллинг. Олифант и Фрейзер поднялись по широкой деревянной лестнице в помещение, бывшее когда-то гостиной. -- Какого хрена, яма закрыта! -- рявкнул толстяк с рыжими бакенбардами. Яма состояла из круглого деревянного помоста футов шести в диаметре, обнесенного высоким, примерно по пояс, барьером. Выкрашенный белой краской помост был залит светом восьмирожковой газовой люстры. Шарообразное брюхо мистера Сейерза, хозяина "Красного кабана", было туго обтянуто шелковым жилетом, в левой его руке судорожно билась крыса. -- Ах, это вы, мистер Фрейзер. Мои извинения, сэр! -- Ухватив несчастную тварь за горло, он ловко выломал ей клыки -- безо всяких приспособлений, кроме ногтя большого пальца. -- Вот, заказали дюжину беззубых. -- Бросив изувеченную крысу в ржавую проволочную клетку к нескольким ее товаркам, он повернулся к нежданным гостям.-- Чем могу служить, мистер Фрейзер? Фрейзер продемонстрировал сделанный в морге снимок. -- Знаю такого, знаю, -- кивнул Сейерз. -- Крупный малый, длинноногий. И дохлый, судя по этой картинке. -- Вы в этом уверены? -- Теперь Олифант явственно чувствовал запах крыс. -- Это он убил профессора Радвика? -- Да, сэр. У нас тут публика самая разная, но аргентинские великаны встречаются не так уж и часто. Я прекрасно его помню. Фрейзер уже вынул блокнот и что-то в нем писал. -- Аргентинские? -- переспросил Олифант. -- Он говорил по-испански, -- развел руками Сейерз, -- или мне так показалось. Только вы поймите, никто же из нас не видел, чтобы он там кого резал, а вот что он был в заведении той ночью, так это точно. -- Капитан пришел! -- крикнул от двери сын Сейерза. -- Вот же мать твою! А я еще не повыдергивал зубы и у половины его крыс! -- Фрейзер, -- сказал Олифант, -- мне что-то захотелось теплого джина. Давайте спустимся в бар и позволим мистеру Сейерзу завершить приготовления к вечерним боям. -- Он нагнулся, чтобы поближе рассмотреть большую клетку, сплетенную из толстых железных полос и чуть не до половины заполненную копошащейся серой массой. -- Осторожно пальцы, сэр, -- предостерег Сейерз. -- Цапнет какая, так надолго запомните. А эти к тому же не из самых чистых... В общем зале молодой офицер, очевидно -- тот самый капитан, угрожал покинуть заведение, если его будут тут мурыжить. -- На вашем месте я не стал бы этого пить, -- сказал Фрейзер, с сомнением глядя на кружку подогретого джина. -- Намешают там всякого. -- Вообще-то очень даже неплохо, -- ответил Олифант. -- Чуть-чуть отдает полынью. -- Одурманивающий яд. -- Совершенно верно. Французы применяют его в травяных настойках. А что вы скажете об отважном капитане? -- Олифант указал кружкой на означенного молодого человека, который возбужденно метался по залу, разглядывая лапы то одной, то другой собаки, и кричал, что уйдет немедленно, если не откроют арену. -- Крым, -- сказал Фрейзер. Капитан наклонился взглянуть на когти молодого терьера, сидящего на руках у смуглого, довольно тучного человека, чьи напомаженные локоны крыльями выпирали из-под котелка. -- Веласко, -- злорадно пробормотал Фрейзер и в мгновение ока оказался рядом с напомаженным типом. Капитан вскинул голову, его красивое молодое лицо передернулось в мучительном тике, и перед глазами Оли-фанта поплыл кровавый Крым -- полыхающие города, белые цветы человеческих рук, распускающиеся в липкой, взбитой снарядами грязи. Он содрогнулся, сделал над собой усилие и выкинул страшные видения из головы. -- Разве мы знакомы, сэр? -- осведомился капитан у Фрейзера; в его голосе звенело хрупкое, опасное веселье. -- Джентльмены! -- крикнул с лестницы мистер Сейерз. Возглавляемое капитаном общество, за исключением Олифанта, Фрейзера, смуглого в котелке и еще одного, четвертого человека, двинулось наверх, к яме. Четвертый, сидевший скрестив ноги на ручке потрепанного кресла, закашлялся. Только теперь Олифант заметил, что Фрейзер крепко держит его за руку, чуть повыше локтя. -- Зря вы это, Фрейзер. Пожалеете. -- Сидевший на ручке кресла распутал свои длинные ноги и встал. Олифант отметил про себя продуманность тона, каким были сказаны эти слова. Как и смуглый в котелке, четвертый был экипирован во все с иголочки, по последней моде Оксфорд-стрит. На левом лацкане cветлосинего, почти лавандового сюртука поблескивал эмалевый значок с "Юнион-Джеком". -- Пожалею, мистер Тейт? -- переспросил Фрейзер тоном школьного учителя, который не совсем еще решил -- то ли устроить ученику разнос, то ли уж сразу выпороть мерзавца. -- Честное предупреждение, Фрейзер, -- сказал смуглый. -- Мы здесь по парламентскому делу! -- Его маленький коричневый терьер зябко дрожал. -- Вот как? -- мягко поинтересовался Олифант. -- И какие же это такие дела у парламента в крысиной яме? -- А у вас какие? -- нагло спросил высокий, ничуть не пасуя перед свирепым взглядом Фрейзера, и снова зашелся кашлем. -- Фрейзер, -- повернулся Олифант, -- а не этих ли джентльменов вы упоминали в связи с доктором Мэллори как конфиденциальных агентов? -- Тейт и Веласко, -- мрачно кивнул Фрейзер. -- Мистер Тейт, -- Олифант сделал шаг вперед, -- позвольте представиться. Лоренс Олифант, журналист. Тейт сморгнул, заметно ошарашенный приветливостью Олифанта. Фрейзер понял игру и неохотно выпустил руку Веласко. -- Мистер Веласко, -- улыбнулся Олифант. По лицу Веласко мелькнула тень подозрения. -- Журналист? Какой еще журналист? -- спросил он, переводя взгляд с Олифанта на Фрейзера и обратно. -- Путевые заметки, по большей части, -- отозвался Олифант. -- Хотя в настоящее время я занят -- с неоценимой помощью мистера Фрейзера -- составлением популярной истории Великого смрада. -- Мэллори, говорите? -- прищурился Тейт. -- А он тут при чем? -- Я взял интервью у доктора Мэллори перед его отъездом в Китай. То, что пришлось ему тогда пережить, представляется исключительно любопытным и в высшей степени наглядным примером опасностей, подстерегающих каждого из нас в периоды хаоса, подобного недавним беспорядкам. -- Подстерегающих каждого? -- иронически переспросил Веласко. -- Вздор! Неприятности Мэллори были связаны с его учеными делами, и вашему мистеру Фрейзеру это прекрасно известно! -- Да-да. Вот именно, -- согласился Олифант. -- И вот почему я так рад, благодарен случаю, который свел меня с вами, джентльмены. Веласко и Тейт переглянулись. -- Благодарны? -- неуверенно спросил Тейт. -- Несказанно. Видите ли, я знаю о прискорбных разногласиях, возникших между доктором Мэллори и его ученым коллегой, Питером Фоуком. Создается впечатление, что даже в самых избранных кругах в период столь беспрецедентного стресса... -- Вы больше не увидите, -- прервал его Веласко, -- чтобы этот ваш Питер долбаный Фоук при всех его долбаных барских замашках вращался в этих ваших долбаных кругах. -- Он выдержал театральную паузу. -- Его застали в постели с девочкой, которой не было и двенадцати, вот так-то! -- Не может быть! -- столь же театрально отшатнулся Олифант. -- Фоук? Но, конечно же... -- Так оно и было, -- заверил его Тейт. -- В Брайтоне. И те, кто застукал этого козла, начистили ему хлебало до блеска, а потом вышвырнули на улицу без порток! -- Но мы тут ни при чем, -- решительно заявил Веласко. -- И никто не докажет обратного. -- У нас теперь новый образ мышления, -- Тейт выпятил свою цыплячью грудь, чтобы лучше был виден значок; покрасневший от джина кончик его носа влажно поблескивал, -- теперь нет терпимости к декадансу, хоть среди ученых, хоть где. При Байроне тайный разврат расцвел махровым цветом, и кому это знать, как не вам, Фрейзер! Фрейзер буквально онемел от подобной наглости, а Тейт уже повернулся к Олифанту: -- Этот смрад был делом рук Неда Лудда, мистер, вот вам и вся его история! -- Саботаж в гигантских масштабах, -- многозначительно возгласил Веласко, словно читая по бумажке, -- при подстрекательстве заговорщиков из самых высших кругов общества! Но среди нас еще остались истинные патриоты, готовые искоренить это зло! Веласков терьер истерически заскулил; по лицу Фрейзера было видно, что он готов придушить обоих -- и человека, и собаку. -- Мы -- парламентские следователи, -- сказал Тейт, -- пришедшие сюда по служебным делам. Не думаю, чтобы вы решились нас задержать. Олифант предостерегающе положил руку на рукав Фрейзера. Веласко торжествующе ухмыльнулся, успокоил своего нервического кобелька и гордо направился к лестнице; Тейт последовал за напарником. Сверху доносился бешеный лай, едва не заглушаемый хриплыми выкриками. -- Они работают на Эгремонта, -- сказал Олифант. Фрейзер брезгливо поморщился. Брезгливо и, пожалуй, удивленно. -- Идемте, Фрейзер, больше нам здесь делать нечего. Полагаю,вы позаботились о кэбе? Мори Аринори, самый любимый из японских учеников Олифанта, безмерно восхищался всем британским. В обычные дни Олифант завтракал очень легко либо не завтракал вовсе, но иногда он подвергал себя испытанию плотным "английским" завтраком на радость Мори, который ради таких случаев наряжался в костюм из самого толстого, какой только бывает, твида и с галстуком в клеточку цветов "Королевского ирландского ордена паровых механиков". Парадокс, парадокс забавный и печальный, думал Олифант, глядя, как Мори намазывает тост джемом. Сам он испытывал ностальгию по Японии. Пребывание в Эдо, где Олифант служил первым секретарем при Резерфорде Олкоке*, привило ему любовь к приглушенным краскам и тончайшим текстурам мира ритуала и полутонов. Теперь он тосковал по стуку дождя о промасленную бумагу, по кивающим головкам полевых цветов вдоль крошечных аллей, по тусклому свету бумажных фонариков, по запахам и теням Нижнего Города... -- Орифант-сан, тосты очень хорошие, просто великолепные! Вы печальны, Орифант-сан? -- Нет, мистер Мори, вовсе нет. -- Олифант взял еще ломтик бекона, хотя и не испытывал ни малейшего голода. Он решительно изгнал из головы мелькнувшее было воспоминание об утренней ванне, о черной липкой резине. -- Я вспоминаю Эдо. Этот город полон бесконечного очарования. Мори дожевал хлеб, глядя на Олифанта черными блестящими глазами, потом умело промокнул губы салфеткой. -- "Очарование". Ваше слово для старых обычаев. Старые обычаи связывают руки моему народу. Не далее как на этой неделе я отослал в Сацуме свою статью против ношения мечей. Его глаза скользнули по левой руке Олифанта, по скрюченным пальцам. Скрытый под манжетой шрам отозвался тянущей болью. -- Но мистер Мори, -- Олифант отложил серебряную вилку, с радостью позабыв о беконе, -- в вашей стране меч является узловым символом феодальной этики и связанных с нею чувств, его почитают почти наравне с сюзереном. -- Отвратительный обычай грубой и дикой эпохи, -- улыбнулся Мори. -- Будет очень полезно от него избавиться, Орифант-сан. Век прогресса! -- (Его любимое выражение.) Олифант тоже улыбнулся. Мори сочетал в себе смелость и способность к состраданию с почти трогательной бесцеремонностью. Неоднократно, и к полному ужасу Блая, он платил какому-нибудь кэбмену полную стоимость проезда плюс чаевые, а потом приглашал его к Олифанту на кухню перекусить. -- Всему свое время, мистер Мори. Кто бы спорил, что ношение меча -- варварский обычай, однако ваша попытка искоренить такую, собственно, мелочь может спровоцировать сопротивление другим, более важным реформам, более глубоким преобразованиям, какие вы желали бы произвести в вашем обществе. -- Ваша политика имеет несомненные достоинства, Орифант-сан, -- серьезно кивнул Мори. -- Хорошо бы, например, обучить всех японцев английскому. Наш скудный язык бесполезен в огромном мире. Близок день, когда пар и вычислитель проникнут во все уголки нашей страны, после чего английский язык должен полностью вытеснить японский. Наш умный, жаждущий знаний народ не может зависеть от такого слабого и ненадежного средства общения. Мы должны приобщиться к бесценной сокровищнице западной науки! Олифант склонил голову набок, внимательно разглядывая пышущего энтузиазмом японца. -- Мистер Мори, -- сказал он наконец, -- простите мне, если я неверно вас понял, но не хотите ли вы отменить японский язык? -- Век прогресса, Орифант-сан, век прогресса! Наш язык должен исчезнуть! -- Поговорим об этом потом, серьезно и не торопясь, -- улыбнулся Олифант, -- а сейчас, мистер Мори, я хочу спросить, не занят ли у вас сегодняшний вечер. Я предлагаю вам немного развлечься. -- С радостью, Орифант-сан. Английские общественные празднества великолепны,-- расцвел Мори. -- Тогда мы отправимся в Уайтчепел, в театр "Гаррик" на очень необычное представление. Согласно паршиво отпечатанной программке, клоунессу звали Швабра Швыряльщица, что было отнюдь не самым странным в спектакле "Мазулем-полуночница", предлагавшемся вниманию почтеннейшей публики манхэттенской женской труппой "Красная пантомима". В число персонажей входили Билл О'Правах, чернокожий парень, Леви Прилипала, коммерсант, предлагающий две сигары за пять центов, Янки-лоточник, Магазинная воровка, Жареный гусь и заглавная "полуночница". Программа сообщала, что в спектакле участвуют исключительно женщины -- и хорошо, что сообщала: угадать половую принадлежность некоторых бесновавшихся на сцене существ было попросту невозможно. Атласный костюм Швабры был обильно усыпан блестками, из пышного жабо нелепо торчал лысый, как яйцо, череп, на трагически белом лице Пьеро пламенели яркие, широко намалеванные губы. Короткое вступительное слово огласила некая Элен Америка, чей пышный, не сдерживаемый ничем, кроме нескольких полупрозрачных шарфиков, бюст приковал внимание аудитории, состоявшей по большей части из мужчин. Ее речь состояла из лозунгов, скорее загадочных, чем воодушевляющих. Ну как, например, следовало понимать ее заявление, что "нам нечего носить, кроме своих цепей"?.. Заглянув в программку, Олифант узнал, что все представляемые труппой фарсы -- и сегодняшняя "Полуночница", и "Панаттахахская арлекинада", и "Алгонкинские черти" -- сочинены этой самой Элен Америкой. Музыкальный аккомпанемент обеспечивала луноликая органистка, в чьих глазах сверкало то ли безумие, то ли безумное пристрастие к лаудануму. Занавес разъехался, представив зрителям нечто вроде гостиничной столовой. Жареный гусь, роль которого исполняла карлица, бродил по сцене с кухонным ножом в руке и поминутно пытался зарезать кого-нибудь из обедающих. Олифант быстро потерял нить повествования, если таковая вообще имелась, в чем он сильно сомневался. Время от времени кто-либо из персонажей начинал швырять в окружающих бутафорскими кирпичами. Кинотропическое сопровождение состояло из грубых политических карикатур, не имевших ничего общего со сценическим действием. Олифант искоса взглянул на сидящего рядом Мори -- драгоценный цилиндр на коленях, лицо абсолютно бесстрастно. Аудитория буйно ревела, отзываясь, впрочем, не столько на суть фарса, в чем бы там она ни состояла, сколько на буйные, поразительно беспорядочные пляски коммунарок, чьи голые щиколотки и лодыжки отчетливо различались под обтрепанными подолами их размахаистых балахонов. У Олифанта заныла спина. Темп все нарастал, танцы превратились уже в натуральное побоище, картонные кирпичи летели сплошным потоком -- и вдруг все остановилось, "Мазулем-полуночница" закончилась. Толпа кричала, аплодировала, свистела. Олифант обратил внимание на громилу с лошадиной челюстью, околачивавшегося у входа за кулисы. Вооруженный массивной ротанговой тростью, он хмуро наблюдал за расходящейся толпой. -- Идемте, мистер Мори. Я чувствую, журналисту тут есть чем поживиться. Подхватив левой рукой цилиндр и тросточку, Мори последовал за Олифантом. -- Лоренс Олифант, журналист. -- Олифант протянул громиле карточку. -- Не будете ли вы любезны передать мисс Америке, что я бы хотел взять у нее интервью? Охранник скользнул по карточке взглядом и уронил ее на пол. Шишкастые пальцы угрожающе сжались на рукояти трости -- ив этот самый момент сзади раздалось резкое шипение, будто выпускали из котла пар. Олифант обернулся. Мори, успевший уже надеть цилиндр, перехватил прогулочную тросточку двумя руками и принял боевую стойку самурая. На гибких смуглых запястьях сверкали безупречные белые манжеты с золотыми искорками запонок. Из-за кулисы высунулась встрепанная, ослепительно рыжая голова Элен Америки. Глаза актрисы были густо подведены сурьмой. Мори не шелохнулся. -- Мисс Элен Америка? -- Олифант извлек вторую карточку. -- Позвольте мне представиться. Я -- Лоренс Олифант, журналист... Элен Америка яростно зажестикулировала перед каменным лицом своего соотечественника. Громила еще секунду испепелял Мори взглядом, а затем неохотно опустил палку. Конец этой палки, как сообразил теперь Олифант, был залит свинцом. -- Сэсил глухонемой. -- Актриса произнесла имя на американский манер, через "э". -- Прошу прощения. Я дал ему мою визитную карточку... -- Он не умеет читать. Так вы что, газетчик? -- От случая к случаю. А вы, мисс Америка, -- первоклассная писательница. Позвольте представить вам моего друга, мистера Мори Аринори, прибывшего в нашу страну по поручению японского императора. Бросив убийственный взгляд в сторону Сэсила, Мори грациозно перехватил трость, снял цилиндр и поклонился на европейский манер. Элен Америка глядела на него с восхищенным удивлением, как на цирковую собачку или что-нибудь еще в этом роде. Одета она была в серую конфедератскую шинель,латанную-перелатанную,нечистую; на месте медных полковых пуговиц тускнели обычные роговые кругляшки. -- Никогда не видела, чтобы китайцы так одевались. -- Мистер Мори -- японец. -- А вы -- газетчик. -- В некотором роде. Элен Америка улыбнулась, сверкнув золотым зубом. -- И как вам понравилось наше представление? -- Это было необычайно, просто необычайно. Ее улыбка стала шире: -- Тогда приезжайте к нам на Манхэттен, мистер. Восставший народ взял в свои руки "Олимпик", это на восток от Бродвея, на Хьюстон-стрит. Лучше всего мы смотримся дома, в родной обстановке. Среди спутанного облака рыжих от хны кудряшек поблескивали тоненькие серебряные сережки. -- С огромным удовольствием. А еще большим удовольствием для меня было бы взять интервью у автора... -- Это не я написала, -- качнула головой Элен. -- Это Фоке. -- Прошу прощения? -- Джордж Вашингтон Лафайет Фоке -- марксистский Гримальди*, Тальма* социалистического театра! Это труппа решила поставить на афише мое имя, а я была и остаюсь против. -- Но ваша вступительная речь... -- А вот ее действительно написала я, сэр, и горжусь этим. Несчастный Фоке... -- Я и не знал... -- смущенно перебил ее Олифант. -- Это все от непосильного труда, -- продолжила Элен. -- Великий Фоке, в одиночку возвысивший социалистическую пантомиму до нынешнего уровня, поставивший ее на службу революции, надорвался, сочиняя все новые и новые пьесы, -- публика переставала ходить на них после одного-двух представлений. Он довел себя до полного изнеможения, изобретая все более броские трюки, все более быстрые трансформации. Он начал сходить с ума, его гримасы стали жуткими, отвратительными. Он вел себя на сцене просто похабно. -- Элен отбросила театральную патетику и заговорила с нормальными, будничными интонациям. -- Мы уж чего только не делали, даже держали наготове костюмера, наряженного гориллой, чтобы выбегал на сцену и вламывал хорошенько бедняге Фоксу, если тот слишком уж разойдется, -- да все попусту. -- Мне очень жаль... -- Как это ни печально, сэр, Манхэттен -- не место для помешанных. Фоке сейчас в Массачусетсе, в соммервилльской психушке, и если вам захочется это напечатать, прошу покорно. Олифант смотрел на нее, не зная, что и сказать. Мори Аринори отошел в сторону и наблюдал за выходящей из "Гаррика" толпой. Глухонемой Сэсил исчез, забрав с собой свой груженный свинцом отрезок ротанга. -- Я готова съесть целую лошадь, -- весело объявила Элен Америка. -- Позвольте мне пригласить вас. Где бы вам хотелось пообедать? -- Да есть тут за углом одно местечко. Элен направилась к выходу, не дожидаясь, пока джентльмен предложит ей руку; Олифант и Мори двинулись следом. Только сейчас Олифант заметил на ногах актрисы армейские резиновые сапоги -- чикамоги*, как называют их американцы. Она провела их один квартал, а затем, как и пообещала, свернула за угол. Ярко освещенная кинотропическая вывеска каждые десять секунд перещелкивала с "АВТОКАФЕ МОИСЕЙ И СЫНОВЬЯ" на "ЧИСТО БЫСТРО СОВРЕМЕННО" и обратно. Элен Америка обернулась и сверкнула улыбкой, ее роскошный зад плавно перекатывался под конфедератской шинелью. В переполненном кафе было шумно и душно; забранные мелким, как тюремная решетка, железным переплетом окна запотели так, что казались матовыми. Олифант даже не представлял себе, что бывают подобные заведения. Элен Америка без слов продемонстрировала местные обычаи, взяв прямоугольный гуттаперчевый поднос из стопки ему подобных и толкая его по блестящей оцинкованной дорожке, над которой располагались десятки миниатюрных, окантованных медью окошек. Олифант и Мори последовали ее примеру. За каждым окошком было выставлено свое блюдо, Олифант заметил щели для монет и полез в карман за кошельком. Элен Америка выбрала картофельную запеканку с мясом, мясо в тесте и жареную картошку -- монетами ее обеспечивал Олифант. За дополнительный двухпенсовик она получила из латунного крана щедрую порцию бурого, крайне сомнительного соуса. Мори взял печеную картошку, предмет страстной своей любви, а от соуса отказался -- с некоторым даже, как показалось Олифанту, содроганием. Олифант, подрастерявшийся в столь необычной обстановке, ограничился кружкой машинного эля. -- Клистра меня убьет, -- заметила Элен Америка, ставя свой поднос на анекдотически маленький чугунный столик. Стол и четыре стула вокруг него были намертво привинчены к бетонному полу. -- Не разрешает нам разговаривать с господами из прессы -- и все тут. Она капризно повела плечиками, еще раз сверкнула золотым зубом, а затем, покопавшись в звякающей груде, вручила Мори дешевый железный нож и такую же трезубую вилку. -- Вы бывали в городе под названием Брайтон, мистер? -- Да, приходилось. -- И что это за место? Мори с глубоким интересом рассматривал прямоугольную тарелку из грубого серого картона