А.Бежицын. Соль, потерявшая силу? --------------------------------------------------------------- © Copyright А.Бежицын From: ogogon@ogogon.org.ru Date: 16 Aug 2003 --------------------------------------------------------------- А. БЕЖИЦЫН СОЛЬ, ПОТЕРЯВШАЯ СИЛУ? (О пагубности РПЦ для России) КАТАСТРОФА И ЕЕ ИСТОКИ "Вы - соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям" (Мф 5:13) С одной стороны, о Церкви сказано: "врата ада не одолеют ее" (Мф 16: 18). Но с другой - есть и предупреждение: может она и "силу потерять", может быть и выброшенной на попрание. Не это ли случилось с Русской православной церковью? Сегодня мы слышим: "Православие - наше все": и самобытность-идентичность, и оправдание-смысл нашего бытия (государственного и народного), и цель-средство - словом, действительно "все", да и "русский народ весь в православии". Однако пришел наш ХХ век и обошелся с русским православием очень невежливо, поставил под сомнение все эти постулаты, которые и не постулаты вовсе, а обычные проявления мечтательности, любви к афоризмам-лозунгам. Действительность позволяет (даже заставляет) усомниться в формулах-мантрах, которыми у нас пытаются заклясть действительность. Разумеется, верить в исключительную роль православия в России никому не возбраняется. Такой взгляд имеет право на существование, а люди, его придерживающиеся, - на уважение. При соблюдении некоторых приличий, разумеется, что не очень получается. Однако не меньше прав на существование и уважение имеет и противоположный взгляд. Сомневающихся в том, что Господь Бог и русский народ так уж любят наше православие, было немало даже до Катастрофы 1917 года, а после нее их стало еще больше. Почему она произошла? Кто за нее в ответе? Очень многие полагают, что произошла она потому, что ее не сумела предотвратить РПЦ, а не столь многие считают, что именно она вызвала Катастрофу и виновата в ней. И вина эта не снята. Бессмысленно делать вид будто после 1988 г. воцарилось, как говаривал один богоборец, "бла-а-лепие, да и только!" Да, после прекращения гонений за веру религиозная ситуация в России резко изменилась. Однако Русская православная церковь легко и быстро из гонимой превратилась в гонительницу. Сейчас можно только восхвалять и благодарить РПЦ - совсем как КПСС в эпоху безраздельного господства этой нечестивой партии. Даже постановления архиерейских соборов стали изучать совсем как некогда постановления съездов - или труды товарища И.В. Сталина о языкознании. Полезно сосредоточиться на иных взглядах, чтобы не "повторилось все, как встарь". Вера - материя тонкая, лучше избегать резких суждений, тем более осуждений. А вот институция, именуемая Русской православной церковью, учреждение вполне земное с доступной исследованию историей, документами, свидетельствами всякого рода, и потому суждения о нем выносить можно и даже нужно. Судьба этой институции печальна, несмотря на нынешние воинственные заявления. Все-таки ни одна церковь на земле не переживала такого позора: поднялся на нее собственный народ и подверг неслыханным издевательствам и гонениям. И только умственной беспечностью, которую В.С. Соловьев считал главным проявлением нашей оригинальности, можно объяснить безудержные восхваления церкви, не выполнившей своего предназначения. За что и была она брошена "на попрание людям". Византийская мертвечинка Бесплодность православия в качестве государственной веры была продемонстрировала еще в Византии. Она совершенно бесславно пала под напором ислама - и дала ему миллионы адептов. Не так давно Ален Безансон напомнил, что арабов, пустившихся на завоевания, было не так уж много, но входившие в состав Византийской империи страны не оказали им практически никакого сопротивления и относительно легко и быстро покорились им. Так что основной массив нынешних мусульман - это потомки православных, не посчитавших нужным держаться своей веры. Вся Северная Африка, Сирия, Палестина и другие страны, некогда принадлежавшие христианству, были отданы исламу. Почему это произошло? Ответ на этот вопрос дал Владимир Соловьев. Православие уже в Византии стало "храмовой религией": верил человек только в храме, а выйдя из нее, мог спокойно нарушать все заветы Христа, никак не сообразуя с ними свою жизнь. Такая вера не имеет силы, она не в состоянии быть путеводителем человека. "Византийцы полагали, - писал В.С. Соловьев, - что для того, чтобы быть воистину христианином, достаточно соблюдать догму и священные обряды православия, ни мало не заботясь о том, чтобы придать политической и общественной жизни христианский характер; они считали дозволенным и похвальным замыкать христианство в храме, предоставляя всю общественность языческим началам" /1/. Языческие начала определяли всю жизнь этой империи, как потом - нашей. Христианской стойкости не было, и потому "Египет и Азия предпочли арабское утверждение византийским изворотам. Если не принять в соображение долгой антихристианской работы Византии, то нельзя себе представить ничего более удивительного, чем быстрота и легкость мусульманского завоевания. Пяти лет было достаточно, чтобы свести к археологическому существованию три больших патриархата восточной Церкви. В обращениях там не было надобности, достаточно было разорвать обветшавший покров" /2/. Произошло это потому, что "...византийство, которое в принципе было враждебно христианскому прогрессу, которое желало свести всю религию к раз навсегда совершившемуся факту, к догматической формуле и литургическому обряду, - это антихристианство, скрытое под личиной православия, неизбежно должно было в своем нравственном бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства Ислама" /3/. Лживость и лицемерие Византии были отчетливо видны всем, в том числе нашим предкам. "Греки лживы и до наших дней", - отмечает еще "Повесть временных лет". И все-таки они взяли христианство из этого "отравленного источника", как говорили некоторые наши мыслители. Почему? Впечатлительные были. "В обращении русского народа, - пишет православный священник, - как известно, великолепие византийского богослужения сыграло, пожалуй, решающую роль. Речь идет лишь о том, что нередко происходит обращение не столько ко Христу, сколько к богослужению, особенно у людей впечатлительных, легко ранимых. Происходит определенное "бегство от мира", причем не к сути христианства, а лишь к его форме" /4/. И унаследовали мы от византийских патриархов, всяких "Фотиев и Керуллариев" (выражение В.С. Соловьева) наряду с лжехристианством и антихристианством ненависть к Европе, коей по сей день живем. Это они передали ее нам, как наследственную дурную болезнь. "Разлагаясь, умирая, - писал В.В. Розанов, - Византия нашептала России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия, у постели умирающего, очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому своему сердцу и дала клятвы умирающему - смертельной ненависти и к племенам западным, более счастливым по исторической своей судьбе, и к самому корню их особого существования - принципу жизни, акции, деятельности" /5/. Европоненавистничество Россия приняла "нежно", оно помогло усвоить заимствованную у другой нашей mater et magistra, "матери и наставницы", у Орды, идею военного расширения как raison d'etre нашего государства и как национальную идею. А вот учение Христа, по слову того же Розанова, Россия воспринимает плохо: "она слушает полуоткрытым ухом Его поучения, притчи, заветы. Все это она помнит, но умом на этом не останавливается /6/. У нас повторяется то, что было в Византии, а там "...люди хотели только беречь а не творить истину, и вся их общественная жизнь, лишенная религиозной задачи, представляла бесплодную и бесцельную игру человеческих страстей..." /7/. Такова и наша нынешняя жизнь, как, впрочем, и прошлая. Византия и ее церковь заслужили свою судьбу, как говорил тот же В.С. Соловьев: "...если Восточная Церковь потеряла, в силу известных событий, то, что принадлежало ей в силу божественного права, то очевидно, что врата адовы одолели ее и что она, следовательно, не есть незыблемая Церковь, основанная Христом" /8/. А задолго до В.С. Соловьева Авраамий Палицын риторически вопрошал: "Констянтин град не беззакониа ли ради и неправды пленен бысть?" Ради: уж очень много было в Византии беззакония и неправды. И не случайно П.Я Чаадаев писал о "растленной Византии", "предмете глубокого презрения" всех /9/. Кольми паче... И вот эту неоплакиваемую империю пытаются ставить нам в пример. Многие по-прежнему, как сказал Г.П. Федотов, "жаждут Византии, а не Христа"; с благоговением говорят о византийском наследии не только в делах церковных, но и в государственном устроении. Хотя "византизм" имеет в русском языке (как и во всех европейских) явно выраженный негативный оттенок. Да и как не иметь - ведь там из ста с лишним императоров более семидесяти умерли не своею смертью. И это ставить нам в образец? И тем не менее ставят, и не только империю, но и ее православие, с его принципом "ничего не добавляй", что неизбежно обрекает церковь "на попрание людям", ибо она не в состоянии ответить на вопросы жизни, не в состоянии дать людям хлеб духовный. Как писал православный богослов, "Поздняя Византия молча признала, что кафолическая Истина Церкви окончательно, раз и навсегда и во всей полноте, формулирована "древними отцами" и семью Вселенскими Соборами. А потому даже и на новые недоумения, на новые лжеучения или вопросы отвечать нужно из того же арсенала, в сокровищницах святоотческих творений искать заключенный в них ответ на все вопросы". Византийское богословие исходило из того, что "...все разрешено и заключено в прошлом и что ссылка на это прошлое одна дает гарантию православия" /10/. Русское православие, по мнению некоторых православных же мыслителей, ничего не добавило к византийскому основанию (К.Н. Леонтьев в "Византизме и славянстве: "...мы прожили много, сотворили духом мало", "у нас все оригинальное и значительное принадлежит Византии и ничего - собственно нашей, славянской крови"). Но нельзя же ограничиваться византийской мертвечинкой, на нее вряд ли будет спрос. А эта мертвечинка отчетливо чувствуется во всех поствизантийских православных церквах (и больше всего, пожалуй, в РПЦ) - нет в них жизни, нет ни одного ответа на ее вопросы. Она вся - в VII-VIII веках, достаточно взглянуть на шитые золотом одеяния священнослужителей РПЦ - это все не от апостолов (хотя РПЦ именует себя "апостольской"), это из уже омертвевшей Византии, равно как и их обыкновение несколько раз переодеваться во время богослужения; в нынешней России такое обыкновение имеют у нас дамы из "новых русских" во время своих "приемов". И все-таки у Византии было хоть одно оправдание: извне пришли агаряне - и одолели. Россия и этим не может похвастаться, ибо у нас сам народ поднялся против своей веры, народ сам убивал своих священнослужителей, народ разорял храмы, сколько бы ни говорили о том, что виноваты внешние влияния, подточившие веру. "Гнилое дерево не стоит" - пословица, которую, так любит А.И. Солженицын. Будь в народе вера, будь в нем духовный и нравственный стержень, никакое лжеучение ничего не могло бы сделать с нашей страной. Однако сделало. И если В.С. Соловьев говорил об антихристианстве Византии, павшей под ударами извне - но кольми паче должно было быть антихристианство в России, чтобы вот так, в одночасье все рухнуло от своих же "православных", словно и не было почти тысячи лет христианства. А его и в самом деле не было, раз сам народ поднялся против своей церкви и подверг ее неслыханным, часто совершенно зверским преследованиям. Накоротке нечто подобное случилось во Франции, но все же до такого скотства и основательности в гонениях там не доходили. Что бы ни говорили нынешние ревнители нашего официального православия, к началу ХХ века церковь утратила всякий авторитет и в простом народе, и в образованных слоях. Да и раньше особой любви к нему не было, и когда представился случай, продемонстрировали это очень убедительно. В этом и состояла суть Катастрофы 1917 г. Предпосылки Катастрофы Некоторые выводят начало Катастрофы из раскола. О нем - огромная литература. Напомним только формулу "Семнадцатый век породил семнадцатый год". Отчасти верно: из-за раскола народ утратил доверие к официальной церкви. Староверы заслуживают самого уважительного отношения (хотя В.С. Соловьев и говорил, что дело было не столько в православии, сколько в правописании): они сумели одни, без помощи государства устоять и явили образцы твердости духа. Вот только трудно отделаться от впечатления, что победи тогда старая вера, гонения были бы, пожалуй, не менее жестокими, но более основательными. Однако исторически сложилось так, что гонениями суждено было заняться новообрядческой церкви, и она предавалась им с усердием. Об этом тоже написано немало, но в прошлом: сейчас эта сторона деятельности нашего официального православия вовсе замалчивается. За неучастие в обрядах наказывали сурово: в 1648 г. вышел указ, гласивший: "Кто не ходит в церковь, не бывает у святого причастия и не пускает к себе в дом священника - подвергать таких людей пыткам и нераскаявшихся сжигать". И пытали, и сжигали. Конечно, время было суровое, но в христианском мире уже шел процесс смягчения нравов. Но только не в России. Незыблемыми казались устои, никуда не делась и "латинобоязнь". Ради борьбы с "проклятым Западом" церковники готовы были (и сейчас готовы) идти на союз хоть с чертом. Однако были и государственные интересы, которые требовали иного отношения к миру, к тому же Западу. Это сейчас все сводят к Петру и к его реформам, которые многие считают не только жестокими, но и надуманными. Но не с Петра все началось, европолюбство у нас тоже давнее. За короткое время до Петра правительница Софья показала себя еще большей западницей, чем братец. Западником считали и их отца, Алексея. Михайловича. А задолго до них уже была Немецкая слобода, а про Ивана Грозного церковники говорили: "..вся внутренняя его в руку варвар быша..." - имея в виду как раз его контакты с иностранцами. Пушкин писал в заметке "О ничтожестве русской литературы": "Но и в эпоху бурь и перемен цари и бояре согласны были в одном: в необходимости сблизить Россию с Европою. Отселе сношения Ивана Васильевича с Англией, переписка Годунова с Данией, условия, поднесенные польскому посольству аристократией XVII столетия, посольства Алексея Михайловича... Наконец, явился Петр". Пусть Солженицын и иже с ним не жалуют Петра, наши гении - Пушкин в литературе и Ломоносов в науке - были на этот предмет иного мнения. Об отношении Пушкина к Петру знают все, а вот Ломоносов: Зиждитель мира пожелал Себя прославить в наши дни Послал в Россию человека Каков не слыхан был от века. Сквозь все препятства он вознес Россию варварством попранну С собой возвысил до небес. Даже единственный город нынешней России, действительно заслуживающий этого названия хотя бы с архитектурной точки зрения, - Санкт-Петербург. Остальные - бездарные скопления бездарных строений. Дело Петра началось еще в 1473 г., когда рухнул в Кремле воздвигавшийся народными умельцами Успенский собор и пришлось выписывать Аристотеля Фиорованти, который и воздвиг эту православную святыню, уничтожив всю предыдущую работу. Так что Петру предшествовало многое и многие. И дело его - сугубо христианское, не случайно В.С. Соловьев говаривал, что "Вопреки всякой видимости реформа Петра Великого имела в сущности, глубоко христианский характер..." /11/. У нее были какие-то свои внутренние предпосылки, она опиралась на какую-то смутную память о домонгольской Руси, когда та была хоть и периферией, но Запада, а мертвящее влияние Византии еще не сказалось в полной мере. Об этом, полагают некоторые наши мыслители, свидетельствуют наши выдающиеся и скорые успехи: "...поразительна та легкость, - писал Г.П. Федотов, - с которой русские скифы усваивали чуждое им просвещение. Усваивали не только пассивно, но и активно-творчески. На Петра немедленно ответили Ломоносовым, на Расстрелли - Захаровым, Воронихиным; через полтораста лет после петровского переворота - срок небольшой - блестящим развитием русской науки... Это само по себе показывает, что между Россией и Западом было известное сродство, иначе чужая стихия искалечила бы и погубила национальную жизнь. Уродств и деформаций было немало. Но из галлицизмов XVIII в. вырос Пушкин, из варварства 60-х годов - Толстой, Мусоргский, Ключевский. Значит, за ориентализмом московского типа лежали нетронутыми древние пласты киевско-новгородской Руси, и в них легко и свободно совершался обмен духовных веществ с христианским Западом" /12/. Мало того, были у нас мыслители, которые считали, что тяга к Западу и западнические настроения как раз вещь очень понятная и очень русская, а вот построения вроде славянофильских - явное немецкое влияние. "Кто станет отрицать, - писал В.В. Розанов, - что во многих наших западниках, оставшихся таковыми до конца, более жил ясный и спокойный дух нашего народа; и кто не заметит, напротив, некоторой сумрачности в складе чувств и глубокого теоретизма в складе ума наших славянофилов?" /13/. А Д. Мережковский писал о Петре, что "Он вовсе не хотел, как думают славянофилы, отказаться от своего для чужого, а наоборот, чужое хотел сделать своим, выправить главный вывих народа" /14/. Сам Петр говорил: "Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей". (Иван Грозный изрекал до него нечто сходное: "Аз есмь зверь, но над зверьми и царствую".) Для лучших умов России последствия реформ Петра виделись как в конечном счете благотворные. "Уничтожение смертной казни при Елизавете, отмена пыток при Екатерине II, упразднение крепостного права при Александре II - вот крупные плоды того христианского направления, которое дал русской политике "антихрист" Петр" /15/. И еще Соловьев: "Если Бог хотел спасти Россию и мог это сделать только через свободную деятельностью человека, то Петр Великий был несомненно таким человеком" /16/. Только Россия послепетровской эпохи может что-то предъявить миру, только она оправдывает нашу страну. Все наши достижения во всем - в искусствах, науках, даже в военной мощи, даже в богословии - из этой эпохи. Все наши гении - оттуда, оттуда и сейчас исходит (тускнеющий?) свет, который хоть как-то освещает и нашу сегодняшнюю жизнь. Были русские люди, для которых Европа не была чужой и которые были в ней на равных. И только они создали все сокровища нашей культуры. Они - а не те, кто мнит себя "подлинными русскими", "подлинными православными", "нетронутыми Европой". У нас кто не тронут Европой, тот тронут Азией, и наш гений живописи, И.Е. Репин, был совершенно прав, когда писал в письме К. Чуковскому о черносотенцах: "Эти отродья татарского холопства воображают, что они призваны хранить исконные русские ценности. Привитое России хамство они все еще мечтают удержать (для окончательной погибели русского народа) своей отсталой кучкой бездарностей". Г.П. Федотов считал, что еще бы лет 50 - и Россия непременно заняла бы достойное место в семье цивилизованных стран. На это и в самом деле кое-что указывало. Предпринимались даже конкретные шаги - реформы П.А. Столыпина, который только по русской тяге к абсурду числится у нас чуть ли не в черносотенном лагере, хотя большего западника в России, возможно, и не было. Его реформы должны были подвести, говоря марксистским языком, "социальную базу" под петровские преобразования и разрушить общину, на которую молятся наши охранители даже до сего дня. Только такой проницательный ум, как А.И. Солженицын верно оценивает его: "Столыпин и был либерал... Его идея была именно, что надо освободить крестьянина от экономической зависимости - и тогда он станет гражданин. Сперва, говорил он, нужно создать гражданина, а потом будет гражданственность" /17/. Ирония нашей истории: завершение своей реформы и создание класса свободных земельных собственников П.А. Столыпин относил на 1929-1930 гг. Как раз тогда И.В. Сталин произнес свою речь о мировой революции, которая будет питаться русским хлебом, для чего и нужна коллективизация. И вместо свободных собственников появились колхозы. А носителей высокой русской культуры, связанной с Петербургом, частью уничтожили, частью изгнали из страны. Изгнанники кончали свои дни на чужбине, много их покоится во Франции. И сколько бы наши осквернители могил не перетаскивали гробов, кладбище Сент Женевьев де Буа посильнее Новодевичьего будет. О несовместимости петербургской России с Россией, возникшей в результате Катастрофы, говорит судьба наших поэтов: Цветаевой, Ахматовой, Пастернака. А до них Гумилева и Блока, который звал слушать "музыку революции", но перед смертью успел записать о себе в дневнике: "Слопала-таки поганая, гугнивая матушка-Россия, как чушка своего поросенка". И все же в области культуры чуть ли еще не полвека честь страны спасали те, кто сформировался в петербургской России, и сейчас самые интересные люди у нас - их ученики и ученики их учеников. Хотя явно угасает это импульс, последним петербургским человеком был у нас, пожалуй, академик Д.С. Лихачев. Впрочем, угасать петровский импульс начал еще до революции. Тут роковую роль сыграли два последних русских царя. До них наше правительство, по слову Пушкина, было хоть и единственным, хоть и непоследовательным, но европейцем - по меньшей мере, старалось быть. А потом все пошло вразнос. Наши самые светлые умы, оказавшиеся после Катастрофы в Париже, немало размышляли над тем, откуда пришла беда, с какой точки началось падение. И пришли к выводу: с Александра III. Он не послушал призыва В.С. Соловьева, отрекся от завета великого Петра, он начал уводить Россию из Европы, выводить ее "за штат". Петербургская Россия была империей в положительном, цивилизационном смысле. По В.С. Соловьеву, "Настоящая империя есть возвышение над культурно-политической односторонностью Востока и Запада... Россия стала подлинною империей.., когда... царство Московское, не отрекаясь от основных своих восточных обязанностей и преданий, отреклось от их исключительности, могучей рукой Петра распахнуло широкое окно в мир западноевропейской образованности и, утверждаясь в христианской истине, признало - по крайней мере в принципе - свое братство со всеми народами" /18/. По-человечески Александра III понять можно: у него убили отца. Но это при нем "Идеал правды был принесен в жертву славе и мощи" /19/. Это от него пошли сапоги бутылками, шаровары, погромы, "союзы русского народа" и ему подобные. Это он заявил, что Россия не в семье европейских народов, а сама по себе, и ее единственные союзники - армия и флот, и эти слова и сегодня приводят в восторг наших охранителей. На деле они свидетельствуют об уходе России из семьи цивилизованных держав, знаменуют начало возвращения в допетровскую Русь, возвращение на "Восток Ксеркса". А о его сыне прямо говорили и говорят как о человеке, погубившем монархию, трон, династию и собственную семью. И это положение не изменят никакие причисления к каким бы то ни было ликам. Личные страдания и личная порядочность не оправдывают неспособности к правлению. Сейчас любят приводить реченье: "Короля играет свита" - и пытаются свалить всю вину на окружение Николая II. Забывают добавить - свита играет только слабого короля. Попробовал бы кто сыграть Петра I - или хотя бы Николая I. А вот Николая II играли все, кому не лень. В конце концов царь подбирает себе окружение ("свиту"), а не окружение - царя. Так что петровская искра уже после 1881 г. мерцала все слабее . Гасить ее и разгоревшееся из нее пламя начали наши недальновидные монархи, оказавшиеся не на высоте положения. Но, может, еще возгорится что от той искры? Больше ниоткуда не придет к нам избавление, и меньше всего его следует ждать от официального православия. Ругаемая им петровская эпоха, если посмотреть внимательно, есть единственная светлая полоса в нашей истории. До и после нее было изрядное свинство. "После" - мы все помним отчетливо, о "до" В.С. Соловьев писал так: "... московская эпоха, какова бы ни была ее историческая необходимость в других отношениях, сопровождалась полным затмением нравственного сознания, решительным искажением духовного образа человеческого..." /20/. Это верно - но верно и то, что прежняя наша мерзость никуда не делась в славный петербургский период: все светлое и прекрасное существовало рядом с нею, что и породило все сложности нашего тогдашнего бытия и в конце концов привело к Катастрофе. И это светлое и прекрасное создавалось вне, помимо, а обычно и вопреки православию. Оно немало попользовалось от петровской эпохи: наладило подготовку кадров для церкви, упорядочило свое собственное устройство, создало кое-какое богословие - но дело Петра не любило и не любит. Нелюбовь к делу Петра не означала ее особой любви к народу. Как бы ни изображали РПЦ печальницей о нем, факты свидетельствуют о другом. Может, имеют какой-то резон те, кто напоминает: Русской православной церкви хорошо было тогда, когда плохо было русскому народу. Так было при ордынском иге, при немецкой оккупации. Так это и сейчас, в эпоху непродуманных перемен, когда народ страдает, а церковь процветает. Чаадаев считал, что именно она насаждала у нас крепостное право, и уж вовсе бесспорно, что среди самых ярых противников отмены крепостничества были ее иерархи, в том числе новопрославленные святые. К ХХ веку у Русской православной церкви практически не осталось никакого влияния на народ. Нет, не любил он ее, так что, пожалуй, в известном споре о религиозности русского народа прав был наш верхогляд Белинский, а не наш гений Гоголь. Церковь держалась государственным насилием над совестью. В XIX веке любили цитировать М.П. Погодина, сказавшего, что если допустить в России религиозные свободы, то половина православных крестьян уйдет в раскол, а половина высшего общества перейдет в католичество. Сколько бы ни приводили примеров благоговейного отношения к церкви, к вере, примеров обратного свойства было больше во много крат. Обворовывать церкви да обдирать иконы всегда было старинным русским обыкновением. Отношение народа к какому бы то ни было феномену, институции, явлению лучше всего отражается в фольклоре, в пословицах и поговорках. И если взять корпус наших пословиц "про попов", то тут картина удручающая. Большинство их приводить нет никакой возможности за крайним их неприличием. Да что пословицы: когда филологи двинулись на Печору собирать фольклор, записали они там такую былину об Илье Муромце: Он начал по городу похаживать - На Божии храмы да он постреливать. А с церквей-то он кресты повыломал, Золоты он маковки повыстрелил С колоколов языки-то он повыдергал. Заходил Илья в дома питейные Говорил Илья да таковы слова: "Выходите-ка, голь кабацкие, А на ту площадь на стрелецкую, Подбирайте-ка маковки да золоченые, Подбирайте-ка вы кресты серебряны, А несите-ка в дома питейные" По рецепту Ильи Муромца - а не по коммунистическому только - расправлялся наш народ с церковью. И эта былина куда точнее отражает отношение нашего народа к своей церкви, чем выдуманная Достоевским история о том, как каялся и казнился мужик, стрелявший в непроглоченную просфору. Остается добавить, что Русская православная церковь и Илью Муромца "причислила к лику", ей все равно. Большинству народа, воспитанного нашим православием, тоже было все равно: что с Богом, что с дьяволом, и оказалось - последнее даже предпочтительнее. Напутали малость наши провидцы, как с изумлением констатировали оказавшиеся в непрошенной эмиграции певцы народной религиозности: на месте народа-богоносца оказался народ-христопродавец, что засвидетельствовал И.А. Бунин и многие другие очевидцы Катастрофы. И ответственность за это несет, говорили некоторые из них, наша православная церковь, "соль, потерявшая силу". Она провозгласила себя хранительницей и носительницей всех наших ценностей, самой русской культуры, нравственности. Это то, что староверы считают самосвятством и пустосвятством, да и народ слишком явно показал, как он относится к таким претензиям. Все ушло в ботву? Пословица "Каков поп, таков и приход" может быть расширена до пределов государственных. Ведь церковь отвечает за все, и прежде всего за моральное состояние народа, которое у нас было и остается плачевным. Она - и никто более - в ответе за усвоение таких нравственных норм, как "не кради", "не лжесвидетельствуй", "не пожелай...", тем более - "не убий". И вот, по миновении тысячи лет пребывания православия на Руси обнаруживается, что заповеди эти совсем не усвоены. Она, напомним Розанова, слушала заповеди Христа "полуоткрытым ухом", и ум ее так на них и не остановился. Тем более не были они усвоены сердцем, не стали они нормами повседневной жизни. Не было на Руси, как и ранее в Византии, обыкновения руководствоваться ими: "... вся религия, писал В.С. Соловьев, - сводилась здесь исключительно к правоверию и обрядовому благочестию, которые ни на кого никаких нравственных обязанностей не налагали". И еще он же: "В московском государстве, как прежде в Византии, религиозные и нравственные начала были совсем исключены из области политических и социальных отношений" /21/. А раз исключены, то вся жизнь не могла не стать безнравственно. По слову другого нашего мыслителя, Н.А. Бердяева, "...православие оказывается формой христианства, не создавшей своей морали и не влиявшей на улучшение социальной жизни" /22/. Не только мыслители, находящиеся "под подозрением" у многих апологетов нашего православия, были невысокого мнения о его нравственном потенциале. Такой далеко не чуждый нашей официальной вере деятель, как К.П. Победоносцев, ни во что не ставил этот потенциал и был весьма низкого мнения об итогах без малого тысячелетия "неусыпного попечения" нашей церкви о народной нравственности. Он полагал, что наша церковь не в состоянии упорядочить жизнь в стране, это может сделать только власть, которой К.П. Победоносцев и служил верно: "Россия, это - бесконечный мир разнообразий, мир бесприютный и терпеливый, совершенно темный, а темноте этой блуждают волки... дикое темное поле и среди него гуляет лихой человек... ничего в России так не нужно, как власть; власть против этого лихого человека, который может наделать бед в нашей темноте и голотьбе пустынной" /23/. Такие вот печальные итоги... Сколько бы ни говорили о духовном единении россиян, оно всегда в нашей стране обеспечивалось силой. Не случайно из всех теорий о сути власти в России пользуются наибольшим влиянием лишь те, которые сводят функции власти к одной - насилию. Откровеннее всего об этом заявили большевики, что и обеспечило им поддержку: "Молодцы! Самую суть ухватили!" Насилие и в самом деле неотъемлемо от власти, но сама она к нему все же не сводится, нужны еще "духовные скрепы". Их должно было обеспечить православие, но не обеспечило. Его официальный вариант не мог удовлетворить духовные запросы народа, и он искал этого удовлетворения вне казенного православия. Христианство скользнуло по поверхности, но не проникло вовнутрь народной жизни. Так что же, оно совсем не оставило никакого следа? В людях пожалуй что и никакой: практически ничто в их душевном укладе не свидетельствует о том, что в нашей стране когда-то звучала Благая Весть. А вот внешних признаков православия сколько угодно. Тут, как говорят в народе, "все ушло в ботву", а плода не видно. Есть великолепные храмы, есть, по мнению некоторых, великолепное церковное пение. Есть иконопись, на которую тоже няходятся любители, хотя говорили, что и тут как посмотреть: то ли православная иконопись есть "раскрытие божественного образа", то ли вырождение античного портрета, к примеру фаюмского. Последнее вполне вероятно - при нашем-то обыкновении накручивать невесть чего вокруг ничего. Но все эти достижения скорее эстетические, чем этические, они имеют малое отношение к религии, к вере. Конечно, было кое-что "дивно украшенное". Однако Христос не говорил - стройте, рисуйте, ваяйте. Он обращался к сердцам людей, Он звал к преображению сердец. И вот в них-то отклика и нет. Никто - или почти никто - не ощущает надобности "жить как Бог велит", достаточно сходить в храм, поставить свечку, умилиться (какому-нибудь святому, юродивому, а то и самому себе) - и можно вернуться к прежней греховной жизни. Можно обманывать, красть, разбойничать, даже убивать. А потом дать на церковь, покаяться - и начинай сначала. Бог простит, никуда Он не денется - примерно так рассуждает наше "православное большинство". Хотя, точнее сказать, не рассуждает, а просто именно так воспринимает суть православной веры, в чем их не разубеждает - напротив, укрепляет - православные священнослужители. Вообще же наше православие слишком легко отпускает грехи - в первую очередь самому себе. Вспомним еще раз В.С. Соловьева: наше "...христианство замыкается в стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь остается всецело нехристианскою. И такая внешняя церковь заключает в себе истинную веру, но эта вера так слаба, что ее достает только на праздничные минуты. Это - храмовое христианство" /24/. О том, до каких степеней доходил разрыв между обрядом и жизнью свидетельствует В.В. Розанов писавший: "Бывали случаи в России, что темный человек зарежет на дороге путника, обшаривая его карманы найдет в них колбасу; тогда он ни за что не откусит от нее куска, если даже очень голоден, если убийство случилось в постный день, когда Церковью запрещено употребление мяса. Это - ужасный случай, но он действителен" /25/. Так что действительно "все ушло в ботву" - в запрет на мясо в постный день при отсутствии запрета на убийство. И через тысячу лет у нас нет того, что есть у других, - соблюдения элементарных нравственных норм, к чему везде приучает религия. Но только не наше официальное православие, ему не до того было. Оно оборонялось - и страну обороняло - от "тлетворного влияния Запада", выполняя заветы "Фотиев и Керуллариев". Наши лучшие умы вовсе не были в восторге от нравственного состояния народа, не бились в истерике от любви к нему, как повелось у многих со второй половины ХIХ века даже до сего дня. Пушкин писал об отсутствии сострадания, присущего нашему народу, а К.Н. Леонтьев был и вовсе строг: "В этих словах смирение перед народом (или как будто перед мужиком в специальности) - есть нечто сбивчивое и отчасти ложное... Но не думаю, чтобы семейные, общественные и вообще личные, в тесном смысле, качества наших простолюдинов были бы все уж так достойны подражания. Едва ли нужно подражать их сухости в обращении со страдальцами и больными, немилосердной жестокости в гневе, их пьянству, расположению столь многих к лукавству и даже воровству" /26/. Превозноситься перед народом не стоит, но и народопоклонство ни к чему хорошему не ведет. Товар с гнильцой? Так что же, так все и ушло в ботву? Никакого плода нет? Говорят, все-таки есть, и плод этот - святость. Утверждают, что Россия и ее православие напряженно работали над особым идеалом святости, и выработали его, и им можно похваляться перед всем миром. В.В. Розанов писал о великой задаче, "над которой трудились духовенство и Церковь девятьсот лет,.. и этой задачи действительно достигло. Это - выработка святого человека, выработка самого типа святости, стиля святости; и - благочестивой жизни... от старика до ребенка 10-ти лет известно всем, что такое "святой православный человек"; ... каждый русский знает, что такие святые - есть, не переведутся и не переводились; и что в совести своей, которая есть непременно у каждого человека, все русские вообще и каждый в отдельности тревожатся этим образом "святого человека", страдает о своем отступлении от этого идеала и всегда усиливается вернуться к нему, достигнуть его, достигнуть хотя бы частично и ненадолго" /27/. С этим надо разобраться. Что такие люди в России были и есть - это бесспорно. "Есть такие прирожденные ангелы, - писал А.И. Солженицын, - они как будто невесомы, они скользят как будто поверх этой жижи, нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности" /28/. Есть люди-ангелы и среди православных. Но наличие таких вот ангелов отнюдь не в состоянии изменить сообщество людей. Совесть, что бы ни писал Розанов, есть далеко не у каждого. Это, так сказать, литературное требование ("так положено писать"), в жизни не обязательно встречающееся. Ф.М. Достоевский в "Дневнике писателя" пишет, что у русского преступника есть непреодолимая тяга к покаянию, что вроде бы перекликается со словами Розанова о том, что все русские тревожатся образом святого человека и стремятся достигнуть его пусть частично и ненадолго". Но вот в "Записках из мертвого дома" он же пишет: "...я не видал между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении". Идея святости сама по себе не в состоянии сыграть сколько-нибудь значительную роль в оздоровлении нравственности - и не сыграла ее в России, как показал наш ХХ век. Это было ясно еще В.С. Соловьеву, который писал, что такие вот святые "..должны были отделяться от общества, уходить в пустыню или впадать в юродство. Самый идеал святости, представляемый отшельниками и юродивыми, был по существу своему исключительным, односторонне аскетическим и не мог двигать вперед общественную нравственность. Общественная жизнь была лишь безразличной средой между святыми подвижниками, как Сергий или Нил, и благочестивыми извергами, как Иван IV" /29/. В.В. Розанов писал: "В России есть много святых людей: и гораздо реже попадается просто честный трудолюбивый человек, сознательный в своем долге и совестливый в обязанностях" /30/. До него эту мысль не без гордости высказывали некоторые славянофилы, а им возражал тот же В.С. Соловьев: "Если в самом деле у нас легче встретить святого, чем честного человека.., то ведь это есть национальный недостаток, в котором должно сознаться, а не преимущество, которым можно хвалиться" /31/. Тем не менее хвалятся. "Выращивание святых", "работа над идеалом святости" - все это хорошо для самоуспокоения и самовосхваления, но не годится как стратегия церкви, призванной пасти овец Христовых. Наши святые, говорят иные христиане, - это как картофель на рынке: сверху положат, что получше да покрупнее, а внизу гниль. А нашу церковь можно уподобить человеку, который получил свои несчастные шесть соток, а они у него по колено, по пояс, по грудь заросли сорняками, чертополохом, но вот он раздвигает этот чертополох и показывает иногда и впрямь прекрасный цветок: "Смотри, как это красиво!" А укажи ему на чертополох, тут же услышишь: "Вы человек заземленный, не возвышенный, не видите главного!" Оправдывает ли чертополох такой вот "цветок", пусть и красивый? Замечено даже: чем красивее цветок, тем гуще чертополох. Хорош ли пастырь, который заботится об одной овце, а все остальные у него или запаршивели, или разбрелис