ной, торчали яркие перья и куски проволоки. Деревня готовилась к празднеству; а в это время в одной из хижин лежала связанная жертва. Она была предназначена для предстоящей оргии, и ее ожидала смерть. И какая смерть! Тарзан-обезьяна напрягал свои могучие мускулы, стараясь разорвать опутывавшие его веревки, но они были так крепко стянуты, что даже гигантские мышцы обезьяны-человека не могли с ними справиться. Смерть! Тарзану часто приходилось в своей жизни смотреть в глаза ужасной маске смерти, и всегда он улыбался при этом. Он бы и в данном случае отнесся спокойно к предстоящей гибели, если бы не был озабочен судьбой близких ему существ: ведь им предстояло так много испытаний в случае его смерти... Джэн никогда не узнает, какой смертью он умер; за это он благодарил небо. Его утешала мысль, что она в безопасности у себя дома, среди любящих друзей; они помогут ей перенести горе. Но мальчик! Бедный мальчик! Что будет с ним? Тарзан весь сжимался от душевных мук при этой мысли. Он -- могучий властелин джунглей, единственный, кто мог бы спасти ребенка от ужасов, которые готовил ему проклятый Роков, лежит связанный, как беспомощное, попавшее в силки животное! Роков в течение этого дня несколько раз заходил к нему и осыпал его ругательствами и побоями; но ни одно слово, ни один стон жалобы и муки не вырвались из уст гордого пленника. Наконец, Роков оставил его в покое. Он решил приберечь к концу самую сильную душевную пытку, придуманную для своего врага: перед тем, как копья людоедов нанесут последний удар Тарзану, он откроет ему страшную тайну о его жене... Сумерки окутали деревню. До слуха обезьяны-человека достигал шум приготовлений к его предстоящей пытке. Он ясно представлял себе картину этой "пляски смерти"; ему приходилось неоднократно присутствовать на подобных празднествах в бытность свою в Африке. И вот теперь ему самому предстояло быть главным лицом в этой ужасающей забаве, центральной фигурой, привязанной к столбу! Его не ужасала сама по себе пытка медленной смертью, когда пляшущие в хороводе воины отрезают куски мяса от живого тела жертвы. Он привык переносить всякие физические боли и страдания. Но в нем жила неукротимая любовь к жизни, и до последнего мгновения теплилась надежда на избавление от смерти. Ослабь они свою бдительность хотя бы на одну минуту, его быстрый ум и стальные мускулы, наверное, нашли бы путь к спасению и мести. *** Лежа на земле в тяжком раздумье, он внезапно почувствовал знакомый запах. Он насторожился, и до его напряженного слуха донесся легкий, почти неслышный шум. Он сразу догадался, от кого исходил этот шум... Тарзан зашевелил губами, издавая слабые, человеческим слухом даже невоспринимаемые звуки... Но он знал что тот, кто находился в недалеком от него расстоянии, все-таки услышит его. И, действительно, минуту спустя за стеной послышался легкий шорох бархатных лап: зверь перелезал через забор. А затем обнюхивающая морда стала отыскивать удобное место, через которое можно было бы пролезть внутрь хижины. Это была Шита, его верный друг. Она подошла к Тарзану, терлась об него и тыкала своим холодным носом в лицо и шею. Она внимательно обнюхала и его самого, и веревки, которыми он был связан. Она как будто старалась понять, что ожидает ее господина. Ее появление обрадовало Тарзана. Это было доброе предзнаменование. Но сможет ли пантера помочь ему? Как внушить ей, чтобы она помогла ему? Тарзан в упор глядел на нее и властно твердил зверю: "Перегрызи веревки! Перегрызи веревки!"... Но Шита его не понимала и только покорно и ласково лизала ему руки. Послышались приближающиеся шаги. Шита глухо зарычала и забилась в темный угол. В хижину вошел высокий обнаженный дикарь и, подойдя к Тарзану, кольнул его копьем. Тарзан испустил неистовый крик, и как бы по сигналу в ту же секунду из темного угла на дикаря накинулась пантера и вонзила в него свои стальные когти и страшные клыки... Дикий крик ужаса смешался с алчным визгом пантеры, а затем наступила жуткая зловещая тишина, прерываемая лишь хрустом костей и звуком раздираемого мяса. Крики Тарзана и дикаря были услышаны в деревне и вызвали всеобщее смятенье. Послышались испуганные голоса и шаги: к хижине приближалась толпа. Услышав шум, пантера бросила свою окровавленную и растерзанную добычу и бесшумно ускользнула в отверстие, откуда она пришла. Туземцы подошли ко входу в хижину. Двое из них, вооруженные копьями, с зажженными связками прутьев в руках, испуганно заглядывали внутрь. Они боязливо жались к задним рядам, а те, что стояли сзади, подталкивали их вперед. Визг пантеры и вопли ее жертвы смутили и обескуражили празднично настроенную толпу. Люди робко молчали -- и жуткая тишина погруженной во мрак хижины казалась еще более зловещей. Никто не знал, какая опасность таится в безмолвной глубине хижины. Быстрым движением руки один из воинов бросил горящий факел в открытую дверь. На несколько секунд пламя осветило внутренность хижины и погасло. И те, кто стоял впереди, на мгновение увидели лежащего на земле крепко связанного белого человека. Поодаль от него посреди хижины лежала другая неподвижная фигура с перегрызанным горлом и разодранной грудью. Это зрелище навело на суеверных дикарей гораздо больший ужас, чем если бы они увидели самую пантеру. Они поняли, что кто-то напал на их товарища. Но кто именно, этого они не могли постичь, и их испуганная мысль готова была приписать это страшное дело сверхъестественной силе. Они в ужасе бросились бежать, толкая и опрокидывая друг друга. В течение целого часа Тарзан слышал отдаленные голоса, доносившиеся откуда-то с противоположного конца деревни. Очевидно, дикари совещались и возбуждали в себе смелость для вторичного обследования хижины. Это новое обследование не заставило себя ждать. Опять за дверями хижины послышались шаги и шум толпы. Первыми вошли двое белых с горящими факелами и ружьями в руках. Рокова среди них не было. Тарзан нисколько не был этим удивлен. Он был готов держать пари, что никакая земная сила не заставит его, подлого труса, пойти на разведку, угрожающую опасностью. Увидев, что на вошедших в хижину белых людей никто не нападает, толпа туземцев приободрилась. Несколько человек в свои черед вошли в хижину и невольно застыли от ужаса при виде искалеченного тела их товарища. Они молча, с тупым страхом созерцали страшную окровавленную фигуру воина и связанного белого человека. А двое белых людей допрашивали Тарзана о том, что здесь случилось. Но все их старания выведать что-либо остались бесплодными. Тарзан не отвечал им ни слова. Наконец, раздвинув толпу, вошел и Роков. Взгляд его упал на окровавленный труп чернокожего, и он побледнел как полотно. -- Пойдем! -- сказал он предводителю. -- Пойдем, покончим с этим дьяволом! Иначе он погубит у тебя еще и других людей... Предводитель приказал поднять Тарзана и отнести его к столбу. Однако, несмотря на суровый тон приказания, чернокожие долго не решались исполнить его и робко мялись на месте: так пугал их связанный таинственный пленник. Наконец, четыре молодых воина набрались храбрости, грубо схватили Тарзана и с большой опаской вытащили его из хижины. Выйдя наружу из пугавшего их жилья, туземцы, казалось, освободились от одурманивавшего их ужаса. Десятка два чернокожих с диким воем окружили узника, подталкивали и били его. Затем они поставили его на ноги и крепко привязали к столбу, что стоял среди разложенных на лужайке костров с кипящими котлами. Роков видел это -- и к нему вернулось самообладание и обычная наглость. Крепко привязанный к смертному столбу, беспомощный, лишенный всякой надежды на спасение Тарзан, конечно, теперь уже не был опасен. Он приблизился к человеку-обезьяне и, выхватив копье из рук ближайшего дикаря, нанес первый удар беззащитной жертве. Струйка багряной крови потекла из раны по белой коже гиганта, но ни один звук страдания не вырвался из его уст. Роков взглянул в лицо своей жертвы и невольно содрогнулся: Тарзан улыбался! Эта презрительная улыбка привела Рокова в совершенное бешенство. С залпом проклятий бросился он на беззащитного пленника и стал наносить ему кулаками удар за ударом в лицо, но и этого ему показалось мало, и он начал пинать Тарзана ногами в живот и грудь, лягаясь, словно взбесившаяся лошадь. Задыхаясь от ярости, он поднял тяжелое копье и прицелился в могучее сердце Тарзана, но к нему подскочил предводитель и оттащил его от жертвы. -- Стой, белый человек! -- закричал он. -- Если ты лишишь нас этого пленника и нашей "пляски смерти", то ты сам попадешь на его место! Эта угроза подействовала на Рокова, и он воздержался от дальнейших посягательств на пленника. Он встал в стороне и принялся осыпать своего врага ругательствами и насмешками. Он говорил Тарзану, что на предстоящем пиру съест его сердце. Он подробно со зловещими ужимками рисовал картину той жизни, которая ожидала сына Тарзана, и намекнул, что месть коснется и жены его, Джэн Клейтон. -- Вы думаете, что она живет у себя в Англии? -- насмешливо спросил он. -- Как вы глупы! Она находится теперь в руках у одной темной личности за тридевять земель от Лондона! Я не хотел говорить вам об этом раньше; но теперь, когда вас ждет смерть, -- и какая смерть! -- пусть известие о страданиях жены дополнит ваши последние мучения, пока последний удар копья не освободит вас навсегда и от них, и от самой жизни! "Пляска смерти" между тем уже началась. Чернокожие людоеды закружились с диким воем в хороводе вокруг костров, и их вопли помешали Рокову продолжать нравственную пытку. Пляшущие дикари, мерцающие огни костров, отблеск багрового пламени на раскрашенных телах -- все закружилось в вихре вокруг несчастной жертвы у столба, и у Тарзана потемнело в глазах. В его памяти воскресла такая же сцена, когда он спас д'Арно из подобного же ужасного положения в самый последний момент перед смертельным ударом. Кто может теперь освободить его? На всем свете нет никого, кто бы мог спасти его от мучений и смерти! Но мысль, что он будет съеден этими дьяволами, не вызывала в нем чувства ужаса или отвращения. Всю свою жизнь он видел зверей джунглей, пожирающих мясо своей добычи, а потому и думы о предстоящем отвратительном надругательстве над его телом не увеличивали его страданий, как это случилось бы с обыкновенными белыми людьми. Разве он сам не дрался из-за куска мяса какой-то отвратительной обезьяны в те давно минувшие дни, когда он победил злобного Тублата и приобрел уважение всех обезьян племени Керчака? Танцующие приближались прыжками к Тарзану. Копья уже касались его тела, уже наносили первые мучительные уколы, предшествующие более серьезным поражениям. Пляшущие разгорячились, кровь возбудила их... Приближался конец "пляски смерти" и вместе с тем конец Тарзана. И человек-обезьяна ждал и жаждал последнего удара, который прекратил бы его мучения... Вдруг из таинственной тишины джунглей донесся пронзительный крик, так хорошо ему знакомый... На минуту дикари остановились, и в наступившем молчании с губ крепко привязанного белого человека сорвался ответный крик, еще более зловещий и ужасный. Прошло несколько минут. Чернокожие колебались, но, побуждаемые Роковым и предводителем, они вновь завыли и закричали, торопясь закончить пляску и заколоть жертву. Но копья еще не успели коснуться Тарзана, как из хижины, в которой Тарзан был перед тем заключен, молниеносным прыжком выскочила темно-бурая пантера с зелеными горящими глазами. Еще мгновение -- и Шита, верный друг Тарзана, стояла около своего господина и грозно, с неутомимой свирепостью рычала на всех окружающих. И чернокожие, и белокожие окаменели на месте, объятые ужасом. Глаза всех были устремлены на дикого зверя; его белые клыки сверкали в блеске костров и гипнотизировали всех окружающих. И только один Тарзан-обезьяна видел, как из темной внутренности хижины появились еще какие-то фигуры. IX БЛАГОРОДСТВО ИЛИ ПОДЛОСТЬ Джэн Клейтон видела из своей маленькой каюты на "Кинкэде", как ее мужа отвезли на зеленый берег острова Джунглей. А затем пароход поплыл далее. Несколько дней никто не входил в ее каюту, кроме Свэна Андерсена, угрюмого и несловоохотливого повара. Она спросила его, как называется местность, где высадили ее мужа? Швед, как всегда, ответил идиотской фразой: -- Я тумаю, ветер скоро туть сильно! Ничего больше она не могла от него добиться. Джэн решила, что это единственная английская фраза, которую знает повар, а потому больше его не расспрашивала. Это не мешало ей, однако, всегда любезно встречать его и ласково благодарить за отвратительное кушанье, которое он ежедневно приносил ей в определенный час. Дня через три после того, как Тарзан был высажен на необитаемый остров, "Кинкэд" бросил якорь в устье какой-то большой реки. Вскоре после этого в каюту Джэн вошел Роков. -- Ну-с, моя дорогая, мы приехали! -- сказал он, бросая на нее гадкий взгляд. -- Вам сейчас будет предоставлена свобода, и вы будете находиться в полной безопасности! Мне стало жаль вас, и я постараюсь улучшить ваше положение, как только могу. Ваш муж -- грубое животное, вам это лучше знать, чем кому-либо другому, потому что вы сами нашли его голым в джунглях, таскающимся со своими товарищами-зверями! А я джентльмен не только по рождению, но и по воспитанию. Я предлагаю вам, дорогая Джэн, любовь настоящего культурного человека. В ваших отношениях к несчастной обезьяне, за которую вы вышли замуж только из какой-то прихоти, вам не хватало общения с утонченным культурным человек. Я люблю вас, Джэн! Достаточно сказать вам одно слово, и ни одна печаль не коснется вас. Даже ребенок вам будет возвращен немедленно. У дверей каюты, снаружи, остановился Свэн Андерсен с обедом для леди Грейсток. Его голова на длинной жилистой шее была наклонена набок, близко сидящие друг к другу глаза были полузакрыты; его уши, казалось, приподнялись от напряженного внимания, а длинные рыжие усы повисли -- он весь превратился в слух. Выражение удивления на лице Джэн Клейтон сменилось гримасой отвращения. Она невольно вздрогнула. -- Я не удивилась бы, мистер Роков, -- ответила она, -- если бы вы даже силой постарались принудить меня подчиниться вашим желаниям, но я никогда не могла себе представить, что вы можете подумать, что я, жена лорда Грейстока, добровольно соглашусь на ваше предложение даже ради спасения своей жизни. Я вас всегда считала подлецом, мистер Роков, но до настоящего времени я не знала, что кроме этого вы -- идиот! Краска гнева залила бледное лицо Рокова, и он угрожающе приблизился к ней. -- Мы увидим, кто из нас идиот! -- прошептал он. -- Вот когда я подчиню вас своей воле и когда ваше американское упрямство будет вам стоить всего, что вам дорого, даже жизни вашего ребенка, тогда вы заговорите иначе! Клянусь мощами св. Петра, я вырежу сердце мальчишки перед вашими глазами, и тогда вы узнаете, что значит оскорблять Николая Рокова! Джэн Клейтон гадливо отвернулась от него. -- Не распространяйтесь! -- сказала она. -- Зачем мне знать, до каких низостей может дойти ваша мстительная натура! Все равно вы не можете подействовать на меня ни угрозами, ни низкими поступками! Мой сын не может еще ничего решать сам, но я, его мать, могу с уверенностью сказать, что если бы ему было суждено дожить до зрелого возраста, он добровольно пожертвовал бы своей жизнью за честь матери. Поэтому, как сильно я ни люблю его, я не могу купить его жизнь такой ценой. Роков был взбешен. Он никак не ожидал, что эта женщина устоит перед такими угрозами. Что же еще могло заставить ее покориться его воле? Правду говоря, он ее ненавидел, ни о какой "любви" и речи быть не могло! Но в его планы входило показаться в Лондоне и других столицах Европы с женой лорда Грейстока как своей любовницей. Тогда чаша мщения была бы полна. С минуту он колебался. Но потом оглянулся и вдруг решился... Его злобное лицо передергивалось от бешенства. Как дикий зверь прыгнул он на нее и, сжимая ей горло своими пальцами, повалил ее на койку. В эту минуту дверь каюты с шумом отворилась. Роков вскочил и обернувшись, увидел повара. Маленькие глазки шведа выражали полнейшее бессмыслие, и он, как ни в чем не бывало, стал сервировать обед для леди Грейсток на маленьком столике каюты. Роков с яростью накинулся на него. -- Это что такое?! -- закричал он. -- Как ты смел войти без предупреждения? Убирайся вон! Повар обратил на Рокова свои водянистые глаза, бессмысленно улыбнулся и сказал: -- Я тумаю ветер скоро туть сильно. И он опять начал флегматично переставлять блюда и тарелки. -- Убирайся прочь, говорят тебе, или я выброшу тебя отсюда, болван! -- закричал Роков, угрожающе придвигаясь к шведу. Андерсен продолжал на него глядеть с ничего не выражающей идиотской улыбкой, но вдруг как бы невзначай схватился за рукоятку длинного острого ножа, висевшего сбоку. Роков внезапно остановился и замолчал. Затем он повернулся к Джэн Клейтон и сказал: -- Я даю вам время до завтрашнего дня обдумать ваш ответ на мое предложение. Если вы будете продолжать упрямиться, то завтра днем вся пароходная команда будет отправлена на берег. На пароходе останутся только я, Павлов, ваш сын и вы... И тогда вы можете стать свидетельницей смерти вашего сына. Он сказал это по-французски, чтобы повар не мог понять его, и быстро вышел из каюты. Едва он скрылся, Свэн Андерсен повернулся к леди Грейсток и, хитро улыбаясь, сказал: -- Он тумать я турак! Он сама турак! Я понимать францусски. Джэн Клейтон посмотрела на него с удивлением. Обычное бессмысленное выражение исчезло с его лица -- он весь преобразился. -- Значит, вы поняли, что он сказал? Андерсен осклабился: -- Та, я поняла! -- И вам известно все, что здесь происходило? Вы пришли меня защитить? -- Вы быль хороший ко мне, -- пояснил швед, -- а он обращаль со мной, как с собак. Я хочу помогать вам, леди. Я был западный берег много раз. -- Но как вы можете мне помочь, Свэн, -- спросила она, -- когда все эти люди против меня? Свэн Андерсен опять принял прежний вид. -- Я тумаю, ветер скоро туть сильно! С этими словами он повернулся и вышел из каюты. Джэн Клейтон сомневалась в способности повара оказать ей помощь; тем не менее она была ему глубоко благодарна за то одно, что он уже сделал для нее. Сознание, что среди всех этих негодяев она имела одного несомненного доброжелателя, было для нее первым лучом надежды на избавление. Весь этот день никто не являлся к ней, и только вечером Свэн принес ей ужин. Она пыталась втянуть его в разговор, хотела узнать что-нибудь о его планах, но он ограничился опять своим стереотипным бессмысленным пророчеством о погоде... Казалось, им овладела его обычная тупая бестолковость. Однако, немного погодя, когда он уходил из каюты с. пустыми блюдами, он еле слышно шепнул ей: -- Не раздевайтесь и сверните ваша одеяло. Я за вами скоро приду! Он хотел выскользнуть из каюты, но Джэн удержала его за рукав. -- Мой ребенок? -- спросила она. -- Где он? Я не могу уйти без него. -- Вы телайте, что я сказать! -- возразил Андерсен, нахмурив брови. -- Я вам хочу помогайт; не надо делайт глюпо! Он ушел. Джэн Клейтон опустилась на койку в полном отчаянии. Что ей делать? В уме у нее возникли смутные подозрения относительно намерений шведа. Не будет ли еще хуже, если она последует за ним? Она с силой сжала руки. Нет, даже в обществе самого дьявола не могло быть хуже, чем с Николаем Роковым! Ведь даже сам черт, по крайней мере, в английском представлении, имеет репутацию джентльмена. Она осталась одетой, как ей советовал швед. Одеяло ее было свернуто и перевязано крепким ремнем. Около полуночи послышался легкий стук в ее дверь. Быстро вскочив, она открыла задвижку. Дверь бесшумно распахнулась; на пороге показалась закутанная фигура шведа. В одной руке у него был сверток, похожий на одеяло. Он подошел к ней и прошептал: -- Несить это, но не телайт шум -- это ваша ребенка! Быстрые руки выхватили сверток у повара, и мать крепко прижала спящего ребенка к своей груди. Горячие слезы радости текли по ее щекам. Все ее существо содрогалось от невыразимого волнения. -- Идем! -- сказал Андерсен. -- Мало времени! Он взял ее сверток с одеялом и, захватив в коридоре у двери свой узел, осторожно повел Джэн к борту парохода. Здесь он взял ребенка к себе на руки и помог ей спуститься по веревочной лестнице в стоявшую внизу шлюпку. А затем быстро и бесшумно перерезал веревку, которой шлюпка была привязана и, нагнувшись над веслами, беззвучно поплыл к берегам Угамби. Андерсен греб сильно и уверенно. Лодка быстро скользила по воде. Из-за туч показалась луна, и путники увидели устье притока, впадающего в Угамби. К этой узкой речке швед и направил шлюпку. Джэн Клейтон мучил вопрос: куда он ее везет? Знакомо ли ему это место? Она не знала, что по своим обязанностям повара, швед уже был сегодня на этой речке, в маленькой деревушке; он покупал там у туземцев провизию и, воспользовавшись случаем, столковался с ними насчет бегства Джэн. Несмотря на то, что луна ярко светила, поверхность реки казалась совершенно темной. Гигантские деревья местами сплетались над серединой реки, образуя как бы густой и темный свод. Огромные ползучие растения вились причудливыми сплетениями вокруг толстых стволов до самого верха деревьев и ниспадали оттуда длинными прядями до самой поверхности реки. Река была спокойна, и тишина нарушалась лишь плеском весел да возней купающихся гиппопотамов: фыркая и пыхтя, неповоротливые животные ныряли с песчаной отмели в прохладную и темную глубину реки и плескались, словно купающиеся люди. Из густых джунглей с обоих берегов реки доносились жуткие ночные крики хищников: можно было различить бешеный вой гиены, рев пантеры и глухое рычанье льва. Кроме них слышались странные, непередаваемые звуки, которые Джэн не могла приписать какому-либо определенному ночному хищнику и которые, благодаря своей таинственности, казались ей сверхъестественными и необычайно жуткими. Она сидела на самой корме лодки, крепко прижав к груди своего ребенка. Близость и теплота маленького, нежного, беспомощного тельца пробуждали в ее сердце такую радость, какой она давно уже не чувствовала во все эти печальные дни. Она не знала, какая судьба ее ожидает. Новое, еще неведомое, тяжкое несчастье могло разразиться над ней, но сейчас она была счастлива и благодарила небо за этот, может быть, короткий миг, когда она могла вновь обнять своего ребенка. Она с лихорадочным нетерпением ожидала рассвета, чтобы увидеть милое личико своего маленького черноглазого Джека. Она напрягала свое зрение, стараясь разглядеть любимые ею черты, но все ее усилия были напрасны. Было около трех часов утра... Лодка внезапно зашелестела днищем по песку. Показался еле различаемый берег, и Андерсен причалил к отмели. Наверху при бледном лунном свете нелепо обрисовывались очертания туземных хижин, окруженных колючей изгородью -- бома. Андерсен громко позвал кого-то. Потом еще раз крикнул. Но лишь через некоторое время из деревни послышался ответный человеческий крик. Появление Андерсена отнюдь не было здесь неожиданностью. Его ждали. Но негры страшно боятся всяких звуков в ночной темноте. Швед помог Джэн Клейтон с ребенком выйти на берег, привязал лодку к небольшому кусту и, захватив одеяла, повел ее к изгороди. У ворот деревни они были встречены туземной женщиной. Это была жена предводителя, с которым Андерсен сговаривался днем. Она повела их к своей хижине, но Андерсен заявил, что они намерены устроиться на ночлег прямо под открытым небом. Швед объяснил Джэн, что хижины туземцев не отличаются чистотой и кишат разными насекомыми, а поэтому он и предпочел спать на земле. С непривычки и от пережитого волнения Джэн долго не могла заснуть на твердой земле: но сильное утомление взяло верх -- и, обняв ребенка, она, наконец, крепко заснула. Когда она проснулась, уже светало. Около нее столпилась куча любопытных туземцев -- большею частью мужчин. У негритянских племен сильный пол наделен любопытством в гораздо большей степени, чем женщины. Джэн Клейтон инстинктивно прижала крепче к себе ребенка, но вскоре она убедилась, что чернокожие ничуть не намереваются сделать зла ни ей, ни ребенку. Один из них предложил ей даже молока в каком-то грязном, закопченном сосуде. Доброе намерение глубоко тронуло ее, и она приветливо улыбнулась туземцу. Она взяла кувшин и, чтобы не обидеть чернокожего, поднесла молоко к губам, с трудом удерживая тошноту от противного запаха. Заметив это, Андерсен вывел ее из неловкого положения: он взял от нее кувшин, хладнокровно выпил молоко и, вернув кувшин туземцу, подарил ему за это несколько голубых бус, что привело дикаря в совершенное восхищение. Солнце ярко светило. Ребенок все еще спал, прикрытый от солнца одеялом, и Джэн с нетерпением ждала возможности взглянуть на любимое личико своего сына. Поодаль от нее Андерсен разговаривал с туземным предводителем. Последний что-то крикнул чернокожим, и те отошли от Джэн. Она невольно была поражена тем, что повар разговаривал с предводителем на туземном языке. Какой удивительный человек! Все время она считала его круглым невеждой и идиотом. Сегодня она узнала, что он говорит не только по-английски и по-французски, но знаком даже с языком дикарей западного берега Африки. До этого времени он казался ей хитрым, жестоким, не заслуживающим никакого доверия человеком. Сегодня он проявил себя совсем другим. Она даже не верила, что он служил ей из чисто благородных побуждений. Весьма возможно, что у него были другие планы и намерения, которых он пока еще не раскрывал. Раздумывая об этом, Джэн взглянула на него, на его хитрые глаза, на его отталкивающее лицо, и вдруг невольно вздрогнула. Что-то смутно шепнуло ей, что под такой отвратительной внешностью не могут скрываться высокие бескорыстные побуждения. Из свертка, лежавшего на ее коленях, раздался слабый писк. Ее сердце радостно затрепетало. Это был голос ее сына! Ребенок проснулся! Быстро отдернула она покрывало с личика ребенка; Андерсен стоял рядом и смотрел на нее. Он увидел, как она пошатнулась и, держа ребенка на вытянутых вперед руках, с глазами полными ужаса, пристально смотрела на маленькое лицо. А затем с жалобным стоном упала без сознания на землю. X ШВЕД Когда воины, сбившиеся в беспорядочную толпу около Тарзана и Шиты, увидели, что их "пляску смерти" прервала обыкновенная живая пантера, а не сверхъестественное чудовище, они ободрились. Перед их многочисленными копьями даже и свирепая Шита была неизбежно осуждена на смерть. Роков подстрекал предводителя поскорее закончить метание копий и хороводную пляску. Чернокожий властитель хотел уже приказать это своим воинам, но в это мгновение его взгляд случайно упал на необычайную группу, которая виднелась вдали. С криком ужаса он повернулся и пустился что было силы бежать. Удивленные воины оглянулись, завизжали и тоже побежали вслед за ним, толкая и давя друг друга. А за ними, тяжело переваливаясь, бежали чудовищные косматые фигуры обезьян, ярко озаряемые луной и колеблющимся светом догорающих костров. Дикий крик человека-обезьяны покрыл собою вопли чернокожих, и в ответ на этот боевой клич Шита и обезьяны бросились с ревом за беглецами. Некоторые из воинов остановились и повернулись к разъяренным животным, угрожая им копьями, но нашли кровавую смерть в объятиях страшных обезьян. "Пляска смерти" превратилась в другое, не менее страшное зрелище, в котором тоже царила и свирепствовала смерть. Но у нее теперь были уже другие жертвы -- и многочисленные, а не одна, как раньше! Когда вся деревня опустела и последний чернокожий скрылся в кустах, Тарзан созвал к себе свою дикую команду. Он с огорчением убедился, что никому, даже сравнительно понятливому Акуту, совершенно невозможно внушить мысль освободить его от веревок, привязывающих его к столбу. Потребуется, очевидно, слишком много времени, пока эта догадка осенит их неразвитый мозг, а за это время он все еще будет томиться, привязанный к столбу. И кто знает, что может теперь случиться. Разве не могут вернуться сюда и дикари, и белые, и разве у белых нет такой надежной защиты против животных, как ружья? Но даже если люди и не явятся сюда, он сам может умереть с голода раньше, чем тупоумные обезьяны сообразят, что нужно перегрызть веревки. Шита, конечно, еще меньше понимала это, чем обезьяны. Тем не менее Тарзан не мог не удивляться тем качествам, которые она уже проявила. Нельзя было сомневаться в ее действительной привязанности к Тарзану. После того, как чернокожие были прогнаны, она бродила с удовлетворенным видом взад и вперед у столба, терлась своими боками о ноги обезьяны-человека и мурлыкала, как довольный котенок. Тарзан был уверен, что она по собственному побуждению привела обезьян для его спасения. Он с любовной гордостью убеждался, что его Шита была воистину настоящим сокровищем. Отсутствие Мугамби немало беспокоило Тарзана. Он старался разузнать от Акута, что случилось с чернокожим? Были некоторые основания опасаться, что звери в его отсутствие напали на Мугамби и растерзали его. Но на все его расспросы Акут неизменно указывал молча назад, в том направлении, откуда они вышли из джунглей. И Тарзан терялся в догадках... Всю ночь он провел по-прежнему, крепко привязанный к столбу. С рассветом он, к своей досаде, убедился, что его опасения оправдались: из джунглей показались голые черные фигуры, они осторожно подкрадывались к дереву. Чернокожие возвращались! Наступал день. Им теперь казалось уж не так страшно, как ночью, схватиться со стаей зверей, выгнавших их так позорно из деревни. Борьба могла кончиться для чернокожих успешно: их было много; у них были длинные копья и отравленные стрелы. Нужно было только постараться победить суеверный страх. Спустя некоторое время, Тарзан заметил, что чернокожие стали действительно готовиться к нападению. Они собрались на полянке, как и вчера, раскрашенные, в перьях и украшениях, и начали дикий военный танец, потрясая своими копьями и испуская громкие боевые крики. Тарзан знал, что эти предварительные маневры обычно продолжаются до тех пор, пока чернокожие не доведут себя до исступления; тогда, раздраженные, бешеные, они уже не боятся ничего и кидаются прямо на врага. Он полагал, что при первом натиске они еще не прорвутся в деревню; их храбрость выдохнется, пока они добегут до ворот. Но вторая и третья попытки могут кончиться печально для Тарзана и его зверей! Действительно так и случилось! Взвинченные своей дикой пляской воины со страшным воем бросились сломя голову к деревне, но пробежали только до половины полянки: пронзительный, зловещий боевой клич человека-обезьяны привел их в такой ужас, что храбрость у них сразу выдохлась. Тогда они вернулись на прежнее место набираться нового запаса мужества. С полчаса они вновь завывали и скакали, чтобы поднять дух, а затем опять бросились дикой ордой на деревню. На этот раз они подошли уже к воротам деревни, но потерпели новую неудачу. Шита и чудовищные обезьяны храбро кинулись на них и вторично отогнали их в джунгли. Снова начались пляски и дикие взвизгивания. Тарзан не сомневался, что на этот раз они уже войдут в деревню и закончат свое кровавое дело, которое горстью решительных белых людей было бы доведено до успешного конца. Его приводила в отчаяние мысль, что спасение его было так близко и в то же время так недоступно и только потому, что его бедные дикие друзья не могли догадаться освободить его от пут! Но он не осуждал их: они сделали для него все, что могли. Он знал также, что и они умрут с ним в бесплодной попытке его защитить. Чернокожие готовились к последнему натиску. Несколько воинов вышли вперед и побуждали товарищей следовать за ними. Еще минута -- и вся орда хлынет через ворота в деревню. Тарзан думал в эти минуты о своем маленьком сыне. Он знал, что ребенок находится где-то здесь же, в этой дикой стране. Сердце отца разрывалось на части от тоски по любимому мальчику: он не может уже ни спасти его, ни облегчить мучения Джэн! О себе Тарзан не думал. Он считал себя уже погибшим. Эти минуты были последние в его жизни. Помощь пришла к нему слишком поздно и слишком неудачно. Никакой надежды на спасение больше уже не было. Чернокожие в третий раз бросились на деревню. Тарзан мысленно прощался с жизнью. Отвернувшись от бегущей орды дикарей, он стал смотреть на своих обезьян: одна из них показалась ему какой-то странной. Взгляд ее был неподвижно устремлен в одну точку. Тарзан посмотрел в том же направлении, и вдруг все в нем просияло и расцвело: с облегченным сердцем увидел он дюжую фигуру Мугамби; черный гигант во весь дух бежал к нему. Огромный чернокожий тяжело дышал от сильного утомления и нервного возбуждения. Собрав последние силы, он бросился к Тарзану и, когда первый из дикарей достиг ворот деревни, Мугамби мгновенно перерезал веревки, привязывавшие Тарзана к столбу. На главной улице вокруг костров лежали тела дикарей, убитых зверями в ночной схватке. Тарзан взял у одного из убитых копье и толстую дубину и, разминая быстрыми движениями затекшие члены, приготовился к бою. И во главе рычащей команды он и Мугамби встретили хлынувших в деревню дикарей. Долго и жестоко дрались противники, но в конце концов дикари все-таки потерпели поражение и были изгнаны из деревни. На их стороне было гораздо большая физическая сила, но при виде двух великанов, чернокожего и белого, сражающихся в обществе пантеры и чудовищных обезьян, их опять охватил панический суеверный ужас... В руки Тарзана попал один пленник. Его оставили в живых, и от него обезьяна-человек пытался узнать, что произошло с Роковым и его командой и куда они исчезли. Он обещал пленнику свободу за точные сведения, и перепуганный чернокожий рассказал все, что знал относительно Рокова. Рано поутру сегодня предводитель людоедов уговаривал белых вернуться в деревню, чтобы перебить ружейным огнем страшную звериную команду, но Роков выказал больше страха перед белым гигантом и его диковинными товарищами, чем сами чернокожие. Он ни за что не соглашался вернуться в деревню. У него были совсем другие намерения: он собрал своих людей, поспешил с ними к реке, и там они утащили несколько спрятанных туземных челноков, спустили их в воду и быстро уплыли вверх по реке. И Тарзану-обезьяне теперь приходилось снова пуститься на поиски своего сына и в погоню за его похитителем. День за днем они шли по почти необитаемой стране, и в конце концов Тарзан узнал, к крайнему своему огорчению, что они идут по ложному пути. Это было для него большим ударом. Ему вообще не везло: его немногочисленная команда еще уменьшилась: три обезьяны из племени Акута погибли в последней схватке с чернокожими. Теперь, считая самого Акута, оставалось всего пять больших обезьян. Сбившись с верного пути, Тарзан, конечно, не мог получить никаких сведений о тех трех белых, которые шли впереди Рокова. Кто были мужчина и женщина, он не мог ни от кого добиться, но что-то говорило ему, что ребенок был его сын, и мысль об этом заставляла его продолжать свои поиски. Он был уверен, что Роков гонится за этими тремя белыми, а потому, идя по следам Рокова, он мог добраться и до той второй партии и спасти сына от угрожающей ему опасности. Убедившись в том, что он потерял след Рокова, Тарзан решил, что ничего другого не остается, как вернуться назад, к тому месту, откуда он начал поиски. Он так и сделал и вновь добрался до места своей прежней стоянки на берегу реки. Тарзан предполагал, что Роков пошел на север. Вероятно, и те белые, которые шли с ребенком, свернули с реки в этом направлении. Однако он нигде не мог добыть точных сведений о том, что партия белых с его сыном действительно идут в северном направлении. Ни один туземец, которого ему приходилось расспрашивать, не видел и не слышал о них ничего, хотя почти все они так или иначе вступали в сношение с самим Роковым. Тарзану это казалось очень странным. Ему было очень нелегко добиваться общения с туземцами: уже один вид его спутников сразу обращал негров в бегство. Поневоле приходилось идти впереди одному, без зверей, и подстерегать в джунглях какого-нибудь случайного туземца, вовлекать его в беседу и подвергать допросу. Однажды, выследив одного такого бродячего туземца, он застиг его в тот момент, когда дикарь нацеливался копьем в какого-то раненого белого человека, лежащего в кустах у тропинки. Тарзан всмотрелся -- и пришел в крайнее изумление: он узнал этого белого человека. Это был повар с "Кинкэда"... Да, это был он! Его отталкивающие черты глубоко врезались в память Тарзана: близко сидящие водянистые глаза, хитрое выражение и свешивающиеся рыжие усы... Тарзану мгновенно пришло в голову, что повара не было в числе тех белых, которые были тогда в деревне с Роковым. Он их тогда всех видел, а этого человека не видел -- значит, это именно о нем упоминал Роков, когда мучил Тарзана моральной пыткой. И значит, в руках этого повара были жена и ребенок Тарзана! От сильного гнева у Тарзана ярко выступила на лбу широкая багровая полоса -- там, где был шрам от скальпа, сорванного с его черепа Теркозом много лет тому назад. Убить этого негодяя! Отомстить за жену! Но где оружие? Тарзан бросился на чернокожего и выбил у него из рук копье. Взбешенный дикарь выхватил нож и, повернувшись к Тарзану, вырвал копье обратно и в свою очередь кинулся на него. Лежащий в кустах раненый швед был свидетелем страшного поединка: голый чернокожий сражался врукопашную с полуобнаженным белым человеком, у которого единственным оружием были зубы и кулаки. Андерсен стал присматриваться к нему, и его глаза широко раскрылись от удивления. Этот рычащий и кусающийся зверь был не кто иной, как тот хорошо одетый и благовоспитанный английский джентльмен, который был пленником на борту "Кинкэда". Бой кончился. Вооруженный дикарь уступил страшной силе невооруженного белого человека. Тарзан убил своего противника, не пожелавшего сдаться. И швед увидел, как белый человек вскочил на ноги и, положив одну ногу на шею убитого врага, издал ужасающий победный клич обезьяны-самца. Андерсен содрогнулся от ужаса. Тарзан же, оставив поверженного дикаря, повернулся к шведу и крикнул: -- Где моя жена? Где ребенок? Андерсен хотел ответить, но внезапный припадок кашля помешал ему. Из груди его торчала стрела, и когда он закашлял, из пронзенного легкого хлынула горлом кровь. Тарзан молча ждал, когда раненый снова сможет говорить. Как величавый истукан стоял он перед беспомощным человеком. Он вырвет из него нужные ему сведения и затем убьет его! Кашель прекратился. Тарзан, наклонившись над раненым шведом, повторил: -- Жена и ребенок? Где они? Андерсен еле слышно прошептал: -- Мистер Роков браль их... -- Как вы сюда попали? -- продолжал Тарзан. -- Почему вы не с Роковым? -- Я бежаль с вашим жена и сын от Роков. Они поймаль нас. -- Что вы хотели сделать с ними и куда вы их дели? -- спросил Тарзан, глядя на него глазами, полными ненависти. -- Какое зло вы причинили моей жене и ребенку? Говорите скорее, или я разорву вас на клочья! Лицо Андерсена выразило полнейшее изумление: -- Я ничего им не делаль худо! Я хотел