за электрическими
фонариками. Хочу расширить границы пещеры, обрубив часть сталактитов".
x x x
"Еще немного спустя. Нашел любопытный мыльный камень длиной около шести
дюймов и шириной полтора. Очень отличается от местных пород -- зеленоватый;
непонятно, к какому периоду его отнести. Удивительно гладкий, правильной
формы. Напоминает пятиконечную звезду с отломанными краями и с насечками во
внутренних углах и в центре. Небольшое плавное углубление посередине.
Интересно, каково его происхождение и как он приобрел столь удивительную
форму? Возможно, действие воды. Кэрролл надеется с помощью линзы уточнить
его геологические особенности. На нем правильные узоры из крошечных точек.
Все время, пока мы изучали камень, собаки непрерывно лаяли. Кажется, он им
ненавистен. Нужно проверить, нет ли у него особого запаха. Следующее
сообщение отправлю после прихода Миллза с фонарями, когда мы продвинемся по
пещере дальше".
x x x
"22.15. Важное открытие. Оррендорф и Уоткинс, работая при свете фонарей
под землей, наткнулись на устрашающего вида экземпляр -- нечто
бочкообразное, непонятного происхождения. Может, растительного? Разросшиеся
морские водоросли? Ткань сохранилась, очевидно, под действием пропитавших ее
минеральных солей. Прочная, как кожа, местами удивительно гибкая. По бокам и
концам -- следы разрывов. Длина находки -- шесть футов, ширина -- три с
половиной; можно накинуть на каждый размер, учитывая потери, еще по футу.
Похоже на бочонок, а в тех местах, где обычно клепки,-- набухшие
вертикальные складки. Боковые обрывы -- видимо, более тонких стеблей --
проходят как раз посередине. В бороздах между складками -- любопытные
отростки, что-то вроде гребешков или крыльев; они складываются и
раскрываются, как веер. Все отростки в плохом состоянии, сильно попорчены,
кроме одного, он равняется почти семи футам. Видом странная особь напоминает
чудовищ из первобытной мифологии, в особенности легендарных Старцев из
"Некрономикона".
"Крылья этой твари перепончатые, остов их трубчатый. На концах каждой
секции видны крошечные отверстия. Поверхность ссохлась, и потому непонятно,
что находится внутри и что оторвалось. Нужно будет, вернувшись на базу, тут
же вскрыть этот таинственный организм. Пока не могу решить -- растение это
или животное? Многое, говорит в пользу того, что неизвестный организм
относится к древнейшему времени. В это трудно поверить. Заставил всех
обрубать сталактиты и искать другие экземпляры, подобные этому. Нашли еще
несколько костей с глубокими зарубками, но с этим можно подождать. Не знаю,
что делать с собаками. Они будто взбесились, остервенело лают на находку и
наверняка разорвали бы ее на куски, не удерживай мы их на расстоянии силой".
x x x
"23.30. Всем, всем' -- Дайеру, Пэбоди, Дугласу. Дело, можно сказать,
чрезвычайной важности. Пусть "Архкем" тут же свяжется с радиостанцией
Кингспорта. Отпечатки в архейском сланце принадлежат именно этому
бочкообразному "растению". Миллз, Будро и Фаулер нашли и других подобных
особей -- целых тринадцать штук -- в сорока футах от скважины. Они лежали
вперемешку с обломками тех гладких, причудливой формы мыльных камней: все
камни -- меньше предыдущих, тоже звездчатые, но без отбитых концов, разве
только покрошились немного".
"Из этих органических особей восемь сохранились превосходно, целы все
отростки. Все экземпляры извлекли из пещеры, предварительно отведя подальше
собак. Те их просто не выносят, так и заливаются истошным лаем. Прослушайте
внимательно точное описание нашей находки и для верности повторите. В
газетах оно должно появиться предельно точным.
Длина каждого экземпляра -- восемь футов. Само бочкообразное,
пяти-складочное тело равняется шести футам в длину и трем с половиной -- в
ширину. Ширина указывается в центральной части, диаметр же оснований -- один
фут. Все особи темно-серого цвета, хорошо гнутся и необычайно прочные.
Семифутовые перепончатые "крылья" того же цвета, найденные сложенными, идут
из борозд между складками. Они более светлого цвета, остов трубчатый, на
концах имеются небольшие отверстия. В раскрытом состоянии -- по краям
зубчатые. В центре тела, на каждой из пяти вертикальных, похожих на клепки,
складок -- светло-серые гибкие лапы-щупальца. Обвернутые в настоящий момент
вокруг тела, они способны в деятельном состоянии дотягиваться до предметов
на расстоянии трех футов -- как примитивная морская лилия с ветвящимися
лучами. Отдельные щупальца у основания -- трех дюймов в диаметре, через
шесть дюймов они членятся на пять щупалец, каждое из которых еще через
восемь дюймов разветвляется на столько же тонких, сужающихся к концу
щупалец- усиков -- так что на каждой " грозди" их оказывается по двадцать
пять.
Венчает торс светло-серая, раздутая, как от жабр, "шея ", на которой
сидит желтая пятиконечная, похожая на морскую звезду "головка", поросшая
жесткими разноцветными волосиками длиной в три дюйма..
Гибкие желтоватые трубочки длиной три дюйма свисают с каждого из пяти
концов массивной (около двух футов в окружности) головки. В самом центре ее
-- узкая щель, возможно, начальная часть дыхательных путей. На конце каждой
трубочки сферическое утолщение, затянутое желтой пленкой, под которой
скрывается стекловидный шарик с радужной оболочкой красного цвета --
очевидно, глаз.
Из внутренних углов головки тянутся еще пять красноватых трубочек,
несколько длиннее первых, они заканчиваются своего рода мешочками, которые
при нажиме раскрываются, и по краям круглых отверстий, диаметром два дюйма,
хорошо видны острые выступы белого цвета, наподобие зубов. По-видимому, это
рот. Все эти трубочки, волосики и пять концов головки аккуратно сложены и
прижаты к раздутой шее и торсу. Гибкость тканей при такой прочности --
удивительная.
В нижней части туловища находится грубая копия головки, но с другими
функциями. На светло-серой раздутой лжешее отсутствует подобие жабр, она
сразу переходит в зеленоватое пятиконечное утолщение, тоже напоминающее
морскую звезду.
Внизу также находятся прочные мускулистые щупальца длиной около четырех
футов. У самого туловища ширина их в диаметре составляет семь дюймов, но к
концу они утончаются, достигая не более двух с половиной дюймов, и переходят
в зеленоватую треугольную перепончатую "лапку" с пятью фалангами. Длина ее
-- восемь дюймов, ширина у "запястья" -- шесть. Эта лапа, плавник или нога,
словом, то, что оставило свой след на камне от тысячи до пятидесяти --
шестидесяти миллионов лет назад.
Из внутренних углов пятиконечного нижнего утолщения также тянутся
двухфутовые красноватые трубочки, ширина которых колеблется от трех дюймов у
основания до одного -- на конце. Заканчиваются они отверстиями. Трубочки
необычайно плотные и прочные и при этом удивительно гибкие.
Четырехфутовые щупальца с лапками, несомненно, служили для передвижения
-- по суше или в воде. Похоже, очень мускулистые. В настоящее время все эти
отростки плотно обвиты вокруг лжешеи и низа туловища -- точно так же, как и
в верхней части.
Не совсем уверен, к растительному или животному миру отнести это
существо, но скорее все же к животному. Может быть, это невероятно
продвинутая на пути эволюции морская звезда, не утратившая, однако, и
некоторых признаков примитивного организма. Свойства семейства иглокожих
налицо, хотя кое-что явно не согласуется.
При том что морское происхождение в высшей степени вероятно,
озадачивает наличие " крыла" (хотя оно могло помогать при передвижении в
воде), а также симметричное расположение отдельных частей, более
свойственное растениям с их вертикальной постановкой, в отличие от
горизонтальной -- у животных. Эта тварь находится у истоков эволюции,
предшествуя даже простейшим архейским одноклеточным организмам; это сбивает
с толку, когда задумываешься о происхождении таинственной находки.
Неповрежденные особи так напоминают некоторых существ из древней
мифологии, что нельзя не предположить, что когда-то они обитали вне
Антарктики. Дайер и Пэбоди читали "Некрономикон", видели жуткие рисунки
вдохновленного им Кларка Эштона Смита и потому понимают меня, когда я говорю
о Старцах -- тех, которые якобы породили жизнь на Земле не то шутки ради, не
то по ошибке. Ученые всегда считали, что прообраз этих Старцев -- древняя
тропическая морская звезда, фантастически преображенная болезненным
сознанием. Вроде чудовищ из доисторического фольклора, о которых писал
Уилмарт. Вспоминается культ Ктулху...
Материал для изучения огромный. Судя по всему, геологические пласты
относятся к позднему мелу или к раннему эоцену. Над ними нависают массивные
сталагмиты. Отколоть их стоит большого труда, но именно такая высокая
прочность препятствовала разрушению. Удивительно, как хорошо все здесь
сохранилось -- очевидно, благодаря близости известняка. Других интересных
находок пока нет -- возобновим поиски позже. Главное теперь -- переправить
четырнадцать крупных экземпляров на базу и уберечь их от собак, которые уже
хрипят от лая. Держать животных вблизи находок нельзя ни в коем случае.
Оставив трех человек стеречь собак, мы вдевятером без труда перевезем
драгоценные экземпляры на трех санях, хотя ветер сильный. Нужно сразу же
наладить воздушное сообщение с базой у залива и заняться транспортировкой
находок на корабль. Перед сном препарирую одну из особей. Жаль, нет здесь
настоящей лаборатории. Дайеру, должно быть, стыдно, что он возражал против
экспедиции на запад. Сначала открыли высочайшие в мире горы, а теперь вот и
это. Думаю, наши находки сделали бы честь любой экспедиции. Если это не так,
значит, я ничего не смыслю. Сделан большой вклад в науку. Спасибо Пэбоди за
его устройство, оно нам очень помогло при бурении, иначе мы не проникли бы в
пещеру. А теперь вы, на "Аркхеме", повторите дословно описание найденных
особей".
Трудно передать наши с Пэбоди чувства после получения этой радиограммы.
Ликовали и все наши спутники. Мактай торопливо переводил на английский
звуки, монотонно доносившиеся из принимающего устройства. Как только радист
Лейка закончил диктовку, Мактай аккуратно переписал все донесение. Все мы
понимали, что это открытие знаменует переворот в науке, и я сразу же после
того, как радист с "Аркхема" повторил описание находок, поздравил Лейка. К
этим поздравлениям присоединились Шерман, глава базы в заливе Мак-Мердо, и
капитан Дуглас от имени команды "Аркхема". Позже я как научный руководитель
экспедиции сказал несколько слов, комментируя это открытие. Радист "Аркхема"
должен был донести мои слова до мировой общественности. О сне, естественно,
никто и подумать не мог. Все находились в состоянии крайнего возбуждения, а
моим единственным желанием было как можно скорее оказаться в лагере Лейка.
Меня очень расстроило его известие, что ветер в горах усиливается, делая
воздушное сообщение на какое-то время невозможным.
Но через полтора часа мое разочарование вновь сменилось жгучим
интересом. Лейк в новых донесениях рассказывал, как все четырнадцать
экземпляров благополучно доставили в лагерь. Путешествие оказалось нелегким
-- находки оказались на удивление тяжелы: девять человек едва справились с
этим грузом. Для собак пришлось городить на безопасном от базы расстоянии
укрытие из снега. Предполагалось, что там их будут держать и кормить. Все
найденные экземпляры разложили на плотном снегу рядом с палатками, кроме
того, который Лейк отобрал для предварительного вскрытия.
Препарирование оказалось делом не столь легким, как могло на первый
взгляд показаться. Несмотря на жар, шедший от газолиновой горелки в наскоро
оборудованной под лабораторию палатке, обманчиво гибкая ткань выбранной,
хорошо сохранившейся и мускулистой особи нисколько не утратила своей
удивительной плотности. Лейк ломал голову, как сделать необходимые надрезы и
одновременно не нарушить внутренней целостности организма. Конечно, он
располагал еще семью абсолютно неповрежденными особями, но ему не хотелось
кромсать их без крайней надобности, не зная, обнаружатся ли в пещере другие.
В конце концов Лейк решил не вскрывать этот экземпляр, а, убрав его, занялся
тем, у которого хоть и сохранились звездчатые утолщения на концах, были
повреждения и разрывы вдоль одной из складок туловища.
Результаты, о которых тут же сообщили по радио, поражали и
настораживали. Говорить об особой тщательности и аккуратности вскрытия не
приходилось -- инструменты с трудом резали необычную ткань, но даже то
немногое, чего удалось достичь, приводило в недоумение и внушало
благоговейный страх. Вся биология подлежала теперь пересмотру: эта ткань не
имела клеточного строения. Однако организм принадлежал явно к органическому
миру, и, несмотря на солидный возраст -- около сорока миллионов лет,-- его
внутренние органы сохранились в идеальном виде. Одним из свойств этой
неизвестной формы жизни была неразрушаемая временем, необычайно плотная
кожа, созданная природой в процессе эволюции беспозвоночных на некоем
неведомом нам этапе. Когда Лейк приступил к вскрытию, влага в организме
отсутствовала, но постепенно, под влиянием тепла, у неповрежденной стороны
тела собралось немного жидкости с резким, отталкивающим запахом. Густую
темно-зеленую жижу трудно было назвать кровью, хотя она, очевидно, выполняла
ее функции. К тому времени все тридцать семь собак уже находились в загоне
-- не обустроенном, однако, до конца,-- но даже оттуда доносился их свирепый
лай. С распространением едкого запаха он еще более усилился.
Словом, предварительное вскрытие не только не внесло ясности, но,
напротив, напустило еще больше туману. Предположения о назначении внешних
органов неизвестной особи оказались правильными, и, видимо, были все
основания считать ее принадлежащей к животному миру, однако обследование
внутренних органов дало много свидетельств близости к растениям, и Лейк
окончательно растерялся. Таинственный организм имел системы пищеварения и
кровообращения, а также выбрасывал продукты отходов через красноватые трубки
у звездчатого основания. На первый взгляд, органы дыхания потребляли
кислород, а не углекислый газ; внутри обнаружились также специальные камеры,
где задерживался воздух; вскоре стало понятно, что кислородный обмен
осуществляли еще и жабры, а также поры кожи. Следовательно, Лейк имел дело с
амфибией, которая могла прожить долгое время без поступления кислорода.
Голосовые связки находились, видимо, в непосредственной связи с системой
дыхания, но имели такие отклонения от нормы, что делать окончательные выводы
не стоило. Отчетливая, артикулированная речь вряд ли была возможна, но
издавать трубные звуки разной высоты эта тварь вполне могла. Мускулатура
была развита даже чрезмерно.
Но особенно обескуражила Лейка невероятно сложная и высокоразвитая
нервная система. Будучи в некоторых отношениях чрезвычайно примитивной и
архаичной, эта тварь имела систему ганглиев и нервных волокон, свойственных
высокоразвитому организму. Состоящий из пяти главных отделов мозг был
удивительно развит, наличествовали и признаки органов чувств. К ним
относились и жесткие волосики на головке, хотя полностью уяснить их функцию
не удавалось -- ничего похожего 'у других земных существ не имелось.
Возможно, у твари было больше, чем пять чувств: Лейк с трудом представлял
себе поведение и образ жизни, исходя из известных стереотипов. Он полагал,
что встретился с высокочувствительным организмом, выполнявшим в первобытном
мире специализированные функции, вроде наших муравьев и пчел. Размножалась
тварь как бессемянные растения -- ближе всего к папоротникообразным: на
кончиках крыльев у нее образовывались споры -- происхождение ее явно
прослеживалось от талломных растений и проталлиев.
Причислить ее куда-либо было невозможно. Хотя внешне тварь выглядела
как морская звезда, но являлась несравненно более высоким организмом.
Обладая признаками растения, она на три четверти принадлежала к животному
миру. О ее морском происхождении говорили симметричные очертания и прочие
признаки, однако далее она развивалась в других направлениях. В конце концов
у нее выросли крылья, значит, не исключено, что эволюция оторвала ее от
земли. Когда успела она проделать весь этот сложный путь развития и оставить
свои следы на архейских камнях, если Земля в те далекие годы была совсем
молодой планетой? Это: невозможно уразуметь. Замечтавшийся Лейк припомнил
древние мифы о Старцах, прилетевших с далекой звезды и шутки ради, а о и по
ошибке, сотворивших здесь жизнь, припомнил он и фантастические рассказы
друга-фольклориста из Мискатоникского университета о живущих в горах тварях
родом из космоса.
Лейк, конечно, подумывал и о том, не могло ли на докембрийском камне
оставить следы существо более примитивное, чем лежащая перед ним особь, но
быстро отказался от такого легкого объяснения. Те следы говорили скорее о
более высокой организации. Размеры лженоги у позднейшей особи уменьшились,
да и вообще форма и строение как-то огрубились и упростились. Более того,
нервные волокна и органы вскрываемого существа указывали на то, что имела
место регрессия. Преобладали, к удивлению Лейка, атрофированные и
рудиментарные органы. Во всяком случае, для окончательных выводов
недоставало информации, и тогда Лейк вновь обратился к мифологии, назвав в
шутку найденных тварей Старцами.
В половине третьего ночи, решив на время прекратить работу и немного
отдохнуть, Лейк, накрыв рассеченную особь брезентом, вышел из палатки и с
новым интересом стал изучать неповрежденные экземпляры. Под лучами
незаходящего антарктического солнца они несколько обмякли, углы головок и
две или три трубочки немного распрямились, но Лейк не увидел в этом никакой
опасности, полагая, что процесс распада не может идти быстро при минусовой
температуре. Однако он сдвинул цельные экземпляры ближе друг к другу и
набросил на них свободную палатку, чтобы предохранить трофеи от прямых
солнечных лучей. Это к тому же умеряло неприятный едкий запах, который
необычайно возбуждал собак. Они чуяли его даже на значительном расстоянии:
за ледяными стенами, которые росли все выше и выше,-- над воздвижением этого
снежного убежища теперь трудилось вдвое больше человек. Со стороны могучих
гор подул сильный ветер, там, видимо, зарождалась буря, и Лейк для верности
придавил углы палатки тяжелыми льдинами. Зная, насколько свирепыми бывают
внезапные антарктические ураганы, все под руководством Этвуда продолжили
начатую ранее работу по укреплению снегом палаток, загона для собак и
сооруженных на скорую руку укрытий для самолетов. Лейка особенно тревожили
недостаточно высокие снежные стены этих укрытий, возводившихся в свободную
минуту, от случая к случаю, и он наконец бросил всю рабочую силу на решение
этой важнейшей задачи.
После четырех часов Лейк дал радиоотбой, посоветовав нам отправляться
спать; его группа, хорошо поработав, тоже немного отдохнет. Он перемолвился
несколькими теплыми словами с Пэбоди, еще раз поблагодарив того за
удивительное изобретение, без которого им вряд ли удалось бы совершить
открытие. Этвуд тоже дружески попрощался с нами. Я еще раз поздравил Лейка,
признав, что он был прав, стремясь на запад. Мы договорились о новой встрече
в эфире в десять утра. Если ветер утихнет, Лейк пошлет за нами самолет.
Перед сном я отправил последнюю сводку на "Аркхем", попросив с большой
осторожностью передавать эфир информацию о сенсациях дня. Слишком все
невероятно! Нам могли не поверить, нужны доказательства.
III
В ту ночь никто из нас не мог заснуть крепким сном, все мы поминутно
просыпались. Возбуждение было слишком велико, а тут еще ветер бушевал с
неимоверной силой. Его свирепые порывы заставляли нас задумываться, каково
же там, на базе Лейка, у подножья бесконечных неведомых хребтов, в самой
колыбели жестокого урагана. В десять часов Мактай был уже на ногах и
попытался связаться по рации с Лейком, но помешали атмосферные условия.
Однако нам удалось поговорить с "Аркхемом", и Дуглас сказал мне, что также
не смог вызвать Лейка на связь. Об урагане он узнал от меня -- в районе
залива Мак-Мердо было тихо, хотя в это верилось с трудом.
Весь день мы провели у приемника, прислушиваясь к малейшему шуму и
потрескиванию в эфире, и время от времени тщетно пытались связаться с базой.
Около полудня с запада налетел шквал, порывы безумной силы испугали нас --
не снесло бы лагерь. Постепенно ветер утих, лишь около двух часов
возобновился на непродолжительное время. После трех он окончательно
угомонился, и мы с удвоенной энергией стали искать Лейка в эфире. Зная, что
у него в распоряжении четыре радиофицированных самолета, мы не допускали
мысли, что все великолепные передатчики могут разом выйти из строя. Однако
нам никто не отвечал, и, понимая, какой бешеной силы мог там достигать
шквалистый ветер, мы строили самые ужасные догадки.
К шести часам вечера страх наш достиг апогея, и, посовещавшись по радио
с Дугласом и Торфинсеном, я решил действовать. Пятый самолет, оставленный
нами в заливе Мак-Мердо на попечение Шермана и двух матросов, находился в
полной готовности, оснащенный для таких вот крайних ситуаций. По всему было
видно, что момент наступил. Вызвав по радио Шермана, я приказал ему срочно
вылететь ко мне, взяв обоих матросов: условия для полета стали к этому
времени вполне благоприятными. Мы обговорили состав поисковой группы и
решили в конце концов отправиться все вместе, захватив также сани и собак.
Огромный самолет, сконструированный по нашему специальному заказу для
перевозки тяжелого машинного оборудования, позволял это сделать. Готовясь к
полету, я не прекращал попыток связаться с Лейком, но безуспешно.
Шерман вместе с матросами Гунарсонном и Ларсеном взлетели в половине
восьмого и несколько раз за время полета информировали нас, как обстоят
дела. Все шло хорошо. Они достигли нашей базы в полночь, и мы тут же
приступили к совещанию, решая, как действовать дальше. Было довольно
рискованно лететь всем в одном самолете над ледяным материком, не имея
промежуточных баз, но никто не спасовал. Это был единственный выход.
Загрузив часть необходимого в самолет, мы около двух часов ночи легли
отдохнуть, но уже спустя четыре часа снова были на ногах, заканчивая
паковать и укладывать вещи.
И вот 5 января в 7 часов 15 минут утра начался наш полет на север в
самолете, который вел пилот Мактай. Кроме него в самолете находились еще
десять человек, семь собак, сани, горючее, запас продовольствия, а также
прочие необходимые вещи, в том числе и рация. Погода стояла безветренная,
небо чистое, температура для этих мест не слишком низкая, так что особых
трудностей не предвиделось. Мы были уверены, что с помощью указанных Лейком
координат легко отыщем лагерь. Но дурные предчувствия нас не покидали: что
обнаружим мы у цели? Ведь радио по-прежнему молчало, никто не отвечал на
наши постоянные вызовы,
Каждый момент этого четырехчасового полета навсегда врезался в мою
память: он изменил всю мою жизнь. Именно тогда, в 54-летнем возрасте, я
навсегда утратил мир и покой, присущий человеку с нормальным рассудком и
живущему в согласии с природой и ее законами. С этого времени мы -- все
десятеро, но особенно мы с Денфортом -- неотрывно следили за фантомами,
таящимися в глубинах этого чудовищного искаженного мира, и ничто не заставит
нас позабыть его. Мы не стали бы рассказывать, будь это возможно, о наших
переживаниях всему человечеству. Газеты напечатали бюллетени, посланные нами
с борта самолета, в которых сообщалось о нашем беспосадочном перелете; о
встрече в верхних слоях атмосферы с предательскими порывами ветра; об
увиденной с высоты шахте, которую Лейк пробурил три дня назад на полпути к
горам, а также о загадочных снежных цилиндрах, замеченных ранее Амундсеном и
Бэрдом,-- ветер гнал их по бескрайней ледяной равнине. Затем наступил
момент, когда мы не могли адекватно передавать охватившие нас чувства, а
потом пришел и такой, когда мы стали строго контролировать свои слова, введя
своего рода цензуру.
Первым завидел впереди зубчатую линию таинственных кратеров и вершин
матрос Ларсен. Он так завопил, что все бросились к иллюминаторам. Несмотря
на значительную скорость самолета, горы, казалось, совсем не приближались;
это говорило о том, что они бесконечно далеки и видны только из-за своей
невероятной, непостижимой высоты. И, все же постепенно они мрачно вырастали
перед нами, застилая западную часть неба, и мы уже могли рассмотреть голые,
лишенные растительности и незащищенные от ветра темные вершины. Нас
пронизывало непередаваемое ощущение чуда, переживаемое при виде этих залитых
розоватым антарктическим светом громад на фоне облаков ледяной пыли,
переливающейся всеми цветами радуги.
Эта картина рождала чувство близости к некоей глубочайшей тайне,
которая могла вдруг раскрыться перед нами. За безжизненными жуткими
хребтами, казалось, таились пугающие пучины подсознательного, некие бездны,
где смешались время, пространство и другие, неведомые человечеству
измерения. Эти горы представлялись мне вместилищем зла -- хребтами безумия,
.дальние склоны которых обрывались, уходя в пропасть, за которой ничего не
было. Полупрозрачная дымка облаков, окутывающая вершины, как бы намекала на
начинающиеся за ними бескрайние просторы, на затаенный и непостижимый мир
вечной Смерти -- далекий, пустынный и скорбный.
Юный Денфорт обратил наше внимание на любопытную закономерность в
очертаниях горных вершин -- казалось, к ним прилепились какие-то кубики; об
этом упоминал и Лейк в своих донесениях, удачно сравнивая' их с призрачными
руинами первобытных храмов в горах Азии, которые так таинственно и странно
смотрятся на полотнах Рериха. Действительно, в нездешнем виде этого
континента с его загадочными горами было нечто рериховское. Впервые я
почувствовал это в октябре, завидев издали Землю Виктории, теперь прежнее
чувство ожило с новой силой. В сознании всплывали древние мифические образы,
беспокоящие и будоражащие. Как напоминало это мертвое пространство зловещее
плато Ленг, упоминаемое в старинных рукописях! Ученые посчитали, что оно
находилось в Центральной Азии, но родовая память человечества или его
предшественников уходит в глубины веков, и многие легенды, несомненно,
зарождались в землях, горах и мрачных храмах, существовавших в те времена,
когда не было еще самой Азии да и самого человека, каким мы его себе сейчас
представляем. Некоторые особенно дерзкие мистики намекали, что дошедшие до
нас отрывки Пнакотических рукописей созданы до плейстоцена, и предполагали,
что последователи Цатогуа не являлись людьми так же, как и сам Цатогуа. Но
где бы и в какое время ни существовал Ленг, это было не то место, куда бы я
хотел попасть, не радовала меня и мысль о близости к земле, породившей
странных, принадлежавших непонятно к какому миру чудовищ -- тех, о которых
упоминал Лейк. Как сожалел я в эти минуты, что некогда взял в руки
отвратительный "Некрономикон" и подолгу беседовал в университете с
фольклористом Уилмартом, большим эрудитом, но крайне неприятным человеком.
Это настроение не могло не усилить мое и без того неприязненное
отношение к причудливым миражам, рожденным на наших глазах изменчивой игрой
света, в то время как мы приближались к хребтам и уже различали холмистую
местность предгорий. За прошедшие недели я видел не одну дюжину полярных
миражей, и некоторые не уступали нынешнему в жутком ирреальном
правдоподобии. Но в этом, последнем, было что-то новое, какая-то потаенная
угроза, и я содрогался при виде поднимающегося навстречу бесконечного
лабиринта из фантастических стен, башен и минаретов; сотканных из снежной
пыли.
Казалось, перед нами раскинулся гигантский город, построенный по
законам неведомой человечеству архитектуры, где пропорции темных как ночь
конструкций говорили о чудовищном надругательстве над основами геометрии.
Усеченные конусы с зазубренными краями увенчивались цилиндрическими
колоннами, кое-где вздутыми и прикрытыми тончайшими зубчатыми дисками; с
ними соседствовали странные плоские фигуры, как бы составленные из множества
прямоугольных плит, или из круглых пластин, или пятиконечных звезд,
перекрывавших друг друга. Там были также составные конусы и пирамиды,
некоторые переходили в цилиндры, кубы или усеченные конусы и пирамиды, а
иногда даже в остроконечные шпили, сбитые в отдельные группки -- по пять в
каждой. Все эти отдельные композиции, как бы порожденные бредом, соединялись
воедино на головокружительной высоте трубчатыми мостиками. Зрелище подавляло
и ужасало своими гигантскими размерами. Миражи такого типа не являлись
чем-то совершенно новым: нечто подобное в 1820 году наблюдал и даже делал
зарисовки полярный китобой Скорсби, но время и место усугубляли впечатление:
глядя на неведомые горы, возвышавшиеся темной стеной впереди, мы не
забывали, какие странные открытия совершили здесь наши друзья, а также не
исключали, что с ними, то есть с большей частью нашей экспедиции, могло
приключиться несчастье. Естественно, что в мираже нам чудились потаенные
угроза и беспредельное зло.
Когда мираж начал расплываться, я не мог не почувствовать облегчения,
хотя в процессе исчезновения все эти зловещие башенки и конусы принимали на
какое-то время еще более отвратительные, неприемлемые для человека формы.
Когда мираж растаял, превратившись в легкую дымку, мы снова обратили свой
взор к земле и поняли, что наш полет близится к концу. Горы взмывали ввысь
на головокружительную высоту, словно крепость неких гигантов, а их
удивительная геометрическая правильность улавливалась теперь с поразительной
четкостью простым, не вооруженным биноклем глазом. Мы летели над самым
предгорьем и различали среди льда, снежных наносов и открытой земли два
темных пятна -- по-видимому, лагерь Лейка и место бурения. Еще один подъем
начинался примерно через пять-шесть миль, образуя нижнюю гряду холмов,
оттеняющих грозный вид пиков, превосходящих самые высокие вершины Гималаев.
Наконец Роупс, студент, сменивший Мактая у штурвала самолета, начал
снижение, направляя машину к левому большому "пятну", где, как мы считали,
располагалась база. Мактай же тем временем послал в эфир последнее, еще не
подвергшееся нашей цензуре, послание миру.
Не сомневаюсь, что все читали краткие, скупые бюллетени о ходе наших
поисковых работ. Через несколько часов после посадки мы в осторожных
выражениях сообщили о гибели всей группы Лейка от пронесшегося здесь прошлым
днем или ночью урагана. Были найдены трупы десяти человек, не могли отыскать
лишь тело молодого Гедни. Нам простили отсутствие подробностей, объяснив его
шоком от трагедии, и поверили, что все одиннадцать трупов невозможно
перевезти на корабль из-за множества увечий, причиненных ураганным ветром. Я
горжусь тем, что даже в самые страшные минуты, обескураженные и потрясенные,
с перехваченным от жуткого зрелища дыханием, мы все же нашли в себе силы не
сказать всей правды. Мы недоговаривали самого главного, я и теперь не стал
бы ворошить прошлое, если бы не возникла необходимость предупредить
смельчаков о предстоящих им кошмарных встречах,
Ураган действительно произвел бесчисленные разрушения. Трудно сказать,
удалось бы людям выжить, не будь еще одного вмешательства в их судьбы. Вряд
ли. На нашу экспедицию еще не обрушивался такой жестокий ураган, который бы
в ярости швырял и крошил ледяные глыбы. Один ангар -- все здесь не очень-то
подготовили к подобным стихийным бедствиям -- был просто стерт в порошок, а
буровая вышка разнесена вдребезги. Открытые металлические части самолетов и
буровой техники ледяной вихрь отполировал до ослепительного блеска, а две
небольшие палатки, несмотря на высокие снежные укрепления, валялись,
распластанные на снегу. С деревянного покрытия буровой установки полностью
сошла вся краска, от ледяной крошки оно было сплошь выщерблено. К тому же
ветер замел все следы. Мы также не нашли ни одного цельного экземпляра
древнего организма -- с собой увезти нам было нечего. В беспорядочной куче
разных обломков нашлось несколько любопытных камней, среди них диковинные
пятиконечные кусочки зеленого мыльного камня с еле заметными точечными
узорами, ставшими предметом споров и разных толкований, а также некоторое
количество органических остатков, в том числе и кости со странными
повреждениями.
Ни одна собака не выжила; почти полностью разрушилось и спешно
возведенное для них снежное убежище. Это можно было приписать действию
урагана, хотя с подветренной стороны укрытия остались следы разлома,--
возможно, обезумевшие от страха животные вырвались наружу сами. Все трое
саней исчезли; мы объяснили пропажу тем, что бешеный вихрь унес их в
неизвестном направлении. Буровая машина и устройство по растапливанию льда
совсем вышли из строя, о починке не могло быть и речи, мы просто спихнули их
в яму -- "ворота в прошлое", как называл ее Лейк. Оставили мы в лагере и два
самолета, больше других пострадавшие при урагане, тем более что теперь у нас
было только четыре пилота -- Шерман, Денфорт, Мактай и Роупс, причем перед
отлетом Денфорт пребывал в состоянии такого тяжелого нервного расстройства,
что допускать его к пилотированию ни в коем случае не следовало. Все, что мы
смогли отыскать -- книги, приборы и прочее снаряжение,-- тоже загрузили в
самолет. Запасные палатки и меховые вещи либо пропали, либо находились в
негодном состоянии.
Около четырех часов дня, совершив облет местности на небольшой высоте в
надежде отыскать Гедни и убедившись, что он бесследно исчез, мы послали на
"Аркхем" осторожное, обдуманное сообщение. Полагаю, благодаря нашим
стараниям оно получилось спокойным и достаточно обтекаемым, поскольку все
сошло как нельзя лучше. Подробнее всего мы рассказали о волнениях наших
собак при приближении к загадочным находкам, что и следовало ожидать после
донесений бедняги Лейка. Однако, помнится, не упомянули, что они приходили в
такое же возбуждение, обнюхивая странные зеленоватые камни и некоторые
другие предметы среди всеобщего развала в лагере и на месте бурения:
приборы, самолеты, машины были разворочены, отдельные детали сорваны
яростным ветром -- казалось, и ему не чуждо было любопытство.
О четырнадцати неведомых тварях мы высказались очень туманно. И это
простительно. Сообщили, что на месте оказались только поврежденные
экземпляры, но и их хватило, чтобы признать описание бедняги Лейка абсолютно
точным. Было нелегко скрывать. Наши истинные эмоции поэтому поводу, а также
не называть точных цифр и не упоминать, где мы обнаружили вышеназванные
экземпляры. Между собой мы уже договорились ни словом не намекать на
охватившее, по-видимому, группу Лейка безумие. А чем еще, как не безумием,
можно было объяснить захоронение шести поврежденных тварей -- в стоячем
положении, в снегу, под пятиугольными ледяными плитами с нанесенными на них
точечными узорами, точь-в-точь повторяющими узоры на удивительных
зеленоватых мыльных камнях, извлеченных из мезозойских или третичных
пластов. А восемь цельных экземпляров, о которых упоминал Лейк, сгинули
бесследно.
Мы с Денфортом постарались также не будоражить общественное мнение,
сказав лишь несколько общих слов о жутком полете над горами, которое
предприняли на следующее утро. С самого начала было ясно, что одолеть эти
высоченные горы сможет только почти пустой самолет, поэтому на разведку
полетели лишь мы двое, что спасло других от немыслимых испытаний. Когда мы в
час ночи вернулись на базу, Денфорт был на грани истерики, но кое-как держал
себя в руках. Я легко убедил его никому не показывать наши записи и рисунки,
а также прочие вещи, которые мы попрятали в карманы, и повторять всем только
то, что мы: решили сделать достоянием общественности. И еще -- подальше
упрятать пленки и проявить их позже, в полном уединении. Так что мой рассказ
явится неожиданностью не только для мировой общественности, но и для бывших
тогда вместе с нами участников экспедиции -- Пэбоди, Мактая, Роупса, Шермана
и других. Денфорт оказался еще большим молчуном, чем я: он видел или думает,
что видел, нечто такое, о чем не говорит даже мне.
Как известно, в своем отчете мы упоминали о трудном взлете; затем
подтвердили предположение
Лейка, что высочайшие вершины состоят из сланцевых и прочих древних
пород и окончательно сформировались к середине команчского периода; еще раз
упомянули о прилепившихся к склонам кубических фигурах необычно правильной
формы, напоминающих крепостные стены; сообщили, что, судя по виду расщелин,
здесь имеются и вкрапления известняка; предположили, что некоторые склоны и
перешейки вполне преодолимы для альпинистов, если штурмовать их в подходящий
сезон, и наконец объявили, что по другую сторону загадочных гор раскинулось
поистине безграничное плато столь же древнего происхождения, как и сами
горы,-- высотой около двадцати тысяч футов над уровнем моря, с поверхностью,
изрезанной скальными образованиями, проступающими под ледяной коркой,-- оно
плавно повышается, подходя к вертикально взмывающей, высочайшей в мире
горной цепи.
Эта информация в точности соответствовала действительности и вполне
удовлетворила всех на базе. Наше шестнадцатичасовое отсутствие -- гораздо
большее, чем того требовали полет, посадка, беглая разведка и сбор
геологических образцов,-- мы объяснили изрядно потрепавшим нас встречным
ветром, честно признавшись, что совершили вынужденную посадку на дальнем
плато. К счастью, рассказ наш выглядел вполне правдиво и достаточно
прозаично: никому не пришло в голову последовать нашему примеру и совершить
еще один разведывательный полет. Впрочем, всякий, кто надумал бы полететь,
встретился бы с решительным сопротивлением с моей стороны, не говоря уж о
Денфорте. Пока мы отсутствовали, Пэбоди, Шерман, Роупс, Мактай и Уильямсон
работали как каторжные, восстанавливая два лучших самолета Лейка, система
управления которых была повреждена каким-то непостижимым образом.
Мы решили загрузить самолеты уже на следующее утро и немедленно
вылететь на нашу прежнюю базу. Конечно, это был основательный крюк на пути к
заливу Мак-Мердо, но прямой перелет через неведомые просторы мертвого
континента мог быть чреват новыми неожиданностями. Продолжение исследований
не представлялось возможным из-за трагической гибели наших товарищей и
поломки буровой установки. Испытанный ужас и неразрешимые сомнения, которыми
мы не делились с внешним миром, заставили нас покинуть этот унылый край,
где, казалось, навеки воцарилось безумие.
Как известно, наше возвращение на родину прошло благополучно. Уже к
вечеру следующего дня, а именно 27 января, мы, совершив быстрый
беспосадочный перелет, оказались на базе, а 28-го переправились в лагерь у
залива Мак-Мердо, сделав только одну кратковременную остановку из-за
бешеного ветра, несколько сбившего нас с курса. А' еще через пять дней
"Аркхем" и "Мискатоник" с людьми и оборудованием на борту, разламывая
ледяную корку, вышли в море Росса, оставив с западной стороны Землю Виктории
и насмешливо ощерившиеся нам вослед громады гор на фоне темного грозового
неба. Порывы и стоны ветра преображались в горах в странные трубные звуки,
от которых у меня замирало сердце. Не прошло и двух недель, как мы
окончательно вышли из полярных вод, вырвавшись наконец из плена этого
проклятого наводненного призраками царства, где жизнь и смерть, пространство
и время вступили в дьявольский противоестественный союз задолго