Говард Ф.Лавкрафт, Огэст Дерлет. Тень в мансарде
Мой двоюродный дед Урия Гаррисон был не из тех людей, кому вам
захотелось бы стать поперек дороги -- вечно угрюмый, темнолицый, с косматыми
бровями и копной жестких черных волос, он являлся неизменным и весьма
деятельным участником всех моих детских ночных кошмаров. Мне довелось
встречаться с ним лишь в очень юном возрасте. Позднее он и мой отец крупно
повздорили по какому-то поводу, и вскорости отец умер -- умер внезапно и
странно, задохнувшись в собственной постели за сотню миль от Аркхэма, где
жил двоюродный дед. Моя тетка София открыто порицала последнего и после
этого прожила недолго -- бедняжка свалилась с лестницы, запнувшись о
какое-то невидимое препятствие. Кто знает, сколько еще людей подобным же
образом поплатились за собственную неосторожность? Рассказы о темных силах,
с которыми якобы знался Урия Гаррисон, передавались из уст в уста с оглядкой
и только опасливым шепотом.
Я не берусь судить, в какой степени эти рассказы имели под собой
реальные основания, а в какой были всего лишь пустыми злонамеренными
сплетнями. Никто из членов нашей семьи не виделся с ним после смерти отца, а
моя мать с тех пор и до конца своих дней питала к родному дяде глубокую
неприязнь, даже ненависть; но при этом она никогда не забывала о его
существовании. Не забывал и я -- как его самого, так и его старинный особняк
на Эйлсбери-Стрит, в той части Аркхэма, что лежит на южном берегу реки
Мискатоник неподалеку от известного Пригорка Палача с его заросшим вековыми
деревьями кладбищем. Ручей, берущий начало на этом пригорке, протекает через
земли моего деда, также почти сплошь занятые лесом. Он жил один в своей
обширной усадьбе, если не считать какой-то женщины, которая -- как правило,
по ночам -- делала уборку в доме. Я хорошо помнил эти комнаты с высокими
потолками, небольшие окна, из которых в большинстве случаев были видны
только густые заросли деревьев и кустарника; помнил полукруглый оконный
проем над входной дверью и вечно запертую глухую мансарду, куда почему-то
никто не решался заходить в дневное время и где строго запрещалось
появляться с лампой или свечой после наступления темноты. Дома, подобные
этому, не могут не оставить след в детском сознании, и, действительно, все
время, пока я в нем жил, меня тревожили странные фантазии, а порой и
кошмарные сновидения, спасаясь от которых, я обычно бежал в мамину спальню.
В одну из таких ужасных ночей я, свернув по ошибке не в тот коридор,
наткнулся на дедушкину экономку; мы молча уставились друг на друга, ее
неподвижное лицо не выражало никаких эмоций -- мне оно показалось как бы
висящим в бесконечной дали пустого пространства. Оправившись от первого
потрясения, я развернулся и бросился наутек, подгоняемый новым кошмаром
вдобавок к тем, что увидел во сне.
Я никогда не скучал по своему двоюродному деду. Мы не были с ним особо
близки в ту пору, когда я жил в его доме; позднее же наши контакты сводились
к ежегодной отправке мною двух коротких поздравительных открыток -- в день
рождения старика и на Рождество, -- которые неизменно оставлялись им без
ответа.
Тем большим сюрпризом явилось для меня сообщение о том, что именно я по
завещанию унаследовал всю его собственность, причем без каких-либо условий и
оговорок, кроме разве что одного пункта, который обязывал меня провести
летние месяцы первого года после смерти Урии Гаррисона в его усадьбе.
Выполнение этой стариковской причуды не должно было доставить мне особых
хлопот -- он недаром предусмотрительно упомянул о летних месяцах, прекрасно
зная, что в остальное время я буду занят своей преподавательской работой
вдали от Аркхэма.
Я не делал секрета из своих планов относительно этого неожиданного
наследства. Аркхэм к тому времени заметно разросся, и городская черта,
некогда удаленная от дедовского дома, ныне подошла к нему почти вплотную,
так что в желающих приобрести эту землю недостатка не было. Я не питал
особой любви к Аркхэму, хотя он и представлял для меня определенный интерес
благодаря своей старинной архитектуре, в которой, казалось, оживали
новоанглийские легенды двухвековой давности. В любом случае, перебираться
сюда надолго я не собирался. Но прежде, чем продать усадьбу старого
Гаррисона, я должен был, согласно условиям завещания, провести в ней три
летних месяца.
И вот в июне 1928 года я -- невзирая на протесты и просьбы своей
матери, уверявшей, что над Урией Гаррисоном и всей его собственностью
тяготеет какое-то ужасное проклятье -- переселился в старый дом на
Эйлсбери-Стрит. Мне не потребовалось много времени для обустройства -- по
приезде из Братлборо я застал в доме чистоту и порядок. Очевидно, старой
экономке в свое время были даны соответствующие указания.
Разъяснения на этот счет я надеялся получить у мистера Сэлтонстолла,
поверенного в делах моего двоюродного деда, к которому я направился, дабы
изучить все подробности завещания. Однако престарелый адвокат, по сей день
сохранивший приверженность к высоким воротничкам и строгим черным костюмам,
отговорился полным неведением.
-- Я никогда не бывал внутри дома, мистер Дункан, -- сказал он. -- Если
ваш дед распорядился содержать дом в порядке, он должен был передать кому-то
второй ключ. У меня имелся только один -- тот самый, что я переслал вам. О
существовании других ключей от дома мне ничего не известно.
Что касалось последней воли Урии Гаррисона, то здесь все было предельно
ясно. Я должен был провести в доме три месяца -- июнь, июль и август -- либо
девяносто дней с момента моего приезда, если дела задержат меня в Братлборо
после первого июня. Никаких иных условий, ограничивающих мою свободу
действий, в завещании указано не было -- в том числе и запрета на посещение
таинственной мансарды.
-- Первое время у вас, возможно, будут нелады с соседями, --
предупредил меня мистер Сэлтонстолл. -- Ваш двоюродный дед был человеком
странным и малоприятным в общении. Он не позволял никому появляться вблизи
дома, соседи же, в свою очередь, порвали с ним знакомство -- в последние
годы он практически не выходил за пределы усадьбы, если не считать
регулярных прогулок на старое кладбище. Злые языки поговаривали, что он
предпочитает компанию мертвецов обществу живых людей.
-- А как он выглядел в последнее время? -- спросил я.
-- Вы же знаете, это был очень крепкий, энергичный старик, -- сказал
адвокат, -- но, как это часто бывает, однажды заболев, он очень быстро сдал
и умер неделю спустя. "Умер от старости", как заявил местный доктор, не
найдя иного определения для диагноза.
-- А его рассудок?
Сэлтонстолл натянуто улыбнулся.
-- Ну, мистер Дункан, коль уж речь зашла о его рассудке, вам должно
быть известно, что у людей имелись на сей счет серьезные сомнения. Взять
хотя бы его интерес к ведьмам, колдовству и прочей демонической дребедени.
На одно только исследование Салемского процесса он истратил целую кучу
денег. Впрочем, вы и сами убедитесь, когда заглянете в его библиотеку -- она
забита книгами подобного сорта. А в остальном, если не брать во внимание эти
его причуды, он был достаточно разумным, я бы даже сказал, расчетливым
человеком.
Судя по этому описанию, Урия Гаррисон нисколько не изменился с того
времени, когда я видел его последний раз, еще в далеком детстве. Не
изменился и дом. При виде его мне почему-то пришло в голову сравнение с
кучкой сгрудившихся под дождем людей, напряженно вглядывающихся вдаль,
откуда вот-вот должен появиться почтовый дилижанс -- именно дилижанс,
поскольку никакое другое, более современное средство передвижения не
вязалось с этим двухсотлетним домом, где по сей день отсутствовали такие
обычные ныне вещи„как электрическое освещение и водопровод. За
исключением мебели и кое-каких элементов отделки, старое здание не
представляло ни малейшей ценности -- дело было в самом земельном участке, к
которому с каждым годом все ближе придвигались городские кварталы.
Старинная мебель из вишневого, орехового и красного дерева сравнительно
неплохо сохранилась, и я был почти уверен в том, что Рода -- моя невеста --
пожелает перевезти ее в наш новый дом, который я намеревался построить на
средства, вырученные от продажи аркхэмской усадьбы. Наших совместных доходов
-- я работал на факультете английского языка и литературы, а Рода
преподавала филологию и археологию -- вполне хватило бы на содержание
приличного особняка.
Я решил, что в течение трех месяцев как-нибудь проживу без
электричества и водопровода; труднее было обойтись без телефона, поэтому я в
первый же день отправился в Аркхэм и договорился о скорейшем проведении в
усадьбу телефонной линии. По пути я завернул на телеграф и отправил послания
моей матери и Роде, в которых сообщил о своем благополучном вселении в дом
Гаррисона и, кроме того, пригласил Роду прикхать сюда на досуге и осмотреть
мою новообретенную собственность. Плотно пообедав в ресторане, я закупил еще
кос-каких продуктов, не желая возиться с растопкой старинной кухонной плиты,
и поехал обратно в свою временную резиденцию.
В то время я работал над докторской диссертацией и захватил с собой
необходимые книги и документы; кроме того, к моим услугам была библиотека
Мискатоникского университета, расположенного всего лишь в миле от усадьбы --
там я мог найти все недостающие сведения о Томасе Харди и топографии
Уэссекса. Просидев за работой до вечера, я почувствовал усталость и
отправился в спальню деда, которая, в отличие от комнаты для гостей,
находилась на втором этаже. Так завершился первый день моего пребывания в
доме Урии Гаррисона.
II
Рода приятно удивила меня, приехав уже на следующий день -- без
предварительного уведомления, сама за рулем двухместного родстера. Рода
Прентис -- это чопорное имя никак не шло столь жизнерадостной и энергичной
девушке. Я не слышал шума двигателя и скрипа отворяемой двери и вздрогнул от
неожиданности, когда в холле раздался знакомый голос:
-- Адам! Ты здесь?
Выйдя из кабинета, где я сидел за книгами -- при свете лампы, поскольку
день был пасмурным и надвигалась гроза -- я увидел ее: дождевые капли
блестели в распущенных по плечам светлых волосах, тонкие губы были
полуоткрыты, а голубые глаза с любопытством оглядывали обстановку дома.
Обнимая свою невесту, я почувствовал, как по телу ее пробежала легкая
дрожь.
-- Неужели ты должен будешь три месяца жить в этом доме?! -- вскричала
она.
-- Он как будто специально предназначен для написания докторских
диссертаций, -- улыбнулся я. -- Здесь никто меня не беспокоит.
-- Но меня беспокоит сам дом, -- сказала Рода с необычной для нее
мрачной серьезностью. -- Здесь как-то жутко.
-- Все, что было здесь жуткого, теперь уже мертво. Я говорю о своем
двоюродном деде. Когда он был жив, этот дом и впрямь казался мне средоточием
зла.
-- Он кажется таким и сейчас.
-- Ты что, действительно веришь в призраков?
Она хотела сказать что-то еще, но я сменил тему разговора.
-- Ты подоспела как раз к обеду. Едем в Аркхэм, там неподалеку от
Французского Холма есть очень приличный старомодный ресторанчик.
Она промолчала, хотя по се нахмуренным бровям я видел, что ей не
терпится высказать какую-то мысль. За обедом ее настроение улучшилось, и мы
добрых два часа просидели в ресторане, говоря о своей работе и о наших
планах на будущее. По возвращении в усадьбу я предоставил Роде на ночь
комнату для гостей, которая находилась как раз под моей спальней, так что
она могла просто постучать в потолок, если ей, как я выразился, "будут
слишком уж досаждать всякие призраки".
Шутки шутками, но я и впрямь почувствовал, как после приезда моей
невесты в атмосфере дома появилась какая-то напряженность. Казалось, дом
освободился от спячки и теперь внимательно следил за каждым моим шагом,
словно был осведомлен о моих намерениях продать дедовскую собственность и
догадывался об опасности, грозившей ему в этом случае, ибо новый владелец
почти наверняка распорядился бы о его сносе. Ощущение это необъяснимым
образом завладевало мной, усиливаясь на протяжении всего вечера. Впрочем,
если подумать, здесь не было ничего особо странного -- любой дом с годами
накапливает своего рода энергию, получая ее от людей, которые поколение за
поколением живут и умирают в его стенах. Соответственно, чем старше дом, тем
сильнее проявляется его энергетическое поле. Именно обилие старинных зданий
придаст Аркхэму его неповторимую атмосферу, и дело здесь не только в
архитектуре города, но и в людях, чьи дела, помыслы и судьбы наложили
незримый отпечаток на дома и вещи, окружавшие их при жизни.
В этот момент мои мысли приняли иной оборот -- а что, если тревожившие
меня ощущения были вызваны не просто импульсивной реакцией Роды на мрачную
обстановку дома, а самим фактом ее появления здесь, ускорившим развитие
событий, которые при иных обстоятельствах подготавливались бы исподволь,
медленно и незаметно?..
Было уже довольно поздно, когда мы разошлись по своим комнатам. Я уснул
почти сразу, благо дом находился в стороне от проезжей дороги; кроме того,
насколько я успел заметить, здесь никогда не было шорохов и скрипов, обычных
для большинства старых домов. Засыпая, я слышал, как Рода внизу беспокойно
ходит по комнате -- она еще не ложилась.
Далеко за полночь я внезапно открыл глаза.
Несколько секунд я лежал неподвижно, силясь понять, что послужило
причиной моего пробуждения. Звуки собственного дыхания? Чье-то постороннее
присутствие? Или то и другое вместе?
Я вытянул руку и тотчас наткнулся -- ошибки быть не могло -- на
обнаженную женскую грудью. Одновременно я почувствовал рядом с собой жаркое
прерывистое дыхание -- еще миг, и кровать опустела, и я скорее угадал, чем
услышал, как кто-то открыл дверь и вышел прочь из моей спальни.
Окончательно проснувшись, я сбросил легкую простыню -- ночь была душной
и влажной, и я спал без одеяла, -- выбрался из постели, слегка трясущимися
руками зажег лампу и долго в одних трусах стоял посреди комнаты, не зная,
что предпринять дальше.
Признаться, я сперва подумал было о Роде, что лишь доказывает степень
моей растерянности, поскольку подобный поступок был совсем не в ее духе --
пожелай она провести ночь в моей постели, она бы прямо так и сказала; это
случалось между нами уже не раз. И потом, женская грудь, которую я нащупал
рукой, была не упругой и восхитительно округлой, как у моей невесты, а
старой и вялой, с большими дряблыми сосками. Прикосновение к ней не вызвало
у меня никаких чувств, кроме ужаса и отвращения.
Взяв лампу, я вышел из комнаты, намереваясь обыскать дом. В тот момент,
когда я достиг центрального холла, где-то высоко вверху и -- как мне
показалось -- вне дома раздался истошный женский вопль, в котором явственно
слышались боль и страх. Звук этот, медленно угасая, проплыл над домом и
вскоре окончательно растаял в вышине. Все это продолжалось не более тридцати
секунд, в течение которых я стоял совершенно неподвижно, а затем,
развернувшись, медленно отступил в свою спальню.
Прошло еще около часа, прежде чем я вновь задремал, а когда на рассвете
проснулся, воспоминания о ночных событиях перемешались в моей голове с
обрывками сновидений, так что я уже готов был усомниться в их реальности.
Однако, появившись на кухне, где Рода была занята приготовлением
завтрака; я по выражению ее лица сразу догадался, что здесь не все ладно.
-- Этой ночью в доме была посторонняя женщина! -- сказала она, даже не
ответив на мое приветствие.
-- Значит, это мне не приснилось! -- вскричал я.
-- Кто она такая? -- Рода смотрела на меня в упор.
-- Понятия не имею.
-- Что за причуда -- затевать уборку в доме среди ночи, -- продолжила
она. -- Эта женщина...
-- Так ты ее видела?
-- Видела, разумеется. А что, тебя это удивляет?
-- И как она выглядела?
-- Она показалась мне довольно молодой, но только сначала -- потом у
мсня возникло впечатление, будто я вижу перед собой древнюю старуху. Ее лицо
было лишсно всякого выражения -- словно окаменело, и только глаза казались
живыми.
-- А она тебя заметила?
-- Вряд ли. По крайней мере, я в этом не уверена.
-- Все точно! -- воскликнул я. -- Это была экономка моего двоюродного
деда! Когда я сюда приехал, в доме была чистота, ни одной пылинки. Да и
сейчас -- посмотри вокруг. Старик не отменил своих прежних распоряжений, и
она продолжает приходить сюда каждую ночь. Однажды в детстве я ее уже
видел...
-- Чушь какая-то! Урия Гаррисон умер в марте -- больше трех месяцев
назад. Самый последний дурак давно бы уже сообразил, что раз хозяина нет в
живых, приходить сюда незачем. В конце концов, кто ей платит?
И действительно -- кто? Я ничего не мог на это ответить.
Разумеется, я не стал распространяться обо всех подробностях ночных
событий. Я только заверил Роду, что ни разу не видел этой женщины со времени
той первой и единственной встречи, когда еще малолетним ребенком застал ее
за ночной уборкой.
-- Я хорошо запомнил ту же самую особенность, о которой говорила ты --
странную невыразительность ее лица.
-- Адам, это было более двадцати лет назад, -- сказала Рода. -- Вряд ли
мы с тобой видели одну и ту же женщину.
-- Почему бы нет? Во всяком случае, я не исключаю такой возможности.
Как бы то ни было, у нсе имеются ключи от дома. А мистер Сэлтонстолл уверял
меня в обратном.
-- Сейчас это не так уж важно. Мне хотелось бы знать другое... Впрочем,
ты приехал сюда лишь накануне и просто не успел бы нанять прислугу.
-- Я и не пытался.
-- В это я верю. Ты не пошевелишь и пальцем, чтобы убрать пыль, даже
если, будешь сидеть в ней по самые уши. -- Она пожала плечами. --
Обязательно выясни, кто эта женщина, и запрети ей здесь появляться. Вовсе
незачем давать людям лишний повод для сплетен.
Покончив с этой темой, мы наконец приступили к завтраку, после которого
Рода должна была отправляться в обратный путь.
За едой мы почти не разговаривали, Рода казалась чем-то озабоченной и
отвечала на мои вопросы лишь односложными репликами, а потом ни с того ни с
сего воскликнула:
-- О, Адам! Разве ты не чувствуешь это?
-- Чувствую что?
-- Что этот дом хочет тобой завладеть. Не ты им, а он тобой -- я это
чувствую. Он тебя как будто подстерегает.
После минутного замешательства, я начал с самым серьезным видом
втолковывать ей, что дом этот является неодушевленным объектом и кроме меня
-- да еще, быть может, каких-нибудь мышей -- здесь нет ни одного живого
существа, а само по себе здание не может хотеть или не хотеть чего бы то ни
было.
Как ни странно, ее мои слова не убедили, и когда час спустя она
собралась уезжать, я вдруг услышал ее умоляющий голос.
-- Адам, поехали вместе -- прямо сейчас.
-- Ты хочешь, чтобы я лишил нас обоих целого состояния ради одной твоей
прихоти?
-- Это вовсе не прихоть, Адам. Будь осторожен.
На том мы и расстались. Рода обещала заехать ко мне еще через некоторое
время и попросила писать ей чаще и подробней обо всем, что здесь будет
происходить.
III
События этой ночи пробудили во мне воспоминания далекого детства -- я
вновь живо представил себе зловещий и мрачный облик Урии Гаррисона и
припомнил свои детские фантазии и страхи, связанные с наглухо закрытой
мансардой, куда не смел входить никто из нашей семьи за исключением
двоюродного деда. И вот я решил, что настала пора проникнуть в мансарду и
разобраться, наконец, со всеми дедовскими секретами.
Вчерашняя дождливая погода сменилась ярким солнцем, которое, врываясь в
раскрытые окна, придавало внутреннему убранству дома оттенок спокойной и
благородной старины, не имевшей ничего общего с теми зловещими образами, что
прежде рисовало мне воображение. Этот день был как будто специально создан
для того, чтобы раз и навсегда покончить с темными загадками прошлого. Не
долго думая, я взял связку ключей, переданную мне мистером Сэлтонстоллом, и
отправился наверх, прихватив с собой керосиновую лампу, поскольку в лишенной
окон мансарде не было никакого естественного освещения.
Что касается ключей, то они не понадобились. Мансарда была не заперта.
"И пуста", -- подумал я, перешагнув порог и оглядываясь по сторонам.
Впрочем, не совсем пуста. Посреди комнаты стоял один-единственный стул, на
котором лежали предметы женской одежды и резиновая маска -- из числа тех,
что отливают по форме человеческого лица. Поставив лампу на пол, я
приблизился, чтобы внимательно рассмотреть эти вещи.
Вот что я обнаружил: простое домашнее платье из хлопчатобумажной ткани
очень старомодного фасона и расцветки с преобладанием серых и темных тонов,
передник, пару резиновых перчаток, чулки с подвязками, комнатные туфли и,
наконец, маску. Последняя оказалась вполне обычным изделием подобного рода,
если не считать прикрепленного к ней парика -- необычным был лишь сам факт
нахождения ее среди этих вещей. Одежда скорее всего принадлежала экономке
Урии Гаррисона -- вероятно, она пользовалась этой комнатой для переодевания.
С другой стороны, если это делалось с ведома старика, мне было непонятно,
почему он позволял уборщице так запросто входить в мансарду, являвшуюся
запретной зоной даже для его близких родственников.
С маской тоже было не все ясно. Вряд ли она завалялась здесь по чистой
случайности; на ощупь резина была не затвердевшей, а мягкой и гибкой --
стало быть, ею пользовались еще сравнительно недавно. Потрогав рукою пол, я
убедился, что мансарда, как и весь дом в целом, содержалась в
безукоризненной чистоте.
Закончив осмотр одежды, я поднял лампу повыше и только сейчас заметил
рядом со своей тенью другую, огромную тень, захватывавшую всю высоту стены и
часть скошенного потолка мансарды -- темное расплывчатое пятно, как будто
выжженное на дереве языками пламени. Приглядевшись, я обнаружил в ее
очертаниях сходство с человеческой фигурой, точнее -- с уродливо искаженной
человеческой фигурой, поскольку на месте головы у нее было какое-то
непропорционально маленькое бесформенное пятно.
Когда я попытался подойти к стене поближе, контуры тени расплылись и
почти исчезли. Насколько я мог судить, дерево в этом месте и впрямь было
опалено чем-то похожим на струю пламени. Отступив на несколько шагов, я
прикинул угол падения тени и, сделав нехитрый расчет, пришел к выводу, что
источник пламени должен был находиться где-то на уровне пола.
Повернувшись кругом, я тщательно исследовал противоположную сторону
комнаты и обнаружил в искомой точке, прямо напротив тени, небольшое
отверстие в том месте, где пол мансарды сходился с крышей -- в этой части
дома между полом и скатом крыши не было промежуточной перегородки. Отверстие
по размерам не превосходило обычную мышиную норку, да оно и не могло быть
ничем иным; куда больше меня заинтересовали начертанные на полу красным
мелом или масляной краской странные геометрические фигуры, расположенные
таким образом, что мышиная нора оказывалась как бы притягивающим их центром.
Я вспомнил о черной магии, к которой, по слухам, был неравнодушен мой
покойный родственник, однако в этих рисунках не было ничего похожего на
пентаграммы, тетраэдры и круги, связанные в моем представлении с различными
колдовскими действиями -- скорее наоборот.
Я поднес лампу поближе и увидел лишь беспорядочное переплетение линий,
которые -- стоило мне отойти на несколько шагов назад, к самому центру
мансарды -- вновь сложились в рисунок, расположенный как будто в иной
пространственной плоскости. Когда был сделан рисунок -- тридцать, а может, и
его лет назад -- определить я не смог, хотя его давнее происхождение было
вполне очевидным.
По мере того, как я обследовал сначала огромную тень, а после --
загадочные линии на полу перед мышиной норой, я чувствовал постепенно
нараставшее напряжение, которое, казалось, исходило отовсюду; у меня
возникло впечатление, будто мансарда -- как ни странно это звучит -- ЗАТАИЛА
ДЫХАНИЕ, наблюдая за моими действиями. Огонек фитиля задрожал и начал
коптить, темнота вокруг заметно сгустилась. На какой-то миг я ощутил себя
как бы висящим в бездонном пространстве космоса, тогда как Земля, вращаясь в
обратную сторону, исчезала где-то далеко внизу -- но этот момент прошел,
нормальное вращение Земли восстановилось, комната вновь была освещена,
фитиль горел ярко и ровно.
Мое отступление из мансарды сильно смахивало на бегство; в памяти вновь
ожили фантастические чудовища из моих детских кошмаров -- казалось, будто
они преследуют меня по пятам. Очутившись на лестнице, я отер со лба и висков
капли холодного пота, погасил лампу, и, понемногу приходя в себя, начал
спускаться вниз. На сей раз тревожные предчувствия моей невесты уже не
представлялись мне лишенными всякого повода. Тем не менее, я не собирался
отказываться от дедовского наследства и потому должен был провести в старом
доме все три долгих летних месяца, каких бы тревог и волнений мне это не
стоило.
Я не бсз оснований горжусь своим методическим складом ума. Иногда в
шутку Рода называет меня "маленьким педантом" -- имея в виду, разумеется,
мое пристрастие к абсолютно точному и достоверному изложению фактов,
касающихся книг, писателей и вообще всех обстоятельств литературной жизни.
Если уж я за что-то берусь, то не успокаиваюсь, пока не довожу дело до
конца. И вот теперь передо мной стояла задача -- найти разумное объяснение
ночному происшествию и тому, что мне довелось увидеть и пережить в мансарде.
Неужели я в обоих случаях оказался жертвой галлюцинаций?
Прежде всего следовало разобраться с экономкой.
Телефонный разговор с мистером Сэлтонстоллом не внес в это дело
ясности. Он лишь еще раз подтвердил то, что сказал мне накануне -- он ни
разу не слышал, чтобы Урия Гаррисон нанимал кого-нибудь для ухода за домом,
и ничего не знал о наличии второго ключа.
-- Впрочем, вам, мистер Дункан, должно быть известно, -- сказал он
напоследок, -- что ваш двоюродный дед был очень скрытным и необщительным
человеком. Если он не хотел, чтобы люди знали о каких-то его делах, то --
можете не сомневаться -- именно так оно и случалось. Хотя, почему бы вам не
поспрашивать у соседей? Я-то бывал в доме лишь пару раз, а они год за годом
торчат поблизости. Соседи, знаете ли, народ любопытный -- от них мало что
может укрыться.
Поблагодарив его за совет, я попрощался и повесил трубку.
С соседями все обстояло не так уж просто. К ним нужно было найти особый
подход. Я уже отмечал, что усадьба Гаррисона стояла как бы на отшибе;
ближайший дом находился в сотне метров отсюда и первое время казался мне
вообще необитаемым. Однако на сей раз, выглянув из окна, я заметил на его
крыльце человека, который грелся на солнышке, сидя в кресле-качалке.
Так и не придумав никакого подходящего повода для знакомства, я решил
вести разговор напрямик. Выйдя из дома, я быстрым шагом пересек лужайку,
разделявшую две усадьбы. Человек в качалке оказался глубоким старцем.
-- Доброе утро, сэр, -- приветствовал я его. -- Не могли бы вы помочь
мне в одном вопросе?
-- А кто вы, собственно, такой? -- прозвучало в ответ.
Я представился, объяснив, что являюсь наследником мистера Гаррисона.
Мой собеседник тотчас оживился.
-- Дункан, говорите? Старик ни разу вас не поминал. Да и, сказать по
правде, беседовал-то я с ним всего раз десять за эти годы. Чем могу быть
полезен?
-- Я бы хотел найти женщину, которая при нем занималась уборкой в доме.
Он быстро взглянул на меня из-под прищуренных век.
-- Молодой человек, я и сам был бы не прочь взглянуть на нее поближе --
из чистого любопытства. Она не появляется нигде, кроме дома вашего деда.
-- Вы видели, когда она приходит?
-- Нет. Видел ее только в окнах, по ночам.
-- А когда она покидает дом?
-- Не знаю. Я не видел ее ни входящей, ни выходящей. Вообще не видел ее
при свете дня. Может, она живет где-то внутри -- откуда мне знать?
Его слова меня порядком озадачили. Сперва я подумал было, что старик
намеренно вводит меня в заблуждение, но вскоре отбросил эту мысль,
убедившись в его искренности.
-- Это еще не все, Дункан. Вы уже видели голубые огни?
-- Нет.
-- А слышали что-нибудь странное?
Я замешкался с ответом.
-- Значит, слышали, -- ухмыльнулся старик. -- Ну-ну, старый Гаррисон
любил заниматься этакими вещами. Не удивлюсь, если он и сейчас занимается
ими.
-- Мой двоюродный дед скончался еще в марте, -- напомнил я.
-- А чем вы мне это докажете? -- спросил он. -- Нет, конечно, я видел,
как из дома вытащили гроб и отнесли его на кладбище -- но это все, что мне
известно. Я не знаю, кто или что находилось в гробу.
Старик продолжал разглагольствовать в том же духе, но, кроме своих
догадок и подозрений, не смог сообщить ничего конкретного. Многое из
сказанного я уже слышал раньше - о нелюдимости моего деда, о его занятиях
"дьявольскими штучками", и о том, что мертвый Урия Гаррисон гораздо лучше
живого -- "если только он и вправду мертв". Старик назвал усадьбу деда
"дурным местом" и в заключение признал, что, если ее хозяина оставляли в
покое, тот не причинял никакого вреда соседям. А беспокоить его опасались с
тех пор, как старая миссис Бартон однажды вздумала пойти к нему в дом и
выбранить его за то, что он тайком от людей держит у себя какую-то женщину.
На следующее утро миссис Бартон была найдена мертвой в своей спальне --
"разрыв сердца от испуга", как объяснил ее смерть мой собеседник.
На примере этого разговора я убедился, что обращаться за информацией к
соседям не имело смысла. Оставался еще один источник -- личная библиотека
моего покойного деда, где я обнаружил весьма солидную подборку книг, древних
и современных, так или иначе связанных с черной магией и колдовством. Там
были старинные издания Олауса Великого, Евнапия, де Рохаса, а также "Malleus
Maleficarum" и множество иных сочинений, названия которых мне ровным счетом
ничего не говорили -- "De Natura Daemonum" Анания, "Quaestio de Lamiis" де
Виньята, "Fuga Satanae" Стампа и многие другие.
О том, что мой дед внимательно прочел все эти книги, свидетельствовали
бесчисленные пометки и замечания, сделанные его рукой на полях. Я с трудом
разбирал старинный шрифт, но главное было ясно -- Урия Гаррисон
интересовался не просто демонологией и колдовством в их распространенном
понимании, но в первую очередь всем, что было связано с суккубами, а также с
переходом некой "сущности" из одного состояния в другое -- перевоплощениями,
двойниками и тому подобными вещами. Немало пометок было сделано напротив
магических формул и заклинаний, имевших своей целью причинение смерти
кому-либо в отместку за нанесенную обиду.
Перелистывая страницу за страницей, я постепенно перестал обращать
внимание на сам текст, сосредоточившись на замечаниях и сносках, в которых
из книги в книгу повторялась одна и та же тема -- о "сущности", "душе" или
"жизненной силе", как по разному именовалось это понятие, о возможности
обретения новой телесной оболочки путем изгнания оттуда прежней "души" и
вселения на ее место иной, чужеродной "сущности". Нельзя сказать, чтобы я
был очень удивлен, разбирая дедовские каракули -- в конце концов, мало ли
какой еще вздор может прийти в голову престарелому одинокому человеку,
находящемуся на самом пороге смерти.
Я все еще возился с книгами, когда раздался телефонный звонок. Это была
Рода, и звонила она из Бостона.
-- Бостон! -- я был в недоумении. -- Не очень-то далеко ты успела
отъехать к этому времени.
-- Я задержалась здесь, чтобы посмотреть в библиотечных архивах
некоторые редкие книги. Это касается твоего покойного родственника.
-- А книги, наверное, о колдовстве, -- догадался я.
-- Да. Адам, я думаю, тебе лучше будет уехать из этого дома.
-- И ни за что ни по что отказаться от целого состояния? Благодарю
покорно.
-- Не будь таким упрямым. Я тут провела небольшое исследование и
кое-что выяснила. Только не перебивай, послушай меня серьезно. Твой дед
неспроста выдвинул такое условие -- ты был нужен ему для какой-то вполне
определенной цели. Добра из этого не выйдет, вот увидишь. Как ты там вообще?
-- Я в полном порядке.
-- Ничего ТАКОГО не случалось? Ты понимаешь, о чем я говорю.
Я в подробностях описал все события этого дня. Она слушала меня молча,
а когда я закончил, снова взялась за свое.
-- Ты должен немедленно уехать оттуда, Адам.
По мере того, как она говорила, во мне нарастало раздражение. С какой
стати она взяла на себя право распоряжаться моими поступками? Она всерьез
уверена, будто лучше меня самого знает, что идет мне во благо, а что во
вред. Нет, это уж слишком!
-- Я остаюсь здесь, -- сказал я твердо.
-- Но, Адам, эта тень в мансарде -- ты разве не понял? Оттуда, из
отверстия, появляется что-то неведомое и ужасное. Именно его тень выжжена на
стене.
Я не выдержал и рассмеялся:
-- Я всегда говорил, что женщины -- создания нерациональные.
-- Адам, то, что бродит ночью по дому -- это не человек. Я боюсь.
-- Приезжай ко мне, -- сказал я, -- и не бойся. Я буду тебя защищать.
Она повесила трубку.
IV
Следующая ночь оказалась богатой на то, что я с недавних пор решил
считать галлюцинациями. Все началось со звука шагов на лестнице вскоре после
того, как я лег в постель. Несколько секунд я прислушивался, а затем, встав,
осторожно прокрался к двери и, слегка приоткрыв ее, выглянул наружу.
Женщина только что миновала мою дверь, направляясь на первый этаж. Я
бросился назад к своему чемодану, вытащил из него халат -- которым до сей
поры еще не имел случая воспользоваться -- и поспешил вниз, надеясь застать
ее за работой.
Я старался двигаться как можно тише, нащупывая ногами ступени. Лампу я
не взял, но лунный свет, проникая в окна, отчасти рассеивал мрак и позволял
мне ориентироваться. На полпути вниз я начал испытывать уже знакомое мне
ощущение -- как будто за мной следили.
Я обернулся.
В темной пропасти позади и чуть выше меня неподвижно висел призрак Урии
Гаррисона -- заросшее бородой лицо, горящие глаза, копна густых волос,
высокие, туго обтянутые кожей скулы -- ошибиться было невозможно. С минуту
мы молча смотрели друг на друга, а затем видение исчезло, сжалось, как
проколотый булавкой воздушный шарик; осталась лишь тонкая лента из какого-то
темного вещества, которая, змееподобно извиваясь, поплыла вниз по лестнице и
растаяла без следа в нескольких метрах от того места, где я стоял.
Выйдя из оцепенения, я попытался рассуждать здраво и в конечном счете
пришел к выводу, что в данной галлюцинации не было ничего неожиданного,
поскольку в течение целого дня мои мысли так или иначе вращались вокруг
двоюродного деда и его колдовских занятий Странно только, что призрак явился
мне наяву -- или это все же был сон? Я долго соображал, как и зачем я
очутился на лестнице, и уже направился было обратно в спальню, когда,
наконец, вспомнил о ночной женщине. Я должен был ее выследить. Собравшись с
духом, я зашагал по ступеням вниз.
На кухне горел свет -- лампа была зажжена, но светила тускло и как-то
неровно. Я подкрался к двери и заглянул, внутрь.
Женщина была здесь и, как всегда, занималась уборкой. Настал момент
заговорить с ней и потребовать объяснений.
Я уже открыл было рот, но что-то меня задержало. Эта женщина вызывала
во мне инстинктивное отвращение. Я вдруг вспомнил прежнюю экономку, с
которой однажды встречался в детстве, и, приглядевшись, узнал в нынешней ту
же самую женщину. Ее неподвижное, лишенное выражения лицо нисколько не
изменилось за двадцать прошедших лет, движения были столь же размеренны и
однообразны -- и даже платье ее показалось мне тем же самым! Я уже не
сомневался в том, что именно она прошлой ночью была у меня в постели.
С трудом преодолевая отвращение, я шагнул через порог, с моих губ уже
готов был сорваться сердитый окрик.
Но я не издал ни звука. Она медленно повернула голову, и на несколько
мгновений наши взгляды скрестились -- я увидел страшную огненную бездну,
глаза, не имевшие ничего общего с человеческими. Это было что-то
непередаваемое - голод и похоть, ненасытная, всепоглощающая злоба пылали в
ее взоре. В остальном эта встреча точь-в-точь повторяла ту, что запомнилась
мне с детских лет -- женщина стояла совершенно неподвижно, лицо ее, за
исключением глаз, не выражало ни малейших эмоций. Не в силах более выдержать
этот взгляд, я попятился за порог, в спасительную темноту холла.
Одним духом взбежав вверх по лестнице, я закрыл за собой дверь комнаты
и замер, прислонясь к ней спиной. По лицу моему струился пот, мысли были в
ужасном смятении - да, конечно, это существо не могло быть обыкновенной
женщиной; между ней и покойным дедом существовала какая-то особая связь, в
силу которой она до сих пор каждую ночь приходит в дом и механически
выполняет свою работу. Но вот откуда приходит -- это оставалось загадкой.
Я все еще стоял за дверью, когда на лестнице вновь раздались шаги.
Сперва я подумал, что она опять -- как в прошлую ночь -- направляется ко мне
в спальню, и весь похолодел от ужаса. Но шаги миновали второй этаж и начали
подниматься по лестнице, ведущей в мансарду.
По мере ее удаления ко мне возвращалась былая решимость, и, в конце
концов, я отворил дверь и выглянул наружу.
Повсюду была темнота. Но нет -- наверху, там, где заканчивался
лестничный пролет, из-под двери мансарды пробивалось голубоватое свечение. Я
медленно двинулся вверх, с каждым моим шагом свечение как будто ослабевало.
Дойдя до двери мансарды, я прижался к ней ухом. Ни звука. Я рывком
распахнул дверь.
Женщины в комнате не было. И только у самого пола, в том месте, где он
смыкался с крышей, разливалось пятно голубого света, который, словно вода из
раковины, стремительно вытекал наружу через мышиную нору! В то же время
окружавшие ее каббалистические рисунки светились сами по себе, и свет их
также медленно угасал.
Я зажег спичку и огляделся. Женское платье, как и в прошлый раз, лежало
на стуле. Здесь же была и маска.
Подойдя к стулу, я дотронулся рукой до маски.
Она была еще теплой.
Спичка догорела и обожгла мои пальцы.
Теперь меня обступала сплошная стена мрака. Но с той стороны, где была
расположена мышиная нора, исходило необъяснимое притяжение, столь сильное,
что я невольно опустился на колени и едва не устремился вслед за исчезнувшим
голубым сиянием. Вновь Земля подо мной перестала вращаться, время
остановилось, и дикий, безумный страх окончательно парализовал мою волю.
Я замер, не в силах двинуться с места.
И тогда из глубины мышиной норы в комнату снова хлынул поток яркого
голубого света. С его появлением я враз освободился от сковывавших меня
незримых пут и, как был, на карачках, бросился прочь из мансарды. В дверях я
обернулся, ожидая увидеть преследующее меня по пятам сверхъестественное
чудовище.
Но позади меня была лишь темнота -- неподвижная, непроницаемая темнота.
Добравшись до своей комнаты, я упал на кровать и уставился в
пространство перед собой, ожидая дальнейших событий. Я понимал, что Рода
была права -- мне следовало уехать -- но одновременно что-то во мне
сопротивлялось отъезду; это была уже не просто боязнь лишиться наследства, а
нечто иное, какая-то жуткая связь, возникшая между мной и этим домом.
Ожидание затянулось, никакие посторонние звуки нс нарушали тишины, если
не считать шума ветра за стенами дома и хриплого плача совы где-то в районе
старого кладбища.
В конце концов, я задремал и увидел во сне, как голубое сияние
заполняет мансарду, течет вниз по ступеням лестницы, проникает в мою
спальню, а из мышиной норы наверху одна за другой вырастают фигуры
женщины-экономки -- то одетой и с маской на лице, то в виде безобразной
старухи или же полностью обнаженной, ослепительно красивой девушки -- и
вслед за ней мой двоюродный дед Урия Гаррисон, заполняющий собою весь дом,
мою комнату и, наконец, меня самого. Я проснулся в холодном поту уже на
исходе ночи - небо за окнами начинало светлеть.
А разбудил меня громкий стук в парадную дверь дома. Я чувствовал себя
совершенно обессиленным и не без труда спустился вниз.
На крыльце перед дверью стояла Рода.
-- Что случилось, Адам?! -- вскричала она. -- Ты выглядишь ужасно.
-- Убирайся, -- сказал я ей. -- Ты нам не нужна.
В первый момент я сам удивился своим словам, но я и вправду был
возмущен ее несвоевременным появлением - можно было подумать, я не смогу
обойтись без ее дурацких назиданий.
-- Стало быть, я опоздала, -- вздохнула она.
-- Убирайся, -- повторил я. -- Оставь нас в покое.
Она оттолкнула меня и вошла в дом. Я последовал за ней. Она сразу
направилась в кабинет и вскоре вышла оттуда с моими дневниками и рукописью
диссертации о Томасе Харди.
-- Тебе это уже не понадобится? -- спросила она.
-- Забирай, -- сказал я. -- Забирай это все.
Она пошла к двери.
-- До свидания, Адам.
-- До свидания, Рода.
К моему удивлению, она и впрямь безропотно удалилась. Не скажу, что я
вовсе не был этим встревожен, но где-то в глубине души я испытал
удовлетворение -- такой оборот дела меня устраивал.
V
Большую часть дня я провел в полном бездействии, с нетерпением ожидая
прихода ночи. Сейчас я затрудняюсь описать тогдашнее мое состояние. Страха
не было и в помине, оставалось лишь любопытство и страстное желание новой
встречи.
День тянулся бесконечно. Часть его я проспал; есть совсем не хотелось
-- у меня разыгрался аппетит иного рода, но это обстоятельство меня
нисколько не тревожило.
Наконец, наступила ночь. Я заранее предвкушал грядущие события и, не в
силах усидеть на месте, долго расхаживал по первому этажу, то и дело бросая
взгляд на лестницу, ведущую наверх, пока не сообразил, что мне следует
находиться в комнате моего деда и там ждать появления ночных гостей.
Время шло, часы в холле пробили девять, потом десять, одиннадцать. Я
сидел и ждал -- вот-вот на лестнице послышатся шаги, шаги женщины, которую,
как я знал, зовут Лилит; но прежде возникло голубое сияние, оно просочилось
в щель под дверью и заполнило собой всю комнату, как это уже бывало во сне.
Только на сей раз я не спал, чувства мои были обострены до предела.
Голубой свет, становясь все ярче, слепил глаза, и я едва различал
фигуру обнаженной женщины, появившуюся в центре комнаты. Рядом с ней
обозначились хорошо знакомые черты моего двоюродного деда темная
змееподобная лента, плавно изгибаясь, потянулась от него к моей постели...
Но тут, к моему ужасу и отчаянию, ход событий был грубейшим образом
прерван. Я почувствовал запах дыма, а затем характерный треск горящего
дерева.
С улицы донесся голос Роды.
-- Адам! Адам! -- кричала она.
Видение начало на глазах распадаться. Последнее, что я успел заметить,
было выражение дикой ярости на призрачном лице Урии Гаррисона; его спутница
из очаровательной девушки в один миг превратилась в кипящую от бешенства
старую каргу. Но мне теперь уже было не до них. Бросившись к окну, я
распахнул его настежь и что было силы завопил:
-- Рода!
Моя тревога оказалась напрасной -- она позаботилась обо всем. К
подоконнику была приставлена садовая лестница.
Старый дом сгорел дотла вместе со всем содержимым. Пожар, однако, не
внес изменений в порядок наследования. Мистер Сэлтонстолл подвел под это
дело юридическую базу, пояснив, что я исправно выполнял последнюю волю моего
деда вплоть до момента, когда не зависящие от меня стихийные обстоятельства
сделали дальнейшее ее выполнение невозможным. Итак, я унаследовал земельный
участок, тут же выгодно сбыл его с рук, и вскоре мы с Родой поженились,
несмотря на все вполне очевидные недостатки ее характера.
-- Я сама подожгла дом, -- сказала она мне после. Оказывается, в тот
день, прихватив мои записи, она отправилась в библиотеку Мискатоникского
университета, знаменитого своей коллекцией редких старинных книг. Просмотрев
те из них, которые имели отношение к колдовству и демонологии, она
заключила, что призрак, населяющий дом, являлся духом Урии Гаррисона. По ее
словам, тот самый пункт был внесен в завещание единственно для того, чтобы
какое-то время держать меня в пределах досягаемости потусторонних сил,
поскольку старый Гаррисон намеревался -- ни много, ни мало -- завладеть моим
телом, изгнав из него мою "сущность" и заменив ее своею собственной. Женщина
эта якобы была суккубом, возможно, его повелительницей, а мышиная нора
являлась выходом в другое измерение.
Вот уж воистину -- доверьте дело женщине, и она вмиг состряпает вам
романтическую историю даже из такого, казалось бы, совсем не подходящего
материала. Суккуб -- это же надо придумать!
Временами ее рассуждения начинают действовать мне на нервы. А иногда я
и впрямь сомневаюсь -- кого я, в конце концов, такой: Адам Дункан или Урия
Гаррисон? С Родой на эту тему лучше не заговаривать. Один раз я попробовал,
и вот что она мне ответила:
-- Знаешь, Адам, тебе этот опыт в чем-то даже пошел на пользу.
Нет, что там не говорите, женщины -- создания нерациональные. Рода
упрямо не желает отказываться от этих нелепых суеверий. К сожалению, я не
могу предложить ей более разумную, научно обоснованную версию происшедшего.
Я все ищу и не нахожу ответа на те вопросы, что порой задаю сам себе, сидя в
одиночестве и вспоминая странные события, участником -- или жертвой? --
которых мне однажды случилось стать.
Рассказ опубликован во 2-ом томе полного собрания сочинений Г.Ф.
Лавкрафта (МП "Форум" совместно с фирмой No2 "Техномарк", Москва, 1993).
Перевод В. Дорогокупли
Last-modified: Thu, 12 Dec 2002 08:01:45 GMT