ой, просто ангел во плоти, если вы понимаете, что я имею в виду. В доме было много и других родственников. Сын Джулиена, Гарланд, много проводил там времени после школы. И Кортланд, вот кто мне действительно нравился. Одно время поговаривали, что он хочет жениться на Милли, но она приходилась ему двоюродной сестрой, так как была дочкой Реми, а в то время уже было не принято заключать подобные браки. Милли так и не вышла замуж. Такая вот печальная история... Но возьмем судью Макинтайра: этот ирландец никак не мог усидеть подле жены, если вы следите за моей мыслью. Ему нужно было мужское общество, где он мог бы выпить и поспорить, причем мужчины, как Джулиен, для него не годились, он любил находиться среди таких же, как он, -- пьющих, сквернословящих ирландцев. Он проводил много времени в городе, в своем клубе, но часто уходил по вечерам в эти темные пивнушки на Мэгазин-стрит. А если он оставался дома, то вел себя очень шумно. Тем не менее он был хорошим судьей. Пил лишь после работы, а так как он всегда возвращался домой рано, то у него было достаточно времени, чтобы напиться как следует к десяти вечера. После этого он отправлялся бродить по городу, и где-то около полуночи Джулиен обычно говорил мне: "Ричард, думаю, тебе следует пойти поискать его". Джулиен относился ко всему спокойно. Считал судью Макинтайра забавным. Стоило судье что-нибудь изречь, он всегда смеялся. Судья, к примеру, заводил долгую речь об Ирландии, о политической ситуации в стране, а Джулиен, выслушав его до конца, весело замечал, сверкнув глазами: "А мне все равно, пусть хоть все поубивают друг друга". Судья Макинтайр начинал беситься. Мэри-Бет каждый раз смеялась, качала головой и пинала Джулиена под столом. В последние годы судья Макинтайр совсем спился. Как он дожил до таких лет, не понимаю. Умер лишь в 1925 году, спустя три месяца после смерти Мэри-Бет. Говорили, что от воспаления легких. Черта с два это было воспаление легких! Его нашли в канаве, знаете ли. А это был сочельник, и стоял такой холод, что трубы замерзали. Воспаление легких, как же. Я слышал, что, когда Мэри-Бет умирала, она сильно мучилась и ей давали чуть ли не смертельные дозы морфия. Она лежала в полубреду, а он заходил в спальню пьяный и будил ее, приговаривая: "Мэри-Бет, ты мне нужна". Пьяный дурачок. А она отвечала ему: "Иди сюда, Дэниел, ложись рядом". А ведь она так страдала от боли. Мне об этом рассказала Стелла... в последний раз, когда я ее видел. То есть когда она была живой. После этого я еще раз побывал в доме -- на похоронах Стеллы. Она лежала в гробу. То, как Лониган закрыл рану, иначе как чудом не назовешь. Она лежала такая красивая, а вокруг толпились родственники. Но тот разговор состоялся у нас в последний раз, когда я видел ее живой, как я уже говорил... Вы бы послушали, что она рассказывала о Карлотте, как та холодно обходилась с Мэри-Бет в последние месяцы жизни, -- у вас бы волосы дыбом стали. Представьте себе, дочь, которая холодна с умирающей матерью. Но Мэри-Бет не обращала на это внимания. Она, как рассказывала Стелла, просто лежала в полузабытьи, страдая от боли и не зная, где находится, иногда вслух разговаривала с Джулиеном, словно тот был в комнате. Разумеется, Стелла не отходила от нее день и ночь, можете не сомневаться, Мэри-Бет очень любила Стеллу. Да что там, однажды Мэри-Бет сама сказала мне, что могла бы запихнуть всех своих детей в мешок и швырнуть в Миссисипи, так она их любила. Только Стелла для нее что-то значила. Разумеется, она шутила. Она никогда не обходилась плохо со своими ребятишками. Я помню, как она часами читала вслух маленькому Лайонелу, а позже помогала ему делать уроки. Она наняла ему лучших учителей, когда он не захотел ходить в школу. Никто из ребятишек не делал больших успехов в школе, за исключением, разумеется, Карлотты. Стеллу исключили из трех разных школ, кажется. Только Карлотта хорошо училась, и это ей в жизни очень помогло. Но о чем это я? Ах да. Иногда мне казалось, что в доме для меня нет места. В общем, я ушел. Отправился во Французский квартал. Это был расцвет Сторивилла, знаете ли, когда проституция была легальной. Джулиен когда-то самолично возил меня в "Зал из красного дерева" в заведении Аулу Уайт и в другие модные места, и он не возражал, если я посещал их один. Ну так вот, в тот вечер я туда и отправился. И Джулиен не был против. Он уютно устроился в спальне на третьем этаже, обложившись книгами, с чашкой горячего шоколада и патефоном. Кроме того, он знал, что я ходил туда только смотреть. И вот прогуливаюсь я мимо всех этих лачуг -- их когда-то называли притонами, знаете ли, -- гляжу на девушек в дверях, которые знаками приглашают меня зайти, и, разумеется, не имею ни малейшего намерения это делать. И тут мой взгляд падает на красивого юношу, я имею в виду, по-настоящему красивого. Он стоял в конце какой-то аллеи, сложив руки на груди и прислонившись к стене дома, и просто смотрел на меня. "Бон суар, Ричард", -- произнес он, и я тут же узнал голос, французский акцент. Так говорил Джулиен. И я увидел, что этот человек и есть Джулиен! Только выглядел он лет на двадцать, никак не больше! Уверяю вас, я впервые в жизни так перепутался. Чуть не закричал. Это было хуже, чем увидеть привидение. А этот парень взял и пропал, просто исчез. Я никак не мог найти экипаж и отправился пешком на Первую улицу. Дверь мне открыл Джулиен. Он был в халате, курил свою противную трубку и улыбался. "Я же говорил, что продемонстрирую тебе, как выглядел в двадцать лет!" -- сказал он, рассмеявшись, и еще долго не мог успокоиться. Я последовал за ним в большую гостиную. В то время это был прелестный зал, не то что теперь. Жаль, вы не видели. Обставлен абсолютно чудесной французской мебелью, в основном эпохи Людовика XV. Джулиен сам ее покупал в Европе, когда ездил туда с Мэри-Бет. Все такое легкое, элегантное -- просто чудо. А что касается обстановки в стиле арт деко* [Арт деко -- декоративный стиль, отличающийся яркими красками и геометрическими формами (20--30-е гг. XX в.)] -- это Стелла постаралась. Она считала шиком понаставить везде пальмы в горшках! Из всей обстановки единственной приличной вещью был австрийский рояль. Дом смотрелся совершенно дико, когда я был там в последний раз на похоронах. Вы ведь знаете, конечно, что прощание со Стеллой было устроено в доме. Для нее даже не стали снимать ритуальный зал. Гроб с телом выставили в той самой комнате, где ее застрелили, вы знаете об этом? Я все оглядывался по сторонам, пытаясь представить, где именно произошло несчастье. И знаете ли, остальные проделывали то же самое. К тому времени Лайонел уже сидел под замком, разумеется. Мне все никак не верилось. В детстве Лайонел был такой милый мальчик, такой хорошенький. Они со Стеллой везде ходили вместе. Так о чем это я? О да, о том невероятном вечере. Я увидел в городе молодого Джулиена, юношу-красавца, который обратился ко мне на французском. Вскоре я вернулся домой и уже шествовал за стариком Джулиеном в гостиную, где он опустился на диван, вытянул ноги и сказал: "Ах, Ричард, я мог бы так много тебе рассказать, так много показать. Но я теперь стар. И какой в том смысл? Одним из чудесных утешений в старости служит то, что не нужно больше стараться быть понятым всеми. Артерии неизбежно теряют эластичность, и это приводит к своего рода смирению". Разумеется, я был все еще расстроен. "Джулиен, я требую, чтобы ты объяснил, как ты это проделал", -- сказал я. Но он не стал отвечать. Словно меня вообще там не было. Он просто уставился в огонь. Зимой в той комнате всегда горели оба камина. Там устроено два камина, знаете ли, один чуть больше другого. Чуть позже Джулиен очнулся от своих грез и напомнил мне, что пишет историю своей жизни. Возможно, я обо всем прочту после его смерти. Впрочем, он не был уверен. "Я жил в свое удовольствие, -- сказал он. -- Наверное, нехорошо радоваться жизни так, как радовался я. В мире еще так много несчастий, а я всегда отлично проводил время! Как-то несправедливо, правда? Мне следовало больше делать для других, гораздо больше. Мне следовало быть более изобретательным! Но обо всем этом ты сможешь прочитать позже в моей книге". Он не раз повторял, что пишет автобиографию. Он действительно прожил очень интересную жизнь, знаете ли. Родившись задолго до Гражданской войны, он многое успел повидать на своем веку. Мы частенько с ним отправлялись в город верхом, и, когда проезжали Парк Одюбона*, [Одюбон, Джон Джеймс (1785--1851), натуралист и художник-анималист. Избран в Галерею славы в 1900 году. Его именем названо Национальное общество защитников природы.] он вспоминал те времена, когда вся эта земля принадлежала плантации. Он рассказывал о том, как ездил на пароходе по реке, посещал старый оперный театр и балы квартеронок. Он все говорил и говорил. Жаль, я не записывал за ним. Он любил рассказывать эти истории и маленькому Лайонелу со Стеллой, и те слушали, затаив дыхание. Он часто сажал их в карету вместе с нами, и мы отправлялись в город, где он показывал им разные дома во Французском квартале и рассказывал занятные истории. Как мне хотелось прочитать его автобиографию. Помню, я несколько раз заходил в библиотеку и видел, что он что-то пишет, и он каждый раз говорил, что это его автобиография. Он писал от руки, хотя у него была пишущая машинка. Ему совсем не мешало присутствие детей. Будь то Лайонел, читающий у камина, или Стелла, расположившаяся с куклами на диване, не имело для него значения, он продолжал писать свою автобиографию. И что, как вы думаете, произошло? Когда он умер, оказалось, что нет никакой истории жизни. Так мне сказала Мэри-Бет. Я умолял дать мне посмотреть его рукопись. Она лишь небрежно отмахнулась, сказав, что ничего не осталось. Но трогать что-либо на письменном столе запретила. Выдворила меня из библиотеки, а дверь заперла на ключ. О, я возненавидел ее тогда, по-настоящему возненавидел. Все это она проделала не наигрывая, абсолютно естественно. Любой бы подумал, что она говорит правду, так уверенно она держалась. Но ведь я видел эту рукопись собственными глазами. Но потом все-таки она дала мне одну вещь, принадлежавшую Джулиену, за что я навек ей благодарен. При этих словах Ллуэллин достал красивое кольцо с драгоценным камнем красного цвета и показал мне. Я похвалил кольцо и сказал, что меня интересует расцвет Сторивилла. Каково это было посещать Сторивилл с Джулиеном? Ответ был довольно пространным: -- О, Джулиен любил Сторивилл, по-настоящему любил. А женщины из "Зеркального зала" заведения Лулу Уайт обожали его, можете не сомневаться. Они обхаживали его, словно он был король. Так было везде, куда бы он ни пошел. Однако там происходило многое из того, о чем мне бы не хотелось рассказывать. Не то чтобы я ревновал Джулиена, просто все это здорово шокировало чистюлю-янки, каким я был когда-то в молодости. -- Ллуэллин рассмеялся-- Но вы поймете лучше, что я имею в виду, если я все-таки расскажу вам кое-что. Впервые Джулиен отвез меня в Сторивилл зимой, он приказал кучеру остановиться возле парадного входа одного из лучших домов. В то время там играл пианист -- точно не помню, кто именно -- то ли Мануэль Перес, то ли Джелли Ролл Мортон*, [Мортон, "Джелли Ролл" (Фердинанд Джозеф Ла Мент) (1885--1941). Джазовый музыкант (пианист) и композитор. Один из создателей новоорлеанского стиля джаза.] -- я никогда не увлекался джазом и регтаймом, в отличие от Джулиена. Он просто обожал того музыканта -- поклонники обычно обращались к таким пианистам "маэстро", знаете ли, -- и мы уселись в гостиной послушать музыку и выпить шампанского, очень хорошего шампанского, между прочим. Тут налетели со всех сторон девушки в безвкусных побрякушках и принялись корчить из себя титулованных особ -- там была герцогиня такая-то и графиня такая-то; все они наперебой пытались привлечь Джулиена, а он держался любезно со всеми. Наконец он сделал свой выбор: это была уже немолодая женщина ничем не примечательной наружности, что меня очень удивило, но он сказал, что мы все отправляемся наверх. Разумеется, я не хотел быть с ней, меня ничто бы не заставило быть с ней, но Джулиен лишь улыбнулся и сказал, что мне следует посмотреть, и таким образом я узнаю кое-что об этой жизни. Очень характерно для Джулиена. И что же произошло наверху в спальне, как вы думаете? Джулиена интересовала вовсе не эта женщина, а ее две дочери, девяти и одиннадцати лет. Они вроде бы помогали готовиться, осматривали Джулиена, как бы это поделикатнее выразиться, чтобы убедиться, что он здоров... а затем водные процедуры. Уверяю вас, я просто окаменел, когда смотрел, как дети исполняют эти интимные обязанности. А знаете ли вы, что, когда Джулиен занялся их матерью, эти две маленькие девочки оставались на постели? Они обе были очень хорошенькие, одна -- брюнетка, вторая -- блондинка. Представьте, на них были коротенькие рубашечки и темные чулки и выглядели они очень соблазнительно, даже для меня. Сквозь рубашки просвечивали их маленькие сосочки. У них даже почти не было бюста. Не знаю, право, почему все это показалось мне таким соблазнительным. Девочки уселись возле высокой резной спинки кровати -- это было жуткое сооружение массового производства, высотой до потолка, с балдахином, увенчанным короной, -- и они даже целовали Джулиена, как ангелочки, когда он... он... возлег с их матерью, если можно так сказать. Мне никогда не забыть этих детей, которым все происходящее казалось таким естественным! Так же как и Джулиену. Разумеется, он вел себя так изящно, насколько это возможно в подобной ситуации. Глядя на него, вы бы подумали, что это Дарий, персидский царь, а дамы -- его гарем, до такой степени в нем не было ни малейшего смущения или грубости. Потом он выпил шампанского, и девочки тоже пили. Мамаша попыталась обратить свои чары на меня, но я отказался наотрез. Джулиен готов был остаться там на всю ночь, но я попросил его уехать. Он как раз обучал обеих девочек "новому стихотворению". Кажется, он каждый раз учил их какому-то стиху, когда приезжал, и они прочитали ему наизусть три или четыре прошлых урока, причем там был шекспировский сонет. А новое стихотворение принадлежало перу Элизабет Барретт Браунинг*. [Браунинг, Элизабет Барретт (1806--1861) английская поэтесса, получившая известность благодаря своей любовной лирике.] Мне не терпелось покинуть это заведение. По дороге домой я буквально обрушился на него. "Джулиен, кем бы мы ни были, но мы взрослые люди. А они еще совсем дети", -- сказал я. Он, как всегда, оставался невозмутим. "Да брось ты, Ричард, -- сказал он, -- не глупи. Таких детей называют случайными. Они родились в публичном доме и проживут там всю жизнь. Я не причинил им никакого вреда. И если бы я не был с их матерью сегодня вечером, мое место занял бы кто-нибудь другой. Но одно меня поражает во всем этом, Ричард: жизнь берет свое, несмотря ни на что. Конечно, они влачат жалкое существование. Да и как могло быть иначе? Тем не менее эти девчушки умудряются жить, дышать, даже радоваться. Они смеются, они полны любознательности и нежности. Они приспосабливаются -- вот нужное слово. Они приспосабливаются и по-своему тянутся к звездам. Меня это не перестает удивлять. Они мне напоминают дикие цветы, которые растут в расщелинах мостовой, тянутся к солнцу, несмотря на то что на них все время наступают чьи-то подошвы". Я не стал с ним дальше спорить. Помню, он еще долго не умолкал. Говорил, что в каждом городе страны есть дети еще более несчастные, чем те две девочки. Разумеется, от этого его поступок не становился лучше. Я знаю, он часто наведывался в Сторивилл, но меня уже не брал. Я вам расскажу еще кое-что довольно странное... -- Тут Ллуэллин замолчал в нерешительности. Мне пришлось его чуть подбодрить. -- Джулиен имел обыкновение брать с собой Мэри-Бет. Он брал ее в заведение Лулу Уйат и другие притоны, при этом Мэри-Бет переодевалась мужчиной. Я не раз наблюдал, как они вместе уходили из дома веселиться. Если бы вы увидели Мэри-Бет, вы бы все поняли. Она не была уродливой, никоим образом, но и хрупкой ее тоже нельзя было назвать. Высокая, крепкого сложения, с довольно крупными чертами лица. В костюме-тройке из гардероба собственного мужа она выглядела чертовски красивым мужчиной. Волосы она прятала под шляпой, шею оборачивала шарфом и иногда надевала очки, хотя я не совсем понимаю зачем, и в таком виде отправлялась вместе с Джулиеном. На моей памяти это происходило по крайней мере раз пять. А позже они обсуждали, как ловко она всех провела. Судья Макинтайр иногда сопровождал их, но мне кажется, Джулиену и Мэри-Бет это не очень нравилось. А потом однажды Джулиен рассказал мне, что именно так судья и Мэри-Бет Мэйфейр познакомились -- это произошло в Сторивилле, примерно за два года до моего приезда. В то время он еще не был судья Макинтайр, просто Дэниел Макинтайр. Он увидел Мэри-Бет в игорном зале и весь вечер играл с ней и Джулиеном, не подозревая, что Мэри-Бет женщина, а когда утром все раскрылось, он уже не смог оставить ее. Джулиен подробно мне обо всем рассказал. Сначала они решили просто побродить по городу, послушать музыку "Раззи Даззи Спазм Бенд". Об этом ансамбле вы наверняка слышали. Здорово играли ребята, Джулиен и Мэри-Бет, которая, отправляясь на эти экскурсии, называла себя Жюлем, случайно оказались в "Вилли Пьяна", там они наткнулись на Дэниела Макинтайра и начали вместе шататься по всем местам в поисках хорошего бильярдного стола, потому что Мэри-Бет отлично катала шары. День уже был в разгаре, когда они решили разойтись по домам. Судья Макинтайр успел переговорить о делах с Джулиеном, и так как он не был еще судьей, конечно, а обыкновенным юристом, они договорились встретиться за городом, пообедать и обсудить, что Джулиен мог сделать, чтобы помочь Макинтайру устроиться в какую-нибудь фирму. В ту минуту, когда судья, прощаясь с "Жюлем", крепко обнял его, Мэри-Бет сорвала с головы шляпу, и по ее плечам рассыпались черные волосы; она сказала ему, что никакой она не "Жюль", и судья чуть не умер от изумления. Думаю, он полюбил ее с того самого дня. Я появился год спустя после их женитьбы, и у них уже была мисс Карлотта, совсем еще крошка, а через десять месяцев родился Лайонел, спустя еще полтора года -- Стелла, самая хорошенькая из всех детей. По правде говоря, судья Макинтайр никогда не переставал любить Мэри-Бет. Вот в чем беда. Тысяча девятьсот тринадцатый был последним моим годом, проведенным в их доме, к тому времени Дэниел судействовал более восьми лет, и все благодаря влиянию Джулиена; и вот что я вам скажу: он любил Мэри-Бет ничуть не меньше, чем прежде. И она тоже по-своему его любила. Не думаю, что иначе она стала бы терпеть его. Конечно, у нее были молодые люди. Прислуга все время об этом сплетничала. Все эти помощники конюхов и посыльные отличались приятной внешностью. Их часто можно было видеть на задней лестнице, когда они с перепуганным видом покидали дом через черный ход. Но она любила судью Макинтайра, по-настоящему любила, и вот что еще я вам скажу: думаю, он не догадывался об этом. Он все время был чертовски пьян. А что до Мэри-Бет, то, казалось, ее ничто не трогает. Она была самым спокойным человеком из всех, кого я знал. Ничто не могло ее вывести из себя, по крайней мере надолго. Пусть она была не очень терпелива с теми, кто противоречил ей, но, знаете ли, она никогда не стремилась наживать себе врагов. Она никогда ни с кем не боролась и никому не навязывала свою волю. Меня всегда поражало, как она ладила с Карлоттой, которой в пору моего отъезда было тринадцать лет. Это был не ребенок, а настоящая ведьма! Она хотела учиться подальше от дома, а Мэри-Бет пыталась отговорить ее от этого, но девчонка уперлась, и Мэри-Бет пришлось в конце концов смириться. Мэри-Бет легко расставалась с людьми, так это и было. Можно сказать, она рассталась с Карлоттой. Наверное, это объясняется ее холодностью, которая иногда могла свести с ума. Мне никогда не забыть, как она выдворила меня из библиотеки, а затем из моей комнаты на третьем этаже, когда умер Джулиен. Все это она проделала абсолютно спокойно. "Теперь ступай, Ричард, на кухню, выпей кофе, а затем начни собирать вещи", -- сказала она, словно разговаривала с малым ребенком. Она на удивление быстро купила мне этот домик. То есть Джулиена не успели еще похоронить, как она купила его и заставила меня переехать. Разумеется, это были деньги Джулиена. Она никогда не волновалась. Только однажды я видел ее взволнованной, когда сказал ей, что Джулиен умер. Да, по правде говоря, она буквально помешалась. Но совсем ненадолго. Затем, убедившись, что он действительно отошел в иной мир, она словно очнулась и начала прибирать его и кровать, на которой он лежал. И больше я не видел, чтобы она пролила хоть слезинку. Впрочем, я могу вам рассказать нечто странное о похоронах Джулиена Мэри-Бет совершила необычный поступок. Прощание устроили в главном зале, разумеется. Джулиен лежал в открытом гробу, очень красивый, и попрощаться с ним съехались Мэйфейры со всей Луизианы. Две улицы возле особняка были запружены экипажами и авто. Шел ливень, да еще какой! Казалось, ему не будет конца. Дождь стеной стоял вокруг дома. Но главное было не в этом. Родственники устроили бдение у гроба. Разумеется, это не были поминки перед погребением, как принято у ирландцев, слишком уж шумно они себя вели для такого случая, но вино и угощение подавали, и судья, естественно, напился вдребезги. И в какой-то момент, среди всего этого шума и суеты, в доме, где было полно людей и в зале, и в прихожей, и в задней столовой, и в библиотеке, и на лестнице -- в общем, везде, -- Мэри-Бет подвинула к гробу стул с высокой спинкой, села, опустила руку в гроб и взяла мертвого Джулиена за руку, она так и просидела на том стуле все время, погрузившись в дрему и склонив голову набок, не выпуская руки Джулиена, а родственники чередой шли прощаться, преклоняя колени перед гробом. Очень трогательное зрелище. И как я ни ревновал к ней Джулиена при жизни, в эту минуту я ей все простил. Мне самому хотелось поступить так же. Покойный Джулиен был очень красив. Видели бы вы то море открытых зонтов на кладбище на следующий день! А когда гроб опустили в склеп, уверяю вас, внутри у меня что-то умерло. И в ту минуту Мэри-Бет подходит ко мне, обнимает меня за плечи и шепчет так, чтобы мне было слышно: "Аu revoir, mon cher Julien!"* ["Прощай, мой дорогой Джулиен!" (фр.)] Она сделала это для меня, я знаю. Она сделала это для меня, и это был ее самый добрый поступок по отношению ко мне за всю жизнь. И до своего смертного часа она отрицала, что Джулиен когда-либо писал автобиографию. Тут я перевел его рассказ в другое русло, спросив, плакала ли на похоронах Карлотта. -- Вот уж нет. Даже не помню, была ли она там. Такая ужасная девочка. Угрюмая и враждебная. Мэри-Бет относилась к этому спокойно, но Джулиен всегда очень огорчался из-за нее, и Мэри-Бет приходилось его успокаивать. Джулиен как-то сказал мне, что Карлотта попусту растратит свою жизнь, точно так, как растратила его сестра, Кэтрин. "Некоторым людям, не нравится жить, -- сказал он. Не странно ли это? -- Они просто не выносят саму жизнь и воспринимают ее как какое-то ужасное заболевание". Тогда я просто рассмеялся. Но с тех пор я часто вспоминаю эти слова Джулиен любил жизнь. По-настоящему любил. Он первый в семье купил автомобиль. Вы не поверите, это был "Штутц-Бэркат"! И он катался в этой штуковине по всему Новому Орлеану. Он обожал автомобильные прогулки! Обычно он усаживался на переднее сиденье рядом со мной -- я, разумеется, садился за руль, -- завернутый в плед, в защитных очках, и хохотал и веселился всю поездку, особенно когда мне приходилось вылезать из машины, чтобы завести ручкой эту колымагу! Впрочем, это действительно было весело. Стелла тоже любила эту машину. Жаль, у меня ее нет теперь. Знаете, Мэри-Бет пыталась подарить ее мне, а я отказался. Наверное, не хотел за ней смотреть. Следовало все же принять подарок. Мэри-Бет позже подарила эту машину одному из своих кавалеров, какому-то ирландскому парню, которого наняла кучером. Насколько я помню, он ничего не смыслил в лошадях. Да ему и не нужно было. Кажется, позже он стал полицейским. И она подарила ему машину. Я знаю, потому что однажды видел его в этой машине, мы поговорили, и он рассказал мне о подарке. Разумеется, он ни слова не сказал против бывшей хозяйки. На это ему ума хватило. Но представьте только, что ваша хозяйка запросто дарит вам машину. Можете мне поверить, некоторые фокусы Мэри-Бет доводили ее родственников до бешенства. Но они не осмеливались говорить с ней об этом. А она держалась как ни в чем не бывало и поступала так, как ей заблагорассудится, словно самые странные номера, которые она выкидывала, были абсолютно в порядке вещей. Но знаете, несмотря на всю ее холодность, она любила жизнь ничуть не меньше Джулиена. По-настоящему любила. Да, Джулиен жил со вкусом. Его и стариком-то нельзя было назвать. Джулиен рассказал мне, как они вместе с Кэтрин развлекались до войны. Он проделывал с ней тот же трюк, что и с Мэри-Бет. Только в те дни еще не было никакого Сторивилла. Они отправлялись на Галлатен-стрит, в прибрежный бар с самой дурной репутацией. Кэтрин наряжалась молодым матросом, а голову обвязывала бинтами, чтобы спрятать волосы. "Она была восхитительна, -- говорил Джулиен, -- видел бы ты ее тогда. А потом этот Дарси Монехан погубил ее. Она продала ему свою душу, Послушай меня, Ричард, если ты когда-нибудь будешь готов продать свою душу, то не продавай ее другому человеку. Даже думать об этом -- скверное дело". Джулиен часто говорил странные вещи. Конечно, к тому времени, когда я появился в том доме, Кэтрин была уже выжившей из ума старухой. Просто сумасшедшей, уверяю вас, упрямо бубнила одно и то же, действуя людям на нервы. Обычно она сидела на скамейке на заднем дворе и разговаривала со своим покойным мужем, Дарси. Джулиен находил это отвратительным. Как и ее религиозность. И мне кажется, она имела какое-то влияние на Карлотту, хотя та и была совсем маленькой. Впрочем, я никогда не был в этом уверен. Карлотта часто ходила вместе с Кэтрин на мессу в собор. Помню, как-то раз Карлотта жутко поругалась с Джулиеном, но я так и не узнал, из-за чего произошла ссора. Джулиен был таким приятным человеком, он так легко нравился людям. Но этот ребенок не выносил его. Карлотта не могла даже находиться рядом с ним. Они закрылись в библиотеке и кричали друг на друга. Кричали по-французски, так что я не понял ни слова. Наконец Джулиен вышел и отправился наверх. В глазах его стояли слезы, лицо было оцарапано, и он прижимал к царапине платок. Думаю, эта маленькая чертовка напала на него. Это был единственный раз, когда я видел, что он плачет. А эта ужасная Карлотта, холодная, злобная девчонка, просто стояла и смотрела, как он поднимается по лестнице, а потом заявила, что пойдет на крыльцо дожидаться возвращения папочки. Мэри-Бет услышала и сказала: "Что ж, тебе придется ждать очень долго, потому что отец уже напился в клубе, и в карету его посадят не раньше десяти. Так что надень пальто, прежде чем выходить на улицу". Мэри-Бет и не думала язвить, это был просто совет, высказанный ровным тоном, каким она говорила всегда, но видели бы вы, как дочь взглянула на нее в тот момент. Думаю, Карлотта винила мать в том, что отец пьет, и, если я прав, тогда это было очень глупо с ее стороны, хотя какой спрос с ребенка Такой человек, как Дэниел Макинтайр, все равно стал бы пить, женись он хоть на Деве Марии, хоть на вавилонской блуднице. Для него это было все равно. Он сам мне рассказывал, как умер от пьянства его отец, а до этого его дед. И тому и другому было всего лишь по сорок восемь. И судья боялся, что он тоже умрет в сорок восемь. Не знаю, удалось ли ему пережить свои сорок восемь. Вы же знаете, у его семьи были деньги. Много денег. Если вы спросите меня, то я скажу, что благодаря Мэри-Бет судья Макинтайр продержался гораздо дольше, чем мог бы в любом другом случае. Но Карлотта никогда этого не понимала. И даже не пыталась понять. Мне кажется, Лайонел понимал, да и Стелла тоже. Оба любили своих родителей, по крайней мере мне всегда так казалось. Может быть, временами Лайонел чуть стыдился судьи, но он был хороший мальчик, преданный сын. А Стелла просто обожала мать и отца. Ох уж этот Джулиен. Помню, в последний год жизни он совершил непростительную вещь. Повез Лайонела и Стеллу осматривать Французский квартал, так называемые непристойные дома, а ведь ребятишкам тогда было всего лишь десять и одиннадцать лет -- я не шучу! И знаете, я полагаю, что он проделывал такое не впервые. Думаю, просто на этот раз он не сумел скрыть от меня эту безумную затею. И знаете, он нарядил Стеллу как мальчика, в матросский костюмчик, и выглядела она очень славно. Они весь вечер разъезжали по улицам Французского квартала, он показывал им, где находятся шикарные заведения, хотя, конечно, внутрь он их не заводил -- уверен, даже Джулиену подобное не сошло бы с рук, -- но одно могу сказать наверняка; во время прогулки они пили. Когда гуляки вернулись домой, я не спал. Лайонел вел себя тихо, он всегда был спокойный мальчик. Но Стелла вся горела от возбуждения после того, что увидела -- всех этих женщин прямо на улице, возле притонов. Мы уселись на лестнице, Стелла и я, и долго шептались, обсуждая прогулку, после того как Лайонел помог Джулиену подняться к себе на третий этаж и уложил его спать. Потом мы со Стеллой отправились на кухню и открыли бутылку шампанского. Она заявила, что достаточно взрослая и вправе выпить глоток-другой; конечно, она не стала меня слушать, да и кто я был такой, чтобы останавливать ее. Дело кончилось тем, что она, Лайонел и я протанцевали на заднем дворике до самого рассвета. Стелла танцевала регтайм-дэнс, которому научилась во время прогулки. Она сказала, что Джулиен отвезет их в Европу и покажет весь мир, но, разумеется, ничего этого не произошло. Думаю, они знали не больше моего, сколько лет Джулиену. Когда я увидел на могильной плите год рождения -- 1828, то испытал шок, уверяю вас. Только тогда я многое понял. Не удивительно, что он был способен заглядывать в будущее -- ведь на его глазах прошел целый век. И Стелле предстояло прожить долгую жизнь. Как-то она сказала несколько слов, которых мне не забыть. Произошло это спустя много лет после смерти Джулиена. Мы вместе обедали в ресторане "У двух сестер". В то время у нее уже была Анта, ну и, разумеется, она не стала утруждаться, чтобы выйти замуж или хотя бы назвать отца. Это еще та история, я вам скажу. Из-за нее все общество буквально пришло в бешенство. Но о чем это я говорил? Мы обедали, и она сказала, что будет жить столь же долго, как Джулиен. Сказала, что Джулиен взглянул на ее ладонь и изрек предсказание. Она собиралась жить долго. Подумать только, пасть от руки Лайонела в неполных тридцать лет! Боже мой! Но вы ведь понимаете, что за всем этим стояла Карлотта? К этому времени Ллуэллин уже едва шевелил языком. Я принялся расспрашивать его о Карлотте и о выстреле, но он не стал об этом больше говорить. Разговор начал пугать его. Он перевел его на другую тему и принялся бормотать о том, как бы ему хотелось получить "автобиографию" Джулиена. По его словам, он готов был все отдать, чтобы однажды попасть в особняк и забрать рукопись, если она до сих пор хранится в той комнате наверху. Но пока там живет Карлотта, у него нет ни малейшего шанса. Знаете, там есть чердак, где устроены кладовые под крышей, вдоль всего дома. С улицы ничего не видно, но это так. Джулиен хранил там свои сундуки. Бьюсь об заклад, именно туда Мэри-Бет спрятала его автобиографию. Она даже не стала утруждаться, чтобы сжечь ее. Это было не в ее характере. Просто она не хотела, чтобы бумаги попали в мои руки. А затем в доме поселилась та гадина Карлотта. Кто знает, что она сделала со всеми вещами Джулиена? Не желая упускать возможности, я настойчиво поинтересовался, не происходило ли в доме чего-нибудь странного, сверхъестественного. (Имея в виду других призраков, не вызванных Джулиеном.) Это был, конечно, один из тех наводящих вопросов, каких я стараюсь избегать, но за несколько часов, проведенных со мной, Ллуэллин ни словом не обмолвился по этому поводу, если не считать странного случая с Джулиеном. Мне этого было мало, я хотел услышать что-то еще. Его реакция на мой вопрос о привидениях была очень бурной. -- А, вот вы о чем, -- сказал он. -- Это было ужасно, просто ужасно. О таком не рассказывают. Кроме того, скорее всего, со мной сыграло шутку мое воображение. Он почти совсем отключился. Я помог ему добраться до квартиры над книжной лавкой. Он снова и снова повторял, что Джулиен оставил ему деньги на дом и на лавку. Джулиен знал, что Ллуэллин любит поэзию и музыку и что ему ненавистна его работа клерком. Джулиен хотел дать ему возможность обрести свободу, что и сделал. Но единственной книгой, которой не хватало Ллуэллину, было жизнеописание Джулиена. Мне больше так и не удалось вызвать его на такую долгую и откровенную беседу. Когда я вновь попытался поговорить с Ллуэллином несколько дней спустя, он держался вежливо, но очень осторожно. Извинился за то, что выпил лишнего и чересчур много болтал, хотя, как он сказал, ему понравилась наша встреча. Я не сумел еще раз уговорить его отобедать со мной или побеседовать подробно о Джулиене Мэйфейре. Я еще несколько раз заглядывал к нему в лавку. Задавал ему много вопросов о семье Мэйфейров. Но я так и не смог вновь завоевать его доверие. Однажды я снова спросил, правду ли говорят люди, что дом на Первой улице посещают привидения. Об этом ходило столько всяких слухов. Лицо его приняло то самое выражение, которое я видел в первую нашу встречу. Он отвел глаза и вздрогнул. -- Не знаю, -- сказал он. -- Может, там и было привидение, как вы говорите, я не люблю думать о таких вещах. Мне всегда казалось, что это... наказание свыше, знаете ли, что мне все пригрезилось. Когда я на него нажал, возможно излишне, он признался, что Мэйфейры -- довольно странное семейство. -- Не дай вам Бог досадить этим людям. Взять, к примеру, Карлотту Мэйфейр. Она настоящее чудовище, без преувеличения. Выглядел он при этом очень смущенным. Я спросил, не навредила ли она ему чем-нибудь, а он лишь отмахнулся, сказав, что она всем вредит. Было видно, что он встревожен, сбит с толку. Затем он произнес нечто весьма любопытное, и я записал его слова тотчас по возвращении в отель. Он сказал, что никогда не верил в жизнь после смерти, но когда он думает о Джулиене, то приходит к убеждению, что тот все еще где-то существует. -- Знаю, вы сочтете, что я сошел с ума, раз говорю такое, -- сказал он, -- но готов поклясться, что это истина. Ночью, после нашей с вами первой встречи, мне приснился Джулиен. Он многое мне сказал. Когда я проснулся, то не смог ясно припомнить весь сон, но у меня осталось ощущение, будто Джулиен не хочет, чтобы мы с вами снова беседовали. Я и сейчас не хотел ни о чем говорить, но... в общем, мне кажется, я должен был вам это сказать. Я ответил, что верю ему. Ллуэллин продолжал рассказывать о Джулиене, который во сне был не таким, каким он его помнил. Что-то в его образе определенно изменилось. -- Он показался мне мудрее, добрее, как раз таким, каким и должен быть, по нашим представлениям, любой, кто отошел в иной мир. И он не выглядел старым. Впрочем, и молодым его тоже нельзя было назвать. Я никогда не забуду этот сон. Он был... абсолютно реальный. Готов поклясться, что Джулиен стоял у моей кровати. И одну вещь, которую он сказал, я все-таки запомнил. Он сказал, что в жизни есть неизбежные явления, но и их можно предотвратить. -- Какие явления? -- спросил я. Он покачал головой. И больше не сказал ни слова, несмотря на все мои попытки надавить на него. Однако он признал, что не помнит, чтобы Джулиен запрещал нам разговаривать. Но уже то, что Джулиен появился в его сне, заставило Ллуэллина почувствовать себя предателем. Мне так и не удалось заставить его повторить эту историю, когда представился следующий случай встретиться. В последний раз я видел Ллуэллина в конце августа 1959 года. Это был уже совсем больной человек. У него сильно дрожал рот и левая рука, а речь была не совсем ясная. Я понимал его с трудом. Я честно признался, что его рассказ о Джулиене означал для меня очень много, что я до сих пор интересуюсь историей семьи Мэйфейр. Сначала мне показалось, что он не вспомнил ни меня, ни нашу с ним встречу, -- такой отрешенный у него был вид. Потом он, видимо, узнал меня и разволновался. -- Пройдемте со мной в подсобку, -- сказал он, безуспешно пытаясь подняться из-за конторки; пришлось мне помочь ему. Он нетвердо держался на ногах. Мы прошли в дверной проем, завешанный пыльной шторой, и оказались в маленьком складском помещении; там он остановился и уставился на что-то, но я ничего не увидел. Он как-то странно рассмеялся и махнул рукой, словно отпуская кого-то. Затем он достал коробку, откуда вынул трясущимися руками пачку фотографий. На всех снимках был Джулиен. Ллуэллин передал мне фотографии и, казалось, хотел что-то произнести, но язык его не слушался. -- Не могу выразить, что они значат для меня, -- сказал я. -- Понимаю, -- ответил он. -- Потому и хочу, чтобы они хранились у вас. Вы единственный, кто сумел понять Джулиена. И тогда мне стало грустно, ужасно грустно. Действительно ли я сумел понять этого человека? Наверное, да. Ллуэллин представил мне Джулиена Мэйфейра как живого, и я нашел его неотразимым. -- Моя жизнь была бы совсем другой, -- сказал он, -- если бы не встреча с Джулиеном. Знаете, я потом больше не встретил никого, кто мог бы с ним сравняться. А еще этот магазин, не знаю, как бы я выжил без него, хотя в конце концов я мало чего достиг. Тут он словно отмахнулся от всех мрачных мыслей и улыбнулся мне. Я задал ему еще несколько вопросов, но он тоже от них отмахивался. Наконец один вопрос его заинтересовал. -- Джулиен страдал перед смертью? -- спросил я. Старик задумался, затем покачал головой. -- Нет, не очень. Разумеется, ему не нравилось, что он парализован. Да и кому такое понравится? Но он любил книги. Я все время читал ему. Умер он ранним утром. Я знаю это, потому что просидел с ним до двух часов ночи, затем погасил лампу и спустился вниз. Ну вот, около шести утра меня разбудила буря. Полил такой сильный дождь, что с подоконников текло. И клены перед домом оглушительно шумели. Я тут же побежал наверх посмотреть, как там Джулиен. Его кровать стояла как раз у окна. Ну и что вы думаете? Ему как-то удалось сесть и открыть окно; он так и умер, перегнувшись через подоконник, лежал с закрытыми глазами, такой умиротворенный, будто хотел сделать глоток свежего воздуха, и когда ему это удалось, то силы оставили его и он упал замертво, словно заснул, склонив голову набок. Это было бы очень мирное зрелище, если бы не буря, потому что дождь лил прямо на него и ветер задувал в комнату листья. Позже врачи сказали, что у него случился обширный удар. Вообще непонятно, как он сумел открыть окно. Я тогда промолчал, но, знаете ли, мне пришла в голову мысль... -- Да? -- с готовностью откликнулся я. Но Ллуэллин лишь пожал плечами и затем пр