К "Pall Mall Gazette" от 18 сентября Опасное приключение нашего интер╜вьюера. Интервью со сторожем Зоологи╜ческого сада. После долгих расспросов и постоянного упоминания в качестве пароля "Pall Mall Gazette" мне, наконец, уда╜лось найти надсмотрщика того отделения Зоологического сада, где содержатся волки. Томас Билдер живет в одном из домиков, находящихся в ограде за жилищем слонов, и как раз садился пить чай, когда я к нему постучался. Томас и его жена, очень гостеприимные пожилые люди, и если то гостеприимство, с которым они меня приняли, -- обычное для них явление, то жизнь их, должно быть, довольно комфортабельно устроена. Сторож отказался заниматься какими бы то ни было делами, пока не по╜ужинает, против чего я не протестовал. Затем, когда стол был прибран и он закурил свою трубку, он сказал: -- Теперь, сэр, вы можете спрашивать меня о чем угодно. Вы мне простите, что я отказался разговаривать с вами о делах перед едой. Я даю волкам, шакалам и гие╜нам во всех отделениях их чай раньше, чем начинаю предлагать им вопросы. -- Что вы хотите этим сказать -- "предлагать им вопросы"? -- спросил я, желая втянуть его в разговор. -- Ударяя их палкой по голове -- это один способ; почесывая у них за ушами -- это другой. Мне в общем-- то нравится первый -- бить палкой по голове, пока не раздам им обеда, я предпочитаю ждать, пока они выпьют свой херес и кофе, так сказать, чтобы почесать у них за ушами. Вы не заметили, -- прибавил он, философствуя, -- что в каждом из нас сидит порядочно от той же самой натуры, что и в них -- в этих зверях. Вот вы пришли сюда и предлагаете мне вопросы относительно моих обязан╜ностей, а я, старый ворчун, желал бы за ваши паршивые полфунта видеть вас вышвырнутым отсюда раньше, чем вы успеете начать свой разговор со мной. Даже после того, как вы иронически спросили меня, не хочу ли я, чтобы вы обратились к надзирателю за разрешением за╜давать мне вопросы. Не в обиду будет сказано -- говорил ли я вам, чтобы вы убирались к черту? -- Да, сказали. -- А когда вы ответили мне, что привлечете меня к ответственности за сквернословие, то как обухом уда╜рили меня по голове; но полфунта все уладило. Я не со╜бирался сражаться, я просто ждал ужина и своим ворча╜нием выражал то же самое, что волки, львы и тигры вы╜ражают своим рыком. Ну а теперь, да хранит Бог вашу душу, после того как старая баба впихнула в меня кусок своего кекса и про╜полоскала меня из своего старого чайника, а я зажег свою трубку, вы можете почесать у меня за ушами, так как вы большего не стоите и не выдавите из меня ни одного звука. Проваливайте вы с вашими вопросами! Я знаю, зачем вы пришли -- из-- за сбежавшего волка? -- Совершенно верно! Я хочу узнать ваше мнение. Скажите только, как это случилось; а когда я узнаю фак╜ты, то уж заставлю вас высказаться, почему это произошло и чем, вы думаете, это кончится. -- Хорошо, наставник! Вот почти вся история. Волк этот, которого зовут Берсикр, один из трех серых волков, привезенных из Норвегии, которого мы купили года четы╜ре назад. Это был славный, послушный волк, не причи╜нявший никому никаких забот. Я очень удивляюсь, что убежать вздумалось именно ему, а не другим зверям. И вот теперь оказывается, что волкам можно верить еще меньше, чем женщинам. Это было вчера, сэр; вчера, приблизительно часа че╜рез два после кормления, я услышал какой-- то шум. Я устраивал подстилку в домике обезьян для молодой пумы, которая больна. Но как только я услышал тявканье и вой, я сейчас же выбежал и увидел Берсикра, бешено кидавшегося на решетку, точно рвавшегося на свободу. В этот день в саду было немного народу, и около клетки стоял только один господин высокого роста, с крючкова╜тым носом и острой бородкой с маленькой проседью. Взгляд его красивых глаз был суров и холоден; он мне как-- то не понравился, так как мне показалось, что это он раздражает зверей. Руки его были обтянуты белыми лай╜ковыми перчатками; указывая на зверей, он сказал: "Сто╜рож, эти волки, кажется, чем-- то взволнованы". -- Возможно, что так, -- ответил я неохотно, так как мне не понравился тон, которым он со мной говорил. Он не рассердился, хотя я на это рассчитывал, а улыбнулся доброй, заискивающей улыбкой, открыв при этом рот, полный белых острых зубов. -- О, нет, меня-- то они любят, -- сказал он. -- О, да, любят, -- возразил я, передразнивая его. -- Они всегда любят во время чаепития поточить свои зубы о косточки, которых у вас целый ящик. И странно было то, что как только звери заметили, что мы разговариваем, то прилегли, и когда я подошел к Берсикру, то он позволил мне как всегда погладить себе голову. Этот господин тоже подошел к нему, и представь╜те, просунул руку сквозь решетку и погладил его по ушам. -- Берегитесь, -- сказал я ему, -- Берсикр ловкий ма╜лый! -- Ничего, -- ответил он, -- я к ним привык. -- Вы тоже занимаетесь этим, -- спросил я, снимая шляпу перед человеком, промышлявшим волками; ведь укротитель всегда приятен сторожу. -- Нет, -- сказал он, -- не совсем так, как вы думаете, но я баловался с ними. При этом он снял шляпу так вежливо, как лорд, и уда╜лился. Старый Берсикр глядел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, затем пошел, улегся в углу и не захотел выходить весь вечер. А ночью, как только зашла луна, здесь завыли все волки. Казалось бы, выть им было не из-- за чего. Вблизи не было никого, кроме какого-- то субъекта, который звал какую-- то собаку, находившуюся, по-- видимому, далеко в парке. Я несколько раз выходил посмотреть, все ли в порядке, и не находил ничего осо╜бенного; затем вой прекратился. Около двенадцати я снова вышел осмотреть сад, раньше, чем пойти спать. Но когда я подошел к клетке Берсикра, то нашел ре╜шетку сломанной, а клетку пустой. Вот все, что я досто╜верно знаю. -- Никто больше ничего не видел? -- Один из сторожей возвращался около того вре╜мени домой с вечеринки и видел какую-- то большую серую собаку, перескочившую через забор сада. По край╜ней мере, он так говорил, но я этому мало верю. Я лично думаю, что это в голове у него гудела вечеринка. -- Скажите, мистер Билдер, можете ли вы чем-- нибудь мотивировать бегство волка? -- спросил я, давая ему еще монету. -- По моему мнению, волк скрывается где-- нибудь вблизи. Какой-- то садовник сказал, что видел волка, мчав╜шегося галопом к северу быстрее лошади; но я ему не ве╜рю, так как, да вы и сами знаете, волки не могут мчаться галопом. Так же как и собаки, -- они не так устроены. Это только в сказках волк такой шикарный зверь: там, когда он приходит в ярость или что-- нибудь грызет и кажется страшнее, чем на самом деле, -- он способен, производя дьявольский шум, уничтожать все, что ему попадется. Но в действительности волк, слава Богу, просто-- напросто маленькое животное: собака, например, вдвое умнее и смелее и вчетверо воинственнее его. А этот тем более не способен ни к борьбе, ни к самозащите; больше похоже на то, что он скрывается где-- нибудь за парком и дрожит от страха, и если он о чем-- нибудь думает, то только о том, где бы ему достать поесть; или, может, он попал теперь в какой-- нибудь двор и сидит теперь в каком-- нибудь уголь╜ном подвале. Если у него нет пищи, ему придется пойти ее искать, и тогда он может наткнуться на лавку какого-- ╜нибудь мясника. Если же он не найдет лавки мясника, и какая-- нибудь нянька, прогуливаясь со своим солдатом, оставит ребенка без надзора в коляске, -- ну, тогда я не буду удивлен, если в результате одним мальчиком станет меньше. Вот и все. В этот момент кто-- то подбежал к окну, и лицо мистера Билдера от удивления вытянулось вдвое своей нату╜ральной величины. -- Господи! -- воскликнул он. -- Не старый ли Бер╜сикр вернулся домой? Он подошел к двери и открыл ее. Это показалось мне совершенно лишним. Я всегда думал, что дикий зверь выглядит хорошо только тогда, когда между ним и нами находится какое-- нибудь очень прочное препятствие; жиз╜ненный опыт скорее усилил, чем ослабил эту мысль. Но в конце концов во всем важнее всего привычка, так как Билдеру и его жене присутствие волка было так же без╜различно, как для меня присутствие собаки. Вся эта сцена была не что иное, как смесь комедии и драмы. Тот самый злой волк, который в течение целой половины дня парализовал весь Лондон и заставил всех детей дрожать от страха, стоял перед нами точно каю╜щийся грешник, и его приняли и приласкали, точно лука╜вого блудного сына. Старый Билдер внимательно, с неж╜ной заботливостью осмотрел его; когда он кончил осмотр, то сказал: -- Ну вот, так я и знал, что бедный зверек попадет в какую-- нибудь историю; не говорил ли я этого все время? Посмотрите, вся его голова порезана и полна осколков стекла. Это безобразие, что людям позволяют осыпать стены оград осколками бутылок! Вот к чему это ведет! Пойди сюда, Берсикр. Он взял волка, запер его в клетку, дав ему кусок мяса величиной с доброго теленка, и прекратил свой рассказ. Я тоже прекращаю свое повествование. Вот единственные сведения, которые мне удалось получить о стран╜ном бегстве волка из Зоологического сада. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 17 сентября. После обеда я был занят уборкой книг, которые, бла╜годаря тому, что я отвлекался посторонними делами и мне часто приходилось навещать Люси, пришли в ужас╜ный беспорядок; вдруг моя дверь открылась, и в комнату ворвался мой пациент с лицом, совершенно искаженным от гнева и возбуждения. Я был поражен как громом, так как это небывалый случай, чтобы пациент по собственной воле приходил в комнату врача без сторожей. Он шел пря╜мо на меня, не произнося ни слова. У него в руке был сто╜ловый нож; заметив, какой я подвергаюсь опасности, я старался стоять так, чтобы между нами все время был стол. Несмотря на это, он оказался более ловким и силь╜ным, чем я ожидал, и довольно серьезно порезал мне ру╜ку. Но раньше, чем он успел ударить меня второй раз, я пришел в себя -- и он уже барахтался на полу, лежа на спине. Из моей руки кровь текла ручьем, и на ковре образовалась маленькая лужица. Видя, что мой приятель не склонен повторять попытку, я занялся перевязкою руки, причем все время наблюдал за распростертой фигу╜рой. Когда же прибежали служители и обратили на него внимание, от его занятия нам положительно стало дурно. Он лежал на животе и вылизывал, как собака, кровь, вытекшую из моей руки. Его легко усмирили, и он, к мо╜ему удивлению, совершенно спокойно пошел со служите╜лями, повторяя при этом без конца: "Кровь -- это жизнь, кровь -- это жизнь"... Я не могу больше терять кровь; я потерял слишком много здоровья за последнее время, да и продолжитель╜ность болезни Люси с ее ужасными фазисами немало сказывается на мне. Я слишком взволнован и устал, и мне нужен покой, покой, покой. К счастью, Ван Хелзинк не звал меня сегодня, так что я могу не лишать себя от╜дыха; сегодня мне трудно было бы обойтись без него. ТЕЛЕГРАММА ОТ ВАН ХЕЛЗИНКА, АНТВЕРПЕН, СЬЮАРДУ, КАРФАКС (За необозначением страны вручена на 24 часа позже) 17 сентября. Ночуйте в Хиллинтэме. Если не можете все время сторожить, то часто навещайте, следите, чтобы цветы бы╜ли на месте. Будьте внимательны. Буду у вас, как только приеду. Ван Хелзинк. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 18 сентября. Выехал в Лондон. Полученная от Ван Хелзинка телеграмма приводит меня в отчаяние. Целая ночь потеряна, а я по горькому опыту знаю, что может случиться за ночь. Конечно, воз╜можно, что все сошло хорошо, но один Бог знает, что могло произойти. Должно быть, какой-- то ужасный рок царит над нами, ибо все вооружилось против нас и ме╜шает нам, как бы мы ни старались. Возьму с собой этот цилиндр, тогда смогу окончить эту запись на фонографе Люси. МЕМОРАНДУМ, ОСТАВЛЕННЫЙ ЛЮСИ ВЕСТЕНР 17 сентября. Ночью. Я пишу это и оставляю открытым, чтобы никто обо мне не беспокоился. Вот точная запись того, что случилось в эту ночь. Я чувствую, что умираю от слабости, у меня едва хватает сил, чтобы писать, но это должно быть сделано, даже если бы я при этом умерла. Я легла спать как обыкновенно, предварительно поза╜ботившись о том, чтобы цветы лежали там, куда велел их положить д-- р Ван Хелзинк, и вскоре заснула. Меня разбудило то хлопанье крыльев об окно, которое началось после того, как я ходила во сне на утесы в Уайтби. Я не испугалась, но мне очень хотелось, чтобы д-- р Сьюард был в соседней комнате. Д-- р Ван Хелзинк говорил, что он будет -- тогда я смогла бы позвать его. Я старалась заснуть, но не могла. Тут мною снова овладел прежний страх перед сном, и я решила бодрствовать. Строптивая сонливость нападала на меня именно тогда, когда я боялась заснуть, так что, испугавшись одино╜чества, я открыла дверь и крикнула: "нет ли здесь кого-- ╜нибудь?" Ответа никакого не было. Я боялась разбудить мать, поэтому снова закрыла дверь. Затем я услышала в кустах какой-- то вой, точно собачий, только более низ╜ких и глухой. Я подошла к окну и взглянула, но ничего не увидела, кроме большой летучей мыши, которая, должно быть, билась своими крыльями об окно. Тогда я снова легла в постель, но решила не спать. Вскоре дверь моя открылась, ко мне заглянула мать; видя по моим дви╜жениям, что я не сплю, она вошла, подсела ко мне и неж╜но сказала: -- Я очень беспокоюсь о тебе, дорогая, и пришла посмотреть, как твое здоровье. Я боялась, что она простудится, сидя так, и сказала ей, чтобы она легла со мною спать, и она легла ко мне в постель; но она не сняла своего халата, потому что ре╜шила пробыть у меня недолго и пойти спать к себе. Когда мы лежали, обнявшись, снова раздался стук и хлопанье крыльев об окно. Она вздрогнула слегка, ис╜пугалась и спросила: "Что это такое?" Я старалась ее успокоить, наконец мне это удалось, и она тихо лежала; но я слышала, как ужасно билось ее сердце. Немного по╜годя снова послышался глухой вой в кустах, и вскоре вслед за этим раздался треск в окне, и масса разбитых стекол посыпалась на пол. Ворвавшийся ветер распахнул штору, и в отверстии показалась голова большого, тощего волка. Мать в страхе вскрикнула, приподнялась на кро╜вати, хватаясь за все, что попадалось ей под руку. Между прочим, она схватилась и за венок из цветов, который доктор Хелзинк велел мне носить вокруг шеи, и сорвала его с меня. В течение нескольких секунд она сидела и, дрожа от страха, указывала на волка; затем упала на╜взничь, как пораженная молнией, и падая, так ударила меня по голове, что на мгновение комната и все осталь╜ное закружилось передо мной. Я уставилась в окно, волк вдруг исчез, и мне показалось, что целые мириады мошек вместе с ветром ворвались в комнату сквозь разбитое окно и кружились и вертелись как тот столб пыли, ко╜торый, по описанию путешественников, образуется из пе╜ска в пустыне при самуме. Я пробовала пошевелить рукой, но находилась под влиянием какого-- то колдовства, и кроме того, тело моей дорогой, несчастной матери, ко╜торое, казалось, уже холодело, так как ее сердце пере╜стало биться, давило меня своей тяжестью, и я на некото╜рое время потеряла сознание. Время не казалось мне длинным, но было очень страшно; наконец, я снова пришла в себя. Где-- то вблизи раздался звон колокольчика на проезжей дороге; все со╜баки в соседстве завыли; и в кустах, как будто совсем близко, запел соловей. Я была совершенно ошеломлена и разбита от страданий, от страха и слабости, но пение соловья казалось мне голосом моей покойной матери, вернувшейся, чтобы утешить меня. Звуки, кажется, раз╜будили и прислугу, так как я слышала шлепанье их босых ног у моих дверей. Я позвала их, они вошли, и когда уви╜дели, что случилось и кто лежит в моей постели, громко вскрикнули. Ветер ворвался в разбитое окно, и дверь рас╜пахнулась. Они сняли с меня тело моей дорогой матери и положили его, покрыв простыней, на постель, как толь╜ко я встала. Они все были до такой степени перепуганы и расстроены, что я велела им пойти в столовую и выпить по стакану вина. Дверь на мгновение распахнулась и за╜тем снова закрылась. Девушки вскрикнули, и мне пока╜залось, что кто-- то вошел в столовую; а я положила все цветы, которые только у меня были, на грудь моей доро╜гой матери. Тут я вспомнила, что д-- р Ван Хелзинк гово╜рил мне, но я не хотела их больше трогать, да кроме того решила, что одна из прислуг посидит теперь вместе со мною. Я очень удивилась, почему девушки так долго не возвращались. Я позвала их, но не получила ответа, так что сама пошла в столовую посмотреть, что с ними. Мое сердце упало, когда я увидела, что случилось. Все четыре девушки лежали беспомощно на полу, тяжело дыша. До половины наполненный графин с хересом стоял на столе, но какой-- то странный, дикий запах исходил оттуда. Мне это показалось подозрительным, и я исследо╜вала графин -- пахнет опием; взглянув на буфет, я уви╜дела, что бутылка, из которой доктор давал лекарство моей матери, была пуста. Что мне делать? Что мне де╜лать? Я не могу ее оставить, а я одна, потому что при╜слуга спит, кем-- то отравленная. Одна со смертью! Я боюсь войти туда, так как слышу глухой вой волка сквозь разбитое окно... Воздух полон кружащимися и вертящимися мошками, и огоньки в глазах волка светятся каким-- то синим тусклым светом. Что мне делать? Да хранит меня Бог от всякого несчастья в эту ночь! Я спрячу бумагу у себя на груди, где ее найдут, если меня придется переносить" Моя мать умерла! Пора и мне! Прощай, дорогой Артур, если я не переживу этой ночи! Да хранит вас Бог, дорогие, да поможет Он мне! Глава двенадцатая ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 18 сентября. Немедленно по получении телеграммы я поехал в Хиллингэм и добрался туда рано утром. Оставив свой кэб у ворот, я пошел по дорожке. Я осторожно постучал и позвонил как можно тише, так как боялся потревожить Люси или ее мать и надеялся, что разбужу только при╜слугу. Но никто не вышел, и я снова постучал и позвонил; опять нет ответа. Я проклинал лень прислуги, в такой поздний час валявшейся в постели, так как было уже де╜сять часов, и нетерпеливо постучал и позвонил еще раз, по ответа все не было. До сих пор я винил только прислу╜гу, но теперь мной начал овладевать ужасный страх. Я не знал, чем вызвано это странное молчание: отчаянием ли перед неумолимостью рока, крепко стягивавшего нас, или тем, что передо мной дом смерти, куда я пришел слишком поздно. Я знал, что минута, даже секунда запоздания равняется часам страдания для Люси, если с нею снова повторился один из ее ужасных припадков; и я обошел вокруг дома в надежде найти где-- нибудь случайный вход. Я не нашел нигде даже намека на это. Все окна и две╜ри были закрыты, и, расстроенный, я снова вернулся к дверям. Тут я вдруг услышал топот быстро мчавшейся лошади. Топот затих у ворот, и несколько секунд спустя я увидел бегущего по дорожке доктора Ван Хелзинка. Увидев меня, он воскликнул: -- Так это вы? И вы только что приехали? Как она? Мы опоздали? Получили вы мою телеграмму? Я ответил так скоро и связно, как только мог, что по╜лучил телеграмму рано утром и что не потерял ни одной секунды, чтобы сюда прийти, и что мне никак не удается дозвониться. Он был в недоумении и сказал: -- Ну тогда, боюсь, мы опоздали. Да будет воля Божия. Но если нигде не найдется открытого входа, нам са╜мим придется как-- нибудь устроить вход. Время для нас теперь дороже всего. Мы подошли к задней стороне дома, куда выходило кухонное окно. Профессор вынул из чемодана хирургиче╜скую пилу и передал ее мне, указав на железную решетку окна. Я принялся за дело, и вскоре три прута было распи╜лено. Затем с помощью длинного тонкого ножа мы выта╜щили решетку и открыли окно. Я помог профессору влезть и сам последовал за ним. В кухне и людской никого не оказалось. Мы осмотрели все комнаты и когда, нако╜нец, пришли в столовую, скудно освещенную светом, проникавшим сквозь ставни, то нашли четырех служанок, лежащих на полу. Ясно было, что они живы, так как их тяжелое дыхание и едкий запах опия в комнате объяс╜няли все. Ван Хелзинк посмотрел на меня и, направ╜ляясь дальше, сказал: -- Мы можем вернуться к ним позже. Затем мы вошли в комнату Люси. На секунду мы при╜остановились у дверей и прислушались, но ничего не услышали. Дрожа и побледнев от странного предчувст╜вия, мы тихо открыли дверь и вошли. Как я вам опишу, что мы увидели! На постели лежали две женщины, Люси и ее мать. Последняя лежала даль╜ше от нас и была покрыта белой простыней, уголок кото╜рой был отогнут ветром, врывавшимся через разбитое окно, открывая бледное искаженное лицо с отпечатком пережитого страха. Около нее лежала Люси с бледным и еще более искаженным лицом. Цветы, положенные нами вокруг ее шеи, были на груди матери, а шея Люси была открыта, и на ней были видны две маленькие ран╜ки, такие же, как и раньше, но только края их были ужасно белы и изорваны. Не говоря ни слова, профессор приложил голову к груди Люси; затем быстро повернул голову в сторону, как будто прислушиваясь к чему-- то и, вскочив на ноги, крикнул мне: -- Еще не слишком поздно! Скорее, скорее! Прине╜сите водки! Я помчался вниз и вернулся с водкой, причем попро╜бовал и понюхал ее из предосторожности, боясь, как бы и она не оказалась отравленной, как тот графин хересу, который я нашел на столе. Служанки все еще спали, но дыхание их стало тревожнее -- по-- видимому, снотвор╜ное начинало утрачивать свое действие. Я не остановился, чтобы убедиться в этом, а вернулся к Ван Хелзинку. Он натер водкой губы, десны, кисти и ладони Люси и сказал мне: -- Здесь пока больше ничего нельзя сделать! Ступайте и приведите в чувство служанок. Похлопайте их по╜крепче мокрым полотенцем по лицу. Пусть они разожгут огонь и приготовят горячую ванну. Эта бедняжка почти так же холодна, как ее мать. Ее нужно согреть, раньше чем приниматься за что-- нибудь другое. Я тотчас же спустился, и мне не трудно было разбудить трех из них. Четвертая была еще очень молода, и от╜рава подействовала на нее сильнее, чем на остальных, так что я положил ее на диван и дал ей выспаться. Дру╜гие сначала были одурманены, когда же сознание к ним вернулось, они стали истерически плакать и рыдать. Но я сказал им, что достаточно и одной погибшей жизни, если же они станут медлить, то погубят и Люси. Рыдая и плача, они, как были полуодетые, принялись за работу, развели огонь и вскипятили воду. Мы приготовили ванну, вынесли на руках Люси и посадили ее туда. В то время как мы растирали ее члены, раздался стук в дверь. Одна из служанок накинула на себя какую-- то одежду и выбе╜жала открыть. Затем вернулась и шепотом сказала нам, что какой-- то господин пришел с поручением от мистера Холмвуда. Я велел ей сказать, чтобы он подождал, так как мы очень заняты. Она ушла с поручением, и погру╜женный в свою работу, я совершенно забыл о нем. Наконец мы заметили, что теплота начинает произво╜дить на Люси некоторое действие. Удары сердца при стетоскопическом исследовании слышались уже яснее, а дыхание стало чуть-- чуть более ощутимым. Мы вынули ее из ванны и понесли в другую комнату, которую приготовили за это время, положили на кровать и влили ей несколько капель водки в рот. Я заметил, что Ван Хелзинк завязал вокруг шеи Люси мягкий шелковый платок. Она все еще была без сознания, и ей было очень плохо -- хуже, чем когда-- либо. Ван Хелзинк позвал одну из служанок, велел остаться около Люси и не сводить с нее глаз, пока мы не вер╜немся, -- затем вышел со мной из комнаты. -- Нам нужно обсудить, как поступить! -- сказал он, когда мы спускались по лестнице. Из передней мы прошли в столовую, где и останови╜лись, закрыв за собой двери. Ставни были открыты, но шторы уже опущены с тем уважением к смерти, которое так свойственно британским женщинам низшего круга. Поэтому в комнате царил полумрак. Тем не менее для нас было достаточно светло. Ван Хелзинка, очевидно, что-- то тревожило; после небольшой паузы он сказал: -- Что нам теперь делать? Куда нам обратиться за помощью? Необходимо доставить ей новый приток крови и как можно скорее, потому что жизнь этой бедняжки висит на волоске; она не выдержит больше часу. Я боюсь довериться этим женщинам, даже если бы у них хватило храбрости подвергнуться операции. Как нам найти кого╜-- нибудь, кто бы согласился открыть свои вены ради нее? -- Не могу ли я вам услужить? Голос раздался с кушетки на другом конце комнаты, и звуки эти принесли облегчение и радость моему сердцу, так как это был голос Квинси Морриса. При первых звуках голоса Ван Хелзинк нахмурился, но выражение его лица смягчилось и глаза смотрели уже ласково, когда я воскликнул: "Квинси Моррис!" и бросился к нему с распростертыми объятиями. -- Как вас сюда занесло? -- крикнул я ему, когда наши руки встретились. -- Я думаю, причина -- Арчи! Он вручил мне телеграмму: "Вот уже три дня, как от Сьюарда ничего нет, страшно беспокоюсь. Не могу уехать. Отец все еще в том же положении. Напишите, здорова ли Люси. Не медлите. Холмвуд". -- Мне кажется, что я пришел как раз вовремя. Вы ведь знаете, что вам стоит только сказать слово, чтобы я сделал все. Ван Хелзинк шагнул вперед, взял его за руку и, взгля╜нув ему прямо в глаза, сказал: -- Кровь храброго человека -- самая лучшая вещь на свете, когда женщина в опасности. Вы настоящий муж╜чина, в этом нет сомнения. Прекрасно, пусть черт рабо╜тает изо всех сил, но Бог шлет нам людей, когда они нам нужны. И снова мы пережили эту ужасную операцию. У меня не хватает сил, чтобы описать ее подробно. Люси, по-- ви╜димому, перенесла страшное потрясение, и оно отрази╜лось на ней сильнее, чем раньше, так как несмотря на то, что в ее вены была влита масса крови, ее тело не подда╜валось лечению так же хорошо, как раньше. Тяжело было смотреть на ее возвращение к жизни. Но, как бы то ни было, работа сердца и легких улучшилась; Ван Хелзинк сделал подкожное впрыскивание. Обморок перешел в глу╜бокий сон. Профессор остался сторожить, пока я спу╜стился вниз с Квинси Моррисом и послал одну из служа╜нок отпустить ожидавшего извозчика. Я оставил Квинси отдохнуть, заставил его выпить стакан вина и велел ку╜харке приготовить солидный завтрак. Тут вдруг мне в го╜лову пришла одна мысль, и я пошел в комнату, где лежа╜ла Люси. Когда я тихо вошел, то застал там Ван Хелзинка с несколькими листочками бумаги в руках. Он, очевидно, уже их прочел, и теперь сидел, опершись головой на руку, в глубокой задумчивости. На лице его застыло вы╜ражение смутного удовлетворения, точно он удачно раз╜решил какое-- то сомнение. Он передал мне бумаги, сказав: -- Это упало с груди Люси, когда я нес ее в ванну. Прочтя, я взглянул на профессора и после некоторого молчания сказал: -- Ради Бога, что все это значит? Была ли она раньше сумасшедшей или же теперь сошла с ума, или то, что написано -- правда, и в этом кроется какая-- то ужасная опасность? Хелзинк ответил мне: -- Не думайте об этом сейчас. Вы узнаете и поймете все в свое время; но попозже. А теперь скажите, о чем вы собирались мне рассказать? Это вернуло меня к делу, и я снова пришел в себя. -- Я хотел сказать вам, что надо написать удостове╜рение о смерти миссис Вестенр. Я снова спустился и в передней встретил Квинси Мор╜риса с написанной им Артуру телеграммой, в которой он сообщал о смерти миссис Вестенр и о том, что Люси так╜же была больна, но что теперь ей лучше, и что Ван Хел╜зинк и я с нею. Затем он спросил: -- Можно мне поговорить с вами, Джон, когда вы вернетесь? Я кивнул ему в ответ головой и вышел. Я не встретил никаких затруднений при внесении в реестр и велел гро╜бовщику прийти вечером снять мерку для гроба и взять на себя устройство похорон. Когда я вернулся, Квинси уже ждал меня. Я сказал, что поговорю с ним, как только узнаю о состоянии Люси, и вошел к ней в комнату. Она все еще спала, а профессор, по-- видимому, так и не двигался с места. Он приложил палец к губам, и я понял, что в скором времени он ожи╜дает ее пробуждения. Когда я вернулся к Квинси, он произнес: -- Я не люблю бывать там, где у меня нет на то права, но здесь случай исключительный. Вы знаете, как я любил эту девушку; но несмотря на то, что это все уже в прошлом, я не могу не беспокоиться о ней. Ска╜жите, что случилось; датчанин -- очень славный госпо╜дин; он сказал, когда вы вошли, что необходима новая трансфузия крови и что вы оба истощены. Я догады╜ваюсь, что вы с Ван Хелзинком уже раз проделали над собой то, что я сделал сегодня. Не так ли? -- Да, так. -- И я догадываюсь, что Артур тоже принес себя в жертву. Когда я встретился с ним четыре дня тому назад, он очень плохо выглядел. С тех пор, как у меня в пампасах погибла кобыла в одну ночь, я никогда не видел, чтобы можно было так быстро измениться. Одна из тех больших летучих мышей, которых там называют вампирами, напала ночью на несчастную лошадь, высо╜сала у нее из горла и открытых ран столько крови, что она уже не в силах была оправиться, и мне пришлось пристрелить ее из сострадания. Скажите совершенно откровенно, Джон, -- Артур был первым, не так ли? Я задумался, так как сознавал, что не следует выда╜вать того, что профессор держит в секрете, но Моррис знал уже слишком много и о многом догадывался, так что не было причины ему не отвечать, поэтому я ответил ему той же самой фразой: "Да, так". -- И как долго это продолжается? -- Дней десять. -- Десять днейЗначит, в вены этого бедного созда╜ния, которое все мы так любим, за это время вкачали кровь четырех здоровых людей. Помилуй Господи, да ее тело не выдержало бы этого! Куда же она девалась, вся кровь? Я покачал головою. -- Куда? -- повторил я. -- Я положительно ничего не соображаю и представить себе не могу. Тут целая серия мелких обстоятельств перепутала все наши распо╜ряжения относительно охраны Люси. Но больше этого не случится. Мы останемся тут, пока все это не кончит╜ся, -- хорошо ли, дурно ли, как будет угодно Богу! Когда Люси поздно вечером проснулась, то первым движением ее было схватиться за грудь, и к моему удив╜лению, она вытащила оттуда те листы, которые Ван Хелзинк давал мне прочесть. Осторожный профессор положил их обратно, чтобы она, проснувшись, не встре╜вожилась. Затем она оглянулась кругом и, заметив, где находится, вздрогнула, громко вскрикнула и закрыла свое бледное лицо бледными, худыми руками. Мы оба поняли значение этого, т. е., что она вспомнила о смерти матери, так что мы приложили все старания, чтобы ее успокоить. Когда стемнело, она снова задрожала. Но тут произошло странное явление. Во сне она схватила листки и разорвала их. Ван Хелзинк встал и отобрал их у нее, а она продолжала рвать воображаемую бумагу; наконец, она подняла руки и развела их, как будто раз╜брасывая оставшиеся куски. Ван Хелзинк был поражен и нахмурился, что-- то соображая, но ничего не сказал. 19 сентября. Прошлую ночь она спала очень неспокойно, как-- то все боялась заснуть, и когда проснулась, то чувство╜вала себя немного слабее. Профессор и я по очереди сторожили ее и не оставляли ни на минуту. Квинси Мор╜рис ничего не говорил о своих намерениях, но я знал, что он всю ночь бродил вокруг дома и сторожил. На сле╜дующий день, при дневном свете, мы увидели, насколько ослабела наша бедная Люси. Она с трудом шевелила головою, и то ничтожное количество пищи, которое она в состоянии была принять, нисколько не помогло ей. Временами она дрожала, и оба мы, Ван Хелзинк и я, заметили, какая большая разница наблюдалась в ней, когда она спала, в сравнении с ее состоянием после сна. Во сне она выглядела сильнее, хотя бледнее, и дыха╜ние было ровнее; открытый рот обнажал бледные бес╜кровные десны, причем зубы казались как-- то длиннее и острее, чем обыкновенно; когда же она бодрствовала, то мягкий взгляд ее глаз менял выражение лица -- она снова становилась похожей на себя, хотя очень изме╜нилась от истощения, и казалось, что сейчас умрет. Ве╜чером она спросила об Артуре, и мы вызвали его теле╜граммой. Квинси поехал на вокзал встречать его. Артур приехал около шести часов вечера; когда он увидел ее, то его охватило чувство умиления, и никто из нас не мог произнести ни слова. В течение дня при╜падки сонливости стали учащаться, так что возмож╜ности разговаривать с ней почти не было. Все-- таки при╜сутствие Артура подействовало на нее возбуждающе: она немного посмеялась и разговаривала с ним веселее, чем с нами до его приезда. Он сам тоже немного обод╜рился. Теперь около часа ночи, он и Ван Хелзинк все еще сидят около нее. Через четверть часа я должен их сменить. Я сейчас записываю все это на фонограф Люси. До шести часов они смогут отдохнуть. Я боюсь, что завтра -- конец нашим заботам, так как потрясение было слишком сильно -- бедное дитя не может выдер╜жать. Да поможет всем нам Бог! ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР ЛЮСИ ВЕСТЕНР (Не распечатанное ею) 7 сентября. Моя дорогая Люси! Кажется, целый век я ничего не слышала о тебе или, вернее, ничего тебе не писала. Я знаю, что ты простишь мне мой грех, когда прочтешь весь мой запас новостей. Мой муж благополучно вернулся; когда мы приехали в Эксетер, нас уже ждала коляска; в ней сидел мистер Хаукинс, приехавший нас встречать, несмотря на то, что снова сильно страдает подагрой. Он повез нас к себе, где нам были приготовлены удобные и уютные ком╜наты, и мы все вместе пообедали. После обеда мистер Хаукинс сказал: -- Мои дорогие, пою за ваше здоровье и благополучие и желаю вам обоим бесконечного счастья. У меня никого нет на свете, и я решил все оставить вам. Дорогая Люси, я плакала, когда Джонатан и этот старик пожимали друг другу руки. Это был очень, очень счастливый вечер для нас. Итак, мы теперь обосновались в этом чудесном ста╜ром доме. Я страшно занята устройством квартиры и хозяйством. Джонатан и мистер Хаукинс заняты це╜лыми днями, так как взяв Джонатана в компаньоны, м-- р Хаукинс хочет посвятить его во все дела своих клиентов. Как поживает твоя милая матушка? Хотелось бы мне приехать к вам в город и увидеть вас, дорогие мои, но я не смею, так как у меня слишком много дел; а за Джонатаном нужно очень и очень ухаживать. Он уже начинает полнеть, но все же страшно ослабел после своей долгой болезни. Теперь я рассказала тебе все свои новости, послушаю твои. Когда твоя свадьба? Где и кто будет вас вен╜чать, и что ты наденешь, и будет ли это торжественная или скромная свадьба? Расскажи мне обо всем, доро╜гая, так как нет ничего, что не интересовало бы меня и не было бы мне дорого. Джонатан шлет тебе привет. Прощай, моя дорогая, да благословит тебя Бог. Твоя Мина Харкер. ОТЧЕТ ПАТРИКА ХЕННЕСИ Д. М., M.R.C.S.L.K.Q.C.P.I., и т. д., ДЖОНУ СЬЮАРДУ, Д. М. 20 сентября. Дорогой сэр, согласно вашему желанию прилагаю при сем отчет о всех делах, порученных мне... Что ка╜сается пациента Рэнфилда, то о нем есть много ново╜стей. С ним был новый припадок, который мог очень плохо кончиться, но который, к счастью, не имел ни╜каких последствий. Вчера после обеда двухколесная повозка подвезла к пустому дому, который граничит с нашим, двух господ; к тому самому дому, куда, по╜мните, дважды убегал пациент. Эти господа останови╜лись у наших ворот, чтобы спросить, как им туда пройти; они, очевидно, иностранцы. Я стоял у окна кабинета и курил после обеда и видел, как один из них прибли╜жался к дому. Когда он проходил мимо окна Рэнфилда, пациент начал бранить его и называть всеми скверными словами, какие знал. Господин же, казавшийся очень порядочным человеком, ограничился тем, что ответил ему: "перестань, ты, грубый нищий". Затем наш пациент начал обвинять его в том, что он его обкрадывает, что хотел его убить, и сказал ему, что он ему помешает, если только тот снова вздумает сделать это. Я открыл окно и сделал господину знак, чтобы он не обращал вни╜мания на слова больного -- он ограничился тем, что огляделся вокруг, как будто желая понять, куда он по╜пал, и сказал: "Боже меня сохрани обращать внимание на то, что мне кричат из несчастного сумасшедшего дома. Мне очень жаль вас и управляющего, которым приходится жить в одном доме с таким диким живот╜ным, как этот субъект". Затем он очень любезно спро╜сил меня, как ему пройти в пустой дом, и я показал ка╜литку; он ушел, а вслед ему сыпались угрозы, прокля╜тия и ругань Рэнфилда. Я пошел к нему, чтобы узнать причину его злости, так как он всегда вел себя прилично и ничего подобного с ним не случалось, когда он не был в припадке буйства. К моему великому удивлению я застал его совершенно успокоившимся и даже веселым. Я старался навести его на разговор об этом инциденте, но он кротко начал расспрашивать меня, что я этим хо╜тел сказать, и заставил меня поверить тому, что он тут совершенно ни при чем. И все-- таки, как ни печально, это оказалось ничто иное, как хитрость, так как не про╜шло и получаса, как я снова услышал о нем. На этот раз он снова разбил окно в своей комнате и, выскочив из него, мчался по дорожке. Я крикнул сторожу, чтобы он последовал за мною, а сам побежал за Рэнфилдом, так как боялся какого-- нибудь несчастья. Мои опасения оправдались: около повозки с большими деревянными ящиками, которая уже проезжала раньше, стояли не╜сколько человек с багровыми лицами и утирали вспотев╜шие от тяжелой работы лбы; раньше чем я успел по╜дойти, наш пациент бросился к ним, столкнул одного из них с повозки и начал колотить его головой об землю. Если бы я не схватил его вовремя, то Рэнфилд убил бы его на месте. Его товарищ схватил тяжелый кнут и стал бить Рэнфилда рукояткой кнута по голове. Это были ужасные удары, но Рэнфилд, казалось, не почувствовал их -- бросился на него и боролся с нами троими, рас╜кидывая нас во все стороны, как котят. Вы знаете, что я довольно грузен, и те два тоже дюжие молодцы. Сна╜чала он вел себя довольно спокойно в драке, но как только понял, что мы его осилили и что сторожа наде╜вают на него смирительную рубашку, начал кричать: "Я хочу их уничтожить! Они не смеют меня грабить! Они не смеют убивать меня постепенно! Я сражаюсь за своего лорда и хозяина!" и всякие бессвязные фразы. Порядочного труда стоило нам вернуть его домой и во╜дворить в обитую войлоком комнату. Один из сторожей, Харди, сломал себе при этом палец, но я сделал ему перевязку, и он уже поправляется. ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР ЛЮСИ ВЕСТЕНР (Не распечатанное ею) 18 сентября. Моя дорогая Люси! Какой удар для нас! М-- р Хаукинс внезапно умер! Многие подумают, что это вовсе не так печально для нас, но мы оба так полюбили его, что нам положительно кажется, что мы потеряли отца. Джонатан сильно сокрушается: он опечален, глубоко опечален, не только тем, что утратил этого доброго ста╜рика, так хорошо всю жизнь относившегося к нему, заботившегося о нем, как о родном сыне, и в конце кон╜цов оставившего ему такое состояние, которое нам, скромным людям, обыкновенно кажется несбыточной мечтой, но чувствует эту утрату еще в другом отноше╜нии. Он говорит, что ответственность, которая теперь целиком падает на него, заставляет его нервничать. Он начинает сомневаться в себе. Я стараюсь его подбодрить, и моя вера поддерживает его веру в себя. А то сильное потрясение, которое он недавно перенес, отра╜жается на нем теперь еще больше. Прости, дорогая, что беспокою тебя своими горестями в те дни, когда ты так счастлива, -- но, дорогая Люси, мне приходится быть мужественной и веселой при Джонатане, а это стоит большого труда и не с кем отвести ду