Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   "Собрание сочинений в 15-ти томах. Том 15".
   М., "Правда", 1964 (Б-ка "Огонек").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------




   Пер. - С.Майзельс

   Вашингтон, 11 ноября.

   Англия, Франция, Италия, а теперь и народ Соединенных Штатов  -  каждая
страна, следуя своим национальным традициям и  условиям  времени,  воздала
воинские почести и предала земле  тело  Неизвестного  Солдата.  Канада,  я
слышал, также собирается последовать этому примеру.
   Так весь мир выразил свое ощущение, что единственным  подлинным  героем
Великой войны был простой человек.  А  сколько  еще  несчастных  Гансов  и
Иванов остались гнить в земле сотен полей сражения: кости и прах, лохмотья
истлевших шинелей, остатки амуниции - и все  они  еще  ждут  памятников  и
речей. Ведь они тоже были чьими-то  сыновьями,  ходили  строем,  выполняли
приказы, с песней шли в атаку и  познали  ни  с  чем  не  сравнимый  хмель
солдатской дружбы и преданность чему-то  гораздо  более  важному,  чем  их
собственная жизнь.
   На Арлингтонском кладбище солдаты из армии южан погребены с  такими  же
почестями, как и солдаты из армии северян; давно забыто, кто был прав, кто
виноват в их распре, все помнят только  жертвы,  принесенные  этой  войне.
Придет время, когда и мы перестанем сваливать на солдат  и  простых  людей
Германии и России преступления, ошибки и неудачи  их  правительств,  когда
выдохнется вся горечь ненависти, и мы станем оплакивать их, как оплакиваем
своих погибших - просто как живые души тех, кто отдал свою жизнь и жестоко
пострадал в одной общей катастрофе.
   Придет час,  когда  эти  величественные  эмблемы  войны  -  Неизвестные
Солдаты Англии, Америки, Франции и других стран сольются в нашей памяти  в
символ, еще более великий, станут воплощением двадцати миллионов мертвых и
многих миллионов загубленных жизней - и превратятся в Неизвестного Солдата
Великой войны.
   Я думаю, что можно будет представить  себе  о  нем  очень  многое.  Мы,
вероятно, сможем довольно точно установить его возраст, рост, вес и прочие
подробности такого рода. Обо всем  этом  можно  собрать  средние  цифры  и
данные, очень близкие к действительным. Что же касается расы и цвета кожи,
то, вернее всего, это будет житель Северной Европы; северянин  из  России,
Германии, Франции,  Италии,  англичанин  и  американец  выглядят  примерно
одинаково - все это высокие светловолосые, чаще всего  голубоглазые  люди;
но, помимо этого, в нем будет и средиземноморская жилка,  и  индийские,  и
турецкие черточки, и что-то монгольское, и капелька африканской крови - не
только  от  темнокожих  американских  солдат,  но  и  через   сенегальцев,
воевавших за Францию.
   Однако все это не помешает ему быть прежде всего северянином с такой же
смешанной кровью, какая, наверное, будет течь в жилах граждан Америки 1950
года. Он будет белым, с небольшой примесью азиатской и негритянской крови.
И будет молод - лет двадцати - двадцати двух - еще совсем мальчик,  верней
всего, неженатый; у него есть и отец и мать; и  воспоминания  о  них  и  о
доме, где он родился, были еще свежи и живы в его памяти, когда он умирал.
   Мне кажется, мы можем восстановить в общих чертах и обстоятельства  его
смерти. Это случилось при свете дня, среди невероятного  шума  и  сумятицы
нынешнего боя - его вдруг ударило неизвестно откуда  и  неизвестно  чем  -
пулей или осколком снаряда... В это мгновение он был чуть-чуть  испуган  -
на поле боя все немного испуганы, - но возбуждение было сильнее страха: он
изо всех сил старался вспомнить все, чему его обучали, и  делать  все  как
нужно. Когда  его  ударило,  он  прежде  всего  почувствовал  не  боль,  а
удивление. Мне кажется, что первое ощущение человека,  раненного  на  поле
боя, не боль, а бесконечная тоска.
   Мне кажется, можно пойти еще дальше и представить  себе,  скоро  ли  он
умер после того, как его ранило, сколько времени он страдал  и  удивлялся,
долго ли лежал, прежде чем  дух  его  смешался  в  сумерках  с  молчаливым
множеством других душ, с миллионами таких,  как  он,  у  которых  не  было
больше родины, чтобы ей служить, и  кого  впереди  не  ждали  долгие  годы
жизни; их, как и его, внезапно вырвали из мира, зримого и  осязаемого,  из
мира чаяний и страстей... Но лучше подумаем о том, какие же  побуждения  и
чувства привели его - мужественного и жизнелюбивого  -  к  такому  полному
самопожертвованию.
   Что думал он в ту минуту, когда его убили, - этот Неизвестный Солдат? А
мы, мы, кто послал его на эту Великую войну, мы, которые до сих пор  живем
в его мире, какие мысли внушили мы ему, какие обязательства  взяли  мы  на
себя, чтобы возместить ему его смерть,  навсегда  утраченную  им  жизнь  и
солнечный свет?
   Он был еще слишком молод, чтобы полностью  сознавать  свои  побуждения.
Понять, что двигало им и к чему он стремился,  -  сомнительная  и  трудная
задача. На недавнем заседании ассамблеи Лиги Наций мистер  Джордж  Ноблмэр
заявил,  что  сам  слышал,  как  французский  юноша  шептал,  умирая:  "Да
здравствует Франция!"  Он  предположил,  что  немецкие  юноши  умирают  со
словами; "Полковник, передайте моей  матери;  "Да  здравствует  Германия!"
Возможно,  он  прав.  Но  французов  воспитывают  в  патриотическом   духе
усиленнее, чем все другие  народы.  Не  думаю,  чтобы  все  разделяли  это
настроение. Англичане, безусловно, не все разделяли его.
   Я могу  себе  представить  лишь  немногих  английских  юношей,  которые
умирают со словами: "Правь, Британия!" или "Король Георг и  добрая  старая
Англия!" Некоторые из наших ребят бранились от горя и страданий; некоторые
- и далеко не всегда самые младшие - вновь впадали в детство и трогательно
звали  матерей;  многие  до  конца  сохраняли   дерзкое   чувство   юмора,
свойственное англичанам; а многие умирали с чувством, которое выразил один
молодой шахтер из Дургема; я говорил с ним как-то под утро у Мартинпиша  в
окопах, которые страшно разворотило снарядом в эту ночь.
   - Война - отвратительная штука, - сказал он, - но дело надо довести  до
конца.
   Эти же чувства одушевляют спасательную команду или пожарников.  Великие
благородные чувства. И я верю, что они куда ближе к  истинному  настроению
Неизвестного Солдата, нежели урапатриотическая  чепуха  по  поводу  флага,
нации или империи.
   Я думаю, что, если свести воедино побуждения, которые владели  юношами,
погибшими на войне в самом расцвете жизни, как раз в том  возрасте,  когда
жизнь  особенно  желанна,  мы  увидим,  что  ими  в  огромном  большинстве
руководила,  конечно,  не   узкая   приверженность   к   "славе"   или   к
"завоевательным планам" какой-либо страны,  но  благородная  ненависть  ко
всякой  несправедливости  и  угнетению.  И  это  ясно  видно  хотя  бы  из
воззваний, которыми в каждой стране старались поддержать дух солдат.
   Если бы главным побуждением этих молодых людей были национальная  слава
и  патриотизм,  то  пропаганда,  очевидно,  касалась  бы  главным  образом
национальной чести и поклонения флагу. Но  это  не  так.  В  наши  времена
знамена и флаги развеваются больше на парадах и флагштоках,  чем  на  поле
брани.  Военная  пропаганда  настойчиво  и  упорно  сосредоточивала   свое
внимание на жестокости и бесчинствах врага, на том,  как  страшно  попасть
под тиранию чужестранцев, и прежде всего на том, что именно враг задумал и
начал эту  войну.  И  повсюду  как  раз  такая  пропаганда  сильнее  всего
побуждала юношей рваться в бой.
   Итак, поскольку дело касается  простого  гражданина  любой  из  воюющих
стран, Великая война была войной против несправедливости, против  насилия,
против самой войны. Что бы там ни  думали  дипломаты,  таковы  были  мысли
юношей, которые шли умирать. Для  тех  миллионов  молодых  и  благородных,
воплощением которых стал Неизвестный Солдат Великой войны, для тех  немцев
и русских, которые бились так доблестно - так же, как и  для  американцев,
французов или итальянцев, - эта война была воином за окончание всех войн.
   И это определяет наш долг перед ними.
   Каждая речь, которая произносится у могил Неизвестных Солдат,  спаянных
ныне товариществом безвременной смерти, каждая речь, в которой  патриотизм
превозносят превыше мира на земле, каждая речь, в которой есть  намеки  на
репарации и реванш и которая призывает к созданию  бесчестных  союзов  для
поддержания  традиции  войн;   каждая   речь,   в   которой   национальная
безопасность ставится выше, чем благополучие всего человечества, в которой
размахивают "славным национальным  флагом",  припоминая  времена  великого
мужества и великой трагедии всего человечества,  -  каждая  такая  речь  -
оскорбление и поругание памяти мертвого юноши, покоящегося  в  могиле.  Он
искал справедливости и закона так,  как  он  их  понимал,  и  каждый,  кто
посмеет  приблизиться  к  месту  его  успокоения  не   с   целью   служить
установлению  всемирной  законности  и  всемирной  справедливости,  но   с
лицемерной ложью на устах и модной трескотней об истасканном патриотизме и
о войнах, ради прекращения которых умер Неизвестный  Солдат,  -  совершает
чудовищное святотатство и грешит против всего человечества.

   Из книги "Вашингтон и загадка мира", 1922.




   Пер. - С.Майзельс

   Я приступаю к своей последней статье  о  Вашингтонской  конференции.  Я
попытался дать читателю представление о природе этого собрания и  в  общем
виде обрисовать круг поставленных там проблем. Я  попытался  не  позволить
острым дискуссиям, происходящим на переднем плане, драматическим  событиям
и  красноречивым  выступлениям  заслонить  от  нас  мрачные  и  все  более
сгущающиеся тучи на небосклоне политической жизни Старого света. Я пытался
показать, что даже ужасы войны  -  всего  лишь  часть  главного  бедствия,
которое возникает в результате разобщенности людей и отсутствия порядка  в
обществе при все большем развитии техники. Я не  раз  возвращался  к  теме
всеобщего экономического и социального упадка. Мне невольно пришлось много
писать  о  неминуемых  опасностях  и  надвигающихся  бедах,  о  ненависти,
подозрительности и невозможности найти общий язык. С другой стороны, когда
ищешь путей и способов уйти от сегодняшних и  назревающих  конфликтов,  то
неизбежно   попадаешь   на   шаткую   и   мало    привлекательную    стезю
неосуществленных  планов.  Я  уже  писал  о  недостатках  всего   принципа
построения Лиги Наций, о преждевременной скрупулезности в  определении  ее
функций, теоретической слабости и подражательности ее  форм,  о  множестве
уловок  для  отвода  глаз,  таких,  как,  например,  система  подмандатных
территорий, о  явных  несправедливостях;  и  в  противовес  Лиге  Наций  я
выдвигал более новый и, по-моему,  более  простой  и  плодотворный  проект
системы периодических Конференций, выделяющих Комитеты,  которые  призваны
воплощать их решения в виде договоров и создавать постоянные комиссии; эти
Конференции постепенно превратятся не столько в мировой парламент - я  все
больше и больше убеждаюсь, что это - неосуществимая мечта, -  а  в  живую,
развивающуюся, органичную систему Мирового правительства.
   А теперь в заключение я предлагаю читателю  отвлечься  от  вынужденного
обсуждения политических средств и административных методов, от этих  сухих
рассуждений о том, какие установления могут служить  спасительным  выходом
из существующих ныне разногласий и  ссор,  и  вместе  со  мной  попытаться
вообразить, чем бы мог стать наш мир, если бы сквозь  эти  унылые  путаные
проблемы  люди  сумели  пробиться  к  деловому  решению,   если   бы   род
человеческий  действительно  отказался  от  утомительных,  пусть  даже   и
обнадеживающих пререканий и сделок  и  сумел  обеспечить  всеобщий  мир  в
разоружившемся мире, постепенно уничтожил бы расовые и национальные распри
и недоверие, обрел растущую уверенность в прочном мире и господстве доброй
воли на всей нашей планете и уверовал бы в разумную систему  контроля  над
общими интересами всего человечества. Вообразите только, что после мрачной
картины сегодняшнего голода и почти всеобщей  неуверенности  в  завтрашнем
дне, после наших беспорядочных и  часто  противоречивых  попыток  изменить
это, через десять, двадцать, тридцать лет  мы  начинаем  понимать,  что  в
конце  концов  пробились  и  движемся  к  свету,  что  человечество  снова
переживает подъем  на  новом,  более  значительном  и  прочном  основании;
попробуем представить себе все это и потом зададим себе вопрос: что же это
будет за мир, к которому мы начнем тогда приближаться?
   Но  сначала  давайте  выясним,  в  чем  важнейшая  причина  теперешнего
развала. Она  таится  отнюдь  не  в  каком-то  оскудении  и  слабости,  а,
напротив, в плохо сбалансированной  мощи  современного  мира.  Чрезвычайно
важно всегда об этом помнить. Не соразмерный  ни  с  чем  рост  энергии  и
перенапряженность - вот непосредственные причины  всех  наших  сегодняшних
бед; современная экономика переросла узкие границы европейских государств;
наука и изобретательство сделали войну настолько чудовищно  разрушительной
и смертоносной, что победа не компенсирует бедствий и разрушений; мы живем
в мире крошечных стран,  которые  держат  в  своих  руках  огромные  силы,
способные вызвать всеобщую гибель. А из этого  следует,  что  если  нам  в
конце концов удастся выбраться из наших старинных и теперь  уже  гибельных
распрей,  прежде  чем  они  нас  уничтожат,  то  мы  сохраним  и  науку  и
могущество, которые в силу какой-то внутренней необходимости все растут  и
развиваются. Таким образом, достигнуть организованного мира во  всем  мире
не означает просто избегнуть смерти и разрушения и  возвратиться  к  тому,
что "было когда-то". Это означает овладеть могуществом в лучшем,  а  не  в
худшем смысле этого слова и двинуться прямо вперед. Мы боремся  не  только
за то, чтобы уцелеть и избежать  катастрофы,  мы  боремся  за  возможность
достигнуть лучшего будущего.
   Лично я не стал бы утруждать себя приездом в Вашингтон  и  не  стал  бы
интересоваться всеми  этими  мирными  договорами,  трудиться  и  совершать
ошибки, чувствовать свое бессилие, тревожиться  и  приходить  в  отчаяние,
если бы  все  это  нужно  было  только  ради  заключения  мира,  плоского,
бессодержательного,  -  просто  мира.  Я  не  понимаю,   почему   убийство
нескольких десятков миллионов людей, которые и так бесславно  умрут  через
несколько лет, или разрушение множества ничем не примечательных,  довольно
уродливых и неблагоустроенных городов, или, наконец, уж если об этом зашла
речь, полное истребление рода человеческого и перспектива для меня  самого
погибнуть от бомбы, пули или чумы должны  подвигнуть  меня  на  совершение
такого огромного усилия. Стоит ли беспокоиться, чтобы  заменить  страдания
пустотой и унынием? Скука - самое худшее, самое невыносимое из  всех  зол.
Все мы где-нибудь умрем. И редкая смерть  столь  болезненна,  как  хорошая
зубная боль, или столь  тягостна,  как  жестокое  несварение  желудка;  на
мягком смертном одре мучаются иногда сильнее, чем на поле боя; да и, кроме
того, всегда есть надежда урвать счастливую минуту и луч солнечного света.
Но я движим глубоким непоколебимым убеждением, что моя собственная жизнь и
жизнь всех вокруг меня далеко не так хороша, как она  могла  бы  и  должна
была быть. Все эти войны и национальные конфликты,  это  дурацкое  махание
флагами, бахвальство  и  толчея  не  столько  меня  пугают  и  приводят  в
отчаяние, сколько утомляют и раздражают. Я хорошо знаю, что могут принести
нашей жизни наука и образование, и  мне  просто  не  дает  покоя  мысль  о
прекрасных целях, на которые можно направить человека и все его  блестящие
способности. Для меня война - не  трагическая  необходимость,  а  кровавая
бойня. И о своей Европе я думаю не как мелкий слизняк, в чей мир вторглись
гигантские злые силы; я думаю о  ней  как  человек,  в  чей  цветущий  сад
ворвались свиньи. Бывает пацифизм от любви, бывает от жалости,  бывает  от
коммерческого расчета; но иногда источником  пацифизма  оказывается  голое
презрение. Мир, в котором мы живем, вовсе нельзя назвать обреченным, да  и
подбирать для него другое такое же благородно-трагическое определение тоже
не стоит; это просто мир, самым дурацким образом испакощенный.
   Неужели никто так и не осознает, каким цветущим может  стать  наш  сад,
как можно еще спасти его от разрушительной тупости старых раздоров и обид,
которые губят и вытаптывают в нем все живое? Если  весь  мир  воодушевится
единой целью, если приостановятся всеобщие распри и разрушения, неужели мы
не поймем, какие возможности открывает перед человечеством наука?
   Я не стану предаваться мечтам и  предвкушать  радость  будущих  научных
открытий; я могу только надеяться, что известные и  проверенные  на  опыте
изобретения  распространятся  по  всему  миру  и   что   богатые   знания,
накопленные   в   лабораториях   и   библиотеках,   действительно    будут
использоваться на благо и улучшение жизни всего человечества.
   Обратимся сначала к самым простым, повседневным  сторонам  материальной
жизни; за последнее время тут произошли огромные перемены, и поэтому легче
всего вообразить себе, какие здесь наступят улучшения,  если  можно  будет
ослабить слепую ненависть и прекратить борьбу, так  чтобы  во  всех  делах
человеческих  -  международных  и   общественных   -   господствовал   дух
великодушия и общности интересов.
   Возьмем хотя бы транспорт - это  важнейшая  забота  общества.  Его  уже
сейчас  можно  серьезно  улучшить.  Для  этого   имеются   рабочая   сила,
мастерство, знания и весь необходимый материал. Есть  все,  кроме  мира  и
понимания общей  цели.  Сейчас  стальными  рельсами  опоясана  лишь  часть
обитаемого мира; обширные пространства Азии, Африки  и  Южной  Америки  не
имеют ни железных, ни шоссейных дорог, поэтому их богатейшие  естественные
ресурсы остаются под спудом. Хороших шоссейных дорог пока еще чуть  ли  не
меньше, чем железных дорог; в сущности, обилие их мы находим разве  только
в Западной Европе и в  высокоразвитых  районах  Соединенных  Штатов;  есть
несколько широких магистралей и в таких странах, как Индия, Южная  Африка,
и других. А во многих районах  Европы,  особенно  в  России,  шоссейные  и
железные дороги вообще приходят в негодность. Многие точки земного шара до
сих пор достижимы лишь для специально оснащенных экспедиций;  для  обычных
путешественников они так же недоступны, как обратная сторона луны. И  если
вы начнете вдумываться,  почему  дороги  и  железнодорожный  транспорт  не
только не развиваются, но и во многих местах приходят в упадок, то почти в
каждом случае вы наткнетесь на политические рогатки, на  национальную  или
государственную  конкуренцию.  Вот  причины,  которые  закрывают  для  нас
половину мира, а вскоре, быть может,  закроют  чуть  ли  не  весь  мир.  А
вспомните наши шоссейные и железные дороги: как они жалки и неудобны, даже
в Америке и Англии, по сравнению с тем, что могло бы быть!
   Или возьмем жилье. Я немного путешествовал на  машине  по  Мэрилэнду  и
Виргинии и был просто поражен количеством убогих  деревянных  домишек;  их
едва можно назвать домами, эти лачуги, хотя в них зачастую живут белые.  Я
был поражен видом плохо обработанных  клочков  земли,  окруженных  жалкими
изгородями, полной неграмотностью большинства бедняков - и белых и негров,
- с которыми мне удалось побеседовать. Я все время должен  был  напоминать
себе, что нахожусь в самой  великой,  богатейшей  и  могущественнейшей  из
современных держав. Но и здесь, как  и  в  других  странах,  армия,  флот,
полиция,  военные  долги  и  прочее  наследие  прошедших   войн   пожирают
национальный доход. Америка не расходует на школы,  на  ремонт  жилищ,  на
дороги и транспорт и десятой части  той  суммы,  которую  должна  была  бы
расходовать. Это положение улучшается, но очень медленно, ибо в мире царит
несогласие и вечная угроза  войны.  Англия  и  Франция,  которые  когда-то
далеко опередили  Америку  в  области  жилищного  строительства,  развития
транспорта и  распространения  народного  образования,  теперь  переживают
упадок из-за финансовых трудностей: надо расплачиваться за прошлую войну и
готовиться к новым. Подумайте только, что стало бы с миром, если бы с него
спало это  бремя  военных  приготовлений.  Огромные  средства,  идущие  на
умилостивление бога войны, были бы сразу же переданы  этим  заброшенным  и
остро нуждающимся областям народного хозяйства.
   Остановите во всем мире  эту  пустую  трату  средств,  и  освобожденное
богатство и энергия хлынут в иное русло: улучшатся наши жилищные  условия,
красота и порядок  воцарятся  в  неопрятных  деревнях  и  их  неприглядных
окрестностях, весь мир опояшут хорошие  дороги,  сделав  доступными  людям
самые отдаленные его уголки, и образование получит новый могучий толчок.
   Какими счастливыми и прекрасными стали бы уже сегодня Англия, Франция и
Италия, если бы можно было отвести от них мрачную  угрозу  войны,  которая
высасывает из них все соки и обрекает на нищету. Вспомните, как красивы  и
бесконечно разнообразны города и села Франции, как  умен  и  обаятелен  ее
народ, мрачный и задавленный ныне трудом и заботами, в  страхе  ожидающий,
что вот-вот разразится следующая война. Вспомните о Франции бесстрашной и,
наконец, показавшей всему миру, на что она  способна.  И  Италия,  наконец
Италия, и Япония - Япония...  Вспомните  о  зеленых  холмах  Виргинии,  ее
величавых усадьбах и веселых домиках. Представьте себе землю,  на  которой
путешественник вновь волен ехать куда ему угодно, на которой каждая страна
мирно и в полной безопасности развивает свою  архитектуру,  музыку  и  все
искусства - развивает по-своему, на основе собственных  древних  традиций.
Ибо единство мира вовсе не подразумевает единообразия; оно означает полное
право на оригинальность. Только война заковывает людей в одинаковую  броню
и форму цвета хаки.
   Это  возрождение  национальных  вкусов  и   стиля,   новая   творческая
активность, расцвет и обогащение народов неизбежно  наступят  после  того,
как от войн, смерти, распрей и непримиримой вражды люди обратятся к миру и
мирному строительству; но все это будут лишь  внешние  проявления  гораздо
более глубоких внутренних перемен. Только сбросив бремя  войн,  мы  сможем
заняться  просвещением  и  образованием  так,  как  этого  давно   требуют
просветители и адепты современной педагогики.
   Они утверждают, что каждый может учиться до шестнадцати-семнадцати  лет
и что большинство  людей  способно  всю  жизнь  пополнять  свои  знания  и
развиваться духовно; но что ни в одной стране мира не хватает  школ,  или,
во всяком случае, хорошо оборудованных школ, и не  хватает  подготовленных
учителей даже в имеющихся школах. В еще более жалком  положении  находятся
университеты. Есть ли хоть один смертный, который не чувствует, сколько он
хотел бы знать, но не сумеет узнать и сколько своих возможностей не сумеет
осуществить. Число  высокообразованных  и  умственно  и  физически  хорошо
развитых людей - людей, о которых можно сказать, что  они  приблизились  к
наиболее полному воплощению заложенных в них способностей, ничтожно  мало.
Остальная часть человечества ущербна либо в физическом отношении,  либо  в
умственном, либо и в том и в другом. Этот старый, грязный, обанкротившийся
мир породил их и высосал из них все силы. Мы используем лишь двадцать  или
тридцать процентов отпущенных нам природой сил и реализуем такую  же  долю
своих способностей; во столько же раз меньшего мы добиваемся в жизни и  во
столько же раз меньше испытываем счастья. Но если бы могли  избавиться  от
этих бесконечных столкновений и войн, которые  опустошают  нашу  землю,  и
заняться проблемой образования с той же энергией, с  какой  крупный  делец
берется за разработку минеральных залежей  или  за  внедрение  какого-либо
изобретения, то вместо двадцати процентов мы  поднимемся  до  восьмидесяти
или девяноста процентов образованности.
   Пройдитесь по переполненным народом улицам города и приглядитесь -  как
много  болезненных,  низкорослых  и  дурно  воспитанных  людей;   обратите
внимание на витрины магазинов, на рекламу, на газетные заголовки: все  они
рассчитаны  на   недоразвитых,   невежественных,   необразованных   людей;
представьте себе, что вы могли бы увидеть вместо этой улицы и этой толпы.
   Богатство  и  энергия  могли  бы  быть  брошены  на  создание  школ   и
организацию физического и духовного воспитания всех  этих  людей,  но  они
были растрачены на взрывы снарядов, на разрушение дела  рук  человеческих;
творческие силы рассеялись в бесплодных спорах;  наука  была  задавлена  и
употреблена во зло; и воля не  получила  достойного  применения.  И  никто
среди этой толпы, ни один мужчина,  зачавший  ребенка,  ни  одна  женщина,
родившая его, даже и помыслить не может, что их дитя не окажется очередным
плодом обманутых надежд.
   Приходилось  ли  вам  осматривать  аэроплан  или  подводную   лодку   и
задумываться над тем, что для создания  этого  удивительного  совершенства
потребовалась тысяча замечательных приспособлений и выдумок?  А  глядя  на
уличного бродягу на углу, вы никогда  не  задумывались  о  десяти  тысячах
упущенных возможностей, которые могли бы спасти его от того, чем он стал?
   Если продолжать цепь этих рассуждений, то совершенно очевидно, что  мир
с обширной сетью отличных шоссейных дорог, с  регулярными  рейсами  новых,
усовершенствованных поездов на железных дорогах,  с  дальними  безопасными
полетами аэропланов, с богатыми красивыми городами, с деревнями  зелеными,
как парки, в которых стоят очаровательные дома, - это всего  лишь  внешняя
оболочка, рамка, обрамляющая жизнь хорошо  воспитанных,  образованных,  во
всех  отношениях  зрелых  людей.  Для  них  открыт  весь  мир,  они  могут
взбираться на горы, скитаться в пустынях, изумляться тропикам, отдыхать  в
чудесных уголках земли. Они будут здоровы  и  счастливы,  как  могут  быть
счастливы только здоровые люди. Ибо всем известно, что ужасные  болезни  и
недуги, которые ослабляют нас и превращают  в  калек,  многие  инфекции  и
бесчисленные  результаты  неправильного  и  плохого  питания  могут   быть
совершенно побеждены и навсегда изгнаны из жизни вместе  с  сопутствующими
им бедами,  ценой  одного  общего  усилия,  общего  сотрудничества  людей,
которое займет место споров. Самые значительные материальные плоды мирного
договора ничего не стоят. Главным плодом  его  будет  здоровье  и  энергия
человечества.
   И счастье! Подумайте только, настанет утро, когда человек проснется  не
ради того, чтобы прочитать в газете о  великих  пререканиях,  о  голоде  и
беспорядках  в  половине  стран  мира,  о  сексуальных   преступлениях   и
совершенных от жадности подлостях, в которых оказываются повинны  взрослые
с недоразвитыми мозгами порочных детей,  о  страшных  заговорах  и  кознях
против нашей дышащей на ладан безопасности, о мрачной  необходимости  быть
"наготове". Подумайте, настанет утро, когда в газетах  будут  одни  только
хорошие  новости  об  удивительных  открытиях  и  прекрасных   свершениях.
Подумайте, каков будет  обычный  день  обычного  гражданина  в  мире,  над
которым больше не висит бремя долга, который  постоянно  развивается  и  в
котором не бывает кризисов; в мире, где совершенно  естественно  выйти  из
красивого дома на чистую, прекрасную улицу  и  вместо  престарелых  детей,
измученных затаенными обидами, завистью и низменными тревогами,  встретить
там  счастливых  и  интересных  людей;  в  мире,  где  каждый   занимается
благородным делом, помогающим двигать мир вперед, к еще более прекрасной и
великой жизни.
   Вы скажете, что мир может процветать и люди быть здоровыми и свободными
и все-таки на земле останутся зависть, и злоба, и  горечь  несогласий,  но
это не более верно, чем то, что зубная боль все равно останется. Заботливо
взращенный и просвещенный ум так же,  как  и  тело,  может  быть  излечен,
очищен, облагорожен  и  освобожден  от  этих  унизительных  и  подавляющих
чувств, которые сегодня отравляют  многие  души.  Физическое  и  моральное
страдание - вовсе не обязательный элемент человеческой жизни.  Разумеется,
при условии,  что  высвободится  достаточно  человеческой  энергии,  чтобы
каждый мог рассчитывать на достаточную заботу и поддержку со стороны своих
ближних. Представьте себе, каким будет  интерес  к  жизни  в  таком  мире.
Подумайте, какова должна быть  сила  мысли  в  мире,  где  с  каждым  днем
исследовательский  труд  целой  армии  умов  превращает  непроницаемые   и
запутанные загадки вчерашнего дня в ясные и  четкие  знания.  Подумайте  о
личном и общенациональном складе характеров, о  патриотических  и  расовых
настроениях,  ищущих  и  находящих  свое  выражение  не  в  отвратительной
взаимной вражде и животной жажде разрушения, а в четких линиях архитектуры
городов, в окультуренной и целенаправленной красоте загородного пейзажа, в
сотне форм искусства, в одежде и обычаях. Подумайте о  свободе  и  полноте
фантазии, о гармоничных различиях стран такого мира!
   Это не пустое пророчество, это не пустая мечта. Такой мир мог бы  стать
нашим миром сегодня же, если бы только  люди  наконец  поняли,  что  этого
можно добиться. А добиться этого можно, этот прекрасный мир здесь -  нужно
лишь протянуть руку и взять  его.  Я  пишу  это  с  таким  же  глубочайшим
убеждением, как писал в 1900 году, что люди могут летать.  Но  удастся  ли
нам прекратить эту дурацкую  борьбу  во  всем  мире,  эту  нравственную  и
умственную ребячливость агрессий во имя патриотизма, это  непрекращающееся
кровопролитие и нищету, и начать  строить  мир  зрелый  и  разумный  через
десять, двадцать, сто лет, или, быть может, вовсе не  удастся  -  этого  я
сказать не могу. Вашингтон явил мне людские надежды, перед  которыми  было
не устоять, но увидел я и  глупость,  косность  и  предрассудки,  которые,
казалось, невозможно преодолеть; целых шесть недель я прожил в  сложнейшем
лабиринте  пышных   фраз,   низких   целей,   вдохновения,   нелогичности,
забывчивости, вспышек величия  и  вспышек  тупости.  Я  не  беру  на  себя
смелости сбалансировать все это и подвести итог, я  просто  не  сумею  это
сделать. И потому все эти шесть  недель  я  лишь  поминутно  переходил  от
надежды к отчаянию.
   Но одно я знаю твердо; я так верю в этот Великий мир без войн,  который
находится совсем рядом с нами и готов пробудиться к жизни,  как  только  к
нему устремится наша воля,  что  я  вынужден  бродить  по  нынешнему  миру
беспорядка и тьмы, как изгнанник, и делать все, что только в  моих  слабых
силах, ради мира моей мечты, то с надеждой, то с  горечью,  до  последнего
дня моей жизни.

   Из книги "Вашингтон и загадка мира", 1922.





   Пер. - М.Попова

   Мистер Лайонс, австралийский премьер-министр - этот типичный британский
политический  деятель,  хоть  он  и  родом  из  Тасмании,  -  впутался   в
пустяковый, но очень  показательный  спор  с  автором  этих  строк.  Порой
случайный жест полнее раскрывает  идейную  позицию  и  умонастроение,  чем
пространное заявление, и мистер Лайонс бесхитростно и прямо высказал  все,
что он думает, тем самым  обнажив  всю  нерешительность,  неискренность  и
опасность, которая таится в нынешнем руководстве Британского Содружества.
   Лайонс - крайний сторонник чемберленовского курса,  ультрачемберленист,
если можно так сказать. В нем, как  в  капле  воды,  отразилось  все,  что
препятствует развитию смелой, благородной и прогрессивной политики,  общей
как для стран английского языка, так и для всех демократических государств
мира.
   Наверное, самым губительным из всего, когда-либо случавшегося  в  жизни
британского общества, была выдвинутая Джозефом Чемберленом  фантастическая
идея тарифного барьера вокруг Британской империи. Было что-то  дьявольское
в этой идее. Она была обращена к  самым  низменным  стремлениям  любителей
легкой наживы в нашем индивидуалистическом британском обществе.
   До этого  времени  претензии  Британской  империи  на  величие  были  в
какой-то мере оправданы. Она простиралась  по  всему  миру  как  добрая  и
дружеская рука. Конечно, ей были присущи и слабости  и  лицемерие,  пример
тому Чэдбэнд и  семья  Дедлоков  [персонажи  романа  Ч.Диккенса  "Холодный
дом"], но тем не менее честный либерал мог верить в ее миссию.  Но  первый
же из нашей злополучной династии Чемберленов все изменил. Это был  человек
с кругозором торгаша, рвущегося к монополии. Он взирал на мир  из  закутка
скобяной лавки и видел его не с позиций интересов человечества, а с  точки
зрения барышей от преференциальной торговли. Он выдвинул подлый и коварный
лозунг "изоляции", который, подобно недугу, ослабляет и  подтачивает  весь
мир, говорящий по-английски.
   "Оставьте нам наши привилегии и делайте что хотите по ту сторону нашего
забора", - говорят британские изоляционисты, а  их  коллеги  в  Америке  и
доминионах вторят им.
   Противоречие  между  этой  гнусной  и  в  настоящее  время   нереальной
изоляционистской теорией  "наций  и  империй",  согласно  которой  страны,
смотря по тому, какая из них сильнее,  делятся  на  платящих  и  взимающих
дань, и пониманием того, что мир  стал  единым  целым,  составляет  основу
нынешней мировой политики.
   Точку  зрения  на  мир  как  на  единое  целое  можно   назвать   идеей
современного общества. Современного в том смысле, что лишь  в  наше  время
оно стало, во-первых, осуществимым и, во-вторых, крайне  необходимым.  Как
изначальное  стремление,  эта  идея  так  же  стара,   как   буддизм   или
христианство.
   Но в прошлом трудность общения мешала этой великой мечте  человеческого
братства осуществиться; кроме того, всегда находились препятствовавшие  ей
силы, будь то католический мир, ислам или татаро-монгольское нашествие.
   Теперь положение в корне изменилось. События  в  России,  Германии  или
Южной Каролине касаются англичанина  в  такой  же  мере,  как  и  то,  что
происходит в Кардиффе или Найроби.
   Рост вооружений в целях агрессии, организованная жестокость, духовная и
физическая зараза, все усиливающиеся  за  рубежом,  делают  идею  изоляции
смехотворной.
   Я считаю  своим  долгом  относиться  к  немцам  так  же,  "как  к  моим
согражданам лондонцам или австралийцам. Я утверждаю, что обладаю таким  же
правом судить об умственных способностях  немецкого  вождя,  как  немцы  -
обсуждать интеллект Чемберлена, нашего короля или президента Рузвельта.
   И  не  только  правом;  в  силу  демократических  традиций,   все   еще
господствующих в странах английского  языка,  я  обладаю  еще  и  свободой
суждения, я могу судить о вещах, которые не смеют обсуждать десятки  тысяч
моих сограждан в Германии.
   Я настаиваю на том, что средний немец является обыкновенным  человеком,
просто пойманным в дипломатическую ловушку, и  я  не  стану  осуждать  или
карать его за те политические просчеты, которые привели его, беспомощного,
с заткнутым ртом в руки нынешнего чудовищного руководства.
   После 1914 года я изо всех сил доказывал, что война была войной  против
Гогенцоллернов и их бредовых  идей,  а  не  против  немецкого  народа.  Но
наиболее бесчестные  представители  победившей  стороны  требовали,  чтобы
Германия расплачивалась. И сейчас вовсе не народные массы враждующих стран
жаждут второй мировой войны.
   Единственной  искупающей  чертой  чемберленовской   политики   является
предоставленная простым людям Италии и Германии возможность выразить  свое
страстное стремление к миру. Поэтому изучение  неистового  бреда  Гитлера,
анализ  "Моей  борьбы",  обсуждение  проблемы  спасения  человечества   от
нацистского наваждения должны стать  не  просто  объектом  любопытства,  а
долгом всех культурных людей.
   Эти мысли я высказал в беседе с журналистами города Перта. Я  осмелился
заявить, что склонность Гитлера к сентиментальному  садизму  в  свете  его
расистских галлюцинаций и обращения с евреями дает мне право  считать  его
законченным сумасшедшим. Здесь я попросту повторил сказанное мною в статье
о перспективах на 1939 год, напечатанной в "Ньюс Кроникл".
   До тех пор, пока мы не начнем  открыто  и  прямо  высказывать  то,  что
является тайным убеждением большинства интеллигентных  немцев,  бесполезно
надеяться  на  установление  какого-либо  постоянного  взаимопонимания   с
немецким народом. В противном случае все наши потуги  дать  сколько-нибудь
рациональное  объяснение  выходкам  Гитлера  будут   рассматриваться   как
надувательство и оппортунизм.
   Вот тут-то и появляется наш сверх меры британский мистер Лэдонс. Он  бы
не заметил этих  неофициальных  заметок,  если  бы  не  жара  и  не  крики
разносчиков газет. "Премьер-министр осуждает  Г.Уэллса",  -  запестрило  в
заголовках. Я оскорбил главу дружественной державы. А если  это  прогневит
его, что будет с нами?
   Лайонс, по-видимому, живет в мире, где государством  управляют  головы,
лишенные либо мозгов, либо тел. Мой ответ был краток и  сводился  к  тому,
что премьер-министр, как и всякий другой,  имеет  право  высказывать  свое
мнение.  Он  не  успокоился  и  пошел  еще  дальше,  заявив,  что   мнение
правительства Британского содружества в корне отличается от моего.
   И тогда-то в Австралии  началось  столь  бурное,  свободное  и  широкое
обсуждение этого вопроса, что  для  министра  стало  невыносимым  что-либо
слышать или читать об этом.
   Я понял, что вторгся в страну, где  проблема  подавления  общественного
мнения стоит еще острее, чем в  Англии.  Лайонс,  как  и  Чемберлен,  явно
преувеличивает собственную дальновидность, полагая,  что  изоляционистские
сделки следует совершать путем подмигиваний, кивков и тайных  переговоров.
Факиры-изоляционисты  до  окончания  работы  должны  быть   избавлены   от
оскорбительных запросов и раздражающих комментариев.
   Лайонс, как Рейт в Англии, воплощает в себе лицемерное,  инстинктивное,
по   существу,   защитное   нежелание   признавать   огромные   изменения,
происходящие сейчас в жизни человечества.  Нет,  они  не  хотят  подавлять
людей, они хотят  их  парализовать.  Они  хотят  скрыть  действительность.
Хотят, чтобы все делалось влиятельными людьми без шума, и чем меньше будут
болтать об этом, тем лучше. Они до смерти боятся жизни. В Австралии, как и
в Англии, идет борьба не просто между умами, но и в  самих  умах  с  целью
задушить всякое проявление свободы и бесстрашия.
   Реакция не начинается и не кончается  с  мистером  Лайонсом.  Она,  как
эпидемия,  охватывает  всю  общественную  жизнь  Австралии.  Лайонс   лишь
наиболее яркое  ее  проявление.  В  целом  Австралийская  радиовещательная
корпорация прогнила меньше, чем Би-би-си, которая дает передачи специально
для Австралии, но и здесь так же преследуют уличных ораторов, пикетчиков и
забастовщиков, как в Англии. Скандально растут иммиграционные ограничения,
чтобы не впустить этот  жупел  трусливых  изоляционистов  -  "иностранного
агитатора". Мне говорили, что ограничивается  и  свобода  слова,  так  как
печать превращается в коммерческое  предприятие  и  собственность  на  нее
концентрируется в немногих руках.
   Но в самых нелепых и  возмутительных  чертах  эта  мелкая  нетерпимость
проявляется на таможнях.  Заслон  безграмотных  полицейских  и  чиновников
ограждает нежные умы австралийцев от так называемой подрывной  литературы.
С их точки зрения, "Священный Тупик" А.П.Герберта, например, неприемлем  в
приличном обществе.
   Систематически подавляются попытки австралийских рабочих выразить  свое
отношение к вопросам внешней  политики.  В  то  время,  как  правительство
открыто  обсуждает  предложение  о  бойкоте  Японии,  владельцы  пристаней
Порт-Кэмбла за  отказ  грузить  для  нее  Металлический  лом  подвергаются
жестоким преследованиям. Эта  борьба,  по-видимому,  расширится  и  примет
более сложные формы с введением всеобщей воинской повинности. Так в Англии
страх перед воздушной войной используется для того, чтобы насильно  надеть
на людей форму и принудить народ к военной дисциплине.
   Приятно не иметь ни прошлого, ни будущего в Австралии и быть  настолько
свободным, чтобы высказывать эти крамольные замечания. Я повторял  их  где
только мог и каждый раз в ответ получал  взволнованные  письма  читателей.
Это так похоже на Англию: не простая  организованная  тирания,  а  сложная
система обскурантизма тайком душит и разрушает у нас живой дух свободы.

   Из книги "Путешествия республиканца-радикала
   в поисках горячей воды", 1939.




   Пер. - М.Попова

   Самым  знаменательным  событием  последних  шести   месяцев   в   жизни
Британского  общества  является  развал   так   называемых   прогрессивных
группировок  и  поиски  эффективных  мер  для  их  восстановления.  Широко
распространено ощущение  того,  что  попираются  даже  самые  элементарные
человеческие права, что во всем мире происходит  возврат  к  беззаконию  и
насилию,  что  неразбериха  в   руководстве   и   неопределенность   целей
препятствуют повсеместному стремлению простого человека к  действительному
восстановлению  свободы  и  безопасности.  Он  знает,  что  в  наше  время
существует  реальная  возможность   достичь   изобильной   и   всесторонне
насыщенной жизни для каждого, но тут же с  недоумением  обнаруживает,  что
его стремление к счастливой жизни подавляют, что ему  угрожают  и  мешают.
Повсюду он наталкивается на препятствия и угрозы.
   Причины этого загадочного крушения свобод стали в моей  жизни  основным
объектом внимания, по крайней мере за последнюю треть столетия. Я люблю во
всем ясность и был воспитан в духе старого доброго радикализма моего  отца
и старого школьного учителя в  те  времена,  когда  Джозеф  Чемберлен  был
известен как "красный" и считался едва ли более  приемлемым  для  королевы
Виктории, нежели его коллега - республиканец сэр Чарльз Дилк. Мы  считали,
что простые люди должны обладать нерушимой волей, сплоченностью,  верой  в
свою  правоту  и  требовать  у  эксплуататорских  классов  "выкупа",   как
выражался Джозеф Чемберлен, выкупа, который приведет к полной расплате;  и
мы не признавали бессмысленных догм ни в каких формах и  видах.  Громадные
достижения в области биологии и геологии наполняли мое поколение  надеждой
и уверенностью в своих силах.
   Я  до  сих  пор  сохранил  эту  веру  в  справедливость,  разумность  и
возможность  того  доброго  мира,  но  я  уже  не  столь  убежден  в   его
осуществимости. "А почему бы и нет?" - вот мысль, которая все  настойчивее
овладевает моим  сознанием  и  творчеством.  Вопреки  собственной  воле  я
превратился  в  исследователя  сил,  противостоящих  и  противодействующих
претворению в  жизнь  идеи  нового  мира.  Даже  герои  моих  романов,  от
необразованного Киппса до бесконтрольной эгоистки Долорес и  Рада  Уитлоу,
который был настолько запуган  жизнью,  что  не  мог  чувствовать  себя  в
безопасности, пока не стал диктатором всего человечества, служат  изучению
этого крушения.
   Одним из распространенных недостатков нашего мышления является привычка
при любых обстоятельствах отыскивать козла отпущения.  Мы  превращаемся  в
"анти", мы выступаем против того или другого и убеждаем себя, что если  бы
можно было это, то или другое обойти, преодолеть, раздавить и  уничтожить,
человечество было бы счастливо. Так все мы становимся  антифашистами,  или
антинацистами, или антикрасными, или антикатоликами, или антисемитами,  и,
кажется, нет ничего труднее, чем заставить  людей  осознать  необходимость
ясного и определенного нового мира и  приняться  за  его  осуществление  в
соответствии со своими мечтами. Ибо сама по себе позиция "анти" совершенно
бесплодна.  Если  вы  "анти"  для  того,  чтобы  освободить  что-то,   вам
необходимо  иметь  четкое  представление  о  том,  что  именно  вы  хотите
освободить.
   Я делаю все возможное для сохранения всеобщего мира. Я убежден, что для
этого необходимо заново обучить  все  человечество  на  единой  основе.  В
противном случае наши нынешние беспорядки будут все усиливаться,  и  яркое
видение всемирного братства активных  счастливых  и  честных  человеческих
существ, воодушевлявшее нас в прошлом, угаснет в человеческом воображении.
Я прилагал все свои слабые силы  для  пропаганды  этого  видения.  В  трех
квазиэнциклопедических  книгах  я  попробовал   набросать   грубую   схему
возможного мира, которая послужила бы своего рода общей  основой.  Я  стал
преследовать  своими  тезисами  о  положении  в  мире   ученых   мужей   и
педагогические  конференции.  При  всяком  удобном  случае  я  беседую   с
публицистами и политическими деятелями. Чаще всего создается  впечатление,
что они не имеют ни малейшего представления о мире, который  создают.  Они
рассеянно выслушивают меня или украдкой  пытаются  использовать  некоторую
мою известность для  украшения  своей  политической  платформы.  Время  от
времени  я   пытаюсь   привлечь   их   внимание   нападками,   тем   более
оскорбительными, что они правдивы.
   "Вы разглагольствуете  о  демократии,  -  говорю  я,  -  вы,  наверное,
считаете, что боретесь за  демократию.  А  потратили  ли  вы  когда-нибудь
десять минут на размышление о том, что вы подразумеваете под демократией?"
   Одержимый  идеей  переобучения,  я   отправился   в   Австралийскую   и
Ново-Зеландскую Ассоциацию развития  науки  в  Канберре  и  повторил  свои
тезисы  там.  Все  были  очень  любезны  и  говорили,   что   я   оказываю
исключительно воодушевляющее воздействие, но  я  не  заметил  ни  малейших
признаков воодушевления. Я написал  одну  или  две  статьи  об  Австралии,
которая оказалась лицом к лицу с  природой  и  Японией.  Но  мой  агент  в
Америке обратился ко мне с настоятельной  просьбой  не  писать  больше  об
Австралии. Америка, по его словам, знать не знает и  знать  не  желает  об
Австралии. Английские читатели, в свою очередь, ничего не хотят слышать  о
хорошо управляемом шестидесятимиллионном населении Голландской  Ост-Индии.
Хотя, как известно, тот, кто знает только о Голландии,  ничего  о  ней,  в
сущности, не знает. И уж вовсе никто не желает задаться вопросом  -  стоит
ли устраивать королевские визиты в Америку,  вместо  того,  чтобы  достичь
полной договоренности. Об этом ни слова.
   А теперь пусть читатель посмотрит на карту той части света,  что  цепью
тянется между Калькуттой и чрезвычайно Желанной, но непригодной для белого
труда страной в Квинсленде и Северной Территории. Противовесом  Рангуну  и
Сингапуру  служит  Гуамо,  которому  недавно   палата   представителей   в
Вашингтоне запретила готовиться к обороне. Они все еще изоляционисты,  эти
конгрессмены.  Вот  каковы  эти  американцы,  австралийцы,   англичане   и
голландцы - народ весьма способный, - эти  старательно  игнорирующие  друг
друга  "демократии",  как  их  напыщенно  величают.  А  с  севера  к  этой
псевдодемократической гирлянде прилегает ослепленная милитаризмом  Япония.
И никаких  шагов  не  предпринимается  для  того,  чтобы  развить  чувство
единства  цивилизации  и  общности  мирового  правопорядка   между   этими
родственными странами.  Они  похожи  на  выстроившихся  полукругом  коров,
которые в страхе  уставились  на  волка  и  не  способны  на  коллективные
действия.
   "Нет, Япония не посмеет", - говорят эти почтенные люди. Но Япония может
посметь,  подобно  маньяку-самоубийце.  "Япония  никогда  не   сумела   бы
завоевать". Но, допустим,  Япония  просто  начнет  с  того,  что  попросит
Австралию смягчить принцип "Белой Австралии" в отношении  Новой  Гвинеи  и
Северной Территории, или, предположим, Япония попросит местечко на Яве или
Папуа.  Предположим,  Япония  начнет  прощупывать  Тихоокеанские  острова.
Окажем  ли  мы  коллективное  сопротивление  или  будем  умиротворять   ее
индивидуально?  К  тому  же  никто  еще  не   установил,   где   кончается
умиротворение.
   Не знаю, насколько сильна вражеская  пропаганда,  направленная  на  то,
чтобы сохранить раскол между Англией, Голландией, Австралией и Америкой  в
Тихом океане. Более чем достаточно их собственной  укоренившейся  защитной
близорукости.  Непостижимо  глубочайшее  невежество   простых   британских
граждан относительно маленькой Голландии в  Европе  и  чрезвычайно  важной
Голландии на Востоке. И нигде демократическую солидарность так  настойчиво
и решительно не разрушают пропагандой, как в Южной Африке. Там мы  находим
африкандера, не ведающего, должно быть, что в мировых делах голландские  и
английские    интересы    переплетаются    очень    тесно,    начиная    с
англо-голландского президента в США и кончая традицией Раффла на Яве.  Сам
африкандер просто не думает,  и  никто  ему  не  напоминает  об  этом.  Он
приобретает нацистский образ мыслей, и  его  расовое  сознание  все  более
суживается.
   Сейчас, когда я пишу эту статью,  мне  под  руку  попалась  талантливая
книга "Люди должны действовать" американца Льюиса Мамфорда.  Он  критикует
международное положение с тех же позиций, что и английский  радикал,  и  я
почти   полностью   с   ним   согласен,   хоть   ему   и   чуждо   чувство
интернационализма,  свойственное  подлинно  радикальной   мысли.   "Люди",
которые должны действовать, по Мамфорду, - это "мы, американцы". Почему же
они, американцы, ничего не хотят знать об истых англичанах?  Почему  нужно
сохранять разобщенность?
   До тех пор, пока не начнется большая просветительная кампания, пока  во
всемирном  масштабе  не  произойдет  энергичное  и  открытое   возрождение
радикализма, демократия  будет  оставаться  расплывчатым  и  бессмысленным
политическим термином. Если демократия стоит того, чтобы ее защищать,  она
должна  превратиться  в  решительное   интеллектуальное   и   политическое
движение, поток которого вынесет нас к мировому порядку и законности. Пока
же все наши либерализмы, левачества, демократические идеи и тому  подобное
похожи на водовороты и течения в закрытом бассейне, которые не вынесут нас
никуда.

   Из книги "Путешествия республиканца-радикала
   в поисках горячей воды", 1939.





   Пер. - Г.Злобин

   (Прочитан на заседании Департамента просвещения
   Австралийской и Ново-Зеландской Ассоциации
   развития науки, Канберра, 1939 год)

   Я намереваюсь сделать весьма непристойный доклад. Название  его  звучит
агрессивно, и задуман он был в агрессивных целях. Прежде всего  я  готовил
доклад  не  для  данного  собрания.  Он  был  написан  для   Международной
конференции преподавателей истории, созванной в  Лондоне  Лигой  Наций,  и
имел весьма определенный адрес - некоторых видных педагогов,  в  частности
профессора Джилберта Мэррея и сэра  Элфреда  Циммерна.  По  моему  мнению,
именно избытку их националистических чувств Лига Наций во  многом  обязана
своими неудачами. Я рассчитывал, что доклад вызовет в  Лондоне  дискуссию,
но в тот раз он не получил  особого  отклика.  Надеюсь,  что  здесь  будет
по-другому.
   Я хочу открыто поговорить о соотношении того, что именуется Историей  -
и  что  я  в  полемических  целях  буду  называть  старой  историей,  -  и
человеческих воззрений. Я понимаю, что  не  обойдется  без  обид,  кое-кто
почувствует  себя  оскорбленным,  но  в   ученом   собрании,   посвященном
рассмотрению реального положения вещей, мы  легко  можем  сделать  шаги  к
примирению.
   Сегодняшний мир находится в бедственном состоянии, и ему  угрожают  еще
большие бедствия. Доля  вины  за  это  бедственное  состояние  ложится  на
каждого из нас,  и  ее  не  снять  никакими  отговорками  и  объяснениями.
Конечно,  болезнь  нашего  века  возникла  в  силу  многих  причин,  но  я
утверждаю,  что  корень  зла  в  полнейшей  несовместимости   исторических
традиций, определяющих  наше  политическое  и  общественное  поведение,  с
новыми  жесткими  условиями  жизни,  которые  возникли  благодаря  научным
открытиям и техническим изобретениям. Приближение истории к  реальности  -
совершенно безотлагательное дело. Время не ждет. Разрыв между ними  всякий
раз означает разрушения, страдания, кровопролитие  и  порабощение;  и  так
будет продолжаться до тех пор, пока мы  со  всей  ясностью  не  представим
себе, какие силы сталкиваются в нынешнем мире, а значит, и не поймем,  как
управлять ими, или пока все не завершится всеобщим хаосом.
   Года полтора тому назад я изо всех сил пытался  убедить  собравшихся  в
Ноттингеме учителей, членов Британской ассоциации, в том, что образование,
которое они дают  молодому  поколению  в  так  называемом  демократическом
обществе,  никак  не  отвечает  большим  задачам,  встающим   перед   этим
обществом. Наши  педагоги  так  и  закипели  от  возмущения.  И  не  из-за
будущего, нет, а из-за того, что кто-то  предположил,  что  их  работа  не
образец совершенства. С каким редчайшим единодушием они объявили; что я  и
понятия  не  имею,  насколько  современна   и   удивительна   их   система
преподавания,  как  точно  она  соответствует   требованиям,   которые   я
предъявляю, и даже выходит за рамки этих требований, как  трудно  вдолбить
такое в "башку" нашего будущего гражданина, как изволил выразиться один из
представителей устарелой исторической науки! Я понял, что для него история
человечества - просто мешанина событий,  которой  набита  его  собственная
башка и башка любого из его коллег. Он не мог себе представить, как  можно
по-другому рассказывать о прошлом. И все эти возмущенные учителя, классные
дамы и школьные инспектора заявили, что я не знаю толком, что  делается  в
школах. Зато я знаю, что в школах не делается, потому что я читаю  газеты,
а там пишут, как их ученики откликаются на общественные дела. Да,  я  знаю
школы - по тем плодам, что они приносят. И никто из этих педагогов  так  и
не понял, как глубока разница между историей,  которую  они  преподают,  и
той, о которой говорю я. Вот  почему  я  решил  попытаться  объяснить  все
заново. Я постараюсь доказать, почему я считаю, что в школах, как правило,
неверно поставлено преподавание истории - неверно и по сути и по форме.  И
почему, если мы хотим, чтобы образование способствовало  делу  организации
мира, потребуется решительный  пересмотр  наших  представлений  и  методов
преподавания.
   Я предполагаю, что большую часть этого  собрания  составляют  историки,
студенты, преподаватели истории - словом, люди, которые обучают истории  в
школах или посредством книг и газет. И  я  хочу  сказать,  что  чрезмерный
интерес к прошлому, хотя бы частично, заслоняет от вас настоящее, то  есть
то, что сейчас происходит в мире. В своей работе вы мало считаетесь с  тем
фактом, что старые идеи, подкрепленные новым ужасающим оружием, раздирают,
мир на части. Вы зачарованы традиционными  романтическими  представлениями
историков о власти и славе нации, о победах и реванше,  о  сентиментальном
вызволении страдающих -  представлениями,  которые  сейчас,  как  никогда,
приобретают огромную разрушительную силу, и вы не  вполне  понимаете,  как
это  связано  с  вашей  работой,  как  вы  поддерживаете   идеи,   которые
препятствуют коренным социальным переменам и толкают к войне.
   В  преподавании  вы  слишком  охотно   подчеркиваете   общественные   и
экономические  особенности,  навязываете  молодежи  мысль  о  национальных
различиях.  Мне  хочется  обвинить  вас  в  том,   что   вы   искусственно
подогреваете патриотизм у молодежи,  молчаливо  исходите  из  предпосылки,
будто французы и англичане, немцы и евреи от века и в  силу  необходимости
настолько отличаются друг от друга,  что  их  интересы  несовместимы.  Это
неверно. Идеи о национальных различиях не возникли естественным  путем.  К
ним  _приучили_  народы.  Их  силой  навязали  народам.  Если  две  страны
поменяются младенцами, те, став взрослыми, тоже  будут  воевать  -  только
против  своей  родины.  Национализм  взращен  искусственно,  преподаванием
истории, и эти  взгляды  прививают  родители,  друзья,  преклонение  перед
национальным флагом и всякие торжества, вся система школьного  обучения  и
особенно порядки в школах. И этот школярский, заученный национализм сейчас
угрожает цивилизации.
   Мне  хочется,  чтобы  вы  задумались   над   тем,   что   имеются   два
противоположных вида исторической науки: история традиционная,  устарелая,
разлагающаяся, все более и более отравленная, но все еще господствующая  в
наших школах и политических учреждениях, и другая, новая история, которая,
по сути дела, является человеческой  биологией  и  которой  еще  предстоит
утвердиться  в  системе  нашего  просвещения.  Новый  взгляд  на   историю
естественно и необходимо возник из мощного переворота в биологии,  который
произошел за минувшее столетие; развитию этого взгляда за последние  сорок
лет  в  сильнейшей  степени   способствовали   археологические   раскопки.
Используя метод научной критики, новая  историческая  наука  обращается  к
огромному,  постоянно  растущему  количеству  конкретных  фактов,   весьма
скептически взирая на письменные источники. Старая история в основе  еврей
была хроникальной. Она была заключена в книгах, манускриптах, надписях.  В
этом и состоит мой основной тезис и мои основные претензии.  Есть  старая,
книжная история, которую, несмотря  на  упрямые  опровержения  возмущенных
учителей, все еще преподают на всех  ступенях  -  от  начальной  школы  до
университета. И есть  новая,  подлинная  история,  совершенно  необходимая
сейчас, резко отличающаяся от старой по размаху, методам,  возможностям  и
достижимым результатам, но этой истории пока еще почти не  обучают.  Новая
история настолько отличается от прежней,  что  некоторые  даже  предлагают
дать ей другое название. И точно так же, как описательная,  основывающаяся
во многом на сообщениях очевидцев,  _естественная  история_,  занимавшаяся
частностями, практически уступила место другой  науке,  _биологии_,  ядром
которой стало изучение причин явлений, так,  может  быть,  придется  иначе
назвать и  новую  историю,  в  которой  рассказ  и  описательность  займут
подчиненное положение, деталь будет по возможности  упрощена,  а  главным,
как  и  в  любой  другой  науке,  станет  исследование  причинности.   Уже
предлагалось назвать ее человеческой экологией или  социальной  биологией.
Но мы пока не остановились на  каком-то  определенном  термине,  и  потому
приходится говорить о старой истории - собственно истории, как  ее  обычно
понимают, - и истории научной, которая должна дополнить ее, вернее, занять
ее место, если мы хотим поставить прошлое на службу человечеству.
   В   обоих    случаях    прослеживается    неизбежная    хронологическая
последовательность. Естественная  история  по  необходимости  возникла  до
научной биологии. Прежде чем подвергнуться критическому  анализу,  история
описательного типа должна была, разумеется, существовать  как  таковая.  И
главное  звено  здесь  -  появление  нового  содержания.  Оно-то  и   дает
естественный ключ к пониманию тех громадных коренных  перемен  в  условиях
человеческого существования,  которые  подразумеваются,  когда  говорят  о
запрещении войны. Оно  ясно  объясняет,  почему  сознательно  направляемая
деятельность людей должна либо привести к революционному перевороту,  либо
человечество будет все так же ковылять от одного бедствия к  другому.  Оно
позволяет исследовать причины  явлений,  как  и  подобает  всякой  честной
науке, и заглядывать в будущее. Старая история не занималась этим.
   Та история, которой нас всех пичкали с детства,  не  умела  предвидеть.
Президент исторической секции профессор  Кроуфорд  на  днях  прямо  отверг
значение предвидения, а между тем отрывочные сведения  из  новой  истории,
которые мы вынуждены собирать сами, содержат, напротив, немало указаний на
события, которые, по всей вероятности,  произойдут  в  ближайшие  годы,  а
также на то, что следует предпринять, дабы избежать каких-то нежелательных
последствий или достичь благоприятных результатов.
   Позвольте мне еще раз уточнить понятие старой истории, которой,  как  я
сказал, мы напичканы. Почему она оказалась такой живучей? Какова ее роль в
прошлом? И какова сейчас?
   Все мы бессознательно исходим из предположения, что история, которую мы
учили в школе, содержит  конечную  научную  истину,  что  она  объективное
изложение того, что  на  самом  деле  происходило  в  прошлом.  Меня  тоже
воспитывали в духе этого распространенного заблуждения, и в этом отношении
моя духовная жизнь, как и у  множества  других  людей,  привыкших  думать,
представляет собой  преимущественно  цепь  разочарований.  Ибо,  когда  вы
достигаете зрелости и привыкаете смотреть фактам в лицо,  действительность
оказывается  совсем  иной.  Старая  история   почти   целиком   игнорирует
причинность явлений, она самым неподобающим образом обобщает, представляет
события в определенном свете, искажает их. Вы, разумеется,  заметите,  что
я, по  сути  дела,  говорю  об  истории  то  же  самое,  что  говорил  тот
самобытный, ясного ума американец Генри Форд. Он сказал, что история - это
"_чушь_"; а я говорю, что история  -  это  собрание  претенциозных  басен,
почти непригодное для каких-либо практических нужд.
   С  самого  начала  надо  подчеркнуть,  что  история  никогда  не   была
беспристрастной научной  дисциплиной  -  ее  всегда  писали  с  какой-либо
определенной  целью.  Иногда,  хотя  и  не  часто,   преследовали   сугубо
художественную цель, как, например, Гиббон, создавший  свой  захватывающий
труд "Упадок и падение  Римской  империи".  Но  обычно  историю  писали  и
повсеместно  обучали  ей  специально  для  того,  чтобы  формировать   умы
сообразно воззрениям данного  общества.  История  учила  быть  гражданами,
патриотами, учила  объединиться  во  славу  нации  или  для  какого-нибудь
агрессивного предприятия.  История  воспитывала  в  людях  гордость.  Отец
Истории наверняка был сторонником  нападения  греков  на  Персию.  Большая
часть исторических эпизодов, содержащихся в загадочном сочинении,  которое
именуется Ветхим заветом, написана с намерением сплотить разобщенную толпу
евреев,  возвратившихся  с  Ездрой  и  Неемией  из  вавилонского  плена  в
Иерусалим, сплотить их легендой об избранном народе и  его  особом  уделе.
Эта склонность к расовому самомнению стала трагической традицией евреев  и
источником постоянного раздражения неевреев вокруг них.
   История любой страны раздражает иностранцев. Чем  больше  люди  изучают
историю друг друга и переводят исторические труды, тем,  очевидно,  больше
возрастает их взаимная ненависть. Оскорбительное преувеличение местоимений
"мы" и "наше" за счет других народов пронизывает почти любое  сочинение  о
прошлом. Обычно приверженцы старой школы  начинают  с  фальсифицированного
изложения национальных  истоков.  Редко  кто  исследует  более  отдаленные
времена. Некоторые сразу же после общих слов перескакивают к  облюбованной
стране  и  не  покидают  ее  вовсе,  до  конца,  а  многие  ограничиваются
определенным периодом,  в  течение  которого  избранная  нация  выкидывает
всякие штуки.  Редко  предпринимаются  попытки  проследить,  как  меняется
соотношение различных социальных элементов,  как  складывалась  легенда  о
национальном  характере,  и  еще  реже  дополняют   письменные   источники
археологическим материалом. Обычное историческое сочинение всегда остается
средством национальной или  региональной  пропаганды,  которое  оживляется
анекдотами и в лучшем случае воздает формальную дань идеалам гуманности. И
только в  самые  последние  годы  стараются  представить  мировую  историю
историей человеческих существ как таковых. Но и  в  таких  случаях  вместо
того,  чтобы  искать  общую  закономерность,   историки   склонны   делать
невообразимую  мешанину  из  истории  разных  народов.  Однако  освященные
временем государственные и имперские границы не стираются - они остаются в
этой мешанине  в  качестве  разграничительных  линий  всей  дисциплины.  И
все-таки общая закономерность _существует_, и она гораздо  проще,  чем  те
причудливые схемы, которые внушают молодому поколению историки. Они питают
какую-то  природную  слабость  к  точности  в  деталях,   но   удивительно
опрометчивы в обобщениях. Мы встречаем у  них  удивительнейшие  порождения
фантазии вроде Духа Запада, Духа Востока, Греческого  и  Иудейского  духа,
молодых и старых наций. Золотого века, колыбели цивилизации и ее  движения
от Востока к Западу. И образование и традиции заставляют их питаться этими
детскими сказками.  Поскольку  они  произвольно  исходят  из  абстрактного
понятия патриотизма, то расширение  диапазона  истории  означает  для  них
всего лишь расширение границ этих фантазий.  Историк  старой  школы  редко
подвергает критике общие принципы. Это разрушило бы  его  предмет.  Именно
из-за общей неопределенности и  откровенной  предвзятости  старая  история
непригодна к современным условиям.
   Если мы хотим, чтобы мир был единым, то и думать о нем мы должны как  о
чем-то едином. Мы  не  должны  исходить  из  понятий  нации,  государства,
империи, которые нуждаются в примирении и сплочении. Если мы хотим достичь
общего мира, то национальные различия следует считать  второстепенными;  в
процессе  биологического  развития  человечества  они  то  появлялись,  то
исчезали почти по воле случая. Широкое образование  может  совсем  стереть
национальные различия. Даже  разумные  выступления  против  них  настолько
эффективны, что существующие режимы  вынуждены  в  той  или  иной  степени
подавлять радикальную критику такого рода. И так повсюду. Если нам  выпало
установить  Всеобщий  Мир,  то  прежде  всего  необходимо  отказаться   от
разделения  содержания  истории  по  национальным  вывескам.   Мечтать   о
возможности подчеркивать национальные  различия  и  одновременно  пытаться
сплавить их в некое искусственное единство - чистейшее  безумство.  Нужно,
чтобы во всех школах земного шара преподавали одинаковую мировую историю -
точно так же, как преподают одинаковую химию и биологию. Я выдвигаю это  в
качестве тезиса.
   Новая история, о которой я говорю,  _поскольку  она  признает  значение
политических событий_, должна  быть  общей  летописью  всех  развивающихся
стран, а не какого-либо отдельного общества. Я, разумеется, не имею в виду
насильственное соединение наций. Я говорю о взаимном расширении  кругозора
и связей между ними. Мировая история должна  начинаться  на  самой  ранней
стадии человечества, когда еще существовали разрозненные семейные  группы.
Главной   причиной   всего   последующего   развития   цивилизации    было
возникновение и совершенствование  средств  общения:  речи,  жестикуляции,
письма, способов передвижения  по  суше  и  воде,  дорог,  паровых  машин,
телеграфа, радио, воздушного транспорта и так  далее.  Подлинное  крещендо
изобретений!  Рост  средств   общения   неизбежно   расширял   возможности
сотрудничества и  в  то  же  время  несправедливости  и  порабощения.  Так
постепенно  изменилась  природа   социальной   и   политической   истории.
Изменились правила игры. Поэтому гораздо важнее разобраться, как и  почему
изменились правила игры,  нежели  изучать  подробные  описания  того,  кто
выиграл, а кто проиграл. Однако характер исторических знаний и мышления  в
нашем обществе таков, что _непрерывный процесс расширения связей_, имеющий
биологическое происхождение и ставший сердцевиной истории, привлекает лишь
поверхностное внимание.  Даже  признавая  известную  общность  в  прошлом,
историки отрицают такую  возможность  в  нынешних  условиях.  Их  исходное
понятие - нация. Их  излюбленное  словечко  -  _интернациональный_,  а  не
космополитический.  Они  и  слышать  не  хотят  о  космополисе.   Мирового
государства не было. Значит, его и не может  быть.  Факты  истории  против
него.
   Но факты реальной действительности за такое государство.
   Мы видели, с какой поразительной быстротой на протяжении  жизни  одного
поколения сократились расстояния между народами, и люди теперь  стоят  так
близко друг к другу, что имеют возможность  разговаривать,  торговать  или
схватиться  врукопашную.  Учреждение  космополиса  должно  стать   главным
тезисом научной, помогающей жить истории.
   Позвольте мне  перечислить  некоторые  ведущие  темы,  которыми  должна
заниматься новая история, темы, которые  никак  не  могла  одолеть  старая
история  из-за  неизлечимого  пристрастия  к  партикуляризму   и   избытка
националистических чувств. Это основные и неотложные темы. Я  хочу,  чтобы
меня правильно  поняли.  Темы,  которые  я  предлагаю,  не  должны  просто
_дополнять_ нынешнее преподавание истории. По моему мнению, они должны его
заменить.  Я  считаю,  что  надо  _полностью  отказаться_   от   нынешнего
разделения  на  сугубо  политические  истории  отдельных  районов,  стран,
избранных  народов  или  периодов.  Я  считаю,   что   надо   _прекратить_
преподавание в качестве особых предметов греческой  и  латинской  истории,
истории еврейского народа и библейской истории,  английской,  французской,
германской  истории,  средневековья,  китайской  истории,  истории   наших
островов и нашей империи и т.д. и т.п.
   Прошу помнить, что  я  говорю  сейчас  о  преподавании.  В  специальных
исторических  исследованиях  и   изысканиях   оправдано,   разумеется,   и
углубленное изучение отдельных групп, лиц, периодов, документов,  событий,
если оно будет вестись в свете более широкой исторической и  биологической
концепции. Я не вижу  причин  для  сокращения  исследований  такого  рода.
Серьезное расширение научного изучения  прошлого  не  мешает  скрупулезным
поискам исторических фактов всеми доступными средствами. Но исследование -
лишь один аспект истории. Преподавание - это  нечто  совсем  другое,  и  я
говорю именно о _преподавании_, и к тому  же  с  точки  зрения  подготовки
мышления обыкновенного человека к Всеобщему Миру. Полностью  отдавая  себе
отчет в том,  что  у  многих  из  вас  мои  теории  могут  вызвать  страх,
отвращение, презрение и ненависть, я все-таки повторяю:  если  вы  всерьез
озабочены установлением общего мира,  вы  должны  сломать  господствующую,
освященную  временем  традицию  и  перестать  делить  историю  на  истории
различных наций и империй.
   А что же вместо нее?
   Вместо нее я предлагаю биологический подход к истории. Мы должны идти к
настоящему  из  далекого  прошлого.  Мы  должны  рассказывать   правду   о
происхождении человека. Мы  не  можем  позволить  себе  замалчивать  ее  в
интересах  нескольких  невежественных  фанатиков.  Мы  должны  начинать  с
понятия крохотных, дочеловеческих семейных групп, раскиданных по  земле  и
абсолютно не  подозревающих  о  существовании  себе  подобных.  Мы  должны
проследить развитие речи, жестикуляции, рисунка, должны показать, как  эти
зачатки общения и взаимопонимания неизбежно вели к созданию более  крупных
человеческих объединений.
   Такой способ изложения материала более доступен неразвитому уму, нежели
фразы вроде: "В 43 году н.э. полчища римлян, пришедшие из  Галлии,  напали
на южные берега _наших_ островов" - или любое привычное националистическое
славословие. Я не знаю, с каких событий вы ведете историю Австралии. А мы,
англичане, именно так и учили у себя вплоть до самого  недавнего  времени.
Вместо этого учитель истории должен рассказывать о  бродячих  племенах,  о
пещерах и укрытиях, о первобытных жилищах и  первых  орудиях.  Культурному
учителю не пристало говорить _наша_ национальность,  _наш_  народ,  _наша_
раса. Вся эта банальная чепуха глупа и лжива. Не  говоря  уж  о  том,  что
южные берега Британии отнюдь не  были  _нашими_  во  времена  Цезаря,  мы,
современные  британцы,  такие,   какими   мы   стали   в   силу   действия
наследственных генов, обитали где угодно, но никак не там. Мы  обитали  на
Висле и на Балтийском побережье, на Дунае и в Палестине, в  Египте  и  еще
бог знает где. И все-таки наши идеи  и  искусства,  могущество  и  влияние
развивались   закономерным   и   чрезвычайно   любопытным    путем;    как
совершенствовались средства общения и орудия и какие  последствия  вызывал
этот процесс, как расширялась умственная деятельность человека -  все  это
было бесконечно проще и правдивее, чем то, что  рисовала  старая  история.
Вот это  здоровая  пища  для  ума,  а  фразы  о  расах  и  нациях  -  пища
отравленная. Дети предпочитают здоровую пищу. Они любят слушать о деяниях,
а не о сварах и раздорах, ради которых их побуждают  жертвовать  собой.  С
каждым шагом в  развитии  приемов  труда  и  материалов,  с  каждым  новым
приспособлением менялись социальные условия и  повышался  интеллектуальный
уровень того или иного народа. Постепенно одолевая  закосневшие  традиции,
навыки,  обычаи  и  система  права  приспосабливались  к  новым  условиям.
Политические учреждения в  основе  своей  всегда  зависели  от  перемен  в
материальной жизни. Политические учреждения не  относятся  к  человеческим
делам первой необходимости. Они лишь тени на поверхности, они обрисовывают
контуры каких-то установлений, но не есть сами эти установления. Они  лишь
знаки, символы общества. И в иных случаях  политические  учреждения  могут
стать серьезным препятствием на пути естественного развития человечества.
   Подумайте  только  над  одной  главой   этой   действительной   истории
человечества, о которой я говорю, - над тем,  как  появилось  железо.  Оно
вошло в человеческую жизнь,  дав  людям  орудия  для  войны  и  для  мира.
Происхождение железа романтично - оно  началось  с  использования  больших
упавших метеоритов. Вплоть до сегодняшнего дня  железо  и  сталь  вызывают
такие перемены, так подчиняют себе нашу жизнь, как  не  удавалось  никаким
Александрам Великим, Цезарям, Чингисханам  и  Муссолини.  Посмотрите,  как
предметы,  которые  делались  из  железа   -   от   первых   металлических
наконечников для копий и примитивных топоров до стального рельса, мотора и
военного корабля, - посмотрите, в какое искушение они вводили  людей,  как
побуждали их менять образ  жизни  и  по-иному  относиться  друг  к  другу.
История не знает какого-то особого народа, который  сознательно  стремился
бы изготовить железо. Кто первый овладел  железом,  не  имеет  значения  -
важно лишь, в чьих руках оно оказалось. Но в любых руках оно  означало  то
же самое. Оно помогало мастерить более грозное  оружие,  проще  и  быстрее
обрабатывать камень и дерево, глубже пахать землю. Железо правило миром, и
властители первобытных общин ходили у него в слугах. Оно и  сейчас  правит
миром. Железо управляет нами, потому что мы не можем управлять  железом  -
настолько мы  погрязли  в  политике,  которая,  как  нам  кажется,  делает
историю.
   На днях я прочитал об одном проявлении этой власти металла - я  имею  в
виду отчет Тома Гарриссона о распаде общины на Новых  Гебридах.  До  того,
как на островах появились  топор  и  гвозди,  повалить  дерево,  построить
хижину, выдолбить каноэ  было  долгим  делом,  требующим  дружных  усилий.
Работа эта требовала  искусства  и  общности.  Она  определяла  социальную
организацию. У деятельных молодых людей была полная  и  интересная  жизнь.
Потом пришло железо, быстрый и дешевый топор, и все  переменилось.  Отпала
необходимость во взаимной помощи. Люди отказывались от прежних навыков,  и
- что самое опасное в любой общине - появился класс  недостаточно  занятых
молодых людей, которые чуть что прибегали к оружию.  Неизбежно  последовал
общественный беспорядок.
   Происхождение  железа  -  это  только  одна  глава  истории   металлов.
Позвольте мне напомнить вам еще об одной  страничке  современной  истории,
которая, как мина, заложена под сегодняшними границами  и  установлениями.
Для этого вам придется вспомнить, что говорит  учебник  химии  о  металле,
который называется бериллий. Он занимает скромное место в  ряду  металлов,
его атомный вес - четыре и химическое обозначение -  Be.  Послушайте,  что
без малейшей дрожи в голосе сообщает нам  о  бериллии  учебник  химии.  Он
намного легче алюминия, лучше сопротивляется  коррозии,  по  твердости  не
уступает стали и очень хорошо проводит  тепло.  Вот  и  все.  Но  спросите
любого инженера, любого фабриканта оружия, нужен ли ему металл, который не
корродирует, который легче алюминия, тверже стали и - что очень важно  при
производстве пушек и поршней для моторов - хорошо проводит тепло. Бериллий
хрупок,  но  небольшие  добавки  устранят  этот  недостаток.   Сейчас   он
встречается  нечасто,  относится  к  числу  редких  металлов  и  пока   не
используется ни в самолетах, ни в  автомобилях,  ни  в  больших  пушках  -
словом, ни в каких других целях, для которых он подходит лучше, чем  любой
обычный металл. С помощью бериллия можно делать более мощные, чем  теперь,
пушки и военные самолеты, и  они  будут  вчетверо  легче,  чем  из  стали.
Задумайтесь над этим. Бериллий можно использовать в производстве  огромных
станков, в строительстве. И так далее. Да, пока бериллий - редкий  металл.
Завтра он может стать дешевле жести  или  меди.  Планета,  на  которой  мы
живем, исследована еще чрезвычайно слабо,  и,  может  быть,  в  тот  самый
момент, когда мы здесь разглагольствуем, в каком-нибудь  заброшенном  углу
безвестный изыскатель напал на богатейшие залежи дешевой бериллиевой руды.
Может быть, в сотнях, в тысячах мест Австралии, у Полярного круга, в Китае
на глубине всего лишь нескольких десятков  саженей  залегают  пласты  этой
руды. И тогда - прощай, сталь! Наступит  век  бериллия.  А  если  бериллий
обнаружат в одном месте, а не во многих, что сделают люди, в чьих руках он
окажется? И что будут делать люди, которые останутся без него?
   Именно так и случилось в прошлом с железом и углем, и, по мне, рядом  с
такими событиями ничего не стоят напыщенные фигурки Александра Великого  и
Наполеона и те глупости, которые они изрекали и творили.
   Но  история  металлов  -  лишь  одна   глава   в   истории   орудий   и
приспособлений, глава _действительной_ человеческой истории. Другие  главы
составят появление лодки, изобретение корабля и колеса, приручение лошади,
строительство дорог. Эти сдвиги  появлялись  повсюду,  становились  частью
растущих человеческих  объединений,  и  рассказ  об  их  развитии  глубоко
интересен всякому непредвзятому уму. И каждая из них влияла  на  отношения
между людьми. Так почему же мы не учим этому наших детей?
   Каждый ребенок любит слушать о таких вещах.  Вспомните,  какие  игрушки
они предпочитают. Никому не придет в  голову  дарить  нормальному  ребенку
фигурки великих людей - Цезаря, Моисея, Будды, мистера Чемберлена. Ребенок
заскучает и поломает  фигурки.  А  орудия  и  машины  -  это  сама  жизнь.
Происходило расслоение старых трудящихся классов, появлялись новые классы,
теряли былое значение верования в  сверхъестественное  -  и  в  результате
власть от одной группы  переходила  к  Другой.  Менялись  отношения  между
людьми.
   Старые властители восставали  против  этих  перемен.  История,  которая
поддерживала старый порядок, отрицала перемены. Но старая история  позорно
отступает перед реальностью. Она создала  сеть  ложного  поклонения  перед
прихотями наших отцов. Вплоть до  сегодняшнего  дня  преподавание  истории
только искажало картину причинности в человеческих делах. История наций  и
государств - это еще не история цивилизации,  даже  не  фрагменты  истории
цивилизации; ее главы  -  лишь  грязные  пятна  на  действительности.  Они
скрывают облик действительности. Старая история во многом -  это  описание
бахвальства и подлостей, которые творили народы, на  время  оказавшиеся  в
преимущественном положении, потому что завладели новыми орудиями.  История
наших островов, строительство империи - все это  чепуха!  Когда  благодаря
новому просвещению  люди  поймут,  что  монархии  и  империи  возникали  и
распадались, как  отблески  света  на  маслянистой  поверхности,  с  какой
иронией, и порой гневной иронией, они будут взирать на ребяческие  попытки
монополизировать неисчерпаемые блага, которые наша планета подарила  всему
человечеству!
   Не стану подробно  говорить  о  некоторых  других  важнейших  факторах,
влияющих  на  распространение,  развитие  и  слияние  человеческих  групп,
например,  о  заболеваниях,  особенно   эпидемических,   о   климатических
условиях. История Юго-Восточной России и  Центральной  Азии  определяется,
например, не столько тем, что там сделали люди,  сколько  неравномерностью
выпадающих осадков. Кроме того, на самых  первых  страницах  биологической
истории человек предстает как враг самому себе и  всему  живому.  Подумать
только, какими нерачительными хозяевами были наши предки! И мы  ничуть  не
лучше их. А все потому,  что  не  извлекаем  уроков  из  истории.  Человек
вырубает и выжигает леса, истощает почву, уничтожает редких  животных.  Вы
бы поразились, увидев карту, на которой  нанесены  опустошенные  человеком
районы.  Такая  карта  должна  быть  в  каждом  школьном  атласе.  История
опустошения нашей  планеты  из-за  бесплановой  эксплуатации  естественных
богатств и безрассудной конкуренции и конфликтов, выливающихся  сегодня  в
чудовищные войны, - все это  гораздо  ближе  к  действительному  положению
вещей,  чем  приглаженная  история,   выставляющая   Лигу   Наций   венцом
человеческого прогресса,  история,  которую  так  обожают  иные  педагоги.
Минувшие сто лет видели, как превращались в  бесплодные  пустыни  огромные
районы Соединенных  Штатов  Америки,  как  по  всей  Австралии  кольцевали
деревья, как прокатилась там волна лесных  пожаров  и  посевы  подверглись
нашествию грызунов, как были уничтожены десятки ценнейших пород  животных,
как чудовищно расхищались естественные богатства, а ваша старая история не
сделала ровным счетом ничего - как можно! -  чтобы  внушить  подрастающему
поколению, насколько далеко зашел этот  опасный  процесс.  Она  изображает
девятнадцатый век золотой порой человечества, управляемого  мудрейшими  из
мудрейших монархов и государственных деятелей, тогда  как  то  был  период
почти   безумного,   основанного   на    конкуренции    стяжательства    и
расхитительства. Старая история не замечает таких вещей, не объясняет их и
не хочет объяснять, и теперь, когда огромные толпы людей бродят  по  миру,
как голодные лемминги, она тоже не пытается ничего  объяснить.  Она  не  в
силах этого сделать. Старая история  на  все  лады  превозносит  героев  и
вождей, болтает о расовой энергии и приходящих в  упадок  народах,  спешит
нанести  на   карту   новые   политические   границы   и   проходит   мимо
существеннейших жизненных проблем в молодых национальных объединениях.
   Новая история не просто  хроника  материальной  жизни  человечества.  Я
начал с материального развития и материальных  перемен,  но,  заметьте,  я
считаю их всего лишь основой и каркасом  новой  истории.  Более  тонкое  и
важное ее дело - изучить, как посредством речи и письменности  развивались
идеи,  объединяющие  людей  в   общество.   Как   возникли   язык,   речь,
письменность? Почему постоянно  происходит  расширение  государств?  Люди,
которых учат истории нынешние  педагоги,  не  имеют  о  том  ни  малейшего
понятия. Каким образом язык определяет мысль? Влияет ли структура языка на
образ мышления? Люди начинают понимать эти вещи,  требуют  соответствующих
книг, а историки старого типа не показывают,  как  языковые  заимствования
или  слияние  языков  придают  новое  направление  духовным  процессам   в
обществе, а нередко и  новые  импульсы.  В  отличной  новой  энциклопедии,
которую  с  таким  геройством  выпускают  сейчас  французы,  я   обнаружил
замечательное сравнительное исследование арийских, китайского и  японского
языков как инструментов мысли. Язык - такое же орудие, как  и  предмет  из
камня или стали; применение языка  имеет  социальные  последствия;  как  и
машина, язык создает вещи. Он дает возможность открывать  новые  истины  и
впадать в новые заблуждения. Есть много такого, что можно высказать только
по-английски, а не по-французски или по-русски, и наоборот.
   Старая история никогда не занималась такими вопросами. Это не входило в
ее кругозор. В результате люди подрастали с убеждением,  что  если  бы  не
естественное развитие языка  от  древнесаксонского  к  староанглийскому  и
среднеанглийскому, то простой житель Лондона, скажем, 800 года  нашей  эры
мог бы объясняться с жителем Лондона сегодняшнего  дня.  На  деле  же  они
говорили бы на языках, которые по сложности и возможностям так  отличались
бы друг от друга, как рыбачья лодка, плетенная из ивняка, отличается  даже
от  старенького  катера.  Они  совершенно  не  понимали  бы  друг   друга.
Сегодняшний  англичанин,  перенесенный  в  Британию  1066   года,   больше
показался бы чужестранцем, нежели тот же англичанин в современной  Японии.
И когда знаток принимается рассказывать о политических планах  Цезаря  или
Александра Македонского, он не только не сообщает,  но  даже  не  пытается
сообщить, каковы были географические  или  государственные  познания  этих
двух Raiders [завоеватели (нем.)]. Он считает, что они знали все  то,  что
знаем мы, и думали точно так же,  как  мы.  А  я  сильно  сомневаюсь,  что
кто-нибудь из них обладал хотя бы долей той политической  смекалки,  какой
обладал покойный Хью Лонг, и был так же образован, как он.
   Старая история не только не учит, какие возможности и  какие  опасности
заложены в применении механических орудий, - она не  дает  понятия  о  тех
идеях, которые объединяли и объединяют людей в общество. Старая история не
предостерегает против разлагающего влияния устарелых идей.
   Эти идеи, эти национальные и религиозные легенды и мифы, на которых  мы
все воспитывались в юности, не что иное, как  злокачественные  опухоли  на
нашем сознании. Поэтому необходимо изучить  и  научно  вскрыть  законы  их
развития и воздействия. Старая история считала эти гибкие  и  неустойчивые
воззрения неизменными. На деле же они так  же  поддаются  лечению,  как  и
инфекционные заболевания нашего тела. И если мы  хотим  достичь  всеобщего
мира, совершенно необходимо принимать предохранительные меры.
   Мое убеждение, что старая  история  абсолютно  бесполезна  при  решении
современных проблем, особенно углубилось  за  последние  несколько  лет  в
связи  с  двумя  неприятными   явлениями.   Одно   из   них   -   растущее
недоброжелательство  к  Англии  широких  слоев  американского  общества  и
влиятельных  кругов  Англии  к  Америке.  Этот  раскол  ослабляет  влияние
либеральной мысли в  странах  английского  языка.  Другое,  гораздо  более
тревожное, - это трагическое положение евреев в современном мире. Оба  эти
явления связаны  с  возникновением  и  развитием  национальных  легенд,  а
поскольку старая история  сама  по  себе  -  лишь  порождение  легендарных
представлений, то она, естественно, не может заниматься отцеубийством.
   Бросим взгляд на удивительный американский парадокс.  Полтора  столетия
назад тринадцать штатов, входивших первоначально в союз,  освободились  от
экономической эксплуатации британской монархии. Они встретили сочувствие и
поддержку  Лондона  и  вообще  широких  слоев  английского   народа.   Они
отделались и от Георга III", и от лордов, и от епископов. И тем  самым  не
просто отделились территориально, но и совершили социальный переворот.  Мы
не сумели этого сделать. Но чтобы сохранить  единство  новых  отделившихся
колоний, пришлось  упростить  проблему  и  сочинить  версию  о  врожденном
коварстве всех англичан вообще. Те события давным-давно ушли в прошлое, но
эта идея овладела умами американцев. Она и  сейчас  с  таким  маниакальным
упорством и усердием проповедуется иными  американскими  авторами,  словно
они - платные пропагандисты.
   Нынешнее население Соединенных Штатов Америки, помимо значительной доли
англичан,  состоит  из  множества  людей  самых  разных   национальностей:
скандинавов, голландцев, немцев, канадцев, итальянцев, моравцев,  выходцев
из Восточной Европы, сирийцев и так далее, - и  все  они,  за  исключением
евреев, совершенно забыли свои национальные  мифы.  Лишь  крошечная  часть
этой огромной массы имела хотя бы одного предка  в  том  или  ином  лагере
войны за независимость. Но все они без исключения поверили в эту легенду о
коварных британцах. То и дело встречаешь американских  граждан  с  чешским
или немецким акцентом, которые гордятся победой при Банкерхилле и не могут
сдержать негодования при воспоминании о чудовищном  варварстве  британцев,
которые использовали гессенских наемников в войне белых  людей.  Они  всем
сердцем восприняли "Мэйфлауэр" и идею личной свободы.
   Я назвал  бы  это  явление  _исторической  ассимиляцией_.  Оно  требует
внимательного изучения в Америке. Еще более настоятельного анализа требует
вопрос о слиянии  кельтских,  верхне-  и  нижненемецких  народностей  и  о
распространенном заблуждении, будто они самая чистая и  высшая  германская
раса.
   Но  самый  поразительный  пример  того,  как  старая  история  искажает
события,  -  это  распространение   иудейско-христианской   мифологии   на
Средиземноморье и затем, в меньшей степени, на остальную Европу и Америку.
Это крайний случай исторической ассимиляции. Прояснить это запутанное дело
- одна из главных задач, стоящих перед научной историей. Свести на нет его
влияние на умы публики - такова  должна  быть  цель  любого  преподавателя
истории,  который  стремится  к  объединению  мира.  Тугой   узел   ложных
представлений препятствует  любому  конструктивному  сотрудничеству  между
людьми, воспитанными в духе исключительности - будто их народ избран самим
господом, - и остальным человечеством; и  пока  не  будет  разрублен  этот
узел, надежды на Всеобщий Мир весьма и весьма слабы.  Только  в  наши  дни
сквозь туман тактичных умолчаний  и  оговорок  традиционной  историографии
можно разглядеть, как в  действительности  протекал  этот  процесс.  Ныне,
несмотря на старую  историю,  мы  начинаем  воссоздавать  подлинный  облик
событий. Даже если не углубляться  в  их  движущие  силы,  мы  видим,  как
родственные семитские народы - вавилонцы, финикийцы, карфагеняне - один за
другим уступали под натиском мидийцев, персов,  греков,  римлян,  то  есть
воинственных народов, которые по  уровню  развития  торговли,  финансов  и
общей культуры стояли ниже побежденных ими семитов. Иудаистские  верования
объединены в пестром сборнике, именуемом Библией, и смысл их  в  том,  что
будто бы всевышний обещал привести своих избранников  назад  в  Палестину.
Семитские  народы  были  раскиданы  по  древнему  миру,  у  них  не   было
собственной политической организации, но они встречались друг с другом,  у
них были места, где они  общались,  торговали,  многие  из  них  читали  и
писали, умели считать, и они образовали целую  цепь  схожих  поселений  со
схожими нравами, обычаями,  обрядами.  Не  удивительно,  что  Библия,  это
собрание разнородных сочинений, связанных, однако,  настойчивой  мыслью  о
грядущем объединении, завладела воображением раскиданных повсюду семитов и
вызвала ассимиляцию покоренных народов. И  вдруг  в  наших  ученых  книгах
исчезают финикийцы, вавилонцы,  карфагеняне,  и  вместо  них  мы  внезапно
обнаруживаем одних евреев.
   Совершенно очевидно, что иудаизм и христианство возникли одновременно в
ранние эпохи Римской империи. Это были попытки человеческого ума, особенно
людей, говорящих на семитских  языках,  приспособиться  к  новым  условиям
политической  неполноценности.  И  по-человечески  понятно,   что   многие
подпадали под влияние идей о том, что рассеянный и не пользующийся  особым
уважением  народ  является  избранником  господним  и   в   конце   концов
восторжествует.
   С точки зрения общественной психологии это естественно, но это скверная
история. В ней был заключен яд. В умах возникла разграничительная черта, и
огромные массы этого умного,  способного,  умелого  народа,  составлявшего
большинство торговых и финансовых кругов  и  путешественников  в  обширных
районах Европы и Юго-Западной  Азии,  обстоятельствами  своего  воспитания
были  лишены  всякой  возможности  тесно  общаться   с   окружающими.   Их
отчужденность росла. В силу возникших обычаев они становились все более  и
более эксцентричными, упрямо старались держаться  обособленно.  У  всякого
врача или юриста - еврея и сейчас шоры на глазах. Всякий почитающий Библию
христианин настороже, как бы его не сочли неполноценным существом.  Всякий
разумный человек  нееврей  слегка  раздражен  солидарностью  евреев,  явно
преувеличенной. И никто из нас в этом не виноват. Мы  все  отравлены  этой
неудачной  вавилонской  мифологией  и  вредными  баснями  о   божественном
фаворитизме и земле обетованной; и ничто не  излечит  нас,  если  в  наших
представлениях  и  преподавании  истории   не   совершится   революционный
переворот.
   Трудно представить себе в нынешнем мире положение  более  ужасное,  чем
положение образованного еврея, наделенного чувством реальности. Как бы  ни
был он одарен, его все равно в той или иной мере обманут надежды,  он  все
равно несет на себе клеймо.  Его  стремление  стать  гражданином  мира  не
помогает. Христиане, воспитанные на Библии, отвергают эти  претензии.  Они
говорят: "Нет, ты еврей".  Евреи,  воспитанные  на  той  же  Библии,  тоже
отвергают их. Они говорят: "Помни, ты еврей. Держись своего народа". И  он
не знает, куда ему деться. Может быть, мы переживаем такой  период,  когда
этот вопрос встал особенно остро, но мне кажется, что пока мы в обучении и
евреев и неевреев не очистим энергично факты истории от наслоений, пока не
появится возможность, позволяющая еврею стать гражданином мира, до тех пор
это трагическое разногласие будет тормозить духовное развитие человечества
и калечить жизнь бесчисленному множеству людей.
   Еврейский вопрос - яркий пример исторической ассимиляции, пример  того,
как пагубно влияет н-а человеческую жизнь яд, именуемый  историей.  Но  не
забудем, что это лишь наиболее явный случай отравления историей.  Повсюду,
где обучают старой истории, она разделяет людей. И нам не удастся свернуть
мир с его  бедственного  пути,  если  мы  попытаемся  связать  пропитанные
националистическим  ядом  истории  отдельных   стран   такой   ненадежной,
прогнившей бечевой, как Лига Наций, понадеявшись  на  то,  что  они  будут
действовать друг на друга как противоядие.
   Итак, разрешите мне подытожить сказанное. Старая история по самой своей
природе не может служить основой для идеологии Всеобщего Мира. Она в корне
враждебна ей. Она ведет борьбу за устаревшие выдумки  о  могучей  Британии
или Германии, о святой России или Израиле,  о  высших  расах  и  избранных
народах. И бумажные декреты Лиги Наций, которые отнюдь не увенчивают  чело
колосса,  а  лишь  прикрывают  кучу  копошащихся  ура-патриотов,   -   это
последняя,  отчаянная  попытка  протащить  в  новый  мир  старую   систему
националистических представлений, в каковых он  вовсе  не  нуждается.  Они
пережили самое себя, разложились, они источают яд. Космополис, еще  будучи
в колыбели, уже заражен бациллами национализма. Нам не нужна  Лига  Наций,
нам нужна конструктивная идея общности мира. Если юный Геракл нового  мира
хочет выжить, он должен совершить свой  первый  подвиг  -  задушить  гидру
отравленной истории в ее собственном логове.
   Надежды  на  Всеобщий  Мир  не  сбудутся,  если  не  приучить  людей  к
реальностям новой истории. Так давайте же возьмемся за это дело -  сначала
в наших собственных умах, а затем  в  университетах,  в  энциклопедиях,  в
школах. Давайте устроим всесожжение учебников старой  истории  в  качестве
нашего вклада в создание Космополиса  -  естественного,  а  сейчас  просто
необходимого Всемирного Братства людей.

   Из книги "Путешествия республиканца-радикала
   в поисках горячей воды", 1939.




   Пер. - Э.Березина

   Прежде всего я намерен снова повторить ряд положений,  которые  уже  не
раз высказывал за последние несколько лет. Мне  они  представляются  самым
важным из всего, что можно сказать о нашей жизни и современном мире. И тем
не менее большинство тех, кому они стали  известны,  явно  не  придают  им
значения. Их не обсуждают, о них не  спорят.  Люди  просто-напросто  ведут
себя так, словно ничего не было сказано.
   Об  этой  "слепоте"  к  словам,  об  этом  пренебрежительном  нежелании
высказаться я и хочу говорить в своей статье. Прошу обратить  внимание  на
то, что я буду называть здесь "мировым общественным  мнением",  отнюдь  не
согласованную    систему    взглядов;    это     все     безответственная,
непоследовательная болтовня; мы высказываем и выкрикиваем какие-то  мысли,
и  ни  один  не  придает  значения  тому,  что  говорит  другой.  Если  бы
какой-нибудь могучий, сверхчеловеческий интеллект  где-то  в  пространстве
спросил: "О чем сейчас думает Человек, Homo sapiens?" - "Его лихорадит,  -
последовал бы ответ. - Он в бреду. Раньше он  просто  что-то  бормотал,  а
теперь с болью пробуждается и заговорил громче".
   "С какой целью?"
   "Без  всякой  цели.  Просто  говорит  то  одно,  то  другое,  даже   не
задерживаясь, чтобы поразмыслить над собственными словами".
   Я позволю себе вернуться к некоторым своим суждениям, которые явно ни в
чем никого не убедили.
   Первое. За последние сорок лет в условиях  человеческого  существования
произошел коренной переворот. Они изменились столь  радикально,  что  Homo
sapiens не может больше жить так, как жил прошедшие  десятки  тысячелетий.
Подобно любому другому виду животных,  он  должен  приспособиться  к  этим
изменившимся  условиям  или  погибнуть  как  вид.  Он  может  либо  совсем
вымереть, либо принять  какую-нибудь  новую  или  новые  формы.  Нечего  и
предполагать, что он сохранится таким, каков он есть. Вопрос лишь  в  том,
удастся ли ему  приспособиться  настолько  быстро,  что  он  успеет  стать
прогрессивным сверх-Homo - господствующим видом - или хотя бы выродиться в
некий подвид человека, или же вовсе не сумеет приспособиться, и ему придет
конец.
   На этом я позволю себе остановиться несколько подробнее и  напомню  вам
об одном явлении, постоянно наблюдаемом в экологии.
   Вся история прошлого, в общем, говорит за то, что человеческий  род  не
может выжить. В прошлом господствующие отряды, группы видов, как  правило,
исчезали с лица земли в период своего расцвета. Утверждение, что они  были
вытеснены соперниками, - старая экологическая ошибка. Они  просто-напросто
не сумели приспособиться. Первой их реакцией на изменившиеся условия  было
возникновение беспорядочных  мутаций,  иные  из  которых  некоторое  время
просуществовали, но не помогли  роду  выжить.  Нечто  подобное  произошло,
например, с динозаврами и динотериями. Им пришел конец в самом расцвете.
   Есть ли доказательства того, что существу,  которое  мы  называем  Homo
sapiens,  не  грозит  подобная  же  участь?  Есть.  Это  его   дар   речи.
Доказательство не единственное,  но  почти  единственное.  Человеку  можно
сообщать  всевозможные  сведения.  Он  обладает  способностью  слушать   и
учиться.  Такой  способности  лишены  все  остальные  живые  существа.  Он
приспосабливается к новым условиям в тысячу  раз  быстрее  любого  другого
животного.  Ничто  не  мешает  каждому  новому  поколению  Homo  sapiens'а
изучить,  каким  образом  приспосабливался  ум  его   предшественников   к
изменившимся условиям. Изменив свое поведение,  он  может  существовать  в
новых условиях, если они изменились не слишком сильно.  Подчеркиваю,  если
они изменились не слишком сильно.
   Таким образом, на протяжении  нескольких  десятков  тысячелетий  своего
развития это своеобразное животное  всегда  шло  в  ногу  с  изменявшимися
условиями. Изобретения и открытия также  преобразили  войну  и  экономику,
способствовали расширению социальных групп, но все это произошло настолько
быстро, что Homo sapiens не успел перестроиться духовно.  Вплоть  до  1900
года человечество умножалось, и его господство на нашей планете возрастало
со  скоростью,  какой  не  знала  ни  одна  предшествующая  фаза  эволюции
животных. Миллион лет тому назад различные  виды  Hominidoe  были  группой
редко встречающихся животных. За короткий  период  геологического  времени
один из этих видов вырвался  из  мрака  неизвестности,  чтобы  стать,  как
говорится, "венцом творения". В самом зените и на вершине господства он  с
такой же быстротой посеял семена своего биологического краха.
   Теперь позвольте снова вернуться к анализу событий последних  сорока  с
лишком лет.
   Во-первых, главным образом  благодаря  авиации,  радио  и  вообще  всем
средствам сообщения и связи произошло то, что можно назвать  почти  полным
уничтожением расстояния. Сейчас новости узнают чуть ли не одновременно  на
всем земном шаре. С добрыми или дурными намерениями люди могут за день или
за день с небольшим перебрасывать с одного конца земли  на  другой  бомбы,
наркотики и любые товары. Расстояния не служат больше защитой суверенности
отдельных государств. Теперь границы одного перекрывают  границы  другого.
Мы живем друг у друга  на  пороге.  Фактически  человечество  стало  одной
общиной. В  1900  году  было  бы  физически  невозможно  управлять  делами
человечества как  одной,  всеобъемлющей  мировой  системой.  Правительства
могли сохранять мир на очень значительных территориях,  но  не  в  мировом
масштабе. Уничтожение расстояния сделало это теперь не  только  возможным,
но  настоятельно  необходимым,  если  учесть  бомбардировочную  авиацию  и
тотальный характер современной войны.
   Перехожу ко второму пункту: за эти  последние  сорок  лет  поразительно
выросло наше умение извлекать и  использовать  материальную  энергию.  Мир
1900  года  был  миром  сравнительной  несостоятельности   человека.   Для
огромного большинства людей это был мир изнурительного труда,  конкуренции
и почти неизбежного социального неравенства. Сейчас это мир  неисчерпаемых
ресурсов материальной энергии.  Потребность  в  тяжелом  физическом  труде
неуклонно уменьшается, а в скором времени и  вовсе  исчезнет.  Нет  больше
нужды в людях необученных или знакомых только с одной специальностью;  они
должны быть еще и умственно приспособлены к  постоянно  меняющемуся  миру.
Для удовлетворения его запросов  требуется  все  меньше  и  меньше  людей,
ограниченных понятием собственности  и  методами  финансирования,  которые
остались почти такими  же,  как  в  прошлом  веке.  Условия  существования
изменились в корне,  а  мы  только  еще  начинаем  менять  систему  своего
поведения.
   Поэтому  самой  насущной  социальной  проблемой  стала  так  называемая
проблема безработицы. Повсюду наблюдается избыток полных  энергии  молодых
людей, которым современный мир не может обеспечить сколько-нибудь  сносной
жизни. Их без труда удается подбить на  всякие  бесчинства,  и  они  легко
подпадают под любое влияние, если это сулит им хоть  какую-нибудь  надежду
или  развлечение.  Последние  сорок  лет  были  главным  образом  историей
разрушения старой политической и социальной системы  этими  свихнувшимися,
введенными в заблуждение, беспокойными молодыми людьми.  Хулиганы,  апаши,
"мунлейтеры"  [члены  ирландской   земельной   лиги,   в   знак   протеста
уничтожавшие по ночам посевы и  скот  английских  помещиков]  и  анархисты
конца  прошлого  столетия  в   наши   дни   уступили   место   гангстерам,
куклуксклановцам и им подобным. Они создали нелегальные  организации.  Они
сблизились с политиканами, и  их  злостный  терроризм  распространился  на
целые страны, на весь мир. Жажда власти, безрассудный бунт из-за  разбитых
надежд  -  вот  силы,  которые  развязали  самую  чудовищную   в   истории
человечества войну.
   Дряхлый, гибнущий социальный  и  политический  строй,  при  котором  мы
живем, не предусмотрел подобного положения и не предпринял никаких мер для
спасения. В Америке говорили: "Отправляйся на Запад, молодой человек".  Но
молодой человек уже достиг берегов Тихого океана и смотрит через  море  на
перенаселенные острова Японии.  В  Великобритании  и  Западной  Европе  мы
говорили:  "Эмигрируй,  эмигрируй!"  Но  все  земли,  которые  можно  было
превратить в колонии, уже захвачены, и когда  немцы  требуют  "Lebensraum"
[жизненное пространство (нем.)], их планы, видимо, сводятся к  колонизации
на трупах других народов.
   В прошлом при меньшем изобилии молодые  люди  не  оказывались  в  столь
бедственном положении: перед ними открывалась  жизнь  подневольная,  но  в
достатке, а излишнюю напряженность мелкие княжества и герцогства время  от
времени разряжали войнами. Наши правители также не находят  иного  выхода,
чем развязывание войны, и они допустили бойню, в которой за сто дней  было
убито от трех до четырех миллионов  этих  обанкротившихся  молодых  людей.
Однако при нашем социальном беспорядке такого рода временная  мера  ничего
не спасает. Война в наши дни не исчерпывается  уничтожением  одних  только
молодых  людей,  падает  жизнеспособность   всего   общества.   Уменьшение
народонаселения не снимает  проблему.  При  меньшем  населении  и  меньших
возможностях    контроля    число    неудовлетворенных    молодых    людей
пропорционально  остается  неизменным.   Вскоре,   когда   эта   дурацкая,
бессмысленная война завершится каким-нибудь не менее дурацким, бесплановым
миром, проблема молодых людей без всяких перспектив встанет перед нами еще
более грозно. Нашему обществу  придется  столкнуться  с  целым  поколением
людей, которых научили только воевать, и эти люди спросят нас: "А  что  вы
теперь намерены с нами делать?"
   Готовы ли мы к этому критическому положению? Мне  стало  известно,  что
лорд Рейс и мистер Гринвуд разрабатывают планы переустройства  мира,  и  у
меня  есть  кой-какие   сведения   насчет   того,   как   они   собираются
перепланировать мир. Более или менее определенно известно только одно: что
следует   избегать   строительства   домов   вдоль   наших   автомобильных
магистралей... Ну, а дальше? Я смею утверждать, что это не имеет  никакого
отношения к требованиям молодых  людей,  которых  мы  приучили  убивать  и
только убивать. Они вернутся, эти молодые люди,  нетерпеливые,  как  может
быть нетерпелива только молодежь, и спросят: "Ну, что же вы  намерены  для
нас сделать на этот раз?".
   Что мы намерены сделать для них на этот раз?
   Благодаря  сокращению   расстояний,   из-за   того,   что   нас   давит
бесконтрольное накопление богатств,  современное  государство  все  больше
начинает походить на старый, почтенный корабль, который уже отслужил  свое
на международных морских путях и который теперь на скорую руку оборудовали
новыми мощными двигателями, не соответствующими прочности его  корпуса,  и
отправили в дальнее опасное плавание.  И  двигатели  эти  на  полном  ходу
разносят старую посудину в куски.
   До сих пор я повторял вещи очевидные, хотя  их  почему-то  даже  сейчас
совершенно  игнорируют.  Теперь  я  позволю  себе  обратиться  к   третьей
важнейшей  стороне  современных  затруднений,  которой  также   почти   не
придается  значения  в  той  мешанине  верноподданнической  и   фанатичной
пропаганды, полной предрассудков и анекдотических сведений,  что  в  наших
школах и университетах носит название  "история".  А  именно:  современные
государства и общины биологически совсем иные организмы, чем те, что  дали
материал для наших устарелых учебников истории. Они подобны млекопитающим,
а мы все еще считаем их рептилиями и амфибиями, из которых они произошли.
   Сравним, к примеру, Англию елизаветинскую с Англией наших дней.  Прежде
всего обратим внимание на возрастное соотношение. Мир времен Елизаветы был
юношеским миром: невзирая на  суровый  естественный  отбор  среди  грудных
младенцев и детей, выжившие, то есть  самые  выносливые,  редко  достигали
семидесятилетнего  возраста  и  чаще  всего  умирали  моложе   пятидесяти.
Деторождение и похороны детей были основным занятием женщин. В те  времена
не было зубных врачей, и стоило человеку потерять зуб, как приходил  конец
романтике. Юность была поистине мимолетной. Юного Ромео мы упрятали  бы  в
тюрьму за то,  что  он  обручился  с  Джульеттой,  не  достигнув  брачного
возраста. На улицах валялись отбросы; водопровод был редкостью, а в  домах
его не было вовсе. Простые граждане  были  грязны,  от  них  отвратительно
пахло. Мужчины носили оружие, пуская его в ход в стычках и для самозащиты.
Общественный темперамент по  нормам  современных  могучих  демократических
государств отличался живостью, легкомыслием, храбростью и  безрассудством.
А как обстояло в те  дни  с  распространением  грамотности?  Широкие  слои
населения были абсолютно неграмотными. В государственных делах они  играли
не большую роль, чем собаки или домашний скот. Их  можно  было  держать  в
подчинении и подбить на  мятеж,  но  они  были  совершенно  невежественны.
Политические  решения  принимал  Двор,  а  Церковь  и   Закон   поставляли
министров. Грамматические школы времен короля Эдуарда выпустили одного или
двух  выдающихся  людей  из   числа   буржуазии,   среди   которых   самым
замечательным оказался некий Вильям Шекспир. Вплоть до наполеоновских войн
ведение  войны,  организация  и  контроль  над  торговлей  и  коммерческой
деятельностью  были  недосягаемы  для  широких  слоев  населения.  В  этих
государствах и общинах прошлого попадались и великие умы и  мыслители,  но
основная масса  населения  не  имела  ничего  такого,  что  можно  назвать
мышлением или умом.
   Теперь все иначе. Под воздействием тех самых  сил,  которые  уничтожили
грубый физический труд, грамотность просочилась в самые низы,  и  уже  все
общество овладело знаниями. Все классы пробудились и внимательно следят за
тем, что происходит в мире. В нашей стране  вы  встретите  молодых  людей,
учившихся  на  медные  деньги,  которые  днями  просиживают  в   публичных
библиотеках, покупают издания "Пингвин" [дешевые книги по разным  отраслям
знаний] я куда более образованны, чем многие молодые люди старой школы, до
сих пор претендующие на монополию в парламенте.
   В современной Англии есть два сходных между собою явления, каких вы и в
зачатке не нашли бы в Англии времен королевы  Елизаветы:  я  имею  в  виду
рекламу и пропаганду. Наши школьные учебники истории ничего не говорят нам
о стремительном росте массового производства, массовой торговли и газетной
рекламы в минувшей половине нашего столетия. Не смеют  сказать,  чтобы  не
прогневать могучие организации большого бизнеса. Но молодежь должна  знать
правду. Только сейчас, в разгар  тоталитарной  войны  мы  осознали,  какое
колоссальное  воздействие  оказывает  это  -  распространение  рекламы   и
пропаганды  -  на  мировоззрение  всего  человечества.  С  одной  стороны,
существует   система   старого,   продуманного   обмана,   организованного
коммерческого обмана, и обмана, которым  пронизаны  бездушные  религиозные
организации, существует мишура чинов  и  привилегий,  которые  давно  себя
изжили; вся эта  система  находится  в  противоречии  с  грубым  реализмом
насилия, запугивания, жестокости и лжи. Война  идет  между  обманщиками  и
палачами. Но в этой битве только  очень  приблизительно  можно  определить
границы сражающихся сторон.  Только  приблизительно.  В  противовес  этому
конфликту есть еще борьба интеллектуального меньшинства, которое стремится
извлечь разумные жизненные принципы из  этой  неразберихи.  Таково  сейчас
состояние умов во всем мире, и вот почему в этой войне пропаганды решается
судьба человечества.
   А теперь я коротко остановлюсь на том,  что  говорит  нам  о  положении
человечества простой здравый смысл.  Совершенно  очевидно,  что  когда  на
земле воцарится мир, то нам понадобится  союзный  контроль  над  воздушным
транспортом и над международными перевозками товаров. Далее, мы не  должны
допустить,  чтобы  наша  планета   оказалась   во   власти   безжалостного
политического и торгашеского произвола, а  избежать  этого  можно,  приняв
проект мистера Джифорда Пинчота о  Федеральной  охране  мировых  ресурсов.
В-третьих, мы должны  добиться  того,  чтобы  основным  законом  на  нашей
планете стала  ясная  Декларация  прав  человека,  которая  обеспечила  бы
каждому справедливое пользование имеющимися ресурсами и  каждому  принесла
бы сознание того,  что  он  хозяин  нашей  земли.  Вот  очевидный  тройной
императив, перед которым неминуемо окажется Homo sapiens.
   Этот императив настолько ясен, что я не стану отнимать  время  у  своих
читателей лишними доводами. Не совсем ясно другое - в  чем  причина  того,
что  большинству  людей  эти  требования  кажутся  либо  банальными,  либо
нелепыми и неосуществимыми, и почему мы, по-видимому, бессильны сделать их
достоянием умов во всем мире. Прежде всего напрашивается ответ,  что  пока
еще нет разумного мирового общественного мнения, а  есть  только  всеобщее
слабоумие; что стоит выйти  за  границы  наших  сравнительно  образованных
кругов, и вы  попадете  в  среду  отсталых,  непоследовательных  крикунов,
которые неспособны осознать, какая роковая судьба им уготована. Вот почему
я прошу вас внимательно разобраться в характере и особенностях  возможного
мирового общественного мнения и спросить себя, сполна ли мы выполнили свой
долг в этом деле взаимосвязи  людей  -  мы,  ученые  и  писатели,  имеющие
определенные   основания   считать   себя    интеллектуальными    вожаками
человечества.
   Я предлагаю вам вызвать некий дух - именно сейчас, -  чтобы  он  принял
участие в этой дискуссии. Не дух кого-то из  живших  на  земле.  Это  куда
более  страшный  призрак,  чем  беспокойный,  неотомщенный,  непогребенный
бедняга былых времен. Этот дух - наш современник, он стоит теперь рядом со
мной, подвергая сомнению наши притязания, взывая к нашей силе и  мужеству,
это Новый мировой порядок, само существование которого зависит от нас.
   "Вы говорите, - замечает Пришелец, - о Новом мировом порядке.  Но  ведь
это невозможно без мирового общественного мнения. А  мировое  общественное
мнение требует общего языка, на котором  люди  с  одного  конца  федерации
могли бы обмениваться мыслями с людьми, живущими на другом конце.  Что  вы
для этого делаете?"
   Мы делаем для этого так  мало,  что  когда  на  конференции  ученых  мы
приступим к  обсуждению  этого  вопроса,  то,  наверное,  воскресим  массу
чепухи, которую должны были отвергнуть много лет назад.
   К примеру, люди до сих пор  вяло,  автоматически  повторяют,  что  этот
минимум рационального мирового порядка  лишит  наш  белый  свет  какого-то
прекрасного   разнообразия,    существующего    сейчас.    "Эта    ужасная
монотонность!" - говорят они.
   Я просил бы их приглядеться к современному миру и  дать  себе  отчет  в
том, насколько обманчиво это кажущееся  разнообразие.  На  всем  свете  от
Китая до Перу они увидят множество  молодых  людей,  которые  носят  почти
одинаковую форменную одежду у проходят одинаковую муштру; в каждом  городе
они  увидят  те   же   противовоздушные   батареи,   дозорные   дирижабли,
бомбоубежища и так далее. Куда бы они ни отправились,  на  восток  или  на
запад, им бросятся  в  глаза  однотипные  магазины,  охраняемые  склады  и
стандартизованные   товары    -    человечество    всюду    доведено    до
мертвенно-монотонной повседневной жизни. Люди живут  в  одинаковых  домах,
носят одинаковую одежду, едят одинаково непитательную пищу и  травят  себя
одинаковыми  патентованными  лекарствами.  А  если  где-нибудь   процветал
прекрасный   местный   промысел,    то    бесконтрольный    могущественный
делец-коммерсант  прибрал  его  к  рукам,  взвинтил  цены  на   материалы,
красители, ткань, металл и прочее, подделал и вульгаризировал  изделия.  А
между тем Федеральная  охрана  национальных  ресурсов  и  Декларация  прав
человека  и  человеческого  достоинства,  всячески  предостерегая   против
нивелировки людей, стремилась бы сберечь  и  восстанавливать  национальную
самобытность. Всемирная федерация - объединение не только политическое, но
экономическое  и  правовое  -  означает  неприкосновенность   национальных
особенностей на всем белом свете.
   А теперь, в частности, о языке. Нам необходим всеобщий язык, на котором
обсуждались бы  всемирные  интересы  человечества,  важный  посредник  для
политических, научных, философских и религиозных связей. Это  должен  быть
великий и гибкий язык, что, однако, не помешает любому быть двуязычным,  а
то и полиглотом. В  недавнем  прошлом,  в  мире  непримиримых  монархий  и
дипломатов, от которых нам  необходимо  избавиться,  чтобы  не  погибнуть,
агрессивные правительства различных государств,  порабощая  и  ассимилируя
чужеземные народы, стремились вытеснить и местные языки, что, естественно,
вызывало  ненависть  к  языку  этих  агрессивных   держав.   Бойкотировать
навязываемый язык стало делом чести. Но как только прекратятся эти попытки
вытравить местные языки, отпадут и  возражения  против  того,  чтобы  дать
мировому общественному мнению международный язык. Я представляю себе,  что
повсюду на земле у людей останется привязанность к своему языку,  к  языку
родному, языку нежных чувств, лирической поэзии и общения в узком кругу. И
почему  бы  международному  языку  не  иметь  самые  разные  интонации   и
произношение, лишь бы это не мешало понимать  друг  друга.  Не  могу  себе
представить, что  требование  нашего  Пришельца  из  мира  будущего  иметь
международный язык станет на пути развития могучей культуры  десяти  тысяч
местных языков - чем  больше,  тем  лучше,  -  когда  они  освободятся  от
злосчастного политического произвола.
   Теперь я позволю себе остановиться на главном пункте  проблемы  и  хочу
спросить, действительно ли мы выполняем свой долг,  мы  -  это  социологи,
специалисты по экологии, значительная часть членов Британской  ассоциации,
мировая интеллигенция и вообще люди нашего плана - делаем ли мы все, что в
наших силах, чтобы разрешить вопрос о методах и организации этого мирового
общественного мнения, воплощенного  в  международном  языке?  Сделать  это
необходимо безотлагательно, и только мы одни способны  разработать  ясный,
определенный план того, как это  сделать.  Что  же  практически  мы  можем
предложить по этому поводу? Есть ли  у  нас  что-нибудь  готовое,  что  не
вызывало бы споров? Насколько мне удалось узнать,  мы  располагаем  только
кучей   неувязанных,   непродуманных   материалов,   кое-какими   удачными
соображениями и теми необнадеживающими данными, которые  люди  почтительно
выслушивают, заявляют, что они на редкость обнадеживающие,  и  забывают  о
них.
   Я знаю, многие из нас уже начинают понимать, что этого недостаточно,  и
все настоятельнее требуют, чтобы мы встряхнулись и действовали сообща.
   Степень согласованности работы различна в  разных  сферах  деятельности
человека, объединяемых науками. В целом в области техники  и  практической
физики,  в  медицине,  химии  и  астрономии   сделано   очень   много   по
координированию сил. Мы не  встретим  людей,  которые  сооружают  плотины,
строят мосты, пишут рецепты или сообщают  о  каком-нибудь  новом  небесном
явления по наитию, основываясь на разрозненных, неподтвержденных идеях, на
каких-то обнадеживающих наблюдениях, на чем-нибудь еще  в  этом  же  роде.
Когда в упомянутых областях человек заявляет о сделанном им  открытии  или
наблюдении,  его  работу  сразу   же   проверяют   контрольными   опытами,
подтверждают, отвергают или вносят в нее поправки. Сырой материал не  дает
права на патент. Эти области науки, знаменующие прогресс, из  года  в  год
набирают силу.
   На днях я видел, как в Пасадене изготовляют огромный телескоп  Лика,  и
он показался мне совершеннейшим и грандиозным творением. Он внушает  почти
трепет.  Там,  перед  этим  продуктом  колоссальной  воли  и  мудрости,  я
чувствовал себя пигмеем. И все же, поверьте,  создание  телескопа  -  дело
куда  меньшей  важности,  чем  наше  дело  координации   мысли   и   задач
человечества.
   Что же мы можем предложить нашему Пришельцу и всему миру?
   Вопрос о международном языке занимал умы людей  еще  задолго  до  моего
рождения,  и  было  придумано  несколько  так   называемых   искусственных
вспомогательных языков - эсперанто,  идо  и  им  подобные.  Они  поглотили
какое-то количество умственной энергии, и были созданы  довольно  солидные
организации, так что для японского эсперантиста, например,  приехавшего  в
Перу, или Норвегию, или Южную Африку, стало возможным вести беседу с одним
или двумя знатоками этого языка. Но знание эсперанто нисколько не  поможет
ему разговаривать с другими людьми этих стран. Это  все  равно,  что  быть
членом  международной  шахматной  ассоциации.  Мне  это   напоминает   тех
загадочных  мотыльков,  которые  отыскивают  своих   самок   на   огромном
расстоянии. Но как добиться общения между всеми людьми, я так и  не  знаю.
Очевидно, мы, чья прямая обязанность разрабатывать проекты и  программы  и
сообщать новые  факты  всему  миру  -  будь  у  нас  такое  же  стремление
действовать сообща, как у представителей  более  прикладных  наук,  -  уже
давно могли бы навести порядок в этих бесчисленных проектах  искусственных
языков; мы могли бы решить, какие социальные условия для них  благоприятны
и какие пагубны, и определить, на чем остановиться  нашему  уже  теряющему
терпение Пришельцу.
   Наряду  с  этими  умственными  упражнениями  делаются  попытки  изучить
возможность использования какого-либо из существующих  языков  в  качестве
международного,  но  в  более  простом,  облегченном  виде.  Немало  людей
разобщенно трудились над этими проектами. Исключительно ценен  эксперимент
с "Бейзик инглиш"  [система  обучения  английскому  языку,  основанная  на
ограничении его словарного состава]  -  работа,  которую  мы  связываем  с
именами Огдена, Ричардса и других. В общем, большинство склоняется к тому,
что  в  качестве  основы  для  международного  языка   надо   использовать
английский - подчеркиваю,  не  в  качестве  международного  языка,  а  как
основу. Его широкое  распространение  во  всем  мире  в  настоящее  время,
отсутствие склонений и  простота  грамматики,  способность  к  ассимиляции
иностранных слов говорят  в  пользу  такого  проекта.  Против  него  можно
выдвинуть закоснелый  аристократический  консерватизм,  все  еще  играющий
большую роль в английской системе образования - ревностно  классической  и
кастовой,  -  который   не   только   не   способствует   подобного   рода
распространению языка, а упорно сопротивляется ему.
   Совершенно очевидно, что прежде чем предлагать Будущему Миру английский
язык, необходимо изменить его орфографию. Это стало очевидно не сейчас, мы
давно об этом знаем, но Будущее настойчиво стучится в дверь, а что  у  нас
готово для него? И вот  опять  перед  нами  неотложная  задача  объединить
усилия и добиться каких-нибудь определенных решений.
   На моем письменном столе появляются труды самых разных школ  орфографии
- все они презирают одна другую, - а после свирепой борьбы отправляются  в
корзину для бумаги. Начнем  со  школы  Д.Биллингса,  которая  по  каким-то
туманным, возможно, финансовым соображениям настаивает  на  том,  чтобы  в
алфавите было всего двадцать шесть букв, и ни одной больше. Сознаюсь,  для
меня это так же убедительно, как письмо неграмотного пьяницы. Наш  алфавит
охватывает всего лишь немногим больше  половины  звуков,  необходимых  для
международного общения. А уж в области фонетики царит полная  неразбериха,
непроходимые дебри новых понятий.
   В этом вопросе, как и в большинстве других, я вовсе не специалист, но в
свое время мне посчастливилось много беседовать с двумя очень  одаренными,
страстно увлеченными этим вопросом  людьми  -  сэром  Гарри  Джонстоном  и
мистером Бернардом Шоу. У Шоу острый слух, и  он  одержим  фонетикой.  Он,
конечно, и разбирается в этом гораздо лучше меня. И он  говорит,  что  для
алфавита,  который  удовлетворял  бы  требованиям  международного   языка,
необходима примерно  сорок  одна  буква.  Это,  по-видимому,  недалеко  от
истины. Но сделали ли мы хоть что-нибудь для того, чтобы объединить усилия
и создать единый алфавит, выработать стандартный ключ к нему и пустить его
в оборот? Разумеется,  нам  нужны  буквы  ясные,  определенные,  какие  не
спутаешь одну с другой или с нечеткими уже известными нам буквами. Нам  не
нужна буква, которая на одном языке читается, как В, а на другом -  как  F
или C, которое на одном языке значит K, а на другом  -  S,  нам  не  нужно
единственное E, сочетающее короткое скромное eta с пышным  epsilon  и  так
далее. Все это нам подсказывает здравый смысл. Но много ли сделано в  этой
области и что мы делаем?
   В любом из  бесчисленных  фонетических  проектов  вы  обнаружите  самые
немыслимые способы фонетической транскрипции. Обычные буквы печатают вверх
ногами, стоящими наклонно и просто  лежа;  исчерпав  всю  наборную  кассу,
бедные труженики привлекают  жирный  шрифт,  и  курсив,  и  математические
обозначения, и взбесившиеся знаки  препинания.  Шрифтов,  естественно,  не
хватает, и это приводит к тому,  что  большинство  фонетических  алфавитов
просто нелепо. Но  мировое  общественное  мнение  не  может  обойтись  без
фонетического алфавита. Значит, и в этом деле предстоит огромная работа по
согласованию.
   Я хочу остановиться еще на одной стороне вопроса  о  создании  мирового
общественного  мнения.  Речь  идет  о  значении  или  семантике  слов,   в
исследовании   которых   намечается   еще   один   важный,   покамест   не
координированный сдвиг. Мы постепенно начинаем понимать, какие шутки могут
сыграть с нами слова. Такие книги, как "Тирания слов", например, побуждают
немало людей к более тщательному исследованию словесного материала: они-то
воображали,   что   думают   и   обмениваются   мыслями,   тогда   как   в
действительности просто менялись устарелыми, стершимися монетами,  которые
следует изъять из  обращения.  Я  не  стану  называть  имена  и  расточать
комплименты, ибо не настолько хорошо ориентируюсь, чтобы  определять,  кто
здесь кто, на  этом  исключительно  важном  поприще.  Однако  моих  знаний
достаточно, чтобы понимать, что  пресловутый  словарь  английского  языка,
который говорящие на нем предлагают миру  как  лучшее  средство  выражения
мыслей, на самом деле крупный  мошенник,  гигант,  толку  от  которого  не
больше, чем от быка Тристрама Шенди; и при этом мошенник дерзкий, так  как
он поражает наше воображение блестящими  доспехами  выспренних  пошлостей.
Его единственное оправдание в том, что в целом он не так плох, как  другие
возможные международные языки.
   А какое зло приносит нам небрежное употребление слов! Во все века  люди
долгие годы не могли договориться и  мучали  друг  друга  из-за  конфликта
между наукой и религией. Это всегда было  причиной  темноты  и  забитости,
гонений и преследований да и по сей день приносит  нам  множество  бед.  А
толковать об этом все  равно,  что  искать  конфликт  между  дикорастущими
полевыми цветами и цветами на обоях. И все же вы встретите  немало  людей,
которые способны раздраженно  вскочить  с  места  и  заявить:  "О,  _всем_
известно, что такое наука и что такое религия".
   На самом деле вряд ли это кому-нибудь известно, иначе не было бы  этого
нелепого антагонизма. Я лично считаю слово "наука" на редкость обманчивым,
на  нем  какой-то  налет  полной   безапелляционности,   что   отнюдь   не
соответствует его реальной сущности. Первой научной публикацией  в  Англии
были "Философские труды". Если бы вы в то время были  членом  Королевского
общества и завели разговор о "науке" и "ученых", никто не понял бы, что вы
хотите этим сказать. Слово "религия" еще более неопределенное.  Вы  можете
без всякого труда собрать десяток противоречивых объяснений этих слов.  И,
конечно, неприятности были здесь неминуемы.
   Конфликт из-за неточных названий "религия" и "наука" объясняется весьма
просто.  Духовенство,  которое  в  прошлом  направляло  и   контролировало
поведение людей, считало  необходимым  иметь  мифологию  для  истолкования
морального конфликта человечества, и с этой мифологией оно тесно связывало
свой моральный кодекс. А все  объяснения  оно  основывало  на  догадках  и
только на догадках,  совсем  как  первобытные  люди.  Оно  создало  миф  о
сотворении мира и указало точную его дату, сочинило историю о рае, грехе и
падении и на  этой  основе  построило  обширную,  сложную  систему  своего
влияния на человечество, сделав веру в эту мифологию сутью религии  я  при
этом  отбросив  многие  важные  стороны  религиозной  жизни.   Большинство
религиозных  конфликтов,  войн  и  гонений  было   связано   с   вопросами
определения смысла слов. Вспомним, сколько  крови  пролилось  из-за  слова
filioque [филиокве (лат.) "и от сына" - католическое добавление к "символу
веры", было утверждено на Толедском церковном соборе 589 года; оно явилось
причиной   борьбы   и   постоянных   раздоров   между    католической    и
греко-византийской  церквами;  споры  ведутся  богословами  до  сих  пор].
Атаназианская вера - это фантастический набор немыслимых определений.
   С развитием натурфилософии древняя надуманная мифология стала  вызывать
сомнение. Люди начали постигать новую историю _жизни во  времени_,  и  это
понимание  угрожало  духовенству,  его   авторитету,   догмам,   церковным
церемониям, его власти над судьбами людей. Священники не могли допустить и
мысли, что религиозная  жизнь  возможна  без  их  лелеемой  мифологии,  и,
естественно, делали все, что  было  в  их  силах,  чтобы  убедить  добрых,
простодушных, веривших им людей в том,  что  новая  наука  означает  конец
религии вообще. Не надо ее слушать, не надо изучать.
   Между тем расширение познаний о великом прошлом  и  неизбывная  вера  в
возможности человечества вовсе не означают  конец  религии,  а  скорее  ее
перерождение. Но как мешает нам эта непродуманная, опрометчиво  выраженная
мысль!  Как  жестоко  мы  расплачиваемся  за  небрежное,  безответственное
заявление. В мире, жаждущем единой религии,  способной  объединить  нас  с
нашими собратьями, мы все еще отказываемся признать  эту  жажду  и  терпим
мертвые религии, такие же мертвые и  несостоятельные,  как  те  языки,  за
которые они цепляются. Подобно тому,  как  финансовые  и  собственнические
интересы,  отжившие  обычаи  мертвого  прошлого   борются   против   явной
необходимости охранять мировые ресурсы, подобно тому, как правительства  с
их  узкими  государственными  границами  ведут  отчаянную  борьбу   против
всеобщего федерального мира, так и могучие религиозные  организации  -  те
самые люди, которые в душе сказали себе "бога нет", а публично  отстаивают
монополию  на  его  имя,  -  используют   любое   смятение   умов,   чтобы
препятствовать развитию солидарности науки и  религии,  солидарности,  так
необходимой сейчас миру.
   В этой связи возникает еще одна неотложная задача, над решением которой
необходимо работать теперь же и сообща, а именно: надо  как  можно  скорее
ввести в  практику  изучения  языков  в  школах  и  колледжах  критическое
исследование значения слов. Я сам начал понимать, что такое язык,  лишь  в
школе, когда стал учиться разбору  предложений.  Такого  рода  занятия  мы
должны дополнить смысловым анализом.  Надо  приучить  подростков  к  тому,
чтобы они всегда ставили перед  собою  вопрос:  "Что  означают  выражения,
которые я употребляю? Каков их смысл? И какие ложные представления  к  ним
примешаны?" Знание семантики может  оказаться  для  наших  детей  надежной
защитой от беспросветной галиматьи, которая мешает  миру  освободиться  от
его теперешнего слабоумия.
   А сейчас обратимся еще к одной стороне вопроса об организации разумного
мирового общественного мнения.
   Мы хотим собрать воедино всю мировую информацию  и  создать  справочный
орган для мирового общественного мнения.  Человечество  должно  не  только
ясно мыслить и выражать свои мысли, но иметь доступ в мировом масштабе  ко
всему объему знаний и идеи, которыми оно когда-либо располагало.
   Кое-что уже предпринимается и в  этом  отношении;  нужно  только  общее
энергичное усилие, и  мы  обеспечим  материальную  основу,  регистрирующие
единицы для этого важнейшего фактора мирового общественного мнения.
   Очень трудно перечислить все, что было сделано и что  делается  в  этой
области. А делается куда больше, чем думают многие интеллигентные люди.  И
сейчас, я полагаю, мы в состоянии собрать весь материал, все, что сделано,
рассказать об этом и завоевать себе достаточный  престиж,  чтобы  привлечь
средства и  обеспечить  общественную  поддержку.  Я  пытался  -  возможно,
по-журналистски неуклюже и неувлекательно - мысленно собрать  воедино  эти
материалы. Я воспользовался термином "мировая энциклопедия", чтобы во всем
объеме  охватить  накопленные  образцы  мысли,  искусства  и  науки.   Моя
энциклопедия имела бы гораздо большее значение,  чем  устарелая,  неудачно
спланированная "Британская энциклопедия", которая до  сих  пор  пользуется
спросом.  Она  включала  бы  все  музеи,   картинные   галереи,   собрания
документов, атласы, материалы изучения вселенной. В своем теперешнем  виде
это  огромная,  разбросанная   -   или,   скажем,   плохо   собранная,   -
труднодоступная сокровищница знании, и наши первые  попытки  ее  атаковать
должны  быть  направлены  на  то,  чтобы  снабдить  указателем  весь  этот
первоначальный материал.
   В этом смысле многое было сделано под общим  названием  "документация".
Мне это  известно  главным  образом  через  профессора  Полларда,  доктора
С.К.Брэдфорда и их помощников. Эта организация почти в  такой  же  степени
интернациональна, как Британская ассоциация. Недавно в Лондоне  состоялась
конференция, на которой присутствовали делегации от  многих  стран,  а  во
время последней  Парижской  выставки  мне  довелось  побывать  на  съезде,
участники которого прибыли более чем  из  тридцати  государств.  В  науках
более систематизированных уже сейчас в значительной степени избавились  от
ненужных совпадений и повторений, и документация неуклонно сводится во все
более широкие неоценимые по значению каталоги.
   Наряду с этим прилагаются все усилия,  чтобы  зафиксировать  как  можно
больше накопленных знаний и уберечь эти записи от  урагана  бессмысленного
разрушения, который проносится сейчас над нашей планетой.  Для  этой  цели
все шире и шире применяется микрофотография. И здесь особенно интересная и
многообещающая работа ведется моим старым другом доктором  Кеннетом  Мисом
из компании Кодак и Ватсоном Дэвисом из Вашингтонского научного  общества.
Сейчас можно  вместить  целую  библиотеку  в  маленький  ящичек,  и  таким
способом уже собрана, запакована  и  хранится  значительная  часть  ранней
английской  литературы.  У  нас  есть  теперь  возможность  воспроизводить
естественные краски. Любую картину, здание, механизм  или  животное  можно
показать в его натуральной окраске и в движении, а  поскольку  возможности
репродукции и распределения такого материала поистине  безграничны,  ничто
не мешает  нам  посылать  такие  фильмы  студентам  на  манер  передвижной
библиотеки в любую часть  света.  Это  и  есть  уничтожение  расстояния  в
интеллектуальном плане.
   Обратите внимание, над этим уже никто  не  может  смеяться  и  называть
фантастическими бреднями. Такая работа фактически  ведется,  нужны  только
организованность и деньги,  чтобы  охватить  ею  весь  объем  человеческих
знаний и мысли. Вот то, что общими усилиями может быть сделано  сейчас  со
всей массой интеллектуальных накоплений человечества.
   Но это только одна, важнейшая часть мировой энциклопедии. Вся эта масса
накоплений  должна  приносить  плоды,  такой   материал   надо   постоянно
подвергать обработке и _усвоению_. Он нужен мировому общественному  мнению
для учета и переосмысления; но здесь есть немало  повторений  и  ошибок  -
многие данные слишком противоречивы и нелепы или вытеснены другими,  лучше
выраженными, или уже не имеют никакой ценности. Не уничтожайте  их.  Пусть
лежат  на  чердаке.   Они   могут   понадобиться;   потребности   мирового
общественного  мнения  включают  и  обобщение  и  анализ,  а   для   этого
необходимо, чтобы сотни и тысячи людей постоянно  обновляли  и  занимались
перепланировкой этих общих  и  частных  данных.  Вот  какое  представление
возникает у нас, когда мы говорим "энциклопедия", но если бы у  меня  была
возможность вернуться  к  началу,  я  отказался  бы  от  термина  "мировая
энциклопедия" и заменил его словами "Мировой институт мысли и знаний".
   У нас есть несколько специальных энциклопедий немалой ценности,  однако
общие энциклопедии слишком долго остаются  на  уровне  образцов  столетней
давности. Их превратили в прибыльный товар, и вряд ли мы  погрешим  против
истины, если скажем, что они представляют  собой  коллекции  разнообразных
материалов, сколоченных вместе по вкусу книготорговца.  Однако  Франция  -
будь она благословенна! - сделала большое дело.  Энциклопедия  de  Monzie,
которая выходила до оккупации страны, - это блистательная попытка  создать
упорядоченную, современную картину мира. У меня  есть  первые  одиннадцать
томов, и я надеюсь, что когда-нибудь буду иметь все.  Я  отнес  их  одному
почтенному, весьма солидному английскому издателю и спросил его, почему бы
нам  не  перевести  эти  книги,  чтобы  распространить  их  среди  двухсот
пятидесяти миллионов - если  не  больше  -  людей,  говорящих  и  читающих
по-английски. "Не думаю, что такое издание _окупится_",  -  ответил  он  и
прекратил разговор. Так-то вот. Для него это было решающим  мерилом.  Наша
Ассоциация   должна   разъяснять   настоятельную   нужду   в   современной
энциклопедии и добиться ее издания в условиях, не зависящих  от  произвола
торгашей.
   Не стану  предаваться  мечтам,  описывая,  как  постоянно  обновляемая,
модернизируемая   всеобщая   энциклопедия   становится   основой   системы
образования в мировой общине. Ведь сделано еще поразительно мало.  Даже  в
прелестных, радующих глаз сельских колледжах,  созданных  в  Кембриджшире,
большинство книг - дрянь, а пуще всего справочники. Поезжайте в  любое  из
таких местечек, вообразив, что вы  парнишка  лет  двенадцати-тринадцати  и
жадно тянетесь к знаниям, да посмотрите, какую вам  предложат  литературу.
Мне кажется, многим из ученых мужей  было  бы  полезно  время  от  времени
ставить себя на место пытливого  мальчика,  который  хочет  все  знать,  и
проверять, какие ему предоставляются книги в  промышленном  центре  или  в
сельской местности. Между тем кому же и давать образование, если  не  этим
любознательным  мальчикам  и  девочкам!  Он  или  она  единственная  живая
реальность  по   сравнению   с   корпорантскими   шапочками   и   мантиями
[академическая  одежда  английских  профессоров  и   студентов],   учеными
степенями, званиями и претензиями.
   Говорят, население мира составляет две тысячи  миллионов  и  египетский
рабский  труд  стал  нелепицей.  Мы  должны  обучить  всех  этих  людей  и
объединить их. Подумайте только,  что  это  значит!  Сколько  образованных
педагогов потребуется на каждые две тысячи человек, даже при  максимальном
использовании радио, кино  и  патефона.  Сколько  духовных  наставников  и
целителей душевных ран? Какая нужна будет им умственная поддержка? На  эти
вопросы вы сумеете ответить более точно, чем я.
   В  своей  статье  я   пытался   трезво   оценить   истинное   положение
человечества, но теперь все начинают понимать, что  истинная  картина  эта
мрачна и даже чудовищна не только с позиции здравого смысла,  но  с  любой
точки зрения.
   Я пытался выдвинуть нечто вроде идеи гигантского  предприятия,  которое
люди призваны осуществлять, люди нашего и только нашего плана.  Британская
ассоциация, и в частности ее отделение социальных и международных  научных
связей, а также и сходные с  нею  организации  во  всем  мире  располагают
возможностями для объединения нашего легкомысленного  мира  и  превращения
его в разумный  действенный  интеллект.  Ассоциация  независима  и  хорошо
организована. Она состоит из  различных  отделений,  которые  обеспечивают
возможность самого полного обмена научным опытом между людьми, работающими
в определенных научных областях. В то же время ее двери открыты для любого
образованного человека со стороны, который хочет слушать и учиться. В  ней
совершенно нет аристократической обособленности Королевского общества. Мой
старый учитель Томас Хаксли не раз говорил, что элементарный курс, который
он читал для студентов, явился для  него  самой  ценной  тренировкой,  ибо
обязывал пересмотреть его собственную  исследовательскую  работу  в  свете
общей биологии и общей  картины  нашей  жизни.  В  организациях,  подобных
Британской ассоциации, и связанных с  нею  учреждениях,  специалист  может
обучать и учиться, оставаясь человечным. Он  может  остаться  органическим
элементом мирового общественного мнения.
   Нас немного, а мир сравнительно велик. Это не основание для  малодушия.
Величайшее в жизни началось с эмбриона. Мы -  скромное  начало,  способное
двинуть духовную лавину, которая очистит мир для новой жизни. Мы  способны
положить этому начало, а если мы  этого  не  сделаем,  никто  не  сделает.
Только люди нашего плана могут это сделать.
   Кое-кто из вас скажет: "Мечты. Несбыточные мечты!"
   Возможно, так оно и есть. Очень может быть, что несбыточные. Но, говорю
я вам, если вы не разделите эти мечты, если в течение  оставшегося  у  нас
короткого времени не сделаете все возможное, чтобы их претворять в  жизнь,
то вместо сна наяву на вас обрушатся новые кошмары,  на  вас  и  на  ваших
близких, на всех, кто вам дорог.
   Не знаю, что испытывает тот,  кто  принадлежит  к  виду,  не  сумевшему
приспособиться. Свои семьдесят пять лет я прожил в эпоху прогресса,  но  я
могу представить себе, как горько будут расплачиваться наши  дети  и  дети
ваших детей, вся молодая  поросль,  -  расплачиваться  позором,  нуждой  и
лишениями;  могу  представить  себе  их  жизнь,   уродливую,   нездоровую,
звероподобную, пока Природа, не спеша и не медля, как это ей  свойственно,
не сметет их с лица земли.
   Я  мог  бы  на  этом  закончить.  Это  эффектный  конец,  эффектный   с
литературной точки зрения; но он не совсем  оправдан.  Таков  естественный
ход вещей. Я полагаю, что мы по-прежнему идем к краху, к вымиранию, но  мы
должны  заниматься  обсуждением   не   хода   вещей,   а   чего-то   более
определенного,  и  тут  нам  придется  столкнуться  с  двумя   труднейшими
проблемами - количественными  определениями,  определениями  временными  и
пока еще едва заметным процессом развития массовой  психологии.  Возможно,
что мы вступаем  в  промежуточную  фазу  умственной  усталости  и  в  фазу
лицемерных, двуличных религиозных войн. Когда я говорю: религиозные войны,
- я, разумеется, имею в  виду  крестовые  походы  и  грабительские  войны,
которые ведутся во имя мертвых религий,  еще  обременяющих  нашу  планету.
Мертвая религия - все равно, что дохлая кошка: чем она больше окостенела и
протухла, тем она лучшее  метательное  оружие.  Вызываемые  этими  войнами
беспорядки и волнения могут то здесь, то там создать разумным, настойчивым
людям условия для претворения в жизнь этой извечной  задачи  -  разработки
структуры  мирового  порядка  и  мирового  общественного  мнения.  Это  не
оправдание, чтобы  медлить,  но  это  убеждает  нас  в  том,  что  надежды
необходимо сочетать с решимостью выполнить задачу,  которую  ставит  перед
нами Пришелец из Будущего.
   Я не собираюсь приносить извинения в том, что написал статью  вовсе  не
оригинальную. Я  не  внес  ни  единого  предложения,  не  проверенного  на
практике и осуществимость которого не доказана; даже  моя  основная  мысль
насчет согласованности усилий - лишь эхо  того,  что  делается  Отделением
Британской ассоциации социальных международных научных  связей.  Моя  роль
сводилась к тому, чтобы констатировать  и  привлечь  внимание.  Я  являюсь
чем-то  вроде  диктора  Би-би-си.  Я  всего  только  суммировал.  Передаем
последние известия ученых всего мира в 1941 году. Это квинтэссенция  того,
что могут сказать миру ученые. И мы обязаны сказать это твердо и ясно. Мы,
работники  интеллектуального  труда,  должны  решить,  уподобимся  ли   мы
греческим рабам  и  будем  делать  то,  что  нам  прикажут  наши  господа,
гангстеры и спекулянты, или займем принадлежащее нам по праву место хозяев
и слуг народов всего мира.


   Вышесказанное я подготовил как вводную речь на заключительном заседании
отделения, посвященном теме "Наука  и  мировое  общественное  мнение",  на
конференции, созванной Британской ассоциацией по развитию науки в  Лондоне
27 сентября 1941 года; я был приглашен в качестве  председателя.  В  своем
докладе  я  стремился  подвести  итоги,  представить   проблему   мирового
общественного мнения, объединить  несогласованные  элементы  и  предложить
нечто  вроде  единого  плана  действий,  которому   авторитет   Британской
ассоциации придал бы вес.
   Я понимал, что собрание, на котором я должен был  председательствовать,
редчайшая - быть может, неповторимая  -  возможность  достичь  единства  в
вопросе влияния на человечество, ибо отсутствие единства, как я  утверждал
в своей статье, это  -  величайшее  из  зол,  с  которыми  нам  приходится
сталкиваться. У нас  высказывается  много  прекрасных  мыслей,  проводятся
конструктивные опыты, но в случае  возникновения  противоречий  мы  -  под
словом "мы" я подразумеваю мир  науки  в  самом  широком  смысле,  как  он
представлен Ассоциацией, - так и  не  умеем  сколько-нибудь  эффективно  и
сообща их разрешить. Мы слишком индивидуалистичны.  Мы  не  прислушиваемся
друг к другу с целью достичь  взаимопонимания.  Один  говорит  о  таком-то
аспекте,  второй  концентрирует  внимание  на  другом,  и   в   результате
алгебраическая сумма нашего руководящего влияния на мир ничтожна.
   "Нельзя ли навести порядок в этом важнейшем вопросе?" - спросил я.  Сэр
Ричард Грегори своей вступительной речью на открытии конференции  показал,
что это можно сделать, что мы в силах  сделать  решительное  усилие,  чтоб
достичь максимального согласия; и что на заключительном заседании мы могли
бы особо остановиться на его выступлении и извлечь из него немалую пользу.
   Мы много  беседовали  в  кулуарах,  прежде  чем  эта  проблема  приняла
определенную  форму.  Когда  я  сказал  организаторам,  что  хочу  открыть
заседание докладом минут на сорок пять, а то и больше, мне  ответили,  что
это невозможно. Поскольку моя речь имела целью обобщить и подвести  итоги,
я рьяно  протестовал.  Работа  конференции  проходила  в  новых  условиях,
условиях большой напряженности,  но  мне  казалось,  что  мы  стоим  перед
опасностью прийти к тому, против чего был направлен мой доклад, а  именно:
к несогласованным утверждениям и декларациям, которые нас  ни  к  чему  не
приведут. В этом наш председатель  был  полностью  со  мной  согласен.  Он
согласился с тем, что не удастся выдержать регламент  и  придется  просить
дополнительное время. Ведь может случиться,  что  мы  будем  противоречить
друг другу, а примирить наши разногласия не хватит времени.
   Но устроители конференции находились в трудном положении -  время  было
ограничено, а докладов много, и мы примирились на компромиссе:  в  надежде
на то, что впоследствии доклад удастся напечатать, решили  размножить  его
на мимеографе и раздать участникам последнего дневного заседания, а  также
тем,   кто   захотел   бы   его   прочитать.   В    предоставленном    мне
пятнадцатиминутном вступительном слове я смог только  перечислить  главные
тезисы моего основного доклада и сделать  несколько  замечаний  по  поводу
мнений,  высказанных  за  те  два  с  половиной  дня  плодотворной  работы
конференции, что протекли после того, как мой доклад был подготовлен.
   Бернал, например, высказывал мысли, настолько совпавшие  с  моими,  что
мне почудилось, будто он  читал  мой  доклад.  Но  ведь  мы  с  ним  много
разговаривали, и слова эти стали нашими общими - моими в такой же степени,
как  и  его.  И  я  слышал  нескольких  ораторов,  к  примеру,  профессора
А.В.Хилла,  мистера  Майского,  Дж.Б.Хэлдена,  выступавших  более  живо  и
решительно по вопросам, которые я пытался ставить. Я добавил: "Если бы мне
было предоставлено время, я, разумеется, внес бы в свой  доклад  поправки,
учитывая некоторые весьма важные сообщения, которые мы здесь  услышали.  Я
полагаю, на многих из нас глубокое впечатление произвел подход сэра  Джона
Орра к мировой проблеме, как к  проблеме  продовольствия.  Это  совершенно
новая точка зрения, и в настоящее время она может найти горячий  отклик  в
американском сельском хозяйстве. Иллюстрацией  к  выступлению  сэра  Джона
Орра послужили несколько докладов, из коих, по-моему, наиболее яркими были
доклады сэра Джона Рассела и мистера Ноэла Бэкерса. Сэр Джон Орр  обладает
ясностью, простотой  и  силой  научного  мышления.  Его  доклад  был,  мне
кажется, самым свежим и ценным из всех замечательных выступлений,  которые
мы здесь слышали. Нет надобности кормить человеческие  существа  насильно,
сказал он нам, положите лучшее в пределах их досягаемости, и  они  возьмут
все сами. Его идея, я позволю  себе  подчеркнуть,  отнюдь  не  сводится  к
материальной пище.
   Доктор Дженингс Уайт высказал  несколько  блестящих  мыслей  по  поводу
образования. Он сказал, что в этом смысле, во всяком случае,  нет  разницы
между душой и телом. Положите материал, разнообразный  и  обильный,  перед
умным, от природы любознательным человеком - и отпадет всякая надобность в
той отвратительной зубрежке, которую  мы  называем  "образование".  Вместо
слова "обучение" он применил старый медицинский термин "eutrophy" [хорошее
питание (лат.)], признаюсь, мне это определение очень нравится. Я  надеюсь
и верю в то, что наша мысль и воля постепенно обращаются к  эутрофическому
миру.
   В  эти  три  последних  дня  я  понял  также,  что   над   человеческой
деятельностью,    традициями,    предрассудками    довлеет    материальная
необходимость, и я, несомненно, исправил бы свой доклад и  остановился  бы
на этом. Материальная  необходимость,  повсюду  влиявшая  на  коллективное
поведение в последнюю треть столетия,  -  это  необходимость  регулировать
количество осадков и сохранять энергию воды и земли. Мы не забудем  совсем
недавнюю  трагедию  Днепровской  плотины.  Но   строить   плотины   должны
государства с любой формой правления, коммунистическая Россия,  равно  как
индивидуалистическая Америка. И  хотя  лорд  Хейли  -  сторонник  крайнего
патернализма, по-видимому, не подозревает, что статут Вестминстера ослабил
Британскую империю, что выявилось еще тогда, когда лорд  Хейли  производил
обследование Африки и изучал вопрос нашей ответственности  за  Африку,  из
его  слов  явствовало  значение  все  той   же   физической   материальной
необходимости. Из  великолепного  отчета,  представленного  администрацией
долины Теннесси, ясно, что плотина - то есть приложение технической  науки
-  революционизирует  человеческую  жизнь.  Было  интересно  слушать,  как
профессор Альбин Хансен доказывал, что, несмотря ни на что, можно и впредь
извлекать прибыль из  жилищного  строительства.  Я  полагаю,  однако,  что
большинство из  нас  согласится  с  прекрасно  аргументированной  критикой
мистера Х.П.Воулса, который разбил это  утверждение.  Можно  сказать,  что
плотина необходима самому человеку, для его собственного спасения его надо
сдерживать.
   Как видите, к мировой проблеме можно подойти с самых разных  сторон,  в
зависимости от склада вашего ума. Все дороги ведут к федеральной структуре
мира.  Защита  человечества  от  всяких  Blitzkriegs  [молниеносная  война
(нем.)] - таков, к примеру, мой подход; однако вы можете  подойти  к  этой
проблеме  под  углом  зрения   охраны   естественных   ресурсов   или   же
распределения продовольствия. Если ваши  доводы  будут  последовательны  и
строго научны, если вы не будете отвлекаться от темы, то  в  конце  концов
все мы сойдемся во взглядах на будущее человечества. Мне  довелось  видеть
всякие символические фигуры, представляющие науку, -  преимущественно  это
были аппетитные дамы, весьма легкомысленно одетые. Я лично  предпочел  бы,
чтобы ученый ум изображали в  виде  собаки,  помеси  бульдога  и  терьера,
которая разжимает челюсти только затем, чтобы крепче их сжать.
   Мне, во всяком случае, не пристало  распыляться.  Наша  задача  -  быть
практичными. Наша задача - объединять, посему  я  приветствую  предложение
сэра Ричарда о создании специальных комитетов  для  обобщения  всего,  что
было сделано на этой и предыдущих конференциях, и для составления  отчета,
который отразил бы хорошо продуманную научную точку зрения  по  затронутым
вопросам,  при  условии,  конечно,  что  эти  комитеты  не  будут  слишком
громоздкими, сразу же  приступят  к  работе  и  сосредоточат  внимание  на
составлении отчета.
   В  своей  статье  я  избегал  всяких  идеалистических  или   нереальных
высказываний. Это - практическое исследование. От начала до  конца  это  -
резюме.
   Со времен Будды и Конфуция было сказано много прекрасных и  благородных
слов о свободе, справедливости, равенстве и братстве людей. Мне говорили -
не всегда наивысшие авторитеты, - что мы пропитаны этими идеями и что наша
задача - воплотить их в материальную  форму.  Это  более  сложная  задача.
Освобождение мирового общественного мнения практически началось  вовсе  не
тогда, когда определились эти великие устремления. Оно началось  вместе  с
изобретением бумаги и печатного станка. Наша задача - пропагандировать эти
идеи, и, чем меньше мы будем  разбавлять  их  риторикой,  чем  реже  будем
блуждать в дебрях разобщенности, тем будет лучше.

   1941




   Пер. - В.Иванова

   Просто случайность, что я не родился американским гражданином. Мой отец
и школьный учитель - оба были добрыми радикалами, и Америка всегда была  и
остается для меня страной Надежды и Славы.  Конечно,  с  теми  оговорками,
которые неминуемы для человека, достигшего умственной зрелости.
   Недавно (с сентября по декабрь 1940 года) я путешествовал по Америке  в
самое что ни  на  есть  интересное  время.  Я  видел  выборы  во  всей  их
ожесточенности, да и сам, проделав  двадцать  четыре  тысячи  миль,  читал
лекции и дискутировал в самых различных аудиториях от Алабамы до  Далласа,
Денвера, Аризоны, Техаса, Лос-Анжелоса  и  Сан-Франциско,  от  Флориды  до
Коннектикута и Нью-Йорка. Меня принимали самые разные люди в самых  разных
домах. На обратном  пути  я  плыл  до  Бермудских  островов  на  клиппере,
типичном клиппера янки, а затем  оттуда  до  Лисабона  -  на  американском
рейсовом лайнере, который уже не напоминал мне ни одного  из  тех  уголков
Америки, где я когда-либо побывал. Георг Стивенс из Ледисмита говорил, что
страну можно узнать за три месяца лучше,  чем  за  пять  лет.  При  первом
столкновении вы видите ее в общих чертах, но отчетливо и ясно, а потом  вы
начинаете тонуть во все большем количестве подробностей. В  течение  более
чем тридцати лет время от времени я посещал отдельные уголки  Америки,  но
никогда прежде не видел ее так ясно и всю целиком, как увидел за эти такие
богатые событиями месяцы.
   Я увидел страну, взбудораженную войной и выборами, я как бы  застиг  ее
врасплох, поэтому лучше понял некоторые стороны общего  ее  устройства,  и
они вызвали у меня тревогу. Эти  стороны  я  воспринимал  как  само  собой
разумеющиеся и не задумывался о них с тех пор, как  в  1906  году  изложил
свои первые впечатления в книге "Будущее Америки". Больше  всего  поражает
грубая прямота действий, исключающая всякие последующие сомнения. Основная
цель - играть ради выигрыша, а не ради какого-то воображаемого "интереса к
игре" и делать все, что возможно  в  пределах  правил.  Национальная  игра
американца - покер - построена на безжалостном обмане, а ее  цель  -  куча
монет. Да и в бридж он не  "играет"  -  игру  заменила  система  шулерских
приемов. В драке типичный американец бьет не просто, как приходится  бить,
а изо всех сил. В делах он ставит на выигрыш, для него тут не  может  быть
компромисса, и он почти лишен гордости созидателя. Созидатель для него  не
тот, кто создает прекрасные  вещи,  а  делец,  скопивший  большие  деньги.
Однако во всех остальных случаях он такой же славный малый,  как  и  любой
другой; под влиянием момента он будет и щедр и добр и только отчасти будет
делать это напоказ,  но  все  это  до  тех  лишь  пор,  пока  не  запахнет
соперничеством. И тогда от Атлантики до Тихого океана  не  найдется  более
ожесточенного конкурента.
   Президентские выборы поразили меня своей абсолютной безнравственностью.
Я не могу применить Другого слова. Нападки на семейную  жизнь  президента,
скандальные сделки между рабочими лидерами и штрейкбрехерами, вроде сделок
Люиса и  Вильке,  безрассудство  республиканцев,  которым  совершенно  все
равно,  как  сказался  бы  провал  Рузвельта  на   положении   в   Европе,
каждодневные наглые фальсификации  прессы,  почти  единодушно  настроенной
против Рузвельта, - все выглядело отвратительно. Сейчас на какое-то  время
все это стихло, но таится под поверхностью и снова вынырнет,  когда  снова
вспыхнет нарастающий социальный конфликт.
   Да, при всем видимом могуществе и богатстве Америки в  ней  развивается
глубокий социальный конфликт. К двадцатым годам текущего столетия основные
политические партии стали  такими  же  искусственными  образованиями,  как
зеленые и голубые в  Византии.  Президент  Вильсон  подорвал  Лигу  Наций,
исходя из партийных интересов, которые вряд ли  имели  большую  социальную
значимость, чем борьба Бальфура против Асквита  накануне  1914  года.  Это
была игра, а положение в Европе было лишь фишкой в этой  игре.  Американцы
вели игру со всем присущим им упорством, но до тех пор, пока валютный крах
в Германии не вызвал всемирную финансовую бурю, они все еще твердо верили,
что могут по свободному выбору вмешиваться в дела других  континентов  или
отгораживаться от них, оберегая свое достояние. В  конце  двадцатых  годов
они переживали период лихорадочной сверхспекуляции и избыточного спроса, и
после того, как он достиг  наивысшей  точки,  последовал  бурный  спад.  И
внезапно Соединенные Штаты обнаружили, что они сами оказались в  условиях,
подобных тем, которые сложились в восточном  полушарии,  что  у  них  тоже
начался социальный и экономический развал, что добрая старая уверенность в
свободной конкуренции и "здоровый индивидуализм" уже больше им не помогут.
   Все это обрушилось на американцев с необычайной быстротой. В 1920 году,
когда американская идея "здорового индивидуализма" все еще  торжествовала,
они издевались  над  английскими  рабочими,  над  подачками,  которые  они
получали, и гордились своей личной независимостью. В 1933 году по  Америке
прокатилась волна финансового и промышленного кризиса, и вот, ошеломленная
и  напуганная,  она  приняла   как   спасителя   президента   откровенного
социалиста, и его огромный запоздалый вклад в социализацию под  смягченным
названием "Новый курс". В сущности "Новый  курс"  был  революцией.  От  не
имеющих  существенной  социальной  значимости  столкновений  двух   партий
политика шагнула к острому социальному конфликту между всем, что  стоит  в
обществе  за  могущественными  стяжателями  и  монополистами  и   растущим
непокорством разобщенной  массы  обездоленных.  За  последние  восемь  лет
срывалась одна завеса за другой. Каждые из трех выборов 1932, 1936 и  1940
годов все более очевидно выражали социальный  конфликт.  Очередные  выборы
будут от начала до конца социальным конфликтом и ничем больше.
   Те же противоречия обнажились во всем мире, правда, в разных странах  с
различной степенью  остроты  или  умеренности.  В  этой  книге,  умышленно
повторяясь, я в главах XIV, XVII, XVIII, и особенно в XIV, привожу доводы,
обосновывающие предположение, что почти инстинктивный поворот  Британии  к
умиротворению может смягчить  противоречия  внутри  страны.  Но  если  это
средство пригодно для Британии, оно пригодно и  для  всего  мира.  Это  та
самая политика среднего пути, которой так  недостает  Соединенным  Штатам.
Старый  порядок,  который  не  столько  порядок,  сколько  сосуществование
различных групп накопителей,  теперь  умышленно  готовится  к  беспощадной
последней схватке за  возврат  к  прошлому.  Президент  удерживает  страну
только своей внешней политикой. На любой  конструктивный  проект,  который
мог  бы  послужить  вкладом  в  социализацию  мира,  на  любое  требование
справедливости по отношению к побежденной стороне и даже  на  движение  за
образование  навешивается  ярлык  "красный"  и   "антиамериканский";   все
подвергается нападкам, искажается,  против  всего  подобного  борются,  не
стесняясь в средствах, политики от бизнеса и  их  пресса.  Мы  знаем  и  о
безумном стремлении воспрепятствовать реконструкции мира со стороны  наших
шутов, крайних тори, у нас в Британской империи, но мы  знаем  также,  что
они  не  выражают  мнения  умных   и   серьезных   представителей   своего
собственного  класса.  Торизм  в  Америке,  мне  кажется,  является  более
догматичным и откровенным и обладает большей сплоченностью.  Сам  себя  он
называет "Бизнес", и это действительно означает просто  бизнес.  Возможно,
он не победит, но он может существенно помешать  перестройке  человеческой
жизни.
   Он будет бороться не только против  обездоленных,  но  и  против  самой
судьбы, которая ставит человечество перед выбором:  перестройка  мира  или
катастрофа. А когда придет время, они  не  остановятся  перед  тем,  чтобы
стрелять. Ведь они узколобы, свирепы и энергичны. В Америке сияет еще свет
либерализма, но вы не увидите его в кабинетах банков, в деловых конторах и
помещениях редакций. И куда бы я ни ходил,  у  меня  было  такое  чувство,
будто  шторы  готовы  в  любой  момент  задернуться,  двери  захлопнуться,
основные позиции захвачены. Европейский треугольник, где (А)  богатство  и
привилегии обращаются к (В) фашизму из-за его слепого страха и ненависти к
(С) социализму, может в западном  мире  продолжать  разрастаться  в  более
грубом, зловещем и гигантском масштабе.

   Из книги "Путеводитель к новому миру", 1941.




   Пер. - Б.Каминская

   У меня практический склад ума, и я  сужу  о  религии  человека  по  его
поступкам. Если, например, он непрерывно пьянствует, если ради выпивки  он
готов на что угодно и забывает обо всем, что есть хорошего на  свете,  мне
безразлично, какой из затасканных религиозных ярлыков к  нему  приклеен  -
ярлык баптиста, суннита,  индуиста,  буддиста,  православного,  сторонника
христианской науки или  атеиста,  потому  что  настоящий  его  бог  -  это
пьянство. Если же все жизненные ценности  он  выражает  в  долларах;  если
потерять доллары для него означает полный провал, а потратить их с выгодой
и напоказ называется у него "творить добро",  то  мне  безразлично,  какую
веру он исповедует, потому что доллар и есть его истинный бог.
   Много  долларопоклонников  жило  и  умирало,  изнывало  от  зависти   и
трепетало от благоговения, но осмелюсь признаться, я не очень-то  высокого
мнения об их божестве. С ним происходит в наши дни то же, что  со  многими
другими ложными богами. Сомневаюсь, чтобы господь Доллар мог спасти  своих
почитателей. Сомневаюсь, чтобы он и сам мог спастись.
   В расцвете своих сил это был поистине могущественный бог. Он мог вязать
и разрешать от уз. Ни одно  дело  нельзя  было  предпринять,  если  он  не
обеспечивал его капиталом. К вашим услугам могли  быть  свободные  рабочие
руки и груды неиспользованного материала, но если  материал  этот  не  был
оплачен, то как бы велик ни был спрос, ничего у вас не  могло  получиться,
пока бог не смилостивится. Главной заботой каждого, кто стремился  служить
людям, отдавая себя  научным  исследованиям,  или  помогал  им,  занимаясь
какого-либо   рода   благотворительностью,   было   "добывание   средств".
Постепенно это божество завоевало весь мир. Со  всей  земли  собирало  оно
дань, все золото мира стекалось к нему в одну огромную сокровищницу  (мало
того, оно требовало платить ему больше, чем было в человеческих силах).
   Учение жрецов этого божества гласило, что все люди - его рабы. Но  рабы
взбунтовались. Они посоветовали почитателям  доллара  поставить  крест  на
деньгах, а сами начали хозяйничать в своих заложенных странах так,  словно
те свободны от долгов, прибегая  к  системе  товарообмена  и  коллективной
собственности,  обесценивая  деньги  настолько,  что  они  превращались  в
мыльный пузырь, и, наконец, прямо аннулируя долги.
   С тех пор как появились деньги,  история  человечества  -  это  история
таких бунтов, освобождения от долговых обязательств и ликования.  Напрасно
сопротивлялись ростовщики и кредиторы, сделавшие из фишки фетиш.  Напрасно
занимались  они  мелочной  арифметикой.  Крез  был  одним  из   величайших
поклонников Золота в древнем  мире.  Дерзкие  нечестивцы  восстали  против
него, расплавили его золотое божество и влили ему в глотку.

   Из книги "Путеводитель к новому миру", 1941.




   Пер. - В.Иванова

   Теперешняя Мировая война началась в Испании,  когда  там  было  предано
законное  правительство.  Великобритания  и  Америка   запретили   Испании
закупить военное снаряжение, необходимое  для  подавления  путча  генерала
Франко,  и  это  в  конце  концов  погубило  либеральное   республиканское
правительство. Я путешествовал по Испании в 1932 году. Я вел  свою  машину
от Барселоны вдоль берега на  Ельчи  и  Мурсию,  через  Сьерра  Невада  до
Гренады, затем от Кордовы и Толедо на Мадрид и через Сарагоссу и Монтсерат
снова до Барселоны. Я  проезжал  через  страну,  озаренную  улыбкой,  явно
возбужденную своими политическими заботами, но живую. Мой друг Де лос Риос
был поглощен работой по созданию тысяч школ,  необходимых  для  ликвидации
неграмотности. Авантюра Франко опустошила эту солнечную страну, и  сегодня
там царит тоталитарный террор, который ждет скорого отмщения. Почему  наши
так  называемые  демократические   страны   покинули   в   беде   законное
правительство?
   Что касается Великобритании, то я догадываюсь, какие силы мешали народу
Великобритании  проявить  здравый  смысл.  Виной   тому,   очевидно,   тот
реакционный нажим сверху, прискорбное влияние которого на британские  дела
приобрело такие внушительные  размеры.  Новое  правительство  состояло  из
профессоров и простолюдинов, оно дробило большие поместья, обучало людей и
боролось за общее народное благосостояние - а ведь это лишило бы Испанию в
большой степени ее строгого старинного очарования! Я могу понять, что  это
случилось при правительстве тори, которое правит мной и  страной.  Но  мне
трудно было понять,  почему  президент  Рузвельт  принял  участие  в  этом
величайшем предательстве.
   Меня,  как  и  большинство  людей,  живо  интересует  Франклин   Делано
Рузвельт.  Я  слышал  его   проникновенный   голос   по   радио,   и   мне
посчастливилось  видеть  его  изумительную  улыбку.  Его  речи   затмевали
вдохновляющую риторику нашего великого премьер-министра, и во  время  этой
войны он с большой определенностью  формулировал  демократические  идеалы,
которые мы иначе могли бы потерять из виду в ожесточении войны. И  тем  не
менее он участвовал в этом обмане свободолюбивой надежды.  Почему  он  это
сделал? Мне говорят, что он от начала до конца и  прежде  всего  блестящий
политик, и я охотно верю этому. Когда я, сидя у себя  за  рабочим  столом,
высказываю то, что считаю истиной, я ничего не приобретаю и  не  теряю,  а
только получаю  удовольствие,  подобное  тому,  какое  испытывает  научный
работник, и я понимаю  глубокую  разницу  между  положением  Президента  и
своим. Он принадлежит сегодняшнему дню. Каждый его  шаг  должен  приносить
плоды. Я могу  безразлично  относиться  к  тому,  что  не  оказываю  ровно
никакого влияния на текущие события. Мне все равно, если на какое-то время
я окажусь в меньшинстве, один против  всего  человечества,  потому  что  в
конце концов, если я нашел истину, она  победит  всегда,  а  если  мне  не
удалось ее найти, я сделал все,  что  в  моих  силах.  Но  государственный
деятель должен всегда держаться большинства. У  него  большие  возможности
убеждать народ, и Президент их использует, во многом это ему  удается.  Но
он всегда должен присматриваться к народу. Он не должен двигаться  слишком
быстро или заходить слишком далеко сравнительно с ним. Он должен учитывать
всякого  рода  системы  предрассудков,  всякую  частную  выгоду  и  всякое
возможное недоразумение или искажение.  Если  он  теряет  большинство,  он
утрачивает влияние. После этого  ему  остается  только  писать  мемуары  и
сделаться на старости лет ректором колледжа.
   Я понимаю это так, что Рузвельт не поддержал либеральную  республику  в
Испании, потому что тут он не был уверен в американском народе. Он  должен
принимать в расчет избирателей-католиков и влияние  британского  общества.
Католиков глубоко взволновали нападения на храмы и поджоги церквей, и лишь
немногие католики понимали, что испанское правительство  делало  все,  что
было в его силах, чтобы сдержать  это  буйство,  но  это  было  нелегко  в
условиях мощной анархо-синдикалистской революции.  Эта  борьба  описана  в
книге Сендерса "Семь  красных  воскресений".  Путч  Франко  рассматривался
поэтому  не  как   вспышка   тоталитаристского   разбоя,   а   как   нечто
подготовляющее восстановление церкви и монархии.
   Америка Северная и Южная, католическая и некатолическая понимает теперь
больше; теперь открылась новая жестокая глава  выводов  из  содеянного.  И
только так я  могу  объяснить  эту  сбивающую  с  толку  главу  в  истории
президента Рузвельта.

   Из книги "Путеводитель к новому миру", 1941.

Last-modified: Sat, 16 Jun 2001 21:16:23 GMT

Оцените этот текст: