Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. The King who Was a King (1929). Пер. - Д.Жуков.
   В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 12".
   М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------








   Любопытно наблюдать, как за  последние  полвека  развитие  моментальной
фотографии теснит прекрасные и благородные традиции литературы и  как  под
его влиянием воспитываются новые вкусы.  Пятьдесят  лет  тому  назад  даже
самый прозорливый из пророков  не  мог  разглядеть  в  зоотропе  [аппарат,
состоящий из вращающегося цилиндра со щелями,  через  которые  изображение
кажется зрителю подвижным] и фотоаппарате  зародыш  таких  изобразительных
средств, которые  по  силе  воздействия,  совершенству  и  универсальности
превзойдут все, что имелось до сих пор в распоряжении человечества. Теперь
же возможность появления таких средств становится более чем очевидной.
   Пути  развития,  которые  раскрыли  эту   непредвиденную   возможность,
прокладывало изобретение все более и более чувствительных  фотографических
пластинок, пока наконец не были получены  снимки,  оправдывавшие  название
"моментальные". Причины, стимулировавшие такие  изобретения,  были  самыми
различными.   Споры   калифорнийского   губернатора   Стэнфорда   с    его
друзьями-спортсменами  о  лошадиных  аллюрах  привели  к  тому,  что   ему
захотелось зафиксировать движения лошадей, которые нельзя уловить  простым
глазом. Он был богатым человеком  и  мог  позволить  себе  щедро  поощрять
поиски. Изобретатели нашлись, и он получил нужные ему моментальные снимки.
На развитие моментальной фотографии также повлияла забота  о  "мучениках",
подолгу сидевших перед объективом аппарата, и попытки облегчить  обращение
с фотоаппаратами для  фотографов-любителей,  а  тем  самым  способствовать
расширению сбыта аппаратуры.
   Моментальные снимки Стэнфорда были привезены в Париж и сыграли  немалую
роль в спорах, которые разгорелись вокруг  картин  Мейсонье,  изображавших
лошадей в движении.  Мейсонье  схватывал  движения  гораздо  быстрее,  чем
большинство из нас, и его изображение лошадей противоречило  укоренившимся
представлениям. По-видимому, именно Мейсонье предложил воссоздать движения
животных, показывая новые моментальные фотографии одну за  другой.  Так  в
Париже встретились зоотроп и чувствительные  фотографические  пластинки  и
родился кинематограф. Но пока фотографировали на стекло,  результаты  были
топорными. Мистер Джордж Истмэн из компании "Кодак", стремившийся  во  что
бы то ни стало расширить сбыт фотоматериалов фотографам-любителям,  сыграл
главную роль в замене стеклянных пластинок  гибкой  лентой.  К  1890  году
кинематограф уже существовал,  появилась  реальная  возможность  сохранить
спектакль в новой форме, зафиксировав  его  на  пленке.  Кажется,  году  в
1895-м  (я  совершенно  забыл  об  этом,  пока  не  прочел  историю  кино,
написанную мистером Терри Ремси) мистер  Роберт  У.Поль  [Поль,  Роберт  -
лондонский оптик-механик,  создавший  собственную  конструкцию  съемочного
аппарата на шесть недель  позже  Люмьера;  по  идее  Уэллса  он  предложил
конструкцию вагона, в котором  зрители  "отправлялись  в  будущее";  показ
движущихся  проекций  на  экране  сопровождался  тряской  и  постукиванием
вагона] и я начали  хлопотать  о  патенте  на  "машину  времени",  которая
предвосхищала многие основные приемы и методы, применяемые в кино.
   Несколько лет, по-видимому, еще никто не осознавал, что появилось нечто
большее,  чем  просто  новый  способ  воспроизведения  и  широкого  показа
спектаклей. Кинематограф начался с "фактов", то есть  фиксации  на  пленке
более  или  менее  официальных  событий,  и  с  обыкновенных   спектаклей,
избавившихся только от ограничений театральной сцены;  он  довольствовался
этим и процветал довольно долго.
   В самом деле, представление  о  том,  что  кино  -  это  только  способ
пересказывать литературные произведения при  помощи  "движущихся  картин",
господствовало в кинематографе лет двадцать и до сих  пор  господствует  в
нем.  Так  удовлетворялась  непредвиденная  до  тех  пор   потребность   в
зрительном воплощении произведений литературы.  И  это  приносило  большой
доход. Темы,  идеи,  приемы,  характерные  для  популярной  художественной
литературы, популярной драмы и мюзик-холла, хлынули  в  кинематограф.  Это
было  выгодно  и  требовало   минимальной   затраты   сил   на   переделку
произведений. Романисту было бы грех жаловаться. Благодаря  международному
авторскому праву на экранизацию  за  эти  счастливые  годы  доход  всякого
известного  романиста  и  драматурга  вырос  неимоверно.  Почтенный  класс
художников слова обогащался путем продажи "права на экранизацию" даже  тех
вещей, из  которых  совершенно  невозможно  сделать  фильм,  и  они  снова
находили   сбыт,   как   только   срок    прежнего    договора    истекал.
Кинопромышленности требовались "сюжеты", и  она  боялась  главным  образом
того, что источник "сюжетов" может вскоре иссякнуть. Она покупала  направо
и налево, за дорогую цену и за бесценок; она была  настолько  богата,  что
могла покупать кота в мешке. И делала это. Действовала она просто и прямо.
Она приобретала  все,  что  могла,  и  превращала  все,  что  хоть  как-то
поддавалось переделке, в одну и  ту  же  старую-престарую  историю,  меняя
только костюмы действующих лиц, их социальное положение и место  действия.
В фильмах непременно были и предательство, и торжество  справедливости,  и
похищение, и погоня.  Новая  промышленность  взяла  актеров  из  театра  и
мюзик-холла и вместе с кинокамерами стала посылать  их  повсюду,  где  при
солнечном свете должно было разворачиваться действие. Мы видели Кармен  на
настоящей испанской табачной фабрике; Людовика XI, только чуть-чуть не  на
месте, в Каркассоне; "Отверженных"  в  подлинной  французской  обстановке;
решительных и сильных людей в сотнях вариаций "Голубой  лагуны";  "Шейха",
подаваемого горяченьким в его родной пустыне. Дикий Дальний Запад исчерпал
все свои сюжеты, и тогда из старых вывели новые. И вывели  соответственно.
Пока людская изобретательность неистощимо удовлетворяет спрос на  вариации
все тех же старых тем, нет причины, почему бы  бесконечно  не  производить
самый ходкий товар - все эти  наивные  фильмы,  реалистические  с  виду  и
легковесные  и  условные  по  мысли,   где   воздается   за   подлость   и
предательство,  вознаграждается   самоотверженность,   вовремя   спасается
добродетель и изображается настоящая любовь, где все  в  свое  время  -  и
цветочки и ягодки. Выступления комиков в серии ловко придуманных  забавных
приключений тоже зависят только  от  появления  актеров  со  столь  редким
природным даром. (Как редко встречается этот дар! Как он чудесен!) Но  как
бы редко ни появлялись такие актеры, их  будут  находить,  и  кинематограф
будет ждать и приветствовать их, даст им небывалый  успех  и,  запечатлев,
сохранит о них память.
   Кроме этих первых, уже привычных и устоявшихся сфер использования кино,
критически настроенное и проницательное меньшинство усматривало  и  другие
возможности. Я не говорю здесь об  очевидной  пользе,  которую  оно  может
принести  образованию:  стоит  только  приспособить  его  для   класса   и
аудитории. Система просвещения прогрессирует с осторожностью,  и  все  же,
кажется, нет причин отрицать, что это происходит; примерно за тридцать лет
"учебный фильм" мог бы стать признанным средством обучения.  Но  с  самого
начала было очевидно, что большая часть возможностей кино не используется,
и пытливые умы искали способы разведать эти неизвестные области. Именно  в
этих  по-настоящему  новых  областях  люди,  которые   переросли   обычные
экранизации,  и  видят   наиболее   интересные   перспективы   сегодняшней
кинематографии. Возможно, многие из этих первых исследователей  не  совсем
осознают обширность той  области,  в  которую  они  вторгаются.  Возможно,
многие из их первых экспериментов были наивны и несовершенны. Кроме  того,
одно время  их  предприимчивость  сдерживалась  колоссальным  коммерческим
успехом  обычной  псевдореалистической  постановки.  Кинематограф  слишком
преуспевал, чтобы позволить себе поощрять какие-либо рискованные опыты. Он
даже препятствовал им. Второстепенные  новшества,  которые  вносили  бы  в
кинематограф дух критики и соперничества, были нежелательны.
   Эти подлинные пионеры были по большей  части  молодыми  и  неизвестными
людьми, и от романистов и драматургов, достигших какой-либо  популярности,
они не получали поддержки и ободрения. Мы выработали собственные приемы  и
приспособились к  прежним  ограничениям.  Наша  карьера  была  обеспечена.
Прибыльно торгуя "правом на экранизацию" уже написанных нами вещей, мы тем
охотнее закрывали глаза на то, что мы немало  еще  могли  бы  сделать  для
кино. От нас хотели слишком многого, думая, что  мы  будем  приветствовать
появление новых путей, расширяющих  возможности  искусства  и  обогащающих
его. Некоторые из нас говорили: "Это  дело  не  для  нас,  какими  бы  его
возможности ни были... если только вообще эти возможности есть..."; другие
считали, что это  -  всего  лишь  жалкое  ремесло,  тогда  как  мы  служим
подлинному искусству. Мы были слишком  предубеждены  во  всех  отношениях,
чтобы думать по-иному. В рамках литературы  мы  научились  справляться  со
значительными трудностями в выражении идей и  эмоций;  было  страшно  даже
подумать о том, что придется учиться заново. Мы знали, как передать многое
из того, что хотели сказать, посредством печатного слова  или  театральной
сцены  и  актерских  реплик,  как  сдобрить   все   это   "стишками"   или
предисловием, и нас лишь с большим трудом можно  было  убедить,  что  кино
обладает большей глубиной воздействия, силой и красотой, более  тонкими  и
действенными выразительными средствами,  чем  старые,  надежные  средства,
имевшиеся в нашем распоряжении.
   И все же иные из нас, раздумывая бессонными ночами, нашли в  себе  силы
забыть грубо сделанные, пустые коммерческие фильмы, которые мы  видели,  и
хоть отчасти представить себе,  какое  великолепное  и  могучее  искусство
окажется в руках наших счастливых преемников. Во-первых, это  -  эффектное
зрелище. Не остается никаких ограничений,  неизбежных  на  подмостках,  на
театральной сцене или арене цирка. Во весь экран можно показать трепещущую
былинку, или горную цепь с высоты птичьего полета, или  панораму  большого
города. В один миг мы можем переходить от бесконечно большого к бесконечно
малому. Тысячами способов можно дать  документальную,  реалистическую  или
условную картину; она может приближаться к "абсолютным" формам  и  уходить
от них. Появилась возможность отделить цвет от формы. Цвет в кино  уже  не
таков,  как  в  реальной  жизни,  где  он  сбивает  с  толку   и   создает
бессмысленные  сложности  для  зрения.   Отдельные   детали   черно-белого
изображения можно  дать  в  цвете,  чтобы  подчеркнуть  их,  смягчить  или
окрасить все в радостный тон.
   Цвет  может  быть  использован  для   того,   чтобы   выделить   мелкие
подробности, обратить на них  внимание.  Он  может  создавать  иронию  или
гротеск на экране в связи и без всякой связи  с  изображаемым.  Звук  тоже
приобретает  самостоятельность,  и  автор   использует   его   по   своему
усмотрению. Пока звук не имеет прямого  отношения  к  действию,  он  может
звучать  приглушенно  или  вводиться  в  качестве  гармоничного,   но   не
навязчивого  аккомпанемента.  Потом  он   может   постепенно   завладевать
вниманием. Эффективная синхронизация звука с изображением несложна и может
быть осуществлена на практике в  ближайшее  время.  Тогда  кино  и  музыка
сольются воедино.
   Зрелище  будет  сопровождаться  музыкой,  затихающей  или  оглушительно
громкой, в зависимости от того, какое требуется  воздействие.  Непрерывная
утомительная театральная болтовня перестанет  быть  необходимой,  исчезнет
бесконечный раздражающий вопрос: "А что он сказал?" Если уж люди  выведены
на сцену, они должны разговаривать, трещать без умолку до тех пор, пока не
появится возможность убрать, их. Выводить людей  на  театральную  сцену  и
убирать их оттуда - технически необычайно трудно. Как  это,  должно  быть,
угнетает драматургов! В фильме же голос может звучать где и когда  угодно,
на глазах у зрителя или за кадром.
   В  этом  смысле  кино  можно  сравнить   с   величайшими   музыкальными
произведениями; у нас есть возможности создавать зрелище, равное  по  силе
воздействия  любой  музыке,  какая  была  или  будет  написана,  используя
поистине совершеннейшую  музыку  в  качестве  одного  из  компонентов.  За
первыми поверхностными успехами сегодняшнего кино открывается  возможность
создания  музыкально-драматического  искусства,  более   великого,   более
прекрасного  и  содержательного,  чем  любой  вид   искусства,   созданный
человечеством до сих пор.
   Может быть, потребуется опыт многих поколений, чтобы  использовать  эту
великую возможность, но она уже существует и  требует  творческих  усилий.
Немногие из ныне живущих увидят шедевры  нового  искусства,  но  искушение
сделать попытку заглянуть хоть немного дальше в будущее, чем  осмеливается
нынешний кинематограф, может увлечь даже немолодого писателя. Эта книга  и
является такой попыткой. Попыткой весьма робкой и поверхностной. Много лет
назад автор этих строк поднялся на  аэроплане  над  Медуэем  и  предсказал
перелет  Линдберга  [Линдберг,  Чарлз  -  американский  авиатор,   впервые
совершивший в 1927 году беспосадочный перелет из  Нью-Йорка  в  Париж].  И
теперь перед нами снова нечто подобное. Встает вопрос: а  можем  ли  мы  в
фильме оторваться от  почвы  реалистического  повествования?  Автор  решил
обсудить воображаемый фильм  с  читателем;  это  фильм  на  тему,  имеющую
мировое значение. Вот проблема, с которой мы здесь сталкиваемся: могут  ли
изображение, сюжет и музыка, соединенные вместе, послужить материалом  для
создания  фильма  об  избавлении  человечества  от  войны,  для   создания
прекрасного, живого и трогательного произведения искусства,  которое  было
бы понятно и интересно широкому зрителю?
   Автор  надеется,  что  даже  неудача  окажется   интересной   и   будет
способствовать пробуждению мысли. А  в  случае  удачи  этот  фильм  станет
конкретным  шагом  вперед  от  чистого  зрелища   и   чистого   сюжета   к
содержательному и эстетическому развлечению.





   Если и  есть  среди  существующих  художественных  произведений  такое,
которое подходило бы для кинопостановки в соответствии с новыми взглядами,
то это, безусловно, "Вершители судеб" Томаса Харди.  Какой-нибудь  крупной
кинематографической корпорации, возможно, повезло, что  я  не  являюсь  ее
директором, а то  бы  я,  конечно,  тотчас  принялся  за  постановку  этой
превосходной  вещи,  совершенно  непригодной  Для  театра,  но  так  легко
осуществимой  для  всякого  кинопродюсера,   располагающего   необходимыми
денежными средствами. В качестве примера приведу два отрывка:
   "Сначала, казалось бы, ничто  (даже  сама  река)  не  движется  в  поле
зрения. Но вскоре видишь, что на фоне пейзажа все же медленно перемещаются
какие-то странные полосы, они извиваются, как ленты. С  такого  расстояния
можно увидеть на земле только  огромную  армию.  Эти  движущиеся  ленты  -
войска".
   И еще:
   "Облака   внизу   рассеиваются,   и   открывается   Европа,    подобная
распростертой в изнеможении человеческой фигуре".
   Но увы! У меня нет власти ни над одной киностудией, и роль моя  до  сих
пор сводилась к  тому,  что  я  отказывался  писать  сцены  (или,  как  их
называют, "либретто") для фильмов. И  только  несколько  лет  тому  назад,
когда некий мистер Годел явился ко мне с очень заманчивым предложением,  я
поддался искушению.
   Он придумал название, которое считал  привлекательным  для  публики,  -
"Мир  на  земле",  и,  несколько   преждевременно   приняв   желаемое   за
действительное, разрекламировал его как готовый фильм. Это название я  уже
использовал для какой-то из своих газетных статей во время  войны,  но  об
этом я вспомнил уже гораздо позже.  Реклама  мистера  Годела  имела  такой
успех, что он,  решив  заполнить  пустоту,  крывшуюся  под  выдуманным  им
названием, обратился ко мне с предложением написать  либретто  и  снабдить
его таким образом необходимым материалом. После  нескольких  бесед  мистер
Годел мне понравился, и я сел набрасывать либретто. Оно  очень  отличалось
от  предлагаемого  читателю  сценария.   Прочтя   различные   руководства,
претендующие на полное освещение искусства писать сценарии для фильмов,  и
внимательно изучив нынешнюю "продукцию" кинематографа, я едва  не  получил
от этого хроническое  несварение  желудка  и  написал  либретто,  которое,
по-видимому, удовлетворило мистера Годела больше, чем в глубине души  меня
самого. Ибо с самого начала я не доверял этим руководствам. То либретто  -
лишь  зародыш  публикуемого  здесь  сценария.  По   мнению   знатоков,   в
первоначальном виде фильм был осуществим, но я ни в коем случае не уверен,
что их мнение будет столь же снисходительным теперь, когда  я  расширил  и
переработал материал. Но  у  меня  было  больше  двух  лет  на  то,  чтобы
переосмыслить  первоначальный  набросок;   я   следил   за   возможностями
кинематографа со все возрастающим  интересом;  коммерческая  сторона  дела
претерпела множество изменений; что бы я ни выдумал, говорят мне, денег на
это теперь жалеть не будут, и когда я спрашиваю, могу  ли  я  делать  свой
сценарий каким угодно трудным и дорогим для постановки, то получаю  ответ:
этим смущаться нечего. Вот я и не смущаюсь.
   Я старался изложить фильм почти в таком виде, в каком зритель увидел бы
его на экране, и я даже  скажу  кое-что  о  музыке,  которая  должна  быть
написана для него. В сущности, я собираюсь рассказать читателю  о  фильме,
как бы показав его в воображаемом кинотеатре, и, сделав это, хочу передать
его тем, кто меня так обнадеживал,  чтобы  они  превратили  его  в  зримую
реальность. Но  сначала  мне  хотелось  бы  рассмотреть  некоторые  особые
трудности этого фильма и  наилучшие,  с  моей  точки  зрения,  способы  их
преодоления. Кроме того, перед тем, как начнутся съемки,  я  коротко  и  в
общих чертах остановлюсь на том, что это за фильм и каким  требованиям  он
должен отвечать.
   В скоропалительных и ожесточенных спорах и категорических утверждениях,
из  которых  по  большей  части  состоит   литературная,   театральная   и
кинокритика, всегда выделяются  те  или  иные  направления.  Одни  требуют
возвышенности и утонченности, другие - легкости и  сердечности,  третьи  -
широты  взглядов  и  полезности.  Обычное  разделение  здесь   оказывается
недостаточным; к "высоколобым" и "низколобым" ["высоколобыми" в  Англии  и
Америке называют интеллигентов, далеких от жизни;  "низколобыми"  -  людей
малообразованных] надо добавить еще и "широколобых". "Широколобый" так же,
как "низколобый", боится быть "изысканным", но также, как  "высоколобого",
его ужасают дешевка и примитив. Он не пренебрегает существующим, но  и  не
принимает его, а ищет, пытаясь  достичь  невозможного,  и  удовлетворяется
частичным успехом. Фильм, в котором рассказывается о нынешнем стремлении к
миру во всем мире, возможно, внушит отвращение как  "высоколобым",  так  и
"низколобым". В нем надо выразить и обосновать мысль и тезис; в  нем  надо
отразить все политические позиции; показать  воюющего  человека,  которого
война калечит и убивает, человека,  которому  война  угрожает  и  который,
возможно, способен покончить с войной. "Высоколобый" назовет  такой  фильм
трактатом, "низколобый" - проповедью, и оба они ощупью направятся к выходу
в отчаянном стремлении убежать от этой "трактатопроповеди". "Высоколобому"
нечему учиться, "низколобый"  ничему  не  хочет  учиться;  по  сути  дела,
разницы  между  ними  нет.  Этот  фильм  не  для  них.  В   конце   концов
"высоколобый" - это тот же "низколобый", только вдобавок претенциозный.  В
общем, мозги  у  них  устроены  одинаково.  "Широколобый"  останется,  его
волнует огромность темы.
   Если вдуматься, в выражении "мир  на  земле",  в  сущности,  содержится
отрицание. Оно само по себе подразумевает  только  отсутствие  войны.  Это
человеческая жизнь, из которой изъяли войну. Значит, главное,  с  чем  нам
приходится иметь дело в фильме, - это война как ужасное  зло,  которое  мы
испытали, как  зло,  которое  грозит  повториться,  как  зло,  которое  мы
надеемся сделать  невозможным.  Мир,  повторяем,  есть  просто  жизнь,  на
которую не бросает тень мрачная туча войны. Следовательно, наша тема - это
жизнь омраченная, но с надеждой, что она перестанет быть  омраченной,  что
воля и сила людей рассеют эту тучу. Итак, нам необходимы для нашего фильма
три главные нити: во-первых, замечательные,  чудесные  возможности  жизни,
освобожденной   от   военных   тягот   и   разрушения;   далее,    мрачная
действительность самой войны и ее ожидания, которая  калечит  и  чудовищно
порабощает людей;  и,  в-третьих,  желание  покончить  с  войной.  В  этом
последнем есть героический элемент.  Сюжет  фильма  должен  быть  историей
героического подвига, достойного Геркулеса, если мы хотим  довести  борьбу
до желанной победы, и достойного  Прометея,  если  мы  ограничимся  только
бунтом, временным поражением и надеждой на победу в будущем. Я выбрал  для
этого эксперимента наиболее простой и славный путь, так как  я  верю,  что
война может быть  и  будет  побеждена.  В  этом  фильме  надо  показать  в
развитии, как воля человека наносит поражение войне. Здесь человек  должен
быть не Гамлетом, а полубогом. Действие  происходит  в  наш  век,  который
представлен как век избавления от войны, и  главные  герои  фильма  должны
воплощать чаяния, страхи, усилия и успех  в  борьбе,  которая  завершается
полной победой.
   Разрабатывая тему, необходимо рассмотреть различные способы  подхода  к
ней. Должны ли  мы  воплощать  действующие  силы  в  отдельных  образах  и
сосредоточить весь интерес фильма на личной драме  одного  или  нескольких
пацифистов или следует создавать фильм в широком плане,  изображая  угрозу
войны и ликвидацию ее как явления массовые, показывая развевающиеся флаги,
улицы, заполненные людьми, кричащие толпы, стычки, бои, военные конфликты,
преследование и  расстрел  протестующего  пацифиста,  телеграммы,  которые
приносят горе в дом, отвращение молодых героев к войне, переговоры о мире,
протесты,   восстания,   совещания   кабинета   министров,   международные
конференции и так далее, то есть сводя воедино большой разнородный процесс
- от начала до заключительной трагедии, усталости и реакции?  Второй  путь
вернее всего привел бы нас к сюжету  "Вершителей  судеб",  этого  великого
неснятого фильма; первый - к обычному киносценарию.  Это  был  бы  обычный
сценарий со сравнительно усиленным  и  углубленным  задним  планом.  Стены
комнаты пришлось бы раздвинуть, чтобы  показать  мир,  которому  опасность
грозит и с неба, и с моря, и с земли, но потом сдвинуть  их  снова,  чтобы
можно было вернуться к личным переживаниям. Широкий показ был бы, конечно,
ближе к правде, потому что покончить с войной можно только в  том  случае,
если  в  одну  точку  будут  направлены  тысячи  различных   усилий,   вся
пропаганда, вся борьба. Но тогда нашему фильму пришлось бы в  масштабах  и
сложности соперничать с самой жизнью.
   Большим фильмам должны предшествовать маленькие, и в конце концов  было
решено избрать первый путь и  сосредоточить  внимание  на  главном  герое,
чтобы объединить все, что мы хотели  выразить.  Материал  был  бы  слишком
разнообразным,  безграничным  и  несвязным,  если  бы  мы  не  прибегли  к
изображению одного  человека  или  группы  связанных  между  собой  людей,
которая была бы ключом к пониманию  действия  и  цементировала  бы  все  в
единое целое. Совершенно бессюжетные фильмы,  правда,  уже  создавались  и
производили огромное впечатление; например, великолепный  фильм  "Берлин".
Когда-нибудь эпизоды  великой  войны  1914-1918  годов  могут  быть  снова
собраны в  одну  потрясающе  правдивую  картину.  Но  одно  неотделимо  от
другого. Зрители уже знают, что отдельные эпизоды - часть целого. С другой
стороны,  наша  тема  -  исследование  и  синтез  того,  что  должно  быть
достигнуто. То, что  нам  надо  показать,  не  достигнуто.  Чтобы  убедить
зрителей, надо  прибегнуть  к  четкому  приему  -  показать,  как  крепнет
убежденность человека, вызывающего у зрителей сочувствие. Надо  изобразить
такого героя, который для зрителей  воплощал  бы  стремление  покончить  с
войной, такого героя, для которого эта проблема стала бы личной,  понятной
всем проблемой.
   Такой герой позволит автору быть кратким. Искусство  в  широком  смысле
можно рассматривать как попытку упростить изложение.  Оно  подобно  науке,
которая тоже стремится к простоте. Но если  наука  осуществляет  синтез  и
упрощение в интеллектуальной сфере, то  синтез  и  упрощение  в  искусстве
являются эстетическими. Интеллектуальные процессы -  это  процессы,  общие
для всех, а эстетические  процессы  воздействуют  на  того,  кто  способен
чувствовать,  и  поэтому   методы   искусства   всегда   основывались   на
олицетворении, а действенность его - на сочувствии. Но персонаж, выбранный
случайно, не может стать  олицетворением.  Он  должен  быть  исключительно
характерным. Силы, стремящиеся развязать  войну,  должны  обрушиваться  на
него единым фронтом; он должен  быть  в  состоянии  принимать  действенные
решения "за" или "против" войны. Возможности развязывания  войны  в  таком
случае могут быть показаны в связи с его мыслями и  действиями.  Он  может
знакомиться с новыми средствами ведения войны, выслушивать военные планы и
обладать исключительной возможностью видеть приближение войны и  понимать,
какой она будет;  он  должен  переводить  все  это  на  язык  человеческих
страхов, мыслей и устремлений. Он должен обдумывать события и влиять на их
ход,  который  должен  быть  типичным.  Следовательно,   он   может   быть
одновременно самим собой и воплощением  того  разумного  неприятия  войны,
которое так широко распространено среди современного человечества.
   Несмотря на  нынешнюю  всемирную  тенденцию  к  республиканским  формам
правления, для сюжета очень удобно, если герой будет монархом. И не просто
монархом, а идеализированным средоточием деспотизма, который так  силен  в
каждом из нас. Он не  будет  таким  королем,  который  прячется  за  спину
диктатора или удовлетворяется символическим обожанием; он будет  думать  и
действовать с полной ответственностью. Это  означает,  что  его  не  учили
тактичности  и  любезной   снисходительности,   как   членов   современных
королевских фамилий,  и  он  отправляет  свои  королевские  обязанности  с
наивной доброй верой. По сути дела,  он  должен  быть  обыкновенным  умным
человеком, по воле случая взошедшим на трон. Он должен быть  тем  королем,
который живет в каждом из нас.
   По-видимому,  для  этого  лучше  всего  сделать  его  сыном  принца  из
какого-нибудь королевского рода, уехавшим в изгнание в  Америку  (как  это
случалось  с  принцами),  а  потом  в  мировой  войне   или   какой-нибудь
неожиданной  катастрофе  погибнут  все   промежуточные   наследники,   что
расчистит ему путь к престолу. Это как нельзя более  подходит  для  нашего
замысла. В Америке его отец, скажем, отказался от всех титулов, и сам  он,
не обремененный дворцовым  воспитанием,  много  читал  и  проникся  самыми
современными и прогрессивными идеями. Затем, если королевство,  в  которое
мы его вдруг перенесем, - одно из  тех  несчастных  маленьких  государств,
которые становятся ареной предпринимательства Европы, Азии и Америки и где
сталкиваются экономические и политические интересы  крупнейших  государств
мира, то мы  найдем  очень  удобную  форму  для  выражения  всех  основных
аспектов нашей темы. Допустим, при его вступлении на престол  столкновение
интересов больших государств в его стране выльется в кризис.
   Что будет делать  этот  король  -  обыкновенный  человек,  который,  по
существу, воплощает в себе сотни комитетов, тысячи лидеров и  миллионы  их
молчаливых приверженцев? Именно потому, что он  вполне  человек  и  вполне
король, проблемы мира на  земле  и  проблемы,  стоящие  лично  перед  ним,
связаны неразрывно.
   Это очень обобщенный образ, а потому наш герой непременно  должен  быть
красив, хорошо сложен, разумен и похож не на среднего человека,  а  скорее
на средоточие человеческой сущности. Характерными его чертами должны  быть
сообразительность  и  необычайная  твердость  воли.  Нельзя  наделять  его
"характерностью" в ее общепринятом понимании  -  странностями,  необычными
чертами, деревянной  ногой,  париком,  стеклянным  глазом  или  комплексом
неполноценности. Все это целиком относится к совершенно иной  теме,  очень
трогательной, но далекой от нашей, к теме  ограниченности  личности  с  ее
комическими и трагическими положениями. Наш  герой  не  должен  испытывать
горечи неудач. Он должен быть и вами и мной, таким, какими нам хотелось бы
быть: простым, с чистыми помыслами, не обремененным ничем и шагающим прямо
к своей цели.





   Поразмыслив, директор студии, давший своему воображаемому автору полную
свободу, склонен пойти на попятный. Среди коммерческих и  профессиональных
забот одна тревожит его больше всего.  Ему  надо  найти  на  женскую  роль
звезду. Более половины зрителей - женщины. Он настаивает на том, чтобы они
увидели себя в фильме, и, с его точки зрения, это  можно  сделать,  только
введя "любовную интригу". И без  того  трудная  задача,  которую  придется
выполнять нашему герою, теперь  усложняется  еще  и  притягательной  силой
голубых или карих глаз, а то и тех и других вместе.  С  этим  заблуждением
необходимо поступать просто.  Обычную  "любовную  интригу"  в  этот  фильм
допускать нельзя. Это приведет либо к пошлости, либо к полной неудаче.
   Под обычной  "любовной  интригой"  я  подразумеваю  страсть  мужчины  к
женщине (или наоборот), успех или провал настойчивых попыток  овладеть  ею
любой ценой и хороший или плохой конец. Это сейчас  считается  основным  в
человеческой жизни и уж, конечно, в большинстве  фильмов.  Предполагается,
что женщинам особенно нравится, когда фильм в достаточной мере  сексуален.
Нет сомнения, что сексуальная привлекательность многое значит на некоторых
этапах нашей жизни, но это не основной и не  постоянный  интерес  в  жизни
большинства мужчин, и я не верю, что это занимает такое уж большое место в
жизни женщины. Традиции и социальные условия делают секс  более  важным  в
жизни большинства женщин, чем большинства мужчин, и,  возможно,  по  своей
природе они более чувственны. Но уж, конечно, не  до  такой  степени,  как
считают те, кто настаивает на  бесконечных  "любовных  интригах".  Женщины
могут слушать музыку,  в  которой  нет  ничего  сексуального,  сочинять  и
исполнять ее; они могут проводить научные исследования, писать  картины  и
книги, заниматься  спортом  или  делами  и  не  обнаруживать  такую  явную
сексуальную одержимость, как многие мужчины. Однако нельзя сказать  с  той
же уверенностью,  что  они  могут  совершенно  отрешиться  от  собственной
личности, как это бывает у мужчин. Если женщины и не более сексуальны, чем
мужчины, то тем не менее остается сомнительным, способны  ли  они  так  же
легко освобождаться от личных пристрастий. По моим впечатлениям они обычно
придают большее значение женской роли, чем произведению в целом.
   Что же касается этого фильма, то я убежден, что в  нем  не  может  быть
никакой вульгарной "любовной интриги",  никаких  ухаживаний  и  покоренных
сердец. Я считаю общим правилом, что обычная "любовная интрига" в  фильме,
романе, пьесе и любом другом произведении вступает в противоречие со всеми
другими сюжетными линиями и разрушает  их  или  сама  сводится  до  уровня
утомительной  путаницы.  У  меня   есть   некоторый   опыт   в   сочинении
фантастических романов о всяких чудесах, о  посещении  луны,  например,  о
могущества невидимки, об освобождении атомной энергии и использовании ее и
тому подобное, и я убежден больше, чем в чем бы то ни было,  что  с  этими
темами можно успешно справиться,  только  полностью  подчинив  им  обычную
любовную линию. Пренебрежение  этим  простым  условием  привело  к  сотням
неудач. Или Джульетта должна завладеть всей  сценой  и  быть  постоянно  в
центре внимания, или Джульетта (вместе с ее  Ромео)  будет  просто  мешать
развитию действия. Это закон. Мир избавляется  от  приятного  заблуждения,
что Джульетта (или  Ромео)  может  "вдохновлять"  особу  другого  пола  на
что-либо, кроме сильного желания обладать ее  (или  его)  прелестями.  Наш
герой хочет покончить с войной, потому что ненавидит войну. И если  бы  он
принялся бороться  с  войной  ради  женщины,  то  это  было  бы  не  более
убедительным, чем если бы он сделал это на пари  или  потому,  что  кто-то
сказал, будто ему с этим не справиться.
   Поэтому директор студии должен  исключить  из  своих  расчетов  всю  ту
немалую часть женщин, желающих видеть картины, основное содержание которых
сводится к тому,  что  женщин  в  лице  их  хорошенькой  представительницы
желают,   обожают,   обхаживают,   преследуют,   заманивают   в   ловушки,
освобождают, изысканно одевают,  раздевают  и  в  подавляющем  большинстве
случаев завоевывают и принуждают к восхитительной  и  полной  капитуляции.
Эти женщины смотреть фильма не будут. И  тех  молодых  людей,  чьи  тайные
помыслы  воплощаются  в  желании,  обожании,  ухаживании,   преследовании,
заманивании в ловушки, спасении и покорении восхитительной героини,  нужно
тоже сбросить со счетов. Может быть, мы  переоцениваем  численность  таких
людей  и  недооцениваем  численность  сторонниц   преобладания   "любовной
интриги". И конечно, наше отрицание "любовной интриги" ни  в  коем  случае
нельзя истолковывать так, что женский пол не будет играть никакой  роли  в
фильме, который потеряет в таком случае всякую привлекательность даже  для
здравомыслящей части зрительниц. Надо не  просто  показать  им,  как  они,
принадлежа к роду человеческому,  примут  участие  в  достойном  Геркулеса
подвиге - уничтожении  всего,  что  способствует  возобновлению  войны,  а
также, воздействуя на чувства, заставить их задуматься, не должны ли  они,
которые острее мужчин сознают свой долг и глубже воспринимают человеческие
ценности, сыграть в борьбе особую роль.
   И тут перед нами встает вопрос, который всегда возникает в бесчисленных
случаях современной жизни. Действительно ли женщины  в  большинстве  своем
по-настоящему хотят организованного предотвращения  войны?  Точно  так  же
спрашивается: хотят ли они мощного подъема науки? Или хотят ли они,  чтобы
мир был перестроен в лучшую сторону? Негодующие женские  голоса,  торопясь
дать отпор воображаемому умалению их достоинств, тотчас ответят:  конечно,
да. Разве не их сыновей и мужей убивают на фронте? Разве не их дети, не их
дома пострадают самым жестоким образом от войны?  Но  именно  такой  ответ
внушает еще большее сомнение.  Это  причины,  по  которым  женщины  должны
хотеть,  чтобы  с  войной  было  покончено,  но  ни  в  коем   случае   не
доказательства  того,  что  они  способствуют  или  готовы  способствовать
уничтожению войны как таковой. Многие мужчины, хотя их  сыновья  и  друзья
должны погибнуть и сами они должны  испытать  тяготы  и  опасности  войны,
хотят мира и переустройства на земле, совсем не думая или думая очень мало
о своих личных интересах. Они видят в войне обузу и камень преткновения на
трудовом пути всего человечества. Они видят неосуществленные  возможности,
которые им лично дали бы очень немного. Война для  них  -  это  громадное,
глупое, безобразное  чудовище,  топчущее  посевы,  чудовище,  на  которое,
впрочем, было бы очень интересно  поохотиться.  Они  ненавидят  ее  не  за
ужасы, а за то, что она им невыносимо  докучает.  И  солдат  считается  не
грозным героем, а скучным дураком. А найдется ли столько же женщин с таким
же образом мыслей?
   Мы должны как-то ответить на это, прежде чем решим, какова  будет  роль
женщины в этом фильме. Сыскать ли нам Геркулесу как бы близнеца в  женском
образе? Героиню,  находящуюся  с  героем  рядом,  как  Вильгельм  и  Мария
[Вильгельм I Завоеватель  -  король  Англии  в  XI  веке;  Мария  Тюдор  -
английская королева  в  XVI  веке]  на  старых  монетках?  Или,  наоборот,
показать женщину, которая будет  играть  роль  Деяниры,  обворожит  героя,
выткет ему одежду, пропитанную кровью Несса [Несс - в греческой  мифологии
кентавр,  убитый  отравленной  стрелой  Геракла;  чтобы  отомстить,  Несс,
умирая, посоветовал супруге Геракла Деянире  собрать  его  кровь,  которая
поможет ей сохранить любовь мужа; Деянира выткала мужу одежду и  пропитала
ее кровью кентавра, тем самым погубив Геракла], и в конце концов  погубит?
Мы  часто  это  делали  в  силу  необходимости.  Это  один  из  бесконечно
повторяющихся сюжетов, это  история  о  женщине,  для  которой  главное  -
чувства, и она так хочет влюбить в себя мужчину, что в конце концов  губит
его. Но такое ли это обычное  явление  сегодня,  как  в  прошлые  времена?
Считать ли редкостью обоюдное мучительство из любовного эгоизма,  или  это
неотъемлемая часть человеческого бытия?
   И все же поскольку мы решили, что фильм наш будет о современной победе,
а не поражении, даже если Деянире и предстоит появиться,  то  ей  придется
остаться в стороне или быть побежденной. Одежду, пропитанную кровью Несса,
можно вернуть в реквизитную: она не понадобится. Но из этого  не  следует,
что остается только один путь - показывать мужчин и женщин одинаково. Если
женщины будут играть ту же роль в отношении войны, что и мужчины, то нужна
ли отдельная женская роль вообще? Объединить  ее  с  Геркулесом,  и  пусть
фильм будет бесполым.
   Истину надо искать между этими крайностями. В наше  время  женщина  все
больше  и  больше  освобождается  от  ощущения,  которое  навязывается  ей
обычаями,  воспитанием  и  традициями,  -  от  ощущения   настоятельнейшей
необходимости поймать и удержать того или  иного  мужчину.  Но  ничего  не
сделано, чтобы изменить тот существенный факт, что  женщины  более  остро,
чем мужчины, воспринимают жизнь в личном плане. Они уже не  погружаются  с
головой в личные драмы, но, по-видимому, не могут освободиться от этого до
такой степени,  до  какой  освободились  мужчины.  Под  их  влиянием  ярче
проявляется индивидуальность мужчины. Они более склонны к  осуждению  и  с
большей  готовностью  становятся  на  чью-либо  сторону,  а  становясь  на
чью-либо сторону, делают это безраздельно, не зная компромисса.  Если  мир
организуется для борьбы с войной, то в этой колоссальной и сложной борьбе,
которая  предстоит  нам,  женщины  будут   нашими   главными   судьями   и
вдохновительницами.   В   этой   героической   попытке   вывести   разумно
перестроенный  мир  из  проклятого  лабиринта  романтической  лжи,  что  и
составляет нашу тему, так же как и в борьбе за установление  социальной  и
экономической справедливости женщины будут играть решающую  роль.  И  если
они будут подбадривать мужчин, оказывать им  поддержку,  дарить  их  своей
дружбой и укреплять своей колоссальной уверенностью их  боевой  (но  часто
колеблющийся) дух, то мужчины смогут довести дело до  конца.  А  если  они
будут поглощены мыслью о собственной личной победе, если они будут  думать
только о том, что в жизни у них одно предназначение - быть любимыми,  быть
королевами красоты, и если они по  старой  романтической  традиции  станут
считать, что главное для женщины - это эгоистическая любовь, то они  будут
против героя и станут на сторону врага.
   Поэтому наш интерес к женщине почти неизбежно двоякий:  или  женщина  -
бескорыстный друг и сторонник, или она, согласно  романтической  традиции,
выступает на первый план и пытается стать возлюбленной нашего Геркулеса, а
потом, поняв красоту его борьбы за достижение великой цели, тоже посвящает
себя борьбе и в конце концов в своем самопожертвовании обретает себя,  его
и все, что ей хотелось. Этот второй вариант явно более  драматичен,  и  он
дает нам образец, какой должна быть главная женская роль.
   В нашем сюжете  олицетворением  такой  женщины  может  быть  принцесса,
правительница стратегически важного государства, имеющего общую границу со
страной героя. Она понимает, что цель его прекрасна,  а  смелость  велика,
она старается покорить его, злится на него, и одно время кажется, что  она
его главный враг, а потом она быстро и решительно становится его союзником
и товарищем. Как и героя, ее следует лишить  всякой  яркой  характерности;
она должна быть красивой, энергичной и прямодушной.  Все  дурные  качества
будут характерны в этом фильме только для противной стороны.





   Теперь мы знаем, почему герой и героиня  в  нашем  полемическом  фильме
должны  быть  личностями  серьезными,   абстрактными,   собирательными   и
символическими. Что же касается враждебных сил, то для них это  совершенно
не обязательно.  Характеры  тех,  кто  на  _нашей_  стороне,  упрощены  до
предела, и это сделано для того, чтобы не мешать восприятию сложности сил,
которые работают на войну и не дают ей исчезнуть  из  жизни  человечества.
Вот почему мы не поддались соблазну сделать нашего  героя  "трогательным",
наградив его, например,  смешной  походкой  или  нежной  привязанностью  к
прелестной и наивной героине.  Однако  враждебные  силы,  очевидно,  будут
играть на слабости и сложности человеческой натуры, на  всяких  ошибках  и
отклонениях. Мы считаем, что война  не  простая  штука,  а  хаос,  авгиевы
конюшни, которые следует очистить.  Следовательно,  остальные  действующие
лица  нашего  фильма  могут  быть  самыми  разнообразными  и  характерными
фигурами, в каждой из них сочетается и хорошее и  плохое,  у  каждой,  так
сказать, есть душа, которую надо спасти.
   И все-таки у всех у них есть что-то общее,  что  связывает  их  друг  с
другом. Это не просто бесцельная смесь  непохожих  друг  на  друга  людей.
Война отвечает их  наклонностям.  В  них  заложена  воинственность  -  она
порождается страхом,  подозрительностью,  отстаиванием  своих  притязаний,
стадным чувством, ненавистью ко всему иностранному, драчливостью  и  более
тонкими соображениями. Война возможна не потому, что в этих  людях  просто
проявляется подлая порода. Чувства братства, верности, любви к ближнему  и
страха за других, а то и несдержанность могут сыграть свою роль и толкнуть
их на кровавый путь. Мы должны показать их хорошие  и  дурные  склонности,
должны показать их во всех человеческих проявлениях, чтобы  зрители  могли
узнать себя и  во  вражеском  лагере.  Но,  показав  этих  людей  во  всей
сложности,  мы  придем  к  утверждению,  что  именно   дурные   склонности
вдохновляют  непохожих  друг  на  друга  врагов.  С  человеком-созидателем
вступает в борьбу человеконенавистник, стоящий  на  более  низкой  ступени
развития, ограниченный и злобный.
   Предположим, что мы взяли страничку из книги средневекового  моралиста,
который смело отходит  от  догм  христианского  богословия  и  ставит  под
сомнение существование дьявола. Предположим,  что  мы  сделали  противника
нашего героя демоном соперничества  и  слепящей  ненависти,  который  сеет
плевелы, заглушая полезную растительность. Что это будет за  человек?  Мне
думается, что  он  будет  совершенно  не  похож  на  беспокойного  дьявола
Мефистофеля, который  играл  такую  большую  роль  в  моральной  символике
девятнадцатого столетия. Он будет человеком прямым, скорее напористым, чем
коварным.
   И он и герой - бойцы; разница заключается  в  том,  что  он  ограничен,
помыслы его черны и пагубны; герой же борется ради созидания.  Мы  солгали
бы, отказав ему в мрачном блеске,  в  своеобразной  красоте.  Ни  тот,  ни
другой не пассивны. В этом они родственны, и  мы  должны  признать  своего
рода сходство между ними. Он двоюродный брат героя.  Он  ненавидит  своего
родственника.  Долгие  годы   он   был   заядлым   врагом   терпимости   и
целеустремленности, безжалостно эксплуатировал ту смесь любви  и  робости,
которая превращает всех  нас  в  апологетов  и  сторонников  привычного  и
ограниченного.
   Итак, исходя  из  смысла  первоначального  названия  сценария  "Мир  на
земле", мы создаем образ нашего главного героя и  его  противника.  Следуя
весьма   почтенным   традициям   кинематографа,   мы    отказываемся    от
первоначального названия фильма и  даем  ему  новое:  "Король  по  праву".
Теперь нам надо написать сценарий о  короле  -  обыкновенном  человеке,  о
принцессе и о его двоюродном брате-разрушителе,  не  упуская  из  виду  те
принципы, которых они придерживаются в своей борьбе.









   Все обычные современные фильмы  неизменно  начинаются  с  бессмысленных
картинок и прочих рассеивающих внимание и не относящихся к делу штучек.  Я
бы сократил и по возможности упростил начальные  кадры.  Например,  обычно
дается длинный список  тех  лиц,  Которые  принимали  участие  в  создании
фильма. Лишь немногие из них настолько известны, чтобы возбудить серьезный
интерес или хотя бы подготовить зрителей к восприятию картины,  и  поэтому
список, а также рекламу, рисованную марку фирмы и  прочее  было  бы  лучше
перенести в  конец  фильма,  когда  зрители,  довольные,  взволнованные  и
благодарные  за  полученное  удовольствие,   захотят   узнать,   кого   им
отблагодарить.  Я  бы  начал  с  совершенно  черного  экрана  и  названия,
выписанного очень простыми четкими буквами  (без  всяких  "художественных"
завитушек): "КОРОЛЬ ПО ПРАВУ".
   Название должно долго стоять перед глазами зрителей в тишине, полной  и
значительной.
   Потом  на  экране  вместе  с  названием  должен  появиться  интригующий
подзаголовок: "КОРОЛЬ ПО ПРАВУ. История пешки, которая  обычно  не  делает
игры". Это тоже должно долго оставаться на экране. Потом, по-моему, должна
начаться музыка, а  название  -  поблекнуть  и  исчезнуть,  уступив  место
световой ряби, в ритме музыки скользящей по экрану, как скользят солнечные
блики под деревьями ("абсолютный фильм", как это принято сейчас называть).
Музыка, сопровождаемая ритмичным стуком и  звоном,  звучит  все  громче  и
громче, блики кружатся и вихрем  уносятся,  открывая  в  полумраке  пещеры
сидящую  на  корточках  фигуру  полузверя-получеловека.  Это   первобытный
дикарь, обтесывающий кремень.
   Он как бы предшественник и героя и его противника. Он незаметно  меняет
полузвериный облик на человеческий и уже  бьет  металлическим  молотом  по
наковальне. Потом он откладывает инструмент и начинает вырезать по дереву.
Над ним появляется титр; "Человек-созидатель" и постепенно исчезает. Рядом
появляется женщина, предвосхищающая героиню. Он показывает ей свою работу,
для него ценно ее одобрение. Потом он как бы раздваивается, разделяется на
две фигуры. Человек-созидатель продолжает работать сидя,  женщина  смотрит
на него, а вторая фигура стоит над ним, глядя на него и  на  женщину.  Над
этим новым человеком на фоне  пещерной  темноты  появляется  и  постепенно
исчезает титр: "Человек-разрушитель".
   Разрушитель ревнив и груб. Он домогается женщины, и  ему  не  нравится,
что ее интересует работа Созидателя. Он нагибается, хватает копье, которое
сделал Созидатель, и угрожающе поднимает его над  Созидателем.  Созидатель
вскакивает, чтобы отнять копье. Борьба. Видны два  сплетенных  мускулистых
тела и суровые лица. Разрушитель не выпускает  копья.  Созидатель  сжимает
его запястье. Женщина смотрит, движения  ее  нерешительны.  Она  поднимает
руки,  словно  решившись  вмешаться,  музыка  становится   громче,   потом
затихает, борющиеся фигуры видны смутно, и снова блики света,  появившиеся
неизвестно откуда, скользят по  экрану.  Они  тускнеют,  экран  становится
черным, и музыка тоже замирает.  Заявка  на  тему  сделана,  теперь  можно
начинать рассказ.





   На экране появляется медленно вращающийся земной  шар,  звучит  музыка,
уже совершенно иная - воинственная, в темпе марша, с барабанной  дробью  и
завываниями труб. Сначала  она  звучит  громко,  потом  замирает  и  тихо,
ненавязчиво сопровождает действие. Земной шар растет,  и  перед  зрителями
проплывают знакомые очертания западного полушария. Земной шар наплывает на
зрителей, пока Северная Америка  не  заполняет  собой  весь  экран,  потом
появляется рука и указывает  на  Нью-Йорк.  Характерный  вид  Нью-Йорка  с
птичьего полета появляется на экране, а рука (ставшая огромной)  исчезает.
Вид отодвигается на задний план, и теперь на экране окно. Мы в комнате для
секретных совещаний большой  промышленной  компании  в  центре  Нью-Йорка.
Стол, на нем чистая бумага и прочее - все готово для совещания.
   Теперь комната показана так, чтобы окна не было видно или чтобы оно  не
бросалось в глаза (вид Нью-Йорка уже сыграл  свою  роль).  В  комнате  два
человека. Один, А., прикрепляет кнопками к доске географическую  карту.  У
него  вид  обыкновенного  процветающего  бизнесмена,  на  лице   выражение
спокойной  уверенности.  Рядом  стоит  служитель  и  держит  коробочку   с
кнопками.
   Карта - важная деталь, и внимание  зрителей  следует  сосредоточить  на
ней.
   Надо, чтобы на карте не было знакомых географических очертаний. Опытный
картограф должен изготовить ее так, чтобы казалось, будто  это  настоящая,
самая обычная географическая карта. Она не должна быть контурной.  На  ней
видно большое море, сужающееся в длинный и извилистый пролив,  за  которым
лежит еще одно море, похожее на Черное. Через пролив и прилегающую к  нему
территорию идет надпись - КОРОЛЕВСТВО  КЛАВЕРИЯ.  Рядом  гористая  страна,
совершенно отрезанная от моря, - РЕСПУБЛИКА АГРАВИЯ. К западу  и  частично
огибая ее с востока лежит СЭВИЯ. Это тоже горная страна,  она  преграждает
Агравии выход к внутреннему морю.  Выше  северной  границы  Агравии  видны
несколько последних букв названия страны, отрезанного верхним краем карты.
Зрители читают - ССИЯ. На юго-западном краю карты виднеется море  и  часть
его названия - СКОЕ МОРЕ. Остров...
   Вот  здесь  мы  используем  цвет.  Служитель  протягивает   пузырек   с
чернилами. У А. в руках линейка и гусиное перо. Он макает перо в  чернила,
ставит точки на карте и чертит линии. Они ярко-красные. Потом он пишет  на
полях карты: "Красным помечены основные  залежи  калькомита".  Все  они  в
Агравии, кроме одной, которая распространяется на территорию Сэвии.
   В это  время  входит  второй  бизнесмен,  Б.,  и  рассматривает  работу
первого.
   "Вот, - говорит А., - единственные в мире  залежи  калькомита,  которые
находятся не на британской территории".
   Б. задумчиво:
   "Кто  бы  мог  предсказать  десять  лет  тому  назад,  что   вся   наша
металлургическая промышленность будет зависеть от этого  редкого  минерала
калькомита?"
   К ним присоединяется третий промышленный магнат.
   "На большую часть территории, - говорит А.,  -  претендует  Сэвия.  Эти
земли были отданы Агравии по Версальскому договору".
   Подходят  другие  участники  совещания.  Они  идут  к  столу,  а  потом
присоединяются к разговору у  карты.  А.,  по-видимому,  осведомлен  лучше
всех. Он объясняет:
   "Агравийцы - нация крестьян.  Они  не  хотят,  чтобы  залежи  минералов
разрабатывались".
   Несколько секунд  он  виден  крупным  планом,  потом  следует  реплика:
"Естественно, что англичане поддерживают эти настроения".
   Эти слова произносит только что подошедший В. Его играет тот же  актер,
который играл Человека-разрушителя в прологе.
   Его слова, видно, меняют дух разговора. Остальные поворачиваются спиной
к карте и идут к столу, где они окружают В., который стоит, поставив  одну
ногу на стул. Следующие фразы появляются одна за  другой  на  экране  так,
чтобы получилось впечатление, что их произносят медленно, с  расстановкой.
Потом они мгновение остаются на экране все вместе.
   "Сэвия слишком слаба, чтобы напасть на Агравию".
   "Но если бы Клаверия оказала ей помощь - дело другое".
   "В Клаверии у нас есть друзья".
   Сидящий человек с бесстрастным лицом замечает:
   "Сегодня день рождения короля Клаверии, и сегодня же, как мы уже  здесь
говорили, принцесса Сэвии будет помолвлена с наследным принцем Клаверии".
   "Ну и что?"
   В. замечает: "У Агравии нет ни пушек, ни самолетов, о которых стоило бы
говорить. Армия Клаверии невелика,  но  боеспособна.  Это  будет  даже  не
война..."
   Но видно, что участники совещания все еще  сомневаются.  Чувствуя,  что
они колеблются, А. возвращается к карте и, показывая, говорит:
   "Свободный доступ к этому калькомиту означает для Америки  освобождение
от  тех  пут,  с  помощью  которых  англичане  волею  судьбы  душат   нашу
металлургию".
   Несколько человек смотрят на А., пока он говорят это. Американский флаг
с  широкими  полосами  развевается  на  экране.  Но  участники   совещания
сомневаются в том, что замысел можно легко осуществить. Потом на мгновение
появляется английский флаг, развевающийся на ветру. В. говорит: "Англичане
слишком любят блокады и всякий нажим".
   Новые кадры - английский флот плывет вдоль блокируемого  берега,  потом
он постепенно исчезает, и на его  месте  появляется  большой  американский
линкор. С развевающимися флагами он идет полным ходом на зрителей  и  тоже
исчезает. Мы снова видим участников совещания. На их  лицах  беспокойство,
смятение, они не знают, как быть. Г., низкорослый человек с  умным  лицом,
говорит:
   "Зачем спорить двум великим державам? Почему бы нам не  сотрудничать  с
англичанами?"
   Затем вопрос и ответ загораются на экране одновременно:
   "Всегда?"
   "Да, всегда".
   В. протестует:
   "А потом вы потребуете, чтобы мы навек  воссоединились  с  англичанами!
Что толку иметь разные правительства и разные флаги, если мы всегда  будем
сотрудничать с ними? К чему нам флаг, если он ничего не значит?"
   Низкорослый Г. в запальчивости машет рукой:  "Вот  именно,  к  чему  он
нам?"
   Все взволнованы, начинается оживленный спор.
   И вот тут мы прибегаем к  многозначительности,  вообще  присущей  этому
фильму. Все участники совещания понимают, что нечего и  думать  о  слиянии
американских интересов с интересами любой другой страны, и в особенности с
интересами  Британской  империи.  Мысль  установить  мир  на  земле  путем
объединения им претит, потому что Соединенные Штаты им  очень  дороги.  Их
охватывает вихрь мыслей и  чувств;  вьется  полосатый  американский  флаг,
несомненно, самый красивый флаг в мире;  музыкальное  сопровождение,  едва
слышное в начале этой сцены, когда А. отмечал залежи калькомита на  карте,
теперь звучит громко. Вдохновенная патриотическая музыка вызывает в памяти
героическое прошлое.  Перед  зрителями  возникают  образы  по  возможности
широко известные по иллюстрациям к американской истории: мост в  Конкорде,
Лексингтонская битва, Вэлли Фордж [места известных сражений во время войны
за независимость (1775-1778  гг.)]  и  т.д.  Английские  солдаты  идут  на
Вашингтон, столица горит. Сражаются "Шэннон" и  "Чезейпик"  [в  1813  году
после упорного боя английский фрегат "Шэннон"  был  захвачен  американским
фрегатом "Чезейпик"]. Верхом на  коне,  заполняя  собой  экран,  проезжает
Джордж Вашингтон, наплывает  звездное  знамя,  и  все  исчезает.  Но  пока
возникают, наплывают и исчезают эти видения, разговор продолжается.
   Встает низкорослый Г., все еще отстаивающий свою точку зрения.
   В. перебивает его. Титры появляются прямо на изображении:
   "Не по душе нам эти англичане".
   "Они высокомерны".
   "Целое столетие мы сидели смирно, боясь их флота".
   А. ожесточенно бросает; "Да, пришло наше время сказать свое слово".
   Вновь величественно проплывает американский линкор, он  надвигается  на
зрителей,  его  пушки  стреляют.  Морские  волны  сливаются  со  складками
развевающегося американского флага.
   Человек, который до сих пор молчал, вступает в разговор:
   "Джентльмены, как же  нам  быть?  Мы  говорили  о  калькомите.  Чем  мы
увлеклись?"
   Флаг все еще полощется на экране.
   Разговор прекращается с приходом высокого человека, Д. По-видимому, это
очень важная персона. Флаг исчезает, и внимание сосредоточивается на  этом
человеке. Экран темнеет,  переходы  от  света  к  тени  становятся  резче.
Человек подходит со зловещим видом, в руке у  него  телеграмма.  Спорщики,
сидевшие до сих пор в  непринужденных  позах,  встают.  Потом  строчка  за
строчкой на экране очень медленно появляются титры:
   "Джентльмены, все пропало.
   Помолвка и союз Клаверии и Сэвии полетели ко всем чертям.
   В кафедральном соборе Клавополиса взорвалась бомба.
   Наследный принц умирает, король умер.
   Нас... - секундная пауза, - ...перехитрили".
   Кто-то спрашивает: "А принцесса?"
   "Она не приехала туда".
   Г. кричит: "Нет, такого англичане сделать не могли!"  Все  смеются  над
ним. Больше всех издевается В.
   А. говорит: "Что же нам теперь делать?"
   Этим вопросом заканчивается сцена.





   Мельком показаны здание  парламента  и  Уайтхолл,  а  потом  на  экране
появляется одна из  комнат  министерства  иностранных  дел.  Дело  идет  к
вечеру.  Массивная  мебель  XVIII  века  -  резкий  контраст  с   модерном
ньюйоркской  комнаты  для  совещаний.  Над  зеркалом  в  глубине   комнаты
королевский герб и английский национальный флаг. За столом, изучая  карту,
сидит высокий красивый мужчина - министр  иностранных  дел.  Это  типичный
"английский  джентльмен",  обладающий  сходством  с  Греем,   Керзоном   и
Чемберленом, но больше он похож на Грея. Невысокий, с очень  умным  лицом,
секретарь стоит рядом и показывает, где находятся государства,  о  которых
идет  речь.  Министр  иностранных  дел  постукивает  по  карте  очками   и
покачивает головой. Изредка он роняет реплики:
   "Мне никогда не нравилась эта помолвка".
   "Мы должны поддержать Агравию. Мы дали гарантии".
   "Безобразие".
   Он все время покачивает головой. Титры появляются на экране так же, как
во время предыдущей сцены.
   "Не нравятся мне эти американцы.
   После войны они стали высокомерны.
   Угрожают построить флот сильнее нашего!
   Для нас это жизненно важно. Для них же - просто роскошь".
   Секретарь  чуть  заметно  улыбается,  слушая  эти  жалкие   слова.   Он
прикрывает рот рукой. Видно, реплики кажутся ему не очень умными. Потом он
решает вставить свое слово.
   "С тех пор как началось это дело с калькомитом, сэр, мы  слишком  много
ГОВОРИМ о своем превосходстве".
   Министру не  нравится  такая  формулировка.  Он  жестом  выражает  свое
несогласие с ней. Появляется титр:
   "Так надо для дела".
   Секретарь пожимает плечами, как бы говоря,  что  он  слишком  маленький
человек, чтобы спорить.
   Министр поднимает голову. Кто-то входит в комнату.  Министр  встает.  С
листком бумаги в руке появляется премьер-министр.  В  его  внешности  есть
что-то от четырех последних английских премьер-министров,  это  обобщенный
английский премьер-министр. Пожалуй, в  нем  несколько  преобладают  черты
Ллойд Джорджа. Премьер-министр  протягивает  бумагу.  Оба  стоят,  министр
иностранных дел читает:
   "Бомбой убито около тридцати человек".
   Они многозначительно смотрят друг на друга. Взгляд в сторону секретаря.
Министр иностранных дел дает ему бумагу. Тот читает и говорит:
   "Это совершенно меняет положение с калькомитом, сэр".
   Премьер-министр садится. У него важный вопрос. Министр иностранных  дел
знаком отпускает секретаря и тоже садится. Оба деятеля сидят рядом, и  вид
у них конфиденциальный. Они смотрят вслед секретарю.
   Премьер-министр спрашивает:
   "Эту помолвку устроили американцы?"
   Министр иностранных дел отвечает:
   "Несомненно". Он дает еще какие-то объяснения,  которые  не  титруются.
Премьер-министра занимает Другая мысль.
   "Это  чувство  соперничества  между  нами  и   Америкой,   по-видимому,
неискоренимо", - жалуется он.
   Оба кивают. Потом лицо министра иностранных дел проясняется.
   "А что касается калькомита, то мы в выигрыше".
   Премьер-министр откидывается на спинку стула.  Ему  не  по  себе.  Взяв
телеграмму, он смотрит на нее и кладет на стол. Он с чем-то  несогласен  и
подыскивает слова, чтобы задать вопрос.
   "Наши руки чисты в этом деле?" - спрашивает он.
   Министр иностранных дел показывает обе руки, безукоризненно чистые. Оба
по-прежнему настороженно наблюдают друг за другом. Министр иностранных дел
сбрасывает маску. Повертев в руках пресс-папье, он задумчиво говорит:
   "Ни одна  страна,  которая  ведет  политическую  борьбу  против  другой
страны, не может иметь абсолютно чистые руки".
   Премьер-министр  печально  кивает  головой.  Министр  иностранных   дел
смотрит на него и замечает:
   "Все страны пользуются услугами шпионов".
   Премьер-министр знает это, но он не любит, когда ему об этом говорят.
   "Каждая страна, - продолжает министр, - имеет агентов. А  агенты  могут
нанимать других агентов".
   Премьер-министра интересуют подробности. Он чувствует себя неловко.  Он
утрированно разыгрывает из себя  человека,  ничего  не  знающего  о  таких
делах. Над головами разговаривающих появляется титр:
   "Агенты могут превысить инструкции".
   Министр иностранных дел говорит:
   "Когда я был молодым, мы  в  Темплдейле  часто  играли  в  "испорченный
телефон". Вы знаете эту игру?"
   Он объясняет. На экране у камина сидят в ряд молодые  люди  в  вечерних
костюмах. Первый что-то говорит на ухо второму, второй - третьему,  и  так
далее. Их слова появляются на экране над каждой парой и так остаются.

   Канада в Америке.
   Канал вы промеряйте.
   Каналье поверьте.
   Каналью повесьте.

   По титрам видно, как эти слова переходят от одного шепчущего к другому.
   И вот...
   Появляется другой ряд людей, впереди  благородный  министр  иностранных
дел, за  ним  цепь  агентов,  чиновников,  сотрудников  секретной  службы,
агентов-иностранцев, агравийских крестьян.
   Слова "Смелая политика" появляются и исчезают. Люди что-то шепчут  друг
другу на ухо. Последний в цепи колеблется, потом  достает  нож,  встает  и
кричит:
   "Убить!"
   У министра иностранных дел  изысканные  манеры,  он  рассказывает  это,
чтобы пояснить свою позицию. Премьер-министр смущен.  Министр  иностранных
дел невозмутим. Премьер-министр осуждающе качает головой.
   Премьер-министр:
   "Но что же получается? Что нам даст все  это?  Кто  унаследует  трон  в
Клаверии?"
   Министр иностранных дел:
   "Есть некий принц Михель".
   Премьер-министр:
   "Который может жениться на принцессе  Сэвии  и  выполнить  американский
план не хуже наследного принца".
   Министр иностранных дел (задумчиво):
   "Да. Но у покойного короля был еще один брат, который бежал  в  Америку
из-за какой-то женщины. Его сын жив. Он имеет больше прав на престол,  чем
этот Михель".
   Премьер-министр смотрит на своего коллегу, словно старается догадаться,
давно ли тот знает об этом. Потом  он  начинает  обдумывать  сказанное.  В
голову ему приходит одна возможность. Он говорит:
   "Если только его отец не потерял право престолонаследования".
   Министр иностранных дел заверяет его, что это не  так.  Премьер-министр
хочет  получить  подробные  разъяснения.  Министру  иностранных  дел  явно
известны подробности.  Он  начинает  говорить  о  том,  что  его  особенно
интересует.
   "Он ярый пацифист. Дружит с дочерью известного  пацифиста  Хартинга.  Я
навел кое-какие справки".
   Премьер-министр постукивает пальцами по столу. В это время через  экран
проходит колонна линкоров, сначала это просто тени, потом они видны четче.
   "Зачем нам с американцами вести  эту  бесконечную  дурацкую  игру  друг
против друга?"
   И говорит, как бы отвечая на свои мысли:
   "Наши соотечественники не поддерживают нас в этом".
   "Их народ не хочет этого".
   Министр иностранных дел размышляет над этими крамольными  словами.  Они
противоречат его убеждениям. Королевский герб  и  английский  национальный
флаг за его спиной наплывают и видны более  отчетливо.  Премьер-министр  и
министр иностранных дел становятся прозрачными тенями, сквозь  которые  мы
видим все то,  что  символизирует  смысл  английской  политики.  По  обеим
сторонам трубачи-гвардейцы трубят  в  трубы.  Потом  за  длинной  шеренгой
солдат в хаки появляются города с  минаретами,  восточные  гавани,  слоны,
Гималаи, австралийцы, кенгуру, верховой, сгоняющий стадо страусов -  яркие
образцы величия британской власти. Призраки исчезают. На  экране  трепещет
английский национальный флаг, потом тоже исчезает. Громко  и  торжественно
звучит гимн "Правь, Британия". Министр иностранных дел вновь появляется на
экране. Он протестующе говорит премьер-министру:
   "Почему существует Британская империя? Почему существует такое понятие,
как держава? Зачем нам Министерство иностранных дел? Зачем все  это,  если
не надо вести никакой игры, если "Правь, Британия" ничего не значит?"
   Премьер-министр кивает, как бы говоря:  "Да,  да,  конечно".  Потом  он
отворачивается.  Он   в   затруднительном   положении   и   полон   дурных
предчувствий. Над головой его появляется титр, который отражает постоянное
опасение партийных лидеров: "Соотечественники нас в этом не поддерживают".
Он плотно сжимает губы и кивает головой.
   На экране его озабоченное лицо, звучат заключительные аккорды музыки.





   Музыка меняется в третий раз. Вновь исполняется марш с барабанным  боем
и звоном, как в прологе, но теперь он звучит мощнее, отчетливей. В  то  же
время на экране появляются вращающиеся колеса, работающие станки.  Зритель
видит большой  автомобильный  завод.  Это  зрелище  должно  быть  ярким  и
впечатляющим. Ритм музыки должен сливаться  с  ритмом  работы  современных
механизмов.
   Мы видим нашего героя Пауля Зелинку. Он в  комбинезоне,  работает.  Его
играет тот же актер, что и  Человека-созидателя  в  прологе.  Он  поглощен
своим  делом.  Работа  идет  по  конвейеру.  Он  берет  деталь  у  соседа,
проделывает над ней очередную операцию и передает  дальше.  Он,  очевидно,
старший и руководит  работой.  Здесь  он  может  повторить  жесты  и  позы
Человека-созидателя из вводной сцены. Камера немного  отодвигается  назад,
чтобы показать всех рабочих. Это должны  быть  самые  разнообразные  типы,
какие только возможны среди американских рабочих, - итальянец, финн, негр,
рослый  восточноевропейский  еврей  и  так  далее.  Они  работают  дружно,
ритмично и быстро.
   Камера отодвигается до тех пор, пока рабочие не  становятся  маленькими
фигурками в громадной панораме промышленного предприятия.
   На переднем плане четыре или пять  человек.  Это  посетители,  которым,
показывают завод, с ними директор и его помощник. Директор говорит:
   "Человек, работающий вон там, -  принц  Зелинка.  Между  ним  и  троном
Клаверии стоят всего три наследника. Журналисты только  что  пронюхали  об
этом. Мы не знали этого, когда он к нам поступал".
   Показывается крупным планом лицо директора. Он чувствует, что его слова
попахивают снобизмом, и добавляет, чтобы сгладить впечатление:
   "В наших платежных ведомостях он числится просто Паулем Зелинкой".
   "Здесь он не принц, а просто человек".
   Потом мы видим лица посетителей. Они заинтересованы.
   "Его отец стал рабочим и хорошо  зарабатывал.  У  него  есть  небольшой
капитал, и он хочет изучить дело на практике".
   Раздается гудок, и мы видим, как люди кончают работу. Зелинка  покидает
рабочее место, и к нему подходит Аткинс, его  знакомый.  Это  низкорослый,
худощавый  человек.  На  лице   его   написано   любопытство.   Они   идут
переодеваться.
   Обстановка меняется, и мы видим Зелинку  и  Аткинса,  идущих  с  работы
домой по улицам многолюдного американского города.
   Аткинс говорит:
   "Я слышал, будто ты принц, или великий князь, или что-то в  этом  роде.
Это правда?"
   Зелинка пожимает плечами. Ему не хочется отвечать. Но вот он передумал.
   "Тут нет ничего особенного. Мой отец был великим князем.  У  него  было
семь старших братьев - почти  всех  их  убрала  война.  Ему  надоело  быть
великим князем. У него вышли неприятности из-за  женитьбы.  Невеста  была,
как и полагается, из благородных, но его хотели женить на другой".
   На  лице  Зелинки  появилось   задумчивое   выражение.   В   интермедии
рассказывается о жизни его отца так, как это обычно принято делать в кино.
   (Роль отца Зелинки должен играть тот же актер, что играет и Зелинку. Он
должен загримироваться под более светлого блондина и наклеить более густые
усы,  сначала  длинные,  потом  подстриженные.  Он  должен   сделать   все
возможное, чтобы казаться выше, можно также надеть корсет, чтобы сохранять
"заученную" осанку).
   На экране - терраса, выходящая в дворцовый парк в Клавополисе,  столице
Клаверии. Позже мы опять вернемся к этому месту действия. Цветы. Мы  видим
отца Зелинки еще молодым человеком. С ним  стройная  маленькая  жена.  Оба
одеты  по  моде  1904  года.  Они  взволнованно  разговаривают.   Подходит
придворный и передает повеление явиться к королю. Отец Зелинки  повинуется
с явной неохотой. Он поворачивается к жене и обнимает ее.
   Потом мы видим величественный зал в Клавополисском дворце и  почтенного
монарха в военном мундире. Он сидит. Тут же группой стоят придворные.  Они
молча ждут. Входит отец Зелинки. Король принимает его  холодно  и,  видно,
строго отчитывает. Отец  Зелинки  угрюмо  слушает  короля  и  отрицательно
качает головой. Тогда король бранит его. Нарушая этикет, он отвечает.  Они
яростно спорят. Старый монарх приказывает арестовать сына. Его  берут  под
стражу.
   Потом в нескольких коротких сценах показывается его побег из  тюрьмы  и
отъезд в Америку.
   Так же коротко зрителям показывают,  например,  как  катер  отходит  от
лайнера  и  направляется  к  Эллис-Айланду,  или  как  беглецы   идут   по
Эллис-Айланду, или как проверяют их паспорта. Потом путь от  Эллис-Айланда
до Нью-Йорка. Мать героя умирает в номере  дешевой  гостиницы  (моды  1905
года), отец работает на каком-нибудь промышленном  предприятии  по  выбору
продюсера.
   Потом отец и маленький Пауль (ему пять лет) бредут  по  длинной  дороге
(1910 год).
   Потом отец в  рабочем  комбинезоне  ремонтирует  в  собственном  гараже
автомобиль модели 1912 года (отец одет по моде 1912 года). Позже дела отца
идут в гору. Он уже сидит в конторе и надзирает за какими-нибудь работами.
Судя по его манерам, он лицо важное. Он отдает  распоряжения  подчиненным.
Входит Пауль, мальчик девяти лет (1914 год).
   Картина эта бледнеет,  и  снова  видны  Зелинка  и  Аткинс,  идущие  по
вечерней улице. Зелинка смотрит прямо перед собой и  рассказывает.  Аткинс
слушает его настороженно, он похож на крысу.
   Зелинка говорит:
   "Только после смерти отца я узнал его судьбу и свое настоящее имя".
   Он замолкает,  и  на  экране  проходят  его  воспоминания.  Теперь  ему
шестнадцать  лет.  Его  отец  лежит  на  смертном  одре,  рядом  он   сам,
склонившийся над бумагами. Потом он молча смотрит на застывшее лицо  отца.
Оглядывается с виноватым видом, будто стыдится своих чувств, и целует отца
в лоб.
   Эта сцена резко обрывается, и на экране вспыхивают белые буквы:
   "И вот я...". - Дальше, как обычно,  черные  буквы  на  белом  фоне:  -
"начал с самых низов, как и полагается хорошему гражданину".
   Вновь появляются фигуры разговаривающих. Перекресток, впереди городской
парк. Аткинс и Пауль останавливаются, им пора расставаться.
   Аткинс говорит:
   "Ты рассказал мне замечательную историю. Ты не против,  если  я  напишу
статью для "Диспатч?"
   Зелинка протестует:
   "Но ты же не журналист!"
   "Я  хочу  стать  журналистом  точно  так  же,  как  ты   хочешь   стать
промышленником. Я  начинаю  с  самых  низов,  как  и  полагается  хорошему
гражданину".
   После  небольшого  спора,  в  котором  Аткинс  добивается  своего,  они
расстаются. Зелинка с досадой машет рукой и смотрит Аткинсу  вслед.  Потом
он медленно идет в другую сторону. Рядом, как  огромная  тень,  появляется
его отец, потом он уменьшается почти до нормального роста.  Положив  Паулю
руку на плечо, он говорит ему:
   "Забудь, что ты принц. Пусть все забудут об этом.
   Забудь Старый Свет. Начинай... простым человеком... в Новом".
   Зелинка все больше и больше жалеет о своей  откровенности  с  Аткинсом.
Фигура отца исчезает, а сын так поглощен своими мыслями, что  не  замечает
хорошенькой девушки, которая в небольшом автомобиле медленно едет рядом  с
ним и старается привлечь его внимание.
   Она особенно резко нажимает клаксон, Зелинка поднимает голову и, увидев
ее, здоровается.
   Она подъезжает вплотную к тротуару, и он разговаривает с ней,  поставив
ногу на подножку. Они, по-видимому, друзья, но, судя по всему, между  ними
нет близких отношений.
   "Не опаздывайте на лекцию моего отца".
   Он смотрит на часы. Обещает быть  на  лекции.  Они  разговаривают.  Она
замечает его задумчивость и спрашивает, что  случилось.  Он  говорит,  что
ничего не случилось, абсолютно ничего, но она продолжает расспрашивать.
   "Я, как дурак,  рассказал  о  своем  отце  человеку,  который  оказался
журналистом. Он побежал записывать мои слова и, если я не догоню и не убью
его, напишет статью. Наверно, он назовет меня принцем Зелинкой или великим
князем  Зелинкой...  и  что  тогда  делать  в  Стилвилле  Паулю   Зелинке,
гражданину мира?"
   Она пытается успокоить его, но он полон дурных предчувствий.
   "Разговаривая с этим журналистом, я будто вновь увидел своего отца.  Он
снова и  снова  повторял  мне:  "Ты  принадлежишь  к  Новому  Свету,  миру
человеческого единства, по праву рождения. Старый Свет - это разобщенность
и война, это - незаслуженно высокое положение, это - рабство без  надежды,
это мир косности и упадка".
   Она смотрит ему прямо в лицо. Над ними титр:
   "Я ненавижу титулы, которые мне хотят навязать".
   Снова появляется парк Клавополисского дворца, но он показан  искаженно.
Это изображение накладывается на фигуры разговаривающих  Пауля  Зелинки  и
Маргарет. Придворные еще здесь, но фигуры их  гротескно  искажены.  Старый
король в ярости. Он показывает на Пауля, словно повелевает ему  вернуться.
Похожий на злого гнома, появляется Аткинс с блокнотом в  руке.  Придворные
хватают Пауля и пытаются напялить на  него  мундир.  Над  ними  появляются
титры:
   ПРИНЦ, ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ, ПОЛОЖЕНИЕ ОБЯЗЫВАЕТ, ВЫСОКОЕ ЗВАНИЕ...
   Тут же бурлит  большая  толпа  франтоватых  американцев,  подстрекаемая
Аткинсом. Пауль отбивается от нелепых людей. Они  с  Маргарет  оказываются
действующими лицами этой воображаемой сцены. Он хватает Маргарет за  руку,
и они пробиваются,  скользят  через  все  это  нагромождение  традиционной
парадности на  чистое  место.  Появляется  крытый  старинный  фургон,  они
карабкаются на него и, уезжают. Удаляясь, он едет по широкой равнине.  Его
преследует грозная  туча,  принимающая  облик  вооруженного  человека.  На
светлом, чистом горизонте вырастают здания и  башни  великолепного  города
мечты, к которому теперь уже едва видный фургон  держит  путь.  Но  черная
туча затягивает все небо и заслоняет перспективу.  На  экране,  на  черном
фоне появляется титр:
   "Я боюсь Старого Света".
   Потом мы вновь видим Маргарет и Пауля, которые серьезно разговаривают у
машины.
   Ей приходит в голову мысль. Она  касается  Пауля  рукой,  словно  хочет
привлечь его внимание.
   "А вы уверены, что именно  Америка  -  Новый  Свет?  Неужели  ваш  отец
действительно так думал? Мой отец говорит, что Новый Свет повсюду,  как  и
Старый. Новый Свет пробуждается не только здесь, но и в Индии, и в Ангоре,
и в Берлине, и в Москве. Вот что говорит мой отец".
   Да, над этим стоит подумать. Пауль смеется.
   "Ну, Аткинс натравит теперь на  меня  весь  Старый  Свет,  если  только
кто-нибудь напечатает его статью".
   "А может быть, ее не напечатают!"
   Она улыбается. Некоторое время оба молчат. Их  сковывает  робость.  Она
смотрит на часы и заводит мотор.
   "Не опаздывайте на лекцию".
   Снова небольшое смущение, столь характерное  для  зарождающейся  любви.
Потом он делает шаг назад и смотрит вслед автомобилю.





   На экране аудитория в Стилвилле, в которой доктор Хартинг  читает  свою
лекцию о причинах войны.
   Этот пожилой, видный американец высок и худ. Он чем-то похож на ректора
Гарвардского университета Элиота. Заглядывая в свой конспект, он  надевает
очки, а когда говорит, держит их в руке,  то  и  дело  постукивая  ими  по
бумагам. Он стоит  на  кафедре.  Позади  висят  диаграммы,  сначала  плохо
видные. За столом сидит председатель собрания. Сцена  снята  снизу  вверх,
чтобы доктор Хартинг как бы возвышался над  собравшимися,  словно  высокий
нос корабля.
   Сначала мы видим Зелинку и Маргарет, сидящих в первом ряду, а  потом  и
прочих   слушателей.   Здесь   же   присутствует   враждебно   настроенный
Человек-разрушитель и несколько ничем не примечательных и шумных людей.
   Лектор говорит:
   "Не думайте, что мир на земле можно сохранить с  помощью  одних  только
резолюций. Угроза войны будет существовать до  тех  пор,  пока  существуют
национальные флаги, национальное соперничество, национальная вражда".
   Человек-разрушитель кричит с места:
   "Предатель!"
   А пожилой джентльмен рядом с ним говорит:
   "Моя страна всегда права!" - И взволнованно оглядывается,  ожидая,  что
его поддержат.
   Поднимается человек средних лет и, указывая на лектора, говорит:
   "Вы делаете слишком поспешные и далеко идущие выводы".
   На экране снова лектор.
   Сначала мы видим только, как он жестикулирует. Потом он говорит:
   "Вот вам яркий пример. Конфликт из-за калькомита".
   Он берет указку. Отчетливо видна  та  необычная  географическая  карта,
которую зритель уже видел. Указка лектора движется по ней.
   "Здесь,  в  Агравии,  сосредоточены  самые  крупные   в   мире   залежи
калькомита".
   Он начинает не торопясь излагать свои доводы.
   "С появлением новых технологических процессов калькомит  стал  жизненно
необходим для  всех  металлургических  предприятий  мира...  но  только  у
англичан есть собственные разработки в Южной Африке и Малайе".
   Аудитория усваивает это не сразу. На лицах выражение неудовлетворенного
интереса. Лектор делает паузу и продолжает:
   "Имеет ли право обладательница калькомита Агравия, вошедшая в сговор  с
Англией, играть роль собаки на сене?"
   У слушателей нет единого мнения.
   Человек-разрушитель вскакивает:
   "Если для нас этот калькомит жизненно важен, то мы  имеем  право  взять
его".
   Другие его поддерживают.
   Коротышка в очках, обращаясь к залу, запальчиво говорит:
   "Мы не можем допустить, чтобы нашу национальную промышленность задушили
из-за геологической случайности".
   Разгорается спор. Здесь  к  музыкальному  сопровождению  присоединяются
голоса, записанные на граммофонных пластинках. В музыку  не  очень  громко
вплетаются фразы:
   "Права наций", "Простая справедливость",  "Здравый  смысл",  "Священный
эгоизм великого народа" и тому подобное.
   Лектор ждет, когда станет сравнительно тихо.
   "Как разрешить подобную проблему в сегодняшнем мире?"
   Снова встает Человек-разрушитель и, взмахнув рукой, кричит:
   "Пусть англичане откажутся от этого калькомита!"
   Аплодисменты, сквозь музыку слышны крики одобрения.  Наивный  коротышка
расстроен. Видно, как он пытается привлечь внимание лектора.
   "Но ведь Пакт Келлога поставил войну вне закона".
   Лектор не расслышал, машет ему, чтобы  он  повторил,  а  потом,  поняв,
отвечает, подняв тонкий палец:
   "Но  Пакт  Келлога  нисколько  не  поможет   нам   разрешить   проблему
калькомита! И любую другую проблему".
   Сосед расстроенного простака хлопает его по плечу и говорит:
   "Пакт Келлога не остановил постройку ни одной подводной лодки. Если  бы
это было выгодно, мир разоружился бы".
   Человек-разрушитель выкрикивает:
   "Пусть европейцы не становятся на нашем пути, или им будет худо".
   Он явно пользуется горячей поддержкой возбужденных людей, сидящих рядом
с ним. Он находит слова для выражения их чувств.  "Вот  это  правильно"  -
написано на их лицах. Своими криками они заставляют замолчать простака.
   Длинный палец лектора направлен на Человека-разрушителя.
   "А как же быть с национальными правами Агравии?"
   Человек-разрушитель отвечает:
   "Прежде позаботимся о своих национальных правах!"
   Многие явно на его стороне. На экране  развевается  американский  флаг.
Потом появляются контуры военных кораблей. Все это бледнеет  и  становится
почти невидимым, а лектор переходит к своему основному тезису.
   "Кроме войны, есть и другое решение вопроса".
   Этот титр остается на экране, а потом появляется объяснение:
   "Международный контроль над распределением калькомита".
   И потом...
   "И всех полезных ископаемых".
   Слушатели смотрят друг на друга, словно спрашивают: "Возможно ли  это?"
А  потом  Человек-разрушитель,  стараясь  привлечь  колеблющихся  на  свою
сторону, кричит:
   "Это неосуществимо!"
   Он вытягивает вперед руки, пальцы его изогнуты, как когти.  Его  фигура
растет и заполняет собой весь экран.  Черный,  зловещий,  он  оглушительно
кричит:
   "Это значит пожертвовать своей независимостью!"
   Видны  лица  Маргарет  и   Пауля,   которые   внимательно   следят   за
происходящим, а потом и лица других людей,  размахивающих  руками.  Нужно,
чтобы  зал  казался  очень  большим  и   как   бы   символизировал   собой
встревоженное человечество.
   На экране группы  представителей  различных  наций  -  немцы,  склонные
согласиться с  лектором,  итальянцы  с  флажками,  англичане  и  ирландцы,
множество  национальных  типов.  На  фоне  спорящей  аудитории  появляются
следующие титры, дублируемые граммофонной записью:
   "Разве. Англия согласится на такое?"
   "А что скажет Агравия?"
   "Каждая страна имеет право безраздельно распоряжаться своими недрами".
   "Мы попадем в затруднительное положение".
   "Джордж  Вашингтон  говорил,  что  мы  не  должны  идти  ни  на   какие
компромиссы с ними!"
   "Но нам нужен калькомит!"
   "Нам нужен калькомит!"
   "Без калькомита мы придем в упадок!"
   "У нас будет три миллиона безработных".
   "Война".
   Лектор возвышается над сумятицей, прямой  и  непоколебимый.  И  вот  он
снова начинает говорить:
   "Поскольку у нас нет международного контроля,  поскольку  вы  говорите,
что установить его невозможно, позвольте мне привести вам наглядный пример
того,  как  проблема  калькомита  служит  причиной  интриг  и  напряженных
отношений между Клаверией и Агравией".
   Он снова оборачивается к карте и указывает на нее длинной рукой.
   "Пока мы подписываем мирные договоры,  которые  практически  ничего  не
значат, договоры,  которые  ни  одна  страна  не  осмеливается  подкрепить
реальным разоружением, Агравия с ее калькомитом представляет собой  бомбу,
угрожающую миру на земле".
   На экране лицо Пауля. Он серьезен и внимателен.





   Фасад Мэсоник-Холла в Стилвилле перед концом лекции. Афиши, объявляющие
о том, что доктор Хартинг прочтет лекцию о причинах  войны.  Смутно  видны
афиши каких-то концертов. Выходит служитель и разговаривает с полицейским.
   Проходят мальчишки-газетчики с объявлениями и остатками  нераспроданных
газет. Все занимаются обычным делом.  Но  вдруг  подъезжает  на  мотоцикле
человек со свежими выпусками газеты "Стилвилл  диспатч",  и  это  вызывает
суматоху. Сначала зрители не видят заголовков, но в  газете,  по-видимому,
есть  экстренное  сообщение.  Мальчишки  толкаются,   стремясь   захватить
побольше газет. Возбужденные, они рассыпаются в разные  стороны.  Один  из
них остается, и полицейский со служителем читают новости.
   Видна газета.
   Зрители читают:
   "Ужасное преступление. Взрыв  бомбы  в  Клавополисском  соборе.  Король
Клаверии убит, наследный принц при смерти".
   Служителя  зовут,  он  уходит,  появляются  другие   служители.   Двери
распахиваются. Расходятся люди, слушавшие лекцию. Многие спорят  на  ходу.
На экране большая  толпа,  растекающаяся  по  улице,  потом  боковой  вход
Мэсоник-Холла. Последними выходят Пауль, Маргарет и  доктор  Хартинг.  Они
все еще говорят о лекции и прениях. Потом Пауль слышит  слово  "Клаверия".
Он покупает газету.
   Все трое крупным планом. Они ошеломлены, так как понимают, что  новость
непосредственно относится к Паулю.
   Потом мы видим газетные столбцы с экстренным  сообщением,  напечатанным
немного вкось.
   "Сегодня вечером, во время торжественной службы по случаю дня  рождения
короля, в переполненном Клавополисском соборе взорвалась бомба. Пострадали
сотни людей. Король и принц Отто убиты на месте, а наследный принц  опасно
ранен. Господин  Бакстер,  американский  дипломатический  представитель  в
Клаверии, получил легкую контузию. Остальные американцы невредимы".
   Пауль передает газету доктору Хартингу  и  стоит,  ошеломленный,  глядя
прямо  перед  собой.  Доктор  Хартинг  кивает,  словно  говоря:  "Этого  и
следовало ожидать". Он  медленно  оборачивается  к  Паулю.  Маргарет  тоже
смотрит на Пауля; она поражена волнующей новостью и уже представляет  себе
ее последствия. Пауль постепенно  преображается.  Он  словно  ожесточился,
выражение лица  и  движения  его  решительны,  как  у  человека,  которому
предстоит нелегкое дело. Он поворачивается  к  Маргарет  и,  показывая  на
газету, которую держит доктор Хартинг, говорит:
   "Видите, как Старый Свет преследует нас!"
   Она говорит неуверенно:
   "Наследный принц может выжить".
   Доктор Хартинг больше думает о новой обстановке, чем о судьбе Пауля.
   "Кто инспирировал этот взрыв?"
   Потом обращается к Паулю:
   "Что вы намерены делать?"
   Пауль машет рукой, как бы говоря: "А что поделаешь!"
   Лицо старика, и над ним титр:
   "Вы станете королем!"
   Пауль решительно качает головой.
   Старик считает, что отречение от престола сопряжено с трудностями.
   "Должен же кто-нибудь занять освободившееся место".
   Пауль все еще не соглашается. Маргарет смотрит  то  на  одного,  то  на
другого.
   Они стоят на лестнице. По улице бежит Аткинс. Он  узнает  Пауля,  но  с
разбегу проскакивает мимо. Потом он бросается к Зелинке,  хватает  его  за
руку и умоляюще шепчет:
   "Это величайшая сенсация моей жизни! Ради бога, до  завтрашнего  вечера
никому не говорите, где вы будете и кто вы такой. Сохраните это для  меня.
Я сделаю карьеру. Получу тысячу долларов. Две тысячи".
   Он неистово жестикулирует. Получает неопределенное согласие  и  уходит.
Зелинка и Маргарет медленно спускаются по лестнице  Мэсоник-Холла,  доктор
Хартинг отстает. На экране двое. Пауль уже принял решение.
   "Я должен исчезнуть из Стилвилла".
   Он шарит в кармане.
   "Я должен успеть на ночной поезд в Балтимор".
   Она спрашивает:
   "Что вы хотите сделать?"
   "Исчезнуть. Но не для вас! Убежать от вцепившейся в меня Европы".
   Старик вмешивается. Он похлопывает Пауля по  плеч  чу  и  говорит,  что
этого делать не следует.
   "Во всяком случае, я должен подумать".
   Старик соглашается, что это правильно.
   На экране - редакция  газеты  "Стилвилл  диспатч",  мы  видим  Аткинса,
который добивается приема у  редактора,  чтобы  рассказать  ему  про  свою
сенсацию. Сделать это не так-то просто.
   Место  действия  меняется.  Ночь.  Длинная  белая   стена,   освещенная
электрическими фонарями. Аткинс ведет  нескольких  фоторепортеров  к  дому
Зелинки. Проходят трое или четверо. Потом  их  бегом  догоняет  еще  один,
запоздавший.
   Аткинс со  своим  отрядом  появляется  перед  дверью  дома,  где  живет
Зелинка, и разговаривает с привратником.
   "Нет, еще не пришел!"
   Аткинс и фоторепортеры совещаются. "Но почему его нет?"  Все  удивлены.
Они ждут. Фоторепортеры решили установить  дежурство.  Приходит  еще  один
репортер. Аткинс в растерянности, на его глазах дело  перехватывает  более
опытный журналист. Пришедший высказывает предположение:
   "Быть может, он испугался  гласности  и  удрал.  Вы  послали  людей  на
вокзал?"
   Аткинс, которому и в голову не приходило, что Зелинка может  испугаться
гласности, совершенно посрамлен.
   На экране улица в Стилвилле на рассвете; длинные тени;  встает  солнце;
по мостовой  идет  бродячий  кот.  Дом  Зелинки.  Возле  него  задремавшие
фоторепортеры. Один из них просыпается, зевает и озирается.





   Крупно: обыкновенный американский телеграфный бланк.
   "Маргарет Хартинг, 326, Уильямз-авеню, Стилвилл.
   Глубочайшем    затруднении.     Острая     необходимость     поговорить
посоветоваться.  Стилвилле  невозможно  из-за  газетчиков.   Вашингтонские
газетчики тоже настороже. Нельзя ли встретиться где-нибудь кроме Стилвилла
и Вашингтона. Простите сумасшедшую  просьбу.  Не  мог  связаться  вами  по
телефону. Пауль, отель Баучера, Балтимор".
   Крупно: ответная телеграмма.
   "Паулю, отель Баучерз, Балтимор.
   Позвоните мне стилвиллский женский клуб завтра после  десяти  пообедаем
каком-нибудь тихом ресторанчике Балтиморе. Маргарет".
   Ресторанчик в Балтиморе. Мы видим посетителей и официантов, а  потом  -
Пауля и Маргарет, сидящих рядом. Они уже пообедали и теперь разговаривают.
Камера направлена на Пауля.
   "Я думал, что убежать от всего этого будет легко. Но не тут-то было".
   Поясняя свою мысль, он смотрит прямо перед собой.  Над  ним  появляется
титр: "Переменить имя. Исчезнуть. Начать все сначала".
   Теперь Пауль смотрит на Маргарет. Следующие две фразы следуют  одна  за
другой, причем первая остается на экране вместе со второй:
   "Это не только трудно".
   "Это было бы позорным бегством".
   Маргарет соглашается. Втайне она думала то же самое. И теперь она может
сказать  ему  кое-что.  "Мой  отец  говорит,  если  вы   чувствуете   себя
обыкновенным  человеком,  откажитесь.  Никто  не   может   заставить   вас
вернуться. Но..."
   Следующие слова появляются не сразу.
   "... если у вас хватит смелости, действуйте".
   Да, у Пауля начинает  созревать  именно  эта  мысль.  Но  по  некоторым
причинам ему трудно высказать ее. Теперь и он решается рассказать Маргарет
о том, что он уже сделал.
   "Я побывал в клаверийском посольстве в Вашингтоне".
   Она рада, что он не просто скрывался, и в то же время  ей  грустно.  Он
продолжает рассказывать, и зрители видят все это на экране.
   Здание клаверийского посольства. Над ним большой  флаг  с  изображением
леопарда, стоящего на задних лапах. У  двери  в  раздумье  останавливается
Пауль. Потом он  берется  за  ручку.  Кабинет  господина  Каймарка,  посла
Клаверии в Вашингтоне. На столе виден большой  портрет  покойного  короля.
Это не старый король - дедушка Пауля, это дядя Пауля. У него  должны  быть
фамильные черты, он очень похож на Пауля.
   Над  камином  что-то  вроде  щита  с  изображением  вставшего  на  дыбы
леопарда.  Этот  леопард  во  всем  фильме  будет  символом  клаверийского
национализма.  В  сущности,  это  символ  всякого  национализма.   (Смотри
примечание в конце этой главы.)
   Секретарь господина Каймарка разбирает  почту  на  столе  своего  шефа.
Господина Каймарка еще нет. За маленьким столиком  сидит  машинистка.  Она
читает газету.
   В кабинет входит господин Каймарк, невысокий,  живой,  с  умным  лицом.
Типичный восточно-европейский дипломат.
   "Сколько еще объявилось Паулей Зелинок?"
   Секретарь протягивает шесть писем. Одно из них, как ему кажется,  может
позабавить шефа. Он показывает Каймарку письмо, и оба они, читая, смеются.
Входит служитель в ливрее и подает карточку. Господин Каймарк удивлен. Это
уже что-то новое.  Он  протягивает  бумагу  секретарю,  желая  узнать  его
мнение.
   Зрители  видят  обычный  бланк  -  просьбу   о   приеме,   отпечатанную
типографским  способом.  Пробелы   заполнены   от   руки.   Сверху   гриф:
"Клаверийское посольство" и национальный герб - все  тот  же  вставший  на
дыбы черный леопард  на  щите,  поддерживаемом  какими-то  геральдическими
тварями.

   "Имя и фамилия: Пауль Зелинка.
   Цель посещения: Посоветоваться с господином
   Каймарком относительно будущего династии".

   Господин  Каймарк  говорит:  "Ну  и  смельчак!  Не   побоялся   явиться
самолично".
   Молча переглянувшись с секретарем, Каймарк оборачивается к служителю  и
говорит: "Просите его".
   Служитель уходит.
   Машинистка задумалась. Появляется титр:
   "Наверно, сумасшедший".
   Ждут. Скептическое выражение лиц. Все думают о том, что, в общем, шансы
на стороне самозванца.
   Дверь открывается, и Пауль Зелинка останавливается на пороге.
   Все трое молча смотрят на вошедшего, и по выражению их лиц  видно,  что
их поразило его сходство с королевским портретом, на который они переводят
взгляды. Пауль входит  в  кабинет.  Он  спрашивает:  "Я  говорю  с  послом
господином Каймарком?"
   Господин Каймарк кивает. Он уже отказывается от  своих  подозрений,  он
почти верит и держится почтительно. Они стоят лицом к лицу. Пауль  Зелинка
бросает взгляд на подчиненных господина Каймарка. Тот жестом отпускает их.
   Когда дверь закрывается, господин Каймарк говорит:  "Вы  пришли,  чтобы
заявить свое право называться принцем Паулем Зелинкой?"
   "Я пришел посоветоваться с вами".
   Все еще рассматривая посетителя, господин Каймарк жестом предлагает ему
сесть около портрета короля. Пауль садится, его взгляд падает на  портрет,
он все понимает и улыбается.  Бессознательно  Каймарк  остается  на  ногах
перед сидящим посетителем. Прежней недоверчивости нет и  следа,  он  очень
серьезен.
   "Сэр, вы пришли, чтобы заявить претензии на очень высокое положение".
   Зелинка пожимает плечами.
   "Кажется, я следующий по  старшинству  после  моего  двоюродного  брата
Отто".
   Каймарк испытующе смотрит на него. Потом берет и снова кладет  на  стол
шифрованную телеграмму. После секундного колебания он решается сказать:
   "Сэр, он скончался. Если вы тот человек, за которого вы  себя  выдаете,
то теперь вы король Клаверии".
   Пауль задумывается.
   "Если только я захочу им быть".
   Каймарк возражает - ведь факт налицо. Пауль говорит: "Никакая  сила  на
свете не может заставить меня вернуться в Клаверию, если я  сам  этого  не
захочу". Каймарк не ожидал такого оборота, и  это  видно  по  нему.  Пауль
продолжает: "Прежде чем я приму решение, мне хочется, чтобы вы поподробнее
рассказали о моем положении. Кстати,  вот  документы,  удостоверяющие  мою
личность. Думаю, они вас удовлетворят".
   Он достает бумаги, просматривает их  и  вручает  Каймарку.  Тот  читает
бумаги. Они производят на него сильное впечатление,  и  он  преисполняется
глубочайшего  почтения  к  персоне,  сидящей  перед  ним.  Он   перебирает
документы, потом ему в голову приходит неожиданная мысль.
   "Ваше величество... вы, наверное, говорите по-клаверийски?"
   Пауль отвечает: "Отец немного учил меня. Я не  могу  говорить  бегло...
Дайте мне газету или книгу".
   Зелинка читает вслух Каймарку, а тот одобрительно кивает. Потом Зелинка
довольно легко и правильно переводит. Это продолжается  несколько  секунд.
Зелинка углубился в книгу. Каймарк переводит взгляд с Пауля на портрет,  а
потом  на  свой  стол.  Он  думает  о  создавшемся  положении,  а  Зелинка
по-прежнему поглощен книгой. Мысли  Каймарка  возвращаются  к  документам,
которые он держит в руке. Это, конечно, главное.
   "Вы понимаете, сэр, что все эти бумаги необходимо проверить".
   Зелинка кивает в знак согласия. Для этого он  сюда  и  пришел.  Каймарк
нажимает кнопку звонка, и тотчас  появляется  секретарь.  Каймарк  вручает
бумаги секретарю и отдает распоряжения. Секретарь записывает.
   Потом секретарь говорит, что телефоны обрывают журналисты, интересуются
наследником-американцем. Каймарк раздумывает.
   "Нет, ничего нового о так называемом принце  Пауле  Зелинке  мы  прессе
сообщить не можем".
   Секретарь уходит, и Каймарк поворачивается к Зелинке.  Он  относится  к
молодому человеку с почтительной симпатией. Он  объясняет,  что  на  время
прессу лучше оставить в неведении. Но тут же заявляет, что  у  него  лично
нет и тени сомнения.
   Подумав, Зелинка говорит:
   "Я не уверен, хочется ли мне быть  королем  Клаверии.  Расскажите  мне,
какая обстановка сложилась в моей стране. Почему мне надо вернуться туда?"
   Широкая  спина  Каймарка  закрывает  почти  весь  экран.  Он   поражен.
Пристально посмотрев на Пауля, он пожимает плечами и жестикулирует. Он  не
может  представить  себе,  чтобы  кто-нибудь  на  месте  Пауля   отказался
вернуться.
   Пауль говорит: "Мое положение трудное".
   Каймарк замечает: "Сэр, ваши предки никогда  не  останавливались  перед
трудностями".
   По лицу Пауля нельзя понять, польщен он или рассержен. "Какую пользу  я
могу принести, если вернусь? Что там за обстановка?"
   Каймарк жестом испрашивает у Пауля  разрешение  сесть.  Пауль,  немного
смущенный этой почтительностью, кивает. Теперь они похожи  на  адвоката  и
его клиента.
   Каймарк, очевидно, спрашивает, что Пауль знает о взрыве. Оба смотрят на
портрет убитого короля. Потом Каймарк берет карту и протягивает ее  Паулю.
На мгновение она заполняет собою экран. Это знакомая  карта,  которую  уже
трижды показывали зрителям. Видны залежи калькомита, отчеркнутые  красным.
Потом мы снова видим Пауля и  Каймарка,  которые  склонились  над  картой.
Каймарк что-то показывает. Пауль понимающе кивает. Он спрашивает:
   "Какая связь  между  преступным  взрывом  бомбы  и  интригами  с  целью
монополизировать добычу калькомита?"
   Этого Каймарк не знает. Но он чувствует,  что  все  это  связано  между
собой. Видно, что он в полнейшем замешательстве. Пауль пристально  смотрит
на него. Он настаивает.
   "Но в глубине души что вы думаете?"
   У Каймарка на этот счет нет соображений  даже  в  глубине  души.  И  он
вспоминает о своих обязанностях:
   "Однако, сэр, мы слишком торопимся. Это государственные вопросы. И пока
ваша личность не установлена..."
   Пауль соглашается с ним.
   Каймарк передумывает.
   "Но в конце концов тут нет никакой тайны. Мы считаем, что взрыв бомбы -
это происки Агравии. Агравия боится  союза  Клаверии  с  Сэвией.  Как  вам
известно, наследный принц должен был жениться на принцессе Сэвии Елене".
   Каймарк достает фотографию и показывает  Паулю.  Тот  смотрит  на  нее.
Зрители видят фотографию и читают слова Каймарка:
   "Практически она правит  Сэвией.  Она  принцесса-регентша.  Ее  отец  -
человек... слабовольный".
   Пауль говорит по-английски. Над ним появляется титр: "Иными словами, он
сумасшедший?"
   Как  дипломата,  Каймарка  коробит  от  этого,  но  он  кивает.   Пауль
рассматривает фотографию.
   "И брак этой молодой особы мог взбудоражить весь мир!"
   Каймарк считает это преувеличением. Он жестикулирует.  Не  надо  делать
таких выводов. Хотя, конечно...
   "Давление на Агравию усилилось бы..."
   Пауль кивает.
   "Чтобы вернуть захваченный калькомит".
   Каймарк видит, что его новый повелитель в смятении.
   "Может быть, мы поговорим потом... Не окажете ли вы мне честь отобедать
со мной?.. А тем временем изучат ваши документы..."
   На экране появляется вид Клавополиса.
   Эта фотография подготавливает зрителя к  клаверийским  эпизодам.  Город
очень  красиво  расположен  на  пологих  склонах  гор.  Дома   амфитеатром
спускаются к морю. Они живописны, грязны и тесно  лепятся  друг  к  другу.
Купол большого кафедрального собора святого Иосифа возвышается  почти  над
всеми зданиями; стена его,  обращенная  к  морю,  богато  украшена.  Рядом
здание, которое еще выше собора. Это  королевский  дворец,  построенный  в
восемнадцатом веке. Над ним на вершине горы возвышается замок,  окруженный
старинными крепостными стенами, похожими на стены крепости в  Люцерне.  На
переднем плане видны набережные, подъемные  краны,  суда.  Собор,  дворец,
замок и не слишком оживленный порт - это как  бы  воплощение  европейского
государства, живущего традициями восемнадцатого века.
   Вид города остается на экране несколько секунд, чтобы  зрители  поняли,
что перед ними фотография. Потом  она  переворачивается,  словно  страница
книги, и на экране уже только вид собора. (Сначала он показан боком, потом
поворачивается.)
   Затем показано здание парламента и городского парка. Новая  страница  -
вид на порт и пролив. Рука Каймарка (манжета и рукав фрака) проплывает над
видом, указывая не то на железнодорожную, не то на трамвайную линию.
   Потом рыночная площадь в  провинциальном  городке,  источник,  красивые
люди в крестьянской одежде, стоящие у повозок, запряженных быками.
   "Крепкий и трудолюбивый народ, сэр".
   Картинка наклоняется, и уже  ясно  видно,  что  это  страница  большого
альбома, который Каймарк показывает Зелинке. Быстро следуют один из другим
виды двух других городов и какой-то дикой горной местности. В горах неясно
маячат всадники. Зрители заранее знакомятся с  местом  действия  последней
части фильма.
   Альбом еще больше наклоняется, и  над  ним  видны  Зелинка  и  Каймарк,
сидящие рядом. Потом страница  переворачивается,  и  совершенно  отчетливо
видно, где все это происходит.  Вечер.  На  часах  четверть  двенадцатого.
Зелинка и Каймарк во  фраках,  они  вместе  пообедали  и  теперь  сидят  в
клаверийском посольстве. Видно, что Каймарк любит хорошо пожить. На  столе
кофе, бутылки с вином и ликерами, сигары.  На  другом  столе  беспорядочно
навалены фотографии, карты  и  всякие  бумаги.  Комнату  украшает  большой
портрет покойного короля. На столе в рамке - портрет  сэвийской  принцессы
Елены. Каймарк показывает Зелинке фотографии и рисунки.
   Пауль говорит: "Ну,  теперь  я  начинаю  понимать  обстановку.  Как  вы
думаете, что я должен делать, если вернусь?"
   Каймарк  отвечает:  "Мне   кажется,   вам   посоветуют   придерживаться
традиционной политики Клаверии".
   Пауль: "Вы хотите сказать -  объединиться  с  Сэвией  и  обрушиться  на
Агравию? А калькомит отдать нашим друзьям? Быть  орудием  в  руках  хозяев
американской металлургической промышленности?"
   Каймарк  жестом  выражает  свое  неодобрение  столь   недипломатической
резкости.  "Они  не  очень  сожалели  бы,  если  увидели,  что  наши   два
государства объединились".
   Пауль: "Я против войны, из-за чего бы и где бы она ни была".
   Каймарк: "Право на корону после вас принадлежит принцу Михелю.  У  него
совсем другая точка зрения".
   Пауль: "Я могу прекратить все это".
   Каймарк: "Дорогой ценой. И  рискуя  своей  головой.  Конечно,  если  вы
оставите Агравию  в  покое,  то  это  будет  на  руку  англичанам.  Но  не
понравится нашим здешним друзьям".
   Пауль кивает. Он понимает это. Он продолжает задумчиво кивать...
   На экране снова Пауль и Маргарет, сидящие в балтиморском ресторанчике.
   Пауль поворачивается к Маргарет. Так, говорит он, обстоят дела.
   "Если  я  вернусь...  если  я  начну  военные  действия,  может   снова
разгореться пожар мировой войны. Если я добьюсь мира, то  помогу  задушить
большую отрасль промышленности.
   Я как монета, которую бросают два игрока".
   Она думает над его словами, ее руки лежат на столе.
   "Пауль, а что произойдет, если вы откажетесь ехать?"
   Пауль не знает. Он задумывается.
   Словно призрак, рядом с ним появляется  человек,  с  которым  мы  потом
познакомимся поближе. Это принц Михель Зелинка.
   "На  трон  сядет  мой  двоюродный  брат  принц  Михель.  Он  опасный  и
вероломный человек. Мне кажется,  Кай-Марк  боится  его.  Он,  несомненно,
женится на сэвийской принцессе и начнет войну".
   "Пауль, а разве нет другого выхода?"
   Пауль снова глубоко задумывается.
   "Можно найти выход, если поехать туда...  Быть  может,  договориться  с
Агравией и получить калькомит без войны?"
   Маргарет кивает. Пауль спрашивает:
   "Ваш отец тоже так думает?"
   Именно это отец и говорил ей. Им обоим ясно, что надо  ехать.  Худой  и
высокий,  над  ними  появляется  отец   Маргарет.   Его   фигура,   сильно
увеличенная, возвышается над молодыми людьми. Над ним появляется надпись:
   "Если ты смел... поезжай?"
   Старик  начинает  говорить  и  постепенно  исчезает,  а  на  его  месте
появляются слова:
   "Пауль должен ехать. У него передовые взгляды. Он возьмет Новый Свет  с
собой в Клаверию".
   Вновь появляются Пауль и Маргарет, сидящие в ресторанчике, и  над  ними
огромная фигура старого профессора.
   "Но если он потерпит неудачу!.. Если его убьют!.."
   У старика лицо пророка.  Он  слегка  улыбается  и  медленно  покачивает
головой.
   "Разве в этом дело?
   Он должен ехать.
   Он должен сделать все, что может".
   Выражение его глаз становится таким, какое бывает у провидцев.
   "Что значит жизнь или смерть одного  человека,  когда  решается  судьба
всего человечества?"
   Старик исчезает, Пауль и Маргарет остаются. Они испытующе смотрят  друг
на друга. Должен ли Пауль ехать?
   И снова он как бы видит - оба они двигаются  на  запад  через  равнину,
которая была показана во время первого  разговора  Пауля  и  Маргарет.  Но
теперь они, сгорбившись, идут пешком,  а  не  едут  в  фургоне.  Маленькие
фигурки, видные издалека. А еще дальше сверкает город Нового Света, но  на
Пауля и Маргарет налетает черная туча косности и скрывает  от  них  город.
Становится почти  темно  -  это  вихрящаяся  грозовая  темень.  На  экране
появляются небольшие фигурки Пауля и Маргарет, во время грозы они потеряли
друг друга. Ветер гонит ее назад, а он, размахивая руками, спешит за ней.
   И снова они сидят за столом, а позади них постепенно бледнеют последние
кадры.
   "Вы думаете, я на самом деле  смогу  что-то  сделать.  Маргарет?  Смогу
успешно бороться против наследия войны?"
   Она в этом уверена. Пауль смотрит на ее решительное, спокойное  лицо  и
берет ее руку.
   "Маргарет, поедем вместе, помогите мне. Я уверен, что ехать надо. Но  я
боюсь этого Старого Света, который породил меня. Он в моей крови. Поедем!"
   Маргарет  не  теряет  самообладания.  Она  качает  головой  и  пытается
улыбнуться.
   "Вы возвращаетесь королем".
   Его жест говорит: "Будь проклята эта королевская доля!"
   "Что подумают клаверийцы, если вы привезете с собой дочь  американского
профессора? И как мне оставить отца?"
   Он умоляет. Она отказывается.  Над  их  головами  вспыхивают  и  гаснут
слова: "Вы будете моей королевой". Уже сами слова говорят о  несбыточности
этого.
   "Вы должны ехать один", - говорит она.
   Он спрашивает: "Но неужели я вам безразличен? Неужели вы можете вот так
отпустить меня?"
   Она смотрит на него - во взгляде ее страдание. Он понимает,  что  слова
его жестоки. Она плачет, но очень тихо, сдерживаясь. Он говорит: "Дорогая,
простите меня!" - и сжимает  ее  руку.  Оба  понимают,  что  пришло  время
разлуки. Он должен идти своим путем и  осуществить  свои  замыслы,  а  она
своим. Они сидят, ее рука в его руке.  Впечатление  от  этой  сцены  будет
зависеть от игры актеров. Маргарет первая встает и нарушает молчание:
   "Благоразумнее всего было бы расстаться сейчас".
   Они стоят неподвижно, думая о своей судьбе.  Потом  Пауль  делает  знак
гардеробщику, и тот приносит плащ Маргарет. Пауль берет его и  медленно  и
очень ласково накидывает на Маргарет. Они понимают, что  это  в  последний
раз в жизни.
   Фон, на котором  разыгрывается  эта  сцена,  -  интерьер  ресторанчика,
темнеет.
   Маргарет протягивает Паулю обе  руки,  и  он  берет  их.  Она  пытается
улыбнуться, потом становится очень серьезной.
   "Прощай, дорогой мой. Дорогой мой... да поможет тебе  господь  избежать
войны".
   Потом на экране появляется только одно слово: "Дорогой!"
   Ее лицо обращено к зрителям. Он прижимает ее руки к своей груди,  потом
наклоняется и целует их.
   Те же черные тучи, которые скрыли город Нового Света, теперь проносятся
по экрану и скрывают от зрителей Пауля и Маргарет.
   Тучи уносятся,  появляется  кабинет  Каймарка  в  здании  клаверийского
посольства и сам Каймарк, который встает при виде вошедшего Пауля.
   Пауль подходит к нему. Выражение его лица серьезное и решительное.
   "Я еду", - появляется надпись над его головой.
   Каймарк низко кланяется.
   Герб Клаверии, увенчанный короной, теперь сдвигается  со  своего  места
над камином и наплывает на  зрителей.  Стоящий  на  задних  лапах  леопард
заполняет собой весь экран.





   Для  сцен,  происходящих  в  Клаверии,   художник   должен   нарисовать
геральдического леопарда с короной и когтистыми  лапами.  Изображение  его
встречается на щитах, украшениях,  монетах,  мундирах  и  так  далее.  Это
чванное злобное  животное  является  символом  национализма.  Его  длинный
извилистый язык высунут, зубы оскалены.
   Это животное изображено также на национальном гербе.
   Знамя Пауля, королевский штандарт Клаверии,  представляет  собой  белое
полотнище, разделенное на четыре квадрата широким крестом. В левом верхнем
квадрате - леопард, обрамленный лавровым венком.
   Флаг  михелистов  серый,  с  черным  леопардом,  занимающим  почти  все
полотнище.
   Рисуя  агравийского  василиска,  которого  можно  видеть  на  некоторых
пограничных  столбах,  художник  может  фантазировать  как   ему   угодно.
Василиск,  однако,  должен  быть  очень  злобным  и  глядеть  в   сторону,
противоположную той, в которую глядит клаверийский леопард.









   Уже в первой части фильма сразу же за обычным вступлением музыка должна
подготавливать события следующих частей. Необходимо  написать  характерный
клаверийский национальный гимн.  Он  вплетается  в  музыку  первой  части.
(Когда Каймарк  сомневается  в  притязаниях  Пауля,  надо,  чтобы  звучали
трубы.) Теперь приходит время для  серьезной  музыки  в  манере  Берлиоза,
музыки,  в  которой  разыгрывается   фантазия   композитора.   В   музыке,
сопровождающей сцены коронации,  должно  быть  много  колокольного  звона,
квазирелигиозной настроенности и металлических нот патриотических  маршей;
Берлиоз просто необходим  для  создания  музыкально-зрелищного  фильма,  и
очень жаль, что мы забываем о нем.





   Вторая часть фильма начинается с вида  большой  площади  перед  главным
входом клавополисского собора святого  Иосифа.  Лестница  ведет  вниз,  на
площадь. (Это место мы уже видели на фотографии в первой части. Теперь оно
показано сверху. Художник должен иметь в виду, что это не просто  собор  в
столице какой-нибудь Руритании [вымышленное королевство в  центре  Европы,
где происходит действие романа английского писателя XIX века Энтони  Хоупа
"Узник Зенды"]. Клаверия символизирует европейский монархический  строй  и
воинствующий национализм. Художник может не смущаться масштабами.)
   Раннее утро. Солнце стоит низко, тени длинны. Площадь украшена шестами,
с которых свисают черные и цветные  гирлянды.  Фасад  собора  задрапирован
черным, рабочие еще возятся с драпировкой.
   По краю площади пастухи гонят стада коз; появляется запряженная  волами
повозка с грузом. Потом еще пара волов.  Празднично  разодетые  крестьяне,
приехавшие в город, останавливаются поглазеть на собор и гирлянды.  Играют
дети. Зеваки собираются у лестницы собора. Полиция наводит порядок.
   Ту же площадь мы видим в более поздний час. Больше света, тени  короче.
Собирается народ. На площади расставлена военная охрана.  Конная  и  пешая
полиция. Какой-то важный чиновник  отдает  распоряжения.  Очевидно,  город
готовится к большому событию.
   Теперь на экране та сторона площади, где  она  смыкается  с  бульваром.
Конечная остановка трамвая. Из трамваев выходят  люди,  приехавшие,  чтобы
заранее занять места на площади. Полицейские показывают, куда  им  пройти.
Камера возвращается к собору.
   Мощный автомобиль врывается на площадь, пренебрегая правилами движения.
Он останавливается. Внимание сосредоточивается на сидящих в нем людях.
   Главный  среди  них  -  Михель  Зелинка,  лидер  патриотической  партии
Клаверии. Он похож на других представителей  династии  Зелинок,  но  более
смугл и очень уродлив. Он худ и высок, немного сгорблен, но  лицо  у  него
умное, волевое и злое. На  нем  гусарский  мундир,  на  ташке  изображение
клаверийского леопарда. С ним два гусарских офицера и Человек-разрушитель,
зловещая личность, по-видимому, наперсник Михеля Зелинки.
   Принц Зелинка что-то спрашивает у полицейского офицера.  Тот  отвечает,
отдавая честь. Автомобиль уезжает.
   Камера  следует  за  машиной  по  извилистой  улице.  Улица   украшена.
Транспарант: "Добро пожаловать, наш король". Люди, собирающиеся  поглазеть
на зрелище, шарахаются  от  автомобиля.  Он  останавливается  у  красивого
портала старого дома. Все выходят,  дверь  открывается  и  закрывается  за
ними.
   Видна большая комната, почти пустая, украшенная черными гирляндами.  На
видном месте клаверийский леопард. Портрет Михеля.  Географическая  карта.
Отчетливо видна только надпись: "ВЕЛИКАЯ КЛАВЕРИЯ. ЗЕМЛЯ НАШИХ ОТЦОВ".
   В центре комнаты - длинный простой стол. За ним сидят несколько угрюмых
офицеров и на некотором расстоянии от них -  один  штатский.  На  штатском
черная рубашка, к которой прикреплен значок  с  изображением  леопарда.  У
штатского  копна  нечесаных  волос  -  это  карикатура  на   фашиствующего
патриота.
   Входит принц Михель со своей свитой. Вместо Дружеских  приветствий  все
стоят навытяжку и отдают честь. Михель садится во главе стола, рядом с ним
Человек-разрушитель. Начинается торжественная церемония.
   "Клаверия, отечество наше, земля героев, да живут слава и величие твое,
Клаверия, вечно..."
   Высоко подняты руки. Потом офицеры обнажают сабли.
   Штатский стоит с поднятой рукой.
   "Мы клянемся отомстить за убийство нашего короля. Мы  клянемся  вернуть
нашу провинцию, отторгнутую Агравией".
   Все молча  вкладывают  сабли  в  ножны.  Потом  Михель  неохотно  снова
вынимает саблю.
   "Присягнем на верность нашему новому королю!"
   Все стоят, вытянувшись, сабли обнажены, но  делается  это  без  особого
энтузиазма. Сабли вкладываются в ножны. Михель произносит речь:
   "Сегодня мы его коронуем.  Он  чужак,  американец.  Он  вряд  ли  может
сказать два слова на нашем прекрасном языке. Но он наш  король  по  праву.
Если он будет служить Клаверии верой и правдой,  мы  должны  служить  ему.
Сегодня я попрошу его обратиться к народу с речью на нашем родном языке".
   Собравшиеся не знают, как к этому отнестись.  Все  явно  в  недоумении.
Сможет ли Пауль произнести такую речь? В этом все дело. И Михель повторяет
многозначительно:
   "Я попрошу его сказать речь на нашем родном языке".
   Его мысль доходит до собравшихся.
   Штатский решает воспользоваться  благоприятным  случаем.  Он  поднимает
руку и кричит:
   "Да здравствует Михель!"
   Все  шумят  и  ликуют.  Обнажают  сабли.  Входят  еще  два  офицера   и
присоединяются к остальным. Все кричат: "Да здравствует Михель!"
   В центре экрана - зловещая фигура Михеля, который одет во  все  черное.
Он задумчив и осторожен.
   Снова видна  площадь  перед  собором.  Но  теперь  солнце  уже  высоко.
Собралась большая толпа, полицейские выстроились цепью. Посреди площади на
свободном пространстве совершают перестроения войска. На  ступенях  собора
появились ковры. Музыка играет все громче.
   Потом мы видим площадь еще через некоторое время. Она  забита  народом.
Посредине экипажи, конные и пешие  офицеры.  Люди  в  старомодных  одеждах
стоят на ступенях. Большие двери собора  теперь  широко  раскрыты.  Внутри
смутно виднеется громадный неф, ряды высокопоставленных  деятелей,  совсем
вдалеке - алтарь и множество зажженных свечей. Идет коронация. Все  громче
звучит церковная музыка.
   Внезапно наступает тишина. Все замерли. Камера надвигается  на  алтарь,
видны маленькие фигурки священнослужителей  и  сановников,  участвующих  в
церемонии. На голову Зелинки возлагается корона.
   Более  крупный  план.  Раздается  орудийный  салют;  начинают   звонить
соборные колокола, в толпе взволнованное движение.
   На  темном  фоне  появляются  слова:  "Да  здравствует  король  Пауль!"
Торжественно гремит музыка.
   Здесь "вставка" - по флагштоку ползет вверх знамя и полощется на ветру.
Это штандарт Пауля. (Смотри примечание в конце первой части.)
   Потом мы видим громадный неф собора святого Иосифа, забитый молящимися.
Вдалеке, от алтаря к выходу из собора движется процессия. Все это мы видим
сверху. Впереди герольды. За  ними  следует  король  в  короне  и  мантии,
которую поддерживают пажи. На короле светлые, сверкающие  одежды.  По  обе
стороны от него, чуть отстав, идут  два  духовных  лица.  Следом  вельможи
несут меч правосудия, клаверийский обоюдоострый топорик и другие атрибуты.
За ними идут четыре или восемь телохранителей. Своими стальными шлемами  и
строгостью  они  напоминают  пуритан,  кавалеристов  Кромвеля.  (Эти  люди
сыграют свою роль впоследствии. Здесь их надо показать ненавязчиво, только
для  того,  чтобы  зрителю  запомнились  их  мундиры.)  За  ними   следует
вдовствующая королева в трауре.  Она  опирается  на  руку  принца  Михеля,
который тоже в черном  мундире.  Идут  высокопоставленные  государственные
деятели, члены королевских семейств других стран, прибывшие специально  на
церемонию, и среди них особенно выделяется  красавица  в  белом  платье  -
Елена, принцесса Сэвии. Идет канцлер Хаген, седой как  лунь  старик.  Идут
министры, среди которых мы видим Мицинку, военного министра,  похожего  на
жабу с умными глазами. Идут дипломаты во  фраках  при  лентах  и  орденах,
офицеры и т.д.
   Крупным планом показывается Пауль в королевской мантии и с  короной  на
голове. Позади него виднеются другие - Михель, у которого на лице написана
зависть, скорбящая вдовствующая королева,  принцесса  Елена,  надменная  и
спокойная. В поле зрения появляется фигура канцлера Хагена.
   Снова площадь перед собором. Процессия спускается по ступеням.  Музыка,
шум толпы.
   Церемониймейстеры ненавязчиво, но усердно расставляют  особ,  выходящих
из собора, так, что король оказывается один  на  верхней  ступени.  Звучат
фанфары.  Гремит  клаверийский  государственный   гимн.   Канцлер   Хаген,
величественный старик в черном бархате, тоже стоит отдельно, на  ступеньку
ниже короля, справа от него. Черная  одежда  канцлера  -  резкий  контраст
светлому одеянию короля. У Хагена тонкое, умное лицо. Он поднимает руку.
   "Клаверийцы, вот ваш король!"
   Крики "ура". В воздух летят шляпы.
   Хаген произносит речь. Он виден почти в полный рост справа от короля.
   "Клаверийцы! Король Пауль Третий,  первый  человек  среди  клаверийцев,
поклялся защищать ваши права и отомстить за ваши обиды!"
   Канцлер поднимает руку.
   Толпа восторженно шумит.
   Затем мы видим группу, стоящую подальше, справа  от  короля.  Принцесса
Елена наблюдает за его лицом; она заинтересована.
   Еще дальше справа стоит принц. Михель, к которому теперь присоединились
Человек-разрушитель и один из офицеров, ехавших с принцем  в  машине.  Они
смотрят то на толпу, то  на  короля.  Один  из  них  бросает  через  плечо
другому:
   "Он хоть понимает, о чем говорят?"
   Быстро посоветовавшись с  Михелем,  Человек-разрушитель  проталкивается
вниз к толпе. Он что-то кричит, и люди в толпе подхватывают его крик:
   "Пусть король говорит с нами на нашем языке! Пусть король говорит".
   Мы  снова  видим  короля  со  свитой.  Кричат  уже  многие.   Хаген   в
замешательстве,  он  что-то  соображает.  Взглянув  на  короля,  он  вновь
обретает уверенность.  Хаген  наблюдает  за  королем.  Остальные  министры
волнуются. Они совещаются позади Пауля. Но Пауль готов. Он оборачивается к
ним и что-то быстро говорит. Он произнесет речь.  Все  понимают,  что  это
лучший выход из положения. В толпе начинают шикать, и все замолкают. Пауль
делает шаг вперед и говорит, тщательно подбирая слова:
   "Братья! Клаверийцы!
   Пока я еще не могу говорить на нашем родном языке свободно и бегло.  Но
я все время учусь.
   Я вернулся на родину. И я буду говорить на родном языке.
   Цель моей жизни - служить вам, нашей стране, свободе, справедливости  и
миру. Да будет мир в Клаверии! Да будет мир во всем мире!"
   Мы снова видим старого канцлера, который облегченно вздыхает.
   Потом на  экране  появляются-лица  принца  Михеля  и  его  друзей.  Они
разочарованы, видя, что их "добрая  услуга"  не  удалась.  Пауль  оказался
слишком умным, чтобы Попасть а эту ловушку.
   Толпа, внимательно выслушав речь, одобрительно шумит и кричит "ура".
   Человек-разрушитель углубляется в толпу. Вокруг него  все  толкаются  и
аплодируют. Он  пытается  повлиять  на  настроение  толпы,  которой  очень
понравился Пауль. Он жестикулирует и кричит:
   "А как же убийство короля?
   А как же угрозы Агравии?
   А кто будет отстаивать честь нашего славного знамени?"
   Его никто не поддерживает. Он кричит свое. Стоящие рядом  говорят  ему,
чтобы он замолчал. Камера отодвигается от него,  пока  он  не  теряется  в
волнующейся толпе.
   Мы снова видим площадь, заполненную  народом.  Мы  видели  эту  площадь
ранним утром, но теперь здесь всеобщее ликование.
   Музыка гремит. Шум толпы. Потом  вдруг  раздается  орудийный  салют,  и
снова радостно звенят колокола. Мотив, который вызванивают  колокола,  как
бы подчеркивается орудийными залпами. Если музыка будет хороша, эту  сцену
можно продлить. Король и его свита виднеются живописной группкой  на  фоне
соборной лестницы.
   Потом экран медленно меркнет, музыка слышна как бы издалека.
   Мы видим гардеробную в королевском замке.  Камердинеры  помогают  Паулю
снять облачение.  Корона  лежит  на  столе.  Отказ  Пауля  оставаться  при
регалиях, по мнению слуг, граничит с неуважением к королевскому  сану.  Он
стоит в рубашке и бриджах.
   "Так вот что значит быть помазанником божьим".
   Он опускается в кресло. Ему приносят вино в высоком  бокале  и  сигары.
Слуги церемонно уносят регалии.  Пауль  пьет  и  курит.  Он  обращается  к
человеку, который, по-видимому, является его личным камердинером:
   "Приготовьте мне сейчас же горячую ванну и достаньте  пиджак,  брюки  и
сорочку".
   Камердинер возражает. Пауль смотрит на часы.
   "Банкет начнется не раньше восьми. А до тех пор я хочу быть современным
человеком".
   Камердинер продолжает возражать. Пауль уступает.
   "Ладно! Если все будут в парадных одеждах, то, наверно, и мне  придется
надеть мундир! Но никаких шпор. И сабли  тоже  не  надо.  Черный  креп  на
рукав, чтобы сделать приятное королеве".
   Камердинер, по-видимому, раздумывает, какой из мундиров будет попроще.





   Парк королевского дворца.  Удобные  скамьи  устланы  подушками.  Именно
здесь отец и мать Пауля ждали решения  разгневанного  старого  короля,  но
деревья стали выше, большая глициния (или что-нибудь другое) разрослась  и
т.д.
   Слуги в клаверийских одеждах готовят чай и закуски.
   Появляется вдовствующая королева с двумя фрейлинами. Она  опирается  на
руку одной из них. Она  убита  горем.  За  нею  входит  принц  Михель.  Он
озабочен. За ним следуют еще какие-то  люди.  Незаметно  на  заднем  плане
появляются члены дипломатического корпуса и прочие. В центре одной  группы
- типичный американец, в центре другой - английский дипломат.
   Королева намерена устроить Паулю сцену. Она говорит:
   "Он не сказал ни слова ни о моем бедном муже, ни о моем бедном сыне. Ни
слова об убийцах из Агравии. Неужели у него нет ни сердца, ни мужества?.."
   Михель сочувственно отвечает ей, но его слова не появляются на  экране.
Дипломаты украдкой наблюдают за ними. Вокруг английского  и  американского
послов - разные группы, враждебно настроенные по отношению друг  к  другу.
Прочие немногочисленные  группы,  притворяясь,  будто  заняты  разговором,
слушают и во все  глаза  смотрят  на  королеву,  а  также  на  сторонников
американцев и англичан.
   Входит в сопровождении фрейлины принцесса Елена.
   Королева горячо приветствует ее.
   "Для нас сегодня невеселый день. Мы, оплакивающие погибших, не услышали
ни слова о мести".
   Принцесса, по-видимому, возражает. Королева говорит:
   "Как может этот пришелец из другого мира понять душу нашего народа? Что
он знает о наших печалях и радостях?"
   Все,  кроме  Михеля,  несколько  смущены  этой  откровенностью.  Михель
выжидает.
   Принцесса принимает сторону Пауля.
   "Мы должны быть справедливы к королю. Он, видимо,  простой,  честный  и
смелый человек. Нам надо рассказать ему все о  Клаверии  и  Сэвии  и  дать
понять, что значат для мира эти две великие, хоть и маленькие страны".
   Крупным планом лицо Елены. Она сильно увлечена Паулем. Она уже мечтает,
как будет все это ему "рассказывать".
   Камера отодвигается, виден Михель, который наблюдает за Еленой, а потом
и все собравшиеся. Снуют слуги. Появляется  придворный.  Движение  сначала
среди наименее почетных гостей, потом среди остальных.  Идет  король.  Все
становятся полукругом и смотрят в  ту  сторону,  откуда  он  приближается.
Только  Михель  поворачивается  к  нему  спиной.  Пауль  подходит  к  этим
недоверчивым, сомневающимся, почти враждебным людям.
   Королева готовится устроить сцену.
   Пауль сразу это понимает. Он направляется прямо к ней.
   "Ваше величество, этот  ужасный  день,  должно  быть,  очень  утомил  и
расстроил вас".
   Он берет ее за руки. Настаивает на том, чтобы она села. Подкладывает ей
подушки. Подзывает слуг и передает ей чашку чая. Садится  рядом  с  ней  в
позе заботливого сына.
   Оба они показаны крупным планом.
   "Отдохнем немного от бремени церемонии".
   Королева не может отказаться от навязанной ей  роли  уставшей  женщины.
Принцесса Елена наблюдает эту  сцену.  Потом,  едва  заметно  улыбнувшись,
садится в кресло и что-то говорит Михелю.  Михель  делает  недвусмысленный
жест: "Чаю! В такой момент!" Почти со злобой он поворачивается к лакею.
   Напряженность обстановки разряжается. Все, конечно, стояли, пока стояли
королева, король и принц; теперь они решаются сесть. Несколько дипломатов,
наклонившись друг к другу, шепчутся. Американский и  английский  послы  не
могут  скрыть  своего  интереса.  Они  бы   с   удовольствием   обменялись
ироническими замечаниями, но дипломатия запрещает это.
   Королева избавляется от чашки, которая мешает  ей  принять  трагическую
позу. Король отдает свою.
   Королева теперь  обретает  достоинство.  Она  медленно  встает,  словно
собираясь уйти. Все встают вслед за ней. Ясно, что она  все-таки  намерена
устроить сцену.
   "Ваше  величество,  мы  свидетельствуем  почтение  вам,  нашему  новому
королю".
   Она стоит, высокая и величественная, потом не  выдерживает  и  начинает
говорить просто, горячо:
   "Вы приехали издалека!
   Вы не знаете, как страдает и скорбит наша страна.
   Я взываю  о  справедливости.  Отомстите  за  убитых!  Во  имя  Клаверии
отомстите агравийским убийцам!"
   Все молчат. Что скажет король? Пауль думает, потом говорит:
   "Ваше величество, господь призвал меня из дальних краев, чтобы я правил
этой страной и спас ее. Весь народ молился сегодня, дабы господь  вразумил
меня".
   Он замолкает, обдумывая свои слова. Все  кругом  стараются  уловить  их
значение. Он продолжает говорить, но уже не столько для королевы,  сколько
для всех присутствующих. С последней фразой он обращается к Михелю.
   "Я разделяю ваше горе.
   Но королевством управляю я. Я КОРОЛЬ.
   Я требую от вас не указаний, а верности".
   Кончив говорить, он стоит неподвижно. Королева, с достоинством выслушав
упрек, медленно кланяется. Принцессе нравится его тон, но она  сомневается
в весомости его слов. Михель смотрит на нее. Поняв, что Пауль ей нравится,
он внешне остается спокойным и только сжимает кулаки. Свидетели этой сцены
обмениваются взглядами. Англичанин и американец пристально смотрят друг на
друга.  Губы  американца  трогает  улыбка,  он  словно  говорит:  "Твердый
орешек". Король  хочет  быть  настоящим  королем.  Но  что  он  собирается
предпринять в отношении Агравии? Понимает ли он обстановку?.
   Все расходятся. Погруженный в свои  мысли,  Пауль  медленно  удаляется.
Руки его заложены за спину. Экран меркнет.
   Мы  снова  видим  площадь  перед  собором.  Быстро  сгущаются  сумерки.
Мелькают черные силуэты людей.  Освещенный  трамвай  на  углу.  Зажигается
иллюминация. Приземистая крепость  на  склоне  горы  очерчена  огнями,  но
громада кафедрального собора, уходящего вверх  за  рамку  кадра,  остается
темной. Черный собор мрачен и зловещ.
   Камера надвигается на лоджию клавополисского дворца, в которую  выходят
личные апартаменты короля. Из лоджии открывается вид, который очень  важен
для этого фильма. Виден весь город, прямо напротив - собор,  возвышающийся
над площадью. Из лоджии виден собор святого Иосифа  вместе  с  куполом.  В
сценах на площади можно было видеть только фасад  собора,  а  купол  почти
совсем оставался вне поля зрения. Клавополис - это воплощение  европейской
националистической монархии. Он раскинулся на склоне горы и  спускается  к
гавани.  Главные  здания  его  возвышаются  над  массой  старых  домов   с
островерхими крышами. Над  городом  господствует  средневековая  крепость.
Осветив лоджию, можно сделать так, что город будет виден неясно и  как  бы
вдали. При затемнении переднего плана фигуры  в  лоджии  будут  выделяться
черными силуэтами на фоне красивого города, освещенного  луной  и  видного
словно сквозь вуаль, или на  фоне  резко  очерченных  линий  днем  или  на
закате.
   Сейчас мы видим Клавополис иллюминованным. Вдалеке взлетают фейерверки.
Сначала сама лоджия не видна. Потом зритель как бы  удаляется,  и  в  поле
зрения его появляются колонны и парапет лоджии.  Камера  отодвигается  еще
дальше, и мы видим черный  силуэт  короля,  стоящего  неподвижно  в  углу.
Камера продолжает отодвигаться, и вот  виден  пол  лоджии,  мебель,  а  на
заднем плане - город.  Напротив  короля  стоит  стол,  стулья  и  лампы  с
абажурами, которые еще не горят. Король наконец в удобном халате.
   Он вздыхает и медленно поворачивается. Он ждет.
   Зажигается свет.  Входит  слуга.  Угол,  в  котором  стоит  стол,  ярко
освещен, а все остальное как бы погружается в тень. Очень важно,  чтобы  к
этому свету в углу не примешивался свет иллюминации и фейерверков.
   Пауль идет к столу, и в это время входит канцлер Хаген.  Оба  они  ярко
освещены, но не заполняют собой весь экран. В кадре есть что-то большое  и
темное, какая-то тень города и всего мира.
   "Вы не слишком устали? Я не могу заснуть  и  послал  за  вами.  У  меня
сегодня был ужасно трудный день".
   Канцлер почтителен. Он и король  сидят  за  столом.  Их  лица  освещены
лампами. Лица и руки отчетливо  видны.  Даже  теперь  эти  две  фигуры  не
заполняют собою кадр. Над ними  большое  пространство;  эти  два  человека
находятся во власти каких-то высших сил. Но  они  ярко  освещены  и  видны
четко, в фокусе. Задний план расплывчат, огромен и мрачен; парапет  лоджии
и колонны совершенно черные. Камера то наплывает на короля и канцлера,  то
удаляется от них по мере необходимости, но фигуры их по-прежнему невелики.
   "Не сплю ли я?
   Это похоже на спектакль... или на сон.
   Неужели ВСЕ короли живут так, словно они на сцене или во сне?"
   Канцлер что-то отвечает. (Титра нет.)
   Лицо Пауля освещено. Он испытующе смотрит на канцлера. Потом говорит:
   "Вы служили королю Клаверии целых  полвека.  Вы  знали  моего  отца.  Я
король всего полдня.
   Никогда в жизни  я  не  чувствовал  себя  таким  одиноким.  Могу  ли  я
рассчитывать на вас?"
   Канцлер встает и протестующе жестикулирует. Пауль делает знак, чтобы он
снова сел.
   "Могу ли я рассчитывать на вас как на человека?"
   Канцлер колеблется - ему  хочется  выразить  свои  чувства,  но  этикет
сковывает его. Пауль протягивает через стол руку. Канцлер сжимает ее и  не
отпускает несколько секунд.
   "Я любил вашего отца, ваше величество, и  вы  очень,  очень  похожи  на
него".
   Пауль поворачивается лицом к зрителям и говорит. Задний план постепенно
темнеет и в конце концов становится  темно-серым,  обрамленным  совершенно
черными колоннами лоджии.
   "Я думал, что я унаследовал  королевство.  А  я,  кажется,  унаследовал
войну. Ведь здесь все клонится к войне?"
   Канцлер раздумывает. На темно-сером фоне появляется  еще  более  темный
силуэт стоящего на задних лапах геральдического клаверийского леопарда. Он
чернеет,  становится  отчетливее.  Зверь  кажется  гигантским,  он  словно
собирается растоптать двоих, сидящих внизу.
   Затем все на том же фоне  появляются  белые  титры.  Они  вспыхивают  и
гаснут, а леопард становится еще более темным.
   "Традиционная политика Клаверии требует экспансии на восток.
   Новая Агравийская республика была отторгнута от  нас  и  легла  поперек
нашего пути".
   Пауль кладет руку на руку канцлера.
   "Канцлер, вы хотите войны?"
   Канцлер делает энергичный отрицательный жест.
   "Ваше величество, я ненавижу войну".
   Жест Пауля говорит: "И я". Оба молчат. Черный леопард  исчезает,  и  на
экране уже более крупным планом два человека с серьезными лицами.
   "Канцлер, а вы не заинтересованы  в  том,  чтобы  какая-нибудь  большая
американская   или   европейская   группа,   возглавляемая    англичанами,
контролировала месторождения калькомита в Агравии?"
   Жест Хагена: "Нисколько не заинтересован".
   "Я настоящий король или шахматная фигура?"
   Рядом с ним появляется шахматный король.
   "Канцлер,  кто-то  играет  не  только  нами,   но   и   англичанами   и
американцами. Одна из пешек натравливает игроков друг на друга. Так бывает
с живыми шахматами".
   Разговор принимает новый оборот. На заднем плане, который  до  сих  пор
был темно-серым,  теперь  медленно  проступает  вид  ночного  Клавополиса,
становясь все более четким по ходу разговора.
   Теперь особенно важно выражение лиц, и они показываются крупным планом.
Пауль задает все более острые вопросы.
   "Патриоты, газеты, почти все чиновники подняли огромный шум в  связи  с
убийством короля. Сегодня была не коронация, а скорее демонстрации  против
Агравии".
   Подняв палец, канцлер что-то серьезно  говорит.  Разговор  продолжается
довольно долго. Канцлер высказывает главную мысль:
   "Если народ не рассержен, он может отказаться воевать".
   Пауль соглашается с этим. Положив руку на стол, он продолжает:
   "А  теперь  очень  важный  вопрос.  Канцлер,  вы   уверены,   что   это
преступление действительно замыслили в Агравии?"
   Канцлер задумывается.
   "Уверен... если только его не замыслили в  какой-нибудь  более  крупной
стране".
   Зелинка говорит, но его слова не появляются на экране: "Как  вы  можете
так думать о современных государственных деятелях?"
   Канцлер жестом отвечает: "Дело сложное. Возможно, это случилось  против
их воли".
   Зелинка качает головой.
   "Ни американцы, ни англичане не могли так  поступить.  В  этом  замешан
кто-то еще, более примитивный".
   Канцлер всегда был уверен, что может объяснить, в чем тут дело.  Теперь
ему приходит в голову решающий довод.
   "На  осколках  бомбы,  которые  мы  нашли,  было  клеймо   агравийского
арсенала!"
   Пауль улыбается и кивает.
   "Какие простачки эти агравийцы, не правда ли?"
   Канцлер понимает, что хочет сказать король. Ну и дураком же он был.  Он
с нетерпением ждет, что еще  скажет  Пауль.  Пауль  глубоко  задумывается,
потом поворачивается к канцлеру.
   "Я хотел бы знать еще кое-что... очень хотел бы знать.
   Почему мой двоюродный брат Михель  не  был  убит  вместе  с  королем  и
наследным принцем?
   Почему его вообще не было в соборе, когда взорвалась бомба?"
   Король и канцлер  испытующе  смотрят  друг  на  друга.  Канцлер  быстро
понимает, что хочет сказать король, что кроется за его словами.
   Король встает. Канцлер тоже. Секунду они внимательно смотрят друг другу
в глаза.
   Потом Пауль разрешает канцлеру уйти.  Он  нажимает  на  кнопку  звонка.
Зажигаются новые лампы. Входит слуга.  Пауль  протягивает  руку  канцлеру,
который почтительно пожимает ее и, кланяясь, уходит.
   Пауль жестом приказывает слуге погасить свет.  Сначала  гаснут  люстры,
потом лампы с абажурами возле  стола.  По  мере  того  как  гаснут  лампы,
становится все отчетливее виден задний план. Через секунду лоджия и  Пауль
- уже только туманные очертания на фоне города. Вид города  проясняется  и
становится более отчетливым, словно к нему привыкают глаза после того, как
погас яркий свет. Постояв, Пауль идет к парапету. Зрители направляются  за
ним, и их взорам открывается вид всего города.
   Пауль стоит неподвижно и  смотрит  на  волшебный,  утопающий  в  дымке,
иллюминованный город, в котором живут современные люди.
   Он перегибается  через  парапет  и  смотрит  вниз,  на  улицы,  кривые,
средневековые. Видна кучка  людей,  кажущихся  совсем  крохотными.  Задрав
головы, они смотрят вверх, на него. Экран темнеет,  и  на  нем  появляется
герб с белым, стоящим на задних лапах леопардом.









   Мы видим, как король в халате завтракает  в  лоджии.  Снуют  слуги.  Он
посылает одного из  них  за  начальником  своей  стражи.  Капитан  входит,
вытягивается и отдает честь. Он очень  молод,  у  него  веселое,  приятное
лицо. Пауль отпускает слуг.
   Пауль ходит из угла в угол, что-то обдумывая.  Потом  он  обращается  к
капитану.
   "Капитан, мне приходится учиться королевским обязанностям. Но этого  не
сделаешь, сидя во дворце".
   Капитан внимательно слушает.
   "Я хочу сам увидеть, как живет мой народ. Побыть среди людей.  Я  хочу,
чтобы вы достали мне костюм, какой носят, скажем, коммивояжеры".
   Капитан  ожидает  дальнейших  указаний.  Пауль  что-то  объясняет  ему.
Капитан отдает честь и идет к двери. Помешкав,  он  возвращается  и  снова
отдает честь.
   "Простите, ваше величество, но вам грозит опасность. На вашу жизнь...
   На вашу жизнь может быть совершено покушение, если  вы  останетесь  без
охраны".
   Король и капитан разговаривают.  Капитан  рассказывает  о  враждебности
михелистов.  Воображение   рисует   им   группу   михелистских   офицеров,
настороженных и зловещих.
   "Капитан! Я знаю, что у вас слова не расходятся с делом.  Все  равно  в
Клаверии мне грозит опасность больше, чем кому бы то ни было.
   Ну и что ж, пусть опасность немного увеличится. Какая разница?!"
   Капитану это нравится. Он опять идет к двери, потом что-то вспоминает и
возвращается.
   "Ваше величество, могу ли я осмелиться... Позвольте мне...
   У меня есть брат. Он человек скромный, надежный и умный. Позвольте  ему
сопровождать вас".
   Пауль пристально смотрит на него, задумывается и  соглашается.  Капитан
уходит. Пауль, погруженный в свои  мысли,  идет  на  зрителей.  Думая,  он
жестикулирует. Показывает два пальца.
   "Старый Хаген. Капитан. Два человека, на которых я  могу  рассчитывать.
Возможно. Два... На кого еще?  А  ведь  я  король.  Вот  что  значит  быть
королем".
   Он продолжает идти на зрителей, погруженный в свои мысли.
   Теперь на экране крестьянский дом, затерявшийся в  горах  Клаверии.  На
побеленные  стены  падает   тень   большого   дерева.   Видна   поленница,
полуразвалившиеся службы. Перед дверью дома стоит стол и скамья. На пороге
появляется пожилая женщина и начинает кормить кур.
   Женщина должна быть красивой и держаться с достоинством. Это обобщенный
образ всех крестьянских матерей Европы.
   Входит Пауль. Он в прогулочном костюме и с рюкзаком. Он просит  женщину
накормить его. Она рада заработать лишний грош.  Он  садится,  усталый,  и
бросает рюкзак на стол. Женщина, накормив кур, уходит в дом и возвращается
с молоком, хлебом и сыром.
   Пауль хвалит хлеб. Он ест немного, наблюдая за женщиной. Потом начинает
ее расспрашивать. Женщина отвечает.
   "Без мужчины в доме плохо. Осталась я только с калекой  да  совсем  еще
молодым парнем".
   Пауль задает вопрос, который нетрудно угадать.
   "Мужа убили во врем" мировой войны, а старшего сына... сами увидите".
   Она уходит в дом и возвращается, ведя  слепого  юношу  с  изуродованной
рукой на перевязи. Он умалишенный, Она ведет его  на  солнце  и  заботливо
усаживает. Подзывает Пауля, чтобы тот взглянул на руку.
   "Какие у него были зоркие глаза! Какие умные руки!"
   Пауль показывает жестом, что он боится, как бы калека  их  не  услышал.
Женщина  качает  головой  и  стучит  пальцем  себя  по  лбу.  Потом  снова
поворачивается к калеке, помогает  ему  сесть  поудобнее.  Крупным  планом
показывается его лицо до того, как оно было обожжено. Потом  умное,  живое
лицо сменяет лицо слепца. Вслед за этим крупно  показывается  его  рука  -
красивая человеческая рука. Она чернеет и сморщивается.
   И снова на экране женщина, ухаживающая за  своим  сыном.  Пауль  задает
вопрос, она отвечает.
   "Мне теперь на  него  выплачивают  пять  крон  в  день.  Едва  на  хлеб
хватает".
   Она показывает Паулю деньги. Крупным планом рука, держащая  банкноту  с
леопардом, стоящим на задних лапах,  и  надписью  -  5  кр.  Банкнота  все
увеличивается и увеличивается, пока леопард не заполняет собой весь экран.
   Снова предыдущая сцена, но калеку почти заслоняет  собой  торжествующий
черный леопард.
   Пауль стоит по одну сторону, а женщина - по другую. Он спрашивает,  она
отвечает.
   "Ненавижу ли я войну? Да! И теперь они собираются напасть на нас снова!
   Проклятые агравийские бунтовщики!"
   Пауль вздрагивает, потому что ожидал услышать  от  нее  совсем  другое.
Недоверчиво переспрашивает. Она отвечает. Неужели он не  читал  газет?  Он
выражает сомнение в ее правоте. Она спорит. Черный леопард исчезает.
   Появляется юноша лет шестнадцати  с  каким-то  узлом.  В  руке  у  него
газета. Женщина выхватывает газету и показывает Паулю, тыча в нее  пальцем
и как бы подкрепляя этим свои доводы.
   Крупным  планом  газета,  которую  держит  огрубевшая  от  работы  рука
женщины. Другая рука водит по строчкам. Газета должна быть похожа по  виду
на провинциальную французскую или какую-либо другую европейскую газету, но
не на американскую или английскую. На первой  полосе  -  название  газеты:
"Сыны Клаверии". На той же полосе статья в два столбца под заголовком:

   АГРАВИЯ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЮ АГРЕССИВНУЮ ПОЛИТИКУ. БУДЕТ ЛИ ВОЙНА?

   Женщина говорит: "Вот видите! Эти агравийцы не  хотят  оставить  нас  в
покое!"
   Ее сын тоже возмущается агравийцами.
   Пауль смотрит на оживленного, горячего  юношу  и  переводит  взгляд  на
слепца. Потом смотрит на  их  мать.  Его  охватывает  жалость.  Женщина  в
исступлении проклинает агравийцев. Ее слова появляются на экране:
   "Пусть ослепнут сыновья всех матерей Агравии!"
   Она стоит между сыном, которому, возможно, придется воевать,  и  сыном,
который уже воевал. Что готовит  будущее  младшему?  Она  молча  вопрошает
бога, Пауля и жестокий мир, протянув одну руку к старшему сыну, другую - к
младшему.
   Потом в отчаянии опускается на скамью. Сын стоит рядом  и  утешает  ее.
Пауль не в силах ничем помочь.  Снова  появляется  черная  тень  леопарда,
попирающая мать и сына. (Или тень дерева, падающая на  белую  стену  дома,
принимает очертания леопарда и увеличивается в размерах.) Пауль ничего  не
может поделать. Он грустно и задумчиво отворачивается.
   Брат капитана ждет поодаль. Появляется Пауль и медленно идет к нему.
   "Ваше величество, вы подкрепились?"
   Этот вопрос озадачивает Пауля. Мысли его заняты тем, что он видел.
   "Я забыл. Пойдемте дальше. Продолжим наш путь к границе".
   Двое поднимаются на возвышенность, с которой видны горы  и  возделанные
поля. Два пограничных столба, один напротив другого. На них четкие  черные
и белые полосы. На одном нарисован клаверийский леопард. На  другом  -  не
менее хищный геральдический зверь, агравийский василиск.
   Двое останавливаются у границы. Пауль смотрит на  зверей,  нарисованных
на столбах, и спрашивает что-то.
   "Это, ваше величество, агравийский василиск".
   Пауль рассматривает  его.  Потом  окидывает  взглядом  открывающийся  с
возвышенности  вид.  Достав  из  кармана  складную  подзорную  трубу,   он
внимательно рассматривает агравийскую территорию. На  экране  показывается
то, что он видит, - дом, женщина за работой, мужчина, нагружающий телегу.
   "Они очень похожи на клаверийских крестьян. В чем же разница?"
   Молодой человек задумывается:
   "Нет никакой разницы, ваше величество.
   Разве только что они агравийцы".
   Пауль  кивает.  Он  продолжает  осматриваться.  Показывает  на  что-то.
Спрашивает, что за здание там, внизу. Молодой человек  отвечает,  что  это
пограничная железнодорожная станция.
   Снова вид через подзорную трубу - маленькая железнодорожная  станция  и
рядом с ней несколько домов. Подзорная труба перемещается  вдоль  железной
дороги, и мы видим уже агравийскую железнодорожную станцию. Из  Агравии  в
Клаверию идет поезд.
   Появляется агравийский пограничник с большими усами. Он  взбирается  на
гору и, увидев Пауля и его спутника, останавливается. Ему не нравится  то,
что кто-то смотрит в подзорную трубу, но пограничный  устав  не  запрещает
пользоваться  ею  на  клаверийской  территории.  Появляется   клаверийский
пограничник, отличающийся только формой, тоже останавливается и смотрит на
Пауля и его спутника, которые стараются вести  себя  непринужденно.  Пауль
предлагает спуститься к пограничной железнодорожной станции. Они уходят, а
пограничники стоят, широко расставив  ноги,  и  смотрят  им  вслед.  Потом
пограничники со злобой смотрят друг на друга. Покрутив усы, уходят.
   Далее зрители видят  всякие  нелепости  и  грубое  обращение,  которому
подвергаются пассажиры при переезде границы:  на  станции  останавливается
поезд, и  пассажиров  -  агравийцев  и  клаверийцев,  крестьян  и  буржуа,
нескольких американских туристов,  двоих  или  троих  путешественников  из
Центральной Европы  -  загоняют  в  специальные  помещения  для  опроса  и
досмотра. Все они нагружены  багажом.  На  многочисленных  дверях  нелепые
таблички: "Только с клаверийскими паспортами", "С иностранными  паспортами
сюда". Толчея. Люди теряют трости и чемоданы.
   Потом  мы  видим  чиновников  с  резиновыми  печатями  в   руках.   Они
медлительны  и  грубы  с  беднягами,  выстроившимися  к  ним  в   очередь.
Появляется Пауль со своим спутником, которые видят все это.
   Они наблюдают, как производится  таможенный  досмотра  Народ  толпится.
Суматоха. Негодование. Злые и  надменные  таможенные  чиновники  роются  в
чемоданах,  Поднимается  дикий  шум:  нашли  контрабандиста.  Он   пытался
провезти три новых ножа.
   Встрепанные пассажиры  с  кое-как  уложенными  чемоданами,  из  которых
торчат пижамы и  другие  вещи,  проталкиваются  к  пункту  обмена  валюты.
Чиновник пишет на доске мелом "За 100 клаверийских кр. - 27  агравийских",
- но вскоре стирает цифру "27" и пишет "26.50". Старый  еврей,  опоздавший
получить свои 27 крон, негодует.
   Осмотр  зарегистрированного  багажа.  Измятые  и  измученные  пассажиры
возвращаются к поезду. Большие плакаты:  "Покупайте  клаверийские  товары.
Клаверийские товары - лучшие  в  мире".  В  киоске  продают  газету  "Сыны
Клаверии".
   "Сыны Клаверии. Вечерний выпуск".
   "А гравия угрожает".
   "Серьезный инцидент на границе с Сэвией".
   Видны другие газеты - "Клаверийский патриот" и "Леопард".
   Люди покупают и разворачивают газеты.
   Их  загоняют  в  поезд.  Поезд  задерживается  из-за  опоздавших  жертв
таможни. Пауль и его спутник смотрят на чиновников, возвращающихся в  свои
кабинеты.
   "Почему люди терпят весь этот идиотизм? Кому это выгодно?"
   Спутник Пауля не совсем понимает его.
   "Ваше величество, должны же мы делать различие между своими  подданными
и иностранцами".
   Видно,  как  Пауль  и  его  спутник  идут   через   пустырь,   заросший
чертополохом. Уже прошла пора цветенья, и от чертополоха летит пух.  Пауль
смотрит,  как  над  землей  кружатся  пушинки.  Ветер  несет   белый   пух
чертополоха. (Или одуванчиков, или вербейника, или  какого-нибудь  другого
растения с летучими семенами.)
   Затем мы видим ресторан в клаверийской загородной гостинице. Посередине
зала стоит большой стол, а у стен - маленькие. На стене портрет  покойного
короля  и  два  плаката  в   рамках:   "Покупайте   клаверийские   товары.
Клаверийские  товары  -  лучшие  в  мире"  и  "Не   будьте   легковерными.
Остерегайтесь  мошенников!"  Этот   плакат   должен   висеть   справа   от
предыдущего, чтобы один читался вслед за другим.
   За большим столом сидят и спорят три человека. Один из них -  пойманный
контрабандист. Входит Пауль со своим спутником, и оба  садятся  за  другой
стол.  Они  заказывают  что-то  официанту  и,  ожидая,  прислушиваются   к
разговору. Тем временем входит михелист, молодой человек в черной рубашке.
На нем большой черный галстук бабочкой и значок с  изображением  леопарда.
Он  останавливается  позади   разговаривающих   и   внимательно   слушает.
Контрабандист сравнивает качества клаверийских и агравийских ножей.
   "Почему я должен пользоваться  этими  паршивыми  ножами?  Хорошие  ножи
делаются в шестидесяти милях отсюда по ту сторону, и мы должны платить  за
них сумасшедшую пошлину только потому, что они  агравийские.  Плохие  ножи
делаются в  двухстах  пятидесяти  милях  отсюда  по  эту  сторону,  и  нас
заставляют их покупать потому,  что  они  клаверийские.  Почему  я  должен
обижать  хорошего  человека  по  ту  сторону  и  мучиться  ради  какого-то
проходимца с этой?"
   Разгорается спор. А как же долг перед страной! Кто-то высоко  поднимает
газету "Сыны Клаверии" и размахивает ею. Контрабандист кричит зло и грубо:
   "К черту патриотизм! Он нам слишком дорого обходится! Мне нужен хороший
нож!"
   Все в ужасе. К разговаривающим бросается разъяренный михелист. В руке у
него тяжелая дубинка. Контрабандист что-то живо отвечает ему. Двое  других
отходят  в  сторону.  Но  с  молодым  михелистом  не  поспоришь,  он  бьет
контрабандиста дубинкой.
   Негодуя, Пауль вскакивает. Спутник хватает его за руку и останавливает.
В драку ввязываться не годится. Контрабандист  избит,  но  сопротивляется.
Пауль в нерешительности. Надо сдержаться. Затемнение.
   Улица перед зданием  редакции  газеты  "Сыны  Клаверии".  Пауль  и  его
спутник стоят и  наблюдают.  Собираются  и  расходятся  небольшие  группки
людей.  Все  взволнованы.  На  здании  редакции  большой  плакат.  На  нем
написано:
   "Агравия угрожает Сэвии. Почему наш король молчит? Неужели мы оставим в
беде дружественное государство?"
   Уже отпечатан новый выпуск. На экране дверь, из которой выносят газеты.
Мальчишки-газетчики хватают пачки  и  убегают  прочь.  Прохожие  торопятся
купить газеты. Из рук в руки переходят трепещущие листы. Пауль  вспоминает
чертополох. Ему кажется, что  белые  газеты  летят  по  воздуху,  как  пух
чертополоха. Пух  улетает,  а  чертополох  растет,  ощетиниваясь  штыками.
Словно плоды, на нем появляются  бомбы.  На  экране  снова  улица,  камера
надвигается на группу людей, спорящий на углу.  Вокруг  человека,  который
оживленно жестикулирует, держа  газету,  собирается  толпа.  Пауль  и  его
спутник подходят послушать.
   Пока идет спор, через толпу проезжает на автомобиле  Михель.  Михелисты
криками приветствуют его. Сидящий рядом с ним в машине просит его  сказать
что-нибудь. Михель встает и, протягивая руку, обращается к толпе:
   "Помогите Сэвии! Клаверия должна помочь Сэвии!"
   Автомобиль  едет  дальше.  Не  все  в  толпе  согласны  с  Михелем,  но
большинство одобряет его слова. Пауль  понимает,  что  ему  надо  поскорей
вернуться во  дворец.  Вместе  со  своим  спутником  он  спешит  вслед  за
автомобилем Михеля. Они  идут  по  узкой  улице,  а  позади  них  остается
охваченная  политическими  страстями  толпа.  На   экране,   над   толпой,
появляется вздыбленный леопард.





   Леопард исчезает, и на экране появляется длинная дворцовая галерея.  Мы
видим королеву и принцессу  Елену.  Неподалеку  стоят  слуги.  Королева  и
принцесса разговаривают  перед  прощанием.  Сбоку  входит  канцлер  Хаген.
Принцесса говорит:
   "Я должна уехать. Я слишком задержалась  в  Клаверии.  Мое  место  -  у
кормила власти".
   Женщины   обнимаются.   Прощание.   Королева   выходит.   К   принцессе
приближается канцлер.
   "Государь был  занят  важными  государственными  делами,  но  он  скоро
придет, чтобы попрощаться с вами".
   Принцесса величественно выслушивает  канцлера.  Появляется  Михель.  Он
подходит к принцессе и здоровается с ней. Хаген отступает в сторону.
   "Значит, кузина, вы уезжаете от нас.
   И нашего иностранца-короля нет во дворце, он не пришел даже  проститься
с вами".
   Хаген вежливо  пытается  сгладить  впечатление,  произведенное  словами
принца, потом снова отходит. Он не знает, что ему  делать  дальше.  Михель
бросает на него выразительный взгляд,  и  Хаген  неохотно  уходит.  Михель
приближается к принцессе, которая раздосадована невнимательностью  короля,
и говорит:
   "Этот иностранец невежлив".
   Принцесса покусывает губу и возражает, что у короля много  дел.  Михель
пожимает плечами. Он притворно негодует. Такое пренебрежение к вам!
   Он начинает пылко ухаживать за принцессой.
   "Я ради вас оставил бы все дела.  Не  остановился  бы  ни  перед  какой
опасностью. Совершил бы любой  подвиг.  Я  горжусь  священным  самолюбием,
унаследованным мной от предков".
   Он прижимает руку к сердцу и страстно объясняется в любви. Принцесса не
отвечает. Она возмущена невнимательностью и  холодностью  короля,  но  уже
влюблена в него. Она чувствует  инстинктивную  неприязнь  к  Михелю  и  не
доверяет ему.
   Михель вдруг упрекает ее в том, что она любит короля.  Она  рассержена,
но не отрицает этого. Михель вне себя от ревности и ненависти. Он начинает
поносить короля, этого чужака, ничего не знающего о Клаверии.
   "Наш король убит. Разве он  стремится  отомстить  за  него?  Над  вашей
страной нависла угроза. Разве он пытается помочь вам?"
   Она робко пытается доказать, что верит  Паулю.  Он  просит,  чтобы  она
подвергла Пауля испытанию.
   Их разговор  прерывает  Хаген,  который  входит  в  сопровождении  двух
придворных  и  сообщает,  что  король  просит  разрешения   поговорить   с
принцессой. Входит капитан королевской стражи. За ним король в мундире. Он
приближается к принцессе, чтобы выразить сожаление по поводу  ее  отъезда.
После официальных приветствий  принцесса  сразу  же  начинает  откровенный
разговор.
   "Михель говорит, что вы боитесь войны.
   Он говорит, что вы и меня боитесь".
   Ее непосредственность повергает Михеля в замешательство. Она  вызывающе
смотрит на Пауля. По выражению его лица видно, что он восхищается  ею,  но
он по-прежнему осторожен и не теряет самообладания.
   "Я действительно боюсь войны".
   Михель делает презрительную мину.
   "Вы боитесь за свою королевскую жизнь?"
   Пауль серьезен и задумчив.
   "Я боюсь за все человечество".
   Он смотрит принцессе прямо в глаза.
   "Если я смогу предотвратить войну, я это сделаю".
   Она возмущена его словами. Михель решает  воспользоваться  случаем.  Он
резко бросает:
   "А преступление? Вы забыли об убийстве!"
   Пауль задумчиво смотрит на Михеля. Потом  грозит  ему  пальцем,  словно
ребенку.
   "Нет, Михель. Я обнаружил следы убийства... ЗДЕСЬ. У НАС".
   Михель растерян. Он не думал, что Паулю могут  прийти  в  голову  такие
подозрения. Пауль поворачивается к принцессе, величественно бросив Михелю:
   "Мы поговорим наедине".
   Пауль стоит спиной к Михелю, в котором борются страх, злоба и ревность.
Помешкав немного, Михель кланяется и уходит. Пауль обращается к принцессе:
   "Разве бояться войны - преступление?"
   Она жестом дает понять, что считает это преступлением.  Как  же  теперь
быть? Обстановка требует решительных действий. А убийство?  Пауль  смотрит
вслед Михелю и решает не говорить  ей  о  своих  подозрениях  относительно
убийства. "Почему вы надели мундир и саблю?" - спрашивает она. Он пытается
ее убедить:
   "А знаете ли вы,  что  значит  современная  война?  Для  крестьян?  Для
простых людей?"
   Она отмахивается от его вопросов. Но он настаивает, чтобы она ответила.
На мгновение появляется и исчезает фигура слепого сына  крестьянки,  и  по
жестам Пауля  видно,  что  он  рассказывает  принцессе  о  своей  утренней
встрече. Он вытягивает руку, сгибает ее, вспоминая изувеченную руку. Он  в
точности повторяет жест крестьянки, которую раздирают жалость к  калеке  и
тревога за младшего сына. Пауль воодушевляется. Он описывает бомбардировки
и разрушения. По его жестам видно, что он говорит о ранах,  о  слепоте,  о
бесконечной боли. Она тронута, но по-прежнему полна решимости и  стоит  на
своем.
   "Люди страдают не только на войне, но и в мирное время.
   Позор хуже страданий".
   Он делает умоляющий жест. Разве это позор? Она кивает.
   "А разве то, против чего мы боремся, не позор?"
   Она говорит об обидах, нанесенных Сэвии и Клаверии. Он возражает:
   "Да, провокации на ваших границах  -  это  несправедливость.  Но  разве
выход только в том, чтобы убить тысячи клаверийцев и агравийцев  и,  может
быть, даже разжечь пожар мировой войны?"
   Его благоразумие бесит ее. Она хочет уйти, но, сделав несколько  шагов,
возвращается. Она умоляет его быть непреклонным и постоять за свою родину.
Кое в чем он с ней согласен.
   "Да, я принадлежу к Новому  миру.  Миру  трудящихся,  к  миру  великого
труда, к миру знаний и силы".
   Позади них появляется фигура  трудящегося,  красивого  и  сильного  (не
"рабочий" и не капиталист, а человек, смело идущий к цели), и какая-нибудь
громадная машина, или гигантские ворота  шлюза,  или  большой  корабль  на
стапелях. Она жестом отвергает его доводы, и фигура исчезает.
   "А я принадлежу к миру чести, к старому  миру  королей,  полководцев  и
господ".
   Появляются крестоносцы, рыцари в доспехах и с длинными копьями, короли,
возвращающиеся с победой, и великие полководцы  с  обнаженными  мечами.  В
этой великолепной процессии должна быть Жанна  д'Арк,  а  рядом  с  ней  -
вооруженная женщина, похожая на принцессу.
   Принцесса поворачивается к Паулю, а процессия бледнеет, но не  исчезает
совсем. Позади принцессы все еще видны знамена и всадники.  Музыка  звучит
воинственно и победно, колышутся флаги, блестят копья, едут  воины,  а  на
экране появляются титры:
   "Разве ваш флаг и эта маленькая чудесная страна ничего  не  значат  для
вас?
   Разве вы их ни во что не ставите по сравнению с машинами и  наукой,  со
всякими исследованиями и летающими аппаратами?"
   Он качает головой.
   "Время всего этого прошло. Грядет Новый мир".
   Она что-то горячо говорит.  Как  бы  в  подтверждение  ее  слов  гремит
музыка, четче видны знамена и копья, ярче блестят доспехи. Над  всем  этим
на экране появляются слова:
   "Сплошная изнеженность, трусость, вырождение! Вот он, современный мир!"
   Он твердо стоит на своем и улыбается,  не  желая  принимать  ее  доводы
всерьез. Она не понимает, что это за современный мир. Для  нее  существует
только один мир - мир романтической любви и сражений.
   "Позвольте мне заверить вас, - говорит она, - что  я  непременно  начну
войну. Только так можно отстоять свою честь.
   Если  Клаверия  не  осмелится  объявить  войну  Агравии,  Сэвия   будет
сражаться с ней один на один".
   Видно, что он спорит с ней. Но она боится подпасть под  его  влияние  и
гордо возражает ему. Она чувствует, что ее влечет к нему, и  сердится.  Он
тоже начинает понимать, что неравнодушен к ней. С умоляющим видом он берет
ее за руку, и она не делает попыток высвободиться. Оба молчат, глядя  друг
другу в глаза. Музыка то становится громче,  то  тише,  а  знамена  и  вся
пышная процессия видны  то  четче,  то  слабее,  в  зависимости  от  того,
насколько сильны доводы принцессы. Видно, как вокруг  принцессы  и  короля
колышутся знамена и копья. Теперь принцесса уверена, что  они  любят  друг
друга. Она говорит:
   "Почему бы нам не объединить Сэвию и Клаверию?
   Вместе они могли бы совершать поистине, великие дела".
   Короля вдруг охватывает глубокое чувство к принцессе. Но он говорит:
   "Если объединить, то только для мира!"
   Она вырывает руку. Несколько мгновений они смотрят друг на друга - в ее
взгляде читается вызов, в его - решимость. Против воли  их  тянет  друг  к
другу. Она хочет, чтобы он стал романтическим  королем-воином.  Он  хочет,
чтобы она  помогала  ему  служить  Новому  миру,  который  становится  все
реальнее. Она презрительно говорит:
   "Жениться, как крестьяне, ради мира и спокойствия!  Объединить  наделы,
чтобы богаче жить! Нет!
   Пауль, если уж нам суждено пожениться, то женитесь на мне ради победы и
величия. Если бы мы захотели, две наши маленькие страны стали бы ключом ко
всей Европе".
   За какие-нибудь пять минут Пауль влюбился  в  нее.  Но  он  не  из  тех
мужчин, которые поступаются своей целью ради плотской любви. Он не намерен
отказываться от своих взглядов.
   "С нашим браком не должно быть связано никаких кровопролитий".
   Оба молчат. Потом она говорит:
   "Кто боится крови, тот боится жизни...
   Прощайте, кузен".
   Они прощаются. Она протягивает ему руку для поцелуя  и  отворачивается.
Потом бросает через плечо:
   "Я еду в Сэвию. Там я... я объявлю войну Агравии, а потом что будет, то
будет".
   "Агравийцы могут разбить Сэвию", - задумчиво, не двигаясь, говорит он.
   "А вы будете смотреть на это!" - язвительно восклицает она.
   Пауль делает шаг вперед, но сдерживается. Что он может сделать?  Пускай
уезжает.  Она  упряма.  Принцесса  идет  по  коридору.  В  конце  коридора
появляется  Михель,  встревоженный  и  зловещий.  Увидев,  что   принцесса
рассталась с Паулем, он останавливается и ждет.  Вновь  появляются  слуги.
Принцесса  останавливается  и  оглядывается,  как  бы  спрашивая  Пауля  в
последний раз. Уступит ли он? Они смотрят друг  на  Друга  в  упор.  Пауль
непреклонен. Она кланяется и уходит с Михелем, а Пауль остается. Он  стоит
неподвижно, спиной к зрителям, а потом изображение исчезает.





   На экране великолепный зал заседаний  в  клавополисском  дворце.  Виден
главный вход. Лампы под абажурами освещают стол, да и вся  комната  хорошо
освещена. У входа два лакея. В зале стоят, разговаривая, канцлер  Хаген  и
еще  семь  министров.  У  стола  поменьше  стоят  два  чиновника,  ведущие
протоколы. Все ждут короля. Сквозь стену, которая на мгновение  становится
полупрозрачной,  видно,  как  приближается  король,  потом   стена   вновь
становится плотной.
   В стороне от других стоят  министр  иностранных  дел  генерал  Монза  и
военный министр барон Мицинка - эти имена  должны  быть  сообщены  зрителю
каким-либо удобным способом. Монза высок, на нем мундир дипломата. Мицинка
- военный с головы до пят, но ростом он не вышел. Он коренаст, носит очки.
Монза - это воплощенный злодей.
   Он говорит:
   "Все готово. Промедление даже на один день обернется против  нас.  Наши
друзья на Западе ждут сигнала. А он все медлит, выспрашивает, колеблется".
   Барон Мицинка говорит о роковых  последствиях  промедления.  Придворные
возвещают о прибытии короля. Входит Пауль, Поклоны. Король усаживается  во
главе стола на специальный стул с  высокой  резной  спинкой,  другие  тоже
садятся.  Встает  Хаген  и  вносит  предложение.  Нужно   обсудить   очень
щекотливые вопросы. Чиновникам и слугам велят уйти. Хаген идет к  двери  и
выключает свет. В зале становится темно, горят только  лампы  с  абажурами
над столом, освещая лица собравшихся. Все  внимание  сосредоточивается  на
членах совета. Темное пространство над ними подчеркивает напряженность.  С
того момента,  как  выключается  свет,  изображение  возникает  из  тесных
горизонтальных линий.
   Хаген, сидящий по правую руку от короля, встает и,  объявляя  о  начале
заседания, говорит какую-то  официальную  формулу;  потом  он  садится,  и
король делает знак Монзе, который встает. Он нервничает, перед  ним  стопа
заметок. Он очень нетороплив, серьезен, вежлив, обстоятелен и вместе с тем
решителен и тверд. Он, как и все остальные, обращается к королю.
   Король слушает  его  с  каменным  лицом,  потом  задает  вопрос.  Монза
отвечает и просит карту. Это карта, знакомая по первой части. Ее  передают
королю. Он внимательно разглядывает ее. Встает Мицинка и  дает  пояснения;
На экране напряженные лица, яркие лампы, черные тени. Пальцы, ползущие  по
карте. В темноте наверху проступают расплывчатые контуры  леопарда.  Пауль
явно в затруднении. Мицинка говорит очень внушительно:
   "Ваше величество, каждый день промедления на руку врагу".
   Нетерпеливым движением Пауль кладет руку на стол.  Он  откидывается  на
спинку стула,  лица  остальных  отдаляются.  Пауль  объясняет  свою  точку
зрения, но она кажется всем неубедительной. По их мнению,  он  "идеалист".
Пауль резко вытягивает руку.
   "Но эта маленькая война, как вы  ее  называете,  может  зажечь  мировой
пожар!"
   Один из  министров,  человек  с  ничем  не  примечательной  внешностью,
склонен не согласиться  с  королем.  Медленно  встает  Мицинка,  в  резких
переходах от света к тени еще более приземистый и похожий в своем  мундире
на пресмыкающееся. Он всем телом подается вперед.
   "Ваше величество, мы на это и рассчитывали".
   Каждый реагирует на его слова в соответствии со своим характером.
   Пауль не сказал ни слова, он неподвижен. Потом он  беспомощно  разводит
руками, как бы говоря: "Это не шутка". Все пристально смотрят на него.
   Сидящий слева от короля Монза встает и говорит:
   "Пострадает весь мир. Поделом же ему. Но мы выйдем  из  войны  сильнее,
чем были".
   Монза не садится. Он высказал свою заветную мысль. Два министра кивают.
Но бледный, неподвижный Хаген смотрит на  короля.  Пауль  наклоняется  над
столом и думает, вертя в руках гусиное перо и ощипывая его.  Наконец  перо
ломается. Король говорит:
   "Поясните то, что вы сказали. Помните, я  ваш  король.  Почему  вы  так
уверены, что вы и те силы,  которые,  как  вы  считаете,  стоят  за  вашей
спиной, выиграете войну?"
   Все, кроме короля, оглядываются, словно боятся, что их подслушивают,  а
потом поворачиваются к Мицинке. На экране крупным планом лицо Мицинки,  он
хитер, осторожен и не расположен к откровенности.  Камера  надвигается  на
участников заседания.
   "Наши ресурсы гораздо мощнее,  чем  думают.  И  у  нас  есть  кое-какие
изобретения".
   Темнота в верхней части экрана просветляется и принимает вид  облачного
неба. Потом небо захватывает и нижнюю часть экрана. Появляются  аэропланы.
Сначала видно, как они летят клином вдалеке. Клин все растет и  растет,  и
наконец аэропланы заслоняют небо, словно туча птиц. Они сбрасывают  бомбы,
пока внизу не остается ничего, кроме дыма и пламени.
   Все это смещается влево, и мы видим крупным планом Мицинку.  Он  делает
жест, который как бы удаляет аэропланы и вызывает на экран что-то новое.
   Это колонна разбомбленных танков.
   Танки  исчезают,  и  снова  появляется  Мицинка,  самодовольно   дающий
пояснения. Потом он, улыбаясь, поворачивается к другим и открывает главный
козырь:
   "У нас на руках настоящая выигрышная карта. Это наш секрет. Англичане и
их друзья делают ставку на  танки  и  механизированные  войска.  Но  некий
могущественный   народ,   сочувственно   относящийся   к   нашим   планам,
предоставляет в наше распоряжение газ... новый газ...  наш  газ.  Ни  одно
военное министерство в мире не располагает таким оружием".
   Он наклоняется над столом, глаза его радостно сияют,  кажется,  что  от
удовольствия по губам его текут слюни.
   "Они  будут  дико  визжать,  когда  надышатся  этого  газа.  Он   может
деморализовать любую армию в мире. От него не защитит никакой  противогаз.
И он ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ дешевый!"
   Все потрясены. Но Пауль по-прежнему старается образумить их.
   "Но, кажется, применение газов запрещено международным правом".
   Некоторые качают головами. Мицинка все еще стоит, ликуя.
   "Как можно отказаться от применения газа во время войны!"
   Мицинка убеждает короля:
   "Война  не  продлится  и  трех  недель.   А   потом   Клаверия   станет
господствующим государством в Европе".
   Монза и другие согласны с ним. Монза излагает королю свою точку зрения.
Действовать надо незамедлительно.  Пауль  откидывается  на  спинку  стула.
Крупным планом его лицо. Затемнение,  и  новый  кадр:  мы  видим  людей  с
искаженными лицами, бегущих сквозь облака дыма. Они  отравлены.  Некоторые
срывают маски. Многие дико кричат. Ряд за рядом, крича и отплевываясь, они
проносятся через экран. Потом они исчезают, и  мы  снова  видим  Пауля  на
королевском  совете.  Он  спрашивает,   нет   ли   какого-нибудь   способа
предотвратить эту войну. Нет. Член королевского совета, который до сих пор
молчал, говорит:
   "Ходит слух, что Сэвия собирается объявить войну, не дожидаясь нас. Это
нам на руку".
   Монза и Мицинка знают об этом, они переглядываются и кивают.
   Пауль стискивает руки на столе. Он должен принять решение, от  которого
зависит его судьба. Король смотрит прямо перед собой. Потом он спрашивает:
   "А что будет с побежденными?"
   Крупным планом Мицинка, он отвечает:
   "Жизнь всегда была борьбой за существование. Мы навяжем им свою волю".
   Символическая  картина  человеческого  унижения.  Толпы   людей   низко
склоняются перед Монзой и Мицинкой, а они небрежно попирают склонившихся.
   Король вдруг встает, и тотчас встают все. Король решил, что ему делать.
   "Я  не  хочу  больше   заниматься   этим   сейчас.   Заседание   совета
откладывается до завтра".
   Все молчат. Потом Монза и Мицинка в один голос  начинают  протестовать.
Другие члены совета поддерживают их; но более осторожно. Рядом  с  королем
молча стоит старый Хаген.
   Монза, забыв этикет,  обращается  уже  не  только  к  королю,  но  и  к
остальным:
   "Война  неизбежна.  Чем  скорее  она  начнется,  тем  скорее  кончится.
Откладывать ее - значит проявлять ложную гуманность".
   Король тверд. Гневным жестом он заставляет Монзу замолчать.  Появляется
титр:
   "Заседание окончено.
   Оставьте меня".
   Король жестом отпускает министров. Они выходят  с  видом  нашаливших  и
наказанных школьников. Двое шепчутся. В дверях  каждый  останавливается  и
кланяется.  Все  движения  их  медленны,   и   это   производит   зловещее
впечатление. Изображение в этот момент должно быть темным, но четким. Лица
одетых в черное членов совета в полумраке зала образуют  как  бы  веревку,
захлестывающуюся петлей вокруг короля и уходящую  в  дверь.  Хаген  уходит
последним. В дверях он останавливается  и  поворачивается.  Король  делает
знак, чтобы он подошел. Хаген, оглянувшись, закрывает двери и  подходит  к
королю, который кладет ему руку на  плечо  и  после  секундного  колебания
спрашивает вполголоса:
   "Скоро ли... они нанесут мне удар?"
   Оба смотрят на закрытые двери. Хаген говорит,  как  главный  приказчик,
отчитывающийся в расходах:
   "Пока еще нет. Городская полиция надежна.  Солдаты  -  люди  простые  и
преданные. Вашей гвардии можно доверять  без  всяких  сомнений.  Но  зреет
заговор в крепости и в войсках на сэвийской границе".
   Король думает. "Есть у меня еще три дня?" - появляется надпись над  его
головой. Да, Хаген считает, что за три дня ничего не произойдет.
   Король и Хаген сами становятся  все  более  похожими  на  заговорщиков.
Король говорит:
   "Вы сказали, что могли бы устроить мне  тайную  встречу  на  границе  с
президентом Агравии. Можно это сделать?"
   У Хагена все готово. Он говорит об этом королю. Автомобиль будет  ждать
у стены замка. Король может ночью выехать  к  границе.  Который  час?  Оба
смотрят на часы. Хаген  звонит.  Появляется  молодой  капитан  королевской
гвардии и закрывает за собой дверь. Разговор вполголоса. Капитан выходит в
маленькую, незаметную дверь в боковой стене  зала.  Сказав  еще  несколько
слов, Хаген выходит через главную дверь.
   Король молча стоит у стола. Предстоит ждать полчаса. Он идет  к  своему
креслу, садится и  задумывается.  Дважды  посмотрев  на  ручные  часы,  он
замирает, скрестив руки на груди.









   Глубоко задумавшись, сидит Пауль.
   Опускается тень и поглощает его. Потом он появляется снова (теперь  уже
в собственном воображении) на троне, но в полной темноте. Вот, словно  пух
чертополоха, вокруг него начинают летать газеты. Они  трепещут  и  падают.
Некоторые взмывают  вверх  и  летят  в  сторону  зрителей,  их  уже  можно
разглядеть  во  всех  подробностях.  (Мне   кажется,   режиссеру   следует
понаблюдать, как плавает в аквариуме скат.) Зрители читают:
   "Сыны Клаверии". "Война! Война!"
   "Клаверийский патриот". "Война! Война!"
   Слова "Война! Война!" срываются с газетных листов и летают в воздухе.
   Газеты валят, как снег в метель, они превращаются в  аэропланы,  быстро
проносящиеся по экрану. Позади короля появляется зарево, похожее на зарево
пожара. Оно становится медно-красным. Следующие кадры для усиления эффекта
должны  быть  окрашены   в   красные   и   золотистые   тона,   с   яркими
светло-зелеными, голубоватыми, зелеными и розовато-лиловыми оттенками.
   По обе стороны от короля появляются двое. Один из  них  -  Мицинка,  но
теперь на нем яркая зеленая форма, которая делает его еще более похожим на
рептилию; другой - злодей Монза. Они хватают короля под руки  и,  указывая
вперед обнаженными саблями, заставляют встать.  Позади  появляются  другие
смутные фигуры, подталкивающие короля.  Попирая  всех,  проплывает  черный
леопард. На  передний  план  выплывает  принцесса  Елена,  разворачивается
декоративное панно, на котором снова чередуются знамена и копья. Принцесса
в костюме Жанны д'Арк, такой зрители видели ее в процессии во время  сцены
последней встречи принцессы с Паулем. Она прекрасна и обольстительна.  Она
язвительно обвиняет Пауля в трусости. Обнажив длинный меч, принцесса берет
его за клинок  и  вкладывает  в  руку  короля.  Он  отказывается,  но  она
непреклонна. Он берет меч. Тотчас все перестают наседать на короля и бурно
аплодируют ему. Он размахивает мечом.  Принцесса  становится  рядом,  чуть
пониже.
   С королем  во  главе,  выстроившись  клином,  все  идут  вперед  сквозь
беспорядочно бегущие тучи. По сторонам и внизу  виднеется  огромная  толпа
простого народа и солдат.
   Тем временем звучит тревожная  музыка,  сменяющаяся  военными  маршами,
бравурность которых угрожающе нарастает.
   Тучи сливаются в бурный поток. Этот поток дыма  и  туч  несет  Пауля  и
всех, кто был с ним.





   Звучит национальный гимн Клаверии, раздаются крики, приветствия.
   Пауль  и  толпа  его  сторонников  идут  на  зрителей,  их  фигуры  все
увеличиваются, становятся расплывчатыми, прозрачными  и,  наконец,  совсем
исчезают. Толпы народа, смутно видневшиеся вокруг,  теперь  проступают  на
экране более отчетливо, и мы видим площадь перед  собором  в  Клавополисе,
заполненную беспокойной толпой людей, которые кричат, толкаются,  держа  в
руках бесчисленные плакаты с изображением леопарда, и смотрят,  как  через
площадь проходит колонна солдат в боевом снаряжении. Камера надвигается на
толпу, выхватывая отдельные детали из этого бурлящего моря голов. Мы видим
людей: неистово кричащих женщин, плачущих старух, старика, которого топчет
шарахнувшаяся от грузовика толпа. Камера  наведена  на  солдат,  потом  на
мгновение  поднимается  над  толпой  и  задерживается  на  группе   людей,
неподвижно стоящих на ступенях собора.
   Среди этой группы пожилой священник в полном облачении, с поднятой  для
благословения  рукой.  Перед  ним  -  щетина  штыков,  по  бокам   -   два
прислужника. Выше, на ступенях, стоит торжествующий Монза, рядом с  ним  -
приземистый Мицинка. Здесь же английский  посол  в  Клаверии.  Подчеркнуто
спокойно он то и дело проводит  рукой  по  усам  и  рту.  Рядом  с  ним  с
безразличным  видом  стоит  американский  посол.  И  вот  они  встречаются
взглядами.  Напряженность  в  дипломатических  отношениях  заставляла   их
избегать друг Друга в течение нескольких недель. Английский  посол  качает
головой, как бы говоря: "Ну и ну!"  Американец  пожимает  плечами,  словно
хочет сказать: "Этого и следовало ожидать".
   Объектив снова направлен  на  войска.  Он  выхватывает  из  марширующей
колонны группу  солдат.  Они  возбуждены  и  кричат  "ура".  Один  из  них
оглядывается на девушку, и секунду мы видим на экране только их двоих.
   А теперь мы видим эту же группу солдат на рассвете  в  товарном  вагоне
поезда, идущего по железнодорожной линии в горах; усталые, измученные, они
приходят в себя после долгой ночи.
   Поезд  резко  останавливается.  Солдаты  высыпают  из  вагонов.  Музыку
заглушает рев самолетов. Выскакивая из  вагонов,  солдаты  смотрят  вверх.
Несколько человек изготовились к стрельбе. Один стреляет вверх.  Подбегает
офицер и кричит:  "Рассредоточиться!  Рассредоточиться!"  Но  уже  поздно.
Видно, как эскадрилья  самолетов  устремляется  вниз,  и  солдат  начинает
косить пулеметный огонь. Они падают и  кричат.  У  одного  пулями  прошито
лицо, но он продолжает бежать.
   Юношу,  который  накануне  оглянулся  на  девушку,  поразила  пуля.  Он
скатывается в ров, лицо его за рамкой кадра, ноги  неподвижны.  На  экране
мансарда, и в ней та же девушка.  Рассвет.  Она  просыпается  и  в  страхе
садится. Ей  приснился  дурной  сон.  Она  проводит  рукой  по  волосам  и
задумывается. На лице ее ужас. Ища утешения, она поворачивается к распятию
над изголовьем кровати.
   Вдруг она вздрагивает. Раздается вой сирены. Она  прерывает  молитву  и
идет к окну. Неподалеку слышен взрыв. Она выглядывает в окно, и вдруг окно
освещает красное зарево.
   Она бежит через комнату.
   Мы снова  видим  вагоны,  из  которых  выскакивают  солдаты.  Теперь  с
агравийскими аэропланами вступили в бой клаверийские. Поединок между двумя
самолетами. Один из  них  врезается  в  землю,  объятый  пламенем.  Войска
развертываются,  чтобы  отразить  танковую  атаку.  На  них  ползут   пять
громадных танков, которые больше и безобразнее всех известных  современных
танков. Офицеры жестами приказывают солдатам  отойти  в  укрытие.  Солдаты
специального   подразделения,   похожие   на   водолазов   в    кольчугах,
переваливаясь,  подбираются  под   прикрытием   бруствера   к   неуклюжей,
безобразной машине, похожей на помесь гаубицы, мусоровоза и приспособления
для поливки улиц. К  ней  присоединен  рукав.  Один  из  громадных  танков
угрожающе вырисовывается "а фоне неба, и рукав направляется  на  него.  На
секунду экран затемняется, чтобы следующая сцена была более эффектной.  Из
рукава вырывается струя жидкости, которая вспыхивает  ослепительным  белым
пламенем и обрушивается  на  танк.  Он  на  глазах  оседает,  плавится  и,
охваченный  розовато-лиловым  пламенем,  с  грохотом  взрывается.   Камера
отодвигается назад, и мы видим, как один за другим взрываются танки. Через
экран проплывают клубящиеся тучи багрового дыма.  Оседая,  они  становятся
зеленовато-желтыми.
   Из этого дыма появляются бегущие люди с искаженными от боли лицами. Они
задыхаются. Они падают, кричат, корчатся. Гул самолетов и  танков,  грохот
пушек отдаляется, теперь это ужасное зрелище сопровождают хрип и стоны. На
несколько секунд все замирает, и слышно только, как кто-то тяжело дышит  и
всхлипывает. Виден большой пустырь, поросший  вереском,  и  корчащиеся  на
земле  люди.  Камера  медленно  приближается  к  ним;   экран   становится
синевато-зеленым, и еще один из тех, кого мы видели на площади,  с  лицом,
перепачканным засохшей кровью и грязью, медленно, морщась от боли,  ползет
вперед. Его изумленное лицо заполняет собой весь экран. Он  приподнимается
и смотрит на зрителей.
   Музыка резко обрывается, как только он начинает поднимать голову, и вся
сцена  проходит  в  тишине.  Лицо  солдата  искажается  в  агонии,   глаза
закрываются. Торжественно гремит клаверийский  национальный  гимн.  Солдат
медленно опускается на землю. Экран светлеет, флаг с изображением леопарда
полощется и хлещет по лицу умирающего  человека.  Видимо,  это  раздражает
его, потому что он  пытается  оттолкнуть  полотнище  от  своего  лица.  Он
исчезает в складках развевающегося флага.
   Кроме  клаверийского  гимна,  звучит  английский  "Правь,  Британия"  и
американский "Моя страна" или какая-либо другая  известная  патриотическая
английская и  американская  музыка,  которую  сочтет  нужным  использовать
композитор. Появляются флаги. Сначала клаверийские,  потом  других  стран.
Вьется  американский  флаг,  сливаясь  с  английским.  А  затем  мы  видим
вступающий в бой огромный  флот.  Вдалеке,  на  горизонте,  видны  корабли
противника. Сверкают орудийные залпы. В музыку вплетается грохот машин.
   На экране кочегарка линкора. Возле топок работают полуголые люди.  Один
из них поднимается по трапу.  Камера  следует  за  ним.  Мы  видим  палубу
линкора возле орудийной башни. Вдруг человек, словно  испугавшись,  ныряет
вниз и спрыгивает с трапа. В кочегарку попадает  снаряд.  Никто  не  успел
сказать ни слова. В следующее мгновение в линкор попадает еще один снаряд,
видно, как струи пара бьют из лопнувших, искореженных  труб  и  ошпаривают
людей,   которые   тщетно   пытаются    спрятаться.    Корабль    медленно
переворачивается, и вот поток морской воды захлестывает корчащихся от боли
людей. Крупным планом показан человек, который в отчаянии  карабкается  по
трапу. Но его смывает волной.
   На экране оживленные улицы города в теплую  летнюю  ночь.  Всюду  полно
народу, как в восточных районах Нью-Йорка или переулках Неаполя. Раздается
вой  сирены.  Мчатся,  свистя,  мальчишки-велосипедисты.  Люди  в   панике
разбегаются, среди толпы рвутся бомбы, лавки и дома охвачены  пламенем.  В
улицы врывается бурлящий поток воды, он подхватывает обезумевших людей  и,
как пену, несет вперед. Люди в ужасе размахивают руками,  кричат,  падают,
из воды высовываются стиснутые кулаки, и все это  затопляют  новые  потоки
воды.





   Бурлит поток, и сквозь сумятицу вновь  появляются  расплывчатые  фигуры
Пауля и его свиты. Он стоит по колени в черной воде, по которой проплывают
мимо мертвецы и раненые.  Пауль  шагает  через  кружащиеся  в  воде  тела.
Принцесса Елена, члены королевского совета - все, кроме Монзы  и  Мицинки,
исчезают. Эти двое держат Пауля за руки и указывают  вперед.  "Победа!"  -
говорят они, и это слово большими буквами вспыхивает на  экране.  "Победа!
Наши друзья побеждают! Да  здравствует  Клаверия!"  От  ужаса  лицо  Пауля
окаменело. Он сжимает рукоять меча. Теперь он в центре внимания зрителей.
   Он начинает отбиваться от тех, кто держит его.
   "Вот что значит ваш патриотизм, будьте вы прокляты!"
   Его окутывают клубы черного дыма.
   "Но мы же победили!" - говорит злодей.
   Пауль рукой отталкивает  Монзу.  На  экране  появляются  черные  буквы:
"НЕТ!"
   Но ему не сразу удается стряхнуть с себя это видение. Кошмар войны  все
еще душит его, вокруг него  кружатся  раненые  и  убитые.  Черный  дым  от
взорвавшегося снаряда принимает облик вздыбленного леопарда.
   Пауль видит себя  -  маленькую  фигурку,  шагающую  рядом  с  громадным
чудовищем.  Затем  он  вдруг  поворачивается  и  вцепляется  в   леопарда.
Начинается борьба Пауля с геральдическим леопардом (комбинированная съемка
с  использованием  мультипликации).  Нелепый  поединок.  Голова   чудовища
превращается  в   голову   злодея.   Леопард   уменьшается   до   обычного
человеческого роста. Теперь силы равны. Пауль хватает леопарда  за  шею  и
бросает его на землю. Это должно напоминать сцену борьбы во  вступительной
части. Злодей повержен.
   Мы снова видим Пауля, сидящего в зале заседаний королевского совета. Он
пошевельнулся и скомкал лист бумаги, лежащий перед ним. Он как бы  сжимает
горло леопарда, повторяя многие движения, которые делал во время борьбы  с
чудовищем. Рядом мы  видим  Хагена,  который  смотрит  на  короля.  Справа
появляется молодой капитан и становится навытяжку.
   Вздрогнув, Пауль приходит в себя.
   "Все готово", - появляется на экране.
   Король встает, трет рукой глаза и,  повернувшись  к  Хагену,  дает  ему
последние указания.
   Пауль с молодым капитаном  выходят  в  маленькую  дверь.  Она  остается
открытой,  и  музыка  звучит  в  такт  гулким  шагам,  которые  постепенно
замирают.









   На экране - придорожная гостиница в  Агравии,  неподалеку  от  границы.
Массивное  темное  здание  гостиницы  едва  виднеется   в   предрассветных
сумерках. В обе стороны от гостиницы тянется дорога. С одной стороны стоит
клаверийский пограничный столб. В некоторых окнах горит  свет  и  мелькают
фигуры людей. Что-то готовится. С агравийской стороны приближается большой
закрытый  автомобиль  с  зажженными  фарами.  Фары  гаснут,  и  автомобиль
останавливается перед дверью гостиницы.
   "Господин Химбескет, президент Агравийской республики".
   Мы видим крупным планом господина Химбескета  (освещенного  фонарями  и
занимающейся зарей),  который  выходит  из  машины.  Это  крепкий  человек
приятного вида, средних лет, в тяжелой меховой шубе (позже мы видим его во
фраке, но сейчас под шубой фрака не  видно).  Его  сопровождают  худощавый
молодой секретарь и  военный  адъютант.  Солдаты  в  агравийских  мундирах
отдают честь, хозяин гостиницы почтительно  приветствует  его.  Он  задает
вопрос: "Приехал ли король Пауль?" "Нет". Солдаты и секретарь  выходят  на
дорогу и смотрят в сторону Клаверии. Ага! Кажется, кто-то едет.
   Зрители видят гостиницу издалека. Яркий сноп света. Со стороны Клаверии
подъезжает большая обтекаемая машина. Из нее  выходят  несколько  человек.
Король и президент встречаются.
   Мы видим  лучшую  комнату  гостиницы.  За  окном  рассвет.  Но  комната
освещена свечами. (Если сделать свечи из быстро сгорающего материала,  это
поможет показать длительность встречи.) Горничная раздувает тлеющий  огонь
в камине, потому что перед рассветом особенно холодно.
   Дверь открывается. Президент вежливо пропускает короля  вперед.  Король
входит,  стягивает  перчатки,  дует  на  руки,  растирает  их.   Адъютанты
принимают пальто, и президент греет руки у огня. Все это  показывает,  что
ночная поездка на автомобилях была продолжительной.
   Секретарь Химбескета отдает распоряжения. Дело происходит в Агравии,  и
потому он заботится о гостеприимстве. Не угодно ли закусить?  Вот  кофе  и
бисквиты. Входит  и  выходит  гостиничная  прислуга.  Секретарь  торопливо
выпроваживает ее. Все ли в порядке?  Химбескет  делает  знак,  что  больше
ничего не нужно. В дверях  секретарь  оборачивается  и  окидывает  комнату
последним взглядом. Да, бумага на столе. Он уходит, закрыв за собой дверь.
Король и президент остаются наедине.
   "Нам надо было встретиться раньше,  господин  президент,  но  я  совсем
недавно стал королем и еще не освоился со своим положением".
   Он предлагает президенту сесть. Ни один и не  думает  притрагиваться  к
кофе и закускам, стоящим на столе: их  мысли  слишком  заняты  делом.  Они
одновременно садятся. Пауль намерен откровенно  высказать  все.  Президент
более осторожен. Странный оборот принимают события! Не западня ли это? Что
за птица этот король Пауль?
   Пауль начинает первым:
   "Я узнал, что мое правительство, моя пресса  и  некоторая  часть  моего
народа настроены воевать с Агравией. А ВЫ хотите войны?"
   "Боже, конечно, нет!" - восклицает президент. Он вскакивает.  (Наверно,
он слишком привык выступать на собраниях, и это  постоянно  сказывается  в
его манере держаться.) Но ведь во всем виновата Клаверия! Агравия -  самое
мирное из государств.
   Пауль говорит:
   "В спорах между странами какая-то доля вины ложится на каждую сторону.
   Но я хочу предотвратить войну".
   Президент  говорит,  что   он   тоже   искренне   этого   желает.   Они
конфиденциально беседуют о военных  возможностях  обеих  стран.  Президент
говорит:
   "Вас поддерживают гигантские монополии  в  Америке.  На  вашей  стороне
несравненно более могучие силы".
   Пауль становится откровенным. Скажите... - начинает он. - Что вы хотите
знать? - спрашивает президент.
   "Если Клаверия откажется начать войну, не вырвут ли у меня эти  большие
монополии согласие силой?"
   Президент задумывается над этим вопросом. Скорей всего, нет. Чем больше
он думает, тем сильнее его уверенность. Они не могут  начать  действовать,
пока Клаверия не подожжет фитиль. Мирные договоры и  весь  этот  женевский
вздор помешают им.
   "Пакт Коллега связывает их по рукам и ногам", - говорит он.
   Пауль так и думал. Он рад, что его мысли подтверждаются.
   "И еще один вопрос, господин президент.
   Если принцесса Сэвии начнет разжигать  войну,  воздержитесь  ли  вы  от
нападения на Сэвию? Не начнете ли вы военные действия?"
   Президент задумывается. Уж не маневр ли  это  с  целью  выиграть  время
перед нападением? Но король Пауль кажется ему честным человеком. Президент
садится поудобнее и присматривается  к  королю.  Он  вглядывается  в  лицо
Пауля, взволнованно потирая руки.  По  своей  манере  держаться  Химбескет
ничем не отличается от обыкновенных людей, но в его поведении есть  что-то
от крестьянина: крестьянская подозрительность и хитрость. Но он честен,  и
его не на шутку тревожит серьезная угроза, нависшая над Агравией. Он вновь
и вновь задает Паулю вопросы. Наконец  он  решается:  Нет,  мы  не  начнем
войны. Он дает слово. По рукам? Пауль протягивает руку. Ну, что у нас еще?
Глядя на огонь, Пауль говорит не очень веселым тоном:
   "Видите ли, меня могут убить. Я не верю в дурные предчувствия, но такая
возможность не исключена".
   В таком случае Химбескет ничего не выиграет, воздержавшись  от  военных
действий. Да, это ясно. Пауль все больше  и  прочнее  завоевывает  доверие
Химбескета. Разговор продолжается. На экране показано  течение  времени  -
свечи оплывают, часы  показывают  более  поздний  час,  меняются  позы,  в
комнате становится светлее, король и президент находят общий  язык.  Пауль
немного колеблется, говорить ли ему еще об одном деле,  но  он  чувствует,
что его необходимо обсудить.
   "А теперь, господин президент, между ноли, - ведь  нам  обоим  угрожает
опасность, - скажите мне, было ли убийство, совершенное в  соборе  святого
Иосифа, делом рук Агравии?"
   Услышав этот вопрос, президент Химбескет не  может  усидеть  на  месте.
Полный негодования, он вскакивает.  На  миг  он  теряет  дар  речи.  Потом
кричит, и на экране появляется черный титр:
   "Это принц Михель!"
   У президента вид  человека,  который  сделал  важное  признание.  Пауль
сохраняет самообладание  и  медленно  кивает.  Да,  это  так.  Но  нет  ли
каких-нибудь доказательств? Доказательства - в этом все дело. Как доказать
это? Президент горячо говорит:
   "Он хочет стать королем.  Его  обуревает  слепая  страсть  к  принцессе
Елене... и к власти".
   "Это верно, - соглашается Пауль, - но где доказательства?"
   "Улики можно найти в Клаверии. Моей полиции известны эти улики,  они  в
Клаверии.
   Как НАМ добыть их? Если нам это удастся, разоблачения будут  напечатаны
во всех газетах мира".
   С  точки  зрения  Пауля,  это  разумно.  Не  поможет  ли  ему  господин
президент? Помочь? Конечно! Король  и  президент  договариваются,  как  им
действовать. До сих пор все идет хорошо.
   Пауль: "А англичане не приложили к этому руки?"
   Химбескет жестом дает понять, что это исключено.
   Пауль: "Скажите, а американцы не замешаны в подготовке к войне?"
   Химбескет пожимает плечами. Потом он идет к камину,  видимо,  собираясь
сказать что-то очень важное.
   "Поскольку американцы и англичане по глупости соперничают вместо  того,
чтобы стать партнерами, то все в этой части света  стараются  использовать
положение в своих целях. Вы думаете, принц Михель - это просто пешка?"
   Его улыбка показывает, как наивна эта мысль. Он делает жест рукой, и мы
видим на экране его и принца  Михеля  за  шахматной  доской,  а  на  доске
расставлены англичане и американцы: английский  министр  иностранных  дел,
крупный американский финансист и так далее.
   Химбескет говорит: "В дипломатической игре  менее  значительные  фигуры
используют более значительные в качестве пешек".
   Пока происходит все это, разгорается день,  а  свечи  укорачиваются.  В
окна заглядывает солнце, в комнате светлеет, и Пауль машинально гасит  две
оплывшие свечи на  столе.  Он  глубоко  задумался.  Может  быть,  все-таки
удастся предотвратить войну и сохранить мир на земле? Он встает.
   "Господин президент, в вашей стране есть фанатики. Попридержите их, а я
постараюсь попридержать своих. Но как нам быть с калькомитом?"
   Зелинка и Химбескет садятся рядом и обсуждают этот вопрос.
   "Прежде  всего,  -   говорит   Зелинка,   -   мы   намерены   сохранить
независимость".
   Химбескет сочувственно кивает головой.
   "Во-вторых,  весь  мир  заинтересован   в   эксплуатации   агравийского
калькомита".
   Химбескет замечает, что это гораздо сложнее. Он колеблется.  Он  что-то
говорит о  своем  народе,  и  над  ним  появляется  агравийский  василиск,
приготовившийся к схватке. Позади василиска появляется английский  министр
иностранных дел. Химбескет решает быть совершенно откровенным.
   "Это не понравится моим английским друзьям".
   Зелинка задумывается.
   "Английскому народу это безразлично. Возражать будет только  английское
правительство и английские монополисты".
   Теперь задумывается Химбескет. Потом он встает в позу оратора.
   "Если бы я только мог сказать это английскому народу!"
   Улыбаясь, Пауль соглашается с ним.
   "Если бы мы могли сказать это прямо всем народам, то  пришел  бы  конец
всякой националистической политике. Сами люди этого не  понимают.  Но  они
устали от войн".
   Зелинка откидывается на спинку стула и говорит, как бы размышляя вслух:
   "Когда калькомит был  заложен  в  недра  нашей  планеты,  он,  наверно,
предназначался для всего человечества".
   Химбескет находит это разумным, и Зелинка продолжает:
   "К сожалению, он был заложен только на территории Агравии и  Британской
империи".
   Что ж, это так - говорит выражение лица Химбескета.
   "И  поскольку  он  стал   жизненно   необходим   для   металлургической
промышленности всего мира, и Америки в частности..."
   Химбескет осторожен, он поднимает руку.
   "...распределение  калькомита  следует  поставить   под   международный
контроль".
   Зелинка добавляет:
   "А вот международного контроля как раз и нет!"
   На лицах короля и президента словно бы написано:  "Как  же  нам  теперь
быть?"
   Химбескет во всем согласен с  Зелинкой,  он  занят  обдумыванием  речи,
которую намерен произнести.  Отвернувшись  от  Зелинки,  он  обращается  к
воображаемым слушателям, выразительно жестикулируя.
   Зелинка сидит, задумавшись.
   "А если нам опубликовать совместную декларацию, призывающую  установить
международный  контроль  над  запасами  калькомита  с  условием,   что   в
контрольный   орган   войдут   представители   ВСЕХ   стран   с   развитой
металлургической промышленностью?"
   Облокотившись на спинку стула, Химбескет говорит:
   "Вашим  американским  друзьям  это  понравится  не  больше,  чем   моим
английским".
   Зелинка слегка ударяет по столу кулаком.
   "Но мы должны помешать их игре - этой тайной, глупой игре".
   Король и президент смотрят друг на Друга. Зелинка встает.
   "Вы  сдерживайте  своего  василиска".  На  экране  Химбескет,   который
удерживает непокорного василиска, как обычно удерживают драчливую собаку.
   "А я постараюсь справиться со своим патриотическим леопардом".
   На экране Зелинка, который душит леопарда за горло.
   "И они тоже должны как-то обуздать своих патриотов".
   Зрители видят,  как  дядя  Сэм  утихомиривает  неистового  человечка  с
огромным  американским  флагом.  А  Джон  Буль  приструнивает   столь   же
неистового английского патриота.
   "И мы сделаем первый шаг по  пути  установления  контроля  над  сферами
интересов всех стран, без чего невозможен мир на земле".
   На экране бурлящая толпа, размахивающая национальными  флагами,  и  над
ней появляются смутные очертания женской фигуры, которая становится  видна
все отчетливее - эта грустная  женщина  похожа  на  прекрасную  Сивиллу  в
Сикстинской  капелле  в  Риме.  У  ее   ног   высечены   слова   "Единство
человечества".
   Да, Химбескет согласен со всем этим.  Надпись  "Единство  человечества"
проплывает над ним. Чем больше он думает над этими словами, тем больше они
ему нравятся. Он уверен, что справится со своим василиском. В конце концов
он всегда хотел мира.  Он  повторяет  слова  Зелинки  перед  воображаемыми
слушателями.  Однако  Зелинка  не  поддается   этой   восторженности.   Он
собирается с мыслями.
   "Всякий раз, как удается предотвратить войну, это помогает понять,  что
огромные армии и флоты - нелепица".
   Ораторствующий Химбескет исчезает, и на экране остается  один  Зелинка,
который все больше становится воплощением Человека-созидателя и мыслителя.
По одну сторону от него стоит вздыбленный василиск, по другую  -  леопард.
Он обращается к ним:
   "Вы, хищники, удастся ли нам когда-нибудь приручить вас?"
   Он вновь появляется на экране с леопардом и  василиском,  которые,  как
собаки, виляют хвостами у его ног. Но он не верит им и  глядит  на  них  с
подозрением.
   "Я рад бы задушить вас обоих".
   Зелинка задумывается. Под ним появляется колонна  солдат,  шагающих  со
знаменами за оркестром. Солдаты в гренадерской форме, а  перед  оркестром,
размахивая серебряным жезлом, торжественно шествует рослый человек. Тут же
флаг Клаверии с изображенным на нем  леопардом,  чтобы  успокоить  нервных
патриотов Англии и Америки. Трубят  сигнал.  Мы  видим  большой  плац,  на
котором кадеты показывают чудеса строевой  выучки.  И  здесь  бросается  в
глаза знамя с леопардом. Похожие на оловянных солдатиков,  фигурки  солдат
исчезают, и вместо них появляется Зелинка, который все еще раздумывает  об
отвратительных зверях, пресмыкающихся у его ног. Он пинками прогоняет  их.
Потом, по-прежнему в глубокой задумчивости, удаляется. Рядом с  ним  вновь
появляется Химбескет. Они стоят лицом к лицу.
   "Предатели нашей "внешней политики", они верны Человечеству".
   Рукопожатие. Король с президентом стали друзьями и союзниками.  Секунду
они стоят, глядя друг другу прямо в глаза.
   Потом президент  быстро  поворачивается  и  хлопает  в  ладоши.  Входит
секретарь. Химбескет уже настолько  успокоился,  что  замечает  нетронутый
кофе. Он берет булочку и наливает себе кофе. Секретарь прикладывает руку к
кофейнику - не остыл ли? Да, остыл, но  через  секунду  принесут  горячий.
Тотчас входит слуга с новым кофейником. Пауль  тоже  наливает  себе  кофе.
Король и президент теперь могут поесть. Тяжелые мысли оставили их.
   Химбескет, который чувствует, что у него гора свалилась  с  плеч,  дает
какие-то указания секретарю. Но Пауль еще не испытывает такого облегчения.
Он даже не знает, король ли он или уже нет. Экран тускнеет.





   На экране снова зал  заседаний  королевского  совета  в  клавополисском
дворце. Вновь собираются члены совета. (Один из советников не  явится,  но
роль его несущественна, это должно быть сделано просто для  разнообразия.)
В зале трое советников и Хаген. Все нервничают и чувствуют  себя  неловко.
Секретари держатся скромно, но они внимательно и с любопытством  наблюдают
за всем. Входят вместе Монза и  Мицинка.  У  них  приподнятое  настроение:
теперь они знают, как им действовать. У Монзы такой вид,  будто  он  хочет
сказать: "Ну, что еще нам преподнесут?" Знает ли  Хаген,  где  король?  Но
если Хаген и знает, он не собирается рассказывать об этом.
   Все трое советников, как говорят школьники,  подлизываются  к  Монзе  и
Мицинке. Но (оглядываясь на дверь) где же король? Кто-то идет по коридору.
Появляется смутная фигура короля и  исчезает.  Открывается  дверь.  Входит
капитан с двенадцатью гвардейцами, которые выстраиваются справа и слева от
двери. Такого еще не бывало. Двое советников  обеспокоены,  они  о  чем-то
спрашивают  друг  друга.   Мицинка   подмигивает   Монзе.   Неужели   этот
иностранец-король испугался? Все молчат. Придворный объявляет: "Король".
   Входит Пауль, свежий и тщательно одетый. Он неторопливо идет  к  своему
стулу и садится. Разрешает сесть членам совета. Хаген встает, коротко, для
проформы, напоминает повестку дня предыдущего заседания и садится. Мицинка
оборачивается и делает знак секретарям покинуть зал.  Король  считает  это
дерзостью. Нет, пусть останутся. "Ну что ж, пожалуйста!" - как бы  говорит
Мицинка.
   Все выжидающе молчат. Пауль начинает спокойно:
   "Сегодня утром я встретился с президентом Агравии. Я  удовлетворен  его
заверениями. Война объявлена не будет".
   Все поражены. Монза и Мицинка вскакивают и вместе что-то говорят. Хаген
встает и одергивает их. Другие советники о  чем-то  недоуменно  спрашивают
друг друга. Король абсолютно спокоен. Он повторяет:
   "Войны не будет".
   Он знаком  приказывает  Мицинке  и  Хагену  сесть.  Все,  кроме  Монзы,
садятся. Монзе разрешено говорить. Он говорит красноречиво  и  горячо.  Он
намекает  на  некоторые  важные  причины.  Нельзя  отказываться  от  своих
обязательств.  Взглянув  на  секретарей,  он  наклоняется  "ад  столом   и
конфиденциально сообщает:
   "Мы  заключили  секретные  соглашения  с  нашими  друзьями,   с   очень
влиятельными друзьями за границей".
   Пауль откидывается на стуле с видом крайнего удивления. Что же  это?  О
каких секретах идет  речь?  Монза  горячо  протестует  против  присутствия
секретарей при обсуждении таких дел. Пауль делает уступку. Пусть секретари
уйдут. Они уходят.
   Ну, а теперь послушаем, что все это значит?
   Вид у всех заговорщический.
   Монза,  Мицинка  и  другие  советники  высказываются,  Хаген  вставляет
замечания. Пауль сидит с  безразличным  видом;  обдумывая,  как  ему  быть
дальше, он едва ли слушает. Монза говорит о главном:
   "Все эти разговоры, ваше величество, носят...  академический  характер.
Война уже началась. Принцесса Сэвии объявила войну Агравии".
   Уже! Пауль надеется, что Монза выдает желаемое за действительное. Но от
принцессы Елены всего можно ожидать. Он говорит:
   "Тогда Сэвии придется объявить о прекращении войны".
   При этом он бросает взгляд на капитана гвардии, который стоит навытяжку
справа от него. Они встречаются взглядами. Все  готово,  ваше  величество.
Монза вне себя. Объявить о прекращении войны! Он протестует.  Это  абсурд!
Это неслыханно! Король хочет совершить глупость. Он уже  обращается  не  к
королю,  а  ко  всем  присутствующим.   Члены   совета   шумят,   проявляя
непочтительность к своему королю, который сидит с  каменным  лицом.  Пауль
поворачивается к Хагену и что-то шепчет.
   Потом он жестом призывает всех к порядку, сначала мягко, потом властно.
Члены совета понимают, что их спровоцировали и заставили нарушить  этикет.
Король встает, и все внимательно его слушают.
   "Господа, я распускаю совет. Министр иностранных дел и военный  министр
должны передать свои портфели канцлеру. Они арестованы".
   Все ошеломлены таким оборотом событий. Король делает знак  капитану.  К
каждому  из  арестованных  министров  подходят  по  два  гвардейца.  Монза
пожимает плечами. Мицинка, очень тщеславный, уязвлен. Он  выражает  королю
протест. Король машет рукой: "Уведите его". Арестованных министров уводят.
Выходят и все остальные, кроме Хагена. Король сидит на месте.
   "Первый раунд окончился в нашу пользу, Хаген".
   Прочие события этого утра развиваются в лоджии. Иностранный дипломат  -
не англичанин и не американец, -  щегольски  одетый,  с  двумя  орденскими
ленточками и цветком в петлице, увещевает  Пауля,  который  прислонился  к
парапету лоджии и не поддается уговорам.
   "У  моего  правительства  прочные  связи   с   крупными   американскими
монополиями. Мы полагались на Клаверию и верили, что вы  будете  вести  по
отношению к Агравии жесткий политический курс. Если вы  бросите  Сэвию  на
произвол судьбы, у Клаверии не останется друзей".
   Пауль спрашивает, что это значит. Дипломат объясняет.
   Пауль говорит:
   "Мне все равно, останутся ли у меня друзья. Или я сохраню мир на земле,
или погибну. Клаверия не зажжет пожар второй мировой войны".
   Они продолжают разговаривать. Входит капитан гвардии и отдает честь. Он
докладывает,  что  арестованы  владельцы  двух  самых  крупных   газет   в
Клавополисе и редактор "Сынов Клаверии". Пауль приказывает ввести их.  Они
под  стражей.  Капитан  стоит  тут  же.  Пауль  указывает  на   газетчиков
дипломату.
   "Эти господа, думаю, вам уже знакомы... и даже слишком хорошо. Мэвик  и
Хесс,  владельцы  "Сынов  Клаверии"  и  "Клаверийского  патриота",  Сэвет,
редактор "Сынов Клаверии".
   Сэвет  держится  вызывающе.  Этого  человека  с  бычьей  шеей   нелегко
испугать, он насторожен и самоуверен. Мэвик - низкорослый толстяк, Хесс  -
ничем не примечательный человек в щегольском костюме. Они  стоят  по  одну
сторону от Пауля, дипломат - по другую.
   Дипломат притворяется, будто он глубоко потрясен.
   "Но ведь будет  возбуждено  общественное  мнение  во  всем  мире,  ваше
величество? Где же свобода слова? Где свобода печати?"
   Пауль улыбается. Он относится к таким вещам скептически. Сэвет говорит,
что арест незаконен. Даже  клаверийский  суд  потребует  их  освобождения.
Пауль спокойно отвечает:
   "Может быть, и  незаконен,  но  необходим.  Печать  -  великая  сила  в
современном мире, и я хочу, чтобы она отвечала за свои действия. Для  меня
мир на земле дороже вашего права на свободу творить зло".
   Молчание.
   "И даже ваших жизней".
   Но Сэвет уже увидел нечто такое, что даже эта угроза ему не страшна. Он
пристально смотрит на клавополисскую крепость.  Потом  бросает  взгляд  на
Пауля и делает шаг вперед:
   "Взгляните туда, ваше величество. И пусть то, что вы увидите,  послужит
вам предостережением".
   Он показывает рукой. Все смотрят вдаль  и  замирают.  Это  продолжается
несколько секунд.  Потом  на  экране  отчетливо  видна  крепость.  Большое
королевское знамя опускается, и вместо него по флагштоку  взлетает  черный
флаг. Вместо королевского флага поднят михелистский. Флаг  дается  крупным
планом, а потом на экране снова люди, смотрящие на него из лоджии.
   На фоне неба  появляется  черная  четкая  надпись  "Мятеж"  и  медленно
исчезает. Все по-прежнему стоят без движения; потом Сэвет  искоса  смотрит
на Пауля. И вслед за ним все смотрят на Пауля. Он  чуть-чуть  изменился  в
лице.
   "Итак, крепость стала на сторону Михеля!"
   Пауль задумывается. Потом он поворачивается, идет к парапету  лоджии  и
смотрит на крепость, а другие - дипломаты, охрана, арестованные - остаются
на переднем плане и наблюдают за ним. Создается  ощущение  изолированности
короля. Сейчас он одиночка, выступивший против всех.
   Пауль поворачивается и подходит к остальным. Он обращается  к  молодому
капитану гвардии:
   "А как гвардейцы, капитан?"
   Капитан отдает честь, гвардейцы вытягиваются.
   "Ваше величество, гвардейцы политикой не занимаются. Они  верны  своему
долгу".
   Пауль кивает.
   "Следовательно, дворец еще в моих руках... и арестованные тоже".
   Но Сэвет хочет сказать что-то еще. Он утрированно почтителен.
   "Ваше величество,  примите  уверения  в  моем  нижайшем  почтении,  но,
наверно, вы знаете не все, что произошло со вчерашнего дня.
   Гарнизон на  сэвийской  границе  взбунтовался,  к  нему  присоединились
сэвийские войска, и все они готовятся к походу на Клаверию".
   Лицо Пауля крупным планом.
   "Принцесса с ними?" - спрашивает он.
   Сэвет кивает.
   Пауль сердито спрашивает:
   "Они хотят посадить на престол Михеля?"
   Сэвету хотелось бы и на это ответить утвердительно,  но  он  не  может.
Поколебавшись, он говорит:
   "Они еще не знают о  вашем  тайном  соглашении  с  Агравией.  Они  идут
просить вас, чтобы вы повели их против Агравии".
   Пауль думает.
   "Михель с ней?"
   Наглая ухмылка. Да, Михель с ней.
   Торопливо входит Хаген. Он принес те же вести. Он что-то говорит Паулю.
Пауль ему отвечает. Необходимо показать, что все наблюдают за Паулем.
   Король оборачивается. Отдает распоряжения. Велит  увести  арестованных.
Они  пожимают  плечами  и  в  сопровождении  охраны  уходят.  Судя  по  их
поведению, они чувствуют, что обстоятельства на их стороне и что скоро они
будут свободны. Пауль резко поворачивается к дипломату, пожимает ему  руку
и отпускает его. Затем король подзывает Хагена, и они о чем-то говорят.





   "Этого от принцессы я не  ожидал.  По  какой  дороге  движутся  войска?
Сколько их? Я считал, что в моем распоряжении еще три дня".
   Хаген дает разъяснения. Из небольшого книжного  шкафа  возле  стола  он
достает карту. Король и  Хаген  обмениваются  торопливыми  фразами.  Хаген
показывает что-то на карте.
   "Они идут через перевал Ридель. Это труднопроходимый перевал, высоко  в
горах, но так они обходят гарнизон во Фридале, который еще колеблется. Его
начальник сохранил верность вашему величеству".
   Пауль энергичен и сосредоточен. Он  задает  вопросы,  водя  пальцем  по
карте. Когда они доберутся вот сюда? А сюда?
   "Если я не остановлю их прежде, чем они  доберутся  до  Клавополиса,  я
обречен".
   Он тотчас принимает решение выехать навстречу Михелю и  расправиться  с
ним. Он возьмет с собой капитана и восемь гвардейцев. А Хаген с остальными
гвардейцами пусть удерживает дворец. Пауль  призовет  мятежные  войска  не
повиноваться Михелю. Или он вернется... или город займет Михель. Вот о чем
говорят король  с  Хагеном,  но  титровать  эти  слова  незачем.  Короткое
совещание; капитан, получив приказания, уходит; достаточно дать на  экране
последние важные слова Хагена. Король задает вопрос. Хаген отвечает:
   "Жители города в растерянности. Они нерешительны и будут делать то, что
им прикажут.
   Сейчас они готовы поддержать Михеля".
   Постепенно  экран  темнеет.  Король  и  Хаген   с   серьезными   лицами
разговаривают в лоджии, на заднем плане виден Клавополис и крепость.
   Теперь на экране ворота в высокой стене. Два больших автомобиля, восемь
гвардейцев и молодой капитан ждут короля.  Король  выходит,  вскакивает  в
первый автомобиль, и тотчас оба автомобиля быстро уносятся.
   Извилистая дорога идет вверх по ущелью. Минуя  древний  полуразрушенный
замок и делая виражи на опасных поворотах, мчатся  по  дороге  автомобили.
Такие кадры должны подчеркнуть желание короля как можно  скорее  добраться
до границы.
   Маленькая гостиница в горах. Близ  нее  от  дороги  отходит  караванная
тропа. Несколько солдат держат под уздцы  лошадей.  Они  ждут.  Подъезжают
автомобили, из них  выскакивают  Пауль  и  его  спутники.  Быстро  сев  на
лошадей, король, капитан и гвардейцы отправляются вверх по тропе.
   Мы видим, как кавалькада, минуя скалы и сосны, приближается к перевалу.
Капитан показывает рукой на перевал.  Вид  на  перевал  с  противоположной
стороны. Вниз круто спускается горный склон. Тропа уходит наискось  влево,
потом сворачивает, ведя под уклон, так что по мере приближения человека со
стороны Клаверии сначала появляются его  голова  и  плечи,  он  постепенно
становится виден во весь рост, потом он поворачивает налево, и  его  снова
почти не видно. Повернув, он едет  через  экран  слева  направо,  так  что
перевал остается в поле зрения зрителей. У правого края  экрана  он  снова
поворачивает и едет, все вырастая,  прямо  на  зрителей.  Надвинувшись  на
камеру,  он  исчезает  с  экрана.  Едущие  в  Клаверию,  то  есть  в   том
направлении, в котором движутся  мятежные  войска,  повторяют  все  это  в
обратном порядке. Они  появятся  сбоку,  громадные,  обращенные  к  камере
спинами, и будут двигаться к перевалу по тропе, вьющейся серпантином.
   На экране появляется маленький отряд Пауля - сначала головы, потом люди
во весь рост. Они оглядывают простор. Капитан показывает на что-то  рукой.
Потом протягивает королю бинокль.
   На экране вид Сэвии с перевала. Красивые склоны гор не так круты, как с
клаверийской стороны. Видно, как по извилистой тропе далеко внизу движется
длинная колонна кавалерии. Во главе колонны - группа офицеров.
   В бинокль видно, что  среди  них  угрюмая  и  молчаливая  принцесса,  а
немного позади нее - угрюмый и молчаливый Михель.
   Крупным планом - Пауль, сидящий на лошади. Остальные -  позади  него  и
немного ниже, так что они видны только по грудь.  Ближе  всех  к  Паулю  -
капитан. Вышколенные гвардейцы застыли в нескольких шагах позади. Король с
капитаном обмениваются короткими фразами. Капитан  смотрит  вперед  из-под
руки.
   "Их около двух тысяч, ваше величество... или даже больше".
   Пауль кивает, и оба застывают в задумчивости. Потом Пауль оглядывается.
Неподалеку стоит дерево в цвету, стрекочут цикады.  Пронзительный  стрекот
цикад и шелест листьев сливаются с музыкой. Пауль задумывается, но  ничего
не говорит. На фоне неба появляются слова:
   "Наверно, здесь меня и убьют".
   Он  еще  раз  оглядывается.  Прекрасный  день.  Пауль  оборачивается  к
капитану. Капитан - само внимание.
   "Как приятно стрекочут эти цикады".
   Капитан немного удивился, но кивнул головой. Чудесный горный вид совсем
не настраивает на мысли о смерти. Решив, что приятнее места для смерти  не
найдешь, Пауль снова смотрит на приближающуюся колонну.
   На экране тропа. Бок о бок едут Михель и принцесса. Камера  следует  за
ними по извилистой горной тропе. Вдали  показывается  перевал,  и  на  нем
маленькая фигурка Пауля.
   Принцесса останавливает лошадь и показывает на нее рукой.  Михель  тоже
останавливается.  Она  шепчет  что-то.  Взглянув  вперед,  офицер  шепотом
говорит что-то своему подчиненному. Шепот распространяется по колонне. Над
ней как бы витает слово "король".
   Колонна  уже  недалеко  от  Пауля.  Крупным  планом  показываются  лица
принцессы и Михеля. Принцесса не сводит глаз с  фигуры  в  белом  мундире,
стоящей наверху. Михель следит за ней. Она оборачивается и  показывает  на
Пауля плетью.
   "Может быть, он приехал, чтобы возглавить нас?"
   Михель  угрюмо  возражает  ей.  Он  растерян,  встревожен,  обескуражен
неожиданным появлением Пауля.
   Теперь принцесса и Михель совсем близко к Паулю. Она  снова  показывает
на него плетью.
   "Вы сказали, что он прячется от войны в Клавополисе,  как  затравленная
крыса".
   В ее тоне звучит нотка торжества. Но Михель возражает ей:
   "Даже крыса огрызается, если ее загнать в угол".
   Но она не сводит с Пауля глаз.
   Мы видим, как михелисты  подъезжают  к  отряду  короля.  Пауль,  словно
конная статуя,  высится  над  ними.  Михель  отдает  приказания  офицерам.
Принцесса перебивает его:
   "Но вы не должны прибегать к насилию: ведь он король".
   Михель подозрительно  смотрит  на  принцессу.  Неужели  она  собирается
предать его?
   Мы видим, как колонна подходит теперь почти вплотную  к  отряду  Пауля.
Михель с принцессой сворачивают влево. Пауль вытягивает  руку,  приказывая
остановиться.  Все  останавливаются.   Пауль   и   капитан   в   мундирах,
ослепительно белеющих на солнце. Позади них (по грудь) - гвардейцы. Ниже и
ближе к камере, темным полукругом стоят мятежники. На нижнем  крае  экрана
видны головы, спины и оружие кавалеристов, смотрящих на Пауля.
   Принцесса переводит взгляд с Пауля на Михеля, потом обратно.  У  Михеля
неприятное чувство, что перед ним самое трудное препятствие в  его  жизни.
Он  стоит  вполоборота  к  Паулю,  не  выпуская  из  поля   зрения   своих
сторонников. Он говорит:
   "Клаверия и Сэвия призывают вас объявить Агравии войну!"
   Пауль, который смотрит на него спокойно, почти презрительно, отвечает:
   "Я стою за мир".
   Михель по-прежнему к нему вполоборота.
   "В  таком  случае,  король,  вы  изменник.  Нам  не  о   чем   с   вами
разговаривать".
   Он обнажает  саблю  и  указывает  на  Пауля  солдатам,  стоящим  внизу.
"Арестовать его", - говорит он, и эти слова долго остаются на экране.  Два
человека, двинувшиеся было к Паулю, останавливаются. Что-то в  неподвижных
фигурах короля  и  капитана  пригвоздило  их  к  месту.  Наступает  минута
напряженной тишины. Потом неторопливо  и  спокойно  Пауль  вытаскивает  из
кобуры револьвер. Он поднимает оружие, но не может выстрелить  человеку  в
спину.
   "Михель!"
   Михель оборачивается и видит, что Пауль целится в него  из  револьвера.
Он поднимает руки, но, поняв, что это не спасет его, вытягивает их  вперед
(вместе с обнаженной саблей), как бы  защищаясь.  Он  опускает  голову.  У
Пауля решительное  выражение  лица,  как  у  человека,  который  тщательно
прицеливается  в  мишень  и  не  намерен  промахнуться.  Пауль   стреляет.
Пораженный пулей, Михель валится назад. Он свисает с седла и падает  кулем
на землю. Пауль медленно опускает револьвер. Секунду он смотрит на Михеля,
лежащего у его ног.
   Убив  Михеля,  Пауль  уничтожил  душу  мятежной  партии,   стремившейся
развязать  войну.  Все  ошеломлены.   Пауль   обращается   к   полковнику,
командующему мятежной кавалерией:
   "Ну, полковник, за кем вы пойдете теперь?"
   Солдаты переглядываются. Принцесса, которая до сих пор молча  наблюдала
за происходящим, вдруг тронула коня и подъехала к Паулю. Что она задумала?
Она поворачивается к солдатам и поднимает плеть.
   "Это ваш король!"
   Полковник и солдаты,  обнажив  сабли,  приветствуют  короля.  "Возьмите
труп", - говорит Пауль, поворачивая коня. Солдаты  спешиваются,  подбирают
труп Михеля и перекидывают его через седло, Пауль показывает  рукой  в  ту
сторону, откуда приехал. "В Клавополис",  -  говорит  он.  Капитан  и  его
гвардейцы выстраиваются позади короля. В их четких  движениях  чувствуется
неотвратимость. Пауль и гвардейцы скрываются  из  виду,  за  ними  следует
лошадь с телом Михеля, потом через перевал проходит кавалерия.
   Солдаты, поднимая пыль, едут по  извилистой  тропе  и  минуют  перевал;
изображение тускнеет и исчезает.
   Мы видим Пауля, спускающегося с перевала. Его надо показать в  профиль.
Темная фигурка короля движется вниз по крутому  склону  на  фоне  красивых
далеких гор. Пауль едет спокойно. Позади  него  с  застывшим,  как  маска,
лицом едет принцесса Елена. Но на  мгновение  сквозь  эту  маску  мелькает
интерес: "А что сейчас думает и чувствует Пауль?" Она вспоминает  недавнюю
бурную сцену, оборачивается и глядит назад, на перевал. Так она и исчезает
за рамкой кадра.
   Следом за ними едет полковник в сопровождении нескольких кавалеристов.
   Потом появляется тело Михеля, перекинутое через седло.  Дальше  следуют
солдаты. Экран постепенно тускнеет. Лошади осторожно шагают вниз по тропе.





   На экране снова площадь перед собором  святого  Иосифа.  Площадь  почти
пуста. Видны лишь несколько прохожих да на  одном  углу  военный  отряд  с
двумя пулеметами.
   От солдат отделяется офицер и смотрит на крепость. Оживившись, он зовет
другого офицера.  Флаг  михелистов  опускается.  Вновь  поднимается  знамя
Пауля.
   Это видят и другие. Группки людей собираются на площади. Все смотрят на
крепость.
   Движение на площади. Народ прибывает. Люди уже смотрят не на  крепость,
а в сторону улицы, выходящей  на  площадь.  По  ней  кто-то  приближается.
Показывается голова колонны, прибывшей с перевала. Во  главе  ее  Пауль  и
принцесса Елена. Колонна пересекает площадь.
   Толпа все растет. Люди  с  изумлением  смотрят  на  тело  Михеля.  Лица
крупным планом.
   На экране снова лоджия. Пауль и капитан все еще в сапогах  со  шпорами.
Они подходят к парапету, глядят на город и крепость. Потом отворачиваются.
Стража вводит троих газетчиков.
   Пауль весело встречает их, жмет руки. Он отпускает стражу.
   "Прошу прощения за беспокойство, которое вам причинили. Мне надо многое
сказать вам... Я хочу, чтобы у меня была хорошая пресса".
   Не приходится сомневаться, что хорошая пресса у него будет. Он начинает
говорить. Сэвет достает блокнот и делает заметки.
   Сумерки. На улицах горят фонари. На здании  редакции  "Сынов  Клаверии"
висит огромный плакат:

   ПОПЫТКА МЯТЕЖА ПРОТИВ КОРОЛЯ
   ПРИНЦ МИХЕЛЬ РАССТРЕЛЯН
   МИР ОБЕСПЕЧЕН

   У нижней кромки экрана -  темная  настороженная  толпа,  собравшаяся  у
здания редакции. Волнение толпы усиливается,  когда  вывешивают  еще  один
плакат:

   ПРАВДА О НЕДАВНЕЙ ИЗМЕНЕ
   НОВЫЕ ПОТРЯСАЮЩИЕ ФАКТЫ
   ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ЛИГА ЗАМЕШАНА В ПРЕСТУПЛЕНИИ

   Выносят газеты, и белые листы трепещут на фоне темной толпы.
   Какая-то уличка. Две испуганные женщины останавливают  продавца  газет.
Они  находят  столбец  с  последними  новостями.   Одна   читает.   Другая
заглядывает ей через плечо.
   На экране первая полоса "Сынов Клаверии". Заголовок большой статьи:

   СЭВИЯ ОТКАЗАЛАСЬ ОТ СВОЕГО УЛЬТИМАТУМА
   МИР ОБЕСПЕЧЕН

   Женщины радуются. К ним присоединяются другие прохожие.
   В музыку оркестра неожиданно врывается трезвон  колоколов.  Вскоре  уже
звонят все колокола Клавополиса. Люди вдруг  избавились  от  страха  перед
новой мировой войной. Народ, заполнивший  улицы,  понимает  это.  Какие-то
девушка и юноша  начинают  танцевать.  По  улице  бежит  старик,  звоня  в
колокольчик.
   На несколько секунд на экране снова появляется площадь  перед  собором.
Видна большая веселая и шумная толпа. На фоне темного  вечернего  неба  то
здесь, то там  появляются  яркие,  словно  светлячки,  буквы,  из  которых
складывается слово "МИР".
   Далее мы видим лоджию уже утром следующего дня.
   Пауль стоя ждет принцессу.
   Она входит. Принцесса в прелестном платье,  так  непохожем  на  военный
костюм, который был на ней в горах. Король и  принцесса  смотрят  друг  на
друга. Пауль говорит:
   "Вы спасли мне жизнь. Я думал, что вы хотите убить меня".
   Она никогда не хотела убивать его, но не уверена, что  именно  она  его
спасла. Не будь ее там, клаверийские солдаты, наверно, все  равно  перешли
бы на его сторону после того, как был убит Михель. Они всегда  колебались.
Но он не позволяет ей преуменьшать ее роль в этой победе. Нет, он считает,
что это она спасла ему жизнь. Она снова возражает.
   Оба чувствуют себя неловко.  Король  и  принцесса  теперь  обыкновенные
молодой человек и девушка, которые любят друг друга и потому  смущены.  Им
так много надо сказать друг другу, и они чувствуют, что не  находят  слов.
Она первая преодолевает робость.
   "А теперь, король Пауль, мы объединим Сэвию и Клаверию?"
   Они улыбаются друг другу. Их  сближает  теплое  чувство.  Пауль  делает
несколько шагов к зрителям, потом возвращается к принцессе.
   "Дорогая принцесса! Милая принцесса!
   Ведь я по-прежнему предаю все то, что вы так любите и чтите.
   Я по-прежнему полон решимости создать Новый Мир в этой древней стране".
   Она стоит, потупившись. Потом начинает говорить. Она готова к этому. Но
Пауль хочет сказать ей правду до конца.
   "Я хочу принести в жертву Соединенным  Штатам  Мира  наши  флаги,  наши
армии, наши тарифы и границы. К этому идет человечество. Клаверия, Сэвия и
Агравия дадут урок мирного  единства,  которому  последуют  более  крупные
государства.
   Наши короны, наши привилегии, наши государства отомрут. Клаверия, Сэвия
и Агравия станут простыми штатами, входящими в одну большую федерацию".
   Она кивает. Теперь она понимает.
   "Клаверия и Сэвия были недоступными цитаделями. Я постараюсь открыть их
для всего человечества. Можете ли вы принять это?"
   Она поворачивается к нему.
   "Пауль, я люблю вас. Неужели вы не понимаете? Ваша судьба  станет  моей
судьбой".
   Обоих охватывает трепет. Ему неловко, что он заставил  ее  подчиниться.
Он подходит к ней и хочет обнять, но им владеет та робость, которая бывает
при зарождении любви. "Любимая", - шепчет он. Оба они слишком нерешительны
и влюблены друг в друга, чтобы предаться бурным объятиям. Он  обнимает  ее
за талию, а она кладет руку ему на плечо. Взяв его  за  другую  руку,  она
смотрит ему в лицо. Это трепетное мгновение перед первым поцелуем.
   Входит канцлер Хаген. Они отстраняются, но не отходят  друг  от  друга.
Хаген достаточно тактичен, он остается в лоджии и держится как ни в чем не
бывало. Он докладывает, что все идет хорошо.
   Пауль смотрит через его плечо на город  уже  с  меньшим  волнением,  но
по-прежнему с интересом.
   "Ну, что говорят в городе?"
   Хаген пожимает плечами.
   "То же, что написано  в  газетах:  "Долой  михелистов!  Да  здравствуют
король Пауль, мир и процветание!".
   Пауль кивает, затем медленно поворачивает голову к  принцессе,  а  она,
веселая и счастливая, не сводит с него глаз. Улыбающийся Хаген почтительно
ждет разрешения уйти.
   Экран постепенно тускнеет.









   На экране снова одна из  комнат  английского  министерства  иностранных
дел. За столом сидит  министр  и  держит  в  руке  бумагу.  Его  невысокий
секретарь стоит рядом. Читая бумагу, министр хмурится. Он кладет бумагу на
стол и, хлопнув по ней ладонью, оборачивается к секретарю.
   "И вы говорите, что этот  драгоценный  документ  составлен  совместными
усилиями короля Клаверии, принцессы Сэвии и президента Агравии?"
   Личный секретарь подтверждает, что именно это он и хотел сказать,  или,
если говорить точнее, документ составлен королем  Паулем  и  подписан  его
союзниками. Министр иностранных дел произносит: "Великий боже!" Он еще раз
просматривает документ, и его негодование растет.
   "Этот человек, этот  король  какой-то  ничтожной  Руритании  собирается
учить Британскую империю, как ей распоряжаться своим калькомитом!"
   Секретарь соглашается, что создавшуюся ситуацию можно рассматривать и в
таком свете.
   Входит  премьер-министр.  Министр  иностранных   дел   показывает   ему
документ. "Вы только посмотрите!  Только  посмотрите!"  -  говорит  он,  и
надпись мерцает, передавая его негодование.
   Премьер-министр  берет  документ.   Кивает.   Он   уже   читал   копию.
Премьер-министр переворачивает страницы, собираясь с мыслями,  прежде  чем
сказать то, ради чего он пришел сюда.
   "Если бы наши борцы  за  высокие  тарифы  дали  нам  возможность  мирно
договориться о калькомите с американцами, французами, немцами, русскими  и
всеми остальными, мы не получили бы урока от этого господина".
   Секретарь бросает на него одобрительный взгляд. Он тоже так думает.
   По лицу министра иностранных дел видно, что он про себя чертыхается. Он
снова начинает возмущаться документом.
   "Эта бумага составлена в оскорбительных выражениях".
   Да,  премьер-министр  согласен,  что  король  Пауль  выражается   очень
откровенно.
   Министр иностранных дел продолжает:
   "Это нельзя считать дипломатическим документом. Это  предназначено  для
публикации. Это - обращение через наши головы ко всему миру".
   Премьер-министр  пожимает  плечами.  Как  крупный  партийный  лидер   и
организатор, он все оценивает по-другому.
   Он говорит:
   "Независимо от того, нравится это  нам  или  нет,  мы  будем  вынуждены
признать идею международного контроля".
   Министр иностранных дел вспыхивает от негодования.
   "По указке этого... этого опереточного короля!"
   Секретарь совершает поступок, требующий большого мужества. Он знает  об
этом деле больше, чем оба министра. И он говорит:
   "По указке здравого смысла, сэр".
   Министр иностранных дел, почти забывший о его присутствии, с удивлением
оборачивается и пристально смотрит на него. Рушатся самые основы. Кадровые
чиновники  предаются  мечтам,  а  секретарей  посещают  видения!   Министр
иностранных дел в отчаянии. Он оборачивается к  стене,  на  которой  висят
королевский герб и английский национальный флаг.
   "А как же это? Какой теперь во всем этом смысл?"
   Он  становится  спиной  к  зрителям,  потом  поворачивается  и,  подняв
дрожащую руку, с горечью говорит:
   "Если так будет продолжаться, в один прекрасный  день  сама  Британская
империя окажется под контролем..."
   Роковые слова одно за другим появляются на экране. Буквы каждого из них
постепенно растут, а четыре последних слова мерцают:
   "...янки, голландцев,  иностранных  политиканов,  итальяшек,  китайцев,
индийцев, большевиков".
   Он застывает с вытянутой рукой, надеясь устрашить премьер-министра этой
ужасной перспективой. Но премьер-министр  не  теряет  спокойствия.  "Пусть
так, - появляется над его головой, - если они настоящие люди".
   Он  заметно   веселеет.   Сказывается   врожденный   оптимизм.   Подняв
указательный палец, премьер-министр шутливо говорит:
   "Вот увидите - мы будем следовать их советам!"
   Но у министра иностранных дел не хватает чувства юмора. Он снова  берет
декларацию Пауля.  "В  юности  меня  учили,  что  дипломатия  -  профессия
джентльменов! А эта штука... предвыборная листовка!"
   Но премьер-министра не так-то легко пронять.  Министр  иностранных  дел
почти швыряет документ своему коллеге.  Он  тупо  смотрит  с  экрана.  Это
человек из прошлого. Лицо его вытягивается. С помощью  специальной  съемки
его  можно  сделать  очень  длинным  и  худым.  Королевский  герб  и  флаг
вытягиваются тоже. Министр иностранных дел постепенно исчезает.
   На экране премьер-министр. Он что-то  обдумывает.  Потом  становится  в
позу оратора, говорящего с трибуны. И вот он уже обращается  с  трибуны  к
смутно виднеющимся слушателям.
   "Господа! Говорят, что международный  контроль  над  калькомитом  может
повлечь за собой еще более серьезные уступки духу мирового единства".
   Риторическая пауза. Премьер-министр стоит, подбоченившись. Позади  него
сторонники (они немного не в фокусе) с тревогой ловят каждое его слово. На
экране надпись:
   "Ну, и что же тогда?"
   Сторонники  премьер-министра  все  еще  беспокоятся.  Жестикулируя,  он
убедительно говорит:
   "Повсюду: в промышленности, в торговле, финансовом мире  -  мы  сегодня
слышим одно магическое слово".
   И вслед за этим на экране крупными буквами вспыхивает:

   ОБЪЕДИНЕНИЕ

   Видно, как премьер-министр старается убедить своих слушателей.
   "В деловой жизни объединение означает конец губительной конкуренции.
   В политике оно может положить конец войнам".
   Произнося речь, он уже как бы обращается к зрителям.
   "Как быть, если миру приходится выбирать между объединением и войной?"
   Он произносит горячую речь против войны, и  над  ним  появляются  слова
"политическое объединение". Ему удается достичь цели:  слушатели,  до  сих
пор  колебавшиеся,  кивают  и  аплодируют,  а  на  экране  появляется  вид
Нью-Йорка и комната для совещаний, которую мы уже видели в первой части.





   Итак, на экране снова комната для совещаний в Нью-Йорке. Сначала -  вид
из окна, потом - сама комната.
   Поставив ногу на стул, высокий Д. держит в  руке  какой-то  документ  и
разговаривает с Г. и А. Больше в комнате никого нет.
   "Вот декларация Клаверии, Сэвии и Агравии. Здесь прямо сказано, что  ни
мы, ни англичане не должны монополизировать эксплуатацию  калькомита.  Нам
приказывают... слышите, господа, приказывают..."
   Он жестом подчеркивает свои слова.
   "Нам приказывают организовать международный контроль над калькомитом  и
прекратить спекуляцию на патриотических чувствах".
   А. говорит:
   "И приказывает новоиспеченный монарх Пауль Зелинка".
   Вмешивается Г. Нет, А. не прав. Он поправляет:
   "Приказывает здравый смысл".
   Все трое глядят друг на друга. Высокий Д., подперев  подбородок  рукой,
задумывается.
   "Неужели наши действия расходятся со здравым смыслом?"
   На экране вьется, а потом исчезает американский флаг.
   "Неужели все понятия,  связанные  с  существованием  флагов,  границ  и
соперничества между странами, устаревают?"
   Хлопнув рукой по документу, Г. говорит:
   "Эта декларация повсюду доходит до народов через головы правительств  и
политических деятелей.
   И сотни тысяч людей согласны с королем Паулем".
   Высокий человек спрашивает:
   "Быть может,  мы  ближе  к  всемирному  государству,  чем  осмеливались
мечтать?"
   Его коллеги смотрят на него во все глаза, а он невозмутимо продолжает:
   "Не знаю, как вы,  господа,  но,  если  это  осуществимо,  я  за  такое
государство".
   Он улыбается своим ошеломленным собеседникам.
   "Да, господа, английский премьер-министр вчера призывал к  ОБЪЕДИНЕНИЮ.
А почему бы и нет?"
   Еще два бизнесмена входят и прислушиваются к разговору.  Следом  входит
Человек-разрушитель, который слушает с удивлением и  отвращением.  Высокий
человек продолжает:
   "Если мы хотим соблюдать интересы всего мира, нам придется  согласиться
на международный контроль. Так велит здравый смысл".
   Он поясняет свою мысль. "Не только над калькомитом",  -  появляется  на
экране.
   Один из вошедших возражает ему. Он отвечает на возражение:
   "Нет, сэр. Мы не отказываемся от нашей национальной свободы;  напротив,
мы расширяем ее. Помните: если другие получат  возможность  контролировать
нашу металлургию, то мы тоже будем контролировать их промышленность".
   Разрушитель  пытается  что-то  сказать,  но  Е.  не  обращает  на  него
внимания.
   "К чему нам держаться за своих правителей?  Проклятый  национализм.  Мы
хотим забыть об этом. Нам нужны способные люди, независимо  от  того,  где
они родились".
   Г. осеняет важная мысль. Чтобы привлечь внимание Д., он хватает его  за
руку.
   "Например, король Пауль!"
   По лицу Д. видно, что он согласен.
   "Нам не нужны руководящие органы из людей различных национальностей; мы
не намерены продолжать борьбу между государствами; нам нужны  руководители
мирового масштаба".
   Все его коллеги, кроме Разрушителя, соглашаются.
   Экран тускнеет.





   Мы видим короля и королеву Клаверии, которые в ясный  полдень  стоят  с
канцлером Хагеном в  знакомом  парке  Клавополисского  дворца.  Неподалеку
виден  секретарь.  Дворецкий  только  что  объявил  о  приезде  президента
Агравии, и все ждут его появления. Теперь никто не носит военной формы, но
дворцовые слуги по-прежнему одеты  в  клаверийские  национальные  костюмы.
Входит Химбескет, вид у него самый красноречивый.
   Он кланяется, целует руку королеве и  после  секундного  замешательства
(он не знаток дворцового  этикета)  обменивается  с  Паулем  рукопожатием.
Потом произносит маленькую речь:
   "Для меня это великое событие... так же  как  и  для  всего  мира.  Вся
Европа будет радоваться, ваше величество, тому, что вы  учредили  контроль
над калькомитом".
   Паулю  немного  неловко  выслушивать  эти  комплименты,  но  принцесса,
получившая  дворцовое  воспитание,   держится   непринужденно.   Химбескет
продолжает:
   "Просто замечательно, что вы пригласили меня, чтобы познакомить с  этим
великим человеком, доктором Хартингом".
   Он, как обычно, становится в позу  народного  трибуна  и  обращается  к
воображаемым слушателям:
   "Достоин ли  кто-нибудь  Нобелевской  премии  мира  более,  чем  доктор
Хартинг? Я спрашиваю вас. Нет!"
   Он подбоченивается и, помолчав, говорит со значительным видом:
   "Это великий момент в истории человечества".
   Он выходит, так сказать,  на  авансцену  и  продолжает  развивать  свою
мысль:
   "Если   можно   осуществить   общий   контроль   над   металлургической
промышленностью мира, то можно установить контроль и  над  транспортом,  и
над продуктами  питания,  и  над  всеми  видами  сырья,  и  над  миграцией
населения".
   Он перечисляет эти затверженные истины так, словно сам открыл их. Слуги
внимают его красноречию.
   Входит молодой гвардейский офицер и, отдав честь, о чем-то докладывает.
Входят еще два офицера. Химбескет  отодвигается  вправо,  и  все  внимание
сосредоточивается на левой стороне экрана,  где  должен  появиться  доктор
Хартинг с дочерью.
   Они входят. У доктора Хартинга очень  усталый  вид,  дочь  поддерживает
его. Но при виде Пауля он  оживляется  и  протягивает  к  нему  обе  руки.
Маргарет и Елена многое  уже  знают  друг  о  друге,  и  они  обмениваются
взглядами.  Маргарет  нравится  Елене,  и  королева,   повинуясь   порыву,
протягивает к ней руки. Они целуются.
   Доктор Хартинг, стоящий на переднем плане рядом с Паулем, говорит:
   "Не прошло и года с  тех  пор,  как  я  прочел  лекцию  о  калькомитной
опасности. И вот вы ликвидировали ее".
   Пауль вновь становится способным  молодым  человеком  из  американского
промышленного города. Он говорит:
   "Сэр, вы научили меня здравому смыслу".
   Химбескет выступает вперед. Он считает своим долгом  сделать  некоторые
уточнения.
   "Для этого нужен был не только здравый смысл,  ваше  величество,  но  и
мужество.
   Для меня это великое событие".
   Он делает размашистый жест.
   "Здесь, ваше величество, в этом маленьком городе, вы, ваше  величество,
заложили основы мира на земле".
   Он повторяет эту фразу, и она постепенно появляется на экране.
   "Если  можно  осуществить   контроль   над   мировой   металлургической
промышленностью, то можно установить контроль и  над  транспортом,  и  над
продуктами питания, и над всеми видами сырья, и над миграцией населения".
   Лицо пожилого человека  проясняется,  и  он  движением  своего  тонкого
пальца привлекает к себе внимание Химбескета.
   "Если  только  вы  сможете  установить   контроль   над   деятельностью
патриотических партий".
   Он говорит очень убедительно.
   "Если только вы отведете флагам и эмблемам должное им место".
   Он  машет  рукой.  Появляется  большое,  пышное  знамя  с  клаверийским
леопардом, заполняя почти весь экран, а когда старый  профессор  машет  на
него рукой,  леопард  начинает  съеживаться,  пока  не  становится  просто
забавной подставкой маленькой электрической лампы в углу лоджии.
   Лампа показывается крупным планом, потом позади нее появляются  обои  с
узором из леопардов, потом смешная детская игрушка,  жестяной  леопард  на
колесиках, который катится за рамку кадра. Все эти мелочи исчезают,  и  на
экране снова дворцовая лоджия, из которой видны улицы Клавополиса.
   В  лоджии  четверо.  Химбескет  ушел.  Пауль  по-мальчишески  сидит  на
парапете лоджии, а старый Хартинг стоит рядом, он немного ниже его и ближе
к зрителям. Они в правой части экрана. Слева - две женщины. Королева Елена
стоит, прислонившись спиной к парапету, и смотрит исподлобья  серьезным  и
дружелюбным взглядом на  Пауля.  Маргарет  в  тени,  она  стоит  спиной  к
зрителям, перегнувшись через парапет, и почти все время смотрит на  город,
но иногда задумчиво поглядывает то на Пауля, то на Елену.
   Посмотрев немного на  город  и  горы,  Пауль  оборачивается  и  говорит
Хартингу:
   "И вы думаете, сэр, что наш контроль над калькомитом может перерасти  в
мировую экономическую систему?"
   Старый Хартинг отвечает:
   "Да, если контроль удастся осуществить.
   Нельзя контролировать  мировую  металлургическую  промышленность  и  не
контролировать потребление топлива.
   Нельзя  контролировать  потребление   топлива   и   не   контролировать
транспорт.
   Нельзя  контролировать  транспорт  и  не  контролировать  распределение
продуктов питания.
   Нельзя   контролировать   распределение   продуктов   питания   и    не
контролировать рост населения".
   Пауль согласен. Он  задумчиво  смотрит  вдаль.  Он  высказывает  мысль,
которая не покидает его.
   "Нам это не под силу!"
   Старик говорит:
   "Неужели вы обманете наши ожидания?"
   Пауль не отвечает. Он продолжает развивать свою мысль серьезно, но  все
же тоном способного студента, говорящего с профессором.
   "Мы ничего не могли бы поделать, если бы за нами  не  стояла  крепнущая
вера всех людей мира".
   Под    ним    появляется    гигантская    фигура     его     прототипа,
Человека-созидателя, - это он сам, увеличенный во много раз.
   Пауль продолжает:
   "Мы только частицы, с которых начался процесс кристаллизации".
   Старик улыбается и с любовью похлопывает Пауля по руке.
   "Вы  очень  хорошая  и  здоровая  частица",  -  говорит  он,  а  фигура
Человека-созидателя на время исчезает. По лицам Елены  и  Маргарет  видно,
что они согласны со стариком.
   Пауль  опять  смотрит  на  горы  и  небо.  Вновь  появляется  громадный
Человек-созидатель, теперь он сидит в той же позе, что и Пауль, и на  фоне
лоджии выглядит очень внушительно. Внимание зрителей сосредоточивается  на
нем, а Пауль и остальные трое остаются несколько в стороне.
   "Победа над войной - это только начало. Мир на земле не значит  ничего,
если он не  подразумевает  созидания,  если  он  не  даст  свободу  науке,
творчеству, возможностям, заложенным в людях".
   Человек, похожий на Пауля, стоит у  какого-то  большого  электрического
аппарата. Он надевает темные очки и  начинает  что-то  сильно  накаливать.
Какое-то вещество оплавляется и капает. Другой человек ловит эти капли.
   Подошедшая группа студентов наблюдает за процессом.  Среди  них  юноша,
сын той крестьянки, которую мы видели в третьей части  фильма.  Он  задает
вопросы, ему отвечают.
   Преподаватель обращается к студентам:
   "Из этого нового сплава мы сможем  построить  бесшумные  самолеты.  Они
будут тех же размеров, что и современные ревущие и тряские  машины,  но  в
десять раз мощнее".
   На экране опытное пшеничное поле.
   Человек, похожий на Созидателя, показывает поле двум студентам. Один из
них - сын все той же крестьянки.
   "Здесь, - говорит Человек-созидатель, - на половине акра мы  выращиваем
больше хлеба, чем прежде на квадратной миле, затрачивая  в  пятьдесят  раз
меньше труда. Мы можем превратить всю остальную землю в сады и парки".
   На  экране  биологическая  лаборатория,  в  которой  работает  человек,
похожий на Созидателя. На нем белый халат и резиновые  перчатки.  Рядом  с
ним  видны  другие  ученые.  Он   подносит   пробирку   к   свету,   потом
подготавливает  каплю   жидкости   для   исследования   под   микроскопом.
Изображение тускнеет, и  на  экране  появляется  старая  крестьянка  возле
своего дома, который мы видели в третьей части фильма. Ее  искалеченный  и
слепой сын греется на солнце. Подходит младший сын  и  сообщает  радостную
новость. Он говорит:
   "Мама, я получил диплом электрика. Теперь тебе незачем  надрываться  на
работе".
   Старуха не верит своим ушам.
   Юноша говорит:
   "Мы проведем сюда электричество, и оно облегчит твой  труд.  Оно  будет
работать за тебя, будет давать тепло и свет. Отдыхай, когда устанешь. Ешь,
когда захочешь".
   Старуха оборачивается к своему старшему сыну и с беспредельной жалостью
качает головой.
   "Слишком поздно, - говорит она. - Слишком поздно".
   Но надежда не угасает.
   "Даже для него не все потеряно: теперь, когда на земле царит мир,  люди
могут задуматься над важнейшими жизненными проблемами".
   Мы видим серьезного ученого, похожего на Созидателя, который с  помощью
какого-то инструмента осматривает глаза ее старшего  сына.  Тут  же  стоит
повеселевшая старуха в чистом городском платье. Обернувшись, врач  бросает
на нее ободряющий взгляд. Она сжимает руки и повторяет вслед за ним:
   "Есть надежда, что он будет видеть, есть надежда, что разум вернется  к
нему!"
   На экране появляются лица Пауля и доктора Хартинга. Оба глядят вдаль.
   "Жизнь  будет  чистой,  полной  счастья  и  надежды,  прекрасной,   как
никогда".
   На экране снова лоджия, потом крупным планом Маргарет,  наблюдающая  за
Еленой и Паулем. И снова в  центре  внимания  Пауль.  Уже  ночь,  и  Пауль
протягивает руку к звездам.
   Зрители видят большую астрономическую  обсерваторию.  Затем  на  экране
появляется  изображение  звездного   неба,   как   на   звездных   картах.
Покачиваясь,  летит  самолет.  Звезды  тускнеют.  Сначала  смутно,   потом
отчетливее  разворачивается  внизу  панорама  большого  города,  подобного
Лондону или Парижу. Теснятся здания, вьется река.
   Зрители видят пилота и пассажирку самолета. Пилот - Пауль, а пассажирка
- Елена. Он сидит, а она стоит позади него и смотрит вперед. Они  летят  в
сторону зрителей. Это Созидатель  и  Женщина  Хранительница  и  Помощница.
Оглушительно гремит музыка.





   На экране большая, красивая и широкая лестница, ведущая  из  дворца  на
улицу  или  во  двор.  (Для  финала  очень  важно,  чтобы  место  действия
завершающей сцены было новым и  красивым.)  У  лестницы  ждет  автомобиль;
наверху появляется  Елена  с  Маргарет  и  Хартингом.  Елена  одной  рукой
обнимает Маргарет. Она вышла проводить Маргарет и доктора Хартинга.
   Сначала мы видим весь дворец, а потом верхнюю площадку лестницы.
   Старый Хартинг хотел было спуститься сам, но останавливается. Он привык
опираться на дочь. Он оглядывается на  Маргарет,  но  та  никак  не  может
расстаться с Еленой. Посмотрев друг другу в глаза, они горячо  обнимаются.
Они одновременно и ревнивы и великодушны.
   Старый Хартинг, стоящий ниже, говорит:
   "Какая крутая лестница!" - Он боится спускаться один.
   Маргарет высвобождается из объятий Елены и приходит к нему  на  помощь.
Елена стоит на площадке и смотрит вниз. Ее вдруг охватывает чувство  любви
к Маргарет.
   Маргарет сводит отца с лестницы. Как только она оказывается рядом, весь
его страх исчезает. Спускаясь, он говорит со старческой дрожью в голосе:
   "Флаги исчезают. Патриотизм исчезает.
   Но миру по-прежнему нужны короли".
   Елена сверху ласково смотрит на Маргарет.
   Старик и Маргарет подходят к автомобилю. Старик твердит:
   "Короли без корон.
   Короля узнают не по короне".
   Маргарет его не слушает. Она во все глаза смотрит на  Елену.  Мы  видим
Елену на экране почти во весь рост. Она  разводит  руки,  словно  открывая
Маргарет свое сердце, а потом безвольно их роняет.
   И наконец мы видим всю лестницу. Елена в той же позе стоит  наверху,  а
Маргарет, поддерживая старика, смотрит на нее снизу. Через мгновение экран
меркнет.
   Затихает музыка.
   Составленное из тех же простых букв, что и название фильма,  появляется
слово КОНЕЦ.





   Теперь  пора  автору  и  постановщикам  пожать  лавры,  если   они   их
заслуживают.  Появляются  их  имена:  "Сценарий  такого-то",   "Постановка
такого-то", "Музыка такого-то". При необходимости  здесь  же  должно  быть
указано, что Английское цензурное управление разрешило показ фильма. Сеанс
окончен. В зале зажигается свет, и,  если  мы  в  Англии,  оркестр  играет
несколько тактов благочестивой и патриотической мелодии. Зрители  начинают
расходиться...
   Вот вам мое слово в дискуссии о кино - мое  мнение,  каким  может  быть
фильм для народа.
   Я смею утверждать, что дал  постановщику  и  композитору  материал  для
прекрасного, но, возможно, трудного для постановки фильма и что  я  сделал
все от меня зависящее, чтобы показать, как трудная, очень сложная проблема
может быть показана в фильме более ясно и ярко, чем любым другим способом.
Иным способом невозможно так ясно показать, что мир на  земле  может  быть
сохранен только путем международного контроля над всем, что жизненно важно
для всего человечества, и  что  покончить  с  войной  можно  только  путем
открытой  борьбы  с  шовинистическими  идеями   и   лозунгами,   питающими
националистический дух. Я считаю, что  такой  фильм  может  заинтересовать
зрителей во всех странах мира, и после сеанса  они  будут  расходиться  по
домам,  ожесточенно  споря  и  приходя  к   новым,   более   прогрессивным
убеждениям.
   Но я допускаю, что найдется немало людей,  которым  не  понравится  моя
идея и которые сочтут создание и показ такого фильма нежелательным.
   К сожалению,  эта  вероятная  недоброжелательность  влияет  на  будущих
постановщиков фильма. Они боятся, что мое неуважение к флагам могут счесть
оскорбительным, а в сцене, где Михеля убивают, как бешеного пса, я  захожу
слишком далеко и могу побудить кого-нибудь к нежелательным действиям (хотя
я не понимаю, почему бы взявшим меч и не погибнуть от меча, раз это  самый
прямой  и  удобный  способ  расправиться  с  ними).  Считать,  что  нельзя
применять силу и убивать ради предотвращения войны, -  это  лицемерие.  Мы
применяем силу, чтобы  предотвратить  одиночное  убийство;  тем  более  мы
должны применить ее, чтобы остановить убийство массовое.
   Более того, несколько моих несговорчивых  сотрудников,  видимо,  хотят,
чтобы изображение войны у меня было больше похоже на  сражение,  а  не  на
бойню и чтобы зрители могли принять чью-либо сторону и кричать "ура!",  но
дело именно в том, что  почти  всегда  современная  война  и  есть  бойня,
деморализующая народ, а об этом очень важно рассказать всем.  Утверждение,
что  война  -  это  все  еще  спортивная  борьба,  в   которой   побеждает
достойнейший, является  совершеннейшей  ложью,  поддерживаемой  для  того,
чтобы заставить нас  по-прежнему  нести  опасное  и  отвратительное  бремя
расходов на содержание армии и флота. В  действительности  армии  и  флоты
теперь уже не орудия ведения боевых  действий;  это  орудия  безжалостного
истребления. Встречаясь с более мощными средствами, они либо гибнут,  либо
обращаются в бегство. В последней  мировой  войне  было  удивительно  мало
"великолепных  сражений".  В  большинстве  боев  проявлялось   не   больше
честности и благородства, чем в поджоге или ограблении.
   Против постановки фильма приводится еще  один  довод:  сознание  людей,
мол, еще не подготовлено к  восприятию  идеи  всемирного  государства.  Но
именно поэтому был задуман и написан этот сценарий. В истории человеческой
мысли есть периоды, когда человечество, по-видимому, намеренно не замечает
самых очевидных вещей, и сейчас у нас именно такой период. Создать  вместо
путаницы, которую вносят независимые суверенные правительства в управление
делами человечества, систему международного контроля вполне в человеческих
возможностях. Такой образ правления просто необходим.  Нет  сомнения,  что
осуществить этот контроль сложно и трудно, но не  сложнее,  чем  разгадать
загадки физики микромира и биологии,  к  чему  современная  научная  мысль
подходит уверенно и постепенно. Задача эта великая, но она не  идет  ни  в
какое  сравнение  с  величием  рода  человеческого,   которому   предстоит
справиться с ней.
   Шумихой и суетой тут делу не поможешь; это  можно  осуществить,  только
все тщательно продумав и подготовившись.  Усилий  может  потребоваться  не
больше, чем их затрачивают великие державы на  нашей  планете,  сколачивая
блоки и приближаясь к пропасти новой  мировой  войны.  В  результате  этих
усилий должно  быть  создано  всемирное  целое  вместо  ряда  крупных,  но
разрозненных частей. Но на стороне войны всеобъемлющая  косность,  которая
маскируется под уважение к традициям,  трезвый  консерватизм,  добродушное
приятие порядка вещей таковым,  каков  он  есть,  и  недоверие  к  "диким"
революционным идеям. Очень многие люди более или менее уверены, что, какие
бы катастрофы ни угрожали им, нынешней общественной системы,  единственной
системы, к которой они считают себя приспособленными, на  их  век  хватит.
Это стало рефлексом. Им кажется, что они не  смогут  начать  сначала.  Они
будут кричать "ура" при виде своего клаверийского леопарда, завывать, едва
заслышав  национальный  гимн,  и  надеяться,  что  уцелеют,  когда   будут
свирепствовать газ и огонь. Мир без войны  кажется  им  слишком  странным,
возвышенным, чистым, и там они со своими привычками, понятиями и  манерами
окажутся в невыгодном положении. А так они держатся за старину и  надеются
на лучшее, но на самом деле лучшего что-то  не  видно,  будущее  не  сулит
ничего доброго, а опасность растет.
   Я говорю не о массе, чьи мысли и желания часто диктуются со стороны,  а
о тех людях, которые обладают способностью мыслить самостоятельно и  могут
активно способствовать творческим усилиям общества,  направленным  на  его
освобождение. Правда о войне известна этим людям до  конца  или  почти  до
конца, и если они возьмутся за дело, выход будет  найден.  Однако  сегодня
они стараются сдержать пропаганду таких идей или даже  помешать  ей  всеми
силами. Эти идеи давно уже волнуют их  самих,  и  они  боятся  сделать  их
достоянием большинства. Поэтому писатель,  всерьез  изображающий  нынешнюю
обстановку, попадает в печальное и вместе с тем смешное  положение.  Когда
он излагает свои взгляды на будущее,  современники  считают  его  безумным
мечтателем, выдвигающим сумасбродные идеи. Так его называют даже многие из
тех, кто в душе  соглашается  с  ним.  А  когда  его  взгляды  оказываются
оправданными и он торжествует,  все,  что  он  может  сказать,  уже  будет
банальным. Всякий будет знать то, что он открыл, и  немногие  поймут,  что
это когда-то было открытием.
   Среди множества посетителей  красивого  замка-музея  на  Луаре  сегодня
найдется мало людей, способных понять, как это такая веселая и приятная  с
внешней стороны жизнь могла сочетаться с существованием  темниц,  пыточных
камер и как могли люди прятать еще не остывшие трупы в какой-нибудь  сотне
шагов от зала, где шел пир  горой.  Жизнь  пятнадцатого  столетия  уже  не
укладывается в сознании людей. Придет день (и день  этот  очень  недалек),
когда наш воинственный мир  тоже  будет  казаться  непостижимым.  Тогда  в
поступках Пауля Зелинки люди не  найдут  ничего  героического:  он  станет
просто примитивным человеком,  жестоко  поправшим  собрание  живописных  и
милых древностей.
   Но в настоящее время, когда эти самые древности определяют нашу  жизнь,
я сомневаюсь, что мой фильм о Пауле Зелинке будет поставлен, а если это  и
удастся сделать,  то  вряд  ли  его  охотно  станут  показывать  массовому
зрителю. Возможно, цензура даже  будет  колебаться,  а  нет  ли  в  фильме
чего-то такого, что  может  подорвать  "политические  устои".  На  издание
сценария в виде книги,  слава  богу,  смотрят  иначе,  во  всяком  случае,
сейчас. К сожалению, даже один из тысячи людей, которые охотно  посмотрели
бы фильм, вряд ли когда-нибудь прочтет этот сценарий.

Last-modified: Tue, 13 Mar 2001 15:48:29 GMT

Оцените этот текст: