е улаживают подробности в какой-то франко-фламандской дыре, пока мы здесь разговариваем [папа Юлий имеет в виду Камбре в Северной Франции, возле Бургундских Нидерландов; посему союз известен истории как Камбрейская лига и заключен 10 декабря 1508 года]. Достаточно, как по-вашему? - Не уверен, - сухо ответил Солово. - Все зависит от того, с чем именно мне придется иметь дело. К тому же упомянутые важные персоны отвратительно двуличны, пропитаны националистическим духом и безумно любят себя. Едва ли они способны прислушаться к мнению простого римского адмирала. - Все зависит от того, _что_ именно будет он говорить, - многозначительным тоном произнес папа Юлий. - Сестра, начинайте... Пожилая монахиня была наготове. - У меня был сон... - она пошатнулась. - У нее был сон, - заявил адмирал Солово. - Ну и что? - фыркнул молодой Людовик XII, король Франции. - Мне они снятся каждую ночь. - И мне тоже, - согласился Максимилиан I, "король римлян", желая первым произнести свое слово. - В особенности после старого огуречного бренди. Заметная разница усматривается лишь в том, что мои сны не побуждают к войне две трети Европы. - Но поскольку все мы уже здесь, - проговорил Альфонсо д'Эсте, герцог Феррары, пожалуй, излишне поспешно с точки зрения собственной выгоды, - быть может, все-таки выслушаем всю историю. Фердинанд II Арагонский, личность весьма уважаемая собравшимися за двуличие (и презираемая историками по той же причине), успешно угомонил всех присутствующих, чего самовластные правители своих земель потом не смогли простить испанцу. - Итак, - проговорил он нейтральным тоном, - мы собрались не для того, чтобы объявить крестовый поход против турок... - Нет, - подтвердил Солово, - подобное предположение предназначалось, чтобы одурачить венецианцев. - И не для того, чтобы объединиться против вековой венецианской экспансии, - вставил Людовик XII. - Нет, - согласился адмирал, - эта идея должна была одурачить всех вас. - Посему, - с опасным спокойствием подвел итоги Джанфранческо Гонзага, маркиз Мантуи, - нам становится ясно, что мы вторглись в Италию и, рискуя всем, ввергли в войну Европу по прихоти страдающей бессонницей монахини... - Это не просто старая монахиня, - вдруг вмешался Солово. - Это знаменитая Черная Дама Палатина, та, что предсказала падение Отранто. - Так это было двадцать восемь лет назад! - рявкнул Фердинанд. - Там стены едва сами не падали. Я бы взял этот город с труппой дрессированных медведей! - А потом предсказала смерть папы Александра VI, - кротко продолжил адмирал. Собрание монархов разразилось хохотом. Звуки веселья никак не соответствовали их озабоченному и встревоженному виду. - Ему же было семьдесят три! - взревел от удовольствия Альфонсо. - Он хлебал бренди, как бегемот воду, - добавил король Людовик. - И к тому же был родственником Чезаре Борджиа! Последнее замечание, вырвавшееся из уст Гонзаги, внезапно успокоило всех. Знаменитый сын римского папы - облаченное в черные одежды "чудовище Романьи" - еще мог выйти "на ловлю" [его уже не было в живых - разрубили на девять кусков в нелепой стычке в Наварре в 1507 году; очевидно, добрая весть не успела дойти вовремя]. Даже изгнанный из Италии и лишенный всей власти, Чезаре сохранил способность пугать одним своим именем. Владея ситуацией, Солово снисходительно улыбался. - Мы предусмотрели возможность известного скептицизма с вашей стороны, - сказал он. - Попросили Черную Даму увидеть сны с конкретными подробностями. Вам будет интересно узнать, что так и случилось. Правители глядели на Солово с подозрением. - В самом деле? - кислым тоном осведомился Людовик. - Безусловно, ваше величество. Его святейшество даже зашел настолько далеко в своем оптимизме, что увидел в этом свидетельство того, что Господь осенил своим благословением наше крохотное предприятие. А теперь, господа, посмотрите сами и подумайте. С этими словами адмирал раздал запечатанные воском свитки всем присутствующим важным персонам. Они поглядывали на бумажные трубки с опаской, словно на заряженные пушки. Известный отвагой Фердинанд Арагонский первым нарушил оцепенение, развернул свиток и пробежал глазами открывшийся пергамент. Невзирая на приобретенное с молодых лет умение скрывать свои чувства, король невольно округлил глаза, и кровь не отступила - сбежала - с его лица. - Откуда ей было знать? - прошипел он. - Все мои предосторожности... - Ничто для всевидящего ока, - ответил Солово, стараясь, чтобы в его голосе не было слышно осуждения. Ему не было дела до того, как будет приходить в себя воитель, получивший тяжелый удар. Тем временем король Людовик развернул свой свиток и охнул. - Это же неправда! - простонал он. Адмирал Солово обратил на молодого человека невозмутимый взгляд. - Ну ладно, - мрачно буркнул король. - Сколько же людей знает об этом? - Папа, монахиня и я, - ответил адмирал. - Персона, наделенная властью прощать, и двое заурядных личностей. - Это... опасная информация, - проговорил Максимилиан, медленно прочитав и ослабив свой воротник. Гонзага и Альфонсо неприметно спрятали письма... на будущее, для памяти. - Быть может, и опасная, - ободрил властелина Солово, - но предназначенная для самого ограниченного применения. - Он сделал широкий жест, на котором особенно настаивал папа Юлий. - К тому же эти ваши наклонности, а также оборудование и части тела, используемые для их удовлетворения, касаются лишь вас самих и, возможно, еще ваших исповедников. С той же снисходительностью мы относимся к тем из вас, кто выгоды ради убил близкого родственника. Его святейшество не ищет над вами бесчестной власти. Мы добиваемся от вас лишь веры - веры в содержание сна. Максимилиан смущенно закашлялся. - Веруем! - заверил он адмирала, - веруем, яко святые во Христа. Господа, мы все превратились в уши? В глухом ропоте слышалось согласие. Солово чуть наклонился. - Как я уже говорил, - продолжил адмирал, - она видела сон... - Это и в _самом деле_ жутко, - промолвил король Людовик, как самый большой привереда среди присутствующих. Солово не разделял его мнения в обоих аспектах, но тем не менее умудренно кивал головой. - Я не могу жить в подобном мире, - свирепо согласился Альфонсо. - Где честь? Где слава? - Навсегда заперты в сейфе какого-нибудь буржуа, - ответил Гонзага Мантуанский. - Припрятаны серыми человечками для попрания и осмеяния. Короли и принцы были согласны. Видение монахини о годе 1750, каким огласил его Солово, потрясло внутреннюю суть каждого. Вид на промышленную имперскую Венецию с ее металлическими военными кораблями, ощетинившимися зенитными орудиями, ужасал всякого. Скверно было уже то, что по времени рождения им было дано переживать водораздел между средневековьем и Возрождением. Но ожидающее их потомков рабство под пятой имперской Венеции вызвало целую бурю чувств. - Я не согласен! - объявил король Людовик. - О нет! Я остановлю их! - Сколь же удачно получилось, - льстиво проговорил Солово, - что его святейшество призвал одновременно пять самых могучих армий Европы, чтобы они могли выполнить вашу волю. Никого не радовало, что папа оказался прав - отсюда следовало слишком много возмутительных последствий, - но для человека, которому не говорят "нет", французский монарх достаточно легко воспринял это "говорил же я вам". - Да, похоже, что так, - отрезал он. - Вместе мы им покажем. Максимилиан, самый старший из присутствующих, никак не мог примириться с новостями, а посему находился в шоке. - Но я не понимаю, - сказал он. - Зачем им затмевать небеса своими летучими кораблями, зачем выжигать родные края вокруг тройных стен столицы? - Новая религия, - произнес адмирал Солово самым серьезным тоном. - В Венеции объявилась новая этика - вот смысл сна Черной Монахини и причина беспокойства моего господина. Новое откровение взращивает фанатиков среди тех, кого оно осеняет, лишая их наклонности проявлять мягкость к исповедующим прежнее откровение. Правители в тревоге переглянулись. - Купцы просто не в состоянии править, - недоверчиво пролопотал Людовик. - Никогда _не должны_ править, - поправил Максимилиан. Через пять минут подобных антикупеческих диатриб Солово ощутил, что монархи уже настроились на действия в указанном направлении, и заговорил вновь. - Вам не обязательно _разрушать_ Венецию, - посоветовал он. - Европе необходимо, чтобы кто-то отвлекал турок торговлей и двусмысленными речами. Надо лишь устранить это новое откровение, источник ее опасной энергии. - Эту новую веру? - спросил Максимилиан. - Ее самую, - ответил адмирал. - И каким же, скажите на милость, образом мы можем это сделать? - надменным тоном осведомился король Людовик. - Мечом ее проткнем, что ли? Полностью расслабившись среди этих простых смертных, Солово отреагировал немедленно: - Это предоставьте мне. Вы должны только расчистить путь и убрать венецианскую армию с моей шеи. Тем или иным способом - это еще следует решить - я сделаю остальное. Короли и принцы обменялись озадаченными взглядами, не зная - негодовать или восторгаться. Адмирал Солово обернулся к ним с невеселой улыбкой. - Не беспокойтесь, - проговорил он, оставив все объяснения в стороне. - Я привык к такого рода работе. - О! _Очень_ большое спасибо! - сказал Нума Дроз. - Уж и не знаю, как расплатиться. Сарказм швейцарца нельзя было просто пропустить мимо ушей. Проявляя некоторую рассеянность в фаворе, Дроз никогда не забывал о возможности неблагоприятного поворота судьбы. И из всех своих долгов всегда расплачивался с виноватыми в подобного рода проступках. Уловив ледяные нотки в голосе наемника, конь Солово взволновался, и его пришлось успокоить, прежде чем адмирал ответил. - А я думал доставить вам удовольствие, - возразил он. - Разве могли вы пропустить в своей карьере такую возможность, как Камбрейская лига? Нума Дроз не унимался. - Может быть, и нет, однако я предпочитаю приличную битву. _А теперь_ оказывается, что у вас дела с одними лишь привидениями. - Позвольте мне напомнить вам, мастер Дроз, - ровным голосом проговорил Солово, - что в качестве моего личного ассистента вы являетесь самым высокооплачиваемым наемником в этой армии. - А зачем мне хорошие деньги, если я не смогу их использовать? Лицо адмирала сделалось еще более похожим на маску, чем обычно. - Терпение мое истощилось, - спокойно ответил он. И тогда Нума Дроз познал, что мудрость - пусть и в обличий страха - способна одолеть даже его безграничную свирепость. - Считайте меня покойником, если я не возьмусь за это дело, - сказал он. - Вы наговорили мне слишком много об этой "новой вере". Даже если я сейчас уложу вас, не сомневаюсь, что распоряжение о моей смерти уже давно отдано. Адмирал Солово чуточку нахмурился, выражая гримасой: "Конечно, надо же понимать, с кем имеешь дело". - Подумав, - сообразил Нума Дроз, - я с восторгом принимаю ваше предложение, адмирал, и приношу благодарность за рекомендацию. - Хорошо, - Солово жестом приказал повременить замаскированным стрелкам. - А раз так, ступайте и переберите телохранителей, которых навязал нам король Людовик. Да, выясните, кто главнокомандующий, и найдите для нас место в его плане битвы. - Сделано, - ответил Нума Дроз, отъезжая. Солово давно уже обнаружил, что во всеобщем сражении лучше оказаться в самой гуще. Те, кто держится в стороне, просто напрашиваются на выстрел или же падают жертвой численного превосходства. И поэтому он устремился вперед, чтобы в рядах французской армии разить чужих сыновей, ничем не оскорбивших его самого. Нума Дроз, которому приходилось одновременно беречь от французов собственную спину и приглядывать за адмиралом и неприятелем, находился в своей среде, действуя неутомимо и эффективно. В гуще битвы он несчетное число раз сохранил жизнь Солово и расчистил вокруг него пространство, позволявшее наблюдать и размышлять. Элитные шотландские королевские стрелки, охватив кольцом расходуемый материал, исполняли ту же функцию. Как бывает при удаче, все сложилось довольно хорошо. Настроив себя на высокую бдительность, адмирал воспринимал воздушные вибрации раньше, чем грубые и безнравственные солдаты... быстрее, чем это делали породистые нервные окончания закованной в латы галльской аристократии. Он отважно обнимал все звуки, невидимо несущиеся в эфире, стараясь вырваться из хватки событий. Сколь мудро, решил адмирал, поступил папа Юлий - или направлявшее его Провидение, - избрав меня для этого дела. Немногим среди людей оно по силам. Разделавшись со стратиотом коротким выпадом с простейшим финтом (похоже, теперь разучились парировать этот удар), он огляделся, разыскивая источник своих сенсорных восприятии, и, осадив коня, приблизился к уху Нумы Дроза. - Все понятно, - сказал Солово, самолюбие которого было отчасти задето всей суматохой и свежим порезом на лице. - Теперь я знаю, что происходит. Пробей мне дорогу назад. Нам придется поторопиться. Скоро стало ясно, что адмирал был прав относительно необходимости экспедиции. То, что он ощутил раньше других, начинало влиять на грубую психику союзнической армии и, как следствие, на ее профессиональные действия. Еще немного - и прекратить сопротивление, а после того обратиться в бегство. В своих мемуарах, написанных в преклонном возрасте (затребованных, прочтенных, а потом сожженных сицилийским епископом), повествуя о битве при Джиарададде (14 мая 1509 года), адмирал Солово упоминает о странном ощущении, которое начиналось с покоя и вскоре переходило в безразличие, замаскированное под терпимость. Интенсифицируясь, - что противоречит определению, - оно приводило к утрате всякой живости восприятии и самым ужасным образом заканчивалось на серых беспредельных равнинах скуки. И не будь адмирал в приятельских отношениях с этим философским несчастьем, он не сумел бы отразить даже временный натиск столь ужасного врага. Медленно, но уверенно этот самый враг уже начинал губить союзническую армию. Наконец последний, сохранивший решимость человек в этом войске, а именно адмирал Солово, взял на себя командование артиллерией. - Видите тот обелиск, на который я указываю? - За шеренгами венецианцев... окруженный толпой? Серая штуковина возле офицерских латрин? [отхожие места] - проверил пушкарь. - Да, вижу. - Пусть стреляют только по ней, пока не уничтожат, - приказал Солово. - За это тебя ждет куча золота, понял. - Я не нуждаюсь в подкупе, - бросив холодный взгляд, ответил артиллерист. - Я горжусь своей работой. Этот коробка _умер_: смотри! Сия близорукая тупость вдохнула в адмирала уверенность, и вскоре ровным и грозным голосом - почти Господним - заговорили пушки. Солово обратился к своим уцелевшим коллегам: - Обелиск, о котором я говорил, оставил сию "юдоль слез". Наше войско сейчас вновь обретет уверенность, и венецианцы побегут. Вы отправитесь к останкам обелиска и доставите ко мне пленников - тех, кто окажется возле него. Когда Нума Дроз и его шотландцы возвратились с пленниками, смущенный швейцарец виновато прятал глаза. - В общем так, - сказал он, не глядя на адмирала. - Мы могли бы вернуться скорее, но я остановился, чтобы взять несколько голов. - В руке его был мешок, снизу потемневший от влаги. - Все эти бегущие люди... слишком большой соблазн. Пусть за опоздание с моей доли снимут четверть. Я настаиваю. Солово это было безразлично: счета оплачивал папа Юлий. Он даже не стал реагировать на признание, занятый изучением пленников в поисках полезной информации, однако запомнил на будущее - в качестве оружия против швейцарца. Пленников оказалось с дюжину, некоторые были слегка помяты при транспортировке, но еще сохраняли товарный вид; все от головы до ног были облачены в серое. Одного выделял более блеклый цвет его одеяния. Однако во всем прочем это было братство, единое даже в поражении, и уцелевшие яростно жгли глазами Солово. - Мне кажется, я знаю вас, - проговорил адмирал дружелюбным голосом, обращаясь к человеку в более светлой одежде. - Убийца! - плюнул в ответ человек в сером. - А зная вас, - продолжал невозмутимый Солово, - подозреваю, что знаю все. Приношу свои извинения за напрасную трату сил, мастер Дроз. И еще - окажите мне любезность, убейте всех остальных. Похоже, они - люди посторонние. Этот процесс, пожалуй, отчасти образумил избранника Солово. С расширившимися глазами он бросился от своих компаньонов, когда к нему приблизились Дроз и шотландцы. - Мне весьма жаль, - объяснил ему адмирал, - однако я получил четкие инструкции: "истребить со всеми ветвями и корнями", так было мне сказано, и так должно быть. - Вы не понимаете, что разрушаете! - проговорил уцелевший... наполовину в гневе, наполовину пытаясь задобрить. - Напротив, мастер Пачоли: [Лука Пачоли (ок. 1445 - позже 1509) - итальянский математик] знаю, и даже чересчур хорошо, - ответил Солово, - но если это сможет вас утешить, считайте, что я ничего не уничтожил, а просто отсрочил. Кстати, хотя я не имел возможности по-настоящему восхититься вашей замечательной книгой, я сумел оценить мощь и силу заключенной в ней мысли, как и иллюстрации да Винчи. Невзирая на обстоятельства и груды тел вокруг, Лука Пачоли, автор "Summa de Arithmetica" ["Сумма арифметики" (лат.)] (Венеция, 1494), первой расходной книги и двойной бухгалтерии, оказался фанатиком в достаточной мере, чтобы обрадоваться псевдокомплименту. - В ней - начало великого! - взволнованно произнес он. - Она послужила причиной моего избрания. И все будет продолжаться, еще не слишком поздно! Несмотря на то что вы сделали, мы еще можем одолеть вас. Адмирал Солово улыбкой выразил свою благодарность. - Увы, этот шербет не для меня, - вежливо объяснил он. - Видите ли, я имею особую склонность оказываться на выигравшей стороне, а для вас время... проповедей еще не настало. Без сомнения, оно еще впереди, но сегодняшние наши труды надолго отбросят вас назад... пока я благополучно не превращусь в пыль. - Этого не может быть! - ответил Пачоли, ставший более спокойным и рациональным, когда вопли вокруг утихли. - Логика на нашей стороне. - Союзник строгий и достойный всяческой похвалы, - согласился Солово, - и, таким образом, не отвечающий духу нашего времени. Кстати, кто это избрал вас? И как он себя называет? - Это просто _дух_, как ты говоришь, - промолвил Пачоли со всем пылом истинного идолопоклонника, - но не сего неопрятного, неуправляемого века. Дух, что обратился ко мне, предрекал славные времена! История закончится, когда человек станет рационально разговаривать с другим человеком - и только о необходимом, о серьезном и осязаемом. Жизнь станет рассудочной, предсказуемой и... - Да, да и да, только избавьте меня от остального, - перебил его адмирал. - Имя, друг мой, если вы не против? - Он называл себя Te Deum [Тедеум (от лат. "Te Deum laudamus" - "Тебя, Бога, хвалим") - песнопение в рамках христианского богослужения, благодарственная молитва], - ответил Пачоли, вновь потеряв уверенность. - Я не претендую на понимание - быть может, обыгрывается какая-нибудь латынь или церковная служба. Однако, учитывая все, что он обещал всему человечеству, я ощутил, что для начала эту кроху иррационального можно и опустить. - В самом деле, - щедро согласился Солово. - Я был избранным пророком его, и он назвал меня своими _вратами_. Моя скромная книга послужила призывом, приглашением в наш мир - так мне говорил он и сулил соответствующее благословение. Я был почтен точными инструкциями, по которым соорудил для него обиталище - его ковчег, как сделал Моисей у евреев для старого, ныне превзойденного духа Иеговы. Нума Дроз и его солдаты - преданные христиане, насколько это позволяла профессия, - при подобном богохульстве обнаружили признаки неодобрения. Адмирал Солово жестом велел им молчать. - Тот серый обелиск с ящичками, насколько я понимаю? - спросил адмирал. - Нам было велено звать его Картотекой, - подтвердил Пачоли. - Там должен был обитать дух. Дож, вдохновленный посетившим меня видением, не щадил усилий, сооружая его, но Te Deum выдвигал умеренные требования - серый листовой металл, светло-коричневые ящички... Смиренная обитель для столь универсального благодетеля. - Но, как ни прискорбно, столь уязвимая для грубой силы пушечных ядер, - прокомментировал адмирал. - Да, - с горечью ответил Пачоли. - Вы разбили дом нового бога и убили его священников. Он, я и история никогда не простят вас. - К счастью, суждения подобной троицы меня не волнуют, - сказал Солово. - Но в вас я не вижу ничего эмоционального. - Пачоли мужественно приступил к последней попытке: - Вы могли быть среди нас. Когда мы открываем ящичек Картотеки, дух Te Deum'a исходит наружу и смущает неприятеля... его умиротворяющее дыхание, конечно же, осенило и вас. Адмирал Солово улыбнулся, словно благородным образом отклонял приглашение на пирушку. - Но вы отказались слышать зов Нового и разрушили скинию, - проговорил Пачоли надломленным голосом. - Теперь я не знаю, где искать его. - Я ЗДЕСЬ, - произнес другой голос, ударом гильотины отсекший речь самого Пачоли. Он казался обманчиво кротким, голос мужчины, излагавшего скучные и очевидные вещи. - Даже лишившись дома, я никуда не уйду. Солдаты вокруг крестились. Пачоли явно ощущал свою одержимость внешними силами, и слезы счастья уже начинали катиться по его лицу. - Я могу дать вам невероятно много, - продолжал голос. - Во-первых, Венецию Миллиона Чиновников, а потом целый мир. Подумайте, адмирал, вы получите быстроразогреваемые консервы в 1650 году, а автоматы Калашникова и шоссе в 1750! - Простите, мое начальство этого не заказывало... а я даже не знаю, что вы нам предлагаете. - Ну да, вы всегда поступаете по приказу начальства, - искушал голос. - Мне просто думается, что оно у вас чуточку близоруко. - Благодарю за проявленное сочувствие, - ответил адмирал и стилетом нанес удар в глаз Пачоли. Протобухгалтер немедленно скончался на месте, но сила Te Deum'a продолжала поддерживать обмякшее тело в стоячем положении. С учетом всех факторов поза казалась вполне естественной. - Вы не отделаетесь от меня, - голос извергался из шевелящегося рта Пачоли, словно бы ничего и не произошло. - Этот труп был моими вратами, и этим именем я называл его. Он может умереть, но я здесь и никуда не уйду. Мы вдвоем уже посадили семя, оно, бесспорно, взойдет в ином времени и месте. - Серый цветок едва ли кого привлечет, - проговорил Солово. - О, ты будешь удивлен! - отрезал голос. - Да, мои ученики платят дорого, это верно, однако в учении моем ключ к власти. Потребитель для моего продукта всегда найдется. - Яйца! - Непонятным образом оскорбленный подобными словами, Нума Дроз выхватил меч. - _Вот тебе_ сила! - Так и будет еще какое-то время, - согласился голос. - Но уже довольно скоро мои ученики в сером со своими калькуляторами и дипломатами будут повелевать каждый десятью тысячами таких... мечей. - Звучит здорово, - горячо возразил Нума Дроз. - А какими ты делаешь свои _каль-куляторы_ и _дипло-маты_? С одним лезвием или обоюдоострыми? - Ты с ними не справишься, - отмахнулся голос. - Ты - это прошлое. Как и Венеция, как и Италия. Венеция подвела меня, Италия отвергла - ту и другую ждет упадок. Романтика и интерес сохранятся, но сила уйдет, а потом вернется, чтобы покорить их. А когда придет день, я буду разжигать, вдохновлять и направлять эту силу. Воображению придется преклонить колено. Тем временем я буду коротать время и ждать, пока меня кто-нибудь не призовет... быть может, с Севера. Увидите, _я вернусь_! Адмиралу подобные угрозы казались блеянием овцы - чуточку обидно, но не страшно. Кивнув головой, он дал знак воинам. Они принялись рубить, повергнув экс-Пачоли на землю, но и жуткие удары - отрубленные руки и ноги, раскроенная голова, - не могли лишить Te Deum'a дара речи. - Да _будет_ отчетность! - булькал он, захлебываясь кровью. - Да явятся страхование и статистика, ревизия и анализ риска! Я _свяжу_ мир и сделаю его безопасным. Завтрашний день принадлежит мне! На этих словах рассеченное тело Пачоли наконец сдалось, и дух бежал. Солово и солдаты заметили дымный силуэт, скользнувший над головами. Пролетая, он обратил в седину рыжие локоны - достоинство скотта. Прощальный привет, должно быть. Более адмирал Солово ничего не слыхал об этом деле. Примерно столетие спустя в Антверпене купец-текстильщик проснулся утром и обнаружил, что из ниоткуда в голову ему залетела целая куча потрясающих деловых идей (быть может, несколько _однообразных_, но тем не менее вполне разумных). Но к тому времени адмирал Солово, конечно, уже оставил этот мир. Год 1509. В постели с Борджиа. Пушки и шашни в Северной Италии. Испытание, не совсем отвечающее моим вкусам. - Ну и как вам показалось? Лежа в постели, адмирал Солово подпер голову рукой и задумался над вопросом. - Весьма интересно, - решил он наконец. - Но ничем не похоже на обычную любовь, так ведь? - Ну что вы, просто все иначе, - поправил адмирал. - Разве что... людновато в постели, особенно теперь, когда желание ушло. Лукреция Борджиа, герцогиня Феррарская, не торопилась отсылать служанок, прежде всего потому, что одна из них, обученная сапфическому стиху, сонным голосом мурлыкала ее излюбленные строчки: Иные говорят, что конницы отряд, Другие наплетут, что войско пешее, А третьи скажут - весла быстрые Военных кораблей являют зрелище, Прекраснейшее на земле людей. А я скажу - таков любимый. Она дождалась, пока прозвучали последние трогательные слова, и отослала размалеванных потаскушек из огромной кровати. Адмирал Солово стоически терпел прикосновения перебиравшихся через него молодых женских тел и вежливо благодарил каждую за труды. Девицы торопились, опасаясь кнута Лукреции - его этой ночью они и без того получили довольно. Наконец, оставшись наедине с адмиралом, герцогиня одарила его уступчивой улыбкой. - Итак, - сказала она, - вы нечасто получаете столь теплое приветствие от Феме. Солово как раз перегнулся через край кровати и убедился, что его сапоги (вместе с укрытым в них стилетом) остались в пределах досягаемости. Лишь тогда он расслабился настолько, чтобы ответить. - Нет, конечно. Обычно там рассчитывают на мое гостеприимство и предоставляемое без ограничений вино. Поэтому я благодарен вам за ночь роскошных развлечений, которые даже удивили меня. - Как так? - спросила заинтригованная Лукреция. Адмирал, как ей представлялось, должен был бросить вызов ее постельному мастерству, и Лукреция совсем уж не надеялась на подобную физическую и умственную отдачу. - Я имею в виду не расширение диапазона моих эротических познаний, как вы можете подумать, - проговорил он, и Лукреция обнаружила заметное разочарование, - но ваш статус, прежде неизвестный мне. Признаюсь откровенно, что никогда не считал вас предводительницей клана Борджиа, не говоря уже об участии в Феме. Я старею, теряю наблюдательность. Течение лет наводило Лукрецию на другие мысли и, остановившись на тридцати годах, она рассчитывала на комплимент своей неувядающей красоте и пылу в постели, однако любезно простила адмиралу его неучтивость. Те же самые годы с избытком предоставили ей возможность привыкнуть к мужскому эгоизму. - Обман был полностью преднамеренным, - сказала она. - И я лишь рада слышать о своем успехе. В каждом поколении Борджиа кто-нибудь наделен выдающимся честолюбием или целеустремленностью. Папочка, уверяю вас, был неплохим папой, если оставить в стороне религиозные соображения... а бедный покойный Чезаре великолепно пугал людей. Хуан и Жоффре, хоть и годились не на многое, по крайней мере могли размножаться и хранить породу. Я же была призвана руководить, хотя пол и предрассудки века заставляли меня скрывать свою роль. Учитывая все факторы, мы поработали не так уж и плохо, и Феме, похоже, одобрили семейное распределение ролей. - Это общее мнение Борджиа? - поинтересовался Солово, укрывая красными простынями свой срам. - О нет! - ответила герцогиня, вновь обнажаясь. - Это мой собственный небольшой секрет. К тому же я не принадлежу к числу полностью посвященных, покоящихся в объятиях Феме. Мои христианские верования, крепнущие по мере приближения... словом, с возрастом они не позволяют мне этого. - Подобное достойно всяческой похвалы, - проговорил адмирал, откидывая голову на пышные подушки. За окном он мог видеть городскую площадь, с которой кафедральный собор св.Георгия смотрел фасадом на "Львиную башню" семейства д'Эсте, где он сейчас находился. Утро было в разгаре, и далекие крики торговцев нарушали идиллию. - Так не хочется прекращать эту восхитительную интерлюдию, но не следует ли подумать о возвращении герцога Альфонсо? Лукреция пренебрежительно фыркнула. - Если он вздумает посетить мой будуар, я умру скорее от удивления, чем от мести рогоносца. Действительно, в первые дни нашего брака он устроил потайной ход между своими комнатами и моими, чтобы застать меня в момент незаконной страсти, однако теперь не пользуется им. Возможно, и к лучшему: я устроила там ловушку. Нет, адмирал, мне нужно вырядиться под пушку, чтобы он проявил ко мне тот интерес, которого вы опасаетесь! - Да, - заметил Солово, - когда мы с ним познакомились, герцог долго рассказывал мне о своей великой любви к артиллерии. - Он проводит все дни в пушечной мастерской, которую сам и устроил, пытаясь создать совершенное орудие. Во всяком случае, это служит интересам Феррарского государства, которое он унаследовал и которым я управляю. Наша армия обслуживается хорошо - в отличие от меня. - Многие знатные дамы позавидуют вашему браку, предпочитая, чтобы их мужья более служили Марсу, чем Венере. Кстати, герцог Альфонсо великолепно сражался, когда нам в прошлом году довелось вместе участвовать в битве при Джиарададде. - Да, - игриво проговорила Лукреция, - свои дарования он приберегает для сражений. - Заметив, что внимание адмирала отвлеклось, она добавила: - О, прошу прощения за случайный шум... Солово прекрасно представлял причину шлепанья ног и редких рыданий, послышавшихся над головой. Там, в заключении, томились сводные братья, Джулио и Ферранте; в две лишенные окон камеры друг над другом они попали пять лет назад после совместного мятежа. Адмирал не знал только того, что братьям предстоит оставаться там, кормясь манной, спускающейся сквозь дыру в потолке, пятьдесят три и сорок три года соответственно, забытыми и ненужными своей семье. Герцог Альфонсо счел забавным разместить мятежников так, чтобы их слышала устрашавшая его супруга. Аналогичным образом замешанному в заговоре священнику из Гаскони повезло меньше. Поскольку светскому государю не подобало по закону казнить священнослужителя, Альфонсо разместил _его_ в клетке, подвешенной к башне снаружи, позволяя зиме и голоду сделать все необходимое. В отношении гасконца кто-то в замке проявил доброту, бросив в клетку длинный кусок ткани, чтобы тот мог повеситься. И теперь останки все еще пребывали в клетке, омрачая собой открывшуюся перед адмиралом картину. Располагая подобными свидетельствами герцогского неудовольствия, адмирал Солово все еще полагал, что имеет веские причины страшиться мести Альфонсо. Однако светское воспитание не позволяло ему более обращаться к теме... Отодвинув от собственных мужских достоинств ищущую руку герцогини, Солово выбрался из постели и собрал одежду, опасаясь дальнейших поползновений к близости. - Во всяком случае, вам муж оказался весьма полезным для нас. Помимо всего прочего, именно феррарская артиллерия решила исход битвы с венецианцами. - И не только с венецианцами. - Лукреция лукаво улыбнулась. - Ах, - ответил адмирал, натягивая на ноги трико. - Итак, вы знакомы с отчетом? - О Te Deum'e и Картотеке? Конечно! Я потребовала от Феме полной информации в обмен на участие в войне против столь могущественного противника, каким является Венеция. Кстати, потом они все время пели вам хвалу - и заслуженно. Действительно, не всякому удается погасить едва разгорающуюся религию. Солово, расчесывавший свои прямые серебряные волосы, обернулся лицом к отдыхающей герцогине. - Как я постоянно утверждаю, - сказал он, - эта "погашенная" свеча однажды может вспыхнуть сама собой. Мы всего лишь сохранили для человека простоту и соразмерную ему цивилизацию на несколько поколений - и не более того. - Ну, это касается будущего, - проговорила Лукреция, - а у Феме припасены для вас чудеса, которые придется совершить ближе к дому. - Конечно, речь идет не о Капри? - О Церкви. - А я-то _гадал_, когда они осмелятся добраться и до нее! Надеюсь, они понимают, что не могут рассчитывать на мою полную поддержку этой идеи. - О да, - заторопилась Лукреция. - Мы с вами едины в своей симпатии к Матери-Церкви. И все же пусть Феме попробуют... в этом не будет вреда - они проиграют. - Ваши слова разумны, мадам, - полностью согласился адмирал. - Сказано: "Не искушай Господа Бога своего", однако в отношении его земных представителей ничего подобного в Писании не значится. Будет интересный эксперимент. - Имея дело со столь внушительным соперником, Феме намеревается разделить его, прежде чем победить. Они наметили расколоть Церковь. Солово решил подкрепиться живительным бокалом вина. - На святых и грешников? - спросит он, наливая. - Искренне верующих и честолюбцев? - Точные подробности не были мне открыты, - ответила герцогиня. - Меня лишь известили, что предлагают вам встретиться с двумя персонами. Должно быть, Книга требует вашего присутствия. Они - непосвященные и несочувствующие Феме, просто организация надеется на них. О первом - Феме не требуют, чтобы вы слишком утруждались ради него. Пребывания в вашем обществе уже будет достаточно, чтобы произвести необходимый эффект. Второго же вы должны "развлечь", "расширить его горизонты" - таковы были истинные слова. - А как насчет имен, мадам? - осведомился адмирал, готовясь уйти. - А за эту информацию, - прозвучал кокетливый голос, - вы мне заплатите. Я требую, чтобы сперва вы "развлекли" _меня_. Возвращайтесь в постель и "расширьте мои горизонты" и прочие места... Солово обдумал перспективы и без особого пыла сдался. Есть нечто утешительное, подумал он, когда делаешь с Борджиа то же самое, что эта семейка проделала с окружающим миром. Год 1510. РАСЦВЕТ РЕФОРМАЦИИ И МАЛЕНЬКАЯ ЭКСКУРСИЯ ПАТЕРА ДРОЗА: симпозиум о вере, плотском вожделении и сосисках. Я с чувством вины сею сорняки в полях нашей матушки Католической церкви ...И тогда папа произнес шутку о "Льве Иуды", ожидая, что я буду смеяться. Анекдот представлял его обнаженным и выкрашенным в синий цвет, и я, похоже, не сумел изобразить убедительного веселья... И теперь опасаюсь, что обман не удался. Поэтому по возвращении замолвите перед ним словечко за меня. Письмо это уничтожьте. Любящий вас брат в монотеизме и меланхолии, Равви Мегиллах. - Ну как там дела у римских евреев? - поинтересовался Нума Дроз. Он размышлял над арбалетом, обдумывая способы повышения летальности, и был достаточно поглощен делом, чтобы обнаружить беспрецедентный интерес к инородцам. Адмирал Солово беспечно выронил письмо, и ветерок понес его прочь от башни на озаренные луной сельские просторы Тосканы. - Плохо дело, - ответил он вяло, - но в этом нет и крохи новизны. С Мегиллаха, как с главы сообщества, содрали львиные деньги. - И по заслугам, - ухмыльнулся Дроз, открыв бурые пеньки зубов. - А что такое "львиные деньги"? - Жалованье и расходы Custos Leonis [львиный страж (лат.)], который приглядывает за символическим, но тем не менее живым львом, по традиции содержащимся на Капитолийском холме. Конечно, вы его видели? - Нет, адмирал, не видел. Я посещаю Рим не затем, чтобы глазеть на его достопримечательности. "Но затем, чтобы убивать кого приказано", - подумал Солово. - Хорошо, по трезвом размышлении подобное отсутствие любопытства нельзя назвать удивительным. Лев ручной, кроткий, почти забитый буйной римской толпой. Поэтому он редко выходит из клетки. Но и в таком случае указанная плата составляет тридцать серебряных флоринов в год - в память о деньгах, которые Иуда получил за предательство Христа, - и посему ежегодно взимается с римских евреев. Вместе со всеми прочими поборами это представляет для них немалую сумму. - В чем же дело? - проговорил Дроз, чьи возможности в области общения уже достигли предела. - Надо просто прибить его. - То есть льва? - спросил Солово, несколько озадаченный. - Почему же нет? - ответил швейцарец-наемник с достойным зависти отсутствием сомнений. - Льва, стража, да кого угодно... - Приехали, - в праздном удивлении промолвил адмирал. - Вот всеобщее объяснение и средство от всяких хлопот: _убей_. Нума Дроз изобразил на лице привычную маску честного мужика, затесавшегося среди философов. - Эта короткая максима всегда превосходно служила мне, - упрямо возразил он. Солово лишь в крайнем случае взялся бы оспаривать это положение. Капитан Остийской цитадели в двадцать один год, к тридцати послуживший трем папам (устранял препятствия с их пути), ценитель семейного покоя, Нума Дроз занимал самую выгодную позицию в подобном споре. Молчание, нарушаемое лишь звуками вечной войны между совами и полевками, воцарилось на башне, когда двое авантюристов вновь приступили к бдительной страже и, вглядываясь в безлунную ночь, пытались разобраться в тенях и их оттенках. Адмирал был склонен никогда более не отверзать уста перед представителем человечества, однако Нума Дроз, невзирая на кровавый путь с Альп до Апеннин, сохранил некую общительность. В его понимании речь и шум свидетельствовали о наличии жизни... отсутствие же их обычно означало, что здесь для него работы уже нет. Отсюда следовало, что продолжительное молчание смущало его. Дроз начинал опасаться, что и он сам незаметно (другой из используемых им трюков) пересечет великий раздел. - И чего вы возитесь с этим евреем, а? - спросил он наконец. Солово с некоторым колебанием ответил: - ...Да, а почему нет? Нума Дроз игнорировал выпад. - Есть у нас евреи в кантоне Ури, - промолвил он. - Явились из Гейдельберга, где народ стал задавать им жару. Оставшиеся превратились в злобную шайку друзей кинжала, держатся замкнуто... как и все люди. А враги опасные. Мне они нравятся. - Напомните, чтобы я однажды познакомил вас со своим приятелем, равви Мегиллахом, - вслух подумал Солово. - У нас в Ури о евреях так говорят, адмирал, - невозмутимо продолжал Дроз. - Когда возникает какая опасность... ну, мост шаткий или седло колючее... "это, говорят, как еврей с ножом". Хвала это по-вашему или наоборот? - Осуждение? - спросила молодая леди, появившаяся из дверцы в полу башни; ухватив отголоски разговора, она с горячим интересом присоединилась к нему. - В чем же здесь осуждение? - Ни в чем, что может привлечь к себе ваше внимание, - буркнул Нума Дроз, поворачиваясь лицом к окружающей тьме. При всем своем легком нраве и вольном поведении дама Каллипия де Маринетти никогда не ляжет в постель с варваром-швейцарцем. Понимая это, Дроз страдал от невыполнимого желания. - Как вы себя чувствуете, моя госпожа? - с поразительной любезностью осведомился Солово. - Не можете уснуть? Прекрасная молодая патрицианка дала по адмиралу сокрушающий залп очарования и только потом сообразила, что в данном случае ее подмоченный порох бесполезен. Очарование свечкой угасло. - Я не могу уснуть, - ответила она с раздражением, - потому что мне досаждает ваш англичанин: он даже пыта