ты еще хочешь, чтобы я эксгумировал давно забытое прошлое, выискивая среди его останков... друзей. - Ну, примерно так, старина, - расхохотался Диббук. - Не думаешь ли ты, что я стал бы тратить свое время на разговоры со столь ничтожным созданием, не будь это дело таким важным для меня? Конечно, я не стану объяснять тебе многого; придерживайся Писания, используя свою волю, - ты ведь избран. Я могу лишь направить тебя в нужную сторону и ускорить события. Посети-ка своих старых друзей, Солово! - Писания? - спросил адмирал, отбиваясь от знаков внимания гермафродитного инкуба (или суккуба) [демоны, вступающие в сексуальное общение с людьми: инкуб - с женщинами; суккуб - с мужчинами]. - Какого Писания? - О Солово, ты же знаешь старинные повествования о Судном дне. Ты когда-нибудь читал свою Библию? - Часто, - искренне ответил адмирал. - Ну, тогда ты прекрасно знаком с тем, что будет в конце времен. Большая часть сценариев предусматривает восстановление Иерусалимского храма, и для этого потребуется менора. - Значит, мучения папы Льва и мольбы императоров... и мое присутствие здесь... - Да, да, - перебил его нетерпеливый Диббук. - Все - моя собственная работа. Как я уже сказал, мне хочется запустить свой шар пораньше и застать противника врасплох. Старый босс не согласился на это; ему пришлось уйти. А теперь командую я. И собираюсь помочь тебе двигать вперед ход событий. Ступай к своим старым друзьям, Солово! - Вы настаиваете на этом, однако, если вы и есть новый князь Тьмы, зачем беспокоить себя писаниями и правилами? Бесспорно, вам следовало бы играть по своему усмотрению, не считаясь с ограничениями. - Не знаю, почему я заставляю себя перебрасываться словами с тобой, - медленно ответил Диббук, в ритме танца по очереди открывая и закрывая свои глаза. - Правила попросту _существуют_; они предшествовали всей борьбе и не могут быть изменены. Вот погляди, что будет со мной при одной мысли об их нарушении! Адмирал старательно выполнил распоряжение и, не будь он рожден слишком рано, чтобы иметь представление об этом явлении, несомненно узнал бы игру чудовищных сил тяготения на рыхлой коже Диббука. - Такова цена за сопротивление правилам даже в незначительной степени. Плоть моя колышется, а глаза напрягаются, словно от дуновения чудовищного ветра. Я страдаю ничуть не меньше, чем твои бесценные папы и императоры... ты это узнаешь. Что ж... даже чтобы состарить тебя на три года, мне пришлось израсходовать столько энергии. - _Пардон_? - переспросил невозмутимый Солово. - Как я уже говорил, - продолжил Диббук в резком тоне, - я не могу двигать твоими ногами, а могу лишь ускорить их шаг. Мы не можем ждать целых три года, пока ты будешь бесплодно слоняться по всему Востоку, выспрашивая туземцев и копая свои ямы. Нет, я прокрутил вперед эти годы, чтобы сократить тщетные поиски и _направить тебя прямо к своим друзьям_! Теперь адмирал понял, откуда взялась излишняя тяжесть лет, когда впервые вошел в комнату. На три года ближе к холодной тихой могиле, но ни единого воспоминания о них. Он и не знал, радоваться или протестовать. Во всяком случае, смысла в возражениях не было: прошлого не воротишь. Однако Солово попросил ввести его в курс событий. - Папа Лев отвел мне один год и обещал жуткие неприятности в случае неудачи. Поскольку лишь вы, похоже, знаете эту часть моей биографии, нельзя ли любезно поведать, что со мной было? - Он умер, - отрезал Диббук. - В страшных муках, бедняга. Хирурги обнаружили, что его мозг высох, как слива. Как и у его наследника Адриана VI; под моим безжалостным давлением этот протянул только два года. А сейчас я уделяю... как его зовут? К уху Диббука подлетело эфирное прозрачное создание - наполовину прекрасная дева, наполовину стрекоза. - Климент VII! - сладко пропело оно. - Климент VII! - Правильно, спасибо, - согласился Диббук и, протянув лапу, с хрустом стиснул создание в огромном кулаке. Зеленовато-алый ихор выступил между пальцами. - Так вот, сейчас все свое внимание я уделяю Клименту VII. Поэтому, уверяю, возвращения в Рим тебе нечего опасаться. Ты будешь необходим, как и прежде! - Ну, спасибо хотя бы за эту малость, - сухо проговорил Солово. - Не стоит упоминания, - приветливо отозвался Диббук. - Последние несколько лет ты изрядно потешил меня. И я весьма надеюсь на тебя в будущем. Действительно, экий тип! Адмирал ответил одним из привычных жестов, означавшим: "Я делаю то, что приходится". - Я жертва своего времени, - промолвил он в свое оправдание. - Гм, гм! - усомнился Диббук. - А знаешь, ты попусту тратишь время на все эти "природные добродетели"; ваш брат, стоик, в конце концов оказывается внизу у меня. Солово улыбнулся. - Но ведь не следует забывать, что вы еще и князь Лжи. Диббук не стал спорить, а только пожал плечами. - Тебе от этого никакой радости не будет! - И он ткнул в адмирала чудовищным пальцем, заставляя тронный зал извергнуть его. Двигаясь наружу, Солово услыхал последние слова Диббука: - СТУПАЙ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ! В заочном путешествии по опасному миру XVI века были известные преимущества; пробудившись в своих апартаментах, адмирал Солово нашел себя исхудавшим, покрывшимся здоровым загаром и украшенным несколькими новыми шрамами, невесть где и когда приобретенными. В его матросском сундучке обнаружились пара золотых носков с крылышками, прежде принадлежавших императору Константину XI Палеологу [Константина XI в последний раз видели живым 29 мая 1453 года с мечом в руке; он шел навстречу туркам, ворвавшимся в его город после восьминедельной осады; полагают, что именно носки явились приметой, по которой опознали его тело], непристойная статуэтка из Баальбека, изрядное количество золотых монет (Солово так и не избавился до конца от пиратских наклонностей), камень из Стены Плача [стена, оставшаяся от Иерусалимского храма] для Мегиллаха. Выходило, что путешествие было забавным, невзирая на вопиющее отсутствие меноры. Как подобает доброй забитой каприйке, экономка адмирала поддерживала в доме необходимый достаток, рассчитывая на его внезапное появление, - словом, поступала, как мудрая дева из притчи, поведанной миру Христом. Быть водворенным в дом демоном - возвращение из самых скорых, однако перед рассветом адмирала ожидал вполне сносный завтрак. Усевшись перед бутылкой сека [вино наподобие хереса], хлебом и луком, Солово смотрел, как безотказное солнце поднимается над куполом Санта-Кроче, и думал о временах прошедших. Потом в своей библиотеке он листал огромный том переплетенных кожей "Размышлений" Марка Аврелия, положив его на подставку в виде бронзового орла. Наконец адмирал решил, что ничего другого не остается. Поскольку менора так и не обнаружилась, ему придется посетить друзей. Он извлек свое любимое точило и примерил к нему самый лучший стилет. - Прости за беспокойство, Гарольд, - проговорил адмирал Солово, - только скажи мне, считаешь ли ты меня своим другом? - О да, - ответил сидевший напротив крепкий краснолицый мужчина. - Так мне кажется. Солово подавил вздох облегчения. Совершив короткую прогулку по Риму, адмирал уже начал опасаться, что исчерпал перечень лиц, способных на подобное признание. - В конце концов, - продолжал мужчина, - это вы выхлопотали мне разрешение осесть в Риме. Вы были в старой доброй Англии, мы распили несколько бутылок... и потом нам вдруг пришлось подраться, защищая друг друга. Если это не дружба, так что же тогда? - Действительно, что? - улыбнулся в ответ адмирал, мысленно благодаря простоту северных нравов. - А знаете, Гарольд Годвин, вы - интересный человек: с каждой нашей новой встречей итальянские слова в ваших устах звучат все менее и менее варварски. Не так уж много англичан сумели настолько хорошо прижиться у нас. - Это здорово, - ответил Годвин, тем самым подтверждая, что принял сказанное адмиралом за комплимент. - У меня для этого настоятельная необходимость. Как вы прекрасно знаете, я прибыл в Рим, чтобы спасти душу, а не наслаждаться собой! Солово проявил легкое беспокойство. - Я не священник и не теолог, - произнес от мягко, - однако посоветовал бы вам, Гарольд, осторожно отнестись к своей теории _приблизительной святости_. - Я это понимаю, адмирал. Находясь среди столь многих людей, стремящихся к святости, стучась в дверь избранного Богом представителя, приходится очищаться. К тому же здесь это мне удается легче - рядом нет ни скоттов, ни уэльсцев! - Ах да... - промолвил Солово, опасаясь, что, не желая того, запалил фитиль. Так и вышло. - Я прожил добропорядочную жизнь, - начал Годвин с заученной сосредоточенностью. - И мне не в чем просить прощения (разве только в церкви). Я убил столько скоттов и уэльсцев, сколько может пожелать человек. Солово в легком смятении попытался затормозить прилив. - Я встречался с этими остатками кельтов... - Адмирал, скотты - не кельты, - прервал его Годвин, не слушая, не разбирая и не думая над словами гостя. - Они кровь от моей крови, что делает дело еще интереснее. Я хочу сказать, что сам против них ничего не имею (разве что чуточку - против уэльсцев...). По отдельности они мне даже приятны. Но вот только начнут собираться в группы, как сразу возникает желание засыпать их всем содержимым колчана. Боюсь, что именно так обстоит дело. То есть большой лук был изобретен специально ради скоттов. - Ну, Гарольд... - выговорил адмирал, уносимый потоком. - Я-то предпочитаю бить уэльсцев. Но они чаще всего сразу же выкидывают белый флаг, так что особо не повеселишься. Понятно, о чем я? Если бы скотты не обитали рядом с моим краем, я бы, наверное, оставил их в покое, но они живут по соседству, поэтому и приходится... - В самом деле, - вежливо согласился Солово, переходя к мыслям о том, что будет на обед. - Учтите, меня доконала битва на Флодденском поле [эта битва произошла 9 сентября 1513 года; англичане встретили вторгшихся скоттов возле Бранкстона, Нортумберленд; наверное, наиболее сокрушительное из всех поражений шотландцев]. Я так поработал там, что мне больше некуда деться, не оставалось ни одной профессиональной вершины. Поэтому я и могу проводить остаток дней своих в Борго [английский квартал Рима, существовавший со времен первых англосаксонских паломников; название происходит от английского слова "Borough" - небольшой город] и вымаливать прощение грехов, как уже говорил. Вот почему я здесь. Брр! Флодден! Нет, _это_ была битва, а не удача везунчика Баннокберна... Я рассказывал вам, адмирал, про Флодден? - По-моему, да, Гарольд; быть может, хотя бы раз... - Избави нас, Боже! Вот это был видок. Они потеряли своего короля Джеймса IV, двенадцать графов, девятнадцать баронов, три с лишним сотни рыцарей и лордов, архиепископа Сент-Андруса, двух епископов, двух аббатов и провоста [титул мэра этого города (шотл.)] Эдинбурга. Ну и... большую часть войска. А мы просто отступили от их шилтронов [традиционное боевое построение шотландцев; плотная группа копейщиков] и поливали... наконец, они просто падали рядами, мертвым на земле не было места. Кстати, о песенках, ха-ха-ха! Что вы думаете о волынках, адмирал? - Не то, чтобы я позволял этому предмету определять мою жизнь, но... - А я их _ненавижу_. Скотты не перестают играть на них - вы это знаете, - и некоторые из Северной Англии тоже, поэтому в своей книге я зову их почетными скоттами. Итак, когда мы, наконец, увязли, - это я про Флодден, - я принялся разыскивать волынщиков, просто чтобы они знали мое мнение о тех звуках, которые они издают. Кроме того, я добыл двух предводителей кланов. Их клейморы [сабля шотландских горцев] украшают комнату, где я храню трофеи и прочие фамильные драгоценности. Я отрезал им уши, только они протухли, и мне пришлось выбросить их. Адмирал Солово подумал, что заметил проблеск надежды, сулящий избавление от рассказа о кровавом пиршестве. - Гарольд, вы упомянули свою семью; все ваши тоже были такими воинами и путешественниками, как и вы? - О да, скитальцы, вояки и крестоносцы - и никакой симпатии к скоттам. Взять, например, Тостига Годвина. Он был варягом [вооруженный топорами "иностранный легион" и гвардия византийских императоров, во многом состоявшие из североевропейцев, а после 1066 года - англичан и славян] и успел оставить Константинополь как раз перед тем, как его взяли крестоносцы в 1204 году. Потом был еще Мрачный Годвин, прозванный "Уэссекской смертью". Он... но о чем говорить, у меня есть огромное родословное дерево, в той комнате, где трофеи. Пойдемте наверх, я все покажу вам; к тому же там и светлее. "Умасленный и укрощенный" до полной покорности, Солово механически последовал за Годвином по заставленной лестнице. Несмотря на позывы к дремоте, он чувствовал себя беспокойно: нечто смущало его ум, предотвращая благотворное забвение. Потом, уже на верхней ступени, до него дошло. - А почему, - спросил он, - в трофейной свет лучше? - Потому что, - живо ответил Годвин, - Тостиг-варяг _кое-что_ вывез из Константинополя. С тех пор мы храним в семье эту вещь, и я к ней привязался. Я хочу сказать, что она не только ценная, но и удобная. Дело в том, что в нее можно вставить целых семь свечей - толстых таких... - Мне было весьма жаль услышать о вашем друге Годвине, - проговорил папа Климент VII. - Трагический случай. - Благодарю вас, ваше святейшество, - сказал Солово. - Стилеты - опасная вещь, и если чистить их при свечах, люди всегда на них натыкаются. - Быть может, он не знал, что пружина была взведена, - покатился со смеху кардинал, которого делала смелым относительно неудачная карьера. Быстрым взглядом папа заставил замолчать его. - Значит, менора у вас, адмирал, и в полной сохранности? - Конечно. Годвин последним своим желанием поручил ее моему попечению. Теперь она находится среди моих сбережений, ваше святейшество, а они укрыты в более безопасном тайнике, чем этот зал. Остается лишь водрузить ее на подобающее место. - Которое... где же оно находится? - спросил Климент с неподдельным любопытством. - А это я прошу подсказать мне, ваше святейшество. - Дай наммм... - елейно прошептал черный гибрид угря и человека, небрежно облокотясь на спинку папского трона. - Дай наммм. Адмирал Солово с большим трудом оторвал взгляд от эмиссара Диббука, которого, как было ясно, никто не видел и не слышал, кроме него самого. - Прошу прощения, ваше святейшество? - Я _сказал_, адмирал, что мои ночные страдания значительно облегчились, когда менора оказалась в нашем распоряжении. Остается лишь прекратить их существование. - Я не отдохну, пока это не свершится, - Солово изобразил подходящую степень утомления на ревностной службе. - Нет! - ответил Угорь, с угрожающим видом спускаясь в зал. - Вы отдадите его на-а-амм. - Адмирал отметил, что рот исчадия ада невероятно набит зубами. - Тогда приступайте к своему делу, верный слуга, - проговорил Климент. - Избавьте меня от снов, и вы получите все обещанное. Солово расставил ловушку. - Власть над островом Капри? - спросил он. - Публичное отпущение моих грехов? - Услышав последнее предложение, собравшиеся клирики и советники дружно охнули: слишком уж дорого брал адмирал. - Капри - это безусловно, - ответил папа нерешительно. - Однако насчет второго следует подумать: может выйти скандал. Солово был удовлетворен. Власть над островом сибаритов просто приглашала его во Вселенную, исполненную греха. Угорь, оказавшийся в опасной близости, наклонился к уху Солово с гнусным шепотом: - Отдай своей волей наммм, и ты получишь всякую книгу и задницу, какую только пожелаешь. Имея таким образом основания для новых раздумий, адмирал приблизился к двери, вновь отворившейся в неизведанное: на этот раз перед ним оказалась огражденная стенами лужайка, украшенная в соответствии с модой века изрядным количеством цветов и плодовых деревьев, посреди которых восседал не кто иной, как равви Мегиллах. - Привет, равви, - с непринужденностью бывалого солдата поздоровался Солово, - а что находится за этими высокими стенами, можно спросить? - Ничего, - ответил другой почтенный старец, выбираясь из своего укрытия в кустах. - Я уже смотрел - бесконечная пустота простирается во все стороны. Мы парим. - Я _знаю_ вас, - проговорил Солово, решительно взмахивая немедленно оказавшимся в руке стилетом. - Я слыхал, что вы умираете. Старик улыбнулся. - Так и есть. Точнее, сейчас я на смертном одре, однако мне предоставлена последняя великая возможность побывать здесь. - Просто отлично, поскольку ваша жизнь не была отмечена настоящим успехом. Видите ли, я хорошо знаком с вашей карьерой, мастер Макиавелли. Мы даже встречались однажды, совместно представляясь королю Франции среди прочих дипломатов. - Я не помню вас. - Это нисколько не удивляет меня, синьор, учитывая бесславный конец вашей миссии и все мои труды, ушедшие на то, чтобы что-то поправить. Ну-ка, что там говорилось в запросе Флорентийской Синьории? "_Он продвинул границы бестолковой болтливости к доселе неведомым пределам_". Или нечто в подобном духе? - Несчастья постоянно преследовали меня, - отрезал Макиавелли. - Я человек дела и действий. И именно по этой причине был призван сюда. - Но что вы должны делать? - поинтересовался равви Мегиллах. - Не представляю, - признался Макиавелли. - И я тоже, - заметил Мегиллах. - А мне чересчур безразлично, чтобы объяснить, - проговорил адмирал. - Не пройтись ли нам и насладиться цветами? Шум, подобный демоническому вздоху, наполнил Вселенную или мысленную конструкцию, в которой они находились, и на компаньонов Солово нашло внезапное просветление. - Я возьму менору, - спокойно предложил Мегиллах, - и устрою так, чтобы ее бережно хранили. Она будет дожидаться, пока ход вещей не потребует ее. Теперь я знаю, зачем оказался здесь, знаю причину, ради которой был сотворен. Для этой благородной цели я предлагаю и свою жизнь, и участь моих потомков. Отдайте ее мне, адмирал, и Ему, которого я представляю. - Я же, - сказал Макиавелли, глядя на Мегиллаха с презрением, - послан, чтобы свершилось другое. Мне открыли многое о вас, адмирал, и все, что мне стало известно, свидетельствует: вы примете иное, более отважное решение. Повидав все, Что предоставила вам судьба, неужели вы и _вправду_ желаете, чтобы ход событий закончился в пользу Бога? Неужели вы _действительно_ хотите сохранить статус-кво? На мой взгляд, едва ли. Мегиллах и Макиавелли вглядывались в бесстрастное лицо Солово. Он же разглядывал синюю беспредельность, взвешивая альтернативы. - Я ознакомился, адмирал, со всей вашей жизнью, - продолжал. Макиавелли в явном порыве энтузиазма, - мне ведомы все ваши битвы, осады, предательства и убийства. Я ощущаю известную... двусмысленность в вашем отношении к ним. Вы презираете, но что именно? Вы действовали в мире, который сотворил враг. И теперь он требует, чтобы вы сделали его вечным... вы-то, желчное создание! Однако, надеюсь, рассудок еще не совсем покорился вам. Вы же находили известную красоту в пожаре, охватившем целый город, разве не так? Вы ощущали простое удовольствие, навсегда отправляя кого-нибудь в Тибр. Вкратце, адмирал, в стонах этого мира вы слыхали зов моего господина и стремились откликнуться на него. - Адмирал - стоик, - пояснил равви Мегиллах, - и посему не подвластен подобному воздействию. - Когда человек просто покоряется неудаче, он называет себя философом, - расхохотался Макиавелли. - Я сейчас говорю о прежнем, дикарском порядке: о том, что удовлетворяет всей сути мужчины, а не только его тонкой шкуре, именуемой цивилизацией. Отдайте менору нам, адмирал Солово, и настанут такие времена... такая ясность. Солово облизал губы. - Другая же сторона, - заторопился Макиавелли, ощутив запах победы, - предлагает всю нудную и грязную мешанину, именуемую нормальной жизнью. Но где страсти? Где драма, которая ускоряет пульс бодрствующего? Однако... Макиавелли умолк, потому что равви Мегиллах пинком повалил его и потянулся к горлу. Нелепый, как кит с мушкетом, равви извлек клинок и увлажнил лужайку кровью Макиавелли. - Господь укрепил мою руку, - произнес Мегиллах, выпрямляясь таким манером, что недопустимо для семидесятилетнего старца эпохи Возрождения, и целясь ножом в адамово яблоко адмирала. В холодных глазах его читались страсти сразу всех смертных врагов Солово. Вид этот впечатлял. - Давай сюда проклятую штуковину, и немедленно! Адмирал улыбнулся. - В жизни, вот до этого самого момента, я находил один недостаток: то, что хорошим людям всегда не хватает убежденности. Менора ваша. - Мы более не встретимся, - сказал Мегиллах, - во всяком случае, в этом мире. - Конечно, - ответил адмирал Солово нейтральным тоном, оглядывая деловую суету портовой Остии. - Прошу прощения за нож, - продолжал равви. - Должно быть, я вас весьма озадачил своим поступком. - Это было необходимо. Не думайте об этом, равви. Все мои дружеские привязанности рано или поздно заканчивались поножовщиной. Но обратимся к более практическим соображениям... вы уверены, что не нуждаетесь в охране? Через несколько часов я могу отправить галеру. - Благодарю вас, адмирал, не надо. Мы уже достаточно укрепились, и вам лучше не знать, где мы поплывем. Солово оценил справедливость подобного утверждения и умерил любопытство. Через неделю после внезапного возвращения из садика Диббука вопрос был полностью улажен, и говорить было не о чем. Страдания папы прекратились, и потому было решено, что меры одобрены. Апокалиптический предмет уплыл из рук адмирала; оставалось только забыть обо всем и заняться усердным искоренением слабости, обнаруженной льстивым языком Макиавелли. Адмирал надеялся, что ему предоставят на это время, прежде чем придет его пора расстаться с жизнью. Ну а жизнь каприйского властелина сулила утешительные зрелища и ощущения. - Мы располагаем такими убежищами, - продолжал равви Мегиллах, извиняясь за вынужденную секретность, - такими цитаделями святости, такими могучими домами молитвы, против которых дьявол бессилен, кроме самых последних дней. И менора отправится туда - будь то Сион, Московия или Украина, - чтобы в безопасности дожидаться своего часа. - Но к ним ей еще надо добраться, - возразил Солово, лучше многих людей видевший в море мать хаоса и губительницу всех начинаний. - У нас есть Иегуда, - проговорил Мегиллах, привстав на цыпочки, чтобы похлопать по плечу благодушного гиганта с бесхитростной физиономией. - Дьявол (да будет забыто имя его!) не имеет власти над этим невинным. И пока мы не прибудем к месту назначения, менора не оставит мешка на его спине. Кроме того, папа Климент предоставил мне пушки... Мы сделали что могли, а все прочее в руках Господа. Адмирал Солово рассудил, что хотя бы умеренные основания на успех в данном случае существуют. Пара десятков отобранных в качестве экипажа темноглазых молодцов из гетто достаточно нанюхались жизни, чтобы суметь справиться с любым случайным пиратом. Нескольких - тех, что покрепче, - он и сам бы взял к себе на корабль. - Но в одном я не могу усомниться, - вдруг выпалил Мегиллах. - Мне придется ответить за смерть Макиавелли! - Я буду стоять в очереди перед вами, а после моих прегрешений ваши покажутся ничтожными. - Мы будем стоять рядом. В душе адмирала покойником шевельнулось давно забытое чувство. - И в тот день, - продолжил равви, - между нами уже не будет различий, никогда. Мы _встретимся_ еще раз, чтобы больше не расставаться. Мегиллах и Солово коротко обнялись, как принято прощаться на земле. В глазах равви стояли слезы, и если бы адмирал не исчерпал свой запас еще в молодые годы, щеки были бы влажными и у него. Через час еврейский экипаж поставил паруса, и Солово побрел, чтобы глазом профессионала поглядеть на венецианский галеас и его огневую мощь. По пути к нему пристала девчонка-цветочница. - Нет, спасибо, с цветами и садами у меня связаны неприятные воспоминания. Девушка кивнула; она была умна не по годам и обнаруживала едкость, совершенно не свойственную невинной профессии. - Нет, вы более _не_ встретитесь, - лукаво сказала она. - Вы назначены в разные места. - Прошу прощения? - проговорил адмирал, скрытно извлекая стилет. - Не прощается один только грех, - продолжала девица, - он, безусловно, приводит в ад, его зовут аномией [падением нравов, моральным разложением] или отчаянием. Солово торопливо отступил, впрочем, через три шага ретираду его остановила стена гавани. А подобно большей части моряков своего времени, адмирал не учился плавать. Из корзинки с цветами девица извлекла прозрачный пергаментный пакет, внутри которого бурлил какой-то темный порошок. - Это все, что сумел сгоношить Диббук для подобной оказии, - злорадствовала она, - самое настоящее черное отчаяние, его хватит на остаток стариковской жизни. Вот примите подарочек со всеми благодарностями! И цветочница растворилась в воздухе, пакет же взорвался возле лица адмирала, окутав его облаком пыли. Прочистив глаза, адмирал увидел перед собой мир, лишившийся всех красок и смысла, заново осознавая, что правосудие - всего лишь слово, а некоторые разлуки бывают окончательными. Год? МОРАЛЬ: пакет с дьявольским даром содержал лишь несладкую скорбь. Комфорт и уют, новая жена, пополнения рода Солово. Однако... купание привлекает все больше и больше. В 1525 году Франциск I, король Франции, все еще проливал горькие слезы по утраченной свободе и части армии, погибшей при Павии. На Капри адмирал Солово и фемист продолжали обсуждать ход событий. - Диббук недолго протянул после того, что вы сделали с ним, - говорил фемист. - Он пал перед еще более беззастенчивым духом, и после того перевороты сменяли друг друга. Сперва еще были умеренные, а потом пошло... радикалы и так далее. Чего можно ожидать от убежденных индивидуалистов? Мне сказали, что одно время существовала даже партия миротворцев. Солово не проявил интереса к известиям о космических результатах своих трудов: по-видимому, смена закуски целиком привлекла к себе его внимание. - Итак, адмирал, - промолвил гость, собственными усилиями поддерживая разговор, - на что похожа жизнь, если проводить ее дни в отчаянии? - На ежедневное упражнение в стоицизме, - отрывисто ответил Солово, - а иногда на испытание... отсюда и возникло мое решение принять ванну. Я обнаружил, что не могу больше продолжать такое существование. - Значит, ни повторная женитьба, ни маленькие дети, ничто не может отвлечь вас? - поинтересовался фемист явно без особого сочувствия. - Буквально на мгновения - сексуальное сближение на первых этапах союза, прежде чем успела поблекнуть новизна, - и при рождении детей... Только тогда. Мое проклятие перевешивает даже их очарование. - Помедлив, Солово спросил: - Надеюсь, мою семью - родню и всех прочих - оставят в покое? - Да, мы не будем привлекать ваших кровных и приемных детей. О них ничего нет в Книге, к тому же времена меняются. Теперь мы разыскиваем других. - Рад слышать. В них моего немного, нечем привлечь ваше внимание. Фемист с укоризной глянул на адмирала. - Но они живут в нашем мире, - сказал он. - А способны ли вы отыскать в своем сердце прощение за родителей? - И всю семью, - добавил Солово. - ...и всю семью, - согласился фемист. - Нет, - ответил адмирал. Уэльсец пожал плечами и отвернулся. - Холодное, холодное сердце, - пожаловался он наконец, но тем и ограничился. Актерам не обязательно любить режиссера, ставящего пьесу. Феме расставались только с изношенными персонажами. Уэльсец подкрепился еще одним бокалом и неразумно огласил некоторые мысли. - Мы предоставили вам более интересную жизнь, чем сделали бы они. Без нас вы при своем стоицизме ограничились бы пустыми угрозами... крошечным кулачком, грозящим тьме кромешной. Хотите вы того или нет, мы наделили вас кое-чем, достойным веры. Семья же ваша ограничилась бы лишь отчасти искренним следованием традиции. Солово быстро взглянул на него. - И что, - наконец отрезал он, - наделяет вас такой безумной уверенностью... почему вы считаете, что знаете, во что я верил? - Должен признаться, - проговорил фемист шутливым тоном, - этот вопрос послужил предметом некоторых спекуляций. Мы не предавали этому особого значения, но... - Я никогда не был теологом, - перебил его адмирал, шокированный тем, что обнаруживает желание внести ясность в столь тайный вопрос. - Но не могу смириться, когда от меня требуют чистеньким оставить материальный мир. Подобное условие слишком жестоко для этой грязной Вселенной. Мужчина делает то, что должен сделать, и тогда - только тогда, - когда может это сделать. И я не могу поступать иначе. - И когда позволяли обстоятельства, - насмешливо продолжил уэльсец, - когда берег был чист, вы поднимали глаза к небесам. - Он взмахнул, указывая на безоблачную синеву. Солово кивнул. - У меня была своя вера, собственные представления о ней, прежде чем вы объяснили мне систему ваших взглядов, а Микеланджело составил список плененных богов. - Я по-прежнему считаю наше невежество простительным, - сказал фемист. - Чтобы идти дальше, нужны свидетельства, а их почти что нет. Похоже, все то, во что вы верили, никоим образом не отразилось на ваших поступках. Адмирал позволил себе излишество, приступив к объяснению. - Это слишком упрощенно, - начал он. - Я _считал_, что жизнь - это "юдоль печали", суровая к неудачникам... об этом позаботились вы. Я _надеялся_, что Церковь права, и страшился, что истины нет и дозволено все. - Все эти утверждения не мешают вам доживать на земле свои годы. - Отсюда, где я нахожусь, жизнь представляется мне чередой пустяковых соглашений и компромиссов. Фемист так и булькнул смешком. - Чушь, адмирал. Это слова Диббука. Ни грехи ваши, ни добродетели крохотными не назовешь. Временами - при всей вашей невозмутимости - вы, подобно титану, шагали по земле. - Ну, это вы говорите. - Мы это утверждаем. Вы изменили курс истории на градус-другой. Кто сдвинул с места первый камень, породивший обвал Реформации, кто заказал художнику роспись свода Сикстинской капеллы, кто сразил двух божков, Te Deum'a и Диббука, и приклеил Тюдоров к пошатнувшемуся под ними трону? Без вас мир сделался бы иным и не столь отвечающим нашим вкусам. - Почему-то ваши слова звучат не слишком утешительно. - Не пытайтесь отречься от своих творений, адмирал: _это_ ваши дети. С гордостью признайте свое отцовство. Быть может, вас убедит в собственной значимости то, что в зале цитадели Феме, в котором так давно вы приняли посвящение, будет воздвигнуто ваше мраморное изваяние. Там станете вы в классической одежде возле Марса и Гор-Адриана, чтобы следить за новыми поколениями наших людей. Мы будем рассказывать им о вас, и вы сами увидите, как свет восхищения вспыхнет на их лицах. - Это до тех пор, - ответил Солово, не испытывавший благодарности, никаких подобающих такому случаю чувств, - пока они не обнаружат во мне каких-либо признаков жизни. - Да, это возможно, - согласился фемист. - После вашего ухода мы намереваемся переселить ваше ка [телесная душа по египетским верованиям] в каменное изваяние. В книге Гермеса Трисмегиста представлены средства для этого; подобное уже осуществлялось. Мы не хотим расставаться со своими блестящими слугами. Заточенная в статую ваша полубожественная суть сумеет различить проблески будущего величия в тех, кто будет проходить мимо нее, как это случилось с вами. Конечно, это лучше, чем Гадес или забвение, ожидающее остаток вашей души. - Ни в коем случае. Я полностью запрещаю подобное! - Простите. Но торговаться не о чем. Вы хотите увидеть Книгу сейчас, перед уходом? Адмирал не видел оснований для дальнейших возражений, однако отметил, что разум сохранил любопытство даже на пороге разлуки с жизнью. - А зачем иначе вы везли ее? - проговорил он. Фемист произвел пасы руками, и из ниоткуда возник увесистый том, прочно покоившийся на... собственно, ни на чем. Вокруг да около книги воздух кишел едва заметными красно-пурпурными завитушками, признаками присутствия демонов-хранителей Книги. - Читайте и просвещайтесь, - услышал Солово. - Вы заслужили это. Ограничившись буквально намеком на нерешительность, адмирал поднялся и отправился принимать великую честь. Ощутив разрешение, цветные волокна расступились перед ним без особой охоты, оставив по себе трупный запах. На ощупь книга ничуть не отличалась от прочих из библиотеки Солово, однако переплетена была так, что могла сохраняться длительное время и использоваться в течение не одной цивилизации. Подняв тяжелую обложку, адмирал, мало заботясь о прошлом, обратился к последней части тома. Фемист присоединился к нему. - А вот это, - указал он на стих, - еще должно свершиться. - "_Св.Петру_, - прочитал Солово не без затруднений, поскольку пренебрегал изучением ранних форм греческого, - _будет... явлено Солнце, Sol Invictus_ [непобедимое Солнце (лат.)], _он совершит... э... путешествие по Риму. Церкви?_" - Места поклонения, - кивнул фемист, подобно наставнику, довольному своим учеником, - но в особенности церкви. - "_Церкви будут полны света, а потом умолкнут_". - Очень хорошо, - проговорил фемист с некоторым удивлением оттого, что помощь его не понадобилась. - Верховный аналитический совет Феме интерпретирует это предсказание так: тело св.Петра будет обнаружено под огромным сооружением, носящим его имя, его с позором извлекут из могилы, и толпа протащит мощи по улицам Рима. Все церкви, часовни и соборы будут подожжены и заброшены после пожара. Для наших новых храмов мы отыщем иные, неоскверненные места. - Понятно... - промолвил адмирал. - Но до того вы найдете предсказания о трех всемирных конфликтах, каждый свирепее предыдущего, что приведут к запустению половины мира. _Похоже_, ни один из них не будет нашим делом, однако все они послужат нашим конечным целям. - Кто же сомневается? - заметил Солово. Фемист казался немного разочарованным реакцией адмирала и стремился произвести благоприятное впечатление. - Завершающие страницы запечатаны даже для меня, - признался он, - но, заглядывая вперед насколько дозволено, мы видим свидетельства того, что человек поселится и вне Матери-Земли. Хотя где и как это может быть, сейчас нам трудно понять. Солово остановил руку фемиста, торопившую страницы. - В настоящий момент, - проговорил он, как бы вежливо извиняясь, - меня больше волнуют те страницы, что относятся ко мне. - О? - отозвался фемист, удивленный и разочарованный столь близорукой эгоистичностью. - Ну что ж, тогда... Перелистав книгу назад, он нашел явно знакомый ему раздел и предоставил Солово возможность заняться чтением; сам же обратился к красотам залива. В конце концов, адмирал оснащен головой и языком, чтобы спросить совета в непонятном месте. Солово читал, и перед ним опрятной цепочкой разворачивалась вся его жизнь. Задолго до рождения адмирала кто-то записал его самые сокровенные мысли и предвидел всю его жизнь. Солово уже даже казалось, что он напрасно трудился, проживая ее день за днем. Всем своим оледенелым сердцем он стремился обнаружить какую-нибудь неточность, малейшее отклонение от предсказаний Феме. И тут на его молитвы в первый и последний раз был дан скорый и подобающий ответ. - Вот эта строчка, - спросил адмирал, успешно изгнав волнение из голоса, - что она означает? Фемист нагнулся, чтобы прочесть. - "_И он сохранит ключ_, - произнес уэльсец с легкостью, свидетельствовавшей о предварительном ознакомлении с текстом, - _и узурпатор не одолеет_". Здесь имеется в виду ваша критическая роль в деле Диббука, а также попытки этого исчадия положить конец всему. Ключ - это вы, узурпатор - Диббук, и благодаря вам он не одолеет. Так? - Понимаю, - проговорил Солово, наслаждаясь мгновением безмолвного триумфа. - Что, если, - продолжал он, словно бы размышляя вслух, - возможно иное прочтение текста? - Нет, - ответил фемист, возвращаясь к изучению морских окрестностей Неаполя. - Ну, не знаю, - настаивал адмирал. - Что, если узурпатор - Феме... ведь вы же стремитесь к узурпации. Не этот ли ключ имеется здесь в виду? Фемист резко повернулся и обнаружил, что у Солово в руках оказался причудливый ключ, прикрепленный к крепкой цепочке вокруг его шеи. Уэльсец попытался открыть рот... подумал... вновь попытался заговорить, но не смог: вся его Вселенная рассыпалась прахом. - К тюрьме богов? - Когда он сумел заговорить, голос его дрожал. Округлившиеся глаза не могли оторваться от ключа. - К подземелью под Римом? Адмирал кивнул, но по доброте своей даже не улыбнулся. - Но... но вы же сказали, что дверь запечатана... закрыта печатью. - Так оно и есть, - согласился Солово, - но это всего лишь восковой кружок. Вы не думали, почему эмблемой папского достоинства служат два скрещенных ключа? Один ключ, конечно, к райским вратам, но второй совершенно к другому месту. И какими же ненаблюдательными оказались все вы! Да, синьорчик, предметы ваших амбиций и поклонения сидят под замком... беспомощные пленники Церкви, которая куда мудрей, чем вам мнится. Какой позор, что я никогда не оказывал ей подобающего внимания! Но такова жизнь. Нет, вы никогда не освободите своих хозяев без разрешения... и без ключа. - Итак, - промолвил фемист, делая шажок. Адмирал поднял ключ повыше. - О нем рассказал мне перед смертью папа. Бедняга Юлий, ему никогда не везло. Это я обнаружил, что он намеревается расстаться с душой, и все тревожился, что ключ, который наследуют папы, может попасть в неподходящие руки. Так оно и вышло; он и угодил в... _мои_ руки. Ну а я есть я: прикарманил ключ, пока мертвого Юлия собирали в дорогу... простой рефлекс, но тем не менее позорное нарушение доверия. В конце концов, я же давал слово Юлию... обещал поступить как подобает. Но теперь я рад, что солгал: штуковина, оказалось, стоила всех расспросов и лжи. В то время я даже не знал, что с ним делать: продать или подарить Феме, быть может. - Именно так, адмирал, именно так, - проговорил уэльсец, жадно вытягивая вперед свои скрюченные пальцы. - Но теперь я понимаю, что этого нельзя делать: ведь все предначертания Книги должны исполниться, так? По крайней мере во всем, что касается меня, это случилось. - НЕТ, - произнес фемист, делая еще один шаг, - мы... - Простите, нет... _вы_ не должны одолеть, - поправил гостя Солово, одновременно молниеносным движением всадив стилет ему в глаз. Мозг фемиста не торопился с осознанием смерти, и он сделал пару шагов вперед - кинжал торчал из глаза, - а потом упал смиренным учеником к ногам Солово. Тут Книга с ревом вспыхнула, опалив спину и руку адмирала. Буквально через секунду она превратилась в ничто. Красно-пурпурные демоны метнулись в пламя и также исчезли. Ногой Солово столкнул убитого фемиста в сторону Неаполя, по пути тот распутал стаю птиц. Совершенно неожиданно внутри адмирала сам собой родился смешок... далекие слуги замерли, услыхав беспрецедентный звук Насколько допускал прощальный дар Диббука, последние мгновения, проведенные на земле адмиралом, оказались счастливыми. Сняв ключ с цепочки, он воткнул его концом вперед в мягкую землю. Столетия спустя его найдет археолог и в связи с отсутствием лучших идей презентует музею Виктории и Альберта. Завершив таким образом дела своей жизни, Солово мог вернуться в дом, пройдя по дивному саду, и приступить к прерванному фемистом занятию. - "_О человек_, - вспоминал он на ходу, более чем когда-либо наслаждаясь "Размышлениями" на своей последней прогулке. - _Ты был гражданин