Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Copyright William S.Burroughs. 1977.
     First published in the United States of America by Ace Books, Inc., 1953.
     Copyright Перевод Алекса Керви при участии Максима Смеляка
     Origin: "T-OUGH" http://www.mitin.com/tough/
---------------------------------------------------------------




     После  публикации  в России романа  "Naked  Lunch" (в  русском переводе
"Голый Завтрак"; издательство "Глагол") имя Уильяма Берроуза перестало  быть
загадкой  для отечественного  читателя. Один  из самых скандальных писателей
нашего времени - Уильям Сьюард стал рок-н-роллом  задолго до  того, как  был
придуман сам рок-н-ролл. Классик "Разбитого  Поколения", шутя,  он  разломал
структуру классического  романа, указав выход многим молодым писателям, тоже
ставшим, в свою очередь культовыми (Ирвин Уэлш, "Каледонский Берроуз" и  его
"Trainspotting" - самый свежий тому пример).  Его считают одним  из духовных
отцов нынешнего поколения,  как считали его  своим и  панки, и  замороченные
интеллектуалы  шестидесятых.  По  его  сценариям  снято  не  меньше  десятка
экспериментальных  фильмов,  и  еще  в  нескольких  он  появлялся  как актер
(вспомните священника в "Аптечном Ковбое" режиссера  Гаса Ван  Занта - фильм
шел в русском прокате).  Список музыкантов,  с  которыми  Берроуз когда-либо
пересекался или сотрудничал,  выглядит  более чем внушительно:  Том  Уэйтс и
Фрэнк  Заппа,  Пол  Маккартни  и Мик Джаггер,  Дженезис  Пи  Орридж и  Питер
Кристоферсон,  Лу Рид  и  Лори  Андерсон,  Патти  Смит,  Курт  Кобейн -  все
поколения с одним из:
     "Джанки" - первая послевоенная литературная бомба, с  успехом рванувшая
под зданием официальной культуры "эпохи непримиримой  борьбы с наркотиками".
Этот один из  самых оригинальных нарко-репортажей из-за понятности текста до
сих  пор  остается  самым  читаемым  произведением  Берроуза.   Политикам  и
законодателям  впервые  после  принятия в  1914  году  закона  Харрисона  "О
наркотиках" (когда тысячи  граждан  США -  "от  честных  китайцев-работяг до
престарелых  дам,  страдающих артритом, джентльменов, измученных подагрой  и
невралгией"  - поставили вне закона)  было без обиняков  сказано: "Mind your
own  business!"  Чисто   юридически  "Наркотическая  Эра"  существует  всего
восемьдесят лет, она "не  имеет  корней  в  культурных традициях  и духовном
опыте различных народов, посягает на индивидуальную Свободу Выбора".
     "Мой совет молодым" - писал Берроуз: "ПРОСТО СКАЖИТЕ НЕТ НАРКОИСТЕРИИ!"
     Впервые повесть была опубликована в 1953 году (издательство Ace  Books)
с многочисленными купюрами под псевдонимом  Уильям Ли. Берроуз  писал  ее  в
Мехико,  а  главы  пересылал  по  почте   поэту  Аллену  Гинзбергу,  успешно
игравшему, по  его словам, роль "секретного литературного агента".  Издатель
Карл  Соломон, чрезвычайно опасаясь цензоров и судебных преследований  из-за
публикации "Джанки", попросил  Берроуза написать нормальное введение, где бы
говорилось, что он, на самом деле, выпускник университета из добропорядочной
и богатой семьи. Этим он рассчитывал смягчить общественное мнение, добавив к
"Прологу"  свое предисловие,  специально выдержанное в духе  "в семье не без
урода".   Кроме   того   "Джанки"   был  разбавлен  противной   стороной   -
автобиографией детектива Мориса Хэлбранта "Нарко-агент". Шаг себя оправдал -
сто тысяч экземпляров книги,  несмотря на всю скользкость темы, были проданы
только за первый год.
     После "Исповеди опиомана", биографической  книги  одного  из крупнейших
английских поэтов XIX века Томаса  Де Куинси, "Джанки" стал вторым важнейшим
художественно-публицистическим  "Отчетом  о  проделанной работе".  Поэтичный
стиль Де  Куинси, характерный для своего времени, сменила  грубая конкретика
века двадцатого. Берроуз издевательски лаконичен и честен в своих описаниях,
не отвлекаясь на теории наркоэнтузиастов. Героиноман,  по его мнению, просто
крайний   пример   всеобщей   схемы  человеческого  поведения.   Одержимость
"джанком", которая  не  может быть удовлетворена  сама  по себе, требует  от
человека отношения к  другим как к  жертвам своей необходимости. Точно также
человек может пристраститься к власти или сексу.
     "Героин - это ключ", - писал Берроуз, - "прототип жизни.  Если кто-либо
окончательно понял героин, он узнал бы  несколько секретов жизни,  несколько
окончательных ответов". Многие упрекают Берроуза в пропаганде наркотиков, но
ни  в  одной из своих книг он  не воспевал жизнь  наркомана.  Напротив,  она
показана им печальной, застывшей и бессмысленной. Берроуз - человек, который
видел Ад и представил документальные доказательства  его существования. Он -
первый правдивый писатель  электронного века, его проза  отражает все  ужасы
современного  общества потребления,  ставшего навязчивым кошмаром, уродливые
плоды  законотворчества   политиков,   пожирающих  самих  себя.  Его   книга
представляет  всю кухню, бытовуху и язык тогдашних наркоманов, которые ничем
не отличаются от нынешних,  так что в своем роде ее  можно рассматривать как
пособие, расставляющее все точки над  "И",  и  повод для размышления, прежде
чем Выбрать:
     Алекс Керви. Лондон. 1995.


     Я родился  в тысяча  девятьсот четырнадцатом,  в  солидном  трехэтажном
кирпичном особняке, в одном из самых крупных  городов Среднего Запада. Семья
жила  в  полном  достатке.  Отец  владел  предприятием,  которое  занималось
поставками пиломатериалов. Прямо перед домом  - лужайка,  на заднем дворе  -
сад, садок для рыб и, окружавший все это хозяйство высокий деревянный забор.
Помню  фонарщика,  зажигавшего  газовые уличные  фонари,  здоровый,  черный,
блестящий Линкольн  и поездки  в  парк  по  субботам  -  всю  эту  бутафорию
безопасного, благополучного образа жизни, ушедшего теперь навсегда. Я мог бы
рассказать еще о  старом немецком докторе, жившем в соседнем доме, о крысах,
шнырявших  на заднем  дворике, тетиной газонокосилке и о моей  ручной  жабе,
обитавшей  рядом  с  садком,  но не хотелось  бы опускаться до шаблонов, без
которых не обходится ни одна автобиография.
     По  правде  говоря,  мои ранние  детские  воспоминания окрашены страхом
ночных кошмаров. Я боялся остаться один, боялся темноты, боялся идти спать -
и все это из-за видений, в которых сверхъестественный ужас всегда граничил с
реальностью. Я боялся, что в один прекрасный день мой сон не  кончится, даже
когда я проснусь. Я вспоминал подслушанный мной рассказ прислуги об опиуме -
о  том,  какие сладкие, блаженные сны видит курильщик опиума и говорил себе:
"Вот когда вырасту, то обязательно буду курить опиум".
     В детстве я был подвержен  галлюцинациям. Однажды ранним утром я увидел
маленьких человечков, играющих в игрушечном домике, который я собрал. Страха
я не испытал,  только какое-то спокойствие и изумление. Следующая навязчивая
галлюцинация   или   кошмар,  преследовавшая   меня  неотступно  в  возрасте
четырех-пяти  лет,  была связана с  "животными  в  стене", она начиналась  в
бредовом  состоянии   от  странного,  не   поддающегося  диагнозу,  нервного
возбуждения.
     Я  посещал   начальную   школу  с  будущими   примерными  гражданами  -
адвокатами, докторами, бизнесменами этого крупного городского  захолустья на
Среднем Западе.  В  общении с  другими  детьми  был робок  и  ужасно  боялся
физического  насилия. Одна  агрессивная маленькая лесбиянка дергала  меня за
волосы всякий раз, когда замечала. Так бы и  вмазал ей сейчас по роже, но, к
сожалению, опоздал - давным давно она свалилась с лошади и сломала себе шею.
     Когда мне  было около  семи, мои родители  решили переехать на окраину,
дабы "скрыться от людей". Купили большой дом, окруженный лесами и полями,  с
рыбьим садком и белками вместо крыс. Так и зажили здесь, в  спокойной дыре с
прекрасным садом, напрочь оборвав все связи с городской жизнью.
     В средней школе я ничем особо не  выделялся ни в спорте, ни в учебе,  и
был типичным середнячком. Математика, как и остальные точные науки, была для
меня  темным  лесом.  Никогда не любил  спортивные командные состязания,  по
возможности стараясь от них увильнуть.  Короче, слыл хроническим симулянтом.
Зато обожал рыбачить, постреливать  всякую живность  и подолгу шататься. Для
американского мальчика того времени, я читал гораздо больше обычного: Оскара
Уайльда,  Анатоля Франса,  Бодлера, даже Андре  Жида. На  почве романтики  я
сдружился  с одним парнем, и  по выходным мы исследовали старые каменоломни,
катались по округе на велосипедах и рыбачили везде, где только клевало.
     В то  время, меня просто  потрясла автобиография одного  вора-взломщика
под  названием  "Всегда неправ", где автор вполне обоснованно утверждал, что
провел большую  часть  своей жизни  за решеткой.  Для  меня, в сравнении  со
скукотищей  "среднезападного болота",  напрочь  исключавшего  всякую связь с
внешним миром, это звучало захватывающе  интересно. В своем приятеле я видел
союзника,  сообщника в преступлениях. Наткнувшись на заброшенную фабрику, мы
перебили там  все стекла и стянули резец. Нас  поймали,  и  наши предки были
вынуждены  возместить  причиненный   ущерб.  После  этого  мой  дружок  меня
"законсервировал", поскольку общение со мной стало угрожать его  положению в
"определенных кругах". Я вскоре понял, что с  этими "определенными кругами",
как и со всеми остальными людьми,  невозможен какой бы то ни было компромисс
и обрел себя в полной мере в совершенном одиночестве.
     Окружение  опустело,  противник  затаился и  я предался приключениям  в
одиночку. Мои мелкоуголовные деяния были жестами абсолютно невыгодными и, по
большей части,  безнаказанными. Я мог забраться в пустой дом, слоняться  там
по комнатам и смотаться, так ничего и не взяв. Бабки мне были, по сути дела,
не нужны. Иногда я колесил по  округе с винтовкой  22  калибра, подстреливая
цыплят.  Я  водил  машину  с  полным  пренебрежением  к  правилам  дорожного
движения,  пока  не  вляпался  в  аварию (  из  которой  выпутался  чудом  и
сравнительно   легко   отделался),   сильно  перепугался   и  стал  обыденно
осторожным.
     Я поступил  в один из трех ведущих университетов, где специализировался
по  английской литературе,  не  проявляя ни малейшего интереса к какому-либо
другому  предмету.  Я  ненавидел   университет,  ненавидел  город,   где  он
находился.   Все,   что  соприкасалось   с   этим  местом,  разило  падалью.
Университет, бывший  убогой подделкой под английский, заполонили  выпускники
закрытых средних учебных заведений, столь же убого-поддельных под английские
частные школы. Я оказался в полной изоляции, так как никого здесь не знал, а
замкнутая корпорация вышеупомянутых типов питала отвращение к чужакам.
     Совершенно   случайно   повстречал  нескольких   денежных   педрил   из
международной  голубой системы, путешествовавших  по  всему миру,  снимавших
себе подобных во всех голубых притонах от Нью-Йорка  до Каира.  Я, выражаясь
языком  социологов, усвоил их  образ  жизни, лексику и знаковую систему. Но,
поскольку  в большинстве  своем  они  были  полными ничтожествами,  я  резко
охладел к этой компании после первоначальных восторгов.
     Когда  я без всяких  отличий закончил учебу,  то получал  по  отцовской
доверенности сто пятьдесят долларов в месяц. На дворе - депрессия, работы не
было, даже если  я  слишком  хотел  чем-нибудь заняться, думать об  этом  не
приходилось.  Я  мотанул  в  Европу, проболтавшись  там  около  года. Европа
находилась в последней стадии послевоенного догнивания. За баксы  можно было
купить  большую часть населения Австрии,  самцов или самок, без разницы. Это
было в  1936  году, незадолго до прихода нацистов,  которые  вскоре прикрыли
либидные пляски заокеанских туристов.
     Вернулся  в  Штаты. Благодаря деньгам,  доставшимся  мне из  трастового
фонда, я мог преспокойно жить, не работая и не преступая закон. Я и в мыслях
не возвращался к тому  образу жизни, который вел  в родной  дыре на  Среднем
Западе.  Бесцельно  болтаясь,  посещал  курсы  лекций  для   дипломников  по
психологии и брал уроки джиу-джитсу. Решив  пройти курс  психоанализа, около
трех лет  продолжал изыскания в данной сфере, устранив  для себя  внутренние
запреты  и  общую  озабоченность,  чтобы жить  как  мне  хочется. Успехам  в
психоанализе   я  был  в  самой  малой  степени  обязан   своему  аналитику,
невзлюбившему мою,  как он выражался,"ориентацию". В конце  концов,  презрев
аналитическую  объективность восприятия,  этот чувак выставил  меня за дверь
как  "отъявленного мошенника".  Впрочем, я был  больше  чем  он удовлетворен
достигнутыми результатами.
     После того, как  по причине физической непригодности меня не приняли на
курсы офицерской подготовки (я обратился наудачу в пять мест и везде получил
отказ), меня призвали в Армию,  признав, судя по всему, годным  к бессрочной
службе  без  права  на  повышение. Осознав,  что солдатская  лямка в  скором
времени станет удавкой, я незамедлительно отмазался, вытащив  на свет  божий
древнее заключение родной психушки.
     Как-то  раз,  протащившись от приколов Ван  Гога, я отрезал себе кончик
мизинца,  надеясь произвести впечатление  на  занимавшую меня  в  то  время,
особу. Врачебная "психбратия" никогда не слышала о Ван Гоге и констатировала
шизофрению, к тому же в параноидальной форме, что объясняло не вписавшийся в
их диагностику фактик:  я прекрасно  понимал, где и с кем находился, и знал,
кто  был президентом  Соединенных Штатов. Когда армейские шишки увидали этот
диагноз,  меня  немедленно  демобилизовали с  категоричной пометкой в  белом
билете:"Сей муж более не подлежит призыву или перекомиссовке".
     Развязавшись с военной бодягой,  я переменил множество занятий. К  тому
времени можно было уже найти  любую работу,  какая только в голову взбредет.
Работал частным детективом, дезинсектором, барменом. Трудился на заводах и в
конторах,  параллельно ошиваясь  в  околоуголовной среде.  Но чем  бы  я  ни
занимался, каждый месяц имел свой минимум в сто пятидесят долларов как штык.
В  принципе,  мне не  нужно  было делать  деньги,  поэтому  рисковать  своей
свободой ради совершения поступков, расцениваемых как преступления, казалось
романтическим  сумасбродством. Как раз в то время, и при  таких  условиях, я
повстречался  с морфой и стал наркоманом. Сразу же возник приевшийся мотив -
настоящая потребность в деньгах, доселе мною не испытываемая.
     Один  из  самых  распостраненных вопросов:  "Почему  человек становится
наркоманом?" Ответ предельно  прост - обычно он не  рассчитывает, что станет
им.  Невозможно  однажды  встать  утром  с  постели  и  сразу  решить  стать
наркоманом. Чтобы хоть как-нибудь  сесть с полного чистяка, надо ширяться по
крайней мере три месяца, дважды  в день. И никогда по настоящему не узнаешь,
что такое морфяная ломка, пока не пройдешь  через несколько  подсадок. Я пер
до первого привыкания аж полгода, да и  тогда отходняк был довольно  слабым.
Думаю не будет преувеличением сказать - требуется около года и несколько сот
иньекций, чтобы тот или иной субъект состоялся как наркоман.
     Можно  конечно  спросить:  "  А  почему вы  вообще пробовали наркотики?
Почему вы продолжали  употреблять их достаточно долго для того,  чтобы стать
наркоманом?"   К  наркотикам   привыкаешь,   потому  что  в   других  сферах
деятельности нет особо  сильных желаний, привязок, стимулов, нет  мотивации.
Джанк  заполняет  собой  пустоты.  Попробовал  я  его, главным  образом,  из
любопытства. И поплыл  по течению, ширяясь, когда только  мог  затариться. А
закончил  подсевшим.   У  большинства  говоривших  со  мной  наркоманов  все
протекало по схожему сценарию. Они не  могут вспомнить какой-либо конкретной
причины,  по  которой они  стали употреблять наркотики. Это происходило само
собой... Они просто торчали, пока не подсели. Если ты никогда не ширялся, то
не сможешь четко осознать, что значит нехватка джанка при особой потребности
наркомана  в  нем.  Не   ты  решаешь  стать  ли   тебе  наркоманом.  Однажды
просыпаешься, и на тебе - ломка, готово, парень, приехали.
     Я никогда не сожалел о своих наркотических опытах. Думаю, что благодаря
джанку нахожусь сейчас, чисто  физически, в гораздо лучшем состоянии, нежели
то, в котором находился, если бы никогда не был наркоманом. Когда перестаешь
расти,  начинаешь  умирать.   Наркоман  же   никогда   не  перестает  расти.
Большинство торчков периодически слезают, вызывая этим усыхание организма  и
замену  джанкозависимых  клеток   новыми.  Опиоман,  в  своем   повседневном
круговращении  от потребности  в  уколе  до  ее удовлетворения,  пребывает в
состоянии беспрерывного усыхания и роста организма.
     Многие наркоманы выглядят  гораздо  моложе  своих  лет.  Ученые недавно
ставили опыты  на  червях:  они  лишали  их  питания  и  исследовали процесс
усыхания.  Благодаря тому,  что  делалось  это  с  интервалами,  и  организм
находился  в  состоянии  непрерывного  роста,   жизнь  червя  затянулась  на
неопределенное время,  поправ все  отпущенные ему сроки.  Если джанки сможет
поддерживать  в  себе цепь таких беспрерывных рывков,  то,  возможно, станет
феноменальным долгожителем.
     Джанк подобен уравнению, на уровне клеточного  строения,  через которое
постигаешь фундаментальные законы действительности. Потребляя джанк, я очень
многому научился - увидел жизнь, выверенного под углом зрения, отраженного в
каждой капле раствора морфия. Во время  ломки познал мучительность лишения и
наслаждение от  облегчения, когда истомленные жаждой джанка клетки впитывают
из  иглы  живительную   влагу.  Вероятно,  все  виды   наслаждений  приносят
облегчение. Я  познал стоицизм на том физическом уровне, которому джанк учит
потребителя.  Я видел тюремные камеры,  битком  набитые  изломанными джанки,
безмолвными  и   неподвижными  в  своем  особом   страдании.  Они  знали   о
бессмысленности жалоб и движений. Они знали, что по существу никто не сможет
помочь  кому-либо  другому. И  нет  решений  задачи,  нет тайны,  которую ее
владелец может тебе доверить.
     Я познал формулу джанка. Опиаты - это не способ увеличить  удовольствие
от жизни, подобно алкоголю и траве. Джанк - не стимулятор, это образ жизни.


     Уильям С. Берроуз Джанки. Исповедь неисправимого наркомана
     Впервые я  познакомился с джанком во время войны, где-то в  1944 - 1945
году, сдружившись с человеком по прозвищу Нортон,  работавшим в  то время на
верфи. Настоящая фамилия Нортона, уволенного в запас  еще  в мирное время за
подделку  платежного чека, и, очевидно, по причине дурного склада  характера
получившего статью "4-эФ", была что-то типа Морелли.  Он походил на  Джорджа
Рафта,  только ростом  был повыше. С моей  посильной помощью Нортон  пытался
усовершенствовать свой  английский  и  научиться  вести  себя как принято  в
приличном обществе.  Хорошие манеры, тем не менее, плохо ему прививались. По
возвращении в привычную атмосферу его  речь становилась груба и вульгарна, и
даже не глядя на него можно было  понять, что он по сути своей жлоб, таким и
останется.
     Будучи вором-работягой,  Нортон не мог успокоиться,  пока в течение дня
не  стянет  хоть  что-нибудь  со  своей  верфи.  Таскал  все, что  под  руку
попадалось -  инструменты, консервы,  спецодежду. А  однажды  позвонил  мне,
сообщив, что украл пистолет-пулемет. Смогу  ли я  найти для него покупателя?
"Может быть. Тащи штучку сюда", - ответил я.
     Давала  знать  о  себе  нехватка  жилья. За  грязную и  узкую как  трап
квартирку,  куда никогда не заглядывало солнце и, которая выходила прямо  на
лестницу, я платил пятнадцать долларов в неделю. Обои отклеились, по причине
незамедлительного просачивания пара  из батареи,  как только там  появлялось
что-то способное  просачиваться. Окна  были  наглухо  забиты  и  заклеены от
холода газетами. В помещении кишмя кишели тараканы, а изредка, в списке моих
бытовых жертв, мелькали не бог весть какие клопы.
     Когда Нортон постучал в  дверь, я сидел  у батареи, немного взмокший от
пара. Распахнул дверь, и  вот  он уже стоит в прихожей, под мышкой - большой
сверток, обернутый  в коричневую бумагу. Поздоровался со  мной,  расплылся в
улыбке.  "А-а,  Нортон,  входи,  только  пальто  сними",-   говорю.  "Томми"
(пистолет-пулемет)  распаковали,  собрали, передернули затвор. Я сказал, что
постараюсь найти покупателя.
     - Ах да,- спохватился Нортон.- Ведь я раздобыл кое-что еще.
     Это была плоская желтая коробка, входившая в комплект воинской  аптечки
для оказания первой помощи, с пятью полграновыми ампулами тартрата морфия.
     -  Пока просто образчик,-  сказал  он.- У  меня дома  пятнадцать  таких
упаковок. Сумеешь сплавить, еще достану.
     - Ладно, я посмотрю, что смогу сделать.



     До этого момента я никогда ничего из опиатов не пробовал, даже в голову
не приходило  попробовать.  Получилось  так,  что  именно  благодаря поискам
покупателей на эти два товара я вышел на Роя и Германа.
     В числе моих  знакомых был один молодой хулиган из северного Нью-Йорка,
стряпавший  с целью  "расслабиться", как  он объяснял,  специальные заказные
блюда  в "Райкере". Дозвонившись до  него и доложив про жареный товар, забил
стрелу в баре "Энгл"( Угловой) на Восьмой Авеню рядом с Сорок второй улицей.
     Этот  бар  был  местом  встреч  местных аферистов,  своеобразной породы
пробавляющихся  по  мелочам  приблатненных типов.  Такие  субъекты  вечно  в
поисках "организатора"  -  того, кто  разработает операции,  разжевав им  их
функции до мельчайших деталей. А так как изначально ни один "организатор" не
будет  связываться  со  столь  явно  безмазовым  и  безфартовым фуфлом,  они
начинают  искать сами,  сочиняя нелепые байки о  своих немыслимых бандитских
подвигах, "расслабляясь"  под  видом  мойщиков посуды, продавцов  газировки,
официантов,  изредка  кидая пьяных  и  робких  педиков,  высматривая,  вечно
высматривая  "организатора" с  крупным  дельцем, который придет и  скажет:"Я
наблюдал за  тобой.  Ты именно  тот,  без которого  мне в  этой  задумке  не
обойтись. А теперь, слушай сюда..."
     Джек  -  парень  через  которого  я познакомился с Роем и Германом,  не
принадлежал к этому  стаду потерянных овечек, мечущихся  в поисках пастуха с
бриллиантовым перстнем  на  пальце и пушкой  в кобуре за пазухой, с суровым,
уверенным  в   себе,   голосом,   подкрепленным   обертонами  многочисленных
заказчиков и исполнителей, мозга-покровителя, делающего  слово  "ограбление"
звучащим  проще, роднее  и вселяющим уверенность в успехе. Время от  времени
ему  улыбалась  фортуна, и тогда  он обязательно  появлялся в новом прикиде,
даже на новой тачке. Впрочем, тоже был непроходимым брехуном, вравшим больше
для  себя самого, а  не для  присутствующих. Его резко очерченное,  здоровое
деревенское  лицо  не  служило,  правда, зеркалом  внутрителесной  гармонии.
Наоборот,  вокруг  него витало  нечто необычайно заразное. У Джека случались
неожиданные перепады  в весе, как у диабетика или печеночника.  Эти перепады
сопровождались неконтролируемыми приступами  двигательно-речевой активности,
после чего он исчезал на несколько дней.
     Эффект был жутким. Совсем недавно вы видели перед  собой внешне бодрого
паренька. Неделю спустя,  а то и больше, он появлялся настолько  похудевшим,
пожелтевшим и  постаревшим, что  запросто можно было  обознаться, и  уж,  во
всяком  случае,  приходилось  повнимательнее  к  нему   присмотреться.   Его
физиономию  переполняло страдание, которое  не выражали  только  его  глаза.
Страдали лишь клетки, а он сам - сознательное Эго, поглядывавшее по сторонам
стеклянными,  настороженно-нагловатыми,  хулиганскими  глазами  - ничего  не
собирался  предпринимать по отношению  к  действу  бракованной части  своего
организма - нервной системе, плоти, внутренностям и клеткам.
     Незаметно скользнув за столик, где  я сидел, Джек заказал порцию виски.
Залпом  выпил, поставил стакан и,  откинувшись чуть  назад,  слегка наклонив
голову, взглянул на меня:
     - Ну и что этот чувак достал?
     - Пистолет-пулемет и около тридцати пяти гранов морфия.
     - Морфий  я  могу скинуть  прямо  сейчас, а  с  Томми придется  немного
повозиться.
     В бар  зашли два  детектива и подвалив  к стойке заговорили с барменом.
Джек судорожно дернулся в их сторону:
     - Легаши...Давай-ка прогуляемся.
     Я  двинул  из бара  вслед за ним. Покачиваясь  на выходе, он выполз  на
улицу и сказал:
     - Я сведу  тебя с парнями, которым нужен морфий. Адрес этот  постарайся
забыть.
     Спустились  на платформу подземки,  ветки  "Независимая".  Голос Джека,
обращенный   к   его   невидимой   аудитории,   гудел    неумолкая.   Грузил
профессионально, метя прямо  в твое сознание.  Заткнуть  его не  мог никакой
внешний шум.
     -  Каждый раз  будешь давать мне тридцать  восемь. Убери  на  хер  свой
молоток и дай  ей пройти.  Любого, кто  дернется,  сброшу  с 500  футов...Да
насрать  мне на твои  слова...У моего братца в Айове отложены на черный день
два пулемета тридцатого калибра.
     Выбравшись  из  подземки,  запетляли  по  заснеженным  тротуарам  между
многоквартирными домами.
     -  Чувак  долгое  время мне должен был, понимаешь? Я-то знал - бабки  у
него имелись, просто отдавать не собирался. Вот  я и ждал, пока  он закончит
работу. А с собой прихватил колбаску с пятицентовиками. Зато за американскую
наличность  в  кармане  никто  тебе  ничего  не  пришьет.  Сказал,   что  на
нуле...Ха...Я сломал ему челюсть и вытряс-таки свои деньги. Там еще двое его
дружков стояли, но так  и остались  жаться  в сторонке. Я  выкидушку  на них
наставил.
     Мы  поднимались  вверх  по  лестнице.  Ступеньки  из  истертого черного
металла.  Остановились  напротив  узкой,  окованной железом  двери  и  Джек,
пригнувшись к полу как заправский взломщик, простучал условный сигнал. Дверь
открыла  огромный,  размякший  педрила  в  последнем  приступе молодости,  с
татуировками на предплечьях и даже на тыльных сторонах ладоней.
     - Это Джои,- представил его Джек.
     -  Ну,   здравствуй,-  отозвался   Джои.   Джек,   выудив   из  кармана
пятидолларовую купюру, протянул ему: "Слушай Джои, может сгоняешь за квартой
Шенли?". Тот натянул пальто и вышел.
     В большинстве многоквартирных домов входная дверь открывается  прямо  в
кухню. Этот не был исключением, и мы оказались именно там.
     Когда  Джои  вышел, я поймал на себе  чей-то взгляд и заметил стоявшего
рядом другого парня. Его большие карие глаза источали флюиды враждебности  и
недоверия, отдаленно напоминая свечение включенного ящика. Прохватило, почти
как от предстоящей драки. Он был небольшого роста, худющий, верхние пуговицы
рубашки   расстегнуты.   Цвет  лица   от   почти   коричневого   поблек   до
пятнисто-желтого.  Будто пытаясь скрыть кожную  сыпь, его  активно напудрили
блинной мукой, а рот весь растянулся в гримасе нестерпимого раздражения.
     - А  это кто? - спросил он, указывая  на меня.  Позже  я узнал, что его
зовут Герман.
     - Мой приятель. Хочет скинуть немного морфы...
     Герман пожал плечами и сунул  руки в  карманы."Не думаю, что буду из-за
этого трепыхаться".
     - Ладно,- протянул Джек. - Продадим кому-нибудь другому. Пошли, Билл.
     Небольшая  гостинная... Маленькая радиола, фарфоровый Будда, напротив -
церковная свечка и прочие безделушки. На тахте  лежал человек. Как только мы
вошли, он приподнялся, поздоровался и, приятно улыбнувшись, обнажил грязные,
почерневшие зубы. Говорил как южанин, с восточноТехасским акцентом.
     Джек начал по новой:
     - Рой, это мой приятель...У него есть морфий на продажу.
     Человек сел, спустив ноги с тахты. Вяло зевнул, придав лицу безучастное
выражение.  Гладкая  и  загорелая  кожа,  резкие скулы.  Чем-то  смахивал на
азиата. Череп ассиметричный, уши торчали под прямым углом. Глаза,  наподобие
германовских,  с  необычайным  блеском,  как  будто  за  зрачками находились
опаловидные световые точки, в которых отражалось все комнатное освещение.
     - Сколько у тебя?
     - Семьдесят пять полграновых армейских ампул.
     -  Стандартная рыночная  цена -  два  доллара за гран. Ампулы,  правда,
стоят поменьше. Людям  нужен  морфин в  таблетках, а  в  этом стекле слишком
много воды. Придется выпарить продукт, а потом уже приготовить.
     Он сделал паузу, лицо приняло озадаченное выражение:
     - Могу взять по полтора бакса за гран,- выдавил он, наконец.
     - Думаю, сойдемся.
     Затем Рой спросил насчет связи  и  получил мой  номер телефона.  Тут  с
бутылкой виски приперся обратно  Джои и мы  уселись пить. Торчавший на кухне
Герман высунулся, позвав Джека:
     - Можно тебя на два слова?
     Слышал вполуха как они о чем-то  спорили. Потом Джек вернулся, а Герман
с  концами  завис  на  кухне.  Все  немного  поднабрались,  и Джек  принялся
рассказывать очередную боевую историю:
     - Мой партнер вскрыл одну халупу. Хозяин дрыхнет себе спокойненько, а я
стою над ним с трубой длиной в три фута. В ванной откопал...А на конце трубы
вентиль, представляете? Вдруг он, ни с того ни с сего,  очухался,  выпрыгнул
прямо из постели и попробовал сделать ноги. Но ни тут  то было. Познакомился
с вентилем и, шатаясь, добрался  до соседней  комнаты. Кровь с каждым стуком
сердца, хлестала  у него из  головы  футов на десять,- нагнетая атмосферу он
размахивал руками, предлагая себя одновременно в качестве обеих сторон. - Вы
только представьте себе, мозги вытекают, все в кровище...
     Джек неистово загоготал:
     - Моя герла ждала в тачке...Назвала меня - ха-ха-ха! - она назвала меня
- ха-ха-х:хладнокровным убийцей.
     Он ржал пока не побагровел.



     Спустя  несколько вечеров после встречи с Роем и  Германом, я употребил
одну  из ампул, потеряв опийную девственность.  Ампула похожа на заостренный
тюбик с зубной пастой. Давишь иглой в этот кончик, прокалываешь перемычку; и
если не собираешься почистить продукт, можешь моментом вмазываться.
     Сначала морфий цепляет нижнюю поверхность ног, затем заднюю  часть шеи,
нарастающая  волна расслабухи охватывает мышцы тела, ослабляя их  настолько,
что тебе кажется, будто плаваешь без каких-либо четких  очертаний или просто
лежишь  в  теплой  солоноватой воде. Как только  релаксирующая  волна вихрем
прокатила по моим тканям, я испытал сильнейшее чувство страха. Чудилось, что
вне поля  моего зрения находится  некий  ужасный образ,  передвигавшийся при
каждом повороте моей головы, чтобы я никогда не мог  четко  его  разглядеть.
Подташнивало.  Я  лег  и  закрыл  глаза. Проследовала череда картинок, очень
похоже  на  просмотр  фильма:  огромный,  в  неоновых  огнях,  коктейль-бар,
становившийся  все  больше  и  больше,  пока  улицы,  транспорт,   ремонтные
мастерские не растворились в нем; официантка с черепом  на подносе; звезды в
безоблачном  небе.  Физическое  воздействие ужаса  смерти; отключка дыхания;
остановка кровообращения. Задремал, а  когда проснулся, страх  снова охватил
меня.  На следующее  утро проблевался, тошнотворное состояние сохранялось до
полудня.
     Тем же вечером позвонил Рой.
     - Я насчет того,  о чем  мы  договаривались намедни. Коробка пойдет  за
четыре доллара, возьму пять прямо сейчас. Ты занят?  Я могу приехать к тебе.
Полагаю, что придем к рабочему соглашению.
     Прошло  всего несколько минут, а  он уже стучался в дверь.  На нем была
шотландка  и  темный,  кофейного  цвета  свитер.  Обменялись  приветствиями.
Безучастно оглядевшись, Рой сразу высказался о наболевшем:
     - Не возражаешь, если приму одну прямо сейчас?
     Я, в знак согласия, открыл коробку. Вытащив ампулу, он набрал раствор и
втерся в ногу.  Проворно  спустив  штанину,  выложил  двадцать  долларов  на
кухонный стол, где уже лежали пять упаковок.
     - Придется распотрошить...Слишком  уж неудобно с ними таскаться,- и Рой
принялся    перегружать   ампулы   в   карманы    куртки.   -   Надеюсь   не
побьются...Слушай,  я  звякну  через денек-другой, как с  ними  разберусь, и
будет чуток побольше денег.
     Он нахлобучил шляпу на свой неровный череп.
     - До встречи.
     Вернулся  на следующий  день, вмазался и выложил  сороковник.  Я достал
десять коробок, две отложил в сторону:
     - Останется для личного пользования.
     Рой удивленно уставился на меня:
     - Разве ты тоже?
     - Иногда.
     - Чертовски вредная штуковина,-  он  покачал головой.- Худшее  из того,
что  может случайно произойти с человеком. Сначала  мы уверены, что можем ее
контролировать. А когда-нибудь  уже не захотим  этого  делать. - И добавил с
усмешкой:
     - По такой цене я возьму все, что ты сможешь достать.
     Заявился и на следующий день. Спросил, не хочу ли передумать  и продать
ему  те  две коробки. Я  отказался.  Тогда он купил две  ампулы по баксу  за
каждую,  и  втерев  обе,  отчалил,  сообщив,  что  нанялся  на  корабль   на
двухмесячный рейс.



     В течении месяца были пущены в расход непродажные  восемь ампул. Страх,
испытанный  мною  после первой, был  уже  не  заметен  после  третьей.  Хотя
изредка, это ощущение появлялось, когда  отплавав, просыпался наутро. Где-то
через шесть  недель звякнул Рою, не рассчитывая, правда, что он  вернулся из
своего рейса, но неожиданно услышал в трубке его голос.
     - Послушай...У тебя есть что-нибудь на  продажу? Из той  серии,  что  я
раньше тебе продавал?
     Наступила выжидательная пауза.
     - Да-а. Я могу  уступить  тебе шесть, но только по цене три бакса за...
Пойми, у меня их немного.
     - Хорошо. Дорогу ты знаешь. Приезжай и привози.
     Двадцать одна полграновая таблетка в тонкой стеклянной трубке. Заплатил
ему восемнадцать  долларов,  получив повторные  извинения за такую розничную
расценку.
     На следующий день он откупил два грана назад.
     - Теперь стало  довольно трудно доставать, даже по самым  крышесносящим
ценам",-  заметил Рой, подыскивая на ноге подходящую вену. Наконец  попал  и
пустил раствор вместе с пузырьками воздуха в шприце.
     -  Если  бы  пузырьки  могли хоть  кого-нибудь прикончить,  в  живых не
осталось бы ни одного джанки.
     В тот же день Рой показал мне аптеку, где без лишних вопросов продавали
шприцы (очень немногие продавали их без рецептов) и объяснил, как из бумаги,
для  более  плотной  посадки  иглы  на  глазную пипетку,  делать "воротник".
Глазная пипетка  гораздо  удобнее  для  вмазок,  особенно  внутривенных, чем
обычные машинки для внутримышечных инъекций.
     Спустя несколько  дней Рой  послал меня к врачу с  телегой про  камни в
почках,  рассчитывая  раскрутить  его   на  морфяной   рецепт.  Несмотря  на
противодействие докторской жены, захлопнувшей дверь прямо перед моим  носом,
мы,  в конце концов, своего достигли - Рою  удалось  проскочить мимо  нее, а
раскрутить врача на десятиграновый рецепт оказалось проще простого.
     Офис этого медицинского светила,  находившийся  на  территории  джанки,
размещался  на Сто второй  улице,  в сторону от Бродвея. Сам  он  -  дряхлый
старикашка,  физически  не  мог  препятствовать  нашествию  в  свой  кабинет
наркоманов, бывших, по сути  дела,  единственными  его пациентами. Очевидно,
каждодневное   наблюдение   толпы  мнимых  больных  придавало  ему  ощущение
собственной  значимости.  Я полагаю,  он достиг  того уровня, когда  явления
внешнего   мира  предстают  перед  тобой  в  полном  соответствии  с  твоими
эстетическими  запросами,  так что  выглядывая  в приемную,  вместо  сборища
жалких торчков, пришедших раскрутить его на рецепт, видел довольно известных
и  обеспеченных клиентов,  одетых  в  соответствии  со  стандартами  высшего
общества начала века.
     Рой отправлялся в  плавание через каждые две-три недели. Эти рейсы, как
правило краткосрочные, были связаны с перевозками военных грузов. Как только
он сходил на берег, мы, в обычном порядке, спускали по  назначению несколько
рецептов.  Поскольку  старый  коновал-маразматик  со  Сто  второй   в  итоге
окончательно рехнулся, ни в одной аптеке  больше его рецептов не  принимали.
Но  жизнь  продолжалась,   и  Рой   откопал  новый   источник   рецептов   -
врача-итальянца из Бронкса.
     Я кололся периодически, до подсадки  было еще  далеко.  Зато переехал -
моим новым обиталищем стала квартира на Лоуэр-Ист-Сайд. Многоквартирный дом,
дверь открывалась в кухню.
     Вечерами стал зависать в баре "Энгл", иногда  пересекаясь с Германом. Я
сумел растопить холод недоверия от нашей первой встречи и вскоре спонсировал
его на  жратву  с выпивкой, а он,  помимо  того, регулярно  стрелял  у  меня
мелочевку. Сесть к тому времени Герман  еще  не успел, да и по жизни садился
редко, пока  не объявлялся какой-нибудь очередной спонсор. Но вот просто под
кайфом  или в полной  прострации  находился  постоянно -  будь то  от  дури,
бензедрина или "дураколов".  С Уайти,  здоровенным кретином-ханки (поляком),
он каждый вечер  захаживал  в  "Энгл". В тамошней тусовке  уже было  четверо
Уайти, что  способствовало всяческой путанице. Новоприбывший сочетал в  себе
болезненную  восприимчивость  невротика с психопатической  тягой к  насилию,
пребывая  в  непоколебимой  уверенности,  что  он  никому не  нравится.  Это
обстоятельство, казалось, доставляло ему ужасное беспокойство.
     Как-то во вторник  вечером, мы с Роем  стояли в "Энгле" за  стойкой,  в
самом  дальнем  углу. Тут же ошивались  "метрошный"  Майк  с Фрэнки Доланом,
слегка косым на  один глаз  ирландским недомерком,  специализировавшимся  на
пошловатых остротах и зверских избиениях беззащитных пьянчуг, сваливая потом
все на своих сообщников."У меня же  совести нет, и не было",- мог заявить он
с полным на то правом, и хихикнув, добавить:"Я ведь законченный подонок".
     У  "Метрошного"  Майка  было  широкое, бледное лицо и длинные  зубы. Он
напоминал   особую  разновидность   подземных  животных,   добычей   которых
становятся наземные  зверьки. Репутацию  квалифицированного  "бухолова"  ему
изрядно  подгадила  крайне  подозрительная  внешность.   Увидев  его,  любой
полицейский  автоматически делал  стойку. Так  что Майк  хорошо был известен
дежурящим в метро фараонам, и почти  половину своей жизни провел на Айленде,
отбывая "пять-двадцать девять" за грабеж.
     Этим вечером Герман  отрубился, закинувшись  "нембиз", лицо "размазало"
по  стойке.  Уайти,  пытаясь сесть  на  халяву, прохаживался  вдоль  стойки,
цепляясь абсолютно ко всем. Ребята за стойкой напряженно  замерли, судорожно
сжимая свои недопитые стаканы и, рассовывая по карманам мелочь. Услышав, как
Уайти  сказал  бармену:"Будь  столь любезен,  сохрани  это  для  меня", -  я
повернулся и  заметил, что тот  передал через стойку большой  складной  нож.
Сидевшие    рядом   притихли,    приуныли.   Натянутая   атмосфера   придала
флуоресцентному освещению бара особый зловещий  оттенок. Все, за исключением
Роя,  боялись Уайти. Рой же мрачно потягивал пиво. Его глаза светились своим
особенным  блеском,  длинная,  нескладная фигура  нависала  над  стойкой. Он
смотрел  не  на  Уайти, а  в противоположную  сторону,  где  были  отдельные
кабинки,  проронив, за  все  время, единственную  фразу:  "Он пьян не больше
меня. Просто хочет нажраться за чужой счет".
     Уайти стоял посередине бара со сжатыми кулаками, по лицу текли слезы
     - Во мне же ничего хорошего,- повторял он. - Ничего хорошего. Ну  может
ли кто-нибудь понять... Я ни хрена не просекаю из того, что делаю...
     Посетители старались убраться от него как можно дальше,  по возможности
не привлекая к себе внимания.
     Внутрь зашел  "Метрошный"  Слим, изредка работавший с Майком в паре,  и
громко заказал пиво. Высокий, костлявый, лицо неприятное, взгляд удивительно
безжизненный, как у деревянной маски. Уайти хлопнул его  по  спине и  до нас
донеслось:
     - Да какого черта, Уайти...
     Прозвучало  еще  что-то,  оставшееся  между  ними.  Видимо Уайти  успел
забрать свой нож у бармена. Он пододвинулся  вплотную, и его рука неожиданно
врезалась в  Слимовскую спину. Тот  со стоном рухнул  на пол прямо  напротив
стойки. Уайти же, оглядевшись, зашагал  к выходу. Нож свой сложил и  сунул в
карман.
     - Пошли отсюда,- сказал Рой.
     Уайти и след простыл. Бар опустел, остались только Майк, поддерживавший
Слима с одной стороны, да Фрэнки Долан, с другой.
     На  следующий  день   я   узнал  от   Фрэнки,  что  со   Слимом  все  в
порядке:"Коновал в больнице сказал, нож чуть  почку не  задел". Тут прорвало
Роя: "Это ведь полный гондон. Я  то думал  - настоящий бычара, а как увидел,
что чувак  слоняется по бару,  стреляя даймы и  четвертаки, пришел в  полную
боевую готовность. Дал бы сначала ему в поддых, а вдогон пустой литровкой из
ящика засветил по башке. Когда махаешься с такой здоровенной  скотиной - тут
уж без стратегии не обойтись".
     Из "Энгла" нас всех вскоре выперли, а по  прошествии некоторого времени
бар переименовали в "Рокси-Гриль".



     Однажды  вечером,  я   зашел   навестить  Джека  по  одному  адресу  на
Генри-стрит.  Дверь открыла высокая рыжая девица. Назвалась Мэри, пригласила
войти. Оказалось,  что  Джек умотал  по делам  в  Вашингтон.  -  - Да  ты не
стесняйся,  проходи в переднюю комнату, -  сказала герла, отдернув в сторону
красную плисовую занавеску.  - Я на кухне говорю только с владельцами дома и
кредиторами. А живем мы здесь.
     Я огляделся. Никакого хлама. Комната напоминала китайскую  забегаловку,
где  подают рагу. В  разных  углах  сложены  покрытые лаком красные и черные
дощечки, окно плотно закрывали черные шторы. На потолке был нарисован круг с
разноцветными   квадратами  и  треугольниками  внутри,  создававшими  эффект
мозаики.
     - Джек сделал, -  указав  на круг, отметила Мэри, с ноткой восхищения в
голосе. - Ты бы  видел его в тот момент.  Между двумя приставными лестницами
он протянул широкую доску. Так, лежа на  ней,  и рисовал.  А на  лицо капала
краска...Он страшно прикалывается к таким  вещам. Когда мы под кайфом, у нас
от  этого  круга просто  ломовые  приходы. Лежим на  спине  и  врубаемся...А
довольно скоро эта фигня начинает кружится. И  чем  дольше  ты смотришь, тем
быстрее она кружится.
     Круг  был  воплощением   кошмарной  вульгаризации  ацтекской   мозаики,
убийственным и пошлым кошмаром. В нем было  нечто от учащенного сердцебиения
на утренней заре, кричащей розово-голубой мешанины из сувенирных  пепельниц,
почтовых  открыток и  календарей. Стены комнаты выкрасили в черный, на одной
из них красовались, покрытые тем же лаком, красные китайские иероглифы.
     - Мы, правда не знаем,  что они означают,- сказала Мэри, перехватив мой
взгляд.
     - Мужские рубашки, тридцать один цент за штуку,- предположил я.
     Она  повернулась  ко мне,  наградив холодной, бессмысленной  улыбкой  и
завела разговор о Джеке.
     - Считает меня ненормальной, а для самого - воровство, как любая другая
работа. Привык заявляться ночами и кидать мне с порога свою пушку - дескать,
запрячь подальше. А ведь любит зависать дома, рисовать и мастерить мебель.
     Она  прохаживалась  по  комнате,  не  прекращая  ни  на  минуту  своего
словоизвержения; кидалась с одного стула на другой то скрестив, то расставив
ноги,  беспрестанно одергивала  нижнюю  юбку,  предоставляя мне  возможность
выборочно ознакомиться с прелестями ее анатомии.
     С  Джека  перескочила  на личное,  сообщив,  что когда-то  дни ее  были
сочтены из-за одной весьма редкой болезни.
     -  Зарегистрировано  только двадцать шесть случаев... Несколько  лет  я
вообще была не  в состоянии что-либо делать. Понимаешь, мой организм кальций
не усваивал, кости стали медленно иссыхать  и уменьшаться. Так, со временем,
мне должны были ампутировать ноги, потом руки.
     В ней  явно чувствовалось нечто беспозвоночное,  глубоководно- морское,
охваченное  давящей липкой средой, сквозь  которую на  тебя взирают холодные
рыбьи  глаза. И вот  ты сидишь и  пялишься в эти глаза,  мерцающие  тусклыми
огоньками в  бесформенной массе  протоплазмы, мерно  качающейся  над морским
дном в кромешной темноте.
     Тут она, вдруг, переключилась на новую тему:
     -  Прикольная  штука  Бензедрин.  Три  промокашки  или   около  десятка
таблеток. Или берешь две промокашки "Бенни" и  с двумя дураколами кидаешь на
кишку...Два   кайфа    прокачиваются,   один    сменяет   другой.   Офигенно
растопыривает.
     Неведомым  ветром занесло  трех  малолетних  урелов  из  Бруклина. Рожи
тупые, руки в карманах, старо как мир или, на худой конец, как балет. Искали
Джека,  недоплатившего им  в  некой сделке. Таков,  по крайней мере, был  их
главный  тезис. Суть  своего визита они словами почти не  разъясняли, больше
многозначительно  кивали,  гордо  расхаживали по  комнате  и  прислонялись к
стенам. Наконец,  один  из них прошествовал к двери судорожно дернув головой
на прощание. За ним потянулись остальные.
     -  Может  хочешь  кайф словить?-  спросила Мэри.-  У меня  здесь где-то
пяточка осталась.
     И она принялась шарить по всем ящикам и пепельницам.
     -  Да нет, показалось. Слушай, а почему бы нам  не выбраться в город? Я
знаю нескольких неплохих продавцов, наверняка сейчас кого-нибудь поймаем.
     Покачиваясь  зашел  молодой  парень,  держа  под мышкой какую-то фигню,
завернутую в коричневую бумагу.
     - Выбросишь на выходе,- сказал он, обращаясь то ли к ней, то ли ко мне,
и, пошатываясь,  побрел  через кухню  в спальню, которая находилась в другом
конце квартиры.
     Когда мы вылезли на улицу, я разорвал обертку и в руках оказалась грубо
развороченная  фомкой  копилка,  предназначенная  для  платы  за пользование
сортиром.
     Сев в такси, мы стали курсировать по улицам, прилегающим к Таймс-Сквер.
Мэри распоряжалась, время от времени истошно вопила "Стоп!" и выпрыгивала из
машины наружу,  так  что  мне  оставалось  лишь лицезреть  мелькающие  среди
прохожих  распущенные рыжие волосы.  Присмотревшись  к  каким-то типам,  она
подходила  и  обменивалась с  ними несколькими  фразами. "Продавец  ошивался
здесь  десять  минут назад.  Чувак  при  товаре, но  никого не подогревает".
Позже: "Основной отправился  дрыхнуть.  В  Бронксе  живет...Эй,  тормозни-ка
здесь на минутку. Я,  может,  найду кого-нибудь в  Келлоге". И в завершение:
"Похоже  все пустые. Немного  припоздали. Дурь никого ждать не будет...Давай
купим  немного  "Бенни"  и  прошвырнемся  к  Ронни.  Они  частенько  заводят
что-нибудь из старенького. Закажем кофе и закинемся".
     "У Ронни" была ночной забегаловкой  рядом с Пятьдесят  второй и Шестой,
куда после часа ночи захаживали музыканты на  кофе и жареных цыплят. Мы сели
в кабинку  и  заказали кофе.  Мэри наработанным  движением  вскрыла  капсулу
бензедрина, удалив фальцовку, и протянула мне три промокашки :
     - Скатай в шарик, кофем запьешь.
     Промокашка  отдавала  тошнотворным  привкусом ментола. Несколько людей,
сидевших по  соседству, принюхались и заулыбались. Я  чуть было не подавился
этим  катышком, но, в конце концов, проглотил. Мэри отобрала какие-то старые
пластинки, завела,  и  плюхнулась  за  столик с  экспрессией  мастурбирующей
идиотки.
     Вскоре  пробило на разговор и я погнал с  сумасшедшей скоростью. Во рту
сушняк.  Когда  сплевывал,  слюна  выходила  округлыми  белыми  сгустками  -
"плевать  ватой", как  это  называют.  Мы  потащились  на Таймс-Сквер:  Мэри
захотела   выцепить  кого-нибудь   из  уличных  музыкантов  с   блок-флейтой
"пикколо".   Меня   переполнял,   выходя   за   грань   приличия,  открытый,
благожелательный настрой. Неожиданно  появилось  желание позвонить людям,  с
которыми не  виделся месяцами, даже  годами,  людям, которых недолюбливал и,
которые платили мне тем же.  Обломавшись в  поисках совершенного  обладателя
"пикколо",  мимоходом  разбавив  нашу  компанию  случайным  Питером,  решили
вернуться на Генри-Стрит, где хоть по крайней мере было радио.
     Следующие тридцать  часов  Питер, Мэри  и я  провели  в этой  квартире.
Периодически варили  кофе и догонялись бензедрином.  Мэри  посвещала  нас  в
технологию доения "Джоников" ("Папиков"), составлявших  основной источник ее
доходов.
     - "Джоника"  (Папика)  всегда  надо вымуштровать.  Особенно  если он  с
претензией  на сексапильность, обязательно  говоришь: "О, никогда  больше не
делай  мне  больно".  "Джоник"  (Папик)  -  это  не  какой-нибудь безмазовый
ублюдок.  Когда связываешься с безмазовым все  время должна быть  настороже.
Ничего  ему  не  даешь. Безмазового  просто  потребляешь. "Джоник"  же  дело
другое.  Даешь ему то, за что он платит. Когда ты с ним, наслаждаешься собой
и делаешь ему так, чтобы он тоже перся от себя самого.
     -  Если действительно  хочешь  опустить  мужика, закури в  разгар  ебли
сигарету.  Конечно,  на  самом-то  деле  меня  мужики  в  сексуальном  плане
совершенно не прикалывают. Вот от кого я по-настоящему в  тасках, так это от
баб.  Просто кончаю, когда удается снять и  духовно сломать очередную гордую
чувиху, заставив ее осознать, что она -  только животное и ничего больше.  А
ведь  после  того  как ее  сломали,  чувиха  уже никогда  не будет  казаться
красивой. Согласись,  отдает  превратностями  семейной жизни,- заметила она,
обращаясь к радио, которое было единственной отдушиной в этой комнате.
     Как только она заговорила о мужиках,  которые  пристают к ней на улице,
ее лицо исказило выражение обезьяноподобной ярости.
     - Сучье отродье!- рычала Мэри. - Заговаривают, только если ты не похожа
на ту, что  сразу дает.  Я  частенько  прохаживаюсь по улице  со  свинцовыми
кастетами под  перчатками и  жду одного  -  когда кто-нибудь из  этого быдла
попытается до меня домогнуться.



     Как-то раз Герман сообщил мне, что за семьдесят долларов можно зацепить
кило первоклассной Новоорлеанской дури. Теоретически торговать травой весьма
прибыльно, равно как и заниматься  животноводством или разводить лягушек для
французских ресторанов. Семьдесят пять центов за косяк, в унции ( 28,3 г.) -
семьдесят косяков,  здесь  явно  пахло деньгами. Уверившись в этом,  я купил
траву.
     Вместе  с  Германом  мы  составили  пушерский  тандем.  Герман  откопал
проживавшую в  Виллидже лесбиянку по имени Мэриэн, мнившую себя поэтессой. В
квартиру  Мэриен  мы  и  забросили дурь,  предоставив  ей  право  халявы  на
потребление и пятьдесят  процентов с оборота.  Она знала множество любителей
дунуть,  вопрос  с  клиентами  отпал.   Одновременно   с  дурью  в  квартире
обосновалась  еще  одна лесбиянка,  и каждый раз, когда я заходил  к Мэриен,
натыкался  на эту  необъятную  рыжую  Лиззи, ловя на  себе взгляд ее мутных,
отъехавших глаз, полных тупой ненависти.
     Однажды, открыв  дверь, рыжая Лиззи так и  осталась стоять  на проходе,
лицо мертвенно-бледное, отекшее от спячки под нембуталом. Сунув мне  пакет с
травой, злобно прошипела в своем полузабытье:
     - Забирайте это и убирайтесь. Оба вы ублюдки, еб вашу мать.
     Она была в полном отрубе, но голос ее гремел как у прокурора, будто она
на самом деле обвиняла нас в инцесте.
     - Передай Мэриен спасибо за все,- сказал я.
     В ответ она захлопнула дверь  с таким шумом,  что видимо сама  от  него
проснулась. Снова открыв, выскочила на лестницу и принялась орать в приступе
истерической злобы. Ее крик был слышен даже на улице.
     Герман вышел на других  плановых. Все они, без  исключения, предъявляли
нам претензии. На практике торговля  травой - сплошной облом. Начнем с того,
что трава - продукт для переноски достаточно  неудобный. Чтобы выручить хоть
какие-то деньги, а иначе не стоит этим заниматься,  надо постоянно таскать с
собой  полностью набитый  дипломат.  Если  в  один прекрасный  день  легавые
высадят твою дверь, лучше оказаться с тюком люцерны.
     Плановые абсолютно  непохожи  на  джанки,  которые  дают  тебе  деньги,
получают свой джанк и уматывают без лишнего  пиздежа. Плановые, как правило,
так не поступают.  Они ждут и  надеются,  что  ты  их  подогреешь, отсыпешь,
сделав  жизнь  вечным  халявным праздником, и  будут  с  полчаса  доставать,
уламывая тебя продать  за  два  доллара,  а не за три, отсыпать в кредит, по
дружбе, по причине  личных неприятностей  и т.п.  А  если  оборвешь  и сразу
перейдешь к делу, скажут, что  ты  обломщик,  приземленный,  напряжный  тип,
которого  ничего  кроме  денег не интересует.  На  самом-то  деле,  учитывая
кидалово,  продавец  не  должен  прямо  так   заявляться   и  объявлять   во
всеуслышание,  что он -  это  он. Продавать  надо своим,  да и то избранным,
чувакам и чувихам. Для остальных ты зачумленный барыга без совести  и чести.
Все знают, что ты барыга, но сказать так вслух считается  дурным тоном.  Бог
его знает почему. Для меня плановые непостижимы.
     В травяном  бизнесе существует масса торговых уловок. Плановые окружают
эти мнимые секреты идиотской хитрожопой таинственностью. Например:  план, по
идее,   должен   быть   пробит,  без  палок,   или  он   вдруг   оказывается
светло-зеленым, слишком дерет горло. Но вот если спросишь планового как дурь
пробить, он  бросит на тебя иронично-бестолковый взгляд  и начнет переводить
стрелы.  Наверное  трава в результате  постоянного  употребления-таки сажает
мозги, а может плановые глупы изначально.
     Моя зелень оказалась  слишком светлой, так что пришлось применить метод
сдвоенных  кастрюль:  дурь кладется в кастрюлю поменьше, та, соответственно,
опускается в другую и конструкция ставится на плиту, пока план не приобретет
родной темно-зеленый цвет. Вот,  собственно, и  весь  секрет готовки  плана,
или, по крайней мере, один из способов.
     "Плановые" общительны, довольно чувствительны, зачастую параноики. Если
ты зарекомендовал себя как "тормоз" или "напряжный", то  лучше дел с ними не
иметь.  Вскоре я понял, что  ладить  с  этими  типами  выше моих  сил и  был
доволен,  когда  нашел  персонажа,  которому   скинул  оставшуюся  траву  по
первоначальной цене. Я твердо тогда решил больше никогда не толкать план.
     В  1937 году  марихуана  попала  под Закон  Харрисона  "О  наркотиках".
Власти,  в чьей компетенции находились наркотики, то  есть  борьба  с  ними,
объявили  ее   наркотиком,  вызывающим  привыкание,   употребление  которого
чрезвычайно  вредно для ума  и тела,  провоцируя потребителей  на совершение
различных  преступлений.  А  вот  каковы  реалии:  марихуана,  вне   всякого
сомнения, привыкания  не  вызывает. Траву можно курить на протяжении  многих
лет  и, если запас  неожиданно  кончится, вы не будете испытывать каких-либо
физических неудобств. В  тюрьме я видел  много плановых,  и  ни у одного  не
прослеживались  симптомы  отходняка  или  какие-либо отклонения от  нормы. Я
покуривал, время от времени, в течение пятнадцати лет и никогда не дергался,
когда  оказывался на  нуле.  К марихуане гораздо  меньшее привыкание,  чем к
табаку.  Она  никоим  образом  не  портит  общее   самочувствие.   Наоборот,
большинство  потребителей  утверждает,  что  трава   способствует  появлению
аппетита и воздействует на организм  как тонизирующее  средство.  Я  не знаю
других  веществ так  явно  обостряющих  вкусовые  ощущения. Выкурив  косячок
доброго плана, я просто  кайфую  от домашнего  мясного салата  и  стаканчика
калифорнийского шерри.
     А однажды  с помощью травы я слезал с джанка.  И на второй день чистяка
спокойно сел и наелся до отвала. Обычно, когда слезал с морфы, я не мог есть
около восьми дней.
     Марихуана не  толкает людей на совершение  преступлений.  Я никогда  не
видел,  чтобы кого-нибудь под  действием дури тянуло на  беспредел.  Обычно,
плановые необычайно дружелюбны. На  мой взгляд, даже слишком. Никак не  могу
понять, почему  люди,  утверждающие,  что  трава  провоцирует  преступления,
абсолютно  непоследовательны  и  не  требуют запрещения алкоголя.  Ежедневно
пьяными  совершается множество преступлений,  причем  в трезвом виде им  и в
голову не придет осуществить нечто подобное.
     Уже  много  было  сказано  о  возбуждающем  действе травы. По некоторым
причинам ученые не  любят упоминать о том, что есть такая штука, как половое
возбуждение,  поэтому-то  большинство  фармакологов  говорит  "об отсутствии
оснований  придерживаться  весьма распостраненной, в некоторых кругах идеи о
марихуане,  как  о  половом  стимуляторе".  Могу  заявить  с  полным  на  то
основанием, что  трава  по  сути своей  сладострастна  и заниматься  под ней
сексом гораздо приятнее, чем  без нее. Это заявление  подтвердит каждый, кто
курил хороший продукт.
     Вы  наверняка  слышали,  что  потребляя  траву   люди  сходят   с  ума.
Разумеется, определенная  форма  умопомешательства в  результате постоянного
употребления безусловно присутствует. Однако,  состояние это пространственно
относительно.  Марихуана,   доступная  в  пределах   США,   на   самом  деле
недостаточно  сильная  для того, чтобы тебе наглухо снесло крышу, поэтому  в
Штатах  травяной психоз довольно редкое явление. Утверждают, что  на Ближнем
Востоке  оно  довольно  обыденно. Травяной психоз более  менее соответствует
белой  горячке   и  быстро  отпускает,  как  только  заканчивается  действие
наркотика. Человек, выдувающий по несколько коктейлей до обеда, докатится до
"белой горки" быстрее, чем тот, кто выкуривает по несколько косяков в день.
     Одно предостережение: находясь под  травяным  кайфом человек совершенно
не способен вести машину.  Трава здорово нарушает представление о времени  и
пространстве. Как-то раз, в Новом Орлеане, мне пришлось зависнуть на обочине
и ждать, пока дурь отпустит. Не мог  понять, на каком расстоянии что от меня
находится, когда поворачивать или тормозить на перекрестках.



     Теперь я кололся каждый  день. После  того, как из квартиры, где Герман
проживал  с  Джеком  и  Мэри, исчезли  все  платежеспособные  тусовщики,  он
переехал ко  мне  на Генри-Стрит. Джек, засыпавшись на ерунде, сидел, ожидая
суда,  в  Окружной  тюрьме  Бронкса.  Мэри  с очередным "Джоником" (Папиком)
свалила во Флориду. Платить самому Герману и в голову не приходило. Всю свою
сознательную жизнь он вписывался на чужих квартирах.
     Рой позволил  себе  долгую береговую отсидку.  Он обнаружил  в  Бронксе
одного врача, оказавшегося полным невеждой в выписке подобных рецептов. Этот
коновал раскручивался на три рецепта в день, максимум - по тридцать таблеток
на рецепт. Правда, количество, время от времени, вызывало у него подозрение,
которое всегда таяло при виде денег, действовавших на него отрезвляюще.
     В  природе  существуют   несколько   видов  коновалов-выписчиков.  Одни
выписывают только в том случае, если  убеждены,  что  ты наркоман,  другие -
только если убеждены, что нет.  Подавляющее большинство наркоманов прогоняет
однообразные, приевшиеся за годы торчания, телеги о мнимых  болезнях. Многие
жалуются на камни в почках или желчном пузыре. Эту байку настолько заездили,
что  коновал,  при  упоминании  о желчных  камнях  зачастую  незамедлительно
вскакивал и указывал тебе на дверь. Гораздо лучших результатов я добивался с
помощью лицевой невралгии,  предварительно разыскав в справочнике информацию
о симптомах и заучив их наизусть. Рой подкреплял свое желчно-каменное гониво
постоперационным шрамом на животе.
     В   кирпичном  Викторианском  доме  на   Уэст-Севентиз   проживал  один
старомодный  доктор.  Перед ним  было  просто необходимо предстать  в облике
джентельмена. Если вам удавалось пройти в его кабинет, значит облик покатил,
но, не взирая на это, он выписывал только три рецепта. Другой врач был вечно
пьян, и  всех делов то  было, застать его в  нужное время. Довольно часто он
выписывал рецепт  неправильно,  приходилось  возвращать  на правку.  В таком
случае, с определенной долей вероятности, сей слуга Гиппократа мог  заявить,
что это подлог и порвать его в клочья. Третий пребывал в глубоком старческом
маразме и приходилось самому помогать ему выписывать. Тут он мог забыть, что
делал,  положить ручку и  предаться долгим воспоминаниям о пациентах высшего
общества, прибегавших  к его  услугам. Особенно любил рассказывать  о  неком
генерале Горе,  сказавшем однажды: "Доктор, я обращался  в клинику  Майо, но
должен  сказать,  что  вы  знаете больше, чем весь  тамошний персонал вместе
взятый". Остановить дедка было  невозможно и наркоман,  доведенный до белого
каления, терпеливо все это выслушивал. Зачастую, в  самую  последнюю минуту,
врывалась докторская жена и рвала  рецепт ко всем чертям,  или,  по  крайней
мере, отказывалась заверить, когда запрашивала аптека.
     Вообще-то, пожилые врачи, в отличие от молодых, более предрасположены к
выписке. Одно время  клевым источником  были врачи-эмигранты, но очень скоро
наркоманы  их  засветили.  И весьма часто, услышав о наркотиках,  они просто
зверели и угрожали вызвать полицию.
     Эскулапы взращены  на  раздутых представлениях  о своем  исключительном
положении  в  обществе,  причем  настолько, что в  целом,  конкретный подход
представляется наихудшим из возможных вариантов. Они не верят вашим болезным
историям, но,  тем не менее, желают хоть  что-нибудь  услышать для проформы.
Выходит нечто  вроде восточного ритуала сохранения хорошей мины  при  плохой
игре. Один  парень  играл в благородного,  отказываясь выписать  неприличный
рецепт  даже  за  тысячу долларов.  Остальные  же из кожи  лезли  вон, чтобы
представить   происходящее   как  рабочие   отношения   с   законопослушными
пациентами. А если ты  заявишь с порога:  "Послушайте, док, мне нужен рецепт
на  эМ-эС,  и я готов заплатить  за него двойную  цену",- коновал  придет  в
бешенство и вышвырнет тебя из  кабинета. Врач - он тоже  вроде  больного;  к
каждому нужен индивидуальный подход, иначе останешься на бобах.
     Рой стал таким кремнистым джанки, что  для  того, чтобы держаться с ним
наравне и получать свою долю, мне и Герману  приходилось колоть  больше, чем
нам требовалось. Экономя джанк я стал  пускать по основной, да и кроме того,
немедленный приход оказался гораздо лучше. С  выдачей по рецептам у нас была
куча обломов. Большинство аптек выдавало морфий по рецептам только два, а то
и один  раз, во  многих и того не делали,  просто посылали.  Лишь в одной мы
каждый раз затаривались, и, в конце концов, все стали сносить туда, невзирая
на совет  Роя распылять по  разным местам,  чтобы инспектору было труднее их
вычислить. Слишком уж напряжно было таскаться от одной  аптеки к другой, так
что  обычно мы  закруглялись  принося  их в одно  и тоже  место.  Я научился
тщательно прятать  свой продукт - "заныкивать", как говорят "по фене". Рою и
Герману никак не удавалось обнаружить и немного попользоваться.
     Взять  джанк  спрятанный другим  джанки -  значит  "раскрутить (кинуть,
поставить) его на заначку". Уберечься от этой формы воровства, особенно если
торчишь  вместе,  довольно трудно,  потому что джанки прекрасно  знают,  где
искать заначки.  Некоторые таскают  свой продукт  на  себе,  попадая,  таким
образом, в случае полицейского шмона, под статью за хранение.
     Приступив к ежедневному употреблению джанка, часто по несколько  раз, я
перестал пить и  шляться по ночам. Когда сидишь на опиатах, то  не пьешь. По
всей  видимости,  тело,  в  клетках   которого  остается  много  джанка,  не
переваривает  алкоголь.  Спиртное  остается  в  желудке,   медленно  вызывая
тошноту,  заторможенность,  головокружения и  никаких  тебе приходов, просто
хреново. Опиаты  могли бы стать  незаменимым,  верным  средством для лечения
алкоголиков. Перестал я также принимать ванну. Когда торчишь, ощущение  воды
на  коже,  по  некоторым причинам, неприятно.  Принять душ или  ванну джанки
можно заставить только  по принуждению. Масса чепухи  была написана о мнимых
изменениях, которым подвергаются  люди, как только садятся на  наркоту. Ни с
того  ни с  сего наркоман смотрит на себя в  зеркало и не узнает.  Настоящие
изменения трудно точно определить - они не застывают в зеркальном отражении.
Дело в том, что  как  только  начинает  прогрессировать привыкание, наркоман
вступает в  "мертвую зону". Он вообще  не осознает, что сел. "В подсадке нет
необходимости", -  говорит он,  - "если  ты осторожен и соблюдаешь некоторые
правила, такие как вмазка через  день". Но в действительности эти правила не
соблюдаются, и каждый дополнительный укол расценивается как  исключительный.
Все наркоманы,  с которыми я общался, утверждают, что  были весьма удивлены,
задним  числом обнаружив  первую  подсадку. А  многие  относили  появившиеся
симптомы к каким-либо другим заболеваниям.
     Как только привыкание вступает в свои  права, для торчка перестают быть
значимыми  все  остальные  интересы.   Жизнь   сводится  к  джанку,  дозе  и
предвкушению следующей,  "заначкам", рецептам, иглам и машинкам. У наркомана
часто  появляется  сугубо  личное ощущение, что  ведет  он  нормальный образ
жизни, а джанк - это  только побочное явление, незначительный эпизод.  Он не
осознает,   что   уже   выбрался   из   потока   своей   "вне   джанковской"
жизнедеятельности. И вот только  тогда, когда  иссякают денежные ресурсы, он
понимает, что значит для него джанк.
     - Почему  же  вам  были  нужны  наркотики,  мистер  Ли?  - вопрос  этих
идиотов-психиаторов.  Ответ таков:"Джанк мне нужен, чтобы  вставать утром  с
постели,  побриться  и позавтракать.  Мне он  необходим, чтобы оставаться  в
списке живых".
     Разумеется от отсутствия  джанка, джанки, как правило, не умирают. Но в
чисто  буквальном смысле  слезание  приводит к  смерти  зависящих  от джанка
клеток и замену их новыми, которым он не нужен.
     Рой со своей старухой переехал в тот же дом. Каждый день после завтрака
мы   собирались   в  моей   квартире,  планируя  суточное  расписание  нашей
джанк-программы. Один из  нас обязательно  должен был наведаться к коновалу.
Рой  всегда  старался  переложить  эту  задачу  на  наши  плечи, прибегая  к
всевозможным  отмазкам:  "Сейчас  я  идти  не  могу, ведь мы с  ним  недавно
поцапались. Но  слушай,  что  ты напрягаешься...  Я же  врубил тебя  во  всю
трепотню". В  другом  варианте, он  пытался  раскачать  меня  или Германа на
раскрутку  нового объекта:  "Да это верняк! Как пить дать выпишет, только не
мели чушь и не провоцируй его на отказ. Сам пойти не смогу".
     Как-то один из его верняковых коновалов вышел на  меня по  телефону. На
мое взволнованное сообщение Рой  глубокомысленно изрек: "Ага...думаю,  чувак
на крючке. Кто-то кинул его на лекарства несколько дней назад". После  этого
я  стал держаться подальше от незнакомых дубарей. Но вскоре  заартачился наш
бруклинский мальчик.



     Рано или поздно накрываются все мазовые коновалы.  И вот однажды, когда
Рой пришел за своим рецептом, наш основной выдал нижеследующую сентенцию:
     - Этот, несомненно, будет последним, а  вам, ребята, советую  на  время
затаится. Вчера ко мне заходил инспектор. У него есть все рецепты, которые я
вам выписывал. Предупредил,  если  я выпишу  еще что-нибудь в этом  роде, то
потеряю  рабочую  лицензию,  так что  здесь  вместо сегоднешнего - вчерашнее
число. Скажешь аптекарю, что вчера приболел и не  смог зайти по нему купить.
Вы ведь указали мне в рецептах липовые адреса, а это  нарушение 334-й статьи
"Закона  об охране общественного  здоровья". Не говорите потом, что я вас не
предупреждал. И  ради бога, молчите обо мне, если вас будут допрашивать. Это
может стоить профессиональной  карьеры.  Вы ж  понимаете, с вами, ребята,  я
всегда был  справедлив. Хотел остановиться  уже  несколько месяцев назад, но
просто  не  мог бросить вас  на произвол судьбы.  А  посему давайте спокойно
расстанемся. Вот тебе рецепт и больше никогда сюда не приходи.
     Рой  вернулся  на  следующий  день.  На  защиту  фамильной  чести  врач
предусмотрительно  вызвал  своего  шурина.  Тот  обошелся  без  сантиментов.
Схватив Роя сзади за воротник куртки и ремень, выкинул его на тротуар.
     -  Если  еще раз припрешься сюда доставать доктора и попадешься  мне на
глаза, костей не соберешь,- предупредил он.
     Десятью минутами позже  появился Герман и напоролся на схожий прием. Но
оказался непромах: вытащив из-под куртки шелковое платье (насколько я помню,
кто-то  впарил нам за  три грана морфия краденые женские шмотки) он галантно
обратился  к  докторской  жене,  которая  спустилась  вниз  посмотреть,  что
означает вся эта кутерьма."Полагаю, что вам понравится это платье" - вот так
Герману  удалось еще раз  переговорить  с  врачом, выписавшим  действительно
последний  рецепт. Три часа  он мотался  по аптекам, пока не затарился. Наша
постоянная  была  строго  предупреждена  инспектором и  больше  там  по этим
рецептам  не выдавали. Ее хозяин ограничился полезным советом:  "Мужики, вам
бы лучше исчезнуть. Сдается мне, у инспектора уже на всех вас есть ордера".
     Наш  коновал  завязал  окончательно. Разделившись,  мы  прочесали  весь
город. Обошли Бруклин,  Бронкс,  Куинз, Джерси-Сити  и Ньюарк.  И  не смогли
купить даже пантопон.  Будто  все  врачи  знали нас в  лицо и  ждали  только
одного,  что  когда  ты  войдешь  к  ним  в  кабинет,  они  выдадут  заранее
заготовленную  фразу: "Это совершенно невозможно".  Как если бы  каждый врач
Большого  Нью-Йорка  неожиданно   дал  обет  никогда  больше  не  выписывать
наркотических рецептов.  Джанк таял на глазах. Становилось очевидным, что мы
окажемся в полной прострации через считанные часы. Рой решил выбросить белый
флаг, отправившись для "тридцатидневного  лечения" на Райкер-Айленд.  Там  и
речи не могло быть о реабилитации. Они  ничего не дают из  джанка, не всегда
даже  снотворное.  Наркоману  предлагается  лишь   тридцатидневная  отсидка.
Помещение всегда переполнено.
     Во  время  поисков  коновала   Германа  повязали  в   Бронксе.  Никаких
обвинений, просто двум детективам не понравились его взгляды. Доставив его в
управление,  выяснили, что у  наркошной бригады  есть уже  ордер на арест за
подписью  инспектора  штата.  Основой для  обвинения был  липовый  адрес  на
наркотическом  рецепте. Мне позвонил  один адвокат  - "наварило-выручало"- и
спросил,  собираюсь  ли  я  выложить  деньги,   чтобы  купить   для  Германа
поручительство. Вместо запрошенной суммы я выслал два  доллара  на сигареты.
Если парень собрался отсиживать, то может с успехом приступать.
     В этот момент джанк  весь  вышел, и  я по второму заходу прогревал свои
последние ватки. Джанк варят на ложке, а в машинку набирают  через маленький
комок ватки, чтобы не пропало  ни капли  продукта. Немного раствора в ватках
остается, и наркоманы берегут "вторяки" как зеницу ока на крайний случай.
     Загрузив  старомодного джентельмена  нестерпимыми головными  болями  от
мигрени, я получил рецепт  на  кодеин. Это лучше,  чем ничего, пять гран под
кожу предохраняет  тебя от ломки. По некоторым причинам колоть кодеин в вену
опасно.
     Помню,  однажды  ночью, мы  с Германом были застигнуты врасплох  полным
отсутствием чего-либо,  за  исключением  сульфата  кодеина.  Сварив  первым,
Герман  вмазал гран  в вену. Тут же густо  покраснел,  затем  побледнел  как
полотно и, болезненно охая, сел на кровать.
     - Боже мой!- вырвалось у него.
     - Случилось чего? - спросил я. - Похоже все в полном порядке.
     Он бросил на меня кислый взгляд:
     - Все в порядке, да? Ну хорошо, тогда вколи себе немного.
     Сварив гран,  я  привел  свою рабочую  технику  в  состояние повышенной
вмазочной  готовности. Герман, так и оставшись на кровати,  затаив  дыхание,
наблюдал за всей этой процедурой. Выдернув иглу сразу  почувствовал сильное,
весьма  неприятное покалывание по всему  телу, совершенно отличное от иголок
на приходе после  вмазки качественным морфином. Мне казалось, что  лицо  мое
быстро распухает. Пальцы отяжелели,  словно к ним  намертво прилипал воздух.
Приземлился рядом со злорадствовавшим Германом.
     - Ну и чего,-спросил он.- Все в порядке?
     - Нет, - мрачно отозвался я.
     Мои  губы онемели, как  будто я  вместо вены попал прямо в  рот. Ужасно
разболелась голова. Я  смутно  предположил,  что если увеличить двигательную
нагрузку, то ускоренная  циркуляция крови быстро растащит  по телу кодеин, и
принялся в темпе расхаживать взад и вперед по комнате.
     Почувствовав себя через час немного лучше,  вернулся к  кровати. Герман
рассказал  об  одном  своем  кореше,  который  вмазавшись  кодеином  наглухо
отрубился, лицо посинело..."Затащил его под холодный душ - помогло, пришел в
чувство".
     - Так почему же ты мне раньше об этом не сказал? - грозно спросил я.
     Герман вдруг совершенно странным образом рассвирепел. Причины его гнева
были, как правило, необъяснимы.
     - А чего  ты хотел,- начал он. - Когда торчишь на джанке, всегда должен
настраиваться на некий элемент риска. А кроме того еще и потому, что реакция
на  тот  или  иной препарат,  характерная  для одного  человека,  совсем  не
обязательно повторится у другого. Ты ведь был уверен  на все сто,  что все в
порядке. Мне и не хотелось тебя обламывать, заводя отвлеченный треп.



     Когда  узнал  про арест Германа, то понял, что  буду следующим. Однако,
меня уже скрутил отходняк  и  я был бессилен покинуть город. Два детектива и
федеральный агент арестовали меня  прямо  на  моей квартире. Инспектор Штата
выписал  ордер,  согласно  которому я  обвинялся  в  нарушении 334-й  статьи
"Закона   об   Охране  Общественного   Здоровья"  за  указание   в   рецепте
неправильного  имени.  Команда из  двух  детективов состояла  из Охмурялы  и
Пугала. Охмуряло вежливо спрашивал:
     - Ну и как долго ты  сидишь  на  джанке, Билл? Ты же знаешь, что обязан
указывать в этих рецептах свое настоящее имя.
     А тут резко встревал Пугало:
     - Ладно, хватит, давай начистоту, мы  тебе здесь не бойскауты, чтобы ты
нам мозги пудрил.
     Впрочем, в раскрутке  самого дела они не были особенно  заинтересованы,
да и не требовалось выбивать из меня признание. На пути в управление Федерал
задал  мне  несколько  вопросов  и  выправил  какую-то   бумажку  для  своих
официальных  документов.   Привезли  в  "Томбз",  сфотографировали  и  сняли
отпечатки пальцев. Пока я ждал своей очереди, чтобы предстать перед  судьей,
Охмуряло угостил сигаретой и  принялся рассказывать  про то,  какая джанк на
самом деле зловредная штука:
     -  Даже если умудришься  просидеть на нем с тридцатник, обманешь только
себя самого. А  сейчас поедешь к судье с этими  дегенератами-извращенцами, -
его глаза заблестели,- врачи говорят, что они уже совсем конченые.
     Судья определил залог в штуку баксов. Меня доставили обратно в "Томбз",
приказали  раздеться  и  встать под душ. Охранник с безразличным  выражением
лица прошмонал мою одежду.  Я снова оделся, был доставлен на  лифте наверх и
препровожден  в  одиночную  камеру.  Заключенных   запирают  в  четыре  часа
пополудни.   Двери   захлопываются   автоматически   с  центрального  пульта
управления, с ужасающим лязгом, гулом отдающимся по всему тюремному блоку.
     Кодеин перестал держать окончательно.  Из носа  и глаз потекло,  одежда
насквозь промокла  от пота. По телу проносились, сменяя друг друга, холодные
и горячие волны, словно совсем  рядом  попременно то открывали, то закрывали
печную дверцу. Слишком слабый чтобы  передвигаться, прилег на  койку. Сильно
разболевшиеся  ноги сводили  судорогой так, что  любое положение было просто
невыносимо и приходилось  ворочаться с  боку на  бок, кататься в липнущей  к
телу потной одежде.
     По соседству кто-то напевал густым негритянским голосом:
     - Давай, женщина, вставай, пошевели своей большой жирной попка-жопка.
     Откуда-то издалека доносились голоса:
     - Сорок лет! Чувак, я сорока не протяну.
     Около полуночи  моя  благоверная вытащила меня под залог и встретила на
выходе с дураколами. Немного помогло.
     На  следующий день стало хуже, я  даже не мог встать с постели.  Так  и
провалялся,  время   от  времени  закидываясь  нембиз.  Ночью,   приняв  две
промокашки  бензедрина, я дошел до ходячей  кондиции,  вышел в бар и  уселся
прямо  напротив  патефон-автомата.  Когда  тебя  ломает,  музыка  -  знатное
средство облегчения. Однажды в  Техасе я слезал на траве, пинте парегорика и
нескольких пластинках Луиса Армстронга.
     Едва  ли не  поганей,  чем  физический  отходняк  - сопровождающая  его
депрессия.  Как-то  днем, в  полудреме,  мне  привиделся  лежащий  в  руинах
Нью-Йорк.  Внутри и снаружи опустевших баров,  кафетериев и аптек  на  Сорок
второй улице ползали огромные скорпионы и сороконожки.  Воронки и  расселины
на мостовой заполонила сорная трава. Кругом ни души.
     Через пять дней я почувствовал себя немного лучше. Через восемь на меня
напал жор  и появился колоссальный  аппетит, особенно на пирожки с  кремом и
макароны.  По прошествии десятидневки отпустило окончательно. Ну а  дело мое
было отложено.



     Рой,  вернувшись со своего  тридцатидневного лечения  на Райкер-Айленд,
представил  меня   одному  барыге,   торговавшему   мексиканским  Эйчем   на
пересечении Сто третьей  и  Бродвея.  В  начале  войны  поставки  Эйча  были
фактически   прерваны  и   порецептная  Эмми  стала  единственным  доступным
джанк-продуктом. Тем  не менее,  вскоре наметились новые  пути  сообщения  и
героин  стал  поступать из  Мексики,  где  под  неусыпной  заботой  китайцев
произрастали  обширные  маковые поля.  Поскольку  в мексиканском  Эйче  была
небольшая    примесь   опия-сырца,   отличительным    его   признаком   стал
темно-коричневый цвет.
     Угол  Сто третьей и  Бродвея ничем не  отличался от  других бродвейских
местечек: кафетерий, киношка, магазины. Посередине Бродвея небольшой зеленый
островок  с  несколькими скамейками, расставленными через равные промежутки.
Сто третья - станция метро, людный  квартал, самая джанковая точка в городе.
Старина Генри, подобно призраку появляется  в кафетерии, бродит туда сюда по
кварталу, иногда  наполовину пересекая Бродвей, чтобы перевести дух на одной
из  островных   скамеечек.   Призрак,  блуждающий  при   дневном  свете   на
переполненных улицах.
     В кафетерии ты всегда мог  обнаружить  засевших там нескольких  джанки,
либо они, подняв воротники курток, стояли поблизости  на улице и нетерпеливо
поглядывали по сторонам в ожидании продавца, сплевывая на тротуар. Летом они
сидели   на  островке,  переговариваясь  между  собой   полушепотом,  эдакие
грифы-скамеечники в черных пиджаках.
     Физиономия  барыги   напоминала  скорее  мордочку  крайне   истощенного
подростка. Несмотря  на  свои  пятьдесят пять, выглядел он не больше, чем на
тридцать.  Маленький  темноволосый  человечек с исхудалым  ирландским лицом.
Когда объявлялся  - а  подобно  многим  старым джанки он был  совершенно  не
пунктуален,  то сидел за столиком в  кафетерии. Ты  садился  за этот столик,
давал деньги  и  через  три минуты встречался  с ним  на углу, где и получал
продукт.  С  собой  он  никогда  не  таскал  -  оставлял,  хитро  припрятав,
где-нибудь в непосредственной близости от места боевых действий.
     Этого человека знали как "Ирландца". Одно время он работал на Голландца
Шульца, но поскольку  крупные рэкетиры не держат джанки  среди  своих людей,
ввиду  их  общепризнанной   ненадежности,  Ирландца   послали.   Теперь   он
периодически  приторговывал  и  "чистил  дыры"  (грабил  пьяных  в  метро  и
машинах), когда не мог выйти на оптовых поставщиков продукта для последующей
реализации.  Однажды  ночью Ирландца  забрали в метро  за  пьяную  драку. Он
повесился в "Томбз".
     Работа барыги - один из  видов коммунальных услуг. Сменяя друг друга на
этом  трудоемком и небезопасном посту, этим  занимаются все, без исключения,
члены определенного сообщества. Обычный срок пребывания в должности - где-то
около трех месяцев. Все  сходятся  на том, что  это совершенно неблагодарное
занятие. Как говаривал Джордж-Грек: "Кончаешь кинутым или в тюряге. Если  не
даешь  в  кредит,  все называют  тебя  жлобом;  а  если даешь, тобой  просто
начинают пользоваться".
     Джордж не  мог обломать, послать человека, который доползал до него под
ломкой.  Люди  стали пользоваться его  добротой,  вымаливая в долг, а  потом
перепродавали или  покупали у других пушеров. Джордж продержался три года, а
когда вышел из игры, то наотрез отказывался заниматься какой-либо торговлей.
     На  Сто  третьей никогда не показывались джанки-хипстеры, помешанные на
бибопе. Все  местные ребята были древние кремни -  исхудавшие, желтого цвета
лица.  Резкие,  колкие  на язык с  характерной,  одервенелой  артикуляцией.(
Трудно  не  узнать  джанки  по  пожатию рук,  также как  по вялому,  мягкому
подергиванию ладони  вычисляешь  педика.  Джанки  не  жмет  руку, а,  двинув
локтем, скорее  хлопает по  ней  своей одервенелой  пятерней и  сразу  же ее
опускает). Невзирая на разные национальности,  все  они были чем-то друг  на
друга  похожи чисто  физически. Лик джанка  отчетливо проступал за каждым из
них: Ирландец, Джордж-Грек, Роза Пантопон, Коридорный Луи,  Эрик Пед, Гончий
Пес, Матрос и  Джо Мекс. Некоторые из них сейчас уже мертвы, остальные сидят
или бесследно исчезли.
     Нет  теперь больше джанки, ждущих продавцов, на пересечении Сто третьей
и  Бродвея. Торговля переместилась в другое место.  Но дух  опия по-прежнему
витает здесь. Он вставляет тебя на углу, сопровождает, пока ты проходишь  по
кварталу, а затем останавливается, замирая у стены сгорбившимся попрошайкой,
озадаченно глядящим тебе вслед.
     Джо  Мекс - лицо  вытянутое,  с длинным, заостренным,  чуть  вздернутым
носом. Уголки рта опущены вниз, зубов явно не хватало. Везде морщины, шрамы,
но отнюдь  не от  прожитых лет.  Джо наплевательски относился  к  тому,  что
происходило  с  физиономией.  Его  глаза  оставались  веселыми  и  молодыми.
Свойственная  ему известная мягкость была обычным явлением для многих старых
джанки. Ты мог  узнать  Джо  на офигенном расстоянии. Его  силуэт  отчетливо
проступал на фоне обезличенной городской  толпы, как если бы ты рассматривал
его  в бинокль.  Враль  был  типичный,  подобно большинству  себе  подобных,
постоянно перекраивал  свои  истории,  меняя, в  зависимости от  слушателей,
время  и  состав  участников описываемых событий. Выдает, скажем,  байку про
какого-то своего друга, а в другой раз тот же сюжет излагает применительно к
себе,  становясь  главным действующим  лицом.  Засев в кафетерии  за кофе  и
кексом, Джо спонтанно  извергал на собеседника  лавину избранных отрывков из
своей биографии.
     "Мы-то  точно знали, что  у этого  китаезы осталась заначка. Ну и любым
способом пытались заставить проболтаться где именно. Привязали  к  стулу.  Я
зажигал спички",-  он чиркнул воображаемой спичкой по воображаемому коробку,
- "и подносил к его ступням. Тот уперся, продолжал молчать.  И так жалко мне
этого  мужика  стало! А  тут  еще мой  кореш вмазал  ему рукояткой пушки  по
кумполу,  лицо залила  кровь..."- Джо  провел  руками  от  лба к подбородку,
изображая хлынувшую красненькую." Когда это увидел, аж живот перехватило, ну
я  и  сказал:  "Ладно, пошли отсюда, оставь парня в покое. Он нам все  равно
ничего не скажет"".
     Луи  -  магазинный  вор  с  наглухо  слетевшей  каской  и разболтанными
нервами,  ходивший  исключительно  в  длинных,  поношенных  черных   пальто,
благодаря  которым внешне выглядел как заурядный, безобидный старикашка. Ему
с превеликим трудом удавалось сочетать  в себе  вора и наркомана. Раздвоение
личности у Луи произошло во время очередной отсидки. До меня доходили слухи,
что одно  время он был полицейским осведомителем, но  к моменту нашего с ним
знакомства, по  общему  мнению, Луи вел правильный образ  жизни. Джордж-Грек
его  недолюбливал, окрестив праздношатающейся скотиной."Никогда не приглашай
его к себе  домой,  он этим воспользуется. Заявится обдолбанный  и полезет к
твоим домашним. Для него все едино, тормозов никаких".
     В этой тусовке Джордж-Грек считался  общепризнанным арбитром. Он решал,
кто  прав,  а кто  - нет. Своей честностью Джордж чрезвычайно  гордился:  "Я
никогда никого не кидал".
     Зато кидали  его -  по крупному,  трижды. Еще  один такой эксцесс, и он
влачил бы жалкое существование  заурядного преступника на вечных побегушках.
Жизнь  Джорджа  свелась  к  необходимости   постоянно  избегать   каких-либо
серьезных осложнений. Никакой торговли, никакого воровства; время от времени
он работал в доках.  Для человека, который на каждом своем шагу возводит сам
для   себя   искуственные  преграды,   нет  иного  пути,  кроме  постепенной
деградации. Когда Джордж  не мог достать джанк- а это случалось с ним  через
раз, он пил и глотал "дураколы".
     Массу  неприятностей  доставляли  ему  сидевшие  на его  шее  два  сына
-подростка.  В  этот общий  для всех  период  джанк-дефицита он, по  большей
части, был на  полуломке,  и  ни гроша  на этих маленьких дармоедов...Клеймо
неудачника навек застыло на его лице. В мое последнее  посещение Нью-Йорка я
не смог найти Джорджа.  Тусовка  Сто  третьей распалась, и ни один из тех, с
кем   мне  удалось  переговорить,   понятия   не  имел,   что  случилось   с
Джорджем-Греком.
     Бледный, худой, невысокого роста человек по кличке "Сторож  Фриц" вечно
косил под обкуренного. Его досрочно освободили после  пятилетней отсидки  за
покупку дури  для одного стукача. Последнему никак  не  удавалось  выйти  на
серьезную   фишку,  а  тем  временем,  агенту-куратору   срочно  требовалось
произвести значимый  арест. Договорившись между собой, они подняли  Фрица до
уровня крупного травяного барыги и его арестом сокрушили наркоманскую шайку.
Фриц был  чрезвычайно  доволен  тем,  что привлек  к  себе такое внимание  и
самодовольно рассказывал о своем грандиозном "повязе" в Лексингтоне.
     Пед был на редкость  удачливым  бухоловом -  человеком,  который всегда
поспевал к пьяному первым и исчезал со сцены, когда преуспевший в возлияниях
дренч уже  валялся в полном отрубе с вывернутыми наружу карманами. Его уловы
стали  притчей во языцах. К заснувшему пьянице, известному  среди работников
обслуживающего  персонала как  "дрых",  словно  на  падаль  слетается  целая
иерархия стервятников. Первыми  выруливают основные бухоловы, такие как Пед,
ведомые своим  особым  чутьем. Им  нужны только  наличные,  дорогие кольца и
часы.  Затем  приходят гопники, которые могут  спереть все,  что угодно. Они
берут шляпу, ботинки и ремень. В довершение сервиса,  топорные, бесцеремонно
нагловатые воришки попытаются стащить с пьянчуги пальто или куртку.
     Пед всегда  оказывался первым подле  кредитоспособного дренча. Однажды,
на станции  Сто третьей улицы, ему  удалось снять тысячу долларов.  Довольно
часто его  уловы  исчислялись сотнями. Если пьяный  вдруг просыпался,  то он
жеманно лыбился и  делал вид,  что щупает  мужика за ляжку,  как  будто  его
намерения  носили чисто  сексуальный характер. Кличку свою получил именно по
этой причине.
     Он  всегда хорошо  одевался, предпочитая твидовые спортивные пиджаки  и
серые  фланелевые костюмы.  Его  облик дополнял легкий  скандинавский акцент
вкупе с очарованием европейских манер. Ничего лучше для чистильщика пьяниц и
придумать нельзя. Работал всегда в одиночку. Удача улыбалась ему, поэтому он
жутко  опасался возможной порчи. Иногда общение с  счастливчиком может резко
изменить  полосу  невезения,  хотя,  как  правило, все происходит  наоборот.
Джанки довольно завистливы. По Педовским  уловам  завистливо стонала вся Сто
третья улица. Впрочем,  все соглашались, что чувак он свой,  правильный, и в
незначительных дозах очень даже неплох.



     Капсула  Эйча  стоила  три  доллара, поэтому  для  того,  чтобы  просто
волочить  ноги, требовалось, как минимум,  по трояку  в  день. Оказавшись  в
финансовой  прострации,  я вместе с Роем решил приступить к "чистке дыр". Мы
катались  по линии, внимательно  осматривая из вагона станционные платформы,
пока кто-нибудь из нас не вычислял "дрыха", вырубившегося на скамейке. Тогда
мы  выходили,  я вставал  перед  ним  с  газеткой,  прикрывая  Роя,  который
приступал к осмотру содержимого карманов обьекта. Рой шепотом давал указания
типа: "чуть левее", "ну, слишком отошел",  "немного назад",  "вот здесь, вот
так и  стой"-  следуя которым я медленно передвигался, чтобы совершенно  его
закрыть. Частенько  опаздывали, и пьяный преспокойно посапывал,  предоставив
нам  и  заляпанному  сажей  потолку,  любоваться на  его  пустые  вывернутые
карманы.
     Мы работали и по вагонам. Я садился вплотную с бухим и открывал газету.
За  моей  спиной  проскальзывали  руки  Роя  и  обшаривали  карманы  пьяного
субъекта.  Если он, не  дай бог,  просыпался,  то мог увидеть только две мои
клешни, судорожно  сжимающие газету. В среднем, за ночь мы тянули на  десять
долларов.
     Обычная трудовая ночь практически ничем не отличалась от  этой.  Работу
начали около одинадцати, в верхней части города на Таймс-Сквер, сев на линию
"Ай-Эр-Ти". На Сто  сорок девятой  улице я заметил "дрыха". Вышли. Сто сорок
девятая - станция с несколькими уровнями, весьма стремная для бухоловов, так
как  здесь  множество  закоулков,  где  могут  прятаться  копы,  и  прикрыть
напарника  со  всех сторон физически невозможно.  На  верхний уровень  выход
только один - эскалатор.
     К  "дрыху" подошли  небрежно,  как  будто  не  замечая.  Откинувшись  к
стеночке, раскинув  руки  ноги, тяжело  дыша, на  скамье  лежал средних  лет
работяга.  Рой присел рядом с  ним на корточки, а  я, с  раскрытой  газетой,
расположился перед ними.
     -  Немного  правее, слишком отошел, немного  назад, вот здесь, вот так,
хорошо,- командовал Рой.
     Неожиданно пьяный храп прекратился. Мне представилась  одна  сцена, под
разным  соусом повторявшаяся во многих фильмах, когда во время хирургической
операции  у больного летит  к чертям дыхалка. Почувствовал, как  сзади замер
Рой. Пьяный промычал что-то  нечленораздельное и переменил позу. Постепенно,
храп возобновился.
     -  О` кей,- сказал Рой, поднявшись,  и стремительно зашагал  на  другой
конец платформы.
     Достав  там из кармана измятую, грязную  кучку бумажек, насчитал восемь
долларов. Протянул мне четыре:
     -  В кармане брюк лежали.  Я  не  смог  найти  бумажник.  На  мгновение
почудилось, что он вот-вот очухается и все обломится.
     Отправились обратно  в  центр.  Вычислив  одного  на  Сто шестнадцатой,
вышли,  однако, прежде чем мы успели к  нему приблизиться,  дрых поднялся  и
убрался  восвояси.  Роя  бесцеремонно  окликнул невзразчного вида  парень  с
отвислой челюстью, подошел, завел разговор. Это оказался другой бухолов.
     - Педу опять повезло,- сообщил он.-  Пара крупных купюр и наручные часы
на Девяносто шестой улице.
     Рой  невнятно  что-то пробормотал и уставился в свою  газету. А  парень
продолжал рассказывать, причем довольно громко:
     -  Один меня все таки зажопил.- "Эй, что это  твоя  рука делает в  моем
кармане?"
     - Да какого черта ты так орешь!- оборвал его Рой и двинулся прочь.
     -  Недоношенный  хренов мудила,- проворчал он. - Здесь сейчас  при деле
пасется не так много бухоловов. Пед только,  Гончий пес и этот  гондон.  Они
все завидуют  Педу.  Мужик  ведь хорошие бабки зашибает. А если этот  пьяный
козел очухается, то притворится, что поглаживает его ногу, будто он педик. А
эти  уроды со Сто третьей шляются повсюду и орут "Чертов  Пед",  потому  что
вечно пролетают мимо кассы. А он не больше педик, чем я.
     Рой задумчиво помолчал и добавил:
     - На самом деле, не такой уж озабоченный.
     Доехав  до  конца Бруклинской ветки, мы так и  не  обнаружили ни одного
дренча. На обратном пути нам попался пьяный, заснувший прямо в вагоне. Я сел
рядом с  ним и углубился в  газетное  чтиво.  Почувствовал  как вдоль  спины
скользнула рука  Роя. Внезапно  бухарь проснулся и бросил на меня испытующий
взгляд. Однако, обе мои руки были  четко видны на газете, а Рой притворился,
что читает ее вместе со мной. Зевнув, чувак снова погрузился в сон.
     -  А,  вот  здесь  нам  вылезать,-  сказал  Рой.  -Нам  лучше ненадолго
выбраться на улицу. Не заморачивайся слишком долго на одной линии.
     У ресторан-автомата на Тридцать  четвертой улице выдули  по чашке кофе,
разделив башли от последней попытки- по три доллара на рыло. -- Когда берешь
дренча в вагоне,- обьяснял Рой, -  надо подстроиться под  ритм  двигающегося
поезда. Поймаешь правильный -  сделаешь его, даже если начнет просыпаться. А
этого  я чистил слишком быстро.  Вот почему он проснулся. Почувствовал  ведь
лажу, но так и не въехал.
     На  Таймс-Сквер  мы столкнулись с "метрошным"  Майком.  Он  кивнул,  но
останавливаться не стал. Майк предпочитал работать в одиночку.
     -  Последний заход до  Куинз-Плаза и  закругляемся,- сказал Рой.-Это на
Независимой. У них там  дежурят специально нанятые компанией полицейские, но
они без  пушек.  Только  дубинки. Так что  если тебя схватит один такой,  то
смело можешь делать ноги, если конечно вырвешься.
     Куинз-Плаза  -  еще одна стремная станция, где укрыться со  всех сторон
невозможно.  Можешь  только использовать  Его  Величество  Случай.  Да,  там
оказался  пьяный,  который растянувшись во  весь рост  дрых  на скамейке, но
рисковать мы не могли - вокруг было слишком много народу.
     -  Обождем чуток,- бросил Рой.- Хотя,  запомни - никогда не жди  больше
трех поездов. Если не представится верняк, выбрось из головы - без мазы, как
бы это заманчиво не выглядело.
     С  поезда  сошли два молоденьких гопника,  которые тащили  между собой,
видимо из чувства сострадания, очередного алкаша.  Завалив его на  скамейку,
уставились на нас с Роем.
     - Давай-ка перетянем его на другую сторону,- предложил один.
     - А что, здесь протянуть не можете?- спросил Рой с издевкой.
     Гопники переглянулись и прикинулись валенками.
     - Протянуть его? Хе, че-то я не усек. И че это на уме у нашего голубого
друга?
     Сгребли своего бухаря в охапку и потащили на другую сторону платформы.
     Рой шагнул  к нашей  фишке  и  без всяких церемоний вытащил  у  него из
кармана бумажник. "На извраты времени больше нет",- заметил он.
     В бумажнике было пусто. Рой кинул его на скамейку.
     Один из гопников заорал с противоположного края:
     - Вынь-ка руки из его карманов, - и оба заржали.
     - Гопота хуева,- процедил Рой. - Если удастся отловить одного из них на
Уэст-Сайд, сброшу этого ебнутого мелкого ублюдка на рельсы.
     Один гопник перелез на нашу сторону и спросил Роя насчет подмазки.
     - А я тебе говорю, у него ничего с собой не было.
     - Мы видели, как ты вытащил его бумажник.
     - Там было пусто.
     Пока гопник  решал,  стоит или  не  стоит с  нами  связываться, подошел
поезд, мы сели, а он так и остался стоять на платформе с разинутым ртом.
     - Гопники, бля, думают - это забава,- осмыслил Рой ситуацию.- Долго они
не  протянут.  Им  это  уже  не  покажется  смешным,  когда  они  влетят  на
"пять-двадцать-девять" и попадут на Айленд.
     Мы явно попали в полосу невезения.
     - Ладно,- философски отреагировал Рой.- Вот так всегда и бывает. В одну
ночь ты делаешь под сотню, а в другую, остаешься с носом.



     Как-то ночью мы спустились в подземку на Таймс-Сквер. Впереди  нас шел,
слегка   покачиваясь,   пижонисто  прикинутый  парень.  Оглядев   его,   Рой
воскликнул:
     - Смотри-ка, чертовски знатный лох, мать его так! Давай проследим, куда
он поедет.
     Лох сел на "Ай-Эр-Ти" по направлению к Бруклину. Стоя на площадке между
вагонами мы терпеливо ждали, пока он явно не вырубится. Затем вошли  внутрь.
Я  сел  рядом, раскрыв  "Нью-Йорк Таймс". Идея с  "Таймс"  принадлежала Рою,
который говорил, что с ней я похож на бизнесмена. Вагон почти пустой, и там,
где мы приземлились с лохом, незанятых сидений было метров на шесть в каждую
сторону. Рой, за моей спиной, приступил к работе. Пижон начал ерзать, а один
раз  проснулся  и  взглянул на меня,  в затуманенных  глазах мелькнуло некое
подобие раздражения. Сидевший напротив нас негр заулыбался.
     - Разит дай боже,- шепнул мне Рой на ухо.- Он готов.
     Рой  увяз,  не мог  найти  карман.  Ситуация становилась  угрожающей. Я
почувствовал, как пот маленькими шекочущими ручейками стекает к локтям.
     - Давай вылазить,- говорю.
     - Да нет. Знатный же лох  попался. Он сидит на своем пальто, и  я никак
не могу попасть в карман. Когда скажу, падай прямо на него, а я тут пальто и
сдвину...Пошел!...Да какого хрена! Здесь же рядом никого, всего делов-то.
     - Давай вылазить,- повторил я снова.  От страха похолодело в животе.  -
Он вот-вот проснется.
     -  Да нет  же. Попробуем еще раз....Пошел! Да что с тобой, черт возьми?
Просто навались на него всем телом!
     - Рой, ради Бога, давай уберемся! Он просыпается.
     Привстал,  однако  Рой  сильно  дернул  меня  назад,  неожиданно  резко
толкнул, и я тяжело рухнул на пьяного.
     - Ну, хоть теперь получилось,- прошептал Рой.
     - Что, карман?
     - Нет, я убрал из-под него это чертово пальто.
     В  этот  момент  мы  уже  выехали  из  тоннеля  и  были  на   эстакаде.
Тошнотворный страх  подкатил  к горлу,  мышцы свело  в холодной  судороге  в
тщетной попытке взять  себя  в руки. Пижон  находился  лишь в полузабытье. Я
полагал, что он в любой момент может вскочить и начнет орать.
     Наконец, я услышал голос Роя:
     - Взял.
     - Теперь пошли отсюда.
     -  Нет, слушай, то,  что  я вытащил - всего несколько вшивых бумажек. А
кошелек  где-то в другом месте, и я хочу его найти.  У него, как  пить дать,
есть кошелек.
     - Я ухожу.
     -Да подожди ты.
     И  он так  сильно зашебуршился за  моей спиной, что с трудом  верилось,
будто парень продолжает спать.
     На конечной остановке Рой поднялся и прошипел:
     - Прикрывай меня.
     Я  встал впереди с  газетой,  заслонив его,  как  только мог, от других
пассажиров. В вагоне  оставались только трое, но они сидели в разных концах.
Рой в наглую, особо не заморачиваясь, грубо обшарил карманы.
     - Вылазим,- сказал он.
     Мы вышли на платформу.
     Пижон проснулся  и сунул  руку в карман. Затем выбрался  на  платформу,
подошел к Рою и заявил:
     - Ну ладно, чувак, гони обратно мои деньги.
     Рой пожал плечами и успокаивающе поднял руки вверх:
     - Какие деньги? О чем ты вообще?
     - Ты отлично знаешь, черт подери, о чем я! Ты лазил по моим карманам.
     Рой протестующе и, как бы в замешательстве, снова развел руками:
     - Да о чем ты таком болтаешь? Я твоих денег в глаза не видел.
     -  А  я тебя здесь, на  этой линии  вижу каждую ночь. Это  твой обычный
рабочий маршрут.
     Он повернулся и ткнул в меня пальцем:
     - А вот  и  твой  сообщник рядом стоит. Ну что, отдашь ты, наконец, мои
бабки или нет?
     - Какие бабки?
     - О`кей, извини. Только не напрягайся. Вернемся вместе обратно в город,
может оно и к лучшему.
     Неожиданно парень обеими руками вцепился в карманы Роевской куртки.
     - Сукин ты сын! - заорал он.- Гони мои бабки!
     Рой ударил его по лицу и сбил с ног.
     - Какого ты...-  рявкнул он, и наигранная маска озадаченного миротворца
слетела с его лица, как увядший лист с дерева. - Убери от меня свои  поганые
руки!
     Машинист,  увидев  разгоравшуюся  драку,  задержал отправление  поезда,
чтобы никто не свалился на рельсы.
     -  Мотаем  отсюда,-  сказал  я.  Мы быстро  зашагали к  выходу.  Парень
поднялся и рванул за нами. Обхватив сзади Роя, сжал его мертвой хваткой. Рой
отчаянно брыкался, но никак не мог вырваться, даже пукнул от перенапряжения.
     - Убери от меня на хрен этого лоха! - заорал он.
     Я дважды двинул парню по  физиономии.  Его пальцы разжались, он упал на
колени.
     - Выруби его на хуй,- продолжал орать Рой.
     Удар ногой пришелся пижону в бок, и я почувствовал как хрустнули ребра.
Тот, скуля, схватился за это место обеими руками.
     - На помощь! - закричал он, даже не пытаясь приподняться.
     - Ноги,-  крикнул  я, услышав  на  дальнем конце платформы переливчатый
полицейский свисток.
     Парень  продолжал  лежать,  держась за бок,  и через равные  промежутки
кричал:
     - Помогите!
     Слегка   моросил  дождь.  Я  выбежал  на  улицу,  и   подскользнувшись,
растянулся на мокром тротуаре. Встав у  закрытой бензоколонки, мы посмотрели
обратно на эстакаду.
     - Ну что, идем,- предложил я.
     - Они нас видели.
     - Тогда мы не можем здесь оставаться.
     Пошли пехом. Я заметил, что во  рту совершенно пересохло. Из нагрудного
кармана рубашки Рой вытащил пару дураколин.
     - Во рту сушняк, не могу проглотить,- сказал он через некоторое время.
     Говорили на ходу.
     - Уверен, там из-за нас такой шум поднялся,-  прервал Рой наше недолгое
молчание.  -   Внимательно  смотри   за  машинами.  Если   кто-нибудь  будет
подъезжать, быстро  ныряем  в  кусты.  Они, наверное, рассчитывают  на  наше
возвращение в метро, так что самый лучший вариант - уйти как можно дальше.
     Мелкий дождь  не прекращался. По пути  нас  облаивали  все попадавшиеся
навстречу собаки.
     - Если повяжут,  будем  лепить горбатого. Смотри, не забудь. - повторял
Рой.  - Мы задремали  и проснулись на конечной  станции. Этот парень обвинил
нас в том,  что мы стащили его деньги. Мы перестремались, сбили  его с ног и
убежали. Они эту  чушь собачью из нас  попытаются  выбить. Ты должен  быть к
этому готов.
     - Машина к нам едет,- крикнул я. -Слишком яркий свет от фар.
     Заползли в кустарник на обочине и затаились,  вжавшись в землю рядом  с
дорожным  указателем. Машина медленно проехала мимо. Поход возобновился. Мне
становилось все хуже,  и  казалось  просто  чудом,  что  нам вообще  удастся
добраться до дома к тетушке Эмми, которую я заначил в своей квартире.
     -   Нам  лучше   разделиться,   когда   подойдем  поближе,-   советовал
Рой.-Выбравшись  отсюда,  дальше мы уж как-нибудь друг друга отмажем. А если
нарвемся на легавого, скажем, что  гуляли с девицами и идем сейчас к  метро.
Этот дождь- редкая удача. Похоже все легавые засели в ночных забегаловках за
чашечкой кофе.
     - Господи! - раздраженно рявкнул он. - Да не вертись же ты так!.
     Дело в том, что я оглянулся и бросил взгляд через плечо.
     - По-моему оглядываться вполне естественно,- заметил я.
     - Для воров естественно!
     В конце  концов, добравшись до линии "Би-Эм-Ти", мы приехали  обратно в
Манхэттен. В своем комментарии Рой был краток:
     - Не  думаю,  что  говорю только о  себе, когда  честно признаю:"У меня
сыграло очко". Ах, да - вот твоя доля.
     И он протянул мне три доллара.
     На следующий день я сказал ему, что с бухоловством завязываю.
     - Я тебя  не осуждаю,  -  сказал он.-  Но на тебя  это просто произвело
неправильное   впечатление.  Если  прозанимаешься   этим  достаточно  долго,
подфартит обязательно.



     Мое  дело было рассмотрено  судом на  специальных слушаниях. Я  получил
четыре  месяца условно. Дальше  дело  было так: не состоявшись на бухоловном
поприще,  решил  заняться  продажей  джанка.  Особых денег  это  занятие  не
приносит.  В  основном, уличный торговец-наркоман  может твердо рассчитывать
только на то,  что ему удастся сохранить привыкание. Когда  торгуешь, у тебя
хоть, по крайней мере, на руках оказывается солидный запас джанка, с которым
появляется ощущение  безопасности.  Разумеется,  некоторые  люди  делают  на
торговле лютые  деньги. Я  знавал одного ирландского барыгу, который начал с
1/16 унции Эйча в почтовом конверте, а спустя  два года, когда он накрылся и
залетел на три года, у него уже было тридцать тысяч  наличными и собственный
дом в Бруклине.
     Если   хочешь  торговать  -  первым   делом  необходимо  найти  оптовых
поставщиков.  Таковых  я не  имел и  дело пришлось вести  на  паях  с Биллом
Гейнзом, у которого был выход на достаточно надежного поставщика - итальянца
с нижнего  Ист-Сайда. Мы брали  продукт  по девяносто  долларов  за четверть
унции,  на  треть  разбодяживали  его  молочным  сахаром  и  распределяли по
однограновым капсулам или пакетикам, которые  шли  в розницу по  два доллара
каждый.  До разбавки,  из четверти унции должно  получаться  как минимум сто
пакетиков. Но  если  оптовик -  итальянец, он почти  гарантировано недодаст.
Обычно  из  этих  "макаронных"  четвертушек  мы  получали около восьмидесяти
упаковок.
     Билл  Гейнз появился на свет в "хорошей семье": насколько я  помню, его
отец был  президентом  банка где-то в Мэриленде и,  как  следствие,  получил
надежную  крышу  вкупе  с  беспредельной  наглостью. Гейнзова  рабочая мотня
заключалась  в  краже  пальто  из  ресторанов,  чему  он  как  нельзя  более
соответствовал.  Выходец из  американского высшего  общества просто напичкан
всевозможными запретами и ограничениями. Его образ  и желания в значительной
степени  определены  тем, что ему противоестественно. Гейнз же пошел гораздо
дальше.   Он  стал  не  просто  еще  одним  отрицательным  типом.  Он   стал
положительно невидимым,  приобрел расплывчатые очертания  респектабельности.
Существует особый вид привидений,  которые  обретают форму только при помощи
простыни   или   какого-нибудь    тряпья.   Гейнз    был   сродни   им.   Он
материализовывался в чужих пальто.
     По-детски   шкодливая  улыбка  Гейнза   шокирующе  контрастировала   со
старческими и безжизнеными бледно-голубыми  глазами. Улыбаясь,  он полностью
уходил в себя, как  будто откопал в своем нутре нечто особенное, приносившее
ему несравнимое удовольствие. Иногда, после  укола, улыбаясь и прислушиваясь
к  себе, он лукаво  цедил: "Да-а...Это  убойный продукт". С той  же ухмылкой
Билл сообщал о невзгодах и неудачах других: "Когда Герман впервые оказался в
Нью-Йорке, такой был красивый мальчик.  Беда  в том, что от  его  красоты ни
хера не осталось".
     Гейнз принадлежал к тем немногим джанки, которые действительно получают
особое   удовольствие,   наблюдая,  как   садятся  со  свежачка.  Чисто   по
экономическим  причинам  многие джанки-пушеры  рады видеть появление  нового
наркомана. Если  у  тебя  есть товар,  естественно  хочется иметь  как можно
больше  покупателей, только, конечно,  своих в доску.  Но вот  Гейнз  обожал
приглашать в свою комнату совсем неоперившихся  юнцов,  где вмазывал их,  по
обыкновению смесью  из  своих использованных старых ваток и, с едва заметной
усмешкой, наблюдал за результатами.
     В  большинство своем, ребята  говорили, что это довольно клево.  Только
вот этим "клево" все и кончалось. Просто один из кайфов, как и от нембиз или
Бенни,  бухла  или   травы.  Но  некоторые   начинали  зависать,  постепенно
подсаживаясь,  и Гейнз,  прелат джанка,  глядя на  новообращенных,  злорадно
улыбался.  Немногим  позже  от  него  можно  было услышать:  "В самом  деле,
такой-то рассякой-то должен  понять, что я больше не  намерен тащить  его на
своем  горбу".  С  этой  минуты   благотворительность  прикрывалась.  И  для
такого-то  наставало время платить. И платить всю оставшуюся жизнь, поджидая
барыг, посредников между человеком и опием, на углах улиц и в кафетериях.  В
иерархии  джанка  Гейнзу  отводилась  роль  приходского священника. О  более
вышестоящих особах он говорил голосом замогильного благоговения: "Поставщики
говорят..."
     Его вены  почти все вышли, вжались в кости, спасаясь бегством от ищущей
их иглы.  Иногда он использовал артерии, которые глубже чем вены (в них куда
гораздо труднее попасть),  для чего  обзавелся специальными длинными иглами.
От рук  и ладоней, он переходил к  венам  на ногах, постоянно чередуя их. Со
временем вены восстанавливались. Даже  со  всем этим, в половине случаев ему
приходилось колоться под кожу.  Впрочем, он сдавался и  "подкожничал" только
после мучительных  полуторачасовых  поисков,  проб,  неудачных  контролей  и
кипячений иглы, покрытой запекшейся кровью.



     Одним из моих первых клиентов  был  персонаж из Виллиджа по имени  Ник,
единственным родом  занятия которого была живопись. Его миниатюрные картинки
выглядели как будто  их  сплюснуло, сдавило,  изуродовало огромным  прессом.
"Плод  извращенной  фантазии",-  важно  заявил  агент  отдела  по  борьбе  с
наркотиками, увидев один из рисунков Ника.
     Он постоянно находился на  полуломке, его большие, жалобно взирающие на
мир карие глаза  слегка  слезились,  а длинный  нос пребывал  в  перманентно
прохудившемся состоянии. Ник ночевал по квартирам своих друзей и существовал
на   случайные,  левые   подачки   неврастеничных,   неустойчивых,  идиотски
подозрительных индивидуумов, которые могли послать и вышвырнуть его за дверь
безо  всякой  причины  или   предупреждения.  Для  них  он,  в  основном,  и
затаривался, надеясь,  что в  качестве благодарности  ему позволят ковырнуть
слегонца  пакетик,  чтобы хоть как-нибудь притупить свой  вечный джанковский
голод. Частенько, дело ограничивалось  небрежным "спасибочки",  и покупатель
успокаивал  свою  совесть  тем,  что  Нику  каким-то   образом  уже  удалось
поживиться в другой  инстанции. В итоге тот стал приворовывать понемногу  из
каждого пакетика,  разрыхляя  джанк так,  что создавалась  видимость  полной
упаковки.
     Собственно  от  него самого  не так  много и осталось.  Его постоянный,
ненасытный  и  неугасимый голод сожрал и  спалил дотла все остальные дела  и
заботы.  Ему оставалось только нести бессвязный бред о поездке  в Лексингтон
для лечения, отправке в плавание на  торговом судне или покупке парегорика в
Конектикуте и постепенной завязке.
     Ник  познакомил  меня  Тони,   который  стоял  за   стойкой  в  Виллидж
бар-ресторане.  Раньше  Тони торговал, пока его самого чуть не  заловили и в
квартиру не ворвалась толпа  федеральных  агентов. Ему  едва хватило времени
бросить  под  пианино 1/16-унциевый  пакет  Эйча.  Федералы ничего не нашли,
кроме техники,  и оставили его в покое. Тони перестремался и напрочь завязал
с продажей. Это был молодой, на  все сто уверенный в себе итальянец, который
ничего  просто  так не делает, производивший  впечатление человека  умеющего
держать язык за зубами. Образчик хорошего покупателя.
     Каждый день я заходил к нему в бар и заказывал  кока-колу. Тони говорил
сколько пакетиков ему надо, и  я  отправлялся в телефонную будку или клозет,
где  завертывал заказ в  фольгу. Когда возвращался к  своей коле, рядом, под
видом сдачи, лежали  деньги  в уплату за героин.  Затем  сверточек  небрежно
ронялся в пепельницу  на стойке,  которую  Тони незамедлительно  вытряхивал,
незаметно забирая свой товар. Вся эта конспиративная мотня была вынужденной,
так как хозяин бара знал, что Тони в свое время торчал, и потребовал от него
либо воздержаться от этой хреноты, либо искать себе другое место. А на самом
деле, сын владельца тоже торчал и в то время парился в санатории на лечении.
Когда он выбрался, то первым делом заявился ко мне за продуктом. Сказал, что
не смог слезть.
     Молоденький итальянский  хипстер  по имени  Рэй  также  стал  ежедневно
наведываться в этот бар. На вид с ним  все было о'кей, так что я замутил и с
ним, сваливая в пепельницу вместе с тониными и  его  пакетики.  Бар  Тони  -
небольшой полуподвальчик, всего  несколько ступенек с улицы  вниз.  И только
один выход. Всегда,  когда заходил  туда, чувствовал себя  как в западне. От
этого  места  на  меня  накатывала  такая тоска и  стрем, что  я через  силу
переступал через порог.
     Обслужив Рэя с Тони,  по обыкновению  встречался с Ником в кафетерии на
Шестой авеню.  У него всегда с собой  было на несколько пакетиков. Конечно я
знал, что он затаривается для других  людей, но  понятия  не  имел, кто они.
Естественно, следует  десять раз  подумать,  прежде чем связываться с такими
как  Ник,  которых  все  время  ломает  и  перекручивает,  и  поэтому они не
гнушаются брать  любые  деньги, пусть  даже  от  первых встречных. Рано  или
поздно  жди  от них  крутейших неприятностей.  Некоторым  людям -  чужакам в
городе, позарез необходим посредник, который для них  затарится. А возможно,
они недостаточно долго  сидят для достойных завязок. Однако, и у пушера есть
причина осторожничать и держаться  подальше от людей, покупающих для кого-то
еще.  В  основном, человек не в состоянии затарится, потому что известен как
"стремный"( левый, запареный, гнилой). И  ему  приходится обращаться к тому,
кто может и не стремен или гнил, но просто рвет и мечет без джанка. Покупать
для стукача дело, понятно, самое последнее.  Очень часто человек от  покупки
для стукачей переходит к тому, что сам становится таким же.
     Я был  не в том положении, когда мог заворачивать деньги. Прибыль,  как
таковая,  отсутствовала.  Каждый  день  мне  надо  было  продать  достаточно
пакетиков, чтобы  хватило  на  следующую четверть  унции,  и  я  никогда  не
укладывался больше, чем в несколько долларов сверху.  Так что я брал от Ника
любые деньги и не задавал никаких вопросов.



     Как уже говорилось выше, мы торговали с Биллом Гейнзом, который шуровал
по этим  делам в верхней части города.  Закончив в  Виллидже, я встречался с
ним в кафетерии  на  Восьмой Авеню.  В  его  обойме было  несколько  хороших
покупателей. Иззи, повар на буксирном судне в Нью-Йоркской гавани, наверное,
самый  лучший.  Он  входил  в  компанию  Сто  третьей улицы, отбыл  срок  за
торговлю, и был известен как настоящий кремень, имевший к тому же постоянный
заработок. Образцовый клиент.
     Иногда вместе с Иззи появлялся его кореш Голди, который  работал на той
же посудине  -  худой  парень с  орлиным носом, предельно собранным  лицом и
родинками на  каждой скуле.  Среди остальных дружков Иззи  выделялся  бывший
десантник по  имени Мэтти  - мощного  сложения,  красивый  молодой человек с
безжалостным лицом,  безо  всяких внешних  признаков наркомана.  Кроме того,
Билл  обслуживал еще  и  двух  блядей.  Шлюхи,  обычно,  публика ненадежная.
Легавых тянет к ним магнитом, да к  тому же большинство из них раскалывается
как не хуя  делать. Билл, впрочем, уверял, что  именно с  этими шлюхами дело
обстоит в полном порядке.
     Среди  наших покупателей был  и  Старый Барт.  Каждый день  он брал  по
несколько  пакетиков на  комиссию. Его клиентов я не  знал, да  и не забивал
себе этим голову,  зная, что  Барту вполне можно доверять.  Если бы ему шили
дело,  единственное,  на  что  могли  рассчитывать  агенты  - это  признание
собственной вины. Да  и  какой смысл рассуждать - человек тридцать лет сидел
на джанке и прекрасно знал, чем занимается.
     Когда я пришел  в кафетерий, где забивалась стрелка, они уже сидели там
за  столиком  -  Билл, чью хрупкую фигуру облегало очередное чужое  пальто и
Старый Барт, выглядевший как  заурядный неприметный оборванец,  с задумчивым
видом макавший пончик в кофе. Билл сообщил мне, что успел разобраться с Иззи
и на  сегодня можно  уже сворачиваться. Я  выдал Барту  десять  пакетиков на
продажу и,  взяв  такси, отправился  вместе с  Биллом ко мне.  Вмазавшись по
приезде,  пересчитали дневную  выручку,  отложив  в  сторону 90 долларов  на
следующую четверть унции.
     После  укола на  лице  Билла проступал легкий румянец, и  он становился
необычайно жеманным, даже кокетливым. Зрелище, доложу  вам, самое отвратное.
Помню, однажды  он  рассказал мне про  педрилу, который  до него  домогался,
предлагая за сеанс аж двадцать долларов. Билл отказал, холодно заметив:  "За
такие  деньги  ты  и  хорошую блядь  снимешь,  не то,  что меня.  Глядишь, и
удовлетворишься".  Изложив это,  он ощупал свои  костлявые бедра и пропищал:
"Да, видел бы ты меня в неглиже. Я такая милашка..."
     Одна из  наиболее противных фишек Билла  заключалась  в наиподробнейшем
отчете о состоянии своего желудка.
     - Так иногда хреново, - говорил он,  - что суешь два пальца поглубже  и
блюешь до желчи. Блюешь, как детей рожаешь. Просто нестерпимая боль.
     - Послушай,- прерывал  я его излияния, - этот  поставщик продолжает нас
наебывать. Разбодяжив вчера последнюю  партию, я  получил только восемьдесят
пакетиков.
     -  Да ладно,  не  слишком-то губу раскатывай.  А вот,  если бы я сейчас
пошел в больницу и  мне там сделали хорошую клизму! Да ведь, гады, ничего не
сделают,  пока  не  пройдешь  полное  обследование...Чего  я,   по  понятным
причинам, сделать  не смогу.  А  продержат там, по меньшей  мере,  сутки.  Я
говорил им: "Вы  же вроде считаетесь больницей. Ну  и  вот, я пришел  к вам,
больной, помогите, в конце концов. Почему  бы просто, без лишних разговоров,
не вызвать санитара и не вставить мне...
     И   тут   его   понесло...Когда   люди   начинают   пиздить   о   своих
желудочнокишечных заворотах  и  наворотах, они  столь  же маловосприимчивы и
неумолимы, как и те процессы, которые они описывают.



     В  течение нескольких  недель  ничего не менялось. Постепенно,  один за
другим, на меня стали выходить знакомые Ника. Посредничество Ника, его право
первой пробы с пакетика, всех их достало. Что  за выводок! Нищие, педерасты,
мелкое   жулье,  стукачи,  бродяги,  нерасположенные  работать,  неспособные
воровать, почти всегда безденежные, вечно вымаливающие в кредит. И  во  всей
этой кодле не найдется ни одного человека, который не спасует и не распустит
язык,  если в  один  прекрасный день  некто расквасит  ему губу и  вкрадчиво
пронизывающе спросит: "Где ты это достал?"
     Худшим  из худших  в  этой клоаке был  Джин Дули,  маленький  сухопарый
ирландец с  манерами гибрида между  педиком  и  сутенером.  Стукач  до мозга
костей. Вероятно он всю жизнь копался в грязном человеческом белье в поисках
компромата, ставя  затем  в  известность  представителей  закона - его  руки
всегда  были  в  дерьме: Это  он торопливо пробирался сквозь  толпу  в штабы
"Черных и Коричневых"  (Black and Tans) во время ирландских волнений, одетый
в грязную серую тогу, закладывал христиан, давал информацию  Гестапо и  ГПУ,
сидя в  кафетерии докладывал нарко-агенту. И  все время  перед  тобой одно и
тоже  вытянутое крысиное  личико,  потрепанная,  вышедшая  из  моды  одежда,
дрожащий, пронзительный голос.
     Из всего, что было  связано  с ним,  самым  невыносимым был  его голос.
Пробирало  аж  до  корней волос. Именно этот голос впервые известил  меня  о
факте  существования  его владельца. Не  успел  Ник  переступить порог  моей
комнаты, как затрещал зуммер и меня позвали в холл к телефону.
     - Меня зовут  Джин Дули, - представился голос. - Я жду Ника, и жду  уже
очень давно.
     На  "очень  давно"  тембр  его  голоса  подскочил  вверх,  сбившись  на
пронзительный, раздражающий скулеж.
     - Да,  он сейчас здесь,- сказал я,-  думаю, ждать  тебе осталось совсем
недолго,- и повесил трубку.
     На следующий день Дули позвонил снова.
     -  Слушай, я тут оказался поблизости. Не возражаешь, если зайду? Лучше,
чтоб я пересекся с тобой без свидетелей.
     Он бросил трубку, прежде  чем  я  успел  что-либо  произнести и, спустя
десять минут, стоял в дверях.
     Когда  впервые  встречаются  два  прежде  незнакомых  человека,  сперва
происходит   изучение   друг   друга   на  интуитивном   уровне   чувств   и
отождествления. С Дули же оказался невозможен любой вариант такого контакта.
Он был средоточием враждебной, навязчивой силы. Ты чувствовал, как он влезал
в твое  нутро,  выискивая, чем там можно поживиться. Я  попятился от  двери,
пытаясь избежать  рукопожатия. Он и не претендовал  - протиснулся в комнату,
немедленно завалился на кровать и закурил сигарету.
     - Да, с тобой лучше встречаться наедине, как сейчас.
     Его улыбка была двусмысленно похабна.
     - Ник оч-чень нехороший чувак.
     Он привстал и протянул мне четыре доллара.
     - Не  возражаешь,  если впердолю  прямо здесь? - спросил он, скидывая с
себя куртку.
     В  жизни еще  не сталкивался с таким  выражением. О  том,  что он хочет
сделать,  я  догадался только по интонации.  Бросив куртку  на кровать, Дули
деловито засучил рукава  рубашки. Я принес  ему два  пакетика и стакан воды.
Технику он  притащил  свою, за что я был  ему  весьма признателен.  Чисто из
любопытства понаблюдал за ним, как он попал, двинул поршень и скатал  рукава
обратно.
     Когда ты  стабильно  сидишь, действие  укола проходит  незамеченным для
неискушенного  глаза.  Однако  опытный наблюдатель,  прекрасно зная,  на что
обращать  внимание, тут  же заметит моментальную работу  джанка  в  крови  и
клетках другого наркота. И тут я с ужасом констатировал,  что с  Дули вообще
не произошло никаких изменений. Он натянул куртку,  взял сигарету, тлевшую в
пепельнице  и  глянул  на  меня  своими  бледно-голубыми глазами,  настолько
плоскими и пустыми, что они казались искусственными.
     - Позволь мне кое-что тебе сообщить,- сказал он. - Ты круто ошибаешься,
доверяя Нику.  Несколько дней назад я  забрел вечером в кафетерий Томпсона и
случайно столкнулся  с Роджерсом, агентом. Он мне и говорит: "Я в курсе, Ник
покупает для всех  ваших  чертовых джанки здесь,  в Виллидже.  Ты ведь  тоже
достаешь  хороший товар - около шестнадцати  или  двадцати процентов.  Ну да
ладно, можешь  передать  Нику,  что мы  возьмем  его  в любой момент,  когда
захотим. А как провернем с  ним воздержаловку, то он сразу согласится с нами
работать. Я  уже его однажды так расколол. И  расколю  снова. Мы  собираемся
выяснить, откуда поступает этот товар..."
     Дули посмотрел на меня, затянулся сигаретой и продолжил:
     - Когда  они  возьмут  Ника, они  возьмут тебя. Я  бы  на  твоем  месте
предупредил Ника, что если он заговорит, то его закатают в цементную бочку и
пустят поплавать по Ист-Ривер. Больше ничего тебе присоветовать не могу. Сам
видишь, какая ситуация.
     Он  буравил меня  глазами,  пытаясь  оценить произведенный  своей речью
эффект. Я не мог  произнести ни слова, просто потому, что стремительно решал
какой  части  этой  телеги можно было  безоговорочно поверить. Конечно,  это
витиеватый способ просто  сказать: "Не  догадываешься,  кто  тебя  в  скором
времени  заложит?  Будешь  ли ты и дальше  иметь  дело  с  Ником, таким явно
подозрительным типом, после такого предупреждения?"
     - Может выдашь мне один пакетик в  долг? - спросил  Дули. -  То,  что я
тебе рассказал, наверное чего-то стоит.
     Я  выдал ему  пакетик,  который он молча сунул в  карман  и двинулся  к
двери:
     - Ладно, до встречи. Я звякну завтра в тоже время.
     Пытаясь проверить рассказ  Дули я немедленно навел о нем справки. Никто
не  мог  сообщить  ничего определенного. Тони-бармен сказал от души: "Первый
кандидат в стукачи, если уже не на крючке". Но и это были всего лишь эмоции,
конкретного же  ничего. Да, было известно, что  Ник в свое время раскололся.
Но, судя по фактам, Дули также  был втянут в это дело, вот только  роль  его
осталась невыясненной.  А раз так, он  наравне с Ником  мог  быть источником
информации для Роджерса.
     Спустя несколько  дней после эпизода с Джином Дули, когда я выходил  из
метро  на площади  Вашингтона, ко мне  подошел какой-то  худощавый белокурый
парень.
     - Билл,- сказал он,- Думаю, ты совсем меня не знаешь. Я  покупал у тебя
через  Ника,  который своими  отсыпками  из  моих пакетиков  совершенно  уже
достал. Может я буду брать у тебя без посредника, а?
     "  Что за черт?  После  Джина  Дули, почему  именно после Джина Дули?"-
лихорадочно думал я.
     - Ну ладно, парень. Сколько ты хочешь?
     Он протянул мне четыре доллара.
     - Давай-ка прогуляемся,- сказал я ему и зашагал в сторону Шестой Авеню.
     Держа в руке два пакетика, я ждал, когда мы будем проходить мимо одного
из  пустырей,  на которых  так  часто и неожиданно  оказываешься  в  большом
городе.
     - Готовься принять,-  предупредил  его, и, как  только вышли на  место,
кинул ему в руки товар.
     Договорился  встретиться с ним на следующий день в  Бикфорде на площади
Вашингтона.
     Блондина звали Крис. Я  слышал от Ника, что он живет на подачки из дома
от своей денежной родни.  На  первой  же встрече в  Бикфорде он  моментально
покатил телегу на тему: "должен-предупредить-тебя-насчет-Ника".
     - Ника  сейчас все время  пасут. Сам знаешь, когда чувака так опускают,
он слетает с тормозов.  Превращается в гонимое животное. Вот видишь, кому ты
даешь свой адрес и номер телефона.
     - Я все об этом знаю.
     Крис притворился обиженным:
     -  Да ладно,  надеюсь,  ты знаешь, что делаешь. А теперь послушай  меня
внимательно  - это вовсе не фуфло. Я обязательно должен получить сегодня чек
от своей тети. Смотри сюда.
     И  он вытащил  из  кармана телеграмму. Я мельком взглянул  на нее.  Там
вскользь упоминалось о каком-то чеке. А Крис, доверительно взяв меня за руку
и, гипнотизируя  своим кристально честным взглядом, продолжал что-то втирать
насчет финансовой  поддержки  из дома.  Я  чувствовал,  что не смогу вынести
этого  ласкового  душещипательного  надувательства.  Чтобы хоть  как-то  его
обломать, всучил ему пакетик и быстро ушел, пока не успел влететь на два или
на три.
     На следующий день он приперся с  долларом-восемьдесят. О чеке ничего не
сказал. Так и пошло-поехало. Приходил, имея либо меньше, либо совсем ничего.
Но  всегда вот-вот  должен был получить деньги от  своей  тети, тещи, друзей
своей   собаки  и  им  подобных.  Эти   байки   он  подтверждал  письмами  и
телеграммами. Почти такой же надоедливый тип, как прилипала Джин Дули.
     Еще  один  клиент-подарочек  -  Марвин,  работавший  по  договоренности
несколько часов официантом в одном из ночных клубов Виллиджа. Вечно небритый
и запущенный. У него была  только одна  рубашка, которую  он стирал примерно
раз в неделю и сушил на радиаторе. Ну и полный финиш - отсутствие носков.  Я
доставлял ему продукт прямо на дом, в  грязную,  меблированную  комнатушку в
кирпичном доме на Джейн-Стрит, полагая, что лучше его обслуживать на его  же
территории, чем в каком-либо другом месте.
     У некоторых людей бывает аллергическая реакция  на джанк. Помню случай,
когда я  занес Марвину пакетик и задержался, пока он  вмазывался. Я выглянул
из окна на улицу - надо иметь стальные нервы, чтобы наблюдать за персонажем,
зондирующим свои  вены  - а когда  обернулся,  заметил, что  в  шприце полно
крови.  Марвин  наглухо  отъехал, а  кровь продолжала стекать  в машинку.  Я
крикнул  Нику,  тот вытащил иглу и  шлепнул  на  Марвина  мокрое  полотенце.
Медленно приходя в себя, он что-то невнятно бормотал.
     - Похоже, он в порядке,- сказал я Нику.- Скипаем.
     Марвин походил на труп, брошенный на эту грязную, раздолбанную кровать:
обмякшие  распростертые руки,  и пятнышко  крови,  медленно распухавшее  под
локтем.
     Пока  мы спускались  по лестнице, Ник сообщил,  что  Марвин выпытывал у
него мой адрес.
     - Слушай меня внимательно, - раздраженно заметил  я,- если ты его дашь,
то можешь искать  себе нового продавца. Не хватало еще, чтобы какой-то хмырь
дал дуба в моей квартире.
     Ник выглядел кровно задетым. "Да разумеется, и чего ты так взъелся, я и
не собирался давать ему твой адрес".
     - А как насчет Дули?
     - Да я понятия не имею откуда он узнал адрес. Клянусь, не знаю.



     Помимо этих удодов  мне попалась  и пара  хороших  клиентов. Однажды, я
случайно повстречался с Бертом -  персонажем, которого  знавал еще  по  бару
"Энгл".  Берт  был  известен как  лютый качок - крепко  сбитый, круглолицый,
обманчиво  добродушного  вида  конкретный  молодой   человек,   занимавшийся
мотнями, где требовалась недюжинная физическая сила, и вымогательствами. Я и
не подозревал,  что  его интересы  не  ограничиваются травой,  и был  немало
удивлен,  когда он спросил, есть ли у меня что-нибудь из джанка. "Да есть, я
торгую",  -  ответил  я. И он с ходу купил десять  пакетиков. Оказалось, что
Берт сидит уже шесть месяцев.
     С его  подачи  я  вышел еще  на  одного покупателя.  Малого звали Луис.
Чертовски красивый  парень  с восковым лицом,  изящными  манерами и  пышными
черными усами.  Просто ходячий  портрет  образца 1890 года.  Будучи довольно
удачливым вором, Луис обычно  находился при  деньгах. Когда  он спрашивал  о
кредите,  а  это  случалось  крайне  редко,  то  всегда  на  следующий  день
расплачивался  с лихвой. Иногда вместо денег приносил  часы или  пиджак, что
меня  вполне  устраивало. Один раз, в уплату за пять пакетиков, он сунул мне
пятидесятидолларовые часы.
     Торговля джанком -  постоянное  нервное  переутомление. Рано или поздно
начинается "полицейская  измена"  (  или "копопатия"),  когда любой  человек
кажется  копом.  Люди,  снующие  туда  сюда  по  подземке, похоже  стараются
незаметно  придвинуться ближе, чтобы успеть  схватить тебя  до того, как  ты
успеешь выбросить джанк.
     Каждый день  заявлялся нахальный, доставучий и невыносимый Джин Дули. И
каждый раз  выдавал  новую информационную сводку по  ситуации "Ник-Роджерс".
Ему было  просто начхать на  то обстоятельство, что  он сам  ставит  меня  в
известность о  своем постоянном контакте с Роджерсом.  "Роджерс, конечно, по
своему умен, но во  всем наглухо упертый",- рассказывал Дули. "Повторяет как
заведенный: "Мне  насрать на всех ваших говенных джанки. Я нацелен только на
тех, кто делает  на  этом  деньги. Когда мы  возьмем  Ника, он  выложит  всю
подноготную. Я его уже однажды раскрутил и раскручу снова"".
     Крис продолжал вымаливать  кредиты,  хныкая,  лапая меня  и,  сообщая о
деньгах, которые он как пить дать получит через несколько дней, а то и через
несколько часов.
     Ник выглядел затравленным и обреченным. Я догадывался, что он вообще не
тратит  деньги  на  еду,  перебиваясь  на  случайных  подачках.  Создавалось
впечатление,  что  перед  тобой  стоит  человек,  которого  истерзала  некая
изнурительная болезнь, вступившая в свою последнюю стадию.
     Доставив   продукт  Марвину,  уходил,  не  дожидаясь,  пока  он  успеет
вмазаться. Я  был  уверен,  что  джанк  его вскорости  доконает,  и не хотел
оказаться поблизости, когда это случиться.
     В довершение ко  всему я почти с трудом сводил концы с концами. Оптовик
продолжал  недосыпать,  халявщики  урывали   свое  по  минимуму,  покупатели
недоплачивали двадцать пять, пятьдесят, а то и доллар, плюс моя  собственная
подсадка. Все это урезало прибыль до сущей безделицы.
     Когда  я  жаловался  на  оптовика,  Билл  Гейнз  становился  не в  меру
язвителен  и говорил,  что надо больше  разбавлять продукт:  "У  тебя лучшие
дозняки во всем Нью-Йорке.  Кто еще  продает  на улице шестнадцатипроцентный
товар. Если  твоим покупателям  это не  понравится, пусть попытают счастья у
"Уолгрина"".
     Мы  продолжали переносить место деловых  встреч из  одного  кафетерия в
другой. Их хозяева быстро вычисляли среди завсегдатаев подпольных букмекеров
и  джанк-пушеров.  У  нас в городе  было около  шести  постоянных  клиентов,
создававших  довольно насыщенный график передвижений. Так  что мы продолжали
перемещаться.
     От бара  Тони меня просто трясло.  И в  один прекрасный день  копопатия
достигла своего логического завершения. На улице лило как из ведра,  поэтому
я  отправился  к Тони,  опаздывая на  полчаса.  На подходе  к  бару из двери
какой-то закусочной высунулся  Рэй,  хипстер-итальянец,  и  окликнув, позвал
меня внутрь. Закусочная уровня  буфета на бензозаправке, с кабинетами  вдоль
стены. Сев в один, я заказал чаю.
     - Снаружи  агент в светлой полушинели,-  сообщил  Рэй. - Шел за мной по
пятам прямо из бара Тони, и теперь я боюсь выходить.
     Направив под столом  мою руку, Рэй  указал на открытый конец в одной из
металлических труб, бывших  в креплении стола. Я продал ему два пакетика. Он
завернул их  в салфетку,  засунул в трубу и  сказал:"Выйду сперва чистым, на
тот случай, если повяжут".
     Допив  чашку чая,  поблагодарил его за информацию и  двинулся первым на
выход. Свой товар я держал в сигаретной  пачке, которую был готов при  любом
напряге немедленно выкинуть в залитую водой  сточную канаву. И точно - рядом
с  выходом околачивался  здоровенный молодой  человек в светлой  полушинели.
Увидев меня, он не торопясь, гуляючи побрел впереди. Затем завернул за угол,
рассчитывая,  что  я  пройду мимо, а  он, навалившись  сзади,  застанет меня
врасплох. Я же повернулся  и  помчался в обратном направлении. Когда добежал
до  Шестой  Авеню, нас разделяли около пятидесяти метров.  Перепрыгнув через
турникет, сунул пачку с  джанком  между игральными автоматами. Пробежав один
уровень, сел на поезд до Сквера.
     За столом в кафетерии  с  циничным видом сидел Билл Гейнз  в  очередном
свистнутом пальто, другое  лежало  на коленях. Он  был явно доволен. Рядом с
ним  сидел Старый  Барт и  Келли, безработный таксист, который,  тусуясь  на
Сорок  второй  улице,  периодически  добывал  несколько  долларов  торговлей
вразнос презервативами и стабильно таскал пятидесятицентовые переключатели -
эти  его  акции  попадали  под  один  из  многочисленных  вариантов  "мелких
хищений".  Я  рассказал им  об агенте и отправил Старого  Барта за брошенным
товаром.
     Гейнз выглядел раздосадованным и раздраженно воскликнул: "Да  ты смотри
хоть, ради бога, чьи деньги берешь".
     -  Если бы я  не взял денег Рэя,  то  был бы уже  на пути в Федеральную
контору.
     - Ладно, будь внимательнее.
     Пока мы ждали Барта, Келли принялся  втирать нам долгую телегу  про то,
как он обругал охранника в Томбз.  Вскоре с товаром вернулся Барт и доложил,
что чувак в светлой  полушинели все еще расхаживает по платформе.  Я передал
ему под столом два пакетика.
     Затем мы  с  Гейнзом  пошли  к нему  домой  вмазываться. По  пути  Билл
размышлял вслух : "На  самом деле я в натуре собираюсь сказать Барту, что не
смогу ему  больше  давать на  комиссию".  Гейнз жил в дешевой  меблированной
комнате  на Уэст-Фотиз.  Открыв  дверь,  он  сказал:  "Входи и немного  меня
подожди.  Я сгоняю  за  техникой".  Как  и многие джанки,  Билл прятал  свою
технику  и  дозняки  где-нибудь  вне  своей  квартиры.  По  его  возвращении
незамедлительно втерлись.
     Гейнз  полностью осознавал свою способность  быть невидимым и временами
чувствовал острую  необходимость  собрать себя  в  единое  целое,  чтобы  по
крайней  мере найти  пригодный для вмазки кусочек  плоти. В  эти моменты  он
реанимировал  все свои  привязки к действительности. Вот  и сейчас  принялся
обшаривать  письменный  стол  и  притащил  помятый,  истрепанный  манильский
конверт.  Показал  мне  рекомендацию  из  Аннаполиса  с  ремаркой  "хорошему
работнику  производства",  старое   захватанное  письмо   от  "моего  друга,
капитана",  приглашение к масонам,  пригласительный  билет на вечер "Рыцарей
Коламбуса" (выпускников Колумбийского университета).
     "Каждая  немного  помогла",-  грустно   заметил   он,  предъявив   свои
верительные  грамотки.  Несколько  минут сидел тихий и  задумчивый,  а потом
заулыбался:  "Обыкновенной  жертве  обстоятельств".  Поднявшись,   тщательно
запрятал свой конверт.
     -  Слушай, я уже дошел до той стадии, когда могу спалить все ломбарды в
Нью-Йорке. Ты не возражаешь, если заложишь для меня это пальто?



     Вскоре дела  пошли  все хуже  и  хуже.  Однажды  днем меня остановил  в
коридоре гостиничный клерк.
     -  Даже не знаю, как это  поточнее выразить,- начал  он,-  но с людьми,
которые  приходят  в твою  комнату, творится что-то неладное. Я  раньше  сам
занимался всякими незаконными  фишками. Просто хочу  предупредить, чтобы  ты
был поосторожнее. Сам  знаешь, все звонки проходят через офис. Сегодня утром
я случайно услышал один, и он был чертовски понятен.  Если бы на коммутаторе
оказался  кто-нибудь  другой...Так  что будь осторожен  и попроси этих людей
следить за тем, что они говорят по телефону.
     Звонок,  о котором шла речь, был от Дули. Он звонил мне рано утром. - -
Мне нужно срочно тебя увидеть,- вопил этот  мудила.  - Меня всего ломает.  Я
заскочу прямо сейчас.
     Я чувствовал, что федералы медленно, но верно, подбираются  все  ближе.
Теперь  это  был  вопрос времени. Ни  одному  из покупателей в Виллидже я не
доверял, будучи в полной уверенности, что один из них, как минимум, является
штатным  стукачом. В моем списке подозреваемых  Дули  значился под  "номером
один". Ник, на которого падало не меньше, шел  вторым, а сзади, на  почетном
третьем  месте,   обосновался   Крис.   Конечно,   существовала   постоянная
вероятность  того,  что и  Марвин может  соблазниться  легкими  деньгами для
покупки пары носков.
     Ник  также затаривался в Виллидже и для каких-то респектабельных деляг,
которые баловались продуктом  в своих  периодических "отрывах".  Такие  люди
довольно  пугливы,  поэтому общаясь  с  ними  можешь круто подставиться. Они
жутко  боятся  полиции, боятся  из-за огласки  потерять  свои  ответственные
посты.   Им  и  в  голову  не  придет,  что   в   предоставлении  информации
представителям  Закона есть  нечто предрассудительное.  Они, естественно, не
станут  выкладывать все  с полпинка, боясь  быть  "вовлеченными". Однако, во
время интенсивного  полицейского  допроса,  эта публика, как  правило, сразу
развязывает язык.
     Наркоагенты   действуют  главным  образом  с   помощью   обширной  сети
информаторов. Схватить кого-нибудь с джанком  и держать в камере до тех пор,
пока  человека не  начнет  ломать  и он  не размякнет - это  накатанный ход.
Дальше куют, пока горячо, и следует разговор по душам:
     - За хранение мы можем засадить тебя на пять лет. Но с другой  стороны,
ты можешь выйти отсюда  прямо сейчас. Решение зависит только от тебя. Будешь
работать с нами - мы гарантируем  хорошее содержание.  Ну а главное,  будешь
иметь достаточно джанка и карманные деньги. Так будет, если  ты согласишься.
У тебя есть несколько минут, чтобы спокойно все обдумать.
     Агент достает пакетики и кладет их на стол. Это тоже самое, как если бы
перед  человеком, умирающим  от  жажды, медленно  опорожняли стакан  ледяной
воды.
     - Почему  бы тебе не  взять их  с  собой? Похоже ты сейчас  становишься
разумнее...Первый человек, который нам нужен - это ...
     На  некоторых испытуемых  и давить  не надо. Джанк и карманные деньги -
предел  их  мечтаний,  и им наплевать,  каким  способом их получать.  Новому
сексоту  выдают  "меченые"  деньги  и  отправляют   покупать.  Когда  стукач
расплачивается   за    товар   этими   купюрами,   агенты,   находящиеся   в
непосредственной  близости  от  объекта,  производят   арест.  Причем  важно
произвести арест до  того, как барыга успеет разменять или скинуть "меченые"
башли. У агентов в избытке этих  денег, на которые покупается джанк, и полно
джанка,  который  на  них куплен. Если  наклевывается  весьма  крупное дело,
стукача  вынуждают  выступить  свидетелем. Естественно,  что как  только  он
появляется  в суде  и  дает показания, то моментально  сгорает и  становится
известен барыгам  и  уличным пушерам,  и  ни один к нему близко не подойдет.
Если агент не захочет  перекинуть его в другой город (  некоторые специально
позволяют сексотам совершать вояж по стране), на  стукаческой  карьере этого
подонка можно ставить крест.
     Иногда  барыги, наученные горьким опытом,  вычисляли стукача,  и дружно
переставали ему  продавать.  Когда это происходило, осведомитель  становился
для агентов профнепригоден, и его обычно сажали. Частенько сексот заканчивал
тем, что отбывал гораздо больший срок, чем кто-либо из тех, кого он заложил.
     В  случае  с  молодыми ребятами, которых  бесполезно  использовать, как
постоянных  информаторов,  процедура обработки  варьируется в зависимости от
ситуации  и  исполнителя.   Агент  может  использовать  древнюю  полицейскую
охмурежную телегу:  "Ненавижу я сажать таких молоденьких  парней. Уверен, ты
просто ошибся. Надурил по молодости, с кем не бывает. А теперь слушай. Я дам
тебе шанс, только ты должен немного нам помочь. Иначе  я ничего не смогу для
тебя сделать". Или же он просто вмажет по физиономии и заорет: "Где достал?"
Со многими  людьми только это и требуется. Среди моих покупателей можно было
найти любой тип осведомителя, явный или потенциальный.
     После  разговора  с гостиничным клерком я переехал в  другой отель, где
записался под другой фамилией. В Виллидж  ходить перестал,  перенеся в город
все встречи  с тамошними клиентами. Когда поведал Гейнзу о беседе с клерком,
и о том,  как  нам  повезло, что он,  судя по всему, оказался своим в  доску
парнем, Билл  отреагировал предельно коротко: "Пора сматывать удочки. С этой
толпой мы долго не протянем".
     - Ну и хорошо,- отозвался я,- они сейчас здесь рядом, ждут нас напротив
ресторан-автомата. Вся братва в полном составе. Сегодня-то выйдем?
     -  А  как  же.  Я собираюсь в Лексингтон на  лечение и надо  набрать на
автобусный билет. Уезжаю сегодня вечером.
     Как только  мы появились в  поле  зрения  этого  сборища,  от остальных
отделился  Дули и  помчался  к нам навстречу  во всю прыть, срывая с себя на
ходу двухцветную спортивную куртку. На ногах у него было нечто среднее между
сандалиями и домашними тапочками.
     - Дай мне  за эту куртку четыре пакетика,- сказал он.- Я сутки просидел
в участке.
     Ломка Дули  была  наглядным  свидетельством потери силы воли.  Оболочка
личности  растворилась в  изголодавшихся  по  джанку клетках.  Гальванически
дергаясь,   напоминая  своей   активностью   противно   кишащих   насекомых,
внутренности и клетки, казалось, вот-вот вырвуться на поверхность того, кого
раньше  называли  Джином Дули. Его лицо было  затуманено и  неузнаваемо, оно
одновременно сморщилось и распухло.
     Гейнз выдал Дули два пакетика и забрал куртку.
     -  Остальные получишь  сегодня вечером. Встретимся на  этом же  месте в
девять часов.
     Молча стоявший рядом Иззи смотрел на Дули с отвращением.
     - Боже мой!- только и вырвалось у него. - Сандалии!
     Вокруг ошивались остальные, протягивая руки, как свора азиатских нищих.
Ни у кого не было денег.
     - Никаких в долг, - сказал я, и мы пошли вниз по улице.
     Скуля и хватая нас за рукава, они потянулись следом.
     - Ну только один пакетик.
     Не останавливаясь, я твердо сказал
     - Нет.
     Постепенно,  один за другим, они  стали сваливать. Спустившись в метро,
мы сообщили Иззи, что сворачиваемся.
     -  Да  господи, я вас в этом и не виню,- печально сказал тот. - Чертовы
сандалии!
     Иззи купил шесть дозняков, а еще  два мы отдали Старому  Барту, который
намылился в "Райкер" для тридцатидневного лечения.
     Билл Гейнз наметанным глазом оглядел  спортивную куртку и заметил: - За
нее  легко  можно  выручить десять долларов. Я знаю одного портного, который
заштопает мне эту дыру.
     Один карман куртки был слегка прорван.
     - И где он ее достал?
     - Уверяет, что от "Братьев Брукс". Правда это такой человек, у которого
все,  что он спиздил, будет  на словах от "Братьев  Брукс" или "Эберкромби и
Фитча".
     -  Вот  хренотень,-  сказал, улыбаясь, Гейнз. - Мой  автобус отходит  в
шесть. Так что я не смогу ему выдать те дозняки, которые обещал.
     - Не бери себе в голову. Он нам вдвое больше должен.
     - В самом деле? Ну тогда, мы просто квиты.



     Билл Гейнз уехал в Лексингтон, я  же на своей тачке отправился в Техас.
С собой у меня было 1/16 унции. По моим подсчетам этого должно было хватить,
чтобы слезть.  Я все как следует  рассчитал, составив персональный график на
двенадцать  дней  по   нисходящей.  У   меня   был   джанк   в  растворе   и
дистиллированная  вода  отдельно  в  бутылке.  Всякий  раз,  когда  я  решал
отключиться, подливал в джанк  воды  ровно столько, сколько  было до вмазки.
Под  конец  я  ширнулся  бы  просто водой.  Все  джанки  знают  этот способ.
Существует  похожая  штука...ее  еще  кличут  китайским  лекарством,  только
делается она  с тоником  и  хмелем.  Через пару недель  оказывается, что  ты
хлещешь один честертоник (чистый тоник).
     Четыре  дня  спустя,  в  Цинцинатти,  я   был   уже  без  наркотиков  и
полупарализованный. Никогда раньше не знал, как это происходит, когда ты сам
пытаешься уменьшить  дозу.  Всегда найдется  причина каждую  вмазку  считать
исключением:  а  раз так, нельзя  ли  добавки.  В конце концов  от  раствора
остается пшик, а ты по-прежнему крепко сидишь.
     Я  сдал машину на хранение и  поехал в Лексингтон поездом.  Документов,
которые требовались для  въезда туда, с собой не было; правда  я рассчитывал
на свое армейское удостоверение об увольнении. Добравшись до Лексингтона,  я
взял  такси  до  клиники...та  находилась  в  нескольких  милях  от  города.
Остановились  у  ворот...В  будке  на  проходной  сидел старик-ирландец.  Он
взглянул на мою увольнительную...
     -   У   вас   есть  склонность  к  употреблению  вызывающих  привыкание
наркотиков?
     Я сказал, что есть.
     -  Что  ж, присядьте,- старик показал на скамью и  принялся  звонить  в
главное здание.- Нет, никаких документов...Только увольнительная.
     Он на секунду оторвался от телефонной трубки:
     - Вы уже бывали у нас?
     Я сказал, что не бывал.
     - Говорит,  что нет, -  дежурный  повесил трубку и сказал, обращаясь ко
мне.  -  Машина придет за вами через несколько минут.  У  вас  есть при себе
наркотики, шприцы? Можете сдать их здесь, в противном случае, если пронесете
их  в  главное  здание,  вы будете  осуждены  по закону  за  внос  предметов
контрабанды на территорию, являющуюся собственностью правительства.
     - У меня ничего нет.
     Прибывшая спустя некоторое время машина отвезла меня  в главный корпус.
Тяжелая   решетчатая   дверь   автоматически   распахнулась  и   моментально
захлопнулась, как только  мы проехали внутрь.  Весьма  деликатный  служитель
запротоколировал мою наркоманскую историю.
     - Вы поступили разумно, прийдя сюда...Тут у нас есть один человек...Лет
двадцать пять справлял Рождество под замком.
     Я  сложил свою  одежду  в корзину и залез  под  душ. Следующим  номером
программы  был врачебный осмотр.  Врача пришлось подождать - он пришел минут
через пятнадцать, извинился за  опоздание, осмотрел меня и  составил историю
болезни. Действовал на редкость обходительно и расторопно,  выслушал отчет о
проделанной  работе, иногда прерывая мой спич вопросами и замечаниями. Когда
я упомянул о том, что покупал джанк сразу по четверти унции, он усмехнулся:
     - Продавать часть, лишь бы сохранить привычку, так?
     Наконец он откинулся на спинку стула и сказал:
     -  Как вам известно  -  здесь вы будете  находиться  под круглосуточным
наблюдением. Некоторые уходят отсюда через десять дней и больше никогда сюда
не  возвращаются.  Другие сидят здесь по полгода  -  и прибегают  обратно на
второй день после выписки. Но, согласно статистике, чем  дольше Вы пробудете
у  нас,  тем  больше у Вас шансов  слезть. Процедуры, в принципе, общие  для
всех.  Лечение  занимает  восемь-десять  дней,  в   зависимости  от  степени
привыкания...А вот это можете надеть прямо сейчас,- он указал на разложенные
для меня пижаму, халат и тапочки.
     Затем  врач торопливо  наговорил на  диктофон  краткие  данные  о  моем
физическом состоянии и болезни...
     -   Внешне  кажется   вполне  спокойным.  Причина  прихода   к   нам  -
необходимость содержать семью.
     Служитель провел меня в отделение.
     -  Если хочешь избавиться от наркотиков,-  сказал он  мне  по  дороге,-
лучше местечка тебе и не найти.
     Уже  там  санитар  спросил,  действительно  ли  я  хочу  избавиться  от
наркотиков. Я дакнул в ответ, и он отвел мне отдельную комнату.
     Минут через пятнадцать санитар провозгласил:
     - На уколы становись!
     Все  отделение  выстроилось  в  очередь.  Когда  выкликают  твое   имя,
просовываешь руку в окошко и получаешь от санитара по вене. Меня уже  начало
трясти, но укол прямо-таки подкрепил и  почти  сразу  же  стало пробивать на
хавку.
     Пройдясь   до   середины  палаты,  где   стояли   банкетки,  кресла   и
радиоприемник,  я  разговорился  с молодым  итальянцем  довольно бандитского
вида. Он спросил, сколько раз я уже попадался.
     - Ни разу,- говорю.
     - Тогда  твое  место  среди  "правильных".  Лечить  будут дольше,  зато
комнаты получше.
     Правильными  в  Лексингтоне называли новичков,  которых  здесь  считали
наиболее  подходящими кандидатами на полное  выздоровление. Очевидно, врач в
приемке особенно не задумывался о моих перспективах.
     К нам стали подруливать другие пациенты, постепенно включаясь в беседу.
Вмазка сделала их словоохотливей. Первым на проводе был негр из Огайо.
     - Какой на тебе висит срок? - спросил его итальянец.
     -  Три года,- ответил тот (его взяли за подделку  и продажу рецептов) и
принялся рассказывать о сроке,  который ему намотали  в Огайо.-  Обязательно
влипнешь  там  в какую-нибудь  херню. Тусовка  тамошних  ребяток  - хамливый
ублюдочный  молодняк.  Берешь  в  лавке  джанк,  и  сразу  к  тебе  начинает
подваливать всякая мразь...Дескать,  давай его сюда. И  если ему не дать, он
расквасит тебе  хлебало...А потом они на тебя еще всем  скопом  навалятся. А
всех их не одолеешь.
     Картежник из  Сент-Луиса объяснял как приготовить продукт из карболовой
кислоты, разлагая  ее на составные части  -  масла,  фенол и  опиосодержащую
тинктуру:
     -  ...А  коновалу  и говорю, что у  меня  старуха-мать,  и  этой штукой
лечится от геморроя.  Когда  отфильтруешь масла,  набираешь продукт в чайную
ложку и  держишь  над  огнем:  так фенол  выжигается.  Это  целые  сутки  не
отпускает.
     Красивый,  загорелый,  атлетического  сложения  мужик   лет   сорока  с
серо-стальными волосами рассказывал, как  его подружка  умудрилась протащить
ему херовину в апельсине:
     - Так...дело было  в  Каунти...Черт возьми,  мы, как  последние идиоты,
чуть  в штаны не наложили...Блин, а когда попробовали  кусок - одна сплошная
горечь...Должно  быть,  там было  граммов  пятнадцать-двадцать,  она их туда
машиной  впрыснула...Я  и  не  предполагал,  что  у  нее  так  соображаловка
сработает.
     - А  этот на входе  мне и говорит: "Наркоман! Ну почему  ты, сукин сын,
считаешь себя торчком? Впрочем, ладно, здесь тебе поживиться будет нечем".
     -  Масла и  раствор.  Масла  всплывают,  и ты отцеживаешь их  машинкой.
Получается черный как деготь.
     - Когда вмазывал Филли, меня уже трясло, как сукиного сына.
     - Ну, коновал и говорит: "О'кей, сколько ты употребляешь?..."
     -  Когда-нибудь  пробовал  дилаудид в  порошках? Куча чуваков  от  него
кинулась...А  хватает   всего  ничего   -   сколько  уместишь   на   кончике
зубочистки...Полная чума и никаких гвоздей...
     - Готовишь и вмазываешь.
     - Убитый.
     - Обдолбанный.
     - Это снова случилось в тридцать третьем. Двадцать долларов за унцию.
     -  А  мы как-то прикололись и  использовали бутылку в качестве кальяна,
присобачив  к  ней  резиновую  трубочку. Когда  докурили,  разнесли  бутылку
вдребезги.
     - Готовишь и вмазываешь.
     - Убитый.
     -  Точно  тебе  говорю,  кокаином  можно  ширяться  под  кожу...попадет
прямехонько в желудок.
     - Гера и кокс...Накачиваешься, вдыхая носом.
     Словно вконец  оголодавшие, которые ни о чем, кроме еды,  и говорить не
могут. Вскоре стало отпускать,  и беседа завяла. Люди разбредались кто куда:
кто прилечь, кто почитать или перекинуться  в картишки. Ланч  подали прямо в
отделение - отменная вкуснятина.
     Кололи три раза в день. В семь, сразу  после подъема, в час и в девять.
Где-то днем  появились двое старых знакомых -  Мэтти и Луис. С  последним  я
столкнулся, когда мы строились к "вечерне".
     - Они заставили тебя? - коротко спросил он.
     - Нет. Просто лечусь. А ты?
     - То же самое.
     Вкупе с вечерней дозой мне выдали немного хлоргидрата в  стакане. Ночью
к нам в отделение привезли еще пятерых. Санитар всплеснул руками:
     - Ума не приложу, куда их класть. У меня и так здесь уже  тридцать один
торчок.
     Среди новеньких выделялся седой,  напыщенный  мужик  лет под семьдесят.
Звали  его  Боб  Райордан.  Старый  мошенник, джанк-пушер  и  вор-карманник.
Вообще-то  он походил  на банкира, образца эдак  1910  года.  Он приехал  на
машине  с двумя  друзьями. По  пути в  Лексингтон они  позвонили  начальнику
главного медицинского управления в Вашингтоне и попросили протелеграфировать
на  проходную,  что  вот-вот  прибудут,  дабы   их  пропустили   без  всяких
проволочек. К начальнику обращались запросто - Феликс, и,  похоже, знали его
с незапамятных  времен. Однако в  ту ночь  приехал один Райордан. А те  двое
заехали в какой-то городок неподалеку от Лексингтона, где у них был знакомый
коновал,  чтобы  вмазаться  напоследок и  до  того,  как  их  скрутит  из-за
отсутствия продукта.
     Оба  приехали на следующий день, около полудня. Одного звали Сол Блум -
еврей с  обрюзгшей  рожей. Прохвост,  которому  наплевать  на  все,  что его
окружает. С ним был маленький худощавый человек по кличке Банки. Если бы  не
его глаза - серые, ясные и холодные, скрытые за очками в стальной оправе, то
он вполне сошел бы за пожилого фермера или просто за высохшего старика "кожа
да кости". Таковы были приятели Райордана. Все они отсидели порядочные срока
(особенно   "федеральные")  за  торговлю   джанком,   были  приветливы,   но
определенную дистанцию сохраняли. Грузили  историей  про то, как их  достали
федералы, вследствие чего им и в самом деле хочется завязать.
     По  Солу  это выглядело так: "Черт, я обожаю  джанк и могу достать  его
хоть целый вагон...Но если уж нельзя ширяться  без того, чтобы легавые пасли
тебя все время, то лучше слезть и  завязать". И он погнал  о своих старинных
знакомых, которые когда-то крепко сидели, а потом стали цивильными..."Теперь
они говорят: "Эй, с Солом дел лучше не иметь. Он из героинщиков"". Не думаю,
что они надеялись  хоть кого-нибудь убедить своими  избитыми россказнями про
всякие там завязки  и слезки. Просто - это один из способов сказать: "Почему
мы здесь, не ваше дело".
     Следующим  гостем был  Эйб Грин,  носатый  длинноногий  еврей...Вылитый
Джимми Дюрант...бледно-голубые птичьи  глаза...Даже в  отходняке он  источал
бешеную  энергию. В  первую ночь в отделении ему стало так плохо, что  врачу
пришлось появиться и  осмотреть  его,  а  также  выдать  в  виде  исключения
пол-грана морфия. Через несколько дней он уже ковылял по отделению, трепался
и играл  в карты.  Грин был довольно известным  пушером в Бруклине, одним из
немногих независимых деляг в этом бизнесе. Большинство торговцев работают на
синдикат, в противном же  случае вынуждены и вовсе бросить  дело,  однако  у
Грина  были достаточно мощные связи,  чтобы отчитываться  только перед самим
собой.  В то  время его выпустили под  залог, но он  надеялся  отмазаться от
обвинений под  предлогом незаконного  ареста. "Он  (агент)  будит меня среди
ночи  и  начинает  бить  пушкой по  голове.  Хочет,  чтоб  я  заложил  своих
поставщиков. А я и говорю ему: "Мне  пятьдесят четыре года, и я  никогда еще
не давал вашим парням информацию.  Скорее  сдохну". Рассказывал об отсидке в
Атланте, где он резко завязал: "Четырнадцать дней я бился  головой об стену,
кровь текла у меня из носа и глаз. А когда приходил вертухай, я плевал ему в
лицо". В его устах эти сюжеты приобретали прямо-таки эпическую окраску.
     Еще один  - Бенни, старый еврей-героинщик  из Нью-Йорка.  В Лексингтоне
был одиннадцать раз, а сейчас его поймали в "Пырейном штате". В соответствии
с Пырейным законом  Кентукки,  каждый "обнаруженный  потребитель  наркотиков
должен  быть  либо препровожден в  тюрьму  сроком  на  год,  либо  отправлен
лечиться  в Лексингтон". Это  был  маленький, пухлый круглолицый еврей, и  я
никогда бы не принял Бенни за джанки. Он обладал  звучным, довольно чистым и
мелодичным голосом. Его коронным номером были "Апрельские ливни".
     Однажды  Бенни  ворвался  в  комнату  для  дневного  отдыха,  буквально
содрогаясь от возбуждения.
     - К нам  Мойшу записали,- сообщил  он,-  это попрошайка  и педик. Позор
еврейской нации.
     - Но Бенни,- возразил кто-то,- ведь у него жена и дети.
     - Да мне плевать, будь у него хоть десять детей. Говорю вам, он педик!
     Мойша появился часом позже.  Действительно,  явный педрила  и халявщик.
Ему было под шестьдесят...гладкое, розовощекое лицо, седые волосы.
     Мэтти был просто вездесущ и доставуч. Он носился по палате, как метеор,
приставая ко  всем со своими тупыми грубыми вопросами, в  деталях расписывая
свои отходняки. Никогда не жаловался. Я не думаю, что он вообще был способен
кого-либо  пожалеть, даже себя самого. Боб Райордан спросил, как ему удается
добывать хлеб насущный, на что Мэтти ответил:
     - Я же безмозглый ебнутый  воришка,- и  тут  же  поведал нам  историю о
пьяном, уснувшем на скамейке в метро.
     -  Я  знал,  что у него  куча  бабок в кармане, но  каждый раз, когда я
подкрадывался ближе, чем на десять шагов, он просыпался и  орал: "Эй,  а что
тебе  надо?"  (Нетрудно было  представить как  мощная  и  липкая аура  Мэтти
заставляла алкаша  проснуться). В конце концов, я выцепил одного  знакомого,
старого уторчанного бродягу. Он сел рядом  с пьяным и через  двадцать секунд
дело было в шляпе. Порезал карман.
     -  Как будто  нельзя было просто двинуть его башкой об стену  и забрать
деньги,- добродушно-снисходительным тоном заметил Райордан.
     Наглость Мэтти не  знала  границ, и  за этим  не  чувствовалось  и тени
сомнений.  На  джанки  он  совершенно  не  походил.  Если  бы  в  аптеке ему
отказались продать шприцы, он мог  бы  с полным правом заявить: "Ну и какого
черта вы не хотите мне их продавать? Я что, по-вашему, на торчка похож?".
     На иглу Мэтти посадил врач.
     "Жидовский ублюдок, - ворчал  Мэтти,  - все твердил  мне:  "Мэтти, тебе
просто необходим маленький укольчик. Не  боись, не сядешь". Но я сделал так,
что он трижды пожалел, что встретил меня.
     Я видел старого толстого еврея-доктора, пытавшегося  отказать  Мэтти  в
кредите.  Люди,  подобные  Мэтти,  стремают  всю  торговлю.  Они  обычно при
деньгах,  но  когда их нет, жаждут  кредитов. И если  ты пошлешь их, то  они
попытаются  заломать тебя. Такие  типы не  знают слова "нет", когда им нужен
джанк.
     Лечение в Лексингтоне не допускает никаких поблажек, наркоманам не дают
расслабиться. Начинается все с четверти грана морфия три раза в день - и так
восемь  дней.  Препарат,  который  они  используют, называется  "долофин"  -
синтетический  морфий. Через восьмидневку  тебе  делают  прощальную вмазку и
переводят  в "люди". Там получаешь барбитурат - ровно на три ночи, и лечение
заканчивается.  Для  человека, крепко подсевшего, это  очень жесткий график.
Мне повезло, ибо в том состоянии,  в  каком меня привезли  сюда,  количества
"процедурных"  наркотиков хватало как раз  на  то, чтобы избежать ломки. Чем
хреновей тебе, и чем  дольше ты  можешь обходиться без  джанка,  тем меньшая
доза тебе требуется.
     Когда настал день моей "прощальной вмазки", я был переведен в отделение
"Б" - его еще называли "Скид Роу". С удобствами все в порядке, но только вот
обитатели были довольно мрачного вида. В моей палате лежала  куча застарелых
уродов, пускавших слюни изо рта.
     После завершения лечения,  "в людях" тебе разрешается  отдохнуть  ровно
неделю.  Потом  ты  обязан  выбрать  себе работу,  и  начинаешь вкалывать. В
Лексингтоне  есть  вполне  приличная  ферма  с  маслобойней  впридачу,  плюс
консервный  завод,  где  закручивают  дары  природы,  выращенные  на  ферме.
Пациенты устроили лабораторию по изготовлению зубных протезов, мастерскую по
ремонту  радиоаппаратуры, библиотеку.  Они  работали дворниками, готовили  и
разносили еду, помогали санитарам. Короче, было из чего выбирать.
     Лично я и  не собирался торчать здесь  в ожидании подобной мотни. Когда
действие прощального укола  прошло, я почувствовал недомогание. Конечно, это
было лишь жалкое подобие  того, что я  испытывал по приезде, но все  же было
довольно хреново. Заснуть  в ту ночь я  не смог, даже со снотворным. На утро
стало еще хуже... Ничего не мог есть,  трудно было даже повернуться. Долофин
временно  приостанавливает  ломку, но  с завершением лечебно-оздоровительных
процедур  все  скоро начинается  по новой.  "На  вмазочном  конвейре  вообще
никогда  не слезешь,- сказал мне один из пациентов, - слезаешь только здесь,
в  "людях".  Когда  кончились  ночные  препараты,  я  выписался,  хотя   был
по-прежнему болен. Холодным и  ветреным днем мы, впятером,  тормознули такси
до Лексингтона.
     "Весь фокус заключается в том, чтобы выбраться из Лексингтона как можно
быстрее,-  втолковывали мне  мои попутчики,-  сразу же  идешь  на автобусную
станцию и остаешься там, пока не отчалишь. Иначе можешь застрять в "Пырее" и
залететь под  здешнюю статью". Закон, помимо  всего прочего,  предусматривал
защиту   врачей   и   аптекарей  Кентукки   от   посягательств   посетителей
Лексингтонского  наркотического хозяйства на  пути  туда  и обратно.  Полный
набор, чтобы отбить у наркоманов охоту шататься в округе Лексингтона.
     В  Цинцинатти я  обошел  несколько  аптек,  скупая  унциевые  ампулы  с
камфорной настойкой.  Если привычка ослаблена, как было в случае со мной, то
две  унции  могут поддержать  наркомана. Я  принял  сразу три, запив  теплой
водой.  Минут через десять почувствовал, что джанк  делает  свое  дело.  Мне
полегчало. Я сразу  вспомнил, что и маковой росинки во рту не было, и, выйдя
из отеля, отправился в поисках хавки.



     В  конце концов, я добрался  до Техаса и  завязал  с джанком месяца  на
четыре. Поехал  я тогда в  Новый Орлеан... Новый  Орлеан, напластование ряда
руин. Вдоль  Бурбон-стрит  тянутся развалины  двадцатых годов.  Дальше,  где
Французский квартал  переходит в  "Скид Роу", руины более древней  формации:
гниющие  отели,  притоны,  ветхие  бары  со  стойками  из  красного  дерева,
хрустальными люстрами и плевательницами. Руины начала века.
     В Новом Орлеане  есть люди, которые вообще не выбираются  в своей жизни
за пределы города. Уличный разнобой  голосов сильно  отдает Бруклином. Вечно
переполненный Французский  квартал...Туристы, солдаты,  моряки,  картежники,
бродяги, извращенцы,  беглецы от закона со всех Штатов. Отрешенные от всего,
многие  с  угрюмыми  и мрачными  физиономиями,  они  бесцельно слоняются  по
тротуарам. Здесь ты  торчишь от себя самого. Даже преступники приезжают сюда
с вполне конкретной целью - расслабиться и оттянуться.
     Однако,  сложная   совокупность  всех  стрессов,   словно   электрошок,
придуманный психологами для расстройства нервной  системы  подопытных  белых
крыс и морских свинок, держит всех  этих несчастных любителей удовольствий в
состоянии неусыпной бдительности. Для начала, здесь просто невероятно шумно.
Водители ориентируются, главным образом, по своим  гудкам, как летучие мыши.
Аборигены грубы, а заезжая публика настолько  пестра  и разобщенна,  что так
никогда и не поймешь, от кого и чего ожидать.
     Для  меня  Новый Орлеан  был  городом-загадкой,  естественно, что  я  и
понятия не имел,  как  выйти  на поставщиков  продукта.  Бродя  по городу  я
заприметил  несколько  джанк-ареалов:  Сент  Чарльз и  Пойдрас, район  около
Площади  Ли, Канал  и Биржа. Вычислялись они  не  по  внешнему виду,  просто
каким-то внутренним чутьем, вроде того,  как лозоискатель находит  подземные
воды. Иду  себе спокойно,  и,  вдруг, джанк  в моих серых клеточках начинает
дергаться как ивовый прутик: "Это здесь!"
     Я ни с  кем не  встречался, кроме того,  действительно хотел слезть, по
крайней мере думал, что хочу.



     Как-то ночью я сидел в баре Фрэнка, неподалеку от Биржи,  попивая ром с
колой.  Местечко  сомнительное:  матросня,  портовые  грузчики,   педики,  в
соседней  комнате  любители еженощного  покера  и  прочие, классификации  не
поддающиеся. Рядом со мной стоял средних лет мужчина с мрачным, худым лицом,
сединой в волосах. Я спросил, не присоединиться ли он ко мне по пиву.
     -  Я бы  с радостью, - протянул он,  -  но только вот  к  несчастью...к
сожалению... не в состоянии угостить вас взаимно.
     На вид  явно работяга-самоучка,  который становится смертельно скучным,
как только распознает в тебе "интеллигента".
     Я заказал два пива, а этот тип  все твердил про то, как привык отвечать
людям взаимностью. Когда подогнали пиво, он сказал:
     -  Давайте  только  найдем  столик, где  спокойно  посидим и побеседуем
тет-а-тет об устройстве мира и о смысле жизни.
     Мы перекочевали со стаканами к столику. Я  уже терпеливо ждал предлога,
чтобы  смыться, как  вдруг  мужик  неожиданно заявил: "Кстати,  я, например,
знаю, что вы интересуетесь наркотиками".
     - С чего это вы взяли?
     -  Да знаю вот,- прогнусавил он, мерзко улыбаясь.- Знаю,  что вы пасете
здесь наркотики. Я и сам по этой линии много сделал. Раз пятьдесят обращался
в ФБР, хотел рассказать, что раскопал. Вы-то в курсе, конечно, как наркотики
тесно связаны с Коммунизмом? Плавал вот я в прошлом  по линиям  "Си" и "Ай".
Там все под контролем коммунистов. Одним из них был старший механик. Я сразу
его  раскусил. Он трубку курил, прикуривая от зажигалки. Зажигалка - сигнал,
понимаете?  Продемонстрировал  мне,  как  механик  все это проделывал, долго
щелкая у меня под носом зажигалкой.
     - Да-а, ну и жук был.
     - А сигнал-то кому? - обалдело спросил я.
     -  Точно не знаю.  Самолет  там был, летел некоторое время  за нами.  И
каждый раз я слышал, что он летит, когда этот проходимец вылазил на палубу и
раскуривал  свою  трубку.  А  сейчас  я  вам  такое расскажу,  уйму  времени
сэкономите.  Чтобы получить  интересующую вас  информацию, займитесь  отелем
"Фронтье".  Люди, которые там заправляют, контролируют еще отель "Стэндиш" в
Филадельфии. Они по уши в наркоте и все связаны с коммунистами.
     -  А  вы  не боитесь так говорить? Откуда вы знаете,  кто я. Может я на
другой стороне.
     - Я-то знаю, с кем говорю. Иначе бы тут не сидел. Меня б сто раз успели
угробить. Ведь из всех людей в баре я выбрал именно вас, не так ли?
     - Да, но почему?
     - Есть нечто, что подсказывает мне, как поступать,- он показал висевший
у него на шее образок. - Если бы не носил это, меня давно бы заткнули, ножем
или пулей.
     - А чего вас наркотики то так резко обеспокоили?
     - Да не нравится  мне, что они с людьми вытворяют. У меня  приятель был
на корабле из этих.
     - Но объясните, наконец, какая связь между наркотиками и Коммунизмом?
     -  Вы  гораздо  лучше  меня знаете  ответ  на  этот  вопрос...Вижу,  вы
пытаетесь прощупать  уровень моей информированности.  Отлично. Одни и те  же
люди  завязаны на  наркотиках и  исповедуют коммунизм. Уже  сейчас почти вся
Америка в  их  руках.  Я -  моряк,  двадцать  лет  проплавал.  Кто, думаете,
получает  работу  в  "Эн-Эм-Ю"?  Белые  американцы,  как  мы  с  вами?  Нет.
Макаронники, жиды и  ниггеры. А почему  спрашивается?  Да  потому, что  союз
контролирует судоходство, а коммунисты контролируют союз.
     - Найдете меня  здесь  или поблизости,  если  понадоблюсь,- сказал  он,
когда я поднялся, собираясь уходить.



     Во Французском квартале было несколько  голубых баров,  битком  набитых
каждый  вечер так, что  завсегдатаи  высыпали на  тротуар. Мысль о  комнате,
полной  педиков,  внушала мне ужас.  Они дергались кругом, как марионетки на
невидимых ниточках,  источая жуткую энергию, само отрицание всего живущего и
непосредственного. Давным-давно живое человеческое бытие улетучилось из этих
тел...Но что-то вошло в них, когда первородный жилец удалился. Геи  -  куклы
чревовещателей, они включаются в игру перенимая чревовещательские повадки. И
вот  такая кукла  сидит в  голубом  баре, потягивая  пиво,  и непроизвольная
блевотина стекает по его застывшему лицу манекена.
     Иногда  тут  можно  найти  незахватанный  человеческий  экземпляр,  но,
безусловно,  пидоры  играют  первую скрипку  в этих притонах и  меня  всегда
ломало заходить  в  голубой салун. Облом  все  накапливался  и накапливался.
После недельного пребывания в новом  городе  я смог  получить  полный  букет
впечатлений от этих злачных мест и  алкогольный  труд нес меня  дальше,  как
правило, в бары "Скид Роу".
     Но  изредка и я сбивался с  пути  истинного.  Как-то ночью у Фрэнка,  я
напился в полное говно и отправился к голубым. Должно быть там я еще  что-то
пил, хотя в памяти, во времени и пространстве, образовалась куча черных дыр.
На улице  начало светать, момент, когда в баре наступает  внезапный  приступ
тишины, что не часто встречается в голубых кабаках. Видимо, почти все педики
расползлись по койкам.  Привалившись  к стойке я  с  неприязью  рассматривал
кружку пива,  которое уже просто не шло. Шум  рассеялся, словно дым...В трех
шагах от себя я узрел рыжего юнца, уставившегося прямо на меня.
     Приставать  он не  начинал,  и я счел возможным спросить что-то  вроде:
"Ну, как делишки?" А он и говорит:
     - Что, хочешь переспать со мной?
     - О'кей,- сказал я, - пошли.
     Когда мы уходили, он сцапал мою бутылку с пивом  и сунул ее под куртку.
Снаружи было совсем светло, только что взошло  солнце. Передавая  друг другу
бутылку мы  побрели по  Французскому кварталу. Этот тип  тащил  меня  в свой
отель, так он, во всяком случае, сказал. Я почувствовал, что у меня засосало
под ложечкой, словно собрался ширнуться после долгого перерыва. Конечно, мне
следовало быть более осторожным, хотя, никогда как-то не получалось сочетать
секс с  шпионской осторожностью.  Все  это время  парень болтал без  умолку,
голос довольно сексуальный, выговор южный, но не новоорлеанский.  Вылезши на
свет божий, он, как и в баре, выглядел очень мило.
     Добравшись до отеля, чувак погнал мне, что должен сначала пойти один. Я
вытащил из кармана несколько купюр. Он посмотрел на них и сказал:
     - На всякий пожарный, дай десятку.
     Получив деньги рыжий зашел в отель, но почти тут же выскочил обратно.
     -  Нет комнат,  -  говорит,  - Попробуем  в  "Савое". (Это  было  прямо
напротив). - Подожди здесь.
     Я  простоял больше часа,  пока до меня не  дошло, в чем была закавыка с
первым отелем  -  там  не было  боковой  или задней двери,  чтобы  в  легкую
смыться. Вернувшись  к себе, взял пистолет. Подождав немного у "Савоя", стал
искать   его  во  Французском  квартале.  К  середине  дня,  проголодавшись,
перекусил устрицами с пивом и почувствовал вдруг такую усталость, что выполз
из  ресторана  на  полусогнутых,  как будто  кто-то  здорово  вломил мне  по
коленным чашечкам. Доехав до дома на такси, сразу рухнул на кровать, даже не
снимая  ботинок.  Проснувшись  около  шести вечера немедленно  отправился  к
"Фрэнку". Пропустив в темпе три пива, почувствовал некоторое облегчение.
     У музыкального  автомата стоял человек.  Несколько раз я ловил  на себе
его  взгляды.  Он смотрел  по  особенному, навроде  как  один голубой узнает
другого.  Чем-то этот  парень напоминал  мне терракотовый  вазон,  в котором
выращивают  траву.  Лицо   деревенское,   выражавшее  одновременно  сельскую
проницательность, тупость, злобу и практичность.
     Автомат  не работал.  Я подошел к  чуваку и спросил, в  чем  дело.  Тот
сказал, что не в  курсе. Тогда я попросил его  взять что-нибудь выпить, и он
заказал  колу.  Назвался Пэтом.  Я  поведал  ему,  что  недавно  вернулся  с
мексиканской границы.
     - Я  бы, кстати, занялся  на этом поприще,-  вставил мой  собеседник. -
Перекинул бы сюда товар из Мехико.
     - На границе довольно стремно,- протянул я.
     - Слушай, не  обидишься, если скажу,- начал он, - ты,  похоже, не дурак
ширнуться.
     - Да, я практикую.
     - Затариться  хочешь? У меня стрела забита с продавцом, несколько минут
осталось. А все ищу, где бабок надыбать. Если купишь мне пакетик, то я и для
тебя возьму.
     - Заметано.
     Мы дошли до угла, сразу после здания "Эн-Эм-Ю".
     -  Погоди  здесь чуток,-  бросил он,  исчезая  в баре. Я уже наполовину
смирился с тем, что меня кинули на четыре доллара, но тут он вернулся.
     - Все в ажуре, я взял.
     Уговорил  его  вмазаться у  меня.  Поднявшись в  комнату,  я,  наконец,
выложил свою амуницию, дремавшую без дела пять месяцев.
     - Если не хочешь подсесть, будь осторожней  с этой штукой,- предупредил
он. - Она довольно сильная.
     Я отмерил две трети.
     - Хватит и половины, - прокомментировал Пэт - говорю тебе, она сильная.
     - В самый раз, - настоял я.
     Но как только вытащил иглу из вены, понял, что не в самый. Почувствовал
мягкий  толчок  в  сердце.  Лицо  Пэта  стало  темнеть  по  краям,   чернота
разливалась по нему, и оно  таяло  во  мраке.  Было такое  ощущение, что мои
глаза закатываются обратно в глазницы.
     Я  вернулся  через  несколько  часов -  лежал на кровати с расстегнутым
воротником. Пэт ушел. Поднявшись, я тут же упал на колени. Голова шла кругом
и дико болела. Из часового кармана  пропало  десять  долларов.  Кажется,  он
решил, что они мне больше не понадобятся.
     Спустя несколько дней я встретил Пэта в том же баре.
     - Господи Иисусе! -  воскликнул он. - А я-то думал, ты  отдал  концы. Я
расстегнул  тебе верхние пуговицы и  положил на шею лед. Ты аж посинел весь.
Тогда я сказал  себе:  "Боже, да  этот человек умирает.  Мне лучше смотаться
отсюда".
     Я  подсел через неделю.  Спросив  Пэта  насчет возможности  торговать в
Новом Орлеане, получил удручающий ответ. "В  городе  полно стукачей. Вот это
уже действительно стремно".



     Затариваясь через Пэта я  вскоре поехал  снежным комом с горы. Перестал
пить, перестал шляться по ночам и возобновил старый график: пакетик джанка -
три раза в день, плюс, в промежутках, все остальное время, заполненное черти
чем.  Обычно  я  рисовал  или  занимался  домашней мотней.  Когда  работаешь
физически,  время  идет быстрее. Ну, естественно,  и  за товаром приходилось
побегать.
     В мое первое посещение Нового Орлеана главным пушером -"человеком", как
здесь  таких называют, был персонаж по кличке  "Желтый".  Прозвали  его  так
из-за  цвета лица:  печень была не  в  порядке по всей  видимости. Маленький
худой  человек, немного хромой. Его точка была  в  баре рядом с "Эн-Эм-Ю" и,
время от времени, ему в натуре приходилось давиться пивом, чтобы не вызывать
подозрений из-за многочасового сидения там. На какое-то время он был выпущен
под  залог, но потом дело передали в суд,  и врезала ему косая  сбоку на два
года.
     Вслед  за  этими  событиями  наступила полоса неразберихи, когда купить
стало  настоящей проблемой.  Иногда мы  с Пэтом  часами гоняли по городу  на
машине в поисках людей, у которых могло быть. В конце концов, Пэт связался с
оптовиком, который скидывал продукт по полтора бакса, но брать нужно было не
меньше двадцати упаковок за раз. Барыгу звали Джо Брэндон, один из немногих,
когда-либо встреченных мною пушеров, который сам не кололся.
     Вдвоем  мы  стали потихоньку приторговывать  так,  чтобы только сводить
концы  с концами. Связь  держали с  теми, насчет  которых Пэт был  абсолютно
уверен. Лучшим нашим  клиентом стал Дюпре. Он сдавал карты в одном кабаке  и
всегда  был  при  деньгах.  Однако,  потребляя  гигантские  дозы,  он  начал
частенько запускать руки в кассу. В итоге, его выгнали.
     Дон,  старый приятель Пэта, работал в городе, вроде что-то инспектируя,
но ровно  половину своего времени выпадал в полный осадок. У него никогда не
было денег больше, чем на  один пакетик, да и  эти башли ему давала  сестра.
Пэт  сообщил   мне,  что  у  Дона  рак.  "Думаю,  он  долго  не  протянет",-
спрогнозировал  я.  Так и  вышло. Через  некоторое  время  он  слег,  неделю
поисходил блевотиной и помер.
     "Сельтерский  Вилли"  торговал  прохладительными  напитками,  занимаясь
также  их  доставкой. Данное занятие приносило ему  два пакетика в день,  но
особой  предприимчивостью  он  не  страдал...  Худющий,   затюканный,  рыжий
человечек, как говорится,  мухи  не обидит. "Робок он,-  характеризовал  его
Пэт.- "Робок и глуп".
     Были и другие, ширявшиеся  от случая к случаю. Одного звали "Белым" - я
так и не понял почему, так как  он, напротив, был смугл - толстая безмозглая
образина, официант в одном крупном  отеле. Он пребывал в полной уверенности,
что если заплатит за один пакетик, то второй автоматически получит в кредит.
Однажды Пэт не выдержал и послал его ко всем чертям. Белый просто взбесился,
кинулся к двери, потрясая пятицентовиком.  "Слушай сюда",- орал он.- "Ты еще
пожалеешь, что мне отказал.  Придется вам кое с кем познакомиться". Я сказал
Пэту, что Белого лучше не обслуживать.
     - Правильно,- отозвался он.- Но этот козел  знает, где я живу. Придется
нам переместиться.
     Еще  одним  случайным  покупателем был  Лонни  -  сутенер,  выросший  в
публичном доме  своей мамаши и, ухитрявшийся ширяться без подсадки. Он вечно
скулил, что  по уши в  долгах, что ему  приходится  выкладывать  кругленькую
сумму за номера  в отелях, что легавые вечно прижимают его. "Ты понимаешь, о
чем  я?  -  вопрошал  он.-  Выгоды совершенно никакой!". Это  был  настоящий
сутенер, нервный  и прижимистый. Когда у него начинался словесный понос,  он
потрясал своими костлявыми ручонками, длинными  черными,  сальными волосами.
Глядя на него сразу можно было понять, что член Лонни велик и могущественен.
Как и все сутенеры Лонни со  вкусом одевался, у него  был "Бьюик" с открытым
верхом.
     Чувак  особо  не  заморачивался брать  у  нас в  долг пакетики  по  два
доллара.  Вмазавшись,  он  начинал,  немного  прочухавшись,  попрошайничать,
одновременно  спуская рукава  своей рубашки в полоску и пристегивая запонку:
"Ребята,  я  тут малость  поиздержался.  Вы ведь не  будете  против,  если я
заплачу в следующий раз. Вы же знаете, за мной не пропадет!".
     Пэт  смотрел на него налившимися  кровью  глазами - угрюмый деревенский
взгляд:  "Лонни, ебать  колотить твою  мамашу в  корень,  мы платим за  это!
Интересно, а  чтобы  ты сказал,  если б  к  тебе  приходили,  спали с твоими
девками,  и  все  это в  долг?"  Пэт  с укоризной  качал  головой:  "Все  вы
одинаковы, лишь бы в  вену воткнуть какую-нибудь хуйню. Вас ничего больше не
волнует. Нашли тут себе  тепленькое  местечко. Можно прийти и  вмазаться  за
здорово живешь. А мне-то какой интерес? Что мне с этого? Думаете, только как
бы уколоться на халяву".
     - Ладно, Пэт, не  кипятись, не хочу  тебя  подставлять. Держи доллар, а
остальное я принесу днем. По рукам?
     Пэт брал доллар и молча совал в карман, недовольно поджав губы.
     "Сельтерский Вилли" забегал к нам около десяти - он  разъезжал по своим
маршрутам, сочетая приятное  с  необходимым.  Вмазывался и покупал дозняк на
ночь. Дюпре заходил  после двенадцати, когда удавалось отделаться от работы.
Он вкалывал в ночную смену. Остальные приходили, когда им вздумается.
     Боба  Брэндона,  нашего  поставщика,  освободили  под залог. Суд  штата
предъявил ему  обвинение  в  хранении  джанка -  уголовном  преступлении  по
законам Луизианы. Прямых улик не нашли -  ему удалось все выбросить до того,
как фараоны его накрыли. Не успел он только вымыть банки, в которых хранился
джанк. Федералы не расследуют такие дела, "по следам" - их рассматривает суд
штата. Обычная механика  судопроизводства в Луизиане. Любое ненадежное дело,
с  сомнительной гарантией  успеха  для Федерального  суда  переправляется  в
судебные  инстанции штата,  расследующего  все  подряд.  Брэндон рассчитывал
замять дело. У него были  хорошие связи  среди политиков, да и  дело, помимо
всего прочего,  было  слабовато.  Однако "ОП" - окружной прокурор -  навесил
туда  послужной  список Брэндона,  где  невзначай  фигурировало осуждение за
убийство и из возможных двух лет нарисовалось пять.
     Пэт сразу же откопал другого поставщика. Торговля продолжалась. На углу
Канала  и Биржи обосновался барыга по имени Джонкерс. Из-за него Пэт потерял
нескольких клиентов. На самом-то деле, товар Джонкерса  был лучше,  иногда я
сам покупал  у него или  у  его компаньона -  одноглазого старика  по  имени
Рихтер.  Пэт  всегда умудрялся это пронюхать  -  интуиция, что у  заботливой
матери, дулся потом на меня несколько дней.
     Джонкерс  с Рихтером продержались  недолго. Биржа  и  Канал  едва ли не
самое заколпаченное место во всем Новом Орлеане.  В один прекрасный день они
взяли и смылись. Пэт, мрачно уставившись на меня, сказал:
     - Сейчас  увидишь,  как  все эти  потянутся назад.  Я же говорил Лонни:
"Хочешь  брать  у  Джонкерса  -  скатертью  дорога,  но  только  впредь   не
возвращайся и не надейся, что я буду  тебя обслуживать". Посмотришь,  что  я
скажу ему, если он вдруг заявится. И Белый туда же. Он покупал у Джонкерса.
     Однажды хозяйка отеля, где жил Пэт, застопила меня в коридоре.
     - Хочу вас предупредить, чтобы вы были поосторожнее.  Тут вчера вечером
были фараоны, у Пэта перевернули все  верх дном. И  парня одного арестовали,
того, что на грузовичке с сельтерской. Он сейчас в кутузке сидит.
     Я поблагодарил  ее. Позже явился сам Пэт. Он рассказал мне, что легавые
повязали "Сельтерского Вилли", когда  тот выходил из отеля. Джанк при нем не
нашли  и  отвели в третий  участок, "произвести  дознание".  Вилли  просидел
семьдесят два часа - максимальный срок, на  который могут задержать человека
без предъявления обвинений. Легавые произвели у Пэта обыск, но поскольку тот
заныкал джанк в холле, ничего не нашли.
     - Они мне и говорят:  "У  нас  есть информация,  что  ты держишь  здесь
постоянную  торчаловку.  Лучше  бы ты  прикрыл  свою лавочку,  потому  что в
следующий раз мы возьмем тебя с потрохами".
     - Ладно,-  сказал я, -  коли  так, давай сворачиваться,  оставим только
Дюпре. С ним-то без проблем.
     - Дюпре вытурили с работы. Он и так должен мне двадцать долларов.
     Мы  вернулись к  каждодневным  поискам товара. Абсолютно  не удивились,
когда узнали, что "человеком" стал Лонни. Вот так  все и происходит в старом
добром Новом Орлеане. Никогда не догадаешься, кто будет следующим кандидатом
в "человеки".
     Как  раз  к тому времени город  захлестнула анти-наркоманская компания.
Начальник полиции заявил: "Она (эта блядская компания) будет продолжаться до
тех пор, пока последний человек, поправший закон, не покинет  город". Кстати
о  законе.  Его  сварганили  законодатели  штата,  расценив  наркоманию  как
уголовно-наказуемое преступление. Они, правда,  не уточнили "Что", "Когда" и
"При Каких Обстоятельствах" понимать под словом "Наркоман".
     Легавые стопили засвеченных торчков прямо на улицах и проверяли  руки в
поисках  следов  от  уколов.  Если  их  находили,  они  заставляли наркомана
подписать  признание,  подтвердающее   искомый  статус,  чтобы  пришить  ему
обвинение по "Закону о наркомании". Наркоманам  обещали условные срока, лишь
бы те признали себя виновными и не застопорили действие нового закона. Те, в
ответ,  штудировали  свои  тела в  поисках  неизведанных  вен  для  карающей
законодавительной  лапы.  Куда  угодно,  только  не  в  руку. Если  дырок не
находили,  человека, как  правило,  отпускали. В противном  случае,  объекта
держали трое суток, пытаясь любыми способами принудить подписать признание.
     Оптовые  поставки Лонни накрылись медным  тазом.  На Олимп  "человеков"
взошла  фигура  Старого  Сэма,  осветившего  город  своим  появлением  после
двадцатилетней отсидки в "Анголе". Он функционировал на территории прямо над
Площадью Ли, которая считалась  второй  по  гнилости  точкой  не только  для
джанка, но и для всего остального.



     Наступил  день, когда  я остался без гроша  и  решил съездить  в город,
чтобы заложить там свой пистолет. Зайдя к Пэту, я увидел,  что у  него сидят
еще двое. Одного из них, высохшего изуродованного джанки, звали Рэд Маккини,
другим был Коул - матрос с  торгового судна.  В  это время  он не так крепко
сидел и в  данном  конкретном  случае  просто хотел достать травы.  Курил он
постоянно. Сказал  мне, что без  травы  не может  получать  удовольствие  от
жизни.  Я  знавал таких людей - для них план, как для обычных людей выпивка.
Физически они к нему не привыкают, но и по-настоящему клево себя без него не
чувствуют.
     Так получилось, что у меня дома завалялось несколько  унций дури и Коул
согласился  купить  четыре пакетика в обмен  на стакан.  Перебазировались ко
мне. Попробовав, Коул нашел продукт достойным. Затем отправились покупать.
     Рэд  заявил, что знает продавца на Джулии-стрит. "Думаю,  сейчас мы его
застанем". Пэт сидел за баранкой  совершенно убитый. Из "Алжира", где я жил,
мы  переправлялись  на  пароме в  Новый Орлеан. Налитые  кровью  глаза  Пэта
неожиданно широко раскрылись и уставились на нас.
     - Слишком стремный район,- чуть ли не проорал он.
     - А где еще взять? - спросил Маккини.  - У Старого Сэма? Он тоже рядом.
Одно другого стоит...
     - Говорю  вам,  это  слишком  стремный  район,  -  повторил Пэт, злобно
оглядываясь кругом как  будто все, появлявшееся перед его взором, было чуждо
и отвратительно.
     Ехать  действительно  было больше  некуда.  Пэт, не  проронив ни слова,
повел  машину в  сторону Площади  Ли.  Когда  мы добрались  до Джулии-стрит,
Маккини обратился к Коулу:
     - Давай  мне деньги. В любом случае  наткнемся на него  все  вместе. Он
шляется туда-сюда по кварталу, "ходячий" торговец".
     Коул сунул ему пятнашку. Трижды медленно объехали район, но Маккини так
и не узрел "человека".
     - Ладно, тогда придется навестить Старого Сэма,- сказал он.
     Стали искать Сэма неподалеку от Цирка. В старом каркасном  доме, где он
обитал, его не оказалось. Мы медленно поехали дальше. В любой момент Пэт мог
увидеть кого-нибудь из знакомых и остановиться. Никто Старого Сэма не видел.
Некоторые из тех, кого окликал Пэт лишь досадливо пожимали плечами на ходу.
     - Эти парни  ничего не скажут,- проговорил  Пэт. -  Скорее лопнут,  чем
окажут кому-нибудь услугу.
     Снова тормознули у халупы Сэма.  Маккини вылез и пошел на угол покупать
сигареты. Возвращался чересчур быстро, волоча искалеченную ногу.
     - Фараоны,- объявил он, влезая.- Сматываемся отсюда.
     Как только мы  отъехали  от тротуара, нас обогнала патрульная машина. Я
заметил, как легавый за рулем обернулся и удивленно возрился на Пэта.
     - Они засекли нас, Пэт,- быстро сказал я. - Мотаем!
     Дважды повторять не пришлось. Пэт выжал полный газ и завернул за  угол,
направляясь к Корондолету. Я повернулся к Коулу, сидевшему сзади:
     - Выкидывай дурь, - мой голос звучал как приказ.
     - Подожди немного,- замямлил он. - Может еще оторвемся.
     - С ума сошел? Бросай ее на фиг!- заорали все в один голос.
     Мы уже подъезжали к Корондолету - деловому центру города. Коул выбросил
траву,  удачно приземлившуюся под припаркованную  машину. Пэт  выбрал первый
поворот и выехал на улицу с односторонним движением. Копы поехали по той  же
улице,  но с  другого  конца,  вопреки всем  правилам дорожного  движения  -
излюбленный  полицейский  прием.  Мы  попались  в  ловушку.  Я  услышал  как
взвизгнул Коул:
     - А, черт, у меня тут еще один косяк!
     Фараоны  выскочили из патрулки, руки на  стволах в  кобуре. Бросились к
моей машине. Водитель, который узнал Пэта, расплылся в улыбке:
     - Эй, Пэт, где ты раздобыл эту тачку?
     Другой коп распахнул заднюю дверь и скомандовал:
     - Всем выйти.
     Сзади  сидели Маккини  и  Коул. Они  вылезли  и  тут же  были обысканы.
Фараон, узнавший Пэта, сразу нашел косяк в кармане рубашки Коула.
     - Этого уже достаточно, чтобы забрать всю компанию,- бросил он.
     У него была холеная красная рожа, продолжавшая ухмыляться сама по себе.
Вытащил из бардачка мой пистолет.
     -  Иностранной  марки?!   Вы  его   зарегистрировали   в   Департаменте
государственных сборов?
     -  Но  я полагал,  что это  касается только  настоящего автоматического
оружия, которое с нажатием спускового крючка выдает больше чем один выстрел.
     - Нет,- коп опять улыбнулся.- Это распостраняется на все иномарки.
     Я знал наверняка, что  он врет, однако спорить  в  такой ситуации  было
бесполезно. А он, вдобавок, уставился на мои руки:
     - Э, да ты себе все тут исколол, поди заразился уже чем-нибудь.
     Подъехал полицейский фургон, нас запихнули внутрь и доставили во второй
участок. Копы мусолили мои водительские права. Никак не  могли поверить, что
это  моя машина.  Мои данные проверили за короткий  срок,  по  крайней мере,
человек шесть. В итоге нас заперли в камере размером  шесть на восемь шагов.
Пэт  усмехнулся и злорадно  потер руки:  "Ну  вот и замели ублюдочных ебаных
торчков...С чем вас и поздравляю".
     Вскоре  пришел  дежурный вертухай и  вызвал  мою персону. Меня отвели в
маленькую  комнату, типа  приемной  участка, где  за  столом  восседали  два
детектива. Один здоровый, толстый, в лице что-то лягушачье,  посконно-южное.
Другой  - коренастый  ирландец средних лет.  Передних зубов у  него  явно не
хватало,  что придало лицу колорит недоделанной заячьей губы. Такой типичный
легавый,  как  этот,  мог  с  неменьшим успехом сойти  и  за  ветхозаветного
ковбоя-головореза с мексиканской границы. Чиновником тут и не пахло.
     Допрашивать  было  поручено  лягушке.  Он  велел  мне  сесть  напротив,
придвинул  сигареты и спички: "Берите сигарету". Ирландец  сидел на  краешке
стола слева от меня. Достаточно близко, чтобы достать не вставая.  Лягушка в
сотый раз изучал мои документы на  машину. Все,  что они вытащили у  меня из
карманов:   маленькое  зеркальце,  документы,  бритва,   ключи,  письмо   от
нью-йоркского  приятеля  -  валялось  тут  же  на  столе. Не  хватало только
перочиного ножа, который прикарманил краснорожий с патрулки.
     И вдруг  я  вспомнил о письме. Мой приятель из Нью-Йорка  был  изрядным
любителем шишек, приторговывал  время  от  времени травкой  и  все такое. Он
как-то отписал мне,  спрашивая о ценах на  хорошую дурь  в Новом Орлеане.  Я
проконсультировался с Пэтом, и  тот  присоветовал назначить  предварительную
цену  в  сорок  долларов  за фунт. В  письме, лежавшем  на  столе, мой друг,
упоминая  сорокадолларовую  расценку,  соглашался  немного взять.  Сперва  я
подумал,  что  они  не  обратят  на письмо  внимания.  Ведь  они  занимались
крадеными машинами,  что им еще нужно?  Те шелестели  бумажками и спрашивали
без остановки. То, что я не  мог вспомнить каких-то дат по  машине, казалось
им решающим доводом в пользу моей виновности. Наконец, я сказал:
     -  Хорошо,  здесь  дело  только  в  проверке. Когда  вы  проверите,  то
убедитесь, что я говорю  правду и машина моя. Спорить я с вами не собираюсь,
убеждать  тоже.  Разумеется,  если хотите  заставить меня  сознаться в краже
машины, я сознаюсь. Но ведь когда проверите, круто облажаетесь.
     - Мы проверим, не беспокойся.
     Лягушка аккуратно сложил документы по машине  и отодвинул их в сторону.
Сцапал конверт, посмотрел  на  адрес  и  почтовый  штемпель.  Потом  вытащил
письмо,  перечитал про себя,  затем вслух, пропуская  все,  что не  касалось
шмали. Положив его на стол, посмотрел на меня:
     - А  ты оказывается не только балуешься травкой, но еще  и торгуешь...У
тебя ведь  партия  где-то  припрятана.-  Заглянул в  письмо.-  Около  сорока
фунтов. Лучше тебе, парень, выкладывать все начистоту.
     Я промолчал. Тут прорвало ирландца:
     - Все они одного поля ягоды. Молчат, пока их не  возьмут за жабры, мать
их так. Тогда сразу начинают шевелить языком с превеликой радостью.
     - Сейчас мы произведем  у вас обыск,- сказал лягуха.- И если что-нибудь
найдем, то ваша жена отправится  за решетку вслед за вами. Как насчет детей,
не знаю. Их куда-нибудь отдадут.
     - А почему бы тебе не договориться с этим парнем? - предложил, внезапно
смягчаясь, ирландец.
     Я понимал, что если они устроят обыск, то продукт найдут.
     - Позвоните в Федеральное управление, и я  вам все покажу сам. Но дайте
слово, что дело передадут федералам, а мою жену оставят в покое.
     Лягушка кивнул:
     - Отлично, по  рукам, - и повернулся к  своему напарнику.- Иди, позвони
Роджерсу.
     Ирландец вернулся через несколько минут:
     -  Роджерса в городе  нет и  не  будет до завтрашнего  утра,  а Уильямс
болен.
     - Ну ладно, покличь Хаузера.
     Мы вышли из участка и сели в машину, главный рядом со мной, напарник за
рулем.
     - Это здесь,- сказал главный водиле, показывая какой-то дом.
     Тот притормозил и засигналил. Из дома вылез человек с трубкой, тоже сел
на заднее сиденье, просверлил меня  глазами и отвернулся, попыхивая трубкой.
В темноте  он  казался  довольно  молодым,  но при свете  проносящихся  мимо
фонарей  я увидел, что  его  лицо  было  испещрено  морщинами, под глазами -
черные круги. Гладко  выбритое лицо  американского  мальчика. Лицо,  которое
стареет, но не взрослеет. Я решил, что это и есть федеральный агент.
     Проехали  несколько  кварталов, а он все  молча посасывал трубку. Вдруг
отложил ее и обратился ко мне:
     - У кого сейчас покупаешь?
     - Сейчас трудно найти продавцов...Почти все съехали отсюда.
     Стал  расспрашивать,  кого я знаю  и услышал имена людей,  которые  уже
скрылись. Казалось, его радует эта  никчемная информация. Просто  если ты не
колешься, легавые начинают трясти  тебя на всю катушку. Они хотят,  чтобы ты
хоть  что-то им дал, абсолютно  неважно, принесет ли это существенную пользу
или окажется полным бредом. Спросил, сколько раз я сидел, и  получил историю
с рецептами в Нью-Йорке.
     - Сколько тебе дали тогда?
     -  Нисколько.  В Нью-Йорке это  считается мелким  проступком.  Закон об
охране общественного здоровья, статья 334-я, насколько я помню.
     -А он здорово подкован, - заметил водитель.
     Начальник объяснил агенту, что у меня похоже особые причины боятся суда
штата и он, разобравшись со мной, передает дело федералам.
     - Отлично,  - сказал агент. - Начальник свое дело  сделал. Ты с ним по-
хорошему, и он с тобой.
     Затянулся сигаретой. Мы были уже на пароме в "Алжир".
     - Кто как умеет, - добавил он.
     Когда подъехали к  дому и стали вылезать, "главный" вдруг  схватил меня
сзади за ремень:
     - Кроме жены, есть кто-нибудь в доме?
     - Никого.
     Вошли  внутрь,  чувак с трубкой  показал  моей жене  жестяную  блямбу и
двинулся  в  комнату. Я  отдал им  фунт  марихуаны,  который  хранил  здесь,
несколько  пакетиков Эйча. Начальник явно ждал большего...Хотел  свои  сорок
фунтов.
     - Слушай, Билл, кончай,  неси остальное. Давай, давай,- твердил он. -Мы
же договорились, без всяких напрягов, по-хорошему.
     Я сказал, что  больше ничего нет. Человек с трубкой  смотрел на меня не
отрываясь.
     - Нам нужно все,- проговорил он.
     Впрочем, глаза его ничего  сильно не хотели.  Он  встал так,  что  свет
падал ему прямо на  лицо. Оно не просто  состарилось,  оно сгнило. Агент был
похож на человека, безмерно страдающего от неизлечимой  болезни. Я повторил,
что отдал  последнее. Он рассеянно огляделся и  отправился шарить в ванной и
туалете.  Откопал  несколько  старых писем, которые незамедлительно  прочел,
присев  на корточки.  "Странно",-  подумал  я  - "почему  бы  ему на стул не
сесть?". Видимо излишний  комфорт  при чтении  чужих писем его  угнетал. Два
фараона из  "Краденых автомобилей" заскучали. Наконец,  они  сгребли  траву,
дозняки и  револьвер 38-го калибра, который я также держал дома, и собрались
уходить.
     - Теперь Дядюшка Сэм о нем позаботитсяе,- сказал "главный" моей жене на
прощание.
     Они прикатили обратно во Второй участок  и отправили меня в камеру,  на
этот  раз  в  другую.  Пэт и  Маккини сидели  напротив.  Пэт окликнул  меня,
спросив, в чем дело.
     - Круто,- бросил он, выслушав мой рассказ.
     Пэт передал адвокату-"выручале" десять долларов, чтобы его выпустили из
этого гостеприимного места к утру.



     Я оказался  в  камере  с четырьмя незнакомцами, трое из  них наркоманы.
Скамья была только одна, да и та занята, так что остальные стояли или лежали
на  полу. Я прилег рядом  с человеком по  имени Маккарти, видел его раньше в
городе.  Он  уже досиживал  положенные  третьи  сутки.  Периодически  слегка
постанывал, а один раз тихо сказал:
     - Это ли не ад?
     Джанки функционируют по своему джанк-времени. Когда контакт с продуктом
внезапно обрывается, стрелки  часов бегут  все медленнее  и вскоре замирают.
Единственное, что остается  джанки,  это зависнуть и ждать, когда заработает
механизм обезджанкованного бимбара.  Истощенному джанки  не скрыться от бега
внешнего времени, негде спрятаться. Он может только ждать.
     Коул рассказывал о Йокагаме:
     - А все эти клевые Генри с Чарли...Когда  их вкалываешь  вместе, можешь
даже вдыхать кайф, обволакивающий все тело.
     Маккарти глухо проныл с пола:
     - Парень, не говори об этой дряни.
     На  следующее утро всех  повезли  на "линейку" - смотрины бытия. Первым
номером программы был стоявший перед нами мальчишка-эпилептик. Легавые очень
долго потешались над этим придурковатым персонажем.
     - Сколько ты пробыл в Новом Орлеане?
     - Тридцать пять дней.
     - И что ты делал все это время.
     - Тридцать три дня я провел в кутузке.
     Фараонам показалось  это забавным  до  чертиков,  минут  пять не  могли
успокоиться. Подошла наша  очередь. Фараон, заведовавший всем этим действом,
ознакомил остальных с производственными подробностями. - Сколько раз ты сюда
попадал? - спросили Пэта.
     Один из легавых заржал:
     - Да уж не меньше сорока.
     Интересовались, сколько раз каждого  из нас арестовывали, и какие срока
мы отсидели. Добравшись до меня, выясняли, сколько я получил в Нью-Йорке.
     - Ничего, - говорю. - Был осужден условно.
     - Ничего,  - передразнил "линейщик".- Ну вот здесь  и  получишь первый.
Как пить дать получишь.
     В  коридоре  вдруг  раздался  дикий визг  и  звуковая  гамма  наподобие
проблевных потуг. Я сперва подумал, что легавые работают над эпилептиком, но
когда  вышел в коридор, увидел того бьющимся в судорогах на  полу, а над ним
зависли два детектива, пытаясь реанимировать его речевые способности. Кто-то
отправился за врачом.
     Нас снова заперли в камере.  Вошел толстый  сыщик,  который похоже знал
Пэта и встал в дверях.
     - Этот парень - псих,-  объявил он. - Говорит теперь: "Отведите  меня к
моему начальнику". Психопат. Я послал за врачом.
     Через пару часов нас отвезли в родной участок, где мы прождали еще кучу
времени. Днем прикатил чувак с трубкой, с ним еще один,  и часть арестантов,
в том числе и меня, забрали в Федеральное управление. Новый целитель душ был
молод и  тучен,  с  сигарой вместо соски. Коул, Маккарти, я и два безымянных
негра забрались на заднее сидение. Чувак с сигарой сидел за рулем. Вынув ее,
наконец, из пасти, повернулся ко мне:
     -  Так  чем же  вы  занимаетесь,  мистер Ли?- спросил он  вежливо,  как
подобает человеку образованному.
     - Фермой, - я был предельно краток.
     Парень с трубкой усмехнулся:
     - С травкой, посеянной между грядок. Что, не так?.
     Любитель сигар покачал головой:
     - Не-а. Если сажать среди других  культур, то ничего путного не выйдет.
Она сама  по себе  должна расти, - и заговорил с Маккарти, на него не глядя,
через плечо.
     - А тебя я собираюсь отправить в исправительную колонию в "Анголе".
     - За что же, мистер Мортон? - спросил Маккарти.
     - А за то, что ты наркоман чертов, вот за что.
     - Только не я, мистер Мортон.
     - А следы от уколов как же?
     - Сифилис у меня, мистер Мортон.
     -    У   всех    джанки   сифилис,   -    отрезал   Мортон    холодным,
снисходительно-отвлеченным голосом.
     "Трубка"  безуспешно  пытался  подколоть  одного  из негров по прозвищу
Лапа, из-за искалеченной руки.
     - Ну что, оседлала тебя Старая Обезьяна? - спросил он.
     - Я понятия не имею,  о чем вы говорите, -  отозвался  Лапа. Шутка и  в
самом деле была неуместной.  Лапа вовсе не дерзил, он действительно не сидел
и держался соответствующе.
     Они  припарковались напротив Федерального управления и потащили нас  на
четвертый  этаж. Мы  остались  ждать  в  предбаннике.  Внутрь, для  допроса,
вызывали по одному. И вот пробил мой час, я вошел, за столом сидел "Сигара".
Знаком пригласил меня сесть.
     -  Меня зовут мистер Мортон,- представился  он. - Я - федеральный агент
"Отдела по борьбе с наркотиками". Хотите  дать  показания?  Как вы знаете, у
вас есть законное  право  отказаться.  Разумеется, в  случае отказа  от дачи
показаний мы продержим вас дольше и все равно предъявим обвинения.
     Я сказал, что буду давать показания. "Трубка" был тут как тут:
     -  Билл  сегодня  себя  неважно  чувствует.  Может немного героина  его
взбодрит?
     - Может быть,- огрызнулся я.
     Он стал задавать мне вопросы порой настолько тупые, что я ушам своим не
верил.  Настоящий полицейский нюх у него напрочь отсутствовал. Совершенно не
понимал, что важно, а что нет.
     - Кто ваши поставщики в Техасе?
     - Никто,- это было правдой.
     - Хотите увидеть свою жену за решеткой?
     Я утер носовым платком пот с лица.
     - Нет, не хочу.
     - Ну так она туда и отправится. Она  употребляла бензедрин. Это похуже,
чем джанк. Ваш брак официально зарегистрирован?
     - А-а, неписаный закон...
     - Я спрашиваю, зарегистрирован ли брак официально?
     - Нет.
     - Вы изучали психиатрию?
     - Что?
     - Я спрашиваю, вы изучали психиатрию?
     Он  уже успел прочитать письма  моего  друга-психиатра, как наверняка и
остальные; все мои старые письма, которые он уволок с собой после обыска.
     - Да нет, не изучал, это вроде хобби, если можно так выразиться.
     - Какие-то странные у вас хобби.
     Мортон  откинулся  на  спинку  стула  и откровенно  зевнул.  Неожиданно
"трубка" сжал кулак и стукнул себя в грудь:
     - Я - полицейский, понятно? И вокруг меня сплошь одни полицейские,  мои
партнеры. Твой бизнес - наркотики. И ежу понятно, что ты знаешь кучу людей в
своем деле.  И  такими, как ты, мы  занимаемся не раз в месяц, а валандаемся
каждый день. И ты работаешь не один. У тебя люди  в Нью-Йорке, Техасе, здесь
-  в  Новом Орлеане. Теперь,  думаю, у  тебя  в  мозгах кое-что  отложилось?
Достаточно для чего-то существенного?
     -   Я  думаю,  если  этот   фермер   не  заговорит,  мы   отправим  его
фермерствовать и дальше, в "Анголу",- процедил Мортон.
     - А как насчет автомобильной  шайки? -  спросил  "трубка", неизвестно к
кому обращаясь, дефилируя по комнате за моей спиной.
     - Какой  еще шайки? - я был просто ошарашен этим вопросом.  Потом уже я
вспомнил про письмо пятилетней давности, где вскользь упоминалось об угнаных
машинах.  "Трубка" с завидным упорством гнул свое дальше, утирая потный  лоб
и, горделиво вышагивал по комнате. Неожиданно, Мортон резко его оборвал:
     - Как я понял, мистер  Ли, свою вину вы готовы признать,  никого больше
не впутывая. Точная формулировка?
     -  Совершенно  верно,  -  поддакнул  я,  и  он  с  чувством   глубокого
удовлетворения затянулся сигарой.
     - Ладно, на сегодня хватит. Сколько их там еще?
     В дверь просунулась голова фараона:
     - Человек пять.
     Мортона аж передернуло:
     - Времени нет. Мне к часу нужно  быть в  суде.  Запускайте сразу  всех.
Оставшиеся  вошли  и выстроились перед  столом. Мортон  спешно  перелистывал
бумаги.  Взглянул  на Маккарти  и  повернулся  к молодому агенту  с кондовым
ежиком на голове:
     - Нашли у него что-нибудь?
     Тот усмехнулся, покачал головой и приподнял ногу:
     - Видишь это, засранец? - спросил он Маккарти. - Так бы и сунул  тебе в
глотку, да поглубже.
     -  Я и не балуюсь этим дерьмом, мистер Мортон,  - залепетал Маккарти, -
потому что в колонию не хочу попасть.
     - А какого черта ты тогда забыл на углу с этими джанки?
     -  Так  просто  мимо шел.  Регалил  я, мистер Мортон  ( имелось в  виду
"Королевское  пиво";  термин сугубо новоорлеанского  происхождения,  можно -
рыгалил).  Регалю,  как  только  случай  представится. Вот, смотрите,-  и он
вытащил  из  кармана  несколько  карточек,  демонстрируя всем рядом стоящим,
словно  заправский иллюзионист,  проделывающий карточный фокус. На карточки,
впрочем, никто не взглянул.
     - Я  официантом работаю, вот  мое  профсоюзное удостоверение. Я с этого
уикэнда в  "Рузвельте", можете заходить, если  что. Там же из-за всего этого
договор  расторгнут, а  я  там пока  еще на птичьих правах. Срок ведь истек.
Будет просто здорово, мужики, если вы меня отпустите.
     Он приблизился к Мортону и выставил ладонь, как на паперти:
     - Всего дайм на трамвай, мистер Мортон.
     -  Уноси свою  чертову  задницу отсюда,- рявкнул  Мортон, шлепнув в его
руку монету.
     -  В  следующий раз возьмем, - хором завопили агенты, но Маккарти успел
выскочит за  дверь в счастливом  неведении.  "Ежик"  ухмыльнулся: - Бьюсь об
заклад, он уже успел пересчитать все ступеньки.
     Мортон собрал свои бумаги и положил в портфель:
     - Извините, но больше сегодня ваши заявления рассматривать не смогу.
     -  Я пошлю  за фургоном, -  подытожил "трубка".-  Отвезем их  в Третий,
пусть остынут чуток.
     В  Третьем  нас с  Коулом отрядили в номер на  двоих. Я  растянулся  на
скамье.  Тупо   саднило  в  легких.  У  всех  ломки  начинаются  по-разному.
Существует  масса  вариантов  первичного  недомогания.  Одни  больше   всего
страдают от  поноса  и рвоты.  Астматики с  узкой  впалой  грудью подвержены
бешеным приступам чиха, задыхаются от соплей, глаза застилают  слезы, иногда
спазмы  в бронхах перекрывают  дыхалку.  Для  меня наихудшим было пониженное
кровяное   давление    вкупе   с   постоянным    обезвоживанием   организма,
всеподавляющая  слабость,  как при  шоке. Такое впечатление,  что  жизненная
энергия  перестала поступать в тело, и все твои клеточки корчатся в  удушье.
Завалившись на скамью, я ощутил себя также,  как  если  бы распался на груду
костей.
     Мы  пробыли  в  Третьем  участке  около  трех  часов,  а  потом легавые
запихнули нас снова  в  фургон  и  отвезли в  окружную тюрьму, по совершенно
непонятной для  меня причине. Там нас встретил "Трубка" и снова перепроводил
в Федеральное управление.
     Безликий  средних   лет   чиновник  заявил   мне,   что  он   -   глава
новоорлеанского ведомства. Не хочу ли я дать показания?
     - Да, - отвечаю. - Только вы сами все напишете, а с меня подпись.
     Его лицо было не то чтобы бессмысленным или невыразительным. Оно просто
отсутствовало. Единственная  деталь этой  физиономии, которую я в  состоянии
вспомнить  -  это  очки...вызвал стенографистку  и  приготовился  диктовать.
Развернувшись к "трубке", взгромоздившемуся  на стол, поинтересовался, хочет
ли  он   вставить   в  показания   какие-нибудь  особые  поправки.  "Трубка"
отмахнулся:
     - Ой, нет, это целая история.
     Верховный чинуша, казалось, задумался:
     - Подождите минуту,- говорит.
     Прошел вместе с "трубкой" в другую комнату. Вернувшись через  несколько
минут чинуша приступил к "своим" показаниям. В них  говорилось о  том, что в
моем доме хранились марихуана и героин.  Спросил, как ко мне попадал героин.
Я сказал, что покупал на углу Биржи и Канала у анонимного уличного барыги.
     - И что вы делали потом?
     - Ехал домой.
     - На своей машине?
     Я  уловил,  к чему  он клонит, но сил  сказать:  "Я передумал,  никаких
показаний", - не было. Кроме того, меня пугала перспектива провести с ломкой
еще один день в участке. В общем, я сказал "да".
     В итоге,  я  подписал  отдельное  заявление  о том,  что  это была  моя
инициатива - признать себя виновным только в Федеральном суде. Меня привезли
обратно во Второй участок. Агенты  заверили, что обвинение будет предъявлено
сразу поутру, первым делом.
     -  Дней  через  пять  тебе станет  лучше,  - сказал  Коул.  -  Хреновое
самочувствие снимает либо укол, либо время.
     Я,  естественно, сам знал  это.  Никто неспособен выдержать  ломку  без
того, чтобы не ширнуться, если ты  не в тюрьме или еще как-нибудь не отрезан
от  джанка.  Остановиться практически  невозможно, потому  что ломка  длится
пять-восемь дней.  Двенадцать  часов можно вынести  легко,  сутки  -  весьма
вероятно, но от пяти до восьми дней - это уж слишком.
     Я лежал на узкой деревянной  скамье,  вертясь с  бока  на бок. Мое тело
ныло,  дергалось,  распухало,-  замороженная  джанком  плоть  в  оттепельной
агонии. Перевернулся на живот, одна нога свесилась вниз. Я дернулся вперед и
закругленный  край  скамьи, гладко  отшлифованный  трением одежды, скользнул
вдоль  промежности. От  этого  соприкосновения  кровь внезапно  прихлынула к
гениталиям. В  глазах  зарябило  и засверкало  разноцветными огоньками, ноги
свело в судороге - оргазм висельника, когда ломаются шейные позвонки.
     Надзиратель отпер дверь камеры:
     - Ли, тебя адвокат пришел навестить.
     Защитник   бегло   оглядел   меня,   прежде   чем  представиться.   Его
рекомендовали моей жене, я-то с ним раньше  никогда не встречался.  Вертухай
проводил нас в большую комнату над камерным блоком, где стояли лавки.
     - Я  вижу,  вы сейчас не  в том  состоянии,  чтобы  говорить,  -  начал
адвокат, - так что детали уточним позже. Вы уже подписали что-нибудь?
     Я рассказал ему о заявлении.
     - Это все  из-за  машины затеяно,- проговорил  он. - Вас будут судить в
штате. Я говорил с  прокурором Федерального округа час  тому назад. Спросил,
собирается  ли  он  взять  это дело.  Тот ответил,  что  ни в  коем  случае,
задержание  было  незаконным  и они  ни  при каких условиях  не  будут  этим
заниматься. Думаю, что вас удастся вытащить в клинику  на укол, - добавил он
после  небольшой  паузы.  - Здешний  начальник  сейчас один  из  моих лучших
друзей. Я спущусь вниз и переговорю с ним.
     Вертухай отвел меня обратно в камеру. Прошло всего ничего и дверь снова
открылась, вошел легавый и спросил:
     - Ли, хотите прокатиться в клинику?
     Очень глупый вопрос.
     Два фараона привезли меня в фургоне в благотворительную клинику. Сестра
в регистратуре возжелала узнать, что со мной случилось.
     - Нужна срочная помощь, - сказал фараон. - Сорвался с высоты.
     Другой   куда-то  отошел  и  вернулся  с  упитанным  молодым  доктором,
рыжеватым, очки в золотой оправе. Он задал несколько вопросов и поглазел  на
мои руки. Подошел еще один врач - длинный нос,  волосатые руки, и тоже решил
внести благотворительную пиздобольную лепту.
     - В конечном счете, доктор,  - заметил  он своему коллеге, - это вопрос
нравственности. Человек должен думать, прежде чем пробовать наркотики.
     - Да, это разумеется  вопрос нравственности,  но и в тоже время, вопрос
физиологии. Этот человек болен.
     Молодой  врач повернулся  к  сестре и назначил  сделать  мне  пол-грана
морфия.
     На обратной  дороге в участок фургон так трясло, что я чувствовал,  как
морфий утрамбовывается в теле, охватывая каждую клетку. В желудке все пришло
в  движение  и заурчало.  Когда сильно ломает  и ты,  наконец, вмазываешься,
желудок  сразу  начинает  работать на полную мощность.  Мои  мускулы  обрели
нормальную силу, одновременно хотелось и есть, и спать.



     На следующее  утро, часов в одинадцать, заявился поручитель и выдал мне
на подпись обязательство. Как и все поручители он был похож на преуспевающую
мумию, словно ему парафин ввели под кожу. Мой адвокат, Тайдж, приперся около
двенадцати,  забрать меня  в  другое обиталище.  Он  договорился  со всякими
нижестоящими  инстанциями  о  моей  отсидке  в  санатории  для  вышестоящего
лечения, заявив, что  лечебный  вмаз необходим с юридической точки зрения. В
санаторий  ехали  в  полицейской машине  с  двумя детективами, косившими под
друзей  больного. Это была  составная  часть  адвокатского  плана,  согласно
которому, детективы вполне подходили на роль возможных свидетелей.
     Когда мы остановились у ворот клиники, адвокат выудил несколько банкнот
из кармана и протянул их одному из фараонов:
     - Не поставишь ли для меня на ту лошадку?
     Лягушачьи глаза легавого в полном возмущении полезли на лоб:
     - Я ничего не  собирался ставить  на каких-то  лошадей,- отчеканил  он,
стараясь даже не смотреть в сторону протянутых ему денег.
     Адвокат рассмеялся и бросил деньги на сидение:
     - Мак поставит.
     Такая  очевидная  лажа,   как  попытка  дать  деньги  легавым  в   моем
присутствии, была сделана  намеренно. Когда они позже спросили  насчет  этой
выходки, Тайдж ответил:
     -  А  чего, собственно, парень-то был в такой прострации, что все равно
ничего не заметил бы.
     Теперь, если этих двух пригласят как свидетелей, они покажут, что я был
в очень плохом  состоянии.  Фишка  такая - адвокату  требовались  свидетели,
которые подтвердили бы, что в момент дачи показаний я практически ничего  не
соображал.
     Санитар  забрал мои  вещи,  а  я, в ожидании  укола, улегся  на  койку.
Приехавшая жена доложила, что персонал не бельмеса не просекает ни в джанки,
ни в джанке.
     - Когда я сказала, что у тебя ломка, они аж переспросили:"Че, че  с ним
случилось-то?" Я  повторила,  что  у  тебя ломка  и тебе нужно сделать  укол
морфия...И знаешь, получила в  ответ: "Вот как, а мы тут думали,  все дело в
марихуане".
     -  В марихуане?!  -  воскликнул  я.  -  Какого черта?  Узнай,  что  они
собираются давать  мне  из препаратов. Мне необходимо сокращение дозы.  Если
вместо  того,  что  требуется, они собираются  экспериментировать, сейчас же
забери меня отсюда.
     Она  вскоре  вернулась  с утешительной новостью - дозвонилась до врача,
который, похоже,  врубался. Это  был  адвокатский  эскулап, не  связанный  с
клиникой.
     -  По-моему,  он  удивился,  когда узнал, что  тебе  ничего  не давали.
Сказал, что немедленно позвонит в клинику и проследит за твоим лечением.
     Через  несколько  минут  вошла  сестра  со   шприцем.  Демерол...Слегка
помогает,  но  все  же не  так эффективен в  облегчении  ломки, как  кодеин.
Вечером  зашел врач,  чтобы  произвести  обследование.  Из-за  обезвоживания
организма,  моя  кровь сделалась невероятно  густой, -  не кровообращение, а
сплошные сгустки. Пробыв без джанка два дня я потерял в  весе десять фунтов.
Пробирку  с  кровью  для  анализа  врач  набирал  минут   двадцать  -  кровь
моментально сворачивалась.
     В  девять  вечера  мне  вкололи  еще демеролу.  Никакого  эффекта.  Как
правило, наихудшим во время ломки считается третий день. По прошествии ночи,
на четвертый,  ломка постепенно спадает.  На всей поверхности  тела бушевало
холодное  пламя, словно  кожа превратилась  в сплошной муравейник, а под ней
копашатся его обитатели.
     Даже самую сильную боль можно отделить от себя самого,  так,  чтобы она
воспринималась  как  нейтральное  возбуждение  (особые трудности  с  зубами,
глазами  и  гениталиями). Но от наркотической ломки  спасения нет.  Ломка  -
обратная сторона кайфа. Главный кайф  джанка в том,  что ты вынужден, просто
обязан его потреблять. У джанки свое время, свой обмен веществ - метаболизм,
по-научному. Они адаптируются к своему климату,  джанк и греет, и охлаждает.
Кайф  джанка  -  жизнь  по его  законам. И  избежать  ломки  можно с  той же
вероятностью, как и проехать мимо кайфа после укола.
     Я был слишком слаб, чтобы вставать с постели. Лежать спокойно,  правда,
тоже  не мог.  При  ломке любое  возможное  действие или бездействие кажется
невыносимым.  Человек может  просто  умереть только потому,  что не в  силах
остаться в своем теле.
     Еще  одна вмазка  в шесть утра. На сей  раз - есть контакт. Как я потом
узнал,  это был не демерол. Я даже  смог схавать  маленький гренок и  выпить
немного кофе. Днем  навестила жена,  сообщив, что начиная с утреннего  укола
мне назначили новое лекарство.
     - Я заметил разницу. Мне показалось, что утром вмазали Эмми.
     - Я звонила доктору Муру. Он мне сказал, что из всех лекарств, которыми
они пытаются лечить наркоманию, этот самый потрясающий. Снимает отходняк без
новой привычки.  Да  это  и  не  наркотик  вовсе  -  антигистамин.  Тефорин,
насколько я его поняла.
     - Тогда получается, отходняк - это что-то типа аллергии.
     - Доктор Мур больше ничего не сказал.
     Врач, рекомендовавший этот способ лечения, был нанят адвокатом. Он, как
я уже  упоминал, не  был связан с клиникой  и  не имел отношения  к  славной
когорте  психиаторов.  За  два  дня   я  перешел   на  полноценное  питание.
Антигистамин  держит от  трех  до  пяти часов, а потом болезненное состояние
возвращается. Ощущения при уколе сходны с джанком.
     Когда я уже был на ногах, пришел побеседовать психиатр. Очень  высокий,
длинные ноги, тяжелое тело, по форме  напоминавшее грушу узким концом вверх.
Говорил улыбаясь, голос  плаксивый...Не то чтобы женоподобный,  но  просто в
нем не было  ничего  из того, что делает мужчину мужчиной. Звали его  доктор
Фредрикс - главный психиатр клиники.
     Он задал мне вопрос, который считается у них хрестоматийным.
     - Почему вы чувствуете необходимость потреблять наркотики, мистер Ли?
     Услышав такое, можешь быть уверен - человек, задавший подобный  вопрос,
понятия не имеет о джанке.
     -  Он  нужен  мне,  чтобы  утром   подняться  с  постели,  побриться  и
позавтракать.
     - Я имею в виду физически.
     Я пожал плечами. Что ж, не надо тянуть с ним волынку, пусть ставит свой
диагноз и убирается ко всем чертям.
     - Это хорошая встряска.
     (Никакая это не "хорошая  встряска", способ  стимулирования и т.д. Суть
отношений джанка с потребителем сводится к  формированию  привычки. Никто не
понимает до первой ломки, что такое джанк).
     Доктор довольно  кивнул...  Готово  -  "Психопатическая  личность".  О,
поднялся...Внезапно  его  лицо расплылось  в улыбке  невыразимого понимания,
дабы  растопить   мое  настороженно-сдержанное  отношение.  Завершился  этот
процесс безумно-похотливым  взглядом.  Чуть наклонился вперед,  поднеся свою
улыбку поближе...Лицом к Улыбке...
     - Ваша половая жизнь в норме? У вас с женой нормальные отношения?
     - О, да - сказал я. - Когда не торчу.
     Он отшатнулся. Ответ ему явно не понравился.
     - Хорошо, я вас еще увижу.
     Покраснел, видимо от смущения и неуклюже  рванулся к двери. Как  только
он  появился, я  сразу  принял его за  шарлатана. На самом деле, этот парень
гнал  обычную  самоуверенную  фигню.  Хотя,  я  ожидал  более конкретного  и
вдумчивого подхода.
     Моей жене врач сказал, что прогнозы весьма неутешительны. Мое отношение
к джанку характеризовано как "ну и  что?". А так как физические определяющие
моего состояния  остаются в силе, то следует ожидать рецидива.  Он не сможет
помочь  мне,  пока  я  не  соглашусь  с  ним  сотрудничать.  Если  достигнем
взаимопонимания, он,  с большой  долей  вероятности,  готов  за восемь  дней
разобрать на архетипы и вновь воссоздать всю мою психику.



     Другие пациенты являли собой довольно унылую дубовую публику. Ни одного
джанки. Единственным  человеком  в  палате, просекавшим фишку был алкоголик,
притащившийся сюда  со  сломанной  челюстью и  прочими увечьями  физиономии.
Рассказал,  что во всех государственных клиниках получил "от ворот поворот".
В Благотворительной ему сказали: "Проваливай,  а то ты нам весь пол кровищей
зальешь". Вот он  и оказался  в этой клинике, где неоднократно бывал, и  где
знали, что он в состоянии уплатить.
     Остальные  были  затюканной,  безмазовой  массой  людей. Тип, обожаемый
психиаторами. Доктор Фредрикс мог вдохновляться  таким материалом  для своих
штамповок.  Был  там  один худой,  бледный маленький человечек с бескровной,
почти прозрачной плотью, походивший на холодную обессиленную ящерицу. Он без
конца жаловался на пошаливавшие нервишки и большую часть времени бродил взад
и вперед по коридорам, повторяя: "Боже, боже мой, я  даже не  чувствую  себя
человеком". Сила воли, необходимая для элементарного  умения держать себя  в
руках, у него напрочь отсутствовала, и организм постоянно находился на грани
распада на составные части.
     Среди больных преобладали  старики, глядевшие на тебя озадаченным, тупо
возмущенным  взглядом  издыхающей коровы.  Некоторые вообще  не  вылезали из
своих комнат. Одному юному шизофренику связали спереди руки бинтом, чтобы не
приставал к окружающим. Депрессивное место, депрессивные люди.
     Уколы оказывали на меня все меньшее действие и через восемь дней я стал
на  них забивать.  Когда смог  провести  без уколов сутки, решил,  что  пора
убираться отсюда. Моя жена отправилась к доктору Фредриксу  и отловила его в
коридоре. Он сказал, что мне следует побыть здесь еще дней пять.
     - Он ведь не знает, уколы с сегодняшнего дня прекращаются.
     - Да он уже сутки без них обходится, - заверила его жена.
     Врач густо покраснел. Когда он обрел дар речи, то ринулся в атаку.
     - Так или иначе у него может развиться синдром отмены!
     - Да не похоже, после десяти-то дней...Разве бывает такое?
     - Бывает,  бывает, -  заявил врач и ретировался, прежде чем жена успела
что-либо возразить.
     - Да и хуй с ним, - сказал  я ей. - Нам его  заверения ни к чему. Тайдж
хочет приставить  ко мне своего врача. Он и засвидетельствует мое состояние.
Неизвестно еще, что этот мудак наплетет в суде.
     Фредрикс был вынужден выписать меня  из  клиники. Из кабинета не вышел,
сестра внесла туда бумаги на подпись. Естественно, в выписке было написано -
"не считаясь с советом врача".



     В пять часов мы вышли  из больницы и взяли такси до Канала. Там я зашел
в бар,  вылакал подряд четыре виски с содовой и приземлился в  старую добрую
датую кондицию. Я вылечился.
     Когда  поднимался  на  крыльцо  и  открывал  дверь,  почувствовал,  что
вернулся из  долгого  небытия.  Я возвратился в  ту  точку времени,  которую
покинул год назад, впервые оторвавшись с Пэтом.
     После  того,  как  лечение  завершено, несколько дней  чувствуешь  себя
прекрасно. Можешь  пить, ощущать настоящий  голод и всю  прелесть  еды, да и
похоть занимает  свое  законное место. Окружающий  мир  выглядит по-другому,
четче.  А потом жутко достает.  Трудно одеться,  подняться со  стула,  взять
вилку.  Ничего  не  хочется  делать,  куда-то  идти. Даже джанка не  хочешь.
Страстная  тяга к нему исчезла,  но и взамен ничего  нет. Нужно "пересидеть"
это время...Или отработать, лучше всего на ферме.
     Пэт заявился тут же, как только прослышал, что я на воле.  Не хочу ли я
подогреться? А-а, одна не повредит... Можно достать по сносной цене десять и
даже больше.  Я  отказался. Сказать  джанку нет,  когда  ты слез,  можно без
особых мучений и раздумий. Просто не хочешь и все тут.
     Кроме того, мною  занимался штат, а  там за эти дела наматывают  срока,
как за  любое  тяжкое преступление. Два  джанк-привода подряд  тянут на семь
лет.  Возможны и варианты: один получаешь от штата, другой  - от  федералов.
Выходя из штатовской каталажки  прямо на выходе  встречаешься с  федералами.
Или  сначала трубишь  федеральный,  а штатники  ожидают  тебя  на  выходе из
федералки.
     Я знал, что по закону, повесить на меня еще одно дело  было нельзя, так
как они облажались, возбудив дело сначала в федеральной инстанции  и обыскав
дом без ордера. И был волен представить личный отчет  о случившемся, как раз
с того момента, когда они  не смогли представить подписанные мною показания,
связывавшие  меня  по рукам и ногам.  Штат, не  вскрывая подробностей сделки
между мной и этим честным игроком - толстым начальником - не мог представить
показания, которые я подписал у федералов. Но вот если бы им удалось пришить
мне еще одно обвинение, то здесь уже был верняк.
     Обычно  джанки,   как   только   его  выпускают  из   мест  заключения,
безотлагательно  берется за старое. Того же они ожидали от меня, и наверняка
следили за Пэтом.  Короче, я  сказал Пэту, что до  окончания  судебной мотни
буду в полной завязке. Он одолжил два доллара и ушел.
     Несколькими  днями позже  я пьянствовал в  барах на Канал-стрит.  Когда
завязавший  джанки   напивается   до  определенного  состояния,  его   мысли
переключаются на  джанк. Зайдя в  одном  из баров  в  туалет, я обнаружил на
рулоне туалетной  бумаги кошелек. Когда  находишь деньги,  то оказываешься в
счастливом полузабытье. Открыв его, вытащил двадцатку,  десятку и пятерку. Я
в  момент решил посетить еще какой-нибудь клозет в другом  баре  и рванул на
выход, бросив на произвол судьбы полный мартини.
     Я поднялся к Пэту:
     - Здорово, старый, рад тебя видеть.
     Пэт, открыв дверь, приветствовал меня без всяких эмоций,  как будто мой
визит  был  само  собой  разумеющимся.  Сидевший  на  кровати  человек  тоже
повернулся к двери, когда я вошел.
     - Привет, Билл.
     Я  глядел  на  него  мимолетную  вечность,   прежде  чем  узнал  Дюпре,
одновременно  состарившегося и  помолодевшего. В  глазах  уже  не было былой
апатии,  и  похудел он  фунтов  на  двадцать.  Мускулы  его  лица  постоянно
подергивались, словно резкими механическими  рывками оживала мертвая  ткань.
Когда  Дюпре  пребывал  в  настоящем   заколе,  то  становился  похожим   на
неопознанного мертвеца так,  что было невозможно  различить его в  толпе или
заметить на расстоянии. Сейчас же лик его был четок и чист. Если вы идете по
переполненной  улице и проходите мимо Дюпре, его лицо врезается вам в память
- как при карточном фокусе, когда мастер быстро тасуя колоду, приговаривает:
"Тяните любую карту", - и всовывает вам в руку нужную.
     На  приходе  Дюпре  умолкал.  Сегодня,  напротив,  был словоохотлив  до
безобразия. Поведал  мне,  как  стал тягать  из  кассы совершенно непомерные
суммы  и как его вышибли. На джанк  теперь денег нет, не  может даже  купить
себе Пи Джи с дураколами, чтобы постепенно завязать. Пиздеж продолжался:
     -  То-то  раньше,  до  войны, каждый легаш меня  знал. А сколько  раз я
оттрубил в Третьем трояков.  Тогда  это,  правда,  был  Первый  участок. Сам
знаешь,  каково сидеть  в отрыве  от  продукта,  -  его  рука  наткнулась на
гениталии и основательно их пощупала.
     Весьма  конкретный жест, как будто он собрал  воедино все,  о чем хотел
говорить и показывал тебе на ладони.
     - Передвигаться трудно, встает в штанах  как штык и  так остается, пока
не спустишь... Каково?... Никаких усилий, только  изматывает. Помню сидел  я
однажды вместе  с  Лэрри.  Помнишь этого мальчишку. Приторговывал раньше.  Я
сказал:  "Лэрри,  тебе  придется  это сделать для меня".  Он  и снял  штаны.
Понимаешь, ему пришлось это для меня сделать.
     Пэт искал вену, неодобрительно скривив губы:
     - У вас разговоры как у дегенератов.
     - В чем дело, Пэт,- откликнулся я. - Что, попасть не можешь?
     - Нет,  -  отозвался  он, перетягивая  жгутом запястье, решив,  видимо,
вмазаться в кисть.
     Через  некоторое  время  я стоял  у  офиса  моего  адвоката,  собираясь
обсудить с ним свое дело и выяснить, смогу ли умотать из штата и отправиться
в долину Рио-Гранде в Техасе, где владел фермой.
     - В этом городе ты сгоришь как свечка, - сказал мне Тайдж. -  Я получил
от судьи для тебя разрешение  покинуть штат. Так что можешь двигать в Техас,
когда тебе вздумается.
     - Я может съезжу в Мехико. Это как, ничего?
     - Да, только  нужно успеть  вернуться к  началу разбирательства. А так,
никаких ограничений. Один мой клиент умотал в Венесуэлу. Насколько  я  знаю,
он до сих пор там, просто не вернулся.
     Понять Тайджа было  трудно. Советует мне не возвращаться? Когда  он вел
себя нарочито бестактно или кидал фразы, казалось к делу не  относящиеся, то
весьма   часто   следовал   некоему  плану.  Некоторые  из  подобных  схемок
простирались  далеко  в  будущее.  Нередко  он  хватался за  какую-то  идею,
раскручивал, а  потом, поняв ее никчемность, отбрасывал  как  ненужный хлам.
Для  умного  человека он мог  выдать потрясающе идиотские проекты. Например,
когда я рассказывал, что изучал медицину в Вене (шесть месяцев),  он заявил:
"Замечательно. Теперь допустим, мы скажем об этом. Вы, самостоятельно изучая
медицину, были  уверены, что с вашими  медицинскими познаниями  можете  сами
себе назначить  лечение. Вот для этой  цели вы и хранили дома те  наркотики,
которые у вас нашли".
     Весьма неудобоваримо для объяснения, подумал я.
     -  Не  слишком  хорошая  это  идея  -  строить из  себя  образованного.
Присяжные не любят людей, обучавшихся в Европе.
     - Ну, от этой легенды  вы легко освободитесь, перейдя на заметный южный
акцент.
     Я  представил  себе,  как  будучи  обыкновенным  человеком без  речевых
особенностей, вляпаюсь с липовым южным  акцентом. Совсем не улыбалось играть
в  мальчишку,  каким я был  двадцать лет  тому назад. Я  заметил, что  такие
театральные представления  абсолютно не  в моем духе, и  он больше никогда о
них не упоминал.
     Криминалистика - одна из немногих профессий, где  клиент покупает чужую
удачу. Успех большинства людей неотделим от них, пристает мертвым грузом. Но
вот  хороший  адвокат может продать  свою  удачу  клиенту. И  чем больше  он
продаст, тем больше у него останется на продажу.



     Спустя  несколько  дней  я покинул  Новый  Орлеан и отправился в долину
Рио-Гранде.  Сама  река  впадает  в  Мексиканский  залив  у  Браунсвилла.  В
шестидесяти  милях  от  Браунсвилла  вверх по  реке  -  городок Мишн. Долина
простирается  от Браунсвилла до  Мишна -  полоска земли  в  шестьдесят  миль
длиной и  в двадцать шириной. Эта местность  орошается водами Рио-Гранде. До
ирригации  здесь  вообще  ничего  не  росло,  кроме  мескитовых  деревьев  и
кактусов.  А теперь  - это один  самых  богатых сельскохозяйственных районов
Америки.
     Из Браунсвилла  в Мишн идет трехполосный хайвей, городки Долины тянутся
вереницей вдоль шоссе.  Здесь нет ни  крупных  городов, ни  деревень, просто
огромный  пригород  из  хрупких  домишек.  Долина  плоская,  как   стол.  За
исключением зерновых, цитрусов  и  пальм, завезенных  из  Калифорнии,  здесь
больше ничего не выращивают. Днем поднимается горячий сухой  ветер и дует до
самого заката. Долина -  страна цитрусовых. Нигде больше, кроме как  в  этой
местности,  не растут  розовые  и красные  грейпфруты. Страна  цитрусовых  -
страна  преуспевающей  недвижимости,  туристских стоянок  "Скоротай  время",
стариков, ожидающих смерти. Вид долины постоянно меняется, словно это бивуак
или  карнавал.  Лопухи  скоро  все  вымрут,  и  продавцы  дырок  от  бублика
отправятся восвояси в поисках девственной земли обетованной.
     В  двадцатые,  агенты  по  распостранению  недвижимости  пригнали  сюда
поезда,  битком  набитые  предполагаемыми  клиентами,   разрешив  им   рвать
грейпфруты  прямо  с  деревьев и пожирать  на месте,  в  качестве бесплатной
рекламы. Об одном из пионеров этой спекуляции легенда гласит, будто соорудил
он большое искусственное озеро и распродал вокруг него участки. "Воды  озера
буду орошать ваши плантации!" Как только была заключена последняя сделка, он
перекрыл  воду и исчез вместе с озером, оставив  покупателей  сидеть посреди
пустыни.
     Согласно  байкам  агентов   по  недвижимости,  разведение   цитрусов  -
превосходный досуг для пожилых людей,  желающих  выйти  в отставку  и  вести
простой образ  жизни. Хозяину плантации  ничего  не надо  делать. Цитрусовая
ассоциация заботится о посадках, сбывает  фрукты и вручает владельцу чек. На
самом  деле,  цитрус  -  рискованное  предприятие  для  мелких   инвесторов.
Некоторое время средний уровень прибыли довольно высок, особенно хорошо идут
розовые  и ярко-красные плоды.  Однако,  в  те  годы, когда  цены низки  или
невелик урожай, мелкий предприниматель не в состоянии продержаться.
     Предчувствие гибельного рока витает над Долиной. Ты должен смириться до
того, как  что-нибудь произойдет,  до того, как черная муха погубит цитрусы,
до  того, как  снизятся основополагающие  цены  на  хлопок,  до  наводнения,
урагана, заморозков, долгой засухи, когда нечем будет поливать, до того, как
пограничный наряд сцапает  вас с "мокрым" грузом.  Угроза катастрофы  всегда
ошивается здесь,  навязчивая  и  настойчивая, как полуденный  ветер.  Долина
когда-то была пустыней и вновь станет ей. Ну, а в промежутке, пока еще  есть
время, обстряпываешь свои делишки.
     Старики, протирающие  штаны в конторах  по недвижимости,  бормочут себе
под нос:
     - Да-а, ничего  новенького.  Все это  я уже видел  раньше. Помнится,  в
28-м...
     Но есть и новая особенность, нечто, никогда раньше себя не проявлявшее,
изменяющее привычный облик бедствия, словно медленное распостранение заразы.
И никто уже не может сказать, когда это началось.
     Смерть  -  отсутствие  жизни.  Как  только жизнь  отступает,  смерть  и
разложение вступает в свои права. Назовите это как угодно - оргон, жизненная
сила - то, чем мы  должны постоянно подпитываться, так вот все это в  Долине
практически отсутствует.  Твоя  пища  сгнивает прежде, чем  ты успеваешь  ее
донести до дома. Молоко скисает прямо во  время трапезы. Долина - это место,
где хозяйничают новые силы антижизни. Смерть нависает над Долиной  невидимым
смогом.   Местность   испытывает   неподдельную   тягу  к  мертвечине.  Сюда
притягиваются мертвые клетки.
     Гари  Уэст  приехал  из  Миннеаполиса.  Скопил  двадцать тысяч  баксов,
работая во время войны на молочной ферме. Купил на эти деньги в Долине дом с
плантацией  на   окраине  Мишна,  где  обрывалась  ирригационная  система  и
начиналась пустыня.  Пять акров с  ярко-красными и  домик в  испанском стиле
двадцатых годов. Осел там с матерью, женой и двумя детьми. Ты мог заметить в
его  глазах  отражение  сущности  напуганного,  сбитого  с  толку  и  вконец
отчаявшегося человека, который чувствует в своих клетках неумолимое брожение
заразы. Он не был болен в то время, но клетки его искали смерть, и Уэст знал
это. Хотел все продать и убраться отсюда поскорей.
     - Чувствую  себя  как в клетке.  Чтобы  освободиться  от  Долины, нужно
мотать как можно дальше, - говаривал он.
     Стал  кидаться от  одного  проекта к  другому. Плантация  на Миссисипи,
зимние посадки овощей  в Мехико.  Вернувшись в Миннесоту, занялся заготовкой
кормов, вложив в одну компанию деньги, и, продав в Долине свою собственность
за  бесценок.  Но спрятаться  от  нее  так и не  смог.  Он  мог  биться, как
пойманная на крючок рыба, пока его окончательно не добила бы тяжесть мертвых
клеток, и Долина не приобщила навек к системе. Он проверялся на всевозможные
болезни.  Простуда вместо гортани перебазировалась у  него  в  сердце. Лег в
клинику "Макаллен", пытаясь строить из  себя делового  человека, которому не
терпится  поскорее  встать и вернуться к  работе. Его планы становились  все
более нелепыми.
     - Этот  парень ненормальный,  - сказал Рэй, агент по недвижимости. - Не
знает, чего он хочет.
     Отныне для Уэста существовала  только Долина.  Ему некуда  было  больше
идти. Другие  места  стали  иллюзорны. Слушая  его  треп, появлялось  жуткое
ощущение,  что   мест,  типа  Милуоки,   в  помине  не   существует.  Слегка
оправившись,  Уэст отправился освидетельствовать овечьи пастбища, пятнадцать
долларов за  акр в Арканзасе. Вернувшись в Долину, принялся строить в кредит
дом.  Тут  что-то  неладное  стряслось  у  него  с  почками  и  тело   стало
переполняться  мочой.  Мерзким  запахом  мочевины  несло  от  кожи,  даже от
дыхания.  "Уремическое   отравление",  -   констатировал  врач,  как  только
въевшийся в  стены комнаты  запах мочи  ударил ему в  ноздри. У Уэста вскоре
начался припадок, и он умер. Его жене осталась куча обменных  векселей между
Долиной и Милуоки, она еще лет десять будет с ними маяться.
     Все худшее в Америке сконцентрировалось в  Долине и окаменело.  Во всем
районе нет ни  одного приличного ресторана. Местную еду могут вынести только
те люди,  которые не чувствуют  вкуса того, что  едят. Ресторанами  в Долине
занимаются не те, кто готовит пищу или поставляет продукты. Их открывают те,
кто  решили,  что  "люди  жрут всегда",  следовательно  ресторан -  выгодное
дельце.  В  их  заведении  непременно  будет  стеклянный  фасад,  чтобы  все
просматривалось  с  улицы,  хромированная  арматура.  Кормят  отвратительной
штатовской  ресторанной жратвой. И  вот  владелец сидит  в своем  ресторане,
глазеет  на  посетителей, в глазах его тоска и недоумение. Во всяком случае,
ему уже  не хочется возиться со своей забегаловкой, ведь  теперь  он даже не
делает деньги, а просто сидит и смотрит...
     Куча людей сделала деньги во время и спустя  несколько лет после войны.
Хорош  был  любой бизнес, как хороши  любые акции  при  растущем  рынке. Они
воображали себя  хитрыми дельцами, тогда  как на самом  деле  попали  лишь в
полосу удачи.  Теперь  же в Долине пошла черная полоса  и  на плаву остались
только  крупные воротилы. Экономические законы в Долине работают как формулы
в  высшей  математике  до  тех пор,  пока в  дело не  вмешается человеческая
порода. Толстосумы станут еще богаче,  а остальные пойдут  по миру.  Крупные
держатели акций вовсе не  безжалостны, расчетливы  или  предприимчивы. Им не
приходиться   думать   или  что-то  говорить.  Все,  что  надо  делать,  это
тренировать  ягодицы в  перманентной  упругости  сидячего  существования,  а
деньги сами плывут к ним в руки. Ты либо сливаешься с  крупными акционерами,
либо  выпадаешь из игры  и довольствуешься любой  работой, которую  они тебе
бросают как кость. Средний класс прочно сидит на мели, наверх же поднимается
один  из  тысячи. Крупные держатели суть зрители, мелкие фермеры  -  актеры.
Актер  разоряется,  если  продолжает играть,  однако  фермеру приходится это
делать,  иначе  с  него  взыщет   правительство  за  невыполненные  денежные
обязательства.  Толстосумы владеют всеми банками в Долине,  и, когда  фермер
разоряется, то банк забирает все себе. Скоро в руках акционеров окажется вся
Долина.
     Она похожа на стол, где по-честному  играют в кости, и  игроки не могут
повлиять на результат,  проигрывая или выигрывая лишь по чистой случайности.
Никогда  не услышишь  заявлений типа: "Так и должно было случиться", - здесь
так говорят только о смерти. Событие, которое "так и должно  было случиться"
может быть плохим или хорошим, но вот оно есть, и о нем нельзя сожалеть  или
как-то по-своему истолковать.  Поскольку все, происходящее  в  Долине, кроме
смерти,  случайно,  обитатели вечно цепляются за прошлое, как будто двигаясь
вперед, заключают двухдолларовое пари на приход обратного поезда. "Надо было
остаться на  тех ста акрах в  низине; надо было сдать им нефтяной участок  в
аренду; надо было выращивать хлопок вместо помидоров". В Долине вечно скулят
себе под нос, наполняя ее  атмосферу непрерывным перетиранием  повседневного
сожаления и отчаяния.
     Когда  я там появился, у меня все еще тянулся постлечебный отходняк. Ни
аппетита, ни энергии. Единственное, чего хотелось, так это спать... Я и дрых
-  12-14  часов  в  сутки.  Совершенно  случайно  удалось купить  две  унции
парегорика...  Запив  их  парочкой  дураколов,  чувствовал  себя   нормально
несколько  часов.  Когда  покупаешь  Пи  Джи,  приходится  расписываться  за
покупку, а засвечивать аптеку мне ой  как не хотелось. Прежде  чем  аптекарь
просечет фишку, нужно успеть купить как можно больше.  В противном случае он
пошлет тебя или взвинтит цену.
     У меня появился компаньон -  приятель по имени Эванс. Надо было  купить
машинное оборудование, нанять фермера и приступить к сбору хлопка. Под  него
у нас было на двоих сто пятьдесят  акров.  Если поле  хорошее,  то с каждого
акра  можно  собрать кипу  хлопка,  а  каждая,  судя  по  штатовским  ценам,
оценивалась в сто пятьдесят долларов. Таким образом, гросс тянул на двадцать
два куска.  Всю, собственно  работу,  делал  фермер. Мы же с  Эвансом  через
каждые несколько дней приезжали посмотреть, как там наш хлопок.  На просмотр
уходило около часа - поля были разбросаны вокруг Эдинбурга  в низинах, почти
у  самой реки. Особого  смысла в инспекции не было, поскольку ни один из нас
не знал азов этого дела. Мы просто катались по округе, чтобы убить  время до
пяти часов, когда начинали пить.
     Каждый день в доме Эванса собирались пять или шесть завсегдатаев. Ровно
в  пять  кто-нибудь  бил  в жестяную кастрюлю  и  орал: "Пора  выпить!" -  и
остальные подскакивали как кулачные бойцы при звуке гонга. В целях экономии,
мы сами делали  джин из  мексиканского спирта. Смесь этого джина  с  Мартини
была на вкус ужасна, и в коктейль добавляли  кусочки льда, иначе бы пришлось
пропускать его теплым. В жару я не могу пить  даже  хороший мартини, так что
готовя   напиток-тянучку   приходилось   изголяться   с  сахаром,  лимонами,
сельтеркой,  добавляя еще щепотку хинина, дабы  создать  отдаленный прообраз
джина с тоником. Здесь, в долине, о хинной воде вообще никто не слыхивал.
     Все лето стояла  превосходная  погода для хлопка. Жарко и сухо, день за
днем. Сбор начали  после четвертого июля и к первому сентября (крайний срок)
- все было  готово.  Вопреки  правилам, мы особенно  не  прогорели.  Крупные
производственные  расходы  и траты на  оправдание собственного существования
(по моим подсчетам, каждый месяц в этой Долине обходился мне в семь сотен; и
это  без машины  и  прислуги) съели  большую часть прибыли. Тут я решил, что
пора отсюда сваливать.
     В начале  октября  пришло письмо  от  моих  поручителей,  извещающее  о
предстоящем, через четыре дня, рассмотрении моего дела. Я звякнул Тайджу:
     - Не обращай внимания. Я добьюсь отсрочки,- заверил он.
     Спустя несколько  дней я получил  его письмо,  где  говорилось, что  он
получил  трехнедельную  отсрочку,  но  сильно сомневается в возможности  еще
одной. Я дозвонился до него и сказал, что собираюсь в Мексику.
     - Отлично, - голос Тайджа звучал неестественно бодро. - Развлекайся эти
три недели на полную катушку, только к началу суда поспей.
     Я поинтересовался насчет дополнительной отсрочки.
     - По правде  говоря, вряд ли. Не  получается  у меня  с судьей сойтись.
Язва его замучила.
     Я решил по приезде в Мексику искать зацепки, чтобы там и остаться.



     Как  только я очутился в Мехико,  сразу принялся искать джанковые мазы.
По крайней  мере, всегда был  насчет этого  начеку. Я уже  говорил, что умею
вычислять джанк-ареалы. В первую же ночь, бродя по  Долорес-стрит, наткнулся
на компанию китайцев-джанки, стоявших напротив кабака "Эксквизито Чоп Сьюи".
С китайцами  трудно  иметь дело. В бизнесе они по-настоящему признают только
другого  китайца. Я  прекрасно  знал,  что завязываться  с  этими типами  на
купле-продаже значит попросту терять время.
     Однажды, выгуливаясь на Сан-Хуан-Летрэн,  я прошел  мимо кафе, наружные
стены  которого,  как и  пол, покрывал цветной  кафель.  В  этой забегаловке
несомненно было  что-то ближне-восточное. Походя к ней, увидел  вышедшего на
улицу субъекта. Типичный  хмырь,  встречающийся только  на  опушках  лесного
джанк-массива.
     Как геолог в поисках нефти руководствуется выходом определенной породы,
так итак  и джанки чувствует близкое соседство джанка по некоторыи признакам
близкое  соседство  джанка  по  некоторым  признакам.  Чаще  всего  джанк  -
неотъемлемая часть сомнительных  и  "перевалочных"  районов:  14-я Восточная
рядом  с  Третьей  в  Нью-Йорке,  Сент Чарльз  и  Пойдрас в  Новом  Орлеане,
Сан-Хуан-Летрэн  в Мехико.  Магазины, торгующие искусственными конечностями,
париками,  зубными протезами,  где  на верхних этажах  залежи  духов, помад,
эфирных масел, всяких модных штуковин. Места, напоминающие  "Скид Роу" своим
сомнительным бизнесом.
     В таких районах как бы случайно замечаешь типов, которые, хотя  сами не
торгуют и не  потребляют, всегда в курсе, что, у кого и  почем. Когда видишь
таких, прутик  лозоискателя  дергается -  Джанк рядом. Родом он  с  Ближнего
Востока,   возможно   из  Египта.   Большой   прямой   нос,   губы   тонкие,
лиловато-розовые, словно  пенис.  Кожа лица упругая  и  гладкая.  По  сути -
непристоен. В  этом отношении отдыхает  рядом  с  ним любой обычный  грязный
поступок и образ жизни. Он  отмечен  печатью  особого занятия или профессии,
коей  больше  не существует.  Если  джанк  вообще  исчезнет  с  лица  земли,
наверняка  останутся джанки, которые,  собираясь в свои тусовки, коллективно
мучились бы от неопределенной, но невосполнимой утраты  -  бледного призрака
надвигающейся ломки.
     И вот этот человек  шляется по местам, где однажды пользовался навыками
своего  устаревшего  и  неправдоподобного   для  остальных  ремесла.  Но  он
невозмутим. Глаза черные,  в них невидимое  спокойствие насекомого. Выглядит
так,  как  будто питается медом  и  левантийским  сиропом, которые всасывает
через подобие хоботка.
     Что  же  это за  утраченное  ремесло? Определенно  что-то  лакейское  и
связанное с мертвецами, хотя он и не  бальзамировщик трупов.  Наверное копит
нечто в своем теле - вещество для продления жизни, периодически высасываемое
его  хозяевами. Он,  как  насекомое,  предназначен для осуществления некоего
непостижимого, отвратительного действа.



     Снаружи бар Чиму ничем не отличается от  обычной забегаловки,  но стоит
только войти, и сразу понимаешь - заведение для голубых.
     Я заказал выпивку и огляделся. Три педика-мексиканца выламывались перед
вертушкой.  Один  из  них,  стилизованным  движением   ритуального  танцора,
скользнул ко мне и спросил  сигарету. В этом движении было что-то архаичное;
развращенная животная  грация,  прекрасная и отталкивающая  одновременно.  Я
смотрел ему вслед: он удалялся в отблеске уличных огней, и его двусмысленные
жесты  таяли в темноте. Содомия стара как человеческий род. Один из геев сел
в  кабинку  перед  вертушкой   и  совершенно  застыл  в  глубокой   животной
безмятежности.
     Я наклонился, чтобы поближе  рассмотреть парня, стоявшего в сторонке со
стрельнутой сигаретой. Тот сразу как-то притух.
     - Por que'triste? (Что приуныл?), - спросил я.
     Не  бог  весть какое  начало,  но  я ведь не  лясы пришел сюда  точить.
Парнишка  заулыбался,  обнажив чересчур красные десны  и острые, через один,
зубы.  Пожал плечами  и сказал  типа  того, что ему не грустно или не так уж
грустно. Я огляделся по сторонам.
     -  Vamanos  a  otro  lugar.  (  Пойдем  куда-нибудь  в другое  место),-
предложил я ему.
     Парень  кивнул.  Двинулись  в ночной ресторан, сели  за  столик. Он под
столом,  положил  мне руку  на бедро. От волнения засосало  под  ложечкой. Я
залпом  проглотил  свой кофе и  стал с нетерпением ждать, пока он покончит с
пивом и выкурит сигарету.
     Мальчишка знал один отель. Я пропихнул пять песо через  решетку. Старик
отпер какой-то номер, бросил на стул потрепанное полотенце.
     - Llevas  pistola? (Ты  пистолет  с собой  носишь?), - спросил  парень,
заметив краем глаза пушку.
     - Да, ношу.
     Я  стащил с  себя  брюки и бросил  на стул,  сверху  положил  пистолет,
прикрыв  его  трусами и рубашкой.  Голый,  уселся на край  постели,  и  стал
смотреть  как  тот  раздевается. Он  аккуратно снял поношеный  синий костюм,
стащил  рубашку,  повесив  с  пиджаком  на  спинку стула.  Его гладкая  кожа
отливала  медью. Перешагнул через трусики, повернулся,  улыбаясь мне.  Затем
подошел и сел рядом.  Я медленно, слегка касаясь, провел  одной рукой по его
спине,  другая описала кривую  на груди, постепенно опускаясь по  вытянутому
животу. Парнишка улыбнулся и растянулся на кровати.
     Потом мы выкурили по сигарете, касаясь плечами друг  друга под одеялом.
Парень сказал, что ему надо  идти. Оделись. Мне было интересно,  надеется он
на деньги или нет. Решил,  что нет. Выйдя на улицу, мы  расстались  на углу,
обменявшись крепким рукопажатием.



     Спустя некоторое время, в  том же баре, я сошелся с  мальчиком по имени
Анхело. На протяжении  двух  лет его лицо периодически мелькало передо мной.
Когда  я  торчал,  Анхело  не  попадался  мне  месяцами,  но  когда  слезал,
обязательно натыкался на  него где-нибудь на улице.  В Мехико  твои  желания
обретают магическую силу. Хочешь кого-нибудь увидеть, и он тут как тут.
     Однажды я искал себе мальчика,  утомился и присел на каменную скамью  в
Аламеде. Почувствовал  сквозь  штанину  гладкий  камень,  боль  в  пояснице,
равносильную  зубной,  отчетливой и совершенно отличной от  жалких подобий в
других частях тела. Сидя там,  сверля  глазами  близлежащий  парк,  я  вдруг
почувствовал себя  умиротворенным  и  счастливым,  узрев  в  полугрезе  свои
пересечения с Городом и узнав, что сегодня ночью обязательно сниму мальчика.
Так и вышло.
     Лицо Анхело восточное, сродни японскому, если бы не медного цвета кожа.
Он вовсе не был  пидором, и я давал ему деньги,  всегда одну и ту же сумму -
двадцать песо. Иногда вышеуказанной суммы не получалось и  он тогда говорил:
"No  importa"( Неважно), -  и всякий раз  настаивал на  уборке комнаты после
проведенной там  ночи.  Связавшись с Анхело, в Чиму я  больше не заглядывал.
Мексика или Штаты, голубые бары нагоняли на меня тоску.



     "Manana"  означает   "ждать,  пока  слухи  не  подтвердятся".  Если  ты
торопишься  затариться  джанком  и  забиваешься с незнакомцами,  тебя просто
кинут на деньги, да  еще и  с полицией, наверняка, геморрой будет.  Но когда
терпеливо ждешь,  джанк сам к тебе  придет, если ты, конечно,  действительно
этого хочешь.
     В   Мехико  я  пробыл  несколько  месяцев.  Как-то  раз,  между  делом,
отправился  повидать адвоката,  нанятого  мной  для  оформления  въездных  и
рабочих документов. У офиса топтался оборванный, в уходящем соку, мужчина.
     - Еще не приходил, - заметил он.
     Я взглянул на него. Старый джанки, без тени сомнений. Я просек - у него
насчет меня тоже не было и тени... Болтали, пока не заявился адвокат. Джанки
собирался продать несколько  церковных медалей и адвокат велел ему притащить
около дюжины в контору.
     Разобравшись  с  юридической мотней,  я  предложил этому джанки  вместе
поужинать и мы отправились в ресторанчик на Сан-Хуан-Летран. По заказу моего
собеседника рассказал свою  историю.  Выслушав, он отвернул лацкан пиджака и
показал машинку, воткнутую в подкладку.
     - Я сижу двадцать восемь  лет, - молвил мой неожиданный новый знакомый.
- Купить не хочешь?



     В  Мехико  только  один  пушер  - Люпита, занимавшаяся  этим уже  около
двадцатника.  Начала с одного грамма  и  доросла,  в результате,  до местной
монополии  на  торговлю  джанком.  Весила  фунтов   триста...   Джанк  стала
потреблять,  чтобы  похудеть.   Никаких  признаков  улучшений,  лицо  только
осунулось. Примерно каждый месяц нанимала  себе нового любовника, дарила ему
рубашки, костюмы, наручные часы, а когда пресыщалась, то давала хахалю пинка
под зад.
     Чтобы работать  в открытую, Люпита  остегивала  сполна,  будто  открыла
бакалейную  лавку. Ей  не  приходилось опасаться  стукачей, поскольку каждый
фараон в Федеральном округе  знал, что  она торгует.  Джентельменский  набор
выдавала в стаканах из-под алкоголя, так что джанки могли вмазываться  прямо
в  кабаке  и уходить  порожняком. Всякий раз,  когда  какому-нибудь легавому
требовались   деньги  на  опохмел,  он   шатался  около   заведения  Люпиты,
подлавливая  персонажей  с дозняками.  В случае удачного  шмона,  легавый за
десять  песо(  1,25 дол.) отпускал  жертву восвояси. За двадцать,  возвращал
джанк обратно. Время  от времени, некоторые неблагоразумные обитатели Мехико
начинали  торговать  гораздо  лучшим  продуктом  по более  низкой  цене,  но
протягивали недолго.  У  Люпиты  была твердая такса -  десять  доз тому, кто
укажет ей в Федеральном  округе другого пушера. Затем она  звонила одному из
своих друзей  в  отделе по  борьбе с наркотиками и незадачливого  конкурента
заметали.
     Попутно Люпита приторговывала краденым. Если  кто-нибудь срывал большой
куш,  она  наводила справки, устанавливала  контакт с  тем, чьих лапок  было
дело.  Воры  продавали  ей  краденое по ее же  расценкам, иначе она наводила
полицию. Люпита была в курсе всех  событий многослойного дна Мехико, надежно
пустив корни, распределяя свои дозняки словно ацтекская Богиня.
     Дозняки она строго  продавала  в  "пакетиках". Предполагалось, что  это
героин. На самом деле это был пантопон, разбодяженный молочным сахаром и еще
какой-то  дрянью, походившей  на песок, остававшейся после готовки на  ложке
нерастворенной.
     Я  стал брать  Люпитины  пакетики  через Айка, того старого  джанки,  с
которым мы встретились у  адвоката. К тому времени моя завязка  продолжалась
уже  три месяца.  Вернуться в  исходное подсевшее состояние понадобилось три
дня. Наркоман может быть на чистяке хоть десять лет и сесть по новой меньше,
чем за  неделю,  тогда как  человеку никогда  не  употреблявшему  необходимо
ширяться дважды в  день в течение двух месяцев, чтобы приобрести привычку. Я
вмазывался четыре  месяца  ежедневно,  и только  тогда стал замечать подобие
ломки.  Можно  составить  длинный перечень ее  симптомов, но  само  ощущение
абсолютно  ни на  что  не похоже,  словами  это не выразить. Такой джанковой
ломки  я  не испытывал, пока не сел вторично.  Почему  же  наркоман  садится
намного  быстрее,  чем  неискушенный пионер джанка, даже если провел  долгие
годы на чистяке? Я не сторонник теории, согласно которой джанк все это время
таится  в  твоем  теле  -  обычно в качестве такого  хранилища рассматривают
позвоночник  -  я  не  принимаю всех  этих психологических  толкований.  Мне
кажется,  что употребление джанка вызывает  необратимое изменение в клетках.
Если  ты  был джанки хоть раз, - останешься таким навсегда. Можно прекратить
ширяться, но никогда, после первой подсадки, ты уже не слезешь.
     Когда моя жена просекла, что все пошло по новой, то сделала так, как не
поступала  еще ни  разу в  своей  жизни.  Спустя два дня после знакомства со
стариной Айком я готовил продукт. Жена вырвала ложку и  выплеснула  джанк на
пол. Я закатил ей пару  пощечин, и она, рыдая, бросилась на кровать, а потом
обернулась ко мне:
     - Ты  что,  вообще  уже  ничего не хочешь?  Ты не представляешь,  каким
становишься невыносимым, когда сидишь. Как будто все меркнет...Ладно, делай,
что хочешь. Думаю, у тебя все равно есть заначка.
     Никакой заначки у меня не было.
     Люпитины пакетики стоили пятнадцать песо каждый  - около двух долларов.
По силе  доза была  равна половине  штатовской  двухдолларовой капсулы. Если
просто сидишь, двух пакетиков хватит, чтобы быть в порядке, а это мне и было
нужно. Чтобы по-настоящему удолбаться, необходимо пакетика четыре. Учитывая,
что в  Мексике все дешевле, я надеялся  и джанк покупать по дешевке, поэтому
счел  такую расценку  возмутительной.  Приехал, и  на  тебе, плачу за  джанк
худшего качества больше,  чем в Штатах.  Просветил меня Айк:  "Ей приходится
вздувать цены, ведь она еще фараонам платит".
     - А как насчет рецептов?
     Он  рассказал,  что   коновалы  выписывают  Эмми  только  в  растворах.
Максимальное  количество для  одного  рецепта - пятнадцать  сантиграммов.  Я
подсчитал, что  это будет обходиться гораздо  дешевле покупки у Люпиты,  так
что  стали  выцеплять   коновалов.  Нарыли  нескольких...За  пять  песо  они
выписывали рецепт, еще за пять по нему же выдавали.
     Если привычка в целостности и сохранности, аптечная доза  держит сутки.
Беда в том, что  достать  рецепт  проще, чем продукт,  и даже если  находишь
аптеку,  где по нему  могут  дать, нет  никакой  гарантии,  что аптекарь  не
прикарманит  джанк, а тебе  не впарит дистиллированную воду. Или у  него нет
морфы, а он возьмет с  полки, что  попало,  и сунет  в склянку. Были случаи,
когда  я  расплачивался   за  рецепт,  а  получал  на  руки   хуйню,  полную
нерастворимого порошка.  Пытаться  вмазаться  этой дрянью  тоже  самое,  что
кончить жизнь самоубийством.
     Мексиканские  коновалы  не  похожи  на  штатовских.  Никогда  не  будут
загружать тебя профессиональным подходом, ответственным отношением к  делу и
т.д. Если они вообще  выписывают, то без выслушивания  всяких там историй. В
Мехико так много  докторов, что большинство практикующих едва сводит концы с
концами.  Я  знавал  медиков,  которые  подохли  бы  с  голоду, если  бы  не
выписывали морфий.  У них нет ни одного пациента, если, конечно, не включать
в эту категорию джанки.
     Айка я поддерживал как себя самого, деньги быстро вылетали. Спросил его
насчет мазы заделаться пушерами. Он заявил, что это невозможно.
     - Ты и недели  не продержишься. Покупателей, которые будут платить тебе
пятнадцать песо за вмазку качественным аптечным продуктом, естественно, хоть
отбавляй.  Но  как только их начнет ломать и не окажется денег, они прямиком
направятся  к  Люпите и  заложат  тебя  за несколько  пакетиков.  Или другой
вариант - их сцапает полиция, и у них быстренько развяжутся языки. Некоторых
даже уговаривать не придется. Сразу скажут: "Отпустите меня, я расскажу, кто
торгует джанком". Фараоны подсылают его к тебе с мечеными деньгами, он якобы
покупает,  и дело сделано. Тебя зажопят на месте.  А за торговлю дают восемь
лет, без всяких  залогов... Ко  мне  заявлялись такие: "Мы  знаем,  Айк,  ты
продукт  по рецептам берешь. Здесь пятьдесят песо. Достань мне один". Иногда
притаскивают дорогие часы или  пиджаки. Я говорю  таким, что завязал. Можешь
быть уверен, я  делал бы  двести  песо  в  день, но и не продержался  дольше
недели.
     - Неужели ты не можешь найти пять-шесть нормальных покупателей?
     - Я  знаю каждого  хипстера в  Мехико.  И  никому бы не  доверился.  Ни
одному.



     Поначалу мы получали  джанк  по  рецептам без  особых проблем. Но через
несколько недель в аптеках, где выдавали морфу, начали скапливаться рецепты,
и  они  стали сокращать выдачу.  Дело шло к  тому, чтобы вернуться к Люпите.
Один или два раза нам не хватало на  дозу и приходилось  затариваться у нее.
Практикуя добротный  аптечный  морфий мы здорово подсели  и, чтобы  держало,
требовались  два  пятнадцатипесовых пакетика в стиле Люпиты. Теперь я уже не
мог  позволить себе дозу за тридцать  песо.  Надо было завязывать, сокращать
"рацион" до уровня этих двух пакетиков в день, или находить новый источник.
     Один  из  врачей,  который  выписывал  нам  рецепты,  посоветовал  Айку
обратиться  за   правительственным  разрешением.  Айк  объяснил   мне,   что
мексиканское  правительство выдает хипстерам-торчкам разрешения на получение
определенного количества морфия в месяц по доступной цене. Врач мог оформить
для Айка прошение  за сто песо. "Сейчас же иди и договаривайся", -  сказал я
ему и  выдал требуемую  сумму. Я не придал этому  значения, полагая, что без
мазы, но все неожиданно  получилось. По  прошествии  десятидневки он получил
правительственное разрешение  на покупку  пятнадцати грамм морфина в течение
месяца.  Оставалось только подписать у  своего врача и у главного эскулапа в
Департаменте Здравоохранения, а потом он мог спокойно направляться в  аптеку
и брать.
     Цена была около двух долларов за грамм. Помню, как ему впервые выдавали
по  разрешению. Полная кубиков  морфина  коробка...  Голубая  мечта  каждого
джанки! Я никогда  еще не видел столько сразу и  внутренне трясся,  доставая
деньги. Продукт поделили по-братски. Семь грамм морфина в месяц обеспечивали
стабильные три грана в  день. Это было больше, чем я когда-либо имел в  США.
То есть запасся достаточным количеством джанка  на месяц по  цене в тридцать
долларов, в сравнении с тем же количеством, только за триста, в Штатах.



     За  все это время я не познакомился ни с одним другим джанки в  Мехико.
Большинство из них  добывали деньги на джанк воровством. Всех их держали под
колпаком, и все они активно стучали. Ни  одному из них нельзя было верить ни
на грош. Ничего бы хорошего из общения с ними не вышло.
     Айк не был вором и добывал хлеб насущный продажей браслетов  и медалей,
выдавая  их за  серебряные. От  своих  покупателей ему приходилось держаться
подальше, потому  что липовое серебро чернело  в считанные часы.  Дважды его
арестовывали по обвинению в мошенничестве, и оба раза я его выкупал. В конце
концов, я посоветовал ему заняться какой-нибудь строго узаконеной дребеденью
и он начал торговать распятиями.
     В Штатах Айк был бустером - магазинным вором - и утверждал, что делал в
Чикаго по сто долларов в день, запихивая костюмы в свой чемодан с пружинами.
Одна  из стенок  чемодана  в самый ответственный момент пружинила, и под ней
оказывалось пустое место. Вырученные деньги шли на морфу и кокаин.
     В  Мексике  Айк  воровать  не собирался - себе дороже. Сказал, что даже
самые искусные  воры  проводят большую  часть жизни  за решеткой. В  Мексике
рецидивиста  могли  отправить  в  исправительную  колонию  Трес  Мариас  без
судебного   разбирательства.   Тут   нет   воров   из  служащих,  с   четкой
принадлежностью к среднему классу и хорошо обеспеченных, как в Штатах. Здесь
работают  только  крупные воротилы  с  политическими  завязками, да бродяги,
которые  собственно  и  проводят в  тюрьме примерно  половину  своей  жизни.
Обычно,  крупная   рыба   -  полицейское  начальство  и   высокопоставленные
чиновники. Вот такая  система  здесь процветала, а  у  Айка не было завязок,
чтобы вписаться.
     Время  от времени  я встречался  с  одним  темнокожим джанки с Юкатана,
которого Айк отрекомендовал как "Черного ублюдка". "Черный ублюдок" мастерил
распятия. На  самом деле, он был необычайно религиозен и каждый год совершал
паломничество  в Челму, проползая на  коленях  по камням последнюю  четверть
мили  с  двумя  людьми,  которые его  поддерживали.  После этого  целый  год
ширялся.
     Святая  из  Челмы  похоже  является  покровительницей джанки  и  мелких
жуликов,  потому  что раз в год все клиенты Люпиты  становились паломниками.
"Черный  ублюдок"  снимал в  монастыре келью  и  толкал  налево  пакетики  с
джанком, в которые, не скупясь, добавлял молочный сахар.
     С ним  я сталкивался периодически  и узнал о  нем  массу  занимательных
историй от  старины Айка,  который ненавидел  Черного  так, как  только один
джанки способен ненавидеть другого.
     - Черный  ублюдок  спалил ту аптеку. Приперся туда,  сказав, что  я его
послал. Теперь там больше ничего не дадут.
     Вот так я и плыл  по течению. Нам всегда немного не хватало  под  конец
месяца и  приходилось выписывать  несколько рецептов. В отсутствие  продукта
всегда   появлялось  ощущение  неуверенности,  исчезавшее  с  отложенными  в
надежное  место семью граммами, после чего на смену приходило сытое  чувство
безопасности.
     Однажды  Айк схлопотал пятнадцать суток за бродяжничество, проведя их в
городской тюрьме - "Кармен",  как  ее называли.  А  я тут как раз иссяк и не
смог заплатить  штраф, добравшись до него  только через три дня, да  и то на
свидание. Его тело высохло,  лицо осунулось так, что проступили кости, карие
глаза блестели от боли. Во рту у меня был целлофановый пакетик с опием. Вжал
опиюшник  в половинку  апельсина  и  протянул Айку. Через двадцать минут  он
капитально отъехал.
     Оглядевшись,  я обнаружил,  что  хипстеры  выделяются  в особую группу,
ровно как и голубые, визжавшие и вихлявшиеся в своем углу двора. Джанки тоже
собирались вместе, болтая и обмениваясь своими характерными жестами.
     Все джанки  носят шляпы, если они у  них, конечно,  есть. Все  выглядят
похожими друг на друга, словно носят одинаковую одежду, но  каждый - на свой
особый манер, дабы  избежать абсолютного совпадения. Джанк отметил их  своим
несмываемым клеймом.
     Айк рассказал  мне, что заключенные часто воруют у новичка штаны. "Сюда
иногда попадают полные кретины!" Я заметил нескольких человек, разгуливающих
в  нижнем  белье. Комендант  мог задержать  жен и родственников, проносивших
джанк зэкам, и с  полным  правом  кинуть их  на все, что они при себе имели.
Как-то он поймал женщину, которая пыталась пронести пакетик мужу, но с собой
у нее оказалось только пять песо. Тогда он заставил ее снять платье и продал
его  за  пятнадцать, а  несчастная  баба  отправилась домой, завернувшись  в
старую, паршивую простыню.
     Заведение  просто  кишело стукачами.  Айк боялся  и  шаг ступить  с тем
опиюшником, который я ему притаранил, опасаясь, что сокамерники  отберут или
донесут коменданту.



     Жизнь потекла своим чередом, я завис дома, ширяясь по три-четыре раза в
день.  Чтобы хоть  как-нибудь себя занять, поступил  в  колледж Мехико-Сити.
Студенты потрясли  меня своими забитыми, жалостливыми физиономиями, впрочем,
я тогда к ним особенно не присматривался.
     Когда  после года на  джанке оглядываешься  назад,  чувство такое,  что
времени нет  вообще. Четко проступают только периоды ломок. Еще запоминаются
первые несколько раз, и то, как ширялся, когда ломало по-настоящему. (даже в
Мехико всегда настанет день  сплошных обломов.  Аптека закрыта, твой мальчик
выбился из графика, а коновал мотанул из города на очередную фиесту. Короче,
затариться не можешь).
     Конец месяца.  Джанка нет, меня  трясет. Жду пришествия старины  Айка с
его рецептами. Джанки полжизни проводит  в ожидании.  У нас в доме обитал на
содержании  противный  серый  котище.   Решив  продемонстрировать  любовь  к
животным, я сгреб вышеозначенного питомца и усадил  к себе на колени,  чтобы
приласкать. Когда тот захотел спрыгнуть, усилил хватку. Кот, пытаясь удрать,
стал  мяукать. Я наклонил лицо, в надежде коснуться холодного кошачьего носа
своим, и питомец, не будь дурак, оцарапал его.  Слегка проехал,  даже  не до
крови, но и  этого хватило. Держа кота на вытянутой  руке, свободной надавал
ему  пощечин.  Кот орал и  царапался, потом обделал мне,  в  знак  протеста,
штаны.  Несмотря на кровоточащие  руки  я  продолжал колотить ему  по морде.
Животное вырвалось  и  помчалось в  туалет, наполнив  его с испуга невнятным
шипением и жалостливым мяуканьем. "Сейчас покончу с этой скотиной", -  решил
я, схватив  тяжелую разрисованную  палку. Пот ручьем  тек  по  лицу.  Я весь
дрожал от возбуждения, и облизав губы, притаился у клозета, готовясь пресечь
любые  попытки к бегству. В  этот момент  ввалилась моя  старушка,  и  палку
пришлось опустить. Кот, пользуясь благоприятной ситуацией, выполз из туалета
и рванул вниз по лестнице.



     Айк, найдя  приличные бабки, принес  мне кокаину. "Си"  трудно найти  в
Мексике. Раньше  я  никогда  не пробовал  хорошего.  Кокнар  - чистый  кайф.
Возносит  тебя вверх,  механический  лифт,  который начинает  исчезать,  как
только ты  чувствуешь  его движение. Я  не знаю  ничего  равного  кокаину по
приходу,  но  он  длится  всего минут  пять  или около  того,  а потом нужно
втираться  снова.  Когда   ширяешься  "Си",  добавляешь  чуть  больше  Эмми,
выравнивая кайф, как  бы сглаживая  грубые края. Без  морфия, кокаин  делает
тебя излишне  нервным, плюс  ко  всему  морфий  -  отличное  противоядие  от
передозировки. Точной дозы для кокса  не существует, разница между обычной и
опасной  дозировкой не такая уж и  большая. Несколько раз я  перебирал...  В
глазах темнело, сердце переворачивалось... К счастью, у меня всегда было при
себе достаточно  морфы и укол поправлял ситуацию,  направляя ее в нормальное
русло.
     Когда  ты  подсел, джанк - биологическая необходимость, невидимый  рот.
Вмазался, и тебе хорошо, словно как следует набил брюхо. А с  кокаином нужна
новая вмазка, как только действие спадает. Если у тебя в доме залежи  Чарли,
то пока его не истребишь,  в кино...Да, какое кино! Вообще никуда  не выйти.
Одна вмазка вызывает дикое  желание  повторить,  поддержать  кайф на прежнем
уровне.  Но  когда кокс оказывается вне пределов  досягаемости, сразу о  нем
забываешь. Привыкания к "Си" не бывает.



     Джанк резко сокращает половую активность. Тяга к платоническому общению
одинакового  с  сексом  происхождения,  так  что сидя  на  морфе  и  Эйче, я
полностью замыкался в себе. Если кто-то  хочет поговорить, о'кей, поговорим.
Но  нет  потребности  в знакомствах. Слезая с джанка,  я  всегда  оказывался
втянутым в  период неконтролируемой  общительности  и болтал  с  каждым, кто
хотел бы  меня выслушать.  Джанк забирает все  и ничего не  дает  взамен, за
исключением  подстраховки на случай ломки. Порой я  трезво  оглядывал жизнь,
которую сам же  себе и устроил, и решал начать лечение. Когда  джанка полно,
то  сам факт торчания не кажется чем-то серьезным. Говоришь себе: "Что-то от
этих уколов я больше удовольствия не получаю, слезу, как не хуя делать".  Но
в радужные планы вмешивается ломка, и все выглядит иначе.
     Примерно  за  год  моей подсадки  на джанке в Мексике, я  принимался за
лечение  раз  пять.  Пытался  сократить  число  вмазок,  пробовал  китайское
лекарство, но ничего не помогало.
     После фиаско с китайским  методом  я собрал все пакетики и  отдал жене,
чтобы та спрятала их и выдавала строго в соответствии с графиком. Собирать и
распределять дозняки мне навязался  помогать Айк, но поскольку в голове  его
царил  хаос,  он  составил  такую  схему, что в  самом начале  ты рубился на
предельном   дозняке,  который  затем  резко   сокращался  без  постепенного
уменьшения.   График   пришлось  составлять   самому.  Некоторое   время   я
придерживался его, но настоящего рывка к улучшению не  произошло. Тогда взял
у Айка добавку, найдя предлог для дополнительных вмазок.
     Я понимал,  что больше  не хочу принимать джанк. Если  бы я мог принять
единственно возможное решение, то отказался от джанка раз и навсегда. Но это
все в теории, а когда переходил  от слов  к делу,  сил уже не хватало. Видя,
как летят к чертям все составленные мною  графики, я  чувствовал себя ужасно
беспомощным, будто бы был уже не в состоянии контролировать свои поступки.



     Одним апрельским утром я проснулся слегка больным, призрак ломки бродил
где-то рядом, но  еще не хватал за горло. Лежал,  рассматривая тени на белой
штукатурке, припоминая, как много лет назад валялся на кровати, рядом сидела
мать,  и я наблюдал как уличные огни движутся по  потолку  и вниз по стенам.
Остро   ощутил  ностальгию  по   паровозным  свисткам,  звукам  пианино   из
распахнутых  окон  сквозь  уличный шум,  пряному, едкому  запаху  выгоревшей
листвы. Мягкая степень ломки всегда приносила с собой очарование детства.
     -  Никогда это  не  исчезнет, -  думал я. -  Как  и  вмазки... Вот бы я
удивился, если у всех джанки бывают такие замечательные хреновины.
     Отправился втереться в ванную. Долго не мог попасть в вену. Игла дважды
застревала, скользя мимо. Кровь текла по руке. Джанк разлился по моему телу,
инъекция смерти. Грезы, как  корова языком слизнула. Я  уставился на  кровь,
бегущую с  локтя  на запястье,  и мне  вдруг стало жалко истерзанных  вен  и
тканей.  Расчувствовавшись,  вытер  ее,  и громко  вслух  сказал,  обращаясь
неизвестно к кому: "Я завязываю..."
     Приготовив  опийный  раствор,  я  велел  Айку  не  являться  в  течение
нескольких дней, на что он отозвался:
     - Надеюсь, у тебя получится, малыш. Надеюсь, что ты слезешь... Не сойти
мне с этого места, если у меня кукиш в кармане.
     Через сорок восемь часов  запас морфия в моем теле  иссяк. Раствор лишь
прервал  ломку.  Выпил  его, смешав с  двумя  ампулами нембутала,  и проспал
несколько  часов.  Когда проснулся,  моя  одежда насквозь промокла  от пота.
Глаза  слезились и ужасно болели. Все тело воспалилось и зудело.  Я вертелся
на кровати, выгибая спину и  вытягивая руки и ноги.  Поднял колени, просунув
сцепленные  руки  между  бедер.  Стискивание рук  вызвало  мгновенный  взрыв
джанкового  оргазма.  Пришлось  встать  и  сменить  белье.  В  пузырьке  еще
оставалось  немного  раствора. Я допил, потом вышел  и купил четыре упаковки
кодеина в таблетках. Приняв кодеин, запив крепким горячим чаем, почувствовал
себя гораздо лучше.
     Внезапно возникший Айк сказал мне:
     - Ты  слишком быстро все принимаешь. Давай-ка я сам  сварганю  для тебя
раствор.
     Я слышал, как на кухне он ворковал над своей микстурой:
     -  Немножко  корицы,  если   потянет  блевать...  немного  шалфея   для
желудка... Чуть гвоздики - кровь очистить...
     В жизни не  пробовал ничего ужаснее  той смеси, однако, после нее ломка
перешла в более терпимое русло и все это время я пребывал в состоянии легкой
эйфории. Кайф  не  опиюшный...  Я скорее торчал от усиливавшегося отходняка.
Джанк - прививка смерти, которая  держит тело в критическом положении. Когда
джанки  слезает, предельное  напряжение,  реакции  сохраняются.  Обостряется
восприятие,  наркоман  осознает  все  процессы в  своих  внутренних  органах
болезненно ясно,  перестальтика и секреции выходят из-под контроля. Реальный
возраст  не  имеет значения,  взвинченный  наркоман  подвержен эмоциональным
эксцессам, характерным для ребенка или подростка.
     Примерно на третий день потребления Айковой  настойки, я запил. Сидя на
джанке, во время ломки, я вообще был не в состоянии пить. Кидать  наркоту на
кишку - это не то, что ширяться белым порошком.  Вполне можно мешать бухло и
опиюшник.
     В первый раз я начал пить в пять часов вечера. Через неделю начал уже в
восемь  утра,  оставаясь поддатым день  и  ночь,  и таким  же  просыпаясь на
следующее утро. Просыпаясь, запивал бензедрин, саницин и кусок опия  стопкой
текилы с черным кофе. Потом ложился обратно, закрывал глаза, пытаясь собрать
воедино вчерашний день и прошлую  ночь. Часто, начиная с полудня, уже ничего
не мог припомнить.  Порой ты просыпаешься и думаешь: "Господи, неужели я это
сделал?" Граница между словом и мыслью полностью размыта. Ты сказал это, или
только об этом подумал?
     На  десятый  день  лечения я совсем  опустился. Одежда  была  грязной и
заскорузлой  от выпивки, которую регулярно  на  себя проливал. Я  ни разу не
мылся.  Похудел,  руки  тряслись, вечно что-то ронял, натыкался  на стулья и
падал.  Однако,  у меня  обнаружился  неистощимый запас энергии и  бездонные
емкости для спиртного, чего я раньше за собой не замечал. Эмоции так и лезли
через край. У меня открылась патологическая общительность... Мог говорить  с
любым, кого удавалось отловить, пускаясь в тошнотворно-доверительные  беседы
с  совершенно незнакомыми людьми.  Несколько  раз я домогался до  разнополых
персонажей, которые и намека не делали на возможную взаимность.
     Айк забегал через каждые несколько дней.
     - Рад видеть, что ты слезаешь, Билл.  Не сойти мне  с этого места, если
это не так. Да, если станет совсем плохо и приспичит блевать - на, вот  тебе
пять кубов Эмми.
     Он строго следил за моим пьянством.
     - Ты спиваешься, Билл. Спиваешься и сходишь с ума. Ты  жутко выглядишь,
посмотри на себя в зеркало. Чем так пить, лучше уж снова подсесть.



     Я сидел  в  дешевой  забегаловке на Долорес-стрит. Мой запой  в  Мехико
продолжалось уже недели две. Со мной в кабинке, потягивая текилу, сидели еще
три мексиканца. Одеты они были с иголочки. Один из них говорил по-английски.
Здоровый, средних лет мексиканец с печальным, приторным лицом распевал песни
под гитару, сидя на стуле в конце  кабинки.  Я радовался, что благодаря  его
песнопениям можно избежать разговоров.
     Вошли пять фараонов.  Сев на жуткую измену, опасаясь  шмона, я  вытащил
из-за  пояса  пистолет в  кобуре  и кинул под  стол вместе с  опием, который
заныкал  в  пачке сигарет. Фараоны  быстро пропустили по  пиву и  удалились.
Когда заглянул под стол, пистолета уже не было, валялась только кобура.
     С тем англо-говорящим  мексиканцем  я вскоре оказался  в  другом  баре.
Певец с двумя другими  свалил. Помещение  было залито тусклым желтым светом.
Над  стойкой  из  красного  дерева  висела  рамка   со  вставленным   в  нее
изображением  тореодора. По стенкам были развешаны фотографии  друзей быков,
некоторые с автографами. Слово "Салун" было выгравировано на  матовом стекле
постоянно хлопающей двери. Я поймал себя на том, что читаю это слово снова и
снова. Появилось ощущение, будто нахожусь в центре оживленной беседы.
     По выражению лица соседа догадался,  что заткнулся на полуслове, но вот
о чем говорил или  собирался говорить, о чем  вообще шла речь... Решил,  что
судя по всему мы говорили о пистолете.
     - Вероятно, откуплю его назад.
     Я заметил у него в руке опиюшник, который он внимательно рассматривал.
     - Думаешь, я на джанки что ли похож? - заявил чувак.
     Взглянул  на  его  рожу  -  исхудалая, с  выступающими  скулами.  Глаза
серо-карие, обычные для метисов.  На нем был светло-серый костюм  и галстук.
Рот тонкий, чуть изогнутый по  углам. Без  сомнения - рот джанки. Есть люди,
которые очень похожи  на джанки, но  не  имеют к ним ни малейшего отношения,
как и есть персонажи - вылитые педики, а на самом деле, ничего подобного. От
таких типов сплошные неприятности.
     -  Я  вызываю  полицию, - сказал этот  парень, потянувшись к  телефону,
прикрепленному к стойке.
     Я судорожно выхватил у него  трубку и грохнул ее об стойку так, что она
отлетела  в  сторону.  Чувак усмехнулся.  Его зубы были  покрыты  коричневым
налетом.  Он обернулся, подозвал бармена и  показал  ему  джанк. Выскочив на
улицу, я поймал такси.
     Смутно  помню,  что заехал  к  себе на  квартиру  за  другим оружием  -
револьвером крупного калибра. Меня просто трясло от ярости,  причин которой,
задним числом, не могу понять.
     Я вышел  из  такси, прошелся по  улице  и заглянул в  бар. Тот  человек
стоял, облокотившись о стойку, его серый пиджак плотно обтягивал худую спину
и плечи. Он повернул ко мне свою безразличную рожу.
     - На выход, - рявкнул я, - и первым.
     - Почему, Билл? - спросил он.
     - Давай, пошел.
     Взводя на ходу  курок, я потянул из-за  пояса револьвер и ткнул стволом
ему в живот. Левой рукой  схватил его за лацкан пиджака и  рванул от стойки.
Только потом мне пришло в голову, что человек правильно ко мне обратился, да
и бармен, вероятно, тоже знал, как меня зовут.
     Парень совершенно обмяк, лицо  исказилось в едва сдерживаемом страхе. Я
заметил, что кто-то приблизился ко  мне справа и обернулся  вполоборота. Это
вместе с барменом  подошел полицейский. Вне себя от такого вмешательства,  я
круто повернулся и наставил на легавого пистолет.
     -  Кто тебя, продажная тварь, просил встревать не в свое дело? - заорал
я по-английски.
     Причем обращался  далеко не  к этому  трехмерному  копу.  Я  кричал  на
абстрактного  легавого, чей образ периодически всплывал  в моих снах  - едва
различимый, но безмерно раздражавший, черный силуэт, врывавшийся внутрь, как
только я собирался вмазаться или отправиться с мальчиком в постель.
     Бармен быстро  перехватил  мою руку  и стал  выкручивать  в сторону  от
полицейского. Легавый  спокойно  вытащил  свой старый автоматический,  сорок
пятого   калибра,   и   решительно   направил   на   меня.   Сквозь   тонкую
хлопчатобумажную рубашку я почувствовал холод ствола. Его превосходство было
на  лицо.  Он  стоял  передо  мной с  чувством выполненного долга. Я ослабил
хватку на пистолете и дал бармену спокойно его забрать. В знак капитуляции и
примирения поднял руки вверх.
     - Ну хорошо, хорошо, - проговорил я, и добавил, - bueno.
     Коп   убрал  свой  сорок  пятый.  Бармен  же,  привалившись  к  стойке,
внимательно рассматривал пистолет. Рядом, не издавая ни звука, стоял человек
в сером костюме.
     - Esta cargado (он заряжен), - многозначительно заметил бармен, глаз не
сводя с пушки.
     Я  было   собрался  сказать:   "Ну  да,  какой   прок  в   незаряженном
пистолете?",- но промолчал. Эта  сцена  показалась мне настолько нереальной,
скучной и  бесмысленной, словно я через  силу заставил себя влезть  в  чужой
сон; актерская пьяная отсебятина, испортившая замысел режиссера.
     И так же я был нереален для остальных - чужак  из другой страны. Бармен
смотрел на  меня как на  диковинку.  Слегка  пожал  плечами в  презрительном
недоумении и  сунул  пистолет  за  пояс. В  этом помещении не  было  флюидов
ненависти. Может, конечно, они меня и ненавидели, если бы знали получше.
     Коп крепко схватил меня за руку и сказал:
     - Vamonos, gringo.
     Вместе  с  ним я  вышел  на  улицу.  Почувствовав  резкую  слабость,  с
неимоверным  трудом передвигал  ноги.  Один  раз  оступился, но  полицейский
удержал меня. Я пытался довести до его сведения, что  так как у меня  нет  с
собой  денег, то  придется одолжить  их у "de amigos".  В  моих  мозгах  был
конкретный  ступор.  Я  мешал  английский  с испанским,  но  слово  "занять"
бесследно  исчезло  в  одном  из  самых  дальних   закоулков   моего  мозга,
отрезанного  от  жизни  механическим  барьером  алкогольной  заморозки.  Коп
удивленно поднял  голову. Я было сделал еще одну попытку преобразовать  свое
филологическое построение, но тут мой визави внезапно остановился.
     - Andale, gringo, - сказал он, слабо толкнув меня в плечо.
     Затем постоял с минуту, наблюдая,  как я,  пошатываясь,  бреду вниз  по
улице. Я помахал ему рукой на прощание. Коп не отреагировал, и повернувшись,
зашагал в обратном направлении.
     У меня осталось одно песо.  Зайдя в одну закусочную,  заказал пиво.  Ни
кружки, ни бутылки за песо не давали. Я  отправился общаться в дальний  угол
бара,  где  стояла  группа молодых мексиканцев.  Один из них  показал значок
секретной службы. Наверное фальшивка, решил я. Липовый фараон сидит в каждом
мексиканском баре.  Неожиданно понял, что пью текилу. Последнее воспоминание
этой ночи - едкий вкус лимона, который я выжимал в стакан с текилой.
     На  следующее утро я проснулся в незнакомом  месте. Огляделся.  Дешевая
пятипесовая  ночлежка.  Платяной шкаф, кресло, стол. Снаружи, за задернутыми
занавесками, сновали какие-то  люди. Полуподвальное  помещение.  Часть  моей
одежды валялась на стуле. Куртка с рубашкой лежали на столе.
     Свесив  ноги  с  кровати,  присел,  пытаясь  припомнить,  что  со  мной
случилось после последнего стакана текилы. Полный пробел в  памяти.  Тогда я
встал и принялся осматривать свое барахло. "Авторучка  накрылась...Почему-то
потекла... но это с каждой так... перочиный нож пропал...все остальное вроде
цело..." Стал одеваться. С похмела меня просто трясло. "Срочно надо пивка...
может удасться застать сейчас дома Роллинза".
     Идти пришлось очень  долго. Роллинза, выгуливавшего своего  норвежского
элк-хаунда,  встретил напротив  его дома.  Моего возраста,  крепко сложенный
мужик с сильными и привлекательными чертами лица, жесткими черными волосами,
с проседью  на  висках.  На нем  была дорогая  спортивная куртка,  слаксы  и
замшевый пиджак. Но главное, мы знали друг друга лет тридцать.
     Выслушав мой отчет  о  событиях  прошедшей ночи,  Роллинз словно с цепи
сорвался.
     -  Ты  дождешься, что  в скором времени  тебе за  эти пистолеты вышибут
мозги. Какого черта ты их с собой таскаешь? Ты даже не сможешь вспомнить, во
что стрелял. Уже  дважды здесь палил  по деревьям,  якобы по  повстанцам.  А
вчера ты рванул прямо под колеса автомобиля. Я оттащил тебя, а  ты  принялся
мне  угрожать. Пришлось тебя бросить, чтобы ты попробовал  сам  добраться до
дома, хотя я не  представляю, как в таком состоянии можно это сделать. А то,
что ты потом вытворял. Да всех просто достало. Бывают ситуевины, при которых
и духу  моего не будет поблизости, да и никто  не  захочет оказаться рядом с
вооруженным дренчом.
     - Ты прав на все сто.
     - То-то. Ладно, я  сделаю для тебя  все, что  в  моих  силах. Но первым
делом  ты  должен  развязаться  со  спиртным и  кардинально  поправить  свое
здоровье. Ты  ужасно выглядишь. А потом  поднапрягись  на  денежном  фронте.
Кстати о них родимых, ты, я полагаю, как всегда на нуле.
     Роллинз вытащил свой бумажник:
     - Здесь пятьдесят песо. Лучшая услуга, которую могу оказать другу.
     На  эти  пятьдесят  песо  я  напился вдребадан.  И спустив все к девяти
вечера, вернулся в свою  квартиру. Завалившись на кровать, попытался уснуть.
Когда закрыл  глаза, то увидел перед собой азиатское  лицо,  чьи губы и  нос
были разъедены  какой-то болезнью. Болезнь распостранялась дальше, превратив
его  в  амебоидную  массу, на поверхности которой плавали  глаза - померкшие
глаза ракообразного. Медленно, вокруг  глаз наросла новая физиономия.  Вихрь
изуродованных лиц и иероглифов несло к тому последнему месту, где обрываются
дороги  людских  жизней,  где  человеческая  порода  не  в  состоянии  более
сдерживать ракообразный ужас, выросший в ней до предела.
     Я  с любопытством наблюдал. А остаткам сознательного эго подумалось: "У
меня начались кошмары".
     Проснулся с резко нахлынувшей волной  страха.  Не  в силах подняться, с
бешено  стучащим   сердцем,  я  пытался   понять,  что  меня  так  напугало.
Показалось,  что  расслышал внизу слабый шум. "Кто-то проник в дом",- громко
сказал я и внезапно решил, что это именно так.
     На последнем дыхании добрался до клозета и взял там свой карабин 30-30.
Руки тряслись;  я едва  смог  зарядить  винтовку.  Прежде  чем  мне  удалось
вставить  два  в  магазин,  несколько  патронов  я  обронил   на  пол.  Ноги
подкашивались... Спустившись вниз, я  лихорадочно врубил весь свет.  Никого.
Ничего.
     У меня началась белая  горячка,  а  в довершении ко  всему,  осталась и
джанковая ломка! "Сколько же она может продолжаться после последнего укола?"
- спрашивал я себя. И не мог вспомнить. В поисках джанка принялся обшаривать
всю квартиру. Незадолго до этого я заныкал кусок опия в щели пола в одном из
углов  комнаты.  Он  с  концами  завалился  под половицы.  Несколько  раз  я
безуспешно пытался вытащить его обратно.
     "Ну  сейчас я  тебя достану",  - неумолимо приговаривал я.  Трясущимися
руками  сорвал  с  вешалки  крючок  и  снова взялся за дело.  К носу стекали
щекочущие струйки  пота. О зазубренные края  щели ободрал и занозил себе все
пальцы. "По-хорошему  не достану, придется по-плохому", - упрямо сказал я  и
отправился за пилой.
     Ее  я так и не нашел. В нарастающем  неистовстве я метался из комнаты в
комнату, разбрасывая  вещи  и  вытряхивая  все  из ящиков на  пол.  Рыдая от
ярости, я попытался отодрать  половицы руками. В конце концов, все бросил  и
тяжело дыша остался лежать на полу. Слезы бессилия текли по моему лицу.
     Тут  я вспомнил, что  в аптечке  должен  оставаться дионин. Поднявшись,
пошел искать. Всего одна таблетка. После готовки раствор  оказался молочного
цвета, так  что  я побоялся трескать его в  вену. Неожиданно, непроизвольным
движением, сковырнул иглу и все потекло по коже. А я сидел и тупо смотрел на
свою руку.
     В итоге, мне  удалось немного поспать, но на следующее утро я проснулся
в жутком алкогольном отходняке. Джанковая ломка,  приостановленная  кусковым
опием и  кодеином, замороженная неделями постоянного пьянства, возобновилось
во всей красе. "Срочно надо принять немного кодеина", - подумал я.
     Пошарил по  карманам. Полный аут.  Ни  сигареты,  ни сентаво.  Зайдя  в
гостинную, растянулся на диване. Рядом стоял стул. Машинально провел по нему
рукой. Расческа, кусок  мыла,  сломанный карандаш, пять  и  десять  сентаво.
Почувствовав тошнотворный приступ боли, вытянул руку. Из глубокого пореза на
пальце  текла  кровь.  Судя по  всему  из-за  бритвенного  лезвия.  Разорвав
полотенце,  я  наскоро  его  замотал.  Просачиваясь  сквозь  повязку,  кровь
крупными  каплями  падала на пол. Вернулся в постель. Я не мог спать, не мог
читать. Я лежал и стоически глядел в потолок.
     Между  дверью  и  ванной комнатой  кто-то чиркнул  спичкой. Я присел на
кровати,  мое  сердце заколотилось.  "Старый  Айк,  пушер,  ты!"  Айк всегда
незаметно прокрадывался в мою квартиру, проявляя себя на уровне полтергейста
- что-то сразу роняя, или с грохотом налетая на стены. Точно, фигура Старины
Айка всплыла в дверном проеме.
     - Ну как ты здесь? - спросил он.
     - Хреново. У меня белая. Надо уколоться.
     Айк  понимающе  кивнул: "Да-а...Эмми  против  горячки  - то, что нужно.
Помню однажды в Миннеаполисе..."
     - К черту Миннеаполис. У тебя есть что-нибудь?
     - Конечно есть, но не с собой. Могу принести минут через двадцать.
     И он присел, полистывая журнальчик. Вдруг поднял глаза:
     - Что, в натуре? Тебе захотелось принять?
     - Да.
     - Тогда я мигом.
     И Айк исчез на два часа.
     -  Пришлось ждать, пока чувак в отеле вернется после завтрака и откроет
сейф. Я теперь продукт храню только там, чтобы никто меня не кинул. А тем, в
отеле, сказал, что это золотой песок, который я заработал...
     - Ну, ты принес?
     - Принес, разумеется. А где твоя техника?
     - В ванной.
     Айк притащил оттуда технику и стал готовить укол. Трещал неумолкая.
     -  Ты  пьешь и становишься ненормальным.  До чертиков обидно,  когда ты
слезаешь с этой фигни и переходишь на полную хуйню. Я стольких знаю, которые
слезли. Многие просто не смогли  мутить с Люпитой. Шутка ли, пятнадцать песо
за  пакетик и надо три, чтобы  держало. Ну и  прямо  не отходя от  кассы они
начинают жутко пить, и протягивают не больше двух-трех лет.
     - Давай, вмазывай быстрее.
     - Ага, сейчас. Игла забилась.
     В  поисках конского  волоса  для чистки иглы Айк  начал  ощупывать край
пиджака. И продолжал трепаться.
     - Помню, возвращались мы на лодке  с  Мэри-Айленд. Полковник, пьяный  в
стельку, свалился в воду и едва не потонул со своими  двумя револьверами. До
хуя ушло времени, чтобы втащить его тушу обратно.
     Айк пошел кипятить иглу.
     -  Ну  вот,  теперь чистая. Тут  я видел  одного  парня, который раньше
вертелся в  тусовке, завязанной с Люпитой. Кликуха "Эль Сомбреро", по евоной
мотне. Хватает с  кого-нибудь шляпу и дает деру. Околачивается на трамвайной
остановки,  а  когда тот  отправляется, прыгает на подножку, сдирает шляпу и
фьюить - ищи ветра в поле. Видел бы ты  его сейчас. Ноги распухли, в язвах и
грязи... Упаси господи! Да его люди теперь обходят за милю как...
     Айк застыл с пипеткой в одной руке и иглой в другой.
     - Как насчет укола?- повторил я.
     - О'кей. Сколько колоть? Пяти кубов хватит? Лучше ограничиться пятью.
     Приход  растянулся  надолго.  Сначала зацепило слабовато.  А  затем  по
нарастающей... Я  лег  обратно на  кровать,  и разнежился, словно  в  теплой
ванне.



     Продолжал  бухать. Спустя несколько дней, после упорного восьмичасового
текильного возлияния, я напился  до столбняка. Домой меня доставил кто-то из
моих друзей. На следующее утро  был худший опохмел  за всю мою жизнь. Каждые
десять минут  я блевал как заводная игрушка, пока  не исторг из себя зеленую
желчь.
     В тот момент возник Старый Айк:
     - Тебе надо завязывать с пьянством, Билл. Ты слетаешь с катушек.
     Мне никогда не было  так хреново.  Рвота сводила мое тело в  судорогах.
Когда  я начал выблевывать  порцию желчи, Айк  приподнял меня  над унитазом.
Затем,  крепко сжимая меня подмышками, помог добраться до постели. Блевать я
перестал в пять часов вечера и смог  опорожнить бутылку виноградного сока со
стаканом молока.
     - По-моему, здесь воняет мочой, - заметил я. - Должно быть одна из этих
сраных кошек нассала под кровать.
     Айк стал принюхиваться:
     - Да нет, под кроватью вроде ничего.
     Потом он придвинулся ближе к изголовью, где я возлежал на подушках:
     - Билл, это от тебя несет мочой.
     - А-а?
     С  нарастающим ужасом, словно обнаружил  проказу, я принялся  тщательно
обнюхивать свои руки.
     -  О Боже! -  воскликнул я, а в  животе похолодело  от страха.-  У меня
уремическое отравление! Айк, дружище, скорей беги за коновалом.
     - О'кей, Билл, притащу одного прямо сейчас.
     - И только не приходи с одной из этих пятипесовых рецептовых задниц!
     - О'кей, Билл.
     Завалившись обратно  на подушки,  пытался сдержать обуявший меня страх.
Об  уремии я толком ничего не знал. Слышал об одной своей дальней знакомой в
Техасе, которая от этого померла, выдувая в сутки, в течение двух недель, по
ящику  пива  в день. Мне об этом  рассказывал  Роллинз: "Вся распухла,  тело
пошло  черными пятнами,  начались судороги  и она померла. А весь дом пропах
мочой!"
     Расслабившись, я мысленно пытался  врубиться в процессы, охватившие мои
внутренности,  чтобы  понять,  в  чем,  собственно,  дело. Я  не  чувствовал
приближения смерти  или проявления симптомов серьезной болезни. Я чувствовал
себя  усталым, помятым,  вялым, но не более того.  Так  и лежал с  закрытыми
глазами в затемненной комнате.
     Вошедший вместе с доктором Старый Айк включил свет. Врач - китаец, один
из выписчиков Айка. Он  сказал, что  с того  момента, как я смог  мочиться и
прошла головная боль, нет никаких признаков уремии.
     - Как же я мог так провонять?
     Доктор пожал плечами. Тут вмешался Айк:
     - Он говорит, что ничего серьезного. Говорит, тебе надо прекратить пить
и чем так  загибаться, лучше вернуться  на прежние  позиции. Доктор согласно
кивнул. Мгновение спустя я услышал, как Айк раскручивает в коридоре коновала
на рецепт морфия.
     - Айк, я  не думаю, что этот узкоглазый просекает фишку. Хочу, чтобы ты
сделал следующее. Зайди к  моему другу Роллинзу - сейчас я напишу его адрес,
и попроси  прислать для меня  хорошего  врача. Он должен знать, у него  жена
недавно болела.
     - Ладно,  хорошо, -  отозвался Айк. -  Но  по-моему, ты просто  теряешь
деньги. Этот доктор вполне компетентен.
     - Да-а, для выписки у него вполне компетентная клешня.
     Айк рассмеялся и развел руками:
     - Как хочешь.
     Через  час он  вернулся вместе с  Роллинзом и другим  врачом. Когда они
вошли  в  квартиру,  последний, поводя носом,  усмехнулся  и повернувшись  к
Роллинзу,   многозначительно   кивнул.   Круглая,   ухмыляющаяся   азиатская
физиономия. Врач провел быстрый осмотр,  спросил, могу ли я мочиться. Затем,
обратившись к Айку, поинтересовался, случались ли со мной припадки.
     Айк сообщил мне:
     - Он спрашивает, ты  всегда такой ненормальный. А  я  ему говорю,  нет,
только ты иногда с котами забавляешься.
     Роллинз, подбирая каждое слово, сказал на ломаном испанском:
     - Esto senor  huele  muy malo and quirre  saber por  que.( Этот человек
плохо пахнет, и он хочет знать, почему).
     Врач  объяснил, что это была уремия  в начальной  стадии, но  на данном
этапе, опасность  миновала.  Поднял пустую  бутылку из-под текилы. "Еще одна
такая и вы труп".
     Убрав  свои  инструменты,  он  выписал рецепт  на антацидные препараты,
которые я должен принимать каждые несколько часов, пожал руки мне  и Айку, и
свалил.
     На следующий день меня пробрало на еду, и я стал пожирать все сьестное,
которое  только  попадалось  на  глаза.  Три   дня  провалялся   в  постели.
Метаболическая  структура  алкоголизма приостановила свое действие. Когда  я
снова  стал  пить,  то  пил  умеренно,  и  никогда  до  позднего  вечера.  И
воздерживался от джанка.



     В то время, курсанты Джи Ай облюбовали для своих сборищ два бара - днем
-  "Лола", а  вечером - "На корабле!".  Хотя назвать "Лолу"  баром, в полном
смысле этого слова, язык не повернется. Маленькая  закусочная с ограниченным
ассортиментом  -  пивом  и  газировкой. Прямо  на  входе,  слева  от  двери,
прилавок, набитый пивом, содовой и льдом.  С  одной стороны - длинная стойка
почти  во  всю  стену, вплоть до  патефон-автомата, с  высокими  стульями на
металлических ножках, желтым  глянцевым  покрытием.  Напротив,  вдоль стены,
были поставлены столики. Ножки стульев давно уже  лишились  своих  резиновых
оснований, и когда прислуга сдвигала их, подметая, они ужасающе пронзительно
скрипели. Сзади прилавка находилась кухня, где неопрятный повар жарил всякую
жратву исключительно с прогорклым  салом. В  "Лоле"  не было ни прошлого, ни
будущего. Это место напоминало зал ожидания.
     Я сидел в "Лоле" и читал газеты. Спустя некоторое время, оторвавшись от
чтива, посмотрел по  сторонам. За соседним столиком кто-то оживленно говорил
о применении  лоботомии:"Они кастрируют  нервную систему".  За  другим, двое
молодых парней пытались  развести  каких-то мексиканочек. "Mi amigo es  muy,
muy..."  И один из парней запнулся,  подыскивая слово. Девицы захихикали. До
охренения скучные разговоры, словесная игра в кости на жестких металлических
стульях,  дезинтегрированные  в  космическом  умопомешательстве человеческие
совокупности,  беспорядочный  и  бесмысленный  поток  новостей  в  умирающей
вселенной.
     Уже  два  месяца я был вне джанка. Когда с ним завязываешь, все кажется
безжизненным,  лишь в памяти сохранился ритм вмазочного  конвейра, застывший
ужас перед джанком, и твоя жизнь, втекающая в вену, три раза в день.
     С соседнего столика  взял  подборку  комиксов  двухдневной  свежести...
Положил обратно. Нечего делать. Некуда пойти. Моя жена была  в Акапулько. По
дороге домой, за квартал, заметил впереди спину Старого Айка.
     Некоторых людей вычисляешь на предельном от  себя расстоянии, тогда как
в личности других не  уверен, пока  не приблизишься вплотную.  В большинстве
своем,  джанки   четко  выделяются   в  фокусе  глазного  объектива.  Прошло
достаточно  времени, чтобы  при виде  Старого Айка  у  меня от  удовольствия
забурлила  кровь в  жилах.  Когда ты на  джанке, пушер  -  как  любимая  для
влюбленного.  С  нетерпением  ждешь  его особых  шагов в коридоре, условного
стука,  пристально  разглядываешь  мелькающие перед тобой  лица на городских
улицах.  Мысленно  обсасываешь каждую деталь его появления, как будто он уже
наяву  стоит  в дверях и толкает старую  пушерскую наебку:  "Извини за такой
облом, но  я  просто  не  смог  затариться". А затем,  смакуя ощущение  силы
личного выбора, воли  дать  или отказать, наблюдает, как на лице собеседника
отражается  мучительная игра надежд  и сомнений. Пэт в  Новом Орлеане всегда
следовал этой мотне. Как и Билл Гейнз в Нью-Йорке. Старый Айк мог  клясться,
что у ничего нет, а затем сунуть пакетик в мой карман и сказать: "Смотри-ка,
а ты все время его с собой таскал".
     Но сейчас я был вне джанка. Хотя  по-прежнему, редкий укол морфия перед
сном  мог быть весьма приятен,  а еще лучше - спидбол ("качели"), наполовину
морфий, наполовину кокаин. Айка я застал врасплох у  входа  в свою квартиру.
Хлопнул  его по плечу, и он обернулся, его  беззубая, старушечья,  джанковая
физиономия расплылась при виде меня в улыбке.
     - Привет, - сказал он.
     - Старый, целую вечность не виделись. Куда ты запропал?
     Айк рассмеялся.
     - Да загремел тут  ненадолго в  тюрягу. Да и в  любом  случае, не хотел
объявляться, зная, что ты слез. А ты совсем завязал?
     - Да, завязал.
     - Ну тогда, наверное, уколоться хочешь?
     Он ехидно посмеивался.
     - Та-а-к...
     Я  почувствовал прикосновение старого кайфа, словно неожиданно встретил
старого  любовника  или  любовницу,  и   нас   захлестнула  волна   забытого
наслаждения, и мы оба понимаем, что снова окажемся вместе в постели.
     И тут Айк пошел cоблазнять:
     - У  меня  здесь около десяти сантиграммов. Мне все равно этого мало. И
немного кокса есть.
     - Тогда заходи, - решился я.
     Открыл  дверь.  В квартире  было темно, воздух  затхлый. Одежда, книги,
газеты, немытая посуда валялись  в  полном беспорядке на  стульях, столах  и
грязном полу. С неубранной кровати я сбросил кипу журналов и позвал Айка.
     - Присаживайся. Продукт при себе?
     - Да, только я его конкретно засунул.
     Покопавшись в одежде, он извлек из-под подкладки прямоугольный бумажный
пакет - типично  джанковая фальцовка, один конец  заткнут в  другой.  Внутри
него оказались два маленьких, точно также завернутых. Пакетики он положил на
стол, посматривая на меня своими блестящими карими глазами и так плотно сжав
губы, что со стороны казалось, будто их намертво зашили.
     Я сходил в  ванную за техникой. Игла, пипетка и кусочек ватки.  В груде
грязных  тарелок,  сваленных  в  мойку, нашел  чайную  ложечку.  Айк вырезал
длинную  полоску  бумаги,  послюнявил,  и  обмотал  кончик  пипетки.  Поверх
обслюнявленного бумажного воротника насадил  иглу. Осторожно раскрыл один из
пакетиков,  стараясь   не  просыпать  содержимое,  что  часто  бывает,  если
торопливо развернуть вощеную бумагу.
     -Это Чарли, - сообщил он. - Будь осторожен, продукт мощный.
     Я высыпал  содержимое морфяного пакетика в ложку, добавил немного воды.
Около пол-грана, определил я на глазок. Больше похоже на четыре сантиграмма,
чем на  десять.  Держал ложку над зажигалкой, пока  не растворился морфий. А
вот кокс никогда не  надо нагревать. На кончик лезвия ножа я насыпал немного
кокаина, ссыпал  в ложку и  он  моментально растворился,  как  хлопья снега,
падающие  в  воду.  Истертым жгутом перехватил руку  выше локтя. От волнения
дыхание стало прерывистым, пальцы дрожали.
     - Айк, ты не вмажешь меня?
     Старый Айк деликатно провел  по  вене,  аккуратно держа  пипетку  между
большим  и  указательным пальцем. Он знал  свое  дело.  Я  едва почувствовал
попадание. Темно-красная кровь струйкой брызнула в шприц.
     - О'кей, - сказал Айк сквозь зубы. - Контроль есть, поехали.
     Я ослабил жгут,  и он  выжал  пипетку мне в вену. Кокс зацепил  голову,
приятное  перенапряжение   в  мозге,  пока  морфий  распостраняется  волнами
релаксации по всему телу.
     - Нормально получилось? - спросил, улыбаясь, Айк.
     - Если Господь и придумал что-нибудь по-лучше, то наверняка заначил это
для себя.
     Прокипятивший иглу Айк  выпустил поршнем остатки  кипяченой  воды  и  с
глупым видом сказал:
     - Да ладно, когда там огласят  список претендентов, мы  как пить дать в
нем окажемся, верно?
     Я сел  на кровать и  закурил. Старый Айк  отправился на  кухню заварить
чайку. И завел очередную серию нескончаемой саги о Черном Ублюдке.
     - Черный Ублюдок сейчас пашет  на трех чуваков. Все трое - карманники и
неплохо,  кстати, зашибают на рынке. По  полной подмазывают легавых. Он дает
им  на  дозу четыре сантиграмма  за  пятнадцать  песо.  Со  мной  теперь  не
заговаривает,  поднялся,  грязная  скотина.  Ты  увидишь,  он  и  месяца  не
продержится.  Как  только  один  из  этих чуваков залетит,  то  сдаст  его с
полпинка!
     Он появился у кухонной двери и щелкнул пальцами.
     - Говорю тебе, месяца не протянет.
     И его беззубый рот перекосило от ненависти.



     Когда  я  забил на  суд и  покинул Штаты, гонения на  джанк,  казалось,
вступали  в  новую  и  особую,  по  своей нетерпимости, фазу.  Уже отчетливо
проявились первые симптомы общенациональной истерии. Луизиана приняла закон,
согласно которому  наркоманы  считались преступниками. Но пока не определены
условия (Что и Когда), пока не дана точная формулировка юридического термина
"наркоман", не требуется доказательств вины, пусть  даже явно попадающих под
действие  закона, сформулированного  таким  образом.  Нет  доказательств,  и
соответственно,    нет   судебного    разбирательства.    Это    полицейское
законодательство штата делало уголовно наказуемым  сам образ жизни человека.
Другие штаты стремились превзойти Луизиану в формах  юридических извращений.
Я понимал, что возможность избежать наказания тает для меня с каждым днем по
мере того,  как  анти-джанковские настроения  перерастают в  параноидальную,
навязчивую  идею  национального   масштаба,  сравнимую  с  антисемитизмом  в
нацистской Германии.  Так что я на  все  забил, и  решил постоянно  жить вне
Соединенных Штатов.
     Находясь   в   безопасном   Мехико,  я   с   интересом   наблюдал   как
разворачивается анти-джанковая компания.  Читал о  подростках-наркоманах и о
Сенаторах,  требовавших смертной  казни  для  торговцев наркотиками. Мне это
резало слух.  Какой идиот  хочет видеть молодняк среди своих покупателей?  У
них никогда не хватает денег, они всегда раскалываются на допросах. Когда их
родители  узнают, что  любимые  чада сидят  на джанке, то немедленно бегут в
полицию. Я полагал,  что либо у  всех Штатовских  барыг  коллективно поехала
крыша, либо  подростковая наркомания  выросла  настолько,  что раздула и без
того отрицательное к джанку общественное мнение к принятию новых карательных
законов.
     Хипстеры-беженцы  разрозненными  кучками  прибывали  в  Мехико.  "Шесть
месяцев  за следы  от  уколов, согласно закону  против  бродяг и наркотов  в
Калифорнии".  "Восемь  лет  за  шприц в  Вашингтоне". "От двух  до десяти за
продажу в Нью-Йорке". Каждый  день в мое обиталище покурить траву заваливала
компания молодых хипстеров.
     Кэш  - музыкант, игравший на  трубе. Пэт,  здоровенный блондин, который
мог бы с успехом  позировать на постер образцового "Американского Мальчика".
Джонни Уайт, приехавший с женой и тремя детьми, выглядевший как обыкновенный
средний  молодой американец. И Мартин,  темноволосый, привлекательный парень
итальянского происхождения. Ни одного цивила. Хипстеры стали андеграундом.
     Я  выучил новый  хипстерский жаргон:  "шмаль" вместо травы, "повинтить"
вместо повязать, и "клево", всеобъемлющее слово, обозначавшее все, что  тебе
нравится,  или  относившееся  к  ситуации  не  сопряженной  столкновением  с
законом. А  все,  что  тебе  не  по  кайфу,  считалось "лажей".  Слушая этих
персонажей, я получил полное  представление  о нынешней  ситуации в  Штатах.
Государство полного хаоса, где никогда не знаешь, кто есть кто, и на чьей ты
стороне. Олдовые джанки, помнится, поучали: "Если хоть раз  увидишь, как тот
или иной  человек  колет себе в вену, можешь быть уверен, он не  Федеральный
агент".
     Теперь  эта  старая  заповедь  сыграла  в ящик.  Мартин  рассказал  мне
следующее: "На них якобы случайно выходит один  мужик, и говорит, что у него
ломка. Называет  имена некоторых друзей из наших во  Фриско. Так что те двое
чуваков сажают  его на Эйч, и он спокойно торчит  с ними  неделю. А потом их
всех берут.  Меня  бог  миловал, когда  это случилось. С  тем  мужиком  было
общаться  в лом, да  я тогда  на  Эйче и не  зависал. А  адвокат  тех двоих,
которых повинтили, выяснил,  что мужик  в натуре Федеральный  наркоагент. Не
стукач, а агент! Даже узнал его имя".
     А Кэш, в свою очередь,  поведал о случаях, когда два  хипа  вмазывались
вместе, а потом один из них предъявлял другому полицейское удостоверение.
     -  И как их можно распознать? -  риторически вопрошал Кэш.  -  Я имею в
виду, что эти парни тоже хипы. Выглядят также, как ты и я, с одной маленькой
разницей - они работают на Дядю.
     И теперь, после того как в "Отделе по Борьбе  с Наркотиками" вбили себе
в  голову, что они  обязаны засадить  всех наркоманов Соединенных Штатов, им
требуется расширение штата  агентов.  И не просто агенты, а  различные  типы
агентов. Тоже самое творилось во времена сухого закона, когда в  Департамент
Государственных Сборов  хлынул нескончаемый поток бродяг и аферистов. Только
теперь в Департаменте  ошиваются  агенты-наркоманы, выбивая для себя даровой
джанк  и юридическую неприкосновенность.  Прикинуться наркоманом практически
невозможно. Наркоманов на  мякине не проведешь. И торчкам-агентам приходится
всячески скрывать  привыкание,  а  возможно,  их  просто  терпят  за хорошие
результаты. Агент, который вынужден покупать или садиться, относится к своей
работе с особым рвением.
     Кэш - трубач, который сидел шесть месяцев по статье за бродяжничество и
наркоманию, был  высокого роста, худющий молодой человек в темных очках и  с
небрежной  эспаньолкой. Он ходил  в  ботинках на  толстой  микропорке, носил
дорогие рубашки из верблюжьей шерсти, и кожаную куртку, подпоясанную ремнем.
При ближайшем рассмотрении его прикид тянул на сто долларов. Деньги добывала
его  старушка,  а Кэш  успешно тратил.  Когда я  с ним  повстречался, он был
практически на нуле. Говорил: " Ну липнут ко мне женщины. А я плевать на них
хотел. Единственное, от чего по- настоящему тащусь, когда дую на трубе".
     Кэш оказался пробивным джанковым  халявщиком. Делал  так, что  ему было
трудно  отказать. Одалживал мне маленькие  суммы  -  не  соизмеримые  с  его
обычными расходами  на  джанк - а  потом  заявлял,  что отдал  мне все  свои
последние деньги, и теперь ему не хватает на кодеиновые пилюли.  Сказал, что
слезает с джанка. Когда он приехал в  Мехико, я  отдал  ему  пол-грана Эмми.
Вмазавшись, он конкретно отъехал. Я догадываюсь, что продукт, который теперь
продают в Штатах, бодяжат даже ниже уровня Люпитиных пакетиков.
     После  этого он стал заявляться каждый день и клянчил на "полдозы". Или
разводил на джанк  Старого  Айка,  который  патологически не  мог  завернуть
кого-нибудь с ломкой. Я сказал Айку, чтобы тот окончательно его  отвадил,  и
объяснил Кэшу, что мы с Айком не завязаны в джанковом бизнесе. И уж конечно,
Айк  не  будет  мутить  за просто  так  с первым  встречным.  Короче, мы  не
благотворительное общество  Белого Порошка. С  тех пор Кэша я  видел  только
мельком.



     В Штатах пошла мода на пейот, который еще не попал под закон Харрисона.
Его покупают у торговцев лекарственными травами, выписав по почте. Я никогда
пейот не пробовал и спросил Джонни Уайта, можно ли затариться им в Мехико.
     -  Конечно,  -  ответил  тот.  -  Здесь все  это продает один  торговец
травами.  Кстати,  он всех нас приглашал  к  себе  домой  на  пробу. Хочешь,
присоединяйся. Собираюсь выяснить, есть у него достойные продукты, которые я
смогу захватить в Штаты на продажу.
     - А почему не взять с собой пейот?
     -  Не сохранится. Сгниет или  засохнет в  считанные дни и потеряет свою
силу.
     Когда мы  пришли к этому торговцу, он вынес к столу  вазочку с пейотом,
терку и банку с чаем.
     Пейот  - небольшой  кактус, у  которого  годится в  употребление только
верхняя часть, так называемые бутоны. С бутонов  снимают кожицу, размельчают
на  терке, пока растительная масса  не станет  похожа на салат  из  авокадо.
Обычная доза для начинающего - четыре бутона.
     Пейот обильно запили  чаем. Несколько раз  я  чуть  не подавился, но  в
итоге  все доел, и  удобно расселся, ожидая  результатов. Торговец  притащил
какую-то пыль,  заверяя,  что  она  действует  вроде  опия.  Джонни  скрутил
сигарету этой дури и пустил по кругу. Пит с Джонни воскликнули в один голос:
     - Чума! Это нечто!
     Немного   выкурив,  я  почувствовал  легкое   головокружение,  в  горле
запершило.  А  Джонни  купил немного  этой  отвратительно  пахнущей  пыльцы,
намереваясь  впаривать  ее,   в  скором   времени,   отчаявшимся  штатовским
хипстерам.
     Через  десять минут  мне  стало от пейота хреново. Все вокруг говорили:
"Держись,  старый".  Я  продержался еще десять минут, а затем  направился  в
клозет,  надеясь спустить все в унитаз, и не смог сблевать. Мое тело свело в
судорожной  спазме,  но пейот принципиально не вылезал. Или  же окончательно
закрепился в организме.
     В  конце концов, с  неимоверным  трудом, пейот нехотя  вырвало  плотной
массой,  походившей на слипшийся комок  волос в  раковине.  Если  бы  я  мог
представить себе весь этот физиологически неприятный процесс, то не тронулся
бы с места. И тут меня стало медленно накрывать.
     Кайф пейота  чем-то похож  на  бензедрин.  Не  можешь  заснуть,  зрачки
расширяются. И  все становится похожим на сам кактус. На обратном пути я вел
машину,  где сидела еще супружеская чета Уайтов, и Кэш с Питом. Ехали к Кэшу
в Ломас. Джонни неожиданно закричал:
     - Эй, смотрите, там на насыпи, вдоль дороги... Похоже на кактус пейот.
     Я обернулся посмотреть, а в голове мелькнуло: "Что за  чертовски глупая
идея.  Люди могут убедить  себя в чем угодно". Однако предмет  действительно
напоминал кактус. И все, на что я обращал свой взор, его напоминало.
     У  всех  нас под глазами  набухли  мешки,  губы  разнесло, видимо из-за
действия  наркотика.  Мы  стали  внешне  походить  на   настоящих  индейцев.
Остальные  заявляли,  что  чувствуют  себя будто  в  первобытном  состоянии,
валяются  на траве,  и пытались имитировать характерные,  как они  полагали,
индейские   телодвижения   и  артикуляцию.  Я  же   не   чувствовал   ничего
экстраординарного, кроме кайфа, схожего с Бенни.
     Зависнув на  всю ночь у Кэша, трепались и  слушали его  пластинки.  Кэш
рассказал мне  о  нескольких чуваках  из Фриско, которые  с  помощью  пейота
слезли с джанка.
     -  Похоже, после того, как они стали закидываться пейотом,  их к джанку
больше не тянет.
     Один из этих джанки спешно отправился в Мехико, и начал принимать пейот
вместе с индейцами. Он потреблял его постоянно, и в огромных количествах: до
двенадцати бутонов  на дозу. Умер в состоянии, которое  диагностировали  как
полиомиелит.  Мне  пришло  на  ум,  что  возможно  симптомы  полиомиелита  и
отравления пейотом одинаковы.
     Заснуть не смог до рассвета следующего утра, а затем, каждый раз, когда
я погружался в  короткие яркие сны,  меня  преследовали кошмары. В  одном из
них,  я превратился  в  оборотня. Смотрел на  себя  в зеркало,  и  мое  лицо
внезапно  преобразилось.  Я  жутко  завыл.  А  в другом  сне,  у  меня  было
привыкание к хлорофиллу. Я и еще пятеро хлорофилльных торчков ждали товар на
лестничной площадке захудалого мексиканского отеля. Наша кожа зеленела, и ни
один не мог слезть. Один укол хлорофилла и, прощай житуха. Мы превращались в
растения.



     Молодым   хипстерам,  на  мой  взгляд,  недоставало  энергии  и  умения
спонтанно  наслаждаться  жизнью.  Упоминание  вскользь о  шмали  или  джанке
возбуждало их  как укол кокаина. Они начинали  скакать и орать:  "Ну,  чума!
Чувак,  давай  замутим!  Давай  удолбимся!"  Но   после  укола,  они  тяжело
опускались  на стул, точно смиренные  дитяти, к которым  возвращается жизнь,
только когда им надо снова потребовать бутылочку с молоком.
     Я обнаружил,  что их интересы  весьма ограничены. Особенно было заметно
их безразличие к сексу, чем они  разительно отличались от моего поколения. А
некоторые утверждали, что не получают от секса вообще никакого удовольствия.
Наблюдая  за равнодушным отношением некоторых молодых  людей  к  женщинам, я
частенько  ошибался,  полагая,  что  они   педики.  Позднее  я  убеждался  в
отсутствии  и намека на  гомосексуальность, просто чуваки были полностью  не
заинтересованы в предмете.



     Наконец, спасовал и такой зубр,  как Билл Гейнз, перебравшись в Мехико.
Я встречал его в аэропорту. Перед отъездом  он основательно загрузился Эйчем
и дураколами.  Штаны Гейнза были  запачканы  кровью  в тех  местах,  куда он
вмазывался  с  помощью  английской  булавки.  Сначала  вы  делаете  булавкой
маленькую дырочку, затем  над ней (а  не  внутри)  пристраиваете пипетку,  и
раствор  попадает  прямо  по  назначению.  При  использовании этого  способа
отпадает надобность в игле,  хотя все грамотно провернуть может лишь матерый
джанки. Пуская раствор, необходимо  ювелирно рассчитать давление на поршень.
Я так однажды облажался, что джанк весь пропал,  разбрызгавшись по сторонам.
Но когда дырочку в своей  плоти вертел Билл Гейнз, она  затягивалась  только
после приема джанка.
     Билл  был  из  "олдовых"  и  знал  в  отрасли  каждого.  Имея  отличную
репутацию, он мог  покупать до тех пор, пока не исчезнут последние барыги. Я
понял, что ситуация  стала просто отчаянной, если и Биллу пришлось  свернуть
дела и покинуть Штаты.
     -  Конечно,  я  могу  брать без  проблем, - заявил он  мне.  -  Но если
останусь в Штатах, то для меня все закончится десятилетней отсидкой.
     Я  укололся  с  ним  за компанию,  и  тут пошла  загрузка на  тему "что
случилось с тем-то и тем-то".
     - Старый Барт умер на Айленде. Коридорный  Луи  скурвился. Тони с Ником
туда  же,  заделались  стукачами.  Германа  досрочно не  выпустили.  "Доход"
получил от пяти до десяти. Марвин, официант, умер от передозняка.
     Я  вспомнил,  как  Марвин каждый раз вырубался после укола.  Представил
себе  его  с посиневшим  лицом  лежащим  на  кровати в какой-нибудь  дешевой
гостинице,  со  шприцом, полным  крови,  торчащим  из вены,  как  стеклянная
пиявка.
     - А что с Роем? -спросил я.
     - Разве ты не слыхал? Он стал стукачом и повесился в "Томбз".
     Похоже, что легавые имели Роя по трем пунктам: двум воровским и  одному
по наркотикам. Они обещали снять все обвинения, если Рой заложит Эдди Крампа
-  старого  пушера. Эдди  обслуживал только тех людей, которых  очень хорошо
знал. Рою он  доверял. А  после того как  легавые  взяли Эдди, Роя  попросту
надули. Они сняли обвинение по наркотикам, но оставили два ограбления. И Рою
засветила  перспектива  составить Эдди  компанию  на Райкер-Айлэнд,  где  он
отбывал непонятный срок,  максимальный в  городской тюрьме - три  года, пять
месяцев и шесть дней. Рой повесился в "Томбз", где ожидал скорого перевода в
Райкер.
     Рой всегда придерживался нетерпимого, пуританского взгляда на стукачей.
     - Не  понимаю,  как  стукач  может жить с таким грузом,- сказал  он мне
однажды.
     Я  спросил Билла  о подростках-наркоманах. Он хитро  кивнул  и злорадно
улыбнулся.
     - Чистая правда, в Лексингтоне теперь полно молодых ребят.



     Как-то раз, в буфете оперного театра Мехико-Сити, я столкнулся  с одним
своим знакомым политиком. Он стоял у стойки, с салфеткой за воротником, и ел
бифштекс.  Прожевав кусок,  спросил,  знаю ли я кого-нибудь, кто может  быть
заинтересован в покупке унции героина.
     - Возможно, - ответил я. - Сколько?
     - Они хотят пятьсот долларов.
     Я переговорил с Гейнзом, и он сказал: "Подходяще. Если это все рядом  и
чисто,  то  я  возьму.  Но,  разумеется,  не  кота  в  мешке.  Надо  сначала
попробовать".
     Я  договорился  с  политиком  и  мы  пришли  в   его  ведомство.  Надев
напальчники, он вытащил из ящика  продукт и положил на письменный стол рядом
с автоматическим пистолетом 45-го калибра.
     - Ничего в этом  товаре не понимаю,  - заметил он.- Я употребляю только
кокаин.
     Я  отсыпал немного  на  листок  бумаги.  На вид продукт не  катил. Цвет
темно-серый.  Похоже  "они"  готовили  продукт   на  кухонной  плите.  Гейнз
попробовал, но поскольку  уже закинулся до  этого дураколами  и  "Эмми",  то
ничего не мог разобрать, находясь в полной  прострации. Пришлось вмазаться и
мне,  после чего  я  сказал Биллу: "Это  точно  Эйч,  но  что-то в нем  меня
все-таки настораживает". Тем  временем, в конторе был  обычный рабочий день.
Люди спокойно входили и  выходили, не обращая ни малейшего внимания на  двух
персонажей,  сидевших  в  кабинете  на  кушетке  с  закатанными  рукавами  и
пытавшихся попасть себе в вену.  В офисах мексиканских политиков напрягов не
бывает, и никто ничему не удивляется.
     Билл, тем  не  менее,  купил Эйч. Отправившись потом по своим  делам  я
увидел его только на следующий день,  около одиннадцати часов утра. Он стоял
подле   моей  кровати,  мертвенно-бледное  лицо   резко  контрастировало   с
темно-синей  курткой,  а  глаза,  мерцая  в  темноте  занавешенной  комнаты,
блестели  ярче,  чем  я  когда-либо  их  видел.  Его  мозг  обволокла  грязь
кустарного Эйча - спермы барыг-любителей.
     -  Ну что, так и будешь валяться? - спросил он.- А как же с намеченными
поставками?
     - А почему  бы и не поваляться? - раздраженно отозвался я, так еще и не
отойдя от сна.- Это не какая-нибудь ебаная ферма... Какие  к черту поставки?
Чего?
     -  Хорошей, чистой морфы,  - сказал он и как был, в ботинках,  куртке и
всем остальном, завалился ко мне прямо под одеяло.
     - Что с тобой случилось? Ты спятил?
     И  взглянув в  его блестящие,  бесмысленные глаза,  я  понял -  спятил.
Перетащив Гейнза в его комнату, я  конфисковал все, что оставалось от партии
Эйча.
     Появился  Старый  Айк. Вместе с ним  мы  влили Биллу в глотку полкружки
опийной настойки. После этого он перестал нести бред  о "поставках  хорошей,
чистой морфы" и тихо заснул.
     -  А вдруг он помрет,  -  запаниковал тут Старый  Айк,- а эти возьмут и
свалят все на меня.
     - Если он  умрет, ты на время заляжешь  под  корягу. Слушай,  у него  в
бумажнике должно остаться шестьсот долларов. Неужто мы оставим их на прокорм
мексиканским легавым?
     В поисках бумажника  мы перевернули дом вверх дном, но ничего не нашли.
Посмотрели всюду, кроме как под матрасом, на котором лежал Билл.
     На следующее  утро Билл был как новенький, но на  поисках бумажника это
не отразилось.
     - Должно быть ты его запрятал, - сказал я. - Посмотри под матрасом.
     Он  перевернул  матрас, и перед нашими глазами  предстало  бесформенный
искомый, до отказа набитый хрустящими купюрами.



     К тому времени,  я уже не сидел  на джанке,  но был бесконечно далек от
полного чистяка в  случае непредвиденных напрягов  с полицией. У меня всегда
было  немного  травы,  люди  использовали мою  квартиру  как  торчаловку.  Я
ввязывался в многочисленные авантюры, но в  результате  не сделал ни  гроша.
Наконец, решил, что настало время сниматься с якоря и трогаться на юг.
     Когда заканчиваешь  с джанком,  оставляешь  этот образ жизни.  Я  видел
многих  слезших  джанки,  которые  затем  усиленно  налегали  на спиртное  и
подыхали  через   несколько  лет.  В  среде  бывших  джанки   весьма   часты
самоубийства.  Почему же они завязывают по собственной воле? Вы  никогда  не
получите ответа  на этот вопрос. Вовсе не сознательная систематика обломов и
ужасов джанка дает  тебе эмоциональную встряску и побуждает слезть.  Решение
оставить джанк - чисто физиологическое,  на уровне клеток, и если ты однажды
решил  завязать,  то  потом   уже  не  сможешь  вернуться  к  нему  надолго,
компенсируя лишь период предыдущего воздержания. Как и для человека, который
отсутствовал  целую  вечность, окружающий  мир  выглядит совсем  по-другому,
когда ты возвращаешься после джанка.
     Я прочитал о  наркотике, "яге",  который употребляли индейцы в  истоках
Амазонки.  Предполагалось, что яге повышает телепатическую чувствительность.
Один Колумбийский ученый выделил из яге наркотик, назвав его телепатином.
     Основываясь  на  своем   собственном   опыте,  я  знал,  что  телепатия
существует на самом деле. Мне не надо было в этом  лишний раз убеждаться или
что-либо кому-то доказывать. Я хотел получить практическое знание телепатии.
Суть моих поисков в любых взаимоотношениях заключалась в попытках установить
связь на бессловесном уровне, что и есть телепатический контакт.
     По  всей  видимости,  яге  интересовался  не  только  я  один.  Русские
использовали  этот  наркотик в экспериментах  по использованию подневольного
труда.  Они  хотели индуцировать  состояния  автоматического  повиновения  и
четкого мысленного контроля.  Создать  основной регулятор жизнедеятельности.
Никаких пространных комментариев, никакой  словесной мотни, только внедрение
в чью-либо психику и  отдача приказов.  Дело может  привести  и  к  обратным
результатам,  с  плачевным  исходом   для  подающего  команды,  потому   что
телепатия, сама  по  себе,  не  является  однонаправленной  структурой,  или
системой взаимоотношений между отправителем и получателем.
     Я решил отправиться в Колумбию и поэкспериментировать с яге. Билл Гейнз
замутил со Старым Айком. С  женой я расстался, и теперь, когда меня ничто не
удерживало,  я  был   готов  двинуться  на  юг  в  поисках  необработанного,
неизведанного кайфа,  который  не  ограничивает  твои  способности,  как это
делает джанк, а наоборот, - раскрывает.
     Кайфа видеть окружающий  мир  в особом состоянии, кайфа кратковременной
свободы от  требований стареющей,  осторожной, ворчливой,  напуганной плоти.
Может я найду в  яге то, что искал в джанке, марихуане и кокаине. И может на
яге все и кончится?







     От переводчика:

     В качестве  приложения  к "Джанки"  Уильям  Берроуз  составил  подборку
наиболее  распостраненных  слов и  выражений тогдашней наркоманской "кухни".
Кроме того,  в Глоссарий  им  были  включены  и  некоторые  чисто  уголовные
"термины".  Часть этих  выражений сейчас устарела,  и в  современном  сленге
наркотов  уже не встречается. Главная задача, которая ставилась при переводе
-  найти   для  каждого  жаргонного  значения  русский  эквивалент.  Поэтому
публикация   англо-русского    варианта   Глоссария   оказалась   совершенно
бессмысленной. С  тем  же успехом  можно штудировать словари  "Американского
сленга".  В  данный русско-русский "Глоссарий"  включены  выражения, которые
могут быть непонятны читателям,  ведущим нормальный  образ жизни,  а также и
те, которые невозможно опустить  из-за чисто языковой специфики.  Толкование
некоторых  слов  было  расширено,  но  почти  для  всех  сохранен  авторский
комментарий.





     -  Сленг  наркотов, так называемый "Джайв", первоначально использовался
больше применительно к  марихуане, чем к  джанку. В последние  несколько лет
употребление  джанка  настолько  распостранилось  в хипстерских,  и в других
"подпольных"  компаниях, что  жаргон  опиатчиков,  в определенных  пределах,
слился  с  "джайвом". Например, простой вопрос "Ну как  ты там?" или  "Как у
тебя?",  может означать "Есть ли  у тебя  с  собой джанк  или трава? (другие
варианты:  "У тебя есть? Ты пустой?"). У сленговых выражений значений всегда
больше,  чем  одно.  Очень  часто  они широко используются в обыденной речи.
Вопрос  "Ну  как  ты  там?"  можно  воспринимать  по разному:  "Как  ты себя
чувствуешь?",   "Как  твои  дела?",   "Что  новенького?",  и  т.д.  Но  есть
определенная интонация,  по которой твой собеседник догадывается, что ты  на
самом деле имеешь в виду.

     Башли, башлять - деньги, зарабатывать деньги.

     Белый - Морфий,  или  героин,  в противоположность "черному",  то  есть
сырому опию.

     Бенни - бензедрин (фенамин). На сленге может также обозначать пальто.

     Булка, мясо - задница. "Вмазал в булку"- внутримышечная иньекция.

     Бухолов, чистильщик пьяниц - вор, который специализируется в ограблении
пьяных в метро.

     Варить,  готовить  -  обычно, растворять джанк  в  воде, нагревая его в
ложке или в другой емкости.

     Вмазать,  вколоть,  трескать,  втереть,  впердолить,  пустить,  сунуть,
ширнуться - произвести инъекцию.

     Воротник - полоска бумаги, обернутая вокруг кончика пипетки, для  более
плотной посадки иглы.

     Впаривать - подсовывать новичку какую-нибудь ерунду.( Например, кошачью
мяту вместо марихуаны). Также "продавать" что-то незаконное.

     Врубаться, въезжать, просекать - понимать, любить или ценить что-либо.

     Выписать  -  выписать  наркотический  рецепт.  "Раскрутить коновала  на
бумажку" - значит  убедить врача выписать рецепт на  определенное количество
джанка.

     Гнать,   грузить,  вешать  фуфло,  мотню   -  рассказывать,   убеждать,
обманывать, говорить ерунду.

     Горячий укол -  отрава, обычно  стрихнин, которую подсовывают наркоману
под  видом  джанка. Барыги  иногда  впаривают  горячий  укол  тем, кто  дает
информацию полиции.

     Делать  машины  -  забираться  в  припаркованные  автомобили  и  красть
оставленные там предметы. "Я сделал эту тачку".

     Джанк  -  общее  название для  опиума и  всех его производных:  морфий,
героин,  дилаудид,   пантопон,  кодеин,  дионин,  юкодол,  диоксин,  диосан,
демерол, долофин, палфиум, нарфин, омнапон, методон.

     Джанки, джанкер, машинист, наркот, торчок, шмекер - "наркоман", то есть
имеющий привыкание к джанку.

     Джоник (Папик)  -  тот, кто полностью  содержит женщину,  тратит на нее
деньги.

     Джи  -  один гран  (0,648  г.).  Мерилом для  джанки  является  морфий.
Начальная доза -  пол-грана. Капсула или пакетик  героина  должен, в  худшем
случае, соответствовать этому показателю. Героин сильнее морфия в семь раз.

     Догоняться - добавлять, поддерживать кайф на прежнем уровне.

     Дрых - пьяный, отключившийся на скамейке в метро.

     Дурь, ганджа,  зеленая, план, пыль, пыльца, трава, шалва,  шмаль, шиша,
шишки, ха-ха, хэш - лат.Canabis Indica (гашиш, марихуана).

     Дуть - курить траву или опий.

     Жгут - все, чем можно перетянуть руку выше локтя перед уколом в вену.

     Забить,  заколотить  -  приготовить сигарету с  марихуаной  или  опием.
Забить, также - наплевать, прекратить что-либо делать.

     Зависать, завис  - употреблять.  Обычно  относится  к  травяным  делам.
Однако  ты  можешь зависать  и  на  нембиз,  алкоголе или  джанке. Зависнуть
означает также остаться где-нибудь, что-либо употребляя.

     Залететь, влететь - подвергнуться аресту.

     Заначить,  заныкать  -  спрятать  что-либо,  оставить только для  себя,
обычно джанк или траву. Заныкать можно и "технику", и деньги.

     Засветить,  заколпачить,  спалить  -  отдельные  рестораны   или   кафе
настолько  часто  используются  наркоманами  для своих  стрелок,  что вскоре
становятся известны полиции.  С  этого момента ресторан "засвечен",  то есть
наркоманы его "спалили".

     Затариваться - покупать джанк, марихуану, или другие продукты.

     Измена - внезапный  и необъяснимый страх,  боязнь чего-либо. Состояние,
когда  все в окружающем мире кажется чужим и враждебным. Часто  бывает после
марихуаны.

     Кайф,  кайфовать  - состояние  эйфории,  наиболее  приятные  физические
ощущения. Ты можешь испытывать кайф от  бенни,  травы, спиртного, мускатного
ореха,  аммиака.  Под  кайфом  можно  быть и без  химии, просто хорошо  себя
чувствовать. Человек  "под  кайфом"  видит все в особом  измерении. "Мне  по
кайфу в этом баре" - значит "мне здесь нравится".

     Квадрат, дуболом, цивил, пижон, упертый - антипод хипстера. Тот, кто не
понимает "джайва".

     Кидать  -  брать  или отнимать чужие  деньги, джанк или другой продукт.
Например, наркоман А говорит,  что купит  джанк для  наркомана Б,  но вместе
этого зажимает его деньги: наркоман А "кинул" наркомана Б на деньги.  Широко
распостранено  в торговле наркотиками. Скажем  персонажи  В и Г  узнают, что
некий  Д  продает.   Они   выходят  на   него,  покупают   с  неделю,  затем
договариваются на большую  партию, берут  ее, говорят,  что  деньги  занесут
потом и спокойно уходят, если  только Д не в состоянии им воспрепятствовать:
Д кинули на товар. Вариантов "киданий" среди наркотов множество. Как правило
это случается  с новичками, и с  теми, кто на свой страх  и  риск занимается
торговлей  в одиночку. Часто жертвами "кидалова" становятся  уличные пушеры,
которые  оправдывают  торговлей  собственное  торчание. Таких  могут  кинуть
сразу, могут потом, но кинут, или попытаются кинуть, обязательно.

     Кидать на кишку - глотать.

     Кокс, кокнар,  Си,  Чарли - кокаин.(Очень часто  на  "Джайве" наркотики
называются по первым буквам. Кокаин - "C"( Си), Героин - "H"( Эйч) и т.д.).

     Коновал - врач.(на уголовной фене, иногда - дуборез, труполов).

     Контроль  -  венозная  кровь  в шприце  при попадании  в вену, проверка
попадания.

     Кремень, кабан, монстр, нефтяник - любой, кто употребляет джанк больше,
чем ты. Когда дневная  доза наркомана  превышает пять гран, он автоматически
переходит   в   разряд   "кремней".  Старый,  опытный  джанки  (олдовый;  от
английского слова "old" - старый).

     Кукурузник, поп корн (цивильный) - человек, имеющий легальную работу, в
противоположность бродягам, ворам и мелким полу-уголовникам.

     Левый,  гнилой,  запареный,  стремный  -  как   правило   так  величают
осведомителя  или  персонажа,  который  не  производит впечатление надежного
человека.  Стремным  могут  назвать и  из-за  отсутствия  денег  на  покупку
наркотиков,  из-за репутации халявщика или  скандалиста.Стремной  может быть
любая  неприятная  ситуация,  как правило  связанная с полицией  или мафией.
Левый - новый  человек для барыги, который неожиданно приходит покупать  без
должных рекомендаций.

     Ломка,  колотун,  крутить,   ломать,   трясти  -  болезнь  (болезненное
состояние), вызванная  отсутствием или внезапным  лишением  джанка  во время
подсадки.  "Ломать" употребляется также и  для выражения  нежелания что-либо
делать. "Меня ломает к нему заходить", "Мне в лом с ним общаться".

     Лох - неопытный  человек,  которого легко  можно  кинуть  или ограбить,
пьяный при больших деньгах.

     Люди - агенты из отдела наркотиков. Ново-Орлеанское выражение.

     Лютая, суровая подсадка - тяжелое привыкание.

     Маза - возможность что-либо достать или купить.

     Машинка, баян - шприц.

     Мутить, обслуживать, заботиться - продавать  джанк потребителю.  Мутить
часто употребляется  в  смысле  предпринять.  Выражение  "давай  замутим"  -
означает давай  купим,  покурим,  вмажем  и  т.д .  Мутить также - "иметь  с
кем-либо дело".

     На крючке, под колпаком - под наблюдением полиции.

     Нембиз, Дураколы (чумовые  колеса), Желтое фуфло  -  капсулы нембутала.
Нембутал  - барбитурат, который джанки  используют, когда  не  могут достать
продукт, чтобы "задвинуло крышу".

     Облом, обломаться - любая неприятность. Отсутствие  возможности купить,
передозняк и т.д. Спуститься с небес на землю.

     Опустить - оскорбить, поставить на место.

     Основная, пускать по основной  - головная (цефалическая) вена, колоть в
вену.

     Отрыв, оторваться - случайные  или редкие вмазки  у того,  кто не имеет
привыкания. Уход с помощью стимулирующих средств от обычных рутинных дел.

     Пи-Джи -  парегорик  (болеутоляющее). Слабая, камфорная  настойка опия,
два грана на унцию. Две унции  могут поддержать наркомана во  время ломки. В
некоторых  штатах продается без рецептов. Пи-Джи  можно  колоть  внутривенно
после выжигания спирта и отцеживания камфоры.

     Плановой - потребитель марихуаны.

     Повинтить, загрести, повязать - арестовать.

     Подогревать,  подкуривать - угощать марихуаной или джанком. Как правило
пушеры сначала подогревают намечаемых клиентов.

     Подсадка  -  привыкание к  джанку. Чтобы сесть на иглу, необходим месяц
каждодневного употребления. Два месяца - для курильщиков опия, четыре  - для
закидывающих на кишку.

     Полицейская измена  - преувеличенная  боязнь полицейских. Когда у  тебя
начинается  копопатия,   то  любой   человек   может  казаться  легавым  или
наркоагентом.

     Поставить(на понятия) - употребляется  применительно к ситуации,  когда
на независимых барыг и пушеров выходят уголовники и заставляют платить дань.
Большинство барыг на кого-нибудь работают, вернее  откупаются.  То, что  они
начинают платить, означает, что их "поставили на понятия".

     Приход  - первые ощущения  проявления действия наркотика.  Как правило,
наиболее приятные.

     Пробить  на  хавку,  жрач  -  проголодаться,  чрезмерная  тяга  к  еде.
Наркомана пробивает на хавку после достаточно долгого воздержания от джанка.
Когда  он слезает,  то не может  есть несколько дней.  Я знавал  наркоманов,
которые  практически ничего  не ели в течении месяца. Затем  на  них нападал
"жрач",  и  тогда  они  начинали  уничтожать  все  съестное,  которое только
попадалось им под руку. На хавку обычно пробивает после марихуаны.

     Продукт  -   любой  "наркотический"  препарат.(  слово  "stuff"  сейчас
настолько распостранено в английской  речи, что может обозначать  любые вещи
или   предметы,  как   правило  обычное  барахло.  Всегда  употребляется  во
множественном числе - прим.перев.).

     Пушер,  барыга,  "толкач",  Человек  -  торговец джанком.  "Человек"  -
новоорлеанское выражение,  также  обозначает агента из  отдела  по  борьбе с
наркотиками.

     Пять-двадцать-девять  -  пять  месяцев  и  двадцать девять дней.  Срок,
который  "бухолов" получает за  чистку пьяниц.  Если  детектив заметит,  что
какой-нибудь  бухолов  только подошел или коснулся пьяного,  он  имеет право
сразу взять его по обвинению в "чистке".

     Развести,  раскрутить  - касается не только наркотиков, но  и  выпивки,
денег,  секса.  Добиться,  чтобы человек,  берегший что-то  для  себя,  тебя
угостил. Убедить другого что-либо для тебя сделать.

     Растопыривать - развозить под кайфом.

     Сестричка - игла.

     Сесть - получить привыкание.

     Сифилис  тяги - пепел от  скуренного опиума. В  сифилисе  тяги такое же
содержание морфия, что и  в опиуме до курения. Его  можно кинуть на кишку  с
горячим кофе или растворить в воде и вмазать внутривенно.

     Слезть - перестать употреблять джанк и избавиться от привыкания.

     Спид-бол (качели) - кокаин, смешанный напополам с морфием или героином.

     Стрела,  стрелка (забить стрелку)  -  встреча, обычно  между барыгой  и
покупателем.

     Техника,  кухня - состоит  из шприца,  подкожной иглы, воротника, ложки
или другого содержимого, в котором растворяют джанк.

     Тормозное, обломное (о  состоянии  человека) -  противоположное  кайфу.
Депрессия.

     Тяжелый - джанк, в противовес марихуане.

     Убитый, обдолбанный - под действием наркотиков.

     Хэп  или хип, хипстер - человек, который просекает в наркотиках,  знает
цены,  имеет  конкретные  завязки,  ориентируется в  обстановке,  понимает и
говорит на "джайве". Тот, кто просекает фишку, у кого "есть" и кто с "этим".
Это  выражение бесполезно объяснять, потому что если ты сам не "врубаешься",
то никто тебя никогда не врубит.

     Черный - опий.

     Чистить дыры - работа бухоловов.

     Чистый,  на чистяке  - наркот чист  перед законом,  если у него нет при
себе  джанка или "техники", или еще чего-нибудь, что может подвести  его под
наркотическую  статью.  Находиться  на   чистяке   -   абсолютно  ничего  не
употреблять из наркотических препаратов.

     Эйч, лошадка, Генри, гера, герасим - героин.

     Эмми, Эм Эс - морфий, морфин. Эм-Эс - сульфат морфия, ампулы которого в
США обычно используются в медицине.

     Читатель,  конечно,  понимает,  что  значения этих  слов  могут  быстро
меняться. Если сегодня на "джайве"  это  может значить одно, то на следующий
год  оно будет иметь  совершенно  другое  значение.  Хипстерское  восприятие
также, со временем, становится другим. Не только слова меняют свое значение,
но  и  сами  значения  разнятся   в  отдельных  случаях.  Поэтому  составить
окончательный словарь из слов и выражений, понятия которых  столь непрочны и
изменчивы, просто невозможно.





Last-modified: Wed, 21 Jun 2000 23:05:05 GMT

Оцените этот текст: