-----------------------------------------------------------------------
Пер. со шведск. - Т.Величко.
В кн.: "Пер Лагерквист. Избранное". М., "Прогресс", 1981.
OCR & spellcheck by HarryFan, 2 October 2001
-----------------------------------------------------------------------
Венчание Юнаса и Фриды назначено на четыре часа, и гости уже прибывают
в домик на краю станционного поселка, где готовится торжество. Подкатили
повозки с хутора, где у Фриды остались дальние родственники, у Юнаса-то
нет родни. И из поселка пришел кое-кто - всего, пожалуй, человек
пятнадцать наберется.
Погода прекрасная, и мужчины остаются на дворе, прогуливаются по
садику, подходят друг к другу, стоят, разговаривают. Оглядывают дом со
всех сторон, будто осмотр производят. На восточном фронтоне над небольшой
дверью поблекшая вывеска: "Рукодельная торговля Фриды Юханссон". "Н-да.
Стало быть, сегодня Фриду выдаем. Ну что ж". Больше они об этом ничего не
говорят, но про себя, уж верно, что-нибудь думают.
Правду сказать, чудная история с этой свадьбой, да ведь выпить-закусить
дадут, как заведено, отчего ж и не прийти, раз пригласили. Ну, пора,
видно, в дом заходить.
Жених стоит на крыльце. Он приземистый, невзрачный, со светлыми
висячими усами и не сходящей с лица счастливой улыбкой, улыбается он не
переставая. Глаза ясные и добрые, какие-то будто благодарные, и он то и
дело моргает, словно желая хоть ненадолго от всех спрятаться. Голову он
почти все время держит чуть набок, как бы прислушиваясь. По виду он
славный малый, тут ничего не скажешь. Юнас Шлагбаум зовут его здесь, хотя
настоящее имя его Юнас Самуэльссон, - так повелось еще с той поры, когда
он в молодые годы часами простаивал у переезда через железную дорогу,
поджидая, не высадится ли кто у них на станции, кому надо помочь с
багажом, и он довольно долго этим занимался, прежде чем взялся за
приличную работу. Но теперь он давно уж служит носильщиком при станционной
гостинице, так что ему по чину положено стоять у этого самого шлагбаума.
Такое его ремесло. Хотя сегодня он ведь женится на Фриде, так что мудрено
теперь сказать, кто он есть или кем собирается быть, в лавке ли станет
подсоблять, когда нужда случится, или, может, вообще ничего больше делать
не будет. Кто ее знает, Фриду, какие у нее планы, и опять-таки сколько у
нее деньжонок прикоплено. Никому о том не ведомо, ни одной душе. Может, и
немало. Но отчего бы ей и не оставить его там служить, дело-то для него
вполне подходящее. Он ведь не сказать чтобы очень расторопный.
Родственникам не особо по нраву, что Фрида ни с того ни с сего надумала
выйти замуж, и чему ж тут удивляться. Их не то беспокоит, как теперь
сложится ее жизнь, это уж не их забота. Но в ее годы - что за надобность
замуж выходить? Ни к чему это, по их разумению. И сколько-то нибудь она,
верно, сумела подкопить. Им об этом, правда, ничего не известно, они в это
мешаться не хотят. А коли уж ей приспичило, так ладно бы другого кого
взяла, а то этого Юнаса. Хотя выбор-то, понятно, невелик. Ну, может, и
так, а все же Фрида им родней приходится, из приличной семьи. Вот и чудно,
что она на такого польстилась. Да пусть, конечно, дело ее. Она же сама
захотела, стало быть, все хорошо. Так-то он добрый, душевный человек, и
смирный. Это всякий подтвердит. Тут уж ничего не скажешь.
Юнас, стоя на крыльце, встречает гостей, с услужливым видом поглядывает
по сторонам, будто справляясь, не надо ли чего поднести. И если у кого
оказывается взятая в дорогу куртка или другая вещь, все равно какая, он
совершенно счастлив, что может принять ее и отнести в дом. Уж это-то он
умеет, а в такой день человеку ведь хочется показать, на что он способен.
Хуже становится, когда перестают появляться новые гости: никто с ним не
разговаривает и он просто стоит и все так же улыбается, свесив руки по
сторонам, в своем новом черном костюме, заказанном для него Фридой по
случаю этого дня. Заняться ему пока особенно нечем, но лицо у него,
несмотря на это, довольное, как всегда. А немного погодя он опять при деле
оказывается, теперь им подают кофе, надо каждому подставить стул и улыбкой
просить присаживаться, говорить он ничего не говорит, потому что не любит
без нужды разговаривать. Подумал было предложить им, чтобы угощались без
стеснения, да решил, что не станет, это же все-таки Фридино. А они и так
угощаются, выпили по второй чашке, болтают друг с другом, совсем
освоились. Юнас совершенно счастлив; притулившись у печного выступа, он
тоже, как и они, пьет кофе, с искренним доброжелательством слушает все,
что они говорят, выбегает на кухню за новым кофейником, обносит сахаром
женщин, расположившихся за столом у окна, старается быть полезным где
может. Конечно, не принято, чтобы жених вот так всем услуживал, но он,
видно, этого не знает. Они ему усмехаются на свой манер, а он в ответ
по-своему улыбается, добро и душевно. Им, может, кажется, что у него
дурашливый вид с этой его улыбкой. Да вряд ли можно так сказать: она у
него умная и славная. Разве только странно, что он улыбается все время, не
переставая. Что ж, видно, есть на то причины. Радуется, что все у них идет
хорошо. И ведь правда. Все честь честью, не придерешься.
Наверху, в чердачной комнате, Фрида обряжается невестой. Агнеса
Карлссон, которая считается ее лучшей подругой, закручивает ей щипцами
жиденькие волосы, так что запах паленого разносится по двору. Впервые в
жизни ей делают завивку, сегодня без этого нельзя. Она с трудом узнает
себя, глядясь в принесенное с комода зеркало. Старушка Фрида, не очень-то
она на себя похожа. Да и не может быть похожа в такой торжественный день.
Да, подумать только, что это уже сегодня! Сегодня она и Юнас предстанут
пред алтарем и обвенчаются - навсегда, навеки соединятся пред господом
своим. Подумать только, что этот день действительно настал, что это будет
скоро, уже вот-вот.
- Не забыли бы они там цветы куда надо поставить, как я велела, возле
скамеечек. А, Агнеса? Думаешь, сделают?
- Да не беспокойся ты, поставят.
- И потом торт, точно ли его принесли, ну, который с вензелем?
- Принесли, куда он денется, я же видела, Клас пришел с большой
коробкой, ясно, это торт.
- А все-таки, может, на всякий случай спустишься, узнаешь?
- Да что ты, некогда же, господи, надо сперва с этим покончить.
- Да, да, верно, это тоже важно.
Все важно в такой особенный день. Обо всем надо позаботиться.
Только бы теперь все прошло хорошо, только бы получилось такое
торжество, какого она ждала, о каком мечтала все это время. Такое, какого
требуют значительность и серьезность момента.
Есть ли в нашей земной жизни что-либо более значительное, чем когда два
человека соединяются в одно, когда двое встречаются пред господом, чтобы
скрепить свой союз у престола всевышнего. Ах, многие, вероятно, не
задумываются над тем, что это за торжество, относятся к нему как к
веселому празднику, где можно потанцевать и посмеяться. И это, конечно,
тоже правильно, она сама так рада, что все у нее внутри прыгает. Нет
невесты, которая бы радовалась больше нее, и нет такой, у которой больше
причин быть счастливой, чем у нее. Право, нет.
И однако же, все же... Несмотря на всю радость... Все же сильнее всего
ощущает она значительность и серьезность, которыми отмечен этот их день.
Ведь она и Юнас стоят на пороге самого важного, что только могло с ними
произойти. Их жизни сольются вместе, они станут как одно целое. Их души
соединятся навек. Они не будут больше одиноки, ни Юнас, ни она. До чего же
удивительно! Никогда больше не будут одиноки. Ей ли не понимать, что это
значит, она еще ребенком осталась одна после смерти родителей. Она была
одинока всю жизнь, чувствовала это каждый день. Да, несладко человеку быть
одному.
Так что ж за диво, если ей хочется, чтобы все в этот чудесный миг было
исполнено особенной красоты и достоинства.
- Поглядись-ка теперь в зеркало, как тебе понравится, - говорит Агнеса.
И Фрида наклоняется вперед и всматривается в свое отражение, проводит
рукою по лбу и дотрагивается до непривычных завитков.
Лицо у нее маленькое и узкое, она похожа на девочку, страдающую
малокровием. Однако черты уже увядшие, и щеки ввалились. Годы оставили на
ней свой след, много появилось морщинок. Но они какие-то мелкие,
тоненькие. Будто прочерчены с особой осторожностью. Даже шрам на шее
кажется маленьким, тонким и нежным, как и все у нее. Лишь глаза - большие
и бесконечно кроткие и доверчивые. И так странно широко раскрыты. А рот у
нее - как узкая черточка, можно подумать, она весьма решительная и
предприимчивая женщина. На самом же деле это оттого, что губы у нее тонкие
и бледные, как и все остальное. Стоит ей улыбнуться - и рот преображается,
просто поразительно. Все лицо разом начинает светиться. И у нее ведь самые
красивые вставные зубы во всей округе - так многие считают, хоть и не
придают этому значения. Они так хорошо подогнаны.
Она, конечно, не красавица. Никогда не была красивой, а теперь и
подавно нельзя этого требовать. Но есть в ее облике что-то необыкновенно
чистое, такое, как бывает у белошвеек или гладильщиц. Она и шила белье
много лет, прежде чем открыть собственную торговлю. Да и в лавке ей
приходится иметь дело лишь с тонкими и чистыми вещами - как раз подходящее
для нее занятие, оттого она, верно, за него и взялась. Руки у нее совсем
белые, ей ведь никогда не приходилось делать грубую работу. Но поработала
она ими немало, это по ним хорошо видно.
- Может, нам и венец заодно примерить, - говорит Агнеса, - посмотреть,
как он пойдет к прическе. Ты ведь говоришь, наденешь его.
- Конечно, Агнесочка, давай примерим.
И Агнеса прикалывает его шпильками ей на макушку, небольшой миртовый
венец, так изящно сплетенный Фридой из веточек мирта, доставшегося ей в
наследство от матери, которой он в свое время тоже сослужил службу, когда
она была невестой. Трижды деревце чуть не погибало, но Фрида отсаживала
отростки, так что это был все-таки тот же самый мирт. Внутри венца она
прикрепила белый тюль, и получилась чудесная фата.
Фрида поднимается, чтобы получше рассмотреть себя в зеркале. Нижнюю
сорочку и платье она еще не надела, чтобы ничего не измять, но на ней
белоснежные панталоны, украшенные тончайшими кружевами, какие были у нее в
рукодельной лавочке, а фата, легкая и воздушная, ниспадает вдоль спины до
самых подколенок. Она прелестна в эту минуту, углубленная в созерцание
самой себя, задумчивая и счастливая. С мечтательным видом глядит она на
свое отражение, наконец-то видит себя невестой.
- Ой, да ты же в одних панталонах! - восклицает Агнеса и разражается
смехом.
И в самом деле - Фрида тоже вспоминает об этом, и на лице ее появляется
кроткая улыбка. Потом она отводит рукой фату и осторожно садится.
Агнесе кажется, что венец слишком плоско сидит на голове.
- Правда? А я и не подумала об этом. Может, действительно не совсем как
нужно.
- Попробовать, что ли, еще тебя подзавить, чтобы он повыше сидел? Это,
знаешь ли, не так просто - из твоих волос высокую прическу сделать.
- Да, они такие жидкие.
- То-то и оно. Ну да ладно, давай.
И Агнеса так добра, что начинает все сначала, подтягивает волосы с
боков к макушке, хотя они с трудом дотуда достают, и сам пучок хочет
поднять наверх, потому что неважно ведь, где он будет, все равно фата
закроет его. Агнеса славная, она так старается.
А Фрида сидит, по временам погружаясь в задумчивость. И
неудивительно...
Она думает о том, как они с Юнасом встретились, как сплелись их судьбы,
как они ступили на путь, приведший их к этому великому и чудесному мигу.
Они давно питали друг к другу нежные чувства, много, много лет. Это было
тайное влечение сердец, молчаливое, неосознанное. В настоящую любовь оно
вылилось позднее. Но все же оно как бы сближало их. Она вспоминает, как он
однажды взял у нее сумку, когда она приехала поездом из города. Они шли по
улице. "Должно быть, с покупками, не зря съездили", - сказал он ей. "С
покупками", - ответила она. Но так получилось, что отвечая, она заглянула
ему в глаза. Четыре года прошло, а она так живо это помнит, будто это
случилось вчера. С тех пор у них и началось всерьез.
Да, до чего же все удивительно с человеческими судьбами. Что нами
управляет? Что связало ее и Юнаса этим святым чувством так прочно, что они
теперь никогда не расстанутся?
Но прежде, чем они открылись друг другу, прошло немало времени. Так уж
ведется. Ох эти проказы любви, эта сладостная игра двух любящих в прятки!
Оба чувствуют одинаково, но никто не хочет первым себя выдать. Души
тянутся друг к другу, томятся и тоскуют друг о друге, зовут друг друга,
точно поющие птицы, точно животные в хлеву по вечерам.
И, несмотря ни на что, постоянные тревожные сомнения. Любит ли он меня?
Вдруг не любит? А я сама люблю ли его по-настоящему? Всем сердцем, глубоко
и искренне, так, как надобно? Как должно любить. И действительно ли нашим
двум душам в их земном странствии богом назначено было встретиться?
Вступить в светлую обитель любви. Правда ли нам это от бога заповедано?
Да, да, это так, я верю, это так!
Да, она верит. Она знает. Она сидит и смотрит прямо перед собою в
безмолвном восторге, в какой-то счастливой отрешенности.
Невозможно и представить себе, чтобы встреча двух людей на земле была
красивее и возвышеннее, чем их встреча с Юнасом. От этой мысли глаза ее
увлажняются, ее взгляд уносится куда-то далеко, в иные, неведомые края.
Верно ли она думает? Да. Все так и есть. Их чувство друг к другу - это
любовь. Она выбрала его потому, что он ей мил. Она любит лишь ради самой
любви. А Юнас? Он ответил ей согласием, увидев в том, что она его
пожелала, проявление бесконечной доброты. Он об этом и не помышлял. Но как
только это стало дозволено, он полюбил ее несказанно. До той поры он
никогда никого не любил, ведь никто его не спрашивал, а самому ему такое
как-то в голову не приходило. Но когда оказалось, что это ему дозволено,
он сделался самым восторженным из всех влюбленных. Он преклоняется перед
нею как перед высшим существом, непостижимо добрым и прекрасным. Он видит
в ней непревзойденное совершенство. Она для него само провидение.
Что у нее есть деньги - это его не занимает, он слишком мало смыслит в
подобных вещах. Ему ведь не много нужно. Но оно, понятно, хорошо, раз все
о том говорят. Сам он, когда думает об этом, испытывает нечто вроде
благоговения. От этого все кажется, если возможно, еще более
необыкновенным.
Только бы не получилось, что ему никогда больше нельзя будет пойти
постоять у переезда, об этом он все-таки будет скучать. Уж очень привык, а
к чему привыкаешь, с тем всегда жалко бывает расставаться. Для него ведь
это вроде ремесла. Но коли Фрида посчитает, что такая работа теперь не по
нем, то он, ясное дело, покорится. Ничего, все будет хорошо. Он не хотел
об этом прямо спрашивать. Успеется еще. Он ее любит, и это главное, любит
ее несказанно и ради нее готов на все. Он любит Фриду за то, что она
такая, как есть. И еще за то, что она к нему так добра и одна из всех его
приветила.
Вот как все обстоит. Любовь, и только любовь, владеет ими обоими.
Да, Юнас... Фрида сидит и думает о нем, какой он человек. Нет, как он
тогда в лесу, прошлой весной, притянул ее к себе и сказал, что она - самый
прекрасный в мире цветок. О, он умеет так замечательно сказать, что другим
таких слов и не выдумать. Он умница, у него светлая голова, она-то хорошо
это знает.
Агнеса кончила укладывать волосы.
- Ну все, Фрида, краше ты уж не будешь, - говорит она.
- Дорогая ты моя, но так, по-моему, очень красиво. Спасибо тебе!
Они еще раз придирчиво оглядывают ее и находят, что теперь прическа
гораздо лучше, наряднее сделать невозможно.
- Я думаю, нам надо поторапливаться, давай-ка платье надевать.
- Да, пора уж, наверно. Ах, Агнесочка, ты не представляешь себе, какое
у меня удивительное чувство.
- Да что ты!
- Подумай - обряжаться невестой... Прямо как во сне. Даже не верится,
что это наяву.
- Знаешь, если б ты хотела послушать моего совета, надела бы ты лучше
свое черное праздничное платье, оно тебе так к лицу.
- Ну что ты говоришь, Агнеса, дорогая. Как же можно!.. - Фрида взирает
на нее в величайшем изумлении, чуть ли не расстраиваясь из-за того, что
она способна предложить такое. - Невеста же должна быть в белом, ведь это
радостный праздник.
- Да знаю я, но только... ну, такое мое мнение. А там делай, как тебе
угодно.
Они делают, как Фриде угодно. Да и странно, если бы было иначе, ведь
она и справила себе белое платье единственно ради этого дня, сидела, шила
много ночей подряд. И о чем она только не перемечтала, пока над ним
трудилась! Агнеса помогает ей надеть его. Оно такое красивое и
наглаженное, надо постараться ничего не измять. И чтоб кружева нигде не
подогнулись. Вот только сорочка сзади исподнизу выглядывает. Что же
делать, придется ее прикрепить.
Агнеса прислушивается:
- Никак пастор пришел.
- Что ты, не может быть, - тихо говорит Фрида, чувствуя, как кровь
отливает от лица.
- Да ты послушай, как там все примолкли-то.
- Тогда нам надо поскорее кончать, - еле слышно говорит Фрида.
Юнас осторожно стучит в полуоткрытую дверь.
- Пастор пришел, - благоговейно шепчет он.
- Юнас, миленький, это ты? Нет, не смотри на меня, еще нельзя. Но мы
сейчас, сейчас, вот только прикрепим в одном месте, и все. Пастор уже
здесь, говоришь. Значит, подошел наш час... Странно, и чего это она
высовывается? Агнесочка, ты уж поторопись, ладно?
- Да ты хоть стой спокойно, чтоб мне подобраться!
- Да, да, конечно... Юнас, что пастор-то сказал?
- Пастор что сказал? Он ничего не говорил.
- А ты-то с ним поздоровался?
- Нет, я сразу ушел, как его завидел.
- Ушел?
- Да, сразу к вам наверх пошел.
- А, ну да, ну да, чтобы нам сказать, это ты хорошо сделал. Сейчас вот
еще венец наденем - и я готова. Юнас, миленький мой, все ли там как
следует, внизу-то?
- Да вроде все, Фридочка, очень даже красиво.
- Горшки-то с цветами там ли стоят, где надо?
- Как будто там, да.
- А кружевные салфетки на скамеечках, Хульда про них не забыла?
- Не забыла, нет, лежат.
- Да, а торт-то? Торт, Юнас! Точно ли его принесли?
- Этого не скажу, а только я видел, как Клас принес большущую коробку,
так я думаю, не с тортом ли она.
- Да, наверно, с тортом. Хоть бы все прошло благополучно. Чтобы все
было так, как должно быть. В этот большой и торжественный день в нашей
жизни. Они кофе-то пили, Юнас?
- Как же, пили, пили.
- Ты приглашал ли их угощаться?
- А без надобности было, Фридочка.
- Ну все, теперь ты, можно считать, готова, - говорит Агнеса и в
последний раз окидывает ее критическим взглядом.
- Готова! Ну спасибо тебе, Агнеса, хорошая моя. Теперь входи, Юнас, иди
же, иди сюда, теперь тебе незачем за дверью стоять.
И Юнас входит. Он останавливается, пораженный восхитительным видением,
сияющим там, посредине комнаты, ослепительно белым и прекрасным. Это
Фрида, его любимая Фрида, и у него даже голова начинает кружиться от
счастья. Он смотрит на нее блестящим взором и не может насмотреться, не
может поверить, что это правда.
- Ну что, мой друг, нравлюсь ли я тебе?
- Да, - отвечает он охрипшим голосом, и слезы застилают бедняге глаза.
Он ничего больше не может выговорить, только все сжимает ей руку, словно в
избытке благодарности, снова и снова.
- Тогда все хорошо, - шепчет Фрида и всхлипывает. - Тогда пойдем с
тобою вниз. - И она вытирает глаза, прикладывает к ним носовой платок,
чтобы не показать охватившего ее волнения.
- А букет-то венчальный! - восклицает Агнеса и идет за ним к вазе,
обжимает стебли полотенцем - это яркие гвоздики с зеленью.
- О, спасибо тебе, Агнесочка. И как это я забыла!.. Ах, в такую минуту
все можно забыть.
И они идут вниз. Рядом, тесно прижавшись друг к другу. Венец съезжает
немного набок, пока они спускаются по лестнице, но в остальном все хорошо.
С блестящими глазами вступают они в свадебную залу - небольшую комнату,
где солнце светит сквозь гардины. Они шествуют среди гостей, мимо
смотрящих на них во все глаза женщин, мимо покашливающих мужчин. Впереди,
возле накрытых кружевными салфетками скамеечек, их ждет пастор,
преисполненный строгости и достоинства. Они останавливаются перед ним,
доверчивые, как дети, в благоговейном ожидании. Он бросает на них
пристальный взгляд поверх пенсне, раскрывает книгу и начинает читать.
- Во имя отца, и сына, и святого духа.
Они слушают его затаив дыхание. Невозможно вообразить себе слушателей
внимательнее их, так боятся они упустить хоть одно слово, так захвачены
они серьезностью минуты. Юнас улыбается, как всегда, но это лишь от
несказанного благоговения. Он держит голову слегка набок, чтобы получше
все расслышать, и с искренним упованием, сложив ладони у груди, внимает
обращенным к нему словам. Фрида тоже крепко стиснула ладони с зажатым
между ними букетом, и взгляд ее полон веры и смиренной благодарности.
Затем им надлежит опуститься на колени, и нет для них ничего отраднее.
Солнце светит на них: на Фриду, в белом платье с ниспадающей на него
фатой, будто сотканной из света, и на Юнаса, в его новой ненадеванной
одежде. Они стоят на коленях прямо перед окном, и от этого глаза их сияют
каким-то сверхъестественным блеском. А вокруг них множество горшков с
цветами. Миг, исполненный света и красоты.
Другие, конечно, не могут испытывать тех же чувств. Они ведь
присутствуют просто как приглашенные. Но все же пастор возвещает слово
божие, что и говорить, торжественный обряд. Женщины чуточку прослезились,
как и положено на свадьбе. И теперь все вслушиваются, как те двое
дрожащими голосами отвечают на установленные вопросы. Что ж, довольно-таки
интересно поприсутствовать, когда так близко знаешь и того и другого.
Юнаса-то они ведь тоже, можно сказать, знают.
Пастор не произносит в их честь никакой особой речи, да это и ни к
чему. Но он им читает "Отче наш" и "Благословение", и никогда еще эти две
молитвы не звучали так красиво, они словно совершенно новые, с новыми,
необычными словами, будто нарочно для них написанными. Затем он закрывает
книгу - и волнующая церемония окончена. Фрида и Юнас обвенчаны друг с
другом навсегда.
Гостей обносят вином. И все подходят и пьют с ними двоими: сначала
пастор, который желает им счастья, а потом по очереди остальные - согласно
старшинству и положению или же родству. Солнце светится в рюмках, их звон
и сверкание наполняют праздничным весельем всю комнату. В центре,
окруженная со всех сторон гостями, стоит сияющая от счастья невеста. А
рядом с нею Юнас, улыбающийся каждой морщинкой своего доброго лица. Они и
за него тоже пьют, а он держит свою рюмку кончиками пальцев, будто
протягивает им редкостный цветок. Повсюду множество приветливых глаз, и в
знак благодарности он кланяется и кланяется беспрерывно. На него льется
такой поток теплоты и сердечности, о каком он никогда и мечтать не мог.
Потом понемногу все утихает, гости рассаживаются за столом и на диване и
принимаются болтать друг с другом, а его оставляют в покое, в полнейшем
покое - одного посреди комнаты.
Фридой же завладевают женщины, чтобы погладить ее ласково по руке да
сказать от себя несколько сердечных слов сверх обычных поздравлений.
- Ну, Фридочка, вот и исполнилось твое желание. Теперь-то уж ты
счастлива. Так ведь?
- О да, дорогая фру Лундгрен, очень! Так счастлива, как только может
быть счастлив человек!
- Ну еще бы, Фридочка, конечно.
Родственникам тоже нужно подойти, перекинуться с ней словечком.
- Вот ты и вышла замуж, Фридочка.
- Да, Эммочка.
- Видишь, почитай что все этим кончают.
- Нет, но кто бы мог подумать, что так получится? Да разве заранее
знаешь, что тебе на роду написано.
- Ах, - встревает фрекен Свенссон из табачной лавки, - конечно же,
Фрида должна была выйти замуж. Я сколько раз говорила, довольно странно,
что Фрида Юханссон замуж не выходит. Уж она-то может.
- Вишь ты, и я так думала. Муженек-то мой, как зайдет у нас, бывало,
про родню разговор, знай свое твердит: мол, Фрида, она замуж не выйдет. А
я думаю, погоди, это еще надо посмотреть, тут наперед не угадаешь. Ну
поздравляю, Фридочка, это очень даже интересно, что ты замуж вышла.
- Спасибо, спасибо, дорогая Матильда.
Такой идет разговор. И Фрида улыбается, она счастлива. У нее же есть
Юнас. Они кивают друг другу, таинственно, с затуманенным взором, все еще
под впечатлением священных слов, звучащих у них в душе. Сейчас они стоят
порознь, но это ничего не значит, это ведь ненадолго. И все идет прекрасно
- она видит, он тоже так думает. Ах, и в самом деле, все такие милые.
Многие проделали долгий путь для того лишь, чтобы побыть с ними в этот
большой для них день. Не удивительно ли, что столько народу собралось ради
них? Все о чем-то рассуждают, и не уследишь за их речами, не знаешь, кого
и слушать. А когда они по очереди подходили и пили за их здоровье,
господи, до чего это было торжественно.
Из кухни доносится запах съестного, и женщины начинают гадать, чем
будут потчевать, верней всего, подадут жаркое, как уж заведено. Фрида -
она такая, ей чтоб было все не хуже, чем у людей, достатки-то, видно,
немалые. Сколько у нее доходу с этой лавчонки, поди узнай. А Хульда, стало
быть, подавать будет, ну-ну. Передничек-то на ней кружевной, скажи
пожалуйста.
Пастор выступает вперед и объявляет, что ему пора... Стоит ли
задерживаться дольше на такой свадьбе. Его ждет работа, безотлагательные,
как говорится, дела. Да, не знает он, что за человек Фрида, какое она
приготовила угощение. И откуда ему знать-то.
Фрида надеялась, что он останется. Непременно останется, вот увидите,
думала она. С ним бы так торжественно было. Но он вынужден уйти. Что ж,
раз у него так много дел. Это и понятно, духовный пастырь, он в ответе за
все самое важное в жизни, за человеческие души. Сколько же должно у него
быть работы, которая другим и не видна. Она благодарит его за то, что он
сделал этот день таким торжественным для них, за все прекрасные слова,
которые он им прочитал. Вместе с Юнасом она провожает его до двери, а Юнас
подает ему пальто, отворяет калитку на улицу, стоит и кланяется до тех
пор, пока пастор не скрывается за деревьями.
Тем временем еда поспела, и все садятся за стол. Новобрачные - на
почетном месте, посредине длинной стороны стола, а остальные располагаются
вокруг них на этом пиршестве в честь молодоженов. Мужчины толкуют о стоке
для нечистот, выходящем в море слишком близко от поселка, затеяли этот
разговор, так надо его докончить, а то хуторяне, оказывается, не знают,
какой был шум во время обсуждения. Но закуски и рюмки уже дожидаются их,
пора за еду приниматься. Угоститься есть чем, стол ломится от всякой
снеди. Да и водочка тоже без обману, не грех и еще по одной пропустить.
Мало-помалу все веселеют и оживляются, как и должно быть на свадьбе. Раз
уж ей понадобилось выйти замуж, старушке Фриде, они, так и быть,
позаботятся, чтоб все прошло как полагается. И наедятся и упьются всласть,
благо потчуют щедро.
- Эй, Юнас, промочи-ка горло-то. Это не во вред.
- Он что, не пьет? - рявкает через стол Эмиль из Эстрагорда, Фридин
троюродный брат. - Да ему только впрок! А ну хлебни, может, хоть язык
развяжется.
И Юнас с улыбкой повинуется, хотя вообще спиртного не употребляет. Что
ж поделаешь, раз им хочется, чтобы он с ними выпил.
- Вдруг взять и на свадьбе очутиться нежданно-негаданно, а?
- Ну уж и нежданно, бывает хуже. Иной раз смотришь, такая спешка, что и
призадумаешься, с чего бы. А тут ничего такого и в помине нет!
- Чего нет, того нет, верно, брат Юлиус. Твое здоровье! Тебе бы все
шуточки шутить.
- Нет уж, черт их дери, хотят у меня волов выменять - пусть самую что
ни на есть лучшую скотину пригоняют да еще в придачу чего дают. Я им так и
сказал. Ей-богу, сроду не видывал ярмарки захудалей нынешней.
- Неужто и водки не было?
- Да нет же, закрыто было.
- Ну тогда, ясное дело, много не наторгуешь.
- Эй, вы там, Эмиль, подкиньте-ка и нам! Ишь какие, все на свой конец
загребли!
Принесли жаркое, к нему и подавно надо выпить. И Юнасу приходится со
всеми пригубить, хоть он и предпочел бы воздержаться.
- Да что ты, черт возьми, за мужик такой, коль до выпивки не охоч!
Раз все пьют, значит, и он должен. И Юнас пьет, хоть и старается
поменьше. Он не из тех, кто умеет отказывать. И ведь они ему добра желают,
хотят, чтоб и на его долю перепало.
- Пей давай, силушки прибавится. Ты небось этой работенки-то, что тебя
сегодня ждет, ни разу в жизни не пробовал.
- Хочешь, чтоб Фрида довольна осталась, беспременно надо, чтоб разило
от тебя покрепче.
- Эх, брат Юнас, и заживешь же ты теперь припеваючи. Уж теперь тебе
можно не надсаживаться.
- Из гостиницы-то уйдешь или как? Ах, не знаешь? Она еще тебе не
сказала.
- Глядишь, вышивки начнешь продавать на старости лет. Плохо ли,
красота, а не работа. Опять же с цветочками будешь ковыряться, она вон
какую пропасть цветов-то развела, Фрида.
- Так как же, в лавке он у тебя будет или куда ты его приспособишь?
Фрида может не отвечать, все говорят разом, сплошной галдеж стоит. Она
сидит, устремив в пространство взгляд больших кротких глаз, с венцом,
слегка съехавшим набок, но полная спокойного достоинства, в своем белом
венчальном платье, которое, если подумать, очень ей к лицу. Время от
времени она сжимает Юнасу руку под столом, и тогда лицо ее освещается
счастливой улыбкой, и они с затаенной радостью взглядывают друг на друга.
А потом она снова делается серьезной, чуть печальной.
Начинает смеркаться, и Хульда приносит лампу. На столе появляется
сладкое. Оно удалось на славу, но Фрида не может есть, только пробует,
чтобы убедиться, что получилось хорошо. Еще бы не хорошо, столько с ним
было возни. А потом очередь доходит до торта. Он и в самом деле
замечательно хорош. Посредине розовым вареньем выведено "Ю" и "Ф", но
этого никто не замечает, они такие перевитые, буквы-то. Зато Юнас и она
сразу их видят и обмениваются нежными, счастливыми взглядами, держась за
руки под столом. К торту подают вино. Да, если бы пастор смог остаться, он
бы, наверное, сказал сейчас речь в их честь. Непременно сказал бы. Он
умеет при случае очень красиво говорить. Но ведь и так все идет хорошо.
Торт съедают без остатка.
На этом общая трапеза кончается, теперь будет кофе. Оторвавшись от
стола, они разбредаются по комнате, мужчины переговариваются, шумят,
слегка пошатываются. Им подают сигары, разливают по чашкам кофе.
- А коньячку-то не найдется у тебя, Фрида? - интересуется Эмиль.
Нет, об этом она не подумала. Не ожидала, верно, что будут столько пить
в такой день.
- Это ж срамота, в такой торжественный день, - изрекает Эмиль. - Где
свадьба, там и коньяк должен быть, неужто не ясно! У меня в повозке есть
бутылочка, по дороге в товариществе прихватил. Так и быть, уступлю.
И он с шумом выходит из комнаты и в скором времени возвращается с
коньяком.
- Вот теперь гульнем!
Все принимаются снова пить. Они не говорят, а орут так, будто находятся
у себя в усадьбах и перекликаются через дворы, сыплют бранными словами
так, будто готовы при первой же возможности отправить друг друга на тот
свет, - хотя в самом деле стоят все тесной кучей и, полные самых дружеских
чувств, болтают наперебой. Время идет, и они все больше хмелеют,
приваливаются друг к другу, с грохотом плюхаются на стулья. Которые из
станционного поселка, те попристойней держатся, не какая-нибудь
деревенщина, а хуторяне так, пожалуй, через край хватили. Дым виснет
клубами, и алкогольные испарения разливаются по комнате, наполняя ее своим
жарким духом.
Женщины тоже не скучают: сбившись в своем углу, болтают про тех, кого
здесь нет, да про разные происшествия в округе, давненько уж вместе-то не
собирались, последнее время редко кто гостей созывал. Потом, слово за
слово, выкладывают не таясь, что думают, покачивают головой и поджимают
губы, шепчут что-то друг другу, прислушиваются и снова говорят, кто уж их
разберет о чем. Фрида сидит некоторое время с ними, потом на минутку
заглядывает в кухню, потом ставит на место цветы, убранные не туда, куда
нужно, потом подправляет лампу. А под конец просто стоит посреди комнаты,
сцепив руки и глядя прямо перед собою, и вслушивается в окружающий шум.
- Экая дуреха, в белое платье вырядилась, - вдруг доносится до нее
сзади.
Тогда она идет и садится рядом с Юнасом. И, едва сев, не может удержать
слез.
Но это не настоящий плач, просто слезы катятся у нее из глаз, тихо,
беззвучно. Никто ничего и не замечает, кроме Юнаса. А он в совершенном
испуге гладит ей руку, нежно сжимает ее в своих ладонях и все спрашивает,
спрашивает, что же такое случилось, отчего она плачет. И тогда она
поднимает на него глаза и улыбается ему своей кроткой и доброй улыбкой,
как всегда, когда они друг с другом разговаривают.
- Ничего, Юнас, - говорит она, - это просто от радости.
И он успокаивается, потому что видит, что это правда.
- Юнас, миленький, - говорит она, - пошли теперь к себе наверх.
Так они и делают. Они прощаются со всеми весело и приветливо, как
счастливые новобрачные, и идут к себе наверх.
Там красиво прибрано, постель приготовлена, все сделано, как Фрида
определила. На кровати простыня с кружевной прошивкой, самой широкой,
какая только нашлась у нее в лавке, на столе свежие цветы, белая скатерть
с мережкой, на комоде тоже. Окно отворено настежь, а на дворе тихий вечер
бабьего лета с яркими звездами, свет которых падает в комнату.
Какой здесь мир и покой. Охваченные блаженством, они падают друг другу
в объятия. Они стоят долго, так долго, что перестают замечать время,
переполненные своим счастьем. Внизу по-прежнему шумят, но удивительно, они
не слышат шума. Просто удивительно, что можно вот так ничего не слышать,
совсем-совсем ничего.
Затем они раздеваются, идут и ложатся, ласкаясь и перешептываясь. Они
приникают друг к другу и ощущают нечто дивное, прежде никогда не
изведанное, чему подобного нет.
Никогда она не предполагала, что любовь может быть настолько огромной.
Уж как она много об этом думала - и все же до сих пор не представляла себе
этого по-настоящему. Словно всю жизнь она прожила ради этого мгновения,
когда они с Юнасом слились в одно. Он обнимает ее рукою - сильной рукою,
он ведь столько тяжестей перетаскал на своем веку. И она отдается своему
любимому, это такое несказанное наслаждение - отдать ему все, что у нее
есть, это божественно. Она даже укусила его своими вставными зубами,
отчего он уж совсем голову потерял. В первый момент она и сама пришла в
замешательство. Но такова любовь, у нее свой язык. Великая, божественная
любовь, неподвластное разуму диво, которое все собою освящает.
Потом они лежат рядом, усталые и блаженные. Лежат, держась за руки,
будто в этом еще больше нежности, чем в любовных ласках. Они словно
оцепенели, потрясенные совершенной полнотою своего счастья.
Юнас забывается сном после долгого дня. Он лежит возле нее, такой
красивый и милый, Фрида ласково гладит его волосы, поправляет их. Она тоже
чувствует себя немного утомленной. Но лежит в полутьме с открытыми
глазами, прислушиваясь.
Как все тихо. Поразительно, до чего тихо. Там ли они или уже уехали?
Она ничего не слышит. Вокруг лишь эта огромная, непостижимая ночь - да
любимый рядом с нею спит, спокойно похрапывая. И больше ничего.
Она пододвигается к нему поближе и тоже засыпает, крепко сжимая его
руку в своей. Так они вместе лежат в ночи, прильнув друг к другу, с
горящими щеками, с полуоткрытым для поцелуя ртом. И как величальное
песнопение небес, как светозарная осанна единственно сущему, звезды
несметными хороводами плывут над их ложем, все умножаясь в числе по мере
сгущения тьмы.
Last-modified: Wed, 03 Oct 2001 16:56:43 GMT