Оцените этот текст:



----------------------------------------------------------------------------
     Алан Маршалл. Избранное. М., "Правда", 1989
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------


        ^TКАК ТЫ ТАМ, ЭНДИ?^U

     Перевод С. Литвиновой

     Джо не особенно любил бегать.  В  тех  редких  случаях,  когда  он  был
вынужден лететь со всех ног, можно было дать голову на отсечение, что за ним
гонится любимый баран Макферсона или, ругаясь  на  чем  свет  стоит,  тяжело
топает какой-нибудь бродяга-свэгмен.
     Джо вечно  дразнил  баранов  и  отпускал  замечания  по  адресу  пьяных
свэгменов.  Высунув  из-за  толстого  дерева  голову,   он   напевал   вслед
подгулявшему парню:

                        Как свинья, наш Джон напился
                        И в канаве очутился.

     Спасаясь от свэгменов и баранов, Джо бежал  с  такой  прытью,  что  его
короткие штаны сползали с живота и  трепыхались  ниже  колен,  а  изжеванный
галстук матроски словно прилипал к груди.
     А вообще-то Джо больше любил сидеть, чем бегать.  Он  любил  устроиться
поудобнее на бревне и, опершись локтями о колени, следить, как  наши  собаки
вынюхивают в кустах кроликов.
     Может быть, он стал  меньше  бегать  из-за  меня.  После  перенесенного
полиомиелита я вынужден был ходить на костылях, а Джо  принадлежал  к  таким
товарищам, которые незаметно для себя приспосабливаются к возможностям  тех,
кого они любят.
     Когда мы с ним гуляли по лесу, он старался делать короткие  переходы  и
долгие привалы. Постепенно ему самому начало это нравиться.
     - А хорошо вот так просто сидеть и разглядывать все вокруг,  -  говорил
он, когда чувствовал, что мне нужно передохнуть.
     Джо разглядывал решительно все. Муравей для него представлял  такой  же
интерес, как слон для ребят с менее ярким воображением.
     - Если бы муравей был ростом со слона, дал бы он жизни этому  слону,  -
как-то заявил Джо после глубокого размышления.
     Каждый год в поселке  Туралла,  расположенном  в  трех  милях  от  нас,
устраивались спортивные  состязания.  Их  проводили  в  большом  загоне  для
лошадей, за местным трактиром.
     В  этот  день  все  пространство  вокруг  овального  трека  заполнялось
двуколками и легкими колясками.  Оглобли  лежали  на  земле,  а  вдоль  всей
изгороди,  помахивая  гривами,  стояли  на  привязи   лошади.   Между   ними
расхаживали мужчины, обсуждая виды на погоду:
     - Да, дождичек не помешал бы...
     Завтракали здесь же, расположившись  на  траве  у  своих  колясок.  Ели
бутерброды, запивая чаем из жестяных походных чайников.
     В такой день взрослые обычно занимались пересудами, а  дети  с  криками
носились между палатками и стойлами.
     На праздник съезжались все. Если ты не приехал, значит,  ты  чудак  или
что-то имеешь против устроителей состязаний.
     Как только на стене почтовой конторы появлялась первая афиша, около нее
сразу же собиралась толпа возбужденных школьников. С этого дня вся их  жизнь
протекала под знаком предстоящего события. Тот, кто умел хорошо  бегать  или
ездить на велосипеде, начинал задирать нос, а тот, кто ничего не  умел,  еще
сильнее чувствовал свое ничтожество.
     Владельцы велосипедов разговаривали  друг  с  другом  только  гоночными
терминами  и,  мчась  наперегонки  в  школу,  вспугивали   пеших   товарищей
возгласами:  "Эй,  сойди  с  дистанции!",  "А  ну,  посторонись,  выхожу  на
прямую!".
     Школьные бегуны выстраивались в положение  "на  старт",  касаясь  земли
кончиками пальцев, и по команде "марш" срывались с места  и  бежали  не  как
обычно, а как заправские спринтеры, на носках. Постепенно замедляя бег,  они
разводили руки и украдкой поглядывали, смотрят ли на них девочки.
     Мы с Джо старались не замечать перемены в наших товарищах  и  напускали
на себя вид бывалых спортсменов.  Со  скучающим  выражением  выслушивали  мы
хвастливые речи школьных претендентов на звание чемпиона, но через несколько
дней  Джо  не  выдерживал:  потоптавшись  на  старте,  он  вдруг  как  вихрь
проносился мимо застигнутых  врасплох  ребят  -  это  он  устраивал  "легкую
разминку" вокруг школьного двора.
     Каждый  раз  Джо  оправдывал  свой   неожиданный   интерес   к   спорту
наследственностью: его дед, покоящийся теперь на тураллском кладбище, в свое
время был знаменитым бегуном.
     - Понимаешь, это у меня в крови, - объяснял мне Джо.  -  Я  никогда  не
любил бегать, но меня так и подмывает, и ничего тут не поделаешь.
     Каковы бы ни были причины происходившей с Джо перемены,  это  увлечение
отнимало у него уйму времени. По вечерам  он,  сняв  башмаки,  прыгал  через
бревна или бегал по кругу, как лошадь, закусившая удила.  При  этом  он  сам
давал себе тренерские советы, сам подбадривал себя возгласами из публики или
от имени болельщиков осыпал проклятиями воображаемых соперников,  пытающихся
вырвать у него близкую победу.
     Я сидел на траве и тоже давал советы.
     - Береги силы, все отстали! - орал я, когда Джо проносился  мимо  меня.
Он никогда не убегал далеко - ему нужны были зрители.
     - Я кого хочешь обгоню! - крикнул он, прыгая передо мной  на  носках  и
глядя на верхушки эвкалиптов. Должно быть, его вызов был принят, так как  он
вдруг подал команду "на старт" и пригнулся  к  земле.  Но  наверное,  другие
бегуны мешали ему, и он завопил:
     - А ну, отойди подальше! Кому я говорю?
     Очевидно, никто не выполнил  это  грозное  требование,  потому  что  он
внезапно выпрямился и зарычал:
     - Ах ты, свинья! Ну, я тебе сейчас покажу! - и  сразу  отскочил  назад,
прижал руки к груди и,  пританцовывая,  как  боксер,  стал  тузить  кулаками
воздух.
     - Так! Еще раз! Дай ему как следует! - кричал я.
     Воодушевленный моей поддержкой, Джо начал  наступать  еще  решительней,
высунув язык и закрыв глаза. Еще немного, и он бы разделал своего противника
на все корки, но в этот момент появился Энди.
     Энди был младший брат Джо. Он всегда  смотрел  на  нас  настороженно  и
недоверчиво, очевидно из-за того, что вечно был в ожидании подзатыльников от
меня или от Джо. Он еще не ходил в школу, и Джо должен был присматривать  за
ним. Это не очень устраивало Джо, зато Энди очень любил находиться  под  его
присмотром.
     - Ну, чего тебе? - спросил Джо, сохраняя боевую позицию.
     - Мама велела тебе присмотреть  за  мной,  -  ответил  Энди,  осторожно
поглядывая на нас и стараясь угадать, как мы отнесемся к этому заявлению.
     - Ладно, - согласился Джо после минутного колебания.  -  Стой  здесь  и
никуда не уходи.
     Энди успокоился.
     - А с кем ты тут дерешься, Джо? - спросил он.
     Джо не удостоил его ответа.
     - За сто фунтов я пробегу быстрее всех в мире, - заявил он.
     - За сто фунтов я проползу быстрее всех в мире, - пропел я в ответ,  не
желая ни в чем уступать Джо. - Ползаю-то я быстрее тебя, быстрее всех.  Я  -
чемпион мира по ползанию.
     И я стал быстро ползать взад  и  вперед  по  траве,  демонстрируя  свое
мастерство. Джо заинтересовался. Опустившись на колени, он  пополз  за  мной
следом.
     - Глядите все на меня! На лучшего в мире ползуна! - выкрикивал он.
     Джо мог бы ползли быстрее, чем я, но колени у него были  нежнее,  и  он
все время испытывал искушение привстать на ноги.
     - Не отрывай колени от земли! - приказал я.
     У меня-то колени были натренированы: мне часто  приходилось  ползти  по
крутым склонам, где костыли были бесполезны.
     - Слушай, - предложил я, когда мы сели отдохнуть, -  а  что,  если  нам
провести чемпионат мира по ползанию, а?
     Джо отнесся к этому предложению с некоторым сомнением.
     -  Не  бывает  такого  чемпионата,  -   сказал   он   нерешительно.   -
Международные состязания по бегу устраивают, а по ползанию нет.
     - Ну, а мне по бегу не  подходит,  -  запротестовал  я.  -  Куда  я  на
костылях?
     - Ладно, - неожиданно согласился Джо. - Давай так, будто мы с тобой уже
чемпионы и сейчас боремся за первое место.
     Энди, который ловил каждое слово брата,  позволил  себе  заметить,  что
"ползать лучше всего".
     - Мал ты еще разбираться в таких делах, - сказал ему Джо.
     - Да уж куда ему! - добавил я.
     Мы с Джо вдруг почувствовали себя крупнейшими  специалистами  по  части
ползания, имеющими за плечами солидный опыт, и нам  доставляло  удовольствие
разговаривать с Энди покровительственным тоном.
     Чемпионат мира по ползанию был назначен на следующий вечер.  Мы  решили
провести его на спортплощадке, где была заросшая травой  беговая  дорожка  с
дистанцией по кругу в четверть мили. Здесь обычно  проходили  состязания  по
бегу и велогонки. Мы выбрали эту дорожку, так как  были  абсолютно  уверены,
что до нас ни один человек в мире не ползал на такую большую дистанцию, и от
этого наш чемпионат становился еще интереснее.
     Договорившись встретиться на следующий день к  вечеру,  мы  отправились
домой, но, прежде чем расстаться, Джо отвел меня в сторону и шепнул на ухо:
     - Я постараюсь улизнуть от Энди. А ты будь наготове.
     Энди видел, как мы шепчемся, и по его лицу можно было прочесть, что  он
разгадал наши намерения.
     - А я скажу маме, что ты хочешь улизнуть! - пригрозил он.
     Джо сделал вид, что ему это и в голову не приходило.
     - Мы вовсе не собираемся убегать от тебя, правда, Билл?
     - Конечно! - поддержал я. - Мы всегда рады брать тебя с собой.
     - Если хочешь знать, мы говорили, что и тебя надо взять на  состязания.
Верно, Билл?
     Я подумал, что Джо говорит лишнее.
     - Мы ведь не хотели его брать, - тихо запротестовал я.
     Джо, вытянув губы, зашипел мне в самое ухо:
     - Я нарочно. Надо же его как-то обмануть.
     Но, очевидно, план Джо провалился, потому что  на  следующий  вечер  он
явился вместе с Энди.
     - Разве от него отвяжешься? - угрюмо сказал Джо.
     Энди висел у него на шее тяжким грузом.
     Готовясь к чемпионату,  мы  с  Джо  надели  длинные  плисовые  штаны  и
вылинявшие от частой стирки хлопчатобумажные чулки. Наши колени  были  таким
образом защищены, но на Энди были короткие штанишки и короткие носки.
     Придя на спортплощадку, мы стали объяснять ему, что, даже  если  бы  он
был вдвое старше, ему все равно нельзя было бы участвовать в чемпионате мира
по ползанию, так как голыми коленками он не проползет и нескольких ярдов.
     Но Энди нелегко было отговорить.
     - А я хочу ползти с вами, - твердил он упрямо.
     - Уж если Энди что взбредет в голову, его не переубедишь, - сказал Джо,
хорошо изучивший характер брата.
     Пока  я  проверял  дистанцию,  Джо  ходил  по  кругу  парадным  маршем,
обращаясь к воображаемой публике:
     - А ну, подходи! Монету гони! Все на первенство мира по ползанию!
     За свою жизнь Джо накопил целую коллекцию самых разнообразных  призывов
к публике,  которые  не  имели  никакого  отношения  к  чемпионату  мира  по
ползанию, и сейчас он использовал все, что знал, полагая, без сомнения,  что
они создают необходимую атмосферу.
     - Спешите! Спешите! Спешите! - кричал он. - Осталось всего три  билета!
Задних просим не напирать! Чемпионат мира по ползанию начинается!  Покупайте
билеты! Для женщин и детей скидка пятьдесят процентов.
     Энди шел сзади, с восторгом слушая своего брата. Он обожал,  когда  Джо
обращался к публике.
     Я сел на землю, снял ботинки и прополз немного,  ощущая  под  коленками
восхитительную упругость травы.
     - До чего здорово, Джо! - закричал я. - Попробуй, какая  мягкая  трава.
На такой траве колени никогда не заболят!
     - Итак, мы начинаем знаменитый чемпионат,  -  объявил  Джо  и,  сев  на
траву, тоже снял ботинки.
     - А как быть с Энди? - спросил он.
     - Эй, Энди! - позвал я. - Ты будешь идти рядом с нами и определять, кто
из нас лидирует. Можешь кричать: "Жми!", "Давай!" и все такое...
     - Нет, я хочу ползти наперегонки с тобой и Джо.
     - Ну вот, - уныло проговорил Джо. - Так я и знал! Хочет ползти,  а  сам
через десять шагов начнет скулить, чтоб мы его подождали.
     - Имей в виду, Энди, мы тебя ждать не будем, - предупредил я.
     Но Энди стоял на своем:
     - Я хочу ползти с вами.
     - Вот балда! - рассердился Джо.
     - Ну ладно, - решил я, - можешь ползти! - Я повернулся  к  Джо:  -  Все
равно он скоро раздерет коленки и встанет. Он у нас будет не в  счет.  Пусть
бежит впереди нас, если ему нравится.
     - Хорошо, - сдался Джо. - На старт! Мы вышли на беговую дорожку и стали
рядом на четвереньки.
     Энди опустился на четвереньки позади нас.
     - На старт! - подал команду Джо. - Внимание! Марш!
     Состязание на первенство мира по ползанию началось.

     Это состязание предоставляло участникам массу времени. Несколько  ярдов
мы ползли довольно быстро, пока я не вспомнил о длине предстоящего пути.
     - Давай помедленнее, - сказал я Джо. - Надо беречь силы для финиша.
     - Сбавить скорость! - тренерским голосом крикнул Джо  и  обычным  тоном
спросил: - А как там Энди?
     - Как ты там, Энди? - спросил я.
     - Хорошо! - ответил Энди, дыша нам в пятки.
     - Правда, приятно ползти по такой траве? - сказал я, обращаясь к Джо. -
Только мы, наверно, продерем чулки на коленках.
     - Бровку-у! - заорал Джо, вырываясь вперед.
     - Ты не очень-то отрывайся, - встревожился я.
     Джо замедлил ход.
     - У меня начинают уставать колени, - вдруг сказал Джо. - А у тебя?
     - Вроде ничего, - неуверенно проговорил я. - Могу ползти.
     - Четверть мили - это очень много, - задумчиво произнес  Джо  и  опять,
изменив тон, обратился к Энди: - Как ты там, Энди?
     - Хорошо.
     - Так я и знал! Зря мы взяли его с собой, - сказал Джо. - Это  ползание
ему боком выйдет. Мал он еще соревноваться на чемпиона мира.
     Упоминание громкого титула влило в нас новые силы.
     - А ну, прибавь ходу! - завопил Джо. - Расступись!
     - Бровку-у-у! - закричал я и обогнал Джо.
     Несколько минут мы ползли молча. Наконец Джо не вытерпел:
     - Черт! Наверно, Энди совсем замучился.
     - Как ты там, Энди?
     - Хорошо.
     - Ну, конечно, умирать будет - не признается! - Временами Джо испытывал
к Энди невероятное презрение: - Разве ему можно верить?
     - Я уже вспотел, - пожаловался я.
     - А я совсем мокрый, - отозвался Джо. - Как твои коленки?
     - Горят.
     - Мои горят как черти! Интересно, как там Энди? Как твои коленки, Энди?
     - Хорошо.
     - Голову морочит, - пробормотал Джо. - Сколько мы уже проползли?
     - Кажется, больше половины.
     - Черт!
     Мы продолжали ползти молча.
     - Энди, наверно, совсем выдохся, - решил я.
     - Да, бедняге здорово достается! -  пожалел  его  Джо.  -  Трава  здесь
похуже, чем вначале.
     - Трава-то ничего, - возразил я.
     - Коленки у меня просто отваливаются, - признался Джо.  -  А  уж  Энди,
должно быть, вовсе измучился. Как ты там, Энди?
     - Хорошо.
     - Парень выдыхается, - определил Джо. -  Но  мы  ни  при  чем,  мы  его
предупреждали.
     - Я тоже выдохся, а надо пройти дистанцию до конца.
     - Черт, как болят коленки, - пожаловался Джо.
     - Подходим к финишу, - подбодрил я его. - Теперь самое главное.
     - Чемпионы! Вперед! - закричал Джо.
     - Туралла! - кричал я. - Нажимай! Вперед!

     Из последних сил мы старались быстрее работать  руками  и  ногами,  как
вдруг слева от меня появилась маленькая фигурка, и через  секунду  я  увидел
перед собой кивающую по-лошадиному голову и быстро мелькающие голые коленки.
     Я задохнулся от изумления:
     - Черт возьми! Да ведь это Энди!
     - Разрази меня гром! Откуда он взялся?! - воскликнул Джо. - Энди!..
     Энди  промелькнул  на  четвереньках  мимо  нас.  Лицо  его  горело   от
возбуждения, а глаза были жадно устремлены к тому месту на траве, где лежали
мои костыли. Расстояние между нами все увеличивалось и  увеличивалось,  пока
наконец Энди не  достиг  финиша.  Тут  он  вскочил  на  ноги  и  победоносно
закричал:
     - Я чемпион мира по ползанию!
     - Чтоб ему пусто было! - возмутился Джо, с трудом поднимаясь с колен. -
А ведь он и вправду чемпион.
     Джо швырнул в Энди куском засохшего коровьего помета и крикнул:
     - Убирайся сейчас же домой, пока я тебе нос не расквасил!
     Энди отошел на безопасное расстояние. Джо лег около  меня  на  траву  и
простонал:
     - Ох, до чего коленки болят! - а потом добавил с неожиданным жаром: - Я
убью этого Энди, дай только до дому  добраться!  Влез  в  нашу  игру  и  все
испортил.
     - Ну и вынослив же он, клянусь головой! - сказал я почувствовав к  Энди
новый интерес. - Честное слово, он самый выносливый парень в Австралии!
     Джо поднялся и взглянул на Энди.
     - А что? Скажешь, нет? Так оно и есть.  Ты  только  посмотри  на  него.
Такой хлипкий на вид, а запросто выиграл первенство мира.
     Мы вдруг пришли в восторг от Энди и стали наперебой  расхваливать  его.
Мы вспоминали различные случаи, когда были  свидетелями  его  необыкновенной
выносливости. У Джо горели глаза.
     - В жизни не видывал такого ползуна!
     - Он ползает куда лучше нас с тобой. Лучше всех в мире! - подхватил я.
     Мы поднялись и пошли к Энди, который  одиноко  сидел  в  сторонке.  Нас
распирала гордость за него. Когда мы возвращались домой, Джо обнимал Энди за
плечи.
     Мы хвастались им несколько недель.
     - Он просто чудо, ей-богу! - говорил Джо. - Не сойти мне с этого места!


        ^TВ ПОЛДЕНЬ НА УЛИЦЕ^U

     Перевод Н. Лосевой

     Инкассатор положил деньги в карман и сказал кассиру:
     - В который это раз я приезжаю, конца нет.
     - Да, - сказал кассир. Он сосредоточенно отсчитывал монеты,  мелькавшие
между его пальцами, и не поднял головы. - Конечно.
     Инкассатор попрощался и толкнул одну из вращающихся дверей,  выходивших
на главную улицу. В банк ворвался грохот трамвая. Инкассатор вышел из  двери
и вдруг остановился как вкопанный  на  верхней  ступени  каменной  лестницы,
спускавшейся к тротуару.
     Внизу парень в кожаном фартуке опускал  на  нижнюю  ступеньку  девушку,
безжизненно повисшую у  него,  на  руках.  Его  товарищ,  курчавый  паренек,
упершись руками в колени, весь подался вперед и смотрел на них,  не  отрывая
глаз.
     Парень, державший  девушку,  широко  расставил  ноги,  чтобы  сохранить
равновесие. Он сжал губы и затаил дыхание, напрягаясь под тяжестью ее  тела.
Осторожно опустив девушку на ступеньку, он обхватил рукой  ее  плечи,  чтобы
удержать в сидячем положении. Голова девушки упала на  грудь.  Руки  повисли
как плети, согнутыми пальцами касаясь ступеньки.
     На тротуаре возле нее валялся красный кошелек.
     Заметив инкассатора, парень в кожаном фартуке почувствовал  облегчение.
Он беспомощно взглянул на него.  Оттого,  что  он  смотрел  вверх,  лоб  его
наморщился и лицо казалось страдальческим.
     - Она вот тут стояла, - сказал он. - Стоит  себе,  а  потом  возьми  да
упади. Я на нее гляжу, а она как грохнется!
     Быстрыми шажками  подошла  худенькая  женщина  в  очках.  Она  опустила
плетеную сумку и бумажный сверток на тротуар у ног девушки.
     - Положи ее, - сказала она  поспешно.  -  Запрокинь  ей  голову,  назад
запрокинь. Не отпускай.
     Парень в кожаном фартуке сделал все, как она велела. Он очень старался.
По его лицу было видно, как он рад, что с него сняли ответственность.
     - Раздобудь воды,  -  сказала  женщина.  Она  с  тревогой  смотрела  на
девушку.
     - Воды! - крикнул парень, торопливо подзывая своего товарища.
     Курчавый паренек в нерешительности посмотрел по сторонам.
     - Воды? - пробормотал он. - Конечно, воды надо бы.
     - В банк сбегай, - сказал инкассатор,  радуясь  возможности  чем-нибудь
помочь.
     Паренек побежал в банк.
     Девушка полулежала, касаясь головой края верхней ступеньки, и  парню  в
кожаном фартуке видно было ее запрокинутое горло; казалось, это нежное  тело
обречено на заклание.
     Глаза девушки были закрыты, в лице ни кровинки, она едва  дышала.  Ноги
ее свисали со ступенек, упираясь высокими каблуками в тротуар.  Спустившаяся
петля на чулке была затянута толстой коричневой ниткой.
     Худенькая женщина, склонившись над  девушкой,  смотрела  ей  в  лицо  с
острой жалостью.
     На противоположном тротуаре столпился народ. Толпа  стояла  молчаливая,
сосредоточенная.  Некоторые  перешептывались,  склоняясь   друг   к   другу,
остальные пристально смотрели на девушку, не говоря ни слова.
     На тротуаре перед  банком  людей  собралось  еще  больше.  Мальчишка  с
велосипедом остановился и, не слезая с седла, опустил одну ногу на  тротуар.
Он жевал  резинку  и  не  сводил  глаз  с  девушки.  Его  охватило  приятное
возбуждение. Шутка ли! Работа рассыльного такая скучная  и  неинтересная,  а
тут настоящая жизнь.
     Возле мальчишки стоял тучный мужчина с трубкой в зубах. У него был  вид
философа, нашедшего подтверждение какой-то  мысли,  давно  созревшей  в  его
мозгу.
     Чиркнув спичкой, он  поднес  ее  к  трубке  и  продолжал  наблюдать  за
девушкой поверх огонька. Потом вынул трубку изо рта и выпустил струйку дыма,
растаявшую над головами. Обращаясь к толпе, он глубокомысленно изрек:
     - Всегда одна и та же история. Не раз видал.
     Никто не обратил на него внимания, только мальчишка на велосипеде вдруг
с интересом взглянул в его сторону, в своей неопытности  жадно  ловя  слова,
которые просветили и вразумили бы его.
     Паренек, бегавший в банк, вернулся со стаканом воды.  Он  протянул  его
худенькой женщине, которая схватила стакан с радостным возгласом.
     - Приподыми ей голову, - сказала она парню в кожаном фартуке.
     Тот действовал быстро и сосредоточенно, как бы говоря всем своим видом,
что в такой критический момент нельзя медлить.
     Он приподнял голову девушки и повернул ее  лицом  к  молчаливой  группе
людей. Казалось, оно обвиняло их, это лицо, застывшее и  скорбное,  лишенное
всяких чувств, с пугающей печатью покоя.
     Худенькая женщина поднесла стакан к губам  девушки,  но  зубы  ее  были
стиснуты, и вода потекла на подбородок.
     Лицо инкассатора брезгливо сморщилось.
     - Не пьет, - сказала худенькая женщина. Ее опыт ничего больше не мог ей
подсказать.  Она  посмотрела  на   инкассатора,   взглядом   передавая   ему
ответственности? которая была ей не под силу.
     Инкассатор вдруг ощутил полную беспомощность. Он чувствовал себя словно
в ловушке, не зная, что ему делать и какого решения от него ожидают.
     - Смочите ей лоб, - неуверенно  сказал  он,  смутно  припоминая  совет,
который вычитал или слышал когда-то.
     - Всегда одна и та же история, - прогудел мужчина с трубкой. -  Не  раз
видал.
     Сквозь толпу протиснулась  толстуха  с  хозяйственной  сумкой,  которая
покоилась на ее жирном животе. Поставив сумку  на  тротуар,  она  шагнула  к
девушке с решительным видом воина, идущего в бой.
     - Когда падают в обморок, надо запястье оборачивать мокрой  тряпкой,  -
сказала она худенькой женщине тоном, не терпящим возражений.
     Затем она повернулась к толпе, как  бы  считая  нужным  объяснить  свое
вмешательство и свой тон.
     - Мне уже приходилось возиться с ними, - сказала  она.  -  Сколько  раз
меня звали. Известное дело.
     В движениях ее появилась профессиональная уверенность. Она  наклонилась
к девушке и захлопотала, как наседка.
     - А ну пустите, я займусь ею.
     Парень в кожаном фартуке сразу повеселел, словно у  него  гора  с  плеч
свалилась, и, расплывшись в улыбке, сказал:
     - Займитесь, займитесь, миссис. Ведь вы, женщины, разбираетесь  в  этих
делах лучше нас, мужчин. Это по вашей части.
     Он обратился к толпе, считая, что теперь, когда  тревога  прошла,  всем
захочется узнать интересные подробности:
     - Она вон там стояла. А мне подумалось, что-то она какая  чудная.  Я  и
говорю Гарри: "Смотри, какая она чудная", а  потом  ей  говорю:  "Что-то  вы
чудная какая". А она вдруг повалилась. Ей еще повезло, что голову не разбила
о камни.
     Мальчишка на велосипеде  с  интересом  выслушал  эту,  информацию.  Она
проливала свет на происшествие и добавляла новые подробности к той  истории,
которую он скоро будет без устали  повторять  с  немилосердными  прикрасами,
нарисованными его  воображением.  Ему  захотелось  показать,  что  он  имеет
отношение к говорившему и что с ним не шути, потому что он  самый  настоящий
очевидец.
     - Так оно и было, - подтвердил ои. - Я вторым подоспел.
     Толстуха взяла стакан из рук худенькой женщины. Она опустила туда  свои
короткие толстые пальцы, и вода помутнела от грязи.
     - Ну-ка, милочка, ну-ка.
     Она смочила ей рукой лоб и шею. Мокрые пряди  волос  прилипли  к  щекам
девушки.
     - Подними-ка ей голову.
     Парень в  кожаном  фартуке  наклонился  и  подложил  руку  под  затылок
девушки.
     Толстуха плеснула остаток воды на ее лицо.
     Продолжая поддерживать девушку, парень повернул голову и взглянул вверх
на инкассатора.
     - Вот я и говорю своему дружку: "Смотри-ка, какая она чудная", а  потом
подхожу к ней и спрашиваю: "Что с вами?" - а она возьми да повались.
     Вдруг толстуха заметила кошелек девушки, валявшийся  на  тротуаре.  Она
схватила его мокрой рукой и, едва взглянув, сунула девушке за ворот  блузки.
Придвинув свое широкое  рыхлое  лицо  к  самому  лицу  девушки,  она  громко
сказала:
     - Я его тебе за пазуху  сунула,  милочка,  чтоб  никто  не  взял.  Будь
спокойна. Он у тебя за пазухой.
     - Здесь нет воров, миссис, - с важным видом произнес мужчина с трубкой.
     - Много вы знаете! - огрызнулась толстуха. Ее сердитое лицо снова стало
жалостливым.
     - Будь спокойна, милочка.
     Она повернулась к пареньку, который принес стакан воды, и скомандовала:
     - На, принеси еще.
     Он ринулся в банк. Толстуха похлопала девушку по щекам.
     - Ну, ну, очнись, милочка. Твой кошелек у тебя за пазухой. Кошелечек за
пазухой.
     Толпа на улице разрасталась. Она придвинулась к самой обочине тротуара.
Инкассатор смотрел на столпившихся людей  потеплевшим  взглядом.  Он  ощущал
свою близость  с  ними.  Всех  их  объединяло  чувство  сострадания,  и  ему
захотелось заговорить с людьми, сказать им об этом.
     Паренек вернулся с водой и протянул стакан толстухе.
     - Ну-ка, ну-ка! Глотни свежей водички, - сказала она, поднося стакан  к
губам девушки.
     Веки девушки дрогнули. Толпа замерла.
     - Ну вот, милочка, так-то лучше.
     Девушка открыла глаза, но, увидев толпу, в испуге закрыла их снова. Она
выпила воду с закрытыми глазами. Ей было страшно открыть их, страшно  толпы,
которую она увидела.
     - Ты лежи спокойно, милочка, - сказала  толстуха.  -  Спокойно  лежи  и
набирайся силенок.
     Девушка  снова  открыла  глаза.  Она  слабо  улыбнулась  и   попыталась
подняться.
     - Держись, милочка. Сейчас совсем молодцом  будешь.  Твой  кошелечек  у
тебя за пазухой. Вот так, тихонько.
     С помощью толстухи и  парня  в  кожаном  фартуке  девушка  поднялась  и
стояла, пошатываясь, обхватив  одной  рукой  плечи  толстухи.  Она  тряхнула
головой, как бы разгоняя туман перед глазами, и сказала:
     - Мне теперь лучше. Сейчас я совсем оправлюсь.
     Толпа начала расходиться. Инкассатор перешел улицу и забрался в  кабину
своей потрепанной машины.
     Он немного помедлил, наблюдая за девушкой. Она поблагодарила толстуху и
побрела к трамвайной остановке. Там она  стала,  прислонившись  к  кирпичной
стене.
     Инкассатор включил мотор я повернул руль. Он подъехал к девушке.
     - Не подвезти ли вас домой?
     - Пожалуйста, - сказала девушка. - Мне нехорошо.
     Он открыл дверцу, и девушка уселась возле него.
     - Я стояла на солнцепеке, -  объяснила  она,  -  и  почувствовала  себя
плохо, но не успела дойти до стены.
     - Вот так оно и случается, - сказал инкассатор. - Сразу подступит, и не
заметишь. Вы где живете?
     - На Веллингтон-стрит.
     - За Джонсон-стрит?
     - Да.
     На Веллингтон-стрит он спросил:
     - А теперь куда?
     - К тому дому с коричневым забором.
     Он подъехал к калитке.
     - Большое вам спасибо, - сказала девушка. - Не знаю, что бы я делала...
И надо же,  чтобы  такое  несчастье  приключилось...  А  эти  люди...  такие
противные... ужасно. Но вы добрый, вы не такой, как они.
     - Ну, что  там,  пустяки,  -  сказал  инкассатор  поспешно.  Ему  стало
неловко.
     Он смотрел, как  она  идет  к  калитке,  и  почему-то  чувствовал  себя
предателем. Она открыла калитку и, обернувшись, помахала ему.
     - Послушайте! - крикнул он, высовываясь из кабины.  -  А  я  ведь  тоже
стоял вместе со всеми!..


        ^TМОЯ ПТИЦА^U

     Перевод М. Михелевич

     Тьма  была  совсем  не  безмолвной.  Над  гладью  болотных  вод  далеко
разносились шорохи, всплески, утиное кряканье, торопливое хлопанье  крыльев.
Перекликались между собою лебеди, а кулики, проносясь над самой водой, звали
птиц, которые расположились на песчаной косе, отделявшей болото от залива.
     Повсюду над болотом и  над  окружавшими  его  зарослями  стлался  запах
водорослей, тростника и ползучих корней.
     Миновала полночь, близилось утро - первое утро сезона  охоты  на  уток.
Дэн Люси, инспектор Управления рыболовства и охоты, еще  накануне  прибыл  в
Уирриби на своем служебном грузовичке.  Весь  день  он  осматривал  болотные
угодья, готовясь к предстоящему приезду охотников.
     Болотные угодья были разделены на два участка, из которых один  являлся
заповедником местной болотной птицы. Охотникам вход  сюда  был  запрещен,  и
водоплавающая птица могла тут жить на покое и  выводить  птенцов.  Остальная
территория, известная под названием Большого болота, на три  месяца  в  году
отдавалась охотникам. Этот период они называли "утиным сезоном".
     Большое болото отделялось от  заповедника  гатью.  Во  время  открытого
сезона охотники могли сколько угодно бродить по Большому болоту, но заходить
за гать уже не имели права. Эта полоска земли была границе двух владений:  в
одном царил мир, в другом бушевала война.
     Обязанностью Дэна было не допускать вторжения охотников в заповедник  и
стрельбы по запретной дичи.
     Во время закрытого сезона под запретом находились все  утки,  но,  даже
когда Управление рыболовства  и  охоты  разрешало  открыть  "утиный  сезон",
по-прежнему запрещалось бить птиц редких видов,  которые  и  так  постепенно
вымирали. Нарушавших это правило ждали штраф и конфискация оружия.
     Стоя  у  своего  грузовичка,  Дэн  Люси   следил   за   фарами   машин,
приближавшихся к площадке в той части болота, где охота была разрешена.
     Почти целый год охранял  он  уток  от  вооруженного  человека.  Лунными
ночами он обходил дозором лесные болота, иной раз  крадучись  пробираясь  на
выстрел браконьера; по пояс в  воде,  вброд,  продирался  он  сквозь  густые
заросли к птичьим гнездам, разглядывал оставленные вспугнутыми  птицами  еще
теплые яйца; смотрел, как по тихим заводям дикие утки ведут за  собой  целую
флотилию утят, проворно  перебирающих  лапками;  следил  за  первым,  робким
полетом птенцов.
     - А хорошо смотреть, как утки летят, - однажды сказал он.  -  Люблю  я,
когда они на закате возвращаются на землю. До чего здорово  слушать  шум  их
крыльев! Подымешь голову, а они шарахаются от тебя в сторону. Славная  птица
утка, люблю я их.
     Дэн Люси родился на Маррумбиджи, где река медленно  течет  меж  высоких
глинистых берегов, среди склоненных над водой сучковатых красных эвкалиптов,
и там провел свое детство. Он вырос крепким, стройным, со свойственным  всем
туземцам  изяществом  движений,  его  внешность  отлично   гармонировала   с
окружающей  природой.  Но  когда  он  был  ребенком,  босоногим   темнокожим
мальчишкой, он не  проник  еще  в  тайны  мира,  в  котором  жил.  Пытливый,
беспокойный,  он  доискивался   каких-то   откровений,   какого-то   ответа,
всеобъемлющих открытий, которые, чудилось ему, поджидали его за каждым изги-
бом реки, за каждым деревом, за каждым холмом.
     Он был искателем: заглядывал  под  куски  сухой  коры,  где  укрывались
сороконожки; шарил в дуплистых стволах, где спали опоссумы  либо  устраивали
себе гнезда попугаи; бродил по топям, продираясь сквозь заросли,  или  стоял
неподвижно, заглядевшись на небо, где еще трепетал, замирая,  свист  птичьих
крыльев.
     Будь у него дома книги, в которых поэты воспевают истину, будь  у  него
вдохновенные творения великих писателей, он сидел бы под тенью акаций у себя
во дворе и раскрытая на коленях книга заменила бы ему крылья.
     Но книг у него не было. В полете птиц являлась ему Красота; сила и мощь
раскидистых эвкалиптов, уверенно и прочно сидящих в земле,  вызывала  в  нем
тот взлет  духа,  который  вызывают  в  человеке  книжном  великие  творения
литературы. Драма и Поэзия открывались ему, минуя посредников: он черпал  из
самого их родника - чистого и прозрачного, точно звон колокольчика.
     Он хорошо знал речную птицу.  Подолгу  рассматривал  он  и  только  что
снесенное яйцо, и раскалывающуюся скорлупу,  и  едва  вылупившихся  пушистых
птенцов, и толстых, крикливых, еще не выучившихся летать хлопунцов.  Подолгу
наблюдал он и за полетом взрослых гладкоперых уток в косых  лучах  вечернего
солнца. Они спускались, кружась в вираже, сверкая жемчугом, и в душе у  него
все пело.
     Это не мешало ему, однако, наравне с другими  мальчишками  стрелять  из
рогаток по отдыхающим птицам. Правда,  бил  он  мимо  цели.  В  стрельбе  из
рогатки его восхищало само пенье натянутой резины и парящий  полет  камня  в
вышине. Позже, гордый сознанием, что он уже взрослый, он таскал за собой  по
болотам полученный ко дню рождения подарок - ружье и,  случалось,  мимоходом
бил уток. Привязав окровавленных  птиц  к  поясу,  он  возвращался  домой  и
рассказывал о своей изумительной меткости.
     Но каждый раз, убивая птицу, он не мог отделаться от чувства  стыда.  И
когда он возвращался со связкой дичи у пояса, ему казалось,  что  летящие  в
небе птицы спасаются от него бегством, а он остается, прикованный  к  земле,
одинокий, с тяжким сознанием свершенной измены.
     Он забросил свое ружье; брал его теперь в руки  лишь  для  того,  чтобы
почистить, полюбоваться украдкой на сверкающий ствол и потом опять  повесить
на стену.
     Когда поиски работы привели его наконец в город, он направился прямо  в
Управление рыболовства и охоты и был принят на должность инспектора. Он  был
полон энергии и энтузиазма, вдохновенно мечтал об этой работе.
     И вот теперь, стоя в ночной тьме, он перебирал все это в памяти, уже ни
о чем не мечтая...
     Словно траурное пение, гудели моторы машин, неровной лентой  тянувшихся
к Уирриби от Мельбурна. Каждая из них протягивала щупальца света к той,  что
шла впереди. Они переваливались на кочковатой болотистой почве, и лучи  фар,
испещренные танцующими пылинками, то опускаясь,  то  поднимаясь,  шарили  по
кустикам  травы  и  брызгами  искр  отскакивали  от  хромированного  бампера
катившей впереди машины.
     Они останавливались на круглой площадке, вытоптанной в  траве  на  краю
болота. Тесно сгрудившись  у  темных  зарослей,  они  оставляли  лишь  узкие
проходы,  в  которые  с  жалобным  скрипом  пытались  протиснуться   машины,
прибывавшие следом. Отыскав местечко для стоянки, те  тоже  останавливались;
их сверкающие глаза-фары угасали, шум мотора смолкал.
     А машины все прибывали и прибывали. Из них выскакивали люди с  факелами
или фонарями и отходили в сторону, уступая дорогу другим. И всю ночь  ни  на
мгновение не стихал гул моторов. С тысячу машин  прибыло  сюда  этой  ночью,
тысячи три охотников вышли из них и углубились во  тьму,  и  на  стволах  их
ружей играли отсветы фар новых машин, снующих в поисках стоянки.
     В колеблющемся свете фонарей были видны шатающие ноги; ноги торопились,
обгоняя друг друга, и причудливые  тени  прыгали  по  траве.  Люди  на  ходу
негромко чертыхались,  подзывали  товарищей,  о  чем-то  спрашивали,  что-то
сообщали друг другу.
     - А где Джек?.. Мое ружье у тебя?.. Я в этих краях уже  бывал.  Свернем
сюда... Где тут местечко получше?
     Они пробирались сквозь заросли высокой травы, внимательно смотрели  под
ноги, ступая по кочкам; согнувшись, с трудом прокладывали себе дорогу  через
кустарник.
     - Здесь. Сюда. Я слышу кряканье.
     Каждый торопился занять место  поудобней.  Все  болото  было  оцеплено.
Люди, теснясь, стояли плечом к плечу на длинных отмелях - излюбленном  месте
отдыха уток; заняли все холмики; притаились, залегли, как солдаты в засаде.
     - В шесть начнем!
     - В шесть-то мы за них примемся!
     - В шесть мы им покажем!
     Встревоженные птицы плыли по темной глади воды к середине болота.  Небо
на востоке посветлело.
     Вынимают из сумок патроны, щелкают затворами, каждый  из  охотников  то
поднимет ружье к плечу, то опустит, перекинет со спины  вперед  и  снова  за
спину - проверяют, прилаживают, ощупывают...
     - На мой участок смотри не заходи!
     - Да я никогда ни на чей не захожу...
     Дэн  Люси  провел  грузовичок  краем  болота  и  въехал  на  территорию
заповедника. Оставив машину у полосы кустарника,, он прошел  туда,  где  под
темным покровом ночи расстилалась, поблескивая, вода. Он беспокойно шагал по
кромке  болота,  ощущая  вокруг  напряженную  тревогу,  глубокое   волнение.
Казалось, самый воздух замер, прислушиваясь; застыли в ожидании деревья...
     Дэн тоже ждал.  А  небо  между  тем  бледнело,  и  ночь  отступала  под
прикрытие окружавших болото зарослей. Тьма паутиной  запуталась  в  траве  и
ложбинах, где росли чайные деревья, но сидевших на воде птиц уже можно  было
различить.
     Дэн медленно свернул папироску.
     Вот тот одноногий чирок... Вторую ножку у него, должно быть,  отхватила
треска, когда еще он был птенцом. А возможно, он попал  в  силки.  Находятся
люди, которые по песчаным отмелям  расставляют  на  уток  кроличьи  ловушки.
Насыплют вокруг зерна и... А этот чирок - он как  ручной!  Может,  он  и  не
снимется с воды, не улетит, когда все это начнется?..  В  заповеднике-то  он
будет в безопасности. Нет, шум всех  их  всполошит.  Если  он  в  стае,  то,
конечно, улетит. А ведь мог бы укрыться в тростнике... Ну, ясно, увяжется за
остальными. Вспорхнет - и ввысь. Хоть и одноногий, а полетит - полету это не
помеха. Впрочем, кто знает? Вдруг он не сможет так же быстро  маневрировать,
как остальные? Тогда он взлетит  повыше.  Они  ведь  всегда  высоко  летают.
Возможно, и проскочит...
     Дэн взглянул вверх, и ему представилось, что небо, заповедное небо, уже
истерзано визжащей дробью. Он отвернулся.
     Первый выстрел раздался в половине шестого. Миг оцепенения - и со  всех
концов болота поднялись протестующие возгласы. Дублет заглушил их. Запрыгали
огоньки над тростниковыми зарослями. Заторопились один за  другим  одиночные
выстрелы.  Они  дробно  прокатились  над  болотом,  сливаясь,  нарастая   до
громового грохота, непомерной тяжестью навалившегося на Дэна.
     Воздух над болотом, раздираемый выстрелами, бороздил  недвижимую  воду,
оставляя за собой легкую рябь да запах дыма.
     Гул не прекращался ни на миг - яростный, безудержный, непрестанный... И
все же сквозь него можно было различить хлопанье крыльев,  звук  падающих  в
воду тел, отрывистое, испуганное кряканье и шум птичьих стай,  стремительно,
точно снаряды, проносившихся мимо. Свист дроби, выплескиваемой дулами ружей,
пронизывал весь этот грохот, и мчавшиеся птицы в ужасе метались из стороны в
сторону.
     Прорвав этот гул всплеском более резких  звуков,  с  отдаленного  конца
болота донеслись один за другим два раскатистых выстрела.
     Дэн поднял голову и прислушался.
     Самодельные патроны? Вот опять... Нет, это  чоки  ствола.  Американская
выдумка для увеличения кучности боя. Да, из таких ружей можно бить птиц и на
большой высоте. Еще выстрел... Второй... Третий. Черт подери! Ну,  теперь  и
наверху достанут. Это заставит птиц снизиться.  Выходит,  что  и  высота  не
спасает. - Дэн сорвал с головы шляпу и стряхнул несколько застрявших в тулье
дробинок.
     Там наверху дробью, верно, как дождем поливает...
     Когда над болотом поднялась пальба, птиц в заповеднике охватила паника.
Одни заметались  по  озеру,  другие  взвились  в  воздух,  суматошно  хлопая
крыльями. Обратившиеся в бегство заразили ужасом и тех, кто еще колебался, и
вскоре все они снялись с  воды  -  одни  безмолвно,  другие  с  отрывистыми,
тревожными кликами.
     Черные утки первыми взметнулись к небу, громко И часто хлопая крыльями.
Они низко опускали крылья, летели короткими, быстрыми рывками, все набирая и
набирая скорость.  Описав  круг  над  границей  заповедника,  они  повернули
обратно и пролетели над головой наблюдавшего за ними человека,  оставляя  за
собой свистящий звук стремительного полета.
     Дэн резко повернул голову, чтобы не потерять их из виду.
     Черт возьми, они еще прохлаждаются! Заходят на второй круг, вместо того
чтоб удирать!
     После  второго  круга  стая  покинула  заповедник,  и  шквал  выстрелов
устремился за нею, прорвав однообразный рокот пальбы.
     Это конец...
     Дэн тяжело вздохнул.
     Под градом выстрелов сломался строй летевшей стаи, и утки  рассыпались,
точно гонимые ветром листья. Одна из птиц, словно парус,  подняв  над  собой
перебитое крыло, снижалась крутой  спиралью  и  отчаянно  колотила  здоровым
крылом. С глухим стуком упала она на гать, отделявшую заповедник от открытой
части болота. С дюжину охотников бросилось к ней с воплем:
     - Моя птица!
     Вслед за черными утками цепочкой снялась с воды и пошла в  свой  первый
круг над болотом стая  серых  чирков.  Посланный  охотниками  залп  расколол
надвое птичий строй, и те из птиц, которые были посередине, камнем  попадали
вниз.
     Пеликаны и лебеди поднимались  вверх  медленными  кругами.  Размеренно,
неторопливо взмахивали пеликаны своими огромными крыльями - голова  откинута
назад, клюв покоится на выгнутой груди. За  ними  летели  журавли,  цапли  и
шилохвостки.
     Утки, взлетая, прорезали этот караван тяжелых птиц, поднимались над ним
и шли кругами на разной высоте, прежде чем  устремиться  к  заливу,  где  их
ждало спасение.
     Выстрелы, нацеленные ввысь, на кружащих в небе  уток,  подчас  поражали
какую-нибудь из тяжелых птиц, служивших уткам заслоном. И  тогда  медленный,
степенный подъем их прерывался, и они в тревоге  перекликались  между  собой
либо молча устремлялись вниз, к земле.
     Находящиеся под запретом широконоски,  более  медлительные,  чем  серый
чирок или черная утка,  испуганно  кружили  над  заповедником,  бессмысленно
шарахаясь в сторону, когда ружейный огонь на болоте внезапно усиливался.  Их
голоса,  напоминавшие  скрип  ржавых  петель,  не   смолкали,   даже   когда
какая-нибудь из них, взмахнув крыльями, падала, сраженная людьми, решившими,
казалось, истребить всех птиц до последней.
     Дэн выругался во внезапном приступе ярости. Половина этих  кретинов  ни
черта не смыслит в птицах! Они не в состоянии отличить широконоски от черной
утки. Ну, погодите, уж я вас подстерегу! Перехвачу на обратном пути...
     - Идиоты проклятые! - закричал он.
     Дэн провожал взглядом каждую стаю, и, когда видел в предрассветном небе
широкие,  лопатой  клювы,  массивные  головы  и   откинутые   назад   крылья
широконосок, поворачивавших,  виражируя,  к  открытому  болоту,  он  рупором
прикладывал ко рту ладонь и что было сил кричал через озеро  в  ту  сторону,
где первая цепь охотников палила без разбора во всех  пролетавших  над  ними
птиц.
     - Это широконоски!
     Некоторые из охотников, услышав его крик, опускали ружья, но  остальные
продолжали стрельбу.
     Два серых чирка со свистом пронеслись над болотом к заповеднику.  Волна
выстрелов погналась за ними, едва не накрыв их своим гребнем.  Чирки  летели
быстро и на большой высоте, но вдруг раскатистый выстрел откинул  в  сторону
птицу, летевшую позади, и она стала снижаться. Пять выстрелов  настигли  ее,
прежде чем она коснулась воды  и  недвижно  распласталась  в  красном  пятне
крови.
     Увидев, что спутник его сбит, вожак дрогнул, но затем, собрав все  свои
силы, полетел дальше, пока не достиг границы заповедника. Казалось, здесь он
сейчас приземлится, но он неожиданно  снова  взмыл  вверх  и  возвратился  к
своему товарищу.
     Дэн в отчаянии размахивал руками. Пропадет чирок...  Сгинет  следом  за
остальными... Нет, не выкрутиться ему...
     Когда выстрел настиг птицу, она не опустила крыльев,  не  упала  камнем
вниз, а спустилась скользящим движеньем, словно в обычном полете. Ударившись
о землю, она подскочила и покатилась, точно мяч...
     Последними покинули заповедник восемь каролинских уток. Перед этим  они
укрывались где-то в тростниках, но страх выгнал их оттуда, и они поднялись в
воздух, сгрудившись нестройной кучей, почти  задевая  друг  друга  крыльями.
Когда они набрали высоту, селезень, пробившись вперед, занял  место  вожака.
Тогда утки привычно выстроились правильным треугольником, и  селезень  повел
их из заповедника. Они летели ввысь, и от напряжения шеи у  них  выгибались.
Сделав круг над  дальним  краем  заповедника,  они  возвратились,  с  каждым
взмахом крыльев ускоряя полет. Над самой головой Дэна они сделали вираж,  их
крапчатые грудки ярко сверкали в лучах  утреннего  солнца.  Затем  пошли  на
второй круг.
     Когда они снова приблизились к границе заповедника,  селезень,  который
вел их в плавном полете вверх, вдруг сделал вираж  и  порывисто  нырнул,  но
затем выровнял строй и вновь привел стаю к тому месту, где стоял Дэн.
     Дэн, следивший за этим маневром, был озадачен.
     О дьявол! Чего он снизился?  Должно  быть,  сейчас  на  большой  высоте
сильный ветер. Нет,  вот  он  снова  набирает  высоту.  Молодец!  Правильно!
Быстрей! Быстрей!
     Селезень, словно в  поисках  бреши  в  этой  стене  звуков,  все  время
осматривался по сторонам.
     И неожиданно Дэн увидел в этой птице как бы символ.  Бушевавшая  вокруг
стихия убийства была невыносима - она разрушала все, во что Дэн верил,  все,
что было ему дорого. А эта птица была жива и свободна. Сильное сердце билось
в ее груди, и в жилах текла горячая кровь. И Дэн почувствовал, как важно для
него, чтобы эта птица уцелела, спаслась. Если она будет жить, то в  ней  как
бы продолжится жизнь тысяч убитых уток; если  погибнет,  значит,  на  болоте
воцарится смерть.
     - Сюда, сюда! - вслух заклинал Дэн, не сводя глаз с селезня. - Веди  их
обратно в заповедник, черт тебя побери!
     Но селезень уже принял иное решение: он повел  стаю  к  открытой  части
болота. Шелестя крыльями, они пролетели футах в девяноста над головой Дэна.
     Ну, теперь им конец. Самоубийцы...
     Сжав кулаки, слегка согнувшись,  он  глядел  им  вслед.  Этот  селезень
должен, обязан провести стаю, спасти ее! Обязан. Обязан.
     Дэн глубоко вздохнул и замер...
     Утки миновали первую линию охотников  и  безупречно  правильным  строем
летели сейчас над самым болотом. Оглушительная волна  звуков,  взметнувшись,
хлынула за ними и настигла их на повороте.
     В ярком свете  утра  эта  восьмерка  уток  была  превосходной  мишенью.
Ружейные стволы, точно темные стебли тростника,  обрамляли  открытое  водное
пространство, над которым пролетали птицы, но этот тростник извергал  огонь,
вздрагивая при отдаче. Дэн, неотступно следивший  за  полетом  птиц,  стоял,
пригнувшись, словно перед лицом врага.
     Одной не стало!
     Утка, летевшая слева, как раз позади  селезня,  внезапно  из  крепкого,
плотного,  сильного  существа  превратилась  в  мягкий,  бесформенный  комок
перьев, который стал покорно падать в воду.
     Дэн был теперь весь там, в  небесной  выси,  с  ними.  Вместе  с  ними,
казалось, взмахивал крыльями; вместе с ними броском устремлялся к земле.
     Птицы  подтянулись,  заполнив  брешь,  и  треугольник  вновь   приобрел
правильную форму. Селезень повел оставшихся шесть уток резкими поворотами  и
бросками. И каждый его поворот, каждый рывок в сторону послушно  повторялись
его спутницами. Каждое их движение, казалось, было порождено им.  Вожак  был
их разумом, их волей.
     Хлопок  выстрела  заставил  его  прибегнуть  к  еще   более   отчаянным
поворотам, в точности повторявшимся его свитой. Но над самой серединой озера
одна из уток, летевших позади, вдруг  стала  терять  высоту.  Она  захлопала
крыльями, начала снижаться, потом, выровнявшись, полетела  снова.  Несколько
ярдов следовала она за стаей, только на меньшей высоте, но затем  крылья  ее
обмякли, и она беспомощно опустилась на воду.
     - Моя птица! Моя! - закричали охотники и зашлепали по воде с  поднятыми
кверху ружьями.
     Третья птица была вырвана из стаи прежде, чем утки  достигли  последней
цепи охотников, за которой уже было спасение. Селезень, ведя  четырех  своих
спутниц через этот последний рубеж, где  охотники  стояли  сплошной  стеной,
вдруг  сделал  крутой  вираж,  шарахнувшись  от  просвистевшей  мимо  дроби.
Мгновение он продолжал в нерешительности лететь дальше, но, когда  еще  одна
утка упала, сраженная дробью, он развернулся и повел стаю над болотом назад,
к заповеднику.
     Дэн, следивший за ним в бинокль, тихо  выругался.  Гул  поднялся  среди
охотников, когда утки повернули обратно. И вновь ринулась вслед птичьей стае
волна выстрелов.
     Теперь уж селезень отбросил всякие  уловки.  Он  был  ошеломлен  шумом.
Летел напрямик, и три уцелевшие утки гуськом следовали за ним. Он повел их в
неглубокий вираж, чтобы набрать скорость, но тут же снова взмыл  вверх,  так
как две его спутницы разом рухнули вниз, рассыпая в воздухе перья...
     Теперь за ним следовала одна-единственная утка. Быстрым взмахом крыльев
она как-то боком придвинулась к нему, так что ее голова оказалась  на  одном
уровне с ним, но затем стала отставать, и он улетел прочь.
     Выстрел, сразивший утку, подбросил ее кверху  и  перевернул  на  спину,
прежде чем швырнуть к ногам охотников.
     И вот селезень остался совсем один. Подхлестываемый  последним  шквалом
выстрелов, он ринулся было  в  сторону  заповедника,  но  потом  повернул  и
устремился вдаль, к заливу.
     Для Дэна эта мчавшаяся, словно некий крылатый корабль,  птица  несла  в
себе жизнь, которая была отнята здесь, над болотом, у тысяч сраженных  уток.
Радость победы, вера, восторг охватили его. И когда на  фоне  ярких  облаков
селезень взмыл в поднебесье, промелькнул и исчез,  Дэн  торжествуя,  замахал
руками и вдруг, повернувшись к охотникам, закричал:
     - Моя птица! Моя, черт вас побери! Моя!


        ^TДЕРЕВЬЯ УМЕЮТ ГОВОРИТЬ^U

     Перевод О.Кругерской

     Я услышал шаги и поднял голову. Человек  с  лотком  старателя  в  руках
спускался к берегу.
     - Он никогда и ни с кем не разговаривает, - рассказывал мне лавочник  в
городке за три мили отсюда. - Кое-кому, правда, довелось  от  него  услышать
словечко, вроде "хелло" или что-нибудь в этом духе. А чаще кивнет головой  -
и все.
     - Что у него, не все в порядке? - спросил я.
     - Нет. Если хочет, он может разговаривать. Его прозвали Молчаливый Джо.
     Подойдя к месту, где ручей  образовал  нечто  вроде  небольшой  заводи,
человек присел на  корточки  и  зачерпнул  в  лоток  воды.  Потом  встал  и,
наклонившись, начал промывать породу, вращая лоток и потряхивая.
     Я поднял костыли и заковылял по гальке, пока не оказался как раз против
него по другую сторону заводи.
     - Здравствуйте, - сказал я. - Чудесный сегодня день.
     Он поднял голову  и  посмотрел  на  меня.  Глаза  у  него  были  серые,
зеленовато-серые,  цвета  зарослей.  Взгляд  был  не  враждебный,  а  скорее
вопрошающий.
     Вдруг выражение его глаз изменилось - они ясно, как если бы он произнес
это вслух, ответили "да".
     Я сел и принялся наблюдать за ним.  Он  вылил  грязную  воду  в  ручей.
Мутная струя поползла по песчаному дну, извиваясь и  закручиваясь  спиралью,
пока не превратилась в туманное облачко, уносимое течением.
     Раз за разом он промывал остаток.
     Я перебрался через ручей выше заводи и подошел к нему.
     - Что-нибудь добыли?
     Он протянул мне лоток, указывая на  три  крупинки,  золота,  лежащие  с
самого края на слое песка.
     - Так это золото!  -  сказал  я.  -  Три  крупинки,  а!  Половина  всех
несчастий на земле происходит от таких, вот крупинок!
     Он улыбнулся. Улыбка  долго  рождалась  на  его  лице.  Она  расцветала
медленно, напомнив мне почему-то белую цаплю в полете; широкий взмах крыльев
- и цапля исчезла.
     Он ласково посмотрел на меня, и на мгновение мне показалось, что передо
мной  заросли,  не  чужие,  далекие,  с  сожалением  глядящие  на  меня,   а
приветливые, кивающие мне, как другу. Он был сродни деревьям, и они говорили
его глазами. "Если бы мне удалось его разгадать, - подумал я, - я понял бы и
заросли".
     Но он отвернулся и снова стал далеким, как эвкалипты, замкнутые в своем
молчании - не в немоте, а в красноречивом молчании деревьев.
     - Я иду с вами, - произнес я.
     Мы зашагали рядом. Он внимательно выбирал дорогу, следя  за  тем,  чтоб
мне было удобнее двигаться. Отводил в сторону  сучья,  ломал  ветки  акаций,
низко нависшие над тропинкой, вьющейся вдоль подножия холма.
     Лес стал гуще. Солнце проникало сквозь навес ветвей, кладя нам на плечи
узорчатые блики. Дыхание земли, прохладное, полное запахов листьев,  шло  от
мха, по которому мы ступали. Тропинка круто вела в  овраг  и  обрывалась  на
небольшой расчищенной поляне. Тонкие стебли  трав,  отяжелевшие  от  бремени
семян, печально покачивались в кругу деревьев.
     В центре поляны возвышался холм желтой глины, кольцом окружавший  дыру,
ведущую в шахту. На  вершине  холма,  прямо  над  стволом  шахты,  поставили
лебедку. Тяжелая железная бадья свисала с вала.
     - Это ваша шахта! - сказал я.
     Он кивнул с довольным выражением.
     Я вскарабкался на холм и заглянул вниз, во тьму. Сырой  воздух  холодом
пахнул мне в лицо. Я столкнул с края небольшой камень. Он беззвучно исчез из
виду, устремившись в узкий темный колодец, и на  какое-то  время  воцарилась
напряженная тишина, а потом из глубины раздался звук, возвестивший  о  конце
его путешествия.
     - Ух! Ну и глубоко! - воскликнул я.
     Молчаливый Джо стоял рядом со мной, довольный тем, что шахта  произвела
на меня столь сильное впечатление.
     - Вы спускаетесь по этой лестнице? - спросил я, указывая  на  сделанную
из стволов молодых деревьев лестницу, проволокой скрепленную  с  бревенчатой
обкладкой шахты.
     Он кивнул.
     - Я умею лазить по лестницам,  -  пробормотал  я,  думая,  как  бы  мне
спуститься вниз, - но не по таким.
     Он посмотрел на меня вопросительно,  лицо  его  омрачилось  тревогой  и
состраданием.
     - Детский паралич, - объяснил я. - Иногда это мешает. Не сможете ли  вы
спустить меня вниз в этой бадье? Мне хочется взглянуть на вашу  золотоносную
жилу.
     Я думал, что он станет возражать - ведь это было бы так естественно.  Я
ждал, что он выразительно покачает головой, как бы объясняя,  насколько  это
опасно.
     Но он не колебался ни мгновения. Протянув руку, он  придвинул  бадью  к
самому краю шахты. Я положил костыли на землю и сел верхом на бадью, так что
ноги мои свисали по сторонам, а ручка бадьи была зажата между колен. Затем я
ухватился руками за веревку и сказал:
     - Готово. - Потом добавил. - Вы спуститесь по лестнице, да?
     Он кивнул.
     Я повис над шахтой. Бадья стала медленно вращаться, потом остановилась,
затем начала вращаться в обратном направлении. Он снял тормозную колодку.  Я
видел, как он весь напрягся от усилий. Его крепкие руки  работали  медленно,
словно коленчатые  валы.  Бадья  пошла  вниз.  Мне  стало  холодно,  запахло
лягушками.
     "За каким чертом я сюда полез? - подумал я. - Какая глупость".
     Бадья, опускаясь, медленно  вращалась.  Перед  моими  глазами  спиралью
мелькали слои камня и глины. Вдруг что-то твердое толкнуло меня в  бок.  Это
была стена шахты.  Дальше  спуск  шел  под  углом,  отверстие  шахты  вскоре
скрылось, и я остался один.
     Отталкиваясь  от  стен,  чтобы  не  оцарапать  ноги  об  острые  камни,
торчавшие повсюду, - я опускался все ниже и ниже. Бадья двигалась, скрипя  и
увлекая за собой комья глины, потом остановилась.
     Тяжелая тьма окутала меня, давя на плечи. Я вытянул руку и нащупал  дно
ствола. Затем соскользнул с бадьи и уселся на землю рядом с  ней.  Вскоре  я
услыхал поскрипывание лестницы. Кусочки  гравия  и  мелкие  камни  осыпались
где-то рядом со мной. Я ощутил вблизи чье-то присутствие; в  кромешной  тьме
вспыхнула спичка, он зажег свечу. Желтый язычок  пламени  поднялся,  освещая
его лицо, потом скользнул вниз, к  фитилю.  Он  прикрыл  свечу  рукой  и  не
отнимал ее, пока воск не растаял и огонь не отогнал тени к тоннелю.
     - Какой я дурень! - сказал я. - Не захватил с собой костыли.
     Он взглянул на меня задумчиво, и отсветы огня, как мотыльки,  запорхали
по его лицу. Потом в его взгляде появилась решимость, и мне показалось,  что
я отгадал его мысли.
     - Большое спасибо. Я не тяжелый.
     Он наклонился, поднял меня и взвалил себе на спину. Я почувствовал, как
под выцветшей голубой рубашкой напряглись  и  заходили  мускулы  у  него  на
спине. Низко нагнувшись, чтобы моя  голова  не  ударялась  о  куски  породы,
торчавшие из кровли шахты, он зашагал во тьме, и меня покачивало в такт  его
твердой поступи.
     Пламя свечи двигалось впереди нас, освещая проход.
     У конца тоннеля он остановился и осторожно опустил меня на землю. Потом
поднес  свечу  близко  к  лицу  и  указал  заскорузлым  пальцем   на   узкую
золотоносную жилу, которая, как шрам, по диагонали пересекала породу.
     - Вот она какая! - воскликнул я.
     Я попробовал отломить кусочек руками. Он поднял с земли небольшой лом и
вонзил его в жилу. Я подобрал несколько отколовшихся кусочков породы и  стал
рассматривать их на свет. Он пригнул голову поближе ко мне, пристально глядя
на камешек, который я поворачивал во все стороны. Потом вдруг протянул  руку
и взял его. Он лизнул камень языком, улыбнулся и поднес его к  моим  глазам,
указывая большим пальцем на крупинку золота, блеснувшую на поверхности.
     Находка обрадовала меня. Я осыпал его  вопросами.  Он  сидел,  обхватив
руками колени, и отвечал мне выразительной мимикой  и  покачиванием  головы.
Пламя свечи стало колебаться, едва поднимаясь над краями огарка.
     - Думаю, пора уходить, - произнес я.
     Он поднялся и отнес меня к началу ствола.  Я  обвязал  ноги  в  коленях
веревкой и на этот раз сунул их в бадью. Моя правая нога  совсем  никуда  не
годилась - если ее не привязать к  более  сильной  соседке,  она  беспомощно
повиснет. Я уселся на край бадьи и съежился в ожидании толчка.  Свеча  вдруг
вспыхнула ярким светом, потом пламя заплясало и  погасло.  Я  услышал  скрип
натруженных перекладин лестницы, потом воцарилась тишина.
     Я был единственным живым существом на свете. Тьма имела  свою  фактуру,
свой вес. Тьма походила на  черное  одеяло.  Я  сидел,  мрачно  задумавшись,
солнечный свет и песни ушли из моей души. Мир птиц,  деревьев  и  смеха  был
далеко, дальше звезд.
     Вдруг я почувствовал, что  меня,  как  пузырь,  подбрасывает  вверх.  Я
раскачивался  в  пустоте,  двигаясь  в  ней,  подчиняясь  неподвластным  мне
астрономическим законам.
     Потом я ударился о стенку, и бадья накренилась,  зацепившись  о  камни.
Дно ствола закачалось перед моими глазами и стало  отдаляться,  когда  бадья
снова пошла вверх.
     Задевая за стенки ствола и отталкиваясь от них, я постепенно поднимался
из темноты к свету. Отверстие над моей головой становилось все шире и шире.
     Вдруг поток ярких  солнечных  лучей  брызнул  мне  в  лицо.  Надо  мной
появилась рука, схватила ручку бадьи. Толчок - и я  почувствовал  под  собой
надежную, прочную землю. Как хорошо стоять на твердой  земле  и  подставлять
лицо солнцу!
     Опираясь рукой о серое самшитовое дерево, удивительно на него  похожее,
он наблюдал за мной.
     Я поблагодарил Джо и  уселся  на  гальку,  чтобы  поболтать  с  ним.  Я
рассказал ему о себе и кое-что о людях, с которыми встречался. Он слушал, не
двигаясь, но я чувствовал, с каким интересом он впитывает мои  слова  -  так
сухая земля впитывает воду.
     - До свиданья, - сказал я, уходя, и пожал ему руку.
     Я пустился в обратный путь, но прежде, чем углубиться в лес,  обернулся
и помахал ему рукой.
     Он все еще стоял, опираясь о  ствол  серого  самшита,  сам  похожий  на
самшит, но тут быстро выпрямился и помахал мне в ответ.
     - До свиданья, -  произнес  он,  и  мне  показалось,  будто  заговорило
дерево.


        ^TВОТ КАК ЖИЛИ ЛЮДИ В СПИВО...^U

     Перевод В. Смирнова

     Да что вы мне толкуете о Билле Пекосе, Джеке  Колорадо  и  великане  из
лагеря лесорубов, который ковырял в зубах стволом ели!  Герои  американского
фольклора  просто  мозгляки  рядом  с   обитателями   Спиво   -   мифической
овцеводческой фермы в Австралии. Да знаете ли  вы,  что  Скрюченный  Мик  из
Спиво, которого хлебом не корми, лишь бы потасовка была, запустил однажды  в
ворон Айерской скалой! А ведь он был  не  ахти  какой  великан  по  тамошним
масштабам.
     Нет, по мне, если уж толковать, так только о народных героях Австралии.
Рассказами о них полна вся страна от Кейп-Йорка до  Отуэя,  от  Брисбена  до
Брума. Встретятся ли друг с  другом  погонщики  волов,  сойдутся  ли  вместе
гуртовщики, между ними сейчас же заходит разговор о  Спиво,  а  на  обратном
пути к своим родным захолустьям они  божатся  встречным  и  поперечным,  что
дошли до его границ; иные даже утверждают, что работали там.
     "Когда я работал в Спиво..."
     "Тоже мне грязь! Побывал бы ты в Спиво..."
     "Подумаешь, засуха! Вот в Спиво..."
     Да, друзья, удивительные вещи  случались  в  Спиво.  Кенгуру  там  были
высотой с гору, а эму клали такие яйца, что люди выдували их и поселялись  в
яичной скорлупе, как в доме.
     Но где находится Спиво, не знает никто. На Дарлинге  тебе  скажут,  что
это где-то за Берком; в Берке говорят, что Спиво на  Западе;  жители  Запада
кивают на Квинсленд, а там вас уверяют, что Спиво - это на плато Кимберли.
     Том Ронан из Кэтерина, что в Северной территории, писал мне:
     "По-моему, сперва это было где-то чуть-чуть  "подальше",  "вон  за  той
горной цепью", и скот там чуть подичее, лошади чуть  поноровистей,  а  народ
чуть потолковее, чем в любом другом месте. По мере того как в  наших  глухих
углах рождались все новые и новые сказания, приметы  Спиво  становились  все
определенней: это уже страна быстрых потоков, тенистых рощ,  сочных  зеленых
пастбищ - обетованная земля овцеводов, куда переселяются  после  смерти  все
достойные люди, и не одни только достойные".
     В самом начале века старый гуртовщик по имени Джим  Диллом  обосновался
на клочке земли к юго-западу от Уайндема, что в Западной Австралии, и назвал
его Спиво. Так это место значится на карте и по сей  день,  давая  пищу  для
домыслов, действительно ли  это  то  самое  Спиво,  о  котором  рассказывают
столько чудес.
     Как бы там ни было, легенды о Спиво все же дают кое-какое представление
об этой мифической ферме и о людях, вершивших на ней дела. Все эти легенды -
а их сотни - вполне согласуются между собой, и когда речь заходит о размерах
Спиво, но героями в них являются самые различные люди,  хотя  с  двумя-тремя
приходится встречаться почти в каждой легенде. Видимо, это как раз  те,  кто
делал в Спиво погоду, тогда как остальные, которым так или иначе приходилось
сталкиваться с ними, выступают в роли их славословов.
     Первым идет Скрюченный Мик, который пытался  удавиться  на  собственной
бороде в Великую засуху. Он был непревзойденный стригальщик: пятьсот овец  в
день было для него сущий пустяк. Однажды Босс, выведенный из себя его грубым
обращением с баранами, пришел к нему в сарай для  стрижки  овец  и  рявкнул:
"Уволен!" А Скрюченный Мик как раз гнал стрижку вовсю. Он  работал  с  такой
скоростью, что выстриг еще полтора десятка овечек, прежде чем смог разогнуть
спину и повесить ножницы на крюк.
     Последние годы его жизни омрачило случившееся с ним несчастье.  Он  мыл
овец, как вдруг оступился и упал в котел с кипятком. Большой Билл,  стоявший
тут же, выхватил его из воды,  сорвал  с  него  одежду,  затем  поймал  двух
баранов и перерезал им глотки. Содрав с них шкуры, он обернул ими -  мездрой
к телу - туловище и ноги Скрюченного  Мика.  Когда  три  недели  спустя  его
доставили к врачу, тот лишь взглянул на него и сказал:
     - Вы сотворили с ним чудо,  ребята.  Чтобы  снять  с  него  эти  шкуры,
понадобилась бы серьезная операция. Они прижились на нем.
     Как рассказывал потом Большой Билл, они вернулись со Скрюченным Миком в
Спиво и с тех пор ежегодно стригли его.
     - Он давал двадцать два фунта шерсти, - говорил Большой Билл. - Не  так
уж и плохо.
     Большой Билл, который взялся  возводить  ограду  из  колючей  проволоки
вокруг Спиво, был там, по рассказам, первым силачом. Свое состояние он нажил
на Кройдонских золотых приисках, продавая выработанные шахты, чтобы в.  них,
как в ямы, ставили телеграфные столбы. Ему-то  сперва  и  поручили,  обнести
оградой Спиво, но уже после одного дня копания ям под столбы Билл  отказался
от такого дела. Утром он оставил свой завтрак у первой выкопанной ямы,  а  в
полдень, решив подкрепиться, бросил лом и отправился в обратный дуть. Но  он
накопал столько ям, что добрался до своего завтрака лишь в полночь. Это  для
него было уже слишком.
     - Недолго и ноги протянуть, если продолжать в том же  духе,  -  пояснил
он.
     Был там еще дядюшка Гарри, который проехал через Уаггу верхом на ломе и
даже не натер ему спину. Этот тихоня завез пять тонн оловянных  свистулек  в
такие места, где еще и населения-то не было.  Однажды,  когда  Большой  Билл
расхвастался перед всеми своей силой, кто-то возьми и спроси дядюшку  Гарри,
приходилось ли ему поднимать большие тяжести.
     - Нет, - скромно ответил он. - Какой из меня силач! Поднимать тяжести -
это не по моей части. Но все же как-то раз мне пришлось  снести  одну  очень
неудобную ношу с баржи, которую вел на буксире "Толарно".  Случилось  это  у
Тинтинналоджи, и, заметьте  себе,  груз  был  вовсе  не  тяжелый,  а  просто
неудобный. Я нес - да к тому же в гору - двухлемешный плут, несколько  борон
и восемь  дынь  без  всякой  упаковки.  Нести  было  не  то  что  тяжело,  а
н_е_у_д_о_б_н_о - иначе не о чем было бы и говорить.
     Плосконосый Джо работал в Спиво погонщиком волов. Упряжка у  него  была
такой длины, что ему пришлось  провести  телефонную  линию  между  передними
волами и  задними.  Прежде  чем  осадить,  он  созванивался  с  негритенком,
которого держал за форейтора, и приказывал ему остановиться, а через полчаса
сам останавливал задних. Однажды его неверно соединили, и он убил целый день
на перебранку с телефонисткой на станции.
     Упряжка  у  него  была  самая  что  ни  на  есть  сильная.  Как-то  раз
Плосконосый Джо перевозил сарай с подсобной фермы и его засосало  в  трясину
на берегу реки Спиво. Здесь-то Плосконосый и задал  настоящую  работу  своим
волам. Они налегли на постромки с такой силой, что своротили берег,  выгнули
его излучиной в две мили и даже не запыхались.
     Во многих рассказах о Спиво фигурирует Босс. Он  имел  зуб  на  какаду,
которые клевали его посевы, и однажды вымазал клеем старый  эвкалипт,  чтобы
сразу накрыть всю стаю. Увидев, что они расселись на дереве.  Босс  завопил:
"Попались, голубчики!" И все какаду дружно взлетели. Они  вырвали  дерево  с
корнем - Босс только и видел, как оно на высоте двух миль  держало  курс  на
юг.
     Много  людей  работало  в  Спиво,  так  много,  что  горчицу  на   всех
приходилось мешать лопатой с  длинным  черенком,  а  сластить  чай  повар  с
поваренком выезжали в лодке. Когда шла стрижка овец, Босс разъезжал по сараю
на мотоцикле.
     Участок земли под Спиво  был  размеров  необыкновенных.  Когда  дядюшку
Гарри посылали закрывать ворота фермы, он брал с собой харчей на  неделю,  а
один новичок, уйдя загонять коров с конского выпаса, пропадал целых полгода.
Чего только не было в Спиво: и горы, и солончаки, и густые леса с  огромными
деревьями. Скрюченный Мик, возвращаясь как-то домой  с  гуртом  трехмесячных
овец, вдруг оказался в кромешной тьме. Три дня и три ночи  бедняга  кулаками
гнал овец все вперед и вперед, ничего перед собой не различая.  И  вдруг  на
него снова хлынул дневной свет.  Скрюченный  Мик  оглянулся  и  увидел,  что
прошел сквозь поваленный ствол дерева, с прогнившей сердцевиной.
     В Спиво попадались холмы такой крутизны, что, когда  всадник  спускался
по их склонам, лошадиный хвост свисал  ему  через  плечо  на  грудь,  словно
гладкая черная борода.
     Каких только бед и напастей не знало Спиво! Кроликов там были миллионы.
Они водились в таком количестве, что их  приходилось  вытаскивать  из  норы,
прежде чем  подсадить  туда  ловчего  хорька,  а  любители  капканной  охоты
просто-напросто разметали их в  разные  стороны,  перед  тем  как  поставить
капкан. Даже из загонов эту тварь приходилось гнать скопом, чтобы освободить
место для овец.
     Другим  бичом  Спиво  были  какаду.  Великая  засуха  кончилась,  пошли
проливные дожди, а земля в Спиво по-прежнему оставалась твердой, как сухарь,
потому что первый же удар грома переполошил какаду, они  взлетели  в  воздух
плотной стаей, сбились над Спиво и до земли не дошло ни капли влаги. А потом
часть стаи шарахнулась от  ястреба  к  хижине  Скрюченного  Мика  и  подняла
крыльями такой ветер, что хижину оторвало от земли  и  отнесло  на  тридцать
миль в сторону. Свой завтрак Мик кончил в облаках, на высоте двадцать  тысяч
футов, слыша, как птицы все еще молотят крыльями внизу под ним.
     Кенгуру в Спиво были ростом со слона - и даже больше.
     Рассказывают, будто Скрюченный Мик и Большой Билл,  карабкаясь  однажды
по склону какого-то холма, поскользнулись на шелковистой траве и очутились в
сумке кенгуру. "Холм" вскочил и был  таков  вместе  со  Скрюченным  Миком  и
Большим Биллом, которые на лету  принялись  гадать  о  том,  как  они  будут
выбираться наружу.
     Шесть месяцев дружки  сидели  на  одной  кенгурятине  и  воде,  которую
доставали из скважины, пробуренной в песчаных отложениях на дне сумки.
     Наконец какой-то недотепа, вышедший поохотиться, подстрелил кенгуру  на
прыжке, Скрюченный Мик и Большой Билл, как раз в ту минуту шедшие за плугом,
вылетели из сумки со скоростью метеоров. Их отбросило на пятьдесят  миль,  а
после падения с такой силой протащило по земле, что они пропахали русло реки
Дарлинг.
     В сказаниях о Спиво совсем нет женщин. Я слышал всего лишь один рассказ
о женщине, которая будто бы работала в Спиво, и мне думается, что это враки.
Якобы она была поварихой и звали ее Нежная Энни.
     Рассказывал мне о ней старик с выцветшими, водянистыми глазами,  живший
в лачуге на берегу Муррея; рассказывая, он то и  дело  опасливо  оглядывался
через плечо на свою лачугу, откуда доносилось громыханье горшков в  кухне  и
сиплый голос женщины, что-то напевавшей.
     Если  верить  этому  старику,  так  выходило,  что  Спиво   больше   не
существует,  оно  сгинуло,   стерто   с   лица   земли   -   и   все   из-за
одной-единственной женщины, которая будто бы работала там.
     У Нежной Энни, по его словам, руки и ноги были как  наши  австралийские
эвкалипты, а туловище - как кухонная плита. Она любила петь,  и,  когда  она
пела, погода всегда менялась к худшему. Она готовила пирожки с джемом длиной
в сотню ярдов, а ее пудинги на нутряном сале  загубили  добрых  два  десятка
стригальщиков.
     Однажды на танцульке в сарае для стрижки овец Нежная Энни  схватила  за
бороду Скрюченного Мика, с которым кружилась в котильоне, и  влепила  своему
оторопевшему партнеру поцелуй прямо туда, где под густыми усами прятался его
рот.
     Какой же это был поцелуй! Таких поцелуев свет  не  видывал  ни  до,  ни
после этого. Сарай заходил ходуном,  а  оттуда,  где  встретились  их  губы,
вымахнул столб синего пламени и снес с крыши три листа  кровельного  железа.
Оглушительный грохот прокатился над равнинами, И в  воздухе  запахло  серой,
динамитом, порохом и духами "Жокей-клуб".
     Спиво вспыхнуло сразу в десятке мест, и  рев  огня  был  похож  на  рев
тысячи поездов, идущих по тысяче тоннелей.
     Три месяца люди боролись с огнем, не смыкая глаз. Наконец им до  смерти
захотелось выпить чаю. Но не успели они развести  костер,  чтобы  вскипятить
воды, как пламя пожара тотчас же слилось с ним.
     Тогда Скрюченный Мик решился на отчаянный поступок. Он пустился  бежать
со скоростью шестьдесят миль в час впереди пожара, держа за спиной  котелок,
и бежал до тех пор, пока вода в нем не закипела. Чай, который он приготовил,
спас людей, но не спас ферму.
     И тут на выручку подоспел Большой Билл, скакавший верхом на таком диком
коне, каких свет не видывал.
     Он набрал полную грудь  воздуха,  изо  всей  силы  плюнул,  и  огонь  с
шипеньем погас.
     - А что стало с Нежной Энни? - спросил я старика.
     - Я женился на ней, - ответил  он,  снова  бросив  опасливый  взгляд  в
сторону лачуги.
     И тут мне стало ясно, что он все лгал. Среди тех, кто работал в  Спиво,
женатых не было: это считалось недостойным мужчины.
     Вот как жили люди в Спиво, где высокие часы  в  доме  Босса  так  долго
стояли на одном месте, что тень от маятника в конце концов протерла дырку  в
задней крышке футляра.
     Рассказы о Спиво - наш фольклор. Пока не  поздно,  давайте  собирать  и
беречь эти легенды, как  сокровище.  Это  нечто  большее,  чем  небылицы  из
народной жизни. Это изустная литература  людей,  которые  никогда  не  имели
возможности читать книги  и  вместо  этого  сами  стали  рассказчиками.  Это
рассказы австралийского народа.


        ^TЭТО СЛЕДЫ КУРИЦЫ^U

     Перевод Н. Ветошкиной

     Миссия Мапун расположилась на западном  берегу  полуострова  Кейп-Йорк.
Именно там я впервые встретил Элана и Реймонда.
     Реймонду было четыре года, а Элану шесть. Они  были  сыновьями  мистера
Кейна, главы миссии Мапун.
     Вначале наши беседы проходили сдержанно, потом знакомство достигло  той
стадии, когда каждый из нас уже проникся к  другому  уважением  и  мы  стали
затевать длинные дискуссии на всевозможные  темы,  во  многом  находя  общий
язык.
     Элан и Реймонд постоянно снабжали меня разными сведениями и  настаивали
на том, чтобы я заносил их в свою записную книжку и впоследствии  где-нибудь
использовал.
     Реймонд  был  крепкий,  подвижный  мальчишка.  Его  ладное  тело   было
темно-коричневым от загара; он, так же как и его брат, носил только короткие
штанишки. Реймонд с готовностью пускался в любое рискованное предприятие,  а
Элан охотно признавал его явное превосходство в этом отношении  и  постоянно
восхвалял смелость Я отвагу Реймонда.
     Элан не отличался столь крепким сложением, как Реймонд,  и  его  больше
влекли интеллектуальные приключения в царстве философии.
     Реймонд всякий раз с нетерпением ждал его  глубокомысленных  замечаний,
и, когда Элан начинал излагать свою точку зрения по тому или иному  вопросу,
Реймонд выслушивал его с почтительным вниманием.
     В это утро мы втроем говорили о домашних  животных,  и  Элан  рассказал
следующую историю:
     - У меня был поросенок, но он подох, и у Реймонда ; был  поросенок,  но
он тоже подох. Мой, поросенок выбежал в дождь из дому -  топ-топ-топ-топ.  А
потом вбежал обратно - топ-топ-топ-топ. А потом снова  выбежал  на  дождь  -
топ-топ-топ-топ. Он лежал под дождем, и Рози - это наша повариха  -  подняла
его и поднесла к огню. Он согреется, объяснила она, и откроет глаза.  Но  он
глаза не открыл. А потом взял и подох,  по-настоящему  подох.  Я  ревел  всю
ночь.
     - Очень жаль, когда животные подыхают, - заметил я.
     - Да, - сказал Элан, - как плохо все  устроено:  маленьким  детям  дают
маленьких животных, а те подыхают. Например, щенки.  Взрослые  не  играют  с
собаками, и им все равно, если собака подыхает. Дети  играют  с  собаками  и
очень по ним горюют, когда собаки подыхают.
     Как-то я отдыхал, сидя на песке; ленивой  походкой,  вразвалку  ко  мне
подошел Элан. За ним плелись Реймонд и какой-то темнокожий мальчик.
     Они встали передо  мной  и  потребовали,  чтобы  я  выполнил  обещание,
которое дал им утром.
     - Ты не забыл о прогулке? - спросил Элан.
     - Нет, - ответил я, - станет попрохладнее, пойдем.
     - А мне уже прохладно, - заявил Реймонд.
     - Правда? - без особого энтузиазма откликнулся я.
     - Мы готовы, - сказал Элан. - Надо, чтобы ты был готов, а за нами  дело
не станет.
     Темнокожий малыш не произнес ни слова. Он стоял позади, сосал  палец  и
пугливо смотрел на меня.
     - Ну что ж, - сказал я. - Пошли. Реймонд, будучи истинным джентльменом,
положил руку на плечо темнокожему мальчугану и сказал:
     - Это Джон. Он пойдет с нами. Он нам нравится.
     Я  почувствовал,  что  это  решительное  заявление   было   сделано   в
предвидении возможного возражения с моей  стороны,  и  разрядил  напряженную
атмосферу, воскликнув:
     - Здравствуй, Джон, ты и мне тоже нравишься.
     Джон был молчаливым спутником, но хорошим  товарищем.  Реймонд  поверял
ему свои тайны, то и дело, обняв его  за  плечи,  он  с  таинственным  видом
что-то шептал Джону на ухо. Что это были за тайны, я так и  не  узнал.  Пока
они шептались, мы убавляли шаг, дожидаясь их, а потом шли дальше -  на  наши
планы это не влияло.
     Мое внимание привлекли следы на песке.  Все  живое,  что  двигалось  по
мелкому песку под кокосовыми пальмами, оставляло на нем свои следы, и каждое
утро по ним можно было обнаружить, где проползали ящерицы, жуки или змеи.
     - Никогда не видел здесь ящериц, а на песке полно их следов, -  заметил
я.
     - Они выползают только по ночам, но я их видел, - сказал Элан.
     - Должно быть, и змеи выползают тоже по ночам, - пробормотал я.
     - Почти все звери выходят гулять по ночам, - сказал Джон.
     - А вот следы ястреба, - объявил Реймонд и присел рядом на корточки.  Я
взглянул на следы.
     - Нет, это следы курицы, - поправил я.
     Реймонд еще раз быстро оглядел следы.
     - Нет, ястреба, - сказал он и плотно сжал губы.
     - Курицы, - упрямо повторил я.
     - Ястреба.
     - Курицы.
     Положение становилось щекотливым. Нашей экспедиции угрожала  опасность.
Я не мог придумать выхода и мысленно уже готовился к тому, что нам  придется
расстаться.
     Тогда вперед выступил Джон и стал изучать следы; на лбу  его  при  этом
образовалась легкая морщина. От комментариев он воздержался, но  я  заметил,
что, отойдя он стал рядом с Реймондом. Это было плохим знаком.
     Элан решил взять инициативу в свои  руки.  Он  присел  около  следов  и
сказал, обращаясь к Реймонду:
     - Это все-таки  следы  курицы,  Реймонд.  -  Повернувшись  ко  мне,  он
добавил: - Но раньше Реймонд правда находил следы ястреба.
     - Много раз, - тут же вставил Реймонд.
     Джон подтвердил это и усиленно зачесал в затылке.
     - В этом я нисколько не сомневаюсь, - сказав я.
     Опасная минута миновала.
     Мы поднялись все разом и отправились дальше, рассуждая о следах вообще.
     - А ты запишешь то, что мы тебе  рассказали,  когда  придешь  домой?  -
спросил Элан.
     - Запишу.
     - Ну так не расспрашивай больше никого о следах,  Мы  тебе  о  них  все
рассказали.
     - А я и не собираюсь  кого-нибудь  расспрашивать,  -  сказал  я.  -  Вы
сообщили мне все, что меня интересовало.
     - Мы еще гораздо больше знаем, - заявил Элан.  -  Если  будешь  с  нами
ходить гулять, мы тебе еще много о следах расскажем. Правда, Реймонд?
     - Да, - подтвердил Реймонд.
     Восхищенный взгляд, который Джон бросил на Реймонда, говорил о том, что
и он так считает.
     Я предложил побродить  по  воде  у  берега  моря,  но  быстрый  возглас
Реймонда: "Ну, нет!" - показал, что я предложил что-то очень опасное.
     - Там водится медуза с длинным синим жалом, - сказал Элан. - Она  может
погнаться за тобой, и тогда ты на всю жизнь умрешь.
     Проблема смерти заинтересовала Элана. Наше внимание  привлекло  мертвое
насекомое, сплошь облепленное муравьями.
     Лицо Элана помрачнело, отражая его мысли. Он сказал:
     - Оно тоже когда-то было живое. А теперь,  посмотрите-ка,  мертвое.  Не
ползать ему больше по деревьям никогда.
     - Оно умерло, чтобы могли жить муравьи, - сказал я.
     - Оно лучше муравьев, - сказал Элан, - и сначала должно жить оно, а  не
муравьи.
     На дереве висела веревка;  Реймонд  ухватился  за  нее  и  стал  бешено
раскачиваться, стараясь взлететь повыше. Вдруг он выпустил веревку, пролетел
по кривой в воздухе и с глухим стуком упал на мягкий  песок,  несколько  раз
перекувырнувшись. Джон подбежал к Реймонду, хотел помочь ему  подняться,  но
тот уже встал сам, гордо улыбаясь.
     - Когда ты вырастешь, вполне сможешь выступать а цирке на  трапеции,  -
сказал я.
     - Реймонд может все, - сказал Элан, а затем добавил: - Иногда мне очень
хочется быть большим;
     - Вы поистине счастливчики, - сказал  я.  -  Сейчас  вы  маленькие,  но
когда-нибудь станете большими, а вот большие знают, что уже никогда не будут
маленькими - и это очень печально.
     - Значит, когда человек маленький, он может быть сразу  и  маленьким  и
большим?
     - Да. Видишь ли, вот я большой, но я уже не могу стать  маленьким.  Это
очень печально. Ты маленький,  но  зато  ты  знаешь,  что  станешь  большим.
Осознавать это должно быть очень приятно.
     - Я потому хочу быть большим, - сказал Элан, - что хочу быть смелым.
     - И я. Я тоже хочу быть смелым, - сказал я.
     - А чтобы быть смелым, обязательно надо быть большим?
     - Вовсе нет.
     - Можно же быть большим и маленьким сразу, правда?
     - Да. Вот как ты, например.
     - Ну! - смущенно воскликнул Элан и босой ногой ковырнул песок.
     - Разве горячий песок не обжигает тебе ноги?
     Я тоже был бос и несколько минут назад с трудом  добежал  до  тенистого
дерева.
     - Когда я был маленький, обжигал, - сказал Элан. -  Но  теперь  у  меня
ноги огрубели. Смотри! - И он стал на самый солнцепек.
     - На таком песке можно ноги испечь, - заметил я.
     - В нем можно даже яйцо испечь, - сказал Реймонд.
     - Однажды курица снесла здесь яйцо, а мы его нашли, - сказал Элан, -  и
оно было печеное. Не  мешало  бы  его  еще  на  огне  подержать,  но  только
чуть-чуть.
     Мы подошли к опушке пальмовой рощи, которая защищала от солнца строения
миссии. Перед  нами  расстилалось  широкое  пространство  зеленого-поля,  за
которым  начинался  лес;  густое,  колеблющееся  знойное   марево   искажало
очертания деревьев.
     Я заметил, что у Реймонда на шее висит медный свисток.  В  свисток  был
вделан компас, по которому он время от времени сверял  направление.  Сначала
он пронзительно свистел  в  свисток,  а  затем  выхватывал  его  изо  рта  и
пристально смотрел на компас, словно ища в нем важных указаний.
     - С компасом мы не можем заблудиться, - заявил он мне, желая объяснить,
почему он так часто следит за движением стрелки.
     - А как он работает?  -  спросил  я.  -  Почему,  мы  с  ним  не  можем
заблудиться?
     - Нужно идти туда, куда указывает вот эта прыткая штука, - объяснил он.
     - Но посмотри-ка! - воскликнул я. - Она ведь указывает совсем в  другую
сторону. - И я кивнул на деревья, которые росли в  противоположной  от  дома
стороне. - Если пойдешь туда, наверняка заблудишься.
     - С моим компасом мы не можем заблудиться. Правда ведь, Элан?
     - Не можем, - подтвердил Элан. - Мы дойдем до пляжа и  потом  по  пляжу
прямо к дому.
     - Вот видишь! - торжественно заявил Реймонд.
     - Тогда пойдем туда, куда он указывает, - предложил я.
     Мы двинулись вперед по зеленой луговине и подошли к большой проволочной
западне  для  ловли  ворон.  Внутри  валялась   куча   костей   и   высохших
внутренностей и сидела одна ворона. Мы вспугнули птицу, и она  стала  бешено
метаться по клетке, ушибаясь о проволоку.
     Элан, словно гид на экскурсии, объяснил мне:
     - Это западня для ворон. Вороны попадают  вот  сюда,  -  он  указал  на
воронкообразное отверстие наверху, - и не  могут  выбраться  обратно.  Тогда
надо взять палку, просунуть руку вот сюда и убить ее. - Он просунул палку  в
дыру и ударил ворону. Птица бешено заметалась, открыла клюв  и  стала  часто
дышать.
     - Не делай так. Это жестоко, - сказал я.
     - Ворон надо убивать, - твердо заявил Элан.
     - Но ты ее просто мучаешь, - сказал я. - Надо убивать сразу.
     Он вытащил палку и с беспокойством посмотрел на птицу.
     - Ворона - это ошибка природы, - сказал он. - Все, кого нужно  убивать,
- это просто ошибка природы.
     Не успел я придумать ответ на это замечание, как Элан повернулся ко мне
и сказал:
     - Что ты еще хочешь узнать о воронах?
     - Пожалуй, больше ничего.
     - Ну так ты больше никого  не  расспрашивай.  Мы  тебе  все  о  воронах
рассказали, ты можешь это записать, когда вернешься.
     Мы отошли от западни и углубились в лес. Тут я остановился  и  взял  на
себя роль руководителя разведывательной партии.
     - Станьте ближе! - скомандовал я. Они собрались вокруг меня, и от тона,
которым я это сказал, лица их сделались серьезными.
     - У нас осталось  мало  воды,  друзья,  -  сказал  я  им  торжественным
голосом. - Неизвестно, хватит ли у  нас  сил  добраться  до  цивилизованного
мира. Нам осталось идти миль сто, и только наш друг Джон может нас выручить.
     Это заявление заметно смутило Реймонда,  который,  видимо,  очень  мало
верил в способности Джона как проводника. Он быстро взглянул на свой компас,
а потом назад, в сторону домов миссии, видневшихся сквозь деревья.
     Это придало ему уверенности, и он заметно повеселел. - Нам осталось сто
миль, - возбужденно повторил он.
     - Веди нас, Макдуф, - сказал я Джону.
     - Его зовут Джон, - сказал Реймонд.
     - Веди нас, Джон, - повторил я.
     Джон пошел вперед; ступал он изящно, как ходят только дети туземцев.
     Позади него, задрав головы, размахивая руками и высоко  поднимая  ноги,
шагали Реймонд и Элан.
     Джои был неутомим и увел бы нас в Центральный Квинсленд, не  прикажи  я
остановиться и проверить направление по компасу.
     Поблизости росло наклонившееся к земле дерево, как раз такое, по  каким
любят лазать ребятишки, и я приказал им взобраться на него и посмотреть,  не
видно ли вокруг "признаков жилья".
     Дерево оказалось приютом  злых  зеленых  муравьев;  они  облепили  ноги
мальчиков и с верхних веток падали им на голые спины.
     Я стоял около наклонного ствола, и моя голова  находилась  как  раз  на
уровне ног мальчиков, так что я видел, как после каждого  муравьиного  укуса
на коже у них вскакивали волдыри.
     Однако ребятишки не обращали на это внимания; они машинально  смахивали
муравьев свободной рукой и продолжали ползти дальше.
     Но тут нас облепили москиты.
     Они целой  тучей  прилетели  с  деревьев  и  обратили  нас  в  бегство,
преследуя вплоть до самых ворот миссии.
     Здесь мы расстались, и здесь Джон внес свой единственный вклад  в  нашу
дневную беседу.
     - Это были следы курицы, - сказал он.


        ^TОСЕЛ^U

     Перевод И. Левидовой

     Осел  был  очень  заурядным  ослом,  облезлого  и   рассеянного   вида;
понурившись и полузакрыв глаза, он стоял у  входа  в  цирк  шапито,  который
раскинули  на  единственном  клочке  зеленого  луга,  сохранившемся   вблизи
большого города.
     Город уже целый год не видал цирка,  и  по  дорогам"  ведущим  к  лугу,
медленно двигались длинные вереницы машин, останавливались, трогались снова.
Быстро шагавшие пешеходы сходили с обочин на шоссе. Люди  шли  поодиночке  и
группами, которые сливались и смешивались, и на  луг  выходила  уже  большая
толпа; тем, кто был сзади, приходилось вытягивать шею, чтобы видеть  дорогу.
А совсем внизу, под этими недосягаемыми, поднятыми кверху физиономиями, там,
где большие  руки  крепко  сжимали  маленькие  ручки,  были  другие  лица  -
взволнованные  и  перемазанные  растаявшим  мороженым,  вытянутые  вперед  в
стремлении хоть что-то разглядеть сквозь густой лес движущихся ног. Этот мир
брюк и шелковых чулок заслонял от девочек и мальчиков - обладателей  чумазых
личиков  -  и  цирковую  палатку,  и   слонов,   которые   важной   поступью
прохаживались около размалеванных фургонов; ребятам приходилось ждать,  пока
сильные руки не подхватят их, чтобы поднять высоко над толпой. И тогда перед
ними возникало чудо - осел, который стоял у входа в цирковой шатер.
     Это был очень большой шатер. Расклеенные на  грязных  кирпичных  стенах
окраинных улиц  и  переулков  пестрые  афиши,  которые  в  последние  недели
привлекали к себе внимание прохожих, объявляли, что это самый  большой  цирк
шапито в мире и что в нем умещается четыре тысячи человек. Осел, привязанный
к колышку истертой веревкой, стоял прямо на  пути  толпы,  устремлявшейся  к
скамьям, которые поднимались амфитеатром перед освещенной ареной. И  каждый,
купив билет, неминуемо проходил  мимо  него.  По  субботам  цирк  давал  три
представления; таким образом, в этот день  мимо  осла  проходило  двенадцать
тысяч человек. Из них по меньшей мере три четверти похлопывали, гладили  или
трогали его; значит, в течение дня девять тысяч рук выбивали дробь  на  теле
осла. Трудно было бы, пожалуй, высчитать, сколько таких шлепков выпадало  на
долю осла в течение недели.
     Шлепки бывали разные. Иногда они были выражением превосходства,  иногда
- нерешительным жестом дружбы. Иногда  они  означали  любовь  к  собственной
особе. Иногда - любовь к ослам. Порой  это  был  хвастливый  шлепок  папаши,
желающего произвести впечатление  на  своего  отпрыска,  а  порой  -  робкое
поглаживание, преображенное детской фантазией в волшебное приключение.
     Мама,  которую  неудержимо  тянул  за  собой  взбудораженный   мальчик,
терпеливо ждала,  пока  он  нежно  и  несмело  проводил  рукой  по  ослиному
загривку. Совсем маленькие  ребята,  сидевшие  на  плечах  у  своих  сияющих
гордостью отцов, наклонялись к ослу и вцеплялись в его спину своими  пухлыми
пальчиками,  скребли  ему  голову,  тянули  за  уши.  Дети,  пришедшие   без
родителей, которые остановили бы их,  наспех  совершали  геройские  подвиги:
прислонялись к ослу или терли ему нос, озираясь вокруг в ожидании одобрения.
     Иной раз добрые люди пытались впихнуть ослу в  рот  земляной  орех  или
леденец, но это им не удавалось, потому что зубы его были крепко  сжаты,  и,
почувствовав на губах чью-то руку, он резко встряхивал головой.
     И каждые десять минут  появлялся  какой-нибудь  Человек,  Понимающий  в
Ослах.
     - А, ослище, - ронял он с такой внушительной фамильярностью, что  люди,
собравшиеся  было  погладить  осла,  отдергивали  руку  и  поворачивались  к
знатоку. Тогда Человек, Понимающий  в  Ослах,  небрежно  обвивал  рукой  шею
животного и обращался к нему в выражениях, которые  непоколебимо  утверждали
его авторитет в данном вопросе:
     - Так вот, значит, до чего ты дошел, старина, а?  Значит,  поработал  и
хватит? Да, так оно и бывает в жизни!
     И потом, уже другим тоном, пояснял своим слушателям:
     - На Востоке они таскают тяжелые грузы - потяжелее самих себя. Там  они
- вьючный скот!
     Слушатели что-то понимающе бормотали в ответ  я  на  прощанье,  в  знак
сочувствия, еще раз шлепали осла по спине.
     Осел  принимал  эти  знаки  внимания  бесконечного  людского  потока  с
покорностью, говорившей о том, что он примирился со своей  участью  и  готов
переносить шлепки всю  свою  жизнь.  Если  и  бывали  минуты,  когда  в  нем
шевелились какие-то мятежные чувства, то он ничем  этого  не  показывал.  Он
стоял, подняв заднюю ногу, в тысячам рук, которые  трепали  его  свалявшуюся
шерсть, не удавалось потревожить его сонные грезы.
     В день закрытия цирка ко входу с самоуверенным  видом  подошел  толстый
мужчина в тесно облегающем ярко-синем костюме.
     Он остановился перед ослом и подверг его придирчивому  осмотру.  Потом,
поджав губы и покачивая головой, он попятился, чтобы осмотреть  осла  сзади.
Потом он зашел с другого бока и  осмотрел  осла  оттуда.  Завершил  он  свою
инспекцию  длительным  созерцанием  его  головы.  Теперь  он  уже  полностью
исчерпал свой интерес к ослу. И, отворачиваясь от животного, тяжело  опустил
руку на его шею. Это было восьмитысячное прикосновение за день.
     Осел, казалось, спал, но этот внезапный шлепок  подействовал  на  него,
как долгожданный сигнал. Он рывком поднял свою тяжелую голову, повернулся  и
укусил мужчину в руку. Зубы его, щелкнувшие, словно кроличий капкан, вырвали
из рукава кусок ярко-синей материи, и, когда осел отвернулся  от  мужчины  и
снова погрузился в свои дремотные мечтания, этот лоскут продолжал, торчать у
него изо рта.
     Толстяк был ошеломлен. Вытаращив глаза и раскрыв рот,  он  попятился  в
толпу. Он судорожно сжимал свой разорванный рукав и глядел по сторонам,  как
бы ожидая подтверждения этого невероятного происшествия.
     - Он меня укусил! - с ужасом восклицал  толстяк  Он  смотрел  на  осла,
словно не веря своим глазам. - Вот злобная тварь!
     Проходившие в цирк люди задерживались, чтобы поглядеть на пострадавшего
и на осла, который все еще держал во рту синий лоскут. В ответ на эти  слова
все они сочувственно кивали головами. Осел был действительно злобной тварью.
Он укусил в руку толстяка, и за что? За  то,  что  тот  всего-навсего  хотел
погладить его по спине! Что за неблагодарное, злобное создание!
     Целых пять минут после этого никто не ласкал  осла.  Надо  думать,  это
была его первая передышка за много лет.


        ^TКРАСНОГРИВЫЕ ДИКИЕ КОНИ^U

     Перевод А. Кистяковского

                                           Когда над речными долинами стонет
                                           Северный ветер, шурша в кустах.
                                           Мчатся мои красногривые кони,
                                           Мои красногривые дикие кони.
                                           И на мир опускается страх.
                                                   Мари Питт. "Поступь огня"

     Из-за гряды приземистых холмов всклубилось  черное  облако  и  медленно
поползло к северу. Оно растекалось по небу, словно гигантский синяк,  туманя
горизонт предвестием беды. Оно предвещало оглушительный грохот и однако было
совершенно беззвучным; оно оповещало о яростных разрушениях,  но  в  нем  не
чувствовалось разрушительного неистовства.
     В безветренном воздухе таилась напряженная тишина; несколько лесорубов,
работавших на склоне горы Кемпбелл,  чувствовали,  что  лес  насторожился  и
замер.
     - По-моему, надо возвращаться на лесопилку, - сказал  Блю.  -  Гляньте,
какой дымина.
     Неподвижно свисали  вниз  листья  деревьев.  Летний  зной  был  насыщен
запахом смолы. Молодая листва казалась вялой и пожухлой.
     - Эй, Стив! - окликнул Блю лесоруба, окорявшего поваленное дерево  чуть
выше по склону. - За лесопилкой Баррета занимается здоровенный пожар.
     - Далеко от лесопилки? - спросил сверху Стив. Оттуда, где  он  работал,
не было видно гряды Сплиттерс и черного облака у ее западных отрогов.
     - Мили за четыре, - крикнул Блю. - Возле Золотой горы.
     - Тогда ничего страшного, - откликнулся Стив. - Огонь пойдет к востоку.
     - А если подымется северный ветер?
     - Ты прав. Сейчас приду, - крикнул Стив.
     Люди,  стоявшие  возле  трелевочного  трактора,  смотрели,   как   Стив
спускается к ним, обходя поваленные деревья и груды сучьев. Тракторист Пэдди
Дуайер спрыгнул на землю. Он жил вместе с женой и двумя детьми в собственном
домике на  территории  лесопилки.  Стив  Джонсон  снимал  у  них  комнату  и
столовался.
     - Это низовой пал, - сказал Пэдди. - Он сам себя задушит.
     - Сейчас-то он низовой, - проговорил подошедший к ним Стив, -  да  ведь
северный ветер мигом раздует его до верхового.
     - По-моему, сегодня ветра вообще не будет, - сказал Пэдди, - а там  кто
его знает. Что будем делать?
     Они  смотрели  на  далекое,  медленно  клубящееся  облако,  которое  то
вздымалось  черно-синим  куполом,  то  медленно  опадало,  выбрасывая  вверх
изломанные длинные языки.
     - Не нравится мне этот дымище. - Стив повернул голову  и  глянул  вниз,
где у реки притулилась Тандалукская  лесопилка.  -  Давайте-ка  спустимся  и
посмотрим, что к чему.
     - А мне сдается, что он не  повернет  к  востоку,  -  сказал  Пэдди.  -
По-моему, он обойдет Баррета и двинется сюда. - Он глянул на Стива. - Ты  не
знаешь, наши парни уже вернулись со Сплиттерса?
     - Я никого из них не  видел,  -  ответил  Стив.  -  Да  беспокоиться-то
нечего, они успеют оттуда убраться. Им ведь совсем недалеко до Тандалука.
     Пэдди влез  в  кабину  трактора.  Он  завел  мотор,  и  грохочущий  вой
раскатился по долине. Траки гусениц  дернулись,  подгребли  под  себя  куски
коры,  и  трактор  рывком  двинулся  вперед.  Он  переполз  через  несколько
поваленных деревьев, свернул на просеку и двинулся  к  реке,  выбрасывая  из
вертикальной выхлопной трубы сизые колечки  дыма.  За  ним  шли  лесорубы  с
топорами, пилами и металлическими клиньями в руках.
     Пожар разгорался неторопливо и медленно. Не было ветра, чтобы распалить
его ярость. Он занялся от удара молнии два дня назад и полз до  сих  пор  не
замеченный по долине, заросшей древовидным папоротником и черным деревом.
     Почва здесь была влажной, и временами тлеющий низовой огонь  растекался
отдельными узкими ручейками, пожирая прошлогоднюю листву и лежащие на  земле
сухие  ветви  эвкалиптов.  Встречая  на  пути  упавший  ствол   акации,   он
разрастался, и тогда искристые языки пламени  сливались  ненадолго  в  яркие
озерца. Ветра не было, и клубы дыма вяло подымались вверх.
     Утром на третий день огонь добрался до вырубки Баррета  -  его  рабочие
учинили здесь настоящее  лесное  побоище.  Ветви  деревьев,  раздавленные  и
раскрошенные гусеницами тракторов,  сплошь  устилали  землю.  Тонкие  стволы
акаций и кизила были  сложены  огромными  беспорядочными  грудами.  Из  этих
мертвых завалов там я тут торчали  не  срубленные,  но  ободранные  и  потом
высушенные солнцем деревья. Почву толстым слоем покрывала счищенная с бревен
кора. Среди древесного мусора пламенели желтые цветы, мгновенно  вырастающие
на брошенных вырубках. Падавшие под топором гигантские горные рябины крушили
стволы  папоротников;  и  акаций,  превращая   их   в   кучи   бесформенных,
растерзанных обломков. Потом стволы рябин распиливали и увозили.  Теперь  от
них остались только глубокие канавы  в  мягкой,  устланной  корой  и  сухими
листьями земле.
     Огонь подполз к вырубке стоярдовым фронтом. Там, где  слой  листвы  был
толще, он  выбрасывал  вперед  длинные  яркие  щупальца.  Языки  пламени  то
сливались и вскидывались вверх, то  бледнели  и  таяли,  придушенные  дымом.
Когда огненные ручьи добегали до крон сваленных лесорубами  деревьев,  сухая
листва разом вспыхивала,  трескучий  огонь  вздымался  вверх,  а  потом  его
накрывала лавина сплошного пламени.
     Теперь пожар обрел голос. Пылающий смолистый газ заливал огнем  лежащие
на земле стволы, и пожар стремительно разрастался.  Горячий  воздух  волнами
уходил вверх, и созданный тягой ветер все быстрее  раздувал  породивший  его
пожар. Плотные клубы дыма заволакивали небо. Свистящие стрелы огня протыкали
дымовую завесу и меркли. Огонь охватывал  вырубку  с  флангов.  Медлительный
низовой  пал  перекидывался  на  подлесок,   начинал   потрескивать   густой
низкорослый кустарник - скраб. Вырвавшись за пределы  вырубки,  пламя  пошло
над землей,  по  кронам  кустов,  но  вековечные  горные  рябины,  пока  еще
сопротивлялись этому не слишком глубокому - до времени - разливу огня.
     Тандалукская лесопилка была  построена  в  речной  долине  между  двумя
грядами холмов - Вомбат и Сплиттерс. На ее территории стояло несколько хижин
для холостяков, пансион и пять домов, принадлежащих  семейным  рабочим.  Все
строения  были  сложены  из  неструганых  бревен,  сделавшихся  от   времени
одинаково серыми.
     Хижины холостяков не были обшиты досками даже  изнутри.  Дощатые  лавки
покоились на  подставках-чурбаках.  Полки  с  дверцами,  заменявшие  рабочим
шкафы, были прибиты гвоздями к бревенчатым  стенам.  Прямоугольные  рамы  из
брусьев с натянутой дерюгой служили койками.
     Землю покрывал толстый слой плотно утоптанных опилок.  Возле  одной  из
хижин  у  двери  виднелось  круглое  точило.  На  низких  скамейках   стояли
эмалированные умывальные тазы.  Неструганые  доски  были  заляпаны  засохшей
мыльной пеной. Косо посаженные древовидные папоротники затеняли  окна  хижин
своими зелеными кронами. Там и сям валялись полузасыпанные стружками  пустые
бутылки из-под пива.
     Чуть  ниже  долину  рассекала  небольшая  речушка.  Она   текла   вдоль
Вомбатской гряды, а потом у подножия горы Нулла-Нулла  резко  сворачивала  к
востоку. Дорога на Тандалук, небольшой лесной поселок, шла по  берегу  реки;
только эта дорога и связывала лесопилку с поселком.
     Спустившись в долину, лесорубы услышали визгливый вой механических пил.
Они обогнули складской двор, где на покотях, по которым бревна доставляют  к
верстачным станкам, лежали распиленные на четыре части древесные  стволы.  В
распиловочном цехе двойные циркулярки снимали с бревен горбыль, и его  потом
увозили  для  поперечной  распиловки.  Мощная  паровая  машина  приводила  в
движение металлические шкивы, на которые были  накинуты  слегка  провисающие
ремни.
     Несколько секунд лесорубы молча  глядели  на  рабочих.  Цех  был  полон
движения. Одни рабочие искусно подправляли бревна  в  нескольких  дюймах  от
бешено  крутящихся  вертикальных  зубчатых  дисков.  Другие,  уклоняясь   от
выдвигающихся над станками брусьев, складывали готовые доски в  штабеля  для
отправки их на склад. Третьи орудовали у обрезных поперечных пил, заготовляя
калиброванные планки. Подносчики с баграми вкатывали  в  цех  необработанные
бревна и уходили за  новыми.  Мелкие  опилки,  словно  серебристые  пылинки,
плавали в воздухе, освещаемые косыми лучами солнца.
     Блю, изо всех сил напрягая голос, чтобы перекрыть визг работающих  пил,
закричал:
     - А ну, кончай работу! Гляньте наружу. За лесопилкой Баррета начинается
пожар. Где Макартур? - Макартур был хозяином Тандалукской лесопилки.
     Подносчики  опустили  багры.  Приводные  ремни  замедлили  свой  бег  и
остановились. Слышно было только шипение паровой машины.
     - Он уехал в Тандалук. Обещал к вечеру  вернуться,  -  ответил  рабочий
обрубочного станка, стряхивая с рукавов опилки.
     - Ну и клин ему в задницу, - сказал Блю. - Сейчас  не  время  работать.
Гляньте наружу.
     Рабочие двинулись к выходу. Выбравшись вслед за Блю на открытое  место,
они увидели далекое облако дыма, медленно ползущее к востоку позади северной
гряды холмов. Временами оно внезапно  разбухало,  его  зыбучий  купол  резко
увеличивался, и сквозь него к  небу  прорывались  розоватые  дымные  смерчи,
подсвеченные снизу отблеском огня.
     - Вот черт, - проговорил цеховой машинист. - Это ведь низовой  пал,  уж
вы мне поверьте. Но если потянет северный ветер, огонь  пойдет  верхом  -  и
прямехонько к нам.
     Услышав шум мотора, он оглянулся.  Из-за  горы  Нулла-Нулла  на  полной
скорости вылетела легковая машина и свернула к лесопилке.
     - Это Макартур, - сказал Стив. - Вспомнил, видать, что дыма без огня не
бывает.
     Машина  остановилась,  и  Макартур  подошел  к  рабочим.  Кряжистый   и
краснолицый, он держал себя с уверенностью богатого человека.  Он  заговорил
по-обычному отрывисто и  резко  -  однако  сейчас  он  скорее  убеждал,  чем
приказывал:
     - Это низовой пал. Ничего страшного нет. Лесопилка  в  безопасности.  В
Тандалуке  с  ним  справятся   -   там   достаточно   народу.   Они   выжгут
противопожарную полосу, чтобы остановить  огонь.  Они  уже  начали.  Сюда-то
огонь так и так не дойдет, ну а мы все же подготовимся. Наберите воды во все
бочки, какие у нас есть. Расставьте их вокруг лесопилки и у  пансиона.  А  я
возьму несколько человек,  и  мы  обольем  водой  из  цистерн  все  штабеля.
Проверьте убежище. Смочите одеяла  и  повесьте  их  на  входе.  Да  что  вам
объяснять - сами все знаете. Только не копайтесь, живо.
     - А по-моему, нам всем надо отсюда чесать, да побыстрей, - сказал  один
из рабочих. - Этот дымище накачает нам беду.
     - Какая там беда, - попытался успокоить его  Макартур.  -  В  Тандалуке
выжгут противопожарную полосу, и огню через  нее  не  перебраться.  Ветра-то
нет. Женщин и детей мы после обеда отправим в Тандалук -  просто  на  всякий
случай. Грузовики вполне успеют вернуться и за вами, если подымется северный
ветер. Только сначала  надо  обезопасить  лесопилку.  Надо  окатить  штабеля
водой. Давайте-ка принимайтесь за дело.
     Пэдди кисло смотрел  вслед  рабочим,  которые  пошли  за  Макартуром  к
штабелям. Блю и Стив по-прежнему стояли рядом с ним.
     - Лесопилку-то они обезопасят, - сказал Пэдди. - А вот как насчет моего
дома?
     - Мне все равно нужно упаковать вещи, - сказал Стив. - Так что заодно я
уж и твоей Мэри помогу. А ты куда, Блю?
     - Я хотел попросить Пэдди помочь мне в пансионе, - ответил  тот>-  Надо
намочить одеяла. Нас вполне может накрыть  пожар,  когда  мы  будем  удирать
отсюда, а в кузове грузовика только и надежды  при  верховом  пале,  что  на
мокрые одеяла.
     - Конечно, я помогу тебе, - сказал Пэдди и обернулся к Стиву: -  Вынеси
на веранду мое ружье, Стив. Оно лежит на гардеробе.  И  скажи  Мэри,  что  я
помогаю Блю с одеялами.
     Пансион содержала приветливая дородная женщина, которая  сама  готовила
еду своим постояльцам. Ей помогал ее муж, тихий  хромой  человечек,  да  две
девушки обслуживали столовую.
     Блю и Пэдди тепло относились к хозяйке пансиона.
     - Не волнуйтесь, хозяюшка, - положив руку ей на плечо, сказал Пэдди.  -
Мы вас в беде не оставим. Покажите-ка нам, где у вас лежат одеяла, и  можете
жарить-парить ваш обед.
     Она усмехнулась.
     - С обедом-то у меня все в порядке. А вы смотрите, как бы вам самим  не
зажариться. Одеяла на кроватях. Идите и забирайте их, а мне некогда.
     В полдень, когда они сложили на веранде стопку одеял, Пэдди сказал, что
идет домой обедать. Блю отправился в свою комнату упаковывать чемодан.
     Вскоре на веранду вышла девушка-официантка. Она несколько  раз  ударила
железным прутом по висящему у стены  лемеху  дискового  плуга.  Гулкий  звон
раскатился по лесопилке, и рабочие  заспешили  к  пансиону.  Они  входили  в
столовую и рассаживались на длинных лавках, стоящих возле двух столов.
     - А вы с девушками когда уезжаете, хозяюшка? - спросил один из рабочих.
     - После обеда и поедем, - ответила она. - Мы уже упаковываемся.  Мистер
Макартур обещал дать два грузовика. Так что вы ешьте поскорее, ладно?
     Пока рабочие обедали, долина изменилась. Очертания  холмов  потонули  в
призрачной дымке. Лесопилку словно бы  придавило  к  земле.  Дым  из  трубы,
подымаясь вверх, почти сразу же рассеивался в  сероватом  воздухе.  Потянуло
смолистым духом пылающих эвкалиптов. Дыма видно не было - он заполнял долину
незаметно, исподволь. Но смутное ощущение тревоги  становилось  все  острее.
Тревогу нес с собой страшный запах - запах лесного пожара. Пообедав, рабочие
молча столпились на веранде пансиона.
     - Вот он, подползает, - сказал наконец Блю, - дышит, сволочуга.
     - Да чего вы  все  вдруг  замельтешили?  -  удивился  молодой  рабочий,
который стоял, привалившись плечом к стене. - Кому он страшен, низовой  пал,
когда нету ветра? Ну, пусть он даже повернет к нам - выжгем защитную полосу,
и все дела.
     - А ты знаешь, - сказал Блю, - что пожар в двадцать  шестом  начался  с
низового пала? Если потянет ветерок, он в два счета  раскочегарит  верховой.
Ты еще не видел, как это бывает. Ну так подожди, сынок, увидишь. В  двадцать
шестом Маккини-Петух сгорел рядом со мной на куче опилок, и я не смог ничего
сделать, потому что сам чуть не сгорел.
     - Я тогда работал у Уоррена, - сказал машинист, -  и  там  на  тридцать
рабочих было только два убежища. Нас спаслось  двадцать  человек,  а  Старый
Джо, кладовщик, ослеп.
     - Я встречался с ним, - сказал Блю.
     - Он по-настоящему любил лес, Старый Джо, - проговорил машинист.
     - Вроде нашего Билла, только он был старик, - добавил Блю.
     - Мы с ним виделись месяц назад, -  сказал  машинист,  -  и  он  мне  и
говорит: "Эх, - говорит, - Мак, потухла для меня лесная красота". Вот что он
мне сказал.
     - Я-то верхового пала никогда не видел, - признался молодой рабочий.
     - Мало кто его видел да остался в живых, чтоб  рассказывать,  -  сказал
Блю.
     - Покажи-ка ему свою спину, - предложил машинист. - Пусть  наш  храбрец
Билл поглядит.
     Блю стянул через  голову  фланелевую  куртку  и  повернулся  к  рабочим
спиной. Никто не проронил ни слова. Как верхний подсохший слой свежей краски
на стене морщится и сползает вниз, если по нему провести  пальцем,  так  его
кожа, когда огонь ушел, сползала с живой, сочащейся сукровицей плоти. Теперь
новая кожа, на которой не было пор, глянцевитая и  розовая,  покрывала  туго
натянутой пленкой жесткие, никогда не расходящиеся  складки  на  его  спине.
Зарубцевавшиеся  струпья  стягивали  по  краям  эту  новую  кожу.  Под   ней
перекатывались не тронутые огнем мускулы.
     - Я чувствовал - моя кожа съеживается и  трескается,  как  эвкалиптовый
лист на угольях, - рассказывал Блю, - и ведь меня даже не коснулось открытое
пламя. Сам воздух был хуже огня.
     - Господи! - воскликнул Билл. - Не хотелось  бы  мне  попасть  в  такую
передрягу.
     - Если подымется северный ветер, - сказал Блю, - мы все в нее  попадем,
будь уверен.
     К пансиону подошли. Пэдди и Стив. Они несли одеяла.
     - Мы посмотрим, что там с убежищем, Блю.
     - Я тоже пойду.
     Убежище располагалось на склоне холма, чуть ниже  домов.  Его  когда-то
вырыли открытым способом, перекрыли настилом из бревен и закидали землей, на
которой теперь зеленела густая трава. Вход прикрывала насыпь, и протиснуться
в землянку можно было только  ползком:  между  настилом  и  гребнем,  насыпи
оставалось  пространство  высотой  около  трех  футов.  Убежище  было  очень
ненадежным. Макартур Соорудил его по требованию рабочих, и оно вмещало всего
двенадцать человек. Блю назвал его дымовой западней и сказал, что  во  время
лесного пожара не задохнуться в нем можно только чудом.
     Пэдди  окунал  одеяла  в  ведро  с  водой,  а  Стив  подвешивал  их   к
бревенчатому пастилу, чтобы полностью заслонить вход  в  убежище.  Снизу  он
укреплял их землей и камнями. Потом, чтобы одеяла как следует  намокли,  они
еще раз окатили их водой.
     - Нужно оставить несколько штук внутри, - сказал Стив.  -  Втащите  три
полных ведра в землянку, а я пойду поищу одеяла.
     Когда он вернулся, они намочили принесенные одеяла  и  просунули  их  в
убежище.
     Блю тем временем набрасывал побольше земли на крышу.
     - Чувствуете ветерок? - спросил он, спустившись. - По-моему, он заходит
с севера. И дыму стало гораздо  больше.  Пойду  скажу  Макартуру,  чтобы  он
отправлял женщин и детей прямо сейчас.
     - Мы тоже сгорим, если тут останемся, - сказал Стив. - Где Макартур?
     Они нашли его около лесопилки. Он снимал  дерн,  а  рабочие  откидывали
срезанные лопатой пласты земли подальше от бревенчатых стен.
     - Надо вывозить женщин и детей, - сказал Блю.
     - Что ж. Можно. Если вам этого хочется. - Макартур  явно  не  собирался
спешить.
     - И поскорей, - зло добавил Блю.
     Макартур глянул на него и приставил лопату к стене.
     - Можно, - повторил  он.  -  Отправьте  их  прямо  сейчас  -  на  обоих
грузовиках. Я-то уверен - в Тандалуке огонь  задержат,  но  мы  их  все-таки
отправим.
     Они собрали всех женщин и детей, помогли  им  залезть  в  грузовики,  а
потом передали им чемоданы и одеяла. Пэдди сходил домой и принес ружье.
     -  Возьмите  его  с  собой,  -  сказал  он  миссис  О'Коннор,   которая
успокаивала своих детей.
     Она молча взяла ружье. Ей ничего не надо было объяснять.
     Несколько женщин не хотели разлучаться с мужьями.
     - Я без тебя не поеду, Билл.
     - Ох, да не дергай ты меня сейчас ради Христа! Я же  тебе  сказал,  что
скоро приеду. Наберись терпения.
     - Вы все скоро встретитесь в Тандалуке, -  уверял  их  Макартур.  -  Мы
отвезем женщин с детьми и сразу  же  вернемся  за  мужчинами.  Ты,  что  ли,
поведешь "бедфорд", Пэдди?
     - Нет, я подожду, когда вы вернетесь. Мне надо запереть дом  и  окатить
стены водой. А ты, Стив?
     - Я останусь и помогу тебе, - ответил Стив.
     - Вторую машину поведет Чарли Эриксон, - сказал Блю.  Он  повернулся  к
Чарли. - Возвращайся как можно скорей. Гони вовсю. Помни, что мы тебя ждем.
     Грузовики выехали на дорогу. Мужчины молча  смотрели  им  вслед.  Потом
собрались в тесную группу и обменялись  несколькими  фразами.  Настроение  у
всех было тревожное.
     Подымался ветер.

     Пожар двигался  на  юг,  к  Тандалуку,  оставляя  лесопилку  Баррета  в
стороне, однако фронт пламени неудержимо расширялся. Горящий кусок коры упал
на землю возле бревенчатой стенки, и  трава  моментально  вспыхнула.  Вскоре
занялась и лесопилка. Все рабочие уехали отсюда примерно час назад. Бороться
с огнем было некому. Через несколько минут от  строений  лесопилки  осталась
лишь дымная груда углей.
     Пожар раскинулся на три мили  в  ширину.  Он  заливал  огнем  долины  и
карабкался по склонам холмов.  Языки  пламени,  слизывая  подлесок,  как  бы
подтягивали за собой основную лавину огня. Когда огонь уходил вперед, густые
заросли скраба,  превращенные  в  путаницу  светящихся  древесных  скелетов,
темнели и рассыпались, устилая почерневшую землю светло-серой золой.
     Раскаленный воздух  устремлялся  вверх,  дымные  тучи  окутывали  кроны
деревьев,  а  под  ними  бесновалась  прожорливая  огненная  зыбь.   Гейзеры
пылающего смолистого газа вздымались вверх и, рассыпаясь,  прошивали  черные
клубы дыма мгновенно исчезающими красными прожилками.
     Над этим разливом огня возвышались гигантские горные рябины.  Их  кроны
судорожно трепетали,  сотрясаемые  рвущимися  к  небу  волнами  раскаленного
воздуха. Порой выхлесты пламени дотягивались до сочной  листвы  и  сразу  же
гасли. К утру четверга пожар еще  не  достиг  той  силы,  когда  раздуваемое
ветром пламя мгновенно высушивает кроны деревьев, зажигает их и превращается
в верховой пал, перед которым человек бессилен.  Огонь  сжирал  пока  только
заросли кустарника, беснуясь у подножия высоких деревьев.  Он  докатился  до
вершины гряды над Тандалуком к полудню -  и  здесь  ему  впервые  пришло  на
помощь знойное дыхание северного ветра.
     Обитатели леса в панику  убегали  от  пожара.  Над  Тандалуком,  громко
перекликаясь, пронеслась огромная стая попугаев. Опаленные и почти  ослепшие
от дыма вомбаты вылезали из нор и неуклюже трусили через дорогу,  отделяющую
Тандалук от лесного массива. Кенгуру  огромными  скачками  мчались  вниз  по
склону  к  спасительным  лугам  за  рекой,  которая  огибала   поселок.   На
полузатопленных в воде сучьях собирались полчища насекомых. Там,  где  сучья
уходили под воду, они сбивались в черную массу и замирали, осторожно  повЬдя
усиками. Над  ними  сгущались  облака  дыма,  и  небо  постепенно  закрывала
черно-серая пелена.
     Поднявшийся ветер сбил направление огня. Пожар, не дойдя до  Тандалука,
перекинулся  через  шоссе  и  углубился  в  лес,  примыкающий  к  лесопилке.
Тандалукские добровольцы-пожарники не смогли его остановить.  Их  грузовики,
громко сигналя, чтобы не столкнуться на окутанной дымом дороге,  умчались  к
поселку.
     Ветер крепчал - знойный, дышащий огнем северный  ветер.  Дымный  воздух
был напоен смолистым запахом пылающих эвкалиптов.  Пожар  неумолимо  набирал
силу. Яркие паучки пламени с трескучим шорохом взбегали по стволам деревьев.
Иногда их скачущая пробежка опаляла  древесные  кроны.  Мелкие  ветки  мигом
высыхали и вспыхивали. С гудящим ревом  огонь  охватывал  вершины  деревьев.
Верхние и нижние волны пламени все чаще смыкались. Вскоре завеса огня  стала
сплошной - она поднялась на несколько сот футов вверх.
     Верховой огонь двигался теперь впереди низового. Рвущийся вверх горячий
воздух, закручиваясь огненными смерчами, обламывал  пылающие  ветки,  и  они
взлетали над лесом. Ветер валил молодые деревца.
     Пламя, словно войско с  распущенными  знаменами,  продвигалось  вперед.
Огонь победно гудел, уничтожая все преграды на  своем  пути.  Перед  пожаром
катилась  волна  раскаленного  воздуха,  ревущая  и  грохочущая,  как  сотня
поездов, когда они мчатся по каменному тоннелю. Ветер уносил вперед  горящую
листву и кусочки коры. Они разжигали огненные озера  за  милю  от  основного
пламени. Озера сливались  в  бушующее  море,  над  которым  собирались  тучи
смолистого газа. Настигаемые верховым палом,  они  взрывались,  перебрасывая
сгустки огня через гребни холмов. Горел, казалось, сам воздух.
     Деревья вспыхивали, как просмоленные факелы.  Неистовый  жар  мгновенно
высушивал листву, и древесные кроны превращались в огненные знамена.
     По лесу мчались красногривые дикие кони.  Рев  огня,  подобно  слитному
грохоту лошадиных копыт, катился к Тандалукской лесопилке.

     Блю услыхал этот рев. Он отбросил кирку, которой прокапывал новое русло
для текущего с холма ручейка, и побежал к  пансиону.  Прихватив  на  веранде
несколько сырых одеял, он торопливо спустился по ступеням крыльца  и  увидел
Пэдди со Стивом - они выскочили из дома Пэдди и  смотрели  в  сторону  гряды
Сплиттерс, над  которой  клубились  густые  облака  дыма.  Неожиданно  Пэдди
рванулся к своему дому, потом вдруг замер  и  бегом  вернулся  к  Стиву.  Он
озирался, как дикий зверь, попавший  в  западню.  Сейчас,  когда  надо  было
мгновенно принять жизненно важное решение, он совсем растерялся.
     Стив был по-обычному спокоен. Взяв у Блю  несколько  одеял,  он  быстро
спросил его:
     - Река или убежище?
     - Вокруг реки слишком много кустов. Убежище надежней. -  Он  глянул  на
Пэдди и добавил: - Делай, что скажет Стив, Пэдди.
     - Мой бумажник! - воскликнул тот. -  Он  остался  дома,  там  все  наши
документы.
     - Ступай, возьми его, живо!
     Пэдди бросился к двери и скрылся в доме.
     - Я присмотрю за ним, - сказал Стив. - А ты куда?
     - Захвачу остальные одеяла. - Кивком  головы  Блю  показал  на  веранду
пансиона. - А потом сразу в убежище.
     - Только не задерживайся.
     К реке по склону холма бежали несколько рабочих. Один из них, державший
клетку с канарейкой, крикнул:
     - Спускайтесь к реке! Вы задохнетесь в убежище.
     Густой дым, подгоняемый северным ветром, быстро затоплял долину.  Люди,
едва различимые в дымном мареве, громко перекликаясь, бежали к реке.
     - Сюда, Джим!..
     - Сюда, у реки не сгоришь!..
     В некоторых голосах слышалась забота о товарищах, в некоторых -  только
страх.
     Блю схватил оставшиеся одеяла и  тяжело  побежал  к  лесопилке,  где  у
подветренной стены копошились какие-то  смутные  фигуры.  Приблизившись,  он
разглядел несколько рабочих, нагруженных домашним скарбом.
     - Бросайте ваше барахло! -  заорал  он.  -  Берите  одеяла,  закрывайте
головы. Валите к убежищу. Через пару минут придет черная мгла. Быстрей!
     - Дым скоро подымется, - сказал молодой рабочий,  который  ни  разу  не
видел лесного пожара, - и мы укроемся у реки.
     - Да бегите же, так вашу... - рявкнул  Блю,  стараясь  перекричать  все
усиливающийся рев. Они побежали к реке. Все, кроме одного.
     - А, черт! - Блю схватил человека  за  плечи  и  принялся  трясти.  Тот
бессмысленно смотрел на него пустыми глазами.
     - Пожар там, внизу. - Он лепетал, как ребенок, потерявший мать.
     И  в   эту   секунду   их   накрыла   черная   мгла.   Она   опустилась
мгновенно-дымная, душная, непроглядная темень.
     Несчастный безумец истошно завопил и бросился бежать.  Блю  остался  во
тьме один. Он упал на землю, прикрылся одеялом и, задыхаясь, прижался губами
к земле.
     Рев огня оглушал его. Он слышал глухие  взрывы,  треск,  тяжелые  удары
падающих деревьев.
     Прижимаясь лицом к земле, он медленно, с трудом дышал. Через  несколько
минут темнота рассеялась. Воздух осветился кровавым отблеском огня.
     А потом вершины холмов полыхнули открытым пламенем.

     Черная мгла застигла Стива и Пэдди на пути к убежищу. Они бежали  вдоль
узкого, искусственно углубленного ручья, который струился к реке  чуть  ниже
входа в убежище, - над водой дым был не таким густым.
     Черная  мгла  опустилась  на  них   словно   тяжкий,   плотный   туман.
Придавленные знойным  удушьем,  они  легли  на  землю  и  свесили  голову  к
журчащему ручью; только тут, над самой водой, оставалась полоска годного для
дыхания воздуха. Однако даже и здесь их легкие опалял горячий смолистый дым.
     Пэдди не шевелился. Его парализовала тяжелая  дымная  темень.  Он  чуть
слышно прохрипел: "Помоги" - и неестественно, окостенело застыл.
     Стив приподнялся и ободряюще крикнул: - Не бойся! Держись за  меня.  Мы
доберемся туда ползком.
     Он  пополз  вверх,  держа  голову  как  можно  ближе  к  земле.  Пэдди,
вцепившись  ему  в  пятку,  чтобы  не  сбиться  с  пути,  двигался   следом.
Рефлекторно подчиняясь Стиву, он безоговорочно и  быстро  выполнял  все  его
приказы. Стив уводил его от смерти.
     Они  по-пластунски  протискивались  под  дымной   завесой,   ежеминутно
прижимая губы к земле,  чтобы  набрать  в  легкие  отфильтрованного  влажным
грунтом воздуха.

     Убежище стало заполняться людьми, как  только  послышался  рев  пожара,
претворивший людские страхи в проворные  инстинктивные  действия.  Никто  не
разговаривал.  Люди  сидели  на  земляном  полу,  обмотав   головы   мокрыми
полотенцами, чтобы защититься от дыма, вползавшего  в  убежище  всякий  раз,
когда появлялся очередной беглец.
     Какой-то человек проскользнул между  свисающими  с  крыши  одеялами,  и
дымное облако ворвалось в землянку. На руках человек держал собаку; она была
тяжелая, и он с трудом опустил ее на земляной пол.
     - Закрой эту чертову дыру! - раздался чей-то раздраженный окрик.
     - Он чуть не подох, бедный  Старикашка  Дик,  -  проговорил  человек  с
собакой. Ему было лет сорок, и все звали его Черным Алеком. В  молодости  он
был брюнетом, но теперь волосы у него поседели и свисали  с  головы,  словно
пожухлая болотная трава. Он поддернул мешковатые брюки, но  старые  подтяжки
не держали их, и слишком длинные  штанины  сразу  же  сморщились  гармошкой.
Черный Алек перебивался на лесопилке случайными заработками.
     Старикашку Дика, приблудного пса, подкармливали  все  рабочие.  Он  был
очень дряхлый и двигался с большим трудом, но  повсюду  таскался  за  Черным
Алеком.
     Сейчас  он  обессиленно  прижался  к  полу  и,  широко  открыв   пасть,
придушенно всхрипывал. Черный Алек опустился рядом с ним на колени и  обеими
руками приподнял ему голову.
     - Дайте воды, скорей, - крикнул он. Кто-то протянул ему жестяную флягу,
и он влил немного воды в открытую пасть Старикашки Дика.
     - Несчастное отродье, - проговорил Алек.  -  Совсем  его  доконал  этот
проклятый дым. Пес конвульсивно дернулся и затих.
     - Вставай, Алек, - сказал человек, подавший ему флягу. - Ты  и,  сам-то
едва живой. - Он протянул Черному Алеку мокрое полотенце. - На вот,  обмотай
голову, отдышись.
     Но Черный Алек не смог подняться. Он приник лицом к  земле,  ловя  ртом
воздух. Теперь он думал только о своем собственном спасении.
     Хриплые  звуки  затрудненного  дыхания  наполняли  убежище.   Укутанные
одеялами люди прижимали губы к земляным стенам, искали в них трещины,  чтобы
вобрать в легкие побольше воздуха. Дым выедал им глаза, по их  щекам  ползли
медленные слезы.
     Когда пришла черная мгла, они повалились на пол. Темнота ввергла  их  в
панический ужас. Машинист, стоя на коленях и припав лбом к  земле,  бормотал
"Отче наш".
     Кое-кто отчаянно ругался - проклиная свою беспомощность, свое бессилие.
Остальные угрюмо молчали.
     И каждый думал, что спастись теперь можно только там,  куда  уехали  их
жены, а здесь всех их ждет неминуемая гибель.
     Неожиданно одеяла у входа раздвинулись, и в землянку вместе  с  облаком
дыма ввалились Пэдди и Стив.
     Никто  им  не  обрадовался,   не   произнес   ни   слова   приветствия.
Полузадохшиеся люди просто не могли говорить.
     Пэдди обессиленно сел, привалился спиной к стене и  безжизненно  свесил
голову вниз. Стив накинул на него; одеяло,  окатил  водой  из  ведра,  потом
опустился на колени и прижался лицом к стене.
     Он все еще  стоял  на  коленях,  когда  землю  озарило  кроваво-красное
сияние. Он поднялся, подошел к выходу и, обмотав голову  мокрым  полотенцем,
потому что в землянке сразу же стало нестерпимо жарко, выглянул наружу.  Дым
развеялся.
     - Ух ты черт! - воскликнул один из рабочих, посмотрев поверх его плеча.
- Похоже, все небо горит.
     - И надо же нам,  дуракам,  было  здесь  остаться,  -  тоскливо  сказал
другой. - Все утро проваландались. А-а, черт, заполыхали мои дровишки.
     - Пэдди, посмотри на свой дом, -  позвал  товарища  Стив.  -  Иди  сюда
скорей. Посмотри.
     - Не могу, - простонал Пэдди, - хоть убей, не могу.  -  Он  по-прежнему
сидел у стены. - Горит, да?
     Языки пламени, словно огненные  кнуты,  с  треском  рассекали  открытое
пространство над лесопилкой. Когда они  дотягивались  до  бревенчатых  стен,
дома не просто вспыхивали  -  они  взрывались.  Листы  оцинкованного  железа
взлетали на пятьдесят  футов  вверх.  Они  крутились,  подобно  искореженным
пропеллерам; восходящие потоки воздуха подхватывали их, относили в сторону и
швыряли на землю. Трещали и корежились толстенные бревна. Дома  превращались
в огромные пылающие костры, а потом их накрывала пелена основного пламени.
     Штабеля досок горели ослепительным белым  огнем,  распространяя  вокруг
себя неистовый жар. Через минуту от этого жара запылала и сама лесопилка,  а
еще через минуту она взорвалась, как пороховая бочка, выбросив высоко  вверх
разодранные баки из-под горючего и кислородные баллоны. Они странно медленно
взмыли в воздух, с секунду покружились на гребне гигантской огненной волны и
снова рухнули в полыхающую преисподнюю.
     Ревущее пламя, лишь на  несколько  минут  задержалось  над  лесопилкой.
Северный ветер подхватил его, и длинные языки огня перекинулись  по  воздуху
через узкую речку.
     За секунду до этого Стив торопливо сдвинул одеяла у входа в убежище.
     - Подходит! - выкрикнул он и, схватив ведро,  облил  одеяла,  выплеснул
остатки воды на скорчившихся людей, а потом быстро лег и  прижался  лицом  к
земле.
     Рев огня, летящего над убежищем, довел людей до истерического  безумия.
Кто-то пронзительно взвизгнул. Кто-то оторопело вскочил на ноги.
     - Горим! - завыл Черный Алек. Он рывком поднялся  с  пола,  бросился  к
выходу и заскреб непослушными пальцами по мокрым одеялам. Стив тоже  вскочил
и двинул его кулаком в челюсть. Алек свалился и начал протяжно стонать.
     Рев усилился; люди в ужасе зажимали уши  ладонями,  пытаясь  как  можно
глубже вдавиться в землю. Глаза у всех  были  зажмурены.  Некоторые,  словно
кролики, рыли землю руками.
     А потом завеса огня ушла, и послышалось легкое потрескивание догорающих
углей.

     Блю лежал ничком. Когда черную мглу  прогнали  отсветы  пламени  и  дым
развеялся, в прозрачном воздухе отчетливо проступили все строения лесопилки.
Блю вскочил на ноги и как  саваном  обмотался  одеялами.  Потом  бросился  к
низкому баку с водой и окунул в него одеяла. Выхватив их из воды, он отбежал
на открытое место и закутался с головой.
     Он стоял совершенно неподвижно, напоминая  серый  замшелый  пень,  и  с
мокрых одеял на землю капала вода. Толстая влажная ткань  немного  охлаждала
раскаленный воздух, и Блю мог дышать, не обжигая легкие.
     Потом на него обрушился рев пожара. Метнулись вниз гибкие полосы  огня.
Они свешивались, как стремительные, жадные змеи, с объятого  пламенем  неба,
бешено захлестывались вокруг Мокрых  одеял  и  улетали  за  реку  вместе  со
струями  горящего  смолистого  газа.  Вода,   пропитавшая   одеяла,   быстро
испарялась. Дождавшись секундного разрыва в огненной пелене над головой, Блю
снова бросился к баку и окунул два верхних  одеяла  в  горячую  воду.  Потом
бегом вернулся на прежнее место, ощущая на плечах  влажную  тяжесть  толстой
материи.
     Три раза проделывал он этот смертельный трюк. Три  раза  приближался  к
пылающей лесопилке и возвращался на старое место.
     Когда рычащий огонь перекинулся за реку, Блю не  пошевелился,  страшась
вернуться к жизни и сделать первый шаг, - ему казалось, что он  рассыплется,
как обуглившийся пень.
     Здесь его и нашли люди, прятавшиеся от  огня  в  убежище.  Когда  пожар
ушел, они вылезли наружу и  несколько  минут  стояли  неподвижно,  с  ужасом
разглядывая  оставленные  пожаром  груды  углей.   Потом   кинулись   искать
товарищей. Тут-то Пэдди и заметил недвижимую, закутанную в  несколько  одеял
серую фигуру.
     - Господи! Это, наверно, Блю!
     Стив первый подбежал к нему. Он сбросил одеяла и обнял товарища.
     - Я думал, ты сгорел, - сказал он, не скрывая слез.
     - Я тоже, - глухо сказал Блю. - Я тоже так думал. - Он прижался к плечу
Стива; его сотрясала мелкая дрожь. - Я чуть не сварился... вода в одеялах...
кипяток... - Он с трудом держался на ногах.
     Взяв его с двух сторон под руки, Стив и Пэдди спустились к реке.  Здесь
почти не было дыма, хотя чуть выше, там, где еще недавно стояли  дома,  тихо
дотлевали груды углей.
     - Посиди пока тут, - сказал Стив. - Нам  надо  разыскать  остальных.  С
тобой-то все будет в порядке. Ты просто посиди здесь, отдышись.
     Стив и Пэдди присоединились к остальным рабочим. Те  продолжали  искать
товарищей. Слышались встревоженные крики:
     - Где ты, Джо?..
     - Фрэнк, отзовись!..
     Раздались  ответные  возгласы,  и   несколько   человек,   пошатываясь,
пробрались сквозь обуглившиеся кусты, которые еще час назад затеняли речку.
     Некоторые шли сами, прижимая ладони к почерневшим,  покрытым  волдырями
щекам. Других вели товарищи, так как они не могли открыть  обожженные  едким
дымом глаза. Из-под сомкнутых век у них сочились слезы. Одежда на всех  была
мокрой.
     Они поднялись к лесопилке и остановились; несколько секунд  две  группы
людей стояли не шевелясь. В глазах  тех,  кто  не  ослеп  от  дыма,  таилась
тревога, сменявшаяся облегчением, когда они узнавали своих товарищей.
     Потом оцепенение прошло, и люди бросились друг  к  другу.  Смыкались  в
радостном рукопожатии ладони, щеки прижимались к щекам. Почти все плакали, и
никто не стыдился слез. Слышались возгласы утешения и взаимной поддержки.
     - Билл! Неужели это ты, Билл?
     - Ты выдюжил, Тони! Выдюжил, старый хрыч!
     - Не бойся за свои глаза. Теперь есть такие  специальные  капли,  и  ты
вылечишься.
     - У меня все еще стоит в ушах рев.
     - А где Сэмми? - спросил вдруг тот рабочий, которого Блю почти насильно
прогнал к реке.
     - Не знаю, - сказал Пэдди. - В убежище его не было.
     - Он умер, - сказал Стив. - Я видел его труп - там, за лесопилкой.  Он,
наверно, потерял голову от страха.
     Все замолчали.
     - Только он? - спросил через несколько секунд машинист.
     - Нет, еще Питерс и старик Болотник. Их захватило на  груде  опилок.  -
Стив нашел их, когда вылез из убежища.
     - Господи Иисусе! - воскликнул машинист.
     Они пошли к тому месту, где сидел Блю. Он поднялся  им  навстречу.  Ему
уже  удалось  справиться  со  своей  слабостью.  Он  радостно  пожимал  руки
товарищей. Потом шагнул к ослепшим рабочим и крепко обнял каждого.
     Шум мотора  заставил  их  оглянуться.  Из-за  горы  Нулла-Нулла  выехал
грузовик и, встряхиваясь на ухабах, свернул к берегу.
     - Это Чарли Эриксон, - сказал Блю. - Я так и знал, что он  прорвется  к
нам первый.
     Чарли резко затормозил и выпрыгнул из кабины обгоревшего  грузовика.  У
него было опаленное лицо и налитые кровью глаза.
     - Я думал, вам всем крышка, - с  запинкой  выговорил  он.  Потом  вдруг
умолк и опустил голову.
     - Ты приехал как раз вовремя, Чарли,  -  мягко  сказал  Стив.  -  Очень
вовремя. У нас тут много людей, которых надо поскорей отвезти в больницу. Им
обожгло глаза. Давай-ка сразу же их и отправим.
     Они помогали ослепшим  товарищам  забираться  в  кузов,  а  из-за  горы
Нулла-Нулла одна за другой появлялись  все  новые  и  новые  машины.  Жители
Тандалука прекрасно знали, как чувствуют себя люди, которых накрыл  верховой
пал. Они не тратили времени на слова.  Они  действовали.  Они  сажали  их  в
машины и увозили.
     Сгоревших никто не трогал, пока не прибыла  полиция.  Двое  полицейских
завернули обугленные трупы в простыни, догрузили их в полицейский фургон  и,
накрыв сверху брезентом, уехали.
     Стив и Пэдди наложили Блю повязку на глаза и помогли  ему  забраться  в
машину.
     - Мы обязательно навестим тебя в больнице, - пообещал Стив.
     Потом они посмотрели на груду углей, оставшихся от дома Пэдди.
     - Ничего, мы завтра же начнем наводить тут порядок, - сказал Стив. -  А
новый дом надо поставить у реки.
     - Верно, - согласился Пэдди. - Да и Мэри  будет  рада  жить  поближе  к
реке.
     Возле них остановилась легковая машина,  и  сидящий  за  рулем  молодой
человек спросил:
     - А вы собираетесь в Тандалук? Все уже уехали.
     - Так мы вас-то как раз и дожидались, - ответил Пэдди.
     - Высадите нас около пивной, - сказал Стив.


Last-modified: Fri, 09 Nov 2001 10:36:59 GMT

Оцените этот текст: