Артур Мэйчен. Ангелы Монса: Лучники и другие военные легенды ARTHUR MACHEN THE ANGELS OF MONS (The Bowmen and Other Legends of the War) 1915 ╘ Александр Сорочан bvelvet@rambler.ru), перевод, 2004 Любое коммерческое использование данного перевода, воспроизведение текста или его частей без разрешения переводчика запрещено. Текст предназначен для ознакомительной публикации на сайте lib.ru. Примечание переводчика Эта маленькая книжка сделала имя Артура Мэйчена широко известным. Такой популярности он при жизни больше не добивался. А потом "Лучники" были накрепко забыты. Но и сейчас они - не только историко-литературный курьез, а значительная часть наследия выдающегося писателя. Насколько мне известно, до меня "Ангелов Монса" не переводили. Что ж, может быть, мне удалось дать представление об этом тексте, к которому сам автор относился весьма пренебрежительно. В течение года, вероятно, появятся и другие переводы "военных" текстов 1910-х годов. В работе находятся книги Дансени и Честертона. Приятного чтения! Предисловие Меня попросили написать предисловие к рассказу "Лучники", вошедшему в эту книгу вместе с тремя похожими историями. И теперь я колеблюсь. Ведь история "Лучников" с самого начала была очень странной; столько подозрительных осложнений в ней обнаруживается, столько противоположных слухов и предположений ее окружают, что я, по правде, не знаю, с чего начать. И надеюсь разрешить все трудности, извинившись за это начало. Ведь наличие предисловия обыкновенно подразумевает, что текст, который далее следует, очень важен. Если, к примеру, кто-то составил антологию великой поэзии, он может написать хорошее предисловие, оправдывая принципы отбора, вдохновенно указывая здесь и там возвышенные красоты и бесподобные достоинства, прославляя королей, лордов и князей литературы, которым он просто служит как дворецкий. Предисловия, таким образом, должны относиться к шедеврам и мировой классике, к великим, древним и общепринятым вещам; а я здесь представляю свой собственный короткий рассказ, который появился в "Ивнинг Ньюс" около десяти месяцев назад. Я вижу нелепость, нет, явную ненормальность сложившегося положения. И мое оправдание за эти страницы должно быть таким: хотя сама история ничего собой не представляет, она все же привела к таким странным и непредвиденным последствиям и приключениям, что самый рассказ о них может вызвать некоторый интерес. И к тому же есть некоторые психологические выводы, которые можно сделать из всего случившегося с рассказом, из продолжающихся слухов и обсуждений. Эти выводы, я полагаю, не пройдут незамеченными; итак, начнем сначала. Это было в минувшем августе, точнее, в последнее воскресенье минувшего августа. Происходили настолько ужасные события, что о них не стоит читать теплым воскресным утром между завтраком и мессой. Но в "Уикли диспэтч" я увидел ужасный отчет об отступлении в Монсе. Я больше не вспоминаю его подробностей; но я не забыл впечатления, которое тогда сложилось; казалось, я увидел раскаленные добела печи мучений, смертей, агонии и ужаса; и посреди адского пламени была Британская Армия. В пламени, уничтоженная им и все же спасенная, рассеянная подобно пеплу и все же торжествующая, замученная и навеки прославленная. Так я увидел наших людей, окруженных сиянием, я отправился с этими мыслями в церковь, и, как это ни печально, обдумывал рассказ, в то время как дьякон возглашал евангельские слова. Это не был рассказ "Лучники". На самом деле это был первый набросок, "Отдых Солдата". Жаль только, что я не смог написать его так, как задумал. Рассказ как он есть, думаю, куда лучше в творческом плане, чем "Лучники", но рассказ, который сложился, когда синий дым возносился над Евангелием, лежавшим на столе между тонкими свечами... То и впрямь была славная история - подобно всем историям, которые никогда не будут написаны. Я думал о мертвых людях, прошедших сквозь огонь и в огне и встреченных в Вечной Таверне песнями, звоном чаш и вечной радостью. Но каждый человек - дитя своего века, пусть зачастую ему ужасна самая мысль об этом; и наша ведущая религия долгое время считала, что жизнерадостность есть зло. Насколько я знаю, современный протестантизм полагает, что Небеса - нечто вроде вечерней службы в англиканском соборе, вроде службы и проповеди Декана. По-моему, считается, что для оппозиционно настроенных в отношении любых догм - даже самых умеренных - там устроят Курс Этических Лекций. Что ж, я долго утверждал, что в целом средняя церковь, рассматриваемая как дом проповедей, оказывается куда более ядовитым местом, чем средняя таверна; тем не менее, как я уже сказал, век управляет человеком, скрывая и одолевая его разум, и подлинный рассказ "Отдых Солдата", с его "sonus epulantium in aeterno convivio", был уничтожен в момент рождения и некоторое время спустя был написан ныне существующий рассказ. А тем временем ко мне в голову пришел замысел "Лучников". Теперь об этом рассуждают, намекают и шепчутся во всех возможных кварталах: прежде, чем написать рассказ, я кое-что услышал. Наиболее выразительная из этих легенд также наиболее обстоятельна: "Я знаю точно, что все это принесла ему в машинописном виде "фрейлина"". Дело было не так; и все более неопределенные рассуждения о том, что я слышал некие слухи или намеки на слухи, в равной степени лишены всяких следов правды. Снова я извиняюсь за столь напыщенный переход к мелким деталям моего собственного рассказа, как будто это утраченная поэма Сафо; но кажется, этот предмет интересует публику, и я следую инструкциям. Скажу далее, что происхождение "Лучников" весьма сложно. Прежде всего, все эпохи и народы лелеяли мысль, что духовные владыки могут прийти на помощь земному оружию, что боги, герои и святые спустятся со своих высочайших пределов, чтобы бороться за верующих и адептов. Тогда в голову мне пришел рассказ Киплинга о призрачном индийском полке и смешался со средневековьем, которое всегда пребывает в моем сознании; и так были написаны "Лучники". Помнится, я был от всего сердца разочарован, увидев результат, и счел его - как считаю до сих пор - невыразительной работой. Однако я пытался писать в течение тридцати пяти долгих лет, и если я не добился успеха в беллетристике, я по крайней мере могу считаться мастером в Доме Разочарований. Таким образом "Лучники" появились в "Ивнинг Ньюс" 29-ого сентября 1914 года. В наше время журналист, как правило, не добивается особенной известности; а если к тому же журналист работает в вечерней газете, его претензии на бессмертие ограничены самое позднее двенадцатью часами ночи; хорошо известно, что те насекомые, которые начинают жить утром и умирают на закате, считают себя бессмертными. Работая над рассказом, стеная и размышляя над ним, печатая его, я, конечно, никогда не думал, что услышу о нем хоть раз. Мой коллега "Лондонец" отозвался о нем в моем присутствии с похвалой, поскольку любезность вошла у него в привычку; столь же любезно он указал на технический недочет в описании языка сражения - крика лучников. "Почему английские лучники пользуются французскими словами?" спросил он. Я ответил, что причина одна-единственная: повторение "Monseigneur" здесь и там показалось мне живописным. И я напомнил ему об историческом факте: большинство лучников при Агинкуре были наемниками из Гвента, моей родной страны, они обращались к архангелу Михаилу и к святым, неизвестным саксонцам - Тейло, Илтиду, Дьюи, Кадвалдиру Вендигейду. Я думал, что это было первое и последнее обсуждение "Лучников". Но через несколько дней после публикации мне написал редактор "Оккульт Ревю". Он хотел узнать, есть ли у рассказа какая-то фактическая основа. Я ответил ему, что никакой фактической основы ни в коем случае не было; я забыл, добавил ли тогда, что рассказ не основывался на слухах. Думаю, что не добавил, поскольку, по моему убеждению, в тот момент не существовало никаких слухов о небесном вмешательстве. И уж точно я не слышал ни одного. Вскоре редактор "Лайт" обратился ко мне с подобным вопросом, и я ответил ему так же. Мне казалось, что я уничтожил все мифы о "Лучниках" в момент их зарождения. В течение месяца или двух я получил несколько запросов на переиздание рассказа от редакторов приходских журналов. Я - или, скорее, мой редактор - с готовностью дал разрешение; а затем, еще через месяц или два, издатель одного из этих журналов написал мне, сообщая, что февральский номер, содержащий этот рассказ, весь распродан, и в то же время все еще сохраняется большой спрос. Не разрешу ли я им переиздать "Лучников" в виде брошюры и не смогу ли написать короткое предисловие, сообщающее точные источники рассказа? Я ответил, что они могут переиздать рассказ в форме брошюры с моего благословения, но я не могу сообщить никаких источников, так как нет ни единого, рассказ является чистым вымыслом. Священник написал снова, предполагая - к моему изумлению, - что я ошибаюсь, что основные "факты" "Лучников" должны быть истинны, что мое участие в этом деле, должно быть, ограничивалось обработкой и художественным оформлением "правдивой" истории. Казалось, что моя легкая проза была воспринята конгрегацией этой конкретной церкви как самый что ни на есть непреложный факт; и тогда мне наконец пришло в голову, что если я и потерпел неудачу в искусстве беллетристики, то невольно преуспел в искусстве обмана. Это случилось, я полагаю, где-то в апреле, и снежный ком слухов, который тогда покатился, с тех пор разрастался все больше и больше, пока не достиг чудовищных размеров. Именно в этот период варианты моего рассказа начали выдавать за подлинные истории. Сначала в этих рассказах обнаруживалась связь с первоисточником. В нескольких из них появлялся вегетарианский ресторан, а Cвятой Георгий был главным персонажем. В одном случае офицер - имя и адрес не назывались - рассказал, что видел образ святого Георгия в каком-то лондонском ресторане и что фигура, в точности подобная образу, явилась перед ним на поле битвы, и пришла ему на помощь с самыми счастливыми результатами. Другой вариант - этот, я думаю, никогда не был в печати - содержал описание мертвых пруссаков, найденных на поле брани с ранами от стрел на телах. Это развлекло меня, поскольку, обдумывая рассказ, я представлял себе сцену, в которой немецкий генерал должен был, кажется, перед кайзером объяснить, почему он потерпел неудачу в уничтожении англичан. "Ваше высочайшество", должен был сказать генерал, "это истинно, невозможно отрицать это. Люди были убиты лучниками; стрелы найдены в их телах похоронными командами". Я отбросил эту идею как чрезмерную даже для простой фантазии. Поэтому меня очень развлекло, что находка, от которой я отказался как от слишком фантастической для вымысла, была принята в некоторых оккультных кругах как не подлежащий сомнению факт. Появились и другие версии той же истории, в которых облака вставали между атакующими немцами и обороняющимися британцами. В некоторых случаях облако появлялось, чтобы скрыть наших людей от надвигающегося врага; в других оно являло светлые образы, которые испугали лошадей немецкой конницы. Cвятой Георгий, замеченный ранее, исчез - он сохранялся некоторое время, более длительное в некоторых Римско-католических вариантах - и не было больше лучников, не было больше стрел. Но ангелы пока не упоминались; и все же они должны были появиться, я думаю, что обнаружил механизм, который привнес их в этот рассказ. В "Лучниках" мой воображаемый солдат видел "длинную линию форм, окруженных сиянием". И г-н А.П. Синнетт, пишущий в майском номере "Оккульт Ревю" о том, что он слышал, заявляет: "Те, кто мог видеть, поведали, что видели ряд сияющих существ между этими двумя армиями". Теперь я догадываюсь, что слово "сияющий" - связующее звено между моим рассказом и производным от него. В популярном виде светлые и доброжелательные сверхъестественные существа - ангелы, и таким образом, я уверен, Лучники из моего рассказа стали "Ангелами Монса". В данном виде они были восприняты с уважением и верой всюду или почти всюду. И здесь, как я догадываюсь, мы находим ключ к широкому распространению данного заблуждения - так я это расцениваю. Мы в Англии давно утратили интерес к святым, в недавнем возрождении культа св. Георгия сам святой - немногим больше, чем патриотическая фигура. И появление святых, способных помочь нам, конечно, не совпадает с обычной английской практикой; большинство наших соотечественников считают это папизмом. Но ангелы, по некоторым причинам, сохранили свою популярность, и когда все сошлись на том, что английская армия в минуту страшной опасности была поддержана свыше, открылся путь всеобщей вере и религиозному энтузиазму человека с улицы. И как только легенда получила название "Ангелы Монса", стало невозможно игнорировать ее. Она проникла в печать: ей не пренебрегли; она появилась самых разных изданиях - в "Истине" и "Таун топикс", "Нью Черч Уикли" (сведенборгианцы) и "Джоне Булле". Редактор "Черч таймс" хранит мудрое молчание: он ждет того свидетельства, которого пока недостает; но в одном из выпусков газеты я заметил, что история легла в основу текста для проповеди, стала темой для письма и для статьи. Люди посылают мне вырезки из провинциальных газет, содержащих противоречивые рассуждения об истинной природе явлений; "Офис Уиндоу" из "Дейли кроникл" предлагает научные объяснения галлюцинаций; "Пэлл мэлл" в заметке о Cв. Джеймсе сообщает, что он из братства Лучников Монса - это возвращение к лучникам от ангелов, возможно, связано с заявлениями, которые я сделал по данному вопросу. И проповедники высокой церкви, и нонконформисты не остались в сторое: Епископ Уэллдон, Декан Хенсли Хенсон (скептик), Епископ Тейлор Смит (главный капеллан) и множество других духовных лиц занялись этим вопросом. Доктор Хортон проповедовал об "ангелах" в Манчестере; сэр Джозеф Комптон Рикетт (Президент Национальной Федерации Свободных Советов Церкви) заявил, что солдаты на передовой имели видения, видели сны и получили доказательство существования сил и властей, сражающихся за них или против них. Со всех концов земли редактору "Ивнинг Ньюс" приходят письма с теориями, убеждениями, объяснениями, предложениями. Это все крайне замечательно; можно сказать, данное происшествие - психологическое явление, представляющее значительный интерес, вполне сопоставимый с великим российским заблуждением минувших августа и сентября. * * * * * Теперь, возможно, некоторые люди, судящие по тону этих моих замечаний, могут решить, что я не верю в возможность вмешательства метафизического плана в дела физического плана. Они ошибутся, если сделают такой вывод; они ошибутся, если предположат, что я считаю вероятными чудеса в Иудее, но не считаю вероятными чудеса во Франции или Фландрии. Я не утверждаю подобных нелепостей. Но признаюсь совершенно искренне, что не верю ни в одну из легенд об "Ангелах Монса", отчасти потому, что вижу, или думаю, что вижу, их происхождение из моей собственной беллетристики, но в основном потому, что я пока не получил ни единого свидетельства, которое могло бы расположить меня к вере. Это и впрямь бессмысленно и достаточно глупо, если человек говорит: "я уверен, что эта история - ложь, потому что сверхъестественный элемент присутствует в ней"; в таком случае перед нами и впрямь червь, роющийся в отбросах и отвергающий существование солнца. Но если такого человека мы признаем дураком - а он и есть дурак, - то дураком будет и тот, кто говорит: "Если в рассказе есть нечто сверхъестественное, этот рассказ истинен, и чем меньше свидетельств, тем лучше"; я боюсь, что именно таково отношение многих, называющих себя оккультистами. Я надеюсь, что никогда не сумею так рассуждать. Так что я не говорю о невозможности сверхъестественного вмешательства, о том, что его не было во время этой войны - я не знаю об этом ничего, так или иначе, - но я утверждаю, что нет ни единого свидетельства (до сих пор), подтверждающего нынешние истории об ангелах Монса. Ведь, заметьте, это особенные истории. Они опираются на рассказы из вторых, третьих, четвертых, пятых рук, изложенные "солдатом", "офицером", "католическим корреспондентом", "сестрой милосердия", множеством безымянных людей. Действительно, имена были упомянуты. Во время обсуждения было названо имя леди, весьма неосновательно, как мне кажется, и я не сомневаюсь, что этой леди пришлось вытерпеть множество приставаний и расспросов. Она написала редактору "Ивнинг Ньюс", отрицая какое-либо знание о предполагаемом чуде. Эксперт Общества Психических Исследований признает, что никакого реального свидетельства по данному вопросу Общество не получило. И затем, к моему изумлению, она принимает суждение, что некоторые люди на поле битвы "галлюцинировали", и развивает теорию сенсорной галлюцинации. Она забывает, что, по ее собственным указаниям, нет никакой причины предполагать, что вообще были какие-то галлюцинации. Кто-то (неизвестный) встретил сестру милосердия (неназванную), которая говорила с солдатом (аноним), который видел ангелов. Но это - не свидетельство; и даже Сэм Уэллер в самом добродушном настроении не посмел бы огласить это в Суде. Пока не появилось ничего, даже отдаленно напоминающего доказательство любого сверхъестественного вмешательства в течение Отступления в Монсе. Доказательство может появиться; если так, оно будет интересно и более чем интересно. Но, принимая нынешнее положение дел, как же получается, что нация, погруженная в абсурдный материализм, восприняла праздные слухи и сплетни о сверхъестественном как некую истину? Ответ содержится в вопросе: именно потому, что атмосфера, в которой мы живем, это материализм, мы поддержим что угодно - спасая истину. Лишите человека хорошего спиртного - и он будет глотать метиловый спирт с радостью. Человек создан для того, чтобы быть нетрезвым; быть "благородно диким, не безумным". Приведите Пророков Какао и всю их компанию, дабы совратить его тело и душу, и он добудет себе то, что сделает его неблагородно диким и впрямь безумным. Практичным, деловым людям, продвинутым мыслителям, свободомыслящим трудно поверить в мадам Блаватскую и Махатм, в известное сообщение с Золотого Берега: "План Судьи верен; следуйте ему". И основная ответственность за это мрачное положение дел несомненно ложится на плечи большей части духовенства англиканской Церкви. Христианство, как превосходно заметил г-н В.Л. Кортни, - великая Религия Тайны; это - Религия Тайны. Священники этой религии призваны на великую и ужасную битву; римские папы должны быть первооткрывателями, создателями моста между миром чувств и миром духа. А на деле они проводят время в проповедовании не вечных тайн, а копеечной этики, в подмене Вина Ангелов и Хлеба Небес имбирным элем и бисквитами: жалкая трансмутация, печальная алхимия, как мне кажется. Лучники Это случилось во время "Отступления Восьмидесяти Тысяч", и власть цензуры - достаточное извинение столь туманного указания. Но это было в самый ужасный день того ужасного времени, в день, когда крушение и катастрофа стали так близки, что их тень достигла Лондона; и в отсутствии каких-либо определенных новостей сердца людей пали и ослабели; как будто агония армии на полях сражений коснулась душ. В этот ужасный день, когда триста тысяч вооруженных людей со всей их артиллерией обрушились подобно наводнению на маленькие английские отряды, был один бастион на нашей линии сражения, который оказался на какое-то время в ужасной опасности - не просто поражения, но совершенного уничтожения. С разрешения цензуры и военного эксперта эта позиция может быть описана как существенная: если бы фронт в этом месте был прорван, то все английские силы были бы уничтожены, Союзники обратились бы в бегство и новый Седан был бы неизбежен. Все утро немецкие пушки с грохотом обрушивались на этот бастиона и на тысячу человек, удерживавших позицию. Люди шутили над снарядами, и находили для них забавные имена, и делали на них ставки, и приветствовали их обрывками песен из мюзик-холла. Но снаряды все летели и рвались, и разрывали тела добрых англичан, и отрывали брата от брата, и пока повышалась температура воздуха, возрастала и ярость нападавших. Казалось, неоткуда ждать подмоги. Английская артиллерия была хороша, но ее не хватало; последние пушки под ударами врага превращались в груды железа. В море во время шторма иной раз наступает момент в море, когда люди говорят друг другу: "Это уже самое худшее; хуже быть не может"; а затем налетает ураган в десять раз более жестокий, чем любой из предшествующих. Так и было в тех британских окопах. Не было в мире более отважных сердец, чем сердца этих людей; но даже они были потрясены, когда весь ад немецкой канонады обрушился на них, сокрушил их и уничтожил их. И в этот самый момент они увидели из окопов, что огромная масса людей приближается к их позиции. Из тысячи в живых осталось пятьсот, и повсюду они видели только немецкую пехоту, наступающую на них колонна за колонной, серую массу людей, десять тысяч, как выяснилось впоследствии. Не осталось никакой надежды. Они обменялись рукопожатиями, некоторые из них. Один человек импровизировал новую версию боевой песни: "До свидания, до свидания, Типперери", заканчивая "И мы не доберемся туда". И все они продолжали спокойно стрелять. Офицеры видели, что такая возможность для первоклассной, точной стрельбы больше никогда не представится; немцы падали строй за строем; шутник из Типперери спросил: "Сколько за Cидней-стрит?" И немногочисленные пулеметы работали вовсю. Но все знали, что это бесполезно. Мертвые серые тела валились взводами и батальонами, но другие люди занимали место убитых, их становилось все больше, они роились, смешивались и упорно приближались. - Мир без конца. Аминь, - сказал один из Британских солдат не вполне к месту, прицеливаясь и стреляя. И затем он вспомнил - по его словам, он не мог понять, зачем и почему - сомнительный вегетарианский ресторан в Лондоне, где он один или два раза поедал своеобразные котлеты, сделанные из чечевицы и орехов, которые притворялись бифштексами. На всех тарелках в этом ресторане была нарисована фигура Святого Георгия в синем, с девизом "Adsit Anglis Sanctus Geogius" - "Святой Георгий поможет Англичанам". Этот солдат, так уж случилось, знал латынь и другие бесполезные вещи, и теперь, стреляя в человека, движущегося в серой массе таких же людей - на расстоянии 300 ярдов - он произнес набожный вегетарианский девиз. Он продолжал стрелять, и наконец Билл справа принужден был должен сильно стукнуть его по голове, чтобы остановить, указывая, что королевская амуниция стоит денег и не следует тратить ее впустую, пробивая новые дыры в мертвых немцах. Как только знаток латыни произнес свое обращение, он почувствовал, как нечто среднее между дрожью и ударом тока пронзило его тело. Рев сражения стих в его ушах, превратившись в нежный ропот; вместо этого, по его словам, он услышал громкий голос и крик - громче, чем раскаты грома: "К оружию! К оружию! К оружию!" Его сердце стало горячим как пылающий уголь, но тотчас же стало холодным как лед, поскольку ему показалось, что множество голосов откликнулось на зов. Он слышал, или ему казалось, что слышал, тысячи криков: "Святой Георгий! Святой Георгий!" - А! Messire; да! славный Святой, даруй нам избавление! - Святой Георгий за старую Англию! - Беда! Беда! Monseigneur Святой Георгий, помоги нам. - Святой Георгий! Святой Георгий! Длинный лук и сильный лук. - Рыцарь Небес, помоги нам! И пока солдат слышал эти голоса, он видел перед собой, перед окопом, длинный ряд силуэтов, окруженных сиянием. Они были подобны людям, держащим луки. И с новым криком понеслись вперед облака их стрел, со свистом рассекая воздух, устремляясь к немецким гостям. Другие люди в траншее стреляли все время. У них не осталось никакой надежды; но они прицеливались так, как будто охотились у себя в Бизли. Внезапно один из них воскликнул на простом английском: - Боже помилуй! - крикнул он человеку, лежавшему рядом. - Ну и чудеса! Смотрите на серых ... Ребята, смотрите на них! Ты видишь их? Там падают не дюжины, не сотни; нет - тысячи, тысячи. Смотри! Смотри! Уже полк пропал, пока я говорю. - Замолчи! - рявкнул другой солдат, прицеливаясь. - Что за гвалт вокруг! Но он онемел от удивления в ту же самую секунду, так и не договорив; действительно, серые люди падали тысячами. Англичане могли слышать гортанный крик немецких офицеров, треск их револьверов, когда они палили по дезертирам; и все же строй за строем валились на землю. Все время солдат, учивший латынь, слышал крик: "Беда! Беда! Monseigneur, дорогой святой, быстрее на помощь! Святой Георгий, помоги нам!" - Chevalier, защити нас! Поющие стрелы летели так быстро и густо, что затмевали свет; орда язычников таяла. - Стало больше пулеметов! - крикнул Билл Тому. - Не слышу их, - Том завопил в ответ. - Но, слава Богу, все равно; они получили по шее. И впрямь, десять тысяч мертвых немецких солдат остались лежать перед этой позицией английской армии, и следовательно, не было нового Седана. В Германии, стране, управляемой по научным принципам, Большой Генеральный Штаб решил, что презренные англичане, должно быть, использовали снаряды, содержащие неизвестный ядовитый газ, поскольку никаких ран на телах мертвых немецких солдат не обнаружилось. Но человек, который знал, каковы на вкус орехи, притворяющиеся бифштексом, знал также, что Святой Георгий привел своих агинкурских лучников, чтобы помочь англичанам. Отдых Солдата Солдат с ужасной раной на голове открыл наконец глаза и осмотрелся по сторонам с чувством полного довольства. Он все еще чувствовал сонливость и удивление, вызванное пережитым жестоким опытом, но пока не мог вспомнить подробностей. Но приятный жар прокрался в его сердце - такой жар, который бывает у людей, подвергшихся серьезному испытанию и выдержавших его гораздо лучше, чем они ожидали. В самой умеренной форме эти эмоции могут обнаружиться у пассажиров, которые пересекли Канал в ветреный день, не захворав. Они одерживают маленькую внутреннюю победу и преисполняются неопределенным сладостным чувством. Раненый солдат пережил нечто подобное, когда открыл глаза, собрался с силами и осмотрелся по сторонам. Он испытывал ощущение восхитительной непринужденности и расслабленности в костях, которые были измучены и истерзаны, и глубоко в сердце, которое столько вынесло за последнее время; здесь была гарантия комфорта - сражение выиграно. Гремящие, грохочущие волны пронеслись мимо; он вступил в приют спокойных вод. После всех злоключений и ужасов, которых он пока еще не мог припомнить, казалось, теперь он отдыхал в самом уютном из всех мягких кресел в тускло освещенной комнате с низким потолком. В очаге то и дело вспыхивал огонь, вверх тянулся синий, душистый дым от хорошего сухого дерева; большая, грубо сделанная, почерневшая от времени дубовая балка пересекала потолок. Сквозь оконные стекла он различал яркий солнечный свет, зеленые лужайки, и на фоне самого глубокого и самого сияющего из всех синих небес видел великолепные взметнувшиеся ввысь башни огромного готического собора - таинственного, богатого, чудесного. - О господи! - пробормотал он. - Не знал, что во Франции есть такие места. Это в точности похоже на Уэльс. И может быть, на днях, когда я шел мимо "Лебедя", я проходил и мимо этого окна. Я спросил конюха, сколько времени, и он ответил: "Какое время? Ну, лето"; и там, снаружи, лето, которое длится вечно. Если это гостиница, то ее следует назвать "Отдых Солдата". Он снова задремал, а когда еще раз открыл глаза, перед ним стоял любезно выглядевший человек в какой-то черной одежде. - Теперь все в порядке, не так ли? - сказал он на хорошем английском. - Да, спасибо, сэр, все хорошо, насколько возможно. Я надеюсь вскорости вернуться. - Хорошо, хорошо; но как вы попали сюда? Где получили это? - он указал на рану на лбу солдата. Солдат приподнял руку и замер с озадаченным выражением на лице. - Ну, сэр, - сказал он наконец, - это, как бы сказать, началось с начала. Вы знаете, как мы прибыли в августе, и как мы были в переделке, можно сказать, через день или два. Ужасное время это было, и я не знаю, как выбрался оттуда живым. Мой лучший друг упал замертво рядом со мной, когда мы рыли окопы. Камбре, полагаю, именно там это и было. Потом все немного поутихло, и я квартировал в деревне добрую неделю. Там, где я был, оказалась очень милая леди, и она обращалась со мной самым лучшим образом. Ее муж сражался; но у нее был самый чудесный маленький мальчик, которого я когда-либо знал, маленький парень лет пяти или шести, и мы с ним по-настоящему преуспели. Ребенок учил меня их языку - "Я, мы" и "доброе утро" и "большое спасибо" и все прочее - а я обучал его английскому. Если б вы могли услышать, как мальчуган говорил: "Пашли со мней, сталик!" Это было настоящее удовольствие. Но однажды нас поджидал большой сюрприз. В деревне находилось около дюжины солдат; две или три сотни немцев набросились на нас ранним утром. Они одолели нас; никакой помощи не было. Прежде, чем мы смогли открыть огонь... Так уж получилось... Они связали нам руки за спиной, и надавали нам по лицу, и попинали нас немного, а потом выстроили напротив дома, где я квартировал. И затем бедный малыш вырвался из рук матери, и выбежал, и увидел, как один из бошей, как мы их называем, двинул мне раз по челюсти своим кулаком. О боже! О боже! Лучше бы он сделал это десять раз, только бы маленький ребенок не видел его. У него была дешевая игрушка, я купил ее в деревенском магазине; это было игрушечное ружье. И он выбежал наружу, как я сказал, крича что-то по-французски вроде: "Плохой человек! Плохой человек! Не бей моего ингличанина, или я выстрелю"; и он направил свое оружие на немецкого солдата. Немец схватил штык и всадил его прямо в горло бедного маленького парня". Лицо солдата исказилось, и на нем появилась своего рода усмешка; он сидел, скрипя зубами и глядя на человека в черной одежде. Он ненадолго затих. А затем собрался с силами, и начались ужасные проклятия, поскольку солдат проклинал того убийцу-негодяя, требовал, чтобы тот провалился сквозь землю и вечно горел в аду. И слезы текли ручьями по его лицу, и он в конце концов умолк. "Прошу прощения, сэр, конечно", сказал он, "раз уж Вы в некотором роде священник, я полагаю; но я не могу остановиться, он был такой чудесный маленький человечек". Человек в черном пробормотал кое-что про себя: "Pretiosa in conspectu Domini mors innocentium ejus" - "Драгоценна в очах Бога смерть невинных его". Потом он очень мягко опустил руку на плечо солдата. - Не берите в голову, - сказал он, - я сам немного служил в свое время. Но что с этой раной? "А, это; это пустяки. Но я расскажу вам, как заработал ее. Все было так. Немцы поступили с нами по-военному, скажу я вам, они заперли нас в сарае в деревне; только бросили нас на землю и оставили там голодать, по-видимому. Они заперли большую дверь в сарай, поставили там часового и думали, что все в порядке. В одной из стен были отверстия, похожие на очень узкие окна, и на второй день я выглянул через такое отверстие на улицу. Я сумел разглядеть, что немецкие дьяволы творили злые дела. Они ставили свои пулеметы в самых подходящих местах, где обычный человек, идущий по улице, никогда бы ничего не заметил. Но я-то их видел, и я видел пехоту, выстроившуюся за садовой стеной. Тогда я вроде как догадался, что должно произойти; и тут, в точности уверен, я смог расслышать отголоски пения наших парней: "Привет, привет, привет!"; и я подумал про себя: "Не в этот раз". Так что я осмотрелся вокруг и нашел дыру в основании стены; это был своего рода сток, полагаю. Я увидел, что смогу в него протиснуться. И я выбрался, пополз вокруг сарая и дальше, пересек улицу, вопя изо всех сил, чтобы наши парни обходили опасный угол. "Бах, бах!" - загрохотали орудия позади меня, и впереди, и со всех сторон от меня, и затем - удар! Что-то ударило меня по голове, и я вырубился; не помню больше ничего до тех пор, пока не очнулся здесь". Солдат откинулся на спинку кресла и на мгновение закрыл глаза. Когда он снова открыл их, то увидел, что в комнате находились и другие люди помимо священника в черных одеждах. Одним из них оказался человек в большом черном плаще. У него было мрачное старое лицо и большой мясистый нос. Он пожал солдату руку. - С Богом! Сэр, - сказал он, - вы - достояние британской армии; вы, проклятье, прекрасный солдат и хороший человек, и слава Богу! Я горжусь, что могу пожать вам руку. И затем кто-то вышел из тени, кто-то в удивительной одежде, которую солдат видел на герольдах, когда был при исполнении служебных обязанностей на открытии Парламента Королем. - Итак, в Corpus Domini, - сказал этот человек, - из всех рыцарей ты был самым благородным и самым нежным, и ты принес самую лучшую весть, и теперь ты стал членом самого благородного братства, которое когда-либо существовало с самого начала мироздания, ибо ты отдал свою драгоценную жизнь ради спасения друзей. Солдат не понимал, что ему говорил этот человек. Были здесь и другие, также облаченные в странную одежду, и они тоже приходили и говорили с ним. Некоторые говорили как будто на французском. Он не мог их понять; но знал, что все говорили любезно и хвалили его. - Что это все значит? - спросил он у священника. - О чем они говорят? Они же не думают, что я подвел моих приятелей? - Выпейте это, - сказал священник. И он вручил солдату большой серебряный кубок, наполненный вином. Солдат сделал большой глоток и в тот момент все его печали остались позади. - Что это? - спросил он. - Vin nouveau du Royaume, - сказал священник. - Новое Вино, как вы его зовете. Затем он наклонился и прошептал что-то солдату на ухо. - Что? - сказал раненый. - Место, о котором нам рассказывали в Воскресной школе? С таким спиртным и такой радостью... Он умолк. Ведь, пока он смотрел на священника, облачение того переменилось. Черная одежда, казалось, растаяла. Он оказался весь в броне, если броня может быть сотворена из звездного света, из розовой зари и пламени заката; и он держал в руках большой огненный меч. Михаил взмахнул своим Алым Крестом и растоптал гордыню Отступников. Дароносица Это случилось при освящении даров. Как только священник поднял гостию, вспыхнул луч краснее роз и коснулся его; затем сияние обрело форму и облик Дитяти, вытянувшего руки в стороны, как будто его прибили к древу. Старый Роман. Пока все шло очень хорошо. Ночь была спокойна, темна и облачна, и немецкие отряды проделали три четверти пути или даже больше без каких-либо затруднений. С английских позиций не раздалось ни звука; и впрямь англичан занимал только сильный орудийный обстрел, которому подвергались их окопы. В этом и состоял немецкий план; и он превосходно сработал. Никто не думал, что осталась какая-то опасность; и пруссаки, проползая на животах по вспаханному полю, все ближе и ближе подбирались к лесу. Оказавшись там, они могли удобно и надежно окопаться в оставшиеся ночные часы; на рассвете англичане оказались бы в безвыходном положении - и началось бы еще одно из тех перемещений, которые действительно понимающие в военном деле люди называют "реорганизацией нашей линии". Шум, производимый людьми, ползущими и крадущимися по полю, заглушался канонадой и с английской, и с немецкой сторон. По центру и на правом фланге англичан действительно царило небывалое оживление; огромные орудия гремели, вопили и ревели, пулеметы поднимали поистине дьявольский гвалт; сигнальные ракеты и светящиеся снаряды были столь же хороши, как Кристал-пэлас в старые времена, о чем солдаты и говорили друг другу. Все разносторонне обдумывали это сходство. Немецкие силы были прекрасно организованы. Люди, которые подползали все ближе к лесу, тащили на спинах множество разобранных пулеметов; другие несли маленькие мешки с песком; а третьи - большие мешки, которые были пусты. Когда они достигнут леса, песок из маленьких мешков следовало пересыпать в большие мешки; части пулеметов должны быть собраны, оружие нужно было установить позади мешков с песком, и затем, как майор Фон унд Цу добродушно заметил, "английские свиньи должны получить свою порцию адского огня". Майор был так доволен развитием событий, что позволил себе посмеяться - очень низким, гортанным смехом; через десять минут он мог быть уверен в успехе. Он обернулся, чтобы прошептать предостережения о каких-то деталях переноса мешков с песком здоровенному старшему сержанту, Карлу Хайнцу, который полз позади него. В этот момент Карл Хайнц подпрыгнул в воздух с криком, разнесшимся в ночи, преодолев весь рев артиллерии. Он возопил ужасным голосом: "Слава Богу!", застыл и замертво рухнул вперед. Они потом рассказали, что лицо его, когда сержант вскочил и закричал, как будто скрыли языки пламени. "Они" - это двое или трое из тех немногих, кто вернулся на немецкие позиции. Большинство пруссаков осталось на вспаханном поле. Крик Карла Хайнца оледенил кровь английских солдат, но он также разрушил планы майора. Майор и его люди, захваченные врасплох, скованные тяжестями, которые они тащили, были расстреляны на месте; возвратившихся можно пересчитать по пальцам. О тех, кто остался на месте, позаботилась похоронная команда англичан. По традиции мертвых обыскали прежде, чем предать их земле, и обнаружили на телах кое-какие замечательные предметы, но самым замечательным, несомненно, был дневник Карла Хайнца. Он вел дневник в течение некоторого времени. Начиналось все с записей о хлебе, сосисках и обычных случаях в окопах; здесь и там Карл писал о старом дедушке, и большой фарфоровой трубке, и о сосновых лесах, и о жареном гусе. Потом автор, казалось, забеспокоился о своем здоровье. А именно: "17 апреля. - Раздражение в течение нескольких дней, бормотание в голове. Надеюсь, я не оглохну, подобно моему покойному дядюшке Кристоферу. 20 апреля. - Шум в голове становится сильнее; раздается какой-то жужжащий звук. Он отвлекает меня; дважды я не смог расслышать капитана и получил за это выговор. 22 апреля. - Голова моя настолько плоха, что я отправился к доктору. Он говорит про звон в ушах и дает аппарат, который должен действовать, по его словам, на среднее ухо. 25 апреля. - Аппарат бесполезен. Звук теперь становится похож на звон большого церковного колокола. Он напоминает мне о колоколе в Cен-Ламбере в тот ужасный день прошлого августа. 26 апреля. - Могу поклясться, что это колокол Cен-Ламбера, что именно его я слышу все время. Он звонил, когда процессия вышла из церкви". Записи, и это заметно с первого взгляда, теперь неровно разбросаны по странице. Из них следует, что автор был убежден, что слышал звон колокола на церкви Cен-Ламбера, хотя (он знал об этом лучше большинства) не было никакого колокола и никакой церкви в Cен-Ламбере с лета 1914 года. Там не осталось вообще никакой деревни - вся местность превратилась в кучу руин. Затем у неудачливого Карла Хайнца начались другие неприятности. "2 мая. - Боюсь, я заболел. Сегодня Джозеф Клейст, который лежит рядом со мной в окопе, спросил меня, почему я постоянно дергаю голову на