воткнутся
куда нужно. А уж если драться со многими противникам сразу, очень трудно
срочно вынуть три рога из одного врага, чтобы тут же вонзить в другого...
- Слишком большое сопротивление, и слишком долго вынимать, - кивнул я.
- Именно так! - подтвердила она, тыча три пальца мне в грудь. - Это и
есть основной недостаток многорогости. Низкая выживаемость. В этом смысле
два рога или даже один куда эффективнее. У однорогости, впрочем, другое
слабое место... Хотя сперва, наверное, лучше рассказать о целесообразности
именно двух рогов. Самое ценное в двух рогах - то, что они разделяют
нагрузку на две стороны. Поведение многих животных определяется как раз тем,
что они поддерживают баланс между своими правой и левой половинами,
равномерно распределяя силы по всему телу. Потому и ноздри в носу две, и во
рту левая и правая части функционируют автономно. Пупок, конечно, всего один
- но это, в каком-то смысле, уже рудимент.
- А пенис? - спросил я.
- Пенис составляет пару с влагалищем. Как сосиска с булкой в хотдоге.
- В самом деле... - только и сказал я. Что тут еще сказать?
- Но главное - глаза. Это контрольный пункт как при защите, так и при
нападении, поэтому рациональнее всего, когда рога располагаются у самых
глаз. Хороший пример - носорог. В принципе, он-то и является единорогом. А
знаешь, почему? Потому что ужасно близорук. Однорогость - следствие
близорукости. Один дефект породил другой. А выживал он до сих пор лишь
потому, что травоядный и покрыт мощным панцирем. Потому и защищаться особо
не нужно. В этом смысле он ничем не отличается от трицератопса. И все-таки
настоящий единорог, если судить по картинкам, совсем не такой. И панциря
нет, да и выглядит гораздо, хм...
- Беззащитнее, - подсказал я.
- Вот-вот. Защита у него такая же безнадежная, как у оленя. А если он
еще и близорук, ему просто крышка. Ни острое обоняние, ни чуткий слух не
спасут, если ты в западне, а защищаться практически нечем. Охотиться на
такое животное - все равно что палить по домашнему гусю из дробовика.
Следующий недостаток одного рога: потерял его - и твоя песенка спета. Жизнь
однорогих - это путешествие через пустыню Сахара без сменных покрышек.
Понимаешь, о чем я?
- Понимаю.
- И, наконец, последний минус: один рог очень трудно куда-либо с силой
вонзить. Ну, сравни, например, как действуют наши задние и передние зубы.
Коренными кусать легче, правда? Потому что в нашем теле срабатывает
элементарный принцип рычага. Чем дальше объект от центра тяжести, тем
труднее применить к нему силу... В общем, теперь ты сам понимаешь: единорог
- не животное, а какой-то ходячий дефект. И с точки зрения эволюции он -
бракованная игрушка.
- Да, теперь кое-что понятно, - сказал я. - А ты здорово объясняешь.
Польщенная, она рассмеялась и снова погладила меня пальцами по груди.
- Но и это еще не все. Если рассуждать логически, только одно условие
могло бы уберечь таких несовершенных тварей от полного вымирания. И это -
самая важная часть моего рассказа. Как думаешь, что это за условие?
Скрестив руки на груди, я задумался на минуту-другую, но на ум пришло
только одно:
- Отсутствие естественных врагов?
- Умница! - Она наградила меня поцелуем. - А теперь смоделируй
ситуацию, в которой у них нет естественных врагов.
- Ну, во-первых, они должны обитать в изоляции от остального мира.
Чтобы к ним не могли проникнуть никакие хищники. Что-нибудь вроде
"Затерянного мира" Конан-Дойля - высокогорное плато, или глубокий кратер,
или еще какая-то зона, обнесенная горами или стеной...
- Молодчина! - снова похвалила она и подушечками пальцев пробежала, как
по струнам, по моим ребрам напротив сердца. - Так вот, существует одна
архивная запись. Согласно ей, именно в таком месте, похожем на твое
описание, и нашли череп единорога.
Я судорожно сглотнул. Проблуждав в неизвестности, я вышел-таки на
тропинку, ведущую к Истине.
- Это случилось в России в сентябре 1917 года...
- Первая мировая война, - попробовал вспомнить я. - Месяц до
Октябрьской революции. Правительство Керенского накануне восстания
большевиков.
- Один русский солдат обнаружил его, когда рыл окоп на линии
германо-украинского фронта. Солдат принял находку за череп обычной коровы,
отбросил в сторону и продолжал рыть свой окоп. И если бы не случайность,
тайна веков, лишь на минуту увидевшая свет, так и осталась бы погребенной во
мраке истории. Но вышло так, что командовал этим отрядом молоденький
ротмистр, мобилизованный на войну прямо из аспирантуры Петроградского
университета. Да не откуда-нибудь, а с факультета биологии. Ротмистр
подобрал череп, забрал к себе, тщательно исследовал. И обнаружил, что имеет
дело с черепом животного, какого не встречал ни разу в жизни. Ротмистр
немедленно связался с заведующим кафедрой Петроградского университета,
вызвал на место "раскопа" экстренную экспедицию, прождал какое-то время, но,
разумеется, все впустую. Россия тогда погрузилась в полный хаос, государство
не могло обеспечить фронт ни продовольствием, ни боеприпасами, ни
медикаментами. По всей стране бунты и забастовки, - какие уж там научные
экспедиции, тем более на линию фронта! Но даже если бы такая экспедиция и
появилась, никаких условий для исследований ей бы, мягко говоря, никто не
создал. Русская армия терпела поражение за поражением, и не исключено, что
место для раскопок уже стало бы немецкой территорией.
- И что с ним стало, с этим ротмистром?
- Через два месяца его повесили на столбе. Вдоль дорог от Украины до
Москвы тянулись телеграфные столбы, на которых большевики вешали офицеров -
выходцев из буржуазии. Хотя этот бедняга и политикой-то не интересовался,
простой аспирант-биолог...
Я представил себе огромную Россию, уставленную телеграфными столбами, с
которых свисали трупы офицеров, и мне стало не по себе.
- Тем не менее, в октябре, перед самой революцией, ротмистр успел
передать череп раненому солдату, которому доверял, - с обещанием, что если
тот доставит находку профессору Петроградского университета, получит щедрое
вознаграждение. Солдат смог выписаться из госпиталя и приехать в Петроград
только в феврале следующего года, когда университет был временно закрыт. Все
студенты по уши в революции, преподаватели - кто в эмиграции, кто в бегах;
какая уж тут наука. Делать нечего: солдат решил, что получит свое
вознаграждение как-нибудь позже, отдал коробку с черепом на хранение своему
шурину, который держал в Петрограде лавку "Все для лошадей", а сам уехал в
родную деревню километров за триста от столицы бывшей империи. Неизвестно
почему, но больше никогда он в Петрограде не появлялся, и коробка с черепом
чуть ли не двадцать лет провалялась на складе у шурина-коневода.
Снова на божий свет странный череп извлекли в 1935 году. Ленин умер,
Петроград переименовали в Ленинград, Троцкий бежал за границу, власть в
стране прибрал к рукам Сталин. В Ленинграде уже почти никто не ездил на
лошадях. Постепенно разорявшийся коневод решил распродать половину лавки и
переоборудовать заведение в магазинчик "Все для хоккея".
- Для хоккея? - удивился я. - У Советов в тридцатые годы уже был
хоккей?
- Откуда я знаю? Я тебе пересказываю, что прочитала. Но вообще-то
Ленинград после революции был вполне современным городом. И уж в хоккей там,
наверно, играли все кому не лень.
- Ну, может быть...
- В общем, хозяин лавки, расчищая склад, наткнулся на коробку,
оставленную ему зятем в 1918 году, и вскрыл ее. Сразу под крышкой он
обнаружил письмо на имя профессора Петроградского университета. В письме
было написано: "Лицу, потрудившемуся доставить Вам сие, прошу выплатить
соответствующее вознаграждение". Хозяин лавки, не будь дурак, взял коробку с
письмом, пришел с нею в университет - теперь уже Ленинградский - и
потребовал встречи с профессором. Однако профессор, которого он искал,
оказался евреем, которого сослали в Сибирь, еще когда Троцкого объявили
врагом народа. Лавочник сразу смекнул, что человека, который мог заплатить
ему как следует, он уже никогда не встретит, а дальнейшее хранение черепа
непонятного зверя ни копейки не принесет. И потому он нашел другого
профессора-биолога, рассказал ему вкратце историю черепа, отдал коробку и
вернулся домой, разбогатев на пару медяков.
- Значит, через восемнадцать лет череп все-таки добрался до
университета, - подытожил я.
- Слушай дальше, - продолжала она. - Профессор исследовал череп очень
тщательно, до последнего уголка, и в итоге пришел к тому же выводу, что и
молодой аспирант за восемнадцать лет до этого: данный череп не принадлежит
ни одному из существ, обитающих на Земле в наши дни, а также ни одному из
известных науке животных древности. Больше всего он напоминал олений, да и
нижняя челюсть ясно говорила о том, что хозяин черепа был копытным и
травоядным. Хоть и более широкоскулым, чем олень. Но главное, что отличало
его от любого оленя, - длинный рог, одиноко торчавший прямо посреди лба.
Иначе говоря, это и был единорог.
- Рог? - изумился я. - Изо лба торчал рог?
- Ну да. Хотя и не весь целиком - только обломок остался. Длиной
сантиметра три. Но даже по этому обломку несложно предположить, что когда-то
он был длиной сантиметров двадцать, а формой походил на рог антилопы. Сам
представь, если диаметр у основания, ну... сантиметра два.
- Сантиметра два, - повторил я машинально. Диаметр ямки на лбу у
черепа, что подарил мне старик, составлял ровно два сантиметра.
- Профессор Перов - так его звали - собрал экспедицию из нескольких
аспирантов и ассистентов, выехал на Украину и около месяца продолжал
тщательные раскопки там, где когда-то рыл окопы отряд молодого ротмистра. И
хотя больше таких черепов, к сожалению, обнаружить не удалось, - именно
здесь ученые открыли множество бесценных для науки фактов и явлений.
Местность эта, называемая в народе Волтафильским плато, в военное время
считалась одной из редчайших на Западной Украине естественных высот,
идеальных для укрепления и обороны. Именно поэтому в Первую мировую войну
русские, австрийцы и немцы дрались здесь как полоумные за каждый квадратный
метр - и потому же во Вторую мировую сталинская и гитлеровская артиллерии
перемололи несчастное плато до полной неузнаваемости. Впрочем, это уже было
позже. Профессора же привлек, в первую очередь, очень странный факт: все
кости, выкопанные в этой долине, разительно отличались от костей любых
животных, когда-либо обитавших в данном регионе Земли. И профессор Перов
выдвинул гипотезу о том, что, скорее всего, долина эта в древности
представляла собою кратер остывшего вулкана, внутри которого сложились свои,
отличные от окружающего мира флора и фауна. А если проще - тот самый
"Затерянный мир", о котором ты говорил.
- Кратер?
- Да, круглое плато, обнесенное стеной неприступных гор. Но за десятки
тысяч лет горы понемногу осели и приобрели вид обычных холмов. Отсутствие в
долине хищников, изобилие горных родников и роскошных пастбищ навело
профессора на мысль, что здесь могли бы выжить даже такие выкидыши эволюции,
как единороги. Обо всем этом профессор написал трактат под названием
"Соображения по поводу уникального микромира на Волтафильском плато" и,
приложив к нему шестьсот тринадцать археологических, ботанических и
зоологических образцов, в августе 1936-го года представил сей труд на
рассмотрение Академии наук СССР.
- И его, конечно же, не оценили.
- Ты прав. Его гипотезу почти никто не воспринял всерьез. К тому же,
как назло, именно в эти годы между Московским и Ленинградским университетами
шла борьба за главенство в Академии. Положение ленинградцев было шатким: в
их исследованиях вечно недоставало "диалектического подхода", из-за чего им
постоянно урезали финансирование, грозя посадить на хлеб и воду. И тем не
менее, отрицать существование черепа единорога никто не посмел. То есть,
гипотезы гипотезами, но если вещь реально существует, игнорировать ее
невозможно. И Академия назначила специальную комиссию по изучению
загадочного объекта. С десяток экспертов в течение года заново исследовали
каждый квадратный сантиметр черепа и с большой неохотой пришли к
единодушному выводу: да, этот череп естественного происхождения, подделкой
не является и действительно принадлежит особи, которую можно
охарактеризовать условным термином "единорог". И в конечном итоге, Президиум
Академии наук постановил: считать хозяина данного черепа оленем-мутантом, то
есть единичным случаем, не характерным для эволюции видов. Череп вернули
профессору в Ленинградский университет, а вопрос закрыли.
Несколько лет профессор Перов ждал, что ветер судьбы переменится, и
результаты его исследований признает ученый свет, но в сорок первом году
разразилась война с Германией, и надежды угасли, а в сорок третьем, морально
раздавленный, он скончался. Череп же пропал неизвестно куда еще в сорок
втором, во время блокады Ленинграда. После того, как немецкая артиллерия и
русские бомбардировщики практически сровняли с землей университет, уже никто
не знал, куда делся череп. Так исчезло единственное в мире вещественное
доказательство существования единорогов.
- Так что же, вообще ничего не осталось?
- Кроме фотографий - ничего.
- Фотографий?
- Ну да, снимков черепа. Профессор сделал около сотни. Часть уцелела и
до сих пор хранится в архиве Ленинградского университета. Вот, например,
один.
Я взял у нее книгу и взглянул на фото. Изображение было размытым, но
общие контуры предметов считывались неплохо. Череп стоял на столе, покрытом
белой тканью. Рядом, для сравнения размеров, лежали наручные часы. В центре
лба на снимке был нарисован белый кружок, уточнявший, где находится рог.
Никаких сомнений: этот череп и тот, что подарил мне старик, принадлежали
животным одной породы. У первого рог частично сохранился, у второго нет, но
все остальное совпадало один к одному. Глаза мои скользнули к черепу на
телевизоре. Замотанный в футболку, он издали сильно смахивал на мирно
дремлющего кота. Я немного поколебался, не рассказать ли о нем моей
лекторше. Но все же решил молчать. В конце концов, на то они и секреты,
чтобы о них знало как можно меньше народу.
- Остается вопрос, действительно ли его уничтожило при бомбежке, -
сказал я.
- Как знать... - ответила она, теребя мизинцем челку. - Если верить
этой книге, Ленинград после войны остался в таких руинах, точно по городу
проехались огромным катком; и больше всего пострадал именно тот район, где
находился университет. Так что черепа, скорее всего, больше не существует.
Не исключено, конечно, что профессор еще до начала блокады спрятал его в
безопасном месте, или же он каким-то образом попал в руки немцев, а те
увезли его в Германию как трофей... Так или иначе, следы черепа теряются.
Я еще раз посмотрел на фото, захлопнул книгу, положил на подушку. И
задумался: является ли череп на телевизоре черепом с фотографии - или же
принадлежит другому единорогу, которого откопали где-то еще? Проще всего,
конечно, спросить об этом напрямую у старика. Мол, откуда у вас этот череп и
зачем вы подарили его мне?.. А я ведь скоро встречусь со стариком, чтобы
отдать результаты шаффлинга! Ну вот, тогда и спрошу. А до тех пор, как тут
ни ломай себе голову, с мертвой точки все равно не сдвинуться.
Пока я думал об этом, рассеянно глядя в потолок, моя гостья положила
голову мне на грудь и прижалась к боку. Я обнял ее. Оттого ли, что ситуация
с единорогами немного прояснилась, мне стало легче. И только самочувствие
пениса не хотело улучшаться, хоть плачь. Но вздымался мой пенис или
болтался, как резиновый шланг, - ей, похоже, было до лампочки. С беззаботным
видом она прижималась ко мне, выводя ноготками на моем животе ей одной
понятные загогулины.
10
КОНЕЦ СВЕТА
Стена
Хмурым вечером я подхожу к сторожке и вижу, как моя тень помогает
Стражу чинить телегу. Выкатив ее на площадь перед Воротами, они снимают
прогнившие доски с бортов и заменяют их новыми. Страж ловко проходится по
новым доскам рубанком, а тень приколачивает их молотком. С тех пор, как мы
расстались, моя тень почти не изменилась. Выглядит вполне здоровой, только
движения какие-то неуклюжие да под глазами собрались морщинки затаенного
недовольства.
Когда я подхожу, оба отрываются от работы и оглядываются на меня.
- По делу пришел? - спрашивает Страж.
- Ага... Поговорить надо, - отвечаю я.
- Мы скоро передохнем. Подожди в доме, - говорит Страж, отворачиваясь к
недоструганной доске. Моя тень еще раз зыркает в мою сторону - и лишь
яростнее колотит молотком. Похоже, зла на меня как черт.
Зайдя в сторожку, я сажусь за стол и жду, когда придет Страж. На столе,
как всегда, бардак. Порядок на столе Страж наводит, только когда собирается
точить свои ножи. Обычно стол завален грязными чашками, деревянными
болванками, курительными трубками, засыпан молотым кофе пополам со стружкой.
И только ножи на стене неизменно развешаны стройными, безупречными рядами.
Стража нет очень долго. Я сижу, развалясь на стуле, и разглядываю
потолок. В этом городе ужасно много времени, которому некуда деться. И
местные жители знают самые разные способы его убивать.
Время идет, а со двора все доносятся визг рубанка и стук молотка.
Наконец дверь распахивается, но в дом входит не Страж, а моя тень.
- Долго разговаривать времени нет, - быстро говорит она, проходя мимо
меня. - Я только на минутку за гвоздями.
Моя тень открывает дверь кладовой и достает с правой полки ящик с
гвоздями.
- В общем, слушай внимательно, - говорит она, выбирая из ящика гвозди
нужной длины. - Первым делом ты должен изготовить карту Города. Да не по
чьим-то рассказам, а обойти все сам и нарисовать то, что видел своими
глазами. До последней мелочи.
- На это нужно время, - говорю я.
- Хорошо бы передать мне эту карту до конца осени, - торопливо говорит
тень. - К карте приложи объяснения. Особенно важно - подробные описания
Стены, Восточного Леса и мест, где втекает и вытекает Река. Это все.
Сделаешь?
С этими словами моя тень открывает дверь и выходит. Когда дверь
закрывается, я подробно восстанавливаю в памяти все, что она просила: Стена,
Восточный Лес, вход-выход Реки... А что? Составить карту Города - и в самом
деле неплохая идея! Наконец-то смогу представить, как он выглядит полностью
и из чего состоит. Да и свободное время проведу с пользой. Не говоря уже о
радости от того, что моя тень мне все еще доверяет.
Чуть погодя возвращается Страж. Войдя в дом, первым делом вытирает
полотенцем вспотевший лоб, затем отмывает грязь. И наконец поворачивается ко
мне:
- Ну? Что там у тебя?
- Я пришел повидаться со своей тенью, - говорю я.
Страж несколько раз кивает, набивая трубку табаком, потом закуривает.
- Сейчас пока нельзя, - говорит он. - Жаль, но тебе еще рано. В это
время года тени еще слишком сильны. Подожди, пока дни станут короче. Так
будет лучше... - Он ломает в пальцах спичку и бросает в тарелку на столе. -
Лучше для тебя самого. Будешь привечать свою тень, пока она от тебя не
отвыкла, - потом хлопот не оберешься. Я такого уже много навидался. Так что
не обижайся, но придется подождать.
Я молча киваю. Что ему ни скажи, он все равно сделает по-своему; а с
тенью поговорить, пускай и недолго, все-таки удалось. Остается набраться
терпенья и ждать, когда он позволит нам встретиться.
Поднявшись со стула, Страж подходит к умывальнику, наливает воды в
большую глиняную кружку, выпивает до дна, опять наливает, опять выпивает - и
так несколько раз.
- Как с работой? Получается?
- Да... Втягиваюсь потихоньку, - отвечаю я.
- Это хорошо, - кивает Страж. - Кто работает как следует, тот и живет
по-людски. А у тех, кто не умеет хорошо работать, вечно всякая чушь в
голове.
За окном слышно, как моя тень по-прежнему забивает гвозди.
- Пойдем-ка прогуляемся, - предлагает Страж. - Покажу кое-что
интересное.
Я выхожу за ним на улицу. Моя тень, забравшись в телегу, приколачивает
последнюю доску. Не считая колес, телега совсем как новая.
Страж ведет меня через площадь к подножью Обзорной Башни. Время -
полдень, душный и пасмурный. Небо над Стеной затягивают с запада черные тучи
- вот-вот хлынет ливень. Рубашка на Страже насквозь промокла от пота и,
облепив его огромную спину, источает едкую вонь.
- Это Стена, - говорит Страж и похлопывает ладонью по Стене, как по шее
лошади. - Семь метров высотой, вокруг всего Города. Перебраться через нее
могут разве что птицы. Ни входа, ни выхода, кроме этих Ворот, больше нет.
Раньше были еще Восточные Ворота, но теперь их кто-то за муровал. Кладка,
сам видишь, кирпичная, но кирпич не простой: ничем его не разбить и не
развалить. Ни пушечным ядром, ни землетрясением, ни ураганом.
Наклонившись, Страж подбирает с земли увесистое поленце и начинает
обстругивать его ножом. Нож строгает на удивленье легко, и поленце почти
сразу превращается в тонкий клинышек.
- Приглядись получше, - говорит он. - В кладке нет швов. Кирпичи так
плотно притерты друг к другу, что не пролезет и волосок.
Он пробует втиснуть тонко заточенный клинышек в щель меж двух кирпичей,
но тот не входит даже на миллиметр. Тогда Страж выбрасывает клинышек и
скребет кирпичи ножом. Несмотря на пронзительный скрежет, нож не оставляет
на кирпиче ни царапины. Страж хозяйским взглядом осматривает лезвие и лишь
потом закрывает нож и прячет в карман.
- Никто не может повредить Стену. Или взобраться на нее. Потому что
Стена совершенна. Запомни это как следует. Никому не дано выйти отсюда. А
значит, не стоит забивать голову всякой чушью.
Он кладет огромную ладонь мне на плечо.
- Знаю, тебе нелегко. Но пойми: каждый через это проходит. И ты должен
потерпеть. Зато потом придет избавление. И все страдания, все тяжкие мысли
уйдут. Все до одной. Наши чувства мимолетны, и ценности в них ни на грош.
Забудь свою тень. Здесь - Конец Света. Здесь кончается все, и больше некуда
уходить. Ни тебе, ни кому бы то ни было.
И он снова похлопывает меня по плечу.
x x x
На обратном пути я останавливаюсь на Старом Мосту и, облокотившись о
перила, гляжу на Реку и прокручиваю в голове то, что сказал мне Страж.
Конец Света...
Стало быть, я бросил свой старый мир и очутился здесь, в Конце Света.
Но как это произошло, что заставило меня это сделать и какой во всем этом
смысл - ничего этого я вспомнить не мог. Что-то - некая сила - зашвырнула
меня сюда. Огромная несправедливая сила. Из-за которой я потерял свою тень,
потерял память, а скоро, того и гляди, потеряю себя.
Под ногами приятно журчит Река. Посреди Реки, подо мною, - отмель с
плакучими ивами. Их понурые ветви то и дело погружаются в воду, их сносит
течением, отчего все деревья качаются в странном, завораживающем танце. Вода
в Реке красивая, прозрачная - видно, как вокруг валунов в запрудах
собираются стайки рыб. Глядя на реку, я, как всегда, впадаю в спокойное
Созерцание.
Если с моста по ступенькам сойти на отмель, прямо под ивами можно
увидеть скамейку, вокруг которой отдыхает пять или шесть зверей. Я люблю
спускаться сюда, доставать из кармана хлеб и угощать их. Они вертят
спросонья головами, потом замечают меня и берут куски хлеба губами с моей
ладони. Но кормить с руки мне удается только детенышей или старых зверей.
Чем дальше осень, тем больше глубокие озера их глаз подергивает дымка
печали. Листья не деревьях меняют цвет, трава жухнет, - и они понимают:
близятся голодные времена. Для меня же, как предсказывает старик, грядет
пора долгих, тяжелых страданий.
11
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ
Одевание. Арбуз. Хаос
В полдевятого она поднялась, собрала с пола разбросанную одежду и стала
не торопясь одеваться. Я валялся в постели, уткнувшись носом в локоть, и
рассеянно, вполглаза наблюдал, как она это делает. Плавные движения, с
которыми она надевала одну вещь за другой, наполняла скупая и кроткая грация
зимней птицы, что не желает расходовать зря силы. Девушка задернула молнию
на юбке, застегнула пуговицы на блузке - сверху вниз, одну за другой.
Наконец, присев на кровать, натянула чулки. И поцеловала меня в щеку. На
свете есть много женщин, которые соблазнительно раздеваются, но
соблазнительно натягивающих одежду, могу спорить, найдется немного.
Закончив, она взбила ладонями волосы, и мне сразу почудилось, будто комнату
проветрили.
- Спасибо за ужин, - сказала она.
- Не стоит, - отозвался я.
- Ты всегда столько готовишь? - поинтересовалась она.
- Если срочной работы нет, - ответил я. - Когда много работы, вообще не
готовлю. доедаю, что осталось, или ем где-нибудь в ресторане.
Она прошла в кухню, опустилась на стул, достала из сумочки сигареты и
закурила.
- А я, представляешь, совсем никогда не готовлю. Во-первых, не очень
люблю; а во-вторых, как представлю: каждый день возвращаться с работы к семи
вечера, готовить много еды, потом все съедать до последней крошки, - так
руки сами опускаются. Эдак получается, будто вся жизнь - для того, чтоб
жевать, разве нет?
"Похоже на то", - мысленно согласился я.
Пока я одевался, она вынула из сумочки блокнот и ручку, написала что-то
и, вырвав страницу, протянула мне.
- Мой телефон, - пояснила она. - Захочешь встретиться, или будет лишняя
еда - звони. Сразу приду.
x x x
Забрав три книги о млекопитающих, она ушла, и в комнате воцарилась
странная, тревожная тишина. Я подошел к телевизору, размотал футболку и в
который раз воззрился на череп. И хотя тому не было никаких доказательств,
чем дольше я на него смотрел, тем отчетливее казалось, что передо мною - тот
самый череп, который молоденький ротмистр откопал на украинском фронте. Чем
дальше, тем сильнее мерещилось, будто с этим черепом связано столько
странных историй, что мне и не снилось. А может, мне так чудилось просто
потому, что час назад я сам услышал странную историю. Кто его знает. От
нечего делать я взял стальные щипцы и легонько ударил по черепу.
Затем сложил в раковину посуду, вымыл тарелки, стаканы, вытер кухонный
стол. Ну, что ж. Пора и за шаффлинг. Чтобы никто не смог помешать, я
поставил телефон на автоответчик, отключил дверной звонок и погасил свет во
всей квартире, оставив гореть только торшер на кухне. По крайней мере, часа
на два я должен забыть обо всем и сосредоточиться только на задании.
Мой пароль для шаффлинга - "Конец Света". Так называется чья-то личная
Драма, на основе которой я перетасовываю результаты стирки для последующей
обработки в компьютере. Под словом "драма" я подразумеваю не ту драму, что
можно увидеть по телевизору. Эта драма - нечто беспорядочное, без конкретных
сюжетных линий. И, в общем-то, я это называю драмой просто так, для
удобства. На самом деле, о том, что происходит в этой так называемой драме,
мне знать не положено. Все, что я знаю, - это ее название: "Конец Света".
Эту Драму выбрали для меня ученые верхнего эшелона Системы. Как только
я выучился на конвертора, закончил годичный курс тренировок и сдал последний
экзамен, они сунули меня в анабиоз и две недели снимали с моего
замороженного мозга энцефалограммы. Проверив весь мозг до последнего уголка,
они извлекли из него нервный центр, отвечающий за сознание, подобрали для
шаффлинг-пароля подходящую драму, ввели в этот центр и снова внедрили его в
мозг. И сообщили мне, что отныне мой пароль для шаффлинга - "Конец Света". И
что теперь у моего сознания двойная структура. То есть во мне существует
внешнее, хаотическое сознание, а внутри его, вроде косточки в соленой сливе,
- еще одно сознание, в котором этот хаос конденсируется.
Но вот что же именно внутри косточки, мне не объяснили.
- Этого тебе и знать не нужно, - сказали они. - Ведь нет ничего точнее
и определеннее, чем бессознательное мышление. Когда человек достигает
определенного возраста - по нашим расчетам, где-то около двадцати восьми
лет, - его мозг перестает развиваться. Все дальнейшие "перевороты сознания",
на самом деле лишь микроскопические изменения мозговой коры - ничтожнейшие,
если сравнивать с работой всего мозга в целом. В твоем же случае "Конец
Света" будет функционировать как ядро сознания до конца жизни. Это тебе
понятно?
- Понятно.
- Все анализы и теории ученых по сути - все равно что булавки, которыми
они пытаются разрезать арбуз. Они могут поцарапать арбузную корку, но им
никогда не добраться до мякоти. Именно поэтому мы сочли необходимым сразу
отделить мякоть от корки. Конечно, найдется немало идиотов, кому интересно
всю жизнь забавляться с коркой... В общем, - продолжали они, - теперь мы
должны навеки уберечь драму, выбранную для твоего пароля, от импульсов и
воздействий внешнего хаоса в твоей же голове. Представь, что мы рассказали
тебе содержание Драмы - дескать, там все происходит так или эдак. Иначе
говоря, очистили арбуз от корки. Несомненно, ты сразу захочешь в него
вцепиться, "переписать" эту драму по своему разумению. Дескать, здесь лучше
поступить так, там добавить этого... Как только это произойдет, драма пароля
потеряет свою универсальность - и шаффлинг окажется невозможен.
- Вот почему, - подхватил еще один, - мы снабдили твой арбуз очень
толстой коркой. Из-под нее ты можешь вызвать свою Драму в любую минуту.
Потому что она - это ты сам. Но узнать, что у нее внутри, ты не можешь. Все
происходит в море Хаоса. С пустыми руками ты проплываешь это море - и с
пустыми же выходишь на берег. Понимаешь, о чем я?
- Кажется, понимаю.
- Проблема не только в этом, - продолжал третий. - Как ты думаешь,
должен ли человек отчетливо понимать, как устроено его сознание?
- Не знаю, - ответил я.
- Вот и мы не знаем, - сказали мне. - Эта проблема выходит за рамки
науки. С ней уже столкнулись изобретатели бомбы в Лос-Аламосе.
* В июле 1945 г. группа ученых на военной базе Лос-Аламос (США)
изобрела первую в мире атомную бомбу. Хотя
- Строго говоря, тут проблема куда серьезнее, чем в Лос-Аламосе, -
добавил еще кто-то. - Этого нельзя не признать, если оглянуться на
прецеденты. И в каком-то смысле это, конечно, чрезвычайно опасный
эксперимент.
- Эксперимент? - переспросил я.
- Эксперимент, - повторили мне. - Ничего большего мы тебе рассказать не
можем. Извини.
x x x
После этого мне объяснили, как выполняется шаффлинг. В одиночку,
глубокой ночью, не на пустой, но и не на голодный желудок. Троекратным
сигналом с определенной частотой звука я вызываю Драму на связь. Но как
только связь установлена, мое сознание тут же погружается в Хаос. Внутри
этого Хаоса я преобразую полученные данные. По окончании шаффлинга я ничего
из этих данных не помню. Обратный шаффлинг, понятное дело, - то же самое, но
в обратном порядке. Для обратного шаффлинга применяется тот же сигнал, но с
другой частотой.
Такова программа, которую в меня внедрили. И в этом смысле я - не более
чем канал бессознательного мышления. Неведомую мне информацию перекачивают
через меня и отправляют дальше. Поэтому всякий раз, выполняя шаффлинг, я
ощущаю себя до ужаса неуверенным и беззащитным. Совсем не так, как во время
стирки. Стирка, конечно, отнимает силы и время, но там я могу собой
гордиться. знаю, что я - профессионал, который не зря ест свой хлеб. И
совершенно осознанно реализую в работе весь свой потенциал.
С шаффлингом все иначе. Никакой гордости, никакого потенциала. Здесь
меня просто используют. Кто-то незнакомый загружает в мое сознание невесть
что, делает там что-то мне неизвестное, выгружает и уносит неведомо куда-то.
В отношении шаффлинга я, собственно, и конвертором-то себя не считаю. О чем
тут говорить, если даже способ конвертации я сам выбирать не вправе.
Конвертор моего класса обладает лицензией и на стирку, и на шаффлинг, но
самостоятельно улучшать способы конвертации ему запрещено. Не нравится -
меняй работу. Я не хочу уходить со своей работы. Все-таки в Системе, если с
нею не ссориться, развиваешь свои способности как нигде, а тебе за это еще и
платят неплохо. Пятнадцать лет работы конвертором - и можно расслабиться на
всю оставшуюся жизнь. Ради чего я, собственно, и проходил раз за разом все
эти испытания повышенной сложности и сверхжесткие тренировки.
x x x
Выпивать перед шаффлингом не запрещают. Напротив - намекают, что
спиртное в малых дозах даже помогает снять напряжение. Но у меня свой
принцип: перед тем как погрузиться в Хаос, я стараюсь разогнать алкоголь.
Тем более сейчас. Уже два месяца - с тех пор, как заморозили "шаффлинг", - я
им не занимался, и именно теперь нужно быть осторожным вдвойне. Я принял
холодный душ, разогрелся пятнадцатиминутной зарядкой и выпил две чашки кофе.
Обычно этого мне хватает, чтобы выветрить всякий хмель.
Затем я отпер сейф, достал пачку страниц с результатами стирки и
миниатюрный магнитофон, разложил все это на кухонном столе, приготовил
блокнот, пять остро заточенных карандашей и сел за работу.
Сначала я должен включить кассету. И, слушая запись в наушниках,
глядеть на цифровое табло. Когда счетчик дойдет до шестнадцати, отмотать
пленку до девяти, прослушать до двадцати шести, остановить. Если все
проделано как полагается - через десять секунд цифровое табло погаснет и
зазвучит сигнал. Если где-то ошибка, запись на пленке автоматически
сотрется.
Я заряжаю кассету в магнитофон, кладу чистый блокнот под правую руку, а
страницы с данными - под левую. Все готово. На входной двери и на окнах -
красные огоньки: сигнализация работает. Я нигде не ошибся. Протянув руку к
магнитофону, я нажимаю на "воспр." - и с началом сигнала теплый Хаос наконец
поглощает меня.
12
КОНЕЦ СВЕТА
Карта Конца Света
На следующий день после встречи с тенью я начинаю составлять карту
Города.
Первым делом взбираюсь на Западный Холм и хорошенько осматриваю
окрестности. К сожалению, холм не так уж высок, а глаза мои не настолько
остры, чтобы разглядеть, что я хочу, - и увидеть всю Стену сразу не
получается. Удается мне только в общих чертах представить размеры Города.
Город не слишком велик, но и не слишком мал. То есть не настолько
велик, чтобы превосходить границы моего воображения, но и не настолько мал,
чтобы я сумел охватить его одним взглядом. Это все, что мне удалось
выяснить, взобравшись на вершину. Город окружен высокой Стеной и рассечен
Рекой на северную и южную части. Ближе к вечеру вода в Реке принимает цвет
тускло-серого неба. Раздается звук горна - и Город наполняется, точно пеной,
мягким рокотом тысяч копыт.
Я прихожу к выводу: понять, где и как пролегает Стена, можно лишь
обойдя ее всю по периметру. Задача, что говорить, не из легких. Во-первых, я
могу выходить из дома только пасмурным днем или вечером. А во-вторых, когда
уходишь далеко от Западного Холма, приходится постоянно быть начеку. Небо,
еще час назад пасмурное, может вдруг проясниться, а может, наоборот,
разродиться сильным дождем. Я прошу Полковника каждое утро разглядывать
облака. Его чутье предсказателя погоды почти никогда не подводит.
- Это потому, что, кроме погоды, я и не думаю ни о чем, - с затаенной
гордостью поясняет старик. - Станешь глазеть на облака каждый день -
поневоле научишься в них разбираться...
Но особо резкую смену погоды не в силах предсказать даже он, а потому
мои вылазки по-прежнему небезопасны.
Кроме того, сама Стена выстроена так, что подходы к ней постоянно
утопают в каких-нибудь зарослях, скалах и буреломах, и увидеть ее вблизи
практически невозможно. Все жилые дома ютятся вдоль берегов Реки в центре
Города; шаг в сторону - и уже плохо понимаешь, куда идти. Случайные тропки
петляют, неожиданно обрываются или уводят в терновые заросли, и всякий раз
выбираешь, то ли продираться в обход, то ли возвращаться той же дорогой
обратно.
Я решаю исследовать Город, начиная от сторожки у Западных Ворот, и
двигаться дальше по часовой стрелке. Вначале у меня получается даже лучше,
чем я рассчитывал. К северу от Ворот - Луга с травой по пояс и превосходными
тропинками. Из травы то и дело выпархивают птицы, похожие на жаворонков,
кружат по небу в поисках корма и возвращаются в гнезда. Здесь всегда можно
встретить с десяток зверей. Их золотые спины неспешно плывут, как по реке,
меж островками еще сохранившейся зелени.
Я прохожу вдоль Стены чуть дальше на юг и по правую руку вижу
полуразрушенные Старые казармы. Три простых, без затей двухэтажных дома и
невдалеке коттедж, чуть поменьше тех, что в Резиденции. Видимо, для
офицеров. Между домами рассажены деревья, а весь участок обнесен невысокой
каменной оградой. Все поросло бурьяном, вокруг - ни души. Очевидно, в свое
время здесь жил кто-то из отставных офицеров, нынешних обитателей
Резиденции. Но затем почему-то всех переселили на Западный Холм, а казармы
забросили. Просторные Луга явно служили полигоном для учений: кое-где вырыты
окопы, а на центральном лугу установлена каменная тумба с флагштоком.
Дальше к востоку луга обрываются. Трава переходит в кустарник, а там и
в лес. Деревья вздымают к небу огромные, пышные кроны. В шелестящей траве
распускаются невзрачные цветы с ноготь величиной. Лес становится гуще, меж
кустами - все больше высоких деревьев. Кроме пения птиц на ветвях, не
слыхать вообще ничего.
Я пытаюсь пробраться между кустами, но заросли становятся все
непроходимее, а кроны деревьев уже закрывают небо над головой и прячут Стену
от моих глаз. Делать нечего: по узенькой тропинке я сворачиваю на юг, вхожу
в Город и по Старому Мосту возвращаюсь домой.
x x x
Так, мало-помалу, к середине осени я успеваю составить только самую
общую карту Города и окрестностей. В целом, Город по форме овальный, чуть
вытянутый с востока на запад. С севера его окаймляет лес, а с юга к нему
подпирает широкий холм. От Южного Холма на восток убегает цепочка скал и
долго тянется вдоль Стены. Лес к востоку от Города куда более непролазен и
дик, чем на севере. Здесь почти нет дорог, если не считать той, что
проложена вдоль Реки до Восточных Ворот. Собственно, лишь благодаря этой
дороге мне и удается отследить, как пролегает Стена на востоке. Восточные же
Ворота, как и говорил Страж, наглухо заделаны чем-то вроде цемента, и ни
одна живая душа не может ни выйти в них, ни войти.
Река стекает с гор на востоке, ныряет под Стену рядом с Восточными
Воротами, вбегает в Город и рассекает его по прямой с востока на запад,
образуя у Старого Моста очень красивую заводь с несколькими
отмелями-островками. Через Реку переброшено три моста: Старый, Западный и
Восточный. Старый Мост действительно старше, крупнее двух остальных и,
пожалуй, - самый красивый. После Западного Моста Река резко поворачивает на
юг, у самой Стены чуть виляет обратно к востоку и, отрезая бок у Южного
Холма, образует глубокую зеленую лощину.
Но на юге Река не убегает под Стену. Перед самой Стеной она вливается в
Омут, на дне которого - бездонные известковые ямы, куда и уходит вода. Как
рассказывал Полковник, за Стеной напротив Омута тянется Известковая Долина,
по недрам которой, как вены по телу, разбегаются бесчисленные подземные
родники.
x x x
Разумеется, все это время я продолжаю читать старые сны. Каждый вечер
ровно в шесть прихожу в Библиотеку, ужинаю с библиотекаршей и сажусь за
работу.
Постепенно я обучаюсь читать по пять-шесть снов за вечер. Моим пальцам
уже легче нащупывать нужные лучики света