этой жизни
разочарованным. А значит, путешествия исключаются.
Остается один вариант - изысканный ужин с дамой. Больше пожеланий не
возникает. Я отыскал в записной книжке номер библиотеки, позвонил и попросил
соединить с абонементным отделом.
- Алло!
- Спасибо за консультации по единорогам, - сказал я.
- Тебе спасибо за ужин.
- Если хочешь, можем сегодня опять поужинать.
- Поу-у-ужинать? - повторила она. - У меня сегодня семинар.
- Семина-ар? - повторил за ней я.
- Семинар по проблемам загрязнения водоемов. Ну, знаешь, когда от
всяких стиральных порошков рыба дохнет и так далее. Мы это все изучаем, и у
меня сегодня доклад.
- Я думаю, это очень актуальная тема, - сказал я убежденно.
- Еще бы! Поэтому, может, перенесем на завтра? Понедельник у меня
выходной, провели бы вечер спокойно.
- Завтра вечером меня уже не будет. Я не могу по телефону подробнее,
но... Я буду далеко.
- Далеко? Ты уезжаешь?
- В каком-то смысле...
- Подожди секунду!
Она отложила трубку и заговорила с посетителем. Я слушал, что
происходит в библиотеке. Капризно кричала девочка, ее успокаивал отец.
Чьи-то пальцы стучали по клавиатуре компьютера. Мир по-прежнему вертелся как
заведенный. Люди брали в библиотеках книги, контролеры в метро ловили
безбилетников, лошади на ипподроме бежали сквозь моросящий дождь.
- Модернизация архитектуры села, - объясняла она кому-то. - Всего три
книги. Полка C-5.
Ей в ответ что-то неразборчиво забубнили.
- Прости, пожалуйста, - вернулась она в разговор. - Ну, хорошо. Я
пропущу семинар. Все конечно, будут недовольны...
- Извини.
- Да ладно! Все равно вокруг уже ни рыбки не осталось. Сделаю доклад
неделей позже - никто не пострадает. Правда же?
- Ну, в общем, да...
- Где будем ужинать? У тебя?
- Нет, у меня не получится. Холодильник сдох, еды почти не осталось.
Даже готовить невозможно.
- Я знаю, - сказала она.
- Знаешь? - не понял я.
- Конечно. Зато теперь там порядок, правда?
- Так это ты все убрала?
- Ага. А что, не надо было? Сегодня утром решила принести тебе еще одну
книгу. Прихожу - дверь открыта, в квартире бедлам. Ну, я и прибралась
немного. Правда, на работу слегка опоздала. Но ты же меня так здорово
угостил... Или все-таки зря?
- Что ты, наоборот! - сказал я. - Я тебе очень благодарен.
- Ну тогда забирай меня сегодня отсюда. В воскресенье мы до шести.
- Идет, - сказал я. - Спасибо!
- Не за что, - ответила она и повесила трубку.
Пока я искал, во что облачиться для ужина, толстушка выбралась из
ванной. Я протянул ей полотенце и банный халат. Она взяла вещи и, ни слова
не говоря, несколько секунд простояла передо мною голой. Из-под мокрых волос
выглядывали маленькие розовые уши. С неизменными золотыми сережками.
- Значит, в ду?ше ты сережек не снимаешь?
- Нет, конечно, я же тебе говорила. Они у меня крепко сидят, не
потеряются. Тебе нравятся мои сережки?
- Нет, - ответил я.
x x x
В ванной сушились ее блузка, юбка и нижнее белье. Розовый лифчик,
розовые трусики, темно-розовая юбка, бледно-розовая блузка. У меня
заныло в висках. Терпеть не могу, когда в ванной сушат белье и чулки. Сам не
знаю, почему. Не люблю, и все.
Я вымыл голову, ополоснулся, почистил зубы, побрился, надел трусы и
брюки. Рана на животе болела, но уже не так сильно, как вчера. Перед тем как
раздеться я о ней даже не вспомнил.
Толстушка сидела на кровати, сушила волосы феном и читала Бальзака.
Дождь по-прежнему не кончался. В ванной - женские трусики, на кровати -
женщина с книгой и феном, за окном - бесконечный дождь... Я словно вернулся
на несколько лет назад в то, что называлось семейной жизнью.
- Тебе нужен фен? - спросила она.
- Нет, - ответил я.
Этот фен здесь оставила жена, когда уходила. Моим коротким волосам фен
не нужен. Я сел рядом с ней, откинулся на спинку кровати и зажмурился. Перед
глазами поплыли разноцветные пятна. Если вспомнить, я не спал уже несколько
суток. Каждый раз, когда хотел, меня совершенно садистски будили. Я ощутил,
как беспробудная тьма затягивает меня в свою бездну. Будто все жаббервоги
Земли протягивали ко мне лапы, желая утащить за собой.
Я очнулся и потер лицо руками. Кожа, чистая и выбритая впервые за
несколько дней, натянулась и задубела, как на барабане. Словно я потер не
свое лицо. Шею саднило. Две паршивые пиявки насосались моей крови всласть.
- Эй, - оторвалась она от книги. - Ты хочешь, чтобы кто-нибудь
проглотил твое семя?
- Сейчас - нет.
- Не то настроение?
- Ага.
- И ты не хочешь со мной переспать?
- Сейчас - нет.
- Потому что я толстая?
- Глупости, - сказал я. - У тебя очень красивое тело.
- Но тогда почему?
- Не знаю.
- Сам не пойму. Но чувствую, что не должен с тобой этого делать.
- Моральный принцип? Или психическая установка?
- Установка, - повторил я. Это прозвучало неожиданно резко. Я посмотрел
в потолок и задумался. - Да нет, конечно, дело не в этом. Скорее, здесь
что-то вроде инстинкта. Или предчувствия. А может, моя память уже потекла
назад... Не могу объяснить как следует. Переспать я с тобой, пожалуй, хотел
бы. И даже очень. Но что-то меня останавливает. Такое чувство, будто сейчас
не время.
Спрятав ноги под подушку, она посмотрела на меня в упор.
- А ты не врешь?
- О таких вещах я не вру.
- И ты правда так думаешь?
- Я так чувствую.
- Докажи.
- Доказать? - удивился я.
- Покажи, что ты правда хочешь со мной переспать! Так, чтобы я
поверила...
В первую секунду я растерялся, но потом решил расстегнуть штаны - и
действительно ей показать. Я слишком устал, чтобыискать еще какие-то
аргументы. К тому же, еще немного - и меня не будет на этом свете. А от
того, что семнадцатилетней девчонке покажут крепко стоящий член,
национальной трагедии не случится.
- Хм-м, - протянула она, рассматривая мой аргумент. - А потрогать
можно?
- Нельзя, - сказал я. - Ну как? Убедил?
- Хм-м... Ну ладно.
Я застегнул штаны. Под окном медленно проехал тяжелый грузовик.
- Когда за дедом пойдешь? - спросил я.
- Посплю немного, вещи высохнут, - ответила она. - К вечеру вода в
Подземелье спадет. Тогда и двинусь обратно через метро.
- В такую погоду твои вещи до утра не просохнут, - заметил я.
- Ты что, серьезно? Что же делать?
- За углом прачечная. Можешь там просушить.
- Но мне даже выйти не в чем!
Я пошевелил мозгами, но ничего не придумал. Не оставалось ничего -
только идти в прачечную самому. Я зашел в ванную, собрал ее белье и засунул
в пакет с рекламой "Люфтганзы". Выбрал из уцелевших вещей темно-оливковые
брюки и голубую рубашку. Оделся, сунул ноги в коричневые туфли - и глубоко
вздохнул. Бесценную часть последнего дня жизни мне предстояло угробить на
складном стульчике в прачечной-автомате. На часах было 12:17.
32
КОНЕЦ СВЕТА
Тень исчезает
Когда я захожу в Сторожку, Страж стоит перед задней дверью и колет
дрова.
- Вот теперь и пойдет настоящий снег! - говорит он, поигрывая
топориком. - Утром сдохло четыре зверюги. Завтра помрет еще больше. Эта зима
будет особенно лютая.
Я снимаю перчатки, подхожу к печке и грею окоченевшие пальцы. Страж
укладывает мелко наколотые дрова в поленницу и вешает топорик на стену.
Затем подходит и тоже греет руки над печкой.
- Похоже, скоро снова придется сжигать зверей одному, - говорит он. -
Твоя тень мне, конечно, неплохо помогала. Ну да что поделаешь. Такова уж моя
работа.
- Ей уже так плохо?
- Да, не сказал бы, что хорошо, - качает он головой. - Уж три дня не
встает. Я, конечно, смотрю за ней. Но против Судьбы не попрешь. Что ни
говори, есть вещи, над которыми человек не властен...
- Я могу с нею поговорить?
- конечно. Поговори. Но только полчаса и не больше. Через полчаса я
пойду жечь зверей.
Я киваю.
Он снимает со стены связку ключей, выходит во дворик и отпирает
железные ворота на Площадь теней. Затем, обогнав меня, быстрыми шагами
подходит к сарайчику, открывает дверь и пропускает меня внутрь. Внутри -
пусто, никакой мебели, холодный пол выложен голыми кирпичами. Из оконных
щелей сквозит нечеловеческим холодом. Словно сарайчик строили изо льда.
- Я тут ни при чем! - говорит Страж, следя за моим блуждающим взглядом.
- Не думай, что я держу ее здесь, потому что мне это нравится. Тени должны
умирать здесь. Так положено. А я просто выполняю правила. Твоей еще повезло!
Иногда приходится содержать по три тени сразу...
Я не хочу затягивать разговор и просто киваю. Я уже вижу, что не должен
был оставлять ее здесь одну.
- Твоя тень там, внизу, - говорит он. - Спускайся вниз. Там немного
теплее. Хоть и запах похуже.
Страж проходит в дальний угол сарайчика и поднимает отсыревшую крышку
погреба. Вниз ведет грубая стремянка. Страж спускается первым и машет мне
рукой. Я отряхиваю снег с пальто и лезу следом.
Резкий запах нечистот ударяет мне в нос. Окон в погребе нет, воздух
никак не проветривается. Весь погреб - не больше обычной кладовки, и одну
треть занимают нары, на которых лежит моя вконец исхудавшая тень. При моем
появлении она поднимает голову. Под нарами я замечаю глиняный ночной горшок,
а в углу - покосившийся столик с тускло горящей свечой. Больше ничто здесь
не светит и уж явно не греет. Под ногами - сырая земля. Адский холод
забирается под одежду и пронизывает до костей. Моя тень, закутавшись по уши
в одеяло, глядит на меня недвижными, безжизненными глазами. Похоже, старик
был прав: долго она не протянет.
- Ну, я пойду, - говорит Страж, брезгливо морщась от вони. - А вы тут
болтайте о чем хотите. Все равно она уже слишком дохлая, чтобы к тебе
прицепиться...
Когда он уходит, тень подзывает меня рукой, приглашая присесть у
изголовья.
- Извини, - шепчет она. - Ты мог бы подняться и проверить, не
подслушивает ли Страж?
Я киваю, поднимаюсь по стремянке, открываю крышку и убеждаюсь, что в
сарайчике пусто.
- Никого, - говорю я.
- Нам нужно поговорить! - сразу оживляется тень. - На самом деле, я
гораздо здоровее, чем выгляжу. Конечно, со здоровьем неважно. Но тошнить не
тошнит, и хожу нормально. Просто для Стража ломаю комедию.
- Зачем? Чтобы убежать?
- Ну конечно, зачем же еще? Дурака повалять? Зато мне удалось выиграть
время. Мы должны смыться в ближайшие три дня. А не то я здесь концы отдам от
холода. Кости уже как каменные. Что там наверху за погода?
- Снег, - отвечаю я, засовывая руки поглубже в карманы. - Ночью мороз
ожидают. Холод собачий.
- Когда идет снег, умирает много зверей, - говорит Тень. - У Стража
работы прибавляется. Бежать надо, когда он занят. Пока он будет жечь зверей
в Яблоневом лесу, сноимешь у него со стены ключи и отопрешь сарай.
- А Ворота?
- Через Ворота нельзя. Страж их запирает. Да и видно все как на ладони.
Если он сразу догадается - пиши пропало. Через Стену тоже не перебраться. Я
же тебе не птица...
- Но как тогда бежать?
- Положись на меня. У меня план - не придерешься! Я теперь многое знаю
об этом городе. И карта твоя помогла, и Страж рассказывал. Он уже не верит,
что я сбегу, поэтому охотно все выбалтывает. Да и ты молодец - усыпил его
бдительность. Времени мы, конечно, много ухлопали, но пока все идет по
плану. Страж не ошибся - сил у меня пока слишком мало, чтобы с тобой
соединиться. Но на воле я приду в себя, и мы опять будем вместе. А тогда и я
не умру, и ты сможешь вернуться к тому себе, каким был прежде.
Я ничего не говорю - только молча смотрю на тусклое пламя свечи.
- Что с тобой? - спрашивает моя тень.
- А каким я был прежде?
- Эй, перестань! Ты же, надеюсь, не сомневаешься?
- Увы, - говорю я. - Сомневаюсь. Еще как. Во-первых, я не помню, каким
я был прежде. Стоит ли внешний мир того, чтобы туда возвращаться? И тот ли
это я, к которому стоит вернуться?
Тень хочет что-то сказать, но я, подняв руку, останавливаю:
- Погоди. Выслушай до конца. Я не помню, каким был когда-то. Но теперь
я привязываюсь к этому Городу. Мне нравится девушка из Библиотеки, да и
Полковник - хороший человек. Я люблю смотреть на зверей. Зима здесь,
конечно, жестокая, но в любое другое время очень красиво. Здесь никто никого
не обижает и ни с кем не спорит. Жизнь очень скромная, но всего хватает. И
все равны. Никто ни на что не жалуется, у других ничего не отнимает.
Трудиться приходится много, но работают все охотно. Работа ради работы. Не
хочешь - не делай. Ни зависти, ни печалей, ни страданий...
- Ни денег, ни собственности, ни чинов, - продолжает за меня тень. - Ни
судов, ни больниц. Ни старости, ни страха смерти. Так?
Я киваю.
- Ну, и что ты скажешь? Зачем покидать такой город?
- Еще бы, - говорит моя тень и, достав из-под одеяла руку, потирает
высохшее лицо. - Я понимаю, о чем ты. Мир, о котором ты говоришь, -
идеальная Утопия. Разумеется, я не против такого мира. Поступай как знаешь.
Если что, я и здесь тихонько помру... Однако ты упускаешь кое-что важное.
На этих словах тень заходится кашлем. Я терпеливо жду.
- Помнишь мои слова о том, что это Город-урод? - продолжает она. - Что
в нем все неправильное, ненастоящее - и в этом он совершенен? Так вот. Ты
сейчас говоришь о совершенстве. А я тебе расскажу об уродстве и фальши.
Слушай меня хорошенько. Во-первых - и это жизненно важно, - на свете не
бывает полного совершенства. Как не бывает и вечного двигателя. Ты ведь
знаешь, что энтропия постоянно возрастает. Куда же, по-твоему, Город
сбрасывает излишнюю хаотичность? Конечно, ты прав: все в этом Городе - ну,
может, за исключением Стража, - живут без споров, обид и страстей. Им всего
хватает, они живут очень мирной, размеренной жизнью, в которой ничего не
происходит. А почему? Не потому ли, что в них самих чего-то не хватает?
- Да, - вроде бы соглашаюсь я. - Я понимаю, о чем ты...
- Но именно поэтому Город и совершенен. Потому что они отказались от
собственной сути. Именно с потерей себя их жизнь растянулась до
бесконечности. Никто не стареет и не умирает. Хочешь жить вечно? Ничего нет
проще. Оторвись от своей тени, как от пуповины, и подожди, пока в ней
иссякнет жизнь. Нет тени - нет и проблемы. А разгонять пену города и правда
можно без конца.
- Разгонять пену?
- Ну, к этому мы еще вернемся... Главная проблема - что в тебе
настоящее, а что нет. Ты говоришь, в этом городе нет ни споров, ни обид, ни
страстей? Замечательно! Дай мне бог здоровья - и я зааплодирую вот этими
руками. Но подумай сам: если нет споров, обид и страстей - значит, нет и
обратного. Радости, блаженства, любви. Ведь именно потому, что существуют
отчаяние, разочарование и печаль, на свет рождается Радость. Куда ни пойди -
ты нигде не встретишь восторга без отчаяния. Вот это и есть Настоящее... А
еще есть Любовь. Что у тебя с девчонкой из Библиотеки? Возможно, ты
действительно ее любишь, но это чувство ни к чему не приводит. Потому что
она своего Настоящего лишена. Человек, который забыл, кто он на самом деле,
- не человек, а ходячий мираж. Какой смысл приручать такого человека? И ради
чего жить такой жизнью до бесконечности? Ведь если я умру - ты станешь одним
из них и уже никогда не выйдешь из этого города...
Молчание, тяжелое и холодное, затапливает погреб. Моя тень снова
заходится кашлем.
- Но я же не могу ее здесь оставить, - говорю я. - Какой бы она ни была
- я люблю ее, и она мне нужна. Сердце не обманешь. Если я убегу сейчас с
тобой, потом пожалею. А убежав однажды из Города, уже никогда в него не
вернусь.
- Черт бы тебя побрал! - говорит моя тень, садясь на нарах и
прислоняясь затылком к стене. - Тебя не переспоришь. Сколько мы с тобой уже
знакомы, а ты все такой же упрямый. Чего ты хочешь? Чтобы мы убежали втроем
- ты, я и она? Но это невозможно! Люди без тени за пределами Города жить не
могут.
- Это я и сам понимаю, - киваю я. - Но может, тебе стоит бежать без
меня? А я бы тебе помог...
- Да нет же, ты не понимаешь! Если я убегу и оставлю тебя одного, твоя
жизнь превратиться в кошмар. Это мне рассказывал Страж. Все тени умирают
здесь. Даже те, кого изгнали из Города, возвращаются сюда умирать. Иначе они
не смогут умереть до конца, и от них останется нежить. Их хозяева скитаются
в вечности с полумертвыми остатками своего "я". Для этого и существует Лес.
Там живут люди, которые не смогли до конца убить свои тени. Иначе говоря,
если я убегу в одиночку - тебя изгонят в Лес, и ты навсегда заблудишься там,
запутавшись в собственной нежити. Ты же слышал про Лес?
- Да уж, - говорю я.
- Но даже в Лес забрать ее с собой не получится. Эта девушка
совершенна, потому что не помнит, кто она. А совершенные люди живут в
Городе. В Лесу они жить не могут, и ты все равно остаешься один. Тебе
остается только бежать со мной.
- А куда исчезает забытое "я"?
- Тоже мне, Читатель Снов, - устало вздыхает тень. - Кому ж это знать,
как не тебе?
- Но я правда не понимаю.
- Ладно, объясню... Звери выносят его за Стену. Они вдыхают в себя
человеческую память и выбрасывают ее во внешний мир. Точно грязь или пену,
скопившиеся в Городе за ночь. А с приходом зимы умирают. Но убивает зверей
не зимняя стужа и не голод. Они умирают от тяжести человеческих страстей,
которыми их нагружает Город. А с приходом весны рождаются новые звери.
Столько же, сколько умерло. Детеныши подрастают, точно так же впитывают в
себя людское "я", а потом умирают. Это - плата за совершенство. Ты хочешь
совершенства такой ценой? За счет слабых и беззащитных, что покорно влачат
свою ношу?
Я ничего не отвечаю - лишь молча разглядываю носки своих ботинок.
- Когда звери умирают, Страж отрубает им головы, - продолжает моя тень.
- Поскольку именно в черепах у зверей остается людское "я". Очистив черепа
от плоти, он хоронит их на полгода. А когда они успокаиваются, извлекает
из-под земли и передает в Библиотеку. И Читатель Снов выпускает на волю их
содержимое. Читатель Снов - то есть ты - должен быть в Городе новичком, у
которого еще не умерла тень. Забытые человеческие "я", которые он прочитал,
вылетают наружу и растворяются в атмосфере. Вот что такое "старые сны".
Иначе говоря, ты играешь роль Заземления. Понимаешь?
- Понимаю, - говорю я.
- Когда тень Читателя Снов умирает, он оставляет эту работу и
превращается в обычного горожанина. Так Город подпитывает свое совершенство
до бесконечности. Наслаивая одно уродство на другое - и слизывая пену,
всплывающую на поверхность. И это ты считаешь правильным? Посмотри на все с
этой стороны. Со стороны зверей, теней и обитателей Леса.
Очень долго - так долго, что начинают болеть глаза, - я разглядываю
пламя свечи, не произнося ни слова. И смахиваю слезу, вдруг набухшую в
уголке глаза.
- Жди меня завтра в три, - говорю я своей тени. - Я согласен. Это место
не для меня.
33
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ
Стирка в дождь. Машина в аренду. Боб Дилан
В дождливое воскресенье все четыре сушилки в прачечной были заняты. На
дверцах машин висели разноцветные пластиковые пакеты. В тесном зале я увидел
трех женщин: домохозяйку лет под сорок и двух студенток из общежития
неподалеку. Домохозяйка сидела на складном стульчике, уставясь в окошко
машины и наблюдая, точно по телевизору, как крутятся ее вещи. Студентки,
пристроившись рядом, разглядывали журнал мод. Когда я вошел, все трое
посмотрели на меня и снова уткнулись кто в стирку, кто в журнал.
Я уселся на стул, положил на колени пакет с рекламой "Люфтганзы" и
принялся ждать. У студенток никаких пакетов не было, из чего я понял, что их
белье уже сушится. Значит, как только одна из машин освободится, наступит
моя очередь. Много времени это не займет, подумал я с облегчением. Если бы
пришлось просидеть тут целый час, глядя на крутящееся белье, точно бы крыша
поехала. У меня оставалось меньше суток.
Сидя на стуле, я уставился в одну точку перед собой и полностью
расслабился. В прачечной стоял характерный запах разогретой сушилки и
стирального порошка. Студентки обсуждали фасоны свитеров. Ни одну из них я
не назвал бы красавицей. Симпатичные девушки не читают журналов в
прачечных-автоматах в воскресный день.
Машины не останавливались. В прачечных-автоматах существуют свои
неписаные законы. Один такой: "Если на автомат смотреть, он не остановится
никогда". Снаружи видно, что вещи давно высохли, а барабан все вращается,
точно его заело.
Я прождал пятнадцать минут, но барабан продолжал крутиться. Вошла
молодая женщина с большим пакетом в руках, загрузила в стиральную машину
кучу пеленок, засыпала стирального порошка и опустила в щель монету.
Очень хотелось заснуть, но нельзя: не хватало еще, чтобы кто-то пришел
и загрузил в сушилку вещи без очереди. Я пожалел, что не захватил с собой
какой-нибудь журнал. За чтением бы не заснул, да и время скоротал бы. Однако
стоит ли в моей ситуации коротать время, я и сам не понимал. Может, его
стоит, наоборот, потянуть? Но что толку тянуть время в прачечной-автомате? И
его изведешь, и сам изведешься.
От мысли о времени заболела голова. Все-таки Время - ужасно отвлеченная
категория. Пробуешь выразить ею какие-то материальные объекты - и сразу
непонятно, чему они больше принадлежат: времени или все же материальному
миру.
Я решил больше не думать о Времени и прикинул, чем займусь, когда выйду
из прачечной. Первым делом, нужно купить одежду. Приличную. Времени на
подгонку у портного не оставалось, и я, скрепя сердце, отказался от синего
твидового костюма. Жаль, но ничего не поделаешь. Брюки, худо ли бедно,
сгодятся и те, что на мне. Остается купить хороший спортивный пиджак,
сорочку, галстук. И плащ до самых пят. В таком виде не стыдно даже в самый
шикарный ресторан. На одежду уйдет часа полтора. Покончу с магазинами к трем
- и до встречи с библиотекаршей останется еще три часа.
Я попытался придумать, как их провести, но особо блестящих идей в
голову не приходило. Сонный мозг отказывался работать как следует. При этом
источник сонливости находился где-то вне меня, и я с нею не мог ничего
сделать.
Пока я ковырялся в сонных мыслях, барабан в сушилке справа остановился.
Я убедился, что это не сон, и поглядел по сторонам. И домохозяйка, и
студентки скользнули глазами по агрегату, но никто со стула не встал. Следуя
"Правилам пользования прачечной", я открыл сушилку, вытащил из барабана
сухое тепловатое белье, сунул в пустой пакет, свисавший с ручки на дверце, и
открыл свой, с рекламой "Люфтганзы". Потом зарядил машину, опустил в щель
монету, проверил, что все работает, и сел обратно на стульчик.
И только тут понял, что домохозяйка и студентки, вытаращив глаза,
следят за каждым моим движением. Когда же я вернулся на стульчик, все трое
оглянулись на белье в сушилке - и снова уставились на меня. Тогда я тоже
посмотрел на белье в сушилке. Проблемы у меня было две. Во-первых,
количество белья, которое я загрузил в огромную сушилку, казалось просто
нелепым. Во-вторых, это было женское нижнее белье. И при этом -
исключительно розового цвета. Как теперь ни выкручивайся, слишком много
внимания я уже к себе привлек. Ощущая себя последним кретином, я повесил на
дверцу сдувшийся пакет - и решил провести ближайшие двадцать минут где
угодно, только не здесь.
Морось по-прежнему висела в воздухе, словно намекая всему свету о
какой-то опасности. Раскрыв зонтик, я отправился гулять по кварталу. Вышел
из тихого района жилых домов и свернул на торговую улочку, по которой ходил
каждый день. Вдоль улочки выстроились парикмахерская, булочная, "Все для
серфинга" (зачем обитателям Сэтагая столько всего для серфинга - ума не
приложу), табачная лавка, кондитерская, видеопрокат и химчистка. На дверях
последней висело объявление: "В дождливые дни скидка 10%". Отчего химчистка
делала скидку именно в дождь, я не понял, как ни старался. Лысый хозяин
сосредоточенно гладил мужские сорочки. Толстые провода, точно лианы в
дремучем лесу, разбегались по стенам к гладильным доскам с утюгами.
Химчистка была старомодной - еще из тех времен, когда хозяева гладили вещи
клиентов своими руками. Я почувствовал к лысому симпатию. Уж он-то наверняка
не цепляет стэплером на чужую одежду идиотские бирки с номерками. Из-за этих
бирок я и не сдаю ничего в химчистку.
У входа в заведение стояла скамейка с цветочными горшками. Глядя на
цветы, я вдруг подумал, что даже не знаю, как они называются. Простые,
незатейливые растения, известные любому нормальному человеку. Только не мне.
Земля в горшках была черной от дождя. Я смотрел на цветы, и горькое
понимание собственной бездарности переполняло мне душу. Тридцать пять лет
жил на свете, а даже лютика от георгина не отличу...
Эта старенькая химчистка вдруг помогла мне сделать два любопытных
открытия. Во-первых, когда идет дождь, чистить вещи дешевле. А во-вторых, я
совершенно не знаю названий цветов. Мало того: столько лет день за днем я
ходил мимо этой химчистки - и даже не замечал, что здесь выращивают цветы.
По скамейке ползла улитка. Еще одно открытие. До сих пор я считал, что
улитки появляются только после июньских дождей. И от простого вопроса: "Куда
же, в таком случае, они деваются во все остальные месяцы?" - у меня бы,
наверное, мозги переклинило.
Подобрав октябрьскую улитку, я сунул ее в горшок. Затем, чуть подумав,
пересадил на цветочный лист. Несколько секунд улитка ежилась на листе,
пытаясь удержать равновесие, но потом прицепилась покрепче и стала неспешно
осваивать изменившийся мир.
По пути назад я заглянул в табачную лавку, купил пачку "Ларка" с
длинным фильтром и зажигалку. Курить я бросил ять лет назад, но в последний
день жизни пачка сигарет уже не могла ничему навредить. Выйдя на улицу, я
достал сигарету из пачки и закурил. Странное чувство - держать сигарету в
губах после долгого перерыва. Глубоко затянувшись, я выпустил из легких дым.
Кончики пальцев чуть занемели, в голове растекся слабый туман.
Докурив, зашел в кондитерскую и выбрал штук пять пирожных. Каждое
называлось каким-нибудь длинным французским словом. Как только мне уложили
их в большую коробку, все названия тут же вылетели из головы. Французский я
забыл сразу же после вуза. Продавщица, долговязая, как сосна, неуклюже
перевязала коробку тесьмой. Я вдруг подумал, что за всю жизнь не соблазнил
ни одной долговязой и неуклюжей девчонки. Случайно или закономерно? Трудно
сказать. Видимо, просто не сложилось, и все.
Рядом с кондитерской находился видеопрокат, куда я заглядывал два-три
раза в месяц. Хозяева - супружеская пара моего возраста, жена - настоящая
красавица. Здоровенный телевизор у входа показывал "Тяжелые времена" Уолтера
Хилла. Чарлз Бронсон играл мастера кулачного боя, а Джеймс Коберн - его
менеджера. Я зашел внутрь и, присев на диван для посетителей, от нечего
делать решил досмотреть поединок.
* "Тяжелые времена" (1975) - фильм американского режиссера Уолтера
Хилла (р. 1942) с Чарлзом Бронсоном (Чарлз
Хозяйка за стойкой откровенно скучала, и я предложил ей пирожное. Она
выбрала тарталетку с начинкой из груши-дичка, а я - слабо пропеченный
чизкейк. Лениво жуя творожную массу, я следил, как Чарлз Бронсон затевает
драку с бритоголовым верзилой. И хотя большинство зрителей по ту сторону
экрана были уверены в победе верзилы, я смотрел это кино много лет назад и
прекрасно знал, чем все кончится. Я проглотил чизкейк и не успел докурить
сигарету, как верзила валялся в нокауте. Убедившись, что противник уже не
встанет, я поднялся с дивана.
- Посидел бы еще... И куда ты все время торопишься? - пропела мне
хозяйка.
Я ответил, что задержался бы с удовольствием, но пора вынимать белье из
сушилки. И посмотрел на часы. 13:25. Сушилка остановилась тысячу лет назад.
- Ч-черт! - спохватился я.
- Да ладно тебе! Улицы нашей не знаешь? Вечно кто-нибудь придет,
вытащит что надо и затолкает куда положено. Как считаешь, кого здесь могут
интересовать твои трусики?
- Хороший вопрос... - пробормотал я.
- Тогда на следующей неделе заходи. Так и быть - поймаю для тебя три
старых Хичкока.
* Альфред Хичкок (1899 - 1980) - англо-американский режиссер,
родоначальник "саспенса" в современном
Из проката я вернулся той же дорогой в прачечную. Слава богу, людей там
уже не было, а белье ждало меня в барабане. Из четырех сушилок работала
только одна. Я затолкал белье в пакет и вернулся домой.
Толстушка спала на кровати как убитая. То есть я действительно
засомневался, жива ли она. И только наклонившись к ее лицу, различил чуть
слышное сопенье. Я вынул из пакета белье, положил рядом с подушкой. Поставил
коробку с пирожными на столик у кровати. С каким наслаждением я бы свалился
рядом с нею и тоже уснул. Но как раз этого я позволить себе не мог.
Я сходил в туалет, затем прошел на кухню, сел на стул и огляделся.
Вокруг меня стояли, висели и торчали самые разные предметы: водопроводный
кран, газовый титан, плита, вытяжка, холодильник, тостер, посудный шкаф,
стойка для ножей, чайник, электрическая сковородка, кофеварка и еще куча
всего в том же духе. Я разглядывал эти вещи, приборы и инструменты,
составлявшие Кухню, - и удивительное спокойствие от гармонии мира вокруг
наполняло мне душу.
В эту квартиру мы въехали с женой. Лет восемь назад. Тогда я часто
сидел ночью на кухне и читал книги. А жена спала. Так тихо, что я то и дело
пугался, не умерла ли она во сне. При всем несовершенстве наших отношений, я
по-своему любил ее.
Итак, я провел в этой квартире восемь лет. Вначале - с женой и кошкой.
Первой исчезла жена. Потом кошка. Теперь мой черед... Я выкурил сигарету,
стряхивая пепел в старую кофейную чашку, и выпил еще воды. Удивительно
все-таки. Что держало меня здесь столько лет? Особой привязанности к этому
жилищу я не испытывал. Да и дешевым его не назвал бы. Слишком яркое солнце
бьет в окна по вечерам, и слишком неприветлив консьерж. За восемь лет моя
жизнь вовсе не стала светлее. Просто в ней теперь меньше народу.
Ладно. Как бы то ни было, теперь все подходит к концу.
Вечная жизнь, черт меня побери. Бессмертие...
Если верить Профессору, Конец Света - не смерть, а переход в другой
мир. В котором я вернусь к самому себе и встречусь с тем, что уже потерял и
что еще потеряю.
Может, оно и так. Старик зря не скажет. Если он говорит - бессмертие, -
значит, так и есть. И все же как-то не верится. Слишком все размыто и
абстрактно. Я прекрасно знаю, кто я - здесь и сейчас. А мысли бессмертных о
бессмертии я даже представить не в состоянии, не говоря уже о единорогах и
высоких стенах. Сказка про волшебника из страны Оз - и та правдоподобнее...
Что же такого я потерял? Я почесал лоб и задумался. Потерь, конечно,
хватало. Если составить подробный список, пожалуй, на толстую тетрадь
наберется. С чем-то расставался легко, а потом вспоминал о потере с горечью.
С чем-то - наоборот. Я беспрестанно терял какие-то вещи, людей, чувства,
воспоминания. Образно говоря, моя жизнь давно уже напоминает пальто с
безнадежно прохудившимися карманами. Какие иголки с нитками ни подбирай -
штопать бесполезно. Сидишь, размышляешь, как еще выкрутиться, а кто-нибудь
обязательно сунется к тебе в окно и крикнет: "Твоя жизнь - полный ноль!" И
даже возразить ему нечего.
И все-таки если б можно было начать все заново, наверное, моя жизнь
ничем бы не отличалась от нынешней. Потому что я вместе со своей уходящей
жизнью - это я и никто другой. И кроме себя, мне идти больше не к кому.
Пусть кто-то снова бросит меня, а кого-то брошу я сам; пусть мои прекрасные
чувства, достоинства, грезы опять умрут, не найдя применения, - я все равно
не смогу быть никем, кроме себя самого.
В молодости я часто думал, что, если постараюсь, смогу стать кем-то
еще. Скажем, открою свой бар в Касабланке и познакомлюсь с Ингрид Бергман.
Или, если мыслить реалистичнее (насколько реалистичнее - вопрос отдельный),
подберу себе жизнь, куда более подходящую для раскрытия своего "я". Даже
специально тренировался, чтобы круто изменить себя изнутри. Читал "Расцвет
Америки" и трижды смотрел "Беспечного ездока". Но, словно яхта с погнутым
килем, всегда возвращался туда же, откуда хотел уплыть: к себе настоящему. К
тому, кто вообще никуда не плывет, а всегда остается на берегу и ждет, когда
я вернусь.
* "Расцвет Америки" (1970) - культурологический труд йельского
профессора Чарлза Райха (р. 1936).
Стоит ли тут еще на что-то надеяться?
Не знаю. Возможно, не стоит. Тургенев назвал бы это разочарованием.
Достоевский - адом. Сомерсет Моэм - реальностью. Но кто бы и как это ни
называл - это все про меня.
Я не могу представить, что такое бессмертие. Возможно, я и в самом деле
верну себе то, что уже потерял. И построю Нового Себя. Кто-то наконец оценит
меня по достоинству. Кто-то захочет меня осчастливить. И я действительно
стану счастливым, раскрыв себя на все сто. Только это буду уже не
сегодняшний я. Поскольку Сегодняшний Я слишком хорошо помнит, кто я на самом
деле. И это - факт Истории, изменить который уже никому не под силу.
В итоге я принял решение. Чтобы совсем не сбрендить, буду считать, что
через двадцать два часа я просто умру. Если же и дальше рассуждать о
бессмертии и переходах в иные миры, мои бедные мысли превратятся в монологи
дона Хуана, и последний день в этом мире развалится на куски.
* Дон Хуан - легендарный испанский вольнодумец XIV в.. персонаж
множества литературных и музыкальных
"Я умру", - решил я хотя бы для удобства. По крайней мере, думая так, я
куда больше похож на себя самого.
На душе сразу полегчало.
Я погасил окурок и пошел в спальню. Глянул на спящую толстушку.
Машинально проверил карманы. И поймал себя на мысли, что, кроме бумажника с
кредитками, мне уже ничего не нужно. Ключами от дома запирать нечего. От
удостоверения конвертора остается разве что прикурить. Записная книжка
больше не пригодится. Машину я бросил у конторы Профессора, а значит, и в
ключах от нее смысла нет. Даже от складного ножа никакого толку. Я выудил из
карманов всю мелочь и ссыпал на стол.
Выйдя из дома, я доехал в метро до Гиндзы, зашел в "Пол Стюарт", выбрал
себе сорочку, галстук, спортивный пиджак, расплатился кредиткой "Америкэн
Экспресс" - и, одетый во все новое, встал перед зеркалом. В целом - неплохо.
На оливковых брюках, правда, уже исчезали стрелки. Ну да ладно - полного
совершенства все равно не бывает. В бледно-оранжевой рубашке под темно-синим
пиджаком я смахивал на подающего надежды специалиста преуспевающей фирмы.
Что ж, все удачнее троглодита, который выбрался из пещеры лишь затем, чтобы
через двадцать часов провалиться в тартарары.
Неожиданно мне показалось, будто левый рукав пиджака короче правого
сантиметра на полтора. Я проверил. Оказалось, дело не в пиджаке. Просто моя
левая рука - чуть длиннее правой. Как это получилось, не знаю. Правое ухо у
меня с детства слышало лучше левого, а левую руку я никогда не перегружал
какой-либо специальной работой. Продавец предложил подогнать рукав за пару
дней, но я, разумеется, отказался.
- Бейсболом занимаетесь? - спросил продавец, возвращая кредитку и чек.
- Почему вы так решили? - удивился я.
- Почти любой вид спорта немного перекашивает тело, - объяснил он. -
Тому, кто одевается по-европейски, не стоит перенапрягать себя спортом.
Я поблагодарил его и вышел из магазина. С ума сойти, сколько в мире
разных законов. На каждом шагу открываешь что-нибудь новенькое.
Дождь моросил по-прежнему, но шататься по магазинам надоело, и я решил
обойтись без плаща. Зашел в пивной бар и заказал пива с устрицами. Бар
оказался на редкость стильным - из динамиков лилась симфония Брукнера.
Номера я не помнил. Кто, вообще, помнит симфонии Брукнера по номерам? Но
факт оставался фактом: Брукнера в пивном баре я слушал впервые в жизни.
* Йозеф Антон Брукнер (1824 - 18%) - австрийский органист и композитор,
автор девяти симфоний.
В огромном зале было занято всего три столика. За одним сидела молодая
парочка, за вторым - миниатюрный старичок в шляпе, за третьим - я. Старичок,
не снимая шляпы, отхлебывал пиво крошечными глотками, а парень с девушкой,
почти не притрагиваясь к кружкам, о чем-то вполголоса болтали. Стандартная
картинка из жизни пивного бара в дождливый день.
Слушая Брукнера, я выжал лимон над пятью устрицами, уничтожил по
часовой стрелке одну за другой и выпил огромную кружку пива. Стрелки часов
на стене приближались к трем. Под циферблатом висел барельеф: пара львов с
раскрытыми пастями и хвостами, закрученными наподобие диванной пружины.
Казалось, будто зверюги, перебирая лапами, вертят над собою часы, как
огромный мяч. Доиграл Брукнер, началось "Болеро" Равеля. Сочетаньице, нечего
сказать.
* Морис-Жозеф Равель (1875-1937) - французский
композитор-импрессионист. Оркестровая пьеса "Болеро" написана в
Я заказал еще пива и сходил в туалет. Там меня ждало еще одно открытие.
Вытекавшая жидкость никак не хотела заканчиваться. Откуда во мне столько
влаги - я понятия не имел. Но поскольку спешить было некуда, я стоял и
задумчиво глядел на струю. Минуты две, не меньше. Все это время музыка за
моей спиной нарастала. Очень странное занятие - мочиться под "Болеро". Струя
будто в вечности замирает.
Застегивая ширинку, я понял, что переродился. И посмотрел на свое
отражение. В кривеньком зеркале лицо получалось каким-то чужим. Я вернулся
за столик и принялся за очередное пиво. Захотелось курить, но пачка "Ларка"
осталась дома на кухне. Подозвав официанта, я попросил "Севен Старз" и
спички.
В громадном зале пивбара казалось, что время остановилось. Но уже очень
скоро львы повернули циферблат еще на сто восемьдесят градусов - и часы
показали 15:10. Опираясь локтем о стол, я пил пиво, курил "Севен Старз" и
разглядывал стрелки часов. Убивать время, разглядывая часы, - что может быть
бестолковее? Но ничего другого в голову не приходило. Все-таки человек
планирует любые свои действия из предпосылки, что его жизнь продолжается.
Отбери у него эту предпосылку - и его тут же парализует.
Я достал из кармана бумажник и пересчитал купюры. Пять десяток и
несколько тысячных. В самом глубоком кармане - еще двадцать десяток, зажатых
скрепкой. Помимо наличных - кредитки "АмЭкс", "Виза" и пара карточек для
банкомата. Обе карточки я переломил пополам и выкинул в пепельницу. Туда же
отправились абонементы в бассейн, карточка видеопроката, скидочные купоны на
кофе и пара визиток. Через какие-то пару минут пепельница смахивала на урну
с прахом моей жизни, а в бумажнике остались только деньги, кредитки и
водительские права.
* Банкноты в десять тысяч и в тысячу иен (соответственно, около 100 и
10 долларов США).
В половине четвертого я встал, расплатился и вышел. Пока я пил пиво,
дождь почти перестал. Добрый знак, решил я и не стал забирать зонтик со
стойки у выхода. Погода налаживалась, и на душе становилось все легче.
Без зонтика мне вдруг стало свободнее и легче. Захотелось чего-то
нового, например - переместиться куда-нибудь, где собирается много людей. Я
дошел до офиса "Сони" и потолкался среди арабов - они разглядывали огромный
телеэкран на стене. Потом спустился в метро, прошагал по переходу до линии
Маруноути, купил билет до Синдзюку, вошел в вагон, сел и тут же уснул.
Открыл глаза я уже на Синдзюку.
Миновав турникет, я направился к выходу - и вдруг вспомнил о черепе и
результатах шаффлинга, которые остались на полке камеры хранения в каких-то
двадцати шагах от меня. Я не знал, что теперь с ними делать, да и квитанции
у меня с собой не было, но заняться все равно больше нечем, и