ать ложку между средним и указательным пальцами, прижав ее к стенке стакана напротив своего рта. Будьте осторожны, не попадите в глаз. Мало кто знает этот способ. Обычно люди вынимают мокрую ложку и ищут, куда бы ее положить так, чтобы не испачкать скатерть. Или просто кладут ее куда-нибудь и оставляют чайное пятно. Как только спикерфон замолкает, тогда и только тогда я начинаю говорить. Я спрашиваю у спикерфона: Вы слушаете? Я говорю спикерфону: Представьте себе тарелку. Сегодня, говорю я, в правый верхний сектор подадут суфле со шпинатом. В правый нижний - блюда из свеклы. Мясное блюдо с миндальной крошкой собираются подавать на другую половину тарелки. Чтобы съесть его, гостям придется использовать нож. И еще в мясе будут кости. Это лучшее место работы, которое у меня когда-либо было - никаких детей, никаких кошек, никаких вощеных полов - поэтому я не хочу потерять его. Будь мне все равно, я бы давал человеку, на которого работаю, самые идиотские советы, какие только смог бы придумать. Например: Шербет необходимо слизывать языком из тарелки, подобно собаке. Или: Отбивную из ягненка возьмите в зубы и энергично трясите головой из стороны в сторону. И что самое ужасное, они наверняка так и сделают. Я никогда не давал им неправильных советов, поэтому они мне доверяют. За исключением обучения их этикету, самая сложная задача для меня - подстраиваться под их ожидания. Спроси меня, как заделать дыры, проколотые в длинных ночных рубашках, смокингах и шляпах. Мой секрет: надо нанести с изнанки немножко прозрачного лака для ногтей. Никто не научит тебя всем навыкам, которые потребуются в домоводстве, но через какое-то время ты сам их нахватаешься. В церковном округе, где я вырос, нас учили делать свечи, которые не капают: для этого их надо поместить в сильно соленую воду и поставить в холодильник до готовности. Вот такие там были советы. Зажигать свечи надо было при помощи не сваренной палочки спагетти. Шестнадцать лет я убирался в домах у людей, и никто никогда не просил меня расхаживать по дому с зажженной спагеттиной в руках. Не важно, чему нас учили в курсе домоводства. Все это не особенно-то нужно во внешнем мире. Например, никто тебя не научит тому, что зеленый увлажняющий крем поможет скрыть красноту кожи после удара. А каждый джентельмен, которому хоть раз отвесила пощечину дама с бриллиантовым кольцом на руке, должен знать, как полезно иметь при себе кровоостанавливающий карандаш. Намажь порез Супер Клеем, и можешь идти на премьеру фильма, улыбаться, фотографироваться, у тебя не будет швов или шрама. Всегда держи поблизости красную тряпку, чтобы вытирать кровь, и тебе никогда не придется замачивать тряпки. Ежедневник говорит, что в данный момент я затачиваю нож для мяса. Да, и насчет сегодняшнего обеда. Я продолжаю инструктировать своего работодателя по поводу того, что ему предстоит. Очень важно не паниковать. Да, им придется иметь дело с омаром. Солонка будет только одна. Дичь будет подана после жаркого. В качестве дичи собираются подать сквоба. [[прим.2]] Это такая птица. Если и есть что-то более сложное в поедании, чем омар, так это сквоб. Все эти маленькие косточки, которые нужно вынимать. Причем одежда для этого препарирования должна быть соответствующая. Другое вино после аперитива: шерри к супу, белое вино к омару, красное к жаркому, другое красное - к тяжкому сальному испытанию, называемому сквоб. К тому времени стол будет покрыт пятнами - архипелагами маленьких островков из приправ, соусов и вина, пролитого на белую скатерть. Так проходит мой рабочий день. Даже на этом хорошем месте работы никто не хочет знать, где должен сидеть почетный гость-мужчина. Тот изящный обед, о котором рассказывали учителя в курсе домоводства, свежие цветы и чашечка кофе после великолепного дня размеренной и элегантной жизни - что ж, всем это совершенно пофигу. Сегодня, в какой-то момент между супом и жарким, все, кто сидит за столом, примутся расчленять больших мертвых омаров. Тридцать четыре акулы бизнеса, тридцать четыре удачливых монстра, тридцать четыре прославленных дикаря в черных галстуках будут притворяться, что они знают, как надо есть. А после омаров лакеи принесут горячие чаши для ополаскивания пальцев с плавающими в них лимонными дольками, и эти тридцать четыре небрежных вскрытия закончатся тем, что каждый рукав будет измазан по локоть чесноком и маслом, и каждая улыбающаяся сальная физиономия будет высасывать мясо из какой-нибудь впадины в грудной клетке. После семнадцати лет каждодневной работы в частных домах больше всего я знаю о пощечинах, кукурузе в масле, синяках под глазами, вывернутых плечах, разбитых яйцах, ударах по голени, поцарапанных роговицах, шинкованном луке, укусах всех видов, пятнах от никотина, сексуальных смазках, выбитых зубах, растрескавшихся губах, взбитых сливках, вывихнутых руках, разрывах влагалища, ветчине со специями, сигаретных ожогах, разбитых ананасах, грыжах, прерванных беременностях, пятнах, оставляемых животными, разрезанных кокосовых орехах, растяжениях, выбитых глазах и растяжках на коже. Если дама, у которой ты работаешь, несколько часов плакала, предложи ей синий или сиреневый карандаш, чтобы кроваво-красные глаза выглядели белее. В другой раз кто-то выбьет зуб изо рта ее мужа; сохрани этот зуб в стакане молока до тех пор, пока хозяин не сходит к зубному. Кроме того, смешай оксид цинка с гвоздичным маслом до состояния белой пасты. Промой образовавшуюся дырку и залепи ее пастой, которая очень быстро затвердеет. Для устранения следов слёз на подушке действуй так же, как и со следами пота. Раствори пять таблеток аспирина в воде и три пятно, пока оно не сойдет. Даже если там следы туши, проблема будет решена. Если это можно назвать решением. Если ты чистишь пятно, рыбу, дом, тебе хочется думать, что ты улучшаешь мир, но на самом деле ты всего лишь позволяшь вещам становиться хуже. Ты думаешь, что если работать лучше и быстрее, то, возможно, удастся сдержать хаос. Но в один прекрасный день, меняя во внутреннем дворике лампочку, которая прослужила пять лет, ты понимаешь, что за всю оставшуюся жизнь сможешь поменять не более десяти таких лампочек. Время уходит. Силы твои уже не такие, как раньше. Ты начинаешь замедляться. Ты начинаешь сдавать позиции. В этом году на моей спине появились волосы, а нос продолжал расти. С каждым днем мое лицо становится все больше похоже на рыло. Работая в этих богатых домах, я понял, что лучший способ удаления крови из багажника машины - не задавать вопросов. Спикерфон говорит: "Эй!" Лучший способ сохранить нормальное место работы - просто делать то, что от тебя хотят. Спикерфон говорит: "Эй!" Чтобы удалить губную помаду с воротника, потри его белым уксусом. Для сложных белковых пятен, типа спермы, попробуй холодную соленую воду, а затем смывай как обычно. Это очень ценные советы, основанные на собственном опыте. Записывай, если хочешь. Чтобы собрать осколки разбитого окна в спальне, или стакана, чтобы подобрать самые крошечные осколки, используй кусок хлеба. Останови меня, если ты уже все это знаешь. Спикерфон говорит: "Эй!" Если ты был там. Делал это. Еще в курсе домоводства нас учили правильно отвечать на свадебные приглашения. Приглашать священника. Выгравировывать монограммы на серебре. В Правоверческой церковной школе нам рассказывали, что мир - это великолепная элегантная маленькая сцена для демонстрации превосходных манер, и что мы будем режиссерами на этой сцене. Учителя рисовали нам картину обеда, на котором все уже знают, как есть омара. А это не так. И ты теряешься в море мелких деталей повседневности, выполняя одну и ту же работу раз за разом. Чистишь камин. Стрижешь газон. Переворачиваешь бутылки в винном погребе. Стрижешь газон, снова. Полируешь серебро. Повтор. Да, вот еще что: я бы хотел доказать, что способен на большее. Я могу не только прикрывать чужие делишки. Мир может быть намного лучше, чем сейчас. Надо только спросить. Нет, правда, давай. Спроси меня. Как нужно есть артишоки? Как нужно есть спаржу? Спроси. Как нужно есть омара? Омары в кастрюле выглядят уже достаточно мертвыми, поэтому я достаю одного. Я говорю спикерфону: Для начала, открутите большие передние клешни. Остальных омаров я кладу в холодильник, чтобы мои работодатели потренировались в их разборке. Спикерфону я говорю: Делайте пометки. Я разламываю клешни и съедаю мясо внутри них. Затем сгибайте омара до тех пор, пока его хвост не отломится от туловища. Отломайте кончик хвоста, тельсон, и при помощи вилки для морепродуктов вытолкните мясо из хвоста. Удалите кишку, которая идет вдоль всего хвоста. Если кишка пустая, значит омар ничего не ел за последнее время. Толстая черная кишка все еще полна экскрементами. Я ем хвостовое мясо. Вилка для морепродуктов, говорю я с набитым ртом, это маленькая детская вилочка с тремя зубчиками. Затем отделяете спинные щитки от туловища и едите зеленую пищеварительную железу, называемую томэлли. Съедаете кровь с медным привкусом, которая превратилась в белую кашицу. Едите недозревшие яйца цвета кораллов. Я съедаю их все. У омаров открытая кровеносная система, то есть кровь просто булькает у них внутри, омывая различные органы. Легкие - губчатые и жесткие, но вы можете их есть, говорю я спикерфону и облизываю пальцы. Желудок - это жесткий мешок, набитый чем-то вроде зубов и расположенный прямо за головой. Не ешьте желудок. Я копаюсь в трупике. Я высасываю небольшое количество мяса из каждой ходильной ноги. Я откусываю маленькие створки жабер. Узловатый мозг не трогаю. Останавливаюсь. Продолжать невозможно. Спикерфон кричит: "Окей, что теперь? Это всё? Осталось что-нибудь съедобное?" Я не отвечаю, потому что, согласно ежедневнику, уже три часа. В три часа я должен копаться в саду. В четыре - перестраивать цветники. В пять тридцать я выдерну шалфей и заменю его на голландский ирис, розы, львиный зев, папоротники и травяное покрытие. Спикерфон кричит: "Что там случилось? Ответь мне! Что не так?" Я сверяюсь с графиком, и он говорит, что я должен быть рад, я работаю продуктивно. Я упорно тружусь. Здесь все черным по белому. Я выполняю их же инструкции. Спикерфон кричит: "Что нам делать дальше?" Сегодня один из тех дней, когда солнце действительно хочет тебя поджарить. Спикерфон кричит: "Надо еще что-то делать?" Я не обращаю внимания на спикерфон, потому что делать больше нечего. Почти нечего. И, может быть, это всего лишь игра света, но после того, как я съел почти всего омара, я заметил, что его сердце бьется. 43 Согласно ежедневнику, я стараюсь удержаться на вершине лестницы, и в руках у меня куча искусственных цветов: роз, маргариток, дельфиниумов. Я пытаюсь не упасть, мои ноги в ботинках напряжены. Я собираю очередной полиэстровый букет, а некролог из газеты недельной давности лежит в кармане рубашки. Человек, которого я убил неделю назад, должен быть где-то здесь. То, что от него осталось. Он держал ружье у подбородка, сидя один в пустой квартире, и спрашивал у меня по телефону причину, по которой ему не следовало бы нажимать на курок. Я уверен, что найду его. Тревора Холлиса. Вечная Память. Покойся с Миром. Отозван на Небеса. А может, он меня найдет. Я всегда на это надеюсь. Находясь на вершине лестницы, на шесть, семь, девять метров выше пола галереи, я делаю вид, будто регистрирую очередной искусственный цветок. Очки сползли на кончик носа. Ручка записывает слова в блокнот. Образец номер 786, пишу я, красная роза, изготовлена примерно сто лет назад. Надеюсь, что никого кроме мертвецов здесь нет. Часть моей работы состоит в том, что я должен высаживать свежие цветы вокруг дома. Я должен рвать цветы в саду, за которым ухаживаю. Ты должен понять, что я не кладбищенский вор. Лепестки и чашелистики розы сделаны из красного целлулоида. Впервые изготовленный в 1863 году, целлулоид является наиболее старым и наименее устойчивым видом пластмассы. Я пишу в блокноте: листья розы из окрашенного в зеленый цвет целлулоида. Я останавливаюсь и смотрю поверх очков. В глубине галереи, очень далеко, какой-то маленький черный контур на фоне большого витража. Там кто-то есть. На витраже изображена картина типа Содома, или Иерихона, или храма Соломона, уничтожаемого ветхозаветным огнем, беззвучным и сверкающим. Перемешанные красные и оранжевые языки пламени вокруг падающих каменных блоков, столбов, бордюров, и на фоне всего этого идет фигура в маленьком черном платье, становясь все больше и больше по мере приближения. И я надеюсь, что она мертва. Мое тайное желание - завести роман с этой мертвой девушкой. С мертвой девушкой. С любой мертвой девушкой. Я не из тех, кого можно назвать привередливыми. Я вру людям, что исследую изменение искусственных цветов в процессе Индустриальной Революции. Пишу диссертацию по специальности "природный дизайн". А возраст у меня такой, потому что я аспирант. У девушки длинные рыжие волосы. Такие в наше время носят только по какой-нибудь древней религиозной традиции. С высоты лестницы я смотрю на тонкие маленькие ручки и ножки девушки, и мне начинает уже казаться, что когда-нибудь я стану педофилом. Эта роза, не самый древний образчик в моей коллекции, достаточно хрупкая. Женский орган, Пестик, включая Рыльце, Столбик, и Завязь. Мужские органы, Тычинки, включая проволочную Нить и крошечный стеклянный Пыльник на конце. Часть моей работы - выращивание живых цветов в саду, но я не могу. Я не способен вырастить даже сорняк. Я лгу себе, что я здесь, чтобы собирать цветы, свежие цветы для дома. Я краду искусственные цветы, чтобы втыкать их в саду. Люди, на которых я работаю, смотрят на сад только из окна, поэтому я выкладываю искусственное травяное покрытие, папоротники или плющ, а затем втыкаю искусственные цветы по сезонам. Все выглядит просто превосходно, если не присматриваться. Эти цветы смотрятся такими живыми. Такими естественными. Такими спокойными. Лучшее место для поиска цветочных луковиц - в мусорном баке за мавзолеем. Выброшенные пластмассовые горшки с луковицами гиацинтов, тюльпанов, тигровых и звездообразных лилий, нарциссов и шафрана, которые можно принести домой и вернуть к жизни. Образец номер 786, пишу я, был найден в вазе Склепа 2387, в самом высоком ряду склепов, в нижней южной галерее, на седьмом этаже крыла Безмятежности. Расположение на девятиметровой высоте от пола галереи, пишу я, могло послужить причиной почти идеальной сохранности этой розы, найденной в одном из старейших склепов одного из первоначальных крыльев Колумбийского Мемориального Мавзолея. Затем я краду розу. Людям, которые видят меня за этим занятием, я говорю другое. По официальной версии я здесь, чтобы искать лучшие образцы искусственных цветов, датируемых серединой девятнадцатого века. В каждом из шести главных крыльев - крыле Безмятежности, крыле Удовлетворенности, Вечности, Спокойствия, Гармонии и Новой Надежды - от пяти до восемнадцати этажей. Бетонные ячейки в стенах имеют глубину три метра, то есть там может поместиться гроб любой длины. Воздух в галереях не циркулирует. Посетителей мало. Если и приходят, то ненадолго. Температура и влажность одинаково низкие круглый год. Старейшие образцы берут свое начало из Викторианского языка цветов. Согласно изданной в 1840 году книге Мадам де ла Тур Le langage des fleurs, фиолетовая сирень символизирует смерть. Белая сирень рода Syringa символизирует первую любовь. Герань символизирует аристократизм. Лютик - ребячество. Поскольку большинство искусственных цветов были сделаны для украшения шляп, в мавзолее можно обнаружить лучшие образцы, какие только могут быть. Вот что я говорю людям. Моя официальная версия правды. Если в течение дня люди видят меня с блокнотом и ручкой, то обычно я на вершине лестницы, краду какой-нибудь пучок поддельных анютиных глазок, оставленных в склепе в верхней части стены. Я прижимаю палец к губам и шепчу им сверху: это для коллежда. Я провожу исследование. Иногда я бываю здесь поздно ночью. Когда все уйдут. Я брожу тут один после полуночи и мечтаю о том, что однажды ночью обнаружу открытый склеп, а возле него - высохший труп, кожа на лице сморщилась, а одежда задубела от трупных жидкостей. Я наткнусь на этот труп в какой-нибудь тусклой галерее, и тишину будет нарушать лишь гудение единственной лампы дневного света. Лампа моргнет несколько раз, после чего оставит меня в темноте, навечно, с этим дохлым монстром. Глаза трупа ввалились внутрь, и он будет ковылять вслепую, оставляя на мраморных стенах следы гниющей плоти и обнажая кости каждой из рук. Уставший рот он будет держать открытым, вместо носа - две черные дырки, свободная рубашка висит на обнаженных ключицах. Я ищу имена из некрологов. Здесь навечно вырезаны имена людей, последовавших моему совету. Давай же. Убей себя. Любимый Сын. Нежная Дочь. Преданный Друг. Жми на курок. Благородная душа. Вот он я. Время для отмщения. Я вызываю вас. Придите и возьмите меня. Я хочу, чтобы меня преследовали плотоядные зомби. Я хочу проходить мимо мраморных плит, закрывающих склепы, и слышать, как кто-то скребется и ворочается внутри. Я прижимаюсь ухом к мрамору и жду всю ночь. Вот зачем я здесь на самом деле. У образца номер 786, пишу я в блокноте, главный стебель из проволоки толщиной 30, покрыт зеленым хлопком. Стебель каждого листа толщиной 20. Нет, я не сумасшедший, я просто хочу получить доказательства, что смерть - это еще не конец. Даже если обезумевшие зомби схватят меня в темном зале однажды ночью, даже если они разорвут меня на части, все равно это будет не абсолютный конец. Все равно будет какое-то утешение. Если я найду доказательства какой-то жизни после смерти, я умру с радостью. Поэтому я жду. Поэтому я наблюдаю. Слушаю. Прикладываюсь ухом к каждому холодному склепу. Пишу: Никакой активности в Склепе 7896. Никакой активности в Склепе 7897. Никакой активности в Склепе 7898. Я пишу: Образец номер 45, белая бакелитовая роза. Старейший синтетический материал бакелит был создан в 1907 году, когда один химик нагрел смесь фенола и формальдегида. На Викторианском языке цветов белая роза означает тишину. Тот день, когда я встретил девушку, был лучшим днем для поиска новых цветов. Это день после Дня Поминовения [[прим.3]], когда толпы схлынули и вернутся только через год. Никого нет, поэтому когда я впервые увидел эту девушку, я понадеялся, что она мертва. На утро после Дня Поминовения уборщик приходит и бросает в мусорное ведро все свежие цветы. Худшая разновидность свежих цветов, которую флористы называют "Кладбищенские цветы". Я иногда встречаю уборщика, но мы никогда не разговаривали. Он носит синий рабочий комбинезон. Однажды он увидел, как я приложился ухом к склепу. Свет его фонаря попал на меня, но уборщик отвернулся. Взяв ботинок в руку, я стучал на языке Морзе: Привет. Я спрашивал: Меня кто-нибудь слышит? Проблема с кладбищенскими цветами состоит в том, что они хорошо выглядят всего один день. На следующий день они начинают гнить. Глядя на вонючие капли, падающие с черных увядших цветов, что торчат из бронзовых ваз, прикрепленных к каждому склепу, легко себе представить, что происходит с Любимыми, лежащими внутри. На следующий день после Дня Поминовения уборщик выбрасывает их. Увядшие цветы. Среди того, что осталось, новый урожай поддельных пионов из темно-пурпурного шелка, который кажется почти черным. В этом году пластмассовым орхидеям придают искусственный аромат. Длинные сине-белые виноградные лозы из искусственного шелка; они стоят сил, затраченных на их кражу. Среди старейших образцов цветы, сделанные из шифона, органзы, вельвета, бархатного жоржета, крепдешина и широких сатиновых лент. В моих руках нагромождение львиного зева, душистого горошка и шалфея. Алтей розовый, ялапы, незабудки. Поддельные и красивые, но жесткие и грубо сделанные. В этом году новые цветы покрывают прозрачными пластмассовыми капельками росы. Эта девушка пришла сюда с опозданием на один день с самым обыкновенным набором полиэстровых тюльпанов и анемонов, классических викторианских цветов горя и смерти, болезни и запустения. Я смотрю на нее с лестницы. В дальнем конце западной галереи, на шестом этаже Удовлетворенности, делающий пометки в маленьком полевом журнале - это я. Передо мной цветок - Образец 237, послевоенная хризантема из искусственного шелка. Послевоенная - потому что во время Второй Мировой Войны не было ни шелка, ни искусственного шелка, ни проволоки, чтобы делать цветы. Цветы военного времени были из гофрированной или рисовой бумаги, и даже при постоянных 10оС в Колумбийском Мемориальном Мавзолее все эти цветы превратились в пыль. Передо мной Склеп номер 678, Тревор Холлис, двадцать четыре года, у него остались мать, отец и сестра. Покойся с миром. Любимый сын. Вечная тебе память. Моя последняя жертва. Я нашел его. Склеп номер 678 в верхнем ряду на стене галереи. Единственный способ посмотреть поближе - подняться по лестнице или на подъемнике для гробов. И даже с вершины лестницы, на две ступеньки выше нее, я вижу в девушке что-то необычное. Что-то европейское. Словно она не получает ежедневного объема пищи и солнечного света, рекомендованного, чтобы быть красивой по любому североамериканскому стандарту. Ее ободранные белые руки и ноги кажутся какими-то восковыми. Как будто она жила за колючей проволокой. И у меня вновь появляется надежда, что она, возможно, мертва. Чувство такое, будто я смотрю старый фильм про вампиров и зомби, выходящих из могил в поисках человеческой плоти. Я надеюсь, что передо мной голодный мертвец. Ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну пожалуйста. Я жажду, чтобы меня схватила какая-нибудь мертвая девушка. Я хочу приложиться ухом к ее груди и ничего не услышать. Пусть даже меня съедят зомби - так я хоть буду знать, что я не просто плоть и кровь, кожа и кости. Демон, или ангел, или злой дух - мне просто нужно, чтобы что-нибудь себя проявило. Вурдалачек, или привиденьице, или длинноногое чудище - я просто хочу, чтобы кто-то держал меня за руку. Отсюда, с высоты шестого ряда склепов, ее черное платье смотрится выглаженным до блеска. Кажется, будто ее тонкие белые руки и ноги покрыты новым, менее качественным видом человеческой кожи. Даже с этой высоты ее лицо выглядит ширпотребным. Песнь Песней Соломона, Глава Седьмая, Стих Первый: [[прим.4]] "О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих как ожерелье..." Несмотря на то, что снаружи все залито солнечным светом, внутри все холодное на ощупь. Свет проходит через витраж. Запах дождя, впитавшегося в цементные стены. Ощущение такое, что все сделано из полированного мрамора. Какой-то звук: капли прошедшего когда-то дождя скользят по перебруску, капли дождя из выломанных окон в крыше, капли дождя внутри непроданных склепов. Вихри воздуха вместе с грязью и перхотью и волосами блуждают по этажу. Люди называют их какашками призраков. Девушка смотрит вверх и видит меня, а затем она бесшумно проходит по мраморному полу в своих черных войлочных туфлях. Здесь можно запросто потеряться. Коридоры пересекаются под странными углами. Чтобы найти нужный склеп, понадобится карта. Галереи сменяются галереями, и они настолько длинны, что резной диван или мраморная статуя, стоящие в другом конце, могут оказаться чем-то, что вы и представить себе не можете. Повсюду пастельные мягкие мраморные тени, поэтому если вы потерялись, не паникуйте. Девушка подходит к лестнице, и я вынужден оставаться наверху, на полпути между ней и ангелами, нарисованными на потолке. На полированной мраморной стене, состоящей из досок склепов, я отражаюсь в полный рост среди эпитафий. Этот Камень Установлен В Честь. Установлен На Этом Месте. Установлен В Дань Уважения. Все это относится и ко мне. Мои заледеневшие пальцы сжимают ручку. Образец Номер 98 - розовая камелия из китайского шелка. Чистый розовый цвет доказывает, что шелк был прокипячен в мыльной воде, чтобы удалить весь серицин. Главный стебель из проволоки, покрытой зеленым полипропиленом, является типичным для кустов того периода. Камелия должна означать непревзойденное превосходство. Простое круглое лицо-маска девушки смотрит на меня снизу лестницы. Как узнать, человек она или привидение, я не знаю. На ней такое платье, что я не могу увидеть, поднимается ли грудь при вдохе. Воздух слишком теплый, поэтому нет клубов пара изо рта. Песнь Песней Соломона, Глава Седьмая, Стих Второй: "Живот твой - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое - ворох пшеницы, обставленный лилиями". Библия постоянно мешает еду и секс в одну кучу. Здесь, вместе с Образцом Номер 136, маленькими ракушками, раскрашенными в розовый цвет, чтобы было похоже на бутоны роз, а также с Образцом Номер 78, бакелитовым нарциссом, я хочу быть схвачен ее холодными, мертвыми руками, и услышать, что жизнь не имеет абсолютного конца. Моя жизнь - это не какая-то низкосортная частица компостной кучи, которая сгниет завтра и от которой останется лишь имя в некрологе. Среди этих километров мраморных стен, за которыми покоятся люди, возникает ощущение, что мы в переполненном здании, населенном тысячами человек, и в то же время мы одни. Между ее вопросом и моим ответом мог пройти год. Мое дыхание затуманивает высеченные даты, ограничившие короткую жизнь Тревора Холлиса. Эпитафия гласит: Для Всего Мира Он Был Неудачником, Но Для Меня Он Был Всем Миром. Тревор Холлис, решайся на худшее. Я вызываю тебя. Приди и отомсти мне. Ее голова запрокинута назад, девушка улыбается мне, стоящему над ней. На фоне серого камня ее рыжие волосы горят ярким пламенем. Она говорит мне: "Ты принес цветы". Мои руки разжимаются, и цветы - фиалки, маргаритки, георгины - падают вокруг нее. Она ловит гортензию и говорит: "Никто не приходил сюда с самых похорон". Песнь Песней Соломона, Глава Седьмая, Стих Третий: "Два сосца твои, как два козленка, двойни серны". Ее рот с очень тонкими, красными-красными губами, будто прорезан ножом. Она говорит: "Привет, я Фертилити". Она подает цветок мне наверх. Как будто я могу до него дотянуться. Она спрашивает: "Ну и откуда ты знаешь моего брата Тревора?" 42 Ее звали Фертилити Холлис. [[прим.5]] Это ее полное имя, я не шучу, и именно о ней я хотел поговорить на следующий день с социальной работницей. На этом этапе наблюдения за мной я должен разговаривать с социальной работницей по часу каждую неделю. Взамен я получаю жилищные сертификаты, которые смогу потом обменять на жилье. Бесплатный сыр, сухое молоко, мед и масло - все за счет государства. Бесплатное предоставление рабочего места. Это всего лишь часть льгот из Федеральной Программы Удерживания Уцелевших. Моя маленькая квартира-конура и много сыра. Моя дерьмовенькая работенка, откуда я могу таскать мясо домой на автобусе. Достаточно для того, чтобы сводить концы с концами. Тебе не дают ничего первоклассного, тебе не дают парковку для инвалидов, но раз в неделю один час ты общаешься с социальной работницей. Моя подъезжает по вторникам к дому, где я работаю, на своей одноцветной служебной машине, вместе со своим профессиональным состраданием, папками регистрации происшествий и журналом, в который она записывает, сколько миль проехала от одного клиента до другого. На этой неделе у нее двадцать четыре клиента. На прошлой было двадцать шесть. Каждый вторник она приезжает, чтобы слушать. Каждую неделю я спрашиваю у нее, сколько уцелевших осталось по всей стране. Она на кухне, поглощает дайкири и маисовые чипсы. Ее туфли отброшены в сторону, а большая хозяйственная сумка, набитая клиентскими папками, лежит на кухонном столе между нами. Она достает доску с зажимом и пролистывает бланки форм еженедельного обследования клиентов, чтобы положить мой сверху. Она проводит пальцем по колонке с цифрами и говорит: "Сто пятьдесят семь уцелевших. По всей стране". Она вписывает дату и проверяет время по наручным часам, чтобы записать его в мою еженедельную регистрационную форму. Она поворачивает ко мне доску, чтобы я прочел и поставил внизу подпись. Это в доказательство того, что она была здесь. Что мы общались. Мы делились наболевшим. Она дала мне ручку. Мы открыли друг другу наши сердца. Услышь меня, излечи меня, спаси меня, поверь мне. Если после ее ухода я перережу себе горло - это будет не ее вина. Когда я ставил подпись, она спросила: "А ты знал женщину на этой же улице, которая работала в большом серо-коричневом доме?" Нет. Да. Окей, я знаю, о ком она говорит. "Большая такая блондинка. Волосы вечно заплетены в косу. Настоящая Брунхильда, - говорит соц.работница. - В общем, она ушла от нас два дня назад. Повесилась на шнуре удлинителя". Соц.работница смотрит на свои ногти, сначала сжав, затем раскрыв ладонь. Она снова лезет в свою большую хозяйственную сумку и достает бутылочку ярко-красного лака для ногтей. "Ну, - говорит она, - скатертью дорога. Мне она никогда не нравилась". Я отдаю доску назад и спрашиваю: Кто-нибудь еще? "Садовник," - отвечает она. Она начинает трясти возле уха маленькую бутылочку с ярко красным содержимым и высокой белой крышечкой. Другой рукой она пролистывает бланки, чтобы найти нужный. Она показывает мне доску, чтобы я увидел еженедельную регистрационную форму Клиента Номер 134 с огромным красным штампом ВЫПИСАН. И дата. Штамп остался из какой-то больничной программы для лежачих больных. Когда-то ВЫПИСАН означало, что клиента выписывали из больницы. Теперь оно означает, что клиент мертв. Никто не захотел заказывать специальный штамп с надписью МЕРТВ. Соц.работница сказала мне об этом несколько лет назад, когда самоубийства возобновились. Прах к праху. Пыль к пыли. Круговорот веществ в природе. "Этот парень напился какого-то гербицида," - говорит она. Ее руки пытаются открутить крышку бутылочки. Крутят. Крутят, пока костящки пальцев не становятся белыми. Она говорит: "Эти люди пойдут на все, чтобы выставить меня неумехой". Она стучит бутылочкой об край стола, а затем опять пытается открыть ее. "Слушай, - говорит она и подает мне бутылочку через стол, - ты не поможешь мне открыть ее?" Я открываю бутылочку, никаких проблем, и отдаю ей назад. "Ну и что, ты знал тех двух?" - говорит она. Вообще-то, нет. Я их не знал. Я знаю, кем они были здесь, но я не знал их раньше. Я не знал их с рождения, но последние несколько лет они жили по соседству. Они все еще носили старую церковную форму. Мужчина носил подтяжки, мешковатые штаны, рубашку с длинными рукавами, застегнутую на все пуговицы даже в самый жаркий летний день. Женщина носила платье непонятного цвета с мелкими сборками, которое, как я помню, наши женщины должны были носить. На голове у нее всегда был капор. Мужчина всегда носил широкополую шляпу, соломенную летом, черную войлочную зимой. Да. Окей. Иногда я их видел. Их было невозможно не заметить. "Когда ты видел их, - говорит соц.работница, проводя маленькой кисточкой по каждому ногтю, красным по красному, - ты был расстроен? Встреча с людьми из твоей старой церкви заставляла тебя грустить? Ты плакал? Может быть, видя, что люди продолжают одеваться как в церковном округе, ты приходишь в ярость?" Спикерфон звонит. "Или вспоминаешь своих родителей?" Спикерфон звонит. "Или злишься из-за того, что случилось с твоей семьей?" Спикерфон звонит. "Или вспоминаешь, как все было до самоубийств?" Спикерфон звонит. Соц.работница спрашивает: "Ну так ты ответишь на звонок?" Минуточку. Сначала я сверюсь с ежедневником. Я показываю ей толстую книжку, чтобы она увидела список того, что я должен сделать сегодня. Люди, на которых я работаю, пытаются мне дозвониться, чтобы подловить меня. И не дай Бог я отвечу на звонок в тот момент, когда я должен чистить бассейн во дворе. Спикерфон звонит. Согласно ежедневнику, в этот момент я должен пропаривать портьеры в синей гостевой комнате. Что бы это ни значило. Соц.работница хрустит маисовыми чипсами, поэтому я машу ей рукой, чтобы она затихла. Спикерфон звонит, и я отвечаю. Спикерфон кричит: "Ну так что насчет сегодняшнего банкета?" Успокойтесь, говорю я. Все просто до безобразия. Лосось без костей. Что-то типа резаной моркови. Тушеный эндивий. "А это еще что?" Жареные листья, говорю я. Их едят маленькой вилочкой, той, что крайняя слева. Зубцами вниз. Вы уже знаете, что такое тушеный эндивий. Я знаю, что вы знаете, что такое тушеный эндивий. Он у вас был в прошлом году на рождественской вечеринке. Вам понравился тушеный эндивий. Сделайте только три укуса, говорю я спикерфону. Обещаю, что вам понравится. Спикерфон говорит: "Сможешь удалить пятна с облицовки камина?" Согласно моему ежедневнику, я не должен этим заниматься до завтрашнего дня. "О, - говорит спикерфон. - Мы забыли". Да. Точно. Вы забыли. Дешевый трюк. Если вы назовете меня воспитанным человеком, обслуживающим воспитанных людей, вы дважды ошибетесь в оценке. "Есть еще что-то, о чем нам нужно знать?" День матери. "О, черт. Бля. Дерьмо! - говорит спикерфон. - Ты посылал что-нибудь заранее? Нам не о чем беспокоиться?" Конечно. Я послал каждой из их матерей прекрасную композицию из цветов, цветочник пришлет им счет. "Что ты написал в открытке?" Я написал: Моей Дорогой Мамочке, Которую Я Нежно Люблю И Никогда Не Забываю. Ни У Одного Любящего Сына/Дочери Никогда Не Было Мамочки, Которая Любила Бы Его/Ее Больше, Чем Ты. С Глубочайшей Любовью. Затем соответствующая подпись. Затем P.S.: Засохший цветок так же мил, как и свежий. "Звучит неплохо. До следующего года они о нас не вспомнят, - говорит спикерфон. - Не забудь полить все растения на террасе. В ежедневнике об этом написано". Затем они отключаются. Им незачем напоминать мне, что и когда делать. Они просто хотят, чтобы за ними осталось последнее слово. А мне без разницы. Соц.работница подносит свои свежие красные ногти ко рту и дует, чтобы они высохли. Между долгими выдохами она спрашивает: "Твоя семья?" Она дует на ногти. Она спрашивает: "Твоя мать?" Она дует на ногти. "Ты помнишь свою мать?" Она дует на ногти. "Ты считаешь, она что-нибудь чувствовала?" Она дует на ногти. "Я имею в виду, когда убивала себя". Матфей, Глава Двадцать Четвертая, Стих Тринадцатый: "Претерпевший же до конца спасется". Согласно ежедневнику, я должен чистить фильтр кондиционера. Я должен смахивать пыль в зеленой гостиной. Полировать медные дверные ручки. Сдавать старые газеты на макулатуру. Час близится к концу, а я так и не заговорил о Фертилити Холлис. О том, как мы повстречались в мавзолее. Мы бродили там около часа, и она рассказывала мне о разных движениях художников в двадцатом веке, о том, как они изображали распятого Христа. В старейшем крыле мавзолея, крыле Удовлетворенности, Иисус изможденный и романтичный, с влажными женскими глазищами и длинными ресницами. В крыле, построенном в 1930е годы, Иисус - Соцреалист с огромными супермэнскими мускулами. В сороковых, в крыле Безмятежности, Иисус становится абстрактным нагромождением плоскостей и кубов. Иисус пятидесятых - изысканная композиция из древесины, скелет в стиле Датского Модерна. Иисус шестидесятых сделан из щепок. В семидесятых крыльев не строили, а в крыле восьмидесятых нет Иисуса, лишь вековой полированный мрамор и медь, словно в универмаге. Фертилити говорила об искусстве, и мы бродили по Удовлетворенности, Безмятежности, Миру, Радости, Спасению, Экстазу и Очарованию. Она сказала, что ее зовут Фертилити Холлис. Я сказал, что она может звать меня Тендер Брэнсон. У меня нет ничего более похожего на настоящее имя, чем это. Отныне она будет посещать склеп брата каждую неделю. Именно там она обещала быть в следующую среду. Соц.работница спросила: "Прошло десять лет. Почему ты ни разу не захотел открыться и поделиться со мной чувствами по поводу твоей умершей семьи?" Мне очень жаль, отвечаю я, но мне действительно пора возвращаться к работе. Я говорю, что наш час истек. 41 Пока еще не слишком поздно, пока мы не приблизились слишком близко к моей авиакатастрофе, нужно прояснить кое-что насчет моего имени. Тендер Брэнсон. Это не совсем имя. Скорее, это звание. Все равно, что в других культурах ребенка бы назвали Лейтенант Смит или Епископ Джонс. Или Губернатор Браун. Или Доктор Мур. Или Шериф Петерсон. Единственными именами в Правоверческой культуре были фамилии. Фамилия шла от мужа. Фамилия была способом застолбить собственность. Фамилия была ярлыком. Моя фамилия - Брэнсон. Мое звание - Тендер Брэнсон. Это низшее звание. Однажды соц.работница спросила меня, была ли фамилия чем-то вроде передаточной надписи [[прим.6]] или проклятия, когда сыновей и дочерей продавали на работу во внешний мир. С тех пор, как случились самоубийства, у людей во внешнем мире такое же мрачное представление о Правоверческой культуре, какое у моего брата Адама было о них. Во внешнем мире, говорил мне брат, люди такие же безрассудные, как звери, и предаются блуду с незнакомцами на улицах. В наши дни люди из внешнего мира спрашивают меня, были ли различия в цене при продаже детей с разными фамилиями. Обладание какой-то фамилией снижало цену трудового контракта? Эти люди часто спрашивают, брюхатили ли Правоверческие отцы своих дочерей, чтобы увеличить цену. Они спрашивают, кастрировали ли тех Правоверческих детей, которым не позволялось жениться. Имея в виду меня. Они спрашивают, мастурбировали ли сыновья Правоверцев, или возлежали с животными на ферме, или совокуплялись друг с другом, имея в виду меня. Делал ли я. Был ли я. Незнакомцы спрашивают у меня прямо в лицо, девственник ли я. Я не знаю. Я забыл. Или это все не ваше дело. Кстати, мой брат Адам Брэнсон был старше меня на три минуты и тридцать секунд, но по Правоверческим стандартам это все равно что годы. Для доктрины Правоверцев не существовало занявших второе место. В каждой семье первенца называли Адам, и именно Адам Брэнсон должен был наследовать нашу землю в церковном семейном округе. Все сыновья после Адама получали имя Тендер. В семье Брэнсонов я стал одним из как минимум восьми Тендеров Брэнсонов, которых родители сделали трудовыми миссионерами. Все дочери, с первой по последнюю, получали имя Бидди. Тендеры - это работники, которые занимаются обслуживанием. [[прим.7]] Бидди исполняют ваши распоряжения. Вполне возможно, что оба этих слова слэнговые, что это сокращения длинных традиционных имен, но я не знаю, каких именно. Я знаю, что если церковные старейшины избрали Бидди Брэнсон в качестве жены для Адама из другой семьи, ее имя, то есть на самом деле звание, менялось на Ода. Если она выходит замуж за Адама Мэкстона, то Бид