шепчет: "Что кричит Правоверец, когда мимо проезжает катафалк?" Такси! Парень шепчет: "Как можно вычислить Правоверца в переполненном автобусе?" Кто-то тянет за шнур звонка, чтобы сойти на следующей остановке. Фертилити поворачивается назад и говорит: "Заткнись". Она говорит достаточно громко, чтобы люди оторвались от своих газет: "Ты шутишь насчет самоубийств, о мертвых людях, которых тоже кто-то любил. Просто заткнись". Она сказала это действительно громко. Ее серые, но отливающие серебром глаза горели так, что я уже подумал, а не из Правоверцев ли Фертилити. Или она все еще раздражена из-за смерти брата. Ее реакция была чрезмерной. Автобус подъезжает к тротуару, шутник встает и идет по проходу. Мы сидим на скамейках, между которыми есть проход - так же, как в церкви. Парень ждет у двери, чтобы сойти. У него мешковатые брюки из коричневой шерсти, которые в такую жару носят только уцелевшие. Подтяжки от церковного костюма образуют на его спине крест. Коричневый шерстяной пиджак перекинут через руку. Он шаркает по проходу автобуса, останавливается, чтобы пропустить других людей, поворачивается и прикасается к полю соломенной фермерской шляпы. В нем что-то знакомое, но это было так давно. Его запах - это пот, и шерсть, и солома с фермы. Откуда я его знаю, я не помню. Его голос я помню. Его голос, только его голос, у меня за спиной, в телефонной трубке. Умри только тогда, когда закончишь всю свою работу Его лицо - это лицо, которое я вижу в зеркале. Не размышляя, я громко произношу его имя. Адам. Адам Брэнсон. Шутник говорит: "Мы раньше встречались?" Но я говорю: Нет. Очередь продвигается на пару шагов вперед, унося его от нас, и он говорит: "Разве мы не росли вместе?" И я говорю: Нет. Стоя возле двери автобуса, он кричит: "Разве ты не мой брат?" И я кричу: Нет. И он уходит. Лука, Глава Двадцать Вторая, Стих Тридцать Четвертый: "... ты трижды отречешься, что не знаешь Меня". Автобус возвращается в поток машин. Единственное, что можно сказать о том парне - урод. Отвратительный. Жирный, как бочка. Неудачник. Образец жалкого человека. Жертва. Мой брат, старше меня на три минуты. Правоверец. Согласно языку тела, если верить учебникам по психологии, Фертилити разозлилась на меня из-за этого смеха. Она закинула ногу за ногу и еще скрестила ноги у лодыжек. Она смотрит в окно, будто там что-то более интересное. Согласно ежедневнику, в этот момент я должен натирать воском пол в столовой. Надо почистить водосток. Надо смыть пятно на подъездной дорожке к дому. Я должен чистить белую спаржу для сегодняшнего обеда. Мне не следует ходить на свидания с прекрасной и сердитой Фертилити Холлис, даже если я убил ее брата и даже если она воспылала тайной страстью к моему голосу по телефону ночью, но не выносит меня живьем. Но не важно, что я должен сейчас делать. Что должен делать любой уцелевший. Согласно вере, в которой мы выросли, мы порочные, злые и нечестивые. Горячий и плотный воздух в автобусе смешался с ярким солнечным светом и выхлопами бензина. Мимо проносятся цветы, торчащие из земли, розы - красные, желтые, оранжевые, все время раскрытые, но их запах все равно не почувствуешь. Шесть рядов машин движутся без остановки, как на конвейере. Что бы мы ни делали, это будет неправильно, потому что мы все еще живы. Ощущение такое, что ты бессилен. Ощущение такое, что происходит отправка. Это не похоже на путешествие. Нас взяли в обработку. Это больше похоже на простое ожидание. Это лишь вопрос времени. Я не могу ничего сделать правильно, а мой брат пришел, чтобы убить меня. Городские постройки начинают громоздиться вдоль тротуара. Движение замедляется. Подняв руку, Фертилити дергает за шнур, дзынь, и автобус останавливается, чтобы выпустить нас возле универмага. Искусственные мужчины и женщины выставлены в витринах и демонстрируют одежду. Улыбаются. Смеются. Изображают, что хорошо проводят время. Мне знакомо это чувство. На мне одеты только брюки и клетчатая рубашка, но они принадлежат человеку, на которого я работаю. Все утро я провел наверху, примеряя одежду в разных сочетаниях и спускаясь вниз, чтобы спросить у соц.работницы, пылесосящей абажуры, что она думает. Над дверями универмага большие часы, и Фертилити смотрит вверх. Она говорит мне: "Поспеши. Мы должны быть там к двум часам". Она берет мою руку в свою удивительно холодную руку, холодную и сухую даже в эту жару, мы толкаем дверь и заходим на первый этаж с кондиционированным воздухом, где товары разложены на прилавках и в стеклянных запертых шкафах. "Мы должны подняться на пятый этаж," - говорит Фертилити, ее рука обхватывает меня и тянет. Мы поднимаемся на эскалаторах. Второй этаж, Товары для мужчин. Третий этаж, для детей. Четвертый этаж, для юных леди. Пятый этаж, для женщин. Какая-то музыкальная запись звучит из отдушин в потолке. Это Ча-Ча. Два медленных шага и три быстрых. Скрещенный шаг и поворот женщины под рукой. Фертилити учила меня. Это совсем не то, что я ожидал от свидания. Одежда висит на стойках, на вешалках. Хорошо одетые продавцы расхаживают и спрашивают, не могут ли чем-то помочь. Все это я уже видел раньше. Я спрашиваю, она что, хочет танцевать здесь? "Подожди минуту, - говорит Фертилити. - Просто подожди". Сначала мы чувствуем запах дыма. "Отойдем сюда," - говорит Фертилити и тянет меня в лес длинных платьев, выставленных на продажу. Потом происходит вот что: сигнализация начинает звонить, люди спускаются по эскалаторам так же, как по обычным лестницам, потому что эскалаторы остановились. Люди идут вниз по эскалатору, работавшему на подъем, и это выглядит так же предосудительно, как и нарушение закона. Продавщица вываливает всю наличность из кассы в сумку на молнии и смотрит в другой конец этажа, где какие-то люди стоят возле лифтов, смотрят на цифры над дверями и держат большие блестящие сумки с ручками, наполненные покупками. Сигнализация все еще звонит. Дым настолько густой, что мы видим, как он клубится возле ламп на потолке. "Не ждите лифт, - кричит продавщица. - Когда пожар, лифты не работают. Вам придется спуститься по лестнице". Она мчится к ним через лабиринт одежды на стойках, сумка на молнии зажата в руке, как мяч у полузащитника, и она ведет это стадо к двери с надписью ВЫХОД. Остались только Фертилити и я. Моргнув на прощание, лампы вырубаются. В темноте, дыме, мы окружены со всех сторон сатином, натыкаемся на резанный бархат, ощущаем холод шелка, гладкость элегантного хлопка, звонит сигнализация, все эти платья, шероховатость шерсти, холод руки Фертилити на моей руке, и она говорит: "Не волнуйся". Маленькие зеленые таблички светят нам сквозь мрак, говоря ВЫХОД. Сигнализация звонит. "Только не волнуйся," - говорит Фертилити. Сигнализация звонит. "Вот-вот произойдет," - говорит Фертилити. Яркие оранжевые вспышки в темноте в другом конце этажа окрашивают все в странные оттенки оранжевого на черном. Платья и брюки между нами и тем местом - это висящие черные призраки людей, у которых вспыхнули руки и ноги. Призраки тысяч людей сгорают и падают на наших глазах. Сигнализация звонит так громко, что ты кожей чувствуешь этот звон, и лишь холодная рука Фертилити удерживает меня здесь. "Теперь в любую секунду," - говорит она. Жар приближается достаточно близко, чтобы почувствовать его. Дым достаточно плотный, чтобы ощутить на вкус. В каких-то шести метрах одежда на вешалках, больше похожая на пугала, начинает тлеть и падать на пол. Становится тяжело дышать, и я не могу держать глаза открытыми. А сигнализация звонит. Мне кажется, будто одежду на мне высушили и выгладили. Так близко подошел огонь. Фертилити говорит: "Разве это не здорово? Разве тебе это не нравится?" Я показываю жестом, что все классно, но при таком освещении моя рука больше похожа на тень. Вот самый лучший способ определить вид ткани. Выдерните несколько нитей из одежды и подержите их над огнем. Если они не горят, это шерсть. Если они горят медленно, то это хлопок. Если они пылают так же, как брюки рядом с нами, то ткань синтетическая. Полиэстер. Искусственный шелк. Нейлон. Фертилити говорит: "Вот оно, сейчас". Затем наступает холод, прежде чем я успеваю что-либо понять. Оно мокрое. Вода льется с потолка. Оранжевые легкие вспышки, слабее, слабее, всё. Дым вымывается из воздуха. Один за другим включаются прожекторы, чтобы показать, что все оставшееся - это белые и черные тени. Запись музыки Ча-Ча снова включается. "Я видела, как все это произойдет, во сне, - говорит Фертилити. - Ни секунды мы не были в опасности". Это то же самое, как их с Тревором океанский лайнер, затонувший лишь наполовину. "На следующей неделе, - говорит Фертилити, - взорвется частная пекарня. Хочешь пойти посмотреть? Я видела, что погибнут как минимум три или четыре человека". Мои волосы, ее волосы, моя одежда, ее одежда, на нас нет и следа огня. Даниил, Глава Третья, Стих Двадцать Седьмой: " ... огонь не имел силы, и волосы на голове не опалены, и одежды их не изменились, и даже запаха огня не было от них". Был там, думаю я. Сделал это. "Поспешим, - говорит она. - Пожарные поднимутся сюда через несколько минут". Она берет мою руку в свою и говорит: "Пусть это Ча-Ча не пропадает даром". Раз, два, ча, ча, ча. Мы танцуем, три, четыре, ча, ча, ча. Разруха, спаленные рукава и брючины от одежды валяются на полу вокруг нас, потолок провис, вода все еще льется, все вымокло, мы танцуем раз, два, ча, ча, ча. Вот такими нас и находят. 32 На следующей неделе должна взорваться бензоколонка. А еще из зоомагазина улетят все канарейки, сотни канареек. Фертилити предвидела все это в одном сне за другим. В каком-то отеле в этот момент течет труба. Неделями вода стекала внутри стен, размывая штукатурку, вызывая гниение дерева и ржавение металла, и в 15:04 в следующий вторник гигантская хрустальная люстра в центре вестибюля упадет. В ее сне был скрежет свинцовых не помню уже чего, затем брызги штукатурки. Какая-то скоба оторвет головку проржавевшего болта. Во сне Фертилити головка болта приземляется, шлепается на ковер рядом со стариком, несущим багаж. Он поднимает ее и вертит в ладони, глядя на ржавчину и на блестящую сталь в месте разлома. Женщина, везущая чемодан на колесиках, останавливается рядом с мужчиной и спрашивает, ждет ли он очереди. Старик отвечает: "Нет". Женщина говорит: "Спасибо". Портье за стойкой звенит в колокольчик и объявляет: "Следующий, пожалуйста!" Коридорный делает шаг вперед. В этот момент люстра падает. Вот так все происходит в снах у Фертилити, и в каждом сне она видит новые детали. На женщине красный костюм, пиджак и юбка с золотым ремешком от Кристиан Диор. У старика синие глаза. На его руке, держащей головку болта, золотое обручальное кольцо. У коридорного проколото ухо, но он свою серьгу снял. За стойкой портье, говорит Фертилити, стоят массивные французские часы эпохи барокко в вычурном корпусе из позолоченного свинца с ракушками и дельфинами, поддерживающими циферблат. Время 15:04. Фертилити рассказывает мне все это с закрытыми глазами. Вспоминает или выдумывает, я не знаю. Первое к Фессалоникийцам, Глава Пятая, Стих Двадцатый: "Пророчества не унижайте". Люстра потухнет в момент падения, поэтому все, кто будет стоять внизу, посмотрят вверх. Что будет после этого, она не знает. Она всегда просыпается. Сны всегда заканчиваются тогда, в тот момент, когда люстра падает или самолет разбивается. Или поезд сходит с рельс. Или молния ударяет. Или земля трясется. Она начала вести календарь предстоящих катастроф. Она показывает его мне. Я показываю ей ежедневник, который заполняют мои работодатели. На следующей неделе будут взрыв пекарни, канарейки, пожар на бензоколонке, люстра в гостинице. Фертили оставляет выбор за мной. Мы возьмем с собой еду и отлично проведем время, наблюдая за всем этим. На следующей неделе у меня стрижка газонов, дважды. Полировка медного каминного набора. Проверка дат на продуктах в холодильнике. Переворачивание консервированных продуктов в кладовой. Покупка людям, на которых я работаю, подарков с годовщиной свадьбы друг для друга. Я говорю: Конечно. Всё, что она пожелает. Это было сразу после того, как пожарные обнаружили нас танцующими Ча-Ча по полу выгоревшего пятого этажа, и на нас ни единого следа огня. После того, как они записали наши показания и заставили нас подписать страховку, избавляющую их от ответственности, они вывели нас на улицу. Когда мы вышли наружу, я спросил у Фертилити: Почему? Почему она не позвонила никому, чтобы предупредить о пожаре? "Потому что никто не любит плохие новости, - говорит она и пожимает плечами. - Тревор сообщал людям обо всех своих снах, и это лишь создавало ему проблемы". Никто не хотел верить в его потрясающий талант, сказала она. Они обвиняли Тревора в том, что он террорист или поджигатель. Пироманьяк, согласно Статистическому Пособию по Расстройствам Психики. В прошлые века его обвинили бы в колдовстве. Поэтому Тревор убил себя. Не без помощи вашего покорного слуги. "Вот почему я больше никогда ни о чем не сообщаю, - говорит Фертилити. - Может, если бы приют для сирот должен был сгореть, я бы сообщила, но эти люди убили моего брата, поэтому зачем я буду оказывать им такую честь?" Чтобы спасти человеческие жизни, я могу рассказать Фертилити правду, я убил ее брата, но я этого не делаю. Мы сидим на автобусной остановке и не разговариваем до тех пор, пока вдали не показывается ее автобус. Она пишет мне свой номер телефона на товарном чеке, который она подобрала с земли. Отличный чек на триста с лишним долларов, если я пойду с ним в магазин и сжульничаю по обычному сценарию. Фертилити говорит, чтобы я выбрал катастрофу и позвонил ей. Автобус увозит ее куда-то - на работу, на обед, спать. Согласно ежедневнику, я чищу плинтусы. Прямо сейчас я подстригаю живую изгородь. Я стригу газон. Я чиню автомобили. Я должен был гладить, но знаю, что соц.работница уже делает это за меня. Согласно Статистическому Пособию по Расстройствам Психики, я должен пойти в магазин и украсть что-то. Я должен выплеснуть накопившуюся сексуальную энергию. Согласно указаниям Фертилити, я должен упаковать обед, чтобы мы могли поесть, наблюдая, как какие-то люди погибнут. Я могу представить, как мы сидим на бархатном двухместном диване в вестибюле гостиницы, попиваем чай днем во вторник и наблюдаем за всем из первого ряда. Согласно Библии, я должен... не знаю, что. Согласно доктрине Правоверческой церкви, я должен быть мертв. Ничто из вышеперечисленного не прельщает меня, поэтому я просто брожу по центру. Возле частной пекарни витает запах хлеба, а через пять дней, по словам Фертилити, бабах. В глубине зоомагазина сотни канареек порхают из конца в конец воняющей переполненной клетки. Через неделю все они будут свободны. Что потом? Я хочу сказать им: оставайтесь в клетке. Есть вещи лучше, чем свобода. И есть вещи хуже, чем прожить длинную скучную жизнь в чьем-то доме, а затем умереть и отправиться в канареечный рай. На заправке, которая, по словам Фертилити, взорвется, служащие качают бензин, вполне счастливые, не несчастные, молодые, не подозревающие, что через неделю они будут мертвы или потеряют работу, в зависимости от того, чья будет смена. Довольно быстро темнеет. Стоя возле гостиницы, я смотрю через большие стеклянные окна вестибюля на люстру, которая унесет много жизней. Женщина с мопсом на поводке. Семья: мать, отец, три маленьких ребенка. Часы за стойкой показывают, что до 15:04 следующего вторника еще очень много времени. Там будет безопасно стоять днями напролет, но только не в ту секунду. Ты мог бы пройти мимо швейцаров в золотых ливреях и сообщить менеджеру, что его люстра собирается упасть. Все, кого он любит, умрут. Даже он умрет, когда-нибудь. Бог вернется, чтобы судить нас. Все его грехи не будут давать ему покоя в Аду. Ты можешь рассказать людям правду, но они ни за что не поверят тебе, пока событие не случится. Пока не станет слишком поздно. Тем временем, правда их разозлит и принесет тебе массу неприятностей. Поэтому ты просто идешь домой. Пора начинать готовить обед. Надо выгладить рубашку к завтрашнему дню. Почистить ботинки. Ты должен вымыть посуду. Освоить новые рецепты. Есть такая штука, Свадебный Суп, на приготовление которого уйдет два килограмма костного мозга. В этом году органическая пища очень популярна. Люди, на которых я работаю, хотят питаться по последней моде. Почки. Печень. Раздутые свиные мочевые пузыри. Промежуточный желудок коровы, фаршированный водяным крессом и фенхелем, похожим на коровью жвачку. Они хотят, чтобы животные были нашпигованы другими самыми невероятными животными, куры фаршированы кроликом. Карп фарширован ветчиной. Гусь фарширован лососем. Так много вещей, ради доведения которых до совершенства я должен вернуться домой. При жарке бифштекса ты покрываешь его полосками жира какого-нибудь другого животного, чтобы защитить от пригорания. Именно этим я занимался, когда телефон зазвонил. Конечно же это Фертилити. "Ты был прав насчет того урода," - говорит она. Я спрашиваю: Ты о чем? "Тот парень, бойфренд Тревора, - говорит она. - Он действительно нуждается в том, чтобы кто-то приглашал его на свидания, как ты и говорил, а один из тех сектантов был в автобусе с нами. Они, должно быть, братья-близнецы. Они настолько похожи". Я говорю, может, она ошибается. Большинство из тех сектантов мертвы. Они были сумасшедшими, глупыми, и почти все они мертвы. Я читал в газете. Все, во что они верили, оказалось неправдой. "Парень в автобусе спросил, родственники ли они, и бойфренд Тревора сказал, что нет". Ну, значит, они не знакомы, говорю я. Ты бы узнала своего собственного брата. Фертилити говорит: "В том-то и проблема. Он узнал того парня. Он даже назвал имя - Брэд, или Тим, или что-то в этом роде". Адам. Я говорю: Ну и что же в этом грустного? "Потому что это было таким наигранным, жалким отречением, - говорит она. - Очевидно, что он пытается изображать из себя нормального счастливого человека. Он был таким грустным, что я даже дала ему свой телефонный номер. Я так ему сочувствую. Я имею в виду, что хочу помочь ему смириться со своим прошлым. Кроме того, - говорит Фертилити, - у меня есть чувство, что он ввяжется в какое-то ужасное дерьмо". В какое, например, спрашиваю я. Что она имеет в виду под дерьмом? "Страдания, - говорит она. - Все еще достаточно неопределенно. Несчастья. Боль. Массовые убийства. Не спрашивай, откуда я знаю. Это длинная история". Ее сны. Бензоколонка, канарейки, люстра в гостинице, и вот теперь я. "Слушай, - говорит она. - Нам все же нужно договориться о встрече, но не прямо сейчас". Почему? "Я сейчас по самое горло увязла в своей дьявольской работе, поэтому если кто-нибудь по имени Доктор Амброуз позвонит и спросит, не знаешь ли ты Гвен, скажи, что не знаешь меня. Скажи, что мы никогда не встречались, окей?" Гвен? Я спрашиваю: Кто такой Доктор Амброуз? "Это просто его имя, - говорит Фертилити. Говорит Гвен. - Он не настоящий доктор, я так не думаю. Он скорее мой антрепренёр. Это не то, чем я хотела бы заниматься, но у меня с ним контракт". Я спрашиваю, чем же она таким занимается по контракту? "Здесь ничего незаконного. У меня всё под контролем. Более или менее". Что? И она рассказывает мне, и начинают орать сигнализации и сирены. Я чувствую, что становлюсь все меньше и меньше. Сигнализации, мигалки и сирены окружают меня. Я чувствую, что становлюсь все меньше и меньше. Здесь, в кабине Рейса 2039, первый из четырех двигателей только что заглох. Там, где мы сейчас, это начало конца. 31 Часть работы по предотвращению моего самоубийства состоит в том, что соц.работница смешивает мне еще один джин-тоник. Это в тот момент, когда я говорю по межгороду. Продюсер Шоу Дона Уильямса ждет на второй линии. Все линии мигают. Кто-то от Барбары Уолтерс ждет на линии три. Сейчас для меня главное найти кого-нибудь, кто отвечал бы на звонки. Посуда, оставшаяся после завтрака, свалена в раковину и сама себя не вымоет. Самое главное - связаться с хорошим агентом. Постели на втором этаже все еще не заправлены. Сад надо перекрашивать. По телефону один из лучших агентов беспокоится: а что если я не единственный уцелевший. Должно быть именно так, как я говорю. Соц.работница не заехала бы на утренний джин-тоник, если бы прошедшей ночью не случилось еще одно самоубийство. Прямо здесь, на кухонном столе, передо мной лежат все остальные папки регистрации происшествий. Короче, вся государственная Программа Удерживания Уцелевших провалилась. Теперь надо предотвращать самоубийство соц.работницы, смешивающей мне джин-тоник. Просто чтобы убедиться, что я все еще на месте, соц.работница сверлит меня взглядом. Просто чтобы она не крутилась под ногами, я прошу ее порезать лимон. Сбегать за сигаретами. Смешай мне напиток, говорю я, или я убью себя. Я клянусь. Я пойду в ванную и вскрою себе все вены бритвой. Соц.работница приносит еще один джин-тоник туда, где мы сидим за кухонным столом, и спрашивает, не хочу ли я помочь опознать несколько тел. Это должно помочь мне покончить с прошлым. Несмотря ни на что, говорит она, это мои люди, моя плоть и кровь. Родные и родственники. Она раскладывает на столе веером всё те же казенные фотографии десятилетней давности. На меня взирают сотни мертвых людей, лежащих рядами, плечом к плечу, на земле. Их кожа покрыта черными пятнами от цианида. Они распухли так, что темная самодельная одежда на них смотрится обтягивающей. Прах к праху. Пыль к пыли. Полный процесс распада должен быть быстрым и простым, но это не так. Тела лежат там, окоченевшие и зловонные. Так соц.работница пытается вызвать у меня взрыв эмоций. Она говорит, что я подавляю свою печаль. Не хочу ли я взяться за работу и, как говорится, идентифицировать этих мертвых людей? А если где-то бродит убийца, говорит она, я могу помочь обнаружить человека, который должен быть изображен здесь, но которого здесь нет. Спасибо, говорю я. Не надо. Безо всякого разглядывания я знаю, что не увижу мертвого Адама Брэнсона ни на одной из ее фотографий. Когда соц.работница хочет сесть, я прошу ее закрыть шторы. Там снаружи фургон местного отделения телесети, передающий все отснятое через кухонное окно на спутник. Грязная посуда в раковине, оставшаяся с завтрака, мы с соц.работницей, сидящие за кухонным столом с телефоном, все ее бумажные папки, разложенные на желто-белой клетчатой скатерти, джин-тоники у нас в руках в 10 часов утра. Голос диктора за кадром будет говорить, что последний уцелевший член последнего по времени американского культа смерти, Правоверцев, находится под наблюдением специалистов, установленным после трагической цепи самоубийств, когда один за другим уходили из жизни уцелевшие члены культа. Затем перерыв на рекламу. Соц.работница просматривает папки своих последних клиентов. Брэннон умер. Уокер умер. Филлипс умер. Все умерли. Все, кроме меня. Та девушка прошлой ночью, вторая уцелевшая из Правоверческого церковного округа, она наелась земли. Для этого даже есть специальное название. Это называется геофагия. Это было популярно среди африканцев, привезенных в Америку в качестве рабов. Хотя "популярно" не совсем подходящее слово. Она встала на колени на заднем дворе дома, где проработала одиннадцать лет, и стала есть ложкой землю из кадки с розой. Все это в отчете соц.работницы. Затем произошло то, что называется разрывом пищевода, затем перитонит, и к восходу она умерла. Умершая перед этим девушка сунула голову в духовку. Парень перед ней перерезал себе глотку. Все в точности так, как учила церковь. Однажды греховность королей мира сего уничтожит нас, какая жалость, и армии мира поднимутся против нас, рыдая, и преданнейшие дети Божьи должны будут отправить себя к Господу самостоятельно. Отправка. Да, и еще все, кто не отправится к Господу в первых рядах, должны сделать это как можно скорей. Поэтому последние десять лет, один за другим, мужчины и женщины, служанки, садовники и рабочие со всех концов страны кончали с собой. Несмотря на Программу Удерживания Уцелевших. Кроме меня. Я спрашиваю соц.работницу, не хочет ли она заправить кровати? Если мне еще раз придется поправлять уголки, как в больнице, я клянусь, что засуну голову в кухонный комбайн. Если она согласна, то я обещаю быть живым, когда она вернется. Она идет наверх. Я говорю: Спасибо. Когда соц.работница рассказала мне, что в Правоверческом семейном округе все умерли, и всё кончено, первым делом я начал курить. Самое мудрое, что я когда-либо сделал, это то, что я начал курить. Когда соц.работница заехала, чтобы сказать "Проснись и пой. Последняя из уцелевших Правоверцев отправилась к праотцам этой ночью", я усадил себя на кухне и начал глушить свое стремление к самоубийству при помощи крепких напитков. Церковная доктрина говорит, что я должен убить себя. Но она не говорит, что это должна быть суетливая быстрая смерть. Газета все еще лежит перед входом. Посуда не вымыта. Люди, на которых я работаю, сбежали, чтобы не попадаться на глаза телекамерам. Это после того, как я годами перематывал их порнушку из проката и выводил их пятна. Он банкир. Она банкир. У них есть машины. У них есть этот миленький домик. У них есть я, чтобы заправить кровати и подстричь газон. По правде говоря, они, вероятно, уехали, чтобы не вернуться однажды домой и не обнаружить мое тело на кухонном полу. Четыре телефонных линии все еще мигают. Шоу Дона Вильямса. Барбара Уолтерс. Агент говорит, чтобы я завел себе карманное зеркальце и практиковался в изображении искренности и невинности. На одной из ее бумажных папок написано мое имя. Самый верхний лист в папке - основные сведения об известных лицах, переживших трагедию Правоверческой колонии. Агент говорит: товары с моим именем. Агент говорит: моя собственная религиозная программа. В папке задокументировано, что более чем две сотни лет американцы считали Правоверцев самыми набожными, самыми трудолюбивыми, скромными и здравомыслящими людьми на Земле. Агент говорит: Аванс в миллион долларов за историю моей жизни в твердом переплете. Еще один лист говорит, что десять лет назад местный шериф приехал к старейшинам Правоверческого церковного округа с ордером на обыск. По обвинению в жестоком обращении с детьми. Поступило чье-то сумасшедшее анонимное сообщение, что семьи церковного округа рожали детей и рожали детей и рожали детей. И никто из этих детей не был зарегистрирован: ни свидетельств о рождении, ни номеров социального страхования, ничего. Все эти дети рождались в церковном округе. Все эти дети заканчивали школы церковного округа. Никому из этих детей никогда не дозволялось жениться или иметь детей. Когда они достигали семнадцати лет, всех их крестили, как взрослых членов церкви, и затем отправляли за пределы округа. Все это стало, как говорится, достоянием общественности. Агент говорит: моя собственная видеокассета с упражнениями. Агент говорит: эксклюзивное фото для обложки журнала Люди. Кто-то передал эти сумасшедшие слухи в какую-то организацию по защите детей, и в результате шериф и два грузовика с помощниками были отправлены в Правоверческий церковный округ в графстве Больстер, Небраска, чтобы пересчитать головы и убедиться, что все соответствует документам. Именно шериф вызвал ФБР. Агент говорит по телефону: ток-шоу по всей стране. ФБР выяснило, что дети, посылаемые Правоверцами за пределы округа, становились трудовыми миссионерами. В правительственном расследовании это было названо белым рабством. Люди с телевидения назвали это Сектой Детских Рабовладельцев. Эти дети, по достижении семнадцати лет, посылались Правоверческими надзирателями во внешний мир и определялись на работу в качестве подсобных рабочих или домашних слуг, а оплата производилась наличными. Временная работа, которая могла тянуться годами. В газетах это было названо Церковью Рабского Труда. Церковный округ прикарманивал выручку, а внешний мир получал армию чистых и честных маленьких христианских горничных, садовников, посудомоек, маляров, которые выросли в вере, что единственный путь заработать себе душу - это работа до самой смерти только за комнату и койку. Агент говорит мне: колонки сразу в нескольких газетах. Когда агенты ФБР приехали, чтобы произвести аресты, они обнаружили, что все население семейного округа заперлось в молитвенном доме. Вероятно, тот же человек, который рассказал сумасшедшую историю о детях-рабах как источнике дохода, вероятно, он же и сообщил жителям округа, что правительство собирается нападать. Все фермы графства Больстер были опустошены. Позже выяснилось, что каждая корова, каждая свинья, цыпленок, голубь, кошка и собака были убиты. Даже рыбок в аквариумах отравили. Все Правоверческие маленькие идеальные фермы с белыми домами и красными сараями были тихими, когда прибыла Национальная Гвардия. Все картофельные поля были тихими и опустошенными под синим, почти безоблачным небом. Агент говорит: моя собственная рождественская передача. Согласно тому отчету из глубины бумажной папки, лежащей на кухонном столе, в то время как соц.работница заправляет кровати на втором этаже, а я чувствую жар зажигалки, закуривая вторую сигарету, практика отправки трудовых миссионеров продолжалась более чем сотню лет. Правоверцы становились богаче, покупали больше земли и рожали больше детей. С каждым годом все больше детей исчезали из долины. Девочек увозили весной, а мальчиков - осенью. Агент говорит: духи с моим именем. Агент говорит: целый тираж Библий с моим автографом. Миссионеры были незаметны во внешнем мире. Церковь не беспокоилась об уплате налогов. В соответствии с церковной доктриной, чтобы достичь наибольшего величия, от тебя требовалось делать свою работу и надеяться, что проживешь достаточно долго и принесешь округу огромную прибыль. Остаток твоей жизни должен был быть тяжкой ношей. Заправлять кровати чужих людей. Заботиться о чужих детях. Готовить пищу для чужих людей. На веки вечные. Работа без конца. План состоял в том, чтобы шаг за шагом приближаться к Правоверческому раю, скупая весь мир по кусочку. Так было, пока фургоны ФБР не остановились в установленных законом девяноста метрах от молитвенного дома церковного округа. В воздухе, согласно официальному расследованию, витал запах бойни. Ни единого звука не доносилось из церкви. Агент говорит: воодушевляющие аудиокассеты. Агент говорит: номер люкс в Ceasars Palace. А затем все в мире начали называть Правоверцев Ветхозаветным Культом Смерти. Сигаретный дым проходит рубеж, где мое горло в состоянии остановить его, и оседает толстым слоем у меня в груди. Папки соц.работницы документируют жизнь отставших. Удерживаемый Уцелевший Клиент Номер Шестьдесят Три, Бидди Петерсон, примерно двадцати девяти лет, убила себя, выпив растворитель через три дня после инцидента в семейном округе. Удерживаемый Уцелевший Клиент Тендер Смитсон, возраст сорок пять лет, убил себя, выпрыгнув из окна здания, где он работал уборщиком. Агент говорит: моя собственная 1-976 горячая линия о спасении. Дым внутри меня горячий и плотный, и я чувствую себя так, как будто у меня есть душа. Агент говорит: мой собственный рекламный фильм. Люди, ушедшие из жизни, черные и раздувшиеся. Длинные ряды мертвых людей, которых ФБР выносила из молитвенного дома, они лежат там, черные от цианида, принятого на последнем причастии. Не важно, как они представляли себе дальнейшую жизнь. Эти люди предпочли умереть, но не выяснять, что их ждет в будущем. Они умерли вместе, всем скопом, держа друг друга за руки так крепко, что ФБР пришлось ломать их мертвые пальцы, чтобы расцепить их. Агент говорит: Знаменитость Суперзвезда. Согласно церковной доктрине, прямо сейчас, когда соц.работница ушла, я должен взять нож из раковины и перерезать трахею. Я должен вывалить свои кишки на кухонный пол. Агент говорит, что он разберется со звонками от Шоу Дона Вильямса и Барбары Уолтерс. Среди умерших - бумажная папка с надписанным моим именем. Я пишу в ней: Удерживаемый Уцелевший Клиент Номер Восемьдесят Четыре потерял всех, кого он когда-либо любил и всё, что придавало его жизни смысл. Он устал и спит большую часть времени. Он начал пить и курить. У него нет аппетита. Он редко моется и уже несколько недель не брился. Десять лет назад он был трудолюбивой солью земли. Он хотел всего лишь отправиться в Рай. Сегодня он сидит здесь, а всё в мире, ради чего он работал, исчезло. Все его внутренние правила и самоконтроль исчезли. Нет никакого Ада. Нет никакого Рая. И его осеняет мысль, что теперь всё возможно. Теперь он хочет всё. Я закрываю папку и кладу ее назад в кучу. Просто между нами, спрашивает агент, есть ли какой-то шанс, что я убью себя в ближайшем будущем? Взирающие на меня сквозь джин-тоник впалые лица людей из прошлого. Все они мертвы на казенных фотографиях под моим бокалом. После моментов вроде этого, вся твоя жизнь превращается в халяву. Я снова наполняю бокал. Я зажигаю еще одну сигарету. Действительно, моя жизнь потеряла всякий смысл. Я свободен. И к тому же я должен унаследовать двадцать тысяч акров в центральной Небраске. Ощущение такое же, как десять лет назад, когда я ехал в центр на полицейской машине. И я опять слаб. И, минута за минутой, я удаляюсь прочь от спасения в сторону будущего. Убить себя? Спасибо, говорю я. Не надо. Давайте не будем с этим спешить. 30 Я уже запарился говорить полиции, что оставил соц.работницу живой, когда она оттирала кирпичи вокруг камина в рабочем кабинете. Проблема в том, что дымоход не открывается, как надо, и дым идет внутрь помещения. Люди, на которых я работаю, жгут сырую древесину. Все утро я говорю полиции, что я невиновен. Я никого не убивал. Согласно ежедневнику, это я вчера должен был вычистить кирпичи. Вот так и прошел весь этот день. Сначала полиция достала меня вопросами, почему я убил свою соц.работницу. Затем позвонил агент, чтобы пообещать мне весь мир. Фертилити, Фертилити, Фертилити в этой картине нет места. Скажем прямо, я не в восторге от того, как она зарабатывает на жизнь. Плюс, я не хочу знать о страданиях, которые ожидают меня в будущем. Поэтому я запираюсь в ванной и пытаюсь понять, что вообще происходит. Это зеленая ванная на первом этаже. Как следует из показаний, данных мною полиции, я обнаружил соц.работницу мертвой, лежащей вниз лицом на кирпичах перед камином в рабочем кабинете, на ней все еще были черные брюки-капри, собравшиеся гармошкой на заднице, когда она падала. Ее белая рубашка была выпущена, а рукава закатаны до локтя. В комнате было не продохнуть из-за смертельного хлоргаза, а губка была все еще зажата в ее белой, словно дохлая рыба, руке. Перед этим я вылез через подвальное окно, которое мы оставляли открытым, чтобы я мог приходить и уходить незаметно для телевизионщиков, гоняющихся за мной с камерами, бумажными стаканчиками с кофе и профессиональным сочувствием, как будто им платят достаточно для того, чтобы они по-настоящему заботились. Как будто они не освещают подобные истории каждые два дня. Поэтому я заперся в ванной, а ко мне уже стучится полиция, чтобы узнать, не кончаю ли я с собой, и сказать, что человек, на которого я работаю, орет на них по спикерфону, требуя объяснить, как есть салат. Полиция спрашивает: мы с соц.работницей ссорились? Посмотрите в моем ежедневнике вчерашний день, говорю я им. У нас не было на это времени. От начала работы и до восьми часов утра я должен был конопатить окна. Ежедневник лежит раскрытым на кухонном столе рядом со спикерфоном. Я должен был красить архитрав. С восьми до десяти я должен был счищать пятна масла с подъездной дорожки. С десяти и до обеда - подстригать живую изгородь. С обеда и до трех - подметать крыльцо. С трех до пяти - менять воду у всех цветочных композиций. С пяти до семи - чистить каминные кирпичи. Каждая минута моей жизни была расписана заранее, и я смертельно устал от этого. Ощущение такое, что я всего лишь очередное задание в ежедневнике Бога: итальянский Ренессанс вписан туда сразу после Темных Веков. Всему свое время. Для любой тенденции, причуды, стадии. Листаем, листаем, листаем. Екклесиаст, Глава Третья, Стихи с какого-то по какой-то. Информационный Век запланирован сразу после Индустриальной Революции. Затем - Эра Постмодернизма, затем - Четыре Всадника Апокалипсиса. Голод. Сделано. Мор. Сделано. Война. Сделано. Смерть. Сделано. И все это среди больших событий, землетрясений, чередования приливов и отливов. Бог выделил мне эпизодическую роль. Затем, может через тридцать лет, а может через год, в ежедневнике Бога запланирован мой конец. Через дверь ванной полицейские спрашивают меня, бил ли я ее? Соц.работницу. Крал ли я когда-нибудь ее папки регистрации происшествий и ДСП? Все ее папки исчезли. Она пила - вот что я говорю им. Она принимала психотропные препараты. Она мешала хлорную известь с аммиаком в закрытых непроветриваемых помещениях. Я не знаю, как она проводила свободное время, но она говорила о свиданиях с самыми разнообразными подонками. И эти папки у нее вчера были с собой. Последнее, что я ей сказал, было то, что невозможно вычистить кирпич без пескоструйного аппарата, но она была абсолютно уверена, что соляная кислота с этим справится. Один из ее бойфрендов клялся ей в этом. Когда я влез через подвальное окно сегодня утром, она лежала мертвой на полу, чувствовался запах хлоргаза, а соляная кислота была на половине кирпичной стены, и все осталось таким же грязным, как и всегда, только теперь соц.работница стала частью этого беспорядка. Под черными брюками-капри, маленькими белыми носками и красными парусиновыми туфлями, ее икры гладкие и белые. Все, что было у ней красным, стало синим: губы, кожица у основания ногтей, края глаз. Правда в том, что я не убивал соц.работницу, но я рад, что кто-то это сделал. Она была единственным, что связывало меня с прошедшими десятью годами. Она была последней вещью, удерживающей меня в прошлом. Правда в том, что ты можешь становиться сиротой снова и снова и снова. Правда в том, что так и происходит. А секрет в том, что с каждым разом ты будешь чувствовать боль все меньше и меньше, до тех пор, пока не потеряешь способность что-либо чувствовать. Поверь мне. Когда я увидел, что она лежит там мертвая, после десяти лет наших еженедельных задушевных разговоров, моя первая мысль