Перевод А. Кулишер
Ручной ввод текста А. Бахарев
Из книги "Французская новелла XIX века" т. 2
Государственное издательство художественной литературы
"Москва-Ленинград" 1959
Онорина исхудала, ноги -- как у ребенка. Лежит в постели с нарывом на
спине. Один ей недавно вскрыли, теперь созрел другой.
Думает ли она о загробном мире? Ей до него нет дела. Она несчастна, вот
и все. Если рай существует, это не про нее. Если она попадет в ад, она к
нему уже привычна.
...До сих пор о крестьянках писали только тогда, когда хотели
рассказать что-нибудь забавное. Теперь -- довольно смеятьсяНужно
присмотреться к ним поближе, заглянуть в глубины их нищенской жизни, где уже
нет ничего смешного.
Онорина больше не различает дня и ночи. Иногда она встает поздней
ночью, чтобы взять кусок хлеба. Неужели она всегда будет голодна -- до самой
смерти?
Перевод Е. Лопыревой
Ручной ввод текста А. Бахарев
Из книги "Французская новелла XIX века" т. 2
Государственное издательство художественной литературы
"Москва-Ленинград" 1959
Альфреду Калюсу
Старуха стара и скупа; старик еще старше и скупее. Но оба одинаково
боятся воров. Целый день они переговариваются.
- У тебя ключ от шкафа? -- спрашивает один.
- Да, - отвечает другая.
Это их немножко успокаивает. Они хранят его по очереди и теперь не
доверяют уже и друг другу. Старуха прячет ключ преимущественно за пазухой,
под рубашкой, прямо на теле. Вот бы распустить кошелечки этих никому не
нужных грудей и запихивать ключ туда!
Старик сует его то в карманы штанов -- они у него на пуговицах, то в
наполовину зашитые кармашки жилета, которые он постоянно ощупывает. Но
прятать ключ все в тех же местах кажется ему все менее и менее верным, и
наконец, к своей радости, он находит новый тайник.
И вот старуха спрашивает, как обычно:
- У тебя ключ от шкафа?
Старик не отвечает.
- Ты оглох?
Старик объясняет знаками, что он-де не глухой.
- У тебя язык отнялся? -- говорит старуха.
Она тревожно вглядывается в него. Он сжал губы и надул щеки. Однако он
не похож на внезапно онемевшего человека, и глаза его смотрят скорее хитро,
чем испуганно.
- Где ключ? -- говорит старуха. - Сейчас мой черед беречь его.
Но старик с довольным видом продолжает мотать головой, а щеки у него
чуть не лопаются.
И старуху вдруг осеняет догадка. Она проворно вскакивает, хватает
старика за нос, рискуя, что он ее укусит, растягивает ему силком рот,
засовывает туда всю пятерню и достает у него изо рта ключ от шкафа.
КАК ГОСПОДИН СЮД ЗАСТРЕЛИЛ ДУБ
Перевод Е. Лопыревой
Ручной ввод текста А. Бахарев
Из книги "Французская новелла XIX века" т. 2
Государственное издательство художественной литературы
"Москва-Ленинград" 1959
Посвящается Луи Борди де Сонье
- Однако, - сказал г-н Сюд, - почему же ты не стрелял?
- Я забыл, - простодушно ответил самому себе г-н Сюд.
Он не стал больше бранить себя и лишь проводил взглядом куропаток,
которые устроились подальше, на засеянном поле.
- Отлично! -- сказал г-н Сюд. -- Теперь и попались!
И направил свой указательный палец точно на это место. Он шел, одной
рукой держа ружье за середину ствола, расставив локти, высоко поднимая свои
короткие ножки и изо всех сил стараясь удерживать позади себя Пирама,
старую, взятую напрокат собаку умеренной резвости.
Добравшись до поля, г-н Сюд нагнулся, сорвал какую-то травку и
некоторое время пребывал в задумчивости. Что это -- люцерна? Или клевер? Он
был закоренелым парижанином и еще не научился различать их. Разгибая спину,
он услышал, как куропатки "затрепыхали крыльями и снялись". Г-н Сюд вычитал
в одной охотничьей книжке и заучил эти странно звучащие слова нарочно для
того, чтобы походя вставлять их в разговор.
- Чертовки провели меня! Я опять забыл выстрелить, - сказал он.
Куропатки, одна из которых летела впереди и вела остальных, унеслись
вдаль тяжелой, свисающей стаей. Г-н Сюд глядел на них с доброй улыбкой. Он
любовался их полетом, словно фейерверком, и все крутил в пальцах стебелек не
то клевера, не то люцерны. Куропатки перелетели речку, на мгновение их
разделили ветки ивы, и затем они снова уселись стайкой в безопасности, почти
на самом берегу.
- Ну, ну, так не играют, - сказал г-н Сюд. -- Я с собой мостков не
ношу. Эти шельмы определенно не принимают боя и только дразнят меня!
Он представил себе, будто спрятался в брюхе деревянной коровы.
Доверчивые куропатки подходят ближе. Тут высовывается невидимая рука и
подбирает их одну за другой. Он крикнул им колко:
- Прощайте, почтеннейшие!
И, чувствуя себя отмщенным, не в силах сердиться, он больше не жалел о
них и радовался, что ему удалось избежать жестокого дела. Он не спеша шел по
полям, освежавшим прохладой его ляжки, и даже иногда приседал, чтобы окунуть
в траву и зад. Он поглаживал свою прекрасную седую бороду, а шнурок от
пенсне узенькой вилочкой вырисовывался на пластроне его рубашки.
- Неужто я так и вернусь с носом?
К счастью, жаворонки заливались вовсю. Был бы у него вместо ружья сачок
для бабочек!
Жаворонки сначала нерешительно вились в воздухе, потом, пуская трели,
медленно поднялись вверх, вероятно высматривая оттуда приманивавшие их
зеркальца. Г-н Сюд отметил, что все они поднимались прямо к солнцу, вверх по
его лучам, словно висели на золотых нитях, которые кто-то сматывал в клубок.
Иные, наверное, попадали в самое пламя и гибли там, изжаривались, и г-н Сюд
до боли в затылке, разинув рот, следил помутившимся взором, не свалятся ли
они вниз.
- А все-таки придется мне по ним стрелять!
Стрелять навскидку -- больно уж ненадежно. Он предпочел бы наметить
себе одну какую-нибудь птичку и подстеречь, когда та сядет и притаится между
теми двумя кротовыми горками. Он подкрался бы к ней с ружьем наготове и
целился бы пониже, чтобы не разнести ее вдребезги. У оглушенной птички
только и хватит силы, что влететь прямо в пасть к Пираму. Но жаворонки были
совсем как земля. Напрасно г-н Сюд старался разглядеть их серенькое,
незаметное, неотличимое от почвы оперение. Он топтался на месте и крутился
без толку, словно человек, обронивший монетку.
Он присел ненадолго, чтобы перевести дух и подтянуть шнурки на гетрах и
бесчисленные тесемочки своего охотничьего костюма. Розовые пятна, которые
бывают на лице у людей, любящих вкусно покушать, слились у него в одно. Он
утер пот, погляделся в крохотное зеркальце и самодовольно улыбнулся сам себе
в полной уверенности, что в конце-то концов он набьет дичи.
- Не может быть, чтобы мне не пришлось разрядить ружье!
Он приложился, с трудом поймал мушку и в заключение еще раз изучил
инкрустированное ложе и насечку, такую богатую, что она как бы ручалась за
меткость охотника.
- Да, это у меня настоящее произведение искусства; не ружье, а
игрушечка, хотя и бьет точно. Впрочем, в порядке ли оно? Я видывал, как их
разрывало.
Большие камни понравились ему своей неподвижностью. Однако они были
чересчур мертвые, а вот в дереве ведь все-таки ходят соки, почти кровь. Он
выбрал себе один дуб -- суровый, крепкий, коренастый, одиноко стоявший
посреди поля, ночью такого, пожалуй, испугаешься. Кора, как старый рукав на
локте, прохудилась там и сям, где ее протерли загривки распаленных страстью
лошадей. Вокруг ствола почва была вытоптана, выглажена копытами, и хотя то
были всего-навсего деревенские лошаденки, там и трава не росла.
Г-н Сюд стал высчитывать расстояние -- ведь дробинки могут пролететь
мимо -- одни вправо, другие влево, подчас могут жестоко поранить вас
рикошетом.
Стоя -- он не был уверен в себе и боялся отдачи. Лежа на животе -- он
не видел дуба. Поэтому г-н Сюд избрал прочную, удобную позицию и решил
стрелять с колена. Он целился старательно, не торопясь, строгий и бледный от
усердия. Дуло ружья, сперва направленное вверх, начало склоняться и легло в
плоскость выстрела.
Г-н Сюд весь трепетал, легкая дрожь пробегала у него по телу. Дерево
представлялось ему животным, даже человеком. Правда ли, будто громкий
выстрел может вызвать дождь? Он терпеливо выжидал, чтобы успокоились нервы и
утихомирилось сердце. Он желал избежать рывка, хотел выпустить заряд, как
всегда, из левого ствола, разумеется только в результате постепенного,
мягкого, нескончаемо долгого нажима. Время от времени он отваживался
взглянуть: в конце блестящей стальной дорожки межевым столбом торчала мушка.
Далее, как зеркало без рамы, расстилалось пустое пространство. Наконец
возникал дуб: он дрожал, беспокойно шевелил всеми своими встревоженными
листьями, словно тысячью крыл, жалобно кряхтел и слабо и медленно
покачивался, как бы пытаясь стряхнуть с себя роковое оцепенение.
Пирам в полном удивлении застыл на месте и только скромно помахивал
хвостом.
Last-modified: Sun, 11 Aug 2002 15:45:06 GMT