ехсот
фунтов в год, каковую сумму он и предложил платить ей, при условии, что она
никогда не будет его беспокоить, - в противном случае воспоследуют скандал,
развод, Докторс-коммонс. Впрочем, и мистер Уэихем, и лорд Стайн, и Родон
прежде всего заботились о том, чтобы удалить Бекки из Англии и замять это
крайне неприятное дело.
Должно быть, Бекки была так занята улаживанием деловых вопросов с
поверенными мужа, что забыла предпринять какие-либо шаги относительно своего
сына, маленького Родона, и даже ни разу не выразила желания повидать его.
Юный джентльмен был оставлен на полное попечение дяди и тетки, которая
всегда пользовалась большой любовью мальчика. Его мать, покинув Англию,
написала ему очень милое письмо из Булони, в котором советовала ему хорошо
учиться и сообщала, что уезжает в путешествие на континент и будет иметь
удовольствие написать ему еще. Но написала она только через год, да и то
лишь потому, что единственный сын сэра Питта, болезненный ребенок, умер от
коклюша и кори. Тут мамаша Родона отправила чрезвычайно нежное послание
дорогому сыночку, который после смерти своего кузена оказался наследником
Королевского Кроули и стал еще ближе и дороже для доброй леди Джейн, чье
нежное сердце уже до того усыновило племянника. Родон Кроули, превратившийся
теперь в высокого красивого мальчика, вспыхнул, получив это письмо.
- Вы моя мама, тетя Джейн, - воскликнул он, - а не... а не она! - Но
все-таки написал ласковое и почтительное письмо миссис Ребекке, жившей тогда
в дешевом пансионе во Флоренции.
Однако мы забегаем вперед.
Для начала наша милочка Бекки упорхнула не очень далеко. Она опустилась
на французском побережье в Булони, этом убежище многих невинных изгнанников
из Англии, и там вела довольно скромный вдовий образ жизни, обзаведясь
fortune de chambre и занимая две-три комнаты в гостинице. Обедала она за
табльдотом, где ее считали очень приятной женщиной и где она занимала
соседей рассказами о своем брате, сэре Питте, и знатных лондонских знакомых
и болтала всякую светскую чепуху, производящую столь сильное впечатление на
людей неискушенных. Многие из них полагали, что Бекки особа с весом; она
устраивала маленькие сборища за чашкой чая у себя в комнате и принимала
участие в невинных развлечениях, которым предавалась местная публика: в
морских купаниях, катании в открытых колясках, в прогулках по берегу моря и
в посещении театра. Миссис Берджойс, супруга типографа, поселившаяся со всем
своим семейством на лето в гостинице, - ее Берджойс приезжал к ней на
субботу и воскресенье, - называла Бекки очаровательной, пока этот негодяй
Берджойс не вздумал приволокнуться за нею. Но ничего особенного не
произошло, - Бекки всегда бывала общительна, весела, добродушна, в
особенности с мужчинами.
В конце сезона толпы англичан уезжали, как обычно, за границу, и Бекки,
по поведению своих знакомых из большого лондонского света, имела полную
возможность убедиться в том, какого мнения придерживается о ней "общество".
Однажды, скромно прогуливаясь по булонскому молу, в то время как утесы
Альбиона сверкали в отдалении за полосой глубокого синего моря, Бекки
встретилась лицом к лицу с леди Партлет и ее дочерьми. Леди Партлет
мановением зонтика собрала всех своих дочерей вокруг себя и удалилась с
мола, метнув свирепый взгляд на бедную маленькую Бекки, оставшуюся стоять в
одиночестве.
Однажды к ним прибыл пакетбот. Дул сильный ветер, а Бекки всегда
доставляло удовольствие смотреть на уморительные страдальческие лица
вымотанных качкой пассажиров. В этот день на пароходе оказалась леди
Слингстоун. Ее милость весь переезд промучилась в своей коляске и едва была
в состоянии пройти по сходням с корабля на пристань. Но едва она увидела
Бекки, лукаво улыбавшуюся из-под розовой шляпки, слабость ее как рукой
сняло: бросив на Ребекку презрительный взгляд, от которого съежилась бы
любая женщина, леди проследовала в здание таможни без всякой посторонней
помощи. Бекки только рассмеялась, но не кажется мне, чтобы она была
довольна. Она почувствовала себя одинокой, очень одинокой, а сиявшие вдали
утесы Англии были для нее неодолимой преградой.
В поведении мужчин тоже произошла какая-то трудно определимая перемена.
Как-то раз Гринстоун противно оскалил зубы и фамильярно расхохотался в лицо
Бекки. Маленький Боб Сосуноук, который три месяца тому назад был ее рабом и
прошел бы под дождем целую милю, чтобы отыскать ее карету в веренице
экипажей, стоявших у Гонт-Хауса, разговаривал однажды на набережной с
гвардейцем Фицуфом (сыном лорда Хихо), когда Бекки прогуливалась там.
Маленький Бобби кивнул ей через плечо, не снимая шляпы, и продолжал беседу с
наследником Хихо. Том Рейке попробовал войти в ее гостиную с сигарой в
зубах, но Бекки захлопнула перед ним дверь и, наверное, заперла бы ее, если
бы только пальцы гостя не попали в щель. Ребекка начинала чувствовать, что
она в самом деле одна на свете. "Будь он здесь, - думала она, - эти негодяи
не "посмели бы оскорблять меня!" Она думала о "нем" с большой грустью и,
может, даже тосковала об его честной, глупой, постоянной любви и верности,
его неизменном послушании, его добродушии, его храбрости и отваге. Очень
может быть, что Бекки плакала, потому что она была особенно оживлена, когда
сошла вниз к обеду, и подрумянилась чуть больше обычного.
Она теперь постоянно румянилась, а... а ее горничная покупала для нее
коньяк - сверх того, который ей ставили в счет в гостинице.
Однако еще тягостнее, чем оскорбления мужчин, было, пожалуй, для Бекки
сочувствие некоторых женщин. Миссис Кракенбери и миссис Вашингтон Уайт
проезжали через Булонь по дороге в Швейцарию. (Они ехали под охраной
полковника Хорнера, молодого Бомори и, конечно, старика Кракенберг и
маленькой дочери миссис Уайт.) Эти дамы не избегали Бекки. Они хихикали,
кудахтали, болтали, соболезновали, утешали и покровительствовали Бекки, пока
не довели ее до бешенства. "Пользоваться их покровительством!" - подумала
она, когда дамы уходили, расцеловавшись с ней и расточая улыбки. Она
услышала хохот Бомори, доносившийся с лестницы, и отлично поняла, как надо
объяснить это веселье.
А после этого визита Бекки, аккуратно, каждую недолю платившая по
счетам гостиницы, Бекки, старавшаяся быть приятной всем и каждому в доме,
улыбавшаяся хозяйке, называвшая лакеев monsieur и расточавшая горничным
вежливые слова и извинения, чем сторицей искупалась некоторая скупость в
отношении денег (от которой Бекки никогда не была свободна), - Бекки,
повторяю, получила от хозяина извещение с просьбой покинуть гостиницу.
Кто-то сообщил ему, что миссис Кроули совершенно неподходящая особа для
проживания у него в доме; английские леди не пожелают сидеть с нею за одним
столом. И Бекки пришлось переселиться на частную квартиру, где скука и
одиночество действовали на нее удручающе.
Все же, несмотря на эти щелчки, Бекки держалась, пробовала создать себе
хорошую репутацию вопреки всем сплетням. Она не пропускала ни одной службы в
церкви и пела там Громче всех; она заботилась о вдовах погибших рыбаков,
жертвовала рукоделия и рисунки для миссии в Квошибу; она участвовала в
подписках на благотворительные балы, но сама никогда не вальсировала, -
словом, вела себя в высшей степени пристойно; и потому-то мы останавливаемся
на этой поре ее жизни с большим удовольствием, чем на последующих, менее
приятных эпизодах. Она видела, что люди ее избегают, и все-таки усердно
улыбалась им; глядя на нее, вы никогда бы не догадались, какие муки унижения
она испытывает.
Ее история так и осталась загадкой. Люди отзывались о ней по-разному.
Одни, взявшие на себя труд заняться этим вопросом, говорили, что Бекки
преступница; между тем как другие клялись, что она невинна, как агнец, а во
всем виноват ее гнусный супруг. Многих она покорила тем, что ударялась в
слезы, говоря о своем сыне, и изображала бурную печаль, когда упоминалось
его имя или когда она встречала кого-нибудь похожего на него. Именно так она
пленила сердце доброй миссис Олдерни, которая была королевой британской
Булони и чаще всех задавала обеды и балы: Ребекка расплакалась, когда
маленький Олдерни приехал из учебного заведения доктора Порки провести
каникулы у матери.
- Ведь они с Родоном одного возраста и так похожи! - произнесла Бекки
голосом, прерывающимся от муки.
В действительности между мальчиками была разница в пять лет и они были
похожи друг на друга не больше, чем уважаемый читатель похож на вашего
покорного слугу! Уэнхем, проезжая через Францию по пути в Киссинген, где он
должен был встретиться с лордом Стайном, просветил миссис Олдерни на этот
счет и заверил ее, что он может описать маленького Родона гораздо лучше, чем
его мамаша, которая его терпеть не может и никогда не навещает; что мальчику
тринадцать лет, тогда как маленькому Олдерни только восемь; он белокур,
между тем как ее милый мальчуган темноволос, - словом, заставил почтенную
даму пожалеть о своей доброте.
Стоило Бекки ценою невероятных трудов и усилий создать вокруг себя
небольшой кружок, как кто-нибудь появлялся и грубо разрушал его, так что ей
приходилось начинать все сначала. Ей было очень тяжело... очень тяжело...
одиноко и тоскливо.
На некоторое время ее пригрела некая миссис Ньюбрайт, плененная
сладостным пением Бекки в церкви и ее правоверными взглядами на разные
серьезные вопросы, - миссис Бекки очень навострилась на них в былые дни в
Королевском Кроули. Так вот: она не только брала брошюрки, но и читала их;
она шила фланелевые юбки для Квошибу и коленкоровые ночные колпаки для
индейцев с Кокосовых островов; раскрашивала веера в интересах обращения в
истинную веру римского папы и евреев; заседала под председательством мистера
Раулса по вторникам и мистера Хаглтона по четвергам; посещала воскресные
богослужения дважды в день, а, кроме того, по вечерам ходила слушать мистера
Боулера, дарбиита, - и все напрасно. Миссис Ньюбрайт пришлось как-то
вступить в переписку с графиней Саутдаун по вопросу о "Фонде для покупки
грелок обитателям островов Фиджи" (обе леди были членами дамского комитета,
управляющего делами этого прекрасного благотворительного общества), и так
как она упомянула о "милом своем друге" миссис Родон Кроули, то вдовствующая
графиня написала ей такое письмо о Бекки, с такими подробностями, намеками,
фактами, выдумками и пожеланиями, что с той поры всякой близости между
миссис Ньюбрайт и миссис Кроули настал Конец. И все серьезные люди в Туре,
где произошло это несчастье, немедленно перестали знаться с отверженной. Те,
кто знаком с колониями англичан за границей, знают, что мы возим с собой
свою гордость, свои пилюли, свои предрассудки, харвейскую сою, кайенский
перец и других домашних богов, создавая маленькую Британию всюду, где мы
только устраиваемся на жительство.
Бекки с тяжелым сердцем кочевала из одной колонии в другую: из Булони в
Дьепп, из Дьеппа в Кан, из Кана в Тур, всячески стараясь быть
респектабельной, но - увы! - в один прекрасный день ее непременно узнавали
какие-нибудь настоящие галки и долбили клювами, пока не выгоняли вон из
клетки.
Однажды в ней приняла участие миссис Хук Иглз - женщина безупречной
репутации, имевшая дом на Портмен-сквер. Она проживала в гостинице в Дьеппе,
куда бежала Бекки, и они познакомились сперва у моря, где вместе купались, а
потом в гостинице за табльдотом. Миссис Иглз слыхала - да и кто не слыхал? -
кое-что о скандальной истории со Стайном, но после беседы с Бекки заявила,
что миссис Кроули - ангел, супруг ее - злодей, а лорд Стайн - человек без
чести и совести, что, впрочем, всем известно, и весь шум, поднятый против
миссис Кроули, результат позорного злокозненного заговора, устроенного этим
мерзавцем Уэнхемом.
- Если бы у вас, мистер Иглз, была хоть капля мужества, вы должны были
бы надавать этому негодяю пощечин в первый же раз, как встретитесь с ним в
клубе, - заявила она своему супругу. Но Иглз был всего лишь тихим старым
джентльменом, супругом миссис Иглз, любившим геологию и не обладавшим
достаточно высоким ростом, чтобы дотянуться до чьих-либо щек.
И вот миссис Иглз стала покровительствовать миссис Родон, пригласила ее
погостить в ее собственном доме в Париже, поссорилась с женой посла, не
пожелавшей принимать у себя ее protegee, и делала все, что только во власти
женщины, чтобы удержать Бекки на стезе добродетели и сберечь ее доброе имя.
Сперва Бекки вела себя примерно, но вскоре ей осточертела эта
респектабельная жизнь. Каждый день был похож на другой - тот же опостылевший
комфорт, то же катание по дурацкому Булонскому лесу, то же общество по
вечерам, та же самая проповедь Блейра в воскресенье - словом, та же онера,
неизменно повторявшаяся. Бекки изнывала от скуки. Но тут, к счастью для нее,
приехал из Кембриджа молодой мистер Иглз, и мать, увидев, какое впечатление
произвела на него ее маленькая приятельница, тотчас выставила Бекки за
дверь.
Тогда Бекки попробовала жить своим домом вместе с одной подругой, но
этот двойной menage {Домашнее хозяйство (франц.).} привел к ссоре и
закончился долгами. Тогда она решила перейти в пансион и некоторое время
жила в знаменитом заведении мадам де Сент-Амур на Рю-Рояль в Париже, где и
начала пробовать свои чары на потрепанных франтах и сомнительного поведения
красавицах, посещавших салоны ее хозяйки. Бекки любила общество,
положительно не могла без него существовать, как курильщик опиума не может
обходиться без своего зелья, и в пансионе ей жилось неплохо.
- Здешние женщины так же забавны, как и в Мэйфэре, - говорила она
одному старому лондонскому знакомому, которого случайно встретила, - только
платья у них не такие свежие. Мужчины носят чищеные перчатки и, конечно,
страшные жулики, но не хуже Джека такого-то и Тома такого-то. Хозяйка
пансиона несколько вульгарна, но не думаю, чтобы она была так вульгарна, как
леди... - И тут она назвала имя одной модной львицы, но я скорее умру, чем
открою его! Увидев как-нибудь вечером освещенные комнаты мадам де Сент-Амур,
мужчин с орденами и лентами за столиками для игры в экарте и дам в некотором
отдалении, вы и в самом деле могли бы на мгновение подумать, что находитесь
в хорошем обществе и что мадам - настоящая графиня. Многие так и думали, и
Бекки некоторое время была одной из самых блестящих дам в салонах графини.
Но, по всей вероятности, старые кредиторы времен 1815 года отыскали ее
и заставили покинуть Париж, потому что бедной маленькой женщине пришлось
неожиданно бежать из французской столицы, и тогда она переехала в Брюссель.
Как хорошо она помнила этот город! С усмешкой взглянула она на низкие
антресоли, которые когда-то занимала, и в памяти ее возникло семейство
Бейракрсов, как они хотели бежать и отчаянно искали лошадей, а их карета
стояла под воротами гостиницы. Она побывала в Ватерлоо и в Лекене, где
памятник Джорджу Осборну произвел на нее сильное впечатление. Она сделала с
него набросок.
- Бедный Купидон! - сказала она. - Как сильно он был влюблен в меня и
какой он был дурак! Интересно, жива ли маленькая Эмилия? Славная была
девочка. А этот толстяк, ее брат? Изображение его жирной особы до сих пор
хранится где-то у меня среди бумаг. Это были простые, милые люди.
В Брюссель Бекки приехала с рекомендательным письмом от мадам де
Сент-Амур к ее приятельнице, мадам графине де Бородино, вдове
наполеоновского генерала, знаменитого графа де Бородино, оставшейся после
кончины этого героя без всяких средств, кроме тех, которые давал ей табльдот
и стол для игры в экарте. Второсортные денди и roues {Плуты (франц.).},
вдовы, вечно запятые какими-то тяжбами, и простоватые англичане,
воображавшие, что встречают в таких домах "континентальное общество", играли
или питались за столами мадам де Бородино. Галантные молодые люди угощали
общество шампанским, ездили кататься верхом с женщинами или нанимали лошадей
для загородных экскурсий, покупали сообща ложи в театр или в оперу, делали
ставки, нагибаясь через прелестные плечи дам во время игры в экарте, и
писали родителям в Девоншир, что вращаются за границей в самом лучшем
обществе.
Здесь, как и в Париже, Бекки была королевой узкого пансионского мирка.
Она никогда не отказывалась ни от шампанского, ни от букетов, ни от поездки
за город, ни от места в ложе, но всему предпочитала экарте по вечерам - и
играла очень смело. Сперва она играла только по маленькой, потом на
пятифранковики, потом на наполеондоры, потом на кредитные билеты; потом не
могла оплатить месячного счета в пансионе, потом стала занимать деньги у
юных джентльменов, потом опять обзавелась деньгами и стала помыкать мадам де
Бородино, перед которой раньше лебезила и угодничала, потом играла по десять
су ставка и впала в жестокую нищету; потом подоспело ее содержание за
четверть года, и она расплатилась по счету с мадам де Бородино и опять
начала ставить против мосье де Россиньоля или шевалье де Раффа.
С прискорбием нужно сознаться, что Бекки, покидая Брюссель, осталась
должна мадам де Бородино за трехмесячное пребывание в пансионе. Об этом
обстоятельстве, а также о том, как она играла, пила, как стояла на коленях
перед преподобным мистером Маффом, англиканским священником, вымаливая у
него деньги, как любезничала с милордом Нудлем, сыном сэра Нудля, учеником
преподобного мистера Маффа, которого частенько приглашала к себе в комнату и
у которого выигрывала крупные суммы в экарте, - об этом, как и о сотне
других ее низостей, графиня де Бородино осведомляет всех англичан,
останавливающихся в ее заведении, присовокупляя, что мадам Родон была
просто-напросто une vipere {Гадюка (франц.).}.
Так наша маленькая скиталица раскидывала свой шатер в различных городах
Европы, не ведая покоя, как Улисс или Бемфилд Мур Кэрью. Ее вкус к
беспорядочной жизни становился все более заметным. Скоро она превратилась в
настоящую цыганку и стала знаться с людьми, при встрече с которыми у вас
волосы встали бы дыбом.
В Европе нет сколько-нибудь крупного города, в котором не было бы
маленькой колонии английских проходимцев - людей, чьи имена мистер Хемп,
судебный исполнитель, время от времени оглашает в камере шерифа, - молодых
джентльменов, часто сыновей весьма почтенных родителей (только эти последние
не желают их знать), завсегдатаев бильярдных зал и кофеен, покровителей
скачек и игорных столов. Они населяют долговые тюрьмы, они пьянствуют и
шумят, они дерутся и бесчинствуют, они удирают, не заплатив по счетам,
вызывают на дуэль французских и немецких офицеров, обыгрывают мистера Спуни
в экарте, раздобывают деньги и уезжают в Баден в великолепных бричках,
пускают в ход непогрешимую систему отыгрышей и шныряют вокруг столов с
пустыми карманами - обтрепанные драчуны, нищие франты, - пока не надуют
какого-нибудь еврея-банкира, выдав ему фальшивый вексель, или не найдут
какого-нибудь нового мистера Спуни, чтобы ограбить его. Забавно наблюдать
смену роскоши и нищеты, в которой проходит жизнь этих людей. Должно быть,
она полна сильных ощущений. Бекки - признаться ли в этом? - вела такую
жизнь, и вела ее не без удовольствия. Она переезжала с этими бродягами из
города в город. Удачливую миссис Родон знали за каждым игорным столом в
Германии. Во Флоренции она жила на квартире вместе с мадам де Крюшкассе.
Говорят, ей предписано было выехать из Мюнхена. А мой друг, мистер Фредерик
Пижон, утверждает, что в ее доме в Лозане его опоили за ужином и обыграли на
восемьсот фунтов майор Лодер и достопочтенный мистер Дьюсэйс. Как видите, мы
вынуждены слегка коснуться биографии Бекки; но об этой поре ее жизни,
пожалуй, чем меньше будет сказано, тем лучше.
Говорят, что, когда миссис Кроули переживала полосу особого невезения,
она давала кое-где концерты и уроки музыки. Какая-то мадам де Родон
действительно выступала в Вильдбаде на matinee musicale {Утреннем концерте
(франц.).}, причем ей аккомпанировал герр Шпоф, первый пианист господаря
Валахского; а мой маленький друг, мистер Ивз, который знает всех и каждого и
путешествовал повсюду, рассказывал, что в бытность его в Страсбурге в 1830
году некая madame Rebecque {Госпожа Ребекка (франц.).} пела в опере "La Dame
Blanche" и вызвала ужаснейший скандал в местном театре. Публика освистала ее
и прогнала со сцены, отчасти за никудышное исполнение, но главным образом
из-за проявлений неуместной симпатии со стороны некоторых лиц, сидевших в
партере (туда допускались гарнизонные офицеры); Ивз уверяет, что эта
несчастная debutante {Дебютантка; артистка, впервые выступающая перед
публикой (франц.).} была не кто иная, как миссис Родон Кроули.
Да, она была просто бродягой, скитавшейся по лицу земли. Когда она
получала от мужа деньги, она играла, а проигравшись, все же не умирала с
голоду. Кто скажет, как ей это удавалось? Передают, что однажды ее видели в
Санкт-Петербурге, но из этой столицы ее ускоренным порядком выслала полиция,
так что совсем уже нельзя верить слухам, будто она потом была русской
шпионкой в Теплице и в Вене. Мне даже сообщали, что в Париже Бекки отыскала
родственницу, не более и не менее как свою бабушку с материнской стороны,
причем та оказалась вовсе не Монморанси, а безобразной старухой,
капельдинершей при каком-то театре на одном из бульваров. Свидание их, о
котором, как видно из дальнейшего, знали и другие лица, было, вероятно,
очень трогательным. Автор настоящей повести не может сказать о нем ничего
достоверного.
Как-то в Риме случилось, что миссис де Родон только что перевели ее
полугодовое содержание через одного из главных тамошних банкиров, а так как
каждый, у кого оказывалось на счету свыше пятисот скуди, приглашался на
балы, которые этот финансовый туз устраивал в течение зимнего сезона, то
Бекки удостоилась пригласительного билета и появилась на одном из званых
вечеров князя и княгини Полониа. Княгиня происходила из семьи Помпилиев,
ведших свой род по прямой линии от второго царя Рима и Эгерии из дома
Олимпийцев, а дедушка князя, Алессандро Полониа, торговал мылом, эссенциями,
табаком и платками, был на побегушках у разных господ и помаленьку ссужал
деньги под проценты. Все лучшее общество Рима толпилось в гостиных банкира -
князья, герцоги, послы, художники, музыканты, монсеньеры, юные
путешественники со своими гувернерами - люди всех чинов и званий. Залы были
залиты светом, блистали золочеными рамами (с картинами) и сомнительными
антиками. А огромный позолоченный герб хозяина - золотой гриб на пунцовом
поле (цвет платков, которыми торговал его дедушка) и серебряный фонтан рода
Помпилиев - сверкал на всех потолках, дверях и стенах дома и на огромных
бархатных балдахинах, готовых к приему пап и императоров.
И вот Бекки, приехавшая из Флоренции в дилижансе и остановившаяся в
очень скромных номерах, получила приглашение на званый вечер у князя
Полониа. Горничная нарядила ее старательнее обычного, и Ребекка отправилась
на бал, опираясь на руку майора Лодера, с которым ей привелось
путешествовать в то время. (Это был тот самый Лодер, который на следующий
год застрелил в Неаполе князя Раволи и которого сэр Джон Бакскин избил
тростью за то, что у него в шляпе оказалось еще четыре короля, кроме тех,
которыми он играл в экарте.) Они вместе вошли в зал, и Бекки увидела там
немало знакомых лиц, которые помнила по более счастливому времени, когда
была хотя и не невинна, но еще не поймана. Майора Лодера приветствовали
многие иностранцы - бородатые востроглазые господа с грязными полосатыми
орденскими ленточками в петлицах и весьма слабыми признаками белья. Но
соотечественники майора явно избегали его. У Бекки тоже нашлись знакомые
среди дам - вдовы-француженки, сомнительные итальянские графини, с которыми
жестоко обращались их мужья... Фуй! стоит ли нам говорить об этих отбросах и
подонках, - нам, вращавшимся на Ярмарке Тщеславия среди самого блестящего
общества! Если уж играть, так играть чистыми картами, а не этой грязной
колодой. Но всякий входивший в состав бесчисленной армии путешественников
видал таких мародеров, которые, примазываясь, подобно Ниму и Пистолю, к
главным силам, носят мундир короля, хвастаются купленными чинами, но грабят
в свою пользу и иногда попадают на виселицу где-нибудь у большой дороги.
Итак, Бекки под руку с майором Лодером прошлась по комнатам, выпила
вместе с ним большое количество шампанского у буфета, где гости, а в
особенности иррегулярные войска майора, буквально дрались из-за угощения, а
затем, изрядно подкрепившись, двинулась дальше и дошла до гостиной самой
княгини в конце анфилады (там, где статуя Венеры и большие венецианские
зеркала в серебряных рамах). В этой комнате, обтянутой розовым бархатом,
стоял круглый стол, и здесь княжеское семейство угощало ужином самых
именитых гостей. Бекки вспомнилось, как она в таком же избранном обществе
ужинали у лорда Стайна... И вот он сидит за столом у Полониа, и она увидела
его.
На его белом, лысом, блестящем лбу алел шрам от раны, нанесенной
брильянтом; рыжие бакенбарды были перекрашены и отливали пурпуром, отчего
его бледное лицо казалось еще бледнее. На нем была цепь и ордена, среди них
орден Подвязки на голубой ленте. Из всех присутствовавших он был самым
знатным, хотя за столом находились и владетельный герцог, и какое-то
королевское высочество, - каждый со своими принцессами; рядом с милордом
восседала красавица графиня Белладонна, урожденная де Гландье, супруг
которой (граф Паоло делла Белладонна), известный обладатель замечательных
энтомологических коллекций, уже давно находился в отсутствии, будучи послан
с какой-то миссией к императору Марокко.
Когда Бекки увидела его знакомое и столь прославленное лицо, каким
вульгарным показался ей майор Лодер и как запахло табаком от противного
капитана Рука! Мгновенно в ней встрепенулась светская леди, и она попыталась
и выглядеть и держать себя так, точно снова очутилась в Мэйфэре. "У этой
женщины вид глупый и злой, - подумала она, - я уверена, что она не умеет
развлечь его. Да, она, должно быть, ему страшно наскучила; со мной он
никогда не скучал".
Много таких трогательных надежд, опасений и воспоминаний трепетало в ее
сердечке, когда она смотрела на прославленного вельможу своими блестящими
глазами (они блестели еще больше от румян, которыми она покрывала себе лицо
до самых ресниц). Надевая на парадный прием орден Звезды и Подвязки, лорд
Стайн принимал также особо величественный вид и смотрел на всех и говорил с
важностью могущественного владыки, каковым он и был. Бекки залюбовалась его
снисходительной улыбкой, его непринужденными, но утонченными манерами. Ах,
bon Dieu, каким он был приятным собеседником, как он блестящ и остроумен,
как много знает, как прекрасно держится! И она променяла все это на майора
Лодера, провонявшего сигарами и коньяком, на капитана Рука, с его кучерскими
шуточками и боксерским жаргоном, и на других, им подобных!
"Интересно, узнает ли он меня!" - подумала она. Лорд Стайн, улыбаясь,
беседовал с какой-то знатной дамой, сидевшей рядом с ним, и вдруг, подняв
взор, увидел Бекки.
Она страшно смутилась, встретившись с ним глазами, изобразила на своем
лице самую очаровательную улыбку, на какую была способна, и сделала его
милости скромный, жалобный реверансик. С минуту лорд Стайн взирал на нее с
таким же ужасом, какой, вероятно, охватил Макбета, когда на его званом ужине
появился дух Банко; раскрыв рот, он смотрел на нее до тех пор, пока этот
отвратительный майор Лодер не потянул ее за собою из гостиной.
- Пройдемтесь-ка в залу, где ужинают, миссис Ребекка, - заметил этот
джентльмен. - Мне тоже захотелось пожрать, когда я увидел, как лопают эти
аристократишки. Надо отведать хозяйского шампанского.
Бекки подумала, что майор уже и без того выпил более чем достаточно.
На другой день она отправилась гулять в Монте-Пинчо - этот Хайд-парк
римских фланеров, - быть может, в надежде еще раз увидеть лорда Стайна. Но
она встретилась там с другим своим знакомым: это был мистер Фич, доверенное
лицо его милости. Он подошел к Бекки, кивнул ей довольно фамильярно и
дотронувшись одним пальцем до шляпы.
- Я знал, что мадам здесь, - сказал он. - Я шел за вами от вашей
гостиницы. Мне нужно дать вам совет.
- От маркиза Стайна? - спросила Бекки, собрав все остатки собственного
достоинства и замирая от надежды и ожидания.
- Нет, - сказал камердинер, - от меня лично. Рим очень нездоровое
место.
- Не в это время года, мосье Фич, только после пасхи.
- А я заверяю, мадам, что и сейчас. Здесь многие постоянно болеют
малярией. Проклятый ветер с болот убивает людей во все времена года.
Слушайте, мадам Кроули, вы всегда были bon enfant {Сговорчивым человеком
(франц.).}, и я вам желаю добра, parole d'honneur {Честное слово (франц.).}.
Берегитесь! Говорю вам, уезжайте из Рима, иначе вы заболеете и умрете.
Бекки расхохоталась, хотя в душе ее клокотала ярость.
- Как! Меня, бедняжку, убьют? - сказала она. - Как это романтично!
Неужели милорд возит с собой наемных убийц, вместо проводников, и держит про
запас стилеты? Чепуха! Я не уеду, хотя бы ему назло. Здесь есть кому меня
защитить.
Теперь расхохотался мосье Фич.
- Защитить? - проговорил он. - Кто это вас будет защищать? Майор,
капитан, любой из этих игроков, которых мадам видает здесь, лишат ее жизни
за сто луидоров. О майоре Лодере (он такой же майор, как я - милорд маркиз)
нам известны такие вещи, за которые он может угодить на каторгу, а то и
подальше! Мы знаем все, и у нас друзья повсюду. Мы знаем, кого вы видели в
Париже и каких родственниц нашли там. Да, да, мадам может смотреть на меня
сколько угодно, но это так! Почему, например, ни один наш посланник в Европе
не принимает мадам у себя? Она оскорбила кое-кого, кто никогда не прощает,
чей гнев еще распалился, когда он увидел вас. Он просто с ума сходил вчера
вечером, когда вернулся домой. Мадам де Белладонна устроила ему сцену из-за
вас, рвала и метала так, что сохрани боже!
- Ах, так это происки мадам де Белладонна! - заметила Бекки с некоторым
облегчением, потому что слова Фича сильно ее напугали.
- Нет, она тут ни при чем, она всегда ревнует. Уверяю вас, это сам
монсеньер. Напрасно вы попались ему на глаза. И если вы останетесь в Риме,
то пожалеете. Запомните мои слова. Уезжайте! Вот экипаж милорда, - и,
схватив Бекки за руку, он быстро увлек ее в боковую аллею. Коляска лорда
Стайна, запряженная бесценными лошадьми, мчалась по широкой дороге, сверкая
гербами; развалясь на подушках, в ней сидела мадам де Белладонна,
черноволосая, цветущая, надутая, с болонкой на коленях и белым зонтиком над
головой, а рядом с нею - старый маркиз, мертвенно-бледный, с пустыми
глазами. Ненависть, гнев, страсть иной раз еще заставляли их загораться, но
обычно они были тусклы и, казалось, устали смотреть на мир, в котором для
истаскавшегося, порочного старика уже почти не оставалось ни красоты, ни
удовольствий.
- Монсеньер так и не оправился после потрясений той ночи, - шепнул
мосье Фич, когда коляска промчалась мимо и Бекки выглянула вслед из-за
кустов, скрывавших ее.
"Хоть это-то утешение!" - подумала Бекки.
Действительно ли милорд питал такие кровожадные замыслы насчет миссис
Бекки, как говорил ей мосье Фич (после кончины монсеньера он вернулся к себе
на родину, где и жил, окруженный большим почетом, купив у своего государя
титул барона Фиччи), но его фактотуму не захотелось иметь дело с убийцами,
или же ему просто было поручено напугать миссис Кроули и удалить ее из
города, в котором его милость предполагал провести зиму и где лицезрение
Бекки было бы ему в высшей степени неприятно, - это вопрос, который так и не
удалось разрешить. Но угроза возымела действие, и маленькая женщина не
пыталась больше навязываться своему прежнему покровителю.
Все читали о грустной кончине этого вельможи, происшедшей в Неаполе;
спустя два месяца после французской революции 1830 года достопочтенный
Джордж Густав, Маркиз Стайн, Граф Гонт из Гонт-Касла, Пэр Ирландии, Виконт
Хелборо, Барон Пичли и Грилсби, Кавалер высокоблагородного ордена Подвязки,
испанского ордена Золотого Руна, русского ордена Святого Николая первой
степени, турецкого ордена Полумесяца, Первый Лорд Пудреной Комнаты и Грум
Черной Лестницы, Полковник Гонтского, или Собственного его высочества
регента, полка милиции, Попечитель Британского музея, Старший брат гильдии
Святой Троицы, Попечитель колледжа Уайтфрайерс и Доктор гражданского права
скончался после ряда ударов, вызванных, по словам газет, потрясением, каким
явилось для чувствительной души милорда падение древней французской
монархии.
В одной еженедельной газете появился красноречивый перечень
добродетелей маркиза, его щедрот, его талантов, его добрых дел. Его
чувствительность, его приверженность славному делу Бурбонов, на родство с
которыми он притязал, были таковы, что он не мог пережить несчастий своих
августейших родичей. Тело его похоронили в Неаполе, а сердце - то сердце,
что всегда волновали чувства возвышенные и благородные, - отвезли в
серебряной урне в Гонт-Касл.
- В лице маркиза, - говорил мистер Уэг, - бедняки и изящные искусства
потеряли благодетеля и покровителя, общество - одно из самых блестящих своих
украшений, Англия - одного из величайших патриотов и государственных
деятелей, и так далее, и так далее.
Его завещание долго и энергично оспаривалось, причем делались попытки
заставить мадам де Белладонна вернуть знаменитый брильянт, называвшийся
"Глаз иудея", который его светлость всегда носил на указательном пальце и
который упомянутая дама якобы сняла с этого пальца после безвременной
кончины маркиза. Но его доверенный друг и слуга мосье Фич доказал, что
кольцо было подарено упомянутой мадам де Белладонна за два дня до смерти
маркиза, точно так же, как и банковые билеты, драгоценности, неаполитанские
и французские процентные бумаги и т. д., обнаруженные в секретере его
светлости и значившиеся в иске, вчиненном его наследниками этой безвинно
опороченной женщине.
ГЛАВА LXV,
полная дел и забав
На следующий день после встречи за игорным столом Джоз разрядился
необычайно тщательно и пышно и, не считая нужным хоть слово сказать
кому-либо относительно событий минувшей ночи и не спросив, не хочет ли кто
составить ему компанию, рано отбыл из дому, а вскоре уже наводил справки у
дверей гостиницы "Слон". По случаю празднеств гостиница была полна народу,
за столиками на улице уже курили и распивали местное легкое пиво, общие
помещения тонули в облаках дыма. Мистера Джоза, когда он с важным видом
осведомился на своем ломаном немецком языке, где ему найти интересующую его
особу, направили на самых верх дома - выше комнат бельэтажа, где жило
несколько странствующих торговцев, устроивших там выставку своих
драгоценностей и парчи; выше апартаментов третьего этажа, занятых штабом
игорной фирмы; выше номеров четвертого этажа, снятых труппой знаменитых
цыганских вольтижеров и акробатов; еще выше - к маленьким каморкам на
чердаке, где среди студентов, коммивояжеров, разносчиков и поселян,
приехавших в столицу на празднества, Бекки нашла себе временное гнездышко -
самое грязное убежище, в каком когда-либо скрывалась красота.
Бекки нравилась такая жизнь. Она была на дружеской ноге со всеми
постояльцами - с торговцами, игроками, акробатами, студентами. У нее была
беспокойная, ветреная натура, унаследованная от отца и матери - истых
представителей богемы и по вкусам своим, и по обстоятельствам жизни. Если
под рукой не было какого-нибудь лорда, Бекки с величайшим удовольствием
болтала с его курьером. Шум, оживление, пьянство, табачный дым, гомон
евреев-торговцев, важные, спесивые манеры нищих акробатов, жаргон заправил
игорного дома, пение и буйство студентов - весь этот неумолчный гам и крик,
царивший в гостинице, веселил и забавлял маленькую женщину, даже когда ей не
везло и нечем было заплатить по счету. Тем милее была ей вся эта суета
теперь, когда кошелек у нее был набит деньгами, которые маленький Джорджи
выиграл ей накануне вечером.
Когда Джоз, отдуваясь, одолел последнюю скрипучую лестницу и, едва
переводя дух, остановился на верхней площадке, а затем, отерев с лица пот,
стал искать нужный ему э 92, дверь в комнату напротив, э 90, была открыта, и
какой-то студент в высоких сапогах и грязном шлафроке лежал на кровати,
покуривая длинную трубку, а другой студент, с длинными желтыми волосами и в
расшитой шнурами куртке, чрезвычайно изящной и тоже грязной, стоял на
коленях у двери э 92 и выкрикивал через замочную скважину мольбы, обращенные
к особе, находившейся в комнате.
- Уходите прочь, - произнес знакомый голос, от которого Джоза пронизала
дрожь. - Я жду кое-кого... Я жду моего дедушку. Нельзя, чтобы он вас здесь
застал.
- Ангел Englanderin! {Англичанка (нем.).} - вопил коленопреклоненный
студент с белобрысой головой и с большим кольцом на пальце. - Сжальтесь над
нами! Назначьте свидание! Отобедайте со мной и Фрицем в гостинице в парке.
Будут жареные фазаны и портер, плумпудииг и французское вино. Мы умрем, если
вы не согласитесь!
- Обязательно умрем! - подтвердил юный дворянин на кровати.
Этот разговор и услышал Джоз, хотя не понял из него ни слова по той
простой причине, что никогда не изучал языка, на котором он велся.
- Newmero kattervang dooze, si vous plaii! {Номер девяносто второй,
пожалуйста! (искаж. франц.)} - сказал Джоз тоном вельможи, когда обрел
наконец дар речи.
- Quater fang tooce! - повторил студент и, вскочив на ноги, ринулся в
свою комнату; дверь захлопнулась, и до Джоза донесся громкий взрыв хохота.
Бенгальский джентльмен стоял неподвижно, озадаченный этим
происшествием, как вдруг дверь э 92 сама собою отворилась, и из комнаты
выглянуло личико Бекки, полное лукавства и задора. Взгляд ее упал на Джоза.
- Это вы? - сказала она, выходя в коридор. - Как я ждала вас! Стойте!
Не входите... через минуту я вас приму.
За эту минуту она сунула к себе в постель баночку румян, бутылку
коньяку и тарелку с колбасой, наскоро пригладила волосы и наконец впустила
своего гостя.
Ее утренним нарядом было розовое домино, немножко выцветшее и
грязноватое, местами запачканное помадой. Но широкие рукава не скрывали
прекрасных, ослепительно белых рук, а пояс, которым была перехвачена ее
тонкая талия, выгодно подчеркивал изящную фигуру. Бекки за руку ввела Джоза
к себе в каморку.
- Входите! - сказала она. - Входите, и давайте побеседуем. ^Садитесь
вот здесь. - И, слегка пожав руку толстому чиновнику, она со смехом усадила
его на стул. Сама же уселась на кровать - конечно, не на бутылку и тарелку,
на которых мог бы расположиться Джоз, если бы он вздумал занять это место. И
вот, сидя там, Бекки начала болтать со своим давнишним поклонником.
- Как мало годы изменили вас! - сказала она, бросив на Джоза взгляд,
полный нежного участия. - Я узнала бы вас где угодно; как приятно, живя
среди чужих людей, опять увидеть честное, открытое лицо старого друга!
Если сказать правду, честное, открытое лицо выражало в этот момент что
угодно, но только не прямодушие и честность. Наоборот, оно было весьма
смущенным и озадаченным. Джоз оглядел странную комнатку, в которой нашел
свою былую пассию. Одно из ее платьев висело на спилке кровати, другое
свешивалось с гвоздя, вбитого в дверь; шляпка наполовину загораживала
зеркало, а на подзеркальнике валялись очаровательные башмачки бронзового
цвета. На столике у кровати лежал французский роман рядом со свечою - не
восковой. Бекки собиралась было с