Джанет Винтерсон. Письмена на теле
---------------------------------------------------------------
© Copyright Джанет Винтерсон "Written on the Body"
© Copyright перевод: Диана Оганова (oopsey-daisy@rambler.ru)
Date: 09 Mar 2002
---------------------------------------------------------------
Предисловие переводчика:
Роман "Письмена на теле" - это история любви, по сути своей - поэма в
прозе. Основная особенность романа в том, что пол рассказчика так никогда и
не раскрывается автором. Это довольно сложно сделать посредством русского
языка, что и создавало оcновную трудность при переводе этого романа. Поэтому
я приношу извинения за некоторое изменение синтаксической структуры
предложений, что в результате, слегка отразилось и на общем стиле
повествования. Тем не менее я надеюсь, что мне удалось сохранить поэтику и
общую атмосферу романа.
ДЖАНЕТ ВИНТЕРСОН
ПИСЬМЕНА НА ТЕЛЕ
Почему мы измеряем любовь утратой?
Уже три месяца нет дождя. Деревья, исследуя внутренность земли,
посылают остатки корней в сухую землю; корни деревьев подобны лезвиям,
готовым вскрыть любую водоносную артерию.
Виноград засох на лозе. То, что должно быть упругим и плотным, лопаясь
под зубами и растекаясь во рту, стало дряблым и гноящимся. Не испытать мне в
этом году удовольствия от перекатывания пальцами голубых виноградин,
мускусом смазывающих мою ладонь. Даже осы избегают тягучих коричневых
капель. В этом году даже осы. Но не всегда было так.
Я вспоминаю один сентябрьский месяц: Древесный Голубь Красный Адмирал
Желтая Страда Оранжевая Ночь. Ты сказала "Я люблю тебя".
Почему так происходит, что самая неоригинальная вещь на свете, которую
мы говорим друг другу все еще остается тем, что мы страстно желаем слышать?
"Я люблю тебя" - это всегда цитата. Не ты и ни я не были первыми,
сказавшими эти слова, и все же, и когда ты произносишь это, и когда я
произношу это - мы разговариваем как дикари, которые нашли три слова и
поклоняются им. Когда-то и мне довелось поклоняться им; а теперь я здесь, со
своим одиночеством, на камне, высеченном из моего собственного тела.
КАЛИБАН: Вы научили меня говорить и все что я выгадал из этого - это
то, что я могу теперь ругаться. Да унесет вас красная чума за то, что вы
научили меня говорить.(Шекспир, "Буря" прим.переводчика)
Любовь требует выражения. Она не останется спокойной, молчаливой,
доброй, скромной, видимой, но неслышимой, нет. Она разразится языком хвалы,
высокой нотой, которая вдребезги разобьет стакан и выплеснет воду. Это не
любовь садовника, лелеющего свой сад. Это игра в кошки-мышки, и жертва в ней
- ты. Проклятие лежит на этой игре. Как можно упорно продолжать игру, когда
правила постоянно меняются? Я назову себя Алисой и стану играть в крокет с
фламинго в руках. В Стране Чудес все плутуют, а Любовь - это Страна Чудес,
не так ли? Любовь вращает мир. Любовь слепа. Все что тебе нужно это любовь.
Никто еще не умер от разбитого сердца. Ты переживешь это. Все изменится,
когда мы поженимся. Подумай о детях. Время великий лекарь. Все еще ждете
Мистера Идеального? Мисс Идеальную? А может всех маленьких идеальчиков?
Всему виной стереотипы. Ясная эмоция ищет ясного выражения. Если то,
что я чувствую - неясно, может ли это называться любовью? Любовь вселяет
такой ужас, что все, что я могу сделать это засунуть ее под мусорную корзину
с грудой милых розовых игрушек и посылать себе поздравительные открытки с
надписью : "Поздравляю с помолвкой". Но нет никакой помолвки, есть только
полное разрушение. Я отчаянно отворачиваю лицо в сторону, чтобы любовь не
заметила меня. Мне нужна разбавленная версия любви, небрежный язык,
незначительные жесты. Продавленное кресло из стереотипов. Все в порядке -
миллионы задниц сидели здесь до меня. Пружины сильно изношены, ткань
зловонна и привычна. Мне нечего опасаться, видите - мои бабушка с дедушкой
поступали именно так: он - в жестком воротничке и клубном галстуке, она - в
белом муслиновом платье, двигающимся вслед за движениями ее тела. Они
поступали так, мои родители поступали так, почему бы и мне теперь не делать
то же; вытянуть вперед руки - не для того чтобы удержать тебя, просто, чтобы
сохранить баланс, продвигаясь на ощупь к этому креслу. Как мы будем
счастливы! Как все будут счастливы! И они жили долго и счастливо и умерли в
один день.
Жаркое августовское воскресенье. Я плыву на лодке по отмели реки там,
где маленькие рыбки подставляют свои животы под солнце. По обеим сторонам
реки - совершенная зелень травы уступает место психоделически ядовитым
пятнам лайкровых шорт и гавайских маек, сделанных в Тайване.
Они кучковались группками, в любимой для всех семей манере: отец с
газетой, упирающейся в его выпирающий живот, мать, согнувшаяся над термосом.
Дети, тощие, как карамель на палочке и как карамель на палочке розовые. Мать
видит как ты входишь и вздымает свое тело с полосатого шезлонга: "Как Вам не
стыдно. Здесь кругом семьи".
Ты смеешься и машешь рукой, твое тело светится под чистой зеленой
водой, ее очертания подходят очертаниям твоего тела, она удерживает тебя,
доверяет тебе. Ты переворачиваешься на спину, твои соски скользят по
поверхности реки и река украшает твои волосы водорослями. Ты вся молочного
цвета, кроме твоих волос, твоих рыжих волос, обвившихся вокруг твоего плеча.
"Я позову мужа, пусть-ка посмотрит на тебя. Джордж иди сюда. Джордж иди
сюда".
"Ты разве не видишь, что я смотрю телевизор? - произносит Джордж не
оборачиваясь.
Ты встаешь и вода стекает с тебя серебряными струями. Не раздумывая я
вхожу в воду и целую тебя. Ты обвиваешь руками мою загорелую спину. Ты
говоришь: "Здесь нет никого кроме нас".
Я поднимаю голову и вижу, что берег пуст.
Ты старалась не произносить тех слов, которые вскоре стали нашим личным
алтарем. Мне доводилось говорить их множество раз, ронять как монеты в
колодец желаний с надеждой, что когда-нибудь они позволят мне сбыться. Мне
доводилось говорить их много раз, но не тебе. Мне доводилось раздавать их
как незабудки, девушкам, которым следовало бы лучше знать их цену. Мне
доводилось использовать их как пули и как бартер. Мне не нравится думать о
себе, как о неискреннем человеке, но если я говорю "Я люблю тебя "и знаю что
это неправда, кто же я тогда? Буду ли я лелеять тебя, обожать тебя, уступать
тебе, делаться лучше для тебя, смотреть на тебя и всегда видеть тебя,
говорить тебе правду? И если все это не любовь, тогда что любовь?
Август. Между нами разгорелся спор. Ты хочешь, чтобы любовь всегда была
такой как в этот день, верно? 33 градуса даже в тени. Этот накал, этот жар;
солнце как дисковая пила проходящая сквозь твое тело.
Это потому, что ты приехала из Австралии?
Ты не отвечаешь, только держишь мою горячую руку в своих холодных
пальцах, легко ступая в льняном и шелковом. Я чувствую себя нелепо. На мне
шорты с татуировкой "Из вторичного сырья" по всей штанине.
Я вспоминаю одну свою подружку, которая считала, что носить шорты перед
общественными памятниками неэтично. Когда мы встречались, мне приходилось
привязывать свой велосипед у Чаринг-Кросс и переодеваться в туалете перед
свиданием с ней у памятника Нельсону. "К чему беспокоиться? У него только
один глаз."
"У меня их два" - говорит она и целует меня. Глупо запечатлевать
алогичное поцелуем, но именно так я обычно поступаю в подобных ситуациях.
Ты не отвечаешь. Почему человеку нужны ответы? Я полагаю, в какой-то
степени потому, что без ответа, какого бы то ни было, вопрос сам по себе
начинает звучать глупо. Попробуйте встать перед классом и попросить назвать
столицу Канады. На тебя уставятся глаза, одни - безразличные, враждебные,
другие - косящие в сторону. Ты повторяешь снова. "Назовите мне столицу
Канады". Пока ты ждешь в тишине, ты являешь собой абсолютную жертву, и твой
собственный разум начинает сомневаться. Какой город столица Канады? Почему
Оттава, а не Монреаль?
Монреаль намного красивей, espresso там намного лучше и у тебя есть
друг, который живет там. И вообще, какая разница, какой город - столица,
возможно в следующем году все будет по другому. Возможно Глория пойдет в
бассейн сегодня вечером. И так далее.
Гораздо труднее справиться с молчанием, когда дело касается более
сложных вопросов, оставленных без ответа, вопросов, требующих больше чем
простого односложного ответа. Однажды заданные, они не испаряются, не
оставляют твой разум безмятежно размышляющим. Однажды произнесенные, они
приобретают объем и материю, заставляют тебя спотыкаться на ступенях, будят
тебя по ночам. Черная дыра засасывает все, что ее окружает и даже свет не
способен сбежать оттуда. Это лучше, чем вообще не задавать вопросов? Что
лучше - быть довольной свиньей или несчастным Сократом? Покуда скотобойни
более жестоки к свиньям, чем к философам, я рискну задавать вопросы.
Мы возвращаемся в квартиру, которую мы снимаем вдвоем и ложимся на одну
из односпальных кроватей. Во всех комнатах, сдаваемых в аренду, начиная от
Брайтона и заканчивая Бангкоком, покрывало никогда не сочетается с ковром и
полотенца всегда чересчур узкие. Одно из них я кладу под тебя, чтобы уберечь
простынь. Ты кровоточишь.
Это была твоя идея снять квартиру, чтобы попытаться почаще быть вместе;
не только в обед, на ночь, или за чашкой чая на углу библиотеки. Ты все еще
замужем, и хотя у меня не слишком много угрызений совести относительно этого
благословенного состояния, мне пришлось научиться испытывать кое-что в этом
духе. Я часто думаю о браке, как о витрине, которая напрашивается на то,
чтобы в нее бросили кирпич. Самопоказ, самодовольство, льстивость,
непроницаемость, пучкогубость. Манера с которой женатые пары квартетом
выходят на прогулку напоминает мне какую-то пантонимическую упряжку -
мужчины, идущие вместе впереди, женщины, плетущиеся слегка поодаль. Мужчины,
несущие джин с тоником от стойки бара, женщины, несущие свои сумочки в
туалет. Не всегда это бывает именно так, но чаще всего именно так и бывает.
Мне пришлось пройти через множество браков. Не размеренно вышагивая по
ковровой дорожке, а всегда карабкаясь вверх по ступенькам. Я начинаю
осознавать, что каждый раз выслушиваю одну и ту же историю. Вот как это
происходит:
Интерьер. Полдень.
Ванная. Занавес наполовину спущен. Одежда разбросана. Обнаженная
женщина, определенного возраста, лежит на кровати , глядя в потолок. Она
хочет что-то сказать. Ей трудно это сделать. Играет магнитофон. Поет Элла
Фицджералд: "Леди танцует блюз".
ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Я хотела сказать что я обычно не делаю этого.
Наверное это называется адюльтер. (Она смеется).
Я никогда не делала этого раньше. Я не думаю, еще когда-то смогу это
сделать. С кем-нибудь еще.
Но я хочу заниматься этим с тобой снова и снова. (Она переворачивается
на живот). Ты же знаешь, я люблю своего мужа.. Я действительно люблю его. Он
не похож на других мужчин. Иначе я бы не вышла за него замуж.Он не такой как
все, у нас с ним много общего. Мы беседуем.
Ее любовник проводит пальцем по ее приоткрытым губам. Ложится на нее,
смотрит на нее. Любовник ничего не говорит.
ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Если бы я не встретила тебя, мне кажется , что я
все- равно что-то искала бы. Я могла бы получить диплом в Открытом
Университете. Я не думала об этом. Я никогда не хотела причинить ему даже
минутную тревогу. Именно поэтому нам следует быть очень осторожными. Я не
хочу быть жестокой и эгоистичной. Ты ведь понимаешь это, правда?
Ее любовник встает и идет в туалет. Обнаженная женщина приподнимается
на локте и продолжает свой монолог обращаясь по направлению к ванной.
15
ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Только недолго, милый. (Делает паузу). Я пыталась
убрать тебя из своих мыслей, но мне кажется, я не могу убрать тебя из своей
плоти. Я думаю о твоем теле день и ночь.
Когда я пытаюсь читать, то что я читаю - это ты. Когда я сажусь есть,
то что я ем - это ты. Я женщина средних лет, счастливая в браке, но все что
я вижу - это твое лицо.
Что ты сделал со мной?
Ее любовник плачет. Конец сцены.
Очень лестно осознавать что ты и только ты, великий любовник, смог
сделать это. Что без тебя этот брак, хотя и несовершенный, но существующий,
во многих отношениях патетический, разрастался бы на своей скудной диете и,
если бы и не разрастался, то по крайней мере, не высох. Он высох, лежит
размякшей и бесполезной ракушкой брака - оба его обитателя сбежали. И тем не
менее люди собирают ракушки, не так ли? Тратят на них деньги и выставляют их
на своих подоконниках. Некоторые восхищаются ими. Мне пришлось повидать
большое количество знаменитых ракушек, и в еще большее количество мне
довелось подуть, Там, где оставленная мною трещина была слишком глубока,
чтобы ее можно было исправить, ее обитатели попросту повернули ее
испорченной стороной в тень.
Вот видишь? Даже здесь, в этом глубоко личном месте мой синтаксис стал
жертвой этого обмана. Не мне приходилось совершать все эти вещи: рубить
узел, взламывать замок, чтобы смыться с вещами, которые мне не принадлежали.
Просто дверь была открыта. По правде говоря, она не сама открыла ее. Ее
дворецкий открыл для нее эту дверь. Его звали Скука. Она сказала "Скука,
раздобудь мне развлечение". Тот ответил: "Хорошо, мадам" и надел свои белые
перчатки, чтобы не оставить отпечатков на моем сердце, когда тихонько в него
постучал; и мне показалось, что он сказал мне, что его зовут Любовь.
Ты думаешь я пытаюсь увильнуть от ответственности? Нет, все мои
поступки осознаны, они были осознаны мной и тогда, когда совершались. Но я
не стою в церкви, не жду в очереди в бюро регистрации браков, не клянусь
хранить верность до гроба. Я не осмеливаюсь на это. Я не говорю "Этим
кольцом я связываю себя узами брака". Я не говорю "Своим телом я поклоняюсь
тебе". Как можно говорить это одному человеку и с радостью спать с другим?
Не следует ли нарушать клятву таким же образом, как и давать ее - на виду у
всех?
Странно что брак, этот публичный показ, открытый для всех, открывает
путь самой тайной из всех связей - супружеской измене.
Однажды у меня была любовница, ее звали Вирсавия. Это была женщина,
счастливая в браке. Мне начинало казаться, что мы с ней - экипаж подводной
лодки. Мы ничего не могли говорить друзьям, по крайней мере она не могла
говорить своим, потому что это также были и его друзья. Мне нельзя было
говорить своим, потому что она просила меня не делать этого. Мы погружались
все глубже и глубже в нашем гробу с изнанкой из любви, с изнанкой из свинца.
"Говорить правду", говорила она "это роскошь, которая нам не по карману".
Поэтому ложь, становилась добродетелью, экономным существованием, которое мы
должны были вести. Говорить правду было слишком больно, поэтому ложь стала
добрым делом. Как-то раз я говорю ей: "Я собираюсь сказать ему правду". Это
случилось по прошествии двух лет, когда мне показалось, что она должна уйти
от него, наконец-то, наконец-то, наконец-то. Слово, которое она употребила в
ответ: "Чудовищно". Чудовищно сказать ему. Чудовищно. Мне вспомнился
Калибан, прикованный цепями к своей адской скале. "Пусть красная чума унесет
вас за то, что вы научили меня говорить".
Позднее, когда мне удалось освободиться от ее мира двусмысленных
значений и масонских жестов, мне пришлось совершить воровство. У меня
никогда не было нужды воровать у нее, она сама раскладывала свои товары на
одеяле и просила меня выбрать. (Они имели цену, но чисто формальную). Когда
мы расстались, мне захотелось получить назад свои письма. "Твои авторские
права, но моя собственность" - как она сказала. То же она говорила о моем
теле. Возможно было неправильным забираться к ней в чулан, чтобы забрать
назад остатки себя. Их было легко найти, они были набиты в большую мягкую
сумку, на которой была наклейка благотворительного фонда "Оксфам" с
сообщением, что все это должно быть возвращено мне в случае ее смерти.
Хорошо придумано. Он наверняка прочитал бы их, но только тогда, когда она не
могла бы уже испытать на себе последствия. Захотелось бы мне прочитать на
его месте? Возможно. Хорошо придумано.
Они были сожжены мною в саду, одно за другим и мне думалось о том как
легко можно разрушить прошлое и как трудно забыть его.
Разве я говорю, что это происходит со мной снова и снова? Ты можешь
подумать, что я постоянно влезаю и вылезаю из чуланов замужних женщин. Нет -
я могу брать высоту, это верно, но у меня не хватает духа добираться до дна.
Тем более странно тогда с моей стороны так часто измерять глубины.
Мы лежим на кровати в нашей общей квартире и я кормлю тебя сливами
цвета синяков. Природа плодородна но переменчива. В один год она посылает
тебе голод, в другой она убивает тебя любовью. В том году ветви ломились под
тяжестью плодов, в этом - голые ветки гудят на ветру. Август без спелых
слив. Может я допускаю какую-то ошибку в этой непоследовательной хронологии?
Наверное, мне следует назвать это глазами Эммы Бовари или платьем Джейн Эйр.
Я не знаю. Теперь я снимаю другую комнату, в которой сейчас сижу и пытаюсь
вернуться к тому месту в прошлом, где была допущена ошибка. Где мной была
допущена ошибка. Ты была штурманом, а я плохим навигатором, сбившимся с
курса.
И все же я буду продолжать свой путь. Вот сливы и я разламываю их для
тебя.
Ты спрашиваешь: " Почему я так пугаю тебя?"
Пугаешь меня? Да, ты действительно пугаешь меня. Ты ведешь себя так,
как будто мы все время будем вместе. Ты ведешь себя так, как будто
существует какое-то бесконечное блаженство и время без конца. Как я могу
знать это? Мой опыт мне показывает что время всегда кончается. Теоретически
ты права, квантовая физика права, романтики и священники правы. Время
бесконечно. На практике мы оба носим часы. И если я тороплю эти отношения,
то это только потому что я боюсь. Я боюсь что у тебя есть дверь, невидимая
мне, и что каждую минуту дверь может открыться, и ты уйдешь. Что тогда? Что
будет тогда, когда я буду колотить в стены, как Инквизитор, ищущий святого?
Где я найду потайную лестницу? Для меня это снова будут все те же четыре
стены.
Ты говоришь: "Я собираюсь уйти"
Я думаю: "Ну конечно, ты возвращаешься в ракушку. Я тупица. Я опять
влипаю в ту же самую историю. Я никогда больше не буду этого делать."
Ты говоришь: "Я рассказала ему все еще до того, как мы ушли. Я сказала
ему, что не передумаю, даже если передумаешь ты."
Что-то не в порядке со сценарием. Это как раз тот момент, когда мне
полагается испытывать самодовольство и сердиться. Это как раз тот момент,
когда ты должна разразиться потоком слез и сказать мне насколько тебе тяжело
говорить такие вещи но что ты могла поделать что ты могла поделать и буду ли
я ненавидеть тебя и да ты уже знаешь что я буду ненавидеть тебя и нет знаков
вопроса в этой речи потому что это свершившийся факт.
Вместо этого ты пристально смотришь на меня. Как наверное когда- то Бог
смотрел на Адама.. И я теряюсь перед твоим взглядом любви, обладания и
гордости. Мне хочется уйти и прикрыть себя фиговыми листьями. Вот он грех -
не быть готовым, вот он грех - оказаться недостойным этого.
Ты сказала: "Я люблю тебя и всякая другая жизнь рядом с этой любовью
превращается в ложь".
Может ли это быть правдой, это простое, очевидное сообщение? Нравятся
ли мне моряки, которые хватают пустую бутылку и страстно желают прочесть то,
чего там нет? И все - же ты здесь, ты там, вырастающая как джин из кувшина,
в десять раз больше своей обычной величины, возвышающаяся надо мной,
держащая меня в своих объятиях, как между двух гор. Твои рыжие волосы
полыхают огнем и ты говоришь: "Загадай три желания и они все сбудутся.
Загадай триста и я исполню их. "
Чем мы занимались в ту ночь? Мы гуляли, укутавшись друг в друга и
заходили в кафе, и оно было нашей церковью, и ели греческий салат, и он был
нашим свадебным пиром. Мы встретили кота, который согласился быть нашим
свидетелем. А нашим свадебным букетом был кукушкин цвет на берегу канала. У
нас было около двух тысяч гостей, в основном мошкара, и мы чувствовали себя
достаточно взрослыми для того, чтобы самостоятельно объявить друг друга
мужем и женой. Было бы хорошо улечься прямо там и заниматься любовью под
луной, но реальность такова, что вне кино и песен в стиле кантри и вестерна,
любовь на открытом воздухе достаточно щекотливое занятие.
Однажды у меня была подружка, которая была помешана на звездных ночах.
Она считала, что кровати - это больничные принадлежности. Все некроватные
места, где она могла этим заниматься, были для нее сексуальными. Покажи ей
диван и она тут же включит телевизор. Мне удавалось заниматься этим в
палатках и каноэ, на Британской железной дороге и Аэрофлоте. Мне пришлось
приобрести футон и, со временем, спортивный мат. Мне пришлось постелить
сверхтолстый ковер на пол. Куда бы мы не ехали мне приходилось таскать за
собой тартановый коврик, подобно продвинутому члену шотландской национальной
партии.
Как-то, когда мне в пятый раз пришлось прийти к доктору чтобы удалить
иголку чертополоха из-под кожи, он сказал: "Любовь это прекрасно. Но
существуют специальные клиники для таких людей как вы". В наше время увидеть
запись ИЗВРАЩЕНЕЦ в своей истории болезни - вещь довольно серьезная. Пройти
при этом через определенные унижения было уж слишком для одной любовной
истории. Мы были вынуждены расстаться, и хотя мне не хватало некоторых
мелочей, которые мне в ней нравились, мне было приятно снова гулять по
сельской местности не рассматривая каждый встречный куст как потенциальное
ложе страсти.
Луиза! В этой односпальной кровати, среди этих ярких простыней я
наверняка найду карту, также, как находят ее искатели сокровищ. Я буду
исследовать и осваивать твои недра и ты перерисуешь меня по своему желанию.
Мы пересечем границы друг друга и сделаем друг друга одним государством.
Зачерпни меня в свои ладони потому что я плодородная земля. Вкуси от плоти
моей и позволь мне быть медом.
Июнь. Самый влажный в летописи июнь. Мы занимаемся любовью каждый день.
Мы счастливы как жеребята, многочисленны как кролики, невинны как голуби в
своей погоне за удовольствием. Никто из нас не думает об этом, и у нас нет
времени обсуждать это. Мы используем время, которое у нас есть. Наши
короткие дни и еще более короткие часы - это наши маленькие подношения богу,
которого не ублажит и сожженная плоть. Мы поглощаем друг друга и снова
чувствуем голод. Бывают моменты расслабления, моменты спокойствия, тихие,
как искусственное озеро, но позади нас всегда ревущий поток.
Есть люди, которые говорят, что секс не самое важное во
взаимоотношениях. Что дружить и ладить друг с другом это то, что помогает
плыть по жизненному течению из года в год. Без сомнения, это верный завет,
но правильный ли? Для меня это было самостоятельным открытием. А кто-то
приходит к этому после многих лет игры в Дон Жуана, когда не остается
ничего, кроме пустых банковских счетов и кипы пожелтевших любовных записок
типа "Я тебя люблю".
Мне хватило до смерти свечей и шампанского, роз, завтраков на рассвете,
трансатлантических телефонных звонков и импульсивных авиаперелетов. Все это
делалось для того, чтобы убежать от чашек горячего шоколада и грелок. И еще
потому, что мне казалось, что пылающий очаг должен быть лучше чем
центральное отопление. Наверное мне не хотелось признаваться, что меня
каждый раз затягивали в ловушку стереотипы, такие же многословные, как розы
моих родителей обвивающие входную дверь. Мне хотелось найти совершенное
соединение, никогда не дремлющий, безостановочный, мощный оргазм. Экстаз без
границ. Мне пришлось до дна испить чашу романтики. Наверняка моя чаша была
немного пикантней, чем большинство других. У меня всегда был спортивный
автомобиль. Но никогда нельзя увеличить скорость настолько, чтобы съехать с
дороги реальности.
Это были последние судороги моего романа с датской девушкой, по имени
Инге. Она была конченным романтиком и анархо-феминисткой. Ей было трудно это
сочетать, поскольку означало невозможность взрывать красивые здания. Она
знала, что Эйфелева башня является ужасающим символом фаллического
притеснения, но когда получила задание от своей начальницы подорвать лифт, с
тем, чтобы никто не мог опрометчиво взбираться вверх, измеряя масштаб
эрекции, она вспоминала о юных романтиках, обозревающих Париж с высоты и
открывающих аэрограммы с сообщением "Je t'aime".
Мы пошли в Лувр на выставку Ренуара. Инге надела партизанскую фуражку и
тяжелые ботинки для того, чтобы ее не приняли за туристку. "Посмотри на эти
обнаженные натуры" - сказала она (хотя меня не нужно было к этому
призывать). "Кругом тела - обнаженные, поруганные, выставленные напоказ. Ты
знаешь сколько платили этим натурщицам?. Едва ли столько, сколько стоит сама
рамка. Я должна вырезать полотна из их рамок и отправиться в тюрьму с криком
"Vive la resistance".
Обнаженные натуры Ренуара далеко не самые прекрасные в мире, но все
равно, когда мы подошли к его картине "Булочница" Инге заплакала. Она
сказала: "Я ненавижу эту картину, потому что она меня волнует". Мне хотелось
сказать ей, что таким образом и появляются тираны, но вместо этого говорю:
"Дело не в художнике, а в картине. Забудь Ренуара, сосредоточься на
картине".
Она спрашивает: "Ты знаешь, что Ренуар заявлял, что он рисует картины
своим пенисом?"
"Не волнуйся", отвечаю я. "Он действительно это делал. После его смерти
на месте его пениса не обнаружили ничего, кроме старой кисточки".
"Ты все выдумываешь".
Разве?
Постепенно мы решили эстетический кризис Инге, принеся ее самодельные
взрывчатки в несколько тщательно выбранных писсуаров. Все они находились в
длинных бетонных бараках, совершенно уродливых и вне всяких сомнений
предназначенных для обслуживания пениса. Она сказала, что я не подхожу на
роль кандидата в помощники в борьбе за новый матриархат, потому что у меня
есть Сомнения в Правильности Этого Деяния. Это было серьезное обвинение. Тем
не менее разлучил нас не терроризм, а голуби...
Моя работа состояла в том, чтобы ходить в мужские туалеты с чулком Инге
на голове. Сам по себе этот факт, не слишком бы привлекал внимание,
поскольку мужские туалеты довольно либеральные заведения, но моя миссия
также состояла в том, чтобы предупреждать парней, стоящих в ряду у
писсуаров, что их яйцам грозит участь быть унесенными взрывной волной в
случае, если они немедленно не уберутся. Обычно это выглядит так: пятеро
мужчин, стоят с зажатыми в руках яичками, уставившись на керамические
писсуары с коричневыми прожилками так, как будто они увидели мифический
Грааль. Почему мужчины любят все делать вместе? Я говорю им (подражаю Инге):
"Этот писсуар символ патриархата и должен быть уничтожен". И потом (уже
своим голосом), "Моя подружка сейчас подсоединяет взрывное устройство, не
будете ли вы против закончить процедуру?".
Как бы вы поступили в такой ситуации? Разве грядущая кастрация с
последующим смертельным исходом не заставляет мужчину побыстрей вытереть
свою штучку и убежать?
Они не убегали. Снова и снова они не убегали, только пренебрежительно
стряхивали капли мочи и обменивались мнениями по поводу разумности побега. У
меня достаточно мягкие манеры, но я не терплю невежливости. Я понимаю, что в
такой работе как эта, очень полезно иметь при себе пистолет.
Я вытаскиваю его из кармана своих "вторичного сырья" шорт, (да они были
у меня долгое время) и направляю дуло на ближайший болтунчик. Это производит
небольшой эффект и один из парней говорит: "У тебя с головой все в порядке
или как?". Он говорит это, но тем не менее, застегивает ширинку и смывается.
"Руки вверх, мальчики", говорю я. "Нет, пожалуйста, не трогай руки, пусть
они сами высохнут на ветру".
В этот момент до меня доносятся первые такты "Странников в ночи" . Это
Инге подает сигнал, о том, что готовы мы или нет, но в нашем распоряжении
осталось пять минут. Я выталкиваю своих неверующих Фом Джонсонов через двери
и бросаюсь бежать. Мне нужно забежать в передвижной бургер-бар, который Инге
использовала как укрытие. Я подлетаю к ней и оглядываюсь назад, глядя в
просвет между булочками. Это был красивый взрыв. Прекрасный взрыв, может
быть слишком хороший для взрывчатки запечатанной в плетенную бутыль. Мы одни
на краю города - террористы ведущие славную борьбу за более справедливое
общество. Мне казалось что я люблю ее; а потом появились голуби.
Она запретила мне звонить ей по телефону. Она сказала, что телефоны
созданы для секретарей на телефоне, которые по сути своей женщины без
статуса. Я: "Хорошо. Я тебе напишу. Она: "Плохо". Почтовая служба находится
в руках деспотов, которые используют непрофсоюзный труд. Что нам оставалось
делать? Мне не хотелось жить в Голландии, ей не хотелось жить в Лондоне. Как
мы могли общаться?
Голуби, сказала она.
Вот таким образом у меня и появилась комната на чердачном этаже,
арендованная у женского института Пальмико. Я не очень высокого мнения о
женских институтах в любом случае - они первыми начали борьбу против
аэрозолей, содержащих препарат СFC и создали плохие Викторианские
губки, но по большому счету мне все равно. Самое главное было то, что их
чердачный этаж смотрел точно в сторону Амстердама.
Моя история вызывает у вас недоверие? Почему мне было не бросить эту
Инге и не пойти в клуб для одиноких сердец? Ответ будет: из-за ее грудей.
Они не были очаровательно высокими, подобно тем, которые женщины носят
как эполеты, как знак ранга. Они также не были эротической фантазией
плейбоя. Они отдали свою дань времени и начали покоряться настойчивости
гравитации. Их плоть была коричневой, круги вокруг сосков еще темней, а сами
соски черные. Мои цыганские подружки, называю я их, но не ее. Они были для
меня определенным символом культа, просто так, без всяких двусмысленностей -
не как эрзац матери или что-то еще в этом роде. Фрейд был не прав. Иногда
груди это груди, это груди...
Десять раз я беру трубку телефона. Шесть раз я кладу ее назад. Возможно
она бы не ответила. Она держала телефон отключенным, кроме тех случаев,
когда ей звонила мать, которая жила в Роттердаме. Она так и не объяснила как
она узнает кто звонит - мать или секретарь на телефоне. Как она узнает кто
звонит - секретарь на телефоне или я? Мне хотелось поговорить с ней.
Голуби: Адам, Ева и Быстроцелуй не смогли долететь до Голланд. Ева не
улетела дальше Фолкстона. Адам улетел и поселился на Трафальгарской площади
(еще одна победа Нельсона). Быстроцелуй боялся высоты - это большой
недостаток для птицы, но женский институт оставил его себе в качестве
талисмана и перекрестил его в Бодицею. Если он еще не умер, значит он жив. Я
не знаю, что случилось с птицами Инге. Они так никогда и не долетели до
меня.
А потом мне повстречалась Жаклин.
Мне нужно было застелить ковровое покрытие в своей комнате. Поэтому
несколько друзей пришли мне помочь. Они привели Жаклин. Она была подружкой
одного из них и наперсницей обоих. Что-то типа домашнего животного. Она
продавала секс и сочувствие за 50 фунтов, чтобы заработать немного на уикенд
и более или менее сносный воскресный обед. Цивилизованная, хотя и
примитивная сделка.
Это была новая квартира, которую мне пришлось купить, чтобы начать
жизнь сначала, после одного отвратительного романа, заразившего меня. Нет, с
моим организмом ничего не произошло - это была эмоциональная болезнь. Мне
пришлось запереть свое сердце на ключ, чтобы случайно кого-нибудь не
заразить. Квартира была огромной и заброшенной. У меня была надежда, что мне
удастся когда-нибудь переделать и ее, и себя. Носительница вируса все еще
жила со своим мужем, в их со вкусом обставленном доме, но подсунула мне 10
000 фунтов, чтобы помочь мне финансировать мои покупки. Дать-занять как
сказала она. Хреновы деньги, как говорю я. Она подкупила все, что осталось
от ее совести. Мне бы хотелось никогда больше с ней не встречаться, но к
сожалению, она была моим дантистом.
Жаклин работала в Зоопарке. Она работала с маленькими пушистыми
зверушками, которые вряд ли нравились посетителям. У посетителей,
заплативших 5 фунтов за вход не хватает терпения на маленьких пушистых
зверушек, которые все время пугаются и норовят спрятаться. Работа Жаклин
заключалось в том, чтобы каждый раз наводить блеск и лоск. Она была добра к
родителям, к детям, к животным, добра к раздражающим вещам любого рода. Она
была добра ко мне.
Когда она пришла, одетая нарядно, но не претенциозно, накрашенная, но
не броско, с бесцветным голосом, клоунскими очками, мне подумалось, что мне
нечего сказать этой женщине. После Инге и моего короткого маниакального
возвращения к Вирсавии - дантисту, не предвиделось никакого удовольствия от
женщин, особенно жертв собственного парикмахера. Мне подумалось: "Ты можешь
заварить чай, пока мы со старыми друзьями посмеемся над превратностями
разбитого сердца, а потом вы втроем уйдете домой, счастливые от совершенного
доброго дела, а я открою банку с чечевицей и буду слушать "Новости науки" по
радио.
Бедняжка я. Нет ничего слаще, чем погрязнуть во всем этом, не так ли?
Погрязнуть в сексе из-за депрессии. Мне стоило бы помнить девиз моей
бабушки, который мог бы служить жизненным девизом всем страдальцам, как
заботливое завещание. Эта болезненная дилемма, этот мучительный завет был не
для нее: "Или сри или убирайся из туалета". Правильно. В конце концов мне
пришлось оказаться среди дерьма.
Жаклин сделала мне сэндвич и спросила есть ли у меня грязное белье,
которое нужно постирать. Она пришла на следующий день и днем позже. Она
поведала мне обо всех проблемах, стоящих перед лемурами в зоопарке. Она
принесла свою собственную швабру. Она работала с восьми до пяти, с
понедельника по пятницу, водила Mini и брала книги в книжных клубах. У нее
не было никаких фетишей, фобий, фортелей или фривольностей. Кроме того она
была одинокой, и она всегда была одинокой. Без детей и без мужа.
Мое чувство к ней можно назвать уважением. Не было никакой любви, да и
не хотелось ее любить. Меня не тянуло к ней, мне даже трудно было
представить как можно ее желать. Все это говорило в ее пользу. Мне недавно
пришло в голову, что "влюбиться" и "балансировать над пропастью" -
совершенно одинаковые понятия. Утомительно все время балансировать вслепую
на тонкой перекладине - один неосторожный шаг, и ты в пропасти. Мне хотелось
широкой дороги и стопроцентной видимости. Что в этом плохого? Это называется
взросление. Многие даже полируют чувство удобства патиной романтики, хотя
она очень скоро облазит. Они долго пребывают в этом состоянии: раздавшийся в
ширину торс и маленький пригородный особнячок. Что в этом плохого? Смотреть
вместе ночные передачи и, лежа бок о бок, храпеть в тысячелетия? Пока смерть
не разлучит нас. Юбилей дорогой? Что в этом плохого?
Мое чувство к ней можно назвать уважением. У нее не было дорогих
запросов, она ничего не знала о хорошем вине, никогда не просила повести ее
в оперу и была влюблена в меня. У меня не было денег и не было морали. Это
был брак, сотворенный на небесах.
Однажды, сидя в ее Mini и поедая обед, из китайского бистро, мы решили,
что нам хорошо вместе. Была облачная ночь и поэтому мы не могли смотреть на
звезды, а кроме того ей нужно было вставать в половине восьмого, чтобы
успеть на работу. Я не помню даже, чтобы мы спали вместе в ту ночь. Это
случилось в следующую ночь, в леденящий ноябрьский холод, когда в моей
комнате горел камин. Мне даже удалось достать несколько цветов, потому что
мне это нравится, но когда дело доходит до поиска скатерти и чистых стаканов
я не слишком утруждаю себя. "Все что мы имеем с ней просто и обычно. Поэтому
мне это нравится. Этот уют стоит того, чтобы понежиться в нем". Никакой
больше безалаберной жизни. Это как сад на балконе.
За последующие месяцы, мой разум был залечен и мне не нужно было больше
мыть полы и тяжко вздыхать о потерянной любви и невозможных шансах. Мне
пришлось пережить кораблекрушение и мне нравился мой новый остров с холодной
и горячей водой и регулярными визитами молочника. Меня можно было назвать
апостолом ординарности. Друзья выслушивали мои лекции о благости
повседневной жизни, похвалы по поводу легких нитей моего существования, а до
меня впервые дошел смысл того, что страсть хороша по праздникам, но не в
повседневной жизни.
Мои друзья были более осмотрительны, чем я. Они высказывали осторожное
одобрение по поводу Жаклин, относясь ко мне как к умственно больному
пациенту, болезнь которого продолжалась несколько месяцев. Несколько
месяцев? Мне казалось что прошел целый год. У меня была суровая жизнь, много
работы и.....и......не помню как называется это слово, которое начинается с
С?
"Кажется тебя одолела скука" - сказал мой друг.
Из меня вырвался пылкий протест трезвенника, которого поймали в то
время как он разглядывал бутылку. Меня все удовлетворякт. Конец моим
скитаниям.
"Все еще занимаешься сексом?"
"Немного. Это не так важно, ты же знаешь. Мы занимаемся этим время от
времени. Когда нам обоим этого хочется. Мы много работаем. У нас не слишком
много времени."
"Когда ты смотришь на нее, ты ее хочешь? Когда ты смотришь на нее ты
замечаешь ее?".
Мое терпение лопнуло. Почему моя счастливая обустроенность, мой
счастливо счастливый дом был развеян в пух и прах моим же другом, который
без единого упрека мирился со всеми моими несчастными романами? Мысленно я
веду борьбу, используя все виды защиты. Мне нужно обидеться? Удивиться?
Посмеяться над этим? Мне хотелось сказать что-нибудь жестокое, чтобы излить
свой гнев и оправдать себя. Но это не проходит со старыми друзьями; не
проходит, потому что слишком легко. Вы знаете друг друга так же хорошо, как
любовники, и у вас меньше возможностей притворяться. Мне оставалось только
налить себе выпить и пожать плечами.
"Нет ничего совершенного".
Червь в бутоне. Ну и что? Во многих бутонах есть черви. Ты
опрыскиваешь, суетишься, надеешься, что червоточина не будет слишком большой
и молишь о том, чтобы выглянуло солнце. Просто дай цветку распуститься и
никто не заметит рваные края. Все эти мысли были обо мне и Жаклин. Я
отчаянно лелею наши отношения. Я хочу продолжать эти отношения не из самых
благородных побуждений; просто это мой последний приют. Никаких больше
скачек в моей жизни. Она тоже меня любит, да любит, своим несложным,
нетребовательным способом. Она никогда не докучает мне, когда я прошу "не
докучай мне", и она никогда не плачет если мне приходится кричать на нее.
Она попросту кричит в ответ. Она относится ко мне как к большому коту в
зоопарке. Она очень гордится мной.
Мой друг сказал "Найди кого-нибудь по своим меркам".
А потом мне повстречалась Луиза.
Если бы мне пришлось рисовать Луизу, ее волосы были бы роем бабочек.
Миллионы Красных Адмиралов как ореол из движения и света. Существует
множество легенд о женщинах, превращенных в деревья, но есть ли какие-нибудь
легенды о деревьях, превращенных в женщин? Это странно, что твоя
возлюбленная напоминает тебе дерево. И все же она напоминала дерево тем, как
ее волосы наполнялись ветром и, разметавшись, нимбом обрамляли ее голову.
Очень часто мне казалось, что она зашелестит листьями. Она не шелестела, но
ее плоть была как лунная тень серебристой березы. Была ли у меня изгородь из
таких же молодых деревьев обнаженных и безыскусных?
Сначала это не имело значения. Мы были дружной троицей. Луиза была
добра к Жаклин и никогда не пыталась встать между нами, даже как друг. Она
была счастлива в браке и это продолжалось уже десять лет. Мне довелось
познакомиться с ее мужем, врачом, имеющим тот самый пресловутый "правильный
подход к больному". Он был ничем не примечателен, но это не порок.
"Она очень красивая, правда?"^ сказала Жаклин
" Кто?"
"Луиза "
" Да, да, я думаю что она красива, если ты любишь женщин такого типа"
" Ты любишь женщин такого типа?"
" Да, мне нравится Луиза. Ты знаешь это. Тебе она тоже нравится."
" Да."
Она опять вернулась к чтению своего журнала "Жизнь животных", а мне
нужно было идти на прогулку.
Это была просто прогулка, самая обычная прогулка, без определенной
цели, но она привела меня к входной двери Луизы. Ну я умница. Что я здесь
делаю? У меня был совсем другой маршрут.
Я звоню. Луиза открывает дверь. Ее муж Элгин сидит в своем кабинете и
играет в компьютерную игру "Больница". Вы оперируете больного, а он тем
временем кричит на вас каждый раз, когда вы что-то делаете неправильно.
"Привет Луиза. Я здесь случайно, просто гуляю, мне показалось, что я
могу заскочить к тебе". Заскочить. Какая смешная фраза. Кто я, кузнечик?
Мы вместе прошли в холл. Элгин выглянул из своего кабинета. "А, привет.
Привет, привет, очень мило, что вы пришли. Я присоединюсь к вам скоро, у
меня небольшая проблема с печенью, что-то не могу ее найти".
В кухне Луиза налила мне выпить и одарила меня целомудренным поцелуем в
щеку. Этот поцелуй можно было бы назвать целомудренным, если бы она сразу
отстранилась от меня, но вместо этого она легко коснулась моей щеки и ее
губы незаметно скользнули дальше. И хотя это заняло вдвое больше времени,
чем обычно требуется на поцелуй такого рода, все же это нельзя назвать
временем. Если это не ваша щека. Если вы не заострили на этом внимание и не
спросили себя, заостри ли на этом внимание другой. Она не подала никакого
знака. Я тоже. Мы сидели, разговаривали, слушали музыку, не замечая ни
темноты, ни позднего часа, ни того, что бутылка уже пуста, ни того, что мой
желудок уже пуст. Телефон зазвонил так непристойно громко, что мы оба
подпрыгнули. Луиза, с обычной для нее беззаботностью, откликнулась на
звонок, послушала минуту и передала мне трубку. Это была Жаклин. Она сказала
очень печально, не жалобно, а именно печально: "Мне было интересно где ты.
Уже почти полночь. Я хотела знать где ты".
"Извини. Я возьму машину сейчас. Я скоро приеду к тебе".
Я встаю и улыбаюсь. "Ты можешь дать мне машину?"
"Я довезу тебя" - говорит она. "Будет приятно повидаться с Жаклин".
По дороге мы не разговаривали. Улицы были тихи, ни единого человека не
попалось нам по пути. Мы задержались у дверей моей квартиры. Мне оставалось
только поблагодарить Луизу и договориться о встрече на следующей неделе. А
потом она сказала: "У меня есть билеты в оперу на завтрашний вечер. Элгин не
может пойти. Ты пойдешь?".
"Мы договорились провести завтрашний вечер вместе с Жаклин".
Она кивает и я ухожу. Без поцелуя.
Что делать? Следует ли мне остаться с Жаклин и ненавидеть все это,
запустив механизм замедленного действия ненависти к ней? Следует ли мне
извиниться и уйти? Следует ли мне сказать правду и уйти? Я не могу делать
только то, что я хочу, взаимоотношения - это что-то вроде компромисса.
Взаимные уступки. Возможно я не хочу остаться, но она этого хочет. Мне нужно
радоваться этому. Это сделает нас сильнее и нежнее. Такими были мои мысли,
пока она спала рядом со мной, и если у нее были какие-либо страхи в эту
ночь, она не открыла их мне. Я смотрю на нее, доверчиво лежащую на том самом
месте, где она лежала так много ночей. Может ли эта постель быть вероломной?
Утром я просыпаюсь в отвратительном настроении и крайнем измождении.
Жаклин, как всегда веселая, садится в свой Mini и едет к своей матери. Днем
она позвонила, чтобы попросить у меня разрешения остаться у своей матери. Ее
мать заболела и она хотела провести с ней ночь.
"Жаклин" - говорю я, - Оставайся. Увидимся завтра".
На меня снизошло облегчение и благодать. Теперь можно остаться наедине
с собой в своей квартире и прагматично рассуждать . Иногда лучшая компания
для тебя это ты сам.
В антракте "Женитьбы Фигаро" я начинаю понимать, как часто на Луизу
смотрят другие. Со всех сторон мы были исколоты проходящими мимо блестками
на платьях, покрытых золотом. Женщины несли свои драгоценности, как медали.
Там муж, здесь разведенные, как палимпсест любовных связей. Галстуки, броши,
кольца, тиары, часы усеянные алмазами, время на которых невозможно
рассмотреть без микроскопа. Браслеты, цепочки на ногах, вуаль с россыпью
жемчужин и серьги, которые намного больше ушей. Все эти драгоценности шли в
сопровождении серых пиджаков свободного покроя и франтоватых пятнистых
галстуков. Галстуки подергивались, когда проходила Луиза, а пиджаки слегка
втягивались вовнутрь. Драгоценные камни на обнаженной шее Луизы мерцали
своей собственной угрозой. На ней было простое зеленое платье из
мхово-зеленого шелка, пара нефритовых серег и обручальное кольцо. "Не отводи
глаз от этого кольца", говорю я себе. "Как только ты подумаешь, что
начинаешь влюбляться помни, что это кольцо превратится в расплавленный
металл и прожжет тебя насквозь".
"На что ты смотришь?" - говорит Луиза.
"Ты ведешь себя по-идиотски", сказал мой друг. "Еще одна замужняя
женщина".
Мы с Луизой беседуем об Элгине. "Он родился в ортодоксальной еврейской
семье" - говорит она. "Он чувствует на себе два бремени одновременно - бремя
униженности и бремя превосходства".
Мать и отец Элгина все еще живут в полу-особняке 1930 года в Стамфорд
Хилле. Они незаконно вселились туда во время войны и впоследствии им
пришлось разбираться с семьей кокни, которые в один прекрасный день
вернулись домой и обнаружили, что все замки заменены, а у входной двери
висит табличка "Шабат. Не мешать". Это было в пятницу ночью 1946 года. В
субботу ночью 1946 года Арнольд и Бэтти Смолл предстали лицом к лицу перед
Исавом и Сарой Розенталь. В конечном счете деньги уладили дело, а точнее -
немного золотишка поправили дела Смоллов. Розентали открыли свою аптеку и
отказались обслуживать либеральных и реформированных евреев.
"Мы богом избранный народ", говорили они, имея в виду себя.
Вот в таком простом, высокомерном быте и родился Элгин. Они собирались
назвать его Самуил, но когда Сара была беременна, она посетила Британский
музей и, проходя по его залам мимо мумий, не затронувших ее воображения,
достигла наконец зала "Величие Греции".
Не то, чтобы это повлияло на судьбу ее сына, но однажды, работая по 14
часов с сутки, Сара серьезно заболела, и, казалось, что скоро она умрет. Она
лежала в поту и бредила, ее голова металась по подушке и она непрерывно
повторяла одно и то же слово - Элгин. Исав, стоя на коленях, заливаясь
слезами, и, теребя свою накидку для молитв под черным пальто, впал в
суеверие. Если это было последнее слово его жены тогда это наверняка что-то
означает, что-то должно означать. Таким образом это слово обрело плоть.
Самуил стал Элгином и Сара не умерла. Она продолжала жить, чтобы производить
тысячи галлонов куриного супа и всякий раз, когда она разливала его в чаши
она говорила: "Элгин, Иегова спас меня для того, чтобы я служила тебе".
Так и рос Элгин, думая, что мир должен служить ему, ненавидя темный
прилавок в маленькой аптеке своего отца, ненавидя свою обособленность от
других мальчиков, и желая ее больше всего на свете.
"Ты ничтожество, ты пыль", говорил Элгин "Воспитай себя и стань
мужчиной".
Элгин получил стипендию в частной школе. Он был маленьким, узкоплечим,
близоруким и ужасно умным. К сожалению его религия не позволяла ему
участвовать в субботних играх, и хотя ему удалось избежать издевательств все
же он был обречен на одиночество. Он знал, что был лучше тех высоких,
квадратноплечих красавчиков, чья внешняя привлекательность и простые манеры
завоевывали всеобщую любовь и уважение. Кроме того все они были странные;
Элгин видел как они дерутся друг с другом - рты раскрыты, яички напряжены.
Никто никогда не пытался тронуть его.
Он влюбился в Луизу, когда она выиграла у него одиночный поединок в
финале Общества Дискуссий. Ее школа была всего в миле от его школы и по
дороге домой, он должен был каждый раз проходить мимо нее. Он взял в
привычку проходить там именно в тот момент, когда она выходила из школы. Он
был очень обходителен с ней, он старался изо всех сил, он не пускал пыль в
глаза, он не был саркастичным. Она всего год была в Англии, где было
холодно. Они оба были эмигрантами и нашли поддержку друг в друге. Потом
Элгин уехал в Кембридж, выбрав колледж, который славился своими спортивными
достижениями. Только через год после своего приезда туда Луиза стала
подозревать его в мазохизме. Это подтвердилось, когда лежа на кровати, и
раздвинув ноги, он умолял ее зажать его пенис прищепкой.
"Я могу вытерпеть это" - сказал он. "Я собираюсь стать врачом".
Тем временем, в Стамфорд Хилле, Исав и Сара, запертые в молельне на 24
часа Шабата, размышляли о том, что случилось с их мальчиком, который попал в
лапы огненноволосой искусительницы.
"Она погубит его" - сказал Исав, "Он обречен. Мы все обречены".
"Мой мальчик, мой мальчик", говорила Сара "И всего лишь какие-то метр
семьдесят".
Они не пришли на его регистрацию в Кембридже. Да и как они могли
прийти, если Элгин назначил этот день на субботу. Была Луиза в шелковом
платье, цвета слоновой кости с серебряной лентой на голове. Ее лучшая
подруга Джанет с фотоаппаратом и кольцами. Был еще лучший друг Элгина имени
которого он не мог вспомнить. Был Элгин в несколько тесноватом ему костюме,
взятом напрокат.
"Понимаешь" - сказала Луиза, "Я знаю, что он чувствовал себя защищенным
рядом со мной, потому что я могла контролировать его, потому что я должна
была быть одной из тех людей, кто несет за него ответственность".
"А как же он? О чем он думал?"
"Он знал, что я красива, что я как трофей для него. Он хотел чего-то
яркого, но не вульгарного. Он хотел вступить в мир и сказать : "Смотрите что
у меня есть".
Я думаю об Элгине. Он очень известный, очень скучный, очень богатый.
Луиза всех очаровывает. Она принесла ему внимание, связи, она готовит, она
украшает дом, она умна и; кроме того, она красива. Элгин был неуклюжим и не
подходил ей. В том, как к нему относились, была определенная доля расизма.
Его коллегами были в основном те молодые люди, с которыми он учился и
которых, в глубине души, презирал. Конечно, он знал других евреев, но в его
профессии, все они были чересчур удовлетворенные, культурные, либеральные.
Они не были ортодоксами из Стамфорд-Хилла, и они не были в ситуации, когда
единственной защитой между ними и газовой камерой был незаконно захваченный
полу-особняк.
Элгин никогда не говорил о своем прошлом, и постепенно, рядом с Луизой,
оно потеряло значение. Он стал чересчур удовлетворенным, культурным и
либеральным. Он ходил в оперу и покупал антиквариат. Он шутил по поводу
Фрамеров и мацы и даже избавился от своего акцента.
Когда Луиза советовала ему поддерживать связь с его родителями он
посылал им рождественские открытки.
"Это все из-за нее" - говорил Исав, стоя за темным прилавком.
"Проклятие лежит на женщине со времен Евы".
И Сара полируя, сортируя, штопая, прислуживая, ощущала это проклятие и
с каждым днем все больше теряла чувство собственного достоинства.
"Привет Элгин" - говорю я в тот момент, когда он заходит в кухню в
своих синих морских бриджах (размер М) и своей поношенной синтетической
рубашке (размер S). Он облокачивается на печь и выстреливает в меня стокатто
вопросов. Это был предпочтительный для него способ общения, это означало,
что он не хочет выставлять себя.
Луиза резала овощи. "Элгин уезжает на следующей неделе" - сказала она,
прерывая поток его речи так искусно, как если бы он был дыхательным горлом,
которое она перекрыла.
"Верно, верно" - сказал он весело. "Есть кое-какие документы, которые
нужно передать в Вашингтон. Вы были когда-нибудь в Вашингтоне?"
Вторник, 12 мая 10:40. Рейс Британских авиалиний в Вашингтон,
объявленный готовым к взлету. Вот и Элгин в бизнес-классе с бокалом
шампанского и в наушниках, слушающий Вагнера. Бай-бай, Элгин.
Вторник, 12 мая 1 час дня. Тук-Тук.
"Кто там?"
"Привет Луиза".
Она улыбается. "Как раз к обеду".
Сексуальна ли еда? "Плейбой" регулярно на самых видных местах помещает
истории о спарже и бананах, и диком луке, и цукини или о том, как смазывать
себя медом или шоколадным мороженым. Однажды мне довелось купить какой-то
эротический крем для кожи с искусственным ароматом Пина-Колада и вымазаться
им с ног до головы, но это только вызвало раздражение на языке моей
любовницы.
И еще есть - ужины со свечами, и все эти подозрительно косящиеся на вас
официантки в жилетках, с огромными перечницами в руках. А также обычные
пикники на берегу, которые срабатывают только в том случае, если вы
влюблены, иначе невозможно вынести присутствие песка во французском сыре.
Главное это обстановка, вернее, так мне казалось, пока мы не стали есть
вместе с Луизой.
Когда она подносила ложку к своим губам мне так хотелось стать этим
обычным кусочком нержавеющей стали. Я с радостью поменяю всю свою кровь на
пол-пинты овощного соуса. Позволь мне быть ломтиками моркови, вермишелью,
только для того, чтобы ты положила меня в свой рот. Я завидую французскому
батону. Я смотрю как она ломает и смазывает каждый кусочек, медленно
опускает его в свою чашу, дает ему пропитаться соусом и маслом, утонуть в
темно-красной гуще, а потом быть воскрешенным вновь к великому удовольствию
ее зубов.
Картофель, сельдерей, помидоры - все это она держала в своих руках.
Когда я ем суп, я изо всех сил стараюсь ощутить вкус ее кожи. Она была
здесь, что-то должно было остаться от нее. Я хочу найти ее в масле и в луке,
обнаружить ее в чесноке. Я знаю, что она плюет на сковородку, чтобы
проверить достаточно ли подогрелось масло. Это старый способ, каждый повар
делает так, или делал. И поэтому, когда я спрашиваю ее, что она добавляет в
суп я знаю, что она упускает самый важный ингредиент. Я попробую тебя, даже
если только через еду.
Она разрезает грушу; груша из ее собственного сада. Там, где она жила
когда-то6 был фруктовый сад и ее любимому дереву было двести двадцать лет.
Даже больше, чем французской революции. Достаточно старое для того, чтобы
его плоды могли отведать Вордсворт и Наполеон. Кто входил в этот сад и
срывал эти плоды? Бились ли их сердца также, как мое? Она предложила мне
половинку груши и ломтик пармезанского сыра. Эти груши видели мир, вот
почему они невозмутимо продолжают расти. Мир тоже видел их. Каждый съеденный
ломтик несет в себе войны и страсти. История, упрятанная в зернышках и
лягушачье-зеленой шкурке.
Липкий сок стекает по ее подбородоку быстрей, чем я успеваю помочь ей
вытереть его. Я слежу за салфеткой. Могу ли я украсть ее? И вот уже моя рука
ползет по скатерти, как какое-то существо из романов По. Она дотрагивается
до меня и я вскрикиваю.
"Я поцарапала тебя?" - говорит она, сама забота и сочувствие.
"Нет ты ударила меня током".
Она встает и ставит на стол кофе. Англичане ловко это проделывают.
"Мы собираемся завязать роман?"
Сейчас она спрашивает как австралийка.
"Нет. Не собираемся, - говорю я "ты замужем, а я с Жаклин. Мы
собираемся быть друзьями".
Она говорит "Мы уже друзья".
Да мы друзья и мне действительно нравится проводить с тобой день в
серьезной беседе, не ведущей ни к каким последствиям. Я не против умываться
рядом с тобой, вытирать пыль вместе с тобой, читать одну сторону газеты пока
ты читаешь другую. Мы друзья и мне бы очень не хватало тебя, мне
действительно не хватает тебя, и я думаю о тебе очень часто. Я не хочу
утратить это счастливое место, где есть кто-то умный и легкий, кто-то, кто
не заглядывает в свою записную книжку, перед тем, как назначить свидание.
Всю дорогу домой я мысленно рассуждаю обо всех этих вещах, и все эти вещи -
это прочный тротуар под моими ногами, и аккуратно сложенный забор, и угловой
магазин, и машина Жаклин. Все на своих местах: и любовница, и друг, и жизнь
и декорации. Чашки от утреннего завтрака лежат на том же месте, где были
оставлены, и я точно знаю, даже если я закрою глаза, каждую точку на пижаме
Жаклин. Мне иногда кажется, что Иисус был не прав, невозможно жесток, когда
сказал, что даже мысль об измене такой же грех как и сама измена. Но сейчас,
стоя здесь в этом привычном, не оскверненном месте, я уже переделываю свой
мир и мир Жаклин навсегда. Она еще не знает этого. Она не знает, что сегодня
происходит передел границ на карте. Что территория, которую она считала
своей, аннексирована. Мы никогда не отдаем наше сердце навсегда. Мы даем его
взаймы время от времени. Если бы это было не так, как мы могли бы забрать
его не спросив об этом?
Я приветствую тихие часы уходящего дня. Никто не побеспокоит меня, я
смогу заварить горячий чай, посидеть на своем обычном месте, уповая на то,
что мудрость предметов имеет для меня какое-то значение. Здесь, в окружении
моих столов, и стульев, и книг, я наверняка постигну необходимость осесть на
одном месте. Слишком долго мне приходилось заниматься эмоциональным
бродяжничеством. Разве не пришлось мне прийти сюда, с растраченными силами,
с нанесенными судьбой ударами, чтобы обнести забором то место, которому
сейчас угрожает Луиза?
О, Луиза, я говорю неправду. Это не ты не угрожаешь мне, это я угрожаю
себе. Моя аккуратная, честно заработанная жизнь не имеет значения. Тикают
часы. Я думаю сколько еще осталось времени до того, как начнется истерика?
Сколько еще осталось времени до слез, и обвинений, и боли? Это особое
ощущение тяжести в желудке, когда ты чувствуешь, что теряешь что-то, что не
имеешь времени оценить. Почему мы измеряем любовь утратой?
Нет ничего необычного в этой прелюдии и предвидении, но признать это,
значит отрезать себе путь к выходу; это всепрощение страсти. У тебя не было
выхода, тебя охватило смятение. Какие-то силы взяли тебя и овладели тобой,
усилия с твоей стороны были огромные, но сейчас все это уже в прошлом, ты не
понимаешь и.т.д. и.т.д. Ты хочешь начать сначала и.т.д. и.т.д. Прости меня.
В конце двадцатого столетия мы все еще оглядываемся на древних демонов,
чтобы объяснить самые обычные вещи. Измена очень обычная вещь. Она не
обладает ценностью раритета и все-таки, на индивидуальном уровне, это снова
и снова также объяснимо, как НЛО. Я больше не могу обманывать себя таким
образом. Мне всегда приходилось прибегать к этому, но не сейчас. Я точно
знаю что случилось, и я также знаю, что я прыгаю с этого самолета по своей
собственной воле. Нет, у меня нет парашюта, и, что еще хуже, его также нет у
Жаклин. Когда ты отправляешься в путь, ты берешь с собой только одного
человека.
Я отрезаю ломтик фруктового хлеба. Когда других выходов нет, еда очень
помогает. Я могу понять, почему для некоторых людей холодильник наилучший
благодетель. Мой обычный исповедальный напиток - неразбавленный Macallan, но
не раньше 5 часов вечера. Возможно поэтому я откладываю все свои
неприятности на вечер. И вот я здесь, в половине пятого, с фруктовым хлебом
и чашкой чая и вместо того, чтобы взять себя в руки, я могу думать только о
том, чтобы взять в руки Луизу. Во всем виновата еда. Нельзя придумать более
неромантического момента чем этот, и все же сдобный запах изюма и ржи
возбуждают меня больше, чем любой банан из "Плейбоя". Это просто вопрос
времени.
Что благородней духом - бороться в течение недели, перед тем как
упорхнуть через дверь или взять свою зубную щетку прямо сейчас? Я утопаю в
неизбежности.
Я звоню другу и получаю совет играть роль моряка, который заводит себе
жен во всех портах. Если я скажу Жаклин я разрушу все, а что дальше? Если я
скажу Жаклин для нее это будет удар ниже пояса, правильно ли я поступаю?
Возможно у меня нет ничего серьезного кроме собачьей лихорадки, которая
продлится две недели, а потом я смогу извлечь это из своей системы и
вернуться домой, в свою конуру.
Очень разумно. Здравый смысл. Хорошая собачка.
Что показывают мне чайные листья в гадальной чашке? Ничего, кроме
заглавной Л.
Жаклин вернулась домой. Я целую ее и говорю "Мне бы хотелось, чтобы ты
не пахла Зоопарком".
Она удивляется. "Это невозможно. Зоопарки очень вонючие места".
Она сразу же идет в ванную. Я наливаю ей выпить и думаю о том, как мне
не нравится ее одежда, и ее манера переступив порог комнаты сразу включать
радио. С угрюмым видом, я начинаю готовить ужин. Что мы будем делать сегодня
вечером? Я ощущаю себя бандитом, который прячет оружие во рту. Если я
заговорю все раскроется. Ешь, улыбайся, оставь место для Жаклин. Так ведь
будет правильно? Звонит телефон. Я задерживаюсь перед тем как поднять
трубку, прикрывая дверь в ванную за своей спиной.
Это Луиза.
"Приходи завтра" - говорит она. "Я кое-что хочу сказать тебе".
"Луиза, если это насчет сегодняшнего, я не могу...видишь ли, я думаю,
что не могу. Я имею в виду, что я не могу потому что... хорошо... что
если... знаешь..."
В трубке щелкнуло и наступила тишина. Я смотрю на трубку так, как
делала это Лорен Бекол в фильмах с Хэмпфри Богартом. Все, что мне сейчас
нужно -это машина с парой противотуманных фар и подножкой на которую я смогу
запрыгнуть с разбега. Тогда я могу быть у тебя через 10 минут, Луиза. Вся
проблема в том, что все, что у меня есть это только Mini, принадлежащий моей
подружке.
Мы едим спагетти. Я думаю "Пока я не произнесу ее имя, со мной все
будет в порядке". Я начинаю игру с собой, высчитывая на циничном циферблате
продолжительность моего успеха. Кто я? Я чувствую себя ребенком в
экзаменационном кабинете, не знающим как решить задачу. Пускай часы идут
быстрей. Позволь мне выйти отсюда. В 9 часов я говорю Жаклин, что чувствую
усталость. Она берет меня за руку. Я ничего не чувствую. Потом мы лежим
рядом в наших пижамах, мои губы крепко сжаты, а мои щеки должно быть
раздулись как у хомяка, потому что мой рот полон Луизой.
Мне не следует говорить тебе куда я иду завтра.
Ночью я вижу соблазнительный сон о своей бывшей подружке, которая
сильно увлекалась папье-маше. Это начиналось как хобби. Кто будет возражать
против нескольких ведер с мукой, воды и мотка рабицы? Я либерально отношусь
ко всему и верю в свободное самовыражение. Однажды я прихожу к ней домой и
обнаруживаю, что из почтового ящика, который находится прямо на уровне моего
паха, торчит голова желто-зеленого змея, не настоящего, но достаточно
правдоподобного, с красным языком и серебряными зубами из фольги. Я не
решаюсь нажать на кнопку звонка. Не решаюсь, потому что для того, чтобы
дотянуться до звонка, нужно упереться интимной частью своего тела прямо в
голову змея. Между мной и мной происходит диалог:
Я: Не глупи, это шутка.
Я: Что ты подразумеваешь под шуткой? Это смертельно.
Я: Эти зубы не настоящие.
Я: Им не нужно быть настоящими, чтобы суметь причинить боль.
Я: Что она подумает о тебе, если ты простоишь здесь всю ночь?
Я: Что она вообще обо мне думает? Какого сорта девушки нацеливают змею
на твои гениталии?
Я: Девушки, которые любят повеселиться
Я: Ха-ха-ха
Дверь распахнулась и на порог вышла Эмми. На ней был кафтан и длинная
нить из бус. "Тебе это не причинит вреда" - сказала она. Это для почтальона.
Он мне надоел".
"Я не думаю что это испугает его" - говорю я. "Это только игрушечная
змея. Меня это не испугало".
"Тебе нечего бояться" - говорит она. "В горле у змеи есть крысоловка".
Она исчезает в доме, а я тем временем болтаюсь у лестницы с бутылкой
Бужеле Нуво в руках. Она возвращается со стеблем зеленого лука и просовывает
его в рот змее. Что-то ужасно лязгает и нижняя часть лука падает отрубленной
на коврик у дверей. Возьмешь его с собой, хорошо? - сказала она "Мы съедим
его позже".
Я просыпаюсь в поту, дрожа всем телом. Жаклин мирно спит рядом со мной,
свет просачивается сквозь старые занавески. Укутавшись в свой халат я выхожу
в сад, радуясь внезапной влажности под ногами. Воздух чистый и теплый, а по
небу растянулись розовые царапины. Было какое-то урбанистическое
удовольствие от сознания того, что только я сейчас вдыхаю этот воздух.
Беспрестанные вдохи-выдохи миллионов легких угнетают меня. Слишком много нас
на этой планете и это начало большого шоу. Шторы на окнах моих соседей
опущены. Какие они видят сны или, может быть, кошмары? Все было бы по -
другому увидь я их сейчас, с расслабленными уголками губ, с открытыми
телами. Мы могли бы сказать что-нибудь честное друг другу вместо обычного,
скомканного "Доброе утро".
Я иду посмотреть на свои подсолнухи, мирно растущие в спокойной
уверенности, что здесь всегда будет солнце для них, самоутверждающиеся
нужным способом в нужное время. Редкие люди добиваются того, чего добивается
природа без усилий и, в основном, без потерь. Мы не знаем кто мы, или как
нам действовать, еще меньше мы знаем о том, как расцвести.
Слепая природа. Homo sapiens. Кто кого обманывает?
Итак, что мне делать? Я спрашиваю малиновку, сидящую на стене.
Малиновки очень верные создания, которые из года в год живут с одним и тем
же партнером. Мне нравятся доблестный красный щит на их грудках и их
надежный путь, которым они следуют за лопатой в поиске червей. И вот я
здесь, взрыхляю почву, и вот маленькая малиновка убегает с червяком. Homo
sapiens. Слепая природа.
Я не чувствую в себе мудрости. Почему так случается, что человеческим
существам позволено расти без необходимых механизмов, дающих возможность
принимть здравые этические решения?
Нет ничего сверхъестественного в моей ситуации:
1. Я люблю женщину, которая замужем;
2. Она любит меня;
3. Я живу с другим человеком;
4. Как мне узнать, является ли Луиза той, кого нужно любить, или той
кого нужно избегать?;
Церковь могла бы ответить мне, друзья пытались помочь мне, можно встать
на путь стоика и избежать искушения, или поднять парус и повернуть свой
корабль в сторону попутного ветра.
Впервые в жизни сделать правильный шаг значит для меня больше, чем
выбрать свой собственный путь. Я думаю, что за это мне нужно благодарить
Вирсавию...
Я помню, как она вернулась ко мне после шестинедельного путешествия в
Южную Африку. Перед тем как она ушла, ей был поставлен ультиматум: он или я.
Ее глаза, которые очень часто наполнялись слезами от жалости к себе,
упрекали меня за еще один запрещенный прием в нашем любовном поединке. Это
было провокацией с моей стороны, и конечно она выбрала его. Очень хорошо.
Шесть недель. Я чувствую себя как девушка из рассказа о Румпельштилскине,
которая сидела в подвале, набитом соломой, и должна была превратить ее в
золото к следующему утру. Все, что у меня когда-либо было от Вирсавии - это
кипа соломы, но когда она была со мной мне хотелось верить, что эта солома
превратится в драгоценный камень. И вот в итоге я оказываюсь среди отбросов
и мусора и мне нужно очень потрудиться, чтобы вымести все это. Потом она
пришла - нераскаявшаяся, как всегда забывчивая, и спросила меня почему я не
отвечаю на ее звонки и не шлю ей писем до востребования.
"Мой ультиматум был совершенно серьезным".
Она сидит молча 15 минут, пока я приклеиваю задние ножки к кухонному
стулу. Потом она меня спрашивает встречаюсь ли я с кем-нибудь еще. Я
отвечаю, что встречаюсь - коротко, неуверенно, безнадежно.
Она кивает и встает, чтобы уйти. Стоя в дверях она говорит: "Я забыла
тебе сказать кое-что, перед тем как мы расстанемся".
Я оборачиваюсь к ней, внезапно и резко. Я ненавижу это "мы".
"Да", продолжает она, "Урийя подхватил гонорею от женщины, с которой он
спал в Нью-Йорке. Он спал с ней, в отместку мне, конечно. Но он не рассказал
мне об этом и врач думает, что я тоже больна. Я принимала антибиотики.
Поэтому возможно с тобой все в порядке. Тебе следует провериться.".
Я подхожу к ней с ножкой от стула в руках. Мне хочется опустить ее
прямо на ее безукоризненно накрашенное лицо.
"Ты дерьмо"
"Не говори так"
"Ты говорила, что больше не занимаешься с ним сексом".
"Я решила, что это нечестно. Мне не хотелось отнимать у него тот
остаток сексуальной уверенности, который у него возможно оставался".
"Я полагаю, что именно поэтому ты никогда не удосужилась сказать ему,
что он не умеет сделать так, чтобы ты кончила".
Она не ответила. Она заплакала. На меня это действует как красная
тряпка на быка. Я обхожу ее вокруг.
"Сколько времени ты замужем? Идеальный гражданский брак, а?
Десять лет, двенадцать? И ты не просила его положить голову между твоих
ног только потому, что ты думала, что ему это будет неприятно?
Давай-ка послушаем и это ради сексуального самоутверждения."
"Хватит" - сказала она, отталкивая меня. "Я должна идти домой".
"Должно быть уже семь часов. Это твое домашнее время, не так ли?
Вот почему ты заканчиваешь практиковать пораньше, чтобы можно было
быстренько перепихнуться за полтора часа, а потом смыться, сказав "До
свидания , дорогуша", и пойти готовить ужин.
"Я приходила из-за тебя" - сказала она "Верно, благодаря мне ты
приходила и тогда когда у тебя была менструация, и тогда когда ты была
больна, снова и снова здесь все делалось для того, чтобы ты приходила".
"Я не это имела в виду. Я имела в виду мы вместе делали это. Тебе
хотелось меня там".
"Мне хотелось тебя везде, и самая патетическая вещь во всем этом то,
что я все еще хочу тебя".
Она посмотрела на меня. "Отвезешь меня домой?".
Я все еще вспоминаю ту ночь со стыдом и яростью. Мне не пришлось
отвезти ее домой. Мне пришлось идти с ней пешком по темным переулкам к ее
дому, слушая шуршание ее пальто и трение сумочки об ее ногу. Как Дирк
Богард, она гордилась своим профилем и он подчеркивался подходящим эффектом
мутного света уличных фонарей. Мы расстались с ней там, где она была уже в
безопасности, и до моего слуха доносился стук ее каблуков, замирающих вдали.
Через несколько секунд они перестали стучать. Мне было знакомо это; она
приводила в порядок свои волосы и лицо, стряхивая меня со своего пальто и
чресел. Ворота скрипнули и закрылись ударив металлом о металл. Теперь они
оба были внутри, в четырех стенах, разделяющие друг с другом все, даже
болезни.
По дороге домой, глубоко вдыхая воздух, зная, что я дрожу и не зная как
остановить эту дрожь, мне в голову пришла мысль о том, что моей вины в этом
не меньше, чем ее. Не с моего ли согласия случился этот сговор о тайном
обмане, который выжег дотла всю мою гордость? Меня можно было назвать
ничтожеством, слабовольным куском дерьма, вполне достойным Вирсавии
Самоуважение. Считается, что этому учат в Армии. Возможно мне следует
завербоваться на военную службу. Следует ли мне в графе "личная
заинтересованность" написать "Разбитое сердце"?
На следующий день я сижу в венерологической клинике и наблюдаю за
своими друзьями по несчастью. Хитроватый франт, толстый бизнесмен в костюме,
скроенном так, чтобы скрыть его выпирающий живот. Несколько женщин и
проститутки, и другие женщины тоже. Женщины с глазами, полными боли и
страха. Что это за место и почему никто не предупредил их?" Кто тебя
наградил этим, дорогая?" - хочется мне спросить у одной женщины средних лет
в цветастом платье. Она не отрываясь разглядывает плакат с описанием
гонореи, а потом пытается сосредоточиться на чтении своей книги "Жизнь в
деревне". "Разведись с ним" - хочу я ей сказать. "Ты думаешь он сделал это
впервые?". Ее вызвали и она исчезла в мрачной белой комнате. Это место как
коридор в Судный день. Чайник с несвежим кофе марки Кона, несколько пыльных
кожаных скамеек, пластиковые цветы в пластиковых вазах и повсюду по стенам,
сверху донизу - плакаты, с изображением каждого генитального прыщика и
выделений неестественного цвета. Впечатляющее зрелище того, что может
появиться всего на нескольких сантиметрах плоти.
Ах, Вирсавия, это совсем не похоже на твою элегантную хирургию, не так
ли? Там твоим личным пациентам удаляют зубы под музыку Вивальди и они
наслаждаются двадцатиминутным отдыхом на откидном диване. Тебе каждый день
поставляют свежие цветы и ты предлагаешь только самые ароматные сорта
травяного чая. Перед твоим белым халатом, положив голову на твою грудь,
никто не боится иглы и шприца. Мне случилось зайти к тебе за маленькой
коронкой, а ты предложила мне целое королевство. К сожалению мое обладание
им ограничивалось временем между пятью и семью на неделе, и иногда по
выходным, когда он уходил играть в футбол.
Я захожу в кабинет.
"Вы обнаружили у меня "это"?"
Медсестра смотрит на меня так, как смотрят на спущенное колесо и
говорит - "Нет".
Затем они заполняет медицинскую форму и просит меня зайти через 3
месяца.
"Зачем?"
"Болезни, передающиеся половым путем обычно не являются результатом
аскетического образа жизни. Если ваши привычки таковы, что вы подхватили это
однажды, скорей всего вы подхватите это снова". Она замолчала. "Мы все рабы
привычек".
"Но мне никогда не приходилось что-либо подхватывать. Ни одну из "этих"
болезней".
Она открыла дверь. "Трех месяцев будет достаточно".
Достаточно для чего? Я прохожу через коридор мимо Хирургии, Комнаты
матери, и Ребенка, потом мимо Кабинета для Амбулаторных больных.
Отличительная черта венерологических отделений в том, что они располагаются
достаточно далеко от нормальных положительных пациентов. Их достойная
лабиринта запутанность подразумевает, что вы должны спросить по крайней мере
пять раз как туда пройти. И хотя я спрашиваю достаточно тихо, особенно рядом
с Комнатой Матери и Ребенка, я не получаю ответной учтивости.
"Венерологическое отделение? Вниз до конца, повернете направо, повернете
налево, прямо через ворота, мимо лифта по ступенькам, пройдете по коридору,
завернете за угол, пройдете через вращающиеся двери, и вы там" -
пронзительно кричит фельдшер, осторожно приостанавливая свою тележку с
грязным бельем у моих ног... "Вы сказали ВЕНЕРИЧЕСКИЕ?"
И еще раз я спрашиваю молодого врача, лихо размахивающего стетоскопом
перед палатой Амбулаторных Больных. "Венерологическое отделение? Нет
проблем. На кресле для инвалидов вы доберетесь туда за пять минут." Он
звенит колокольчатым смехом как целая колонна грузовиков, вызывающих
выносить мусор и указывает в сторону мусоропровода. Это самый быстрый путь.
Желаю удачи".
Может быть во всем виновато мое лицо. Может быть сегодня я напоминаю
половую тряпку. Я чувствую себя половой тряпкой.
По пути из клиники я покупаю себе большой букет цветов.
"Собираетесь в гости? - спрашивает девушка, голосом, загнувшимся по
краям, как больничный сэндвич. Она до смерти устала казаться любезной.
Она стоит, со всех сторон загроможденная папоротниками, с ее правой
руки капает зеленая вода.
"Да. К себе. Хочу узнать как у меня дела".
Она поднимает брови и пищит: "С вами все в порядке?"
"Будет в порядке" - говорю я, бросая ей красную гвоздику.
Дома я ставлю цветы в вазу, меняю простыни и ложусь в постель.
"Что дала мне Вирсавия кроме идеального ряда зубов?"
("Это чтобы лучше съесть тебя" - сказал Волк) Я беру распылитель с
краской и пишу на своей двери "САМОЛЮБИЕ".
Пускай Купидон попробует пройти мимо этого.
Луиза завтракает в тот момент, когда я оказываюсь у ее дверей. На ней
красно-зеленый полосатый халат, восхитительно огромный. Ее волосы распущены,
они покрывают ее шею и плечи, светлыми струями падая на стол. Было что-то
опасно электрическое в Луизе. Я боюсь, что то постоянное пламя, которое она
обещает, возможно подпитывается потоком гораздо более переменчивым. Снаружи
она кажется спокойной, но за пределами ее контроля таится та же самая
разрушающая сила, которая заставляет меня трепетать под сводами пилонов. В
ней больше от Викторианской героини, чем от современной женщины. От героини
из Готического романа, хозяйки своего дома, способной как хранить огонь, так
и выбежать в ночь с одной котомкой в руках. Мне всегда казалось, что она
носит ключи на талии. Она была закрыта, притушена, как вулкан, спящий но все
же действующий. Мне пришло в голову, что если сравнивать Луизу с вулканом,
тогда меня можно сравнить с Помпеями.
Я не сразу захожу в комнату, я стою, притаившись снаружи, подняв
воротник, спрятавшись, чтобы лучше видеть. Я думаю, что если она вызовет
полицию, это будет именно то, чего я заслуживаю. Но она бы не стала вызывать
полицию, она бы просто достала свой револьвер с перламутровой ручкой из
стеклянного графина и выстрелила бы мне в сердце. В моих останках, они нашли
бы только одно огромное сердце и никаких внутренностей.
Белая скатерть, коричневый чайник. Хромовая решетка тостера и ножи с
серебряными лезвиями. Обычные вещи. Посмотри как она берет их и кладет их
обратно, быстро вытирает свои руки о край скатерти; она не делает этого в
присутствии других людей. Она закончила есть яйцо, я вижу его верхушку с
неровными краями на тарелке, кусочек масла, который она кладет в рот
кончиком ножа. Теперь она идет в ванную и кухня становится пустой. Глупая
кухня без Луизы.
Мне легко войти, дверь не заперта. Я ощущаю себя вором с полным мешком
украденных взглядов. Очень странно быть в чьей-то комнате, в отсутствии
хозяев. Особенно, если вы любите их.
Каждый предмет имеет свое значение. Почему она купила это? Что она
больше всего любит? Почему она сидит на этом стуле, а не на том? Комната
становится кодом, на расшифровку которого у вас есть всего несколько минут.
Когда она возвращается, она завладевает вашим вниманием. Кроме того
рассматривать комнату в ее присутствии неприлично. И все-таки я хочу снять
рисунки со стены и просунуть пальцы под пыльные рамки картин. В корзине с
мусором, в кладовой, я возможно найду ключ к тебе, я смогу разгадать тебя,
выпрясть тебя между своими пальцами, растянуть каждую ниточку, чтобы узнать
всю меру тебя. Желание украсть что-нибудь кажется нелепым, но сильным. Мне
не нужна твоя чайная ложечка, хотя она очаровательна - с крошечным сапожком
короля Эдварда на ручке. Почему тогда я кладу ее в свой карман? "Сейчас же
вытащи ее" - говорит директриса школы, которая следит за моим поведением.
Мне удалось засунуть ее обратно в ящик, хотя она оказала сопротивление
необычное для чайной ложки. Я сажусь и стараюсь сконцентрироваться. Прямо
перед моими глазами стоит корзина для стирки белья. Никаких корзин для
белья...пожалуйста.
Я не имею ничего общего с фетишистами. У меня нет желания набивать свои
потайные карманы использованным нижним бельем. Я знаю людей, которые делают
это, и я сочувствую им. Идти в переполненный офис с большим белым платком в
одном кармане пиджака и парой крошечных трусиков в другом. Как можно точно
быть уверенным в том, что не перепутаешь карманы? Но корзина с бельем
гипнотизирует меня как безработный заклинатель змей.
Я едва успеваю войти, когда Луиза выходит из двери; ее волосы,
собранные пучком на голове, заколоты черепаховой заколкой. Я чувствую пар,
исходящий от нее после ванны и терпкий запах древесного мыла. Она
протягивает руки, ее лицо светится любовью, я подношу ее ладони ко рту и
целую каждую, очень медленно, чтобы запечатлеть в памяти форму ее суставов.
Я хочу не только плоть Луизы, я хочу ее кости, ее кровь, ее ткани, те
сухожилия, которые связывают ее вместе. Я буду крепко держать ее в объятиях,
даже если время сотрет и оттенок и текстуру ее кожи. Я смогу держать ее
тысячу лет, пока сам скелет не превратся в пыль. Кто ты, заставляющая меня
чувствовать это? Кто ты, для кого время не имеет значения?
Под ее пылающими ладонями я думаю "Это костер, который насмехается над
солнцем. Здесь меня согреют и накормят, здесь я буду в безопасности. Я буду
держаться за этот пульс, чтобы противостоять другим ритмам. Мир придет как
прилив и отлив одного дня, но вот ее руки в которых она держит мое будущее.
Она сказала: "Пойдем наверх".
Мы поднимались друг за другом минуя лестничную площадку на первом
этаже, минуя студио на втором этаже, наверх, где ступеньки сужались и
комнаты были меньше. Казалось, что дому не было конца, что витая лестница
вела нас все выше, и уносила из дома в мансарду на башне, где птицы бьются
об окна и небо зовет к себе. Маленькая кровать с одеялом из разноцветных
лоскутов. Покосившийся пол с приподнятой доской, похожей на рану. Бугристые
и заплесневелые стены дышат. Я могу почувствовать, как они двигаются от
моего прикосновения. Они слегка влажные. Свет, пропущенный через разряженный
воздух, прогревает оконные стекла так, что их невозможно открыть. Мы стали
больше в этой высокой необитаемой комнате. Ты и я, мы могли достать до
потолка и до пола и каждого угла нашей любовной кельи. Ты целуешь меня и я
ощущаю вкус твоей кожи.
Что из того, что ты, только недавно одетая, сбросила свою одежду, и она
лежит бессознательным ворохом; а я знаю теперь, что ты носишь нижнюю юбку?
Луиза, твоя нагота слишком огромна для меня. Я даже не знаю еще
протяженность твоих пальцев. Как я могу охватить эту землю? Чувствовал ли
Колумб то же самое при виде Америки? Я не могу и мечтать об обладании тобой,
я хочу, чтобы ты обладала мной.
Уже гораздо позже я слышу голоса школьников, возвращающихся домой. Их
пронзительные и энергичные голоса проносятся через более тихие комнаты и,
искаженные, долетают наконец до нашего Дома Славы. Возможно мы находились на
крыше мира, где был Чосер со своим орлом. Возможно лихорадка и давление
жизни заканчивались здесь; голоса скапливались в балках, многословно
повторяясь. Энергия не теряется, а только трансформируется; куда уходят
слова?
"Луиза я люблю тебя".
Очень нежно она закрывает мой рот рукой и качает головой. "Не говори
этого пока. Может быть это не серьезно. "
Я протестую, разразившись потоком превосходных степеней, которые
постепенно начинают звучать как рекламный текст. Естественно эта модель
самая лучшая, самая важная, самая прекрасная, если не несравненная.
Существительные без пары таких хайстритовских прилагательных ничего не
стоят. Чем больше я украшаю их, тем более пусто они звучат. Луиза ничего не
говорит и я постепенно умолкаю.
"Когда я сказала, что может быть это несерьезно, я имела в виду, что
невозможно, чтобы для тебя это было серьезно".
"У меня нет жены".
"Думаешь, это дает тебе свободу?"
"Это делает меня свободнее".
"А также дает возможность легко изменять свое мнение. Я сомневаюсь, что
ты оставишь Жаклин. Но останешься ли ты со мной?"
"Я люблю тебя"
"С другими у тебя тоже была любовь, и все же они оставлены тобой."
"Все не так просто"
"Я не хочу стать очередным трофеем в твоем списке".
"Ты начинаешь этот список, Луиза"
"Я подтверджаю этот список, но мы оба начинаем его".
Что все это значит? Мы занимались любовью только раз. Мы были знакомы
только как друзья пару месяцев и все же она бросает вызов моей пригодности
для длительных отношений? Я так и говорю ей.
"Bсе же ты признаешь, что я только трофей?"
Это сердит меня и сбивает с толку.
"Луиза, я не знаю кто ты. Мне пришлось вывернуть себя наизнанку чтобы
избежать того, что случилось сегодня. Ты действуешь на меня чем- то, что я
не могу измерить или вместить . Все, что я могу почувствовать это степень
этого эффекта, и эффект этот таков, что я уже не в состоянии себя
контролировать.
"Значит ты пытаешься восстановить контроль, говоря мне, что любишь
меня? Это та территория, которую ты знаешь, не так ли? Эта романтика, и
ухаживание, и ураган".
"Мне не нужен контроль"
"Я не верю тебе"
Да, и правильно делаешь, что не веришь. Когда в чем-то не уверен,
искренность очень помогает. Это мой маленький миленький трюк. Я встаю и
тянусь за своей рубашкой. Она лежит под ее нижней юбкой. Вместо рубашки я
вытаскиваю нижнюю юбку.
"Можно я возьму ее? "
"Охота за трофеями? "
Ее глаза наполняются слезами. И я причина этой боли. Я сожалею о том,
что она услышала от меня все эти истории о моих бывших подружках.
Мне просто хотелось сделать так, чтобы она всегда смеялась и она
смеялась когда-то. Теперь из-за меня наш путь усеян терниями. Она не
доверяет мне. В качестве друга - я забавное явление. Как предмет любви - я
явление летальное. Я понимаю это. Мне бы не хотелось иметь дело с такой
личностью как я. Я встаю на колени и прижимаю ее ступни к своей груди.
"Скажи мне, что ты хочешь, и я сделаю это".
Она гладит меня по голове. "Я хочу тебя без прошлого. Все стихи,
выученные тобой - забудь их. Забудь о других спальнях, о других местах, где
тебе приходилось бывать. Приди в новом обличьи. Никогда не говори мне, что
любишь меня пока ты не докажешь это".
"Как я докажу это?"
"Я могу сказать тебе, что делать".
Лабиринт. Найди свой собственный выход из него, и твое самое заветное
желание исполнится. Не сумеешь этого сделать и ты будешь вечно блуждать в
этих безжалостных стенах. Это был тест? Говорю вам, что в Луизе было что-то
большее, чем немного готики. Кажется она решила, что мой долг достать ее из
запутанного клубка моего собственного прошлого. В ее мансарде висела
репродукция с картины Берн-Джонса, которая называлась "Любовь и Пилигрим".
Ангел в чистых одеждах вел за руку усталую странницу с избытыми в кровь
ногами. Странница одета в черное и ее плащ все еще держат густые заросли
терновника из которых они оба появились.
Поведет ли Луиза меня так же? Хочу ли я чтобы меня вели? Она была права
- у меня не было мыслей о необъятности всего этого. У меня есть небольшое
оправдание - у меня были мысли о Жаклин.
Идет дождь. Я покидаю дом Луизы и сажусь в автобус, который идет до
Зоопарка. Автобус переполнен женщинами и детьми. Усталая деловая женщина
успокаивает своего перевозбужденного ребенка. Один из детей засовывает
голову своего брата в рюкзак, рассыпая при этом учебники на резиновый пол,
чем доводит свою миленькую молодую маму до состояния неистовства. "Почему ни
одна из таких работ не включена в Валовой Национальный Доход? "Потому что мы
не знаем как сосчитать ее" - говорят экономисты. Им нужно попытаться
когда-нибудь проехать на автобусе.
Я выхожу у главного входа в Дом Животных. Мальчик в будке - усталый и
одинокий. Его нога упирается в турникет, мокрый ветер пробивается в его окно
и забрызгивает дождем его портативный телевизор.
Он не смотрит на меня, когда я прислоняюсь к пластиковому макету слона,
чтобы укрыться от дождя.
"Зоопарк закрывается в десять" - говорит он загадочно. "Никого из
администрации нет после 5 вечера".
"Секретарская мечта; "Никого из администрации нет после 5 вечера".
Это веселит меня на секунду, а потом я вижу Жаклин, идущую по
направлению к воротам: берет низко натянут на лоб, чтобы дождь не брызгал в
лицо. У нее в руках хозяйственная сумка, полная продуктов, из углов сумки
выглядывают стебли молодого чеснока.
"Дос-данья, дорогуша" - говорит парень не разжимая губ.
Она не видит меня. Мне хотелось спрятаться за макетом слона, а потом
выпрыгнуть прямо перед ней и сказать "Пойдем пообедаем". На меня часто
находят такие романтические глупости. Я использую их как способ уходить от
реальных ситуаций. Кому, к чертовой матери, захочется идти ужинать в 5:30
вечера? Кого привлекают прогулки под дождем, бок о бок с тысячами подобных
тебе, возвращающихся с работы домой с хозяйственными сумками, полными
продуктов?
Не отвлекайся - говорю я себе . Действуй по плану.
"Жаклин". (Мой голос похож на голос полицейского из уголовного розыска)
Она оборачивается ко мне, улыбающаяся и радостная, отдает мне сумку и
кутается в пальто. Она идет по направлению к своей машине, рассказывая мне
как у нее прошел день, о кенгуру, которому был нужен адвокат. Я уже знаю,
что Зоопарк использует их в экспериментах над животными. Зоопарк отрезает им
головы. В интересах науки.
"Но не в интересах кенгуру?"
"Нет", сказала она. "Но почему они должны страдать? Ты ведь не станешь
рубить мне голову, правда?"
Я испугано смотрю на нее. Она шутит, но это не похоже на шутку.
"Давай пойдем возьмем кофе и немного пирожных". Я беру ее за руку и мы
уходим с автостоянки в уютное кафе, которое обычно обслуживает толпу,
выходящую из Зоопарка. Здесь было приятно, когда не было посетителей и в
этот день их не было. Животные должны молится на дождь.
"Ты обычно не встречаешь меня с работы" - сказала она
"Нет"
"Мы что-то празднуем?"
"Нет"
Туман лег на окно. Уже было не ясно.
"Это о Луизе?"
Я киваю, покручивая в пальцах вилку от торта, и вытягиваю ноги под
игрушечно маленьким столиком. Все в диспропорции. Мой голос кажется слишком
громким, Жаклин слишком маленькой; женщина разносящая пончики, с
механической точностью водружает свою грудь на стеклянный прилавок с угрозой
раздавить его мощью своих грудей. А посмотрите как она раскидывает по столам
эклеры, в одной из подач заливая своих, ничего не подозревающих клиентов,
квази-сливками. Моя мать всегда мне говорила, что я нарвусь на неприятности.
"Ты видишься с ней?" - робкий голос Жаклин.
Раздражение подступает к горлу. Я хочу свернуться клубком, как собака,
которой я в сущности и являюсь. "Конечно я вижусь с ней. Я вижу ее лицо на
каждой стене, на монетах в моем кармане. Я вижу ее, когда смотрю на тебя. Я
вижу ее, когда не смотрю на тебя."
Но ничего подобного я не говорю, а только бормочу что-то вроде: "да,
как обычно, но положение вещей изменилось". ПОЛОЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ ИЗМЕНИЛОСЬ. Что
за хреновое замечание. Это я меняю положение вещей. Положение вещей не
меняется, оно не похоже на времена года, вращающие годовой цикл. Люди меняют
положение вещей. Есть жертвы изменений, но нет жертв вещей. Почему я
погружаюсь в злоупотребление языком? Этим я не добьюсь того, чтобы Жаклин
стало легче, но тем не менее я делаю это. Этим я немного облегчаю ситуацию
для себя, и я думаю, что именно этим я сейчас и занимаюсь.
Она сказала "Я думала в тебе кое-что изменилось".
"Да, во мне кое-что изменилось, вот в этом и вся проблема, правда?"
"Я думала, что уже изменилось". С твоих слов я поняла, что ты не будешь
больше этого делать. Я так поняла, что ты хочешь начать другую жизнь. Меня
легко обидеть".
Она сказала правду. Мне казалось, что я могу жить с утренней газетой в
руках и возвращениями домой к 6-часовым новостям. Это не было ложью,
придуманной для Жаклин, это было ложью, придуманной для себя.
"Я не бегаю за юбками, Жаклин"
"Чем же ты тогда занимаешься?"
Хороший вопрос. Было бы неплохо иметь всевидящий дух, чтобы перевести
мои поступки на обычный английский язык. Мне бы хотелось прийти к тебе со
всей надежностью компьютерного программиста, с уверенностью, что мы сможем
найти ответы, если только правильно зададим вопросы. Почему я не действую по
плану? Как глупо говорить, что я не знаю, пожимать плечами и вести себя
подобно любым другим идиотам, которые влюбились и не могут этого объяснить.
У меня хорошая практика, мне удалось бы объяснить. Но единственное слово, о
котором я могу думать - Луиза.
Высвеченная неоновым светом кафе, Жаклин обхватывает руками чашку,
чтобы согреться, но вместо этого обжигается. Она разливает кувшинчик с
молоком и, пытаясь вытереть стол несоразмерной салфеткой, роняет свое
пирожное на пол. Медленно, с орлиным взглядом, Грудь наклоняется, чтобы
вытереть пол. Она видела все это и раньше, ей это неинтересно. Единственное,
чего она хочет - это закрыться через четверть часа. Она ретируется за свой
прилавок и включает радио.
Жаклин вытирает свои очки.
"Что ты собираешься делать?"
"Мы должны вместе решить что делать. Это должно быть обоюдное решение."
"Ты имеешь в виду, что мы немного поговорим об этом, и ты в любом
случае сделаешь то, что хочешь?"
"Я не знаю чего я хочу."
Она кивает и поднимается, чтобы уйти. Пока я ищу мелочь, чтобы
расплатиться с хозяйкой кафе, Жаклин оказывается уже в конце улицы, по
видимому, направляясь к своей машине. Я бегу, чтобы догнать ее, но когда я
наконец добираюсь до автостоянки Зоопарка, она оказывается уже закрытой. Я
хватаюсь за решетку, с дырочками в форме ограненного алмаза, и тщетно трясу
вычурный висячий замок. Влажная майская ночь, больше подходящая для февраля,
чем для сладкой весны. Она должна была бы быть мягкой и светлой, но весь
свет был впитан чередой усталых уличных ламп, отражающих дождь. Машина
Жаклин одиноко стоит в углу, на незащищенной от ветра площадке. Нелепое это,
испорченное, печальное время.
Я прохожу через маленький парк и сажусь на сырую скамейку под каплющей
дождем ивой. На мне мешковатые шорты, в которых, в такую погоду, я напоминаю
участников компании по вербовке бойскаутов. Но я не бойскаут и мне никогда
не привелось быть бойскаутом. Я завидую им; они точно знают как делаются
Добрые Дела.
Мирные симпатичные дома напротив, стоящие в парке, проявляются желтым в
одних окнах, и черным в других. Кто-то появился в окне и задернул занавески,
кто-то открыл входную дверь, и, на минуту, я слышу музыку. Какие разумные,
логичные жизни. Страдают ли они от бессонницы по ночам, пряча свои сердца, и
отдавая свои тела? Испытывает ли та женщина в окне тихое отчаяние, когда
часы приближают время сна? Любит ли она своего мужа? Желает ли его? Когда он
видит как его жена раздевается, что он чувствует тогда? Есть ли кто-нибудь в
соседнем доме, кого он желает также, как когда-то желал ее?
В парке аттракционов когда-то был музыкальный автомат, который
назывался "Что увидел Батлер". Ты прилипаешь глазами к глазку, бросаешь
монетку и тотчас же труппа танцующих девушек начинает подбрасывать свои юбки
и подмигивать вам. Постепенно они сбрасывают большую часть своей одежды, и
если вы хотите увидеть полное "ню", вы должны успеть бросить еще одну
монетку до того, как белая рука лакея задвинет благоразумную штору.
Удовольствием от этого, наряду с очевидным, было совершенное подобие. Это
было задумано так, чтобы создать ощущение, что вы какой-то франт, сидящий в
мюзик-холле, безусловно на лучшем месте. Перед вами бархатные сидения с
целым рядом намазанных бриолином волос. Это было мило своим ребячеством и
непритязательностью. При этом у меня всегда появлялось чувство вины, но это
была горячая дрожь вины, а не ужасающая тяжесть греха. От тех дней во мне
осталось что-то от соглядатая, хотя и самого скромного рода. Мне нравилось
проходить мимо оголенных окон и выхватывать взглядом жизнь внутри.
Не существует ни одного немого фильма, снятого в цвете, но картины в
окне были именно такими. Все двигалось в странном подобии заводных
механизмов. Почему тот мужчина поднимает руки? Руки девушки беззвучно
двигаются над фортепиано. Только пол дюйма стекла отделяют меня от
молчаливого мира, в котором я не существую. Они не знают, что я здесь, но я
так же близко к ним, как и любой другой член их семьи. Более того - пока их
губы двигаются на манер золотой рыбки, я создаю сценарий и в моей власти
вложить слова в их рты. Однажды у меня была подружка, с которой мы обычно
играли в эту игру, гуляя вокруг шикарных домов, когда у нас не было ни
гроша, и придумывая истории о жизни освещенных софитами, благополучных
семейств.
Ее звали Кэтрин, она хотела стать литератором. Она говорила, что
изобретать такие маленькие сценарии для неожиданных вещей было хорошей
зарядкой для ее воображения. Мне не хотелось стать литератором, но у меня не
было возражений против того, чтобы носить за ней ее блокнот. В одну из тех
темных ночей, мне как-то пришло в голову, что все фильмы - это ужасное
притворство. В реальной жизни, особенно после 7 вечера, человеческие
существа, предоставленные сами себе, вряд ли вообще передвигаются. При виде
их, меня периодически охватывала паника, и мне казалось, что мы должны
вызвать скорую помощь.
"Никто не может сидеть без движения так долго" - говорю я "Она должно
быть умерла. Посмотри на нее, у нее уже началась трупное окоченение, она
даже не моргает."
Потом мы шли в дом кино, где показывали Шаброля или Ренуара и где на
протяжении всего фильма актеры только и делали, что входили и выходили из
спален, стреляли друг в друга и разводились. Мне все это надоело. Французы
претендуют на то, чтобы быть источником интеллектуальности, но для нации
мыслителей они слишком много суетятся. Мышление должно быть процессом,
свободным от физического движения. Они впихивают больше действий в свои
высокохудожественные фильмы, чем это удается сделать американцам в дюжине
фильмов с Клинтом Иствудом. "Джульет и Джим" - это боевик.
Мы были так счастливы в те сырые беззаботные ночи. Мне казалось, что мы
Шерлок Холмс и Доктор Ватсон. Мне было известно мое место. А потом Кэтрин
сказала, что она уходит. Ей не хотелось это делать, но она считала, что
писательница не может быть хорошей компанией. "Это только дело времени" -
сказала она "Я превращусь в алкоголичку и забуду как готовить".
Мне хотелось подождать, сделать попытку и пережить эти трудности. Она
печально покачала головой и похлопала меня по плечу.
"Заведи собаку".
Конечно же, для меня это было огромным потрясением. Мне очень нравились
наши прогулки по ночам, короткие остановки в рыбном магазине, и то, как на
рассвете мы заваливались в одну постель.
"Могу ли я что-нибудь сделать для тебя до того, как ты уйдешь?" -
"Да", - сказала она "Ты знаешь почему Генри Миллер говорил: "Я писал
своим членом"?
"Потому что так оно и было. Когда он умер, между его ног не нашли
ничего, кроме старой ручки".
"Ты все выдумываешь" - сказала она
Разве?
Я сижу на скамейке, вода стекает с меня ручьями, я улыбаюсь. Это не
самый счастливый день в моей жизни, но сила воспоминаний такова, что
какое-то время может отодвинуть реальность. Или память более реальное место?
Я поднимаюсь и выжимаю шорты. Уже стемнело; по ночам парк принадлежит другим
людям а я к ним не принадлежу. Лучше пойти домой и увидеться с Жаклин.
Когда я наконец прихожу домой, дверь оказывается запертой. Я пытаюсь
войти, но изнутри на двери висит цепочка. Я кричу и колочу в дверь. Наконец
открывается почтовый ящик, и из него выскальзывает записка. В ней написано
УБИРАЙСЯ. Я нахожу ручку и пишу на обороте. ЭТО МОЯ КВАРТИРА. Мои опасения
подтвердились: ответа не последовало. Второй раз за этот день я оказываюсь у
Луизы.
"Сегодня мы будем спать на другой кровати", сказала она наполняя ванну
облаками пара и фимиамом масел. "Я прогрею комнату, а ты будешь лежать в
ванной и пить какао. Хорошо, Кристофер Робин?"
Да, в голубом колпаке или без него. Как это трогательно, и как
невероятно. Я не верю в происходящее. Жаклин должна была знать, что я приду
сюда. Зачем она сделала это? Не сговорились ли они, чтобы наказать меня?
Наверное я уже на том свете и это Судный День. Судный или нет, я не могу
вернуться к Жаклин. Что бы ни случилось здесь, хоть я и держусь до конца, я
знаю, что связь между мной и нею разорвана слишком глубоко, чтобы можно было
что-то исправить. В парке, под дождем мне пришло в голову, что Луиза, это та
женщина, которую я хочу, даже если ее не будет со мной. Надо признаться, что
Жаклин никогда не была желанна, просто она приблизительно приняла правильную
форму, чтобы на какое-то время подходить мне.
Стыковка молекул - это серьезная проблема для биохимиков. Есть много
способов сопоставить молекулы, но очень немногие из этих способов могут
приблизить их до такой степени, чтобы связать. На молекулярном уровне успех
может означать открытие той синтетической, то есть той химической структуры,
которая соответствует, скажем, форме белка на опухолевой клетке. Если вы
проделаете эту очень рискованную ювелирную работу, вы сможете найти средство
для лечения ракового новообразования. Но молекулы и человеческие существа
это только часть живых существ во вселенной безграничных возможностей. Мы
дотрагиваемся друг до друга, приближаемся и отталкиваемся, проплываем по
полю притяжения, которое мы не понимаем. Стыковка здесь, в Луизе способна
залечить израненное сердце, но с другой стороны это может оказаться
дорогостоящим и губительным экспериментом.
Я одеваю грубый махровый халат, который Луиза оставила мне. Я надеюсь,
что он не принадлежит Элгину. Был такой трюк в сфере ритуальных услуг, когда
владелец похоронного бюро и его помощники снимали хороший костюм с каждого
человека, поступившего в похоронное бюро "Обитель покоя" и по очереди его
мерили. Кому костюм больше всего подходил, платил остальным шиллинг. То есть
шиллинг клали в ящик для пожертвований и одежда покидала тело покойника.
Безусловно ему позволяли быть одетым в нее во время похоронного ритуала, но
когда приходило время заколачивать крышку гроба, один из парней быстро
снимал ее с несчастного и покрывал его дешевым саваном.
Если я собираюсь нанести Элгину удар в спину, то мне бы не хотелось
делать это в его халате.
"Это мой" - говорит Луиза, когда я спускаюсь вниз, "Не беспокойся".
"Откуда ты знаешь?"
"Ты помнишь как мы попали под этот ужасный ливень, когда шли к тебе
домой? Жаклин настояла, чтобы я разделась и дала мне свой халат.
Это было очень мило с ее стороны, но мне очень сильно хотелось одеть
твой. После этого на моем теле был твой запах".
"Разве халат был не на мне?"
"На тебе. Это было тем более соблазнительно"
Она зажгла камин в комнате с кроватью, которую она называла "Для
Женских Случаев". У большинства людей больше нет каминов. У Луизы не было
центрального отопления. Она сказала, что Элгин каждую зиму жалуется, хотя
это она, а не он покупает топливо и поддерживает огонь.
"На самом деле ему не нравится так жить" - сказала она, имея в виду
строгое величие их супружеского жилища. "Он был бы более счастлив в доме
подделанном под Тюдор 1930 года, с подогреваемым полом.
"Тогда зачем он делает это?"
"Это придает ему большую оригинальность".
"А тебе это нравится?"
"Это я сделала". Она замолчала. "Единственное, что Элгин когда-либо
приносил в этот дом были деньги".
"Ты презираешь его, не так ли?"
"Нет, я не презираю его. Я разочаровалась в нем".
Элгин был прекрасным медиком. Он много трудился и хорошо учился. Он был
полон новаторских идей и загружен работой. В самом начале его деятельности в
больнице, когда Луиза поддерживала его финансами и оплачивала все счета,
которые скапливались в их скромной семейной жизни, Элгин получил направление
на профподготовку и работу в странах третьего мира. Он с презрением
относился к тому, что называл "путь консультанта", где перспективные молодые
люди определенного сословия отрабатывали какое-то время на тяжелой
больничной работе, чтобы продвигаться вверх по карьерной лестнице и
заниматься, наконец, более легкими и приятными вещами. Это была быстрая
дорожка в медицине. Очень редко туда попадали женщины и это был верный путь
для честолюбивого врача.
"И что же случилось?"
"Мать Элгина заболела раком".
В Стамфорд-Хилле Сара заболела. Она всегда вставала в пять утра,
молилась и зажигала свечи, шла на работу, приготовив завтрак, и погладив
белые рубашки Исава. В такой ранний час у нее на голове был платок, и она
успевала надеть длинный черный парик за несколько минут до того, как ее муж
спускался вниз к семи часам. Они завтракали, шли вместе к своей допотопной
машине и проезжали пять километров до магазина. Сара мыла полы и вытирала
пыль с прилавка, а Исав тем временем надевал белый халат поверх своей
молитвенной накидки и переносил картонные коробки в подсобное помещение. Не
сказать, чтобы они открывали свой магазин в восемь часов, скорее они
открывали дверь. Сара продавала зубные щетки и таблетки. Исав готовил
бумажные пакетики с лекарствами. Он занимался этим 15 лет.
Ничего не менялось в магазине. Прилавок из красного дерева и стеклянные
ящики стояли там же, где и до войны, там же, где были до того, как Сара и
Исав купили аренду на 60 лет, чтобы заработать и дожить до старости. По одну
сторону от них была сапожная мастерская, которая сначала превратилась в
овощной магазин, потом в магазин деликатесов, потом в ресторан "Кошер
Кебаб". По другую сторону от них была прачечная, которая стала химчисткой. К
ним все еще забегали дети их друзей Шиффи.
"Послушай, старик" - сказал Шиффи Исаву "Он врач, я видел его
фотографии в газете. Он мог бы хорошо практиковать здесь. Ты мог бы
расширить свое дело".
"Мне 72 года" - сказал Исав
"Ах тебе 72? Так вспомни об Аврааме, Исааке, вспомни о Мафусаиле. Ему
было девятьсот шестьдесят два. Вот когда пора думать о своем возрасте".
"Он женат не на еврейке"
"Мы все совершаем ошибки. Посмотри на Адама".
Исав не сказал Шиффи, что он больше не получает никаких известий от
Элгина. Он больше и не ожидает получить каких-либо известий от него. Через
две недели после того, когда Сара попала в больницу и уже не могла говорить
от боли, Исав набрал номер Элгина на древнем, черного пластика телефонном
аппарате, своим видом напоминающем собаку, стоящую на задних лапах. Он
никогда не утруждал себя покупкой более совершенной модели. Божьим детям не
нужен прогресс. Элгин приехал сразу же и, прежде чем встретиться с отцом у
постели больной, поговорил с врачом. Врач сказал, что никакой надежды нет. У
Сары рак костей и она не выживет. Врач предполагал, это она вероятно
мучилась от боли многие годы. Медленно разрушаясь, капля за каплей.
"Мой отец знает?"
"В какой-то степени, да".
Доктор был занят и должен был уходить. Он отдал свои записи Элгину и
оставил его у стола, с горящей на нем настольной лампой.
Сара умерла. Элгин пошел на похороны, а потом отвез отца обратно в
аптеку. Исав замешкался с ключами, открывая тяжелую дверь. На стеклянной
дощечке все еще была позолоченная надпись, которая когда-то знаменовала
собой преуспевание Исава. В верхней части было написано РОЗЕНТАЛЬ, ниже
ПРОВИЗОР. Время и погода сделали свое дело, и хотя на табличке все еще
оставалась надпись РОЗЕНТАЛЬ, в нижней части теперь можно было прочитать П О
ЗОР.
Элгина, стоящего прямо за спиной Исава, затошнило от запаха, стоящего в
лавке. Это был запах его детства, запах формальдегида и перечной мяты. Это
был запах его домашней работы за прилавком. Длинных ночей, когда он ждал,
чтобы родители забрали его домой. Иногда он засыпал, одетый в свои серые
носки и шорты, с головой, упавшей на таблицу с логарифмами; а потом приходил
Исав, брал его в охапку и нес в машину. Нежность отца являлась к нему только
сквозь пелену снов и полудремоты. Обычно Исав был строг с мальчиком, но
когда он видел его сидящего вот так, с оброненной на стол головой, тощими
ногами, свесившимися со стула, он проникался к нему любовью и нашептывал ему
истории о лилиях и Земле Обетованной. Казалось, что он получает удовольствие
от этого рутинного занятия, когда, не глядя на Элгина, он вытащил свою книгу
заказов, сел и стал что-то бормотать над ней. Через некоторое время Элгин
кашлянул и сказал, что ему нужно идти. Его отец кивнул, не сказав ни слова.
"Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?" - спросил Элгин, надеясь не
получать ответа.
"Ты мне можешь сказать, почему твоя мать умерла?"
Элгин прокашлялся второй раз. Он был в отчаянии "Отец, мать была стара,
у нее не было сил чтобы выздороветь".
Исав медленно закивал.
"Это была божья воля. Бог дает и Бог забирает. Сколько раз я сказал это
сегодня?" Опять наступило долгое молчание. Элгин кашлянул.
"Мне нужно идти".
Исав нагнулся к прилавку и вытащил большую бесцветную банку.
Он протянул сыну коричневый бумажный пакет, полный таблеток.
"Ты кашляешь, мой мальчик. Возьми это".
Элгин засунул пакет в карман своего пальто и ушел. Он удалялся от
еврейского квартала так быстро как только мог, и когда добрался до главной
дороги, поймал такси. Перед тем как сесть в такси он запихнул пакет в
мусорную корзину на автобусной остановке. Это был последний раз, когда он
видел своего отца.
Это правда, что когда Элгин начинал, он не осознавал, что его
одержимость изучением раковых новообразований принесет более ощутимую пользу
ему, нежели кому-либо из его пациентов. Он использовал компьютер для
имитации эффекта быстрого распространения инородных клеток. Он считал генную
терапию наиболее вероятным решением проблемы для тела взятого в плен самим
собой.
Это была очень популярная область медицины. Генная терапия - это
пограничный мир, где можно сделать себе и имя, и судьбу. Элгина осаждала
одна американская фармацевтическая компания, которая уговорила его перейти
из больницы в лабораторию. Так или иначе, он никогда не любил больницы.
"Элгин" - сказала Луиза "не мог больше бинтовать порезанные пальцы, но
он мог рассказать тебе все о раковых новообразованиях, за исключением того,
что их вызывает и как их лечить".
"Это немного цинично, не правда ли?"
"Элгин не заботился о людях. Он никогда не встречался с какими-либо
людьми. Он десять лет не появлялся в больничной палате. По пол года он
проводил, уставившись в компьютер в швейцарской лаборатории, стоящей
миллионы фунтов стерлингов. Он хотел сделать великое открытие.
Получить Нобелевскую премию".
"Нет ничего плохого в честолюбии".
Она засмеялась. "Есть много плохого в Элгине".
Я думаю о том, смогу ли я жить с Луизой. Мы лежим рядом, я провожу
пальцами по ее губам. У нее прекрасный прямой нос, строгий и требовательный.
Ее рот противоречил носу, не потому что не был серьезным, а потому что был
чувствительным. Губы были полными, сладострастными, с каким- то оттенком
жестокости. Нос и рот вместе производили странный эффект скрытой
сексуальности. Была какая-то проницательность и еще желание в этом образе.
Она была Римским Кардиналом, целомудренным, до поры, пока не встретит своего
идеального хориста.
Вкусы Луизы не соответствовали концу двадцатого столетия, где суть
секса в открытости, а не скрытости. Ей нравилась трепетность намека. Ее
наслаждением было надежное, медленное возбуждение, игра между двумя равными
партнерами, которые, возможно, найдут место и для игры в неравноправие. Она
не относилась к лоуренсовскому типу - никто не мог бы взять Луизу с животным
натиском. Было необходимо захватить все ее существо. Ее ум, ее сердце, ее
душа и ее тело могли существовать только как две пары близнецов. Она бы не
стала отделять что-либо от себя. Она предпочитала обет безбрачия простому
спариванию.
Элгин с Луизой больше не занимались любовью. Время от времени она
извлекала из него пыл, но отказывалась от того, чтобы он входил в нее. Элгин
принимал это как часть их сделки, и Луиза знала, что он пользуется услугами
проституток. Его наклонности сделали бы это неизбежным даже в более
традиционном браке. Его новым развлечением было летать в Шотландию и
погружаться в ванную из овсяной каши, в то время как пара кельтских гейш
надевали презерватив на его член.
"Ему бы не хотелось обнажаться перед посторонними людьми" - сказала
Луиза - "Я единственная женщина, кроме его матери, которая видела его
раздетым".
"Почему ты осталась с ним?"
"Он был хорошим другом, пока не начал работать все время".
"Я бы могла чувствовать себя достаточно счастливой, оставаясь с ним и
живя своей собственной жизнью, если бы кое-что не произошло".
"Что?"
"Я встретила тебя в парке. Это было задолго до того, как мы
познакомились.
Мне хочется задавать ей вопросы. Мое сердце учащенно бьется и я
чувствую одновременно и расслабленность, и измождение, как бывает, когда
выпьешь спиртное на голодный желудок. Что бы Луиза ни сказала, я не смогу
справиться с этим. Я лежу на спине и смотрю на тени от огня. В комнате стоит
декоративная пальма, ее листья гротескными размерами отражаются на стене.
Это не был обычный банальный дом.
В последующие несколько часов, когда я то пробуждаюсь, то засыпаю с
легким жаром, который объял меня из-за всех моих страстей и переживаний, мне
кажется, что я нахожусь в маленькой комнате полной призраков. Какие-то
фигуры за окном заглядывают сквозь муслиновый занавес. разговаривают друг с
другом тихими голосами. Какой-то мужчина стоит у каминной решетки, пытаясь
согреться. Здесь нет никакой мебели кроме кровати, и эта кровать летает. Мы
окружены руками и лицами, изменяющимися и сливающимися то в размытом фокусе,
нереальные и огромные, то исчезающие как мыльные пузыри, которые пускают
дети. Фигуры приобретают форму и становятся узнаваемы; Инге, Кэтрин,
Вирсавия, Жаклин. Другие, о которых Луиза ничего не знала. Они подходят
очень близко, кладут свои пальцы мне в рот, в ноздри, оттягивают вверх мои
веки. Они обвиняют меня во лжи и измене. Я открываю рот, чтобы что-то
сказать, но у меня нет языка, на его месте пустота. Я наверное кричу, потому
что Луиза, в объятиях которой я лежу, наклоняется ко мне, ее ладонь на моем
лбу, она гладит меня и шепчет: "Я никогда не отпущу тебя".
Как мне попасть в свою квартиру? На следующее утро я звоню в Зоопарк и
прошу позвать Жаклин. Мне отвечают, что ее нет на работе. Все что я имею на
сегодня - это легкая температура и пара шорт, и я думаю, что лучше
постараться уладить дела с Жаклин как можно скорей. Нет другого выхода кроме
как идти напролом.
Луиза одолжила мне свою машину. И вот я у своей квартиры. Занавес все
еще спущен, но цепочки на двери уже нет. Я осторожно толкаю дверь. Я ожидаю,
что Жаклин вылетит мне навстречу с ножом в руках. Я останавливаюсь в холле и
зову ее. Ответа нет. Строго говоря, Жаклин больше не живет со мной. У нее
есть своя комната в доме, который она снимает вместе с другими жильцами. Она
держала некоторые свои вещи в моей квартире и насколько я могу заметить они
исчезли. Нет ее пальто за дверью. Нет шапки и перчаток, засунутых в стеллаж
в холле. Я проверяю спальню. Она разгромлена. Чем бы Жаклин не занималась
прошлой ночью, у нее явно не было времени для сна. Комната похожа на
курятник. Перья - повсюду. Подушки разорваны, тахта распорота и выпотрошена.
Она вырвала ящики из комода и разбросала содержимое повсюду, как заправский
громила. Это ошеломляет меня настолько, что я не в состоянии что-либо
предпринять. Я наклоняюсь, поднимаю футболку, бросаю ее опять. Теперь мне
придется использовать ее как тряпку для пыли, поскольку она вырезала в ней
дыру. Я отступаю назад и захожу в гостиную. Здесь гораздо лучше - ни перьев,
ни разгрома, просто все исчезло. Стол, стулья, стереомагнитофон, вазы и
картины, стаканы, бутылки, зеркала и лампы. Блаженное место для медитаций.
Она оставила букет цветов на полу. Вероятно они не влезли в ее машину. Ее
машина. Ее машина была посажена в тюрьму, как соучастник преступления. Как
она смогла уехать с моими вещами? Я иду помочиться. Думаю, что это
осознанный поступок, имеющий целью убедиться, что туалет все еще на месте.
Да, он на месте, но она забрала крышку от унитаза. Ванная выглядит так, как
будто послужила мишенью какому-то извращенному садисту-водопроводчику. Краны
свернуты, под трубой с горячей водой валяется гаечный ключ - кто-то очень
постарался отключить мне воду. На стенах надписи, сделанные большим
фломастером. Это почерк Жаклин. Длинный список ее достоинств над ванной. Еще
более длинный список моих недостатков над раковиной. Как выеденный кислотой
фриз, приклеенный по окоему потолка, снова и снова повторялось имя Жаклин.
Жаклин натыкается на Жаклин. Бесчисленное количество раз клонированные
черными чернилами Жаклин. Я выхожу оттуда и мочусь в кофейник. Она не любила
кофе. Мутным взглядом оглянувшись на дверь ванной я обнаруживаю на ней
какую-то мазню, сообщающую: "ДЕРЬМО". Это и слово и сама субстанция. Этим и
объясняется отвратительный запах.
71
Червь в бутоне. Правильно, во многих бутонах есть черви, но как насчет
тех, которые меняются? Мне казалось, что Жаклин уползет также тихо, как она
вползла когда-то.
Умудренные опытом люди, пропагандирующие разумный образ жизни (не
слишком много страсти, не слишком много секса, много овощей, ранний отход ко
сну), не представляют, что такое возможно. В их мире преобладают хорошие
манеры и благоразумие. Они не могут представить, что сделать такой
благоразумный выбор это все равно, что подложить под себя бомбу замедленного
действия. Они не могут представить, что в ожидании своего шанса в жизни, вы
уже достаточно созрели для того, чтобы быть сорванными с дерева. Они не
думают о разрушении, которое приносит взорванная жизнь. Это не содержится в
их своде правил, хотя постоянно случается. Полное спокойствие, ноги под
столом. Она милая девушка, он милый парень. Всему виной стереотипы.
Я лежу на полу - на жестком деревянном полу моей новой медитационной
гостиной, и рассматриваю паука, плетущего паутину. Слепая природа. Homo
sapiens. В отличие от Роберта Брюса во мне нет никакого искреннего
откровения, только глубокая печаль. Я не отношусь к тому типу людей, которые
могут заменять любовь удобством и страсть случайными связями. Меня не
устраивают тапочки дома и танцевальные туфли в однокомнатной квартирке за
углом. Это ведь так делается? Упакуй свою жизнь с ловкостью супермаркета, не
перепутай сердце с печенью.
Мне никогда не приходилось быть тапочками; никогда не приходилось быть
тем, кто сидит дома и отчаянно ожидает очередного позднего свидания в офисе.
Мне никогда не нужно было ложиться в 11 часов, и под видом того, что сплю,
напрягать свой слух, как сторожевой пес при звуке проезжающей машины. Мне не
приходилось поднимать руку, чтобы посмотреть на часы, ощущая холодную
тяжесть тех потерянных часов, которые бьются в моем желудке.
Множество раз мне случалось быть танцевальными туфельками и подобно
таким женщинам мне хотелось играть. Пятница вечером: конференции по выходным
дням. Естественно в моей квартире. Деловой костюм сброшен. Раздвинутые ноги.
Они притягивают меня к себе, прерываясь только на бокал шампанского и
английский сыр. И пока мы занимаемся этим, кто-то из нас выглядывает в окно,
чтобы проверить не изменилась ли погода. Взгляд на часы, взгляд на телефон
(она обещала, что позвонит после последнего доклада). И она конечно звонит.
Она встает с меня и набирает номер, держа трубку на груди. Она еще влажная
от секса и пота. "Привет дорогой. Да. Прекрасно. Сегодня такой дождь!"
Приглушенный свет. Это вневременное пространство. Край черной дыры, где
ты не можешь ни двигаться ни вперед, ни отступить назад. Физики размышляют
над тем, что может произойти, если мы поселимся у края такой дыры. Кажется,
что благодаря особенностям пограничной полосы черной дыры, мы могли бы стать
сторонними наблюдателями истории, никогда не принимая в ней участия. Мы
находились бы в ловушке, из которой могли бы только наблюдать, не имея
возможности рассказать это кому либо. Возможно именно здесь находится Бог и
поэтому Бог может понять в каких условиях протекает неверность.
Не двигайся. Мы не способны двигаться, как лобстеры, пойманные в
ресторанный аквариум. Это границы нашей жизни вдвоем, эта комната, эта
кровать. Это сладострастная, добровольно выбранная ссылка. Мы не
осмеливаемся пойти за едой, кто знает кого мы там можем встретить? Мы должны
закупать пищу впрок с предусмотрительностью русского крестьянина. Мы должны
хранить ее на целый день - замороженную в холодильнике, запеченную в
духовке. Температура горячего и холодного, огня и льда, крайностей в которых
мы живем.
Мы не принимаем наркотиков, мы одурманены страхом: где встретиться,
когда разговаривать, что произойдет если нас увидят вдвоем. Мы думаем, что
нас никто не видит, но всегда есть лица за окном, глаза встречных людей. Нет
никого вокруг о ком можно шептаться, и они шепчутся о нас.
Включи музыку. Мы танцуем с тобой, тесно прижавшись друг к другу, как
пара гомосексуалистов 50-х годов. Если кто-нибудь постучит в дверь мы не
ответим. Если мне придется открыть дверь, я скажу что она мой бухгалтер. Мы
ничего не слышим кроме мягкой музыки из которой мы выдавливаемся как из
тюбика и размазываемся по полу. Мне пришлось ждать ее целую неделю. Всю
неделю был режим часов и календарей. Мне казалось, что она может позвонить в
субботу и сказать, что не сможет прийти - что иногда случалось несмотря на
то, что мы встречались только по выходным и в украденные у работы часы.
Она выгибает спину, как кошка, она прижимается своей вагиной к моему
лицу, как молодая кобыла к воротам. Она пахнет морем. Она пахнет морскими
лунками из моего детства. У нее там есть рыба-звезда. Я опускаюсь ниже,
чтобы ощутить вкус соли, чтобы провести пальцами по ободку. Она открывается
и закрывается как морской анемон. Она наполняет каждый новый день свежими
приливами страстей.
Солнце не останется за шторами. Комната заливается светом, который
синусоидами ложится на ковер. Этот ковер в приемной, который выглядел так
респектабельно теперь кажется гаремно красным Мне сказали, что это цвет
бургундского.
Она лежит на свету, подставив спину под жезл солнечного луча. Свет
преломляет цвета под ее веками. Она хочет, чтобы свет проник в нее, взломал
неясный холод ее души, где ничто не согревало ее уже столько лет и зим, что
она не может их сосчитать. Ее муж лежит на ней как брезент. Он пробирается
сквозь нее так, как сквозь болото. Она любит его и он любит ее. Они все еще
женаты, не так ли?
В воскресенье, когда она уходит, я могу раздвинуть занавес, завести
свои часы и убрать тарелки сгрудившиеся вокруг кровати. Я могу приготовить
себе ужин из остатков еды и думать о ней, представлять ее дома за воскресным
обедом, слушающую нежное тиканье часов и шум воды в ванной, которую готовят
для нее заботливые руки. Ее муж будет жалеть ее: круги под глазами,
измученный вид. Бедняжка, едва ли ей удалось поспать. Уложит ее на кровать,
на ее собственное простыни, как мило! А наши испачканные простыни я могу
отнести в прачечную самообслуживания.
Вот такие ситуации приводят израненные сердца к Жаклинам этого мира. И
Жаклины этого мира приводят к таким ситуациям. Разве нет другого пути?
Неужели счастье это всегда компромисс?
Мне случалось читать женские журналы, в ожидании своей очереди, в
приемной у дантиста. Они умиляли меня своим неведомым миром сексуальных
советов и ловушек для мужчин. Их тонкие глянцевые страницы помогают вам
определить имеет ли ваш муж роман на стороне или нет. Для этого нужно
следить за его трусами и одеколоном. Журналы утверждают, что когда мужчина
заводит себе любовницу, он более обильно чем обычно орошает свои дорожки
одеколоном. Он начинает пользоваться новым лосьоном после бритья. Без
сомнения журналам лучше знать. Вот мистер Идеальный украдкой закрывает дверь
в ванную, чтобы примерить свои новенькие боксеры (размер L). Его старые
добрые трусы в форме буквы У, сброшены на пол. Зеркало в ванной,
установленное так, чтобы лучше видеть лицо, оставляет за пределами видимости
самую важную вещь, поэтому ему приходится балансировать на краю ванной и
держаться рукой за душ. Вот так уже лучше, и все, что он видит в зеркале,
это рекламная модель из журналов для мужчин: прекрасный батистовый хлопок
охватывающий крепкий торс. Удовлетворенный, он спрыгивает с края ванной, и
выливает на себя изрядную дозу Hommage Homme. Мисс Идеальная ничего не
заметит, она готовит карри.
Труднее обнаружить Мисс Идеальную, если она заводит роман, говорят
журналы, а им виднее. Она не будет покупать новую одежду, она скорее всего
оденется так, чтобы ее муж поверил ей, когда она скажет, что идет на
вечерние занятия по игре на средневековой лютне. И хотя она деловая женщина,
ей будет очень трудно регулярно уходить из дома, если не считать дневное
время. Не потому ли так много женщин начинают делать карьеру? Не потому ли
Кинси обнаружил, что большинство женщин предпочитает заниматься сексом днем?
Однажды у меня была подружка, которая могла достигнуть оргазма только в
промежутке между двумя и пятью часами дня. Она работала в Ботаническом Саду
в Оксфорде и выращивала резиновые деревья. Нужно было обладать большой
ловкостью, чтобы умудриться удовлетворить ее, учитывая, что в любой момент
мог нагрянуть какой-нибудь требовательный посетитель, чтобы обратиться за
советом по уходу за Ficus elastica. Тем не менее страсть гнала меня, и вот я
уже иду к ней, пробираюсь сквозь зимние сугробы, укутавшись с головы до пят,
стряхиваю куски снега со своих ботинок, как персонаж из Анны Карениной.
Мне всегда нравился Вронский, но я не верю в его существование за
пределами литературы.
Джудит была погружена в чтение Конрада. Она сидела среди резиновых
растений, с "Сердцем тьмы" в руках. Самая эротичная вещь из всего, которую
ей можно было сказать: "Мистер Курц - он мертв". Мне говорили, что русские
очень сильно страдают от того, что вынуждены носить меховую одежду на улице
и раздеваться до трусов в горячо натопленных квартирах. В этом была и моя
проблема. Джудит жила в жарко отапливаемом мире шорт и маек. Мне нужно было
либо приносить свою легкую одежду с собой, либо с риском для здоровья
нестись по холоду, не защищенным от него ничем кроме шерстяного пальто. В
один прекрасный день, когда мы отдыхали после секса, лежа на деревянной
стружке, под свисающей виноградной лозой, мы с ней повздорили и она
вышвырнула меня из теплицы. Мне пришлось бегать от окна к окну, тщетно стуча
в них. Шел снег, а на мне был только летний комбинезон с Микки Маусом.
"Если ты не впустишь меня, я умру".
"Умирай"
Мне показалось, что мне еще слишком рано умирать в таком молодом
возрасте, тем более от холода. Пришлось бежать по улицам, обратно к своему
жилищу, приняв как можно более беспечный вид. Престарелый пенсионер дал мне
50 пенсов в качестве благотворительности, и меня не арестовали. Мы должны
быть благодарны за маленькие подаяния. Когда мне наконец удалось дозвониться
до Джудит, чтобы сказать ей, что между нами все кончено и спросить получу ли
я назад свои вещи, она ответила мне: "Я их сожгла"
Возможно мне не суждено иметь какое-либо имущество. Возможно оно
блокирует мое духовное развитие, и мое высшее существо постоянно выбирает
ситуации, чтобы освободить меня от бремени материальных вещей. Это
утешительная мысль, и это немного лучше, чем ползать на коленях перед
Джудит. Я очень ценю ее.
Посреди всех моих ребяческих сует, лицо Луизы, слова Луизы: "Я никогда
не отпущу тебя". Это то, что всегда пугало меня, то, чего мне удавалось
избегать на протяжении всех своих ненадежных любовных связей. Первые шесть
месяцев я нуждаюсь в постоянной подзарядке. Все эти полуночные звонки,
вспышки энергии, возлюбленная, как аккумулятор для всех твоих подсевших
батареек. После моего последнего глумления с Вирсавией, во мне созрела
решимость никогда не повторять ничего подобного. Я подозреваю, что возможно
мне просто нравится подвергаться издевательствам, и если это так, то мне
следует хотя бы научиться надевать на себя запасное пальто. Жаклин была этим
пальто. Она приглушила мои чувства. С ней мне удалось забыть о чувствах и
погрязнуть в удовлетворенности. Вы говорите, что удовлетворенность это
чувство? Вы уверены, что это не отсутствие чувств? Я приравниваю это к тому
определенному оцепенению, которое наступает после посещения дантиста. Как
будто бы нет боли, но все же она есть, хоть и в слегка наркотическом
дурмане. Удовлетворенность - это положительная сторона смирения. В ней есть
своя привлекательность, но негоже носить пальто, мягкие тапочки и толстые
перчатки, когда единственное, что действительно нужно твоему телу - это
нагота.
Пока не появилась Жаклин, мне редко удавалось вспоминать о своих бывших
подружках. У меня никогда не хватало на это времени.
С Жаклин я являю собой пародию на полковника в отставке, занимающегося
охотой - твидовый очаг с выставленными в ряд трофеями и дюжиной историй о
каждом из них. Я ловлю себя на том, что фантазирую с бокалом шерри в руках и
предаюсь мысленному флирту с Инге, Кэтрин, Вирсавией, Джудит, Эстель...
Эстель не вспоминалась мне уже очень давно. Она держала фирму по
металлическому лому. Нет-нет-нет! Я не хочу возвращаться опять во времена,
напоминающие фантастический триллер. Что с того, что у Эстель был Роллс-Ройс
с откидным верхом и пневматическими сидениями? Я все еще помню их кожаный
запах.
Лицо Луизы. Ее неистовый взгляд испепеляет мое прошлое. Возлюбленная
подобна азотной кислоте. Уповаю ли я на спасителя в лице Луизы? Мощное
вымывание всех моих подвигов и преступлений, оставляющее после себя чистую и
блестящую плиту. В Японии делают девственную плеву из яичного белка. По
меньшей мере за 24 часа вы можете получить новую девственную плеву. Мы в
Европе предпочитаем половинку лимона. Это является не только актом грубого
пессария, но и создает трудности даже для самых настойчивых из мужчин, даже
с кажущимся наиболее уступчивыми женщинами. Трудный доступ ассоциируется с
новизной. Мужчина верит, что его маленькая невеста несет в себе удовольствие
неизведанной глубины. Он может предвкушать момент, когда начнет погружаться
в нее дюйм за дюймом.
Обманывать легко. Нет шика неверности. Брать взаймы, в обмен на
доверие, которое оказывает тебе кто-то, поначалу ничего не значит. Вы
уходите, забрав его с собой, берете еще немного, и еще немного пока не
остается ничего, что можно взять. Странно, ведь ваши руки должны быть
переполнены тем, что вы взяли, но вы смотрите на них и они пусты.
Когда я говорю "Я буду хранить верность тебе", я рисую себе укромное
место не досягаемое для других желаний. Никто не может узаконить любовь -
нельзя приказать любить или превратить любовь в услугу. Любовь принадлежит
сама себе, она глуха к мольбам и непреклонна перед жестокостью. Любовь это
не то, о чем можно вести переговоры. Любовь это единственное, что сильнее
желания и единственная веская причина для того, чтобы противостоять
соблазну. Кое-кто скажет, что можно забаррикадировать дверь, чтобы избежать
соблазна. Это говорят те, кто думает, что случайные желания можно выставить
из сердца, как меняльщиков из храма. Может быть они и могут, если они
патрулируют слабые места своей жизни и днем и ночью - не смотрят, не вдыхают
запахов, не мечтают. Самый надежный Охранник, санкционированный церковью и
одобренный государством - это брак. Поклянись, что останешься верным только
ему или ей и волшебным образом это случится. Супружеская измена также сильно
связана с разочарованием, как и с сексом. Чары больше не действуют. Вы
отдали все свои деньги, съели торт и они не действуют. Это не ваша вина, не
так ли?
Брак это тончайшее оружие против желания. С таким же успехом вы можете
идти с игрушечным ружьем на питона. Один мой друг, банкир и очень богатый
человек, который объехал весь мир, сказал мне как-то что собирается
жениться. Для меня это было большой неожиданностью, потому что много лет
подряд он был помешан на одной танцовщице, которая, по своим собственным,
непонятным и веским причинам, никак не хотела связывать себя
обязательствами. Наконец он потерял терпение и выбрал приятную,
уравновешенную девушку, которая занималась верховой ездой. Мы встретились с
ним в его квартире за несколько дней до женитьбы. Он рассказывал мне и о
том, как серьезно он относится к браку, и о том, каким прекрасным кажется
ему свадебный ритуал. В его рамках он чувствовал себя счастливым. Как раз в
это время в дверь позвонили и вручили счет за целый автобус белых лилий,
которые ему привезли. Он тщательно расставлял их по квартире и высказывал
мне свои идеи о любви, когда снова позвонили в дверь и принесли ему счет за
ящик "Вдовы Клико" и огромную банку с икрой. В его комнате был накрыт стол и
можно было заметить как часто он смотрит на часы.
"Я не могу представить себе" - сказал он, "что после свадьбы я смогу
спать с другими женщинами". В дверь позвонили в третий раз. Это была
танцовщица. Она приехала на выходные.
"Я еще не женат" - сказал он.
Когда я говорю: "Я не буду изменять тебе", мне следует подразумевать
это несмотря на формальности, взамен формальностей. Если я изменю тебе
сердцем, я потеряю часть тебя. На твоем светлом образе появится пятно. Я
могу не заметить это один раз или два, может быть я буду гордиться собой,
что получаю удовольствие от своего рода плотских экскурсий самым рассудочным
способом. И все же этим я притуплю тот острый кремень, который искрится
между нами - наше желание друг к другу, стоящее выше всех других желаний.
Кинг-Конг. Огромная горилла на крыше Эмпайер Стэйт Билдинг, держащая
Фэй Рэй в своей руке. Стая самолетов послана туда, чтобы подстрелить
монстра, но он сметает их, как мух. Объятый желанием двухместный биплан с
надписью "молодожены" на борту вряд ли даже поцарапает зверя. Вы все еще
лежите без сна среди ночи нервно теребя свое обручальное кольцо.
С Луизой я хочу другого. Я хочу проводить с ней праздники и
возвращаться с ней домой. Она - острие и вдохновение для меня, но мне нужно
поверить в это помимо этих шести месяцев. Мои биологические часы, которые
укладывают меня в постель по ночам и будят меня по утрам в регулярной
24-часовой манере, образовали дугу большего размера, чем та, которая,
казалось, установлена на 24 недели. Мне нужно пройти через нее, мне удалось
это сделать, но я не могу остановить ее бег. С Вирсавией, моей самой
продолжительной трехгодичной любовью, самые точные часы начинали обманывать.
Она была настолько мала тогда, что хотя и занимала изрядный промежуток моего
времени, вряд ли заполняла собой весь мой день. В этом возможно таился ее
секрет. Если бы она лежала со мной, ела со мной и убирала квартиру, и
купалась со мной, может быть мне бы захотелось сбежать через шесть месяцев,
или, по крайней мере, у меня бы появилось такое желание. Я думаю она знала
это.
Итак, что же влияет на биологические часы? Что останавливает их,
замедляет их, ускоряет их ход? Этот вопрос охватывает узкую область науки,
которая называется хронобиология. Интерес к часам возрастает, потому что
наша жизнь становится все более и более искусственной и мы пытаемся
управлять природой переделывая ее по своим меркам. Те, кто работает по ночам
и те, кто часто летает из страны в страну - абсолютные жертвы своих упрямых
биологических часов.
Гормоны - неотъемлемая деталь таких часов, также как и социальные
факторы и факторы окружающей среды. Постепенно становится ясно, что главный
фактор здесь - свет. Количество света под которым мы оказываемся решительно
воздействует на наши часы. Свет. Свет как дисковая пила, раскрывающая тело.
Следует ли мне лежать солнечными часами под пристальным взглядом Луизы? Это
рискованно: человеческие существа сходят с ума, если нет ни малейшей тени,
но каким еще образом можно сломить привычку, усвоенную в течение всей жизни?
Луиза обхватывает своими ладонями мое лицо. Я чувствую как ее длинные
пальцы скользят по моим скулам, ее большие пальцы поддерживают мой
подбородок. Она притягивает меня к себе, нежно целуя меня, ее язык под моей
нижней губой. Я обвиваю ее руками, не зная кто я - возлюбленное существо или
ребенок. Я хочу, чтобы она спрятала меня под своими юбками от всех
опасностей. Я по прежнему ощущаю острый порыв желания и, одновременно,
чувство сонного безопасного покоя, как в лодке, которая была у меня в
детстве. Она обрушивает меня на себя, спокойная как море. Море под ясным
небом. Лодка со стеклянным дном. Ничего вокруг не предвещает опасности.
"Поднимается ветер" - сказала она.
Луиза, позволь мне плыть по тебе, по этим одухотворенным волнам. Моя
вера как вера святых, плывущих в утлом рыбачьем суденышке. Что заставляло их
отправляться по морю в те далекие времена, до 1000-го года, когда ничто не
защищало их от моря, кроме кусков кожи и шпалер. Что заставляло их уверенно
отправляться в другие места, не существующие на карте, неведомые им? Я вижу
их сейчас, как они едят черный хлеб с медовыми сотами и укрываются от дождя
звериными шкурами. Их тела пострадали от погоды, но их души прозрачны. Море
лищь средство, а не цель. Они верят в него несмотря на знамения. Древние
пилигримы несли церковь в своих сердцах. Они были нерукотворными храмами.
Эклизиастом Бога. Сигнал паромщика был той песней, которая вела их по
волнам. Их гортани были открыты для Бога Смотрите на них - головы откинуты
назад, рты открыты, и никого рядом с ними кроме чаек, которые спускаются на
корму. Их голоса создавали шатер из благословения, который укрывал их от
слишком соленого моря и недружелюбного неба. Любовь гнала их вперед. Любовь
приводила их назад домой. Любовь укрепляла их руки для весел и согревала их
мышцы в ненастье Путешествия, которые они совершали, выходили за пределы
здравого смысла: кто оставляет домашний очаг ради открытого моря? Особенно
без компаса, особенно зимой, особенно в одиночестве. То, чем вы рискуете
указывает на то, что вы цените. Где есть любовь, там очаг и поиск
приключений сливаются воедино.
Луиза, я с радостью сожгу прошлое для тебя, уйду и не оглянусь назад. В
прежние времена во мне было много безрассудства, цена не имела для меня
значения, забывалась. На этот раз все просчитано заранее. Я знаю, чего стоит
освободиться от багажа всей прожитой жизни. Я знаю это и мне все равно. Ты
создала для меня место, которое не потревожат ассоциации. Это может
обернуться пустотой, а может стать избавлением. Конечно же я хочу рискнуть.
Я хочу рискнуть, потому, что накопленная мною жизнь начинает плесневеть.
Она целует меня и в ее поцелуе - вся многогранность ее страсти.
Любовник и ребенок, девственница и распутник. Целовали ли меня раньше? Я
чувствую в себе пугливость необъезженного жеребенка. Я чувствую в себе
самоуверенность Меркуцио. Это та женщина, с которой мы вчера занимались
любовью, ее вкус свежестью лежит на моих губах, но останется ли она? Я дрожу
как школьница.
"Ты дрожишь" - говорит она
"Наверное мне холодно".
"Дай мне согреть тебя"
Мы лежим на полу спиной к дневному свету. Мне достаточно того света,
который есть в ее прикосновениях, ее пальцах, гладящих мое тело,
возбуждающих мои нервные окончания. С закрытыми глазами я начинаю
путешествие по ее позвоночнику, этой ее булыжной мостовой, которая приводит
меня к расселине и влажной долине, а потом глубокой впадине для того, чтобы
утонуть в ней. Что еще есть в мире кроме тех мест, которые ты открываешь на
теле своей возлюбленной? После занятий любовью мы вместе отдыхаем. Мы
смотрим как полуденное солнце скрывается за садом, длинные тени раннего
вечера создают узоры на белой стене. Я держу Луизу за руку, чувствуя ее и
ощущая, что может произойти еще одна близость - узнавание другого человека,
более глубокое, нежели сознательное, больше вселяющееся в тело, нежели в
разум. Я не понимаю это ощущение, я спрашиваю себя не является ли это
чувство обманом, мне никогда не доводилось испытывать ничего подобного, хотя
случилось наблюдать это у одной супружеской пары, прожившей много лет
вместе. Время не уменьшало их любовь. Казалось, что они превратились в одно
целое, не утратив своих индивидуальностей. Такое встретилось мне лишь
однажды и вызвало во мне чувство зависти. Быть с Луизой вызывает во мне
странное чувство deja vu. Я не знаю ее достаточно хорошо и все же я хорошо
ее знаю. Не благодаря фактам и числам, (хотя я все время спрашиваю ее обо
всем, что касается ее жизни), а благодаря определенному доверию, которое я
испытываю к ней. В тот день у меня было чувство, что мы всегда были здесь с
Луизой и что мы хорошо знали друг друга.
"Я говорила с Элгином" - сказала она. "Я сказала ему что ты для меня
значишь. Я сказала ему, что мы спали вместе"
"Что он сказал?"
"Он спросил на какой кровати".
"На какой кровати?"
"Наша супружеская кровать, думаю так он ее называет, он сделал ее,
когда мы жили на мои деньги в крошечном домишке. Он проходил практику, я
преподавала, он стелил постель по вечерам.... Она очень неудобная. Я сказала
ему, что мы спали на моей кровати "Для женских случаев". Тогда он немного
успокоился".
Могу представить себе как Элгин относится к своей кровати Вирсавия
всегда настаивала, чтобы мы спали на ее супружеской постели. Мне непременно
нужно было спать на его месте. Это было осквернением чистоты, чему я
сопротивляюсь - кровать должна быть безопасным местом. Небезопасно знать,
что стоит тебе отвернуться, и твое место займет другой. Сейчас я выставляю
напоказ мои угрызения совести, Но в то время это меня не останавливало. Я
презираю себя за это.
"Я сказала Элгину, что должна иметь возможность встречаться с тобой,
свободно приходить и уходить с тобой. Я сказала ему, что не буду обманывать
и не хочу, чтобы он обманывал меня... Он спросил меня, хочу ли я уйти от
него и я честно сказала, что не знаю."
Она поворачивает ко мне свое лицо серьезное и встревоженное. "Я честно
не знаю. Ты хочешь, чтобы я ушла от него?"
Я сглатываю слюну и делаю усилие, чтобы попытаться ответить.
Ответ, идущий из самого сердца комом стоит в моем горле: "Да. Собирайся
прямо сейчас". Я не могу это произнести, ответ приходит из головы: "Давай
посмотрим, что у нас получится"
Лицо Луизы выдает ее только на секунду, но я знаю, что она тоже хотела
услышать "да" от меня. Мне хотелось помочь нам обоим.
"Мы можем решить это в течение 3 месяцев. Это будет честнее, правда? По
отношению к Элгину, к тебе?"
"А как насчет тебя?"
Я пожимаю плечами. "У меня с Жаклин все кончено. Я здесь к твоим
услугам, если ты хочешь взять меня".
Она сказала: "Я хочу дать тебе нечто большее, чем адюльтер".
Я смотрю на ее прекрасное лицо и думаю: Мне еще рано. Мои ботинки все
еще запачканы грязью прошлой жизни.
Я говорю: "Вчера ты разозлилась на меня, ты обвинила меня в том, что я
собираю трофеи и просила меня не признаваться тебе в любви до тех пор, пока
я не признаюсь в этом себе. Ты была права. Дай мне время, чтобы сделать то,
что мне нужно сделать. Не облегчай мой путь. Мне нужно убедиться в этом. Я
хочу, чтобы ты была уверена."
Она кивает: "Когда я увидела тебя два года назад, я подумала, что ты
самое красивое создание из всех существ мужского и женского пола, каких я
когда-либо видела".
Два года назад, о чем она говорит?
"Я увидела тебя в парке. Я шла следом, наверное около часа, а потом
вернулась домой. Я никогда не могла представить, что встречу тебя снова. Я
представляла тебя лишь как игру моего воображения.".
"Ты часто преследуешь людей в парке?"
Она засмеялась. "Никогда раньше и только один раз после этого. Это было
второй раз, когда я увидела тебя. В Британской библиотеке. Я запомнила номер
твоего места и узнала у библиотекаря твое имя. По твоему имени я нашла твой
адрес, и поэтому, шесть месяцев назад, на дороге перед твоей дверью
оказалось промокшее, несчастное создание.
"Ты сказала мне, что у тебя украли сумку"
"Да"
"Ты спросила меня не разрешу ли я тебе высохнуть и позвонить твоему
мужу"
"Да"
"Все это было неправдой?"
"Я должна была поговорить с тобой. Это было единственное, о чем я могла
думать. Не очень умно. А потом я встретила Жаклин и подумала, что мне нужно
остановиться, подумала об Элгине и попыталась остановиться. Я тешила себя
надеждой, что мы сможем быть друзьями, и что если я буду твоим другом, этого
будет достаточно. Мы были хорошими друзьями, правда?"
Я размышляю о том дне, когда Луиза появилась у моего порога. Она была
как Пак, возникший из тумана. Ее волосы серебрились дождем, струи дождя
стекали по ее груди, ее форма угадывалась под ее промокшим муслиновым
платьем.
"Это Эмма, леди Гамильтон подала мне идею", сказала Луиза, украв мои
мысли. "Она когда-то намочила свое платье перед тем как выйти на улицу. Это
очень провокационный прием, но с Нельсоном он сработал".
Не нужно больше Нельсона.
Да, тот день. Я вижу ее из окна моей спальни и тут же выбегаю из дома.
Это акт доброй воли с моей стороны, но совершенно восхитительный для меня.
Это именно я звоню ей на следующий день. Она очень любезно приглашает меня
на ланч. У меня нет комплексов, но "красота" не совсем подходящее слово для
описания моей внешности - это то слово, которое можно применить к очень
немногим людям, к таким как Луиза. Я говорю ей это.
"Ты не видишь то, что вижу я". Она проводит рукой по моему лицу.
"Ты чистое озеро в котором играет свет".
Кто-то барабанит в дверь. Мы оба вскакиваем.
"Это может быть Жаклин" - говорит Луиза. "Я думала, что она вернется,
когда стемнеет".
"Она не вампир"
В дверь перестали стучать и кто-то осторожно вставил ключ в замочную
скважину. Может быть Жаклин проверяла есть ли кто-то дома?
Я слышу как она входит в спальню. Потом она открывает дверь в гостиную.
Видит Луизу и начинает рыдать.
"Жаклин, почему ты украла все мои вещи?"
"Я ненавижу тебя"
Я пытаюсь уговорить ее присесть и что-нибудь выпить, но как только она
берет в руки стакан, она швыряет его в Луизу. Она промахивается и стакан
вдребезги разбивается о стену. Она делает резкий прыжок, хватает один из
самых острых и больших осколков и нацеливается на лицо Луизы. Я хватаю
Жаклин за кисть и выворачиваю ее руку за спину. Она кричит и роняет осколок.
"Убирайся" - говорю я. "Отдай мне ключи и убирайся". Все выглядит так,
как будто мы никогда не жили вместе. Я хочу вычеркнуть ее. Я хочу стереть ее
глупое, пылающее гневом лицо. Она не заслуживает этого, в глубине души я
осознаю, что это не ее слабость, а моя привела нас к этому постыдному дню.
Мне следовало бы смягчить ситуацию, просто отвести удар, но вместо этого я
даю ей пощечину и вырываю ключи из ее кармана.
"Это тебе за ванную" - говорю я пока она ощупывает свой окровавленный
рот. Жаклин спотыкаясь добирается до двери и плюет мне в лицо. Я хватаю ее
за воротник и выпроваживаю к ее машине. Она уносится не включив фары.
Я стою наблюдая, как она удаляется, мои руки безвольно висят вдоль
туловища. Я со стоном опускаюсь на низкую стену за моим домом. Воздух
холодный и остужающий. Почему это случилось? Мои хорошие манеры всегда были
предметом моей гордости, мне всегда нравилось практиковать и диктовать
интеллигентную чувствительность между партнерами. А теперь я напоминаю себе
какого-то дешевого головореза в драке. Она разозлила меня и моей реакцией на
это был сильный удар. Сколько раз это случалось на улице? Сколько раз чужая
жестокость вызывала во мне презрительную усмешку?
Я хватаюсь руками за голову и плачу. Это злодейство - дело моих рук.
Еще одни испорченные взаимоотношения, еще одно израненное человеческое
существо. Когда я остановлюсь? Я ударяю кулаком по грубой кирпичной стене.
Всегда найдется оправдание, хорошая причина, для объяснения нашего
поведения. Я не могу думать о хорошей причине.
"Хорошо" - говорю я себе "Это твой последний шанс. Если ты чего-нибудь
стоишь докажи это сейчас. Луизу нужно заслужить.".
Я возвращаюсь в дом. Луиза сидит очень тихо. Она держит в руках
разбитый стакан и смотрит сквозь него как сквозь магический кристалл.
"Прости меня" - говорю я
"Я не пострадала в этой драке". Она повернулась ко мне, ее пухлые губы
превратились в одну длинную прямую линию "Если ты когда-нибудь ударишь меня,
я уйду".
Мой желудок сжался. Я хочу защитить себя, но не могу открыть рот.
Я не доверяю своему голосу.
Луиза встает и идет в ванную. Она не знала что там творится. Я слышу
как она открывает дверь и внезапно издает глубокий вздох. Она возвращается в
комнату и протягивает мне руку. Весь остаток вечера мы проводим отмывая
ванную.
Что интересно в узлах, так это их формальная сложность. Даже самый
простой генеалогический узел, трилистник, с его тремя неравно симметричными
долями, имеет как математическую так и художественную красоту. Говорят, для
верующих, узел царя Соломона воплощал собой квинтэссенцию всех знаний. Для
вязальщиков ковров и одежды во всем мире, выбор узла зависит от их
неожиданности. Узлы могут меняться, но они должны быть традиционными. Все
неформальные узлы - запутанные узлы.
Мы с Луизой были связаны одной любовной петлей. Шнур, обвивающий наши
тела не имел резких изгибов и коварных витков. Наши запястья не были
связаны, не было петли вокруг нашей шеи. В Италии в XVI и XV столетии
любимым видом спорта было связывать двух бойцов вместе крепкой веревкой и
заставлять их сражаться до смерти. Часто смерть наступала от того, что
проигравший не мог отступить, а победитель редко щадил его. Победитель
сохранял веревку и завязывал на ней узел. Ему достаточно было расхаживать с
ней по улицам, чтобы наводить ужас на прохожих.
Я не хочу, чтобы ты видела во мне противника, я также не хочу видеть
противника в тебе. Я не хочу бить тебя ради удовольствия бить, запутывая те
четкие линии, которые нас связывают вместе, заставлять тебя то опускаться на
колени, то с силой поднимать тебя с колен. Публичное лицо жизни в хаосе. Я
хочу чтобы кольцо вокруг наших сердец было проводником, а не кошмаром. Я не
хочу затягивать туже, чем ты можешь вынести. Я также не хочу оставлять
свободный конец из которого можно сделать петлю, чтобы повеситься.
Я сижу в библиотеке и пишу это для Луизы, глядя на копию
иллюстрированного манускрипта, где первая буква - огромная "Л". "Л",
вырисованная в форме птиц и ангелов, которые скользят между штрихами,
проведенными ручкой. Буква представляет собой лабиринт. Снаружи, на верхушке
Л, стоит пилигрим в шапке и монашеском одеянии. В середине буквы,
раздвоенная форма которой образовывает прямоугольник, находится Агнец Божий.
Как пилигрим пройдет по лабиринту, лабиринту такому простому для ангелов и
птиц? Очень долго я пытаюсь найти дорогу, но сверкающие змеи заводят меня в
тупик. Я сдаюсь и закрываю книгу, забыв, что первым словом в ней было
"Любовь".
В последующие недели мы с Луизой остаемся вместе настолько долго,
насколько это возможно. Ей приходится с осторожностью относиться к Элгину,
мне приходится с осторожностью относиться к ним обоим. Осторожность вымотала
меня.
Однажды ночью, после того как мы поужинали лазаньей с дарами моря и
выпили бутылку шампанского, мы так неистово занимались любовью, что "Для
женских случаев" двигалась по полу под напором нашего вожделения. Мы начали
у окна и закончили у двери. Хорошо известно, что моллюски действуют
возбуждающе: Казанова ел сырые мидии перед тем, как удовлетворить женщину,
но он также верил в симулирующую силу горячего шоколада.
Ловкость пальцев, язык глухонемых, символизированный на теле, на
вожделеющем теле. Кто научил тебя писать кровью на моей спине? Кто научил
тебя выжигать клеймо руками? Ты оставила знак на моих плечах, отметив меня
своим именем. Подушечки твоих пальцев
превратились в литеры, ты впечатала свое послание в мою кожу, впечатала
смысл в мое тело. Твоя азбука морзе совпадает с биением моего сердца. До
того как ты появилась, у меня было крепкое сердце, мне всегда можно
положиться на него, оно служило мне верой и правдой и крепло в бою.Теперь ты
настроила его биение под свой собственный ритм; ты играешь на мне, палочки
отскакивают от моей туго натянутой кожи.
Письмена на теле - это секретный код, видимый только при определенном
освещении. Вся моя жизнь содержится здесь. В некоторых местах палимпсест
сделан так сильно, что буквы можно осязать, как в азбуке для слепых. Я люблю
хранить свое тело свернутым, вдали от любопытных глаз. Никогда не
разворачивая его настолько, чтобы можно было прочесть весь рассказ. Откуда
мне было знать, что Луиза читает руками. Она перевела меня с моего языка и
создала свою собственную книгу.
Мы стараемся не шуметь из-за Элгина. Он создает видимость, что его нет,
но Луиза предполагает, что он дома. Мы любим друг друга молча, в темноте, и
когда моя ладонь исследует форму ее тела я спрашиваю себя - во что время
превратит эту кожу, всегда такую новую для меня. Сотрутся ли мои ощущения
при осязании этого тела? Почему проходит страсть? Время, которое отнимает
свежесть у тебя, отнимет и мою свежесть. Мы упадем, как созревшие плоды, и
покатимся вместе по траве. Милый друг, позволь мне лежать рядом с тобой и
смотреть на облака, пока земля не покроет нас и мы не исчезнем.
На следующее утро, во время завтрака появляется Элгин. Это настоящее
потрясение. Его лицо бледное, как и его рубашка. Луиза незаметно скользит на
свое место у края длинного стола. Я занимаю нейтральную позицию между ними.
Я намазываю тост маслом и откусываю его. От этого звука качнулся стол. Элгин
поморщился.
"Обязательно производить столько шума?"
"Извини Элгин" - говорю я, роняя на стол крошки от тоста.
Луиза передает мне чайник и улыбается.
"Чему ты так радуешься?" говорит Элгин, "Вы оба не спали всю ночь".
"Ты сказал мне, что придешь только сегодня" - говорит Луиза спокойно.
"Я вернулся домой. Это мой дом. Я заплатил за него".
"Это наш дом, и я предупреждала тебя прошлой ночью, что мы будем
здесь".
"C таким же успехом я мог бы спать в борделе"
"Я думала, что именно этим ты и занимаешься" - говорит Луиза. Элгин
встает и бросает свою салфетку на стол. "Я совершенно измотан, но я
собираюсь пойти на работу. От моей работы зависят жизни людей, но из-за тебя
я сегодня не в лучшей форме. Можешь считать себя убийцей.".
"Могу но не буду" - говорит Луиза Мы слышим, как он громыхает своим
горным велосипедом в прихожей. Через окно я вижу как он надевает свой
розовый шлем. Ему нравилось ездить на велосипеде, он считал, что это полезно
для сердца.
Луиза погружается в размышления. Я выпиваю две чашки чая, умываюсь и
начинаю подумывать о том, чтобы уйти домой, когда она подходит ко мне сзади
и обнимает меня, уткнувшись подбородком в мое плечо.
"Это не действует" - говорит она.
Она просит меня подождать три дня и обещает прислать мне сообщение по
прошествии этих дней. Я киваю, по собачьи молча, и ухожу в свою конуру. Что
мне теперь делать с этой безнадежной влюбленностью? Я пребываю в страхе. Я
провожу три дня в попытках снова и снова рационалистически объяснить нас,
создать гавань в бушующем море, где я могу качаться на волнах и наслаждаться
прекрасным видом. Но нет никакого прекрасного вида кроме лица Луизы. Я
думаю, что в ней много эмоциональности, которая за пределами рациональности.
Я никогда не знаю, что она сделает в следующий момент. Я все еще нагружаю на
нее весь свой ужас. Я все еще хочу, чтобы она возглавляла нашу экспедицию.
Почему мне так трудно признать, что мы оба одинаково тонем? Тонем друг в
друге? Судьба это мучительное понятие. Я не хочу зависеть от судьбы, я хочу
выбирать. Если выбор настолько суров: быть Луизе или не быть Луизе- тогда
никакого выбора нет.
Первый день я провожу в библиотеке, пытаясь работать над своим
переводом, но на самом деле только расписываю на промокательной бумаге
насущные вопросы моей жизни. Страх пронизывает меня насквозь. Глубокий страх
никогда больше не увидеть ее. Я не нарушу данное мной слово. Я не подойду к
телефону. Я рассматриваю сидящие в ряд, прилежно склоненные головы. Темные,
светлые, седые, лысые, в париках. И везде вокруг я вижу яркое красное пламя.
Я знаю, что это не Луиза, но я не могу отвести глаз от этого цвета. Он
утешает меня также, как какой-нибудь медведь может утешить ребенка, внезапно
оказавшегося в лесу. Этот цвет не принадлежит мне и в то же время
принадлежит. Если я прищурю глаза, вся комната зальется красным цветом.
Купол освещен красным цветом. Я представляю себя зернышком граната.
Некоторые люди утверждают, что настоящим яблоком Евы был гранат - плод
матки. Я могу собственными зубами прогрызть дорогу в вечный ад ради того,
чтобы попробовать тебя.
"Я люблю ее, что я могу сделать?"
Сидящий напротив джентльмен, в вязаном жилете, поднимает голову и
хмурится. Я нарушаю правила и разговариваю вслух. Хуже того, я разговариваю
с собой. Я хватаю свои книги и мчусь бегом из комнаты, мимо подозрительно
озирающих меня охранников и дальше, прочь, вниз по ступенькам, между
массивных колонн Британского Музея. Я несусь домой, в совершенном убеждении,
что никогда больше не увижу Луизу. Она уедет с Элгином в Швейцарию и родит
ребенка. Год назад Луиза оставила работу по просьбе Элгина, чтобы они могли
завести семью. У нее случился выкидыш, и ей больше не хотелось повторять
это. Она говорила мне, что твердо решила не иметь ребенка. Верю ли я ей? Она
назвала мне одну причину, которая показалась мне убедительной: "Он может
оказаться похожим на Элгина".
Меня охватывает пиранезийский кошмар. Дороги логики - это ступени,
безошибочно ведущие в никуда. Мой разум поднимает меня вверх, по мучительной
лестнице, ведущей к дверям, которая ведет в никуда. Мне ясно, что это мои
старые боевые раны дают о себе знать. Стоит мне представить ситуацию,
которая попахивает историей с Вирсавией, и я начинаю защищаться. Вирсавия
всегда просила дать ей время на то, чтобы принять определенное решение, но
всегда возвращалась со списком компромиссов. Я знаю, что Луиза не пойдет на
компромиссы. Она исчезнет.
Десять лет брака это большой срок. Нельзя полагаться на точность моего
описания Элгина. И что самое важное, мне абсолютно неизвестен другой Элгин,
тот Элгин, за которого она выходила замуж. Те, кого любила Луиза не могли не
стоить ничего, и если я откажусь от этой точки зрения, значит я тоже ничего
не стою. В конце концов я не настаиваю на том, чтобы она ушла. Это будет ее
собственное решение.
Однажды у меня был бойфренд, которого звали Сумасшедший Фрэнк. Он вырос
в семье лилипутов, хотя был на шесть футов выше них. Он любил своих приемных
родителей и иногда носил их на своих плечах. Именно в такой ситуации он
повстречался мне на выставке Тулуза Лотрека в Париже.
Мы пошли в бар, потом в другой бар и сильно напились; и пока мы с ним
лежали в кровати в дешевом пансионе, он рассказывал мне о своей страсти к
миниатюрам.
"Будь ты поменьше тебя можно было бы назвать совершенством," - сказал
он. Мне было интересно, всегда ли он брал своих родителей с собой и он
ответил, что всегда. Они не занимали много места и помогали ему заводить
друзей. Он объяснил мне, что он очень застенчивый.
У Фрэнка была фигура быка - имидж, который он усугублял тем, что носил
огромные золотые кольца на своих сосках. К сожалению он соединил кольца
цепью с тяжелыми золотыми звеньями. Это было рассчитано на то, чтобы
добиться эффекта в стиле мачо, но на самом деле цепь была похожа на ручку от
хозяйственной сумки Chanel.
Он не хотел где-нибудь оседать. Для его честолюбия было достаточно
находить дырку в каждом порту. Он не слишком суетился относительно того, где
ему жить. Фрэнк считал, что любовь была придумана для глупцов. Секс и дружба
- вот его теория. "Разве люди не лучше обращаются со своими друзьями чем со
своими любовниками?" Он остерегал меня никогда не влюбляться, хотя его
предостережения слишком опоздали, влюбленность уже настигла меня. Он
выглядел заправским бродягой - в одной руке сумка с пожитками, другой рукой
он машет на прощанье. Он никогда нигде не задерживался надолго, и только в
Париже он провел два месяца. На мои мольбы вернуться со мной в Англию, но он
рассмеялся и сказал, что Англия для женатых пар. "Я должен быть свободным" -
сказал он.
"Но ты ведь берешь своих родителей с собой повсюду".
Фрэнк уехал в Италию, а мне пришлось вернуться домой в Англию. Целых
два дня меня терзала печаль, а потом мне подумалось: мужчина и его лилипуты.
Разве этого мне хотелось? Мужчина, чья грудь при ходьбе позвякивает от
висящих на ней ювелирных изделий?
Это было год назад, но я все еще заливаюсь краской стыда. Может быть
секс ощущается как любовь, а может быть просто чувство вины заставляет меня
называть секс любовью. Мне столько пришлось пережить, что казалось бы, мне
следует знать, что же происходит между мной и Луизой. Мне следовало бы
наконец повзрослеть. Так почему же я ощущаю себя какой-то монашкой?
На второй день своего сурового испытания я беру с собой в библиотеку
пару наручников и пристегиваю себя к сидению. Я отдаю ключи джентльмену в
вязаном жилете и прошу его освободить меня ровно в пять часов. Я говорю ему,
что меня поджимают сроки, и что если я не закончу свой перевод, один
Советский писатель может не получить политического убежища в Великобритании.
Он молча берет ключи и уходит, а приблизительно через час я замечаю, что он
исчез со своего места.
Я продолжаю работать, концентрированная тишина библиотеки некоторым
образом освобождает меня от мыслей о Луизе. Почему разум неспособен решать
свои собственные задачи? Почему, когда мы отчаянно хотим думать об одном, мы
все же неуклонно думаем о другом? Необъятная арка, имя которой - Луиза
заслоняет от меня все остальные образы. Мне всегда нравились упражнения для
ума, мне всегда удавалось работать быстро и легко. Раньше, мне в любой
ситуации удавалось находить успокоение в работе. Теперь эта легкость
угнетает меня. Я как уличный хулиган, которого нужно держать взаперти.
Всякий раз, когда имя Луизы приходит мне в голову, я заменяю его
кирпичной стеной. После двух часов таких упражнений, в моем мозгу не
остается ничего, кроме каменных стен. Хуже того, мою левую руку свело,
думаю, что она сильно затекла, будучи прикованной к ножке стула. Джентльмена
в жилете нигде не видно. Я знаками подзываю к себе охранника и шепотом
излагаю ему свою проблему. Он возвращается с товарищем, и они вместе
поднимают мой стул, и несут меня, как в паланкине, по читальному залу
Британской Библиотеки. Нужно отдать дань усердию занимающихся: никто даже не
поднял головы.
В кабинете директора я пытаюсь все объяснить.
"Вы коммунист?" - спрашивает он.
"Нет, обычно я голосую за разные партии. "
Он отстегивает мои наручники и предъявляет мне счет за Намеренный
Ущерб, Причиненный Стулу Читального Зала. Я пытаюсь сделать поправку на
"случайный ущерб", но он не соглашается. Потом он с очень важным видом
заполняет свой рапорт и говорит мне, что мне следует сдать свой читательский
билет.
"Я не могу сдать свой билет. Это мой хлеб".
"Вам следовало подумать об этом до того как вы приковывали себя к
Собственности Библиотеки".
Я отдаю ему свой билет и получаю анкету на подачу апелляции.
Можно ли пасть еще ниже?
Отвечаю, "да". Я провожу всю ночь, слоняясь вокруг дома Луизы как
частный сыщик. Я вижу как гаснет огонь в одних окнах и зажигается в других.
Легла ли она спать в его кровать? Какое это имеет отношение ко мне? Я веду
шизофренический диалог с собой от темноты до послеполуночных часов, когда
стрелки указывают на маленькие цифры, наверное потому, что в это время
сердце сжимается до крохотных размеров, и в нем не остается надежды.
Утром я сижу дома с совершенно измученным видом и меня бьет озноб. Я
приветствую этот озноб, потому, что надеюсь, что он может стать
предвестником жара. Если я буду находиться в бреду, мне будет легче
перенести ее уход от меня. Если мне повезет, я могу даже умереть. "Люди
умирают время от времени, и черви поедают их, но умирают они не из-за
любви". Шекспир был не прав, и я живое тому доказательство.
"Тебе нужно быть мертвым доказательством" - говорю я себе - "Если ты
живое доказательство, тогда он прав".
Я сажусь, для того чтобы написать завещание о передаче всего имущества
Луизе. В здравом ли я рассудке? Я измеряю температуру. Нет. Я внимательно
рассматриваю свою голову в зеркале. Нет. Лучше лечь в кровать, задернуть
занавески и вытащить бутылку джина.В таком виде и застает меня Луиза в 6
часов вечера на третий день.Она звонила весь день, но во мне было столько
спиртного, что вряд ли мне можно было дозвониться.
Они забрали мой читательский билет" - говорю я, когда вижу ее. Я плачу
и еще долго после этого продолжаю всхлипывать в ее объятиях. Ей ничего не
остается делать, как приготовить для меня ванную и дать мне снотворное. Уже
сквозь сон я слышу, как она говорит : "Я никогда не отпущу тебя".
Никто не знает какие силы соединяют людей вместе. Существует множество
теорий; астрология, химия, взаимная необходимость, биологические побуждения.
Журналы и руководства всего мира расскажут вам как выбрать идеального
партнера. Брачные агентства подчеркивают научность их подхода к этому делу,
хотя наличие компьютера никого не делает ученым. Старая романтическая музыка
проигрывается современным цифровым методом. Зачем отдавать себя в случайные
руки, если можно отдать себя в руки науки? Очень скоро всеохватывающий
псевдонаучный подход к выбору партнера по сопоставлению различных деталей,
уступит место настоящему эксперименту, результаты которого, хотя и
необычные, останутся контролируемыми. Вернее, они так говорят. (См.
расщепление атома, генную терапию, зачатие в пробирке, гибридные культуры,
даже заурядный кинескоп для подобных утверждений). Неважно. Грядет
виртуальная реальность.
В настоящее время чтобы войти в виртуальный мир вам нужно одеть
уродливый шлем для подводного плавания, типа того что носили в 40-х годах и
специальные перчатки, довольно похожие на большие садовые перчатки.
Экипированные таким образом вы окажетесь внутри телевизора с обзором в 360
╓, с трехмерной программой, трехмерным звуком, и твердыми предметами,
которые вы можете брать в руки и передвигать. Вам больше не понадобиться
смотреть фильмы с фиксированной перспективой, потому что существующая
обстановка даст вам возможность исследовать то, что вас окружает, и даже
менять, если вам что-то не нравится. Потому что ваши органы чувств дадут вам
ощущение пребывания в реальном мире. Тот факт что на вас надет шлем для
подводного плаванья и садовые перчатки не имеет никакого значения.
Немного позже, на смену этому оборудованию появится комната, в которую
вы сможете входить как в любую другую. С той разницей, что это будет
разумное пространство. Эта комната, от стены до стены, будет именно тем
виртуальным миром. который вы сами для себя выберете. Если вы захотите, вы
можете жить в компьютерном мире весь день и всю ночь.
Вы можете попробовать жить виртуальной жизнью с виртуальным любовником.
Вы можете входить в свой виртуальный дом и делать виртуальную работу по
дому, добавить ребенка или двоих, даже попробовать быть геем. Или
холостяком. Или гетеросексуалом. К чему сомнения, если все можно
имитировать?
А секс? Конечно. Теледилдоника это слово. Вы сможете подключить ваше
телеприсутствие к биллионопучковой стекловолоконной сети, опутывающей весь
мир и соединиться со своим партнером в виртуальности. Ваши реальные сущности
будут носить комбинезоны, с тысячей крохотных тактильных детекторов на
каждом их квадратном дюйме. Благодаря стекловолоконной сети, эти детекторы
будет получать и передавать прикосновения. Виртуальный эпидермис будет таким
же чувствительным как ваша собственная внешняя поверхность кожи.
А я, со всей присущей мне старомодностью, получу намного больше
удовольствия, обнимая реальную тебя, гуляя с тобой по реальному влажному
английскому лугу, под реальным английским дождем. Я получу намного больше
удовольствия, путешествуя с тобой по миру, вместо того, чтобы лежать дома и
набирать на компьютере твое телеприсутствие. Ученые говорят, что я могу
выбирать, но сколько вариантов выбора я имею среди других их изобретений?
Моя жизнь больше не принадлежит мне, и скоро мне придется торговаться за
свою реальность. Луддиты? Нет, я не хочу разрушать машины, но я также не
хочу, чтобы машины разрушали меня.
Август. Улица как сковорода, на которой мы медленно поджариваемся.
Луиза привезла меня в Оксфорд, чтобы скрыться от Элгина. Она не рассказывает
мне что произошло за эти три дня, она хранит молчание, как военный
разведчик. Она весела, спокойна - идеальная шпионка. Я не верю ей. Я не
сомневаюсь, что она скоро порвет со мной, что она договорилась с Элгином и
выпросила у него эти Римские каникулы в качестве трогательного прощания.
Огромные валуны лежат на моем сердце.
Мы гуляем, плаваем в реке, читаем сидя спиной к спине, как это делают
влюбленные. Все время болтаем обо всем, но только не о нас. Мы находимся в
виртуальном мире, где единственное табу - реальная жизнь.
Но в настоящем виртуальном мире, я могу взять Элгина и аккуратно
выбросить его за кадр. Навсегда. Краем глаза я вижу как он сидит и выжидает,
выжидает... Стоит только жизни сделать одно движение, и он бросится на
нее...
Мы находимся в нашей квартире: окна широко распахнуты навстречу жаре.
Снаружи насыщенный шум лета: крики, доносящиеся с улицы, щелчки крокетного
шарика, смех, внезапный и оборвавшийся и, сверху, над нами Моцарт на
дребезжащем пианино. Собака "гав-гав-гав" - преследует газонокосильщика. Моя
голова лежит на твоем животе и я могу слышать как твой завтрак совершает
свой путь к твоему желудку.
Ты говоришь: "Я собираюсь уйти".
Я думаю: "О. да, конечно, ты возвращаешься в свою ракушку".
Ты говоришь: "Я собираюсь уйти от него, потому что моя любовь к тебе
превращает всю остальную жизнь в ложь".
Эти слова спрятаны в подкладку моего пальто. Я вытаскиваю их украдкой и
смотрю на них, чтобы никто не видел, как вор, укравший бриллианты. Они не
померкли со временем. Ничего из того, что связано с тобой не меркнет. Ты все
еще такого же цвета как моя кровь. Ты моя кровь.
Когда я смотрю в зеркало, это не мое лицо отражается в нем. Твое тело
вдвойне. Одно ты. Другое я. Как разобраться где чье?
Мы пошли домой, в мою квартиру. Ты не взяла ничего из своей прошлой
жизни, кроме одежды, в которой ты была. Элгин настаивал, чтобы ты ничего не
брала до согласования решения о разводе. Ты просила его дать тебе развод по
причине Измены, он же настаивал на Безрассудном Поведении.
"Это поможет ему сохранить лицо" - сказала ты. "Измена существует для
рогоносцев. Безрассудное Поведение - для мучеников". Сумасшедшая жена лучше,
чем неверная жена. Что он скажет своим друзьям?"
Я не знаю, что он сказал своим друзьям, но я знаю, что он сказал мне.
Мы с Луизой прожили в великом счастье почти пять месяцев. Было как раз
Рождество и мы украсили комнату деревянными рождественскими гирляндами с
узорами падуба и плюща. У нас было очень мало денег: мне не удавалось
заниматься переводами так много, как раньше, а Луиза не могла вернуться на
работу до нового года. Она стала подрабатывать преподаванием истории
искусств. Ничего не имело для нас значения. Мы были счастливы до неприличия.
Мы пели, играли и подолгу гуляли, рассматривая здания и наблюдая за людьми.
Сокровище попало в наши руки, и этим сокровищем были мы друг для друга.
Теперь те дни обрели для меня кристальную чистоту. Какой стороной не
повернешь их к свету, они каждый раз переливаются разными цветами.
Луиза в своем голубом платье, собирающая еловые шишки в подол. Луиза на
фоне пурпурного неба похожая на прерафаэлитскую героиню.
Свежая зелень нашей жизни и последние желтые розы ноября. Все цвета
сливаются, и все что я вижу - это ее лицо. А потом я слышу ее голос, ясный и
белый. "Я никогда не отпущу тебя".
Был канун Рождества и Луиза решила навестить свою мать, которая всегда
ненавидела Элгина, до тех пор, пока Луиза не сказала, что разводится с ним.
Луиза надеялась, что рождественское настроение может сработать в ее пользу и
поэтому, когда звезды на небе были яркими и ясными, она укуталась в свою
гриву и отправилась в путь. Я провожаю ее с улыбкой, помахав на прощанье
рукой. Как прекрасно она бы смотрелась в Степях России.
В тот момент, когда я собираюсь закрыть дверь, я замечаю какую-то тень,
мелькнувшую рядом. Это Элгин. Мне не хочется приглашать его войти, но он
как-то невероятно игриво грозит мне пальцем. Волосы на моей шее встают
дыбом, как у животного. Я думаю, что ради Луизы мне нужно покончить с этим.
Я даю ему выпить, и он бесцельно болтает до тех пор, пока я уже не в
силах этого выносить. Я спрашиваю, что ему нужно. Это насчет развода? "В
какой-то степени, да" - говорит он улыбаясь. "Я думаю тебе следует кое-что
знать. Кое-что, о чем Луиза не рассказала тебе".
"Луиза говорит мне все" - говорю я холодно. "Так же, как и я ей."
"Очень трогательно" - говорит он, разглядывая лед в своем бокале виски.
"В таком случае ты не удивишься, если узнаешь что она больна раком?".
В двухстах милях от поверхности земли нет притяжения. Законы движения
приостановлены. Вы можете кувыркаться медленно-медленно, вес в невесомости,
нигде не упасть. Пока вы лежите на спине вращая ногами в космосе, вы можете
наблюдать как ваши ноги убегают от вашей головы.
Вы медленно-медленно разгибаетесь, становясь длиннее, ваши суставы
соскальзывают со своих обычных мест. Нет связи между вашими плечами и
руками. Вы распадетесь по косточкам, отколовшись от того, кто вы есть; вы
дрейфуете, и вас уже не держит середина.
( цитата из стих. ".Б. Йейтса "Второе пришествие"
Кружась все шире в ветреной спирали,
Сапсан услышит властный зов кдва ли.
Все рушится. не держит середина,
Анархия в миру; и как лавина
Безудержен прилив кровавотемный,
И чистота повсюду захлебнулась.
в пер. Б. Лейви прим. переводчика)
Где я? Все незнакомо вокруг. Это не тот мир, который я знаю - маленький
корабль, оснащенный мной и укомплектованный всем необходимым. Что это за
пространство, в котором все так медленно движется: моя рука поднимается и
опускается, поднимается и опускается, как пародия на Муссолини? Кто этот
человек с вращающимися глазами? Его рот открывается как газовая камера, его
слова едки, омерзительны, они разъедают мое горло, забиваются в ноздри.
Комната наполняется зловонием. Воздух отвратителен. Он отравил меня и я не
могу уйти. Мои ноги не слушаются меня. Где привычный балласт моей жизни? Я
безнадежно и беспомощно сопротивляюсь. Я пытаюсь удержаться на ногах, но мое
тело уползает от меня. Я хочу ухватиться за что-нибудь прочное но нет ничего
прочного рядом со мной.
- Факты, Элгин. Факты.
- Лейкемия.
- С какого времени?
- Около 2-х лет.
- Она не больна.
- Еще нет.
- Какой вид лейкемии?
- Хроническая лимфоцитарная лейкемия.
- Она выглядит здоровой.
- Какое-то время пациент может не иметь симптомов.
- Она здорова.
- Я взял анализ крови после ее первого выкидыша.
- Ее первого?
- У нее было сильное малокровие.
- Я не понимаю.
- Это редкое заболевание.
- Она не больна.
- Ее лимфатические железы увеличились.
- Она умрет?
- Они опухают, но не болят.
- Она умрет?
- Ее селезенка не увеличена. Это хорошо.
- Она умрет?
- В ее крови слишком много белых кровяных телец.
- Она умрет?
- Это зависит...
- От чего?
- От тебя.
- Ты имеешь в виду, что мне нужно ухаживать за ней?
- Я имею в виду, что мне нужно.
Элгин уходит, а я сижу под рождественской елкой, наблюдая за
раскачивающимися ангелами и леденцовыми свечками. Его план был прост: если
Луиза вернется к нему, он обеспечит ей уход, который не купишь за деньги.
она поедет с ним в Швейцарию и получит доступ к самой последней медицинской
технологии. Как обычная пациентка, независимо от ее состоятельности, она не
имела бы возможности сделать это. Как жена Элгина она может.
Лечение рака грубо и токсично. Луизу нужно будет лечить стероидами,
огромными дозами, чтобы вызвать ремиссию. Если ее селезенка увеличится, ее
начнут облучать и даже могут удалить. К этому времени она станет абсолютно
анемичной, страдающей от ушибов и кровотечений, измученная, страдающая от
боли большую часть времени. У нее будут запоры. ее будет рвать и тошнить.
Постепенно химиотерапия начнет разрушать ее костный мозг. Она станет очень
худой моя красавица, худой, изможденной и умирающей. Нет лекарства от
хронической лимфоцитарной лейкемии.
Луиза вернулась домой. Ее лицо пылает от мороза.
На ее щеках густой румянец, она целует меня, ее губы как лед. Она
просовывает свои замерзшие руки под мою рубашку и держит их на моей спине
как два металлических клейма. Она болтает о морозе, и о звездах, и о том,
как ясно небо, и как луна виднеется в сосульке, свисающей с крыши мира.
Мне не хотелось плакать, мне хотелось поговорить с ней спокойно и
нежно. Но слезы выступают на моих глазах, мои горячие слезы падают на ее
холодную кожу, обжигая ее моим страданием. Несчастье эгоистично, скорбь
эгоистична. По ком эти слезы? Возможно по-другому не бывает.
"Элгин был здесь" - говорю я "Он сказал мне, что у тебя рак крови".
"Это не серьезно" - говорит она быстро. На что он рассчитывает?
"Рак это несерьезно?"
"Я асимптоматик"
"Почему ты не говорила мне? Ты не могла сказать мне об этом?"
"Это несерьезно"
Наступило молчание. Мне хочется разозлиться на нее сейчас. Меня
охватывает гнев.
"Я ждала результатов. Я сдала еще несколько анализов. Я еще не получила
результатов".
"Элгин получил их, он сказал, что ты не хочешь ничего знать".
"Я не верю Элгину. Я обратилась к другому специалисту".
"Я пристально смотрю на нее, мои кулаки хрустят так, что ногти
впиваются в мои ладони. Я смотрю на нее, и я вижу лицо Элгина в квадратных
очках. Не округлые губы Луизы, а его торжествующий рот.
"Мне следовало сказать тебе об этом?".
Всю ночь мы лежим в объятиях друг друга, завернутые в походный мешок, и
делимся друг с другом своими страхами. Мы лежим так до тех пор, пока небо не
становится темно синим, а потом жемчужно-серым, и слабое зимнее солнце
падает на нас. Она не вернется назад к Элгину, в этом она непреклонна. Она
много знает об этой болезни, и скоро я тоже узнаю. Мы встретим ее вместе.
Смелые слова и обоюдное утешение для нуждающихся в утешении в этой маленькой
холодной комнате, очертившей границы всей нашей жизни этой ночью. Мы
отправились в путь с пустыми руками и больной Луизой. Она уверена, что любая
цена может быть оплачена с ее счета. У меня нет такой уверенности, но я
чувствую слишком сильную усталость и расслабленность для того, чтобы
продолжать обсуждать все это. Встретиться снова, после разлуки, более чем
достаточно для меня.
На следующий день, когда Луиза уходит, я иду повидаться с Элгином.
Кажется он ждал меня.
Мы заходим в его кабинет. у него на компьютере новая игра. Она
называется ЛАБОРАТОРИЯ. Хороший ученый (играет пользователь) и сумасшедший
ученый (играет компьютер) сражаются за создание первого в мире
трансгенетического помидора. Помидор, в который имплантировали человеческие
гены, превращает себя сначала в сэндвич, потом в соус для пиццы с более чем
тремя дополнительными ингредиентами. Этично ли это?
"Нравится игра?" - спрашивает он.
"Я здесь, чтобы поговорить о Луизе".
Результаты ее анализов разбросаны по его столу. Прогноз приблизительно
на 100 месяцев. Он замечает мне, что хотя сейчас Луизе легко так беззаботно
относиться к своему состоянию, все сразу изменится, как только она начнет
терять силы.
"Но зачем обращаться с ней как с инвалидом пока она еще не инвалид?"
"Если мы начнем обращаться с ней так уже сейчас, есть надежда, что ее
болезнь можно будет вылечить. Кто знает?" - он пожимает плечами, улыбается,
и, нажимает несколько кнопок на табло ввода. Помидор хитро прищуривается.
"Ты не знаешь? Рак это непредсказуемое состояние. Это организм
изменивший самому себе. Мы пока не можем объяснить это. Мы знаем как это
происходит, но не знаем почему и как это остановить".
"Тогда тебе нечего предложить Луизе"
"Кроме ее жизни"
"Она не вернется к тебе".
"А не слишком ли вы оба стары для романтических грез?"
"Я люблю Луизу".
"Тогда спаси ее".
Элгин отворачивается к экрану своего компьютера. Он считает, что беседа
окончена.
"Вся беда в том, - говорит он, - что если я выберу неправильный ген,
меня затопит томатным соусом. В общем, ты понимаешь мою проблему."
"Дорогая Луиза, Я люблю тебя больше жизни. У меня не было более
счастливого времени чем то, когда мы были вместе. Мне не верилось, что такое
безграничное счастье возможно. Можно ли дотронуться до любви? Для меня она
осязаема, все эти чувства между нами, их вес также ощутим для меня, как вес
твоей головы в моих руках. Я держусь за любовь, как альпинист за свою
веревку. Мне было известно, что подъем будет крутым, но та отвесная скала,
перед которой мы оказались, стала роковой неожиданностью. Мы можем взять эту
высоту. Я верю в это, но именно ты должна совершить главное усилие.
Сегодня я ухожу, ты можешь остаться в этой квартире. С ней все улажено.
Ты в безопасности в моем доме, но не в моих объятиях. Если я останусь тогда
уйдешь ты, но уже беспомощная и страдающая. Мы не можем расплачиваться твоей
жизнью за нашу любовь. Я не вынесу этого.
Если бы это была моя жизнь, мне было бы легко ее отдать. Ты пришла ко
мне, имея при себе только ту одежду, которая была на тебе, и не нужно этого
больше, Луиза. Не нужно больше жертв. Ты уже все мне отдала.
Пожалуйста, поезжай с Элгином. Он обещал мне рассказывать о тебе. Я
буду думать о тебе каждый день, много раз в день. Отпечатки твоих пальцев
повсюду на моем теле. Твоя плоть, это моя плоть. Ты расшифровала меня, и
теперь меня легко прочесть. Надпись очень проста - моя любовь к тебе. Я
хочу, чтобы ты жила. Прости мне мои ошибки. Прости меня. "
Я собираю чемодан и сажусь на поезд до Йоркшира. Я скрываю свои следы
так, чтобы Луиза не смогла меня найти. Я беру с собой свою работу и деньги,
которые у меня были - деньги, оставшиеся от уплаты залога за квартиру за
год. Этих денег мне хватит, чтобы прожить два месяца. Я поселяюсь в
крохотном коттедже с абонентским ящиком для моих издателей и друга, который
взялся помочь мне. Я нахожу работу в модном ночном кафе. Вечернее кафе
рассчитанное на нуворишей, которые считают, что рыба с чипсами слишком
пролетарская еда.
Поэтому мы предлагаем "картофель фри" с "палтусом Ла-Манш", (рыбу,
которая никогда не видела Ла Манша). У нас есть королевские креветки, так
глубоко погруженные в лед, что иногда мы по ошибке опускаем их в напитки.
"Это новая мода, Сэр, виски на креветках". После этого всем конечно
хочется это попробовать.
Моя работа состоит в том, чтобы выставлять итальянское вино "Frascati"
из холодильников на маленькие модные столики и принимать заказы. В нашем
меню есть: Средиземноморское фирменное блюдо (рыба и чипсы), фирменное блюдо
"Pavarotti" (пицца и чипсы), Староанглийское фирменное блюдо (колбаса и
чипсы) и фирменное блюдо для влюбленных (двойная порция ребрышек с чипсами).
Есть также специальное меню, но никто никогда не может найти его. Всю
ночь роскошная дверь из зеленого сукна, ведущая в кухню, открывается и
закрывается, открывая вид на двух шеф-поваров в пирамидальных шляпах.
"Подкинь еще пиццу, Кев"
"Она хочет двойную порцию кукурузы".
"Дай-те ка открывалку"
Нескончаемый писк, исходящий от микроволновых печей, сгрудившихся по
образу терминала в NASA в значительной степени подавляется гипнотическим
гулом музыкальных басов, доносящихся из бара. Никто никогда не интересуется,
как готовится еда, а если бы и интересовались, мы могли бы успокоить их
открытками с видом кухни с наилучшими пожеланиями от шефа-повара. Как
правило на открытке бывает не наша кухня, хотя могла бы быть и наша. Хлеб
здесь такой белый, что блестит на свету.
У меня появился велосипед, на котором я проезжаю те 20 миль, которые
отделяют бар от моей лачуги. Мне хочется уставать настолько, чтобы не
думать. И все же каждый поворот колеса это Луиза.
В моем коттедже есть стол, два стула, искусственный коврик, и кровать с
откидным матрасом. Если мне нужно обогреть комнату, я приношу дрова и
разжигаю огонь. В коттедже давно никто не жил. Никто не хотел жить в нем и
никто до меня не был настолько глуп, чтобы снимать его. В нем нет телефона,
а ванная находится в центре разделенной перегородкой комнаты. Через плохо
обитое окно проникает сквозняк. Полы скрипят, как на съемочной площадке
ужасов, киностудии "Хаммер". Он грязный, угнетающий и поэтому, идеальный.
Его хозяева думают, что со мной не все в порядке. Так оно и есть. Со мной не
все в порядке.
У огня стоит замусоленное кресло, усохшее внутри, его отвисшие края
похожи на полы старого, замусоленного пальто, оставшегося со времен чьей-то
молодости. Позволь мне сесть в него и никогда не вставать. Я хочу сгнить
здесь, медленно погружаясь в выцветший узор с фоном из мертвых роз. Если ты
заглянешь в мое грязное окно, ты увидишь только мой затылок, выглядывающий
из-за спинки стула. Ты увидишь мои волосы: лохматые, редеющие, седеющие,
исчезающие. Голова смерти на стуле, кресло с розами из заброшенного сада.
Какая цель в движении, если движение указывает на жизнь, а жизнь указывает
на надежду? У меня нет ни жизни, ни надежды. Лучше уж рухнуть вместе с
обваливающимся деревянным остовом, осесть вместе с пылью, чтобы чьи-то
ноздри втянули меня. Каждый день мы вдыхаем мертвечину.
Какие характеристики есть у живого? В школе, на уроке биологии мне
говорили что это: выделение, рост, чувствительность, передвижение, питание,
воспроизводство и дыхание. На мой взгляд, этот перечень не выглядит слишком
оживленным. Если это все, что требуется для того, чтобы считаться живым
существом, с таким же успехом можно быть и мертвым. А как же другая
характерная черта, преобладающая у человеческих живых существ - желание быть
любимым? Нет это не то, что упоминается под заголовком Воспроизведение. Я не
желаю воспроизводить, но все таки я ищу любовь. Воспроизведение. Набор
мебели для столовой, воссозданный в стиле Королевы Анны, цены снижены для
распродажи. Натуральное дерево. Это ли то, чего я хочу? Образцовая семья,
два плюс два, в сборном домике, созданном по приложенному образцу. Мне не
нужен образец с сегментами для сборки, мне нужен полномасштабный оригинал. Я
не хочу воспроизводить, я хочу создать что-то совершенно новое. Это
вызывающие слова, но у меня нет сил ответить на этот вызов. Я пытаюсь
немного прибраться. Я срезаю несколько веток зимнего жасмина из заброшенного
сада и приношу их в квартиру. Они выглядят как монахини в трущобе. Я приношу
молоток и несколько деревянных плиток, чтобы залатать самые большие дыры в
стене.
Мне удалось сделать так, чтобы можно сидеть у печки и не чувствовать
сквозняка. Это уже достижение. Марк Твен сам построил себе дом и расположил
окно прямо над камином так, чтобы можно было видеть снег, падающий на огонь.
В моем окне есть щель, через которую протекает дождь, но и сквозь мою жизнь
тоже протекает дождь.
Через несколько дней после моего приезда до моего слуха донесся
какой-то непонятный вой снаружи. Кто-то старлся звучать очень уверенно и
вызывающе, но у него это не очень получалось.
Я одеваю ботинки, беру фонарик и спускаюсь, скользя по январской
слякоти. Грязь глубокая и вязкая. Чтобы проложить дорогу к дому мне
приходилось каждый день посыпать ее золой. Грязь смешивалась с золой,
сточная труба вела от дома прямо к моему порогу. Любой пролтвной дождь
сносил черепицу с крыши.
Прижавшись к стене дома (если потные пузатые кирпичи, удерживаемые
вместе мхом можно назвать стеной) сидит тощая облезлая кошка. Она смотрит на
меня со смесью надежды и страха. Она промокла и вся дрожит. Не раздумывая я
наклоняюсь и беру ее за шкирку, таким же образом, как Луиза когда-то брала
меня.
На свету я замечаю что мы с кошкой перепачканы грязью. Я не помню когда
мне в последний раз удалось искупаться? Одежда несвежая, кожа грязная. Мои
волосы висят тусклыми клочками. Кошка с одного бока вымазана маслом, грязь
на животе слиплась с шерстью.
"Банный день в Йоркшире" - говорю я и ставлю кошку тремя лапами в
старый эмалированный таз. Ее четвертая лапа остается покоится на томике
библии. "Камень веков расколот во имя меня. Позволь мне спрятаться в тебя".
(церковный гимн The rock of ages прим. переводчика) Серией воплей, уговоров,
коробков спичек и жидкости для заправки зажигалок, мне удалось вернуть к
жизни древний кипятильник. В конце концов он громыхнул и зашипел, вздымая
клубы зловонного пара в обшарпанной ванной. Я вижу глаза кошки, они смотрят
на меня, пораженные ужасом.
И вот мы сидим отмытые, мы оба:она, закутанная в полотенце, и я в своем
единственном роскошном наряде - махровой банной простыне. Ее голова
сделалась крохотной от прилизанной к черепу шерсти. На одном ухе у нее
вызубрина, а над глазом большой шрам. Она дрожит у меня на руках, несмотря
на то, что я ласково рассказываю ей о чашке молока. Позже, в разваливающейся
кровати, зарывшись под пухованное стеганное одеяло (такое завалявшееся, что
пух перекатывается комками, когда пытаешься взбить его), накачанная молоком
кошка научилась урчать. Она всю ночь проспала на моей груди. Мне же не
пришлось много спать.
Я стараюсь бодрствовать по ночам, доводя себя до крайней усталости, что
помогает избежать полудремотных кошмаров обычных для дневного сна тех, кто
многое скрывает в себе. Есть люди, которые заставляют себя голодать весь
день только для того, чтобы обнаружить, что ночью их отвергнутые тела
разграбили холодильник, сожрали сырое мясо, съели кошачью еду, туалетную
бумагу, что угодно еще, чтобы удовлетворить свою потребность.
Спать рядом с Луизой было удовольствием, которое часто заканчивалось
сексом, но было независимым от него. Приятное умеренное тепло ее тела,
идеальная для меня температура ее кожи. Отвернуться от нее только для того,
чтобы часом позже повернуться снова и влиться в изгиб ее спины. Ее запах.
Специфический запах Луизы. Ее волосы. Красное одеяло укрывающее нас обоих.
Ее ноги. Она никогда не брила их до полной гладкости. Мне нравилась эта
легкая шершавость, когда волосы только начинают прорастать. Им не
разрешалось появляться, поэтому я не знаю их цвета, но мне удавалось
чувствовать их своими ногами, продвигаясь своей ступней по переднему краю ее
большеберцовой кости; удлиненные кости ее ног, обогащенные костным мозгом.
Костный мозг, где формируются кровяные тельца - красные и белые. Красный и
белый - цвета Луизы.
В книгах по реабилитации после стрессов советуют засыпать в обнимку с
подушкой. Это не совсем то, что называется "голландская женушка", то есть
валик, зажатый между ног, когда спишь в тропиках, для того, чтобы он
впитывал пот, нет, это не совсем как "голландская женушка". "Подушка
успокоит вас во время долгих часов, кажущихся вам бесконечными. Во время сна
вы бессознательно чувствуете ее присутствие. Если вы проснетесь, кровать не
покажется вам такой огромной и одинокой". Кто пишет эти книги? Неужели они
на самом деле думают, эти спокойные, заботливые советники, что два фунта
чем-то набитой ткани успокоят разбитое сердце? Мне не нужна подушка, мне
нужна твоя живая, дышащая плоть. Я хочу, чтобы ты держала мою руку в
темноте, я хочу придвигаться к тебе во сне и вливаться своим телом в твое
тело.
Когда среди ночи я поворачиваюсь в кровати, она кажется мне огромной
как континент. Бесконечное белое пространство, где больше не будет тебя. Я
продвигаюсь по ней, дюйм за дюймом, но тебя здесь нет. Это не игра, ты не
выпрыгнешь внезапно, чтобы в шутку испугать меня. Кровать пуста. Я лежу на
ней, но она пуста.
Мне захотелось назвать кошку Надежда, потому что в первый же день она
принесла мне кролика и мы съели его с чечевицей. В этот день мне удалось
сделать несколько переводов, а после моего возвращения из винного бара,
Надежда сидела у двери с оттопыренным ухом и с таким ожиданием, что на
какую-то долю секунды, на какую-то благословенную долю секунды, мне удалось
забыться. На следующий день, добравшись до библиотеки на велосипеде, я,
вместо того, чтобы зайти в отдел Русской литературы, как предполагалось
сначала, сворачиваю в отдел Медицинской литературы. У меня появилась
одержимость анатомией. Если мне нельзя выбросить Луизу из своей головы, то я
могу утопить себя в ней. В рамках медицинской терминологии, сквозь
бесстрастный взгляд на всасывание, потение, обжорство, испражнения, я
сочиняю любовную поэму для Луизы. Я буду продолжать познавать ее, гораздо
ближе, чем только через кожу, волосы и голос, которые были предметом моего
вожделения. У меня будет ее плазма, селезенка, ее синовиальная жидкость. Я
буду узнавать ее еще долго после того, как ее тело истлеет.
ГЛАВА 2
КЛЕТКИ, ТКАНИ, СИСТЕМЫ И ВПАДИНЫ ТЕЛА
Размножение клеток путем митоза происходит на протяжении всей жизни
человека. Оно происходит в более ускоренном темпе до тех пор, пока не
прекратится рост. После этого создаются новые клетки, на смену умершим.
Нервные клетки представляют собой существенное исключение. Когда они
умирают, они не восстанавливаются.
_____________________________________________________________
В потаенных уголках своих миндалевидных желез, Луиза очень много делает
для своего организма. Точный биологический процесс в ее теле зависит от
соблюдения установленного порядка, но ее белые кровяные тельца превратились
в бандитов. Они не соблюдают правил. Они переполнили кровоток, ниспровергнув
мирный порядок жизни селезенки и кишечника. В ее лимфатических узлах они
раздуваются от гордости - когда- то они охраняли ее тело от внешних врагов.
Они были ее иммунитетом, ее гарантией против инфекции. Теперь они внутренние
враги. Органы безопасности взбунтовались. Луиза оказалась жертвой
переворота.
Позволишь ли ты мне вползти в тебя, охранять тебя, отлавливать их,
когда они придут за тобой? Почему я не могу перекрыть их слепой поток,
который загрязняет твою кровь? Почему нет замка в воротной вене?
Изнутри твое тело невинно, ничто не научило его страху. Твои
артериальные каналы доверчиво пропускают все грузы, проходящие через них,
они не проверяют документов при погрузке. Ты уже переполнена до краев, но
охранник уснул и убийцы входят вовнутрь. Кто здесь? Дайте мне посветить
фонариком. Это всего лишь кровь: красные кровяные тельца несут кислород к
сердцу, а тромбоциты убеждены в точном сгущении крови.
Белые кровяные тельца, всего лишь немногие из них, типа В и Т заходят
как всегда, беззаботно посвистывая, Преданное тебе тело совершило ошибку. И
нет времени ставить печати в паспорта и смотреть на небо. За ними в очереди
сотня таких. Сотня это слишком много - вооруженные до зубов, идущие на дело,
которое не нужно делать. Не нужно? При таком вооружении?
Вот они идут, проносятся по кровотоку, пытаясь найти повод для
сражения. И нет никого, кто мог бы сразиться, кроме тебя, Луиза. Теперь ты -
это инородное тело.
Ткани, такие как слизистая оболочка полости рта, можно увидеть
невооруженным глазом, но миллионы клеток, образующих ткани, так малы, что их
можно рассмотреть только под микроскопом.
Невооруженный глаз. Сколько раз мне посчастливилось наслаждаться тобой,
своим сладострастным невооруженным глазом. Мне нравилось видеть тебя
раздетой, склоненной, когда ты умывалась; изгиб твоей спины, округлость
твоего живота. Мне нравилось исследовать тебя под собой, рассматривать шрамы
на внутренней части твоих бедер, в тех местах, где ты упала на колючую
проволоку. Это выглядело так, как если бы какой-то зверь оцарапал тебя,
пробежал своими стальными когтями по твоей коже, оставив грубую отметину в
знак своего права на собственность.
Мои глаза карие, они порхают по твоему телу как бабочки. Я пролетаю от
края до края твоих берегов слоновой кости. Я знаю леса, где я могу отдохнуть
и насытиться. У меня есть карта тебя, нарисованная моим невооруженным глазом
и я храню ее вдали от любопытных глаз. Миллионы клеток, которые образуют
твои ткани начертаны на сетчатке моего глаза.
В ночном полете я точно знаю где я нахожусь. Твое тело - моя посадочная
полоса.
Полость твоего рта я изучаю своим языком и слюной. Ее борозды, долины,
рифленую крышу, крепость из зубов. Глянцевая гладкость изнанки твоей верхней
губы, прерывающаяся шершавой воронкой в том месте, где ты поранилась
когда-то. Ткани рта и ануса заживают быстрее других, но все же остаются
знаки для тех, кому интересно. Мне интересно.
Твой рот хранит историю. Разбитый автомобиль и раздавленное лобовое
стекло.
Единственный свидетель - шрам, рваный, как шрам от дуэли, где на коже
еще видны швы.
Мой невооруженный глаз считает твои зубы, включая пломбы.
Резцы, клыки, моляры и премоляры. Всего тридцать два. Тридцать один в
твоем случае. После секса ты хищно вгрызаешься в еду, позволяя жиру стекать
по твоим губам. Иногда я - это то, что ты кусаешь, оставляя вдавленные
отметины на моих плечах. Ты хочешь поранить меня, чтобы мы стали равными? Я
ношу эти отметины, как символ чести. Очертания твоих зубов не трудно увидеть
под моей рубашкой, но букву Л, вытатуированную внутри меня нельзя увидеть
невооруженным глазом.
В целях наглядности, человеческое тело поделено на полости. В черепной
полости находится мозг. Его очертания формируются костями черепа.
Позволь мне проникнуть в тебя. Я буду археологом, исследующим
захоронения. Я посвящу свою жизнь поиску и размечиванию твоих коридоров,
входов и выходов этого впечатляющего мавзолея - твоего тела. Как тесны и
потаенны воронки и колодцы юного и здрового тела.Пробирающийся палец с
трудом может нащупать начало прихожей, и еще больше усилий требуется, чтобы
протолкнуться к потаенным водным залам матки, внутренностей и мозга.
В старом или больном теле ноздри расширены, глазные розетки образуют
глубокие озера просьб. Рот расслаблен, зубы покидают свою первую линию
защиты. Даже уши увеличиваются как трубы. Тело готовит дорогу для червей. Ты
забальзамирована в моей памяти, и первое, что я сделаю - это вытащу крючком
твой мозг, через твои податливые отверстия. Теперь, когда ты потеряна для
меня, я не могу позволить тебе проявиться - ты должна быть фотографией, а не
поэмой. Ты должна избавиться от жизни, как и я. Мы будем погружаться вместе
- ты и я, все ниже и ниже, в темные пустоты, где когда-то были живые органы.
Меня всегда восхищала твоя голова. Округлая поверхность твоего лба и
продолговатая макушка; твой череп - слегка выдающийся сзади, переходящий в
крутую впадину на затылке. Мне не было страшно совершать спуск.Твоя голова
покоится на моих руках и я сдерживаю желание нащупать под кожей то место,
где притаилась ты. В этой ложбине находится твое существо. Там есть мир
созданный и опознаваемый через твою всепожирающую таксономию. Странное
сочетание смертности и бахвальства, всевидящий, всезнающий мозг, как
владычица неохватного, способная на разные трюки и подвиги. Лечение через
телевизор и высшая математика. Строго ограниченное пространство скрывает
уязвимое эго.
Я не могу войти в тебя в одежде, на которой не остается пятен, с
руками, полными инструментов для записей и анализа. Если я приду к тебе с
фонариком и записной книжкой, медицинской диаграммой и тряпкой, чтобы
навести порядок, то я тщательно и педантично расставлю тебя по местам. Я
рассортирую тебя в пластиковые упаковки, как куриную печень. Матка,
внутренности, мозг - все с аккуратными этикетками, разложенное по полкам. И
вот так узнают другое человеческое существо?
Я знаю как твои волосы выходят из макушки и, рассыпаясь по плечам
омывают их светом. Мне знаком кальций твоих скул. Я знаю оружие твоих
челюстей. (ссылка на Самсона, прим. переводчика) Мне доводилось держать твою
голову в своих руках, но никогда тебя. Тебя с твоими пространствами, душой,
электронами жизни.
"Исследуй меня" - сказала ты, и я беру с собой свои канаты, фляжки и
карты, рассчитывая скоро вернуться домой. Я спускаюсь в твои бездны и не
могу найти выхода. Иногда мне кажется, что я на свободе, чрево кита
выплюнуло меня, как Иону, но потом я сворачиваю за угол и осознаю себя
заново. Я прячусь в твоей коже, я таюсь в твоих костях, я плыву по тем
полостям, которые украшают стену любого хирурга. Вот как я знаю тебя. Ты это
то, что я знаю.
КОЖА
Кожа состоит из двух основных компонентов: дермиса и эпидермиса.
Странно думать, что та часть тебя, которую я знаю лучше всего уже
мертвая. Клетки на поверхности твоей кожи, лишенные, кровеносных сосудов и
нервных окончаний - тонки и плоски. Это мертвые клетки, которых больше всего
на твоих ладонях и на подошве твоих стоп. Твоя погребальная кожа,
предложенная мне в прошедшем времени. защищает твою нежную сердцевину от
вторжений внешнего мира. Я и есть одно из этих вторжений, Я ласкаю тебя с
некрофилической одержимостью, вожделею мертвую оболочку, лежащую передо
мной.
Твоя мертвая кожа постоянно стирается моей мертвой кожей. Твои клетки
опадают и осыпаются пищей для пылевых клещей и постельных клопов. Все
частицы, покидающие твое тело, поддерживают колонии живых организмов,
которые питаются твоими, не нужными тебе больше, кожей и волосами. Ты ничего
не чувствуешь. А как ты можешь это чувствовать? Все чувства приходят из
самых глубин, из живых пространств, оттуда, где дермис начинает свое
самовосстановление, создавая новый роговой слой. Ты - рыцарь в сверкающих
доспехах.
Спаси меня. Повесь меня за своей спиной, позволь мне держаться за тебя,
обхватить тебя за талию, упереться головой в твою спину. Твой запах
убаюкивает меня, я могу зарыться в теплом гусином пушке твоего тела.
Твоя кожа солоновата на вкус и немного отдает цитрусом. Когда я
пробегаю по ней языком, оставляя длинную влажную линию между твоих грудей, я
ощущаю крохотные волоски и складки вокруг соска, его заостренную форму. Твои
груди это ульи, источающие мед.
Я существо, которое кормится из твоих рук. Я могу быть безупречной
прислугой. Отдохни теперь, позволь мне развязать шнурки на твоих ботинках,
помассировать ступни, в тех местах, где кожа загрубела и воспалилась. Все в
тебе приятно для меня: и пот, и грязь, и болезнь с ее мрачными отметинами.
Положи свою ступню мне на колени - я подстригу твои ногти и сниму с них
усталость долгого дня. Прошел очень долгий день, прежде чем ты нашла меня.
Ты вся в синяках. Лопнувшие винные ягоды - багровый пурпур твоей кожи.
Телу, страдающему лейкемией, легко причинить боль. Теперь я не могу
совершать грубых движений с тобой, заставляя тебя кричать от удовольствия,
которое сродни боли.Мы оставили синяки друг на друге, разбив капилляры,
выстрелившие кровью. Трубки, тонкие как волосок, проходящие между артериями
и венами, эти разветвленные кровеносные сосуды, которые записывают желания
тела. Ты бывало горела желанием. Это было тогда, когда мы контролировали
свои действия - наши тела были заговорщиками в достижении удовольствия.
Мои нервные окончания стали чувствительными к минутным изменениям
температуры твоего тела. Не нужно больше резких перепадов
горячего-холодного; я пытаюсь поймать секунду, когда твоя кожа становится
более плотной. Начало страсти, жар, пронизывающий насквозь, учащенное
сердцебиение, ускорение. Я знаю, что в такие моменты твои кровеносные сосуды
увеличиваются, поры расширяются. Психологические эффекты вожделения легко
прочитать. Иногда ты потягиваешься четыре- пять раз как кошка. Это такая
обычная вещь, происходящая миллионы раз везде во всем мире. Обыкновенное
чудо - твое тело меняется в моих руках.
И все-таки, как поверить в очевидную неожиданность? Невозможно,
невероятно, чтобы ты хотела меня.
Я продолжаю жить со своими воспоминаниями как отставная знаменитость. Я
сижу в этом кресле у печки, моя рука гладит кошку, я громко разговариваю -
дурацкая болтовня. Медицинский справочник падает открытым на пол. Эта книга
- моя азбука. Кожа, написано в ней, Кожа.
Ты была бела как молоко и свежа для питья. Утратит ли цвет твоя кожа,
поблекнет ли ее яркость? Увеличатся ли твои шея и селезенка?
Изменятся ли четкие очертания твоего живота от непереваиваемого
содержимого? Возможно так оно и будет, и тогда, твой мысленный образ,
который я храню, станет плохой репродукцией. Возможно так оно и будет, но
если разрушаешься ты, значит разрушаюсь и я.
СКЕЛЕТ
Ключица (clavicle по-английски): ключица это длинная парная кость
плечевого пояса. Стержень кости искажается прилегающими мышцами. Ключица
обеспечивает связь лопатки с грудиной.
Я не могу думать об этой парной кости, гибкой и подвижной, как о
костяном ребре; я думаю о ней, как о музыкальном инструменте, который
содержит тот же самый корень. Clavis. Ключ. Clavicord. Первый струнный
инструмент с клавиатурой. Твоя ключица одновременно и клавиатура и ключ.
Если я просуну пальцы в выемку за костью я обнаружу твое сходство с крабом,
сидящим в мягкой ракушке. Я нахожу расщелины в струнах твоих мышц, где я
могу вдавить себя в связки твоей шеи. Кость простирается в точном диапазоне
от грудины к лопатке. На ощупь кажется, что ее выточили на токарном станке.
К чему такая грация обычной кости?
У тебя есть платье с декольте, которое подчеркивает твою грудь. Я
полагаю, что вырез декольте должен быть центром внимания, но что мне
по-настоящему всегда хотелось сделать, это сложить вместе указательный и
большой пальцы у основания твоей ключицы, потом раскрыться как зонт
расставив паутину своей ладони, пока она не зафиксируется на твоем горле.
Ты спрашиваешь меня не собираюсь ли я тебя задушить? Нет, я просто хочу
вплотную прижаться к тебе, не только вполне очевидными способами, а
вписаться в тебя всеми другими впадинами и выпуклостями.
Была такая игра пригонять косточку к косточке. Мне казалось, что
различие между людьми считается важным фактором сексуальной
притягательности, но в нас так много одинакового.
Кость от кости моей. Плоть от плоти моей. Мне достаточно дотронуться до
своего собственного тела чтобы вспомнить тебя. Такой она была вот здесь и
здесь. Физическая память ощупью пробирается сквозь двери, которые разум
пытался запечатать. Ключ в форме скелета от комнаты Синей Бороды. Кровавый
ключ, открывающий боль. Разум говорит забудь, а тело стонет. Засовы твоей
ключицы открыли меня. Такой она была вот здесь и здесь.
Лопатка или плечевая кость (англ.: shoulder blade - плечевое лезвие):
лопатка это плоская треугольная кость, прилегающая к задней поверхности
грудной клетки и отделенная от нее мышцами.
Никто не подозревает, что твои, веером сложенные лопатки - это крылья.
Ты лежишь на животе и я разминаю твердые края твоего полета.
Ты падший ангел, но все еще ангелоподобный; тело легкое как у стрекозы,
огромные золотые крылья расскают солнце.
Если я буду неосторожно обращаться с тобой ты разрежешь меня, если я
слишком неосторожно проведу рукой по твоим лопаткам, то отняв ладонь,
обнаружу на ней кровь. Мне известно о стигматах самонадеянности.
Это будет незаживающая рана если я приму тебя как данность.
Пригвозди меня к себе. Я оседлаю тебя как ночную кобылу сновидения. Ты
крылатый конь Пегас, которого нельзя укротить. Я чувствую напряжение под
собой. Я хочу видеть как твои мышцы сжимаются и растягиваются. Такие
невинные треугольники таящие скрытую силу. Не возносись передо мной во всей
своей силе и мощи. Я боюсь тебя, когда мы лежим в кровати и я протягиваю
руку, чтобы дотронуться до тебя, я ощущаю двойное лезвие, повернутое ко мне.
Ты спишь спиной ко мне, чтобы мне можно было познать тебя в полной мере.
Этого достаточно.
Лицо: Тринадцать костей образуют лицевую часть черепа. Для полноты
нужно добавить фронтальную кость.
Самое настойчивое видение, являющееся мне во время бодрствования или
сна С твое лицо. Твое лицо, зеркально-гладкое и зеркально-чистое. Твое лицо
под луной, посеребренное холодной рефлексией, твое лицо в своей
загадочности, в котором я вижу себя. Я вырезаю твое лицо из ледяного озера,
поймавшего его отражение; твое лицо больше моего тела, твой рот заполнила
вода. Я прижимаю тебя к своей груди в этот снежный день: контуры твоего тела
рвут мою куртку. Твоя замерзшая щека обжигает меня, когда я касаюсь ее
своими губами. На уголке моего рта треснула кожа, и мой рот заполнился
кровью. Чем ближе я прижимаю тебя к себе, тем быстрее ты таешь. Я держу тебя
так, как будет держать тебя смерть.
Смерть, которая медленно стащит тяжелую завесу из кожи, чтобы обнажить
костный остов, скрывающийся за ней.
Кожа становится дряблой, желтеет как известняк, и как известняк
осыпается от старости, вырисовывая мраморные прожилки. Бледная
полупрозрачность усиливается и становится все холодней. И сами кости
приобретают желтизну как бивней.
Твое лицо пронзает меня. Прокалывает насквозь. Я затыкаю дыры осколками
надежды, но надежда не излечивает меня. Прикрыть свои, от бдения уставшие
глаза подушечками забвения? Лобная кость, затылочная кость, носовые кости,
слезные кости, скуловые кости, верхняя челюсть, сошник, внутреннее ухо,
нижняя челюсть.
Вот они мои щиты, моя попона: эти слова, которые не напоминают мне
твоего лица.
ОРГАНЫ ЧУВСТВ
Слух и ухо: ухо (лат.: auris) - это периферическая часть слуховой
системы, располагающаяся на боковой стороне головы. Образована эластичным
хрящом, покрытым кожей и пушком. Он имеет глубокий паз и рельефную
поверхность. Самый рельефный внешний край известен как ушная раковина. Мочка
- это мягкая податливая часть на нижнем крае ушной раковины.
Звуковые волны двигаются со скоростью 335 метров в секунду. Это
приблизительно 5 миль, а Луиза возможно в двухстах милях отсюда. Если я
сейчас закричу, она услышит меня примерно через семнадцать минут. Мне нужно
оставить погрешность на всякие непредвиденные случаи. Может быть она плывет
под водой.
Я зову Луизу с порога, потому что я знаю, что она не может услышать
меня. Я вою на луну в поле. Животные в зоопарке делают то же самое, надеясь
что кто-то из сородичей ответит им. Зоопарк ночью являет собой печальнейшее
зрелище. За решетками, вдали от вивисекции глаз, животные жалобно воют -
особи разлученные друг с другом, инстинктивно знающие свою родовую
принадлежность. Они бы предпочли когти хищника этой чужеземной безопасности.
Их слух, более мощный чем у их стражей, улавливает звуки машин и бродячих
полуночников. Они слышат все звуки отчаянья, издаваемые людьми. Не слышат
они только жужжанье подлесья и треск поленьев в огне. Звуки убийства. Гул
ревущей реки, перекрывающий короткие вопли. Они напрягают слух до тех пор,
пока их уши не превращаются в острые наконечники; но те звуки, которые они
пытаются уловить находятся слишком далеко.
Мне бы хотелось снова услышать твой голос.
Нос: Обоняние у человека как правило намного слабее, чем у других
животных.
Запахи тела моей возлюбленной все еще сильно ощущаются в моих ноздрях.
Дрожжевой запах ее секса. Сдобный, бродящий аромат поднимающегося теста. Моя
возлюбленная это печь, где готовится куропатка. Я зайду в ее пропахшую
дичью, низенькую коморку и получу пищу от нее. Три дня без купания, и ее
тело приобретает нужный душок и терпкость. Отбрось подол ее юбки и ее запах
превратится в обруч вокруг ее бедер.
Уже у входной двери мой нос начинает подергиваться, я чувствую, как она
спускается в холл, идет по направлению ко мне. Она - аромат хмеля и
сандалового дерева. Я хочу откупорить ее. Я хочу уткнуться головой в
открытую стену ее чресл. Она упругая и спелая, таинственная смесь сладкого
кормового сена и Мадонны фимиама. Она - ладан и мирр, скорбные родственники
запахов смерти и веры.
Когда она кровоточит, запахи, которые я знаю, меняют свою окраску.
В такие дни в ее душе присутствует металл. Она пахнет оружием. Моя
возлюбленная на взводе: готова открыть огонь в любой момент.
Она учуяла запах своей жертвы. Она испепеляет меня, когда входит;
тонкий белый дымок с запахом селитры. Лежа подле нее, с простреленным телом,
я жажду одного: ощутить венец ее желания, который тянется от ее основания к
той части меня, которую врачи любят называть органами обоняния.
Вкус: есть четыре основных чувства вкуса: сладкий, кислый, горький и
соленый.
Моя возлюбленная - оливковое дерево, чьи корни уходят в море. Ее плод -
зеленый и терпкий. Мне доставляет радость добираться до ее сердцевины. Ее
маленькая сердцевина, твердая под моим языком. Запеленатая сердцевина
солено-венной плотной плоти.
Кто ест оливки не прокусывая оболочку? Долгожданный момент, когда плод
разрывается под зубами изливая сильную струю чистого сока, который вобрал в
себя и бремя земли, и превратности погоды, и даже имя первого хранителя
оливкового сада.
Солнце во рту. Выплеск оливки как взорванные ясное небо. Как дождь в
жаркие дни. Ешь этот день, где песок прожигает подошвы твоих стоп до тех
пор, пока гроза не охладит твою кожу пузырьками дождя.
Наша собственная роща полна плодов, Я вползу в тебя: к самой твоей
сердцевине, шероховатой, запеленатой сердцевине.
Глаз: Глаз расположен в глазной впадине. Он почти сферический по форме
и около дюйма в диаметре.
Свет двигается со скоростью 186 000 миль в секунду. Свет отражается ото
всего, что попадает в поле зрения глаза. Когда световая волна определенной
длины отражается от предмета, я вижу соответствующий цвет, а все остальные
световые волны поглощаются.
Каждый цвет имеет свою длину световой волны. У красного она самая
длинная.
Вот почему мне кажется, что я вижу его повсюду? Я живу в красном
пузыре, созданном волосами Луизы. Это закатное время года, но это не тот
падающий круг света, который удерживает меня в тени двора. Это тот цвет,
который я жажду, изливающийся из тебя, сбегающий с края неба на коричневую
землю, на серый камень. На меня.
Иногда я вбегаю в закат, с разверстыми как у пугала руками, думая, что
смогу спрыгнуть с края мира в волшебную печь и сгореть в тебе. Мне бы
хотелось закутать свое тело в яркие всполохи налитого кровью неба.
Все другие цвета поглощены. Унылые звоны дня никогда не проникнут в мой
почерневший череп. Я живу в четырех пустых стенах, как отшельник. Ты была
ярко освещенной комнатой, но мне пришлось закрыть дверь. Ты была
разноцветной одеждой (см. Иосиф Библия бытие гл.37), брошенной в грязь.
Ты видишь меня в моем пропитанном кровью мире? Зеленоглазая девушка, с
широко раскрытыми миндальными глазами; зайди языками пламени и верни мне
зрение.
Март. Элгин обещал позвонить мне в марте.
Я считаю дни, как-будто сижу под домашним арестом. Стоит сильный холод,
а в лесах полным-полно диких белых нарциссов. Я пытаюсь утешиться цветами,
равномерным цветением деревьев. Это уже новая жизнь, может быть что-то
хорошее от нее перепадет и мне?
Винный бар, также известный под названием "Прикосновение южного
комфорта", устраивает весенний фестиваль с целью привлечь назад клиентов,
чьи непокрытые долги по кредитным карточкам так и не были возвращены во
время рождественских праздников. Для нас, работающих здесь, это означает
переодевание в обтягивающие комбинезоны цвета лайма, с простенькими венками
из искусственных крокусов на головах.
Названия всех напитков продолжают весеннюю тему: "Пунш Мартовского
Зайца", "Злачный слинг", "Голубой Дрозд".
Независимо от вашего заказа, ингредиенты остаются одинаковыми, меняется
только спиртовая основа. В мои обязанности входит готовить смесь из дешевого
столового бренди, японского виски, чего-то, что называлось джином и, иногда,
отвратительного шерри с апельсиновым соком с мякотью, жидких сливок,
кусочков сахара и различных пищевых красителей. Все это дополнялось содовой
и продавалось по цене 5 фунтов за пару напитков, - достаточно дешево, по той
же цене, что и в "Счастливые часы".
Администрация кафе заказала мартовского пианиста и разрешила ему
проигрывать весь репертуар из песен Саймона и Гарфункела, чередуя их по
своему собственному выбору. По какой-то причине он страдал навязчивой
привязанностью к одной единственной песне "Мост над мутными водами".
Каждый мой приход на работу к 5 часам начинался с серебряной девушки,
плывущей по волнам голосов подпевающей, рыдающей уже подвыпившей толпы
посетителей. На фоне этих пьяных и болезненно дребезжащих голосов, мы,
"Весенняя зелень", прыгаем от стола к столу, разбрасывая пакеты с пиццей и
утешительные кружки. Я начинаю не выносить своего напарника.
Все еще ни слова от Элгина. Работаю все усерднее, смешиваю больше
коктейлей, остаюсь допоздна, не сплю, не думаю.
Возможно меня ожидала бы перспектива спиться, если бы здесь было
что-либо потребное для питья.
"Мне бы хотелось посмотреть где ты живешь."
Я стою за стойкой бара, угрюмо потягивая уже которую подряд пинту
"Смертельной Экстры", когда Геил Райт дает мне понять, что собирается пойти
ко мне домой. В два часа ночи, когда наши последние ночные птички выпали из
своих промокших гнезд, она заперла дверь и положила мой складной велосипед в
багажник своего автомобиля. У нее была кассета с записью Тэмми Уайнет.
"Мне нравится твоя сдержанность" - говорит она. "Мне не хватает этого
на работе".
"Почему же ты держишь это место?"
"Мне нужно чем-то заниматься, чтобы зарабатывать на жизнь. Я не могу
рассчитывать на прекрасного принца в моем возрасте." - засмеялась она - Или
с моими вкусами."
Встань рядом со своим мужчиной, говорила Тэмми, и покажи миру, что ты
его любишь.
"Летом я хочу устроить фестиваль Кантри и Вестерна, что ты об этом
думаешь?" - она слишком резко срезает угол.
"Во что мы будем одеты?"
Она опять засмеялась, более пронзительно на сей раз. "Тебе не нравится
твой комбинезончик? Я думаю, ты выглядишь в нем Обворожительно. Она сделала
ударение на "О" так, что это прозвучало скорей как прыжок через пропасть,
чем как комплимент. "Очень мило с твоей стороны подвезти меня" - говорю я.
"Я могу предложить тебе что-нибудь выпить, если ты не против."
"О-о да, - говорит она, - "О-о да".
Мы выходим из ее машины, я открываю дверь своей квартиры холодными
пальцами и с холодным сердцем приглашаю ее войти.
"Здесь мило и тепло" - говорит она и прижимается к печке. У нее
огромная задница. Она напомнила мне шорты, в которых ходил мой бойфренд. На
них была надпись: "Осторожно задница" (Игра слов в английском (GL)ASS.
HANDLE WITH CARE -- "ОСТОРОЖНО. СТЕКЛО", где в слове "стекло" стерты первые
2 буквы, прим. переводчика). Она поворачивает свой зад и роняет керамическую
кружку.
"Не беспокойся" - говорю я, она была слишком громоздкой для этой
печки".
Она осторожно погружает себя в качающееся кресло и принимает мое
предложение выпить горячий шоколад, недвусмысленно намекнув на Казанову. Мне
этот факт всегда казался малоизвестным.
"Это не правда" - говорю я "Шоколад это прекрасное снотворное". Что
тоже неправда, но я думаю, что Гейл Райт возможно проглотит это, клюнув на
то что я говорю это очень уверенным тоном. Я многозначительно зеваю.
"Сумасшедший день" - говорит она "Сумасшедший день. Это заставляет меня
мечтать о других вещах. О таких темных, возбуждающих штучках".
Патока. Это первое, что приходит мне в голову. Как бы это выглядело -
изваляться в Гейл Райт?
Однажды у меня был бойфренд, ее звали Карло, он был темной возбуждающей
штучкой. Он заставил меня сбрить все волосы с тела и то же самое сделал с
собой. Он заявил, что это усиливает чувствительность, но у меня было
ощущение, что меня заточили в пчелиный улей. Мне хотелось доставить ему
удовольствие, от него пахло елочными шишками и портвейном, его длинное тело
было мокрым от страсти. Мы встречались на протяжении шести месяцев, а потом
Карло встретил Роберта, который был выше, шире и стройнее меня. Они
обменялись своими бритвами и вырезали меня из своей жизни.
"О чем ты мечтаешь?" - спрашивает Гейл.
"О старой любви".
"Любишь старых, да? Это хорошо. Хотя, знаешь, я не так уж и стара как
выгляжу, если речь идет об обивке."
Она сильно ударяет по креслу и облако пыли оседает на ее поблекший
макияж.
"Мне нужно признаться Гейл, что у меня кто-то есть."
"Вот так всегда" - вздыхает она и сосредоточивает взгляд на темных
комочках в своем горячем шоколаде, как предсказательница судьбы.
"Высокий, темный и красивый?"
"Высокая, рыжая и красивая"
"Тогда расскажи сказку на ночь. - говорит Гейл, - Какая она?"
Луиза, девушка семейства двукрылых, рожденная в огне, 35 лет.
Грудь - 86, талия -65, бедра -90. 10 лет замужем. 5 месяцев со мной.
Докторская степень по Истории искусств. Первоклассный разум. 1 выкидыш
(или 2?), 0 детей. 2 руки, 2 ноги, очень много белых кровяных телец. 97
месяцев оставшейся жизни.
"Не плачь, - говорит Гейл, опускаясь на колени перед моим стулом, ее
пухлая рука со множеством колец ложится на мою тонкую, не украшенную руку.
"Не плачь. Все правильно. Она бы умерла и у тебя не было бы возможности
простить себя. Теперь у нее есть шанс".
"Это неизлечимо"
"Ее доктор сказал иначе, Она ведь может доверять ему, правда?
Гейл не знала всего.
Она очень нежно дотрагивается до моего лица. "Счастье снова придет к
тебе. Мы можем быть счастливы друг с другом, не так ли?".
Шесть утра. Я лежу в своей арендованной, продавленной, двуспальной
кровати с Гейл Райт, свернувшейся подле меня. Она пахнет пудрой и трухой.
Она громко храпит и, судя по всему, будет храпеть еще какое-то время,
поэтому я встаю, беру ее машину и еду к ближайшей телефонной кабине.
Мы не занимались любовью. Все, что было в моих силах - это обвить
руками ее обитую плоть с энтузиазмом продавца диванов бывших в употреблении.
Она гладила меня по голове и заснула, что было естественно, поскольку мое
тело было не более чувствительным, чем мокрый плащ.
Я бросаю монетку в щель и слушаю гудки, пока от моего дыхания не
запотевают стекла пустой кабины. Мое сердце сильно колотится. Кто-то
отвечает - сонно, раздраженно.
"АЛЛО? АЛЛО?"
"Привет Элгин".
"Ты знаешь сколько сейчас времени?"
"Сейчас раннее утро после еще одной бессонной ночи".
"Что ты хочешь?"
"Наш уговор. Как она?"
"Луиза в Швейцарии. она была очень больна, но сейчас ей гораздо лучше.
Мы добились хороших результатов. Она пока не вернется в Англию, если вообще
вернется. Ты не сможешь увидеть ее".
"Я не хочу ее видеть" (ЛОЖЬ. ЛОЖЬ.) "Вот и хорошо, потому что она-то уж
точно не желает видеть тебя".
Наступило молчание. Какое-то время я продолжаю держать трубку, глупо
уставившись на микрофон. С Луизой все в порядке, это было единственным, что
имело значение.
Я сажусь в машину и еду пустынными милями домой. Воскресное утро и
никого вокруг. В верхних комнатах плотно задвинуты занавески.
Дома по обочине дороги все еще спят. Лиса перебежала мне дорогу, в ее
пасти болталась курица. Мне придется отчитываться перед с Гейл.
Из моего дома доносятся только два звука: металлическое тиканье часов и
храп Гейл. Я закрываю дверь на лестнице и остаюсь наедине с часами. Очень
ранним утром часы идут по другому, они растягиваются и таят в себе обещание.
Я беру свои книги и пытаюсь работать. Русский - это единственный язык,
который я хорошо знаю, что очень помогает, потому что не так много людей
могут составить мне конкуренцию в моей работе. Франкофилам приходится туго,
потому что все хотят сидеть в парижском кафе и переводить новое издание
Пруста. Не я. Мне всегда казалось что tour de force это школьная экскурсия.
(фр. tour de force - мастерское исполнение прим. переводчика) "Ты ведешь
себя по-идиотски" - говорит Луиза, слегка шлепнув меня.
Она встает, чтобы приготовить кофе и приносит его свежим, с запахом
плантаций и солнца. Ароматный пар согревает наши лица и затуманивает мои
очки. она рисует по сердечку на каждой линзе. "Это для того, чтобы видеть
только меня" - говорит она. Ее волосы цвета киновари, ее тело - все
сокровища Египта. Нельзя найти подобных тебе, Луиза. Я больше никого не
вижу".
Я работаю, пока часы не бьют полночь и я слышу жуткий грохот наверху.
Гейл Райт проснулась.
Я быстро хватаю чайник, подозревая что понадобится какое-нибудь
примирение. Интересно, защитит ли меня чашка чая? Я протягиваю руку, чтобы
взять "Эрл Грей", но вместо этого беру "Empire Blend" со слоганом: Чай,
Настаивающий На Своих Правах. Чай по-мужски. Чай с таким количеством танина,
что дизайнеры используют его как пигмент.
Она заходит в ванную. Я слышу как тарахтят водонапорные трубы . Они
заставили цистерну отдать всю горячую воду, до последней капли. Надеюсь Гейл
не выпустила осадок.
"Никогда не выпускай Осадок" - говорил фермер, когда знакомил меня с
жильем. Он сказал это так, как будто Осадок был каким-то страшным существом,
которое жило под горячей водой.
"А что случится, если я это сделаю?"
Он обречено покачал головой. "Не могу сказать".
Наверняка он имел в виду, что просто не знает, но как ему удалось
вложить в эту фразу такую интонацию, что она прозвучала как какое-то древнее
проклятие?
Я беру чай для Гейл и стучу в дверь.
"Не стесняйся"
Я с усилием толкаю туго открывающуюся дверь и с шумом ставлю чашку с
чаем на край ванной. Вода в ванной коричневая. Гейл вся полосатая. Она
выглядит как отборный кусок бекона с прослойками. Ее глаза маленькие и
красные со сна. Волосы стоят торчком как стог сена. Я передергиваю плечами.
"Холодно, правда? " - говорит она "Не потрешь мне спину, красотуля?"
"Мне нужно разжечь печку, Гейл. Не могу дать тебе замерзнуть".
Я сбегаю по лестнице и да, конечно же, разжигаю печку. Я даже могу с
радостью поджечь весь дом, с поджаривающейся в нем Гейл. Это невежливо,
говорю я себе. Почему ты в таком ужасе от женщины, чей единственный
недостаток в том, что ты ей нравишься, и чье единственное качество -
заполнять собой все пространство?
Бум,Бум,Бум,Бум,Бум.Бум,Бум. Гейл Райт стоит у подножья лестницы. Я
выпрямляюсь и коротко улыбаюсь.
"Привет, дорогуша", говорит она целуя меня с чмокающем звуком. "У тебя
есть сэндвичи с беконом?".
Пока Гейл копается в том, что осталось от Осенней Эффи, - одной из
свиней, ежегодно отправляемых на убой фермером, она говорит мне, что
собирается изменить мой график работы, для того, чтобы мы могли работать в
одно время. "Я также буду больше тебе платить". Она слизывает жир с нижней
губы и с того места на руке, куда он капнул.
"Мне бы не хотелось. Меня все устраивает".
"Ты в шоке. Попробуй сделать так, как я говорю" - она плотоядно смотрит
на меня поверх своего завтрака. "Разве тебе было плохо побывать в семейной
обстановке вчера вечером? Эти твои руки были повсюду."
Ее руки втискивают Эффи в ее челюсти с такой силой, как будто она
боится что у свиньи еще хватит духа устроить побег. Она сама пожарила бекон,
потом обмакнула куски хлеба в жир перед тем, как сделать сэндвич.
На ее ногтях были остатки красного лака, несколько кусочков от него
перекочевали на хлеб.
"Мне нравятся сэндвичи с беконом," - говорит она. "Твои пальцы так
прикасались ко мне. Они такие легкие и ловкие, ты играешь на пианино?".
"Да," - говорю я неестественно высоким голосом. "Извини мне нужно
выйти".
Я добираюсь до туалета как раз вовремя - меня стошнило. Стоя на
коленях, с опущенной головой я обделываю унитаз овсянкой. Я вытираю рот и
полоскаю его водой, сплевывая жжение из своей глотки. Если Луизе делают
химиотерапию, она наверное страдает так каждый день. А меня нет с ней. "В
том то и дело, в том то и дело", - говорю я себе в зеркале. "Это то, чего с
ней не произойдет, пока она с Элгином".
"Откуда ты знаешь?" - говорит писклявый сомневающийся голос, который
уже начинает меня пугать.
Я приползаю обратно в гостиную и делаю большой глоток виски прямо из
бутылки. Гейл делает макияж глядя в маленькое зеркальце. "Надеюсь, это у
тебя не вредная привычка?", говорит она, косясь на меня из-под карандаша для
глаз.
"Я плохо себя чувствую".
"Ты недостаточно спишь, вот в чем дело. Я слышала тебя в шесть утра.
Тебе куда-то нужно было пойти?".
"Мне нужно было позвонить кое-кому".
Гейл откладывает в сторону свою волшебную палочку с тушью "Masсara". На
тюбике была надпись "волшебная палочка", хотя выглядела она как прут,
которым подгоняют коров.
"Тебе нужно забыть ее".
"С таким же успехом я могу забыть себя".
"Чем мы будем сегодня заниматься?".
"У меня есть работа".
Гейл на секунду окидывает меня взглядом, а потом складывает свои
инструменты в виниловую косметичку.
"Я тебя не интересую, дорогуша, не так ли?".
"не то, чтобы я..."
"Я знаю, ты думаешь, что я толстая старая шлюха, которая просто хочет
чего-то твердого и сочного. Что ж, это правда. Но я буду выполнять свою
часть работы. Я буду заботиться о тебе, буду хорошим другом и никогда тебя
не подведу. Я не халявщица. Я просто девушка для развлечений, чье тело
разнесло. Хочешь скажу тебе кое-что? Ты не теряешь свое либидо так быстро,
как теряешь свою внешность. Это жестокая правда природы. Тебе все равно
нравится этим заниматься. Да, это тяжело, но у меня кое-что осталось. Я не
сажусь за стол с пустыми руками".
Она встает и берет свои ключи. "Подумай об этом. Ты знаешь где меня
найти".
Я вижу как она уезжает в своей машине и испытываю подавленность и стыд.
Я опять ложусь в кровать, отказываясь бороться и мечтать о Луизе.
Апрель, Май. Я продолжаю свое обучение в качестве специалиста по
раковым образованьям. В палате для раковых больных меня прозвали -
"Больничный Вампир". Мне все равно. Я навещаю пациентов, выслушиваю их
истории, нахожу тех, кому удалось выздороветь, и сижу у постели умирающих. Я
думаю, что все больные раком должны иметь крепкие, любящие семьи. В
специальной литературе много говорится о том, что эту болезнь нужно пережить
совместно. Это почти семейное заболевание. Но правда такова, что многие
раковые больные умирают в одиночестве.
"Чего ты добиваешься?", в конце концов спрашивает меня одна из молодых
докторов.
"Я хочу знать как это выглядит. Я хочу знать что это такое".
Она пожимает плечами. "Ты попусту тратишь свое время. Я очень часто
думаю о том, что мы все попусту тратим свое время".
"Тогда зачем мучиться? Почему ты мучаешься?"
"Зачем мучиться? Это вопрос ко всему человечеству, не так ли?"
Она поворачивается, чтобы уйти, потом с озабоченным видом оборачивается
на меня.
"У тебя ведь нет рака, правда?"
"Нет!"
Она кивает. "Видишь ли, иногда люди, которым диагностировали рак, хотят
получше узнать как это лечится. Доктора держатся слишком снисходительно,
даже с самыми образованными пациентами. Поэтому некоторым из этих пациентов
нравится все узнавать самостоятельно.
"И что же они узнают?"
"Как мало мы знаем. Мы живем в конце двадцатого века, а посмотри какими
инструментами мы пользуемся? Ножи, пилы, иглы и химикаты. У меня нет времени
заниматься альтернативной медициной, но я могу понять почему она так
привлекательна".
"Не следует ли найти время для любой возможности?"
"Работая в восьмидесятичасовом графике?"
Она уходит. Я беру свою книгу "Современные методы лечения рака" и
отправляюсь домой.
Июнь. Самый засушливый июнь в статистических сводках. Земля, которая
должна находиться в зените своей летней славы, истощена отсутствием влаги.
Почки на деревьях хранят обещание, но не набухают. Пульсирующее солнце
оказалось обманщиком. Солнце, которое должно нести жизнь приносит смерть
каждое безжалостное утро.
Мне захотелось пойти в церковь. Не для того, чтобы спасти свою душу или
утешиться видом распятого Христа. Скорее мне захотелось соединиться с теми
людьми, которые находят утешение в вере. Мне нравится потеряться среди
поющей гимны толпы, как странник, которому не обязательно заботиться о
пожертвованиях на ремонт крыши или фестиваль урожая. Были времена, когда все
были верующими, и веру можно было обнаружить в тысячах крохотных церквушек
вдоль и поперек Британских островов. Мне не хватает звона колоколов,
несущихся от деревни к деревне, зазывающих к заутрене. Этого божьего
там-тама, несущего добрые вести. И это были добрые вести, поскольку церковь
была и центром, и средством.
Англиканская церковь в своей невозмутимой великодушной заботе,
подчеркнуто ориентированная на деревенскую жизнь. Медленное чередование
времен года, эхом перекликающееся с Книгой Общих Молитв. Обряды и молчание.
Твердый камень и твердая почва. Сейчас едва ли одна из четырех церквей
продолжает соблюдать весь церковный календарь и совершать что-либо, кроме
обычного ежевоскресного причастия или каких-то редких мероприятий для своего
прихода.
Церковь, что недалеко от моего дома - это работающая модель, не музей.
Поэтому я выбираю вечернюю молитву и начищаю свою обувь. Мне бы следовало
знать, что не все так просто.
Частично здание относилось к XIII веку, с григорианскими и
викторианскими достройками. Она была сделана из прочного камня, который
казалось органично вырастает из самой земли. Взращенная, а не построенная.
Битва по своему цвету и по сути. Битва за высечение ее из камня и придания
ей формы, славящей Господа. Она была массивная, черная как земля и
вызывающая. По архитраву низкой входной двери была протянута пластиковая
лента с надписью "ИИСУС ЛЮБИТ ТЕБЯ".
"Приходится идти в ногу со временем" - говорю я себе, слегка
смутившись.
Я вхожу вовнутрь, прохожу по выложенному керамической плиткой полу.
Характерный церковный холод, который не способны преодолеть ни газовые
горелки ни пальто. После дневной жары он ощущается как рука Бога. Я сажусь в
темную нишу для молитв, с изображением дерева на двери, и открываю свой
молитвенник. Здесь нет никого. А потом раздаются звуки тамбуринов. Это были
серьезные тамбурины, размером с басовые барабаны и с гордо развевающимися
ленточками, как на Майском дереве, обитые клепками по окружности, как
ошейник питбулла, Один из них проходит по ряду, мимо меня, сверкнув клепками
у моего уха. "Воздай хвалу Господу" - говорит несущий его, отчаянно
пытающийся совладать с ним.
"Новая овца в нашем стаде".
Потом это однородное сборище, за исключением меня, начинает петь тексты
из библии, и разнородные выкрики как попало накладываются на мелодию.
Волшебный орган стоит закрытым и пыльным, зато у нас есть аккордеон и две
гитары. Я по-настоящему хочу выйти, но входную дверь заслоняет дородный,
сияющий фермер, который похоже может рассвирепеть, если я попытаюсь сбежать
до того, как начнется сбор пожертвований.
"Иисус преодолеет тебя" - выкрикивает священник. ( Бог - занимается
реслингом?) "Иисус овладеет тобой!" ( Бог - насильник?) "Иисус становится
все сильней и сильней!" (Бог культурист?) "Отдай себя в руки Иисуса, и ты
будешь возвращен с процентами".
Я могу принять идею о многогранности Бога, но у меня есть твердое
убеждение, что если Бог существует, то Он не Ипотечный Банк.
Однажды у меня был друг, его звали Бруно. После сорока лет распутной
жизни и поклонения Маммоне, он обнаружил Иисуса под гардеробом.
Справедливости ради надо упомянуть, что до того, как это случилось, этот
гардероб в течение четырех часов медленно раздавливал его легкие. Бруно
помогал выносить мебель, и влип в крупные неприятности с этой двухдверной
викторианской громадиной. В таких гардеробах обычно живут нищие. В конце
концов его спасла бригада пожарников, хотя позже он постоянно утверждал, что
сам Господь поднял с него эту дубину. Вскоре после этого он повел меня с
собой в церковь и дал мне полный отчет о том, как Иисус вышел из гардероба,
чтобы спасти его.
"Из гардероба и прямо в твое сердце", восторженно сказал пастор.
Мне никогда больше не довелось увидеть Бруно после этого, Он отдал мен
свой мопед, в знак отречения от мирской жизни и помолился о том, что
возможно этот мопед приведет меня к Господу. К сожалению он окончательно
сломался на окраинах Брайтона.
Прорываясь сквозь это болезненное мечтание, чьи-то руки хватают мои
руки и начинают ударять их друг об друга, как если бы они были цимбалами. Я
понимаю, что от меня ждут, что я буду хлопать в такт и вспоминаю еще один
маленький совет моей бабушки. "Среди волков по-волчьи вой". Я приклеиваю
пластмассовую улыбку на свое лицо, как это делает обслуживающий персонал в
МакДональдсе и делаю вид, что мне хорошо. Мне и не плохо, мне вообще никак.
Не удивительно, что они говорят о том, что Иисус заполняет вакуум, как будто
человеческое существо это какой-то термос. Это самое пустое место из тех, в
которых мне пришлось побывать. Бог может быть и милостив, но должно быть у
него все-же есть какой- то вкус.
В подтверждение моим подозрениям оказалось, что фермер, похожий на
борца сумо, отвечал за сбор пожертвований, поэтому как только он радостно
принял мои двадцать пенсов, мне удалось упорхнуть. Упорхнуть в пустынные
поля, где овцы продолжают пастись так, как они делали десятки веков.
Упорхнуть к пруду, который кормит стрекоз. Я порхаю до тех пор, пока церковь
не превращается в твердый нарост на фоне неба. Если молитва вообще уместна,
то она уместна здесь, моя спина прижата к каменной стене, мои ноги на
плоской земле. Я молюсь за Луизу каждый день, начиная с декабря. Я не знаю
кому я молюсь и зачем. Но я хочу, чтобы кто-то позаботился о ней. Пришел к
ней и утешил ее. Как прохладный ветер и глубокий источник. Я хочу, чтобы ее
защитили, я могу даже сварить глаза саламандры и печень жабы, если это может
принести хоть какую-то пользу. Что до молитвы, то она помогает мне
сосредоточиться. Думать о Луизе самой по себе, не как о моей возлюбленной,
не как о моей скорби. Это помогает мне забыть себя и это большая благодать.
"Это было ошибкой с твоей стороны," - говорит голос. Это уже не тот
писклявый неуверенный голос - это сильный ласковый голос и я слышу его все
отчетливей и отчетливей.
Я слышу его громко, и начинаю сомневаться, что все еще владею своим
разумом. Какого типа люди обычно разговаривают вслух? Жанна д'Aрк, понятно,
но как насчет всех других, грустных или зловещих, которые хотят изменить мир
силой тамбуринов?
У меня не было возможности связаться с Элгином в этом месяце, хотя он
наверное получил три письма от меня. Я звоню ему в любое время, когда можно
и когда нельзя. Я думаю, что он может быть в Швейцарии, но что если Луиза
умирает? Скажет ли он мне? Позволит ли он мне увидеться с ней? Я трясу
головой. Это было бы неправильно. Это превращает все в абсурд. Луиза не
умирает, она в безопасности в Швейцарии. Она стоит в длинной зеленой юбке,
под стремительно падающим потоком. Водопад стекает по ее волосам, груди, ее
юбка становится прозрачной. Я присматриваюсь внимательнее. Я вижу течение ее
крови, желудочки ее сердца, длинные кости ее ног, похожие на бивни. Ее кровь
чистая и красная, как летние розы. Она благоухает и готова расцвести.
Никакой засухи.
Никакой боли. Если Луиза в порядке, значит и я в порядке.
Сегодня я обнаруживаю два ее волоска на моем пальто. Золотые нити
поймавшие свет. Я накидываю их на указательные пальцы и растягива.Они
растягиваются до двух футов в длину. Та ли это нить, которая связывает меня
с тобой?
В местах по реабилитации после утраты родных и близких и книгах типа
"Как пережить потерю любимого человека", ничего не говорится о том, что ты
чувствуешь, внезапно обнаружив частичку любимого человека.
Мудрость состоит в том, чтобы не делать из своей квартиры мавзолей, а
держать в нем лишь то, что наводит тебя на счастливые, позитивные
воспоминания. Я читаю книги, связанные со смертью отчасти потому, что мое
расставание с Луизой окончательно, и отчасти потому, что если она умрет, мне
нужно будет справиться с этой вторичной утратой, к тому времени когда первая
станет менее болезненной. Я хочу справиться.
И хотя я чувствую, что моя жизнь раскололась на две части, все же я
хочу жить. Самоубийство никогда не являлось для меня выходом из несчастья.
Несколько лет назад моя подруга погибла в автомобильной катастрофе. Она
ехала на велосипеде и ее задавило насмерть шестнадцатиколесным многотонным
грузовиком.
Когда мне удалось оправиться от ее смерти в самом грубом смысле, мне
стало казаться, что я вижу ее повсюду на улицах - всегда мимолетом, впереди
меня, ее спина передо мной, исчезающая в толпе. Мне сказали, что это обычное
явление. Я все еще вижу ее, хотя уже не так часто, и на какое- то мгновенье,
я верю что это она. Время от времени я нахожу у себя вещи, оставшиеся от
нее. Всегда что-нибудь очень простое. Однажды, мне случилось заглянуть в
старую записную книжку, из которой выскользнул листок, неиспорченный, с
прочными не тускнеющими чернилами. Она оставила его на моем столе, в
Британской библиотеке, пять лет назад. Это было приглашение на кофе в 4 часа
дня. Я прихвачу с собой пальто и горсть мелочи и встречусь с тобой в
переполненном кафе, ты ведь будешь там сегодня? будешь? будешь?
"Ты переживешь это..." Именно стереотипы всему виной. Утрата любимого
человека навсегда изменяет твою жизнь Ты не можешь пережить это, потому что
"это", означает человека, которого ты любил. Боль прекращается, появляются
новые люди, но пропасть никогда не уменьшается. Да и как она может
уменьшиться? Индивидуальность того, кто был достаточно дорог для тебя, чтобы
скорбеть о нем, не нейтрализуется смертью. Эта дыра в моем сердце имеет
форму тебя и некем восполнить это место. Да и к чему?
В последнее время я много думаю о смерти, ее окончательности - вопросе,
висящем в воздухе. Один из нас еще не закончил дискуссию, почему же другой
уходит? И почему без предупреждения? Момент, к которому ты так тщательно
готовился застает тебя врасплох. Толпа вламывается через окно, хватает тело,
и тело уходит За день до прошлой Среды, в это же время, год назад ты была
здесь, а теперь тебя нет. Почему? Смерть снизводит нас до недоумевающей
логики ребенка. Если вчера, почему не сегодня? И где ты?
Хрупкие существа маленькой голубой планеты, окруженные световыми годами
молчаливого космоса. Находят ли мертвые покой за пределами суматохи этого
мира? И какой это покой для нас, если твоя самая усердная любовь не может
вернуть их даже на день? Я поднимаю голову на дверь и думаю, что увижу тебя
в проеме. Я знаю - это твой голос слышится прихожей, но когда я выбегаю в
прихожую, она оказывается пустой. И нет ничего, что я могу сделать для того,
чтобы что-то изменить. Последнее слово осталось за тобой.
Трепетание в желудке прекратилось, появилась тупая нестихающая боль.
Иногда, когда я думаю о тебе у меня начинается головокружение.
Память делает мои мысли легкими, пьяными от шампанского. Все что мы
делали вместе... И если кто-то скажет, что такова цена, я соглашусь
заплатить. Это удивляет меня; вместе с болью и путаницей приходит прояснение
сознания. Это стоило того. Любовь стоит того.
Август. Никаких новостей. В первый раз с тех пор как мы расстались с
Луизой я чувствую депрессию. Предыдущие месяцы были безумными от отчаянья и
притуплеными шоком. У меня было что-то типа полусумасшествия, если считать
сумасшествием пребывание на грани реальности. В августе я чувствую пустоту и
болезнь. Наступило протрезвление, и мне пришлось вернуться назад, к факту
содеянного мной.
Во мне нет больше опьянения скорбью. тело и мозг знают как спрятаться
от того, что слишком больно выносить. Так же как жертвы, горящие в огне
достигают своего плато боли, так же и эмоционально страдающие могут
обозревать себя какое-то время с высоты своей скорби. Эта отстраненность
больше не принадлежит мне. Моя маниакальная энергия истощилась и мои слезы
иссякли. Я засыпаю мертвым сном и но никогда не высыпаюсь. Когда мое сердце
болит, я больше не могу плакать. Есть только тяжесть непоправимого поступка.
Луиза была потеряна для меня и уже было слишком поздно.
Какое у меня было право решать как ей жить? Какое у меня было право
решать как ей умереть?
В "Прикосновении Южного Комфорта" проводится "Месяц Кантри и Вестерна".
Это также и день рождения Гейл Райт. Не удивительно, что ее знак зодиака -
Лев. Эту самую ночь, которая жарче ада и громче децибел, мы празднуем в
компании с "Доном из Дома Гавкающей Гиены". ДБ2, как он любил себя называть.
Бахромы на его пиджаке хватило бы на целый парик, если бы он был ему нужен.
Ему он был нужен, но он был уверен что его "Невидимая Накладка Для Волос"
как раз самое то. Его брюки были такими узкими, что в них задохнулась бы и
ласка. Когда он не пел в микрофон, он опускал его на уровень ширинки и
раскачивал. Он носил значок с надписью "Не входить" на своей заднице.
"Дерьмовая шутка" - сказала Гейл и засмеялась над своим собственным
каламбуром. "Я видела попку получше, в клетке, в зоомагазине".
ДБ2 пользовался популярностью. Женщинам жутко нравилось как он
разбрасывал красные бумажные платки из своего нагрудного кармана и рычал
низким басом, как хрипловатый Элвис. Мужчин кажется не слишком трогали его
шутки из задницы. Он стоял на коленях и пронзительно кричал: "Ну и кто же
здесь хорошенький мальчик?", в то время как женщины цеплялись за очередные
порции джина с лаймом.
"На следующей неделе я устраиваю "Ночь для курочек" (девичник) -
говорит Гейл. "Стриптиз".
"Мне казалось, что это месяц Кантри и Вестерна?"
"Правильно. Он наденет на себя бандану.
"А как насчет его банана? Отсюда он кажется не слишком большим".
"Публика приходит к нему не за размером, а за смехом."
Я смотрю на сцену. Дон Из Дома Гавкающей Гиены держит микрофон на
вытянутой руке и завывает "Это действительно ты-ы-ы?"
"Теперь будь наготове", говорит Гейл "Когда он закончит это, они
выстроятся в очередь за барной стойкой быстрей, чем монахини перед святым
распятием".
Она размешивает целый таз "Долли Партон" со льдом - новинка месяца в
нашем кафе. Я начинаю расставлять на стойке стаканы с пластиковыми сиськами,
которыми мы заменили наши обычные зонтики для коктейля.
"Пойдем что-нибудь перекусим после работы." - говорит Гейл. "Никаких
ограничений. Я закрываюсь в полночь, могу закрыть тебя тоже, если тебя это
привлекает".
Вот таким образом я в конце концов оказываюсь перед тарелкой Спагетти
Карбонара "У Волшебного Пита".
Гейл напилась. Она напилась до такой степени, что когда ее накладные
ресницы упали в суп, она сказала официанту, что это сороконожка.
"Я хочу сказать тебе кое-что зайка", говорит она наклоняясь ко мне на
манер служащего зоопарка, бросающего рыбу пингвину. "Хочешь?".
Есть было больше нечего. "Волшебный Пит" был круглосуточным питейным
клубом, с низкопробной обстановкой и высоким содержанием спиртных напитков.
У меня есть выбор - слушать откровения Гейл или бросить 50 пенсов в
автомат-проигрыватель. У меня нет 50 пенсов.
"Это было ошибкой с твоей стороны"
В мире мультипликации в такой момент из под пола вылезает пила и
вырезает аккуратную дырку вокруг стула, на котором сидит Багс Банни.
Что она имеет в виду под - это было ошибкой с твоей стороны?
"Если ты говоришь о нас, Гейл, я не могу..."
Она обрывает меня. "Я имею в виду тебя и Луизу".
Она едва выговаривает слова. Она подпирает кулаками свой рот, ее локти
упираются в стол. Она пытается взять меня за руку, но заваливается на бок,
прямо на корзину со льдом.
"Тебе не следовало сбегать от нее".
Сбегать от нее? Это не звучало так героически, как это было в моем
понимании. Разве это не было жертвой с моей стороны? Отдать свою жизнь за ее
жизнь?
"Она не ребенок".
"Ребенок. Мой ребенок. Мое дитя. Нежное существо, которое мне хотелось
защитить".
"Но тебе не пришло в голову дать ей шанс сказать, чего она хочет. Тебе
было легче уйти".
"Мне нужно было уйти. Она бы умерла ради меня. Не лучше ли мне жить в
полжизни ради нее?".
"В чем дело?" - промычала Гейл. "Кошка съела твой язык?".
Не кошка, червь сомнения. Что я о себе думаю? Кто я, сэр Лонселот? Да,
Луиза прерафаэлитская красавица, но это не делает меня средневековым
рыцарем. Тем не менее, я отчаянно желаю, чтобы правда оказалась на моей
стороне.
Мы шатаясь выходим из "Волшебного Пита" и направляемся к машине Гейл. Я
в трезвом состоянии, но поддерживать Гейл - очень неустойчивый род
деятельности. Она напоминает остатки желе от детского праздника. Она решила,
что пойдет со мной, даже если мне придется спать в кресле. Километр за
километром она описывает мне мои ошибки. Я жалею, что мне не удалось утаить
от нее часть моей истории, как мне сначала и хотелось. Теперь ее было не
остановить. Ее несло как трехтонный грузовик с откоса.
"Дорогуша, если есть что-то, чего я не выношу, так это беспричинный
героизм. Люди вроде тебя попросту создают проблемы, для того, чтобы потом их
решать.
"Ты так обо мне думаешь?".
Я думаю что так ведут себя только сумасшедшие идиоты. Может быть ты
просто не любишь ее".
Это заставило меня так яростно крутануть руль, что ее подарочная
коллекция кассет с Тэмми Уайнет перелетела через заднее сиденье и снесла
качающуюся голову ее сувенирной собаки. Гейл стошнило прямо на ее блузу.
"Твоя проблема в том," говорит она, вытирая себя, "что ты хочешь жить
как в романе".
"Вздор. Я никогда не читаю романов. Кроме русских".
"Они худшие из всех. Это не Война и Мир, дорогуша, это Йоркшир".
"Ты пьяна".
"Да, я пьяна. Мне пятьдесят три и я необузданна, как Уэльсец с зеленым
луком в заднице. Пятьдесят три. Старая шлюха Гейл. Какое она имеет право
совать свой нос в твои сверкающие доспехи? Ты ведь так думаешь, зайка? Может
я и не похожа на посланника богов, но твоя девушка не единственная, кто
имеет крылья. У меня есть парочка собственных крыльев, вот здесь". (Она
похлопывает свои подмышки.) "Я полетала здесь немного и собрала кое-что
интересное, и я отдам это тебе бесплатно. Не убегай от женщины, которую
любишь. Особенно, если думаешь, что это для ее же пользы". Она сильно икает
и обделывает свою блузу полу-переваренными моллюсками. Я даю ей свой платок.
Наконец, она говорит, "Лучше пойди и найди ее."
"Я не могу."
"Кто так говорит?"
"Я так говорю. Я не могу нарушить данное слово. Даже если это было
ошибкой с моей стороны, теперь уже слишком поздно. Ты бы захотела видеть
меня, случись мне оставить тебя с человеком, которого ты презираешь?"
"Да", говорит Гейл и отключается.
На следующее утро я сажусь в поезд до Лондона. Жара, проникающая сквозь
окно, наводит на меня сонливость, и я соскальзываю в легкую полудремоту, где
слышу голос Луизы, зовущий меня как бы из-под воды.
Она под водой. Мы находимся в Оксфорде и она плывет по реке, зеленой на
ее сиянии, перламутровом сиянии ее тела. Мы лежим на траве, выжженной
солнцем, траве, превращающейся в сено, траве, становящейся хрупкой на
выжженной глинистой почве, остроконечной траве, отмечающей нас красными
полосами. Небо голубое, как голубоглазый мальчик - ни тени облака,
пристальный взгляд, и какая улыбка! Довоенное небо. До первой мировой войны
каждый божий день был похож на этот; длинные английские луга, жужжание
насекомых, невинное голубое небо. Фермеры, кидающие сено, женщины в
фартуках, несущие кувшины с лимонадом. Лето было жарким, зимы снежными. Это
красивая история.
А здесь я, создаю свои личные воспоминая о хороших временах.
Когда мы были вместе, погода была лучше, дни были длиннее. Даже дождь
был теплым. Все так и было, правда? Помнишь когда... Я вижу Луизу, сидящую
со скрещенными ногами под сливовым деревом в оксфордском саду. Сливы похожи
на головы аспидов выглядывающих из ее волос. Она все еще сушит свои волосы
после дождя, они завиваются вокруг слив. Ее волосы на фоне зеленых листьев
похожи на позеленевшую медь.
Моя леди Ярь-Медянка. Луиза одна из тех редких женщин, которые остаются
красивыми даже когда покрываются плесенью.
В этот день она спрашивает меня, может ли она полагаться на мою
честность?
"Я отдам тебе все свое сердце".
Все ли было честным с моей стороны?
"О, нет препон для истинной любви,
Не верю, что она порочна, чтобы
Изменой, изменить любовь в крови,
Или засохнуть, потеряв источник.
Любовь негнущийся маяк на море
Пред бурями не сгинет в пустоту;
Звезда всем шхунам, странницам просторов
- Не знаешь цену ей, но знаешь высоту;
(сонет Шекспира в пер. переводчика)
В детстве мне очень нравился этот сонет. Мне казалось что странствующая
шхуна, это молодая собака, такая же как у Дилана Томаса в "Портрете артиста
в виде молодой собаки".
Меня можно было назвать странствующей шхуной, ценность которой была
неизвестна, но она была надежным кораблем для Луизы. А потом мне пришлось
выбросить ее за борт.
"Я могу полагаться на твою честность?"
"Я отдам тебе все свое сердце"
Я беру ее руку и просовываю под мою майку. Она дотрагивается до моего
соска и сжимает его двумя пальцами.
"И всю свою плоть?"
"Мне больно, Луиза".
Страсть не слишком хорошо воспитана. Ее пальцы щипают меня. Она бы
привязала меня к себе веревкой так, чтобы мы не могли никак двигаться, кроме
как друг на друга, неспособны были ничего чувствовать кроме друг друга. Она
бы лишила нас всех чувств, кроме чувства осязания и запаха. В слепом, глухом
и немом мире мы могли бы совершать страсть бесконечно. Конец означал бы
новое начало. Только она, только я. Она была ревнива, и я тоже. Она
становилась грубой в любви, и я тоже. У нас хватало терпения считать волосы
на голове друг друга, но не хватало терпения раздеться.
Никто из нас не был лидером и у нас были идентичные раны. Она была моим
близнецом, утраченным мной. Кожа водонепроницаема, Но моя кожа не была
водонепроницаемой для Луизы. Она переполнила меня и не иссохла. Я все еще
перехожу ее вброд, она бьется в мои двери и угрожает моей внутренней
плотине. У моих ворот нет гондолы, а прилив все усиливается. Плыви, не
бойся. Я боюсь.
Может быть это ее месть? - "Я никогда не позволю тебе уйти".
Я иду прямиком в свою квартиру. Я не ожидаю найти там Луизу и все же
здесь есть знаки ее присутствия: какая-то одежда, книги, кофе, которое она
любила. Когда я нюхаю кофе я понимаю, что ее здесь давно не было - зерна
выдохлись, а она никогда бы этого не позволила. Я поднимаю свитер и
зарываюсь в него лицом. Едва ощутимый запах ее духов.
Пребывание в моей квартире как-то неожиданно приподнимает мое
настроение. Почему люди так противоречивы? Это место - источник моей печали
и разлуки, место скорби, но солнце, заглянувшее в окно и сад, полный цветов,
снова вселяют в меня надежду. Это также и то место, где мы были счастливы, и
часть того счастья впиталось в стены и оставило узоры на мебели.
Мне захотелось вытереть пыль. Мне уже приходилось обращать внимание на
то, что беспрерывная физическая работа как-то успокаивает крысиную суету
ума. Мне нужно перестать беспокоиться и поразмыслить какое-то время для
того, чтобы разработать разумный план. Мне нужно спокойствие, а спокойствие
- это то состояние, которое мне уже давно не доводилось испытывать.
В тот момент, когда я почти завершаю свой мойдодыров труд, я нахожу
несколько писем к Луизе от больницы, куда она ходила за дополнительной
консультацией. В письмах высказывалось мнение, что поскольку у Луизы пока
нет симптомов, лечение для нее не предусмотрено. Лимфатические железы были
несколько увеличены, но их состояние оставалось без изменений на протяжении
шести месяцев. Врач-консультант советовал регулярно проверяться и вести
нормальный образ жизни. Судя по датам все три письма пришли уже после моего
отъезда. Был также очень внушительный документ от Элгина, где он сообщал
Луизе, что он уже два года наблюдает течение ее болезни и что по его
скромному мнению ("Позволь напомнить тебе Луиза, что это я, я не мистер Рэнд
имею наилучшую квалификацию для того, чтобы принимать решения в такой
недостаточно изученной области") она нуждалась в лечении. Адрес его
швейцарской клиники был написан в верхней части письма.
Я звоню. Секретарь не хочет разговаривать со мной. В клинике нет
пациентов. Нет, я не могу поговорить с мистером Розенталем.
Я начинаю спрашивать себя, не одна ли это из тех секретарей, о которых
говорила Инге?
"Можно мне поговорить с Миссис Розенталь?" (как я ненавижу это
произносить).
"Миссис Розенталь здесь больше нет".
Тогда можно мне поговорить с доктором?"
"Мистера Розенталя" (она подчеркивает мою невежливость) "здесь тоже
нет"
"Вы ожидаете его?"
Она не может сказать. Я швыряю трубку и сажусь на пол.
Хорошо. Ничего не поделаешь. Остается еще мать Луизы.
Мать Луизы и ее бабушка жили вместе в Челси. Они считали себя
австралийскими аристократами, что означало, что они являлись потомками
каторжников. У них был маленький дом, перестроенный из конюшни, с верхнего
этажа которого был виден флагшток на Букингемском дворце.
Бабушка все свое время проводила на верхнем этаже, наблюдая, когда
Королева есть и когда ее нет в своей резиденции. (по заведенной традиции
когда флаг спущен - королевы нет в резиденции и наоборот, прим. переводчика)
Время от времени она прерывалась на то, чтобы сплюнуть еду на пол перед
собой. У нее были крепкие руки, но она любила плевать. Это создавало работу
для ее дочери.
Луизе очень нравилась ее бабушка. С легкой ссылкой на Дикенса, она
называла ее Старая Горошина, (Aged P у Диккенса) поскольку горохом она
плевалась больше всего. Ее единственным комментарием по поводу развода Луизы
с Элгином был - "Возьми деньги".
Мать была более сложной натурой и в очень неаристократичной манере
заботилась о том, что скажут люди.
Когда я звоню в домофон и называю свое имя, она отказывается меня
впустить.
"Я не знаю где она и это не твое дело".
"Миссис Фокс, пожалуйста, откройте дверь".
Наступило молчание. Дом англичанина - это его крепость, но
австралийские конюшенные дома - это вольные пастбища. Я стучу кулаками в
дверь и выкрикиваю как можно громче имя миссис Фокс. Немедленно из
противоположных окон выпрыгивают головы - как Панч и Джуди из своего
сундука. Входная дверь открывается. Это не миссис Фокс а Сарая Горошина
собственной персоной.
"Ты думаешь, здесь сафари на кенгуру или что?"
"Я ищу Луизу".
"Не вздумай перешагнуть порог этого дома" - появляется миссис Фокс.
"Китти, если мы не впустим этот экскаватор, люди подумают, что у нас в
доме либо насекомые, либо судебные приставы." Горошина подозрительно меня
рассматривает. "У тебя такой вид, как будто ты из Санэпидемнадзора".
"Мама, у нас в Англии нет Санэпидемнадзора.
"Нет? Тогда понятно почему вокруг столько вони"
"Пожалуйста, миссис Фокс, я не задержусь надолго".
"Неохотно, она отступает назад, а я становлюсь на коврик перед дверью.
Когда я на сантиметр переступаю порог, миссис Фокс закрывает ее за мной
и не пускает пройти дальше. Своей спиной я ощущаю пластиковую крышку от
почтового ящика .
"Ну, говори, что тебе надо"
"Я ищу Луизу. Когда вы в последний раз видели ее?"
"Хо, хо" - говорит Горошина, ударяя своей палкой, "Не разыгрывай
Вальсирующую Матильду передо мной (Вальсирующая Матильда - национальная
австралийская песня, прим. переводчика). Какая тебе забота? Сначала ты от
нее сбегаешь, потом теряешь ее".
Миссис Фокс говорит, "Я рада что теперь ты не имеешь ничего общего с
моей дочерью. Из-за тебя распалась ее семья".
"Против чего я не возражаю" - говорит бабушка
"Мама, ты можешь помолчать? Элгин - прекрасный мужчина".
"С каких пор? Ты всегда говорила, что он крысенок".
"Я не говорила, что он крысенок. Я говорила, что он довольно маленький
и к сожаленью похож на... ну в общем я сказала на..."
"Крысу" - выкрикивает Горошина ударив своей палкой по двери, точно на
уровне моей головы. Ей нужно было работать метательницей ножей в цирке.
"Миссис Фокс. Это было ошибкой с моей стороны. Мне никогда бы не пришло
в голову оставить Луизу. Мне казалось, что это для ее же собственного блага.
Мне казалось, что Элгин сможет ее вылечить. Я хочу найти ее и позаботиться о
ней".
"Слишком поздно," - говорит миссис Фокс. "Она мне сказала, что больше
никогда не желает видеть тебя снова".
"Да, ей пришлось хуже, чем жабе на взлетной полосе", - говорит
Горошина.
"Мама, иди садись, ты устала", - говорит миссис Фокс, поддерживая себя
за перила. "Я сама здесь разберусь".
"Самая хорошенькая куколка на этой стороне Брисбайна, и посмотри как с
ней обращаются. Знаешь ли - Луиза вылитая я в молодости. У меня была точно
такая фигура в то время".
Было трудно представить Горошину с какой-либо фигурой вообще. Ее фигура
была похожа на фигуру снежной бабы, которую рисуют дети - два круга,
налепленные друг на друга. И только теперь я обращаю внимание на ее волосы:
змееобразные непослушные завитки, живая колышущаяся масса, которая
выбивается из узла на затылке, точно так же как у Луизы. Луиза говорила мне,
что она была неоспоримой Королевой Красоты Западной Австралии. Она получила
больше сотни предложений в 1920-х годах от банкиров, преуспевающих
золотодобытчиков, горожан, разворачивающих перед ней карту новой Австралии,
которую они собирались построить и говоривших: "Милая, это все будет твоим,
когда ты будешь моей". Горошина вышла замуж за фермера, который держал овец,
и родила шестерых детей. До ее ближайших соседей нужно было целый день ехать
верхом. Внезапно я вижу ее - платье до пола, руки уперты в бока, тропа
исчезающая на горизонте. Нет ничего, кроме плоской земли и неба, чтобы
измерить расстояние.
"На что ты так таращишься, экскаватор?"
Я трясу головой. "Миссис Фокс, у вас есть хоть какое-нибудь
представление, где может быть Луиза?"
"Я только знаю, что она не в Лондоне. Может быть она за границей".
"Получила денежки после развода. Оставила своего доктора бедным, как
мокрицу на пластмассовой фабрике. Хе, хе, хе."
"Мама, ты прекратишь это, наконец?", миссис Фокс поворачивается о мне,
"Я думаю тебе лучше уйти сейчас. Я ничем не могу тебе помочь".
В то время когда миссис Фокс открывает свою дверь, ее соседи закрывают
свои.
"Что я вам говорила?" - говорит Горошина. "Наша репутация испорчена".
Она отворачивается с отвращением и швыряет свою палку на пол".
"Ты ведь знаешь, что Элгин должен был в этом году попасть в почетный
список? Луиза лишила его этой возможности.
"Не смешите", говорю я. "Счастливый брак не имеет с этим ничего
общего".
"Тогда почему он не попал в него?". Она хлопает дверью, и я слышу как
она плачет в коридоре. Из-за утраченной связи с сильными мира сего или из-за
своей дочери?
Вечер. пары выходят на потеющие улицы, рука об руку. В верхнем окне
играет какая-то группа в стиле реггей, которой еще работать и работать над
собой. Рестораны продвигают стиль альфреско, но плетенный стул на пыльной
улице с проходящими мимо автобусами - это не Венеция. Я смотрю как ветер
носит мусор между пиццами и плетенными графинами.
Хитрого вида официант поправляет свой галстук-бабочку в зеркале
кассирши, хлопает ее по заду, кладет мятную таблетку на свой красный язык и
виляющей походкой подходит к столику, за которым сидит группа
несовершеннолетних девушек, пьющих Кампари с содовой. "Мадам будет
что-нибудь заказывать из еды?".
Я сажусь в первый попавшийся автобус, не интересуясь куда он идет.
Какое это имеет значение, если я все равно не буду ближе к Луизе? Город
гноится. Водитель автобуса не открывает дверей во время движения автобуса.
Воздух пропах бургерами и чипсами. Толстая женщина в нейлоновом платье
без рукавов сидит расставив ноги, обмахиваясь своей туфлей. Ее макияж
расплылся полосками грима.
"ОТКРОЙ ДВЕРИ, ДОЛБОЕБ", кричит она "Отвали", говорит водитель, не
оглядываясь. "Ты умеешь читать объявления? Читать умеешь?"
На объявлении написано: "Не отвлекайте водителя во время езды". Во
время этой беседы мы стоим в пробке.
Пока температура поднимается, сидящий передо мной мужчина находит
утешение в своем мобильном телефоне. Как и у всех пользователей мобильных
телефонов, у него нет ничего срочного сказать - он просто хочет
разговаривать. Он смотрит на нас, чтобы узнать, смотрим ли мы на него. Когда
он наконец произносит "Ну пока, дружище Кев", я очень вежливо прошу его
воспользоваться его телефоном и предлагаю ему 1 фунт.
У него нет желания расставаться с такой важной частью своего мачизма,
но он соглашается набрать для меня номер и подержать трубку у моего уха.
После нескольких пустых гудков он говорит: "Там никто не отвечает",
прикарманивает мой фунт и вешает свою сумку с сокровищем через плечо, на
бульдожью цепь. Это был дом Луизы, где никто не отвечал.
Я решаю пойти и посмотреть своими глазами.
Я нахожу такси, которое везет меня по густой жаре умирающего дня и мы
сворачиваем на площадку как раз в тот момент, когда БМВ Элгина въезжает на
обочину тротуара. Он выходит и открывает дверь, из которой выходит какая-то
женщина. Это был маленький деловой костюм с серьезным макияжем и тем родом
прически, которая выстоит в любую погоду. У нее в руках небольшая дорожная
сумка, в руках у Элгина - чемодан, они смеются. Он целует ее и роется в
кармане в поисках ключей.
"Вы выходите или нет?" - спрашивает мой водитель.
Я пытаюсь взять себя в руки. Перед дверью я делаю глубокий вдох и
нажимаю звонок. Спокойно. Спокойно. Спокойно.
Знойная штучка открывает дверь. Я широко улыбаюсь и прохожу мимо нее в
широкий холл. Элгин стоит спиной ко мне.
"Милый..." начинает она "Привет Элгин".
Он делает резкий оборот вокруг собственной оси. Мне казалось что в
реальной жизни люди не делают таких телодвижений, а только в боевиках с
криминальными закидонами. Элгин делает движение наподобие Фрэда Астера и
встает между мной и знойной штучкой. Не знаю почему.
"Ты не сходишь приготовить чай, дорогая?" - говорит он, и она удаляется
"Ты ей платишь за то, чтобы она была такой покладистой или это любовь?
"Я тебя просил не приходить сюда больше".
"Ты говорил мне и много другого, что мне следовало бы проигнорировать.
Где Луиза?"
Какую-то долю секунды Элгин выглядел искренне удивленным. Он думал, что
я знаю где она. Я осматриваю холл. Здесь появился новый стол с кривыми
ножками, ужасная штуковина их кленового дерева с медными полосками. Без
сомнения он прибыл из одного из тех дорогущих магазинов, в которых не
указывают цены на товарах, поскольку вид товаров говорит сам за себя. Это
тот тип стола который дизайнеры интерьера холла покупают для своих арабских
клиентов. Рядом с ним стоит обогреватель. Судя по всему, Луизы здесь давно
не было.
"Потрудись выйти вон", говорит Элгин.
Я хватаю его за галстук и прижимаю к двери. У меня никогда не было
возможности брать уроки бокса, поэтому я дерусь инстинктивно и вдавливаю его
дыхательное горло в его глотку. Кажется это срабатывает. К сожалению он не
может говорить.
"Ты собираешься рассказать мне что произошло, а?" Я затягиваю галстук
немного туже и вижу как его глаза лезут из орбит.
Знойная штучка быстрой походкой возвращается назад с двумя кружками.
Двумя кружками. Какая наглость! Она замирает на месте как плохой актер, а
потом вопит, "ОТПУСТИ МОЕГО ЖЕНИХА". Это меня настолько шокирует, что я его
отпускаю. Элгин бьет меня кулаком в живот и швыряет об стену. Я сползаю по
стене издавая тюленьи звуки. Элгин ударяет меня в голень, но в этот момент я
ничего не чувствую. Все, что я могу видеть это его блестящие туфли и ее
босоножки из искусственной кожи.
Меня вырвало. Пока я ползу по черно-белым мраморным плиткам пола в
форме ограненного алмаза, как персонаж второго плана на картине Вермеера,
Элгин произносит со всей помпой, на которую только способен полузадушенный
человек, "Это правда - мы с Луизой разведены". Я все еще выкашливаю остатки
яично-томатного сэндвича, но встаю на ноги с грацией старого алкоголика,
вытирая руку об свой рот и проводя ее тыльной, с остатками рвоты стороной,
по блейзеру Элгина.
"Боже это отвратительно", говорит знойная штучка.
"Боже".
"Хочешь расскажу тебе сказочку на ночь?" спрашиваю я ее. "Об Элгине и
его жене Луизе? О, и обо мне конечно?"
"Дорогая, пойди в машину и позвони в полицию, хорошо?"
Элгин открывает дверь и знойная штучка поспешно выбегает.
Несмотря на то, что я нахожусь в полуживом состоянии, меня это
ошеломляет. "Почему ей нужно звонить из машины? Или ты просто освобождаешься
от свидетелей?"
"Моя невеста будет звонить из машины для ее же собственной
безопасности".
"А не потому что есть кое-что, что ты не хочешь, чтобы она услышала?"
Элгин жалостливо улыбается, у него никогда не получалось улыбаться -
чаще всего его рот просто совершал какое-то непонятное движение по лицу.
"Я думаю тебе пора уходить".
Я выглядываю на дорогу и смотрю на машину. Знойная штучка в одной руке
держит телефон, другой листает инструкцию, которая лежит у нее на коленях.
"Я думаю у нас есть еще несколько минут, Элгин. Где Луиза?"
"Я не знаю и меня это не интересует".
"Это не то, что ты говорил на Рождество".
"В прошлом году я думал, что мне удастся заставить Луизу здраво
мыслить. Я ошибался".
"А это никак не связано с почетным списком?"
Его реакция была неожиданной для меня - его бледные щеки стали красными
как у клоуна. Он грубо толкнул меня на ступеньки. "Довольно, убирайся". Мой
разум прояснился и на какой-то короткий Самсонов момент, силы возвратились
ко мне. Я стою ниже него на ступеньках, за пределами ватерлинией его врага.
Я вспоминаю момент, когда он бросил нам вызов в кухне.
Он хотел, чтобы мы почувствовали себя виноватыми, уползли, чтобы наше
удовольствие было разрушено взрослым приличием. Вместо этого Луиза оставила
его. Крайняя степень эгоизма - женщина, которая ставит себя выше.
На меня нашло жеребячье бешенство. Бешенство от удовольствия, что Луиза
сбежала. Мне представилось, как она уложила вещи, закрыла дверь, ушла от
него навсегда. Она свободна. Это ты летишь там над полями и ветер раздувает
твои крылья? Но разве я лучше Элгина? Теперь ты оставила нас обоих в дураках
и ускакала. Ловушка не захлопнулась за тобой. Она захлопнулась за нами.
Жеребячье бешенство. Сломать Элгина. Вот где выплеснутся мои чувства -
не на Луизу, фонтаном благодарности, а здесь, на него, зеленовато-желтыми
потоками.
Он начал двигаться по направлению к машине, к своей знойной штучке, его
руки о чем-то экстравагантно ей сигнализируют - глупая марионетка с ключами
от фасонной машины.
"Элгин, ты ведь доктор, не так ли? Тогда ты наверное помнишь, что
доктор может определить размер сердца по размеру кулака. Вот он мой".
Я вижу изумленный взгляд Элгина при виде моих кулаков, сомкнутых вместе
на манер нечестивой молитвы, двигающихся снизу вверх по направлению к его
челюсти. Стыковка. Голова откидывается назад, Болезненный хруст как из
мясорубки. Элгин лежит у моих ног в позе зародыша, и истекает кровью. Он
производит звуки как свинья у корыта. Он не умер. Почему? Ведь Луизе так
легко умереть, почему Элгину так трудно сделать то же самое?
Гнев вышел из меня. Я кладу его руку в более удобное положение, ища
диванную подушку в прихожей. Когда я подкладываю подушку под его разбитое
лицо, я вижу выпавший зуб. Золотой. Я кладу его очки на стол в прихожей и
медленно спускаюсь по ступенькам, направляясь к машине.
Знойная штучка наполовину вышла, наполовину еще в машине, она хлопает
ртом как мотылек крыльями. "Боже. Боже. Боже, о боже мой, боже, боже".
Как будто повторением можно достичь того, чего нельзя достичь верой.
Телефон бесполезно болтается на ремешке, пристегнутом к ее талии. Я слышу
трескучий голос оператора: "Пожарная охрана, Полиция, Скорая помощь. Какая
помощь вам нужна? Пожарная охрана, Полиция, Скорая помощь. Какая...." Я
аккуратно беру телефон. "Скорая помощь. Нотингейл сквер, 52, NW3".
Я возвращаюсь домой уже затемно. Мое правое запястье сильно распухло и
я хромаю. Я кладу лед в несколько пакетов и лейкопластую их к своим хромым
конечностям. Я ничего не хочу, только спать, и засыпаю на пыльных простынях.
Я сплю в течении двадцати часов, потом беру такси и еду в больницу в
приемное отделение. У меня сломана кость на запястье.
С загипсованной до локтя рукой, я составляю список всех больниц,
которые имеют отделение для раковых больных. Ни в одной их них не слышали о
Луизе Розенталь или Луизе Фокс. Она нигде не проходила лечение. Я
разговариваю с ее врачом-консультантом и он отказывается мне что-либо
сообщить кроме того, что в настоящее время она у него не наблюдается. Те из
ее друзей, с которыми мне удалось встретиться не видели ее с мая, когда она
внезапно исчезла. Я делаю попытку связаться с ее адвокатом по
бракоразводному процессу. У нее больше нет ее адреса.
После длительных уговоров, я убеждаю ее дать мне адрес, который был у
нее во время бракоразводного процесса.
"Вы знаете, что это неэтично?"
"Вы знаете кто я?"
"Я знаю. И поэтому я делаю для вас исключение".
Она исчезает пошуршать своими бумагами. Мои губы пересохли.
"Вот: Драгон стрит, 42а NW1"
Это адрес моей квартиры.
Я остаюсь в Лондоне на шесть недель, до начала октября. Я отказываюсь
уплатить штраф, выставленный мне за ущерб, нанесенный Элгину. Никто не
приходит. Я подхожу к дому, чтобы обнаружить его закрытым. По каким-то,
только Элгину известным причинам, я никогда больше его не увижу. Какие могли
быть у него причины, если он попросту мог отомстить мне, возможно даже
посадить меня в тюрьму? Я с ужасом думаю о том бешенстве - во мне всегда
была какая-то дикая жилка, которая начиналась с пульсации в виске а потом
переходила в сумасшествие, которое мне удавалось узнавать, но не удавалось
контролировать.
Удавалось контролировать. И так оно и было на протяжении многих лет
пока мне не встретилась Луиза. Она открыла во мне темные стороны так же, как
и светлые. Это тот риск, на который ты идешь. Я не могу извиниться перед
Элгином, потому что я не жалею о содеянном. Не жалею, но мне стыдно, не
странно ли это звучит?
Среди ночи, в самую темную часть ночи, когда луна висит низко, а солнце
еще не взошло, я просыпаюсь в убеждении, что Луиза ушла, чтобы умереть в
одиночестве. Мои руки трясутся. Я не хочу этого. Я предпочитаю другую из
моих версий. Луиза где-то, она в безопасности, забыла и Элгина и меня.
Возможно она с кем-то еще. Это та часть сна, на которой я пытаюсь
проснуться. Но во всяком случае это лучше, чем боль ее смерти. Мое
спокойствие, насколько оно может у меня быть, зависит от ее счастья. Мне
нужна такая история. Я рассказываю ее себе каждую ночь. Это мое утешение. Я
строю для нее разные дома, высаживаю ее сады. Она где-то среди солнца, за
границей. Она в Италии, ест мидии на берегу моря. У нее есть белая вилла,
которая отражается в озере. Нет, она не больная и одинокая, в какой-нибудь
арендованной квартире с тощими занавесками. Она здорова. Луиза здорова.
Для тела, страдающего лейкемией характерно быстрое ухудшение состояния
после ремиссии. Ремиссию можно вызвать радио- или химиотерапией или просто
это может произойти, и никто не знает почему. Ни один доктор не может точно
предсказать стабилизируется ли состояние больного и как долго это может
продлится. И это вся правда о раке. Тело танцует само по себе.
Потомство зародышевой клетки перестает делиться, или скорость деления
резко сокращается - рост опухоли приостанавливается. Пациент может больше не
испытывать болей. Если ремиссия случается на ранней стадии, до того как
токсичное воздействие лечения окажет другое разрушительное действие на тело,
пациент может выздороветь. К сожалению потеря волос, поблекшая кожа,
хронические запоры, жар и невралгические расстройства - скорей всего
окажутся той ценой, которую придется заплатить за несколько лишних месяцев
жизни. Или несколько лет. Это как рулетка.
Метастазаы - еще одна проблема. Рак имеет уникальное свойство; он может
путешествовать от места происхождения к самым отдаленным тканям. Чаще всего
больного убивают именно метастазы, и биология метастазов такова, что доктора
не могут ее понять. Они не готовы это понять. По мнению врачей, тело - это
серия частей, которые можно рассматривать по отдельности, и по отдельности
лечить; то, что тело в своей болезни может вести себя как единое целое -
идея для них весьма огорчительная. Ведь холизмическая медицина это только
для знахарей и для чокнутых, не так ли? Не важно. Кати сюда тележку
лекарств, бомби поле битвы, попробуй воздействовать радиацией прямо на
опухоль. Не стало лучше? Вытаскивай рычаги, пилы, ножи, иглы. Селезенка
увеличилась до размеров футбольного мяча? Чрезвычайные меры для чрезвычайных
заболеваний. Особенно потому, что метастазы часто развиваются до того, как
пациент успеет обратиться к врачу. Они не любят говорить вам об этом, но
если рак уже пришел в движение, лечение очевидных проблем - легких, груди,
кожи, кишечника, крови - не изменит течение болезни.
Сегодня я брожу по кладбищу и хожу среди катакомб, размышляя о мертвых.
В старых могилах привычные черепа и перекрещенные кости таращатся на меня со
своей неуютной веселостью. Почему они выглядят такими удовлетворенными, эти
ухмыляющиеся головы, лишенные малейшего налета чего-либо человеческого? То,
что черепа ухмыляются, вызывает отвращение в нас, пришедших с темными
цветами и скорбными спокойными лицами. Это скорбящая земля, место молчания и
сожаления. Для нас, укрытых от дождя плащами, вид серого неба и серых могил
- угнетающий. Здесь окончание всех нас, но давайте смотреть на это иначе.
Пока наши тела прочны и сопротивляются пронизывающему ветру, давайте не
будем думать о глубокой грязи и той терпеливой иве, чьи корни разыщут нас
рано или поздно.
Шесть человек, в длинных пальто и белых шарфах, несут гроб к могиле.
Назвать это могилой, в том виде, в котором она находится, значило бы сильно
облагородить ее. В саду это могла бы быть борозда для новой грядки где
посадят спаржу. Удобри ее навозом и высаживай растения. Оптимистичная дыра.
Но это не грядка для спаржи, это место последнего покоя умершего.
Осмотрим гроб. Он сделан из массива дуба, а не из обычной фанеры. Ручки
из массивной латуни, а не из глазированной стали. Подкладка гроба -
натуральный шелк, подбитый натуральной морской губкой. Натуральный шелк так
грациозно гниет. Он создает такие элегантные лохмотья вокруг трупа.
Акриловая подкладка - дешевая и популярная, не разлагается. С таким же
успехом вас могли бы похоронить в нейлоновом носке.
Набор "Сделай сам" так никогда и не стал популярным в этом роде
деятельности. Есть что-то жуткое в том, чтобы сделать свой собственный гроб.
Вы можете купить набор снаряжений для лодки, набор для сборки дома, набор
для сборки садовой мебели, но не можете купить набор для сборки гроба. Я не
предвижу никаких катастрофических сложностей в такой сборке, при условии,
что дырки будут предварительно просверлены на положенных местах. Разве не
было бы это самой заботливой вещью, которую можно сделать для любимого
человека?
Сегодняшние похороны здесь завалены цветами; бледные лилии, белые розы
и ветви плакучей ивы. Это всегда имеет хорошее начало, а потом уступает
место апатии и пластмассовым тюльпанам в молочной бутылке. Или, как
альтернатива - подделке под веджвудскую вазу, прижатую к надгробному камню и
в дождь и в снег, с диким букетом от Вулворта, грозящим ее опрокинуть.
Интересно, я ничего не пропускаю? Возможно подобное притягивает
подобное и поэтому цветы - мертвые. Возможно они уже были мертвыми, когда их
ставили на могилу. Может быть люди думают, что на кладбище все предметы
должны быть мертвыми. В этом есть определенная логика.
Наверное было бы невежливым засорять это место цветущей летней красотой
и осенним очарованием. Что касается меня, то я предпочитаю красный барбарис
на фоне сливочно-мраморной плиты.
Возвращаюсь к яме, куда мы все когда-то возвратимся. Шесть футов в
длину, шесть футов в глубину и два в ширину - это стандартный размер, хотя
может варьироваться по запросу. Этот великий уравнитель - яма, поскольку нет
ей разницы какое изящество в нее положат - богатый и бедный, в конечном
счете, займут один и тот же дом. Воздух, ограниченный грязью. "Ну прямо как
в Галлиполи" - как говорят в этой сфере бизнеса.
Рытье ямы - это тяжелая работа. Мне сказали, что это та работа, которую
люди не понимают. Это старомодная работа, когда тебе нужно трудиться
невзирая на мороз и град. Копай, пока липкая грязь просачивается в твои
ботинки. Обопрись на могилу, чтобы сделать короткую передышку и вымокни до
костей. В XVIII веке могильщики очень часто умирали от сырости. В таком
случае - "вырыть свою собственную могилу " -это не просто оборот речи.
Для понесших тяжелую утрату, яма - это пугающее место.
Головокружительная бездна потери. Это последний раз, когда вы оказываетесь
подле человека, которого вы любите и вы должны будете оставить его, в темной
впадине, где черви приступят к выполнению своего долга.
Для многих, крышка гроба, которую опускают над останками целой жизни,
заслоняет другие, более благоприятные картины. Перед "положением во гроб",
как они называют это в покойницкой, тело должно быть вымыто,
дезинфицировано, высушено, закупорено и загримировано. Не так давно эту
процедуру, как правило, выполняли дома, но тогда это считалось не
процедурой, а актом любви.
Как бы ты поступил? Отдал бы тело в руки незнакомых людей? То тело,
которое лежало рядом с тобой и в болезни и в здоровье? Тело, к которому твои
руки все еще стремятся - живому или мертвому. Тебе был знаком каждый мускул,
ведомо каждое движение этих век, во время сна. И вот - это тело, на котором
написано твое имя, переходит в руки незнакомых людей.
Твоя возлюбленная ушла в неизвестную страну. Ты зовешь, но любимая не
слышит тебя. Ты зовешь в полях и в долинах, но возлюбленная не отвечает.
Небо закрыто и молчаливо, там никого нет. Земля тверда и суха. Твоя
возлюбленная не вернется по ней. Возможно вас разделяет только тонкая
пелена. Твоя возлюбленная ждет тебя на холмах. Запасись терпением и иди, с
легкими стопами, роняя свое тело как бумажный свиток.
Я удаляюсь от похоронной процессии наверх, к закрытой части кладбища.
Там все растет в запущении. Ангелы и открытые библии опутаны ивами. Подлесье
живет и двигается. Белок, которые прыгают по могилам, и черных дроздов
поющих на деревьях, не интересует смертность. Им довольно червей, орехов и
восхода солнца.
"Возлюбленная жена Джона". "Единственная дочь Эндрю и Кейт".
"Здесь лежит тот, кто любил не мудро, но очень сильно". Пепел к пеплу,
пыль к пыли.
Под падубами два человека с ритмичной решительностью роют могилу. Один
из них дотрагивается до своей кепки, в тот момент, когда я прохожу мимо и я
чувствую себя как мошенник, принимающий не принадлежащее ему соболезнование.
В свете умирающего дня стук лопаты и низкие голоса этих людей подбадривают
меня. Скоро они пойдут домой, чтобы поужинать и помыться. Абсурдно, что
повседневный быт может быть таким утешительным даже здесь.
Я смотрю на часы. Скоро время закрытия. Мне нужно уходить, но не из
страха, а из уважения. Солнце садится за березами, оставляющими длинные тени
на тропинке. Твердые каменные плиты ловят свет, он золотит глубоко
выгравированные надписи, вспыхивает на трубах ангелов. Земля оживает под
светом. Не желтой охрой весны, а тяжелым осенним кармином. Кровавый сезон. В
лесу уже начали отстрел.
Я ускоряю шаг. Что мертвые делают ночью? Выходят из могил, ухмыляясь
навстречу ветру, свистящему сквозь их ребра? Беспокоит ли их холод? Я дышу
на свои руки и подхожу к воротам как раз в тот момент, когда ночной охранник
бряцает тяжелой цепью и висячим замком. Закрывает меня от них или их от
меня? Он заговорщически мне подмигивает и похлопывает рукой у своего паха,
там, где у него висит полуметровый фонарик. "Ничто не скроется от меня", -
говорит он.
Я бегу по дорожке в кафе - модному местечку на европейский манер, но с
более высокими ценами и более коротким графиком работы. Когда то мы
встречались здесь с тобой, до того, как ты ушла от Элгина. Бывало мы
приходили сюда после секса. Ты всегда ощущала голод после занятий любовью.
Ты говорила, что именно я - это то, что тебе хочется съесть, так что было
довольно мило с твоей стороны довольствоваться только поджаренным сэндвичем.
Извините, "Крок Мсье", согласно меню.
Мне приходилось тщательно избегать наших старых излюбленных мест (таким
был совет в книгах для скорбящих) до сегодняшнего дня. До сегодняшнего дня,
когда у меня появилась надежда найти тебя, или более скромное желание -
узнать как ты живешь. Мне никогда не приходило в голову, что я могу
превратиться в какую-то Кассандру, досаждаемую своими снами.
Меня досаждают мои сны. Червь сомнения сильно вырос с тех пор, как
нашел себе приют в моем кишечнике. Я больше не знаю во что верить и что
правильно. Я черпаю какое-то мрачное утешение в своем черве. Черви, которые
съедят тебя, сначала съедят меня. Ты не почувствуешь тупую головку,
сверлящую червоточину в твоей разрушающейся ткани. Ты не познаешь ту слепую
настойчивость, которая превращает в посмешище сухожилие, мышцу, хрящ, пока
не доберется до кости. Собака на улице может обгладать меня - так мало
сущего на мне осталось.
Ворота кладбища приводят сюда, к этому кафе. Существует какое-то
скрытое умиротворение в скольжении жгучего кофе вниз по гортани. И пускай
привидения и окровавленные скелеты, и облезлые черепа, и упыри попробуют
потревожить нас. Это и свет, и тепло, и дымок, и крепкость. Мне захотелось
зайти в это кафе - из мазохизма, из-за привычки, из-за надежды. Мне
казалось, что это может успокоить меня, хотя мне пришлось убедиться в том,
как мало успокоения можно извлечь из знакомых вещей.
Как они смеют оставаться такими же, как обычно, когда так много,
связанного с ними, изменилось? Почему твой свитер так бессмысленно пахнет
тобой, сохраняет твою форму, когда ты не можешь надеть его? Я не хочу
напоминаний о тебе, я хочу тебя. Я думаю о том, чтобы уехать из Лондона,
вернуться назад, на какое-то время, в свой нелепый коттедж.
Почему бы и нет? "Начни все сначала" - разве это не один из тех
полезных стереотипов?
Октябрь. Зачем мне здесь оставаться? Нет ничего хуже находиться в
перенаселенном месте, когда ты чувствуешь себя одиноко. Этот город всегда
перенаселен. За то время, что я сижу в этом кафе с рюмкой кальвадоса и
чашкой эспрессо ,дверь открылась одиннадцать раз, впустив парня или девушку,
пришедших на встречу с парнем или с девушкой, сидящих с рюмкой кальвадоса и
чашкой эспрессо. Официанты в длинных фартуках, стоящие за высоким прилавком
из меди и стекла, обменивается шутками. Играет музыка, какой-то соул, все
заняты, счастливы или, как мне показалось, как-то целенаправленно несчастны.
Вон те, двое - он печален, она - возбуждена. У них не все в порядке, но они
по крайней мере разговаривают. Здесь только я сижу в одиночестве, и когда-то
мне нравилось находиться в одиночестве. Это было в те времена, когда у меня
была роскошь уверенности, что скоро кто-то толкнет мою тяжелую дверь и
отыщет меня.
Я помню те времена, когда в ожидании назначенной встречи, до которой
оставался еще час, мне нравилось выпить чего-нибудь и почитать книгу наедине
с собой. Мне приходилось даже испытывать сожаление когда этот час проходил,
когда дверь открывалась и наступала пора вставать, чтобы поцеловать тебя в
щеку и растереть твои холодные руки. Иметь возможность выбирать для себя
одиночество - удовольствие, которое сродни прогулкам по снегу в теплом
пальто. Но кто же захочет гулять по снегу раздетым?
Я расплачиваюсь и выхожу. Здесь снаружи, целенаправленно шагая по
улице, я может быть произвожу впечатление человека, которому есть куда идти.
В моей квартире горит свет и там будешь ты, потому что у тебя есть твой
собственный ключ. Мне не нужно спешить, я наслаждаюсь ночью и холодом на
моих щеках. Лето прошло, и я приветствую холод. Сегодня мне выпало покупать
продукты, а ты сказала, что приготовишь ужин. Я позвоню и закажу вино. Это
придаст мне расслабляющую уверенность, что ты будешь здесь. Меня ждут. Есть
связанность. Есть свобода. Мы можем быть воздушными змеями и тянуть друг
друга за веревку. Нет нужды беспокоиться о том, что ветер может оказаться
слишком сильным.
И вот я здесь, вне своей квартиры. Свет выключен. Комнаты холодные. Ты
не вернешься. Тем не менее, сидя на полу у двери, я собираюсь написать тебе
письмо с моим адресом; когда я уйду утром, я оставлю его здесь. Если ты
получишь его, ответь пожалуйста, я встречу тебя в кафе, ведь ты будешь там,
правда? Правда?
После грохота пригородного электропоезда, медленное покачивание вагонов
на дополнительных линиях. Современная британская железная дорога называет
меня "Уважаемый клиент", но я предпочитаю старомодное обращение -
"Пассажир". Вам не кажется что фраза: "я осматриваю пассажиров, едущих
вместе со мной" звучит более романтично и многообещающе, чем "я осматриваю
других клиентов поезда"? Клиенты обычно покупают сыр, мочалки и
презервативы.
Пассажиры могут иметь все эти предметы в своем багаже, но совсем не
мысль о сделанных ими покупках делает их интересными. Соседний пассажир
может обернуться приключением. А все, что я имею общего с клиентами - это
мой бумажник.
На главном вокзале я пробегаю мимо зычных громкоговорителей и табло
отложенных рейсов. За багажным отделением есть маленький рельсовый путь,
который когда-то был единственным на вокзале. Несколько лет назад здания
были покрашены в цвет бургунди, а в зале ожидания был настоящий камин со
стопкой утренних газет. Если вы спрашивали у заведующего вокзалом время, он
доставал свои огромные золотые часы "Хантер" из жилетного кармана и смотрел
на них как грек на Дельфийского оракула. Ответ преподносился тебе как вечная
истина, даже если она уже относилась к прошлому. Все это происходило в пору
моего детства, когда мой рост был настолько маленьким, что мне можно было
спрятаться под животом у станционного смотрителя, в то время как мой отец
смотрел ему в глаза. Это была пора детства - время, когда от меня не ожидали
никаких истин.
Теперь маленький рельсовый путь приговорен к смерти и, возможно в
следующем году, приговор будет приведен в исполнение. Нет больше зала
ожидания и негде спрятаться от порывистого ветра и хлещущего дождя.
Это современный перрон.
Свистящий поезд вздрогнул у платформы и выбросил столб дыма.
Он был грязный, длиной в четыре вагона, без всякой тени охранника или
кондуктора. Без всякой тени водителя, кроме сложенной газеты "Sun" у окна
головного вагона. Внутри горячий запах тормозов и насыщенный запах моторного
масла, которое в сговоре с невыметенным полом создают знакомую
железнодорожную тошнотворность. Я сразу чувствую себя как дома и усаживаюсь
смотреть пейзаж в окне сквозь впечатляющую завесу пыли.
В вакууме все фотоны передвигаются с одинаковой скоростью. Их движение
замедляется если они проходят через воздух или воду. Фотоны разных энергий
замедляют движение с разной скоростью.
Если бы Толстой это знал, мог бы он признать ужасную ошибку, допущенную
в самом начале Анны Карениной: "Все счастливые семьи счастливы одинаково.
Все несчастные семьи несчастливы по-своему". На самом деле все наоборот.
Счастье очень специфично. Несчастье - это обобщенное понятие. Обычно люди
точно знают почему они счастливы. Очень редко они знают почему они
несчастны.
Несчастье - это вакуум. Пространство без воздуха, задушенное мертвое
место - цитадель несчастья. Несчастье - это многоквартирный блок с
комнатами-клетушками - сиди на своем собственном помете, лежи на своих
собственных нечистотах. Несчастье - это дорога без поворотов, без остановок,
Отправляйся по ней, подталкиваемый теми кто сзади, отпихиваемый теми, кто
впереди. Отправляйся по ней на бешенной скорости, хотя дни мумифицированы
свинцом. Стоит только начать и дальше все происходит очень быстро - нет
якоря из реального мира, который может придержать тебя, нет ничего за что
можно ухватиться. Несчастье вытаскивает скрепки жизни, оставляя тебя в
свободном падении. Каким бы то ни был твой личный ад, ты найдешь миллионы
подобных тебе в Несчастье. Это город, в котором сбываются все кошмары всех
людей.
В вагоне поезда, за толстым стеклом я испытываю уютную защищенность от
ответственности. Я знаю, что я убегаю, но мое сердце стало стерильной зоной,
где ничего уже не может произростать. Я не хочу вставать перед фактами,
придавать им форму, смотреть им в лицо. В выкачанном, иссохшем русле моего
сердца, я учусь жить без кислорода. Может быть я полюблю это из какого-то
мазохистского удовольствия. Меня затянуло слишком глубоко, чтобы можно было
принимать какие-либо решения, и это приносит определенную легкомысленную
свободу. Хождение по луне, где нет гравитации. Мертвые души в сплоченной
шеренге - скафандры чересчур громоздкие для прикосновений, шлемы слишком
толстые для того, чтобы говорить. Миллионы несчастных, двигающихся во
времени без надежды. В Несчастье нет часов, только бесконечное тиканье.
Поезд задерживается и мы сидим на железнодорожном пути, где раздается
только хруст вечерних газет и усталые обороты колес локомотива. Ничто не
вторгнется в эту инертную бесприютную картину. Я сижу с ногами на скамье с
грязной обивкой. Человек, через два сиденья от меня, храпит во сне. Мы не
можем входить, не можем выходить. Что это значит?
Почему бы не расслабиться в этом перегретом застоявшемся воздухе? В
ЭКСТРЕННОМ СЛУЧАЕ РАЗБЕЙТЕ СТЕКЛО. Это экстренный случай, но я не в
состоянии поднять свою руку достаточно высоко, чтобы пробить себе выход. У
меня не хватает сил бить тревогу. Мне хочется стать сильней и выше,
выпрыгнуть из окна, стряхнуть осколки со своих рукавов и сказать: "То было
вчера, а это сегодня". Я хочу принять все, сделанное мной, и отпустить. Я не
могу отпустить, потому что Луиза может быть все еще находится на другом
конце веревки.
Маленький вокзал в деревне ведет прямиком к маленькой дорожке и дальше,
через поля, заросшие зимней пшеницей. Здесь никогда не бывает контролера,
есть только лампа, мощностью в 40 ватт и надпись "СЮДА". Спасибо за этот
маленький совет.
Тропинка усеяна угольным мусором, который пронзительно скрипит под
ногами. На обуви останутся пятна от угля и хлопья белого пепла, но это лучше
чем грязь в дождливую ночь. Сегодня ночью нет дождя. Небо ясное и твердое -
ни облачка, только звезды и пьяная луна раскачивающаяся на своей спине.
Цепочка вязов, стоящих за изгородью, уводит тебя от предметов, сделанных
руками человека в глухую местность, где земля пригодна только для овец. Я
слышу овец, жующих траву, невидимых за зарослями травы, густой, как шкура
животного. Осторожно, держись правой стороны, здесь есть канава.
Такой поздней ночью можно было взять такси вместо того, чтобы идти
шесть миль пешком и без фонарика. Но внезапная пощечина холода, этот шок в
моих легких, погнали меня вдоль по угольной тропинке, прочь от паба и от
телефона. Я перекидываю сумку за спину и отправляюсь туда, где видны
очертания холма. Вверх и дальше. Пять километров вверх, пять километров
вниз. Однажды мы шли всю ночь - Луиза и я, выходили из темноты как из
туннеля. Мы вступили в утро, утро ожидало нас, оно уже достигло совершенства
- солнце стояло высоко над плоской равниной. Обернувшись назад, мне
показалось, что темнота все еще там, где мы оставили ее. Мне не верилось,
что она может пойти за нами.
Я пробиваюсь сквозь стадо пасущихся коров - копыта животных облеплены
грязью. мои собственные ноги в липких комьях. Я не предвижу здесь половодья
- покатые склоны холма служат водостоком для переполнившихся родников. Дождь
на высушенной земле, после засушливого лета, не доходит через почву до
водоносных слоев, только до источников, которые питают их. Они
выплескиваются пенистыми потоками, чтобы найти покой в мягких днищах луж, по
которым бредет скот в поисках длинной травы. Мне повезло, что луна
отражалась в воде, выискивала дорогу для меня, хоть и грязную, но не мокрую.
Мои городские туфли и тонкие носки долго не продержались. Мое длинное пальто
скоро запачкалось.
Коровы припасли для меня свои скептические взгляды, которыми животные
обычно осматривают людей в сельской местности. Мы выглядим так глупо, совсем
не похожи на часть природы. Выскочки, вмешивающиеся в строгую экономию ловца
и добычи. Животные знают что к чему, пока не встретят нас. Ну хорошо,
сегодня коровы смеются последними. Их мирное жевание, их простые тела,
чернеющие на фоне холма, насмехаются над качающейся фигурой с тяжелой
сумкой, которая ковыляет мимо них. Тпру! Верните назад этот огузок. Со своей
вегетарианской колокольни я даже не могу раздумывать о мести. "Ты можешь
убить корову?" Это игра, в которую я иногда играю с собой. Кого я могу
убить? Из всего, перечисленного в уме, я останавливаюсь на утке, и потом я
вижу одну в пруду, бесшабашно крякающую, ныряющую кверху задом - желтые
перепончатые лапы бьют по коричневой воде.
Вычерпнуть ее оттуда и свернуть ей шею? Мне приходилось подстреливать
их из ружья, но это намного легче, потому что происходит на расстоянии. Я
никогда не буду есть то, что не в состоянии убить. Это кажется фальшивым и
лицемерным. Вам, коровы, нечего меня бояться. Их головы поднимаются
одновременно, как-будто принадлежат одному телу. Как мужчины в сортирах,
коровы и овцы все делают в унисон. Мне всегда это казалось ненормальным. Что
общего в глазении, жевании и мочеиспускании? Я иду помочиться за куст.
Почему посреди ночи, посреди ничего, человек все же выискивает куст - это
еще одна загадка природы.
На вершине холма, на сухой земле, свистящий ветер и вид на деревню.
Деревенские фонари как опознавательные знаки времен войны, Тайный совет
домов и дорог, приглушенных темнотой. Я сажусь, чтобы доесть сэндвич с яйцом
и кресс-салатом. Кролик пробегает мимо меня и, перед тем как сверкнуть своим
хвостиком в норе, одаривает меня тем самым скептическим взглядом, Свет
вьется лентой там, где проходит дорога. Яркие вспышки света в отдаленной
промышленной зоне. В небе красный и зеленый посадочные огни самолета,
полного сонных людей. Прямо под ним - более мягкие деревенские огни, и в
отдалении - одинокий огонек висящий над всеми другими, как сигнальный фонарь
в окне. Сухопутный маяк, указывающий маршрут. Мне бы хотелось жить в нем.
Чтобы поднявшись на его вершину мне можно было увидеть куда я отправляюсь.
Мой путь лежит сквозь мрачные заросли и крутые спуски перед долгой дорогой
домой.
Я скучаю по тебе, Луиза. Многие воды не могут затушить любовь, как не
могут ее затопить наводнения. Тогда что убивает любовь? Только одно:
Пренебрежение. Не видеть тебя, когда ты стоишь передо мной. Не думать о тебе
в мелочах. Не делать дорогу широкой для тебя, стол накрытым. Выбирать тебя
просто из привычки, а не из-за желания, проходить мимо продавцов цветами без
всякой мысли. Оставлять посуду немытой, кровать незаправленной, Игнорировать
тебя по утрам, пользоваться тобой по ночам. Страстно желать чего-то другого,
целуя тебя в щеку. Произносить твое имя, не слыша его, Считать что оно
откликнется по первому зову. Почему мне не удалось услышать тебя, когда ты
сказала, что не вернешься к Элгину? Почему не удалось мне увидеть твое
серьезное лицо? Мне действительно казалось, что я поступаю правильно, и мне
казалось я имею на то достойные причины. Время выявило определенную
шероховатость в самом центре принятых мной решений. В чем на самом деле
заключался мой героизм и моя жертва? Было ли это твое упрямство или мое
собственное?
Перед моим отъездом из Лондона, мой друг сказал, "По крайней мере твои
отношения с Луизой не были неудачными. Это была совершенная любовная связь".
На самом деле? Так вот чего стоит совершенство? Оперный героизм и
трагический конец? А как насчет опустошительного конца? Большинство опер
заканчиваются опустошающе. Счастливый конец считается компромиссом. И это
весь выбор?
Луиза, звезды в твоих глазах - мои собственные созвездия. Мне удалось
уверенно следовать за тобой, но не удалось не смотреть вниз. Ты понесла меня
над домами, над крышами, по дороге, минующей здравый смыл и хорошее
поведение. Без всяких компромиссов. Мне следовало довериться тебе, но у меня
сдали нервы.
Я захожу в коттедж. Дверь открыта. Гейл Райт полудремлет в кресле.
Огонь горит как заклинание и на столе стоят свежие цветы. Свежие цветы и
скатерть. Новые занавески на ободранных окнах. Мое сердце упало. Гейл,
должно быть, переехала ко мне. Она проснулась, осмотрела свое лицо в
зеркале, потом коротко поцеловала меня и развязала мой шарф.
"На тебе все промокло насквозь".
"Мне пришлось остановиться у реки".
"Надеюсь без мысли положить всему конец?"
Я качаю головой и снимаю пальто, которое показалось мне слишком
большим".
"Садись дорогуша. У меня есть чай".
Я сажусь в продавленное кресло. Вот это и есть подходящая концовка?
Или если не подходящая, то неизбежная?
Гейл возвращается с чайником, дымящимся как джин, вышедший из кувшина.
Это новый чайник, Не тот старый треснувший предмет, плесневеющий на полке. -
Принесите два старых чайника и получите один новый!
"Мне не удалось найти ее, Гейл"
Она погладила меня. "А где велись поиски?"
"Во всех местах, где можно было найти. Она пропала".
"Люди не исчезают".
"Еще как исчезают. Она пришла из воздуха и теперь вернулась в него.
Где бы она ни была я не могу попасть туда".
"Я если бы у тебя была такая возможность?"
"Тогда у меня не было бы сомнений. Если бы мне удалось поверить, что
есть жизнь после смерти, уже сегодня мое тело лежало бы в той форельно-
пятнистой речке".
"Не делай этого", - говорит Гейл. "Я не умею плавать".
"Ты думаешь она умерла?"
"А ты?"
Я не могу найти ее. Я не могу даже продвинуться в своих поисках. Как
будто Луиза никогда не существовала, как персонаж из книги. Может быть она
плод моей фантазии?"
"Нет, но ты пытаешься сделать ее таковой", сказала Гейл "Она
существовала не для того, чтобы выдумывать ее."
"Не кажется ли тебе странным, что жизнь, описанная так ярко и полно,
эта звериная тропа приключений, должна сжаться до мира размером с монетку? С
одной стороны голова, с другой стороны история. О ком-то кого ты любил и что
из этого вышло. И это все что есть, если ты пороешься в своих карманах.
Самая значительная вещь - это чье-то лицо.
Что еще выгравировано на твоих руках кроме нее?"
"Значит ты все еще ее любишь".
"Всем сердцем".
"Что ты будешь делать?"
"А что я могу сделать? Луиза однажды сказала, "Всему виной стереотипы".
Что ты хочешь мне сказать? Что я это переживу? Это верно, не так ли? Время
великий могильщик".
"Мне жаль", сказала Гейл.
"Мне тоже. Мне бы хотелось иметь возможность сказать ей правду".
Из двери кухни лицо Луизы. Более бледное, более худое, но ее волосы все
еще как густая грива цвета крови. Я протягиваю руку и чувствую ее пальцы;
она берет мои пальцы и прикладывает их ко рту. Шрам под губой обжигает меня.
У меня что, полное помешательство? Она теплая.
Именно здесь начинается история, в этой обшарпанной комнате.
Стены взрываются. Окна превращаются в телескопы. Луна и звезды
увеличиваются в этой комнате. Солнце висит над каминной полкой. Я вытягиваю
руку и достаю до углов мира. Мир свернулся в этой комнате. За дверью, где
есть река, где есть дороги, будем и мы, Когда мы пойдем, мы возьмем с собой
мир и перекинем солнце через плечо. Поторопись, уже становится поздно. Я не
знаю, счастливый ли это конец, но вот мы здесь - отпущены на волю в открытом
поле.
Last-modified: Sat, 09 Mar 2002 22:02:00 GMT