Пэлем Грэнвил Вудхауз. Киватель
---------------------------------------------------------------
© Copyright P.G.Wodehouse. The Nodder (1933)
© Copyright Перевод Н. Трауберг (1999)
Origin: The Russian Wodehouse Society (wodehouse.ru)
---------------------------------------------------------------
Когда в кинотеатре "Сладостные грезы" пошел новый фильм "Мой малыш", у
нас начались бурные споры. Четыре зрителя явились в "Привал рыболова" после
первого же сеанса, и разговор, естественно, обратился к малолетним звездам.
-- Я так думаю, -- сказал Ром, -- это все карлики.
-- Да, говорят, -- поддержал его Виски-с-Содовой, -- на каждой студии
есть специальный человек, который ездит по циркам. Найдет хорошего карлика
-- хапц! -- и в Голливуд.
Почти непроизвольно мы обернулись к мистеру Маллинеру, как-то чувствуя,
что этот кладезь премудрости даст окончательный ответ. Ответил он не сразу,
сперва отхлебнул горячего виски с лимоном.
-- Проблема эта, -- сказал" он в конце концов, -- волнует умы с тех
самых пор, как малолетние полипы вошли в моду. Одни полагают, что ребенок не
может быть таким противным, другие -- что приличный карлик так низко не
опустится. Но кто сказал, что карлики приличны? Сложный вопрос...
-- Возьмем хоть сегодняшнего... -- сказал Ром. -- Этого Джонни Бингли.
Чтоб мне треснуть, если ему восемь лет!
-- В данном случае, -- признал мистер Маллинер, -- интуиция вас не
подвела. Джонни пошел пятый десяток. Я точно это знаю, так как он играл
важную роль в судьбе одного из Маллинеров.
-- Ваш родственник -- тоже карлик?
-- Нет. Он -- киватель.
-- Кто-кто?
Мистер Маллинер улыбнулся.
-- Нелегко объяснить мирянину тонкости кинопроизводства. В общих
чертах, киватель -- вроде поддакивателя, но ниже рангом. Поддакиватель сидит
на совещаниях и говорит "Да". Ему вторят второй поддакиватель и третий,
иначе -- младший. А уж после них вступают в дело киватели. Есть и
неприкасаемые, так называемые "запасные киватели", но их я касаться не буду.
Мой дальний родственник Уилмот был кивателем в самом чистом виде. Конечно,
он хотел подняться выше, особенно -- когда влюбился в Мейбл Поттер,
секретаршу Шнелленхамера, возглавлявшего корпорацию "Перфекто-Зиззбаум".
Огромную разницу в их положении смягчала любовь к птицам. Уилмот вырос
на ферме, Мейбл начинала творческий путь, изображая птичье пение.
Общность интересов обнаружилась в то утро, когда, проходя мимо
съемочной площадки, Уилмот услышал взволнованный голос своей богини.
-- Конечно, это не мое дело, -- говорила она, -- но я просто
потрясена...
-- Ладно, ладно, -- успокаивал ее режиссер.
-- ...что вы м н е объясняете про кукушек! Я куковала по всей
Америке. Не говоря о гастролях в Англии, Австралии и...
-- Я знаю, -- вставил режиссер.
-- ...Южной Америке. Подождите, съезжу домой, привезу вам рецензии
из...
-- Знаю, знаю, знаю.
Мейбл выскочила с площадки, и Уилмот обратился к ней с почтительным
умилением:
-- В чем дело, мисс Поттер? Не могу ли я чем-нибудь помочь?
Мейбл тряслась от рыданий.
-- Нет, вы послушайте! -- вскричала она. -- Они меня попросили озвучить
кукушку, а этот неуч говорит, я неправильно произношу!
-- Какая подлость!
-- По его мнению, кукушка выговаривает "Ку-ку". Нет, вы представляете?
Да всякий знает, что это "У-ку"!
-- Естественно! Одно "к", два "у".
-- Как будто у нее что-то с н▓бом.
-- Или с горлом.
-- Ъ-ку, ъ-ку. Вот так.
-- Именно.
Прелестная Мейбл с интересом поглядела на него.
-- Вы их хорошо знаете.
-- Я вырос на ферме.
-- Меня просто мутит от этих режиссеров!
-- И меня, -- поддержал ее Уилмот и решился: -- Мисс Поттер, а не зайти
ли нам в буфет?
Она охотно согласилась. Так началась их дружба. Каждый день, улучив
минутку, они сидели в буфете или на ступеньках какого-нибудь дворца. Уилмот
смотрел на нее, а она, нежно сияя, как всякий творец в минуты творчества,
выводила песню иволги или более грубой птицы "африканский канюк". Иногда,
напрягая горло, она куковала "Ъ-ку, ъ-ку".
Однако на вопрос, согласна ли она стать его женой, она ответила: "Нет".
-- Ты мне нравишься, -- продолжала она. -- Может быть, я тебя люблю. Но
я не выйду замуж за холуя.
-- За кого?
-- За холуя. За раба. За пеона. Ну, что это -- кивать Шнелленхамеру!
Поддакиватель, и то противно, а уж киватель... По привычке Уилмот кивнул.
-- Я горда, -- продолжала Мейбл. -- Я не довольствуюсь малым. Тот, за
кого я выйду, должен быть царем среди людей... ну, хотя бы директором
картины. Чем выйти за кивателя, я лучше умру в канаве.
Тут бы заметить, что при голливудском климате в канаве особенно не
умрешь, но Уилмот вместо этого взвыл, как дикий селезень, и начал с ней
спорить. Ничего не вышло.
-- Останемся друзьями, -- подытожила беседу она и, бросив "Ъ-ку",
скрылась.
Человеку в такой ситуации остается один выбор -- или уехать на Запад и
начать там новую жизнь, или топить горе в вине. Уилмот и так был на Западе,
а потому все больше склонялся ко второму варианту.
Как все Маллинеры, родственник мой практически не пил. Если бы любовные
дела были в порядке, он удовольствовался бы пломбиром или молоком с солодом,
но сейчас требовалось что-то другое.
Он знал, что на Голливудском бульваре есть место, откуда, если ты
постучишься дважды и засвистишь "О ты, моя страна", выглянет усатая
физиономия. Она скажет: "Да", ты ответишь "Мир и дружба", после чего тебе
откроют путь к погибели. Поскольку это ему и требовалось, Уилмот часа через
полтора сидел за столиком и чувствовал себя намного лучше.
Трудно сказать, когда он заметил, что напротив сидит еще кто-то. Во
всяком случае, подняв в очередной раз бокал, он встретил чистый взгляд
истинного Фаунтлероя, а точнее -- того самого Джонни Бингли, которого вы,
господа, сегодня видели.
Удивился он не очень сильно. На этом этапе человек не удивится и слону
в костюме для гольфа. Но заинтересовался и сказал: "Здрасьте".
-- Здрассь, -- отвечало дитя, подкладывая льда в бокал. -- Не говорите
Шнелленхамеру, у меня в контракте особый пункт.
-- Кому не говорить?
-- Шнелленхамеру.
-- Как пишется?
-- Не знаю.
-- И я не знаю, -- признался Уилмот. -- Но сказать -- не скажу.
-- Что?
-- Да вот это.
-- Кому?
-- Ну, ему.
-- А чего не скажете?
-- Забыл.
Они помолчали; каждый думал о своем.
-- Вы не Джонни Бингли? -- поинтересовался Уилмот.
-- Кто?
-- Вы.
-- Что?
-- Бог его знает.
-- Так чего надо?
-- Моя фамилия Маллинер. Да. Маллинер. И все.
Собеседник то сплывался, то расплывался. В конце концов, его дело.
Хочешь -- расплывайся. Главное -- сердце, я так считаю.
Мысли эти побудили сказать:
-- А вы хороший парень.
-- И вы.
-- Значит, оба?
-- Ну!
-- Один и один -- два, -- уточнил скрупулезный Уилмот.
-- Точно.
-- Два, -- повторил мой родственник, загибая пальцы, а кого?
Дже-нет-ле-ме-на. Вот! Хорошие люди, джен-те-леме-ны. Один и один. Нет, два
и два. Это вроде четыре? А нас двое... Ладно, не в том суть. Бингли, мне
худо.
-- Ну!
-- Худо. Ду-ша бол-лит. Ик! В общем, душа болит.
-- А чего такое?
Уилмот решил открыться замечательному ребенку.
-- В общем, так...
-- Как?
-- Ну, вот так.
-- А чего?
-- Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.
-- За кого?
-- За меня.
-- Не выйдет?
-- Нет!
-- Ну, дела, -- сказал чудо-ребенок.
-- Да уж...
-- Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.
-- Точно. Хуже некуда, -- признался Уилмот, тихо плача. -- Что делать?
Джонни поразмыслил.
-- Вот что, -- сказал он. -- Подальше есть еще одно местечко. Пошли
туда.
-- Пошли, -- согласился Уилмот. -- И в Санта-Монику.
-- Это потом. Сперва -- в местечко, потом -- в Монику. Увидим новые
лица...
-- Уж этого там хватает.
-- Значит, пошли.
Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к
своему компаньону, мистеру Левицкому.
-- Знаете что? -- сказал он.
-- Нет. А что?
-- Приходил Джонни Бингли.
-- Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.
-- Прибавки! Да ему и этого много!
-- Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь
слезы?
-- Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости...
-- Кроме нас с вами, не знает никто.
-- Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не
признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как
он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.
-- Какой это киватель?
-- Маллинер.
-- Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две
картины, 250 тысяч каждая.
-- Вот именно!
-- Что нам делать?
-- Если б я знал!
Мистер Левицкий подумал.
-- Надо выяснить, что известно Маллинеру.
-- Но спросить нельзя!
-- Мы за ним последим. Какой он?
-- Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на "п"...
-- Поганый?
-- Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.
-- Ну, тогда все просто! Если он будет... ну, наглый или хамоватый, мы
и поймем: "Знает!"
-- А дальше что?
-- Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер
вцепился в собственные волосы.
-- Хорошо, -- сказал он, когда боль утихла. -- Да, другого пути нет.
Скоро у меня совещание. Он там будет.
-- Значит, следим за ним, как рысь.
-- Кто?
-- Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.
-- Да? Ну ладно. Я думал, рысь -- это что-то такое, у лошади.
Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и
слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о
том, что при любом движении голова у него треснет.
Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого.
-- Видели?
-- Что?
-- Его. Трясется, как одержимый.
-- Да?
-- Еще бы.
Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался
абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь,
тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что
родственник мой задрожал, как соленая улитка.
Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него.
-- Не нравится он мне.
-- Мне тоже, -- поддержал его мистер Шнелленхамер.
-- Смотрите, закрывает лицо руками.
-- Видимо, знает все.
-- Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и
выдаст.
Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди
интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов,
да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его
томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в
амбар и повесился. А так -- сидел очень прямо и смотрел перед собой.
Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер
Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону.
-- Простите, -- осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, -- как вы
сказали, "Лео Пард"? Это новый актер?
-- Нет-нет, -- спохватился шеф. -- Частный вопрос, не для стенограммы.
На чем мы остановились?
-- Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины
былого.
-- Какие?
-- Вы не сказали.
-- Ну, вот и выясним, -- сказал шеф. -- Что там у него проплывает?
Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик,
предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами.
-- При чем тут пупсы? -- рассердился шеф.
Автор проекта полагал, что они способствуют торговле.
-- Чушь! -- воскликнул мистер Шнелленхамер. -- Он миллионер, а не
торговец.
Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло.
-- Ерунда, -- сказал шеф, -- Какое поло? Мы должны иметь в виду
обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю?
-- Да, -- сказал Первый Поддакиватель.
-- Да, -- сказал Второй.
-- Да, -- сказал и Третий.
Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили
раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера.
-- Видели, какой взгляд?
-- Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим.
Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему
сам шеф.
-- Придумал, -- сообщил он. -- Сидит он на этом айсберге и вспоминает
поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю?
-- Да.
-- Да.
-- Да.
Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится.
Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он
вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко:
-- Итак, одно видение -- поло. Нужно второе, в лирическом ключе.
Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота.
Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает
красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где?
Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.
-- Какие вышивки? Что он, приказчик? Глаза -- да, встречаются, но где?
В старом саду. Жужжат пчелы, воркуют горлинки, шелестит листва. Ти-хо!
Весна, ясно? Красота, ясно? Трава... э... зеленеет. Почки... э-э...
-- Краснеют? -- подсказал мистер Левицкий.
-- С чего им краснеть? Ну, почки...
-- Варятся? -- проснулся один сценарист.
-- Простите, -- заметила секретарша, -- почки не варят, а тушат.
-- Это не те!
-- Да-да, конечно, -- огорчилась Мейбл. -- Тут совсем запутаешься.
Почки, птички...
-- Будут и птички, -- радостно пообещал шеф. -- Какие хотите. Особенно
кукушка. Такой комический штришок. Значит, сад, он, она, объятие (помните о
цензорах!), и вдруг мы слышим "Ку-ку! Ку-ку!" Так?
-- Да.
-- Да.
-- Да.
Киватели готовились кивнуть, когда раздался чистый девичий голос:
-- Простите, мистер Шнелленхамер, не так.
Воцарилось мертвое молчание. Одиннадцать сценаристов застыли, не веря
своим двадцати двум ушам. Мистер Шнелленхамер едва не задохнулся. Такого с
ним не бывало.
-- Что-вы-сказали? -- выговорил он.
Мейбл смотрела на него, как Жанна д'Арк -- на инквизиторов.
-- Кукушка, -- объяснила она, -- произносит не "Ку-ку", а "У-ку".
Особый звук, между "ъ" и "у".
Сценаристы затрепетали. Многие чуть не плакали. И то -- такая слабая,
такая юная...
Мистер Шнелленхамер, уже ничуть не радостный, громко дышал носом.
Наконец он произнес:
-- Вы уволены.
Мейбл вспыхнула.
-- Это нечестно! -- сказала она. -- Это несправедливо! Я же признала,
что напутала с почками. А кукушки... Да я выступала с этим номером от
Орегана до Мэна! Кого-кого, а их я знаю. Не верите -- вон мистер Маллинер,
он вырос на ферме. Мистер Маллинер, что они произносят?
Уилмот вскочил, глаза его сияли. Да, был миг слабости, он любил Мейбл
отчаянно и безумно, но чеки подписывал шеф. Самая мысль о том, что кассир
станет не золотым прииском, а просто дядькой с моржовыми усами, едва не
привела к предательству. Но это ушло. Глядя на нее, он обрел былую силу.
-- Ъ-ку! -- вскричал он. -- Какие "Ку-ку"? Нет, какие еще "Ку-Ку"?
Ясное, четкое "Ъ". Я понимаю, это обычная ошибка, если "кукушка" -- значит,
так она и говорит. Но нет! Она говорит "Ъ-КУ".
Раздался странный звук. Это Мейбл, разрезая воздух, кинулась в его
объятия.
-- О, Уилмот! -- рыдала она.
Глядя поверх ее волос на магната, родственник мой с удивлением увидел,
что тот, вместе с компаньоном, выгоняет всех из комнаты. Сценаристы текли в
коридор пенящимся потоком. Вскоре остались только шефы и влюбленные. Мистер
Левицкий запирал дверь. Мистер Шнелленхамер направлялся к Уилмоту,
заискивающе улыбаясь.
-- Ну-ну, -- говорил он, равно как и мистер Левицкий. -- Я вас понял.
Знающему человеку очень тяжелы такие ошибки. Я вижу, вы преданы нашей
корпорации.
-- И я это вижу, -- поддержал мистер Левицкий.
-- Вы не способны ей повредить, вам дороги ее интересы.
-- Очень дороги! (Левицкий).
-- И небольшие тайны, хе-хе?
-- Конечно. Тем более теперь, когда он войдет в правление.
-- В правление? -- удивился мистер Шнелленхамер.
-- В правление. Присвоим вне очереди звание... ну, скажем, в ранге
зятя.
Мистер Шнелленхамер немного помолчал.
-- Верно, -- сказал он после недолгой борьбы. -- Я прикажу там, пусть
составят контракт.
-- Вы согласны, Маллинер? -- поинтересовался мистер Левицкий. -- Вас
устраивает эта работа?
Уилмот собрался с силами. Голова трещала, он ничего не понимал -- но
Мейбл приникала к его груди.
-- Д-д... -- начал он, и слова ему отказали. Он кивнул.
The Russian Wodehouse Society
http://wodehouse.ru/
Last-modified: Thu, 25 Jan 2001 12:27:47 GMT