тном пространстве, казавшемся частью иного мира. Я хотела говорить, крикнуть во весь голос, но не было таких слов, чтобы выразить мои чувства. Взглянув на Ритими и Этеву, я увидела в их глазах глубокое понимание того, что со мной творится. Я распахнула руки, словно желая обнять эту волшебную границу между лесом и небом. Я чувствовала, что нахожусь на краю пространства и времени. Я слышала, как трепещет свет, как шепчутся деревья, ветер доносил до меня далекие голоса птиц. Внезапно я поняла, что вовсе не из-за отсутствия интереса, а вполне сознательно Итикотери никогда не расспрашивали меня о прошлом. В их глазах я не имела личного прошлого. Только так они могли воспринимать меня не как некую диковинку. События и связи из прошлого начали стираться у меня в памяти. Не то чтобы я стала их забывать, -- я просто перестала о них думать, ибо в лесу они теряли всякое значение. Подобно Итикотери, я научилась жить настоящим. Время было вне меня. Оно стало чем-то, пригодным только на короткий момент. Попользуешься им, и оно снова погружалось в себя и становилось неощутимой частицей моей внутренней сущности. -- Ты так долго молчишь, -- сказала сидящая на земле Ритими. Подтянув колени, она обхватила их руками, уперлась подбородком и пристально посмотрела на меня. -- Я думала о том, как я здесь счастлива, -- сказала я. Улыбнувшись, Ритими немного покачалась вперед и назад. -- Однажды когда-нибудь я пойду собирать дрова, а тебя со мной рядом не будет. Но я не стану печалиться, потому что сегодня, перед тем как войти в шабоно, мы раскрасим наши тела оното и будем радоваться, глядя, как летят попугаи вдогонку за уходящим солнцем.  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  Глава 14 Как я уже говорила, женщины не имеют отношения к ритуалу принятия эпены. Обычно они даже не готовят ее и им не разрешается принимать галлюциногенную смесь. Женщинам неприлично даже прикасаться к тростниковой трубке, через которую вдувается смесь, если только мужчина не попросит принести ее. Поэтому я очень удивилась, когда однажды утром увидела Ритими, склонившуюся над очагом и внимательно изучающую темно-красные семена эпены, сохнущие над углями. Не подозревая о моем присутствии, она продолжала тереть ладонями сухие семена над большим листом, на котором была кучка пепла из коры. С той же тщательностью, что и Этева, она периодически плевала на пепел и семена и смешивала все в мягкую тестообразную массу. Сложив рыхлую смесь в разогретую глиняную посудину, Ритими посмотрела на меня. Она по-детски смеялась над моим озадаченным выражением лица. -- Да-а, эпена будет сильной, -- сказала она и снова сконцентрировалась на приготовлении галлюциногенной смеси, которая лопалась с чихающими звуками на куске терракоты. Гладким камнем она растирала быстро высыхающую массу, пока та не превратилась в очень мелкую пудру, в состав которой входил слой грязи с поверхности посудины. -- Я не думала, что женщины знают, как готовить эпену. -- Женщины могут делать все, -- сказала Ритими, ссыпая бурую пудру в небольшой бамбуковый контейнер. Напрасно понадеявшись, что она сама удовлетворит мое любопытство, я наконец спросила: -- А почему ты делаешь смесь? -- Этева знает, что я хорошо готовлю эпену, -- гордо сказала она. -- Он любит, чтобы к его возвращению с охоты было готово немного смеси. Уже несколько дней мы не ели ничего, кроме рыбы. Будучи в неподходящем для охоты настроении, Этева вместе с группой мужчин преградил маленький ручей, в который они бросили срезанные ветви лозы ayori-toto. Вода стала белой, как молоко. Единственное, что осталось сделать женщинам, -- это наполнить корзины поднявшейся на поверхность задыхающейся рыбой. Но Итикотери не особенно любили рыбу, и скоро женщины и дети начали жаловаться на недостаток мяса. С тех пор как Этева и его товарищи ушли в лес, прошло два дня. -- Откуда ты знаешь, что сегодня Этева возвращается? -- спросила я, и прежде чем Ритими успела ответить, поспешно добавила: -- Я знаю, ты это чувствуешь ногами. Улыбаясь, Ритими взяла длинную узкую трубку и несколько раз быстро подула в нее. -- Я ее чищу, -- произнесла она с озорным блеском в глазах. -- Ты когда-нибудь пробовала эпену? Ритими наклонилась и прошептала мне на ухо: -- Да, но мне не понравилось. У меня болела голова. Она украдкой посмотрела вокруг. -- А ты хочешь попробовать? -- Я не хочу, чтобы у меня болела голова. -- Возможно, у тебя все будет по-другому, -- сказала она. Поднимаясь, она небрежно сунула бамбуковый контейнер и трехфутовую трубку себе в корзину. -- Пойдем к реке. Я хочу проверить, хороша ли эпена. Мы отошли вдоль берега на небольшое расстояние от того места, где Итикотери обычно моются и берут воду. Я села на землю напротив Ритими, которая начала очень тщательно засыпать небольшую порцию эпены в один конец трубки. Она аккуратно постукивала по трубке указательным пальцем, пока пудра равномерно не распространилась по всей длине. Я чувствовала, что покрываюсь каплями холодного пота. Всего один раз в жизни при удалении трех зубов мудрости я принимала наркотики. И тогда же решила, что гораздо умнее было бы выдержать боль вместо того чтобы потом долго галлюцинировать. -- Подними немного голову, -- попросила Ритими, помещая трубку передо мной. -- Видишь на конце маленький орешек раша? Прижми его к ноздре. Я кивнула. Пальмовое семечко было прочно приклеено смолой к концу трубки. Убедившись, что маленькая дырочка, просверленная в нем, находится у меня в носу, я провела рукой по гладкой трубке и тут же отчетливо услышала, как по ней пронесся сжатый воздух. Я позволила ему проникнуть в ноздрю, и сразу же ощутила острую боль, которая обожгла мой мозг. -- Ужасное ощущение, -- простонала я, охватывая голову руками. -- А теперь в другую, -- проговорила Ритими и, улыбаясь, направила трубку в левую ноздрю. Мне показалось, что из носа течет кровь, но Ритими уверила, что это только слизь и слюна, бесконтрольно льющиеся из носа и рта. Я попыталась вытереться, но невозможно было поднять отяжелевшую руку. -- Почему ты так суетишься из-за соплей вместо того чтобы наслаждаться? -- спросила Ритими, смеясь над моими неуклюжими усилиями. -- Позже я вымою тебя в реке. -- Тут нечем наслаждаться, -- проговорила я. Пот струился по всему телу. Я чувствовала себя отвратительно, все тело было налито свинцом. Я везде видела точки красного и желтого света. Интересно, что же так смешило Ритими. Ее смех многократно повторялся у меня в ушах, как будто он рождался в моей голове. -- Давай я немного вдуну тебе в нос, -- предложила я. -- О нет. Мне нужно следить за тобой, -- сказала она. -- У кого-то одного должна болеть голова. -- Эта эпена. должна дать больше чем просто головную боль. Вдуй мне еще немного, -- попросила я. -- Я хочу увидеть хекур. -- Хекуры не приходят к женщинам, -- между приступами смеха проговорила Ритими. Она поднесла трубку к моему носу. -- Но если ты очень попросишь, может быть, они придут к тебе. Я ощутила каждую частицу смеси, попавшую в мой нос и взорвавшуюся где-то в темени. Восхитительная вялость распространилась по всему телу. Я посмотрела на реку, ожидая, что мистические существа вот-вот появятся из глубин. Мелкая рябь на воде начала вырастать в волны, накатывающиеся с такой силой, что я поспешила встать на четвереньки. Я была убеждена, что вода хочет поймать меня. Я посмотрела в лицо Ритими и удивилась ее испугу. -- Что случилось? -- спросила я. Мой голос замер, когда я проследила за ее взглядом. Перед нами стояли Этева и Ирамамове. С большим трудом я встала и прикоснулась к ним, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Развязав большие узлы и сняв их со спины, они отдали все другим охотникам, стоявшим позади них. -- Отнесите мясо в шабоно, -- произнес Ирамамове хриплым голосом. Мысль о том, что Этева и Ирамамове будут есть так мало мяса, повергла меня в такую печаль, что я расплакалась. Охотник всегда отдавал большую часть убитой им дичи. Он скорее будет голодать, чем согласится с тем, что его попытаются обвинить в скупости. -- Я отдам тебе свою порцию, -- сказала я Этеве. -- Мне больше нравится рыба. -- Зачем ты пробовала эпену? -- голос Этевы был суров, но глаза весело искрились. -- Нам нужно было проверить, правильно ли Ритими смешала пудру, -- пробормотала я. -- Она недостаточно сильная. Совсем не видно хекур. -- Нет, она сильная, -- возразил Этева. Положив руки мне на плечи, он заставил меня сесть на землю перед собой. -- Эпена, сделанная из семян, сильнее, чем из коры. -- Он поднял трубку со смесью. -- В дыхании Ритими недостаточно силы. Дьявольская усмешка исказила его лицо, когда он поднес трубку к моему носу и подул. Я снова почувствовала головокружение, а в моей голове волнами разносился громкий смех Ирамамове и Этевы. Я медленно поднялась. Казалось, я не касалась ногами земли. -- Танцуй, Белая Девушка, -- подбадривал меня Ирамамове. -- Посмотрим, сможешь ли ты привлечь хекур своими песнями. Очарованная его словами, я вытянула руки и начала танцевать маленькими отрывистыми шагами, точно так же, как танцевали мужчины в трансе от эпены. В моей голове проносились мелодия и слова песни одной из хекур Ирамамове. После долгих дней Призывания духа колибри, Он наконец пришел ко мне. Ослепленный, я наблюдал его танец. Ослабевший, упал я на землю И не чувствовал, Как он вошел в мое горло И отнял мой язык. Я не видел, как в реку Утекла моя кровь И вода стала красной. Он укрыл мои раны прекрасными перьями. Так я узнал песни духа, С тех пор я пою их. Этева подвел меня к берегу реки и плеснул воды мне в лицо и на грудь. -- Не повторяй его песню, -- предупредил он меня. -- Ирамамове будет злиться и причинит тебе вред своими волшебными растениями. Я хотела сделать так, как он сказал, но что-то заставило меня повторить песню хекуры Ирамамове. -- Не повторяй его песню, -- умолял Этева. -- Ирамамове сделает тебя глухой. Он заставит тебя плакать кровью. Этева повернулся к Ирамамове: -- Не заколдовывай Белую Девушку. --А я и не собираюсь, -- уверил его Ирамамове. -- Я не злюсь на нее. Я знаю, она не такая, как мы, она не все понимает. Взяв мое лицо в руки, он заставил меня заглянуть в его глаза. -- Я вижу, как хекуры танцуют у нее в зрачках. На солнечном свете глаза Ирамамове были не темными как обычно, а светлыми, цвета меда. -- Я тоже вижу хекуры у тебя в глазах, -- сказала я ему, рассматривая желтые пятна на радужке его глаз. Я попыталась сказать ему, что наконец поняла, почему его имя Глаз Ягуара, но свалилась к его ногам. Я смутно помнила, что меня несли чьи-то руки. Добравшись до гамака, я сразу же провалилась в глубокий сон и проснулась только на следующий день. В хижине Этевы собрались Арасуве, Ирамамове и старый Камосиве. Я беспокойно рассматривала их. Они были разукрашены оното; мочки их ушей были украшены короткими тростниковыми палочками, раскрашенными под перо. Когда Ритими села рядом со мной в гамаке, я решила, что она пришла защищать меня от их гнева. Не дав никому из мужчин возможности что-либо сказать, я начала нести ахинею, извиняясь за то, что попробовала эпену. Чем быстрее я говорила, тем безопаснее себя чувствовала. Ровный поток слов, решила я, был надежным способом разогнать их гнев. Арасуве наконец прервал мою бессвязную болтовню: -- Ты говоришь слишком быстро. Я не могу ничего понять. Меня смутил его дружеский тон. Казалось, он не был результатом моей речи. Я взглянула на других. Их лица не выражали ничего, кроме искренней любознательности. Я наклонилась к Ритими и шепотом спросила: -- Если они не злятся, то почему они пришли в хижину? -- Не знаю, -- тихо ответила она. -- Белая Девушка, ты когда-нибудь раньше видела хекуру? -- спросил Арасуве. -- Я никогда в жизни не видела хекур, -- быстро уверила его я. -- Даже вчера. -- Ирамамове видел хекур в твоих глазах, -- настаивал Арасуве. -- Вчера вечером он принимал эпену. Его собственная хекура сказала ему, что научила тебя своей песне. -- Я знаю песню Ирамамове, потому что очень часто слышала ее, -- не унималась я. -- Как могла его хекура научить меня? Духи не приходят к женщинам. -- Ты не похожа на женщин Итикотери, -- сказал старый Камосиве, глядя на меня так, как будто впервые видел. -- Хекуры могут легко ошибиться. -- Он вытер сок табака, стекающий в уголках рта. -- Были случаи, когда хекуры приходили к женщинам. -- Поверь мне, -- сказала я Ирамамове, -- я знаю твою песню, потому что слышала много раз, как ты ее пел. -- Но я пою очень тихо, -- доказывал Ирамамове. -- Если ты действительно знаешь мою песню, почему бы тебе не спеть ее прямо сейчас? Надеясь, что на этом инцидент будет исчерпан, я начала напевать мелодию. К полному разочарованию я совершенно не могла вспомнить слов. -- Ну вот видишь! -- радостно воскликнул Ирамамове. -- Моя хекура научила тебя этой песне. Именно поэтому я не разозлился на тебя вчера, поэтому я не повредил тебе уши и глаза, поэтому я не ударил тебя горящей палкой. -- А следовало бы, -- сказала я, выдавливая улыбку. Внутри у меня все дрожало. Характер Ирамамове был всем хорошо известен. У него была мстительная натура и очень жестокие наказания. Старый Камосиве сплюнул шарик табака на землю, а потом достал банан, висевший прямо над ним. Очистив, он запихнул в рот весь плод целиком. -- Много лет тому назад была женщина -- шапори, -- бормотал он, жуя. -- Ее звали Имаваами. У нее была белая кожа, как у тебя. Она была высокой и очень сильной, а когда она принимала эпену, то пела для хекур. Она знала, как при помощи массажа снять боль и как высосать яд. Никто не мог превзойти ее в охоте за потерявшимися душами детей и в противодействии проклятиям черных шаманов. -- Скажи нам. Белая Девушка, -- попросил Арасуве, -- знала ли ты шапори прежде, чем пришла сюда? Учил ли тебя кто-нибудь из них? -- Я знала шаманов, -- сказала я. -- Но они никогда ничему меня не учили. Очень подробно я описала работу, которой занималась перед приездом в миссию. Я говорила о донье Мерседес и о том, как она разрешила мне наблюдать и записывать на магнитофон взаимодействие между собой и пациентами. -- Однажды донья Мерседес позволила мне принять участие в спиритическом сеансе, -- сказала я. -- Она верила, что я могу стать медиумом. Спириты со всей округи собрались в ее доме. Мы все сидели в Кругу и заклинаниями призывали духов. Мы пели заклинания очень долго. -- Ты принимала эпену? -- спросил Ирамамове. -- Нет. Мы курили большие толстые сигары, -- ответила я, улыбаясь своим воспоминаниям. В комнате доньи Мерседес было десять человек. Мы все неподвижно сидели на стульях, покрытых козлиной кожей. С всепоглощающей концентрацией мы пыхтели нашими сигарами, наполняя комнату дымом, таким густым, что едва можно было видеть друг друга. Я была слишком озабочена концентрацией дыма и его воздействием на организм, чтобы прийти в транс. -- Один из спиритов попросил меня выйти, объяснив, что духи не придут, пока я остаюсь в комнате. -- И хекуры пришли, когда ты вышла? -- спросил Ирамамове. -- Да, -- ответила я. -- Донья Мерседес рассказала мне на следующий день, как духи вошли в голову каждого спирита. -- Странно, -- пробормотал Ирамамове. -- Но ты должна была многому научиться, живя в ее доме. -- Я выучила ее молитвы и заклинания, а также научилась обращаться с различными типами трав и кореньев, которые применяются при лечении, -- сказала я. -- Но меня никогда не учили тому, как общаться с духами, или тому, как лечить людей. -- Я посмотрела на каждого из мужчин. Этева был единственным, кто улыбался. -- Как говорила донья Мерседес, единственный способ стать целителем -- заниматься этим. -- И ты пробовала исцелять? -- спросил старый Камосиве. -- Нет. Донья Мерседес посоветовала мне отправиться в джунгли. Четверо мужчин посмотрели друг на друга, потом медленно повернулись ко мне и в один голос спросили: -- Ты пришла сюда, чтобы изучать шаманов? -- Нет же! -- вспылила я, а потом, смягчившись, добавила. -- Я пришла, чтобы принести пепел Анхелики. Очень осторожно выбирая слова, я рассказала им о своей профессии -- антрополога. Мое основное занятие -- изучать людей, в том числе и шаманов, не потому, что мне хочется стать одним из них, но потому, что мне интересно изучать черты сходства и различия в различных шаманских традициях. -- Бывала ли ты когда-нибудь с другим шапори, кроме доньи Мерседес? -- спросил старый Камосиве. Я рассказала мужчинам о Хуане Каридаде, старике, которого я встретила много лет тому назад. Я поднялась и достала свой рюкзак, который хранила в корзине, подвешенной к одному из перекрытий. Из закрывающегося на молнию кармана, который из-за своего странного замка избежал интереса женщин и детей, я вытащила маленький кожаный мешочек и вытряхнула его содержимое в руки Арасуве. Очень подозрительно он смотрел на камень, жемчужину и алмаз, подаренный мне мистером Бартом. -- Этот камень, -- сказала я, взяв его из руки Арасуве, -- дал мне Хуан Каридад. Он заставил его выпрыгнуть из воды прямо у меня перед глазами. Я погладила гладкий темно-золотистый камень. Он как раз помещался в мою ладонь и имел овальную форму, плоский с одной стороны и выпуклый с другой. -- Ты общалась с этим шапори точно так же, как с доньей Мерседес? -- спросил Арасуве. -- Нет. Я не оставалась с ним надолго. Я боялась его. -- Боялась? Я думал, что ты никогда не боишься, -- воскликнул старый Камосиве. -- Хуан Каридад страшный человек, -- сказала я. -- Он заставлял меня видеть странные сны, в которых сам всегда появлялся. По утрам он давал подробное описание того, что мне снилось. Мужчины кивали друг другу со знанием дела. -- Какой могущественный шапори, -- произнес Камосиве. -- О чем же были эти сны? Я рассказала им, что больше всего меня испугал сон, который представлял собой точное повторение события, которое случилось со мной, когда мне было пять лет. Однажды, когда мы с семьей возвращались с побережья, вместо того чтобы ехать прямо домой, отец решил сделать круг через лес и поискать орхидеи. Мы остановились возле неглубокой реки. Братья с отцом углубились в кусты. Мама, боясь змей и москитов, осталась в машине. Сестра же предложила мне пройтись вброд вдоль отмели. Она была на десять лет старше меня, высокая и худая, с короткими вьющимися волосами, добела выгоревшими на солнце. У нее были бархатные темно-карие глаза, а не голубые или зеленые, как у большинства блондинок. Присев посреди потока, она предложила мне посмотреть на воду у нее между ногами. К моему огромному удивлению, вода окрасилась кровью. -- Тебе больно? -- воскликнула я. Не сказав ни слова, она встала и предложила мне следовать за ней. Ошеломленная, я так и продолжала стоять в воде, наблюдая за сестрой, карабкающейся на противоположный берег. Во сне, всякий раз переживая тот же страх, я постоянно говорила себе, что нечего бояться, ведь я уже взрослая. Я была на грани того, чтобы последовать за сестрой к заманчивому берегу, но всегда слышала голос Хуана Каридада, побуждавший меня остаться в воде. -- Она зовет тебя с земли мертвых, -- говорил он. -- Разве ты не помнишь, что она умерла? Бесчисленное количество раз я спрашивала, но Хуан Каридад решительно отказывался обсуждать то, как ему удавалось появляться в моих снах, или откуда он знал, что моя сестра погибла в авиакатастрофе. Я никогда не говорила с ним о моей семье. Он ничего не знал обо мне, кроме того, что я приехала из Лос-Анжелеса изучать целительские практики. Хуан Каридад не злился, когда я вслух предполагала, что, возможно, он близок с кем-то, кто хорошо знает меня. Он уверил меня, что мои слова не имеют смысла так же, как и то, в чем я его обвиняю. Все равно он не станет обсуждать то, о чем поклялся молчать. Сказав об этом, ом всегда заставлял меня ехать домой. -- Почему он дал тебе камень? -- спросил старый Камосиве. -- Видишь эти темные пятна и сквозные прожилки на его поверхности? -- спросила я, поднося камень к его единственному глазу. -- Хуан Каридад сказал мне, что они обозначают деревья и реки леса. Он сказал, что я много времени проведу в джунглях и должна хранить этот камень в качестве талисмана, оберегающего меня от вреда. Мужчины долго молчали. Арасуве протянул мне алмаз и жемчужину: -- Расскажи нам об этом. Я рассказала им об алмазе, который дал мне в миссии мистер Барт. -- А это? -- спросил старый Камосиве, взяв маленькую жемчужину из моей ладони. -- Я никогда еще не видел такого круглого камня. -- Он у меня уже очень давно, -- сказала я. -- Дольше, чем камень Хуана Каридада? -- спросила Ритими. -- Значительно дольше. Жемчужину дал мне один старик, когда я приехала на остров Маргариты, где мы с друзьями собирались провести каникулы. Как только мы высадились из катера, старый рыбак подошел прямо ко мне. Положив жемчужину мне на ладонь, он сказал: "Она была твоей со дня твоего рождения. Ты потеряла ее, но я нашел ее для тебя на дне моря". -- А что случилось потом? -- нетерпеливо спросил Арасуве. -- Больше ничего. Прежде чем я пришла в себя, старик ушел. Камосиве положил жемчужину себе на ладонь и начал катать ее. Она необыкновенно красиво смотрелась на его темной, морщинистой руке, как будто они изначально принадлежали друг другу. -- Я хочу, чтобы ты оставил ее себе. Улыбаясь, Камосиве посмотрел на меня: -- Мне она очень нравится. Он посмотрел на солнце через жемчужину: -- Как красиво! Внутри камня -- облака. А что, старик, который подарил ее тебе, был похож на меня? -- спросил он, когда все четверо мужчин выходили из хижины. -- Он был стар, как ты, -- сказала я, когда он повернулся в направлении своей хижины. Но старик уже не слышал меня. Подняв жемчужину высоко над головой, он важно расхаживал по шабоно. Больше никто не упоминал о том, как я принимала эпену. Иногда по вечерам, когда мужчины собирались возле своих хижин и вдыхали галлюциногенную пудру, кое-кто из молодежи выкрикивал, шутя: -- Белая Девушка, мы хотим видеть, как ты танцуешь. Мы хотим слышать, как ты поешь песню хекуры Ирамамове. Но я больше никогда не пробовала пудру. Глава 15 Я никак не могла понять, где живет Пуривариве, брат Анхелики, и зовет ли его кто-нибудь, когда он бывает нужен, или он интуитивно чувствует это. Никто никогда не знал, останется он в шабоно на несколько дней или на несколько недель. Но в его присутствии было что-то успокаивающее. Он всегда пел по ночам, призывая хекур, умоляя духов охранять людей, и особенно детей, которые наиболее уязвимы, от проклятий черных шапори. Однажды утром старый шапори вошел в хижину Этевы. Усевшись в один из пустых гамаков, он попросил показать ему драгоценности, которые я прячу в рюкзаке. Я хотела было возразить, что ничего не прячу, но, промолчав, сняла рюкзак с балки. Я знала, что он собирается попросить у меня один из камней и пламенно желала, чтобы им оказался не тот камень, который дал мне Хуан Каридад. Каким-то образом я была уверена, что именно этот камень привел меня в джунгли. Я боялась, что если Пуривариве отнимет его у меня, Милагрос придет и заберет меня обратно в миссию. Или еще хуже: что-то ужасное может случиться со мной. Я безоговорочно верила в оберегающую силу этого камня. Старик тщательно изучил оба камня. Он посмотрел на свет через алмаз. -- Я хочу этот камень, -- улыбаясь, сказал он. -- В нем -- цвета неба. Растянувшись в гамаке, старик положил камень и алмаз себе на живот. -- А сейчас я хочу, чтобы ты рассказала мне о шапори Хуане Каридаде. Я хочу послушать обо всех снах, в которых появлялся этот человек. -- Не знаю, получится ли у меня вспомнить все это. Когда я смотрела на его худое морщинистое лицо и истощенное тело, меня посетило странное ощущение, что я знаю его много дольше, чем могу вспомнить. Во мне проснулась хорошо знакомая, мягкая реакция на его улыбающиеся глаза, постоянно следящие за моим взглядом. Устроившись поудобнее у себя в гамаке, я легко и плавно начала говорить. Когда я не знала нужного слова на языке Итикотери, я заменяла его испанским аналогом. Казалось, Пуривариве не замечал этого. У меня было ощущение, что его больше интересуют звуки и ритм моих слов, чем их действительный смысл. Когда я закончила свой рассказ, старик выплюнул шарик табака, который Ритими приготовила ему, прежде чем уйти работать в огородах. Мягким голосом он заговорил о женщине-шамане, о которой уже рассказывал Камосиве. Имаваами слыла не только великим шапори, она также была великолепным охотником и воином и вместе с мужчинами воевала против враждебных племен. -- Может быть, у нее было ружье? -- спросила я, надеясь узнать о ее личности побольше. С тех пор как я впервые услышала о ней, мной овладела мысль, что, возможно, это была пленная белая женщина. Возможно, все происходило в то время, когда испанцы впервые приехали на эти земли в поисках Эльдорадо. -- У нее был лук и стрелы, -- сказал старый шаман. -- Ее яд мамукори был самым лучшим. Стало ясно, что независимо от того, как формулировать вопросы, невозможно было узнать, была ли Имаваами реальным лицом или персонажем из мифологического эпоса. Все шапори говорили, что Имаваами жила очень давно. Я уверена, что старик не уклонялся от ответа: у Итикотери просто было принято неопределенно говорить о прошедших событиях. Иногда по вечерам, когда женщины готовили ужин, Пуривариве садился у огня в центре деревни. Все от мала до велика собирались вокруг него. Я всегда старалась найти место поближе к нему, потому что не хотела пропустить ни слова из того, что он говорил. Тихим монотонным голосом, слегка в нос, он рассказывал о том, откуда произошли человек, огонь, наводнения. Луна и Солнце. Я уже знала некоторые из этих мифов. Но всякий раз, когда он пересказывал их, мифы принимали новую невообразимую форму. Согласно своему собственному видению каждый рассказчик приукрашал и дополнял основной миф. -- Какой же из этих мифов является настоящим рассказом о сотворении? -- спросила я Пуривариве, когда он в один из вечеров закончил рассказ о Ваипилишони, женщине-шамане, которая сотворила кровь, смешав оното с водой. Она дала жизнь древовидным телам брата и сестры, заставив их выпить эту смесь. Вечером раньше шапори рассказывал нам, что первый индеец был рожден из ноги человекоподобного существа. Мгновение Пуривариве в растерянности рассматривал меня. -- Они все реальны, -- наконец произнес он. -- Разве ты не знаешь, что человек создавался много раз и в разное время? От удивления я тряхнула головой. Он дотронулся до моего лица и засмеялся. -- Какая же ты еще глупая. Слушай внимательно. Я расскажу тебе обо всех случаях, когда мир разрушался огнем и наводнениями. Несколькими днями позже Пуривариве объявил, что Шорове, старший сын Ирамамове, должен будет пройти посвящение в шапори. Шорове было семнадцать-восемнадцать лет. У него было худое, ловкое тело и смуглое, изящно очерченное лицо, на котором темно-карие сверкающие глаза казались слишком большими. С одним лишь гамаком он поселился в маленькой хижине, построенной для него на расчищенной площадке. Женщинам было запрещено подходить к этому жилищу, так как, согласно поверью, хекуры избегают их. Не подпускали даже мать Шорове, его бабушку и сестер. За посвящаемым должны были следить молодые люди, которые никогда не были с женщиной. Именно они вдували эпену Шорове, следили за огнем в хижине и доставляли ему каждый день достаточное количество воды и меда, единственной пищи, разрешенной при инициации. Женщины всегда оставляли достаточно дров рядом с шабоно, поэтому Шорове не нужно было ходить далеко в лес. Мужчины приносили ему мед. Каждый день шапори заставляли их ходить далеко в лес за новыми запасами. Шорове проводил большую часть времени, оставаясь в хижине и лежа в гамаке. Иногда он сидел на большом бревне, которое Ирамамове положил у входа в жилище, потому что Шорове по обычаю не полагалось сидеть на земле. Через неделю его лицо потемнело от эпены, а чудесные сияющие глаза стали мутными и расфокусировались. Его тело, грязное и истощенное, стало неловким, как у пьяницы. Жизнь в шабоно шла своим чередом, исключение составляли семьи, живущие поблизости от хижины Шорове. На их очагах не разрешалось готовить мясо. Пуривариве утверждал, что хекуры ненавидят запах жарящегося мяса, и если почувствуют его, то улетят обратно в горы. Как и его ученик, Пуривариве принимал эпену днем и ночью. Он часами неутомимо пел, призывая духов в хижину Шорове, уговаривая хекур войти в тело молодого человека и поселиться там. Иногда по вечерам Арасуве, Ирамамове и другие мужчины шабоно пели вместе со стариком. На следующей неделе Шорове нетвердым дрожащим голосом начал присоединяться к их пению. Вначале он пел песни хекур броненосца, тапира, ягуара и других крупных животных, которые по поверью обладали мужскими духами. Их было легче всего привлечь. Потом он пел песни хекур растений и скал. И наконец песни женских духов -- паука, змеи и колибри. Из-за их коварной и ревнивой натуры ими было очень трудно управлять. Однажды поздно ночью, когда все в шабоно спали, я сидела возле хижины Этевы и наблюдала за поющими мужчинами. Шорове был настолько слаб, что ему нужно было помочь встать, чтобы Пуривариве мог танцевать вокруг него. -- Шорове, пой громче, -- подбадривал его старик. -- Пой громко, как птицы, как ягуар. Ритуальный танец уносил Пуривариве в лес прочь от шабоно. -- Пой громче, Шорове, -- выкрикивал он уже издалека. -- Хекуры живут во всех уголках леса. Они хотят слышать твою песню! Тремя ночами позже радостные крики Шорове эхом разнеслись по шабоно: -- Отец, отец, хекуры появляются! Я слышу, как они жужжат и вертятся вокруг! Они входят в меня, в мою голову! Они проникают сквозь пальцы и ноги! Шорове выскочил из хижины. Упав перед стариком, он кричал: -- Отец, отец, помоги мне! Они проходят через глаза и нос! Пуривариве помог Шорове встать на ноги. Они начали танцевать, и лишь их слабые тени были видны на освещенной луной поляне. Через несколько часов отчаянный вопль, крик панически испуганного ребенка пронзил воздух: -- Отец, отец! С сегодняшнего дня не позволяй ни одной женщине подходить к моей хижине! -- Все они так кричат, -- пробормотала Ритими, вставая из гамака. Она подбросила в огонь немного дров, а потом положила на горячие угли несколько бананов. -- Когда Этева решил стать шапори, я уже была его женой, -- сказала она. -- В ночь, когда он умолял Пуривариве не подпускать к нему женщин, я вошла в его хижину и прогнала хекур прочь. -- Почему ты это сделала? -- Меня попросила мать Этевы, -- ответила Ритими. -- Она боялась, что он умрет, она знала, что Этева слишком любит женщин; из него никогда бы не получился великий шапори. Ритими села ко мне в гамак. -- Я расскажу тебе все с начала. Она устроилась поудобнее рядом со мной и начала говорить тихим шепотом. -- В ночь, когда хекуры вошли в тело Этевы, он кричал точно так же, как сегодня Шорове. Это женские хекуры заставляют так волноваться. Они не хотят, чтобы поблизости хижины находились женщины. В ту ночь Этева горько плакал, выкрикивая, что какая-то злая женщина прошла мимо его хижины. Мне было очень грустно, когда я услышала, что хекуры покинули его тело. -- Знает ли Этева, что именно ты была в его хижине? -- Нет, -- ответила Ритими. -- Меня никто не видел. Если Пуривариве и знает, то он молчит. Он был уверен, что Этева никогда не станет хорошим шапори. -- Почему же Этева хотел стать шапори? -- Всегда есть надежда, что мужчина может стать великим шапори. -- Ритими положила голову мне на руки. -- Той ночью мужчины долго умоляли хекур вернуться, но духи не возвратились. Они ушли не только потому, что в хижине побывала женщина, но и потому, что хекуры боялись, что Этева никогда не станет для них хорошим отцом. -- Почему мужчина считается оскверненным после того, как он побывал с женщиной? -- Это касается шапори, -- сказала Ритими. -- Не знаю почему, но так считают мужчины, в том числе и шапори. Я верю, что именно женские хекуры очень ревнивы и сторонятся мужчин, которые слишком часто удовлетворяют женщин. Ритими продолжала рассказывать о том, что сексуальноактивные мужчины получают мало проку от принятия эпены и призывания духов. Мужские духи, поясняла она, не имеют чувства собственности. Они вполне довольны тем, что мужчины принимают эпену до и после охоты или сражения. -- В качестве мужа я предпочитаю хорошего охотника и воина -- хорошему шапори, -- призналась она. -- Шапори не очень любят женщин. -- А Ирамамове? -- спросила я. -- Он безусловно великий шапори, но у него две жены. -- О-оох, ты по-прежнему ничего не понимаешь. Я же все тебе уже объяснила, -- смеялась Ритими. -- Ирамамове не слишком часто спит со своими женами. С ними обычно спит его младший брат, у которого нет своей жены. Ритими посмотрела вокруг, проверяя, не подслушивают ли нас. -- Разве ты не заметила, что Ирамамове часто уходит в лес? Я кивнула: -- Но то же делают и другие. -- То же делают и женщины, -- проговорила Ритими, передразнивая мое произношение. У меня были трудности при имитировании особого носового тона Итикотери, который, возможно, появился в результате того, что у них во рту постоянно находился табачный шарик. -- Я не это имела в виду, -- сказала она. -- Ирамамове уходит в лес, чтобы найти то, что ищут великие шапори. -- Что же? -- Силу, чтобы путешествовать в Дом Грома. Силу, чтобы отправиться к Солнцу и возвратиться живым. -- Я видела, что в лесу Ирамамове занимается любовью с женщиной, -- призналась я. Ритими тихо смеялась. -- Я открою тебе один очень важный секрет, -- прошептала она. -- Ирамамове спит с женщинами так, как это делают шапори. Он берет у женщин силу, а взамен ничего не дает. -- А ты спала с ним? Ритими кивнула. Я долго просила ее рассказывать дальше, но она отказалась. Неделей позже мать Шорове, его сестры, тетки и кузины начали причитать в своих хижинах. -- Старый человек, -- плакала мать, -- у моего сына больше нет силы. Ты хочешь убить его голодом? Ты хочешь, чтобы он умер от недостатка сна? Тебе пора оставить его в покое. Старый шапори не обращал внимания на их крики. На следующее утро Ирамамове принял эпену и танцевал перед хижиной своего сына. Его движения чередовались: он то прыгал высоко в воздух, то, ползая на четвереньках, имитировал воинственное рычание ягуара. Внезапно он остановился. Он сел на землю, а глаза его сфокусировались на одной точке, где-то далеко впереди. -- Женщины, женщины, не отчаивайтесь, -- выкрикнул он громким носовым голосом. -- Еще несколько дней Шорове должен оставаться без пищи. Даже если он выглядит слабым и его движения вялы, и он стонет во сне, он не умрет. Встав, Ирамамове подошел к Пуривариве и попросил его вдуть еще немного эпены в его голову. Потом он вернулся на то самое место, где сидел раньше. -- Слушай внимательно, -- посоветовала Ритими. -- Ирамамове один из тех немногих шапори, которые путешествовали к Солнцу во время посвящения. Он сопровождает других в их первом путешествии. У него два голоса. Тот, который ты уже слышала, это его собственный; другой -- голос его хекуры. Сейчас слова Ирамамове исходили из глубины его груди; звуки заклинаний падали на собравшихся у хижин замерших людей, как камни, грохочущие в ущелье. Жизнь в шабоно замерла в торжественном ожидании. Глаза людей сверкали. Они ждали, что скажет хекура Ирамамове, что произойдет дальше в мистерии посвящения. -- Мой сын побывал в глубинах земли и горел в жарком огне ее безмолвных пещер, -- произнес грохочущий голос хекуры Ирамамове. -- Ведомый глазами хекуры, он прошел через пелену тьмы, через реки и горы. Они научили его песням птиц, рыб, змей, пауков, обезьян и ягуаров. -- Он силен, хотя его глаза и щеки впали. Те, кто спускался в молчаливые горящие пещеры, те, кто прошел по ту сторону лесного тумана, возвратятся. И в их теле будет хекура. Именно она приведет их к Солнцу, к светящимся хижинам моих братьев и сестер, хекур неба. -- Женщины, женщины, не зовите его по имени. Позвольте ему идти. Дайте ему оторваться от матери и сестер, чтобы достичь мира света, который требует еще больше силы, чем мир тьмы. Очарованная, я слушала голос Ирамамове. Никто не говорил, никто не двигался, все лишь смотрели на фигуру шамана, неподвижно сидящего перед хижиной своего сына. После каждой паузы его голос достигал наивысшей степени глубины. -- Женщины, женщины, не отчаивайтесь. На пути он встретит тех, кто прошел через долгие ночи тумана. Он встретит тех, кто не вернулся обратно. Он встретит тех, кто не дрогнул от страха и прошел этот путь до конца. Он встретит тех, чьи тела сожжены и убиты, тех, чьи кости hp вернулись к своему народу и сохнут на солнце. Он встретит тех, кто не прошел облака, направляясь к Солнцу. -- Женщины, женщины, не нарушайте его равновесие. Мой сын достигает конца своего путешествия. Не смотрите на его потемневшее лицо. Не смотрите в его впавшие глаза, в них нет света. С сегодняшнего дня ему предопределено быть одному. Ирамамове поднялся. Вместе с Пуривариве он вошел в хижину Шорове, где они провели остаток ночи, взывая к хекурам. Через несколько дней молодые мужчины, ухаживавшие за Шорове долгие недели посвящения, вымыли его теплой водой и растерли ароматными листьями. Потом Шорове раскрасил тело смесью угля и оното -- волнистыми линиями от головы вдоль щек к плечам и дальше кругами до колен. Шорове ненадолго остановился в центре шабоно. Его глаза печально сияли из глубоких впадин, наполненные невыразимой грустью, как будто он только сейчас понял, что он больше не человек, а лишь тень. В нем ощущалась особая сила, которой не было раньше, как будто груз его новых знаний и опыта был больше, чем память о прошлом. Потом в общем молчании Пуривариве отвел его в лес. Глава 16 -- Белая Девушка, Белая Девушка! -- кричал шестилетний сын Ритими, подбегая ко мне. Тяжело дыша, он остановился передо мной и прокричал: -- Белая Девушка, твой брат... -- Мой кто? Размахивая палкой-копалкой, я побежала к шабоно и остановилась на краю расчищенного участка леса вокруг шабоно. Здесь росли тыквы, хлопок и множество целебных трав. Этева говорил, что эту узкую полоску леса расчистили для того, чтобы враги не смогли бесшумно подкрасться к шабоно. Из хижин не доносилось ни одного незнакомого звука. Проходя через площадку к группе людей, сидящих у хижины Арасуве, я не ожидала увидеть Милагроса. -- Белая индеанка, -- сказал он по-испански, жестом при