урсе и обладал отличной поворотливостью. Нечего и говорить о том, что "Попович" от форпика до ахтерника был напичкан самым современным оборудованием, подчас даже и не особенно нужным. У Геннадия даже глаза разбежались, когда он впервые поднялся на рулевую рубку. Непосвященному могло бы показаться, что он попал в обстановку научно-фантастического романа, но наш "юный моряк" с восхищением угадал в замечательнейших предметах пульт дистанционного управления главными двигателями, репитеры гирокомпаса, экран локатора и радиопеленгатор, эхолот и аксиометр... На судне были созданы прекрасные условия для труда и отдыха экипажа. Отличные каюты помещались в палубных надстройках, а в твиндеках располагались научные лаборатории и кладовые. Надо сказать, что за четыре года экипаж "корабля науки" не претерпел почти никаких изменений. Так получилось, что коллектив сложился сразу. Все эти мужественные люди, что называется, "притерлись" друг к другу. Атмосфера веселой дружбы царила на "Алеше Поповиче". Надо ли говорить о том, что все моряки и ученые любили своего молодого капитана Рикошетникова и научного руководителя -- пожилого гиганта, видавшего виды Шлиера-Довейко? Надо ли говорить о том, что этих двух людей связывало взаимное уважение? Только лишь перед выходом в рейс к Большим Эмпиреям на борту "Поповича" появились два новых человека. Рикошетников привез из Ленинграда своего друга школьника Стратофонтова, а Шлиер-Довейко вывез из глубины Среднерусской возвышенности мастера на все руки Телескопова. Коллектив, посовещавшись, принял новичков с распростертыми объятиями. Между тем сгустились сумерки, растворилось волшебное видение Фудзи и марево разноцветных неоновых огней затрепетало над огромной Иокогамой и необозримым Токио. Уже заведены были носовой и кормовой продольные швартовы, шпринги и прижимные, когда на верхнюю палубу вышел из своей каюты капитан Рикошетников. Он только что закончил необходимые формальности с японской таможенной службой, с пограничниками и карантинными врачами и теперь собирался отправиться в город. Ему предстояло нелегкое путешествие по Токио: надо было найти генеральное консульство Республики Большие Эмпиреи и Карбункл. Рикошетников огляделся и увидел, что палуба почти пуста. Иногда по ней деловито пробегали члены экипажа с утюгами или галстуками в руках. Все моряки и ученые "Алеши Поповича" уже далеко не первый раз бывали в Токио и сейчас готовились к встречам со своими японскими друзьями и родственниками. Одна лишь маленькая фигурка одиноко сидела на кнехте и задумчиво смотрела на гигантский таинственный город. Рикошетников, разумеется, уже знал о плачевном эпизоде с борщом на подходе к Суранамскому проливу. Нет, артельщики оказались джентльменами и не сказали ни слова. Обо всем капитану, задыхаясь от смеха, доложил сменившийся с вахты рулевой Барабанчиков, которого в свою очередь навел на место происшествия судовой кот Пуша Шуткин. Рикошетников, разумеется, сам в душе чуть не лопнул от смеха, вообразив погоню ВЧЕРАШНЕГО борща за ЖИВЫМ человеком, но усилием воли сохранил невозмутимость и категорически предложил Барабанчикову и Пуше Шуткину хранить молчание хотя бы в память русских морских традиций. Сейчас, увидев одинокую фигурку своего друга, Рикошетников не смог сдержать чувства жалости и сочувствия. Он и не подозревал, что душа Геннадия в эти миги была полна ликованием. "Ух ты, Япония, Токио, Иокогама! -- думал в эти миги Геннадий. -- Вот я сижу на баке корабля, и вот передо мной загадочный вечерний город с одиннадцатимиллионным населением. Увидели бы меня сейчас наши ребята с улицы Рубинштейна -- Валька Брюквин или Наташка Вертопрахова! Смотри, Наташа, юнга Билл еще вернется из Северной Канады..." Да, Япония была перед ним, и до нее можно было дотронуться пальцем, можно было полежать на ней, попрыгать или просто по ней пройтись. И неужели же, неужели даже совершенно фантастические Большие Эмпиреи вот так же реально скоро предстанут перед ним? Геннадий был, конечно, вполне здравомыслящим мальчиком, но все-таки очень долго не покидала его мысль о том, что разные другие страны существуют только в книгах и в кино, что взрослые все это выдумали для того, чтобы детям не так скучно было учить географию. -- Геннадий, не хотите ли сходить со мной в город? -- спросил Рикошетников. Геннадий, ликуя и подпрыгивая в душе, спокойно изъявил согласие. Они спустились по трапу, прошли по причалу и вошли в здание морского порта, где по стеклянным коридорам двигались вереницы пассажиров из обеих Америк, Австралии, Азии, Океании и Европы, пересекаясь на разных этажах и сливаясь в огромном зале в гудящую пеструю толпу. Рикошетников уверенно пробрался сквозь толпу к конторе автопрокатной компании "Херц" и арендовал там двухместный скоростной автомобиль "бентли". Через полчаса друзья уже мчались к Токио по висящей над сонмом Маленьких домиков бетонной автостраде. Центр Токио -- это горная страна из стали, алюминия и стекла, а весь Токио -- это равнина маленьких двух- и одноэтажных домиков. Если какой-нибудь житель столицы пригласит вас, милый читатель, в гости, он обязательно нарисует для вас схему своего квартала, укажет стрелочкой свой дом, пунктиром отметит путь от магистрали в глубинку. Дело в том, что в Токио нет улиц, вернее, улицы не имеют названий. Названия имеют только кварталы и районы. Когда говорят: главная улица Гиндза -- это неверно. Нет улицы Гиндза, есть район Гиндза. Разобраться в этой системе непривычному человеку чрезвычайно трудно. Проколесив битый час по наполненным людьми и машинами. улочкам района Синдзюко, Рикошетников и Стратофонтов потеряли надежду найти консульство нужной им республики. Полицейские и прохожие, услышав название "Большие Эмпиреи и Карбункл", почему-то начинали безумно хохотать и так слабели от смеха, что толку добиться было трудно. Рикошетников махнул было уже рукой, как вдруг припавший к ветровому стеклу Геннадий воскликнул: -- Остановитесь, Николай Ефимович! Рикошетников резко затормозил. Перед ним был ничем не примечательный двухэтажный домик в четыре окна, от тротуара до крыши покрытый светящимися и несветящимися вывесками. Вывески гласили: Уроки игры на скрипке! Европейская, японская, окинавская и индийская кухня! Филателист, стой! Здесь самые редкие марки! Секреты вечной молодости! Гадаем по руке! Бокс, дзю-до, каратэ! Сувениры на любой вкус! Продажа кактусов, раковин и камней! Певчие птицы и меха! Парижская косметика, лондонские запонки, носки из Чикаго! Подводные зажигалки и инфракрасные очки! А между гирляндой чикагских носков и чучелом филина на освещенной витрине этого обычного токийского домика помещалась маленькая, с почтовую открытку, эмалированная табличка: Консульство Республики Большие Эмпиреи и Карбункл. Рикошетников и Геннадий вошли в дом и оказались в небольшом зальчике, стены которого были увешаны самурайскими мечами, масками театра "НО", панцирями гигантских черепах, челюстями и мослами непонятных животных. Полки были заставлены старинными фолиантами с медными застежками, банками с маринованными чудищами, кактусами, раковинами и камнями. В конце зальчика обнаруживалась стойка и четыре высоких стула перед ней. Большой телевизор соседствовал со старинным граммофоном. За стойкой стоял, широко улыбаясь, тощий высокий старик неопределенной национальности в белой куртке и белой шапочке. -- Гуд ивнинг, -- сказали друзья. Несколько секунд старик не двигался, потом, с видимым усилием оборвав свою затянувшуюся улыбку, быстро зашевелился и заговорил: -- Добрый вечер, господа! Прежде всего вам надо закусить, прежде всего закусить. Присаживайтесь, сэр! У мальчика голодный вид, сэр! Старый Старжен Фиц знает, чем угостить такого отличного карапуза! Он жутко подмигнул Геннадию и снял крышки с нескольких кастрюлек, расположенных у него за стойкой. Пар, поднявшийся из кастрюли, был так аппетитен, что Геннадий даже забыл обидного до боли в сердце, до звона в ушах "карапуза". Старик между тем, ловко орудуя разливной ложкой и деревянными палочками "хаши", продолжал улыбаться. Вдоль всей стойки тянулась металлическая полоса электрической жаровни. Старик включил ее, смазал маслом в том участке, перед которым сидели гости, масло затрещало, старик бросил на жаровню какие-то коренья, что-то вроде грибов, слизистые комочки устриц, ломтики мяса; в черные фаянсовые пиалы старик налил супу, в маленькие блюдечки наложил какой-то зеленой пасты. -- Ручаюсь, господа, вам никогда не забыть кухни старого Старжена Фица! Почему бы юному джентльмену не отведать паштет из морского ежа? Сэр, отхлебните этого окинавского супа из каракатицы, и вы уже не оторветесь! Не желаете ли сырой рыбы сашими? Она так нежна, так нежна, так нежна, так нежна... Старик, словно испорченная пластинка, запнулся на "так нежна" и повторял эти слова все тише и тише, а потом совсем затих и застыл с широкой безжизненной улыбкой на устах. Проголодавшиеся друзья набросились на удивительную еду и даже забыли на какое-то время о цели своего прихода. Старик между тем вышел из оцепенения, пролез под стойкой в зал и заиграл на скрипке. Он подходил со скрипкой к гостям, склонялся то к мальчику, то к капитану, вкрадчиво и ласково шептал: -- Носки, галстуки, кактусы, шпильки, замки, открытки... Не прерывая игры на скрипке, он несколько раз взмахнул над головами друзей самурайским мечом, дал холостую очередь из винтовки "М-14", показал несколько приемов дзю-до и ударил страшным свингом по чучелу медведя панды, скромно стоящему в углу зала. Потом он подсунул Геннадию альбом с "самыми редкими марками", схватил свободную от еды ладонь капитана и снова зашептал: -- Феноменальное сочетание физических и духовных качеств, сэр, приведет вас к триумфу! Все-таки, сэр, сохраняйте осторожность в первую неделю новолуния... Старый Старжен Фиц, сэр, лучший хиромант Юго-Восточной Азии, и если бы не интриги... -- Простите, мистер Старжен Фиц, -- сказал Рикошетников, осторожно освобождая свою руку для собственных надобностей. -- Мы пришли сюда только лишь для того, чтобы повидать консула Республики Большие Эмпиреи и Карбункл... Старик вдруг отпрыгнул в сторону с криком "0-ле!" и, обращаясь к медведю панде, филину, маскам и маринованным чудовищам, торжествующе воскликнул: -- Слышали? После этого он нырнул под стойку, скрылся за бамбуковой шторой и через минуту явился оттуда в совершенно уже новом обличии. Преисполненный достоинства дипломат в мундире, расшитом золотыми нитями, с высоким стоячим воротником, покровительственно и любезно смотрел на гостей. Лишь забытая на голове поварская шапочка напоминала о прежнем Старжене Фице. -- К вашим услугам, господа, -- сдержанно поклонился генеральный консул. -- Мы советские моряки, господин консул, -- оправившись от первого ошеломления, пробормотал Рикошетников. -- Я капитан научно-исследовательского судна "Алеша Попович", Николай Рикошетников, а это мой друг Геннадий Эдуардович Стратофонтов. -- Стратофонтов? -- поднял правую бровь генеральный консул. -- Не являетесь ли вы, сэр, одной из ветвей генеалогического древа национального героя нашей республики русского адмирала Страттофудо, памятник которому возвышается в столице нашей страны Оук-порте? -- Геннадий как раз является ветвью адмирала Стратофонтова, но отнюдь не Страттофудо, -- сказал капитан. Консул улыбнулся: -- Так жители нашей страны переиначили это славное имя на свой манер. -- Значит, мы увидим памятник моему предку? -- воскликнул Геннадий. -- Николай Ефимович, это потрясающе! Памятник моему дедушке! -- Вы собираетесь посетить Большие Эмпиреи? -- осторожно спросил консул. -- Как раз по этому поводу мы и пришли к вам, сэр, -- - сказал Рикошетников. -- "Алеша Попович" будет все лето исследовать шельф в районе архипелага и знаменитую впадину Яу. Мы хотели бы получить согласие вашего правительства на заходы в ваши порты и гавани. -- На вашем судне есть футбольная команда? -- быстро спросил консул. -- Что-о? Футбольная команда? Да, разумеется, у нас есть футбольная команда... -- Тогда все в порядке. Футбол -- это главная страсть нашей республики и президента. Вы получите право захода во все гавани Больших Эмпиреев. -- И Карбункла, -- добавил Рикошетников. -- Во все гавани и порты Больших Эмпиреев, -- повторил консул. -- Ну, конечно, и Карбункла? -- весело спросил Рикошетников. Мимолетная тучка проскользнула по лицу Старжена Фица. -- На Карбункле не играют в футбол, -- сухо сказал он. Рикошетников не обратил внимания на странный тон, каким были сказаны эти слова, извлек из своего портфеля судовые бумаги и приступил к обсуждению формальностей. "Почему же на Карбункле не играют в футбол? -- подумал Геннадий. -- И почему консул помрачнел, когда сказал об этом?" -- Ну все в порядке,-- сказал Рикошетников, закрывая свой портфель. -- Наконец-то можно снять проклятый мундир! -- воскликнул Старжен Фиц. -- Надеваю я его, господа, не чаще одного раза в десять лет, но все-таки терпеть не могу. Что вам приготовить, господа? Итальянскую пиццу, швейцарскую фондю, аргентинское асадо, индийский керри-райс или, может быть, русский борщ? -- Что вы хотите этим сказать? -- воскликнул Геннадий. Он побагровел и вытянулся как струнка. -- Просто повеяло воспоминаниями детства, -- затараторил вдруг по-русски Старжен Фиц. -- Как вы вошли, господа, так сразу пахнуло нашим русским привольем, березовым соком, борщом... Ведь я, господа, родился в Санкт-Петербурге и покинул его шестьдесят лет назад в вашем возрасте, милостивый государь.-- Он почтительно поклонился Геннадию. -- Судьба мотала меня по всему миру, господа, но об этом не будем. Единственная страна, где мне не довелось побывать, -- это Республика Большие Эмпиреи и Карбункл... Всего доброго, господа, всего доброго, но прежде прошу оплатить счет. Ваш ужин, господа, стоил три тысячи иен, игра на скрипке четыреста пятьдесят иен, демонстрация приемов бокса и дзю-до пятнадцать иен. Извините, господа, я бы не взял с вас денег, но мое правительство не платит мне жалованье уже двадцать четыре года. Приходится изворачиваться, господа. Старость -- не радость... Прежде старый Старжен Фиц зарабатывал на велогонках, сейчас соль в коленных суставах, господа... Консул, видимо, мог бы так болтать еще очень долго, но моряки направились к выходу. Старжен Фиц проводил их до дверей, всучил на дорогу чикагский галстук, кактус, раковину и банку с сороконожкой за 127 иен. -- Ах, господа, -- тараторил он уже в дверях, -- говорят, что страна, которую я здесь представляю, земной рай! Хочу вам дать последний полезный совет, господа. Обязательно постарайтесь в Оук-порте познакомиться с мадам Накамура-Бранчевской. Недавно эта леди посетила Токио, и старый Старжен Фиц был просто очарован... -- Чем же знаменита эта дама? -- усмехнулся Рикошетников. Чудак консул успел уже порядком надоесть ему. -- Ах, это просто совершенство! Убедительно советую не избегать приятнейшего знакомства с этой богатой импозантной и попросту красивой женщиной. -- Я никогда не чурался импозантных, а тем более красивых дам, -- улыбнулся капитан. -- Это похвально, это похвально, это похвально... -- Консул оцепенел с широкой бессмысленной улыбкой на устах. По дороге к порту Геннадий и капитан во всех подробностях вспоминали визит к "генеральному консулу" и весело хохотали. В районе Гиндзы их "бентли" попал в автомобильную пробку. Джазовые обвалы из окон баров, крики зазывал и уличных торговцев, полицейские свистки и сирены, клаксоны автомобилей чуть не оглушили их. В небе, освещенный скрещенными лучами, поворачивался рекламный автомобиль, ниже то хмурилась, то расплывалась в улыбке гигантская неоновая рожа, все кричало, мелькало, подмаргивало. Световая газета на крыше "Асахи" вещала: Сегодня в Токио убито 15, ранено 307! Битлы заявили протест министерству внутренних дел Англии! Советы продолжают штурм космоса! Заявление генерала Зиапа! Экс-шахиня Сорейя приняла приглашение киностудии "МГМ"! Исчезновение панамского сухогруза в ста милях от Гонконга! Потеряна связь с яхтой шейха Абу-Даби, стоимость которой оценивается в 15 миллионов... Самолет таиландских ВВС засек неизвестные торпедные катера! Новые пираты? ГЛАВА III, в которой слышится пение кота и тявканье "Ржавой акулы" Стоял полный штиль. Вот уже неделю плавучий институт в идеальных условиях исследовал семикилометровую впадину Яу. Ничто не мешало ученым опускать дночерпалки и тралы, запускать радиозонды. Корабль медленно двигался, прокладывая новый промерный галс. Эхолоты прощупывали глубину. На палубах "Алеши Поповича" царила веселая суета. Казалось, что это кусок черноморского пляжа: все ученые и моряки были в плавках и темных очках. Неподвижный океан горел с яркостью вольтовой дуги. Иногда в слепящем мареве трепещущими пятнами пролетали стайки летучих рыб. Геннадий никак не мог свыкнуться с мыслью, что под днищем их судна такая гигантская толща воды -- семнадцать с половиной кругов стадиона имени Кирова, четырнадцать останкинских телебашен! Подолгу он стоял, опершись на планшир, глядя, как из темноты в прозрачные слои выплывают акулы. Эти мерзкие твари постоянно кружили вокруг судна и испарялись только тогда, когда появлялись быстроглазые, иронически улыбающиеся дельфины-афалины. -- Почему же все-таки целая стая акул боится одного-единственного дельфина? -- спрашивал Гена своего непосредственного руководителя доктора биологических наук Верестищева. -- Дельфин отважен, а акула трус,-- отвечал Самсон Александрович,-- Акула, Гена, это своего рода морской фашист. -- Вы думаете, что фашизм труслив? -- пытливо спрашивал мальчик. -- Но ведь он всегда нападает первым... -- Это сложная проблема, Гена, очень сложная, -- задумчиво говорил Верестищев.-- Всегда ли смел тот, кто нападает первым? Препарируя моллюсков и глубоководных рыб, ученый и лаборант часто вели содержательные беседы, которые иной раз соскальзывали к философской плоскости. -- Вы знаете, Гена, -- сказал как-то Верестищев, -- как индонезийские рыбаки мстят акулам, когда от их зубов погибает человек? Они вылавливают хищника, разжимают ему челюсти, засовывают ему в желудок живого морского ежа и выпускают в море. Акула обречена на долгие нестерпимые муки. -- Б-р-р...-- содрогнулся Геннадий.-- Все-таки это слишком жестоко по отношению к бессмысленной твари... -- Акулы кажутся этим рыбакам не животными, а враждебным племенем. -- Тем более это жестоко -- воскликнул Геннадий. -- Рубанули бы гадину -- и дело с концом! -- Это очень сложная этическая проблема, -- задумчиво сказал Верестищев.-- Вы мыслите, Геннадий, не по возрасту серьезно. Давайте-ка займемся чем-нибудь попроще. Вот перед нами медуза... Они погрузились пинцетами в довольно-таки неаппетитное желе распластанной медузы. -- Знаете ли вы, Гена, что акустический аппарат медузы угадывает приближение шторма больше чем за сутки? -- спросил Верестищев. -- А нельзя ли сделать такой прибор, как этот аппарат у медузы? -- полюбопытствовал Гена. -- Вы меня поражаете, Геннадий! -- воскликнул Верестищев. -- Как раз над этой проблемой работает один отдел в нашем институте. Вам надо быть ученым, мой мальчик! Однажды, проснувшись, Геннадий очень удивился, не увидев на палубе расчерченного жалюзи солнечного коврика. Тусклый серый свет еле-еле освещал каюту. Иллюминатор, казалось, был задраен брезентом. -- Привет, Генок, -- сказал Телескопов. -- Тебя с туманом, а меня с халтуркой. Он сидел на своей койке и плотничал, плотничал тихо и сокровенно, как в детстве. -- Доктору клетку сочиняю,-- объяснил он .-- Всю дорогу доктор не отвечал взаимопониманием, а сейчас клеточку заказал. Удача: кенара он ночью поймал, доктор наш золотой. -- Как так -- кенара? -- поразился Гена. -- Ну, может, не кенара, так попку, а может, еще какого черта, -- сказал, посвистывая, Телескопов. -- Но ведь кенар или попугай -- это береговые птицы! -- Да, видать, к Эмпиреям замечательным подгребаем. Геннадий вышел на палубу. Видимость была не больше полукабельтова. "Алеша Попович" двигался самым малым, каждые две минуты сигналя туманным горном. Трое парней готовили к спуску за борт двухсотлитровый батометр. Геннадий поднялся на ходовой мостик и здесь, возле двери радиорубки, встретил судового кота Пушу Шуткина. Кот сидел на задних лапах, недобрыми желтыми глазами смотрел на мальчика. Кот этот записался в судовую роль "Алеши Поповича" в итальянском порту Бари, но никто бы не смог поручиться, что он был родом именно оттуда. Вот уже четыре года Пуша Шуткин плавал на "Алеше Поповиче", сходил на берег в каждом порту, устраивал там свои дела, но неизменно возвращался, завидев на мачте флаг "Синий Петр"-- сигнал "Всем на борт!". Шуткин пользовался у экипажа и ученых заслуженным авторитетом. Это был солидный боевой, покрытый шрамами кот, исполненный достоинства и благосклонности к двуногим друзьям. И только лишь к Геннадию Шуткин отнесся с каким-то пренебрежением: высокомерно выгибал спину, трубой поднимал хвост, презрительно фыркал, старался по мере сил досадить юному моряку. Вспомним хотя бы историю с борщом. Нельзя сказать, что Геннадия это не задевало. "Уж не видит ли он во мне соперника", -- иногда думал мальчик, и от этой мысли ему становилось не по себе. Сейчас, встретив кота, Геннадий решил раз и навсегда выяснить с ним отношения. -- Простите, Шуткин, но мне кажется, что вы относитесь ко мне с каким-то предубеждением,-- сказал он.-- Почему? Разве не получали вы от меня колбасу, селедку, конфеты?! Разве не отдал я вам чуть ли не половину праздничного блюда бишбармак, которым нас побаловал старший кок Есеналиев? Кот выгнул спину, поднял хвост трубой и пошел прочь, ко вдруг, словно передумав, повернулся к Геннадию, встал на задние лапы и с горечью запел: В любом порту живет нахал, Которому за дело Маэстро Шуткин раздирал Полморды и полтела. В Бордо бесхвостый обормот Оклеветал нас жутко, Сказав, что благородный кот Всего лишь раб желудка. Но моряки -- прямой народ. В душе моей открытой Они читают: Шуткин-кот Не любит паразитов. Не так важна коту еда, Пусть даже голод гложет, Мужская дружба мне всегда Значительно дороже. А вы, Геннадий-новичок, Поверив гнусным слухам, Не удосужились разок Пощекотать за ухом. Я презираю бишбармак И жирную селедку, Зато ценю как дружбы знак Заушную щекотку... -- Так вот, в чем дело! -- воскликнул Геннадий. -- Приношу вам свои глубочайшие извинения! Разрешите мне немедленно протянуть вам руку дружбы! Кот, не скрывая удовольствия, выгнул шею и Геннадий в течение пяти минут щекотал его за ухом. -- Мерси,-- сказал наконец кот. -- Я совершенно удовлетворен и в знак благодарности дарю вам свою любимую песню, которую довелось слышать только моим истинным друзьям и подругам. Вспрыгнув на кнехт и взявшись правой передней лапой за леер, кот закрыл глаза и запел чудную песню: Иные любят гладь да тишь, Подушки, одеяла... Предпочитаю гребни крыш, Сырую мглу подвалов. Мурлан мурлычет день-деньской, Хозяйке лижет локти, А я за дымовой трубой Натачиваю когти. Но для друзей моя душа -- Всегда одна красивость, Ведь дружба так же хороша, Как честь и справедливость. Курлы мурлы олеонон, Фурчалло бракателло, Дирлон кафнутто и ниссон, Журжалло свиристелло... Далекий, но сильный хлопок прервал песню кота. Вслед за этим зловещим хлопком из глубины тумана донеслось не менее зловещее тявканье. Распахнулась дверь радиорубки, и на пороге появился радист Витя Половинчатый. -- Где капитан?! -- гаркнул он, округляя глаза до полной шаровидности. Он перепрыгнул через комингс и побежал к капитанской каюте. -- Николай Ефимович! В эфире SOS! SOS! ...Весь командный состав "Алеши Поповича" сгрудился в тесной радиорубке. Витя Половинчатый возбужденно говорил и писал на кусочках бумаги. -- Очень слабые сигналы... SOS... Запрашиваю: кто терпит бедствие?.. Молчат... Я советское судно "Алеша Попович"... координаты... молчат... вот, товарищи... тише! Передают международным кодом... шлюпку с пассажирского теплохода "Ван-Дейк" преследует неизвестная подводная лодка. Пользуясь туманом и пуская дымовые шашки, пытаемся скрыться... в шлюпке шестьдесят три человека, есть женщины и дети... SOS... наши координаты... -- Они в двух милях отсюда! -- воскликнул Рикошетников. -- Что за подводная лодка? Неужели эти газетные сенсации с пиратами... -- пробормотал Шлиер-Довейко. -- Какое принимаем решение, Николай Ефимович? Несколько секунд Рикошетников молчал, опустив голову. Рисковать кораблем? Что это за безумная субмарина? Шестьдесят три человека, женщины, дети... Осмелятся ли бандиты напасть на советское судно? Все собравшиеся в радиорубке затаили дыхание. Никто не смотрел на капитана. Все ждали его решения. В море каждое слово капитана -- непреложный закон. -- Идем на сближение, -- тихо сказал Рикошетников и бросился к дверям. ...Туманная сирена "Алеши Поповича" выла теперь без перерыва. Судно шло средним ходом. Все свободные от вахты моряки и ученые толпились на баке. Снова, уже совсем близко, дважды бухнула пушка. Словно огонек сигареты, повисла в тумане красная парашютная ракета. Послышались резкие свистки, желтый глазок слабого шлюпочного прожектора выплыл из тумана, и вскоре появились очертания большой спасательной шлюпки под излохмаченным, никчемно висящим парусом. Казалось, что не расстояние, а туман приглушает крики людей, зовущих на помощь. Шлюпка была переполнена. Ясно было, что даже при волнении в четыре балла она неминуемо пошла бы ко дну. Сейчас люди, забыв об опасности, встали во весь рост и размахивали руками, но криков их не было слышно, рев туманной сирены "Поповича" прорезали только свистки рулевого. "Алеша Попович", подчиняясь приказам капитана, осторожно маневрировал и сближался со шлюпкой. Сирена вскоре была выключена, и до слуха скованных напряжением людей донесся хриплый голос со шлюпки: -- Help us! Soviet ship, help us! Sake for Christ!* (*Помогите нам! Советский корабль, помогите! Ради Христа, спасите нас! (англ.) И сразу же после этого крика в тумане .возникли очертания большой подводной лодки. На мостике лодки замелькал огонек ратьера. Международным кодом было передано приказание: "Остановить двигатели!" Николай Рикошетников, не вынимая изо рта трубки, отдал команду. "Попович" просигналил: "Кто приказывает?" Лодка в свою очередь запросила: "Чье судно?" "Советский научный корабль "Алеша Попович", -- ответил Рикошетников.-- Кто вы?" Несколько минут лодка хранила молчание, разворачивалась носом к "Алеше Поповичу". На мостике ее было видно движение. Спасательная шлюпка раскачивалась уже не более, чем в пятидесяти метрах от судна. Слышен был даже женский плач. "Повторяю -- остановить машины! -- засигналила лодка. -- Через пять минут открываем огонь!" "Прекратите пиратские действия", -- ответил Рикошетников и яростно заорал: -- Спустить штормтрап, принять людей со шлюпки! В тот момент, когда первые измученные люди со шлюпки упали в руки моряков "Алеши Поповича", неизвестная подводная лодка дважды плюнула огнем. Многоопытный Шлиер-Довейко сразу определил по голосу скорострельную пушку "Расти Шарк"** (**"Rusty Shark"-- "Ржавая акула" (англ.).) времен второй мировой войны. Снаряды упали в воду возле самого борта и перевернули шлюпку с "Ван-Дейка". Ужасные крики прорезали туман. Гена опомнился только в воде, куда почти безотчетно бросился на помощь несчастным. Многие моряки с "Поповича" последовали его примеру. Выпрыгнув из теплой воды, Гена увидел прямо перед собой торжественно идущую ко дну старую леди с визжащим мопсом в руках. Сильной рукой мальчик обхватил. костлявое тело и по всем правилам спасения на воде перевернулся на спину. Вода возле правого борта бурлила. Два сильных прожектора с "Алеши Поповича" рассеяли туман и уперлись в рубку подводной лодки. Теперь она была отчетливо видна, среднетоннажная субмарина времен прошедшей войны, но, по всей вероятности, сильно модернизированная и приспособленная для особых целей. Никаких знаков различия на корпусе не было. На мостике лодки видно было несколько мужских фигур в синих куртках. Двое мужчин присели возле тупорылой "Расти Шарк". Еще одна пушка вместе с артиллеристами поднималась из скрытой в корпусе шахты. Шли томительные минуты. Моряки "Алеши Поповича" продолжали спасение людей с "Ван-Дейка". Геннадий помог старой леди ухватиться за канат штормтрапа и бросился на помощь бородачу, за шею которого уцепилось двое визжащих карапузов. Витя Половинчатый без устали передавал в эфир: "Всем! Всем! Всем! Я -- советское научно-исследовательское судно "Алеша Попович", спасаю людей с теплохода "Ван-Дейк". Неизвестная подводная лодка ведет артиллерийский огонь. Наши координаты..." Первым откликнулся учебный корвет индийских военно-морских сил, но он находился на расстоянии не менее пяти ходовых часов. Помощи от Республики Большие Эмпиреи и Карбункл ждать было нечего. Насколько знал Рикошетников, военно-морские силы этой страны состояли из таможенно-погранично-карантинного катера "Голиаф" и корабля-музея "Рыцари ночи". -- Похоже на то, что наше дело табак, -- проговорил умудренный опытом Шлиер-Довейко. -- Мне кажется, что бандиты сами оказались в неприятном положении, -- сказал Рикошетников. -- Они явно в нерешительности. Конечно, они могут уничтожить нас в два счета, но они уже обнаружили себя... -- Разве они не обнаружили себя при нападении на "Ван-Дейк"? Рикошетников пожал плечами. -- Панамский сухогруз и яхта шейха Абу-Даби исчезли, не подав о себе никаких сигналов. Как произошло нападение на "Ван-Дейк", мы пока не знаем... -- Вы думаете...-- начал было Шлиер-Довейко, но в это время рулевой Барабанчиков закричал: -- Они погружаются! Пушка пиратской субмарины быстро уходила в глубь корпуса. Люди с мостика исчезли. Лодка погружалась. ГЛАВА IV, в которой слышится нервный смех, слетают слезы благодарности, а в конце звучит бравурная музыка Нервный смех сотрясал капитана теплохода "Ван-Дейк" Питера ван Гроота. Огромный голландец, похожий на персонажей картин старых мастеров, облаченный в свитер самого массивного члена экипажа "Алеши Поповича" стармеха Калипсо Яна Оскаровича, на три четверти уже осушил бутылку "Столичной" и все не мог успокоиться. -- Нет, это невероятно, господа! -- грохотал голландец. -- Пираты! Пираты шестидесятых годов двадцатого века! Презабавно! Ваши аппараты, господа, садятся на Луну, каждую секунду сто тысяч человек дрыхнет над землей в мягких креслах воздушных лайнеров, из своего дома в Утрехте я разговариваю с новозеландской тетей так, словно она у меня в саду подстригает тюльпаны! И рядом с этим... пираты, господа! Элементарный морской грабеж! Джентльмены удачи! Нет, это невероятно! Это просто ши-кар-но! Он вылил в свой стакан остатки водки, стукнул кулаком по столу и расхохотался пуще прежнего. -- Самое смешное то, что жертвой оказался я -- Питер ван Гроот! Знаете ли вы, господа, что мы ведем свой род от самого отчаянного разбойника адмирала Оливера ван Гроота? -- Первого голландца, обогнувшего земной шар на корабле "Мориц" в конце шестнадцатого века? -- спросил Рикошетников. -- Именно! Именно! Ну, не анекдот ли? -- Капитан выпил водку и затрясся от смеха. -- Успокойтесь, сэр,-- мягко сказал ему бывалый Шлиер-Довейко. Ван Гроот вдруг оборвал смех; Круглое лицо его обрело углы. Остановившийся взгляд уперся в матовый светильник на дубовой стене кают-компании. -- Я потерял свое судно, почти всех пассажиров, весь экипаж. Если бы не вы... Зачем вы меня спасли? -- Известно ли вам было, капитан, об исчезновении панамского судна и яхты шейха Абу-Даби? -- спросил помполит Хрящиков. -- Что-то слышали по радио... Капитан, Шлиер-Довейко, помполит, стармех и старпом сидели за круглым столом в кают-компании. Солнечные блики трепетали на ворсистом ковре и полированной поверхности стола: туман рассеялся. "Алеша Попович" полным ходом шел к столице Больших Эмпиреев Оук-порту. -- Связь с панамским сухогрузом оборвалась в ста милях от Гонконга, -- задумчиво сказал Рикошетников. -- Яхта шейха пропала к югу от Цейлона. "Ван-Дейк" ограблен и потоплен в ста пятидесяти милях от Больших Эмпиреев. Слишком большой диапазон для одной подводной лодки. Он положил руку на плечо ван Грооту и мягко сказал: -- Расскажите, как было дело, капитан. Возьмите эту сигару. Курите и рассказывайте. -- Настоящая "Гавана", как я вижу? -- несколько оживился ван Гроот, закуривая сигару. -- Упман? Недурно! Он откинулся в кресле, окутался сигарным дымом и начал свой рассказ: -- "Ван-Дейк", джентльмены, был прочной комфортабельной посудиной, но, конечно, уже не для экспрессных линий. Фирма использует, вернее, использовала нас на круизных рейсах. Мы катали старичков рантье, молодоженов, влюбленных, разочарованных дамочек, короче -- чековые книжки средней толщины; впрочем, были и толстосумы. Оук-порт оказался вторым после Сингапура пунктом круиза. Там мы стояли больше недели. Пассажиры наслаждались. Природа там, господа, великолепная, а население уму непостижимое, сами увидите. К концу недели мы получили отличную метеосводку и снялись из Оук-порта на Зурбаган. Трое суток шли по гладкому, как стекло, морю. Старички гоняли шары, молодежь играла в теннис, танцевала; от этой американской трясучки у меня, господа, уже в глазах стало рябить. Бары работали до утра, боялись даже, что джину до Зурбагана не хватит. И вот в один прекрасный вечер в девятнадцать ровно в рулевую рубку вошли два эдаких франта и шикарная дама, вроде бы какая-то эстрадная певичка. Все трое в масках, господа, и с автоматами. "Руки на голову, говорят, и всем в угол!" -- "Спокойно, детки, -- говорю я, -- насчет киносъемок мы не договаривались". И тут девица шарахнула длинной очередью по приборам -- только стекла посыпались! Сразу после этого послышались выстрелы из радиорубки. Вахтенный радист грек Леонидас вбежал весь в крови и упал замертво. Нас выгнали на палубу, и тут мы увидели, что в двух кабельтовых от "Ван-Дейка" всплывает эта проклятая лодка и сразу же открывает огонь, сбивает нам грот-мачту. Гангстеры, их было человек десять на судне, уже гонят всех пассажиров на бак, а от лодки идут два моторных вельбота им на подмогу. Я, господа, во время войны служил в союзном флоте, ходил с караванами в ваш Мурманск, видел всякое... но здесь, сознаюсь честно, я растерялся, я ничего не понимал... какой-то бред... Кто-то из этих мерзавцев выпустил воду из главного бассейна, всех пассажиров загнали туда, как овец в трюм, а экипаж окрутили тросом на баке. Малейшая попытка к сопротивлению -- сразу автоматная очередь и... труп на палубе. Крики, стоны, плач, а вокруг безмятежное море, закатное солнце и полная пустота. Правда, раз над нами прошел межконтинентальный "боинг". Какой-нибудь пассажир небось посмотрел вниз и сказал: "Посмотрите, какой пароход беленький..." Короче, начался самый безобразный грабеж. Часть бандитов пошла по каютам, другие выворачивали карманы, срывали с дам кольца, серьги, остальные держали нас под прицелом. Из глубины судна иногда доносились выстрелы -- в машинном отделении, видимо, шла схватка. Все это продолжалось не меньше двух часов. Наконец нам было приказано спустить шлюпки и занять в них места. Три шлюпки были повреждены "Ржавой акулой", и оставшиеся, конечно, оказались переполненными. Лодка взяла все шлюпки на буксир, встала в позицию и одной торпедой развалила старину "Ван-Дейк" надвое. Всю ночь лодка шла в надводном положении и тащила шлюпки за собой. Какую судьбу они нам готовили? Почему не уничтожили вместе с судном? Один из моих матросов сказал мне, что слышал краем уха в Сингапуре о какой-то партии наркотиков. Может, это было столкновение враждующих клик, может быть, мы оказались случайной жертвой? К утру сгустился туман, и я приказал обрубить буксир. Я хотел попытаться добраться до островов Кьюри, потому что понимал: свидетелей такого дела вряд ли оставят в живых. Должно быть, я был прав. Лодка охотилась за нами с упорством гончей. Если бы не вы... На "Поповиче" тем временем помогали спасенным: делали перевязки, инъекции, поили бромом, валерьянкой, чаем с малиной, кофе с коньяком, молоком, кому что нравилось. Старая леди, уже подсохшая и взбившая надлежащим образом седые букли, отыскала своего спасителя. -- What's your name my young hero?* (*Как вас зовут, кой юный герой? (англ.).) -- со скрипучей нежностью спросила она Геннадия. -- My name is Геннадий Стратофонтов, madam, -- вежливо ответил мальчик. -- Oh Lord!** (**Боже! (англ.).) -- Леди подняла к небу глаза цвета увядших незабудок. -- Теперь у меня есть два любимых существа! Прежде у меня был один лишь Винстон... -- Она поцеловала своего мопса, который осторожно покосился на величественного Пушу Шуткина. -- Теперь у нас есть вы -- Генна ди Страто... О, это слишком трудно для меня. Я буду называть вас Джин Стрейтфонд... Я включу вас в свое завещание. Винстон получит шестьдесят процентов, а вы, Джин, сорок процентов. -- Благодарю вас, мэм, но это не требуется, -- сдержанно поклонился Геннадий. -- Никаких "но"! -- категорически заявила дама. -- Мой покойный супруг скопил достаточную сумму на моделировании вставных челюстей. На мои фунты, Джин, вы сможете получить приличное образование. -- Мне не нужны ваши фунты, мэм. Я и так получу приличное образование, -- ответил Геннадий, слегка задетый за живое. -- Инкредэбл! Невероятно! -- воскликнула дама. -- Почему вы отказываетесь от денег? Ведь вы же спасли нас с Винстоном? -- Я советский пионер, мэм, и этим все сказано, -- суховато сказал Геннадий. -- О Лорд! -- воскликнула дама.-- Не значит ли это, что вы отказываетесь от нашей с Винстоном дружбы? С глаз ее слетели две-три зеленоватые старческие слезинки, и одна из слезинок упала на загорелое плечо мальчика. Геннадий был тронут искренностью дамы, и он, конечно, учел особенности человека, выросшего и состарившегося в капиталистическом мире. -- Деньги могут только испортить дружбу, мэм, а от дружбы я не отказываюсь. -- Вы святой мальчик, Джин, -- на грани рыдания промолвила старушка. -- Запишите мой лондонский адрес и телефон. Мы с Винстоном будем ждать вас весь остаток наших