рнулась, чтобы взглянуть на него впервые с той минуты, когда так страшно вскрикнула Брисеида, и Фаррелл увидел тревожную неуверенность и боязнь в ее обычно вызывающем сером взоре, увидел, что ее темно-медовая кожа лишилась упругости, приобретя оттенок едва зарубцевавшегося шрама. Рот Фаррелла наполнял запах ее усталости, прогорклый, саднящий и липкий, как дым от горящего мусора. -- Возможно, я даже не буду стараться заставить тебя забыть, -- по крайности, голос ее оживал, обретая почти успокаивающую язвительность. -- Ты и сам вполне способен переиначить все это... -- она обвела рукою крыльцо, Бена, разлетевшиеся книги и раскиданную мебель. -- К утру все уже обратится в полузабытую дурацкую свару малознакомых людей, может быть, с добавлением небольшого землетрясения. Ты уже приступил, я вижу, как ты это делаешь. Фаррелл начал было сердито протестовать, но она пошла прочь от него, сказав: -- Впрочем, неважно, делай, что хочешь. Мне нужно уложить Бена в постель. Фаррелл помог ей вопреки ее воле. Слишком ослабевшая, чтобы командовать, она, в конце концов, позволила ему взвалить на себя большую часть Бенова веса -- после того, как они уговорили Бена подняться по лестнице. Подъем сопровождался пением звучных скальдических стихов с отбиванием ритма по плечам Зии и Фаррелла. Стянув с Бена безнадежно изодранное одеяние викинга, Фаррелл оттащил эти тряпки вниз, к стиральной машине и ненадолго задержался в гостиной, приводя ее в божеский вид. Когда он вернулся, Зия протирала губкой грязные ссадины на теле Бена, выбирая из жестких волос обломки древесной коры. Бен впал в беспокойную дрему, все еще продолжая ритмически бормотать, глаза его оставались полуоткрытыми. Зия тоже напевала что-то -- так тихо, что Фаррелл не столько слышал звук ее пения, сколько ощущал, как он отдается у него в глазных яблоках и в корнях волос. Я ни разу еще не подходил к их постели так близко. -- Я был там, когда она его вызвала, -- сказал он. -- Эйффи, Розанна, она вызвала его прямо из воздуха. Зия мельком глянула на него и продолжала обмывать Бена. Фаррелл добавил: -- То, как вы знаете с ним друг друга, -- я мало что понял, но забывать об этом не собираюсь. Не хочу забывать. Зия сказала: -- У тебя в комнате лютня свалилась на пол. Ты бы сходил, посмотрел, цела ли она. Тупые весноватые пальцы проплывали по телу Бена, как облачные тени. -- Да пошла она... С Беном все в порядке? Идиотское резонерство вопроса заставило его сморщиться и сжаться в ожидании насмешки, но Зия, вновь подняв на него глаза, лишь слабо улыбнулась. -- Нет, -- сказала она. -- В порядке уже ни с кем ничего не будет. Тем не менее кофе выпить было бы очень неплохо. Лютня осталась цела, хоть на ней и лопнули две струны. Он отнес Зие кофе и посидел на своей кровати, заменяя струны и слушая, как Зия напевает над Беном в их комнате на другом конце дома. Теперь, когда он ушел, Зия пела более внятно, и Фаррелл мог с уверенностью сказать, что пела она не по-английски и не на том, отзывающемся ветром языке. Мелодия, сухая и неуловимая, казалась слишком чужеродной, чтобы расположить к себе слушателя, но Фаррелл вслушивался в нее, пока она не стала растворяться в нем нота за нотой, как растворяются в крови ныряльщика пузырьки азота. Он заснул, испытывая желание научиться играть ее на лютне, но желание это оказалось неисполнимым. XI -- Ушел еще до того, как я встал, -- рассказывал Фаррелл. -- Первое, что я сделал, проснувшись: даже не оделся, пошел его проведать, а он, видите ли, давным-давно ушел. Зия сказала, что он позавтракал, раздавил в саду несколько улиток и отправился в кампус. Типичный день рядового труженика. -- А что она еще сказала? -- Джулия сидела за рабочим столом, прилежно трудясь над рисунком, изображающим пораженную какой-то болезнью сетчатку. Не услышав ответа, она подняла глаза и, чтобы привлечь его внимание, помахала бамбуковым пером. -- Джо, ради Бога, о чем вы с ней говорили? Только не пытайся меня убедить, что вы просто-напросто поделили газету и обменялись мнениями о том, какую чушь показывают нынче по телевизору, я все равно не поверю. -- Она телевизор не смотрит, -- Фаррелл поливал цветы, по обыкновению слишком щедро. Теперь он застрял в дверях мастерской, притворясь, будто разглядывает растущий в кашпо паучник. -- Я ей кучу вопросов задал, Джевел. Только что из кожи не вылез. Я спросил, как она могла отпустить его на работу в таком растерзанном виде и что вообще за чертовщина творится с ним и с этой его второй личностью, с Эгилем Эйвиндссоном? А она посмотрела на меня и спрашивает, как я насчет того, чтобы отведать очень симпатичного апельсинового сока, а я говорю, ладно, а кто такой Никлас Боннер, вы с этим милягой в школе, что ли, вместе учились, где это было? А она в ответ налила мне соку. Так оно и шло. Кстати, вон то большое растение, яшмовое, по-моему, гибнет. -- Нет, просто дуется. Я его выставила из спальни, так оно все не может меня простить, -- она повернулась обратно к рисунку и, вглядевшись в него, сердито покачала головой, продолжая, однако, разговаривать с Фарреллом. -- Похоже вы с ней за одну ночь поменялись ролями, а? Теперь ты донимаешь ее въедливыми вопросами, а она притворяется, будто не слышит. Очень странно. -- Выглядит она паршиво, -- сказал Фаррелл. -- Не знаю, что там на самом деле произошло между ней, Эйффи и этим младенцем с новогодней открытки, но страху они на нее нагнали порядочного. Он потер колено, теперь уже иссиня-зеленое и припухшее. -- Хотя, должен сказать, она выглядит все же получше девушки. Вот кого мне и вправду жалко, ничего не могу с собой поделать. Джулия круто повернулась к нему, в темных глазах плеснула тревога, словно ветер взъерошил воду. -- Нет, правда, -- сказал Фаррелл. -- Она походила на девчушку, впервые попавшую к взрослым на вечеринку, такая была уверенная, что справится с чем угодно, что она теперь как все, что настало, наконец, ее время. А оказалось, что она попросту недоросток, дурочка, не умеющая даже толком одеться. Джулия сказала: -- Вот уж кого не стоит жалеть. Голос ее, звучавший резко и сдавленно, как будто сломался на слове "жалеть". Очень тихо она спросила: -- А что же ты, Джо? У тебя-то есть какие-нибудь соображения о том, что произошло прошлой ночью? В какие игры играли взрослые на своей вечеринке? Фаррелл ответил ей взглядом, ему самому показавшимся очень долгим. Затем он сунул руки в карманы, медленно добрел до окна, у которого стоял рабочий стол Джулии, и прислонился лбом к пыльному, нагретому садящимся солнцем стеклу, следя за белым котом, за Мышиком, который лениво плелся по крохотному дворику Джулии -- это он вышел охотиться на скворцов. -- Я когда-то жил с женщиной-оборотнем, -- сказал Фаррелл. -- Я тебе о ней не рассказывал? Джулия приподняла левую бровь, слегка скосив в ту же сторону рот. Фаррелл продолжал: -- В Нью-Йорке. Она вообще-то не так уж и часто обращалась в волчицу. Большую часть времени она оставалась славной такой еврейкой, очень несчастной, жившей вместе с матерью. Помню, она мне сказала однажды, что все эти превращения доставляют ей гораздо меньше хлопот, чем ее чертовы аллергии. Хотя, конечно, какое там меньше. Это она ради красного словца так сказала. -- Я верю, что у тебя имеется причина, чтобы рассказывать мне об этом, -- сказала Джулия. -- Искренне верю. -- Я просто хотел, чтобы ты поняла -- сверхъестественное не так уж меня и пугает. Если оно и ставит меня в тупик, то не больше того, что называют "естественным", а я не всегда в состоянии отличить одно от другого, -- повернувшись к ней от окна, Фаррелл увидел, что, слушая его, она безотчетно вертит в руках бамбуковое перо, длинные гибкие пальцы сдавливали черенок с такой силой, что он выскальзывал из них, прогибаясь, словно испуганная до полусмерти рыбешка. -- Ну хорошо, -- сказал он. -- Пункт первый. Эта девушка, Эйффи -- ведьма. Самая настоящая. Может быть, пока еще не из высшей лиги, но она работает над собой. Очень много работает. Это тебе как? -- Продолжай, -- Джулия аккуратно опустила перо на стол, развернулась вместе с креслом так, чтобы смотреть Фарреллу прямо в лицо, и начала пощелкивать друг о друга ногтями больших пальцев. Фаррелл продолжил: -- Господи, да я об заклад готов побиться, что она вовсю развлекается в школе, сводя с ума какого-нибудь преподавателя на внеклассных занятиях. Пункт второй. Похоже, что она пыталась вызвать демона, по меньшей мере три раза. Что вышло из двух первых попыток, я не знаю, но с третьего раза она получила Никласа Боннера. Ну-с, он-то никакой не демон и сам так говорит, но кто он такой, я даже вообразить не могу, знаю только что он очень стар, гнусен и миловиден, как новенький грош. И с Зией он явно состоит в застарелом знакомстве, вроде как мы с тобой, что приводит нас к Пункту третьему. Я не слишком спешу или, может быть, тебе все это кажется невероятным? -- Нет, -- перехватив взгляд, брошенный Фарреллом на ее ладони, Джулия стиснула их, не сняв со спокойных колен. -- Знаешь, а я ведь ни разу ее не видела. Она никогда не приходит с Эгилем -- с Беном -- на сборища Лиги. Кажется, графиня Елизавета несколько раз посещала ее. Фаррелл обдумал сказанное, вспоминая женщину с личиком кошки и похожим на струдель телом, игриво царапнувшую его по ладони во время танцев. -- Эта ветреница. Ладно, Зия. Кто такая Зия, что она такое, если Бен, пожив с ней, стал совершенно другим человеком, если он изменился даже физически? Если она способна поставить на колени перепившегося психа с пистолетом, заставить его пресмыкаться перед ней и прострелить самому себе ногу -- способна сделать это, даже не прикоснувшись к нему? Если она способна вмешиваться в твою память и говорить на таких языках, о которых я точно знаю, что их попросту не существует, способна помешать могущественной юной ведьме и... и существу неустановленного вида, но чрезвычайно, чрезвычайно целеустремленному войти в свой дом? Я хочу сказать, Джевел, что перед нами не заурядная домовладелица, пора взглянуть фактам в лицо. Я пойду даже дальше и позволю себе сказать, что мы имеем дело отнюдь не с рядовым консультантам по вопросам семьи и брака. И кстати, сознаешь ли ты, что мы проводим нашу первую конференцию на высшем уровне? Мне просто подумалось, что данное обстоятельство достойно того, чтобы быть особо отмеченным. В общем-то, он до некоторой степени валял дурака, и в конце концов, Джулия улыбнулась -- с искренним удовольствием, но также и с ясным пониманием происходящего. -- Посмотрел бы ты сам на себя, -- сказала она. -- Обычно из тебя слова не вытянешь о том, что у вас там происходит, но уж если ты взял разбег, то летишь, не разбирая дороги. Так ее и свернуть недолго. Фаррелл не сразу понял, что она имеет в виду, но когда Джулия склонила голову и легко пристукнула себя костяшками пальцев по выступившей у основания шеи косточке, жаркая волна ненасытной нежности прокатилась по его собственному позвоночнику, вынудив его шагнуть к Джулии. -- Пункт четвертый, -- сказала она. -- Пункт четвертый, -- после недолгого молчания откликнулся Фаррелл. -- Бен. По-моему, она пыталась что-то мне объяснить, как раз перед тем, как появились эти штукари, -- он прикрыл глаза, стараясь услышать грубый, внезапный голос Зии, спрашивающий его: "А что ты знаешь о переселении душ?" Складывая фразы медленно и так же аккуратно, как Джулия уложила на стол бамбуковое перо, он сказал: -- Я где-то читал, что когда Моцарт чувствует, как в нем созревает новый концерт для флейты, он вселяется в одну страсбургскую домохозяйку и с ее помощью диктует его. Шопен, Малер, Брамс, похоже, что все они по очереди используют ту же самую бедную женщину. Она говорит, что это, конечно, большая честь для нее, но только она сильно устает. -- Ты думаешь, с Беном случается то же самое? Что какой-то викинг, живущий в девятом веке, просто заимствует его, чтобы погулять по Бартон-парку? -- в словах содержалась насмешка, но поза и взгляд Джулии были ее лишены. Фаррелл покачал головой: -- Думал поначалу -- скорее всего потому, что это единственная разновидность переселения душ, о которой мне приходилось слышать. Теперь не знаю, -- он поколебался, припоминая слова, почти утонувшие в жутком вскрике Брисеиды, и добавил: -Зия думает иначе. Джулия, намереваясь что-то сказать, набрала воздуху в грудь, но смолчала. Ногти ее больших пальцев снова принялись скрестись один о другой. -- Ты бы как-нибудь сводил меня к ней пообедать, -- наконец, сказала она. -- Похоже, компания у вас подобралась интересная. Фаррелл взглянул на часы. -- Пункт пятый. Обед. Конференция на высшем уровне будет продолжена за саке и сашими в "Доме Неполной Луны". Скажи "аминь" и давай поворачиваться. Но Джулия, уже развернув кресло обратно к столу, так и сяк вертела рисунок, разглядывая сетчатку с разных сторон. -- Джо, я не могу никуда пойти, мне и так придется всю ночь провозиться с этим рисунком. Позвони мне завтра. -- Давай тогда я чего-нибудь приготовлю, -- он ощущал детское нежелание покидать ее тихую, теплую, захламленную мастерскую и выходить в бесцельные сумерки с головой, все еще полной теней. -- У тебя там рыба лежит в холодильнике, хочешь, я сделаю филе под лимонным соусом? А ты работай и ни о чем не думай. Лимонное филе и замечательный салат из апельсинов и лука, годится? Чеснок у тебя есть? Джулия встала и, подойдя к Фарреллу, запустила ему в волосы пальцы. -- Иди домой, малыш, -- мягко сказала она. -- Это все, что мне нужно. Я не голодна, я люблю работать по ночам, а рисовать, когда кто-нибудь топочет по дому, у меня не никак не получается. Это вечная проблема с моими мужчинами. -- Раньше у тебя никаких проблем не было, -- сам звук его жалующегося голоса подпитывал овладевшее им странное беспокойство. -- Когда я в первый раз увидел тебя, ты писала натюрморт в самый разгар вечеринки. На кухне, клянусь Богом, кто-нибудь то и дело шумно вламывался туда и выскакивал наружу, целовался, смешивал напитки, что-то перекипало на плите и пахло, как приготовленная на анализ моча, а ты грызла яблоко и писала, ни на что не обращая внимания. Помнишь? Я туда, кажется, за салфетками вперся. Зачем-то понадобилась мне целая пачка бумажных салфеток. -- Мне было всего восемнадцать лет, -- сказала Джулия, -- что я тогда понимала? Иди домой, Джо. Это все, что мне сейчас нужно. Рисунки должны быть готовы к завтрему, они нужны кому-то прямо с утра. А испуганную и эффектную леди Мурасаки, которую тебе так хочется вернуть, я держу для выходных, для особых случаев -- выпускаю на люди, почувствовав, что я в ней нуждаюсь. Она поцеловала Фаррелла, чуть прикусив ему нижнюю губу, и легко встряхнула головой. -- Я в ней все-таки нуждаюсь, -- сказала она, -- время от времени. Может быть, то же самое происходит и с Беном. -- Да, а вот с Беном-то как же мне быть? -- спросил Фаррелл. -- С ним ведь нужно поговорить, нужно что-то с ним делать. А что я, черт подери, могу сделать? Ты-то об этом что думаешь? На миг ладони Джулии, прохладные, как молодые листья, стиснули затылок Фаррелла так, что он ощутил гладкие мозоли, идущие обок пальцев, которыми она, работая, держала перо или карандаш. Однако она сказала только: "Позвони мне на работу",-- и еще раз поцеловала его, и едва ли не в одно движение, выполненное с такою же чистотой, с какой Зия подрубала свободные концы его памяти, или Никлас Боннер выбирал мгновение, чтобы откашляться, они уже оказались, улыбаясь друг дружке, по разные стороны ее сетчатой двери, но Фаррелл первым повернулся к ней спиной, так и не узнав, долго ли еще она простояла, подпирая косяк, и две ранних звезды над "Ваверли" кололи его в глаза, пока он сидел в Мадам Шуман-Хейнк, испытывая сожаление, что не сию минуту приехал сюда, и гадая, что же он скажет Бену. Я не могу вернуться туда, пока что-нибудь не придумаю. В конце концов, он тронулся с места и поехал подальше от университетских улиц, вниз по Гульд-авеню, мимо скоростного шоссе, и доехал почти до самого залива, и подкрепился в ресторанчике размером с жилой автомобильный прицеп грудинкой и сосисками, жара которых вполне хватило бы, чтобы парализовать глазные мышцы или прижечь полипы. Убранство ресторанчика осталось тем же, что и в студенческую пору Фаррелла -- железнодорожные расписания в рамочках, подписанные фотографии едва не добившися известности музыкальных групп -- и обслуживали посетителей сварливые дочери сварливой черной четы, которую он еще помнил громко переругивающейся на кухне. Фарреллу все это показалось безмерно утешительным, и он, мучимый далеко не одной разновидностью голода, съел гораздо больше, чем следовало. Остановившись в дверях ресторанчика и осторожно втянув воздух, чтобы выяснить, как поживают обуглившиеся пазухи, он услышал грубоватый, добродушный голос, сказавший прямо над ухом: -- Привет тебе, добрый рыцарь Призраков и Теней. Фаррелл обернулся и увидел мужчину, которого он знал под именем Хамид ибн Шанфара, направляющегося к нему с другой стороны улицы в обществе Ловиты Берд и двух музыкантов с Празднества в честь Дня Рождения Короля. Один был высок, с длинными редеющими каштановыми волосами и выражающим бычье долготерпение лицом фламандского Святого Антония; другой походил на гуляку-сатира, рыжебородого и кривоногого. В падающем из ресторанчика тусклом свете, они отвесили Фарреллу по формальному поклону каждый, между тем как Хамид их представлял. -- Это мессир Маттео деи Серви, а вот этот mauvais sujet[*] и совершенно никчемный во всех отношениях малый прозывается брат Феликс Аравийский. Фаррелл поклонился в ответ и спросил далече ль они держат путь. -- На занятия по рыцарскому бою, -- весело ответил Хамид. -- Пойдемте с нами. Все равно по телевизору сегодня ничего не увидишь, кроме кулинарных рецептов и наставлений по выгуливанию собак. -- Рыцарский бой, -- сказал Фаррелл. -- Дрожь копий. Лязг мечей и щитов. Покорись, презренный! Сатир по имени Феликс Аравийский ухмыльнулся: -- В семь тридцать, каждый четверг. Лучшее представление в городе, какое можно увидеть за деньги, -- буйной головой он мотнул в сторону святого. -- Вот он относится к этому серьезно и сейчас ходит у инструктора в любимчиках. Мы-то с Хамидом и Ловитой не из учеников, мы, скорее, крикуны-болельщики. Группа поддержки. И он взмахнул словно бы дирижерским жезлом, как-то сумев воссоздать этим жестом и жесткий звон незримого меча. Фаррелл вдруг обнаружил, что уже идет с ними по улице, и Ловита Берд держит его под руку, а смущенный Маттео деи Серви, говорит: -- На самом деле, я не так уж и хорош, не хватает времени, чтобы упражняться как следует. Для меня это скорее род дисциплины или философии. Очень помогает сосредоточиваться. Длинный, нескладный сверток, который он и Феликс несли поочереди, то и дело шпынял Фаррелла в бок, холодный, как нос любознательной акулы. Фаррелл спросил: -- Но кто же вас учит? Где вы ухитрились откопать человека, знакомого с техникой средневекового боя? На лице Феликса Аравийского выразилось мягкое удивление. -- Помилуйте, да в Авиценне что ни человек, то и знаток чего-нибудь совершенно невероятного. Особенно это касается боевых искусств. Каких хотите -- с оружием, без оружия -- знатоков тут хоть пруд пруди. Как бродячих самураев в фильмах Куросавы. -- Не то что лютнистов, -- вставил Маттео деи Серви. -- Лютнистов еще поди поищи. Хороших, конечно. -- А кстати, -- подхватил Феликс Аравийский, и во весь остаток пути они на два голоса настойчиво убеждали Фаррелла присоединиться к их ансамблю, называвшемуся "Василиск". Когда Фаррелл сказал им, что умеет сносно играть всего на одном инструменте,в то время как прочие музыканты ансамбля -- за вычетом игравшей на ударных леди Хризеиды -- явно владеют полудюжиной каждый, Феликс успокоил его: -- Послушайте, серпентами и тромбонами мы уже сыты по горло, а вот лютня нам и вправду нужна. А Маттео добавил: -- Люди хотят слышать лютню, вообще что-нибудь постарше Моцарта, им это просто нужно. Мы в последнее время много играем в городе, не в одной только Лиге, и нас всегда просят об этом. -- Вас что же, приглашают? Феликс и Маттео радостно закивали, Хамид хмыкнул, а Ловита погладила Фаррелла по руке и сказала: -- Я его агент. -- Поговорим, -- сказал Фаррелл. Боевой инструктор жил в пышном, обшарпанном, викторианского пошиба доме, стоявшем в конце раздрызганной улочки и окруженном с трех сторон лунными ландшафтами строительных площадок. С четвертой располагался наполовину законченный въезд на скоростное шоссе, так что дом походил на сломанный старый клык, торчащий из челюсти скелета. Миновав распахнутую входную дверь, спутники Фаррелла провели его в высокую холодную комнату, лишенную мебели и украшений, не считая прикнопленных к стенам рисунков и гравюр, изображающих оружие и доспехи. Пятеро мужчин, одетых одинаково -- в выцветшие лыжные костюмы, включая ботинки и толстые рукавицы, стояли перед невысоким мужчиной с эспаньолкой, одетым в голубую тенниску и блеклые хлопчатобумажные брюки. Когда он обернулся, чтобы коротко квинуть вошедшим, Фаррелл увидел желтовато-серые, как у африканского попугая, глаза. Лица двух учеников прикрывали обычные фехтовальные маски, на двух других были мотоциклетные шлемы с защитными щитками из прозрачной цветной пластмассы на лицах. Лицо пятого, -- более щуплого, чем прочие, насколько позволял судить стеганый камзол, полностью скрывал стальной шлем, похожий на перевернутый кверху дном кувшин, вытянутый носик которого, спускаясь, закрывал сзади шею мужчины, а на том месте, где полагалось находиться ручке, выступало вперед гладкое заостренное забрало с торчащими наружу зубами. Ловита пихнула Фаррелла локтем и зашептала: -- Это ваша леди Мурасаки соорудила. Небось весит больше, чем она сама. Пятеро мужчин, выстроившихся перед инструктором, опасливо поглядывали на него поверх раскрашенных щитов. Все щиты, кроме одного, были деревянными, формой походили на воздушных змеев и имели в длину фута четыре, если не больше. Единственное исключение, схожее очертаниями с утюгом и определенно так же добросовестно увесистое, как шлем, принадлежало опять-таки щуплому мужчине, конечности которого казались слишком хрупкими, чтобы сносить суровые требования исторической достоверности. Фаррелл спросил у Хамида: -- Щит -- тоже ее работа? Сарацин отрицательно покачал головой: -- Щит сделал в прошлом году Турнирный Мастер Хенрик, для Вильяма Сомнительного. Вильяму, скорее всего, надоело таскать такую тяжесть. Маттео деи Серви извлекал из принесенного свертка разного рода срендневековые атрибуты и торопливо переодевался, а маленький инструктор тем временем легкой поступью обходил своих подбитых ватой учеников, резко стукая одного по согнутой руке, чтобы тот поднял щит на уровень носа, хватая другого за плечо и разворачивая его так, чтобы оно составило со щитом прямой угол. -- Всепокорнейше прошу вас, юные лорды, согните ноги в коленях. Мы уже говорили с вами об этом, -- голос у него был сухой и горячий, густой от нетерпения. -- Правую руку на бедро, чтобы плечи оставались прямыми. Он обошел вокруг мужчины в стальном шлеме и с силой пнул его под колено. -- Ступни стоят твердо, колени прямо над носками ног. Как будто вы сидите в кресле-качалке. Мужчина в шлеме покачнулся, на миг показалось, что он свалится на пол. Инструктор сказал: -- Будь вы правильно сбалансированы, я бы не смог этого сделать, -- и перешел к следующему ученику, чтобы выправить его стойку. Хамид негромко рассказывал Фарреллу: -- Его зовут Джон Эрне. Он уже много лет занимается этим, но ничем больше с Лигой не связан. Не танцует, не бывает на празднествах, вообще ни в чем, кроме вот этого, не принимает участия. Даже на турнирах больше не сражается. -- А чем он занимается в остальное время? Хамид пожал плечами. -- Понятия не имею. Возможно, он маклер, возможно управляющий в детском саду. Я полагаю, что он -- консультант по конфиденциальным капиталовложениям, но доказать не возьмусь. Инструктор уже выбрал меч из нескольких, стоявших в углу -- все были вырезаны и выструганы из ротанга -- и теперь замер, положив деревянный клинок на ладонь левой руки и задумчиво глядя на шестерых мужчин. Внезапно меч взлетел вверх, пронесся далеко у него за плечами, а сам инструктор, сделав на широко расставленных ногах два странных шажка, изо всей мочи саданул мечом по голове ближайшего к нему мужчину. Фаррелл замер на полувздохе, но ученик успел поднять щит и поймать удар, с громким стуком отбросивший щит к его лицу. Инструктор мгновенно отвел руку, норовя нанести жестокий рубящий удар по ногам ученика, а когда тот опустил щит, снова отбив клинок, он еще раз двинул по шлему и сразу затем по оставшемуся незащищенным боку ученика. Ученик отразил и эту атаку, но щит сдвинулся в сторону, и инструктор немедля наотмашь рубанул мечом по открывшейся ноге, метя чуть выше колена. Нога подогнулась, и ученик, выронив щит, схватился за нее обеими руками. -- Вверх и вниз, -- холодно произнес инструктор. -- Щит движется только вверх и вниз, господа мои. И без дальнейших слов он набросился на следующего по порядку ученика -- на Маттео деи Серви -- обрушив на края его щита барабанную дробь ударов кружащего над головою меча. Направляемый предплечьем Маттео щит скакал и дергался, пытаясь отбить яростную атаку, однако Маттео не позволял ему сдвигаться ни в одну, ни в другую сторону, и ротанговый меч ни разу не коснулся его тела. Инструктор переходил от ученика к ученику -- козлобородый голем в теннисной майке, с механической яростью колотя по выдвигавшимся навстречу щитам, костлявые руки неустанно вздымались, подтянутое тело почти взлетало над полом при каждом ударе. Грохот и лязг стояли в холодной комнате, словно внутри ветряной мельницы. Добравшись до щуплого мужчины в громадном кувшинном шлеме, инструктор ненадолго замедлил движения, на морщинистом, немного склоненноми набок лице, казалось, возникло выражение стесненной жалости. Он нанес два легких удара, вынуждая стальной щит качнуться вправо и влево, затем сказал что-то, чего Фаррелл не расслышал. Ученик, не ответив, покачал головой и снова поднял щит, приняв положенную для защиты стойку. Инструктор вздохнул, и ротанговый меч с безумным погребальным звоном обрушился на раскрашенную сталь. Быстро перемещать щит щуплый мужчина не мог, и хотя ему удавалось блокировать на удивление большое число ударов, остальные точно попадали по ногам и по телу с такими звуками, будто взрывалась охваченная огнем сосновая живица. Он ни разу не дрогнул -- зато всякий раз вздрагивал Фаррелл. Инструктор отступил на шаг и опустил меч. -- Десять минут. Круто повернувшись и раскачиваясь на ходу со сдержанной силой балетного танцора, он направился туда, где сидели Фаррелл, Хамид, Ловита и Феликс Аравийский. Он опустился рядом ними на корточки, опираясь на меч -- римский ветеран, сощурясь, озирающий сумеречные ущелья пиктских земель -- ему можно было дать и тридцать пять лет и шестьдесят. Кожа и загрубевшие от пота спускающиеся до плеч волосы были одного и того же, не имеющего названия цвета -- что-то среднее между цветом песка и цветом дыма. Хамид сказал: -- Джон Эрне -- рыцарь Призраков и Теней. Джон Эрне с быстрой улыбкой протянул руку: -- Еще один музыкант? Да, конечно. Круглые, глубоко сидящие глаза пробежались по телу Фаррелла, словно по автомобилю, стоящему на смазочном стенде. -- Как вы узнали? -- спросил Фаррелл. -- Только потому, что я пришел с музыкантами? -- Ну, и это тоже, -- ответил Джон Эрне. -- Но главным образом потому, что вы ежились каждый раз, как я едва не попадал кому-нибудь по руке. Он вытянул перед собой, ладонями вниз, покрытые бледными волосками руки и весело окинул их взглядом. Даже при раскрытых ладонях узловатые костяшки пальцев выступали наружу, два ногтя на правой руке потрескались и почернели. -- Пока достается в среднем одному пальцу в год, -- задумчиво сказал он. -- Правда, позапрошлой весной мне во время mкlйe сломали руку. Ладони у него были меньше, чем у Фаррелла. Ученики сидели и стояли, прислонясь к стене, они стянули шлемы и дышали через открые рты. Все они только-только превратились из отроков в юношей -- кроме Маттео деи Серви и щуплого мужчины, сидевшего в сторонке, склонив голову на шлем, который он держал на коленях. Когда мужчина поднял голову, Фаррелл увидел, что это японец. -- Не так уж мы и бережем свои руки, -- запротестовал Феликс Аравийский. Он кивнул в сторону Маттео, уже начавшего упражняться со щитом, делая обманные выпады и отступая. -- Вон, полюбуйтесь на него, совсем готов. Подождите следующего Турнира Святого Кита, вы увидите, как он будет носиться по полю, набрасываясь на все, способное двигаться. Маттео взглянул в их сторону, улыбаясь, как на отпускной фотографии. Джон Эрне беззлобно хмыкнул и отвернулся от Маттео, принявшись разглядывать ремешок, которым была обмотана рукоять его меча. -- Ни на какой турнир он не выйдет, и вы это отлично знаете. Фаррелл заметил, что зубы у него самых разных размеров -- скорее ассортимент, чем комплект -- а нос был по меньшей мере однажды сломан. -- Музыкантам приходится постоянно упражняться, -- сказал Джон Эрне. -- Но я еще не встречал музыканта, который был бы собой доволен. Поэтому они никогда и ни в чем не идут с тобой до конца. Фаррелл во все глаза смотрел на него, а инструктор продолжал: -- Что они умеют, так это учиться. Возьмите хоть вашего друга, ему достаточно лишь показать, как производится обманное нападение или как использовать щит в ближнем бою, и он усвоит урок быстрее всех в классе, потому что привык думать о технике. Но честно говоря, я предпочел бы, чтобы он вообще не лез в подобные дела. Он выучится и тому, и другому, и третьему и чем лучше у него будет получаться, тем сильнее я буду злиться на него, а почему -- он так никогда и не поймет. Нет, правда, я предпочел бы, чтобы он в это не лез. -- Боже мой, -- медленно произнес Фаррелл. В голову ему пришла Джулия, и он почувствовал, как у него по лицу расползается улыбка. Он сказал: -- А мы с вами похожи. На этот раз тускло-желтый взгляд остановился на нем в некоторой задумчивости. -- Да? Меня хватает только на то, чтобы серьезно относиться к чему-нибудь одному, если вы это имели в виду, -- он грациозно пожал плечами, теребя двумя пальцами козлиную бородку. -- Здесь за мной давно укрепилась репутация обладающего обширными познаниями чудака. Меня приглашают на занятия по истории, я показываю кое-что и рассказываю о жизни, построенной на уже не существующих принципах. Рассказываю о рыцарстве, чести, prouesse[*], об игре по правилам и наблюдаю за тем, как у них вытягиваются лица. Фаррелл с испугом ощутил, как и у него при этих словах что-то стало сдвигаться в лице. Хамид беспечно сказал: -- Конечно, слушая вас, они начинают нервничать, Джон. Это ведь Авиценна, люди здесь благосклонно относятся к теоретическому насилию, к каким-нибудь повстанцам в Парагвае, подрывающим никому не известных, но безусловно неприятных людей. Точно так же они любят и Средневековье, вынося, так сказать, за скобки все его неприятные стороны. А вы пугаете их, им начинает казаться, что это птеродактиль залетел к ним в аудиторию, хлопает крыльями, орет и гадит. Слишком уж вы настоящий. Круглые глаза, казалось, сморгнули, не закрываясь, как глаза попугая. -- Динозавр. Вы и вправду так думаете? -- Джон Эрне издал смешок -- что-то заурчало в ноздрях, не более. -- И все же это мое время. Он наклонился и с силой похлопал Фаррелла по колену. -- Время оружия. Дело даже не в том, что у каждого есть пистолет, дело в том, что каждый хочет сам стать пистолетом. Людям хочется превратиться в пистолеты, в ножи, в пластиковые бомбы, в служебных собак. Время, когда что ни день открывается десять новых заведений, в которых преподают карате, когда школьников третьего класса обучают кун-фу, а мать с портрета Уистлера владеет черным поясом айкидо. Я знаком с одним малым, тихо обитающим на неприметной улочке, так он целое состояние нажил на savate, это что-то вроде французского кик-боксинга. Фаррелл наблюдал за лицом инструктора, все еще пытаясь определить, сколько же ему лет. Двигаясь или разговаривая, он выглядел совсем молодым, но улыбаясь, сильно старел. -- Бесчисленные разновидности искусства самозащиты, -- продолжал Джон Эрне, -- и каждый занимается им всего-навсего потому, что боится грабителей или полиции, или оттого, что это один из путей дзена. Но никакое новое оружие не может долго оставаться неиспользованным. Очень скоро улицы заполнят миллионы людей -- заряженных, взведенных и с отчаянным нетерпением ожидающих, когда кто-нибудь нажмет на приделанный к ним курок. И кто-то непременно сделает это -- достаточно будет одному человеку толкнуть другого или косо посмотреть на него, вот тогда все и начнется. Он раскрыл ладонь и подул на нее, словно сдувая пушок одуванчика. -- Воздух наполнится таким количеством смертельных рефлекторных движений и старинных приемов обезоруживания противника, что все вокруг заволочет голубая дымка. И единственное, что будет слышно -- это как граждане Соединенных Штатов, все до последнего, рубят друг друга ребрами ладоней по шеям. -- И к чему тогда все ваше рыцарство? -- тихо спросил Фаррелл. Маттео деи Серви и еще один ученик начали отрабатывать приемы владения мечом и щитом, кружа один вокруг другого странной ковыляющей поступью, такой же, как у инструктора. Ротанговые клинки они держали на уровне шлемов и, отводя их назад до почти горизонтального положения, молотили друг друга по венцам щитов в едва ли не фехтовальном ритме, продолжая между тем кружить и кружить. Джон Эрне наблюдал за ними, постукивая ногтями по своему щиту. -- Мертвая форма искусства, -- сказал он, -- подобно лютневой музыке. Такая же неестественная, как животное в опере или в балете, и все же никому, надевающему хотя бы картонные доспехи, не по силам обойти ее стороной -- как вам не по силам обойти строной тот факт, что ваша музыка верует в Бога, в ад и в Короля. Мы с вами суть то, что принято называть свидетелями, мы собственными жизнями свидетельствуем о том, чего никогда не видели. И самое паршивое, что мы всего лишь хотели стать знатоками своего дела. Он неожиданно обернулся и крикнул двум осторожно спарингующимся ученикам: -- Теперь оба разом! На миг они замерли, затем удвоили темп. Каждый, нанося удар, успевал прикрыться щитом от удара противника. Джон Эрне сказал: -- В Лиге не наберется и дюжины бойцов, не прошедших через эту комнату. Я научил их владеть палашом, двуручным мечом, щитом и кинжалом, молотом, перначем, боевым бичом, алебардой и боевым топором. Сейчас некоторые из моих учеников уцелеют, даже если их забросить в Испанию визиготов или в гущу Крестовых походов. -- Если только не станут ничего пить, -- сказал Фаррелл, а Ловита Берд почти мгновенно добавила: -- И если успеют прихватить кассетные плееры. Инструктор смерил их взглядом, но промолчал. Противник Маттео нанес, целя ему в голову, размашистый секущий удар, но Маттео загородился щитом и, переступив, рубанул по ноге, открывшейся, когда щит качнулся, чтобы уравновесить широкий замах. Послышался такой звук, словно кто-то прыгнул с высоты на матрас. Получивший удар ученик крякнул и слегка согнулся. Джон Эрне крикнул: -- У вас стало одной ногой меньше, сквайр Мартин. Молодой человек отступил на шаг и повернул к зрителям сердитое, запыхавшееся лицо. -- Такой удар не пробил бы доспехов. Надо же доспехи разрубить. -- Кто из нас двоих более сведущ в свойствах стали? -- мягко ответил Джон Эрне. -- Вы лишились ноги, Мартин. Ученик пожал плечами и замедленным плотной одеждой движением опустился на колено. Он съежился, прикрываясь щитом и выставив наружу лишь руку, держащую меч. Фаррелл ожидал, что по ней-то Маттео и ударит, но тот предпочел направить атаку поверх щита, попытавшись вслепую достать низко опущенную голову и почти насильно заставив коленопреклоненного противника нанести ему рубящий удар по плечу. Джон Эрне только вздохнул. Ему не пришлось кричать, отмечая ранение; Маттео немедленно бросил щит, перекинул меч из правой руки в левую и снова пошел в наступление, на сей раз с большей осторожностью, пытаясь извлечь выгоду из неспособности своего врага далеко доставать мечом. Но приближаясь к скорчившемуся противнику, он слишком высоко поднял меч, и когда последовал логически неизбежный секущий удар по его ногам, Маттео пришлось отскочить и нанести ответный удар, еще не обретя равновесия. Потребное для удара усилие заставило его пригнуть голову достаточно низко, чтобы сквайр Мартин успел произвести отчаянный колющий выпад в тот самый миг, когда на его мотоциклетный шлем обрушился меч Маттео. Джон Эрне гневно крикнул: "Убиты оба!", и бойцы с готовностью рухнули и, выдерживая должный стиль, жалостно перекатились на спины. Мартин, пластмассовый щиток которого раскололся, потирал сочившийся кровью нос. -- О Господи, -- пробормотал Джон Эрне. Он поднялся, опять начав теребить бородку. Пока продолжался разговор, его мальчишеское тело так и оставалось натянутым, точно трос. -- Джон, -- сказал Хамид, -- объясните нашему гостю, почему вы не желаете иметь отношения к Лиге. Вы давным-давно могли бы возглавить ее. Птичий взгляд Джона Эрне прогулялся от Хамида к Фарреллу и обратно, но лицо осталось безмятежным, как часовой циферблат. -- У меня здесь своя Лига, получше, -- сказал он, постучав себя по лбу точно над заостренным краешком брови. -- И она мне нравится гораздо больше. Фаррелл смотрел ему вслед, пока он, опустив глаза и выступая немного по-голубиному, возвращался к ученикам. Неровно покрытая влажными пятнами тенниска прилипала к торчащим лопаткам. Кивком подняв на ноги двух павших бойцов, он встал перед полукругом юношей в масках. -- У этого человека серьезное расстройство рассудка, -- сказала Ловита Берд. Хамид сложил под собою длинные ноги и откинулся, прислонившись к стене. Карие глаза его вглядывались во что-то, лежащее далеко отсюда: -- Может быть, все это и позволяет ему оставаться нормальным. -- Странное дело, -- начал Джон Эрне. -- Единственному, что я по-настоящему знаю о бое на мечах, всем вам придется научиться у кого-то другого. Первый же, с кем вы встретитесь на Турнире Святого Кита, заставит вас осознать и то, насколько важно уметь пользоваться щитом, и то, что вы этого совсем не умеете. Меч вы освоили довольно прилично, но все, что вы знаете о щите, сводится к умению вовремя выглянуть из-под гладильной доски и тут же нырнуть обратно. Он вздохнул и, кривя рот, пожал плечами: -- Вот одна из причин, по которой я избегаю смотреть, как бьются мои ученики. Крупный, светловолосый юноша, отвислый живот которого походил на узел с предназначенным для прачечной бельем, подал голос: -- Сэр Фортинбрас, -- тот, у кого я как бы состою в оруженосцах -- говорит, что щит следует выбирать настолько большой и легкий, насколько это тебе по руке. Если он тяжелее, чем нужно, он просто расколется. -- Именно поэтому сэр Фортинбрас за три года ничего не приобрел как боец, -- спокойно ответил Джон Эрне. -- Равно как и Рауль Каркассонский или Симон Дальнестра