олот на подкову, -- как будто она снова бранила Капитана Шалли: -- Вина Хаггарда -- на самом деле меньше вашей, -- насмехалась она над хагсгейтским населением, -- ибо он -- всего лишь один вор, а вас -- много. Хлопоты вы себе заработали собственной алчностью, а не жадностью своего короля. Дринн открыл глаза и рассерженно посмотрел на нее. -- Мы себе ничего не зарабатывали, -- отрезал он. -- Это наших дедов и отцов ведьма просила о помощи, и я готов признать, что они по-своему так же виновны, как и Хаггард. Мы бы к этому отнеслись совсем иначе. -- И все пожилые люди в комнате сердито посмотрели на тех, кто был еще старше. Один из стариков заговорил, хрипя и мяукая: -- Вы бы поступили точно так же. Надо было собирать урожаи и ухаживать за скотом -- и теперь надо. Надо было жить в мире с Хаггардом -- и теперь надо. Мы прекрасно знаем, как бы вы себя повели. Вы -- наши дети. Дринн свирепо глянул на него, и тот сел на место, а остальные стали злобно орать друг на друга, пока волшебник не утихомирил их вопросом: -- А что это было за заклятье? Имело оно какое-то отношение к Красному Быку? Это имя холодом зазвенело даже в этой яркой комнате, и Молли внезапно почувствовала, насколько она одинока. В каком-то странном порыве она задала свой вопрос, хотя он никак не относился к разговору: -- А кто-нибудь из вас когда-нибудь видел единорога? Вот тут она и поняла две вещи: разницу между тишиной и полной тишиной и то, что она очень правильно задала свой вопрос. Хагсгейтские лица изо всех сил старались сохранить неподвижность. Но не могли. Дринн осторожно вымолвил: -- Мы никогда не видим Быка и никогда не говорим о нем. Ничто, касающееся его, нас не касается. Что же до единорогов, то их нет. И никогда не было. -- Он еще подлил черного вина. -- Я скажу вам слова заклятья. Он скрестил на груди руки и заговорил нараспев: В рабстве Хаггард держит вас -- С ним взлететь вам, с ним вам пасть. Ваши судьбы пусть цветут, Пока волны башню не снесут. Но лишь кто-то из Хагсгейта Замок этот ниспровергнет. Еще несколько человек подхватило слова, когда он читал старое проклятье. Их голоса были печальны и далеки, словно и не в комнате вовсе они звучали, а болтались по ветру где-то высоко над трактирной трубой беспомощными мертвыми листьями. Что же такого в их лицах? -- спрашивала себя Молли. -- Я уже почти знаю. Волшебник молча сидел рядом, вертя длинными руками винный стакан. -- Когда эти слова были впервые произнесены, -- продолжал Дринн, -- Хаггард в стране был еще совсем недолго, и вся она цвела и добрела. Вся, кроме города Хагсгейта. Хагсгейт был тогда тем, чей стала вся страна сейчас -- исцарапанным и голым, и люди в нем поднимали огромные камни на крыши своих хижин, чтобы те не унесло ветром. -- Он горько ухмыльнулся старикам. -- Собирать урожаи, ухаживать за скотом! У вас росли капуста, брюква да несколько бледных картошек, а во всем городе было не больше одной изможденной коровенки. Путники думали, что город проклят, что он оскорбил какую-то мстительную ведьму. Молли почувствовала, как по улице прошла единорог -- потом вернулась, беспокойная, словно факела на стенах, которые беспрестанно кланялись и корчились. Ей хотелось выбежать к единорогу, но вместо этого она лишь спросила: -- А потом -- когда, заклятие осуществилось? -- С того мига мы не знали ничего, кроме изобилия. Наша суровая земля стала такой щедрой, что сады и огороды теперь вырастают сами -- нам не нужно ни сажать, ни полоть. Наши стада множатся. Наши ремесленники умнеют во сне. Воздух, которым мы дышим, и вода, которую мы пьем, уберегают нас, и мы не знаем, что такое болезнь. Все печали обходят нас стороной -- и все это происходит, пока остальное королевство, когда-то такое зеленое, ссыхается и чернеет, как угольки, под рукой Хаггарда. Пятьдесят лет процветали лишь он да мы. Будто бы прокляли всех остальных. -- "С ним взлететь вам, с ним вам пасть", -- пробормотал Шмендрик. -- Понимаю, понимаю. -- Он залпом осушил еще один стакан черного вина и рассмеялся. -- Но старый Король Хаггард по-прежнему правит и будет править, покуда море не переполнится. Вы не знаете, что такое настоящее заклятье. Позвольте мне рассказать вам о моих горестях... -- Быстрые слезы внезапно блеснули в его глазах. -- Начну с того, что моя мать никогда меня не любила. Она делала вид, но я-то знал наверняка... Дринн прервал его, и тут Молли поняла, что странного было во всех жителях Хагсгейта. Все они были хорошо и тепло одеты, но их лица, затерянные среди этих богатых одеяний, были лицами бедняков, холодных, как призраки, и слишком голодных, чтобы когда-нибудь наесться досыта. Дринн тем временем говорил: -- "Но лишь кто-то из Хагсгейта замок этот ниспровергнет". Как можем мы наслаждаться своим счастьем и богатством, когда знаем, что этому должен прийти конец, и что конец этому положит один из нас? С каждым днем мы все больше и больше богатеем, и с каждым днем все ближе и ближе подходит исполнение проклятья. Волшебник, пятьдесят лет мы живем скудно, мы избегаем привязанностей, развязываемся со всеми привычками и готовим себя ко встрече с морем. Мы ни на миг не воспользовались ни радостями своего богатства, ни какими бы то ни было радостями вообще, ибо радость -- это просто еще одно, что нам предстоит потерять. Жалейте Хагсгейт, странники, ибо на всем этом проклятом свете не может быть города более несчастного. -- Потеряны, потеряны, -- захныкали вокруг горожане. -- Жаль, жаль нас. Молли Грю, ни слова не говоря, смотрела на них, но Шмендрик с уважением произнес: -- Вот это действительно хорошее проклятье, это профессиональная работа. Я всегда говорю: что бы вы ни делали, обращайтесь к знатоку. В конечном счете, это всегда окупается. Дринн нахмурился, а Молли толкнула Шмендрика в бок. Тот моргнул: -- Ой... Ну, так чего же вы от меня хотите? Должен предупредить вас, что я не очень искусный колдун, но буду рад снять с вас это заклятие, если смогу. -- Я от тебя многого и не ожидал, -- ответил Дринн. -- Но и такой, как есть, ты сгодишься не хуже других. Думаю, мы оставим заклятье в покое. Если его снять, то снова бедными мы, может быть и не станем, но уж точно не будем больше богатеть, а это так же худо. Нет, наша истинная цель -- хранить башню Хаггарда от ниспровержения, а поскольку герой, которому суждено уничтожить ее, может быть только из Хагсгейта, то сохранить башню не так уж невозможно. С одной стороны, мы не позволяем чужакам здесь селиться. Мы держим их на расстоянии -- если надо, то силой, но чаще коварством. Те темные сказки о Хагсгейте, о которых ты говорил, -- мы придумали их сами и разнесли по всему свету так широко, насколько смогли, чтобы обеспечить себе как можно меньше гостей, и притом с гарантией. -- И он гордо улыбнулся своими полыми челюстями. Шмендрик оперся подбородком на костяшки сцепленных пальцев и одарил Дринна вялой улыбкой: -- А как насчет ваших собственных детей? -- спросил он. -- Как вы можете удержать кого-нибудь из них от того, что он когда-нибудь вырастет и исполнит проклятье? -- Он обвел сонным взглядом трактир, изучая каждое морщинистое лицо, глядевшее в ответ на него. -- Вы только подумайте, -- медленно проговорил он. -- В этом городе что -- нет молодых людей? Насколько же рано вы укладываете детей спать в вашем Хагсгейте? Никто ему не ответил. Молли слышала, как у них в ушах и глазах поскрипывала кровь, и как их кожа подергивалась, будто ветерок гнал по воде рябь. Потом Дринн вымолвил: -- У нас нет детей. Не было ни одного с того самого дня, как было наложено заклятье. -- Он кашлянул в кулак и прибавил: -- Это нам казалось самым очевидным способом обвести ведьму вокруг пальца. Шмендрик откинул назад голову и захохотал -- беззвучно, так, что факела затанцевали на стенах. Молли поняла, что волшебник уже изрядно пьян. Рот Дринна исчез, а глаза стали жесткими, как треснувший фарфор: -- Я не вижу ничего смешного в нашей беде, -- тихо промолвил он. -- Совсем ничего. -- Ничего, -- всхлипнул Шмендрик, склонившись над столом и опрокинув стакан. -- Ничего, простите меня, конечно, ничего, совсем ничего. -- Под рассерженным взглядом двух сотен глаз ему удалось прийти в себя, и он уже серьезно ответил Дринну: -- Тогда, мне кажется, вам не о чем беспокоиться. То есть, все это вас не должно беспокоить. -- Маленькая струйка смеха брызнула из его губ, будто пар из носика чайника. -- Да, так и впрямь может показаться. -- Дринн наклонился вперед и коснулся запястья Шмендрика двумя пальцами. -- Но я еще не рассказал тебе всей правды. Двадцать один год назад в Хагсгейте все-таки родился один ребенок. Мы так никогда и не узнали, чей он. Я нашел его сам, когда однажды зимней ночью проходил по рыночной площади. Он лежал на колоде мясника и не плакал, хотя шел снег. Вокруг него собрались бродячие коты, ему было тепло и весело. Они мурлыкали все вместе, и эти звуки были тяжелы от переполнявшего их знания. Я долго стоял у той странной колыбели и раздумывал, а снег все падал, и коты все мурлыкали свои пророчества. Он умолк, и Молли Грю нетерпеливо сказала: -- И вы, конечно, взяли ребенка к себе домой и вырастили как своего собственного... Но Дринн положил руки на стол ладонями вверх. -- Я прогнал котов, -- сказал он, -- и пошел домой один. -- Лицо Молли покрылось бледным туманом. Дринн слегка пожал плечами: -- Я могу отличить рождение героя от всего остального. Предвестия и предзнаменования, змейки в колыбельке. Если бы не коты, я бы, пожалуй, рискнул, но с ними все это было так очевидно, так мифологично. Что мне было делать -- сознательно готовить падение Хагсгейта? -- Его губы дернулись, точно в них вонзился крючок. -- Так вышло, что я ошибся -- но от нежности. Когда я вернулся на рассвете, ребенок исчез. -- Шмендрик пальцем рисовал в винной лужице на столе и, возможно, вообще ничего не слышал. Дринн продолжал: -- Естественно, никто не признался, что бросил ребенка на рыночной площади, и, хотя мы обшарили каждый дом от подвалов до голубиных гнезд под крышами, мы его так больше и не нашли. Я бы мог успокоиться на том, что малыша утащили волки, или что все это мне просто приснилось -- и эта встреча, и коты -- если бы на следующий день в город не въехал герольд Короля Хаггарда и не приказал нам всем радоваться: после тридцати лет ожидания у нашего Короля наконец появился сын. -- Он отвел взгляд от выражения на лице Молли. -- Наш же младенец, по случайности, тоже был мальчиком. Шмендрик лизнул кончик пальца и поднял глаза. -- Лир... -- задумчиво сказал он. -- Принц Лир. А разве другой истории его появления на свет не существует? -- Не похоже, чтоб она была, -- фыркнул Дринн. -- Если бы даже какая-нибудь женщина пожелала выйти замуж за Хаггарда, то он бы сам ей отказал. Он пустил везде слухи, что мальчик -- это племянник, которого он любезно усыновил после смерти родителей. Но у Хаггарда нет ни родственников, ни семьи. Есть такие, которые утверждают, что он родился из непогоды -- как Венера, родившаяся из пены морской. Никто бы не отдал Королю Хаггарду ребенка на воспитание. Волшебник спокойно протянул стакан, а когда Дринн покачал головой, сам наполнил его. -- Ну что ж, где-то он свое заполучил -- и молодец. Почему ты думаешь, что Лир -- это именно твой кошачий ребенок? -- Хаггард ночами бродит по Хагсгейту -- не часто, но бывает. Многие из нас видели его -- высокий Король, серый, как дерево, много лет пролежавшее в воде, в одиночестве рыщет под железной луной, подбирая оброненные монеты, разбитые тарелки, ложки, камешки, носовые платки, кольца, раздавленные яблоки -- все, что угодно, без всякой причины. Это Хаггард взял ребенка -- я уверен в этом так же, как в том, что Принц Лир -- именно тот, кто опрокинет башню и утопит и Хаггарда, и Хагсгейт. -- Я на это надеюсь, -- вмешалась Молли. -- Я надеюсь, что Принц Лир -- именно тот ребенок, которого ты бросил умирать, и я надеюсь, что он утопит ваш городишко, и я надеюсь, что рыбы обглодают вас дочиста, как кукурузные початки... Шмендрик изо всех сил пнул ее под столом, поскольку слушатели уже начинали шипеть, точно раскаленные угли, а некоторые даже стали подниматься на ноги. Он снова спросил: -- Так чего же вы от меня хотите? -- Вы идете в замок Хаггарда, я полагаю? Шмендрик кивнул. -- Ага, -- продолжал Дринн. -- Так вот, умный волшебник сможет очень просто подружиться с Принцем Лиром, репутация которого как любознательного и пылкого молодого человека всем хорошо известна. Умный волшебник, к тому же, может быть знаком со всевозможными странными снадобьями и снотворными, порошками и притираньями, травами, отравами и зельями с мазями. Умный волшебник -- учти, я сказал "умный", не больше -- умный волшебник может при соответствующих обстоятельствах... -- Конец его фразы повис в воздухе непроизнесенным, но к сказанному Дринн больше ничего не прибавил. -- За ужин?! -- Шмендрик встал, опрокинув стул, и оперся руками о столешницу, тяжело дыша. -- Значит, таковы сегодня расценки? Ужин и болтовня -- цена отравленному принцу? Ты этим не отделаешься, друг Дринн. За такой гонорар я даже трубу тебе чистить не стану. Молли Грю стиснула ему руку, крича: -- Что ты говоришь?! Волшебник стряхнул ее с себя, но в тот же самый миг медленно подмигнул ей, полуприкрыв одно веко. Дринн с улыбкой откинулся на спинку стула. -- Я никогда не торгуюсь с профессионалом, -- сказал он. -- Двадцать пять золотых. Они торговались полчаса: Шмендрик требовал сотню золотых, а Дринн отказывался платить больше сорока. Наконец уговорились на семидесяти, причем половина выплачивалась сразу, а половина -- после успешного возвращения Шмендрика. Дринн на месте отсчитал деньги из своего кожаного кошелька, висевшего на поясе. -- Вы проведете ночь в Хагсгейте, конечно, -- сказал он. -- Мне будет приятно самому принять вас. Но волшебник покачал головой: -- Думаю, что нет. Мы пойдем к замку, коль скоро мы уже так близко от него. Раньше туда -- раньше оттуда, а? -- И он искусно и заговорщицки ухмыльнулся. -- Замок Хаггарда всегда опасен, -- предупредил Дринн. -- Но он никогда так не опасен, как по ночам. -- Про Хагсгейт тоже так говорили, -- ответил Шмендрик. -- Не стоит верить всему, что слышишь, Дринн. Он направился к дверям трактира, и Молли пошла следом. У выхода он обернулся и улыбнулся всем горожанам Хагсгейта, горбившимся в своих нарядах. -- Напоследок я бы хотел, чтоб вы подумали над одной вещью, -- сказал он им. -- Даже самое профессиональное проклятие, которое когда-либо прорычали, прокаркали или прогрохотали, не действует на чистое сердце. Спокойной ночи. Снаружи ночь, усыпанная чешуей звезд, лежала холодной коброй, свернувшись кольцами по улице. Луны не было. Шмендрик бодро вышел за ворота, хмыкая себе под нос и позвякивая своими золотыми монетами. Не глядя на Молли, он произнес: -- Сволочи. Так легко допустить, что все волшебники вмешиваются в смерть... Вот если б они захотели, чтобы я снял заклятье -- что ж, я, может, сделал бы это за один лишь ужин. Да я бы сделал это за один стакан вина!.. -- Я рада, что ты этого не сделал, -- яростно произнесла Молли. -- Они заслуживают своей судьбы -- они заслуживают худшего. Бросить ребенка в снегу... -- Ну, если б они его не бросили, он не вырос бы и не стал бы принцем. Разве ты никогда раньше не была в волшебной сказке? -- Голос волшебника был добр и пьян, а глаза сверкали совсем как его новые деньги. -- Герою нужно исполнить пророчество, а негодяй -- как раз тот, кто должен его остановить. Хотя в других видах историй чаще все как раз наоборот. А у героя должны быть неприятности с самого рождения -- иначе он не настоящий герой. Я почувствовал огромное облегчение, когда узнал про Принца Лира. Я ждал, что в этой сказке появится ведущий персонаж. Единорог возникла неожиданно -- как звезда, парусом во тьме скользя немного впереди. Молли спросила: -- Если герой -- Лир, то кто тогда она? -- С нею все по-другому. И Хаггард, и Лир, и Дринн, и ты, и я -- все мы в сказке, и должны идти туда, куда она нас ведет. А единорог -- настоящая. Она настоящая. -- Шмендрик зевнул, икнул и вздрогнул одновременно. -- Нам лучше поспешить. Может, и следовало остаться на ночь, да старый Дринн меня нервирует. Я, конечно, уверен, что мне удалось его полностью облапошить, но все равно... То и дело засыпая и просыпаясь на ходу, Молли думала, что Хагсгейт, наверное, растягивается огромной лапой, чтобы удержать их троих в себе, загибаясь вокруг них и мягко пошлепывая их туда и сюда, чтобы они снова и снова шли по своим прежним следам. Сто лет прошло, прежде чем они оставили позади последний дом на окраине, еще пятьдесят они спотыкались по мокрым полям, виноградникам и присевшим садам. Молли снилось, что с верхушек деревьев на них скалятся овцы, холодные коровы наступают им на ноги и сталкивают с петляющей тропинки. Но свет единорога плыл впереди, и Молли шла за ним и во сне, и наяву. Замок Короля Хаггарда высился в небе слепой черной птицей, что по ночам охотится в долине внизу. Молли даже слышала, как дышат ее крылья. Потом в волосах у нее шевельнулся вздох единорога, и где-то совсем рядом Шмендрик спросил: -- Сколько человек? -- Трое, -- ответила единорог. -- Они шли за нами от самого Хагсгейта, но теперь быстро догоняют. Слушай. Шаги -- слишком легкие, потому что быстры; голоса слишком приглушены, чтобы речь шла о чем-то хорошем. Волшебник протер глаза. -- Возможно, Дринна замучила совесть, что недоплатил своему наемному отравителю, -- пробормотал он. -- Возможно, совесть не дает ему уснуть. Все возможно. Может быть, у меня растут перья. -- Он взял Молли за руки и стащил ее с дороги в жесткую канаву. Единорог легла невдалеке тихим лунным светом. Кинжалы блеснули следами рыб на глади темного моря. Голос -- неожиданно громкий и злой: -- Говорю тебе, мы их потеряли. Мы прошли мимо них еще милю назад -- там, где я слышал этот шорох. Будь я проклят, если двинусь дальше. -- Тихо ты! -- злобно прошептал второй голос. -- Ты хочешь, чтоб они сбежали и предали нас? Ты боишься волшебника -- но лучше б уж ты боялся Красного Быка. Если Хаггард узнает о нашей половине проклятья, он пошлет Быка -- и тот растопчет нас всех в крошки. Первый ответил уже мягче: -- Не этого я боюсь. Волшебник без бороды -- это не волшебник вовсе. Но мы зря тратим время. Они сошли с дороги и пошли напрямик, как только поняли, что мы за ними идем. Мы можем гоняться здесь за ними хоть всю ночь -- и никого не найти. Другой голос -- более усталый, чем два первых: -- Мы и так гоняемся за ними всю ночь. Вон, посмотри. Уже утро скоро. Молли вдруг поняла, что успела наполовину заползти под плащ Шмендрика и уткнуться лицом в пучок колючей мертвой травы. Она не осмеливалась поднять голову, но открыла глаза и увидела, что воздух стал до странности легким. Второй человек сказал: -- Ты дурак. До утра еще добрых два часа, а кроме этого, мы идем на запад. -- В таком случае, -- откликнулся третий голос, -- я иду домой. Шаги заспешили прочь по дороге. Первый окликнул: -- Подожди, не уходи! Погоди, я иду с тобой! -- Второму он поспешно пробурчал: -- Я не домой, я просто хочу вернуться по нашему следу немного назад. Мне все-таки кажется, что я их слышал, кроме этого, я потерял где-то коробку с трутом... -- Молли слышала, как он пятился прочь, пока все это объяснял. -- Проклятые трусы! -- выругался второй. -- Погодите тогда оба, я попробую сделать то, что мне наказал Дринн. -- Удалявшиеся шаги засомневались, а он громко и нараспев стал читать: -- "Жарче, чем лето, вкуснее еды, женщины слаще, сильнее воды... " -- Давай быстрее, -- произнес третий голос. -- Скорей же. Ты на небо посмотри. Что это еще за ерунда? Даже у второго человека голос стал нервным: -- Это не ерунда. Дринн относится к своим деньгам так хорошо, что они терпеть не могут с ним расставаться. У них самые трогательные отношения, которых я вообще видел. А вот так он их к себе призывает. -- И он продолжал с легкой дрожью в голосе: -- "Мягче, чем овцы, дороже, чем кровь -- скажи мне, к кому ты питаешь любовь? " -- Дринн, -- прозвенели золотые в кошельке Шмендрика. -- Дринндринндринндринн... Вот тут-то все и началось. Оборванный черный плащ хлестнул Молли по лицу, когда Шмендрик перекатился на колени, отчаянно пытаясь зажать кошелек обеими руками, но тот зудел, как гремучая змея. Тогда он зашвырнул его подальше в кусты, но три человека уже бежали на них, и кинжалы их краснели, словно удары уже нанесли. Из-за замка Короля Хаггарда поднималась пылающая яркость и вламывалась в ночь, будто огромное плечо. Волшебник распрямился, грозя нападавшим демонами, метаморфозами, параличом и тайными приемами дзюдо. Молли подобрала камень. С древним, радостным и ужасающим криком разгрома и поражения из своего укромного места поднялась единорог. Ее копыта со свистом рассекали воздух ливнем бритв, грива яростно трепетала, а на лбу блистал убор из перьев молний. Трое убийц выронили кинжалы и закрылись руками, и даже Молли Грю и Шмендрик попятились перед нею. Но единорог не видела никого из них. Обезумевшая, танцующая, белая словно море, она снова протрубила свой вызов. И та яркость, что поднималась над замком, ответила ей ревом, подобным реву взламываемого весной льда. Люди Дринна бежали, вопя и спотыкаясь. Дико раскачиваясь на внезапном холодном ветру, замок Хаггарда был объят пламенем. Молли произнесла вслух: -- Но это должно быть морем. Это ведь море... Ей показалось, что она различает в стене замка окно -- где-то вдали, где оно и должно было быть -- и в нем серое лицо. Но пришел Красный Бык. VIII Он был цвета крови -- не прыгучей крови сердца, а, скорее, той, что шевелится в старой ране, которая до конца так и не смогла зарасти. Ужасающий свет потом сочился из него, а от его рева обвалы в горах текли и впадали один в другой. Его рога были бледны, как шрамы. На какой-то миг единорог замерла перед ним, как застывает волна, готовая разбиться о берег. Потом свет ее рога потух, она повернулась и бросилась бежать. Красный Бык снова взревел и прыгнул за нею следом. Единорог никогда ничего не боялась. Она была бессмертна -- и все-таки ее можно было убить. Это могли сделать гарпия, дракон или химера -- или же стрела, которую выпустили в белку, но промахнулись. Но драконы могли просто убить ее. Они никогда не могли заставить ее забыть, кто она -- или же заставить самих себя забыть о том, что даже после смерти она останется прекраснее них. Красный Бык ее не знал, но единорог чувствовала, что он искал именно ее, а не белую лошадь. Ее сияние погасил порыв страха, и она бежала, и гневное невежество Быка ревело, заполняя собой небеса и проваливаясь в долину. Деревья бросались на единорога, и она отчаянно уворачивалась и петляла между ними -- она, которая так мягко скользила сквозь вечность, никогда ни с чем не сталкиваясь. За ее спиной они ломались под напором Красного Быка, как стекло. Бык взревел еще раз, и огромная ветвь, обрушившись сверху, ударила единорога в плечо так, что она покачнулась и упала. Правда, сразу же вновь вскочила на ноги, но теперь у нее под копытами горбились одни корни и деловито, как кроты, перекапывали тропинки у нее на пути. Лозы, словно заблудившиеся змеи, хлестали ее, лианы плели паутины меж стволов, а вокруг, не переставая, обрушивался вниз град сухих сучьев. Она упала снова. Гул копыт Быка гудел в ее костях, и она закричала. Должно быть, ей удалось как-то вырваться из деревьев, потому что она вдруг поняла, что несется по твердой лысой равнине, которая простиралась за плодородными пастбищами Хагсгейта. Теперь ей было где разогнаться, а единороги обычно скачут во всю прыть, только когда оставляют позади охотника, пинающего свою запаленную упавшую лошадь. Она мчалась со скоростью жизни, словно во мгновение ока перетекая из одного тела в другое или сбегая вниз по лезвию меча, -- быстрее, чем что бы то ни было, обремененное ногами или крыльями. Но даже не оглядываясь назад, она знала, что Красный Бык настигает ее, надвигаясь, как луна, как угрюмая, разбухшая охотничья луна. Она уже ощущала толчок серо-лиловых рогов -- как будто Бык уже ударил ее в бок. Зрелые острые стебли кукурузы смыкались, вставая забором у нее перед грудью, но она втаптывала их в землю. Поля пшеницы становились холодными и липкими, стоило лишь Быку дохнуть на них: они снегом клеились к ногам. Но она бежала и бежала, разгромленная, блея и слыша ледяное позвякиванье мотылька: "Они прошли по всем дорогам очень давно, и вслед за ними бежал Красный Бык". Он убил их всех. Внезапно Красный Бык оказался впереди, будто его подняли, как шахматную фигуру, взмахнули им по воздуху и снова опустили, чтобы он загородил единорогу путь. Бык не бросился на нее сразу, а она сразу не побежала. Бык был громаден и в первый раз -- когда погоня только началась, -- но теперь он стал таким неохватным, что единорог не могла представить его целиком. Он, казалось, горбился налитым кровью небосводом -- с ногами, как огромные смерчи, и головой, как северное сияние. Его ноздри морщились и рокотали, пока он искал единорога -- и та поняла, что Красный Бык слеп. Если бы он бросился на нее сразу, то она встретила бы его -- крохотная и отчаявшаяся, с потемневшим рогом, и Бык, конечно, растоптал бы ее. Он все равно был быстрее: лучше встретить его лицом к лицу сейчас, чем быть застигнутой на бегу. Но Бык надвигался медленно, с какой-то зловещей изысканностью, словно старался не спугнуть ее, и она снова сломалась перед ним. С низким, печальным плачем она вихрем развернулась и рванулась туда, откуда они бежали -- назад, через лохмотья полей и по равнине, к замку Короля Хаггарда, темному и сгорбленному как обычно. А Красный Бык бежал сзади, следом за ее страхом. Шмендрика и Молли расшвыряло в стороны, как щепки, когда Красный Бык пронесся мимо: из Молли выбило о землю и дух, и сметку, а волшебника, раскрутив, закинуло в путаницу колючек, что стоило ему половины плаща и осьмушки собственной кожи. Оба поднялись на ноги, как только смогли, и заковыляли в погоню, поддерживая друг друга. Никто не произнес ни слова. Пробраться сквозь чащобу им было легче, чем единорогу, поскольку там уже прошел Красный Бык. Молли и волшебник переваливались через гигантские стволы поваленных деревьев -- не просто сбитых на землю, но наполовину втоптанных в нее -- и опускались на четвереньки, чтобы обползти выбоины, глубины которых в темноте они измерить не могли. Ни одним копытам не под силу сделать этого, в растерянности думала Молли. Сама земля рвала себя, чтобы только избавиться от бремени Быка. Молли думала об единороге, и сердце ее бледнело. Когда они выбрались на равнину, то увидели ее -- далекую и слабую, клочок белой воды на ветру, почти невидимый в яростном сиянии Красного Быка. Молли Грю, почти обезумевшая от усталости и страха, видела, как они движутся подобно звездам и камням в пространстве -- вечно падая, вечно вслед друг за другом, вечно одни. Красный Бык никогда не настигнет единорога -- не раньше, чем Прошлое догонит Пришлое... Молли ясно улыбнулась. Но сверкающая тень громоздилась сверху на единорога, пока Бык, казалось, не окружил ее со всех сторон. Единорог поднялась на дыбы, метнулась в сторону, отпрыгнула в другую, только чтобы встретиться с Быком снова -- с его грозно опущенной головой и громом, стекающим с челюстей. Вновь она развернулась -- назад и боком, пятясь и искусно лавируя туда и сюда; но каждый раз Красный Бык заставлял ее отступать, стоя совершенно недвижно. Он не бросался в атаку, но и не оставлял единорогу никакого пути -- кроме одного. -- Он ее загоняет, -- спокойно сказал Шмендрик. -- Если бы он хотел ее убить, то уже бы это сделал. Он гонит ее так же, как гнал всех остальных -- в замок, к Хаггарду. Интересно, зачем? -- Сделай что-нибудь, -- откликнулась Молли. Ее голос звучал странно спокойно и обыденно, и волшебник ответил ей точно так же: -- Сделать я ничего не смогу. Единорог попыталась бежать еще раз, жалко неутомимая, и Красный Бык оставил ей пространстра ровно столько, чтобы бежать, но не чтобы свернуть. Когда единорог встретилась с ним в третий раз, Молли уже смогла различить, что ее задние ноги дрожат, как у испуганной собачонки. Теперь единорог предпочла оставаться на месте; прижав свои маленькие тонкие уши, она хитро пробовала ногой землю. Но она не могла издать ни звука, и ее рог больше но сверкал. Она вздрогнула, когда рев Красного Быка заставил небо колыхаться и трескаться, но назад не отступила. -- Пожалуйста, -- произнесла Молли Грю. -- Пожалуйста, сделай же что-нибудь. Шмендрик развернулся к ней, и его лицо стало диким от беспомощности: -- Что я могу? Что я могу сделать своей магией? Фокусы со шляпой, трюк с мелочью или тот, где я взбалтываю камешки, чтобы приготовить из них омлет? Ты думаешь, это сможет развлечь Красного Быка? А может, мне проделать эту штуку с поющими апельсинами? Я попробую все, что бы ты мне ни предложила, поскольку, конечно же, буду счастлив принести хоть какую-нибудь практическую пользу. Молли ничего ему не ответила. Бык наступал, и единорог все съеживалась и съеживалась и уже, казалось, была готова разорваться надвое. Шмендрик промолвил: -- Я знаю, что нужно сделать. Если б я мог, я бы превратил ее в какое-нибудь другое существо, в какого-нибудь зверя, слишком незначительного для Быка. Но лишь великий волшебник -- такой колдун, как Никос, который был моим учителем, -- обладал бы такой силой. Превратить единорога... Да любой, кто смог бы это сделать, мог бы тогда жонглировать временами года и перетасовывать сами года, как колоду карт. А у меня не больше силы, чем у тебя, -- и даже меньше, ведь ты можешь к ней прикасаться, а я нет. -- Вдруг он остановился. -- Смотри. Все кончено. Единорог стояла перед Красным Быком очень тихо, опустив голову и тускнея прямо на глазах: ее белизна увядала до мыльной серости. Она выглядела маленькой и изможденной. И даже Молли, так любившая ее, уже не могла не признать, какое нелепое животное -- единорог, когда все сияние из нее уходит. Хвост -- как у льва, оленьи ноги с козлиными голенями, грива -- холодная и тонкая, как пена в моей руке, обугленный рог, глаза... Ох, какие глаза! Молли схватила Шмендрика за локоть и изо всех сил впилась в него ногтями. -- У тебя есть магия, -- сказала она. Она слышала собственный голос -- глубокий и чистый, словно голос сивиллы. -- Может быть, ты не в силах ее отыскать, но она есть. Ты вызвал Робин Гуда -- а ведь его не существует, но он пришел, и он был настоящим. А это и есть магия. У тебя есть вся мощь, которая тебе нужна, если ты осмелишься призвать ее. В наступившем молчании Шмендрик рассматривал ее -- так твердо и пристально, будто его зел ные глаза уже начинали искать эту магию в глазах Молли Грю. Бык легко переступил ногами навстречу единорогу, уже не преследуя ее, а просто всей тяжестью своего присутствия отдавая ей команду, и она двинулась впереди -- смиренная, послушная. Бык шел следом, как овчарка, направляя ее к морю и к зазубренной башне Короля Хаггарда. -- О, пожалуйста! -- голос Молли уже крошился. -- Ну, пожалуйста же, это нечестно, этого не может быть. Он пригонит ее к Хаггарду, и больше ее никто никогда не увидит, никто. Пожалуйста, ты же волшебник, ты же не позволишь ему. -- Ее пальцы еще глубже впились в руку Шмендрика. -- Сделай же что-нибудь! -- Она уже плакала. -- Не позволяй ему, сделай что-нибудь! Шмендрик тщетно пытался отцепить ее пальцы от своей руки. -- Я не собираюсь ни черта делать, -- прошипел он сквозь стиснутые зубы, -- пока ты не отпустишь мою руку. -- Ох, -- произнесла Молли. -- Прости. -- Знаешь ли, так можно вообще кровообращение прервать, -- сурово сказал волшебник. Он растер руку и сделал несколько шагов вперед, словно намеревался преградить Красному Быку путь. Там он остановился, скрестив руки и высоко держа голову, хотя она то и дело клонилась вниз, потому что волшебник очень устал. -- Может быть, на этот раз, -- слышала Молли его бормотание, -- может быть, на этот раз... Никос сказал... что же сказал Никос? Не помню. Это было так давно. -- В его голосе была странная старая печаль, которой Молли раньше не слышала. Но потом вдруг пламенем вспыхнула веселость: -- Но кто знает, кто знает? Если время еще не пришло, то я просто могу заставить его прийти. Утешаться можно только этим, друг Шмендрик. В кои-то веки я уж точно не вижу, как можно сделать все еще хуже, чем оно уже есть. -- И он тихо засмеялся. Красный Бык, поскольку был слеп, не обращал внимания на какого-то худого человека у себя на пути, пока едва не раздавил его. Тогда он остановился, принюхиваясь к воздуху: буря ворочапась у него в горле, но в яростных движениях огромной головы была заметна определенная неуверенность. Единорог остановилась, когда остановился Бык, и дыхание Шмендрика оборвалось при виде такой покорности. -- Беги! -- крикнул он. -- Беги же! -- Но единорог не взглячула ни на него, ни на Быка -- никуда, только на землю. При звуке шмендрикова голоса громыханье Быка усилилось и стало более угрожающим. Казалось, он сам хотел побыстрее выбраться из долины вместе с единорогом, и волшебник подумал, что знает, почему именно. За высившейся яркостью Красного Быка он уже различал две-три бледных звезды и осторожный намек на какой-то теплый свет. Близилась заря. -- Ему наплевать на дневной свет, -- сказал Шмендрик самому себе. -- Это стоит запомнить. Он еще раз крикнул единорогу, чтобы та улетала, но ответом ему был только рев, подобный дроби барабанов. Единорог рванулась вперед, и Шмендрику пришлось отскочить с дороги, чтобы не быть сбитым с ног вторично. Сразу следом за ней двигался Бык, подгоняя ее все быстрее, точно ветер поторапливал истончившийся и изорванный туман. Мощь его хода приподняла Шмендрика и шлепнула о землю где-то в другом месте, несколько раз перевернув и стукнув обо что-то, но его не затоптали, хотя глаза ему опалило дослепа, а в голове забушевал пожар. Ему показалось, что он услышал, как закричала Молли Грю. С трудом приподнявшись на одно колено, он увидел, что Красный Бык прижал единорога почти что уже к самым деревьям. Если б единорог попыталась хотя бы еще разок бежать... Но она уже принадлежала Быку, а не самой себе. Волшебник лишь мельком увидел ее -- бледную и потерявшуюся меж бледных бычьих рогов -- и дикие красные плечи, рванувшись, заслонили ее окончательно. Тогда, больной и разбитый, он, покачиваясь, закрыл глаза и позволил своей безнадежности промаршировать сквозь всего себя, пока что-то, уже пробуждавшееся прежде, не проснулось где-то внутри снова. Он громко закричал от радости и страха. Какие именно слова произносила магия в этот, второй, раз, он никогда точно не узнал. Они покидали его, словно орлы, и он отпускал их; и когда вылетело последнее слово, внутрь с громом ринулась пустота, швырнувшая его оземь лицом вниз. Все произошло именно вот так быстро. На сей раз, прежде, чем собраться с силами и подняться на ноги, он уже знал, что сила была в нем -- была и ушла. Впереди недвижно застыл Красный Бык, принюхиваясь к чему-то на земле. Единорога Шмендрику видно не было. Волшебник быстро, как только мог, зашагал вперед, но Молли его опередила. Увидев, что именно обнюхивает Бык, она поднесла пальцы ко рту, как это делают дети. У ног Красного Быка лежала молодая девушка, брошенная, точно очень маленький холмик света и тени. Она была совершенно нагой, и цвет ее кожи был цветом снега в лунном луче. Тонкие спутанные волосы, белые, как водопад, струились у нее по спине, опускаясь ниже талии. Ее лицо было спрятано под руками. -- Ох, -- произнесла Молли. -- Что же ты наделал? -- И, забыв об опасности, она подбежала к девушке и опустилась рядом с нею на колени. Красный Бык поднял свою огромную слепую голову и медленно повел ею в сторону Шмендрика. Казалось, он убывал и угасал прямо на глазах, а серое небо становилось все ярче, хотя Бык по-прежнему тлел жестокой яркостью ползущей лавы. Волшебнику стало интересно, каковы его истинные размеры, когда он остается один. Бык еще раз обнюхал неподвижную фигуру, колыхнув ее своим замораживающим дыханием, а потом без единого звука прыгнул в заросли и исчез из виду тремя гигантскими скачками. Последнее, что заметил Шмендрик, когда тот взбирался на обод долины, -- там просто вихрилась тьма, красная тьма, которую видишь, когда закрываешь от боли глаза. Рога Быка обратились двумя самыми острыми башнями безумного замка старого Короля Хаггарда. Молли Грю положила голову белой девушки себе на колени, снова и снова шепча: -- Что ты наделал? Что ты наделал? Лицо девушки, во сне спокойное и почти улыбавшееся, было самым прекрасным лицом из всех, когда-либо виденных Шмендриком. От этого лица ему было и больно, и тепло. Молли поправила странные волосы, и Шмендрик заметил у девушки на лбу меж закрытых глаз небольшую отметинку -- бугорок чуть темнее, чем кожа вокруг. Это не было похоже ни на шрам, ни на ушиб. Это было похоже на цветок. -- В каком смысле -- что я наделал? -- переспросил он Молли, не прекращавшую тихо стонать. -- Всего-навсего спас ее от Быка посредством магии -- вот что я наделал. Магией, женщина, моей собственной настоящей магией! -- Теперь он был беспомощен от восторга, ибо хотел и танцевать, и пребыгать в полной неподвижности, его сотрясали кличи и речи, но ему нечего было сказать. Все завершилось для него дурацким смехом. Он обхватил себя руками так крепко, что сам не ожидал, ахнул и растянулся перед Молли, потому что ноги его уже не держали. -- Дай мне свой плащ, -- сказала Молли. Волшебник лишь моргал, глупо сияя ей в ответ. Она протянула руку и, не церемонясь, стянула изодранный плащ с его плеч. Затем она обернула им спавшую девушку так, чтобы не разбудить ее. Девушка сверкала сквозь него, как солнце сквозь листву. -- Без сомнения, тебя сейчас интересует, как я собираюсь вернуть ей подобающий облик, -- предположил Шмендрик. -- Не задавайся этим вопросом. Сила вернется ко мне, когда мне будет нужно -- я уже знаю это. Однажды она придет -- когда я призову ее, но это время пока не настало. -- В порыве он прижал к себе Молли Грю, обхватив ее голову своими длинными руками. -- Но ты была права! -- вскричал он. -- Ты была права! Она -- здесь, и она -- моя! Молли высвободилась из его объятий -- одна щека у нее покраснела, а уши запылали. Девушка у нее на коленях вздохнула, перестала улыбаться и отвернулась от восходившего солнечного света. Молли сказала: -- Шмендрик, бедный ты человек, ты, волшебник, неужели ты не видишь... -- Что -- не видишь? Здесь нечего видеть. -- Но его голос вдруг стал жестким и осторожным, а в зеленых глазах заскользил страх. -- Красный Бык искал единорога, поэтому единорогу надо было стать кем-то другим. Ты же сама умоляла меня превратить ее -- чем же ты теперь недовольна? Молли покачала головой, и голова ее при этом мелко тряслась, как у старухи: -- Я не знала, что ты собираешься превращать ее в девушку -- в человека. Лучше б ты сделал... -- Она не закончила фразу и отвернулась от него, одной рукой продолжая поглаживать девушку по волосам. -- Это магия выбирала форму, а не я, -- ответил Шмендрик. -- Только шарлатан может выбирать тот или иной трюк для обмана, а волшебник -- лишь носильщик, л