ишь осел, везущий своего хозяина куда надо. Волшебник призывает, а магия выбирает. Если она превращает единорога в человеческое существо, значит, это -- единственное, что можно было сделать. -- Его лихорадило в злом полубреду, отчего лицо его казалось еще моложе. -- Я носитель, -- пел он. -- Я -- обиталище. Я -- посланец... -- Ты -- идиот, -- яростно произнесла Молли Грю. -- Ты слышишь меня? Да, ты волшебник, но ты глупый волшебник. А девушка тем временем уже пыталась проснуться: ее пальцы сжимались и разжимались, а веки трепетали, как грузка у птички. Пока Молли и Шмендрик смотрели на нее, она что-то тихо произнесла и открыла глаза. Они были расставлены шире, чем у обычных людей, и как-то глубоко посажены; и они темнели, словно глубокое море, и светились изнутри, как море, -- они освещались странными мерцавшими существами, которые никогда не поднимаются к поверхности. Единорога можно было превратить в ящерицу, подумала Молли, или в акулу, в слизня, в гусыню -- и ее глаза все равно бы выдали превращение. Мне, по крайней мере. Я бы узнала. Девушка лежала без движения, а ее глаза искали себя во взгляде Молли и Шмендрика. Потом одним-единственным движением она оказалась на ногах, а черный плащ опал на колени Молли. Какие-то мгновения она кружилась вокруг себя, глядя на свои руки и держа их высоко и бесполезно близко к груди. Ее движения были неровными и суетливыми -- как у обезьянки, пытавшейся проделать какой-то трюк, а лицо становилось глупым, изумленным лицом жертвы жестокого шутника. И, несмотря на это, ни одно ее движение не было безобразным. Ее загнанный в ловушку ужас был милее любой радости, которой Молли когда-либо была свидетелем -- и это было самым ужасным. -- Осел, -- сказала Молли. -- Посланец. -- Я могу превратить ее обратно, -- хрипло ответил волшебник. -- Не беспокойся об этом. Я могу превратить ее обратно. Сияя на солнце, белая девушка металась взад и вперед на своих сильных молодых ногах. Вдрут она споткнулась и упала -- и упала очень плохо, поскольку не знала, как ловить себя при помощи рук. Молли подлетела к ней, но девушка съежилась на земле, встретив ее взглядом, и очень тихим голосом произнесла: -- Что вы сделали со мною? Молли Грю заплакала. Шмендрик вышел вперед. Его лило было холодно и влажно, голос ровен: -- Я превратил тебя в человеческое существо, чтобы спасти от Красного Быка. Больше я ничего сделать не мог. Я превращу тебя в тебя снова, как только смогу. -- Красный Бык, -- прошептала девушка. -- Ах! -- Ее била свирепая дрожь, словно что-то тряслось и колотилось в ней изнутри. -- Он был слишком силен. Слишком силен. Его силе не было конца и не было начала. Он старше меня. Ее глаза широко раскрылись, и Молли показалось, что в них шевелится Бык, преодолевая морские глубины пылающей рыбой и исчезая в них. Девушка стала робко трогать свое лицо, вздрагивая и отвергая собственные черты. Согнутыми пальцами она провела по отметке на лбу, закрыла глаза и выпустила тонкий, пронзительный вой утраты, усталости и крайнего отчаянья. -- Что вы сделали со мной? -- вскричала она. -- Я умру здесь! Руками она вцепилась в свое тело так, что вслед раздиравшим кожу пальцам потекла кровь. -- Я умру здесь! Я умру! -- Но все же в ее лице не было страха, хотя страх неистовствовал в голосе, в руках и ногах, в белых волосах, ниспадавших по всему ее новому телу. Только лицо оставалось спокойным и безмятежным. Молли хлопотала над ней, насколько осмеливалась приблизиться, умоляя не вредить себе. Шмендрик же произнес: -- Замри. -- И два этих слога треснули осенними ветками. -- Магия знала, что делала. Замри и слушай. -- Почему ты не позволил Быку убить меня? -- стонала белая девушка. -- Почему ты не оставил меня гарпии? Это было бы добрее, чем запирать меня в эту клетку. Волшебник отпрянул, вспомнив издевательское обвинение Молли Грю, но когда он заговорил снова, в его голосе звучало спокойствие отчаянья: -- Во-первых, это довольно привлекательная форма. Если бы даже всю свою жизнь ты была человеком, то лучше бы вряд ли получилось. Она скинула себя взглядом: вбок, по плечам и вдоль рук, потом вниз по исцарапанному и исполосованному телу. Она встала на одну ногу, чтобы обследовать пятку второй; закатила глаза наверх, чтоб увидеть серебряные брови, скосила вниз, на щеки, поймала молнию своего носа; и даже вгляделась в вены цвета морской волны, которые бились внутри ее запястий, таких же веселых, как молодые выдры. Наконец, обернула лицо к волшебнику, и у того снова перехватило дыхание. Я сделал чудо, подумал он, но печаль остро подмигивала у него в горле, словно там все глубже укреплялся рыболовный крючок. -- Ладно, -- сказал он. -- Тебе бы, конечно, не было никакой разницы, если б я превратил тебя даже в носорога -- в то, с чего и начался, собственно, весь этот глупый миф. Но вот в этом облике у тебя есть хоть какой-то шанс достичь Короля Хаггарда и разузнать, что стало с твоим народом. Оставаясь единорогом, ты бы просто разделила их муки и участь -- если, конечно, ты не считаешь, что сумела бы победить Быка, если бы встретилась с ним еще раз. Белая девушка лишь покачала головой: -- Нет, -- ответила она. -- Никогда. В другой раз я бы столько не выстояла. -- Ее голос был так мягок и тих, словно все кости в теле были переломаны. Она продолжала: -- Мой народ ушел, и я вскоре пойду за ними, в какое бы обличье ты меня ни поймал. Но сама я избрала бы своей тюрьмой любую форму, только не эту. Носорог так же уродлив, как и человеческое существо и тоже рано или поздно умрет -- но, по крайней мере, он никогда не считает себя прекрасным. -- Да, он никогда об этом не думает, -- согласился волшебник. -- Именно поэтому он продолжает оставаться носорогом, и его никогда не пригласят ко двору даже такого короля, как Хаггард. Молодая же девушка -- девушка, для которой то, что она не носорог, никогда не будет ничего значить, -- пока Король со своим сыном тщатся разгадать ее, такая девушка сможет разворачивать свою собственную загадку, пока не обнаружит ее ядрышко. Носороги -- не те звери, что пускаются в странствия; в странствия пускаются только молодые девушки. Небо было жарким и сворачивалось, как молоко; солнце уже растаяло и стало лужицей львиного цвета; а на равнине Хагсгейта не шевелилось ничего, кроме застоявшегося тяжелого ветра. Обнаженная девушка с цветком на лбу молча смотрела на зеленоглазого человека, а женщина наблюдала за ними обоими. В это желто-рыжее утро замок Короля Хаггарда не выглядел ни темным, ни проклятым -- просто закопченным, запущенным и плохо спроектированным. Его костлявые шпили походили вовсе не на бычьи рога, а, скорее, на рожки шутовского колпака. Или на рога дилеммы, подумал Шмендрик. Только двух рогов у дилемм никогда не бывает. Белая девушка сказала: -- Я -- по-прежнему я. Это тело умирает. Я чувствую, как оно гниет вокруг меня. Как может быть настоящим то, что собирается умереть? Как оно может быть истинно прекрасным? Молли Грю снова обернула ей плечи плащом волшебника -- не и скромности или пристойности, а от странной жалости, словно стараясь не дать ей увидеть себя. -- Я рассказу тебе одну историю, -- сказал Шмендрик. -- Ребенком я поступил в обучение к могущественнейшему волшебнику из всех, к великому Никосу, о котором уже упоминал прежде. Но даже Никос, который мог обращать котов в скотов, снежинки -- в подснежники, а единорогов -- в людей, не мог превратить меня ни во что, кроме карнавального шулера. После многих попыток он, наконец, сказал мне: "Сын мой, твоя бездарность настолько безгранична, твое незнание настолько бездонно, что я уверен -- тебя населяет большая сила, чем я когда-либо знал. К несчастью, в настоящее время она, кажется, работает в обратном направлении, и даже мне не удается найти способа, которым можно исправить ее. Должно быть, тебе предназначено найти свой собственный путь, на котором ты со временем достигнешь своей силы. Но, честно говоря, для этого тебе надо будет жить настолько долго, что тебе это надоест. Поэтому я дарую тебе вот что: с этого дня и впредь ты не будешь стариться, но будешь странствовать по свету взад и вперед, вечно неумелый, пока, наконец, не придешь к себе настоящему и не познаешь, что ты есть. Не благодари меня: я содрогаюсь при мысли о твоем роке. " Белая девушка посмотрела на него своили ясными амарантовыми глазами единорога -- нежными и пугающими на бесполезном лице, -- но не произнесла ничего. Заговорила Молли Грю: -- А если тебе удастся найти свою магию -- что тогда? -- Тогда чары разрушатся, и я начну умирать -- как и начинал при рождении. Даже величайшие колдуны стареют, как обычнне люди, и умирают. -- Он покачнулся и клюнул носом, но вздрогнул и снова проснулся -- длинный, тощий и потрепанный человек, пахший пылью и питьем. -- Я же сказал тебе, что я старше, чем выгляжу. Я рожден смертным и был бессмертным долгое и глупое время, а однажды стану смертным снова. Поэтому я знаю кое-что, чего не могут знать единороги. Все, что может умереть, -- прекрасно, прекраснее единорога, которая живет вечно и которая -- самое прекрасное существо на свете. Ты понимаешь меня? -- Нет, -- ответила она. Волшебник устало улыбнулся: -- Поймешь. Ты сейчас -- внутри истории вместе со всеми нами, и ты должна идти вместе с этой историей, желаешь ты этого или нет. Если ты хочешь снова обрести свой народ, если хочешь снова стать единорогом, то должна следовать за волшебной сказкой в замок Короля Хаггарда и туда, куда она предпочтет вести тебя. Сказка не может заканчиваться без принцессы. Белая девушка сказала: -- Я не пойду. -- Она отступила прочь, тело ее насторожилось, а холодные волосы опали вниз. -- Я никакая не принцесса, никакая не смертная, и я никуда не пойду. С тех самых пор, как я покинула свой лес, со мной не случалось ничего, кроме зла, и ничего, кроме зла, быть может, не произошло в этой земле со всеми единорогами. Отдай мне мой настоящий облик, и я вернусь к моим деревьям, к озеру, к моему собственному обиталищу. Твоя сказка не имеет власти надо мной. Я единорог. Я -- последний единорог. Произносила ли она те же самые слова прежде, в сине-зеленом молчании деревьев? Шмендрик продолжал улыбаться, но Молли Грю сказала: -- Преврати ее обратно. Ты сказал, что можешь превратить ее. Пусть идет домой. -- Я не могу, -- отозвался волшебник. -- Я же сказал тебе, что магия -- еще пока не моя, чтобы я мог ею командовать. Вот почему я тоже должен продолжать наш путь к замку и к той судьбе или той удаче, что ждет нас там. Если бы я попытался перепревратить ее сейчас, то она могла бы действительно стать носорогом. И это оказалось бы самым лучшим, что случилось бы. Что же касается худшего... -- Он содрогнулся и умолк. Девушка отвернулась от них и посмотрела вдаль, на замок, ссутулившийся над долиной. Она не различала ни шевеления -- ни в окнах, ни среди шатких зубцов башен. Никакого признака Красного Быка. И все же она знала, что он -- там, ворочается в корнях замка, пока ночь не упадет на землю снова, сильный выше самой силы, неуязвимый, как сама ночь. Она еще раз коснулась того места на лбу, где раньше был рог. Когда она повернулась к ним опять, они уже спали там, где сидели, -- мужчина и женщина. Их головы опирались о воздух, открытые рты отвисали. Она стояла подле них, одной рукой придерживая у горла черный плащ, глядя, как они дышат. Слабо, очень слабо, в первый раз, ее ноздрей достиг запах моря. IX Часовые заметили, как они подходят, незадолго до заката, когда море лежало плоско и слепило глаза. Стражники меряли шагами вторую по высоте башню из всего множества кривых шпилей, ростки которых выпустил замок, напоминавший поэтому одно из тех странных деревьев, корни которых висят в воздухе. Оттуда, где стояли эти двое, просматривалась вся долина Хагсгейта до самого городка, да еще впридачу острые холмы и дорога, сбегавшая с обода долины к огромным, хоть и просевшим, передним воротам замка Короля Хаггарда. -- Мужчина и две женщины, -- сказал первый стражник. Он поспешил к дальнему концу площадки. Это перемещение могло бы вывернуть желудок наизнанку, поскольку башня накренилась так, что половиной неба для часового стало море. Замок стоял на краю утеса, который кинжальным лезвием спускался к полоске желтого берега, тоненько рассыпанной по зеленым и черным валунам. Мягкие мешковатые птицы раскорячились на камнях, пофыркивая: -- Что вам говорили, что вам говорили! Второй стражник последовал за своим товарищем с более умеренной прытью: -- Мужчина и женщина. А третья, в плаще -- насчет нее я не уверен. Оба человека были одеты в самодельные кольчуги: кольца, бутылочные пробки и звенья цепей были нашиты на половины из грубой ткани. Лица их скрывались под ржавыми забралами, но все же голос и походка второго часового выдавали в нем старшего. -- Та, что в черном плаще, -- повторил он. -- Не спеши с выводами насчет нее. Но первый стражник уже перегнулся в оранжевое сияние опрокинутого моря, оставив несколько деталей своей худой брони на зазубренном парапете. -- Это женщина, -- объявил он. -- Перед нею я скорее свой собственный пол отличить не смогу. -- Охотно верю, -- ехидно отозвался второй, -- поскольку ты не делаешь ничего, что подобает делать мужчине, если не считать езды верхом. Еще раз предупреждаю: не торопись называть третью мужчиной или женщиной. Погоди немного и увидишь то, что увидишь. Первый стражник, не оборачиваясь, ответил: -- Даже если бы я вырос, никогда и во сне не видя, что у мира есть два раздельных секрета, даже если бы я принимал каждую женщину, которую встречаю, за точную копию самого себя, -- даже тогда я бы знал, что это существо отличается от всего, что я видел прежде. Мне всегда было жаль, что я никак не могу тебе угодить; но сейчас, когда я гляжу на нее, мне жаль, что я никогда не мог угодить себе. Ох, как же мне жаль... Он перегнулся за парапет еще сильнее, напрягая глаза и пытаясь лучше рассмотреть три медленные фигурки на дороге. Усмешка звякнула под его забралом: -- Другая женщина, похоже, натрудила ноги и в дурном настроении, -- доложил он. -- Мужчина, кажется, -- приятный тип, хотя явно ведет бродячую жизнь. Наверное, кто-то вроде менестреля или игрока. -- Он надолго замолк, наблюдая за тем, как троица подходит ближе. -- А третья? -- наконец спросил старший стражник. -- Эта твоя закатная красотка с интересными волосами? Она уже истощила твое терпение за последние четверть часа? Ты уже увидел ее ближе, чем осмеливается любовь? -- Его голос шуршал в забрале маленькой когтистой лапой. -- Мне кажется, я никогда не смогу по-настоящему увидеть ее вблизи, -- ответил молодой стражник, -- как бы близко она ни подошла. -- Сам он говорил приглушенно и с сожалением, эхом отзывавшимся на то, чему уже не суждено сбыться. -- В ней есть новизна: вс -- впервые. Посмотри, как она движется, как она идет, как поворачивает голову -- вс в первый раз, как будто никто до этого ничего подобного не делал. Смотри, как она вдыхает воздух и снова выпускает его -- как будто никто в целом мире никогда не знал, как хорош бывает воздух. Все это -- для нее. Если бы я узнал, что она родилась вот этим самым утром, я удивился бы только тому, насколько она стара. Второй странник долго смотрел со своей башни на трех скитальцев. Первым его заметил высокий человек, а за ним -- мрачная женщина. В их глазах не отразилось ничего, кроме его доспехов, суровых, изъязвленных и пустых. Но потом голову подняла девушка в безнадежно драном черном плаще, и он отступил от парапета, закрывшись от ее взгляда рукой в жестяной перчатке. Через минуту она уже скрылась в тени замка вместе со своими спутниками, и он опустил руку. -- Может быть, она безумна, -- спокойно произнес он. -- Никакая взрослая девушка не смотрит так, если она не безумна. Это было бы досадно, но уж гораздо предпочтительнее остающейся возможности. -- Какой же? -- не вытерпел молодой человек в наступившем молчании. -- Той, что она в самом деле родилась сегодня утром. По мне так уж лучше бы она была безумной. Давай спускаться вниз. Когда мужчина и обе женщины подошли вплотную к замку, двое часовых стояли по обе стороны ворот, скрестив свои тупые погнутые алебарды и выставив вперед короткие изогнутые сабли. Солнце закатилось, и их нелепые доспехи становились все более угрожающими по мере того, как море тоже гасло. Путешественники мялись, переглядываясь друг с другом. У них за спинами не было темного замка, и глаза их не были спрятаны за железом. -- Сообщите свои имена, -- произнес запекшийся голос второго стражника. Высокий мужчина сделал шаг вперед: -- Я -- Шмендрик-Волшебник. Это -- Молли Грю, моя помощница... А это -- Леди Амальтея. -- Он запнулся на имени белой девушки, словно прежде никогда не произносил его. -- Мы ищем аудиенции у Короля Хаггарда, -- продолжал он. -- Мы пришли издалека, чтобы увидеть его. Второй часовой подождал, не заговорит ли первый, но тот смотрел только на Леди Амальтею, поэтому старший нетерпеливо сказал: -- Доложите свое дело к Королю Хаггарду. -- Я так и сделаю, -- ответил волшебник, -- но только самому Хаггарду. Что же это за королевское дело, если его можно доверять швейцарам и привратникам? Ведите нас к Королю. -- Какие такие королевские дела могут быть у бродячего колдуна с дурацким помелом вместо языка -- чтобы их можно было обсуждать с Королем Хаггардом? -- мрачно спросил второй стражник, но, тем не менее, развернулся и зашагал в ворота замка, и королевские посетители потянулись за ним. Последним плелся молодой часовой, причем шаг его становился так же нежен, как шаг Леди Амальтеи, каждому движению которой он начинал неосознанно подражать. Она на миг приостановилась перед воротами, чтобы взглянуть на море, и часовой проделал то же самое. Его бывший товарищ сердито окликнул его, но молодой стражник уже был на ином посту, где за нарушение воинского долга приходилось отвечать иному капитану. Он вошел в ворота только после того, как туда решила войти Леди Амальтея. Он последовал за нею, мечтательно и монотонно мурлыча себе под нос: Что же это происходит со мной? Что же это происходит со мной? Страшно или радостно мне -- не могу сказать. Что же это происходит со мной? Они пересекли вымощенный булыжником двор, где их лица ощупало развешанное холодное белье, и сквозь крохотную дверку вошли в зал, настолько огромный, что ни стен, ни потолка во тьме видно не было. Пока они пробирались по этому залу, перед ними взмывали высоченные каменные столбы -- а потом внезапно отстранялись, даже не давая себя как следует рассмотреть. Дыхание эхом проносилось по всему гигантскому помещению, а шажки каких-то иных, меньших существ звучали так же ясно, как их собственные. Молли Грю довольно тесно прижималась к Шмендрику. Миновав огромный зал, они вошли в другую дверь и начали подниматься по тонкой лестнице. Там было очень мало окон и никакого освещения. Лестница свивалась кольцами все туже и туже, пока, наконец, им не стало казаться, что каждая ступенька поворачивается сама над собой, и что вся башня смыкается вокруг них всех огромным потным кулаком. Тьма глядела на них и касалась их. Она пахла дождем и псами. Что-то заворочалось где-то глубоко и близко. Башня вздрогнула, словно корабль, вынесенный на мель, и ответила низким каменным воем. Трое путешественников вскрикнули, хватаясь за стены, чтобы удержаться на содрогавшихся ступенях, но их провожатый шел дальше, не осталавливаясь и ни слова не говоря. Молодой человек с готовностью прошептал Леди Амальтее: -- Все в порядке, не бойтесь. Это всего лишь Бык. Звук этот больше не повторялся. Второй стражник резко остановился, из какого-то потайного места извлек ключ и всунул его по-видимому прямо в сплошную стену. Часть стены качнулась внутрь, и маленькая процессия просочилась в низкое, узкое помещение с одним окном и стулом у дальней стены. В комнате больше ничего не было: ни другой мебели, ни ковра, ни занавесей, ни гобеленов. В комнате находились лишь пять человек, стул с высокой спинкой и мучнистый свет восходившей новой луны. -- Это тронный зал Короля Хаггарда, -- произнес стражник. Волшебник схватил его за окованный локоть и развернул лицом к себе: -- Это же камера. Гробница. Ни один живой король не станет здесь сидеть. Отведите нас к Хаггарду, если он жив. -- Ты сам для себя должен решить, жив ли он, -- ответил торопливый голос стражника. Он расстегнул пряжки шлема и снял его с серой головы. -- Я -- Король Хаггард, -- произнес он. Его глаза были того же цвета, что и рога Красного Быка. Он превосходит Шмендрика ростом, и хотя его лицо было горько очерчено, в нем не оказалось ничего глупого или даже простоватого. Оно было щучьим: продолговатые и холодные челюсти, жесткие щеки, тощая, живая от собственной мощи шея. Ему могло быть и семьдесят лет, и восемьдесят, и больше. Первый стражник теперь тоже выступил вперед, держа свой шлем под мышкой. Молли Грю ахнула, увидев его лицо, поскольку он оказался тем самым дружелюбным встрепанным молодым принцем, который читал журнал, пока его принцесса пыталась докричаться до единорога. Король Хаггард сказал: -- Это Лир. -- Привет, -- произнес Принц Лир. -- Рад с вами познакомиться. -- Его улыбка виляла хвостиком у их ног как на что-то надеявшийся щенок, но глаза -- глубокие, тенистые, синие за щетинками ресниц -- тихо покоились на взоре Леди Амальтеи. Та бросила на него ответный взгляд, молчаливый, словно драгоценность, видя его в свете не более истинном, чем тот, в котором люди рассматривают единорогов. Но Принц ощущал странную, счастливую уверенность, что она увидела его насквозь и со всех сторон, и вгляделась в пещеры, о существовании которых там, внизу, он даже не подозревал, и в них взгляд ее пел и отдавался эхом. Чудеса начинали пробуждаться где-то к юго-западу от его двенадцатого ребра, и сам он -- все еще отражая собою, словно зеркалом, Леди Амальтею -- засиял. -- Что вам нужно от меня? Лир видел, что темная комната темнее от этого не стала. Прохладная ясность Леди Амальтеи разгоралась медленнее, чем ветер Мабрука, по Принц отлично понимал, что она была гораздо опаснее. При этом свете ему хотелось писать стихи -- а прежде ему писать стихов никогда не хотелось. -- Ты можешь приходить и уходить, как тебе вздумается, -- сказал Король Хаггард Леди Амальтее. -- Может быть, и глупо с моей стороны было допускать тебя, но я далеко не так глуп, чтобы запрещать тебе ходить туда или сюда. Мои секреты сами себя охраняют -- а твои? Куда ты опять смотришь? -- Я смотрю на море, -- снова ответила Леди Амальтея. -- Да, море всегда хорошо, -- сказал Король. -- Когда-нибудь мы будем смотреть на него вместе. -- Он медленно направился к двери. -- Будет любопытно, -- промолвил он, -- иметь в замке существо, чье присутствие заставляет Лира называть меня "отцом" впервые с того времени, когда ему было пять лет. -- Шесть, -- сказал Принц Лир. -- Мне было шесть лет. -- Пять или шесть, -- поправился Король. -- Мне все это перестало приносить счастье задолго до того -- не приносит его и посейчас. Только из-за того, что она здесь, ничего еще не изменилось. -- И он ушел почти так же тихо, как Мабрук, и лишь его жестяные сапоги протикали по лестнице. Молли Грю мягко подошла к Леди Амальтее и остановилась у окна рядом с ней. -- Что это? -- спросила она. -- Что ты там видишь? -- Шмендрик оперся о трон, рассматривая Принца Лира своими продолговатыми зелеными глазами. Далеко в долине Хагсгейта снова раздался холодный рев. -- Я найду вам покои, -- сказал Принц Лир. -- Вы проголодались? Я найду вам что-нибудь поесть. Я знаю, где лежит ткань, прекрасный тонкий атлас. Вы могли бы сшить из него себе платья. Никто не ответил ему. Тяжелая ночь поглотила его слова, и ему показалось, что Леди Амальтея не видела и не слышала его. Она не пошевельнулась, но он был уверен, что, стоя неподвижно, словно луна, она уходила от него все дальше и дальше. -- Разрешите мне помочь вам, -- сказал Принц Лир. -- Что я могу для вас сделать? Дайте мне помочь вам. Х -- Что я могу сделать для вас? -- спросил Принц Лир. -- Пока ничего особенного, -- ответила Молли Грю. -- Мне была нужна только вода. Конечно, если ты не хочешь почистить картошку, -- я бы от этого не отказалась. -- Нет, не в этом смысле. То есть, да, я почищу, если вы хотите, но я говорил с ней. В смысле, когда я с ней говорю, это то, что я все время спрашиваю. -- Сядь и начисть мне картошки, -- сказала Молли. -- Будет чем занять руки, по крайней мере. Они сидели в каморке за кухней -- в гнилой комнатке, где сильно воняло протухшей репой и забродившей свеклой. В одном углу была стопкой составлена дюжина глиняных блюд, а под треножником дрожал очень маленький костерок, пытаясь вскипятить собою целый чан серой воды. Молли сидела за грубо сколоченным столом, заваленным картошкой, луком зеленым и репчатым, перцем, морковкой и другими овощами, по большей части уже вялыми и покрывшимися пятнами. Принц Лир стоял перед нею, медленно переваливаясь с пяток на носки и то и дело сплетая и расплетая свои большие мягкие пальцы. -- Сегодня утром я убил еще одного дракона, -- наконец, выговорил он. -- Очень мило, -- ответила Молли. -- Просто прекрасно. Сколько их всего уже набралось? -- Пять. Этот был меньше остальных, но натерпелся же я с ним... Пешком я к нему подобраться не мог, поэтому пришлось ехать верхом и с копьем, и лошадь довольно сильно обожглась. Смешная штука с этой лошадью... Молли перебила его: -- Садись, Ваше Высочество, и перестань мелькать. У меня от одного взгляда на тебя все чешется. Принц Лир уселся напротив. Из-за пояса он вытащил кинжал и начал уныло чистить картошку. Молли наблюдала за ним с медленной легкой улыбкой. -- Я принес ей голову, -- сказал Принц. -- Она сидела в своих покоях -- она всегда там сидит. Я протащил эту голову по всей лестнице, чтобы положить к ее ногам. -- Он вздохнул и полоснул кинжалом по пальцу. -- Проклятье... ой, я не хотел... Пока я поднимался, это была голова дракона -- понимаете, дракона! -- самый гордый подарок, который кто-нибудь когда-нибудь кому-нибудь мог подарить... Но стоило ей на нее взглянуть, как эта голова вдруг стала жалкой и отвратительной мешаниной из чешуи и рогов с хрящеватым языком и кровавыми глазами. Я почувствовал себя каким-то деревенским мясником, который в знак своей любви принес девушке шмат свежего мяса. А потом она посмотрела на меня, и я трижды пожалел, что сделал это. Понимаете, пожалел, что убил дракона! -- Он полоснул по резиновой картофелине и опять поранился. -- Режь от себя, а не к себе, -- посоветовала ему Молли. -- Знаешь ли, я на самом деле думаю, что тебе пора перестать убивать драконов для Леди Амальтеи. Если ее не тронули пять, то вряд ли ее тронет еще один. Попробуй что-нибудь другое. -- Но что на земле осталось, чего бы я еще не попробовал сделать? -- вскричал Принц Лир. -- Я переплыл четыре реки, каждую -- в полном разливе и не менее мили в ширину. Я вскарабкался на семь вершин, куда до меня никто не взбирался, три ночи спал в Болоте Повешенных и живым вышел из того леса, где цветы выжигают глаза, а пение соловьев источает яд. Я расторг помолвку с той принцессой, на которой уже согласился жениться -- и если вы не считаете это за подвиг, то просто не знаете ее матери. Я победил ровным счетом пятнадцать черных рыцарей, которые ожидали у пятнадцати бродов в своих черных беседках, вызывая на бой каждого, кто осмелится перейти реку. И я уже давно потерял счет ведьмам в колючих лесах, великанам, демонам в дамском обличье; стеклянным горам, смертельным загадкам и ужасным заданиям; волшебным яблокам, кольцам, лампам, зельям, мечам, плащам, сапогам, шейным платкам и ночным колпакам. Не говоря уже о крылатых конях, василисках, морских змеях и прочем поголовье живности. -- Он поднял голову, и его темно-синие глаза выдали смятение и печаль. -- И все это ради чего? -- вопросил он. -- Я не могу коснуться ее, что бы я ни совершил. Ради нее я стал героем -- я, сонный Лир, баловень и позор своего отца, но с таким же успехом я мог бы остаться тем дурнем, каким и был. Мои великие подвиги ничего для нее не значат. Молли взяла нож и принялась резать перец: -- Значит, видимо, Леди Амальтею нельзя покорить великими подвигами. Принц смотрел на нее, озадаченно нахмурившись: -- А что -- есть другой способ покорить деву? -- нетерпеливо спросил он. -- Молли, вы знаете другой способ? Вы мне скажете его? -- Он перегнулся через весь стол и схватил ее за руку. -- Нет, мне, конечно, и так нравится быть храбрым, но я опять стану ленивым трусом, если вы думаете, что так будет лучше. При виде нее мне хочется вызвать на битву все зло и уродство, но мне точно так же хочется просто сесть и быть несчастным. Что мне делать, Молли? -- Я не знаю, -- ответила та, отчего-то вдруг смутившись. -- Доброта, любезность, хорошая работа -- вот что помогает. Хорошее чувство юмора. -- Маленький кот с вывернутым ухом запрыгнул к ней на колени, гулко мурлыкая и потираясь об ее руку. Он был цвета меди и пепла. Надеясь сменить тему разговора, она спросила: -- Так что там насчет твоей лошади? Что там было смешного? Но Принц Лир, не отрываясь, смотрел на маленького кота с вывернутым ухом. -- Откуда он взялся? Он ваш? -- Нет, -- ответила Молли. -- Я его просто кормлю и иногда держу его на руках. -- Она погладила кота по тощему горлу, и тот закрыл глаза. -- Я думала, он здесь живет. Принц покачал головой: -- Мой отец ненавидит котов. Он говорит, что такой вещи, как кот, не существует, что это просто обличье, которое любят принимать всякие бесы, домовые и прочая нечисть, чтобы легче было пробираться в дома людей. Он бы сразу убил его, если б узнал, что он у вас тут живет. -- Так что там с твоей лошадью? -- спросила Молли. Принц Лир снова посуровел: -- Это было странно. Когда она не обрадовалась самому подарку, я подумал, что, может быть, ей будет интересно услышать, как я выиграл этот бой. Поэтому я описал ей общий вид сражения и рассказал про саму атаку -- ну, сами знаете -- про шипенье и голые крылья, про то, как драконы обычно смердят, и особенно -- дождливым утром, и про то, как прыгала черная кровь на острие моего копья. Но она ничего этого не слышала -- ни слова, пока я не рассказал о всполохе огня, который чуть было не выжег из-под моей лошади ноги. И вот тогда -- тогда она вернулась оттуда, куда уходит всякий раз, стоит мне заговорить с ней, и сказала, что должна спуститься и посмотреть, что с моей лошадью. И вот я привел ее в конюшню, где моя бедная скотинка стояла и плакала от боли, и она возложила свою руку на нее, на ее ноги. И лошад: ь перестала стонать. Они так ужасно плачут, когда им по-настоящему больно. А когда перестают -- это как песня. Кинжал Принца поблескивал на столе среди картошки. Снаружи, окружая замок, рычали порывы дождя, снова и снова бросаясь на стены, но сидевшие в каморке за кухней могли только слышать их -- ни одного окна в холодной комнате не было. Света там тоже не было, если не считать скупого свечения в кухонном очаге. При этом свете кот, задремавший на коленях у Молли, выглядел кучкой осенних листьев. -- А что было потом? -- спросила она. -- Когда Леди Амальтея коснулась твоей лошади? -- Ничего не произошло. Ничего -- и все. -- Казалось, Принц Лир внезапно разозлился. Он с треском опустил ладонь на стол, и лук с чечевицей брызнули во все стороны. -- А вы что -- думали что-то произойдет? Это она так думала. Вы думали, раны животного мгновенно затянутся? Потрескавшаяся кожа снова станет целой, а почерневшая плоть -- здоровой? Это она так думала -- я клянусь всеми своими надеждами на нее! И когда ноги лошади не исцелились от ее касания, она убежала прочь. Я не знаю, где она сейчас. Пока он говорил, голос его смягчился, а рука на столе печально сжалась. Он поднялся и подошел к котлу над огнем. -- Кипит, -- сообщил он. -- Вы же хотите овощи внутрь бросить, да? Она плакала, когда ноги моей лошади не зажили, -- я сам слышал, но в ее глазах не было слез, когда она убегала. В них было все что угодно, но слез не было. Молли осторожно опустила кота на пол и начала собирать почтенные овощи в котел. Принц Лир наблюдал за ней, пока она ходила взад и вперед вокруг стола по полу, покрытому испариной. Она пела: Вот бы мне танцевать, Как танцую во снах я, Грациозно блистая, Как нарядная Смерть... Это было б под стать, Но хотела б я разве Стать моложе, прекрасней, Выйти замуж, мудреть?.. Принц спросил: -- Кто она, Молли? Что это за женщина, которая верит -- нет, которая знает, ибо я видел ее лицо, -- что может исцелять раны касанием руки, и которая плачет без слез? Молли продолжала хлопотать, мыча про себя все тот же несложный мотив. -- Без слез может плакать любая женщина, -- ответила она через плечо, -- и большинство женщин может исцелять руками. Все зависит от раны. Она -- женщина, Ваше Высочество, и в этом уже хватает загадки. Но Принц встал и преградил ей путь, и она тоже остановилась -- с фартуком, полным зелени, и упавшими на глаза волосами. Лицо Принца Лира приблизилось к ее лицу. Оно хотя и постарело на пять драконов, но оставалось таким же приятным и глупым. Он сказал: -- Вы поете. Мой отец заставляет вас делать самую утомительную работу, которая здесь есть, но вы все равно поете. В этом замке никогда не было слышно песен, никогда не было ни котов, ни запахов хорошей стряпни. Это все появилось из-за Леди Амальтеи. И ведь из-за нее теперь я выезжаю по утрам на поиски опасности. -- Я всегда была хорошей поварихой, -- мягко произнесла Молли. -- Семнадцать лет прожить в лесах с Шалли и его людьми... Принц Лир продолжал говорить, словно она не произносила ни слова: -- Я хочу служить ей так же, как и вы, хочу помочь ей обрести то, в поисках чего она пришла сюда, -- чем бы оно ни оказалось. Я хочу быть тем, в чем она больше всего нуждается. Скажите ей об этом. Вы ей скажете? Не успел он договорить, как в его глазах раздался беззвучный шаг, а лицо обеспокоил вздох атласной мантии. В дверях стояла Леди Амальтея. Время, которое она провела в зябком царстве Хаггарда, не пригасило и не затемнило ее. Зима скорее обострила ее красоту так, что она вонзалась в любого, кто ее созерцал, зазубренной стрелой, которую уже нельзя было извлечь. Ее белые волосы перехватывала голубая лента, а ее платье было сиреневым. Оно сидело на ней не очень хорошо: Молли Грю была безразличной портнихой, к тому же атлас заставлял ее нервничать. Но Леди Амальтея казалась еще милее, несмотря на неаккуратную работу, холодные камни и запах репы. В ее волосах поблескивал дождь. Принц Лир поклонился ей -- быстрый, кривой поклон, как будто кто-то ударил его в живот. -- Моя Леди, -- пробормотал он. -- Вам следует покрывать чем-нибудь голову, когда выходите в такую погоду... Леди Амальтея села за стол, и маленький кот осеннего цвета немедленно вспрыгнул перед ней, мурлыкая быстро и очень мягко. Она протянула к нему руку, но тот ускользнул прочь, все так же урча. Он не казался испуганным, но и коснуться своей ржавой шерстки ей не позволил. Леди Амальтея поманила его, но кот, извиваясь всем телом, точно собака, все равно не хотел подходить. Принц Лир хрипло вымолвил: -- Я должен идти. В двух днях пути отсюда есть деревушка, где что-то вроде великана-людоеда пожирает дев. Говорят, его может убить только тот, кто владеет Великим Топором Герцога Альбана. Сам Герцог Альбан, к несчастью, был пожран им одним из первых -- он как раз переоделся деревенской девой, дабы обмануть это чудовище. Поэтому сейчас все немного сомневаются относительно того, кому на самом деле принадлежит этот Великий Топор. Если я не вернусь, думайте обо мне. Прощайте. -- Прощай, Ваше Высочество, -- сказала Молли. Принц поклонился еще раз и вышел из каморки за кухней совершать свое благородное деяние. Оглянулся он всего один раз. -- Ты жестока к нему, -- сказала Молли. Леди Амальтея не подняла на нее взгляда. Она по-прежнему предлагала свою раскрытую ладонь коту с вывернутым ухом, но тот оставался там, где и был. Он только вздрагивал от желания подойти к ней. -- Жестока? -- переспросила она. -- Как я могу быть жестокой? Это для смертных. -- Однако, она подняла глаза, и они были огромны от печали и от чего-то еще, очень близкого к издевке. -- Так же, как и доброта, -- добавила она. Молли Грю была занята котлом, помешивая и пробуя суп, но это все были какие-то оцепенелые хлопоты. Очень тихо она заметила: -- Ты, по крайней мере, могла бы одарить его нежным словом. Ради тебя он прошел суровые испытания. -- Но какое слово я ему скажу? -- спросила Леди Амальтея. -- Я ему не говорила ничего, но он все равно каждый день приходит ко мне и приносит все больше и больше голов и рогов, шкур и хвостов, все больше заколдованных драгоценностей и завороженного оружия. Что же он будет делать, если я скажу ему хоть что-нибудь? -- Он желает, чтобы ты думала о нем. Рыцари и принцы знают только один путь к тому, чтоб о них помнили. Он не виноват. Думаю, то, что он делает, он делает хорошо. Леди Амальтея снова перевела взгляд на кота. Ее длинные пальцы теребили шов атласной мантии. -- Нет, моих мыслей он не хочет, -- тихо сказала она. -- Он хочет меня -- точно так же, как Красный Бык. И точно так же меня понимает. Но он пугает меня сильнее, чем Красный Бык, потому что у него -- доброе сердце. Нет, я никогда не скажу ему ни слова обещанья. Бледное место на ее челе было невидимым в кухонном сумраке. Она дотронулась до него и быстро отдернула руку, точно оно причинило ей боль. -- Лошадь умерла, -- сказала она маленькому коту. -- Я ничего не могла сделать. Молли быстро обернулась и положила руки на плечи Леди Амальтеи. Под лоском ткани тело было холодным и твердым, как камни замка Короля Хаггарда. -- О, моя Леди, -- прошептала она, -- все это потому, что ты не в своем истинном облике. Когда ты обретешь себя, все возвратится -- вся твоя сила, вся твоя власть, вся твоя уверенность. Все вернется к тебе. -- Если бы она осмелилась, она взяла бы эту белую девушку на руки и убаюкала ее, как ребенка. Прежде она никогда о таком не мечтала. Но Леди Амальтея ответила: -- Волшебник придал мне только подобие человеческого существа -- только наружность, но не дух. Если бы я тогда умерла, я бы все равно оставалась единорогом. Старик знал -- этот колдун, что был здесь прежде. Он не сказал ничего, чтобы досадить Хаггарду, но он знал. Сами по себе ее волосы вдруг выскользнули из-под голубой ленты и заспешили вниз по шее и плечам. Кот был уже почти побежден таким порывом: он поднял было лапку, чтобы поиграть ими, но снова отпрянул и уселся, свернув хвост перед собой и склонив набок странную голову. Его крапленые золотом глаза были зелеными. -- Но это было давно, -- сказала девушка. -- Теперь меня две: я сама и это другое, что вы все называете "моя Леди". Ибо это другое сейчас и здесь столь же истинно, как и я сама, хотя когда-то оно было всего лишь вуалью надо мной. Эта Леди ходит по замку, спит, одевается, принимает пищу и думает о своем. Если у нее нет силы исцелять или успокаивать, то у нее по-прежнему осталась иная магия. Мужчины заговаривают с ней, называя ее "Леди Амальтея", и она отвечает им -- или же не отвечает. Король постоянно следит за ней своими бледными глазами, задаваясь вопросом, что она такое, а королевский сын ранит себя т