з свежей раны, а та, что по капле сочится из-под незаживающего струпа. Как пот истекал из него ужасающий свет, от рева его оползали холмы. Рога его были бледны, как шрамы. Изогнувшись волной, Она замерла перед ним. Свет ее рога погас, Она повернулась и побежала. Красный Бык заревел вновь и рванулся за нею. Она никогда ничего не боялась. Она была бессмертна, но ее могли убить гарпия, дракон или химера, пущенная в белку шальная стрела. Но дракон мог лишь убить ее, никогда не смог бы он заставить ее забыть себя или забыть сам, что и мертвая Она останется прекраснее его. Красный Бык не знал ее, но Она чувствовала, что он ищет именно ее, а не белую кобылу. Страх погасил в ней свет, и Она побежала от неистового невежества Быка, наполнявшего небо и истекавшего в долину. Деревья кидались на нее, и Она дико металась, уклоняясь от них, Она, скользившая сквозь вечность, ни с кем не соприкасаясь. Как стекло, ломались они позади нее под натиском Красного Быка. Он заревел вновь, и тяжелая ветка ударила ее по плечу так, что Она споткнулась и упала. Мгновенно вскочив, она побежала, но под ногами, стремительно буравя землю и перекрывая ей дорогу, вздымались корни. Удавами кидались на нее виноградные лозы, лианы плели сети между деревьями, вокруг хрустели сухие сучья. Она упала второй раз. Топот Быка отдавался в ее костях, и Она вскрикнула. Должно быть, Она как-то выбралась из леса и неслась уже по твердой, голой равнине, простиравшейся за цветущими пастбищами Хагсгейта. Теперь перед ней был простор, ведь единорог только начинает скачку, когда безнадежно отставший охотник перестает погонять загнанную, изможденную лошадь. Она летела как жизнь, переходящая из одного тела в другое или несущаяся вдоль меча, быстрее всех, у кого когда-нибудь были ноги или крылья. Но, не оглядываясь назад, Она знала, что Красный Бык нагоняет ее, как луна, раздувшаяся, опухшая луна-охотница. Она чувствовала своими боками прикосновение его серо-фиолетовых рогов, словно он уже ударил ее. Спелые острые колосья сомкнулись, преграждая ей дорогу, она растоптала их. От дыхания Быка серебристые пшеничные поля стали холодными, вязкими, рыхлым снегом липли они к ее ногам. Но Она все бежала, кричащая и побежденная, в ее ушах льдинкой звенел голос мотылька: "Давным-давно прошли они по дорогам, и Красный Бык бежал по пятам за ними". Он убил их всех. Внезапно Бык оказался перед ней; будто шахматная фигура, пронесся он над нею в воздухе и опустился, преградив путь. Он не бросился на нее сразу, и Она не побежала. Когда Она впервые увидела его, он был громаден, но, преследуя, он вырос до таких размеров, что Она не могла даже увидеть его целиком. Подпираемое гигантскими смерчами ног, тело его изгибалось вдоль всего залитого кровью небосвода, северным сиянием пылала голова. Его ноздри зашевелились, он шумно вдохнул, и Она поняла, что Красный Бык слеп. Если бы тогда он бросился на нее, крохотная и отчаянная, Она бы встретила его погасшим рогом, не боясь, что он растопчет ее. Он был быстрее, и лучше встретить его лицом к лицу, чем на бегу. Но Бык, зловеще смакуя движения, приближался медленно, как бы стараясь не испугать ее, и Она сдалась. С низким печальным криком Она повернулась и бросилась тем же путем назад по истоптанным полям и равнине к сгорбленному, темному, как и всегда, замку Хаггарда. И позади, за ее страхом, был Красный Бык. Когда тот пробегал мимо, Шмендрика и Молли разбросало как щепки; Молли ударилась о землю так, что потеряла сознание, а волшебника забросило в кусты, что стоило ему половины плаща и осьмушки собственной кожи. Кое-как поднявшись на ноги, хромая, они пустились в погоню. Оба молчали. Им было легче идти среди деревьев, чем единорогу, -- ведь тут уже побывал Красный Бык. Молли и волшебник перелезали через громадные стволы, расколотые и полувтоптанные в землю, на четвереньках ползли мимо бездонных в темноте колодцев. Ни одни копыта на свете не могли бы оставить их, думала потрясенная Молли, сама земля лопалась под тяжестью Красного Быка. Она подумала о единороге, и даже сердце ее побледнело. Достигнув края равнины, они увидели ее -- гонимое ветром белое перышко, почти незаметное в красном сиянии Быка. Потерявшейся от страха и усталости Молли Отраве показалось, что Бык и единорог несутся в пространстве, как звезды: вечно падающие вечно следующие друг за другом, вечно одинокие. Красный Бык не поймает единорога, как не встретятся никогда Сейчас и Завтра, Прошлое и Настоящее. Молли радостно улыбнулась. Но вот пылающая тень охватила единорога, и ей показалось, что Бык объял ее со всех сторон. Она попятилась, дернулась, прыгнула в другую сторону -- навстречу низко опущенной голове Быка, издававшего глубокое мычание. Она поворачивалась, бросалась то в ту, то в эту сторону, но каждый раз наталкивалась на неподвижного Быка. Он не атаковал, но перекрывал все пути, кроме одного. -- Он гонит ее, -- спокойно сказал Шмендрик. -- Если бы он хотел ее убить, он мог бы сделать это сейчас. Он гонит ее туда же, куда и остальных, -- в замок, к Хаггарду. Интересно, зачем? -- Сделай что-нибудь, -- сказала Молли. -- Ее голос был странно обычен и спокоен, волшебник отвечал так же: -- Я ничего не могу сделать. Горестная и неутомимая, Она побежала вновь, и Красный Бык позволил ей бежать не сворачивая. Она столкнулась с ним в третий раз совсем близко, и Молли увидела, что задние ноги единорога дрожат, как у испуганной собаки. Она заставила себя стоять, прижав маленькие изящные уши, и свирепо била ногой землю. Но Она молчала, и рог ее оставался тусклым. Она съежилась, когда от рева Красного Быка затряслось и лопнуло небо, но не попятилась. -- Пожалуйста, -- попросила Молли Отрава. -- Пожалуйста, сделай что-нибудь. Шмендрик повернулся к ней, бешеный от бессилия: -- Ну что я могу сделать? Все, что в моих силах, -- фокус со шляпой, с монетой или омлет из камней. Как ты думаешь, они развлекут Красного Быка, или лучше попробовать фокус с поющими апельсинами? Я сделаю все, что ты предложишь, ведь мне так хочется быть полезным. Молли не отвечала. Бык наступал, и Она гнулась к земле; казалось, белая фигура вот-вот переломится. Шмендрик сказал: -- Что делать, я знаю. Если бы я мог, я превратил бы ее в существо, недостойное внимания Быка. Но на это способен только великий маг, такой, как мой учитель Никос. Превратить единорога -- сумевший это мог бы жонглировать временами года, а сами годы тасовать как колоду карт. А что могу я? Не больше, чем ты, нет, меньше -- ты можешь прикоснуться к ней, а я -- нет. -- Вдруг он вскрикнул -- Смотри, все! Склонив голову, пепельно-серая, стояла Она перед Красным Быком. Она казалась маленькой и хрупкой, и даже любящие глаза Молли не могли не заметить, как нелеп единорог, когда свет покидает его. Хвост льва, ноги оленя, копыта козы и грива, холодная и нежная, как пена в руке, и глаза... эти глаза! Молли изо всех сил впилась ногтями в руку Шмендрика. -- Ты можешь, -- сказала она голосом глубоким и звучным, голосом сивиллы. -- Возможно, ты не знаешь как, но ты можешь. Ты вызвал Робина Гуда, его нет, но он пришел на твой зов -- настоящий Робин Гуд. Это волшебство. Вся сила, которую ты ищешь, -- в тебе самом, решись призвать ее! Шмендрик молча разглядывал ее, словно пытаясь своими зелеными глазами отыскать собственную магию в глазах Молли Отравы. Бык сделал шаг к единорогу, не преследуя, а повелевая одним своим присутствием, и Она двинулась, укрощенная и послушная, к морю и зазубринам замка Хаггарда перед пастушьей собакой -- Красным Быком. -- Ну пожалуйста, -- молила Молли. -- Это же несправедливо, это же невозможно. Он загонит ее к Хаггарду, и никто никогда не увидит ее, никто. Пожалуйста, ведь ты волшебник, не дай ему сделать это. -- Ее пальцы еще глубже впились в руку Шмендрика. -- Сделай что-нибудь! -- зарыдала она -- Не дай ему! Сделай что-нибудь! Шмендрик тщетно старался разжать ее стиснутые пальцы. -- Я не сделаю ни черта, -- сказал он, -- пока ты не отпустишь мою руку. -- Ох, -- спохватилась Молли, -- прости. -- Ты ее совсем отдавила, -- рассердился волшебник. -- Он потер руку и сделал несколько шагов вперед, навстречу Красному Быку. Он встал на пути Быка со скрещенными на груди руками и поднятой головой, поминутно падавшей от усталости на грудь. -- Может быть, сейчас, -- слышала Молли его шепот, -- Может быть, сейчас. Никос сказал... Что же он сказал? Не помню... нет... Это было так давно. -- Никогда прежде не слыхала Молли в его голосе столько странной печали. Вдруг его голос вспыхнул весельем: -- Ну, кто знает, кто знает? Если время еще не настало, может, я смогу поторопить его. Есть еще и кое-что утешительное, друг Шмендрик. Ведь хуже быть уже не может. -- Он тихо рассмеялся. По слепоте своей Красный Бык заметил высокую фигуру на своем пути, лишь когда почти наткнулся на нее. Он остановился, понюхал воздух, буря бушевала у него в груди, но в движениях его громадной головы было смятение. Вслед за ним остановилась и Она. От этой ее покорности у Шмендрика перехватило дыхание. -- Беги -- крикнул он. -- Беги немедленно! Но Она не смотрела ни на него, ни на Быка, ее глаза были опущены в землю. Услыхав голос Шмендрика, Бык громко и угрожающе заворчал. Он торопился выбраться вместе с единорогом из долины, и волшебник знал почему. За сверкающей громадой Красного Быка он мог видеть две-три бледно-желтых звездочки, начинавшие меркнуть в ином, осторожном и теплом, свете. Близился рассвет. "Он боится дневного света, -- заметил про себя Шмендрик. -- Это стоит знать". Еще раз он крикнул, чтобы Она бежала, но единственный ответ раскатился над ним громовым мычанием. Она рванулась вперед, и Шмендрик отскочил в сторону, иначе Она растоптала бы его. Совсем близко за ней был Бык, гнавший ее, словно ветер клочки тумана. Исходящая от него мощь подхватила Шмендрика, понесла и равнодушно швырнула на землю с обожженными глазами и пылающей головой. Ему показалось, что он слышал крик Молли. С трудом встав на одно колено, он увидел, что Красный Бык уже довел единорога до деревьев. Если бы Она еще раз попробовала спастись... Но Она уже принадлежала не себе -- Быку. Волшебник мельком увидел ее за полумесяцем бледных рогов, тусклую и потерянную, прежде чем вал красной спины скрыл ее из вида. Тогда, качаясь от слабости, разбитый и побежденный, он поднялся и дал волю всей своей безнадежности, пока где-то в нем не проснулось нечто, однажды посетившее его. От страха и счастья он громко крикнул. Слова, которые магия дала ему во второй раз, он никогда не мог с уверенностью вспомнить, они ринулись из него как орлы, и он отпустил их. Но когда последнее слово вырвалось на волю, громовым ударом, швырнувшим его на землю, поразила его вернувшаяся пустота. Все произошло в один миг. И еще не сумев подняться, он уже знал: сила была и оставила его. Впереди Красный Бык смиренно обнюхивал что-то, лежащее на земле. Шмендрик нигде не видел единорога. Он изо всех сил припустил вперед, но Молли была ближе, и она первой увидела, над чем склонился Красный Бык. Как дитя она прикусила пальцы. У ног Красного Быка крохотным холмиком света и тени лежала молодая девушка. Она была нага, и тело ее светилось, как снег под лучами луны. Спутанные, светлые, белые как водопад волосы спускались ниже пояса, лицо ее было закрыто руками. -- Ох, -- выдохнула Молли. -- Что ты наделал? -- И, ничего не боясь, она подбежала к девушке и склонилась над ней. Красный Бык поднял свою громадную слепую голову и медленно повернул ее к Шмендрику. Казалось, он становился бледнее и тусклее по мере того, как светлело серое небо, хотя он все еще пламенел диким светом ползущей лавы. Еще раз Красный Бык дохнул на неподвижную фигурку, обдав ее ветром своего дыхания. Затем, не издав ни звука, он рванулся к деревьям и тремя гигантскими прыжками исчез из вида. На краю долины Шмендрик заметил его последний раз не силуэт, нет, вихрь тьмы, красной тьмы, которую видишь, закрывая глаза от боли. Рога стали двумя самыми высокими башнями сумасшедшего замка Хаггарда. Молли Отрава положила голову белой девушки себе на колени и вновь повторяла: "Что ты наделал, что ты наделал". Прекраснее спокойного и почти улыбающегося во сне лица девушки Шмендрик никогда ничего не видел. Оно одновременно и ранило и согревало его. Молли пригладила странные волосы, и Шмендрик заметил на лбу выше переносицы маленькую выступающую темную отметину. Это не было шрамом или синяком. Скорее, это был цветок. -- Что ты заладила -- "наделал", "наделал". Спас ее от Быка с помощью магии -- только и всего! С помощью магии, женщина, моей собственной истинной магии! -- Бессильный от восторга, он хотел плясать и сидеть тихо, его распирали слова и ему нечего было сказать. Потом он расхохотался, обхватив ее за плечи, и наконец, задыхаясь от смеха, распростерся у ног Молли. -- Дай сюда плащ, -- сказала Молли. Сияющий волшебник, мигая, уставился на нее. Она протянула руку и грубо стащила рваный плащ с его плеч. Затем, как могла, укрыла им спящую девушку. Тело ее просвечивало сквозь плащ, как солнце сквозь листья. -- Конечно, тебе интересно знать, как я собираюсь вернуть ей истинный облик, -- делился мыслями Шмендрик, -- не сомневайся, когда потребуется, сила вернется ко мне -- теперь я это знаю. Однажды я позову ее, и она придет. Но этот день еще не настал. -- Он порывисто сжал голову Молли своими длинными руками. -- Но ты была права, -- воскликнул он, -- ты была права! Она здесь и она -- моя! Молли резко высвободилась, щеки и уши ее покраснели. Девушка на ее коленях вздохнула, перестала улыбаться и отвернула голову от зарева на востоке. Молли сказала: -- Шмендрик, бедняга, волшебник, разве ты не видишь... -- Что? Что еще надо видеть? -- спросил он твердо, но с опаской, и в его зеленых глазах появился испуг. -- Красному Быку нужен был единорог, и ей следовало стать кем-нибудь другим. Ты меня сама об этом просила, так что же тебя теперь раздражает? Нервно, как старуха, Молли затрясла головой: -- Я не знала, что ты собираешься превратить ее в человека, лучше бы ты... -- Не закончив фразу, она отвернулась от него, продолжая одной рукой гладить волосы белой девушки. -- Выбирает форму магия, не я, -- отвечал Шмендрик. -- Шут может выбрать тот или другой фокус, но волшебник -- это носильщик, осел, везущий хозяина. Волшебник призывает, магия выбирает, -- Его лицо лихорадочно пылало, отчего казалось еще моложе. -- Я носитель, -- пел он, -- Я -- обиталище. Я -- вестник. -- Ты -- идиот, -- свирепо ответила ему Молли. -- Ты меня слышишь? Да, ты волшебник, это так, но ты -- глупый волшебник. Девушка пыталась проснуться, руки ее сжимались и разжимались, а веки трепетали, как грудка пойманной птицы. Молли и Шмендрик, не отрываясь, глядели на нее, и с мягким стоном девушка открыла глаза. Широко, шире и несколько глубже, чем обычно, посаженные глаза были темны как море и как в море в них искрились странные создания, никогда не поднимающиеся на поверхность, Молли подумала: "Единорога можно превратить в ящерицу, в акулу, в улитку, в гусыню, и все-таки глаза выдадут его. Мне. Я узнаю". Девушка лежала, не шевелясь, пытаясь разглядеть свое отражение в глазах Молли и Шмендрика. Вдруг одним движением она вскочила на ноги, черный плащ свалился на колени Молли. На миг изогнувшись дугой, она посмотрела на свои руки, беспомощно прижатые высоко к груди. Она раскачивалась и переваливалась, как дрессированный шимпанзе. На лице ее застыло растерянное выражение, будто она жертва глупой шутки. И все же любое ее движение было прекрасным. Ее ужас был прекраснее любого счастья, виденного когда-то Молли, и это было страшнее всего. -- Осел, -- сказала Молли, -- тоже мне -- кудесник. -- Я могу превратить ее обратно в единорога,-- хриплым голосом сказал волшебник, -- не беспокойся, я могу превратить ее опять в единорога. Сверкая на солнце, белая девушка ковыляла туда-сюда на сильных молодых ногах. Внезапно она споткнулась, упала и крепко ушиблась -- она не знала, как падать на руки. Молли рванулась к ней, но, скрючившись на земле и глядя на нее, девушка проговорила низким голосом: -- Что вы сделали со мной? Молли Отрава залилась слезами. С похолодевшим мокрым лицом Шмендрик шагнул вперед: -- Я превратил вас в человека, чтобы спасти от Красного Быка. Ничего больше сделать я не мог. Как только смогу, я превращу вас обратно. -- Красный Бык, -- прошептала девушка. -- Ах! -- Она страшно задрожала, как будто что-то изнутри сотрясало ее: -- Он был слишком силен, -- сказала она, -- слишком. Его силе нет ни начала, ни конца. Он старше меня. Ее глаза расширились, и Молли показалось, что в их темной глубине огненной рыбой проплыл и исчез Бык. Неуверенно, с ужасом и отвращением девушка начала ощупывать свое лицо. Когда ее согнутые пальцы коснулись отметины на лбу, она закрыла глаза и тонко и пронзительно застонала от потери, усталости и предельного отчаяния. -- Что вы сделали со мной? -- повторила она. -- Я умру в этом! -- Она рванула свое гладкое тело ногтями, брызнула кровь. -- Я умру в этом! Я умру! -- И все же на ее лице не было страха, хотя он бился в ее голосе, в ее руках и ногах, в белых волосах, закрывавших до пояса ее тело. Лицо ее оставалось спокойным и безмятежным. Приблизившись, насколько хватало смелости, Молли засуетилась возле нее, умоляя не ранить себя. Но как хруст сухой ветки прозвучал голос Шмендрика: -- Успокойтесь. Магия знала, что делать. Успокойтесь и слушайте. -- Почему ты не дал Быку убить меня? -- застонала белая девушка. -- Почему ты не оставил меня гарпии? Это было бы добрее, чем запирать меня в этой клетке. Волшебник пошатнулся, вспомнив насмешливо-презрительный голос Молли, но продолжал с отчаянным спокойствием: -- Во-первых, это достаточно привлекательное тело, -- сказал он. -- Сделать его еще красивее и остаться при этом человеком нельзя. Она посмотрела на себя: вбок -- на плечи, вниз -- на руки, на исцарапанное, исполосованное тело. Встав на одну ногу, она осмотрела пятку другой, подняв глаза, пыталась рассмотреть серебристые брови, скосив их на нос, пробовала разглядеть румянец на щеках, зеленые вены на запястье, веселые, как молодые выдры. Наконец, она повернула лицо к волшебнику, и у того снова перехватило дыхание. "Я сотворил чудо", -- подумал он, но печаль рыболовным крючком засела у него в горле. -- Хорошо, -- сказал он. -- Вам было бы все равно, преврати я вас в носорога, с которого и начался этот глупый миф. Но в таком виде вы можете добраться до Короля Хаггарда и узнать, что случилось с вашим народом. В виде единорога вы только бы испытали судьбу остальных -- или вы считаете, что справитесь с Быком, встретив его еще раз? Белая девушка затрясла головой. -- Нет, -- ответила она. -- Никогда. В следующий раз я не продержусь так долго. -- Ее голос был слишком мягок, словно в нем переломали все кости. Она сказала: -- Мой народ ушел, и скоро я последую за ним, в каком бы теле ты ни заточил меня. Но в качестве своей тюрьмы я бы выбрала другое тело: носорог столь же уродлив, как и человек, и тоже смертен, но он, по крайней мере, не считает себя прекрасным. -- Да, так он никогда не думает, -- согласился волшебник. -- Вот почему он останется носорогом и никогда не будет принят даже при дворе Хаггарда. Но молодая девушка, девушка, которой безразлично, носорог она или что-нибудь еще, такая девушка, пока король и принц решают ее загадку, может решить свою. Носорог же в отличие от девушки не получит ответа. На горячем и прокисшем небе лужей цвета львиной шкуры висело солнце, над неподвижной равниной Хагсгейта тяжело шевелился затхлый ветер. Обнаженная девушка с родинкой-цветком на лбу молча смотрела на зеленоглазого мужчину, а женщина смотрела на них обоих. Желтым утром замок Хаггарда не казался ни зловещим, ни проклятым-- всего лишь мрачным, запущенным и некрасивым. Тонкие башни его напоминали теперь не рога быка, а рожки на шапке шута. "Или решения дилеммы", -- подумал Шмендрик. Наверно тем, что их больше двух. Белая девушка простонала: -- Я еще остаюсь собой. Это тело умирает. Я чувствую, как оно разлагается вокруг меня. Как может быть реальным то, что умрет? Как оно может быть истинно прекрасным? Молли Отрава вновь набросила плащ волшебника на ее плечи, не для приличия или из стыдливости, а со странной жалостью, как бы для того, чтобы скрыть ее от собственного взгляда. -- Я расскажу вам кое-что, -- начал Шмендрик. -- Мальчиком я учился у величайшего из волшебников -- великого Никоса, о котором я уже говорил. Но даже Никос, который мог превратить кота в корову, снежные хлопья в подснежники, единорога в человека, не мог сделать из меня даже ярмарочного шулера. Наконец, он сказал мне: "Сын мой, твое неумение столь огромно, а неспособность так велика, что я уверен -- в тебе кроется сила более великая, чем что-либо, известное мне. К несчастью, сейчас она действует не в ту сторону, и даже я не могу изменить этого. Это значит, тебе предопределено самому когда-нибудь обрести себя. Но, по совести, тебя для этого нужно столько... Словом, я обещаю, что впредь от сего дня ты не будешь стариться, вечно неумелым и беспомощным странствуя по свету, пока, наконец, однажды не обретешь себя и не поймешь, кто ты. Не благодари, твоя участь повергает меня в ужас". Белая девушка смотрела на него ясными амарантовыми глазами единорога, мягкими и пугающими на совершенно новом лице, но ничего не сказала. Спросила Молли Отрава: -- А если ты найдешь свою магию -- что тогда? -- Тогда заклятье исчезнет, и я вновь начну умирать, как в тот миг, когда появился на свет. Даже величайшие волшебники старятся, как все люди, и умирают. -- Он пошатнулся, на мгновение задремал, уронив голову на грудь, и вновь открыл глаза: высокий, тощий, оборванный мужчина, от которого пахло вином и дорогой. -- Я говорил вам, что я старше, чем кажусь, -- сказал он. -- Я был рожден смертным и так долго и так глупо был бессмертен, но когда-нибудь вновь стану смертным, поэтому я знаю кое-что, чего не может знать единорог. То, что может умереть, -- прекрасно, прекраснее, чем живущий вечно единорог, самое прекрасное существо на свете. Вы понимаете? -- Нет, -- ответила она. Волшебник устало улыбнулся. -- Вы поймете. Теперь вы в сказке вместе со всеми нами и должны идти туда, куда она несет нас, хотите вы того или нет. Если вы хотите найти свой народ, если вы хотите вновь стать единорогом, вы должны, повинуясь ей, идти в замок Хаггарда, в любое место, куда она поведет нас. История не может закончиться без принцессы. Белая девушка сказала: -- Я не пойду. -- Напрягшись всем телом и уронив холодные волосы, она отступила назад. -- Я не принцесса, я не смертная, и я не пойду. С тех пор, как я оставила свой лес, я встречала только зло, и только зло может встретить единорога в этой стране. Верни мне мой истинный вид, и я возвращусь к себе, к своему пруду, своим деревьям. Твоя сказка не властна надо мной. Я единорог. Я -- последний единорог. Не говорила ли она это однажды, давным-давно, в сине-зеленом молчании деревьев? Шмендрик по-прежнему улыбался, но Молли Отрава сказала: -- Преврати ее обратно в единорога, ты сказал, что можешь это. Отпусти ее домой. -- Я не могу, -- отвечал волшебник. -- Я уже говорил, что пока еще не властен над магией. И поэтому я тоже должен идти в замок, навстречу ожидающей нас там судьбе. Если бы я попробовал сейчас, то, наверно, смог бы превратить ее в носорога И это в лучшем случае, а в худшем... Его передернуло, и он умолк. Девушка отвернулась от него и посмотрела в сторону сгорбившегося над долиной замка. Нигде, ни в одном окне, ни около колеблющихся башен не было ни малейшего движения, не было видно и Красного Быка. Но она знала, что он останется там, у корней замка, пока вновь не настанет ночь: сильней всякой силы, непобедимый, как сама ночь. Во второй раз она прикоснулась к месту, на котором прежде был рог. Когда она обернулась к ним, оба, мужчина и женщина, спали там, где сидели, уронив головы с открытыми ртами. Придерживая одной рукой черный плащ у горла, она стояла и прислушивалась к их сонному дыханию. В первый раз, еще очень слабо, до нее донесся запах моря. IX Часовые заметили их незадолго до заката, когда особенно слепило глаза плоское море. Они расхаживали по высокой скособочившейся башенке. Башни нарастали из замка, словно корни странного дерева, решившего расти наоборот, корнями кверху. Отсюда часовые могли видеть всю долину Хагсгейта, вплоть до города и остроконечных гор за ним, и дорогу, ведущую от края долины к громадным покосившимся главным воротам замка Короля Хаггарда. -- Мужчина и две женщины, -- сказал первый стражник. Он поспешил на другую сторону башни. Это могло бы вывернуть наизнанку желудок непривычного человека -- ведь башня покосилась настолько, что, огибая ее, часовые смотрели то в небо, то в море. Замок стоял на краю скалы, ножом обрезавшей тонкую желтую полоску пляжа, на которой, словно через прорехи в платье, торчали зеленые и черные скалы. Восседавшие на скалах мешковатые птицы давились от смеха: "Вот как! Вот как!". К первому стражнику легкой походкой приблизился второй. -- Мужчина и женщина, -- сказал первый. -- А вот та фигура в плаще -- не знаю... Оба они были в самодельных доспехах из плохо выделанных шкур с нашитыми на них кольцами, крышками от бутылок, звеньями цепей, лица их скрывали проржавевшие забрала, но голос и походка первого выдавали старшего. -- Существо в черном плаще, -- повторил он, -- не суди заранее о его сути. Но второй стражник наклонился в оранжевом сиянии нависающего моря, шаркнув своей жалкой броней о парапет. -- Это женщина, -- объявил он. -- Или я не мужчина. -- Последнее вполне возможно, -- сардонически отозвался первый, -- кроме штанов, этого ничто не подтверждает. И все же предупреждаю: не торопись признавать в третьем мужчину или женщину. Подожди и посмотри, что будет. Не повернув головы, второй стражник ответил: -- Если бы я вырос, не подозревая, что в мире существуют две тайны, если бы я думал, что все встречные женщины ничем не отличаются от меня, я и тогда бы понял, что в жизни не видел подобного существа. Я всегда жалел, что ты никогда не был доволен мной; но теперь, когда я вижу ее, мне жаль, что я никогда не был доволен собой. Ах, как мне жаль. Он перегнулся через парапет еще больше и, напрягая глаза, пытался разглядеть три фигурки, медленно ползущие по дороге. За забралом прошелестел его смех. -- Вторая женщина стерла ноги, а может, у нее плохой характер, -- сообщил он. -- Мужчина, похоже, безопасен, хоть он и бродяга. Менестрель как будто или игрок. Долгое время он молча следил за их медленным приближением. -- Ну, а третья? -- заинтересованно спросил старший. -- Твоя закатная красавица с дивными волосами? Не наскучила она тебе за эту четверть часа, ведь ты увидел ее ближе, чем позволяет любовь? -- Его голос скребся маленькими когтистыми лапами в забрало шлема. -- Не знаю, смогу ли я увидеть ее вблизи, -- ответил второй стражник, -- как близко бы она ни подошла. -- В его приглушенном, полном сожаления голосе отдавалось эхо утраченных возможностей. -- Она полна новизны, -- сказал он. -- Все для нее впервые: посмотри, как она двигается, как идет, как поворачивает голову, -- все впервые, словно никто не делал этого до нее. Посмотри, как она вдыхает и выдыхает воздух, -- будто кроме нее никто на свете не знает, как это хорошо. Все для нее. Если бы я узнал, что она родилась сегодня утром, я удивился бы лишь тому, что она уже так выросла. Первый стражник, не отрываясь, смотрел с башни на путников. Сначала его заметил высокий мужчина, потом -- угрюмая женщина. Их глаза увидели лишь проржавевшие, пустые и мрачные доспехи. Но девушка в черном плаще подняла голову, и он отшатнулся от парапета, защищаясь рукой от ее взгляда. Через мгновение вместе со своими спутниками она исчезла в тени замка, и он опустил руку. -- Может, она сумасшедшая, -- спокойно сказал он. -- Ни одна взрослая девушка не выглядит так, если только она нормальна. Жаль, если это так, но все же это лучше, чем... -- Чем что? -- заинтересованно прервал его молодой стражник. -- Чем если она действительно родилась сегодня утром. Я бы предпочел, чтобы она оказалась сумасшедшей. Давай спускаться. Когда мужчина и обе женщины достигли замка, часовые стояли по обеим сторонам ворот, скрестив тупые погнутые алебарды и выставив вперед мечи. Солнце опустилось, и в меркнущем свете моря их нелепые доспехи утратили угрожающий вид. Глядя друг на друга, путники неуверенно остановились -- за их спинами не высился мрачный замок и ничто не скрывало их глаз. -- Назовите свои имена, -- раздался иссушенный голос первого стражника. Высокий мужчина выступил вперед. -- Я -- Шмендрик Маг, -- сказал он. -- Это -- Молли Отрава, моя помощница, а это -- Леди Амальтея, -- он запнулся на имени белой девушки, словно ни разу не произносил его. -- Мы просим аудиенции у Короля Хаггарда, -- продолжал он. -- Для этого мы проделали долгий путь. Старший стражник ожидал, что его младший напарник что-нибудь скажет, но тот только глядел на Леди Амальтею. Тогда он нетерпеливо произнес: -- Изложите ваше дело к Королю Хаггарду. -- Я изложу его лишь самому Хаггарду, -- ответил волшебник. -- Разве можно сообщать важное дело привратникам и стражникам? Проведите нас к Королю. -- А как может неразумный бродячий волшебник обсуждать важное дело с Королем Хаггардом? -- мрачно вопросил старший стражник. Однако он повернулся, и путники последовали за ним в ворота. Замыкал шествие молодой стражник, его походка была такой же мягкой, как и у Леди Амальтеи, чьи движения он бессознательно повторял. Перед воротами она обернулась на море, то же сделал и он. Шедший первым стражник сердито окликнул его, но младший был уже на другой службе, под началом другого капитана. Он вошел в ворота лишь после того, как на это решилась Леди Амальтея. Он шествовал следом, сонно напевая: Что же со мной происходит? Что же со мной происходит? Радоваться ль мне или бояться? Что же со мной происходит? Они пересекли вымощенный булыжником двор, где пахло мокрым стираным бельем, и через небольшую дверцу вошли в зал, столь обширный, что в темноте не было видно ни стен его, ни потолка. Громадные каменные колонны выскакивали им навстречу и проскальзывали мимо, не позволяя разглядеть себя. Эхом отдавалось дыхание, и почти также отчетливо, как и их собственные, звучали мелкие шажки каких-то существ. Молли Отрава жалась поближе к Шмендрику. Через двери на другом конце громадного зала они попали на узенькую лестницу. Там были окна, но не было света. Поднимаясь, лестница скручивалась все туже и туже, казалось, каждая ступенька закручивается вокруг себя и башня сжимается вокруг них, как потный кулак. Тьма смотрела на них и прикасалась к ним. Она пахла дождем и псиной. Внизу, почти под ними, что-то прогрохотало. Башня вздрогнула, как попавший на мель корабль, и отозвалась низким каменным стоном. Пытаясь устоять на трясущейся лестнице, трое путников вскрикнули, но провожатые двигались вперед уверенно и без разговоров. Младший бесхитростно шепнул Леди Амальтее: -- Все в порядке, не пугайтесь. Это Бык. Звук не повторился. Второй стражник внезапно остановился, достал из тайника ключ и вставил его прямо в стену. Кусок стены повернулся, и небольшая процессия вошла в низкую и узкую палату с одним окном, в ее дальнем конце стояло кресло. Кроме кресла, там не было ничего: ни мебели, ни ковров, ни драпировок, ни шпалер. В ней были только пятеро вошедших, кресло и мучнистый свет поднимающейся молодой луны. -- Это тронный зал Короля Хаггарда, -- сказал страж. Волшебник схватил его за покрытый латами локоть и поворачивал, пока они не оказались лицом к лицу. -- Это келья, это гробница. Ни один живой король не станет здесь сидеть. Проведи нас к Королю Хаггарду, если он еще жив. -- Ну, в этом ты можешь убедиться сам, -- стремительно отозвался голос стражника. Он отстегнул шлем и снял его с седой головы. -- Я -- Король Хаггард, -- сказал он. Глаза его были того же цвета, что и рога Красного Быка. Он был выше Шмендрика, лицо его прорезали глубокие морщины, и в нем не было ни мягкости, ни глупости. Это было лицо щуки: длинные холодные челюсти, твердые щеки, худая властная шея. Ему могло быть и семьдесят, и восемьдесят лет, и больше. Второй стражник шагнул вперед, прижимая шлем к груди, Молли Отрава раскрыла от удивления рот, увидев его лицо. Это было дружелюбное помятое лицо того самого принца, который читал журнал, пока его принцесса пыталась вызывать единорога. Король Хаггард сказал: -- Это Лир. -- Приветствую вас, -- поклонился Принц Лир. -- Рад вас видеть. Его улыбка, словно веселый щенок, виляла хвостиком у их ног, но глаза его -- глубокая тенистая синева за короткими хлыстами ресниц -- были устремлены в глаза Леди Амальтеи. Молчаливая, как драгоценный камень, она тоже смотрела на него, понимая его ничуть не лучше, чем люди единорогов. Но принц чувствовал странную счастливую уверенность в том, что он видит его целиком и насквозь; всюду, вплоть до тайников, о которых он и не подозревал, отдавался эхом и пел ее взгляд. Где-то на юго-восток от его двенадцатого ребра начали пробуждаться чудеса, и сам он, еще отражая свет Леди Амальтеи, начинал светиться. -- Что за дело у вас ко мне? Шмендрик Маг прочистил глотку и поклонился старику с бледными глазами. -- Мы хотим поступить к вам на службу. Воистину далеко и во всех краях сказочный двор Короля Хаггарда... -- Я не нуждаюсь в слугах. -- Король отвернулся, лицо и фигура его выражали безразличие. Но все же Шмендрик чувствовал, что любопытство шевелится под камнецветной кожей, под корнями волос. Он осторожно произнес: -- Но у вас, несомненно, есть некоторая свита, приближенные. Простота -- богатейшее украшение короля, но такой король, как Хаггард... -- Я теряю интерес к тебе, -- вновь прервал его шелестящий голос, -- а это очень опасно. Через минуту я позабуду тебя совсем и потом не смогу вспомнить, что, собственно, я с тобой сделал. То, что я забываю, не только перестает существовать, но даже становится никогда по настоящему не бывшим. -- Как только он сказал это, его глаза, как и глаза его сына, обратились к взору Леди Амальтеи. -- Мой двор, раз ты употребляешь это слово, состоит из четырех воинов. И я обошелся бы и без них, если бы это было возможно, поскольку они, как и все остальное, обходятся дороже, чем стоят. Но они по очереди служат часовыми и поварами и на расстоянии создают впечатление армии. Какие еще помощники могут мне понадобиться? -- Но удовольствия придворной жизни, -- воскликнул волшебник, -- музыка, беседы, женщины, фонтаны, охота, маски, грандиозные пиры... -- Для меня они -- ничто, -- отрезал Король Хаггард. -- Я испытал все эти удовольствия, и они не сделали меня счастливее. Зачем мне то, что не приносит счастья? Леди Амальтея спокойно прошла мимо него к окну и вперила взгляд в ночное море. Шмендрик вновь попытался поймать ветер в паруса и объявил: -- Как я вас понимаю! Какими утомительными, пошлыми, гнилыми и расточительными кажутся вам все удовольствия мира! Вам наскучило блаженство, вы пресыщены чувствами, утомлены бесплодными радостями. Это болезнь королей, и поэтому никто так не нуждается в услугах волшебника, как король. Ведь только для волшебника мир вечно течет, оставаясь бесконечно пластичным и вечно новым. Только ему известна тайна перемен, только он воистину знает, что все вокруг так и рвется стать чем-нибудь другим, и из этого общего стремления он черпает свою силу. Для волшебника март -- это май, снег -- трава, а трава-- бела, то -- это и что вам угодно. Наймите сегодня волшебника! -- Он закончил свою речь, упав на колени и протянув обе руки к Королю Хаггарду. Тот нервно отступил в сторону, бормоча: -- Вставай, вставай, у меня от тебя голова болит. К тому же у меня уже есть придворный волшебник. С покрасневшим и опустевшим лицом Шмендрик поднялся на ноги: -- Вы мне не сказали. Как его имя? -- Его зовут Мабрак, -- ответил Король Хаггард. -- Я не часто говорю о нем. Даже мои воины не знают, что он живет в замке. Мабрак таков, каким по твоим словам должен быть волшебник, и еще более того, ведь тебе, я не сомневаюсь, и не снилось, каким должен быть волшебник. В своей среде он известен как чародей чародеев. И я не вижу причины заменять его безымянным шутом и бродягой... -- А я вижу, -- в отчаянии прервал его Шмендрик. -- Я вижу одну причину, которую вы назвали минуту назад. Этот великолепный Мабрак не делает вас счастливым. На жестокое лицо Короля упала тень разочарования, оно изменилось. Мгновение он был похож на возбужденного юнца. -- А ведь и верно, -- пробормотал Король Хаггард. -- Волшебство Мабрака давно не волнует меня. Хотел бы я знать, с каких пор? -- Он резко хлопнул в ладони и крикнул: -- Мабрак! Мабрак! Явись, Мабрак! -- Я здесь, -- отозвался глубокий голос из дальнего угла комнаты. Там стоял старик в темном, усеянном звездами плаще и остроконечной сверкающей искрами шапке, и никто не мог бы поручиться, что он не был там, когда пятеро вошли в тронный зал. Его борода и брови были белы, лицо выглядело мягким и мудрым, но глаза были тверды как лед. -- Что угодно вашему величеству? -- Мабрак, -- сказал Король Хаггард, -- этот джентльмен принадлежит к вашему братству. Его зовут Шмендрик. Льдистые глаза старого волшебника слегка расширились, и он посмотрел на оборванца. -- Ну, в самом деле! -- воскликнул он с видимым удовольствием. -- Шмендрик, мой милый мальчик, как приятно тебя видеть! Ты не помнишь меня, а ведь я был близким другом твоего учителя, старого доброго Никоса. Он так надеялся на тебя, бедняга. Ну, вот это сюрприз! И ты все еще не оставил наше ремесло? Ну да, ты очень упорный человек! Я всегда говорил -- труд составляет девять десятых любого искусства; конечно, быть артистом -- на девять десятых не утешение. Но что же привело тебя сюда? -- Он явился, чтобы занять твое место, -- сказал Хаггард равнодушно и решительно. -- Теперь он -- мой придворный волшебник. Шмендрик вздрогнул от изумления, и это не укрылось от взгляда старого волшебника, хотя его самого решение Короля, казалось, не удивило. Одно мгновение он явно решал, стоит ли разгневаться, но предпочел искренне удивиться. -- Конечно, как угодно вашему величеству, -- замурлыкал он. -- Однако, быть может, ваше величество заинтересуется некоторыми моментами из жизни своего нового волшебника. Я думаю, милый Шмендрик не будет возражать, если я упомяну, что для нас, профессионалов, он нечто вроде ходячего анекдота. В самом деле, среди адептов его лучше всего знают под кличкой "Прихоть Никоса". Его очаровательная полная неспособность справиться с простейшей руной, его творческая манера обращения с простейшими теургическими рифмами, не говоря... Король Хаггард слегка шевельнул рукой, и Мабрак сразу замолк. Лир хихикнул. Король сказал: -- Меня не надо убеждать в том, что он никуда не годный волшебник. Чтобы увидеть это, мне достаточно одного взгляда,