ет  переговорить  с
какой-то  группой  студентов,  а  те,  в свою  очередь,  могут потолковать с
какой-то группой рыбаков, которые больше ни с кем не желают говорить, словом
- сплошное ля-ля-ля! Да что он о себе возомнил, черт бы его побрал! За  кого
нас держит? За каких-то гребаных идиотов, что ли?..
     - Это его верноподданные,  Энди. Его весьма деликатные и чувствительные
источники информации. И он старается беречь этих людей.
     - Да  плевать я  хотел  на  его  верноподданных!  Мы ждем  от  них хоть
каких-то результатов на протяжении вот уже трех недель! И если все они такие
чувствительные и щепетильные,  так нечего было ему разбалтывать тебе об этом
так называемом "движении". А он разболтал. И ты поставил его на довольствие.
А  если  ставишь  кого  на  довольствие,  так  имеешь право  ждать  от  него
результатов,  в  нашем  деле  только  так.  И  серьезные  люди  не  намерены
дожидаться ответа,  пусть  даже имеющего вселенское  значение, на протяжении
трех недель,  только,  видите ли, потому,  что какой-то  альтруист и пьяница
должен  дождаться   разрешения  от  своих  людей  поделиться  с  тобой  этой
информацией.
     - Ну и что ты думаешь теперь делать, а, Энди? - тихо спросил Пендель.
     Если б Оснард обладал более чутким слухом или сердцем, он мог бы узнать
в голосе Пенделя те  же нотки, что звучали  в нем  на ленче несколько недель
тому назад, когда впервые был поднят вопрос  о вербовке молчаливой оппозиции
Мики.
     - Я тебе скажу,  что надо  делать!  - рявкнул он.  - Пойдешь к  чертову
мистеру Абраксасу и скажешь  ему  следующее: "Мне  очень неприятно  говорить
тебе  это, Мики, но все же  придется. Мой сумасшедший приятель  миллионер не
желает больше  ждать. А потому, если  не хочешь вновь  загреметь в панамскую
кутузку, откуда пришел, по обвинению в заговоре с лицами, которые хрен знает
чем  занимаются,  кроме  конспирации,  давай  выкладывай.  Потому как,  если
сделаешь дело,  тебя ждет  огромный мешок  денег.  А ежели нет -  так  очень
жесткая койка в маленьком замкнутом пространстве". Усек? Там, в бутылке, еще
осталась вода?
     - Да, Энди. Кажется, осталась. И я уверен, она тебе не повредит.
     Пендель протянул ему бутылку,  предоставленную администрацией заведения
для поддержания сил истощенных  любовными утехами  клиентов. Оснард напился,
вытер губы тыльной  стороной ладони,  потом  протер  горлышко бутылки пухлым
пальцем. И вернул ее Пенделю. Но Пендель решил, что пить ему не хочется. Его
легонько подташнивало, но это была не того рода тошнота, от которой помогает
вода.  Она была вызвана  мыслями  о том, как предлагал  поступить  Оснард  с
лучшим его другом и товарищем по заключению Абраксасом, в случае если тот не
выполнит его  требований. И  потом, меньше всего на свете  Пенделю  хотелось
пить из бутылки,  горлышко  которой было осквернено слюной  этого проклятого
Оснарда.
     -  Бьешься как  рыба об лед, -  жаловался  между тем  Оснард,  все  еще
взвинченный и заведенный сверх всякой меры. - И что тебе подсовывают взамен?
Всякую  чушь! Кормят баснями. Обещаниями. Поживем -  увидим.  Нам не хватает
масштабного  видения,  Гарри. Позволяющего разглядеть, что там, за углом.  А
Лондону вынь  и  подай все  прямо сейчас! Они  не могут и  не желают  больше
ждать. И мы - тоже. Следишь за моей мыслью?
     - Да, Энди. Конечно, слежу. Весь внимание.
     -  Что  ж,   прекрасно,   -  ворчливо,   но  уже  более  мирным  тоном,
предполагающим восстановление прежних дружеских отношений, произнес Оснард.
     И от Абраксаса перешел к предмету куда более близкому и дорогому сердцу
Пенделя - к его жене Луизе.
     - А Дельгадо, похоже, основательно взялся за свою карьеру, верно? - как
бы между прочим заметил Оснард. - Пресса превозносит его чуть ли не до небес
за успехи  в  эксплуатации канала.  Но выше ему не подняться,  потому как на
воре и шапка горит.
     - Читал об этом, - сказал Пендель.
     - Где?
     - В газетах, где ж еще.
     - В газетах?
     Тут настал черед Оснарда перейти в наступление, а Пенделя - отступать.
     - Так разве не Луиза рассказала тебе об этом?
     - Да нет. Из  газет узнал. Она бы  никогда не сказала. Держись подальше
от моего друга, говорили глаза Пенделя. Держись подальше от моей жены.
     - А почему бы, собственно, и нет? - спросил Оснард.
     - Она умеет хранить тайны. Это продиктовано  чувством долга. Я ведь уже
тебе говорил.
     - А она знает, что мы с тобой встречаемся сегодня?
     - Конечно, нет! Да и разве я стал бы говорить? Я что, чокнутый?
     - Но  ведь  она должна  чувствовать, что что-то  происходит, не так ли?
Заметить, как изменился твой образ жизни. Она же не слепая!
     - Я расширяю  свой  бизнес. Это  все, что она  знает.  Что  ей положено
знать.
     - Не слишком ли сильно ты увлекся этим так называемым расширением? Это,
знаешь ли, выглядит подозрительно. Особенно с точки зрения жены.
     - Ну, беспокойства она, во всяком случае, не проявляет.
     - А знаешь,  Гарри,  она произвела  на меня  совсем другое впечатление.
Там,  на  острове.  Показалась  женщиной себе  на  уме.  Которая  не  станет
поднимать шум из-за пустяков. Нет, это не ее  стиль. Просто поинтересовалась
у меня, нормально ли это для мужчины твоего возраста.
     - Что нормально?
     - Что ты  постоянно нуждаешься в чьем-то  обществе. Все двадцать четыре
часа в сутки. Только не в ее. Носишься по городу сломя голову.
     - И что ты ей сказал?
     - Сказал, что  подожду,  когда  мне исполнится  сорок. И тогда  дам  ей
знать. Нет, она великая женщина, Гарри.
     - Знаю. Так оно и есть. А потому держись от нее подальше.
     - Просто я подумал, она была бы куда счастливее, если б ты ее успокоил.
     - Она и без того спокойна.
     - Просто хотелось бы, чтоб мы подошли поближе к краю колодца.
     - Какого еще колодца?
     - Родника. Источника знаний. Дельгадо. Она поклонница Мики. Восхищается
им.  Сам  мне  говорил.  Обожает  Дельгадо.  И  ей  ненавистна  идея  тайной
распродажи канала. Что на самом деле уже происходит, просто уверен.
     Глаза  Пенделя  снова стали глазами  заключенного -  пустыми, тусклыми,
прочитать  в них что-либо было невозможно. Но Оснард не заметил, что Пендель
предпочел удалиться в свой собственный мир, и продолжал рассуждать о Луизе в
свойственной ему насмешливо-инфернальной манере.
     - Самый естественный персонаж всех  времен и народов, если хотите знать
мое мнение.
     -Кто?
     - Цель -  канал,  - знай себе рассуждал  Оснард. - Все  крутится вокруг
этого канала. И лишь в Лондоне, похоже, это понимают. И  еще это их волнует.
Кто получит  его? Что те люди с ним сделают? Да  весь Уайтхолл готов описать
свои  полосатые  штанишки,  лишь бы  узнать,  с  кем Дельгадо  ведет  тайные
переговоры.  -  Он закрыл глаза. - <I>Замечательная</I> женщина!  Одна  из лучших в
мире. Крепка как скала, стальной хваткой  держится за свое место, предана до
могилы. Роскошный материал.
     - Для чего?
     Оснард отпил глоток виски.
     - С твоей помощью с ней можно договориться. Весь вопрос в языке, в том,
как это подать, все остальное не проблема, - задумчиво говорил он. - Никаких
прямых действий не требуется. Никто не заставляет ее подклады
     <B>ПОРТНОЙ ИЗ ПАНАМЫ</B>
вать бомбу во дворец Цапель, сожительствовать со студентами, выходить в море
с рыбаками. Все, что от нее требуется, это слушать и наблюдать.
     - Наблюдать что?
     - И не упоминать всуе имя  твоего  дружка Энди. Особенно в  присутствии
Абраксаса, да и других тоже. С  ней это не пройдет. Нет, надо сыграть на  ее
воинственном  духе. На старомодных понятиях  чести и долга. И Луиза сама все
принесет тебе  на блюдечке с голубой каемочкой. А уж потом ты притащишь мне.
А я передам в Лондон. И дело сделано.
     - Но  она любит канал,  Энди. И не станет  предавать его. Она у меня не
такая.
     -  Да ей не потребуется ничего предавать, дурачина ты эдакий! Наоборот,
спасать! О господи, вот  бестолковщина!.. Она считает, что  от задницы этого
Дельгадо исходит солнечное сияние, верно?
     - Она американка, Энди. Она уважает Дельгадо, но и Америку тоже любит.
     - Так и предательством Америки  тут тоже не  пахнет, господи,  боже  ты
мой! Речь идет о  том, чтоб заставить дядюшку Сэма работать не покладая рук.
Сохранить его войска  in  situ (22). Сохранить его  военные базы. О чем  еще
можно мечтать? Она только поможет Дельгадо, спасая свой драгоценный канал от
разного рода мошенников! Поможет Америке,  рассказав нам,  что там замышляют
панамцы. Чтоб у войск США  имелись все основания оставаться там,  где стоят.
Ты что-то сказал? Я не расслышал.
     Пендель  действительно  сказал, но  сдавленным, еле слышным голосом. Но
он,  как и Оснард, был человеком настырным, а потому  решил предпринять  еще
одну попытку.
     - Наверное, я должен спросить  тебя, Энди, какова же стоимость Луизы на
этом открытом рынке? - произнес он уже громче.
     Оснард всегда приветствовал в людях практичность.
     - Да  такая же, как  у тебя, Гарри. Всем сестрам по серьгам, - радостно
объяснил он. -  Та же базовая  зарплата,  те же  премиальные.  Тут  я всегда
принципиален.  И считаю, что девочки  ничем  не хуже нас, мальчиков. А часто
даже  лучше.  Буквально  вчера  говорил  об  этом  с  Лондоном.  Или  равное
вознаграждение, или сделка не состоится.  Да, кстати,  мы можем даже удвоить
твою  ставку. Одной  ногой  в  молчаливой  оппозиции,  другой  -  в  канале.
Поздравляю!
     Теперь по телевизору показывали новый фильм. Две  девушки  в ковбойских
нарядах бойко раздевали бравого ковбоя на фоне каньона, а их лошади стыдливо
отворачивали головы.
     Пендель  заговорил  -  как-то  сонно,  медленно  и  механически,  точно
разговаривал сам с собой.
     - Она никогда не пойдет на это.
     - Почему нет?
     - У нее есть принципы.
     - Так мы их купим.
     - Они не продаются. Она пошла в мать. Чем  больше на нее давят, тем она
сильнее сопротивляется.
     - Да кто будет  на нее давить? Почему не заставить  ее  действовать  по
собственной доброй воле?
     - Очень смешно.
     Оснард принял декламаторскую позу.  Вскинул одну руку, другую  прижал к
груди:
     - "Я герой, Луиза! И  ты  можешь стать героиней!  Стать на мою сторону!
Присоединяйся к  крестовому  походу! Спасем  канал! Спасем Дельгадо! Положим
конец коррупции и разврату!" Хочешь, чтоб я выложил ей все это вместо тебя?
     - Нет. Не советую даже пытаться.
     - Почему это нет?
     - Если честно,  то  она не  очень-то  любит англичан. Меня  еще кое-как
терпит,  потому что  я  из  низших слоев.  Но  стоит  речи  зайти  о  высшем
британском классе,  тут она придерживается мнения отца. А  тот всегда считал
британцев бандой двуличных ублюдков без стыда и совести.
     - А со мной так была очень мила.
     - К тому же она ни за что не станет доносить на босса. Никогда.
     -  Даже за весьма внушительное вознаграждение? Но  Пендель произнес все
тем же механическим голосом:
     - Нет, спасибо,  деньги для нее мало что значат. Она считает, что у нас
их вполне достаточно. Плюс  к тому же вообще считает деньги злом и мечтает о
том времени, когда их отменят вовсе.
     - Тогда мы будем платить зарплату ее возлюбленному муженьку. Наличными.
Ты  будешь заниматься всеми финансовыми вопросами, она - работать из чистого
альтруизма. Да ей вообще не надо знать о деньгах.
     Но  Пендель  никак  не  отреагировал  на  сей  привлекательный  портрет
шпионской  семейной  пары.  Лицо  его  словно  окаменело,  он  отвернулся  и
уставился на стенку.
     Ковбой на экране лежал  навзничь на лошадиной попоне, а две  девицы, на
которых остались лишь  шляпы и сапожки, стояли одна в  изголовье,  другая  в
изножье  и, видно,  раздумывали,  как же лучше с  ним разделаться. Но Оснард
рылся  в  портфеле  и   был  целиком  поглощен  этим  занятием,  а  Пендель,
по-прежнему хмурясь, смотрел в стенку, а потому оба они этого не замечали.
     - Черт... чуть не забыл, - проворчал Оснард.
     И извлек пачку  долларов, затем другую,  пока  не выложил на  покрывало
между баллончиком, пачкой копирки и позолоченной зажигалкой все семь тысяч.
     - Вот.  Премиальные.  Извини за  задержку. Всему виной  эти  клоуны  из
банковского отдела.
     Пендель с трудом оторвал взгляд от стены и перевел его на кровать.
     - Я премиальных пока что не заработал. Во всяком случае, таких.
     - Нет, заработал. Сабина активно готовит студентов.
     Альфа выяснил о частных делишках  Дельгадо с японцами. Марко побывал на
поздних ночных встречах у президента. Так что прошу!
     Пендель растерянно помотал головой.
     -  Три  звездочки  Сабине, три для Альфы, одна Марко, итого  получается
семь, - подытожил Оснард. - Пересчитай.
     - Необязательно.
     Оснард  достал бланк  и шариковую  ручку.  "Вот, распишись.  За  десять
тысяч. Семь тебе, а три, как обычно, в твой фонд вдов и сирот".
     Движимый неким невнятным внутренним побуждением, Пендель расписался. Но
денег  не  взял, так и оставил на покрывале, не прикоснулся, только смотрел.
Оснард, ослепленный алчностью, возобновил попытки завербовать Луизу. Пендель
был целиком погружен в собственные мысли.
     - Вроде бы дары моря ей нравятся, верно?
     - Ну а это здесь при чем?
     - Есть какой-то особенный ресторан, куда ты ее часто водишь?
     - "Ла  Каса дель Мариско". Коктейль из  креветок и жареный  палтус. Она
всегда заказывает одно и то же.
     - А столики стоят далеко друг от друга? Достаточно интимная обстановка?
     - Да мы ходим туда только справлять годовщину свадьбы и дни рождения.
     - Есть любимый столик?
     - В углу, у окна.
     Оснард  принялся изображать  любящего  мужа.  Брови  приподняты, голова
слегка склонена набок.
     - "Должен что-то сказать тебе,  дорогая.  Настало время  знать и  тебе.
Долг перед  обществом. Докладывать всю правду  людям, которые могут изменить
положение дел". Ну как, сойдет?
     - Возможно. Для Брайтон Пир сгодится.
     - "Чтобы твой дражайший отец мог спокойно спать  в своей могиле. И твоя
мамочка  - тоже. Ради воплощения твоих идеалов  в жизнь. Идеалов Мики. Ну  и
моих, разумеется. Пусть даже пока я вынужден умалчивать о них из соображений
безопасности".
     - Ну а о детях надо что-то говорить?
     - Конечно! Ради их счастливого будущего.
     - Счастливое ждет их  будущее, если мы оба окажемся за решеткой. Увидят
лишь наши  руки, торчащие из окон. Знаешь, я как-то раз пересчитал эти окна.
От нечего  делать.  И ты бы  так сделал,  если б  был  на моем месте.  Ровно
двадцать четыре окна, не считая еще одного, в умывалке.
     Оснард вздохнул, точно был удручен всем этим не меньше, чем Пендель.
     - Знаешь, Гарри, ты вынуждаешь меня прибегнуть к более жесткой линии.
     - Не вынуждаю. Никто тебя не вынуждает.
     - А мне не хочется поступать так с тобой, Гарри.
     - Так не поступай.
     - Я стараюсь донести это до тебя как можно мягче,  Гарри.  Но поскольку
не срабатывает, придется, видимо, показать, что ждет  тебя в  случае падения
на самое дно.
     - Этого не будет. Во всяком случае, при тебе.
     -  Оба  ваших  имени уже в списке. Твое  и Луизы.  Оба вы уже увязли по
самое  горло.   Хотите   пересмотреть   условия   сделки,   снова   заняться
исключительно ателье и фермерством, что ж, пожалуйста, но Лондон ждет от вас
весомого  вклада.  И ежели его  не получит, то  прощай любовь.  Они  тут  же
перекроют источник  поступления денег, а потом просто  раздавят вас. И тогда
прости-прощай все  -  и ателье,  и  ферма, и  гольф-клубы, и  внедорожник, и
ребятишки. Полная катастрофа!
     Пендель  немного  приподнял  голову,  словно  для   того,   чтоб  лучше
расслышать приговор.
     - Это ведь шантаж. Да, Энди?
     - Всего лишь правила игры на нашем рынке, старина.
     Пендель медленно поднялся с  кровати и  какое-то время стоял совершенно
неподвижно, сдвинув ноги вместе и опустив голову. И разглядывал банкноты  на
одеяле. Затем  сложил  их  в конверт  и убрал  в сумку  вместе  со спреем  и
копировальной бумагой.
     - Мне нужно несколько дней, - проговорил  он в пол. -  Ведь я  должен с
ней потолковать или нет?
     - Все в твоих руках, Гарри.
     Пендель поплелся к двери, по-прежнему не поднимая глаз.
     - Пока, Гарри. Только в следующий раз назначай другое место, о'кей? Все
будет хорошо. Желаю удачи.
     Тут Пендель вдруг  остановился и  обернулся, на  лице  отражалось  лишь
покорство судьбе.
     - Тебе тоже,  Энди. И спасибо за деньги и виски. И за то, что  принял к
сведению мои предложения по жене и Мики.
     - Не за что, Гарри.
     -  И  не  забудь зайти и примерить твидовый  пиджак. То, что  я называю
крутой, но со вкусом. Со временем мы сделаем из тебя нового человека.
     Час спустя, сидя в клетушке, в самом дальнем углу комнаты-сейфа, Оснард
говорил  в микрофон специального засекреченного  телефона,  от души надеясь,
что  его  слова, пройдя  через  преобразователь,  попадают  в  мохнатое  ухо
Лаксмора. Тот,  в свою  очередь, пришел  на  работу пораньше, ждал звонка от
Оснарда в Лондон.
     - Даю ему  морковку, потом замахиваюсь палкой, сэр, - докладывал Оснард
тоном прилежного и героического  ученика, который  специально приберегал для
хозяина. -  И,  боюсь,  немного переусердствовал и  с тем,  и с этим.  Но он
по-прежнему пребывает в нерешительности. То она будет, то не будет, то может
быть. Определенного ответа так и не добился.
     - Черт бы его побрал!
     - Вот и я думаю примерно то же самое.
     <I>-</I> Так он что, рассчитывает на более крупное вознаграждение?
     - Похоже, что так.
     - Ну, за этот недостаток человека трудно винить, Эндрю.
     - Говорит, что ему понадобится время, чтобы убедить ее.
     - Хитер,  ничего  не скажешь. Нет, скорее ему нужно время уболтать нас.
Скажи,  Эндрю, чем можно  ее купить? Говори прямо, не стесняйся. После этого
будем, с божьей помощью, держать его на коротком поводке!
     - Цифр он не упоминал, сэр.
     -  Еще  бы! Он  настоящий, классический переговорщик. Собирается водить
нас вокруг пальца до бесконечности. Ну а как  тот, главный твой приятель? Ты
знаешь, о ком я. С кем из них сложней?
     Оснард  выдержал  паузу,  давая  понять,  что он  погружен  в  глубокое
раздумье.
     - Крепкий орешек, - осторожно заметил он.
     - Знаю, что крепкий! Они все крепкие  орешки! И тебе это было известно!
И  наверху  тоже  знают,  что  он  крепкий  орешек.  И Джефф знает. Один мой
приятель,  немец, частный инвестор, тоже знает, что он крепкий  орешек.  Был
таким с самого начала. О господи, если  б  я знал  лучшего кандидата, тут же
выбросил бы этого из головы! Был похожий на него  парень, еще на Фолклендах,
так тот тоже получил от нас целое состояние и не дал взамен ни черта!
     - Это может сказаться на результатах.
     - Объясни.
     -  Слишком  крупный  аванс  приведет  к  тому,  что  он  бросит  весла,
перестанет грести.
     - Согласен. Полностью.  И будет над  нами смеяться. Они все так делают.
Вытрясут из нас все, а потом смеются.
     -  Но, с  другой стороны,  крупные премиальные  должны  побуждать его к
действию. И раньше такое бывало, и теперь. Так что результат, думаю, будет.
     - Думаешь?
     - Видели бы вы, как он запихивал бумажки в свой портфель!
     - О, бог мой!..
     - С  другой  стороны, он дал нам Альфу и  Бету, и еще  студентов, помог
Медведю  обрести положение  в обществе,  до определенной  степени завербовал
Абраксаса и полностью и окончательно завербовал Марко.
     - И мы с ним расплатились за это. И весьма щедро. А что конкретно имеем
на  сегодняшний день? Одни  обещания.  Яичную  скорлупу. Знаешь, меня просто
тошнит от всего этого, Эндрю. Просто тошнит!
     - Я, если так можно выразиться, сэр, поставил перед ним вопрос ребром.
     Голос Лаксмора немедленно смягчился.
     -  Уверен,  что  да, Эндрю. Было  бы очень печально,  если б ты дал мне
повод усомниться в этом. Продолжай.
     - По <I>моему личному</I> убеждению... - застенчиво и робко начал Оснард.
     - Только на него и надо всегда полагаться, Эндрю!
     -  Так  вот,  мне кажется, что надо  продолжать  стимулировать  его. Но
рассчитываться  только  тогда,  когда  он выдаст  результат.  Той  же  самой
политики надо придерживаться и в отношении жены, если он ее нам предоставит.
     -  Господи, Эндрю! Неужели  он выразился именно так? Хочет <I>продать</I> свою
жену тебе?
     <I>-</I> Да нет. Пока что нет, но она уже выставлена на аукцион.
     - Никогда за двадцать лет службы не  слышал ничего подобного, Эндрю! За
всю историю Службы не было случая, чтобы муж продал нам свою жену за золото.
     Когда речь заходила о деньгах, в голосе Оснарда появлялись мягкие, даже
нежные нотки.
     -  Лично я  предлагаю  выплачивать  ему премиальные  за каждого  нового
завербованного,  в  том числе  и  за жену.  Размер  премиальных  должен быть
пропорционален  зарплате источника. Если она заработала  премию,  то  и  ему
полагается часть.
     - То есть дополнительная сумма?
     -  Именно.   Есть  еще  один  нерешенный   вопрос.  Как  должна  Сабина
расплачиваться со своими студентами?
     - Только не надо их баловать, Эндрю! Что там с Абраксасом?
     -  В  том  случае,  когда  Абраксас  и его  организация  начнут  давать
информацию, Пенделю полагаются  комиссионные, рассчитанные примерно  по тому
же принципу. Двадцать пять процентов от того, что  мы платим Абраксасу и его
группе. В виде премии.
     Теперь уже Лаксмор держал паузу.
     - Я не ослышался, Эндрю? Ты сказал "в том случае, когда"? Как прикажешь
это понимать?
     - Простите, сэр. Я до сих  пор подозреваю, что этот Абраксас водит  нас
за нос. Или же сам Пендель. Извините. Уже поздно.
     - Эндрю...
     - Да, сэр?
     - Послушай,  что  я  скажу тебе, Эндрю.  Существует порядок. Существует
конспирация.  Я  понимаю,  ты  устал,  но  отчаиваться  все равно  не  надо.
Безусловно, все дело именно  в <I>конспирации.</I> Я  это знаю, и  ты тоже. Один из
величайших в мире  специалистов по созданию  общественного мнения тоже знает
это. Верит  в  это. Глубоко.  Лучшие умы  с  Флит-стрит  тоже верят  в  это.
Особенно развита конспирация  в таких местах, где ей противостоит враждебное
внутреннее окружение, я имею в виду так называемую элиту Панамы. Все сошлось
на этом  канале, но  мы  найдем  выход, обязательно! Эндрю? - Внезапно в его
голосе зазвучала тревога. - Эндрю, ты меня слушаешь?
     - Да, сэр?
     -  Скотти,  если не  возражаешь. Называй меня просто  Скотти. С "сэром"
отныне покончено. У тебя спокойно на сердце,  Эндрю? Ты устал, перенапрягся?
Или,  напротив, ощущаешь себя вполне комфортно? Господи, сам я чувствую себя
просто  чудовищем, выродком каким-то,  ни разу за все  это время не спросил,
как ты там поживаешь. Знаешь, у меня сохранились кое-какие связи и влияние в
высших эшелонах, да и по ту сторону реки тоже. И лично меня просто удручает,
что такой трудолюбивый и преданный делу молодой человек не просит ничего для
себя. Тем более в наши, сугубо материалистические времена.
     Оснард  выдавил смущенный смешок, приличествующий прилежным и преданным
молодым людям в такие моменты.
     - Для меня главное - отоспаться. Большей награды не существует.
     -  Перестань,  Эндрю!  Ты  обязательно должен  что-то  попросить. Прямо
сейчас. Это приказ. Ты нам нужен.
     - Подумаю, сэр. Спасибо. И доброй ночи.
     -  Доброе  утро,  Эндрю. Потому что  у  нас,  в Лондоне,  сейчас  утро.
Отоспись хорошенько.  А когда проснешься, услышишь, как взывает  к тебе  эта
самая  конспиративная  организация,  трубит,  словно охотничий  рожок. И  ты
вскочишь с постели и отправишься на  ее поиски.  Знаю, все будет именно так.
Сам бывал на твоем месте. Сам слышал. Именно за это мы и сражались на войне.
     - Доброй ночи, сэр.
     Но рабочий день  трудолюбивого молодого мастера шпионских дел  был  еще
далеко не закончен. <I>Зафиксировать, пока все еще свежо  в памяти,</I> вдалбливали
ему  инструкторы. И  он вышел из своего закутка, отпер  металлический  сейф,
комбинацией   цифр  к  которому   владел   только  он,  и  извлек   красный,
переплетенный  вручную  том, по  весу  и  размерам  сопоставимый  с журналом
корабельных записей. К тому же его скрепляло некое подобие пояса верности, а
в том  месте, где сходились концы металлических  полосок, красовался  второй
замок. Оснард  отпер и его тоже. Потом  вернулся в закуток, положил книгу на
стол  поближе к  лампе,  рядом  с  бутылкой  виски, блокнотом  и портативным
магнитофоном, которые извлек из портфеля.
     Красная книга была незаменимым пособием при  написании  отчетов. Все ее
секретные страницы,  известные аналитикам  под  названием "черные  дыры",  и
абсолютно  недоступные  и неизвестные  в  главной  конторе,  были  тщательно
пронумерованы для  удобства пользователя. Согласно  простой логике  Оснарда,
то,  чего  аналитики  не знали,  того и  проверить не могли. А раз не  могли
проверить, то и возникать с  этим  никогда не будут. Оснард,  подобно многим
начинающим  писателям,  вдруг  обнаружил,  что  чрезвычайно  чувствителен  к
критике.  И  вот   в   течение  двух  часов  он  переделывал,   переписывал,
отполировывал и оттачивал  текст, пока последние  разведывательные данные от
БУЧАНА  не начали подходить к  пресловутым  черным  "дырам",  точно  втулки.
Краткость и  четкость  изложения, умеренная доля  скептицизма,  легкая  тень
сомнения  там  и  тут  - все это придавало изложенному достоверности. И  вот
наконец, донельзя довольный собой, он позвонил своему шифровальщику Шепарду,
велел  ему  незамедлительно явиться в  посольство, словно шифровка секретных
посланий должна была непременно производиться в самые неудобные ночные часы,
а  не  днем, и выдал ему телеграмму с  ручной пометкой  "СВЕРХСЕКРЕТНО &amp;
БУЧАН" для немедленной отправки.
     -  Хотелось  бы сделать  это  вместе  с тобой,  Шеп, - произнес  Оснард
голосом  "просто  умираю,  до  чего  спать  хочу",  заметив,  как  Шепард  с
отвращением взирает на плохо различимые колонки цифр.
     - Мне тоже  хотелось  бы, Энди.  Но раз не положено  знать, значит,  не
положено.
     - Наверное, - согласился с  ним Оснард. Мы  пошлем туда  нашего старину
Шепа, сказал кадровик. Пусть присмотрит за молодым Оснардом.
     Оснард  вышел,  сел в машину и поехал.  Ехал он  не бесцельно,  но цель
лежала далеко впереди и выглядела пока что неопределенно. В кармане пиджака,
у  самого сердца,  покоилась  толстая  пачка долларов. Итак,  чем  заняться?
Мигающие  огни,  цветные снимки  голых черных девочек  в  освещенных рамках,
вывески на разных языках, рекламирующие "ЖИВАЯ ЭРОТИКА, СЕКС". Занимательно,
но сегодня я  не в настроении. Он ехал дальше. Шлюхи, сутенеры, копы, стайка
мальчиков-педиков, все хотят заработать лишний доллар.  Американские солдаты
в   униформе  ходят  по  трое.   Он   проехал  мимо  клуба   "Коста  Браво",
специализирующегося  исключительно  на  молоденьких  проститутках-китаянках.
Нет,  спасибо,  дорогуши,  предпочитаю  постарше и более  опытных.  Он  ехал
дальше, повинуясь  невнятному  внутреннему зову.  Он нравился  себе  в такие
моменты.  Как  и положено Адаму, испробовать все  -  вот единственный путь к
познанию.  Да  и  потом,  как, черт  возьми, понять,  чего  хочешь, если  не
попробовать? Вспомнил о  Лаксморе. <I>Один из величайших в мире специалистов по
созданию общественного мнения тоже знает это...</I> Должно быть, Бен Хэтри. Пару
раз, еще в Лондоне, Лаксмор упоминал  его имя. Еще каламбурил. Называл нашим
"бенефисным  фондом",  ха,  ха,  ха!  Бен  был  сыном какого-то  патриотично
настроенного  магната, владельца средств массовой  информации.  <I>Вы этого  не
слышали, юный  мистер Оснард. Имя Хэтри не слетало с моих  губ.</I> И со свистом
втягивал воздух сквозь зубы. Вот задница!..
     Оснард   резко  развернулся,  задел  бордюр,   въехал   на   тротуар  и
остановился.  Я дипломат, плевать  хотел  на все  ваши  правила!  На вывеске
значилось:  "Казино и клуб",  на  двери висела  табличка:  "С  ОГНЕСТРЕЛЬНЫМ
ОРУЖИЕМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН". Вход охраняли два громилы ростом под девять футов в
пелеринах  и  остроконечных шляпах.  У  подножия  застланной  красным ковром
лестницы вертелись  девицы в мини-юбках и  ажурных  чулках.  Вроде бы то что
надо.
     Было шесть утра.
     - Черт бы тебя  побрал,  Оснард, ты меня напугал, - с чувством заметила
Фрэн, когда он нырнул к ней в постель. - Что с тобой стряслось?
     -  Она  меня просто измотала, - ответил Энди.  Но  организм уже подавал
признаки возрождения к жизни.
     <B>Глава 14</B>

     Ярость, охватившая Пенделя  с уходом из приюта  любви, не утихала  - ни
когда он  садился  в свой  внедорожник, ни потом, на пути к дому,  когда  он
медленно ехал в красноватом тумане.  Ни позже, когда лежал в постели рядом с
женой, ни на следующее утро,  ни через день. "Мне  нужно  несколько дней", -
сказал он Оснарду. Но на самом деле он считал  не дни,  а годы. Каждый  свой
неверный  шаг, который  пришлось  предпринять.  Каждое  оскорбление, которое
пришлось проглотить  ради  благой  цели, предпочитая  утопить  самого  себя,
нежели совершить  то, что дядя Бенни  называл  геволтом  (23). Каждый  крик,
который  застревал в горле, прежде  чем  вырваться  на волю. То была  жизнь,
наполненная тщетной бесплодной яростью, накатывавшей на него при неожиданном
появлении  призраков.  Каждый  из  них, если присмотреться, походил на вечно
присутствующего на торжище Гарри Пенделя.
     Ярость  накатывала на него сокрушительной волной, подминала  под  себя,
заглушала все другие чувства и эмоции. И в  первую очередь  - любовь, страх,
месть. Она разрушала  тонкую стенку, разделявшую реальность и вымысел в душе
Гарри  Пенделя. Она  говорила ему:  "Хватит!", и  еще "Атакуй!", и  всячески
показывала, что не выносит дезертиров. Но кого атаковать? Как и чем?
     <I>Мы хотим купить твоего друга,</I> говорил ему Оснард. <I>А если  не получится,
снова засадим его в тюрьму. Сидел ты когда-нибудь в тюрьме, Пендель?</I>
Да. И Мики  тоже.  И  я  видел его  там. И у него  еле  хватало сил  сказать
"привет".
     <I>Мы хотим купить твою жену,</I>  говорил Оснард. <I>А если не сможем, вышвырнем
ее на улицу вместе с ребятишками. Жил ты когда-нибудь на улице, а, Пендель?</I>
Да я оттуда пришел.
     И эти угрозы пистолетом, это не сон. Оснард подносил его к виску Гарри.
Да, верно, Пендель  лгал  ему,  если  слово "ложь"  тут вообще  уместно.  Он
говорил  Оснарду  то,  что  тот  хотел  от  него  услышать,  и  пускался  на
невероятные хитрости, чтоб раздобыть  эти сведения. А  когда  не получалось,
просто придумывал. Некоторые люди лгут только потому,  что ложь подстегивает
их, заставляет чувствовать  себя более храбрыми  и умными,  чем  они есть на
самом деле. Чем все эти низменные конформисты, которые ползают  на животах и
говорят  только  правду.  Кто угодно, но  только не Пендель.  Он лгал, чтобы
приспособиться. Чтобы все время говорить правильные вещи, пусть даже  истина
при этом  находилась совсем в другом месте. Чтобы  побыстрее  избавиться  от
всех этих мучений, от этого невыносимого давления и удрать домой.
     Но от Оснарда так просто не избавишься.
     Пендель терзался и, как опытный самоед, рвал на  себе волосы и взывал к
богу, чтобы тот стал  свидетелем  его  раскаяния. Я погиб! Это предначертано
свыше!  Я снова в тюрьме!  Вся жизнь тюрьма! И совершенно неважно,  внутри я
или  снаружи.  И  я  сам  навлек  на  себя  все  это!  Но  гнев  не  уходил.
Воздержавшись от  смешанного христианства Луизы, он прибег  к полузабытым  и
бесстрашным  выражениям Бенни. Тот, во искупление вины, обычно бормотал их в
пабе "Подмигнем-Кивнем" в пустую кружку из-под пива: <I>Мы вредили, подкупали и
разоряли...  Мы  виноваты,  мы  предавали...  Мы  грабили  и  убивали...  Мы
извращенцы и  отступники... Мы сплошная ложь  и фальшь... Мы  отрезали  себе
путь  к  правде,  реальность существует  лишь  для  нашего  развлечения.  Мы
прячемся за этими отвлекалками и игрушками.</I>
Но гнев отказывался оставлять его. Ходил по пятам за Пенделем, точно кошка в
кошмарной пантомиме. И даже когда он занимался безжалостным  анализом своего
омерзительного поведения в исторической, так сказать, перспективе,  с начала
времен и  до сегодняшнего  дня,  гнев отворачивал  свой  меч  от его груди и
нацеливал на отступников, покусившихся на гуманность в целом.
     Вначале было Злое Слово, - говорил он себе. И произнес его не кто иной,
как Энди, ворвавшийся ко мне в ателье. И сопротивляться Энди не было никакой
возможности, потому что  он оказал  давление.  Дело не  только  в тех летних
платьях, но и в Артуре Брейтвейте, которого  и  Луиза, и дети считали богом.
Да, верно, строго говоря, этого Артура Брейтвейта не существовало в природе.
Да  и что в том удивительного?  Разве каждому богу обязательно существовать,
чтоб делать свою работу?
     Ну  и как следствие  всего вышеизложенного  был я. Обратился в  соляной
столб и слушал. И услышал несколько любопытных  вещей. Но кое-чего, конечно,
и  не  услышал  или  просто  не  удержалось в  голове  -  что неудивительно,
учитывая, какое я испытывал давление. Я работаю в сфере  услуг, и  я служил.
Что  в  том  плохого?  А  позже  началось даже процветание, если  так  можно
выразиться. И слышать я  стал больше, и понимать лучше, потому что шпионское
дело  - это  все  равно как торговля или как секс,  оно или  идет лучше, или
вовсе прекращается.
     Итак, у  меня начался период так  называемого <I>позитивного слушания.</I> При
этом определенные слова  вкладываются  в уста людей,  которые непременно  бы
произнесли  эти самые слова,  если б вовремя вспомнили или  подумали. Каждый
рано или поздно делает  то же  самое. Плюс  еще  я сфотографировал несколько
бумажек из портфеля Луизы.  И вот этого страшно не  хотелось делать, но Энди
сказал, что надо, и, господь да  благословит его душу, остался очень доволен
этими  снимками.  И это  вовсе не считалось воровством. Нет,  ведь я  только
смотрел. А  за  посмотреть  денег не  берут,  так  я  всегда говорю.  Причем
неважно, лежит у этого человека в кармане зажигалка или нет.
     А в том,  что случилось потом, виноват исключительно Энди. Я не  толкал
его  на это,  мне  просто  и  в голову не приходило  сотворить  такое.  Энди
потребовал,  чтобы я  снабдил  его дополнительными источниками,  потому  как
такой источник -  это совсем другая птица, совсем не то, что твой  ничего не
подозревающий информатор. А это предполагало, как я выражаюсь, резкий скачок
в  цене,  плюс  еще приличное вознаграждение  поставщику.  Тут надо  сказать
кое-что об  этих самых дополнительных источниках.  Дополнительные источники,
если  уж  попадаешь на таких, люди, как  правило,  очень  милые,  во  всяком
случае, уж куда симпатичней  многих (не  стану называть по  имени),  которые
занимают реально высокое  положение. Дополнительные источники - это как твоя
тайная вторая семья - ничего не просят и не имеют  проблем, пока им о них не
напомнишь.  Они  готовы  стать  твоими  друзьями,  они  уже  почти  являются
таковыми, или же могли бы ими стать, но никогда не станут. Или  же не  хотят
стать, но чисто теоретически могли бы.
     Возьмем,  к примеру, ту же Сабину.  Второе воплощение Марты, однако  не
совсем.   Возьмем   любого  среднестатистического   студента   с   замашками
бомбометателя,  ждущего  своего часа. Возьмем Альфу и  Бету  и еще кое-каких
людей,   которые  по   соображениям  безопасности   предпочитают  оставаться
безымянными. Возьмем Мики  с его молчаливой оппозицией и такой конспирацией,
что  к ним без мыла не влезешь. Что, по моему личному убеждению, идея просто
гениальная, за тем только исключением, что рано или  поздно, а скорее все же
рано я бы  туда влез, причем к обоюдному  удовольствию всех  сторон. Возьмем
людей,  живущих по  ту сторону  моста,  и истинное "сердце" Панамы,  которое
никто,  кроме  Мики  и нескольких студентов, не видел  и  не слышал даже  со
стетоскопом. Возьмем Марко,  который не скажет "да" до тех  пор,  пока  я не
заставлю  его жену  затеять с ним  серьезный разговор  о  новом, чрезвычайно
вместительном холодильнике, без которого она просто не может жить, а также о
второй  машине и  устройстве ребенка в  школу  Эйнштейна.  И  при  этом  еще
намекну, что я <I>мог бы</I> организовать  им все это, если Марко уступит на других
фронтах, и, возможно, в этой связи ей следует потолковать с ним еще разок?
     Слова, слова... Спасительные ниточки из воздуха, за которые мы дергаем,
сплетаем и отрезаем, чтоб снять мерку.
     Итак,   ты    обзаводишься   дополнительными   источниками,   слушаешь,
вынюхиваешь,  волнуешься  вместо  них;   слушаешь   рассказы  Марты  о  них;
расставляешь  их таким образом,  чтобы каждый  оказался  в нужном месте  и в
нужное время,  а потом отпускаешь в свободное плавание со всеми их идеалами,
проблемами и маленькими хитростями  -  короче, делаешь  приблизительно то же
самое,  что и в своем ателье. И  еще  платишь  им, потому  как иначе нельзя.
Суешь наличные в  карман, а то,  что  осталось, откладываешь на черный день.
Чтобы  они не шибко светились со всеми этими своими  деньгами, не  выглядели
дураками, не попали бы, не дай бог, под подозрение  и не раскрылись бы перед
суровым законом. Проблема только в том, что на самом деле  у моих источников
нет  в карманах наличных, поскольку им просто неведомо, что ты их заработал,
а у некоторых  - так  просто нет карманов как таковых.  А  потому приходится
держать  все  денежки  у  себя. Но, если  вдуматься,  это  вполне  честно  и
справедливо,  поскольку  ведь  они  их  <I>не  заработали,</I> верно?  А  я...  так
заработал. А  потому и  взял себе  всю наличность. А источники об  этом и не
подозревают - иными словами, как говорил дядя Бенни, смухлюем,  но обойдемся
без крови. Да, и что есть наша жизнь, как  не  сплошное  изобретательство? И
кто вам мешает начать изобретать самим?
     У  заключенных,  как  известно, своя  мораль.  Приблизительно такими же
моральными соображениями руководствовался Пендель.
     И вот вовремя уболтав и утешив самого себя, оправдавшись  в собственных
глазах, он  наконец успокоился. И  жил бы в  мире и спокойствии, если  б  не
черная кошка, продолжавшая сердито  поглядывать на него из-за угла, если б в
этом спокойствии не ощущалось затишье перед бурей, а вполне  осознанный гнев
не был бы сильнее и ярче, чем он  когда-либо испытывал в своей приправленной
мелкими несправедливостями жизни. Он чувствовал его каждой клеточкой тела. В
легком  покалывании и  сокращении  мышц рук.  В  спине,  особенно  в верхней
плечевой  ее части. В ступнях и бедрах, когда расхаживал по дому и ателье. И
настолько порой заводился, что сжимал кулаки и начинал бить ими в деревянные
стены своей камеры, которые мысленно всегда окружали его, и кричать  о своей
невиновности. Или почти невиновности, что, впрочем, не составляло разницы.
     Потому что я хочу сказать вам еще кое-что, ваша честь, если  вы сотрете
эту  надменную улыбку с  губ. <I>Чтоб  станцевать танго,  нужны двое.</I>  А мистер
Оснард, состоящий на службе  ее величества, еще тот партнер. Я это чувствую.
И  неважно, что  там чувствует он, это вопрос другой.  Иногда люди  сами  не
отдают себе отчета в том, что делают. Но этот Энди, это он меня подстрекает.
Он делает из меня нечто большее, чем  я есть на самом деле, все умножает  на
два,  плюс к  тому сам  находится  под давлением,  это  видно  невооруженным
глазом, и его Лондон еще хуже, чем он.
     Тут Пендель вдруг перестал обращаться  к создателю,  его чести и самому
себе и, яростно сверкая глазами, уставился на стенку  мастерской,  в которой
был  занят  тем, что  кроил  очередной жизненно  важный  для Мики  Абраксаса
костюм,  призванный  вернуть  тому расположение супруги. Он  успел  сшить их
множество и  потому мог кроить с закрытыми глазами. Но глаза  его в этот миг
были  широко раскрыты и рот - тоже. Казалось, что он задыхается, что ему  не
хватает кислорода, но в  мастерской благодаря высоким окнам этого добра было
предостаточно. Он слушал Моцарта, но сегодня Моцарт как-то не соответствовал
настроению. И  он протянул руку и  выключил проигрыватель.  Опустил на  стол
зажатые в другой руке ножницы и продолжал смотреть не мигая.  Взгляд его был
прикован ко  все  той  же точке  на  стенке, которая,  в отличие  от  других
известных ему стен,  была выкрашена не  в графитно-серый и не мутно-зеленый,
но  в  мягкий, успокаивающий, сиреневато-розовый -  оттенок, которого  они с
декоратором добились с таким трудом.
     А потом он заговорил. Вслух, и произнес всего одно слово.
     Нет, он произнес его  не так, как  Архимед, понявший, что  в  этот  миг
совершил великое открытие.  Без признака каких-либо эмоций. Скорее голосом и
тоном железнодорожного диспетчера, столь оживлявшим станцию,  неподалеку  от
которой Пендель жил в детстве. Механически, но уверенно и твердо.
     - <I>Иона, -</I> сказал он.
     Ибо Гарри Пенделю наконец-то было видение. Проплыло перед его глазами -
великолепное,  сияющее, совершенное. Только теперь он понял,  что оно было с
ним с самого начала, точно заначка в заднем кармане брюк, про которую  забыл
напрочь. И ходишь с ней, и мучаешься, и голодаешь, и думаешь, что разорен, и
борешься, и надеешься, и сам не подозреваешь, чем владеешь. Но она при тебе!
Лежит себе  тихо и ждет, как он распорядится своим секретным запасом! А он и
не вспоминал о его существовании!  И теперь