ь, на которой я уже не смогу безнаказанно вас оскорблять". И знаете, что он сделал? Разжаловал меня, а потом повысил в должности! И я вернулся к своим ребятам. История эта показалась Алексису тем забавнее, что напомнила ему минувшие дни и то, как сам он прославился среди чопорных чиновников Бонна в качестве человека совершенно неуправляемого и совершенно независимого. После чего естественно было перейти к давнему громкому случаю в Бад-Годесберге, так как именно он в свое время и свел их. - До меня дошло, что дело это наконец немного сдвинулось с места, - заметил Курц. - Следы девушки привели в парижский аэропорт Орли - это уже является некоторым достижением, хотя, кто она такая, по-прежнему неизвестно. Эта неосторожная похвала из уст глубокоуважаемого человека, которым Алексис так восхищался, возмутила его. - Вы называете это достижением? Да я вчера познакомился с их последним анализом. В тот день, когда взорвалась бомба, какая-то девушка вылетела из Орли в Кельн. Это заставляет их задуматься. На ней были джинсы. Снова задумываются. Косынка. Хорошо сложена. Возможно, блондинка. Ну и что из этого? Французы даже не могут обнаружить ее регистрационную карточку. Или говорят, что не могут. - Возможно, потому, что она и не регистрировалась на рейс в Кельн? - предположил Курц. - Ну а как же она прилетела в Кельн, если не регистрировалась? - возразил Алексис с легким недоумением. - Просто эти кретины и слона среди кокосовых орехов не заметят! За соседними столиками по-прежнему никого не было, и это обстоятельство вкупе с мелодиями Баха из транзистора и "Оклахомы" из музыкального автомата делало возможным произнесение любой ереси. - Может быть, она взяла билет куда-нибудь еще, - терпеливо разъяснил Курц. - Предположим, в Мадрид. В Орли она зарегистрировалась, но на рейс в Мадрид. Алексис принял такую гипотезу. - Купила билет "Париж - Мадрид" и, прибыв в Орли, взяла посадочный на Мадрид. Она идет в зал для отъезжающих со своим посадочным, занимает место, ждет около одного из выходов, почему бы и нет? Скажем, у выхода номер восемнадцать. Кто-то подходит к ней, возможно, девушка, произносит пароль, они отправляются в дамскую комнату, меняют билеты. Все организовано превосходно. По-настоящему отличная организация. Паспорта они тоже меняют. Для девушек это не проблема. Ну, там - парики, косметика... Если вы вдумаетесь, Пауль, все хорошенькие девушки одинаковы. Справедливость этого афоризма очень позабавила Алексиса, который и сам в последнее время, благодаря своей второй женитьбе, склонялся к столь же неутешительному выводу. Но он не стал размышлять об этом, поскольку чувствовал, что скоро узнает что-то важное, и это заставило вновь взыграть в нем полицейского. - Ну а в Бонн-то она как попала? - закуривая, спросил Алексис. - Прибыла туда с бельгийским паспортом. Не паспорт - конфетка, такие пачками изготавливают в Восточной Германии. В аэропорту ее встретил бородатый юнец на ворованном мопеде с фальшивым номером. Высокий, молодой, бородатый - это все, что она о нем знала и знал кто бы то ни было еще, потому что конспирация тут соблюдалась тщательно. А борода? Что ж, борода - дело наживное. К тому же он не снимал шлема. В вопросах конспирации они собаку съели. Тут с ними трудно тягаться. Да, я смело могу это сказать. Алексис подтвердил, что он и сам это замечал. - Роль этого парня в операции - чисто служебная, - продолжал Курц. - На нем замыкается цепь. Он встречает девушку, проверяет, нет ли за ней слежки, и, немного покружив, отвозит в безопасное место для инструктажа. Это ферма одного деятеля неподалеку от Мелема и называется она "Хаус Зоммер". Ответвление от автобана, идущее в южном направлении, подводит к бывшему сараю. Под спальней гараж, в гараже "Опель" с зигбургским номером, шофер уже ждет. Тут, к своему удовольствию, ошеломленный Алексис тоже смог наконец вставить словечко. - Ахман, - взволнованно прошептал он. - Издатель Ахман из Дюссельдорфа! Да что же мы, с ума сошли, что ли? Почему никому из нас и в голову это не пришло? - Верно, Ахман, - одобрил своего ученика Курц. - "Хаус Зоммер" принадлежит доктору Ахману из Дюссельдорфа, чье почтенное семейство владеет прибыльным лесопильным делом, кое-какими журналами и хорошо налаженной сетью порнографических магазинчиков. В качестве хобби он издает календари с романтическими пейзажами. Владелицей бывшего сарая является дочь Ахмана Инге, не раз выступавшая устроительницей сомнительных сборищ, где встречались богатые и разуверившиеся во всем исследователи человеческих душ. Ко времени, интересующему нас с вами, Инге отдала этот сарай в пользование нуждающемуся другу, у которого, в свою очередь, была подружка. - Ad infmitum [До бесконечности (лат.}.], - заключил Алексис, восхищенно глядя на него. - Да, чтобы добраться до конца, еще немало придется попотеть. Такие уж это люди. Так они работают и всегда так работали. "В пещерах на берегу Иордана, - взволнованно думал Алексис, - сворачивая концы проводки в "куклу". С примитивными бомбами, какие можно изготовить у себя на огороде!" Курц говорил, а лицо и весь облик Алексиса менялись, что не ускользнуло от внимательного взгляда Курца. Следы жизненных неурядиц, следы малодушия, так огорчавшие Алексиса, стерлись, исчезли. Он откинулся на спинку стула, сложил на груди изящные руки, на губах заиграла молодая улыбка, а рыжеватая голова подалась вперед. Согласно кивая, он внимательно слушал захватывающее повествование Курца. - Могу я осведомиться, на чем вы строите столь интересные теории? - спросил Алексис, все же пытаясь съязвить. Курц сделал вид, что вспоминает, хотя сведения, почерпнутые у Януки, были так свежи в его памяти, словно он и не покидал его обитой звукоизолирующей ватой камеры в Мюнхене, где Янука вопил и давился слезами, в отчаянии хватаясь за голову. - Ну, Пауль, ведь у нас же есть и номер водительского удостоверения "Опеля", и фотокопия прокатной квитанции, а также показания одного из участников операции за его личной подписью, - признался Курц и в робкой надежде, что эти не совсем четкие обстоятельства на время сойдут за основание теории, продолжал: - Бородатый юнец, оставив девушку в бывшем сарае, исчезает, с тем чтобы никогда больше не появиться на горизонте. Девушка переодевается в аккуратное синее платье, надевает парик и чудесно преображается, с таким расчетом, чтобы понравиться словоохотливому и чересчур любвеобильному атташе по связи с профсоюзами. Потом она садится в "Опель", и уже второй молодой человек доставляет ее к нужному дому. По пути они останавливаются, чтобы наладить взрывное устройство. Вы хотите что-то спросить? Пожалуйста. - А этот молодой человек, - с трудом сдерживая нетерпение, спросил Алексис, - он ей знаком или же совершенно неизвестен? Недвусмысленно не пожелав далее прояснять роль Януки, Курц в ответ только улыбнулся, но его уклончивость не обидела Алексиса: увлеченный повествованием, он с восторгом встречал каждую деталь, однако не мог ожидать, что ему без конца будут швырять жирные куски. - По завершении дела шофер меняет номер на машине и документы и доставляет девушку на фешенебельный и малолюдный прирейнский курорт на водах БадНойенар, где и расстается с ней, - заключил свой рассказ Курц. - А потом? Теперь Курц говорил очень медленно и взвешенно, словно лишнее слово могло повредить его хитроумному замыслу, как, между прочим, и было в действительности. - А там, предположительно, девушку приводят к ее тайному поклоннику, тому самому, который, возможно, репетировал с нею ее роль в этой истории. Например, как обращаться с бомбой, устанавливать часовой механизм, наладить проводку. Совершенно наобум высказываю предположение, что этот поклонник уже снял в каком-нибудь отеле номер, где возбужденная успехом своего совместного предприятия парочка бросается друг другу в объятия. На следующее утро, в то время как они отдыхают после любовных утех, бомба взрывается - позже, чем было намечено, но какая разница? Алексис даже наклонился вперед в прокурорском азарте. - А брат, Марти? Тот самый? Известный боевик, на чьем счету уже немало жертв-израильтян? Где в это время находился он? Думаю, что в БадНойенаре, где наслаждался любовью с этой своей бомбисткой. Так? Но чем больший энтузиазм проявлял доктор, тем безучастнее и неприступнее становилось лицо Курца. - Где бы он ни находился, успех операции - это дело его рук: все разузнать, распределить, верно подобрать людей... - с деланным благодушием отвечал Курц. - Ведь бородатый юнец знал девушку лишь по описанию. А больше не знал ничего. Не знал даже, где намечено произвести взрыв. Девушка, в свою очередь, знала лишь номер мопеда. Что же касается шофера, то единственное, что знал он, это какой дом намечен для операции, а о бородатом понятия не имел. Однако существует мозг, все это направлявший. Это были последние слова Курца, после чего его одолел приступ глухоты, унесший его в иные сферы. Все попытки Алексиса добиться ответа оказались безуспешными, и единственным их результатом явилась новая бутылка виски, которую он почувствовал потребность заказать. Истина состояла в том, что доброму доктору не хватало кислорода. Всю свою жизнь до этой минуты он жил как бы на низком уровне, а в последнее время опустился еще ниже. Теперь же великий Шульман вдруг увлек его на высоты, о которых он и мечтать не смел. - Вы, должно быть, приехали в Германию, чтобы поделиться с немецкими коллегами полученной информацией? - заметил Алексис, хитро подводя Курца к нужной теме. Но ответом ему была лишь долгая задумчивая пауза, во время которой Курц словно прощупывал Алексиса - и глазами, и мысленно. Потом он сделал свой излюбленный, так восхищавший Алексиса жест - поддернув рукав, вывернул руку, чтобы взглянуть на часы. И жест этот опять напомнил Алексису, что если собственное его время, медленно сочась, устало утекает в песок, то Курцу его никогда не хватает. - Кельн, будьте уверены, оценит это, - гнул свою линию Алексис. - Мой блистательный преемник - помните его, Марти? - пожнет плоды величайшей победы. Пресса превратит его в самого знаменитого и проницательного полицейского Западной Германии. Что будет справедливо, не так ли? А все благодаря вам. Широкая улыбка Курца подтвердила это. Он отпил глоточек виски и вытер губы старым солдатским платком цвета хаки. Потом вздохнул, подперев подбородок рукой, словно желая показать, что не собирался говорить на эту тему, но уж если Алексис сам поднял вопрос, - так и быть. - Вообще-то говоря, в Иерусалиме много размышляли насчет этого, Пауль, - признался он, - и мы, в отличие от вас, вовсе не так уверены, что ваш преемник именно тот человек, чье продвижение нам следует поощрять. ("Но что тут можно поделать?" - казалось, говорило его нахмуренное лицо.) Нам пришел в голову другой вариант, и, может быть, стоит обсудить его с вами и выяснить ваше к нему отношение. Мы подумали, не мог бы доктор Алексис оказать вам любезность и передать нашу информацию в Кельн? В частном порядке. Неофициально, но вполне официальным путем, если вы понимаете, что я имею в виду. На свой страх и риск и действуя поумнее. Вот что нам пришло в голову. Может быть, стоит обратиться к нему, сказав: "Пауль, вы друг Израиля. Возьмите это и используйте к своей выгоде. Это наш подарок вам, а нас в это дело не впутывайте". Почему всегда в подобных случаях на первый план выдвигаются недостойные люди? - спрашивали мы себя. Может быть, для разнообразия стоит выдвинуть когда-нибудь того, кто этого достоин? Почему не иметь дела с друзьями - ведь это же наш принцип, не так ли? Не помогать их продвижению? Не вознаграждать их за верность? Алексис сделал вид, что не понял. Он покраснел, а в его отнекиваниях зазвучала какая-то истерическая нотка: - Но послушайте, Марти. У меня нет для этого возможностей. Я же не оперативный работник - я чиновник. Не могу же я взять телефонную трубку и - здрасте пожалуйста: "Кельн? Алексис у телефона. Мой вам совет: немедленно направляйтесь в "Хаус Зоммер", арестуйте там дочь Ахмана и допросите как следует всех ее приятелей!" Что я, волшебник, что ли? Или алхимик, который превращает камень в золото ценной информации? Может быть, люди в Иерусалиме считают, что координатор и фокусник - это одно и то же? - Издевки его над самим собой становились все более язвительными и неуклюжими. - Может, мне потребовать ареста всех бородатых мотоциклистов, которых можно заподозрить в итальянском происхождении? Да меня на смех поднимут!. Он иссяк, и Курц был вынужден прийти к нему на помощь, чего Алексис и ждал, ибо вел себя сейчас, как ребенок, напустившийся на взрослых лишь затем, чтобы те поскорее обняли его. - Никто не ждет никаких арестов, Пауль. Для них еще время не пришло. С нашей стороны, во всяком случае, никто о них не помышляет. И вообще не собирается действовать открыто. Я имею в виду Иерусалим. - Так чего же вы ждете? - спросил Алексис неожиданно резко. - Справедливости, - миролюбиво ответил Курц. Но упрямая улыбка и выражение жесткой целеустремленности говорили о чем-то совершенно ином. - Справедливости, немного терпения, немного мужества и массы изобретательности и творческой энергии от тех, кто играет на нашей стороне. Я хочу спросить вас кое о чем, Пауль. - Крупная голова его вдруг придвинулась к Алексису. Сильная рука легла на его плечо. - Представьте себе такое. Представьте себе, что существует какой-то неизвестный и сугубо тайный источник информации - предположим, какой-то очень высокопоставленный араб центристских, умеренных взглядов, который любит Германию, от всего сердца восхищается этой страной и располагает сведениями о подготовке террористических акций, которые он не одобряет. Вообразите себе, что этот араб некоторое время тому назад увидел по телевизору знаменитого Алексиса. Предположим, например, что произошло это, когда он смотрел передачу, сидя вечерком в своем номере в Бонне или лучше - в Дюссельдорфе. Включил от скуки телевизор - и вот, пожалуйста, на экране доктор Алексис, адвокат и, безусловно, полицейский, но при этом человек, обладающий чувством юмора, гибкий, прагматичный и гуманист до мозга костей - короче говоря, человек с большой буквы. Согласны? - Ну пускай так, - сказал Алексис, оглушенный этим словесным потоком. - Вы расположили к себе этого араба, Пауль, - заключил Курц. - После этого ни о ком, кроме вас, он и думать не хочет. Проникся к вам доверием с первого взгляда и не желает иметь дело ни с кем в Германии, кроме вас. Обошел все министерства, полицейские управления и сыскные агентства. Искал вас в телефонном справочнике. И предположим, наконец позвонил вам домой или на службу. Словом, как вам самому больше нравится. Он встретился с вами здесь, в отеле. Сегодня вечером. Выпил с вами стаканчик-другой. И за стаканом виски поделился с вами некоторыми фактами. Знаменитый Алексис - на меньшее он не согласен. Понимаете ли вы, какие это дает преимущества человеку, чьей карьере несправедливо препятствовали? Воскрешая в памяти эту сцену - занятие, которому Алексис не раз предавался и которое вызывало в нем чувства самые разнообразные: изумление, гордость, а также откровенный панический ужас, - он понял, что последующие слова Курца означали попытку в чем-то заранее оправдаться. - Террор сейчас набирает силу, - угрюмо заявил он. - "Зашли к ним агента, Шульман!" - сипит еле видимый за огромным столом Миша Гаврон. "Слушаюсь, генерал, - говорю я. - Непременно отыщу такого. Обучу его, всячески натренирую, преодолею сопротивление оппозиции. Сделаю все, что вы приказываете. И знаете, что они предпримут в первую очередь? - так я ему говорю. - Заставят его показать себя в деле! Пристрелить охранника в банке или американского солдата. Подложить бомбу в ресторане. Или послать ее кому-нибудь в красивом чемоданчике. И взорвать его. Этого вы добиваетесь? Это вы предлагаете мне сделать, генерал? Заслать к ним агента и сложа руки смотреть, как он убивает для них наших людей?" - Курц грустно улыбнулся Алексису улыбкой человека, понимающего всю неразумность начальства. - У террористов в наши дни не встретишь случайных людей. Я Гаврону сколько раз об этом говорил. Секретарш, машинисток, шифровальщиков - словом, персонал не первого ряда, но достаточно информированный, чтобы стать агентами, - они не держат. Чтобы проникнуть к ним, надо очень постараться. "Пришла пора расколоть ряды террористов, - так я говорил. - Надо заняться подготовкой собственных террористов". Но разве он меня слушает? Алексис не мог больше сдерживать любопытство. Он наклонился вперед, в глазах его зажегся опасливый и азартный вопросительный огонек. - И вы сделали это, Марти? - прошептал он. - Здесь, в Германии? Курц, по своему обыкновению, не ответил прямо, а его славянские глаза словно глядели куда-то поверх Алексиса, устремленные к новой задаче на его тернистом одиноком пути. - А если я расскажу вам кое-что, Пауль? - предложил он. - Расскажу то, что произойдет дня через четыре? Концерт Баха по транзистору у бармена окончился, и он теперь с шумом закрывал бар, намекая, что время позднее. По предложению Курца они переместились в холл на одном из этажей, где и продолжили беседу, тесно придвинувшись друг к другу, как пассажиры, сгрудившиеся на палубе во время шторма. Дважды во время их беседы Курц поглядывал на циферблат своих стареньких часов в металлическом корпусе и, поспешно извинившись, спешил к телефону; позднее Алексис из чистого любопытства поинтересовался, кому предназначались эти звонки, и обнаружил, что Курц разговаривал с отелем в Дельфах, в Греции; разговор этот, продолжавшийся двенадцать минут, был оплачен наличными; второй разговор был с каким-то непонятным абонентом в Иерусалиме. В три часа или даже позже в холле появились служащие отеля в поношенных спецовках. Они вкатили большой зеленый пылесос на колесиках, похожий на крупповскую пушку. Но, несмотря на шум, Курц и Алексис продолжали разговор. Закончили они его, когда уже рассвело, тогда они вышли из отеля и удовлетворенно пожали друг другу руки. Однако Курц постарался не благодарить только что завербованного агента слишком бурно, так как хорошо понимал, что Алексис принадлежит к тому типу людей, кого чрезмерные выражения благодарности способны лишь оттолкнуть. Возрожденный к новой жизни, Алексис поспешил домой, где побрился, переоделся и, задержавшись достаточно, чтобы произвести впечатление на молодую жену высокой секретностью своей миссии, отправился в свое сверкавшее стеклом и никелем учреждение, причем лицо его хранило печать непонятного удовлетворения, - выражение, которое его сослуживцы уже давно не имели счастья наблюдать. Они заметили, что он много шутил и позволял себе рискованные замечания о коллегах. "Совсем как прежний Алексис", - говорили они. Он даже проявил нечто похожее на юмор, хотя чувство юмора никогда не числилось среди его достоинств. Он попросил чистой бумаги и, отпустив даже личного секретаря, сел писать длинную и намеренно туманную докладную начальству о сведениях, почерпнутых "из весьма информированного источника", "от весьма высокопоставленного лица, гражданина одной восточной державы, известного мне по моей предыдущей деятельности". Сведения эти содержали и новейшую информацию о случае в Бад-Годесберге, которой, однако, было недостаточно для чего-либо, кроме подтверждения добрых намерений источника информации и доктора как передаточной и направляющей инстанции. Он испрашивал определенных полномочий и оборудования, а также неподотчетную сумму в швейцарском банке, чтобы пользоваться ею по своему усмотрению. Алчность не была свойственна Алексису, хотя второй брак и повлек за собой затраты, а развод оказался и вовсе сущим разорением. Но он знал, что в наше меркантильное время люди особенно ценят лишь то, за что хорошо заплачено. А к концу докладной он приберег одно любопытное предсказание, которое Курц продиктовал ему буквально слово за словом, а для пущей верности еще заставил и перечитать написанное вслух. Предсказание было не очень точным и потому, строго говоря, бесполезным, но в случае, если бы оно исполнилось, это должно было произвести огромное впечатление. По непроверенным данным, турецкие магометане отправили из Стамбула для нужд антисионистских группировок в Западной Европе большую партию взрывчатки. Через несколько дней ожидается новый террористический акт. Местом действия называют южную Германию. Все пограничные службы и местные полицейские отряды должны быть начеку. Больше ничего разузнать не удалось. В тот же день Алексиса вызвало к себе начальство, и в тот же вечер состоялся весьма секретный телефонный разговор между ним и его близким другом Шульманом, в котором тот, поздравив Алексиса, передал ему ряд новых распоряжений. - Они клюнули, Марти! - возбужденно кричал Алексис по-английски. - Поприжали хвост! Они в наших руках! - Алексис клюнул, - объявил Курц Литваку в Мюнхене, - но нельзя ослаблять вожжи. Почему Гади не поторопит девчонку? - пробормотал он, сердито поглядывая на часы. - Потому что он не хочет больше убивать, вот почему! - воскликнул Литвак. В голосе его была неприкрытая радость. - Думаете, я не вижу этого? Или вы сами не видите? Курц велел ему успокоиться. ОПЕРАЦИЯ Глава 12 Па вершине холма пахло тмином. Иосифу нравилось это место, он отыскал его на карте и привез сюда Чарли на машине, а затем они полезли вверх по склону, решительно прокладывая себе путь между ульями, сплетенными из ивовых прутьев, продираясь между кипарисами, по каменистым пустырям, усеянным желтыми цветами. Солнце еще не добралось до зенита. Вдаль гряда за грядой уходили бурые горы. На востоке Чарли заметила серебряную гладь Эгейского моря, которую вскоре затянуло дымкой, слив с небом. В воздухе пахло смолой и медом, звенели колокольчики коз. Свежий ветерок обжигал Чарли лицо, прибивал легкое платье к телу. Она держала Иосифа за руку, но, погруженный в свои думы, он, казалось, этого не замечал. В какой-то момент ей показалось, что она увидела Димитрия, сидевшего на ограде, у нее вырвалось восклицание, но Иосиф резко предупредил, чтобы она не окликала парня. А в другой момент она могла бы поклясться, что видела силуэт Розы наверху, на фоне неба; Чарли моргнула, а когда снова посмотрела туда, Розы уже не было. Их день до этой минуты складывался по собственной хореографии, и она следовала намеченному Иосифом рисунку танца. Проснулась она рано - у кровати стояла Рахиль и командовала: надень, пожалуйста, другое платье, синее, с длинными рукавами. Чарли быстро приняла душ, а когда вернулась в комнату, Рахиль уже исчезла, а возле подноса с завтраком на двоих сидел Иосиф и слушал по транзистору греческую передачу новостей. Они наскоро поели, перебрасываясь короткими репликами. В холле он расплатился наличными, а счет положил себе в карман. Возле "Мерседеса", когда они снесли вниз свою поклажу, она увидела Рауля, мальчишку-хиппи, колдовавшего ярдах в шести от заднего бампера их машины над мотором тяжело нагруженного мотоцикла, и Розу, которая лежала на боку в траве и жевала булочку. "Интересно, давно ли они здесь и почему охраняют машину?" - подумала Чарли. Проехав с милю, они с Иосифом очутились у древних развалин, где он запарковал машину и провел Чарли через боковой вход: задолго до того, как прочие смертные начнут толпиться и станут в очередь, он проведет с ней еще одну экскурсию по центру Вселенной. Он показал ей храм Аполлона, дорическую стену с высеченными на ней благодарениями богам и камень, который когда-то считался "пупом земли". Иосиф показал ей сокровищницу и беговую дорожку и рассказал о многочисленных войнах за обладание Оракулом. Все - с самым серьезным видом, не так, как во время их посещения Акрополя. У Чарли было такое впечатление, будто он держит в уме перечень достопримечательностей и всякий раз, что-то показав ей, ставит галочку. Когда они вернулись к машине, он протянул ей ключ зажигания. - Чтоб я вела? - спросила она. - А почему бы и нет? Я заметил, что хорошие машины - твоя слабость. Пустынными петляющими дорогами они двинулись на север, и сначала он внимательно следил за тем, как она ведет машину, - точно она сдавала правила вождения, но это не вывело ее из равновесия, как, видимо, и она не вывела из равновесия его, ибо скоро он разложил на коленях карту и перестал обращать на Чарли внимание. Машина была просто мечта. Дорога из асфальтовой стала гравийной - при каждом крутом повороте в воздух вздымалось облако пыли и улетало вдаль, в залитый ярким солнцем дивный пейзаж. Иосиф вдруг сложил карту и сунул ее в карман на дверце машины. - Итак, Чарли, ты готова слушать? - спросил он неожиданно резко, будто по ее милости ему пришлось долго ждать. И возобновил свой рассказ. Они снова были в Ноттингеме и совсем потеряли голову от страсти. Они провели в мотеле две ночи и день, сказал Иосиф, что засвидетельствовано в книге регистрации постояльцев. - Служащие мотеля, если их припрут расспросами, вспомнят влюбленную пару, отвечающую нашим приметам. Наш номер был в западном конце комплекса, и к нему примыкал собственный кусочек сада. В свое время тебя туда доставят, и ты увидишь все своими глазами. Большую часть времени они провели в постели, продолжал он, разговаривали о политике, рассказывали друг другу о своей жизни и занимались любовью. Раза два совершали поездки за город, но взаимное влечение брало верх над любознательностью, и они быстро возвращались в мотель. - А мы что, не могли заняться любовью в машине? - спросила она, пытаясь его расшевелить. - Я люблю неожиданные приключения. - Могу преклониться перед твоим вкусом, но, к сожалению, Мишель застенчив и предпочитает уединенность номера любви под открытым небом. - А что он представляет собой как любовник? - поинтересовалась она. У Иосифа был готов ответ и на это: - Согласно весьма достоверным источникам, он не слишком изобретателен, зато наделен безграничным пылом и весьма силен. - Спасибо, - сухо сказала она. В тот понедельник, продолжал он, Мишель рано утром вернулся в Лондон, а Чарли, у которой репетиция предполагалась только во второй половине дня, осталась с разбитым сердцем в мотеле. Иосиф наспех набросал картину ее страданий. - День мрачный, как похороны. По-прежнему льет дождь. Запомни погоду. Сначала ты так рыдаешь, что не в состоянии стоять на ногах. Ты валишься в еще теплую после него постель и выплакиваешь свое горе. Он обещал тебе на следующей неделе приехать в Йорк, но ты уверена, что никогда в жизни больше его не увидишь. Итак, что же ты делаешь? - И, не давая ей времени на ответ, продолжал: - Ты сидишь перед зеркалом у заставленного всякой ерундой туалетного столика, смотришь на следы, которые его руки оставили на твоем теле, на слезы, которые бегут по твоему лицу. Открываешь ящик и достаешь папку с почтовыми принадлежностями и шариковой ручкой, какими обычно снабжает своих постояльцев любой мотель. И пишешь ему. Рассказываешь про свое состояние. Исповедуешься в своих сокровенных мыслях. На пяти страницах. Первое из многих, многих писем, которые ты ему пошлешь. Написала бы? От отчаяния? Ты же любишь писать письма. - Если бы я знала его адрес, написала бы. - Он оставил тебе парижский адрес. - Иосиф вручил ей листок: табачная лавка на Монпарнасе. Для Мишеля - просьба передать. Фамилия не указана, да она и не нужна. - В ту же ночь ты снова пишешь ему о своем горе из гостиницы "Звездная". Утром, не успев проснуться, опять пишешь. На самой разной бумаге, даже на обрывках. Пишешь на репетициях, в перерывах, в самое неподходящее время, пишешь страстно, бездумно, до конца откровенно. - Он взглянул на нее. - Ты это сделаешь? - переспросил он. - Ты действительно напишешь ему такие письма? "Ну сколько раз можно заверять в одном и том же?" - подумала она. Но он уже пошел дальше. Несмотря на все ее дурные предчувствия - о, радость из радостей! - Мишель приехал не только в Йорк, но и в Бристоль, и более того, - в Лондон, где они провели восхитительную ночь у Чарли в Кэмден-Тауне. - И именно там, - со вздохом удовлетворения заключает Иосиф, словно завершая объяснение сложной математической задачи, - в твоей квартире, на твоей кровати, среди клятв в вечной любви мы с тобой решили поехать отдохнуть в Грецию... Они долго молчали, она вела машину и думала: "Вот мы и здесь. За какой-нибудь час езды перебрались из Ноттингема в Грецию!" - Чтобы снова быть с Мишелем после Миконоса, - иронически заметила она. - А почему бы и нет? - После Миконоса, где был Ал и вся бражка, сменить декорацию, встретиться с Мишелем в Афинах, уехать с ним? - Правильно. - Ал исключается, - заявила она наконец. - Если бы у меня был ты, я бы не взяла Ала на Миконос. Я бы дала ему от ворот поворот. Спонсоры ведь его не приглашали. Он просто приклеился. К тому же сразу с двумя я никогда не шилась. Он тут же отбросил ее возражения. - Мишель верности себе никогда не требовал: он сам не такой и такого ни от кого не ждет. Он - солдат, воюющий против твоего общества, человек, которого в любой момент могут арестовать. Между вашими свиданиями может пройти неделя, а может - и полгода. Ты что же, считаешь, он хочет, чтобы ты жила как монахиня? Вздыхала бы, устраивала истерики, делилась тайнами с подружками? Глупости все это. Ты бы спала с целой армией, если б он тебе велел. Они проехали мимо часовни. - Сбавь скорость, - приказал Иосиф и снова углубился в карту. Вот так. Сбавь скорость. Стоп. Вылезай. Он ускорил шаг. Они прошли мимо каких-то полуразрушенных сараев к заброшенной каменоломне на вершине холма, похожей на вулканический кратер. У входа в каменоломню стояла пустая банка из-под масла. Не говоря ни слова, Иосиф бросил в нее пригоршню мелких камушков, а Чарли смотрела и ничего не понимала. Потом он снял свой красный пиджак с металлическими пуговицами, свернул его и положил на землю. На талии у него в кожаной кобуре, пристегнутой к поясу, висел пистолет - рукоятка под правой подмышкой чуть перетягивала вниз. На левом плече висела вторая кобура, но пустая. Схватив Чарли за руку, он дернул ее вниз, и она села, скрестив ноги по-арабски, рядом с ним. - Продолжаем. Итак, Ноттингем, и Йорк, и Бристоль, и Лондон остались позади. Сегодня - это сегодня, третий день нашего медового месяца в Греции; мы с тобой здесь, мы всю ночь предавались любви в нашей гостинице в Дельфах, рано встали, и Мишель просветил тебя, прочитав еще одну лекцию о колыбели твоей цивилизации. Ты вела машину, и я лишний раз убедился в том, о чем ты не раз говорила мне, а ты говорила, что любишь водить машину и для женщины водишь хорошо. И вот я привез тебя сюда, на вершину холма, но зачем, ты не знаешь. Я, как ты заметила, ушел в себя. Я о чем-то мрачно думаю - возможно, принимаю ответственное решение. Твои попытки узнать, о чем я думаю, меня только раздражают. Что происходит? - недоумеваешь ты. Наш роман развивается? Или ты вызвала чем-то мое раздражение? Я сажаю тебя здесь, рядом с собой, и вдруг вытаскиваю пистолет. Она, будто зачарованная, смотрела, как он ловким движением вынул пистолет из кобуры, и тот стал словно продолжением его руки. - Оказывая тебе великую и особую честь, я намерен познакомить тебя с историей этого пистолета и впервые, - он заговорил медленнее, подчеркивая каждое слово, - упомяну о моем брате, само существование которого - военная тайна, известная лишь немногим из самых преданных людей. Я делаю это потому, что люблю тебя, и потому... - Он умолк. "И потому, что Мишель любит говорить про тайны", - подумала она, но промолчала, не желая ни за что на свете портить ему спектакль. -...потому, что сегодня хочу обратить тебя в нашу веру, завербовать в нашу подпольную организацию. Как часто - в своих многочисленных письмах и в минуты любви - ты умоляла дать тебе возможность доказать свою верность на деле! Сегодня мы делаем первый шаг на этом пути. Она снова увидела, как легко, похоже, безо всяких усилий он превращается в араба. И она, словно завороженная, стала слушать его по-арабски витиеватую речь. - На протяжении всей моей кочевой жизни, - а я вынужден был кочевать, став жертвой сионистских узурпаторов, - мой великий старший брат был для меня путеводной звездой. И за рекой Иордан, в нашем первом лагере, где я учился в школе, которая помещалась в сбитой из жести и полной блох лачуге. И в Сирии, куда мы бежали от иорданских солдат, преследовавших нас на танках. И в Ливане, где сионисты обстреливали нас с моря и бомбили с воздуха, а шииты помогали им. Среди всех выпавших на мою долю бедствий я всегда помнил о моем брате, великом герое, и больше всего на свете жаждал следовать его подвигам, о которых мне шепотом рассказывала моя любимая сестра Фатьма. Теперь Иосиф уже не спрашивал, слушает ли она его. - Я редко его вижу, а если вижу, то в большой тайне. Иногда в Дамаске. Иногда в Аммане. Он зовет: приезжай! И я провожу ночь возле него, впивая его слова, загипнотизированный благородством его души, ясностью мысли вождя, его доблестью. Однажды он вызвал меня в Бейрут. Он как раз вернулся с очень опасного задания, о котором мне известно только, что оно завершилось полной победой над фашистами. И предлагает мне пойти с ним послушать одного крупного политического деятеля из Ливии, человека поразительных ораторских способностей и умения убеждать. Такого красноречия я никогда в жизни не слыхал. Я и по сей день помню его речь. Всем угнетенным народам нашей планеты следовало бы послушать этого великого ливийца. - Пистолет лежал на его ладони. Иосиф протягивал его Чарли, хотел, чтобы она попросила - дай подержать. - С сильно бьющимся сердцем мы вышли на рассвете из тайного убежища, где была лекция, и стали пробираться назад по Бейруту. Рука об руку, как обычно ходят арабы. У меня на глазах были слезы. Брат вдруг остановился и обнял меня - мы так и застыли на тротуаре. Я и сейчас чувствую касание его щеки. Он вынимает из кармана этот пистолет и вкладывает мне в руку. Вот так. - И, схватив Чарли за руку, Иосиф вложил в нее пистолет, но руки не выпустил и направил дуло на стену каменоломни. - "Подарок, - сказал он. - Чтобы мстить. Чтоб помочь освобождению нашего народа. Подарок бойца бойцу. С этим пистолетом я дал клятву на могиле нашего отца". Я просто дара слова лишился. Прохладные пальцы Иосифа продолжали держать ее руку, и Чарли почувствовала, как задрожала ее рука, точно существовала сама по себе. - Чарли, этот пистолет для меня священен. Я говорю тебе это, потому что люблю брата, люблю отца и люблю тебя. Через минуту я буду учить тебя стрелять, но сначала я хочу, чтобы ты поцеловала это оружие. Она посмотрела на Иосифа, потом на пистолет. Его возбужденное лицо приказывало: "Ну же!" Обняв ее другой рукой за плечи, он заставил ее подняться. - Мы любим друг друга, ты не забыла? Мы товарищи, мы служим революции. Наш дух и наше тело едины. Я истинный араб и люблю громкие слова и картинные жесты. Поцелуй пистолет. - Не могу, Осси. Она назвала его Осси, то есть Иосифом, и Иосиф ответил ей: - Ты что, считаешь это английским чаепитием, Чарли? Думаешь, если Мишель - красивый мальчишка, значит, он играет в игрушки? Да откуда ему научиться играть, когда пистолет - это то, что делает его мужчиной! Не сводя глаз с пистолета, она отрицательно покачала головой. Но ее сопротивление не вызвало у него злости. - Послушай, Чарли, вчера вечером в постели ты спросила меня: "Мишель, а где идет война?" И помнишь, что я сделал? Я положил тебе руку на сердце и сказал: "Мы ведем джихад, и война идет здесь". Я твой учитель. Ты никогда еще не была до такой степени готова выполнить миссию. Знаешь, что такое джихад? Она мотнула головой. - Джихад - это то, чего ты искала, пока не встретила меня. Джихад - это священная война. Свой первый выстрел ты совершишь в нашем джихаде. Поцелуй пистолет. Не сразу, но она прикоснулась губами к вороненой стали дула. - Вот так, - сказал он и тотчас отступил от нее. - Отныне это оружие принадлежит нам обоим. Оно - наша честь, наше знамя. Ты в это веришь? Да, Осси, верю. Да, Мишель, верю. Но только никогда больше не заставляй меня это делать. Она невольно провела запястьем по губам, словно они были в крови. Она ненавидела себя, ненавидела его, ей казалось, что она немного свихнулась. - "Вальтер-ППК", - дошли до ее слуха слова Иосифа. - Не тяжелый. Запомни: любое ручное оружие должно отвечать трем требованиям - чтобы его легко было спрятать, нетрудно носить и легко стрелять. Это говорит тебе Мишель. Собственно, он лишь повторяет то, что говорил ему брат. Став у Чарли за спиной, Иосиф развернул ее так, чтобы она оказалась перед целью. Потом обхватил ее кисть пальцами и, не давая согнуть руку, направил дуло пистолета между ее широко расставленных ног. - Левая рука висит свободно. Вот так. - Он приподнял и отпустил ее левую руку. - Глаза открыты. Медленно поднимаешь пистолет, пока он не окажется на одном уровне с целью. Руку с пистолетом держишь прямо. Вот так. Когда я скомандую "огонь", выстрелишь дважды. А пока опусти руку, жди. Она покорно опустила руку с пистолетом, дулом в землю. Он скомандовал "огонь", она вскинула руку, как он велел, нажала на курок, но ничего не произошло. - Еще раз, - сказал он и снял защелку с предохранителя. Она проделала все так же, как и в первый раз, и пистолет дернулся у нее в руке, будто в него самого попала пуля. Она выстрелила вторично, и сердце ее забилось от возбуждения, схожего с тем, какое она чувствовала, когда впервые преодолела на лошади барьер или плавала нагишом в море. Она опустила пистолет; Иосиф снова отдал приказ, она гораздо быстрее вскинула руку и выстрелила дважды, быстро, один выстрел за другим. Потом стала стрелять уже без команды и стреляла, пока не израсходовала всех патронов, а тогда застыла, опустив пистолет, чувствуя, как бьется сердце, и вдыхая запахи тмина и пороха. - Ну как? - спросила она, повернувшись к нему. - Посмотри сама. Она подбежала к банке из-под масла. И уставилась на нее неверящими глазами, потому что в банке не было ни единого отверстия. - Почему так получилось? - возмутилась она. - Прежде всего тебе не следовало держать пистолет одной рукой. Для женщины весом в сто десять фунтов, да еще с тонюсенькими запястьями, это непосильная тяжесть. - Тогда почему же ты не сказал мне, чтобы я держала пистолет двумя руками? - Потому что, если тебя учит Мишель, ты должна стрелять, как он. А он держит пистолет одной рукой. Так стреляет и его брат. Ты что, хочешь, чтобы на тебе стояло клеймо "Сделано в Израиле"? - Но почему же он не знает, как надо стрелять? - рассердилась она и схватила его за руку. - Почему он этого не знает? Почему никто не научил его? - Я же сказал тебе: его учил брат. - Тогда почему брат не научил его как надо? Она требовала ответа. Она была унижена и готова устроить сцену, - почувствовав это, он капитулировал. - Он говорит: "Господь повелел, чтобы Халиль стрелял одной рукой". - Почему? Иосиф пожал плечами, оставив ее вопрос без ответа. Они вернулись к машине. - Брата зовут Халиль? - Да. - Значит, Халиль, - сказала она. - Халиль, - подтвердил он