жды влюбленные отстали от каравана верблюдов в пустыне к югу от лучезарной Медины и исчезли на целые сутки. Множество воинов было послало на поиски. История эта не избежала людских уст. Ноги не на шутку рассерженного пророка не будет больше в покоях Айши! Все думали, что любимец Аллаха выгонит матушку Айшу, а хазрат Абу-Бекр будет ходить с низко опущенной головой. Черта с два. Матушка Айша была хороша собой. Через две недели после разразившегося скандала люди увидели, как на рассвете пророк вышел из ее покоев. Зто известие быстро распространилось по всему городу. В тот день любимец Аллаха, заметив во время полуденной беседы вопросительные взгляды и выражение недовольства на лицах сподвижников и учеников, изволил объяснить: -- Вчера к нам пожаловал предводитель ангелов. Всемогущий Аллах передал нам через архангела Джаб-раила: "Мы простили проступок Айши и больше нет надобности, чтобы наш посланец продолжал избегать ее". Услышав разъяснения пророка, все стали издавать радостные возгласы: -- Нескончаемая хвала великому Аллаху! -- Слава всемилостивому владыке! -- Воистину повеления творца священны! Пророк разъяснил этот случай двенадцатью аятами, повелев ввести их в прославленный Коран, чтобы заткнуть рты недоброжелательным сплетникам и сослужить службу последующим поколениям в том смысле, чтобы впредь мужья строго-настрого наказывали своим женам закрывать лицо от всех посторонних мужчин. Чадра, паранджа, парда, чапонча, чачван и другие тому подобные штуки появились именно по повелению этих аятов и сперва успокоили нашего пророка, а затем и других мужчин тем, что пресекли ухаживания разных сафванов и возможность возникновения у женщин-мусульманок всяких там чувств, именуемых любовью. Совершив молитву возле усыпальницы пророка, мы вернулись в дом Ахмада Султана. Хаджи Ибрагим Ход-жентский и Хаджи Исмаил Казанский пришли навестить нас. Хаджи Исмаил, тощий, чернявый, пожилой человек с козлиной бородкой, одет, как все арабы, и кожа под воздействием горячего солнца и жарких ветров Аравии у него темная, как у арабов. Хаджи Исмаил служит инспектором в управлении колодцами лучезарной Медины. Он выспрашивал наших татар и башкир о Татарии, о Казани, о том, как живут там его соотечественники. А Хаджи Ибрагим сказал только, что рад нас видеть, и умолк. Я спросил, каким образом он очутился здесь. Старик ответил, что покинул родину в 1932 году, шесть лет жил в Афганистане. Вот уже больше двадцати лет, как он в лучезарной Медине. Мысль жениться вторично никогда не приходила ему в голову, его никогда не покидали воспоминания о покинутой семье и родных. Двадцать два года прослужил он в мануфактурной лавке, в торговом ряду лучезарной Медины, а три года назад ушел от всех дел и целиком посвятил себя молитвам. Устав с дороги, я рано уснул. Всю ночь снились какие-то дурацкие сны. Будто рядом с овощным колхозным ларьком напротив мединститута я открыл свою торговлю кока-колой и пепси-колой. Искандар работает у меня подручным, но, каков подлец, как только к лавке приближается кто-нибудь из знакомых сотрудников или врачей, он, улучив минуту, когда я отворачиваюсь, шепчет им на ухо: "Полюбуйтесь на вашего коллегу! До чего дошел наш паломник!" А я, желая привлечь в свое торговое заведение как можно больше покупателей, воплю на весь проспект Ленина: -- Ишриб барид! Кукола! Кукола! Маринда!.. Утром второго дня, сев в автобус под водительством ишана Ахмада Султана, мы отправились почтить святые места лучезарной Медины. Сперва автобус остановился у низенького дувала, огораживавшего знаменитейшее кладбище этих краев -- Джаннатулбакия, что примерно означает место почивания тех, чье место в раю. Под глинобитным дувалом, укутавшись в чадры, сидело около сорока паломниц. Они ожидали, когда уйдут мужчины. Мы стали обходить могилы приближенных и потомков пророка. У могилы третьего халифа хазрата Усмана, а также дочери пророка матушки Фатимы, молитвы пилигримов были особенно усердны. Под воздействием окружающей обстановки и рассказов ишана Ахмада Султана, а также того, что повествовал Кори-ака, все мои спутники плакали навзрыд. Над могилой матушки Фатимы, матери имама Хусейна и имама Хасана, лили слезы паломники-иранцы. Они рвали на себе волосы, царапали в кровь лица, причитая, посыпая головы землей с могилы. Ваш покорный слуга в душе ругал себя за свою черствость -- даже возле святой могилы я не мог выдавить хоть бы одну слезинку. Задержавшись возле одной из могильных плит, Ко-ри-ака сказал; -- Здесь погребен драгоценный прах благородной женщины, светлая любовь к которой пророка Мухаммада, любимца Аллаха, была особенно ревностной. Кори-ака и здесь прочитал молитву, но не назвал имени женщины. По-видимому, имелась в виду Зейнаб. Обычно, когда речь заходит об этой особе, наши духовные отцы без большой охоты принимают участие в беседе, а между тем предания о Зейнаб весьма примечательны и поэтому занимают достойное место в священных писаниях. Дело в том, что однажды наш уважаемый пророк почему-то без предупреждения вошел в шатер своего приемного сына Зайда в тот момент, когда Зейнаб, его жена, купалась. При виде молодой красавицы, да еще обнаженной, хазрат на минуту забылся. Затем, с трудом собрав растерянные мысли воедино, он обратился к господу богу: -- Тысячу раз слава и хвала тебе, о, владыка, сотворивший существо такой красоты и привлекательности. Только ты один способен на подобное чудо... Прошло немного времени, и любимец Аллаха уговорил Зайда развестись с Зейнаб, и красавица вступила в святой брак с нашим пророком. { В одном предании говорится, что наш уважаемый пророк принудил Зайда совершить этот шаг. Хотя, по логике вещей, это предание весьма похоже на правду, но оно уж слишком далеко от мусульманской этики (Ф. М.)} Мы пошли к горе Оход, где находится братская могила семидесяти трех безвременно погибших за веру. В этой местности сто двадцать последователей пророка сражались против тысячи двухсот вероотступников. И хотя семьдесят три воина за веру сложили тут свои головы, но все-таки победа правоверных над превосходящим их ровно в десять раз войском была достигнута. Я вспомнил чудесный меч хазрата Али -- Зульфикар. Когда Зульфикар покоился в ножнах, он был длиной всего в два аршина, но стоило льву господа бога извлечь его из ножен и размахнуться над головами своих врагов, как он удлинялся до двухсот аршин и при каждом взмахе сносил с плеч головы двухсот гяуров, отправляя их души прямым путем на вечную прописку в ад. Вспомнил я также мудрого, говорящего иногда человеческим языком коня хазрата Али, бесстрашного Дульдуля, который в случае необходимости мог проскакать в один миг расстояние между Аш-Шамом и Ас-Сином, то есть от Средиземного до Китайского моря. Если, не приведи господь, мусульманскому войску приходилось плохо, то Дульдуль брал инициативу в свои руки (и ноги, конечно), камнем бросался в гущу неверных и в одну минуту наворачивал горы из мерзких трупов. Всюду по святым местам сидят менялы, которые обменивают риалы на серебряные монеты. Помимо менял, тут и там, бродят сотни нищих. Они перебегают от одной группы паломников к другой и, окружая их плотным кольцом, не дают прохода, требуя подаяния, мешают молиться до тех пор, пока не изымают у них все имеющиеся в наличии куруши. Мелкие монеты быстро перекочевывают затем из кармана нищих в медные чаши менял, а бумажные риалы переходят в собственность нищих. Уши паломников ни на секунду не отдыхают от возгласов: "Бакшиш! Хаджи, бакшиш!" В выгоде оказываются все: и менялы, и попрошайки, и даже паломники, карманы которых хоть и заметно облегчаются, но зато все тяжелее и весомее становятся их деяния во славу божию. Рядом с горой Оход торговали несколько бакалейных лавок. Махсум-Жевака уже возвращался оттуда, одной рукой прижимая к груди что-то похожее на тыкву, а другой отрезая ножом большие куски и отправляя себе в рот. То, что он ел, называется тарра и по вкусу напоминает наши огурцы. Увидев Жеваку, Исрафил отправился в торговый ряд и вернулся с американской жевательной резинкой. Через минуту добрая половина нашей группы жевала чуингам. Эта штука понравилась и мне. Когда жуешь, все мрачные мысли улетучиваются из головы и на душе становится легче. Правда, и у этого занятия есть свой недостаток -- лицо жующего лишается того облика, который отличает человека от жвачного животного. Над могилой Вахши-Меткого стрелка Кори-ака рассказал одно предание. Оказывается, Вахши и в самом деле был метким стрелком. Достаточно сказать, к примеру, что, находясь в лучезарной Медине, он мог без промаха поразить левый или правый глаз муравья, ползущего в горах Таифа. Одна женщина из неверных, сына которого прикончил полководец ислама Амир Хам-за, раздобрив подарками Вахши-Меткого стрелка, уговорила его убить Амира Хамзу, а печень его отдать ей на съедение. Вахши-Меткий стрелок так и сделал. Съев печень полководца ислама, убийцы ее сына, гяурка успокоила свое мстительное сердце. Глаза молодых кори, слушавших это предание, сверкали воинственным блеском, и они, словно боевые кони, топтались на месте. Окажись в эти минуты поблизости войско неверных, я убежден, что наша молодежь, несмотря на отсутствие Зульфикара или бесстрашного Дульдуля, ринулась бы в гущу сражения. В тот день мы посетили также места первых молений пророка -- пять маленьких мечетий, а затем поехали к мечети Кубо. Перед тем, как войти в нее, Кори-ака предупредил, что святость этой мечети весьма высока и ее можно поставить на второе место после Каабы Аллаха. Перед алтарем мечети была дважды сотворена молитва. Мулла Исрафил прочитал суру из Корана. Палом-ники еще не успели подняться с места, как к ним стремительно подскочил имам мечети и заявил, что мы должны дать ему бакшиш, иначе наш хаджж не будет утвержден Аллахом. Поскольку риалы кончились, Абдухалил-ака дал ему несколько долларов. Взамен мы удостоились пышного благословения. Потом подошел другой служитель мечети и сказал, что он мутавалли. Пришлось нам взамен благословения дать несколько долларов и ему. Мы уже спускались по лестнице мечети Кубо, когда еще один служитель преградил нам путь и потребовал поднести ему бакшиш в честь прославленного Корана. Его довод был из веских, и наш общий кошелек снова потерял в весе. К счастью, авангард нашей группы заметно ускорил шаги, иначе не было бы конца святым санам и священным поводам, которые могли бы дотла опустошить нашу казну. Но подлинный штурм нам предстояло испытать впереди. По меньшей мере шестьдесят подростков лет двенадцати-тринадцати отроду взяли нас в окружение, требуя своей доли. Когда у кого-нибудь кончались заранее приготовленные монеты и в ответ на просьбы о подаянии раздавалось "куруш мафи", то есть "куруш нет", они хватали паломника за рукава, за подолы и силком тащили к менялам. В этих краях мир капитала называют свободным миром, и в нем Саудовская Аравия занимает не последнее место. Она вторая по запасам нефти. Каждый год компания "Арамко" {Сокращенное название Аравийско-американской компании} выкачивает отсюда восемьдесят-девяносто миллионов тонн нефти и по нефтепроводам, протянувшимся на юго-восток от Аравийского полуострова до Средиземного моря, перебрасывает ее в порты Ливана, а оттуда вывозит на европейский рынок. Часть прибылей уходит в святую мошну короля, другая часть в карманы заокеанских дядей. Неспроста король Сауд в списке богатейших людей мира занимает после миллиардеров Соединенных Штатов Америки четвертое место. Однако, говорят, что его величеству приходится нелегко. Только чистокровных принцев крови насчитывается у него триста пятьдесят штук, и если у кого-нибудь число легковых автомобилей, упаси боже, окажется меньше десяти, они закатывают такие скандалы, что день делается черным для всех окружающих. Я вспомнил все это утром, увидев на одной из центральных улиц пустой деревянный барабан из-под кабеля. У нас их в лучшем случае используют на дрова, здесь же старый барабан установлен на перекрестке и над ним от солнца водружен тент. Барабан выполняет роль подмостков для полисмена-регулировщика. И сейчас при виде того, как вымогатели бакшиша штурмуют паломников, мной вновь овладели раздумья на экономические темы. Среди нищих встречались однорукие мужчины с развевающимися по воздуху пустыми рукавами. Они ли- шились конечностей в наказание за воровство. Здесь достаточно украсть что-нибудь хоть на десять риалов, чтобы вору отрубили руку. Прославленный Коран, если память мне не изменяет, в сорок втором аяте пятой суры предписывает: "Вору и воровке отсекайте руки в воздаяние за то, что они приобрели, как устрашение от Аллаха". При повторном воровстве повторяется и воздаяние, то есть вору отсекают и другую руку. Никто не спросит несчастного, почему он украл, почему это случилось, как докатился он до этого? Закон крепок, как сталь, и меч правосудия востер. "На сколько ты украл фруктов?" -- "На десять с половиной риалов, мой господин".-- "Положь сюда руку, вот сюда на плаху. Вот так, молодец, правильно..." В прежнее время больше половины обездоленных, попавшихся на кражах и получивших за это такой урок воспитания, приказывали долго жить. Палач отрубал руку и уходил восвояси, дальше ему ни до чего не было дела. Наказанный отдавал богу душу от кровотечения или же погибал в неимоверных муках от заражения крови. Иное дело теперь. По совету американских братьев за исполнением приговора ныне наблюдает врач. По одну сторону плахи палач делает свое дело, а по другую -- врач оказывает медицинскую помощь. Это "гуманное" новшество впервые было введено во владениях "Арамко", где работает и живет большинство американских братьев, а уже оттуда перекочевало в другие города страны. Вполне возможно, что в один прекрасный день представитель Соединенных Штатов, выступая в Организации Объединенных Наций, либо с другой высокой трибуны, потребует, чтобы и это доброе начинание было вписано золотыми буквами в списки благодеяний, совершенных Америкой для народов Ближнего Востока. Возможно, такое и будет. Жизнь полна подобых казусов. Голодные и уставшие вернулись мы в свое пристанище в предвкушении вкусной и обильной мясной шурпы. И тут случилось такое, что надолго запечатлелось у меня в памяти. Нам, шестерым постояльцам третьей кельи, молодой слуга принес шесть мисок с шурпой, но забыл ложки. Трое паломников, мгновенно разломив лепешки, принялись макать их в шурпу и есть, держа миски в руках. Они дули на суп, чтобы он побыстрее остыл, но шурпа была как огонь и обжигала губы. Тогда они сердито поставили миски на дастархон, нетерпеливо поглядывая на дверь. Слуга, наконец, появился и, остановившись в дверях, швырнул несколько ложек. Три представителя духовенства поймали ложки на лету с такой ловкостью и проворством, что слуга рассмеялся от удовольствия. М-да, увидеть такой номер удается не каждому даже в цирке. Исрафил кивком показал в их сторону и улыбнулся мне. "Каков талант!" -- будто говорил он. И вдруг насупился, лицо у него потемнело. Не притрагиваясь ни к лепешке, ни к шурпе, он некоторое время сидел молча, поглядывая на потолок и покашливая. -- Сделайте любезность, скажите мне,-- вымолвил Исрафил наконец, обращаясь сразу ко всем троим жонглерам,-- что за номер вы сейчас выкинули? Неужто вам не пришло в голову, что о нас могут подумать плохо? Фокусники слушали чрезвычайно корректную речь вице-главы с поникшими головами, но не переставали есть. Только мулла Тешабой на секунду оторвался от миски, недоуменно взглянул на Исрафила и тут же, как ни в чем не бывало, стал поглощать шурпу. Исрафил вышел из комнаты. До недавнего времени при виде того, как эти почтенные люди спорят, бранятся и, словно дети, выхватывав ют друг у друга еду, занимают место для сидения или ночлега, я бывал опечален до глубины души. Несколько раз я пытался вмешаться. Они вроде бы внимали моим словам, но через час-другой я видел, что Ахмад как был, так и оставался Ахмадом. Опять Махсум-Жевака или мулла Тешабой, захватив кувшин для воды, клали его на ночь себе под подушку, чтобы на рассвете прежде других совершить омовение. Опять кто-нибудь отнимал у своего соседа бутылку кока-колы, которую тот не успел даже пригубить... Но теперь я делаю вид, будто ничего этого не замечаю. Руководителем группы является Кори-ака, Исрафил -- вице-глава. Кроме того, каждый из этих мулл считается учителем этики в своих краях. Ну, да бог с ними. Мои соотечественники там, на родине. Хорошо, что среди мусульман распространена пословица: "Делай так, как говорит мулла, но не делай так, как делает он". Не желая отказываться в знак протеста от еды, я доел шурпу и отправился разыскивать Исрафила. Во дворе его не было. Я нашел его в чайхане рядом с домом ишана. Он сидел в самом дальнем углу, запивая чаем сухую лепешку. Я подсел к нему. Он велел чайханщику принести еще одну пиалу. Некоторое время мы молчали. -- Ты, кажется, говорил, что у тебя маленькие дети? -- спросил наконец Исрафил. -- Да. Старший учится в четвертом классе. -- А мой сын, иншалла, будет большим ученым. А может быть, он уже большой ученый, только не говорит... Нельзя, наверное... Исрафил задумался. По-видимому, он вспомнил что-то приятное, улыбнулся самому себе, разгладил усы и продолжал: -- Я знаю только, что они получают электрическую энергию из пламени очень высокой температуры и используют ее в этих самых... космических ракетах. Ты слышал что-нибудь подобное? -- Я слышал только, что, пропуская электрический г:|ток через пламя высокой температуры, можно привести в движение какой-то мотор, устроенный по совершенно новому принципу. -- Может быть, это то самое и есть... Я мало сведущ в таких вещах... Слава богу, завтра поедем в святую Джидду, а оттуда -- в Хартум,-- облегченно вздохнув, закончил Исрафил. Да, почтение Медины закончилось. Завтра мы поедем в Джидду. Все ушли в мечеть всеблагого Мухаммада. Я остался дома один. В тени высоких финиковых пальм, росших посреди двора, подложив под себя два сырых кирпича, сидел старый слепой афганец. Он живет на втором этаже, и за два дня я несколько раз видел, как он забирается туда по не очень высокой лестнице ощупывая ее руками и отдыхая через каждые несколько ступенек. Бедняга страдает астмой. Когда он поднимается по лестнице, свист от его дыхания слышен на соседних дворах. И в таком состоянии он отправился в паломничество и проделал несколько тысяч километров! Как-то наше телевидение вело передачу из зала суда. Одна женщина, состоявшая в секте пятидесятников, по повелению своего духовного пастыря, принесла в жертву двухлетнего сына. Когда я вижу таких людей, то с сожалением думаю, что если бы направить их приверженность идее в другое русло на пользу земных дел, то мир в течение одной недели можно было бы превратить в рай для всех. Но, увы, жизнь это клубок противоречий. Паломники -- афганцы и иранцы -- бродят по двору, наполняют из бочек и хумов с водой свои кувшины и, таясь за дувалами и по углам двора, совершают омовение. Будто их всех мучает нестерпимая боль, они ходят с кислыми минами, насупленные, опустив головы на грудь и еле волоча ноги. Улицы и площади, дома и торговые ряды лучезарной Медины забиты людьми, но нигде не слышно ни смеха, ни шуток, ни даже песни. -- Л'абан! Л'абан! Л'абан! {Молоко (араб.)} --доносится с улицы заунывный крик торговца. Ему вторит другой, расхваливающий свой товар. ПОТЕРПИТЕ ДО ЗАВТРА Утром тринадцатого мая наша делегация вместе с Ахмадом Султаном отправилась в управление хаджжа, чтобы получить разрешение на возвращение в святую Джидду. Но разрешение дано не было. Без объяснения причины. Велели потерпеть до завтра, и все. Остается только считать часы. Утром пришел хаджи Ибрагим. Он привел к мулле Тешабою своего земляка, владельца книжной лавки, который принес полную коробку браслетов, колец, бус и прочих безделушек. Он просил муллу Тешабоя доставить эти вещи в Ленинабад в подарок его родным. Потом они принялись беседовать о достоинствах и недостатках типографских изданий и различных рукописных списков святого Корана. Мы с хаджи Ибрагимом пошли в чайхану, расположенную по соседству. Старик, хоть и был неразговорчив, но зато являлся единственным человеком, который не скрывал привязанности к родине, не таил сожаления, что когда-то по собственной воле отправился на чужбину. О бывшем своем отечестве он не произнес ни единого недоброго слова. Было видно, что он искренне казнил себя за содеянную ошибку. ...Сижу один в келье с высоким потолком и со стенами, почерневшими от времени и копоти, в которой и днем не светлее, чем в могиле. В Судане мне доставляло удовольствие пройтись по улицам и поговорить с незнакомыми, но душевными и любознательными людьми. Здесь же, выйдешь на улицу, сам не будешь рад. На чужеземцев смотрят свысока, давая понять, что шестая часть населения земного шара -- это мусульмане и что их Мекка и Медина являются центрами великой и единственно истинной религии, а сами они столпы и зтих центров и этой религии. Паломников из других стран считают здесь за баранов. Такое отношение можно было бы еще стерпеть, но глупые, провокационные, с подковыркой вопросы могут переполнить любую чашу терпения, как бы велика она ни была. -- Почему вас заставляют есть свинину? -- Почему того, кто носит тюбетейку, не принимают на работу? И так далее и тому подобное. Пока ответишь, пока вдолбишь ему в башку истинное положение вещей, печень истечет кровью. Некоторые из них упрямо держатся за свои, шайтан его знает откуда, полученные сведения. Правда, кое-кто, видя, с каким волнением ты отвечаешь на клеветнические вопросы, выказывает сожаление и миролюбиво просит прощения, старается загладить инцидент. Вчера один бакалейщик спросил, почему в Советском Союзе не разрешается молиться. Полчаса я твердил ему, что молиться у нас не запрещено. Любой желающий может пойти в мечеть, а если хочет, молиться дома. Мусульманская, христианская, еврейская, буддийская религии-- все одинаково свободны у нас и каждая существует сама по себе. Бакалейщик слушал, слушал и, наконец, гневно затряс головой и воскликнул: -- Амрико хаб'ис! {Бессовестная Америка! (араб.)} Второй день замечаю, что в лучезарной Медине какие-то типы постоянно следят за нашей группой. Возможно, то же самое происходило и в благословенной Мекке, и в святом Таифе, просто я не замечал. Один человек в Мекке говаривал, что каждый раз после того, как гости разъезжаются по домам, представители власти тащат всех, кто хоть раз вступал в беседу с паломниками из Советского Союза в свои канцелярии и допрашивают: "Что он сказал?" -- "А ты что сказал?" -- "А он что?" -- и так до бесконечности. Некоторым не дают спокойно жить три-четыре месяца подряд. Интересно все-таки узнать, в чем это таком можно подозревать наших паломников? Если бы спросили меня, я бы вмиг их успокоил. Напрасно тревожитесь, господа, сказал бы я. Разве человек, который на своей далекой родине проповедует ваши идеи, суры Корана и удивительнейшие священные предания, не является вашим несомненным другом? Меня подозревайте, меня! Вот это уже другой разговор. Один мой вид говорит этим соглядатаям, что со мной дело обстоит иначе. Но и в темной комнате я не остался без надзора. В полдень, вынув блокнот, я принялся составлять список израсходованных медикаментов. Ведь большая их часть ушла на лечение больных из других стран. Наши бухгалтеры, хоть и хорошие люди, а все-таки бухгалтеры. Мне нужно хотя бы отметить, из какой страны те больные, которых я лечил, чтобы потом, в случае надобности, составить более подробный отчет с графами, разделами и пунктами. Я был занят этим, когда ко мне подсел один из ресторанных слуг Ахмада Султана. -- Дохтур, ох и много же вы пишите,-- сказал он, и я понял, что сей тип уже давно интересуется моей особой. Я мог бы растолковать ему, что я пишу или прочитать написанное, но при виде его подобострастия и хитро поблескивающих глаз во мне закипело упрямство и я нарочно сказал: -- Я заношу на бумагу некоторые очень важные введения, чтобы не забыть. -- Да, да, хорошо, хорошо,---быстро закивал он, в то же время придумывая, как бы продлить разговор. Но, видимо, в голову ему ничего не пришло, он попрощался и вышел вон. А я еще привез в Саудовскую Аравию свой фотоаппарат! Ну, не простофиля ли?! Хорошо, что я не потревожил его покой, не вынул из чемодана. Слышу, что в соседнюю келью вернулись мои спутники. Прежде эти две кельи сообщались между собой, теперь дверь заколочена досками. Постелив на пол тюфяк и соорудив из другого нечто вроде подушки, я прилег. Через стену до меня донесся разговор старших. -- Кори, купили саканкур? -- Одну баночку. Дороже змеиного яда, будь он проклят! -- Ну-ка, дайте посмотреть... Ох, и противный же на вид! Лучше купить в порошке. -- А ишан Ахмад Султан сказал, что лучше в таком виде, здесь уж жулики не смогут примешать муку. -- Да, да, он в самом деле так говорил... Интерес наших пожилых спутников к саканкуру является результатом вчерашней беседы с ишаном Ахмадом Султаном. Вчера мне выпал случай стать невольным свидетелем болтовни хозяина дома о кое-каких его приключениях. ...После того как он передал новой власти богатства своего отца и с тремя паспортами колесил по всей России, ишану приходилось попадать в разные переплеты. В Астрахани он влюбился в одну девушку. Старая сводница татарка, желая облегчить его муки, сперва намного облегчила его кошелек, но лишь после долгих ожиданий и проволочек он добился свидания, о котором мечтал. Ишан Ахмад Султан весьма подробно описал волнение, испытанное им во время встречи с любимой, нежную красу девушки, воспроизведенную им до мельчайших подробностей. При этом слушатели поддерживали его поощрительным хихиканьем. Молодой ишан совсем опьянел от ласк и лобзаний. В ту минуту он не мог поверить, что на долю представителя рода человеческого может выпасть большее счастье, как вдруг возлюбленная возьми да и заяви ему: -- Если ты хочешь еще чего-нибудь, кроме объятий и поцелуев, то поспеши, мне некогда. Молодой и неопытный ишан тогда только понял, что старая сводница обманула его, утверждая, что эта девушка -- ангел, которого не целовала еще даже родная мать. Оказывается, этот ангелочек, прежде чем очутиться в объятиях ишана, побывал уже в десятках гуляхах.{ Задняя сторона бани, откуда ее топят, как правило, выходящая в какой-нибудь тупик или закоулок. Обычное место ночных сборищ картежников, пьяниц и гуляк}. В этом месте рассказа раздался взрыв хохота. Некоторые из слушателей, позабыв где они находятся, ржали во всю глотку. Кори-ака поспешно осадил их. -- Ну, а больше вы не попадались на обман, ишан-ака? -- сдержанно смеясь, спросил кто-то из слушателей. -- Слепой теряет палку один раз. И как бы в подтверждение того, что палка не была потеряна вторично, ишан рассказал такую историю. После того как слава об ишане, молитвы которого из невозможного делали возможное, распространилась по лучезарной Медине и ее окрестностям, один богатый меняла пригласил его в дом, прося не оставить без благотворного влияния чудодейственных молитв его больную жену. Жена старика лежала посредине комнаты на одре болезни. Ишан Ахмад, усевшись возле нее, начал читать молитвы. Уголком глаза он заметил, что из-под покрывала, которым была закрыта больная, высовывается белоснежная изящная ручка молодой женщины. Повысив голос, ишан с удвоенным рвением продолжал чтение. Когда рука высунулась из-под покрывала выше локтя, хазрат ишан, вконец потеряв выдержку, проворно вскочил с места, сквозь дверную щель посмотрел в прихожую, а через окно -- во двор и, также бегом вернувшись к изголовью больной, сорвал с нее покрывало и, целуя точеные, словно мраморные ручки красавицы, с жаром восклицал: -- О ангел небесный, увидев согбенный стан твоего мужа, я сразу догадался, чем ты болеешь. Беру в свидетели вездесущего Аллаха, пусть мне будут запретны все другие занятия до тех пор, пока я не вырву тебя из когтей этой хворобы! "Лечение" продолжалось шесть месяцев. За это время красавица полностью избавилась от своих неврастенических недугов и прочих болезней, одной из которых было бесплодие. Когда ишан окончил рассказ, слушатели отблагодарили его одобрительными возгласами. Все мои сожители, кроме Исрафила, сидевшего со злой усмешкой на устах, уже давно перекочевали в соседнюю комнату послушать рассказчика. Они засыпали вопросами словоохотливого хозяина. -- Ишан-ака, сколько бог послал вам детей? -- Шестерых, слава Аллаху. Трое из них уже стали моими помощниками. -- Жен сколько? -- Слава Аллаху, четыре. Жены, как на беду, подорожали. Раньше было хорошо. Когда в Египте было другое правительство, я, самое большое за двадцать-двадцать пять динаров, привозил с собой из каждой поездки шикарную девочку. Младшая, ваша рабыня, уважаемые гости, из Эфиопии. Она досталась мне по дешевке. Дешевое не бывает без изъяна, говорится в пословице. Но оказывается, не всегда, или же ваш покорный слуга -- счастливый раб божий. Хоть она и досталась мне почти задарма, но оказалась бесценным кладом. И хаэрат ишан пустился в рассказ о неописуемом темпераменте своей темнокожей подруги и о подвигах, которые он совершает на супружеском ложе. Господи, думал я, выходя на улицу, как не похожи друг на друга люди, которых ты сотворил. Я встречал самых различных типов, слышал самые разнообразные рассказы, но до сих пор мне не приходилось быть свидетелем того, чтобы кто-нибудь выкладывал посторонним интимные подробности своей семейной жизни. Встречались субчики, для которых единственным предметом гордости и бахвальства был длинный список обманутых женщин. Честь и совесть для них пустой звук. Но даже они не доходили до такого бесстыдства. Что заставляет хазрата ишана рассказывать все это? Желание вызвать восхищение своих слушателей? Или возрастное скудоумие? Или мужское бессилие, толкающее его на циничную болтовню? Что бы то ни было, но вместо благости и святости, куда более присущих его возрасту, в голосе ишана звучали сальные интонации. Я вернулся в комнату. Беседа святых хаджи продолжалась. Ишан-чудотворец разглагольствовал уже о медицине и восхвалял чудеса саканкура. Саканкур -- это один из видов пустынной ящерицы. Ее убивают, высушивают, затем толкут в ступке и принимают в виде порошка. Говорят, будто это лекарство дарит старикам вторую молодость. ...Поздно вечером Ахмад Султан суетился со своими слугами во дворе. С внутреннего двора доносился плач его младшего пятилетнего сына, страдающего трахомой. Закурив сигарету, я вышел во двор. Из дома слышались старческие вздохи и стенания больных паломников. Время от времени по соседству раздавался вопль ишака или собачий лай. На низком аспидно-черном небе Аравии равнодушно мерцали звезды. На самой середине небосвода поблескивала Большая Медведица. Созвездие Весов будто было подвешено на ветке финиковой пальмы, растущей во дворе. Наш Аллах, спеша закончить строительство вселенной, видимо, поторопился и равновесие подарил только небесным телам. Даже Весы он поместил на небе. До лучезарной Медины от них доходит лишь холодное и далекое мерцание. Ахмад Султан подошел ко мне. -- Ах, ну и устал же я! Давайте-ка я вам составлю компанию, дохтур,- предложил он. Я протянул ему сигареты, Конечно, не легкое дело обеспечить восемьсот паломников ночлегом, пищей и транспортом, сопровождать их по святым местам. Особенно трудно в эти дни, когда наступила пора расчетов. Сегодня утром на этом самом дворе произошел скандал, и я понял, как тяжело даются деньги нашему хозяину. Группа афганцев, живущих в одном из домов ишана, с претензиями явилась к нему, спрашивая, почему он вот уже несколько дней зря держит их здесь. Ишан ответил, что разрешение на путешествие зависит от управления хаджжа. Паломники афганцы требовали, чтобы хозяин во что бы то ни стало ускорил их отъезд, ибо они не имеют ни денег, ни времени для безделья. Ишан повторял свои доводы. Тем не менее кольцо афганцев вокруг него все сжималось и голоса спорящих, ругань и проклятия становились все громче. Не будь хазрат ишан ловкачом и не подчеркни в самый подходящий момент свое превосходство над гостями, вряд ли его спор с разъяренными гостями окончился бы добром. Он задумался на несколько секунд, оглядел окружавших его людей и, выбрав из них того, кто выказывал свой гнев и протест громче остальных, крикнул: -- Ты чего выпучился, ишак? Этим никого не устрашишь! Здесь Саудовская Аравия! Всем известно, какой гордый и отважный народ афганцы. Но эти многозначительные слова сделали свое дело. Паломники из Афганистана, будто увидев за спиной ишана неисчислимое войско или готовых к его услугам архангелов Джабраила и Азраила, не пикнув, ретировались... Ишан Ахмад стоит напротив меня, курит и тоже смотрит в небо. По тому, как он неумело держит сигарету, видно, что он выбрал это занятие как предлог завести со мной беседу. -- Дохтур, мне сказали, что вы в своей комнате слышали мою болтовню... -- Ваши занимательные рассказы слушали все, слушал и я. -- Не обессудьте. Я пожал плечами. Слова ишана и не пахнут самокритикой. Больше похоже, что он стремится втянуть меня в беседу. Я вспомнил поведение его чрезмерно любознательных слуг, которые вот уже три дня следят за каждым нашим шагом. Ахмада Султана позвали к Кори-ака. Единственный электрический вентилятор, который был в келье нашего руководителя, перестал работать. Булькающий храп муллы Наримана, спящего в средней келье, разносился по всему дому. Алланазару-кори, видимо, не спалось и время от времени он громко восклицал: "Аль-хамдулилла!" А может быть, он уже спал, но и во сне не переставал славословить Аллаха? ТЕРПЕНИЕ, СЫНЫ МОИ, ТЕРПЕНИЕ И наутро четвертого дня наши представители вернулись из управления хаджжа с постными физиономиями. Непонятно, почему нас задерживают здесь. Мои спутники, которые большую часть времени проводят на улицах и рынках благородного города, утверждают, что собственными глазами видели, как в сторону святой Джидды отправляются целые вереницы автобусов и такси. Кори-ака позвал нас к себе и укоризненно заметил, что грех роптать по поводу задержки путешествия. Каждый день и час, которые мы сверх намеченного плана проводим в этом высокочтимом крае -- знак любви милостивого Аллаха. Счастье дышать светлым воздухом священных мест выпадает на долю тех рабов божьих, чьи деяния пришлись по душе творцу всех миров. Сидя после этой душеспасительной беседы в комнате, я раздумывал, какое же из моих деяний пришлось по душе творцу восемнадцати тысяч миров. За стеной мулла Нариман произносит речь, подчеркивая, какое большое значение имеет возвращение домой с пышными подарками для жены. По-видимому, он при этом демонстрирует собеседникам купленные брезенты. -- Да, господа,-- говорит он,-- сердце женщины живет дарами и подношениями. Послушайте, господа, что по этому поводу сказал поэт: Чтоб милая твоя к тебе явила милость, Чтоб, стыд отбросив прочь, она душой открылась,-- Не требуй, не моли, а золота ей дай. Вот -- средство лучшее, чтоб даже сталь смягчилась (Перевод Ю. Нейман.) - Нет, не возражайте, господа, даже сталь смягчится! Пришел Исрафил и сел рядом со мной. Видно, он хочет мне что-то сказать. -- Курбан, ты не говорил хозяину дома, что являешься его земляком? -- наконец спросил он. -- Нет. Разве это обязательно? -- Не знаю. А если бы и сказал, не беда. -- Наши паспорта у него в руках. Ему хорошо известно, откуда родом каждый из нас. Исрафил несомненно что-то знает, но по каким-то соображениям не говорит мне. Черт побери, мало того, что меня грызет тоска, тут еще ишан плетет какую-то паутину! -- Он тебе нравится, этот ишан? -- спросил я у Исрафила. -- Я с тобой, не беспокойся,-- с открытой улыбкой произнес вице-глава нашей группы и ласково потрепал меня по плечу. -- Помнишь, когда мы были в благословенной Мекке, наш хозяин заходил в дом Сайфи Ишана? -- Помню. -- Знаешь, что он сказал, заведя меня в уголок? "Дохтур-джан, дайте мне какое-нибудь лекарство, чтобы моя борода стала черной". Я спросил, сколько ему лет? "Вступаю в восьмой десяток, но ваши верные рабыни, мои жены, еще молоды. Я подумываю, не жениться ли мне на какой-нибудь четырнадцатилетней". -- Знаю, знаю, Курбан, вчера он всем рассказывал о своих похождениях. -- Что поделаешь, за хорошего человека, тем более за земляка, не жалко и жизнь отдать, но к этому ишану я с первой встречи не питаю симпатии. -- Согласен с тобой, Курбан. Только не беспокойся. -- "Я с тобой... Только не беспокойся..." Да что с тобой стряслось сегодня? -- Ладно, дорогой, оставим все это. На, американскую резинку, жуй. Сразу позабудешь все свои горести. Мы принялись жевать резинку. Переводчик принес известие о том, что Кори-ака послал телеграмму его величеству королю, прося содействовать нашему скорейшему отъезду. И впрямь, ведь семь последних дней нашей поездки мы должны провести в Объединенной Арабской Республике. Виза на эти семь дней, с такого-то по такое-то число, заранее проставлена на наших заграничных паспортах и подкреплена печатями и штампами посольства, и нам необходимо соблюсти эти сроки. Мы попросили Абдусамада-ака, чтобы он почитал нам газеты лучезарной Медины. "Священные дни великого паломничества благополучно подходят к концу,-- сообщалось там.-- Представители властей и официальные лица, ответственные за организацию великого хаджжа, обеспечили образцовый порядок святости паломничества сотен тысяч правоверных". В другой информации говорилось, что в эти дни войска Саудовской Аравии и Соединенных Штатов Америки проводят совместные учения, в которых участвуют семьдесят военных реактивных самолетов Аравии. Это известие, видимо, должно было пробудить в сердцах чужестранных гостей глубокое восхищение перед центральным мусульманским государством и его могущественным братом из-за океана. Исрафил и переводчик ушли.Я остался один. На родине сейчас как раз пора полуденного концерта по радио. Я истосковался по песне. Сестра моя, Барно! Сестры мои, Ханифа и Лайло... Услышать бы ваши голоса. О, если бы какая-нибудь мелодия донеслась сейчас до меня и осветила хоть немного эту мрачную келью!.. Когда слышишь любимую песню, кажется, будто кто-то посадил тебя на ладони и поднимает под самые небеса. Но не потому, что ты маленький, напротив, ты огромен и силен, как никогда, сильнее всех. И будто вся нежность и красота мира, собравшись воедино и преображаясь в мелодию, пронизывают твое существо. Любимые мелодии записаны у меня на пленку. Например, "Кер оглы", удивительная опера Узеира Гаджи-бекова. В финале этой оперы звучит радостная и легкая мелодия, зовущая к танцу, которая своей нежностью берет в полон каждого слушателя. Постепенно она переходит в хватающую за душу персидскую песню. Спокойные и изящные аккорды льются один за другим, словно нанизанные на нитку алмазы появляются перед глазами и заполняют мир своим сиянием. Иногда перед мысленным взором открывается чуть розовое от утренней зари чистое лазурное небо, в глубине которого, вытянувшись в ряд, плывут на свою родину журавли. Вдруг, все то, что окруж