-----------------------------------------------------------------------
"Библиотека современной фантастики", т.25. Пер. - Е.Цветков.
OCR & spellcheck by HarryFan, 22 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
За завтраком мой муж Ланселот всегда читал газету. Я его почти не
видела. Длинное, худое, не от мира сего лицо с выражением постоянной
досады и утомленной озадаченности возникало ненадолго передо мной, когда
он выходил к завтраку, и тут же скрывалось за газетой, заботливо
приготовленной для него на столе. И это все. Обычно он не здоровался.
Потом я видела только руку, которая появлялась из-за развернутого
листа, чтобы взять вторую чашку кофе, в которую я аккуратно насыпала
точное количество сахара - чайную ложку, не с верхом, но полную, ровно
столько, сколько надо.
Я давно привыкла к этому и не обижалась. По крайней мере, позавтракать
можно было спокойно.
Впрочем, в то утро спокойствие было нарушено: Ланселот неожиданно
пролаял:
- Черт возьми! Этот болван Поль Фарберкоммер отдал концы. Удар.
Я с трудом припомнила фамилию. Ланселот как-то упоминал ее, и я поняла,
что речь идет еще об одном физике-теоретике. Судя по раздражению моего
мужа, он, видимо, пользовался в какой-то мере известностью. Наверное, один
из тех, кто все же достиг успеха, всегда ускользавшего от Ланселота.
Он положил газету на стол и гневно уставился на меня.
- Почему, - зло спросил он, - почему в некрологах всегда пишут такую
чушь?! Они сделали из него второго Эйнштейна, и это потому лишь, что его
хватила кондрашка!..
Некрологи - это тема, которой я всегда стараюсь избегать в разговоре с
мужем. Я даже не рискнула кивнуть в ответ.
Он швырнул газету и вышел, оставив недоеденное яйцо. Ко второй чашке
кофе он даже не притронулся.
Я вздохнула. Что еще мне оставалось делать? Так было всегда.
Ланселот Стеббинс - вымышленное имя. Я часто теперь меняю фамилию и
местожительство. Однако все дело как раз в том, что, назови я настоящее
имя моего мужа, вам бы оно все равно ничего не сказало.
У Ланселота был талант в этом отношении - талант оставаться
неизвестным. Его открытия неизменно кто-то предвосхищал, или они проходили
незамеченными в тени еще большего открытия, которое обязательно случалось
одновременно. На научных конференциях его доклады почти никто не слушал,
потому что, как правило, в то же самое время на другой секции кто-то делал
важное сообщение.
Естественно, все это сказалось на нем.
Двадцать пять лет назад, когда я выходила за него замуж, он был,
конечно, завидный жених. Состоятельный, не нуждающийся ни в чем человек и
одновременно хороший физик, честолюбивый и подающий большие надежды. И я
тогда, думаю, была довольно хорошенькой. Но все это скоро кончилось.
Осталась лишь замкнутость. И полная моя неспособность составить мужу
блестящую пару в обществе. А это для жены честолюбивого, молодого и
талантливого ученого просто необходимо.
Не исключено, что это сильно способствовало таланту Ланселота
оставаться незамеченным. Будь у него жена другого типа, она сумела бы
сделать его заметным, по крайней мере, в лучах собственного успеха в
обществе.
Понял ли он это через какое-то время и из-за этого отдалился от меня
после двух-трех умеренно счастливых лет? Или причина была другая? Порой
мне казалось, что все дело во мне, и я горько корила себя.
Потом я поняла, что охладел он ко мне только от жажды славы, которая
из-за неутоленности становилась непомерной. Он ушел с факультета и
построил собственную лабораторию далеко за городом. "Земля там дешевле
плюс уединение", - объяснил он мне.
Денежные проблемы нас не тревожили. В его области науки правительство
не скупилось на щедрые ассигнования. И он всегда мог достать нужное
количество средств. Кроме того, он тратил и наши деньги, не считаясь...
Я в свое время пыталась противиться. Я сказала:
- Ланселот, но ведь в этом нет необходимости. Разве тебе не хватает
казенных денег? Разве тебя гонят с твоего места на факультете? Тебя с
удовольствием оставили бы в университете. А все, что мне надо, - дети и
нормальная жизнь...
Но в нем поселился сжигавший его бес, который сделал его бесчувственным
ко всему на свете. Он рассерженно ответил мне:
- Есть вещи на свете, которые важнее всего этого. Меня должны признать
в науке, должны понять, наконец, что я... э-а... настоящий ученый!
Тогда он еще не решался говорить о себе - гений. Все это не помогло.
Невезенье продолжалось. Случай постоянно был против него. В лаборатории у
него кипела работа. Он нанял себе помощников и отлично платил им. К себе
он был безжалостен и работал как вол. И все напрасно.
Я надеялась, что однажды он бросит все, вернется в город, и у нас
начнется наконец нормальная спокойная жизнь. Я ждала. Но всякий раз после
поражения он начинал новую атаку, безуспешно пытаясь захватить бастионы
славы и признания. И всякий раз он надеялся. И всякий раз терпел
поражение. И в полном отчаянии отступал. И каждый раз всю злость он срывал
на мне. Мир топтал его, он отыгрывался на мне. Я всегда была слишком
нерешительной, но и я в конце концов стала думать, что мне надо уйти от
него.
И все же...
В том году он готовился к очередной схватке. Последней. Так, во всяком
случае, я думала. Он стал напряженней, жестче, суетливее. Таким я его
раньше не видела. По временам он начинал вдруг бормотать себе что-то под
нос или смеялся без причины коротким смешком. Бывало, по нескольку суток
он не ел и не спал. Теперь даже лабораторные тетради он держал у себя в
сейфе в спальне, как будто боялся своих собственных помощников.
И эта попытка, думала я обреченно, наверняка провалится. Но если так,
то наверняка тогда случится и другое... В его возрасте он наконец поймет
(ему придется понять), что последний шанс от него ускользнул. Он просто
вынужден будет все бросить.
Я решила ждать, собрав все свое терпение.
Но этот некролог за завтраком свалился как снег на голову.
Дело в том, что как-то по такому же случаю я заметила, что, по крайней
мере, в его собственном некрологе он может рассчитывать на какую-то долю
признания...
Теперь я понимаю, что мое замечание было не слишком остроумным.
Впрочем, мои замечания никогда и не претендовали на исключительно
остроумные. Мне просто хотелось как-то развеселить его, вытащить из
состояния уныния, когда, я знала это по опыту, он становился невыносим.
А может быть, в этом была и бессознательная насмешка. Не отрицаю этого.
Он повернулся ко мне в бешенстве. Все его худое тело затряслось, брови
судорожно сошлись над глубоко запавшими глазами, и он закричал:
- Я никогда не смогу прочитать свой собственный некролог. Никогда! Даже
этого я лишен! - И в ярости плюнул в меня. Злобно плюнул прямо в меня.
Я убежала к себе.
Он так и не извинился. Но через несколько дней, в течение которых я
избегала его, наша неестественная жизнь потекла как прежде. Ни он, ни я
больше не вспоминали об этом случае.
И вот сегодня очередной некролог в газете. В одиночестве доканчивая
завтрак, я почувствовала, что в длинной цепи его неудач наступает
кульминационный момент...
Я чувствовала, что развязка близка, и не знала, то ли бояться, то ли
радоваться. В целом, наверно, я все же была рада. Любая перемена была бы
теперь к лучшему...
Он пришел ко мне в комнату до завтрака. Я шила, чтобы занять чем-нибудь
руки. Чтобы занять голову, я включила телевизор.
- Мне понадобится твоя помощь, - коротко сказал он.
Последний раз нечто подобное он произнес лет двадцать назад. И невольно
у меня потеплело внутри. Он был болезненно возбужден. На обычно бледных
щеках горели яркие пятна нездорового румянца.
Я ответила:
- С радостью. Если, конечно, смогу...
- Сможешь. Я отпустил своих помощников на месяц в отпуск. Они уедут в
субботу, и в лаборатории останемся только мы с тобой. Я сообщаю тебе об
этом заранее, чтобы ты ничем не занимала следующую неделю.
Я вся сжалась.
- Но, Ланселот, ты ведь знаешь, я не смогу тебе помочь в твоей работе.
Я ничего в ней не понимаю.
- Я это знаю, - в голосе у него прозвучало бесконечное презрение. - Но
тебе и не надо понимать. Все, что от тебя требуется, точно следовать
простейшим инструкциям. Но следовать буквально. Дело в том, что я открыл
наконец кое-что. И на этот раз...
- О Ланселот! - невольно вырвалось у меня. - Сколько раз я слышала эту
фразу!
- Слушай меня, ты, идиотка! И хоть раз попробуй вести себя нормально.
На этот раз мне действительно удалось. Никому меня не опередить. Мое
открытие настолько необычно, что ни одному из живущих физиков, кроме меня,
не хватит мозгов додуматься до него. Да и через тридцать лет не
додумаются. Это будет гром среди ясного неба. Я действительно стану самым
знаменитым и великим ученым из когда-либо родившихся на земле.
- О Ланселот, я очень рада, рада за тебя!
- Я сказал - стану. Но могу и не стать. Признание в науке самая
несправедливая вещь на свете. Мне это известно больше, чем кому-либо.
Просто объявить открытие еще далеко не все. Если я так сделаю, они все тут
же навалятся на эти проблемы, и не успеешь глазом моргнуть, как твое имя
уже превратится в исторический анахронизм. А слава достанется этим
бесконечным "последонкам".
Я думаю, что говорил он со мной тогда, за три дня до осуществления
своего замысла, только по одной-единственной причине - он не мог больше
сдерживать себя. Гордость и тщеславие распирали его, а я была единственная
из всего человеческого рода, достаточно незначительная сама по себе, чтобы
стать свидетелем этой несдержанности... Он говорил:
- Я так обставлю мое открытие, так дам этому человечеству по мозгам,
что никогда никому не удастся сравниться со мной...
Он зашел слишком далеко. И я стала бояться, как бы очередное
разочарование не оказалось для него чрезмерным и не свело бы его с ума. Я
спросила:
- Ланселот, а скажи на милость, стоит ли так беспокоиться? Почему не
оставить все как есть и не поехать отдыхать? Ты слишком долго и слишком
много работал, Ланселот. Мы могли бы съездить в Европу. Мне всегда так
хотелось...
Он топнул ногой.
- Ты когда-нибудь прекратишь свое идиотское нытье?! В субботу пойдешь
со мной в лабораторию...
Три следующие ночи я спала очень плохо. Таким грубым, в такой степени
заносчивым он никогда раньше не был. Может быть, он уже сошел с ума?
Сошел с ума от постоянного разочарования. А случай с некрологом
послужил поводом. Он отослал своих помощников и звал меня в лабораторию.
Но ведь прежде он никогда меня даже не впускал туда. Неужели он хочет
что-то сделать со мной? Безумный эксперимент маньяка? Или он просто убьет
меня?
Я много раз думала о том, что надо вызвать полицию, убежать, хоть
что-нибудь сделать...
Но наступало очередное утро, и я понимала, что он не безумец. И никогда
он не сможет причинить мне боль. Даже тот случай, когда он плюнул, был, по
существу, далек от идеи насилия в прямом смысле слова. Никогда в нашей
жизни, ни разу не было даже попытки с его стороны ударить меня или
что-нибудь в этом роде...
И я ждала. В субботу я пошла навстречу тому, что вполне могло быть моей
смертью, пошла послушно, как кролик. Молча вдвоем мы шагали по тропинке,
что вела от дома к лаборатории.
Уже сама по себе лаборатория показалась мне ужасной. Я неловко
озиралась, сторонилась всего, но Ланселот коротко произнес:
- Перестань крутиться, никто тебя не укусит. Делай, что я тебе велю, и
смотри туда, куда надо.
Он повел меня в маленькую комнатку, дверь которой была заперта на
висячий замок. Комнатку почти до отказа занимали странного вида предметы и
огромное количество проводов, которые тянулись во все стороны.
- Ты видишь этот стальной тигель? - спросил Ланселот.
- Вижу, - сказала я.
Он назвал тиглем небольшой, но глубокий ящичек из толстого металла с
пятнышками ржавчины снаружи. Ящичек закрывала сетка из грубой проволоки.
Он подтолкнул меня, и внутри ящичка я увидела белую мышь. Поднявшись на
задние лапки, она стояла, опираясь передними о внутреннюю стенку
контейнера. Просунутое сквозь сетку рыльце мелко подрагивало от
любопытства, а может быть, и тревоги. Наверное, я подпрыгнула от страха и
неожиданности. Вот так, без предупреждения увидеть мышь - ужасно. Во
всяком случае, для меня это было ужасно.
Ланселот зарычал:
- Она тебя не укусит. Стань к стене и смотри!
Все мои страхи воскресли. Дрожа, я с ужасом ждала, как вот-вот
откуда-нибудь выскочит молния или выдвинется что-нибудь и уничтожит,
раздавит меня, или... или...
Я зажмурилась. Но ничего не случилось. Со мною, во всяком случае. Я
услышала звук "сс-ши-ип", как будто хлопушка зажглась, но не выстрелила, и
голос Ланселота произнес:
- Ну?
Я открыла глаза. Он гордо смотрел на меня, откровенно сияя. Я стояла и
моргала.
Он сказал:
- Вот, неужели ты не видишь, дура? Перед твоим носом!
В полуметре от первого ящика стоял второй. Я не видела, чтобы он его
туда ставил.
- Ты говоришь об этом втором ящичке? - спросила я.
- Это не просто второй ящик - это копия первого. Они похожи до
последнего атома. Сравни. Даже пятнышки ржавчины совпадают.
- Ты сделал второй из первого?
- Да, но особым способом. Чтобы сотворить материю, надо, как правило,
очень много энергии, невообразимо много. Один грамм двойника требует
полного распада ста граммов урана, и это если не считать потерь. Главное в
моем открытии - это то, что, как выяснилось, объект можно скопировать в
некоторой точке будущего. И для этого почти не надо энергетических затрат.
Конечно, если энергию приложить как следует. Суть подвига, моя... моя
дорогая, заключена в том, что мне удалось перенести этот возникающий в
будущем дубликат в настоящее время, назад. Иначе говоря, я открыл способ
путешествовать во времени.
Так велик был его триумф, восторг и счастье, что он в самом деле,
обращаясь ко мне, сказал "моя дорогая".
- Изумительно, - сказала я. Признаться, я и в самом деле была поражена.
- А мышь тоже вернулась?
Спрашивая, я заглянула внутрь второго контейнера. И вскрикнула. Второй
раз я испытала шок. Внутри была мертвая белая мышь.
Ланселот чуть покраснел.
- Это пока недостаток всего дела. Я могу возвратить живую материю, но
уже неживой. Они возвращаются мертвыми.
- Как это ужасно. Но почему?
- Не знаю. Я уверен, что копия совершенно идентична оригиналу, атом к
атому. Никаких видимых повреждении. Вскрытия подтверждают это.
- Ты мог бы спросить, проконсультироваться... - Я умолкла под его
взглядом. И тут же решила про себя больше не давать советов, пока меня не
попросят. По опыту я знала, что всю славу за открытие получит соавтор.
Ланселот криво усмехнулся:
- Я спрашивал. Вскрытия делали опытные биологи и ничего не обнаружили.
Конечно, они не знали, откуда взялись эти животные. И, естественно, я
постарался забрать их прежде, чем что-то случится и возникнут подозрения.
Боже, даже мои помощники не знают, что я сделал.
- Но почему тебе надо держать все это в таком секрете? Почему?
- Именно потому, что я не могу вернуть мышей живыми. Видимо, какие-то
тонкие молекулярные нарушения мешают этому. Стоит мне опубликовать
результаты, как тут же кому-то еще может прийти в голову, как этого
избежать. Добавив это "чуть-чуть" к моему фундаментальному открытию, он
достигает славы. Славы во сто крат большей, чем моя, потому что сможет
вернуть живого человека с информацией о будущем.
Ланселот был прав. Я отчетливо все представила. И зря он сказал "может
прийти в голову". Наверняка придет. Неизбежно. И неважно, что сделал он,
Ланселот. В любом случае он потеряет славу и признание. Я была уверена в
этом.
- И тем не менее, - продолжал он скорее для себя, чем для меня, - я не
могу ждать. Но я должен объявить свое открытие таким способом, чтобы оно
навсегда оказалось неразрывно связано с моим именем, всегда
ассоциировалось только со мной. Для этого ему должна сопутствовать драма,
его надо так драматизировать, что при любом упоминании о путешествии во
времени просто нельзя было бы не вспомнить обо мне, что бы ни сделал
кто-то другой. Я собираюсь сыграть эту драму, и тебе в ней отведена роль.
- Чего ты хочешь от меня, Ланселот?
- Ты будешь моей вдовой.
Я вцепилась ему в рукав.
- Ланселот! Ты... - Я не сумела бы проанализировать клубок
противоречивых чувств, возникших во мне в тот момент.
Он резко высвободился.
- Только на время. Я не собираюсь кончать самоубийством. Я хочу всего
лишь перенести себя на три дня в будущее и вернуться.
- Но ты вернешься мертвым.
- Только тот "я", который вернется. Настоящий "я" будет жить, как
раньше. Как эта мышь, - его глаза скользнули по щиткам приборов. - А-а-а,
нуль - время. Осталось несколько секунд. Следи за вторым контейнером с
мышью.
На моих глазах с тем же звуком ящичек исчез.
- Куда он подевался?
- В никуда, - сказал Ланселот. - Это была лишь копия. Стоило нам
поравняться с моментом, которому она, эта копия, принадлежала, как она
естественным образом исчезла. Потому что дальше в будущем ее просто нет.
Оригинал - это первая мышь. И она невредима. То же будет и со мной. Мой
дубликат вернется мертвым. Оригинал, то есть я, останется живым. Через три
дня мы с тобой доживем до того мгновения, из которого мой дубликат был
перенесен назад во времени уже мертвым. Как только этот момент наступит,
мой мертвый двойник исчезнет. Останется только один "я", живой. Ты поняла?
- Это очень опасно.
- Но почему?! Раз появляется мой труп, врач регистрирует мою смерть.
Газеты сообщают, что я умер. Похоронное бюро готовится к похоронам. Тут я
воскресну цел и невредим и объясню, как мне это удалось. Как только это
случится, я стану намного больше, чем просто человек, открывший способ
путешествовать во времени. Я стану человеком, который воскрес из мертвых.
Путешествие во времени и Ланселот Стеббинс - об этом будут кричать все
газеты. Мое открытие и я станут настолько неразрывны, что уже ничто не
вытравит моего имени из любого упоминания о путешествии во времени.
- Ланселот, - тихо сказала я, - но почему нельзя просто заявить о твоем
открытии? Ты придумал очень сложный путь. Твое открытие и так сделает тебя
достаточно знаменитым, и тогда мы смогли бы уехать в город и, может
быть...
- Ты когда-нибудь прекратишь эти штучки? Делай, что тебе говорят!
Я не знаю, сколько времени обдумывал и придумал ли он все это до того
некролога в газете. Или только некролог окончательно натолкнул его на эту
мысль. Я ни в коем случае не хочу сказать, что он был не умен. Несмотря на
то, что ему постоянно так не везло, в его талантливости и уме никогда не
возникало сомнения.
Своим помощникам перед отъездом он сказал, что собирается в их
отсутствие провести химические эксперименты. Они это засвидетельствуют, и
никому не покажется странным, что он работал с ядами и отравился, по всей
видимости, нечаянно.
- Об этом ты позаботишься. Полиция должна немедленно связаться с моими
помощниками. Ты знаешь, где их разыскать. И чтобы никаких разговоров об
убийстве или самоубийстве! Простой несчастный случай, и только! Надо
быстро получить свидетельство о смерти и так же быстро дать сообщения в
газеты.
Тут я спросила:
- Ланселот, а что, если они найдут тебя настоящего?
- С чего вдруг? - огрызнулся он. - Если перед тобой лежит труп, с какой
стати ты бросишься искать его живую копию? Такое и в голову не может
прийти. Я спокойно просижу это время в той комнатке. Там есть туалет, а
бутербродами я запасусь. - И с сожалением в голосе он добавил: - Придется
обойтись без кофе. Запах кофе ни к чему, если предполагается, что я умер.
Ну да ерунда. Вода там есть, а три дня можно ради такого случая и
потерпеть.
Я нервничала:
- Ну а если тебя все-таки обнаружат? Ты живой и ты мертвый...
Не его, себя пыталась я успокоить, и утешить, и подготовить к
неизбежному провалу.
Он закричал на меня:
- Нет! Совсем не то же самое! Все превратится в дешевую и неудавшуюся
мистификацию! Я прославлюсь, но только лишь как дурак!
- Но, Ланселот, - осторожно произнесла я, - всегда что-нибудь да
срывается.
- Не на этот раз!
- Ты всегда говоришь "не на этот раз", и всегда что-нибудь...
У него побелели от ярости глаза. Он схватил меня за локоть и сжал его с
дикой силой, но я не решилась кричать.
- Только одно может сорваться, - прошипел он. - Это ты! Если ты
проболтаешься, не сыграешь так, как надо, если ты точно не выполнишь
всего, что я скажу тебе, я, я... - он, казалось, судорожно подыскивал мне
кару. - Я убью тебя!!
В ужасе я пыталась высвободиться. Но он не отпускал. Удивительно, каким
сильным становился он в ярости.
- Слушай! Ты принесла мне несчастье. Оно в тебе самой, понимаешь? Но
тут я виню только себя, во-первых, за то, что женился на тебе, во-вторых,
что не развелся с тобой вовремя. Но сейчас наконец пришел мой час,
наступило время, когда вопреки тебе я смогу сделать свою жизнь легендой. А
если ты мне и здесь подгадишь, я действительно убью тебя! Это не пустые
слова, поверь мне!
Я не сомневалась, что он убьет.
- Я все сделаю, как ты скажешь, - прошептала я, и он отпустил мою руку.
Целый день он возился со своими аппаратами.
- Никогда не посылал больше ста граммов, - пояснил он спокойно и
задумчиво.
Я промолчала, но с замиранием сердца подумала: "Не получится".
На следующий день он так все подготовил, что мне оставалось всего лишь
щелкнуть выключателем. Он заставил меня проделать это вхолостую, без тока,
бесконечное число раз.
- Теперь ты понимаешь? Понимаешь, что от тебя требуется?
- Да.
- Тогда включай, как только загорится лампочка. И ни секундой раньше!
"Господи, что-нибудь да сломается", - думала я со страхом.
- Да, - сказала я вслух.
Он молча занял свое место. Стоял твердо, не шевелясь. Поверх
лабораторной куртки у него болтался резиновый фартук.
Лампочка вспыхнула, и... тренировка не прошла даром. Я как автомат
щелкнула выключателем, щелкнула раньше, чем успела подумать, остановиться
или чуть задержаться...
На одно мгновение передо мной очутились рядышком два Ланселота -
одинаково одетые, только второй был чуть взъерошен. Потом второй вдруг
обмяк и повалился.
- Отлично! - закричал живой Ланселот и вышел из очерченного на полу
квадрата. - Помоги мне. Возьми его за ноги!
Я поразилась Ланселоту: как без малейшей гримасы или тени на лице мог
он нести свой собственный труп, свое собственное тело! Но он ухватил его
под мышки и волновался не больше, чем если бы тащил мешок с картошкой.
Я взяла второго Ланселота за ноги. Внутри у меня все перевернулось от
этого прикосновения: он был еще теплый. Смерть только что наступила. Мы
вдвоем проволокли тело по коридору, потом вверх по лестнице, и еще через
один коридор в комнату. Ланселот здесь приготовил все заранее.
В странного вида реторте булькал раствор. Вокруг в беспорядке
громоздилось химическое оборудование. Без сомнения, беспорядок был
тщательно продуман. Так, чтобы было видно, как здесь шел эксперимент.
Склянка с ярким, бросающимся в глаза ярлычком "Цианистый калий" стояла на
столе, резко выделяясь среди других.
На поверхности стола валялось несколько кристалликов.
Ланселот уложил труп так, словно тот упал со стула. Насыпал немного
кристалликов в левую ладонь, на фартук, два или три пристроил на
подбородке.
- Они поймут, в чем дело, - пробормотал он. Затем он бросил вокруг
последний взгляд. - Ну вот и все. Иди в дом и вызови врача. Ты ему
скажешь, что принесла сюда бутерброды, потому что я заработался, и... вот
об этом. - Он показал мне на разбросанные по полу бутерброды, на разбитую
тарелку, которую я по замыслу будто бы несла и уронила. - Немного поплачь,
но не переигрывай.
Поплакать для меня не составило ни малейшего труда. Все эти дни я была
на грани истерики. И теперь я с облегчением позволила вылиться
накопившемуся.
Врач повел себя точно так, как предсказал Ланселот. Склянку с цианидом
заметил сразу. Нахмурился.
- Боже мой, миссис Стеббинс, он был слишком беззаботным химиком.
- Наверно, - сказала я сквозь рыдания. - Ему нельзя было самому этим
заниматься. А его помощники в отпуске.
- Когда с цианидом обращаются как с поваренной солью... - тут врач
назидательно и угрюмо покачал головой. - А теперь, миссис Стеббинс, я
должен вызвать полицию. Отравление случайное, но смерть все равно
насильственная, и полиция...
- О да, да, вызовите их, - я чуть не укусила себя за губу. Моя
поспешность могла показаться подозрительной.
Полиция приехала со своим полицейским врачом, который лишь с
отвращением что-то промычал, увидев кристаллы цианида в руке, на фартуке и
на подбородке. Полицейские остались совершенно равнодушны к происшедшему.
У меня спросили только самые необходимые сведения. Имя, фамилию,
возраст... Спросили, в состоянии ли я похоронить за свой счет. Я сказала
"да", и они уехали. Тогда я позвонила в газеты и в два пресс-агентства. Я
просила, если они будут в публикациях цитировать протоколы, не
подчеркивать, что муж проявил неосторожность при эксперименте. Сказала это
тоном человека, который хочет, чтобы ничего дурного о покойном не
говорилось. В конце концов, продолжала я, он был в основном
физиком-ядерщиком, а не химиком. И потом у меня было какое-то ощущение,
сказала я, что с ним творится что-то неладное, и я будто предчувствовала
беду...
Здесь я точно следовала указаниям Ланселота. И на это клюнули:
"Физик-ядерщик в беде! Шпионы? Вражеские агенты?"
Репортеры валом валили. Я дала им портрет Ланселота в молодости. И
фотографы тут же его пересняли. Я провела их через главную лабораторию,
чтобы еще были снимки. Никто, ни полиция, ни репортеры, не
заинтересовались запертой на висячий замок комнатой. И даже, кажется, не
заметили ее.
Я дала репортерам материалы о жизни и научном творчестве "покойного",
которые Ланселот заготовил на этот случай, и рассказала несколько историй,
придуманных Ланселотом с целью показать, как сочетались в нем человечность
и гениальность. Я старалась исполнить все точно, однако уверенности
все-таки не чувствовала. Что-то все же могло сорваться. Должно сорваться.
А случись такое, он во всем обвинит меня. Я это знала. На этот раз он
обещал убить меня.
На следующий день я принесла ему газеты. Снова и снова он перечитывал
их. Глаза его сияли. В "Нью-Йорк таймс" ему отвели целую колонку на первой
странице внизу слева. "Тайме" не делала тайны из его смерти. Так же
поступили и агентства. Но одна бульварная газетенка через всю первую
страницу разразилась пугающим заголовком: "Таинственная смерть
ученого-атомщика?"
Он хохотал, читая все это, а просмотрев газеты до конца, вновь вернулся
к началу.
Потом он поднял голову и пронзительно взглянул на меня:
- Не уходи. Послушай, что они тут пишут.
- Я уже все прочитала, Ланселот.
- Все равно послушай...
И он прочел все заметки вслух, громко, особо останавливаясь на похвалах
покойному. Затем, сияя от удовольствия, он сказал:
- Ну что, ты и сейчас еще думаешь, что может сорваться?
Я неуверенно спросила его, что, мол, будет, если полиция вернется и
поинтересуется, почему мне казалось, что у него неприятности...
- Ну, об этом ты говорила довольно туманно. А им скажешь, что тебе
снились дурные сны. К тому времени как они решат продолжить расследование,
если они вообще решат, будет слишком поздно.
В самом деле, все шло как по маслу, но мне не верилось, что так пойдет
и дальше. Странная штука человеческий разум. Он упорствует и надеется даже
тогда, когда надежды нет и не может быть.
Я сказала:
- Ланселот, а когда все это кончится и ты станешь по-настоящему
знаменит, тогда ты ведь можешь и отдохнуть, верно? Мы поехали бы в город и
жили бы там...
- Ты свихнулась. Неужели ты не понимаешь, что, коль скоро меня
признают, я просто обязан буду продолжать начатое? Молодежь ринется ко
мне. Моя лаборатория превратится в гигантский Институт Темпоральных
Исследований. Еще при жизни станут слагать обо мне легенды. Имя мое так
прославится, что в сравнении со мной лучшие будут выглядеть всего лишь
интеллектуальными пигмеями...
При этих словах он вытянулся и приподнялся на цыпочки. Глаза горели,
будто он уже видел пьедестал, на который его вознесут современники.
Последняя моя надежда рухнула. Надежда на клочок личного счастья, пусть
даже крошечного.
Я тяжело вздохнула.
Я попросила агента из похоронного бюро не вывозить тело и гроб из
лаборатории до самых похорон в фамильном склепе Стеббинсов на
Лонг-Айленде. Попросила не бальзамировать его, сказав, что буду держать
гроб в большой комнате-холодильнике с температурой около нуля.
Агент исполнил мою просьбу с явным неудовольствием. Без сомнения, он
что-то заподозрил, и в частную хронику это подозрение все же просочилось.
Мое объяснение, будто я хочу последние дни побыть рядом с мужем и будто
мне хочется, чтобы его помощники смогли проститься с телом, звучало не
очень убедительно.
Но Ланселот настаивал именно на этом объяснении. Все это были его
слова.
Когда труп уложили в гроб и посторонние покинули лабораторию, я пошла
проведать Ланселота.
- Ланселот, - сказала я, - агент был очень недоволен. Боюсь, он
заподозрил нечистое.
- Превосходно, - удовлетворенно промычал Ланселот.
- Но...
- Осталось ждать всего один день. Из-за простого подозрения ничто не
изменится до завтра. А завтра утром труп исчезнет, во всяком случае,
должен исчезнуть...
- Ты считаешь, он может и не исчезнуть?
Так я и думала!..
- Может произойти задержка, или исчезнет чуть раньше. Я никогда еще не
посылал таких тяжелых предметов и не знаю, насколько точны мои вычисления.
Чтобы проверить их, я и решил оставить тело здесь, а не отправлять его в
похоронный дом. Это одна из причин.
- Но там оно исчезло бы на глазах у свидетелей.
- Боишься, что заподозрят обман?
- Конечно.
Его, видимо, развеселило мое высказывание.
- Думаешь, скажут: "Почему это он отослал помощников? Почему, проводя
опыты, которые под силу и ребенку, он все же умудрился отравиться? Почему
труп исчез без свидетелей?" А потом добавят: "Вся эта история с
путешествиями во времени - чушь! Он принял наркотики, впал в
каталептическое состояние, что ввело в заблуждение врача".
- Да, - без особой уверенности согласилась я. (Как он быстро соображал,
однако!)
- И наконец, - продолжал он, - когда я буду настаивать на том, что все
же решил проблему путешествий во времени, что меня признали мертвым,
потому что я на самом деле был мертв, а потом на самом деле ожил, тогда
ортодоксы с негодованием отвергнут меня, обозвав обманщиком и
мистификатором. Ну что ж, за одну неделю я стану притчей во языцех по всей
земле. Все только об этом и станут говорить. Я же предложу
продемонстрировать опыт перед любой группой компетентных ученых.
Одновременно опыт можно транслировать по межконтинентальному телевидению.
Общественное мнение вынудит ученых присутствовать на демонстрации опыта. А
телевидение наверняка согласится: ему наплевать, что показывать - чудо или
экзекуцию. Если я выиграю - это будет чудо, проиграю - экзекуция. В любом
случае зрителей окажется в избытке. А это для них главное. И тут я
раскроюсь!.. Разве что-нибудь подобное встречалось когда-нибудь в жизни
или в науке?
На мгновение меня ослепила эта картина. Но что-то косное, привычное во
мне шептало: "Слишком длинный путь, слишком сложно! Наверняка сорвется!"
Вечером приехали его помощники и старались изо всех сил проявить печаль
по усопшему. Еще два свидетеля присягнут, что они видели Ланселота
мертвым. Еще два свидетеля внесут сумятицу и помогут событиям выстроиться
в стройную пирамиду его апофеоза.
С четырех утра мы оба, кутаясь в пальто, сидели в холодильной комнате и
ждали нулевого момента.
Ланселот, очень возбужденный, непрерывно проверял приборы, что-то там
делал с ними. Его настольный компьютер все время работал, хотя уму
непостижимо, как удавалось Ланселоту застывшими, негнущимися от холода
пальцами набирать нужные цифры.
Я чувствовала себя совсем несчастной. Холодно. Рядом, в гробу, труп, и
абсолютная неизвестность впереди.
Казалось, прошла вечность, а мы по-прежнему сидели и ждали. Наконец
Ланселот сказал:
- Все в порядке. Исчезнет, как я и рассчитывал. В крайнем случае, на
пять минут раньше или позже. Отличная точность для массы в семьдесят
килограммов!
Он улыбнулся мне, и так же мило он улыбнулся трупу.
Я обратила внимание, что его куртка, которую он не снимал последние три
дня (в ней он и спал), была вся измята, словно изжевана. Такой она
выглядела и на втором Ланселоте, мертвом, в момент его появления.
Ланселот, казалось, почувствовал, о чем я думала, или поймал мой
взгляд, потому что быстро посмотрел вниз, на своего двойника, и произнес:
- А, это... надо надеть фартук. Мой двойник был в фартуке, когда
появился.
- А что, если ты не наденешь его? - спросила я.
- Нет, непременно надо это сделать, это необходимо. Мы должны походить
друг на друга во всем, вплоть до мелочей. Иначе не поверят, что он и я это
один и тот же человек. - У него гневно сузились глаза: - Ну что, ты и
сейчас думаешь, что сорвется?
- Не знаю, - промямлила я.
- Боишься, что труп не исчезнет, а вместо него исчезну, например, я?
И, не получив ответа, он принялся кричать:
- Не видишь, что ли, что все переменилось? Не видишь, что все идет, как
задумано? Я стану величайшим ученым из всех живущих на земле!.. Нагрей-ка
воды для кофе, - неожиданно успокоился он. - Когда мой дубль сгинет и я
вернусь к жизни, мы отпразднуем это событие стаканчиком кофе. - Он передал
мне банку с растворимым кофе. - После трех дней воздержания и такой
сойдет.
Замерзшими пальцами я неуклюже возилась с плиткой. Ланселот отстранил
меня и ловко поставил на нее мензурку с водой.
- Надо подождать немного, - сказал он, поворачивая тумблер в положение
"макс.". Он посмотрел на часы, потом на разные щитки на стене. - Двойник
исчезнет раньше, чем закипит вода. Подойди ко мне и смотри.
Он встал над гробом.
Я медлила.
- Иди! - приказал он.
Я подошла.
Он смотрел вниз, на двойника, с бесконечным наслаждением и ждал. Мы оба
ждали, не отрывая глаз от трупа.
Раздался звук "пффт", и Ланселот закричал:
- Минута в минуту!
Мгновенно мертвое тело исчезло. В открытом гробу осталась пустая
одежда. Костюм был, конечно, не тем, в котором двойник появился. Это была
настоящая одежда, не копия. Она и осталась. Вся теперь там и лежала.
Нижнее белье внутри брюк и рубашки, на рубашке - галстук, и все это -
внутри пиджака. Башмаки опрокинулись. Из них болтались носки.
А тело исчезло.
Я услышала, как кипит вода.
- Кофе! - приказал Ланселот. - Прежде всего кофе. Потом мы позовем
полицию и газетчиков.
Я сделала кофе ему и себе. Ему положила обычную порцию сахара, одну
ложку не с верхом, но полную. Даже тогда, в тот момент, когда я была
совершенно уверена, что для него это совсем неважно, привычка взяла свое.
Я сделала глоток. Я пью кофе без сливок и без сахара. Это тоже
привычка. Удивительно приятное тепло разлилось по телу.
Он взял свою чашку:
- Ну вот, - сказал он тихо, - я и дождался наконец того, чего ждал всю
жизнь.
С торжествующим видом он поднес к губам чашку кофе и глотнул. Это были
его последние слова.
Как только все случилось, на меня напало какое-то исступление. Я
раздела его, надела на него то, что осталось в гробу. Как мне удалось
поднять его и положить в гроб, не знаю. Руки я сложила на груди так, как и
было раньше. Потом я смыла тщательно все следы кофе в раковине и в
комнате. Заодно я вымыла и чашку с сахаром. Я полоскала все до тех пор,
пока от цианида, который я добавила в сахар, не осталось и следа.
Его куртку и все остальное я отнесла в мусорный ящик, куда раньше я
выбросила такую же одежду двойника. Теперь она исчезла, на ее место я
положила настоящую.
И стала ждать.
К вечеру, когда я была уверена, что труп остыл, я позвала похоронного
агента. С какой стати ему было удивляться? Они ожидали увидеть мертвое
тело, они его и увидели. То же самое мертвое тело. Действительно то же
самое. В нем даже цианид был так же, как по замыслу он должен был быть в
первом.
Думаю, что разницу между умершим двенадцать часов и три с половиной дня
назад могли бы заметить, несмотря на холодильник. Но кому это было надо?
Никто и не заметил. Заколотили гроб. Вынесли из дома и похоронили.
Это было безукоризненное убийство.
Впрочем, можно ли считать это убийством в полном смысле этого слова?
Ведь когда я дала Ланселоту яд, он уже был официально признан мертвым.
Само собой разумеется, за разъяснениями к юристам я не собираюсь
обращаться.
Теперь моя жизнь течет тихо и спокойно. Мне такая жизнь по душе. У меня
нет недостатка в деньгах. Я хожу в театр. У меня появились друзья. И живу
я без всяких угрызений совести. Откровенно говоря, Ланселот все равно
никогда не получил бы признания за открытие путешествий во времени.
Движение во времени еще откроют, но никто не вспомнит имени Ланселота
Стеббинса, оно так и останется неизвестным. Как я и предсказывала. Какие
бы планы он ни строил, слава ему была заказана. Если бы я не убила его,
наверняка случилось бы что-нибудь еще и все бы ему напортило, и тогда он
убил бы меня.
Нет, я живу, не испытывая угрызений совести.
Я все простила Ланселоту, все, кроме плевка мне в лицо. И все же я рада
за него: пусть недолго, но он был счастлив перед тем, как умер. И какова
ирония судьбы - здесь я тоже оказалась нрава: ему удалось то, что
недоступно никому из живущих, и он насладился этим в полной мере: он
прочитал свой собственный некролог.
Last-modified: Mon, 12 Feb 2001 20:20:41 GMT