Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
    Isaac Asimov. "Sucker bait", 1954
    Отсканировано с книги "Сборник научной фантастики", выпуск 12, 1972
    OCR: Владимир Весленко
---------------------------------------------------------------




    Космический корабль "Трижды Г" вырвался из пустоты гиперпространства
и   появился  в  бесконечном  пространстве-времени.  Вокруг  него  сияло
огромное звездное скопление Геркулеса.
    Корабль неуверенно повис,  окруженный бесчисленными солнцами, каждое
из  которых  было  центром  могучего  поля  тяготения,  вцепившегося   в
крохотную  металлическую скорлупку.  Но вычислительные машины корабля не
ошиблись - он оказался точно  в  назначенном  месте.  Только  один  день
полета  -  обычного  пространственного  полета  - отделял его от системы
Лагранжа.
    Каждый, кто  был  на  борту,  воспринял это известие по-своему.  Для
экипажа это означало еще один день  работы,  еще  один  день  оплаты  по
ставкам за полетное время, а потом - отдых на поверхности. Планета, куда
они  направлялись,  была  необитаема,  но  отдохнуть  приятно  даже   на
астероиде. Что могли думать по этому поводу пассажиры, членов экипажа не
интересовало.  Пассажиров они недолюбливали и старались держаться от них
подальше. Ведь это же были сплошь "головастые"!
    Так оно и было - все пассажиры,  кроме одного,  были  "головастыми".
Выражаясь  вежливее,  это  были ученые,  и притом довольно разношерстная
компания.  Единственным чувством,  которое объединяло их в  тот  момент,
было  беспокойство  за свои приборы и смутное желание еще раз проверить,
все ли с ними в порядке.
    Ну и,   пожалуй,   едва   заметное  ощущение  тревоги  и  возросшего
напряжения.  Планета была необитаема - каждый не  однажды  высказывал  в
этом  свое твердое убеждение.  Но в чужую душу не влезешь:  у каждого на
этот счет могли быть и свои мысли.
    Что касается  единственного  на  борту корабля человека,  который не
принадлежал ни к экипажу,  ни к ученым,  то он чувствовал  прежде  всего
смертельную усталость. С трудом поднявшись на ноги, он пытался стряхнуть
с себя последние остатки космической болезни. Звали его Марк Аннунчио, и
он  провел в постели,  почти без еды,  все эти четыре дня,  пока корабль
находился вне Вселенной, преодолевая расстояние во много световых лет.
    Но сейчас  Марку  уже не казалось,  что он вот-вот умрет,  и настало
время явиться по вызову капитана.  Удовольствия это Марку не доставляло:
он привык делать все по-своему и видеть только то что ему хотелось.  Кто
такой этот капитан, чтобы...
    Его снова и снова подмывало рассказать все доктору Шеффилду и с этим
покончить.
    Но Марк  был  любопытен  и  знал,  что  все равно пойдет к капитану.
Любопытство  было  его  единственным  недостатком.  Оно  же   было   его
профессией и призванием в жизни.



    Капитану Фолленби  все было нипочем.  Так он обычно о себе думал.  А
совершать рейсы по  заданию  правительства  ему  приходилось  и  раньше.
Прежде  всего это сулило прибыль.  Конфедерация не скупилась на расходы.
Это означало,  что корабль каждый раз проходил капитальный  ремонт,  что
все  ненадежные части заменяли новыми,  что экипажу хорошо платили.  Это
было выгодное дело. Чертовски выгодное.
    Но этот рейс был не совсем обычным.
    Дело не в том,  что пришлось взять на борт таких пассажиров. Он было
опасался   склок,   истерик,  невозможной  тупости,  но  оказалось,  что
"головастые" лишь немногим отличаются от нормальных людей.
    Дело даже   не   в   том,  что  его  корабль  наполовину  разобрали,
переоборудовав  в  "универсальную  лабораторию",  как  было  сказано   в
контракте. Об этом он старался не думать.
    Дело было в Малышке - далекой планете, куда они направлялись.
    Экипаж, конечно,  ничего не знал.  Но сам капитан, хоть ему было все
нипочем и так далее, начинал беспокоиться.
    Только начинал...
    А сейчас его больше всего раздражал этот Марк Аннунсио  -  так,  что
ли,  его зовут?  Капитан сердито потер руки, и его широкое, круглое лицо
побагровело от гнева.
    Вот наглость!
    Мальчишка, которому нет еще и двадцати,  пустое место по сравнению с
другими пассажирами - и вдруг такое потребовать!
    Что-то тут неспроста. Во есяком случае, это предстоит выяснить.
    Вместо выяснения  он  с  удовольствием взял бы кое-кого за шиворот и
тряхнул бы так, чтобы зубы застучали... Но нельзя. Нельзя.
    В конце  концов  уж  очень  странным  был этот рейс,  зафрахтованный
Конфедерацией Планет, и, возможно, двадцатилетний любитель совать нос не
в  свое  дело  тоже  для  чего-то нужен.  Но зачем он понадобился?  Вот,
например,  у этого доктора Шеффилда,  можно подумать,  нет другого дела,
как  только носиться с этим мальчишкой.  Что это значит?  Кто такой этот
Аннунсио?
    Всю дорогу  он страдал космической болезнью.  А может быть,  это был
просто предлог, чтобы сидеть в своей каюте?
    У двери прожужжал звонок.
    Это он.
    Спокойнее, подумал капитан. Спокойнее.



    Входя в каюту капитана,  Марк Аннунчио облизал губы,  тщетно пытаясь
избавиться от горечи во рту.  У него  слегка  кружилась  голова  и  было
тяжело  на сердце.  В этот момент он был бы рад отказаться даже от своей
работы, лишь бы снова попасть на Землю.
    Он с сожалением вспомнил свою маленькую, но уютную комнату, знакомую
до мелочей,  где он наслаждался  уединением  среди  себе  подобных.  Там
стояли  только  кровать,  стол,  стул  и шкаф,  но к его услугам в любой
момент была вся Центральная библиотека.  Здесь не было ничего. Он думал,
что на борту корабля можно узнать много нового.  Он еще никогда не бывал
на борту корабля.  Но он не ожидал,  что проваляется все эти долгие дни,
страдая космической болезнью.
    Ему до слез хотелось домой.  Он чувствовал отвращение к самому себе,
зная,  что его глаза покраснели и слезятся,  и что капитан это наверняка
заметит.  Он чувствовал отвращение к себе,  потому что  знал,  что  мал,
тщедушен и похож на мышонка.
    Так оно и было.  У него  были  шелковистые  прямые  волосы  мышиного
цвета,  узкий,  уходящий назад подбородок, маленький рот и острый носик.
Для полного  сходства  не  хватало  только  пяти-шести  усиков,  которые
торчали бы с каждой стороны. И роста он был ниже среднего.
    Но тут он увидел в иллюминаторе капитанской каюты звездное небо, и у
него захватило дух.
    Звезды!
    Таких он никогда еще не видел!
    Марк ни разу не бывал за пределами Земли.  (Доктор Шеффилд  говорил,
что именно поэтому он и заболел космической болезнью. Марк ему не верил.
Он  пятьдесят  раз  читал  в  книгах,  что  космическая  болезнь   имеет
психогенное  происхождение.  Даже  доктор  Шеффилд  иногда  пытался  его
обмануть.)
    Он ни  разу не бывал за пределами Земли и привык к земному небу.  Он
привык видеть разбросанные по небосводу  две  тысячи  звезд,  и  из  них
только десять - первой величины.
    Здесь же  они  теснились  несметными  толпами.  В  одном   маленьком
квадрате  иллюминатора  их было в десять раз больше,  чем на всем земном
небе. А какие яркие!
    Он жадно  запечатлевал  в уме их расположение.  Звезды потрясли его.
Конечно,  он знал все цифровые данные о скоплении Геркулеса, содержавшем
до  10  миллионов  звезд  (точной переписи еще не было).  Но цифры - это
одно, а звезды - совсем другое.
    Ему захотелось  их  сосчитать.  Это  желание внезапно охватило его с
непреодолимой силой.  Любопытно,  сколько их здесь,  все  ли  они  имеют
названия, известны ли их астрономические характеристики. Минутку...
    Он отсчитывал их по сотням.  Две,  три...  Он мог бы делать это и по
памяти,  но  ему  нравилось  смотреть  на  реальные физические предметы,
особенно такой потрясающей красоты. Шесть, семь...
    Добродушный раскатистый  голос капитана заставил его вспомнить,  где
он находится:
    - Мистер Аннунсио? Рад вас видеть.
    Марк вздрогнул и  с  негодованием  повернулся  к  нему.  Почему  ему
помешали считать? Показав на иллюминатор, он раздраженно сказал:
    - Звезды!
    Капитан повернулся и уставился на них.
    - Ну и что! Что-нибудь неладно?
    Марк стоял,  глядя  на широкую спину капитана и его толстый зад,  на
серую щетку волос,  покрывавшую его голову,  и на  две  большие  руки  с
толстыми пальцами, переплетенными за спиной и ритмично похлопывавшими по
блестящему пластику куртки.
    "Что он понимает в звездах?  - подумал Марк.  - Какое ему дело до их
размера, светимости, спектрального класса?"
    Нижняя губа Марка дрогнула.  Этот капитан - тоже "нонкомпос". Все на
этом корабле - нонкомпосы.  Так  их  прозвали  сотрудники  мнемонической
Службы.  Нонкомпосы.  Все до единого.  Без счетной машины и пятнадцать в
куб не возведут.
    Марк почувствовал себя очень одиноким.
    Он решил, что объяснять все это нет смысла, и сказал:
    - Звезды здесь такие густые. Как гороховый суп.
    - Это  только  кажется,   мистер   Аннунсио.   (Капитан   произносил
"Аннунсио"  вместо  "Аннунчио",  и  это  резало  слух  Марка.) - Среднее
расстояние между звездами в самом густом скоплении - не меньше светового
года.  Места  хватает,  а?  Правда,  на вид тесновато.  Это верно.  Если
выключить свет,  они светят не хуже,  чем  триллион  точек  Чисхольма  в
осциллирующем силовом поле.
    Но он не предложил выключить свет,  а просить его об  этом  Марк  не
собирался.
    - Садитесь,  мистер Аннунсио,  - продолжал капитан. - В ногах правды
нет,  а?  Курите?  Не возражаете,  если я закурю?  Жаль, вас не было тут
утром.  В шесть локального времени  были  прекрасно  видны  Лагранж-I  и
Лагранж-II.  Красный  и зеленый.  Как светофор,  а?  Но вас не видно всю
дорогу. Космическая болезнь одолела, а?
    Эти "а?",  которые  капитан  выкрикивал  резким,  визгливым голосом,
страшно раздражали Марка. Он тихо ответил:
    - Сейчас я чувствую себя хорошо.
    Казалось, это не очень обрадовало  капитана.  Он  запыхтел  сигарой,
уставился на Марка, сдвинув брови, и медленно сказал:
    - Все равно,  рад вас  видеть.  Немного  познакомиться.  Вашу  руку.
"Трижды  Г" не первый раз в специальном правительственном рейсе.  До сих
пор никаких неприятностей.  Никогда  не  имел  неприятностей.  Не  желаю
неприятностей. Понимаете?
    Марк ничего не понимал и даже не пытался.  Его жадный  взгляд  снова
вернулся  к  звездам.  Их  расположение  немного изменилось.  Капитан на
мгновение перехватил его взгляд,  нахмурился и,  казалось,  хотел пожать
плечами.   Он  подошел  к  пульту  управления,  и  металлическая  штора,
скользнув  по  сверкавшему  звездами  иллюминатору,  закрыла  его,   как
гигантское веко.
    Марк вскочил, закричав в бешенстве:
    - Что еще такое? Я считал их, идиот!
    - Считал?..  -  капитан  побагровел,  но   заставил   себя   вежливо
продолжать. - Извините. Нам нужно поговорить о деле.
    На словах "о деле" он сделал едва слышное ударение.
    Марк знал, что он имеет в виду.
    - Говорить не о чем.  Я хочу посмотреть судовой журнал. Я звонил вам
несколько часов назад и так и сказал. Вы меня задерживаете.
    - А не скажете ли вы,  зачем  вам  смотреть  журнал,  а?  -  спросил
капитан. - Еще никто об этом не просил. Вы имеете на это право?
    Марк был изумлен.
    - Я имею право смотреть все, что захочу. Я из Мнемонической Службы.
    Капитан запыхтел сигарой  -  специальной  марки,  выпускавшейся  для
космических  полетов,  с  добавлением  окислителя,  чтобы не расходовать
кислорода воздуха. Он осторожно ответил:
    - Да? Никогда о такой не слыхал. Что это такое?
    - Мнемоническая Служба,  и все тут, - возмущенно ответил Марк. - Это
моя работа: я должен смотреть все, что захочу, и задавать любые вопросы,
какие захочу. И я на это имею право.
    - Но вы не получите журнал, если я не пожелаю.
    - Вашего мнения не спрашивают, вы... нонкомпос!
    Терпение капитана  иссякло.  Он  в  ярости  швырнул  на пол сигару и
растоптал  ее,  потом  подобрал   остатки   и   тщательно   запихнул   в
мусоропровод.
    - Куда вы гнете?  - спросил он.  - Кто вы  вообще  такой?  Секретный
агент? В чем дело? Выкладывайте сейчас же.
    - Я сказал вам все, что нужно.
    - Мне  нечего  скрывать,  -  сказал  капитан,  - но у меня есть свои
права.
    - Нечего   скрывать?  -  завопил  Марк.  -  А  почему  этот  корабль
называется "Трижды Г"?
    - Такое у него название.
    - Рассказывайте!  В земном регистре такого нет.  Я это знал с самого
начала и собирался вас спросить.
    Капитан заморгал глазами и ответил:
    - Официальное  название  -  "Георг Г.  Гронди".  Но все называют его
"Трижды Г".
    Марк рассмеялся.
    - Ну вот,  видите? А когда я посмотрю журнал, я поговорю с экипажем.
У меня есть на это право. Спросите доктора Шеффилда.
    - И с экипажем тоже,  а? - капитан был вне себя от ярости. - Давайте
сюда вашего доктора Шеффилда,  и мы вас обоих запрем в каюте до посадки.
Щенок!
    Он схватил телефонную трубку.



    Научный персонал "Трижды Г" был невелик для той работы,  которая ему
предстояла,  и личный состав его был  довольно  молод.  Может  быть,  не
настолько,  как Марк Аннунчио,  который был сам по себе,  но даже самому
старшему из ученых,  астрофизику Эммануэлю Джорджу Саймону,  еще не было
тридцати девяти. А темные густые волосы и большие блестящие глаза делали
его еще моложе,  Правда,  блеском глаз он отчасти был обязан  контактным
линзам.
    Саймон, слишком хорошо помнивший о своем возрасте,  а также и о том,
что  именно  он  назначен  номинальным  начальником  экспедиции  (о  чем
большинство остальных было склонно забывать),  обычно напускал  на  себя
скептическое  отношение  к стоявшей перед ними задаче.  Вот и сейчас он,
просмотрев на руках перфоленту,  дав  ей  снова  свернуться  в  рулон  и
усевшись  в  самое  мягкое  кресло  в крохотной гостиной для пассажиров,
вздохнул и сказал:
    - Все то же самое. Ничего.
    Перед ним лежали последние цветные  снимки  системы  двойной  звезды
Лагранжа,   но   даже   их  красота  не  производила  на  него  никакого
впечатления.  Лагранж-I,  поменьше и чуть горячее земного  Солнца,  сиял
ярким  зелено-голубым  светом,  окруженный  жемчужной  зеленовато-желтой
короной,  как изумруд в золотой оправе.  Он казался не больше  горошины.
Недалеко  от  него (насколько можно было судить по фотографии) находился
Лагранж-II.  Он был расположен так,  что казался вдвое больше Лагранжа-I
(на  самом  деле  его  диаметр  составлял всего 4/5 диаметра Лагранжа-I,
объем - половину,  а масса - две трети).  Его красно-оранжевые  тона,  к
которым  пленка  была  менее  чувствительна,  чем сетчатка человеческого
глаза,  выглядели на снимке еще тусклее,  чем обычно,  рядом  с  сиянием
соседнего солнца.
    Оба солнца окружала небывалая  сверкающая  россыпь  звезд  скопления
Геркулеса,   не   тонувшая   в  солнечном  свете  благодаря  специальным
поляризованным объективам. Это было похоже на густо рассыпанную алмазную
пыль: желтую, белую, голубую и красную.
    - Ничего, - вздохнул Саймон.
    - А  по-моему,  неплохо,  - отозвался сидевший в гостиной врач Гроот
Новенаагль - небольшого роста, полный человек, которого никто не называл
иначе, чем "Нови".
    - А где Малышка?  - спросил он и нагнулся над  Саймоном,  глядя  ему
через плечо слегка близорукими глазами.
    Саймон покосился на него.
    - Она  называется не "Малышка".  Если вы имеете в виду планету Трою,
то в этой проклятой мешанине звезд ее не  видно.  Эта  картинка  годится
разве что для научно-популярного журнала. Толку от нее немного.
    - Жаль... - разочарованно протянул Нови.
    - А вам-то какая разница?  - спросил Саймон.  - Предположим, я скажу
вам,  что одна из этих точек - Троя.  Любая. Вы все равно не отличите ее
от других, так зачем вам это?
    - Нет, погодите, Саймон. Пожалуйста, не изображайте такое презрение.
Это  же  вполне  законное  чувство.  Мы ведь будем жить на Малышке.  Как
знать, может быть, на ней мы и умрем...
    - Нови,  здесь  нет ни слушателей,  ни оркестра,  ни микрофонов,  ни
фанфар - зачем ломать комедию? Мы там не умрем. Если и умрем, будем сами
виноваты, да и то скорее всего - от обжорства.
    Это было сказано так,  как обычно люди с плохим аппетитом говорят  о
любителях  поесть,  будто скверное пищеварение неотделимо от безупречной
добродетели и интеллектуального превосходства.
    - Умерло же там больше тысячи человек, - тихо сказал Нови.
    - Верно. Во всей Галактике умирает миллиард человек в день.
    - Но не так.
    - Не как?
    Нови ответил,  как обычно,  лениво растягивая слова, хотя это стоило
ему некоторого усилия:
    - Решено этот вопрос обсуждать только на официальных заседаниях.
    - Нечего тут и обсуждать,  - мрачно сказал Саймон.  - Это просто две
обыкновенные звезды.  Будь я проклят,  если знаю, зачем вызвался лететь.
Наверное, просто потому, что представился случай увидеть вблизи необычно
большую звездную систему троянского типа. И еще - взглянуть на пригодную
для обитания планету с двойным солнцем.  Не знаю,  почему я решил, что в
этом есть что-нибудь удивительное.
    - Потому что вы подумали о тысяче погибших мужчин и женщин, - сказал
Нови и торопливо продолжал:
    - Послушайте,  не можете ли вы мне сказать, что такое вообще планета
троянского типа?
    Врач стойко выдержал полный презрения взгляд собеседника и добавил:
    - Ладно,  ладно. Ну, я не знаю. Вы тоже не все знаете. Что вы знаете
об ультразвуковых разрезах?
    - Ничего,  -  ответил Саймон,  - и,  по-моему,  это очень хорошо.  Я
считаю,   что   всякая   информация,   выходящая   за   пределы   прямой
специальности, бесполезна и требует пустой траты умственного потенциала.
С точкой зрения Шеффилда я не согласен.
    - А все-таки я хочу знать. Конечно, если вы можете объяснить.
    - Могу.  Правда,  об  этом  говорилось   в   первом   информационном
сообщении,  если  вы  его  слушали.  У большинства кратных звезд - а это
значит, у трети всех звезд - есть какие-нибудь планеты. К сожалению, они
обычно  непригодны  для  жизни.  Если  они  достаточно  далеки от центра
тяготения звездной системы, чтобы иметь более или менее круговую орбиту,
то  на них так холодно,  что их покрывают океаны жидкого гелия.  Если же
они  достаточно  близки,  чтобы  получать  тепло,  то  их   орбиты   так
неправильны,  что  по меньшей мере один раз за оборот они приближаются к
какой-нибудь из звезд настолько,  что на них и железо бы расплавилось. А
здесь,  в  системе  Лагранжа,  все  не  так,  как  обычно.  Обе звезды -
Лагранж-I и Лагранж-II - и  планета  Троя  со  своим  спутником  Илионом
находятся в вершинах воображаемого равностороннего треугольника. Ясно? А
такое расположение,  оказывается, устойчиво; только ради чего угодно, не
спрашивайте меня, почему. Считайте, что это мое профессиональное мнение.
    - Мне никогда не пришло бы  в  голову  подвергать  его  сомнению,  -
пробормотал вполголоса Нови.  Казалось, Саймон остался чем-то недоволен,
но продолжал:
    - Вся  система  в целом вращается вокруг общего центра.  Троя всегда
находится в ста миллионах миль от каждого из солнц,  а солнца  -  в  ста
миллионах миль друг от друга.
    Нови почесал ухо. Он был как будто не совсем удовлетворен ответом.
    - Это  все  я знаю.  Я все-таки слушал информационное сообщение.  Но
почему это называется "планетой  троянского  типа"?  Что  за  "троянский
тип"?
    Тонкие губы Саймона на мгновение сжались,  как будто он усилием воли
сдержал резкое слово.
    - У нас в Солнечной  системе  тоже  есть  такое  сочетание.  Солнце,
Юпитер  и  группа  мелких  астероидов образуют устойчивый равносторонний
треугольник.  А астероидам были даны имена Гектора,  Ахиллеса,  Аякса  и
других героев троянской войны. Поэтому... Есть необходимость продолжать?
    - И это все? - спросил Нови.
    - Да. Теперь вы больше не будете ко мне приставать?
    - О, пропадите вы пропадом.
    Нови встал,  оставив  возмущенного  астрофизика,  но за мгновение до
того,  как его рука коснулась кнопки на дверном косяке, дверь скользнула
вбок,  и в гостиную вошел Борис Вернадский - широколицый,  чернобровый и
большеротый геохимик экспедиции, отличавшийся неумеренным пристрастием к
рубашкам в мелкий горошек и магнитным запонкам из красного пластика.  Не
обратив никакого  внимания  на  раскрасневшееся  лицо  Нови  и  каменное
выражение на физиономии астрофизика, он сказал:
    - Братья-ученые, если вы внимательно прислушаетесь, то услышите там,
наверху,  в  капитанской  каюте,  такой  взрыв,  какого  еще  никогда не
слыхали.
    - Что случилось? - спросил Нови.
    - Капитан взял  в  оборот  Аннунчио  -  этого  драгоценного  мага  и
чародея,  с которым так носится Шеффилд, и тот понесся наверх с налитыми
кровью очами.
    Саймон, до сих пор слушавший его, фыркнул и отвернулся. Нови сказал:
    - Шеффилд?  Но ведь он и сердиться не умеет.  Я никогда  не  слышал,
чтобы он повысил голос.
    - На этот раз он не выдержал.  Когда он узнал, что мальчишка ушел из
своей каюты, не сказав ему, и что капитан его кроет... Ого-го! Вы знали,
что он уже гуляет, Нови?
    - Нет,  не знал,  но это не удивительно.  Такая уж штука космическая
болезнь.  Когда она тебя одолевает,  кажется,  что вот-вот умрешь.  Даже
хочется,  чтобы  поскорее.  А  через две минуты все как рукой снимет,  и
чувствуешь себя здоровым. Слабым, но здоровым. Я утром сказал Марку, что
мы завтра садимся. Вероятно, это его и вылечило. Мысль о близкой посадке
на планете творит чудеса при космической болезни.  Ведь мы в самом  деле
садимся, правда, Саймон?
    Астрофизик издал невнятный звук,  который можно было истолковать как
утвердительное ворчание. По крайней мере так понял его Нови.
    - А все-таки что случилось? - спросил Нови.
    - Ну,  Шеффилд  живет  у  меня  в  каюте  с  тех пор,  как мальчишка
загнулся.  Сидит он сегодня за столом со своими  дурацкими  таблицами  и
крутит  карманную  вычислительную машинку,  как вдруг по телефону звонит
капитан.  Оказывается,  мальчишка у него,  и капитан желает знать, зачем
такое-сякое  и этакое правительство вздумало подослать к нему шпиона.  А
Шеффилд орет ему,  что проткнет его насквозь макронивелировочной трубкой
Колламора,  если  он  что-нибудь позволит себе с мальчишкой.  А потом он
вылетает из каюты,  бросив трубку и оставив капитана с пеной  у  рта  от
ярости.
    - Вы все выдумали, - сказал Нови. - Шеффилд никогда не скажет ничего
подобного.
    - Ну, что-то в этом роде.
    Нови повернулся к Саймону.
    - Вы возглавляете нашу группу. Почему вы ничего не предпримете?
    - Ну да, в таких случаях я возглавляю группу, - огрызнулся Саймон. -
Если что-нибудь случается,  отвечаю всегда я.  Пусть  разбираются  сами.
Шеффилд  за  словом в карман не полезет,  а капитан никогда не вынет рук
из-за спины.  Яркое описание Вернадского еще не значит,  что  произойдет
кровопролитие.
    - Да, но зачем допускать ссоры в такой экспедиции?
    - Вы  говорите  о  нашей  высокой миссии!  - Вернадский в притворном
ужасе воздел руки и закатил глаза.  - О,  как страшит меня мысль  о  том
времени, когда мы окажемся среди костей и остатков первой экспедиции!
    Представившаяся всем картина не  вызывала  особого  веселья,  и  все
замолчали.  Даже  затылок  Саймона - единственное,  что виднелось поверх
спинки кресла - казалось, на мгновение напрягся.



    Освальд Мейер Шеффилд, психолог, был тощ, как жердь, и обладал столь
же   высоким   ростом,  а  также  могучим  голосом,  позволявшим  ему  с
неожиданной виртуозностью исполнять оперные арии  или  же  спокойно,  но
язвительно  добивать  противника  в  споре.  Когда  он  входил  в  каюту
капитана,  на его лице не было заметно гнева,  которого  можно  было  бы
ожидать, судя по рассказу Вернадского. Он даже улыбался.
    Как только он вошел, капитан набросился на него:
    - Слушайте, Шеффилд...
    - Минутку,  капитан Фолленби,  - прервал его Шеффилд.  - Как ты себя
чувствуешь, Марк?
    Марк опустил глаза и глухо ответил:
    - Все в порядке, доктор Шеффилд.
    - Я не знал, что ты уже встал с постели.
    В его голосе не был слышен упрек, но Марк виновато ответил:
    - Я почувствовал себя лучше,  доктор Шеффилд,  и мне не по себе  без
дела. Все время, что я на корабле, я ничего не делаю. Поэтому я позвонил
капитану и попросил его показать мне судовой журнал,  а он  вызвал  меня
сюда.
    - Ну,  хорошо.  Я думаю,  он не  будет  возражать,  если  ты  сейчас
вернешься к себе.
    - Ах, не буду?.. - начал капитан.
    Шеффилд ласково поднял на него глаза.
    - Я отвечаю за него, сэр.
    И капитан почему-то не смог ничего возразить.
    Марк послушно повернулся,  чтобы идти.  Шеффилд подождал, пока дверь
за ним плотно закроется, и повернулся к капитану:
    - Какого черта, капитан?
    Капитан несколько  раз  угрожающе  качнулся всем телом и с отчетливо
слышным хлопком судорожно сцепил руки за спиной.
    - Этот вопрос должен задать я. Я здесь капитан, Шеффилд.
    - Я знаю.
    - Знаете,  что это значит, а? Пока этот корабль находится в космосе,
он рассматривается как планета,  и мне предоставлена на  ней  абсолютная
власть.   В   космосе  мое  слово  -  закон.  Даже  Центральный  Комитет
Конфедерации не может его отменить.  Я должен поддерживать дисциплину, и
никакие шпионы...
    - Ладно.  А теперь,  капитан,  послушайте,  что  я  вам  скажу.  Вас
зафрахтовало    Бюро    по   делам   периферии,   чтобы   вы   доставили
правительственную экспедицию в систему Лагранжа, находились там столько,
сколько  понадобится  для  ее  работы  и  сколько  позволит безопасность
экипажа и корабля,  а потом доставили нас домой.  Вы подписали договор и
приняли на себя некоторые обязательства.  Например, вы не должны трогать
или портить наши приборы.
    - Кто же их трогает! - возмутился капитан. Шеффилд спокойно ответил:
    - Вы.  Капитан,  оставьте в покое Марка Аннунчио.  Вы не должны  его
трогать,  так же как вы не трогаете монохром Саймона и микрооптику Вайо.
Ясно?
    Облаченная в мундир грудь капитана поднялась.
    - Я не желаю выслушивать приказания  на  борту  своего  собственного
корабля.  Ваши  разговоры  - нарушение дисциплины,  мистер Шеффилд,  Еще
слово - и вы будете арестованы в своей каюте вместе с вашим Аннунчио. Не
нравится - можете обращаться в Контрольное бюро,  когда вернетесь.  А до
тех пор - помалкивайте!
    - Постойте,  капитан,  дайте мне объяснить.  Марк - из Мнемонической
Службы...
    - Ну конечно,  он так и говорил.  Номоническая служба,  номоническая
служба...  По-моему,  это просто тайная полиция. Так вот, на борту моего
корабля этого не будет, а?
    - Мне-мо-ни-чес-кая Служба,  - терпеливо повторил Шеффнлд.  - Это от
греческого слова "память".
    Капитан прищурился.
    - Он что, все запоминает?
    - Именно,  капитан.  Понимаете,  это отчасти я виноват. Я должен был
поставить вас в известность об этом.  Я так и сделал бы, если бы мальчик
не заболел сразу после старта.  Я больше ни о чем не мог думать. И потом
мне не приходило в голову, что он может заинтересоваться самим кораблем.
Хотя почему же нет? Его все должно интересовать.
    - Все, а? - капитан взглянул на стенные часы. - Так поставьте меня в
известность  сейчас,  а?  Без  долгих  разговоров.  И  вообще   поменьше
разговоров. Время ограничено.
    - Это недолго, уверяю вас. Вот, капитан, вы старый космический волк.
Сколько обитаемых планет входит в Конфедерацию?
    - Восемьдесят тысяч, - ответил капитан не задумываясь.
    - Восемьдесят   три  тысячи  двести,  -  поправил  Шеффилд.  -  Кто,
по-вашему, руководит такой огромной политической организацией?
    Капитан снова без колебаний ответил:
    - Вычислительные машины.
    - Верно.   Существует  Земля,  где  половина  населения  обслуживает
правительство и только и делает,  что считает, а на всех других планетах
есть вычислительные центры. И все равно многие сведения теряются. Каждая
планета знает что-то такое,  чего не знают  другие.  Даже  почти  каждый
человек. Возьмите нашу маленькую группу. Вернадский не знает биологии, а
я ничего не понимаю в химии.  Ни один из нас,  кроме Фоукса,  не мог  бы
пилотировать  самый  простой патрульный космолет.  Поэтому мы и работаем
вместе:  каждый приносит те познания,  которых не хватает другим. Но тут
есть  одна зацепка.  Ни один из нас не знает точно,  что именно из того,
что он знает,  важно для других при данных  обстоятельствах.  Мы  же  не
можем   сидеть  и  рассказывать  друг  другу  все,  что  знаем.  Поэтому
приходится гадать,  и не всегда правильно. Например, есть два факта, А и
Б,  которые очень хорошо вяжутся друг с другом.  И А, который знает факт
А,  говорит Б,  который знает факт Б:  "Почему же ты мне это  не  сказал
десять лет назад?". А Б отвечает: "Я не знал, что это так важно", или "А
я думал, об этом все знают".
    - Вот для этого и нужны вычислительные машины, - сказал капитан.
    - Но их возможности ограниченны,  капитан,  - возразил Шеффилд. - Им
нужно задавать вопросы;  больше того,  вопросы должны быть только такие,
чтобы их можно было выразить  ограниченным  набором  символов.  А  кроме
того,  машины все понимают буквально. Они отвечают на вопрос, который вы
задаете,  а не на тот,  что вы при этом имеете в виду. Бывает, никому не
приходит  в  голову  задать  нужный  вопрос  или  ввести в машину нужные
символы, а в таких случаях по своей инициативе она информацию не выдает.
Нам,  всему человечеству нужна не механическая вычислительная машина,  а
машина,  наделенная воображением.  Вот одна  такая  машина,  капитан,  -
Шеффилд постучал себя пальцем по виску. - У каждого такая есть, капитан.
    - Может быть,  - проворчал капитан,  - только я уж  лучше  предпочту
обычную, а? Ту, что с кнопками.
    - Вы уверены?  Ведь у машин не бывает неожиданных догадок.  А у  вас
бывают.
    - А это относится к делу? - капитан снова взглянул на часы.
    - Где-то  в  глубине  человеческого  мозга  хранятся  все  сведения,
которые ему попадаются. Сознательно он помнит очень немногое, но все они
там есть, и по ассоциации могут вспомниться любые из них, а человек даже
не будет знать,  откуда что взялось.  Это  и  называется  догадкой,  или
интуицией.  У  некоторых  людей  это получается лучше,  чем у других.  А
некоторых можно этому научить. Кое-кто почти достигает совершенства, как
Марк Аннунчио и еще сотня ему подобных,  Я надеюсь,  что когда-нибудь их
будет миллиард, и тогда Мнемоническая Служба в самом деле заработает.
    - Всю свою жизнь, - продолжал Шеффилд, - эти люди ничего не делают -
только читают,  смотрят и  слушают.  И  учатся  делать  это  все  лучше,
эффективнее.  Неважно, какие сведения они запоминают. Эти сведения могут
на первый взгляд не иметь ни смысла,  ни значения.  Пусть кому-нибудь из
мнемонистов  вздумается  целую неделю изучать результаты соревнований по
космическому поло  в  секторе  Канопуса  за  последние  сто  лет.  Любые
сведения могут когда-нибудь пригодиться.  Это основная аксиома.  А время
от времени кто-нибудь из мнемонистов делает такие  сопоставления,  какие
не  могла бы сделать ни одна машина.  Потому что ни одна машина не может
располагать этими совершенно не связанными  между  собой  сведениями,  а
если она их и имеет,  то ни один нормальный человек никогда не задаст ей
нужного вопроса.  Одна хорошая  корреляция,  предложенная  Мнемонической
Службой, может окупить все затраты на нее за десять лет, а то и больше.
    Капитан забеспокоился и поднял свою широкую руку:
    - Погодите.  Аннунчио сказал, что в земных регистрах нет корабля под
названием "Трижды Г".  Значит,  он знает наизусть  все  названия,  какие
только есть в регистрах?
    - Вероятно.  Наверное,  он прочитал Регистр торговых судов.  В  этом
случае он знает все названия,  тоннаж,  годы постройки,  порты приписки,
численность экипажа и все остальное, что есть в Регистре.
    - И еще он считал звезды.
    - А почему бы и нет? Это тоже информация.
    - Будь я проклят!
    - Не исключено,  капитан.  Но я хочу  сказать,  что  люди,  подобные
Марку, не такие, как все. Он получил необычное, ненормальное воспитание,
у него выработалось необычное, ненормальное восприятие жизни. С тех пор,
как в пятилетнем возрасте он поступил в Мнемоническую Службу, он впервые
покинул  ее  территорию.  Он  легко  возбудим,  и  ему   можно   нанести
непоправимый  вред.  Это  не  должно произойти,  и мне поручено следить,
чтобы этого не случилось.  Он - мой прибор;  он ценнее, чем любой прибор
на этом корабле. Таких, как он, на весь Млечный Путь всего сотня.
    Лицо капитана Фолленби ясно выражало уязвленное чувство собственного
достоинства.
    - Ну, ладно. Значит, журнал. Строго конфиденциально, а?
    - Строго. Он рассказывает все только мне, а я никому не рассказываю,
если только не сделано ценное сопоставление.
    Судя по  виду капитана,  это не совсем соответствовало тому,  что он
понимал под словами "строго конфиденциально", но он сказал:
    - И никаких разговоров с экипажем.
    После многозначительной паузы он добавил:
    - Вы знаете, что я имею в виду.
    Шеффилд шагнул к двери.
    - Марк в курсе дела. Поверьте, экипаж от него ничего не узнает.
    Когда он уже выходил, капитан окликнул его:
    - Шеффилд!
    - Да?
    - А что такое "нонкомпос"?
    Шеффилд подавил улыбку.
    - Он вас так назвал?
    - Что это такое, я спрашиваю!
    - Просто   сокращение  слов  "нон  компос  ментис".  Все  мнемонисты
называют так всех,  кто  не  принадлежит  к  Мнемонической  Службе.  Это
относится и к вам.  И ко мне.  По латыни это значит "не в своем уме".  И
знаете, капитан, по-моему, они правы.
    Он быстро вышел.



    На просмотр  судового  журнала  Марку  Аннунчио  понадобилось секунд
пятнадцать.  Он ничего там не понял,  но он не  понимал  большинство  из
того, что запоминал. Это его не смущало. Не смутило его и то, что журнал
оказался скучным.  Но Марк так и не нашел там того, что искал, и отложил
журнал со смешанным чувством облегчения и неудовольствия.
    Марк направился в библиотеку и  просмотрел  десятка  четыре  книг  с
такой скоростью,  какую только позволяло развить сканирующее устройство.
В детстве он три года учился  так  читать  и  до  сих  пор  с  гордостью
вспоминал, как на выпускных экзаменах установил рекорд школы.
    Наконец Марк забрел в лабораторный отсек и начал  заглядывать  то  в
одну,  то в другую лабораторию. Он не задавал никаких вопросов и уходил,
как только кто-нибудь обращал на него внимание.
    Марк ненавидел  их  невыносимую  привычку  глядеть  на него,  как на
какое-то диковинное животное.  Он ненавидел их всезнающий вид, как будто
стоило  тратить  все  возможности  мозга на один крохотный предмет и при
этом помнить какую-то ничтожную его часть.
    Конечно, со временем придется задавать им вопросы. Это его работа, а
даже если  бы  и  было  иначе,  он  все  равно  бы  не  удержался  -  из
любопытства.  Впрочем, он надеялся выдержать до тех пор, когда они сядут
на планету.
    Марк был рад, что корабль находится уже в пределах звездной системы.
Скоро он увидит новую планету с новыми солнцами,  да еще двумя,  и новой
луной. Четыре объекта, каждый из которых содержит свеженькую информацию;
бездна фактов, которые можно любовно собирать и сортировать...
    У Марка  захватило  дух  при  одной  мысли об этой бесформенной горе
сведений,  которая его ожидала. Ему представился собственный мозг в виде
огромной картотеки с перекрестным указателем,  простиравшейся бесконечно
во всех направлениях.  Аккуратный,  четкий,  хорошо  смазанный  механизм
высочайшей точности.
    Он чуть не  засмеялся,  подумав  о  тех  пыльных  чердаках,  которые
называют  своим мозгом нонкомпосы.  Он чувствовал это даже тогда,  когда
говорил с доктором Шеффилдом.  А  этот  еще  был  из  лучших:  он  очень
старался все понять,  и иногда это ему почти удавалось. У всех остальных
пассажиров корабля были не мозги,  а дровяные склады - пыльные  дровяные
склады,  заваленные трухой,  и достать оттуда можно было только то,  что
лежало сверху.
    Бедные глупцы!  Он бы их пожалел,  не будь они такими злобными. Если
бы они только знали, на что похожи их мозги! Если бы они это поняли!
    Все свободное время Марк проводил в наблюдательных рубках,  следя за
приближением новых миров.
    Корабль прошел   недалеко   от  Илиона.  Саймон  педантично  называл
планету,  куда они направлялись, Троей, а ее спутник - Илионом, хотя все
остальные окрестили их Малышкой и Сестренкой.  По другую сторону от двух
солнц,  в   противоположной   "троянской   точке",   находилась   группа
астероидов.   Саймон  называл  их  "Лагранж-Эпсилон",  все  остальные  -
Щенками.
    Все эти  смутные  мысли  пронеслись одновременно в мозгу Марка,  как
только он подумал об Илионе.  Он почти не осознал их и пропустил как  не
представляющие в данный момент интереса. Еще более смутно и еще глубже в
его подсознании зашевелилось еще сотен пять  подобных  нехитрых  кличек,
заменявших торжественные астрономические наименования.  Некоторые из них
он где-то вычитал,  другие услышал в субэфирных передачах,  третьи узнал
из   обычных   разговоров,  а  некоторые  встречалась  ему  в  последних
известиях.  Кое-что ему говорили прямо,  кое-что было  подслушано.  Даже
"Трижды Г",  заменившее "Георга Г.  Гронди", тоже стояло в этой туманной
картотеке.
    Шеффилд часто расспрашивал Марка о том,  что происходило в его мозгу
- расспрашивал очень мягко, очень осторожно.
    - Мнемонической Службе нужно много таких,  как ты, Марк. Миллионы, а
со временем - и миллиарды,  если наша  раса  заселит  всю  Галактику.  А
откуда они возьмутся?  Полагаться на врожденный талант не приходится. Им
наделены все мы, в большей или меньшей степени. Важнее всего обучение, а
чтобы обучать, мы должны узнать, как это делается.
    И, понуждаемый Шеффилдом,  Марк следил за собой, слушал себя, изучал
себя,  пытаясь это осознать.  Он понял,  что его мозг подобен гигантской
картотеке;  он видел,  как карточки строятся одна за другой; он заметил,
как  нужные сведения выскакивают по первому зову,  трепеща от готовности
служить. Это было трудно объяснить Шеффилду, но он старался, как мог.
    И его  уверенность  в  себе  росла.  Забывались тревоги его детства,
первых лет Службы.  Он перестал просыпаться среди ночи,  весь в поту,  с
криком  ужаса при мысли о том,  что он может все забыть.  Прекратились и
головные боли.
    Марк увидел в иллюминаторе Илион. Он был ярче, чем любая луна, какую
только Марк мог себе представить.  (В  его  мозгу  в  убывающем  порядке
проплыли  цифры  -  отражающая способность поверхности трехсот обитаемых
планет. Он почти не обратил на них внимания.)
    Перед ним  ослепительно  сверкали огромные пятна неправильной формы.
Недавно Марк подслушал,  как Саймон,  устало отвечая на  чей-то  вопрос,
сказал,  что когда-то это было морское дно.  Тут же в мозгу Марка возник
еще один факт.  В первом  сообщении  Хидошеки  Макоямы  говорилось,  что
состав  этих  ярких солевых отложений - 78,6%  хлористого натрия,  19,2%
карбоната магния,  1,4%  сульфата ка...  Мысль оборвалась - она была  не
нужна.
    На Илионе была  атмосфера.  Всего  около  100  миллиметров  ртутного
столба.  (Чуть больше 1/8 земной, в десять раз больше марсианской, 0,254
атмосферы Коралемона,  0,1376 - Авроры...) Он лениво следил,  как растут
десятичные  знаки.  Это  было  полезное  упражнение,  но  скоро  оно ему
надоело.  Мгновенный счет они проходили еще в пятом классе.  Сейчас  для
него  представляли  трудность  лишь  интегралы.  Иногда  ему приходило в
голову:  это оттого,  что он не знает,  что  такое  интеграл.  Мелькнуло
полдюжины определений, но ему не хватало математических знаний, чтобы их
понять, хотя процитировать их на память он мог.
    В школе  им всегда говорили:  "Старайтесь не увлекаться каким-нибудь
одним предметом или темой.  Как только вы  заинтересуетесь,  вы  начнете
отбирать факты,  а этого вы никогда не должны делать. Для вас важно все.
Раз уж вы запомнили тот или иной факт,  неважно,  понимаете вы  его  или
нет".
    А нонкомпосы думают иначе. Зазнавшиеся дырявые мозги!
    Теперь они приближались к самой Малышке. Она тоже ярко светилась, но
по-своему.  На севере и на юге планеты сверкали полярные  шапки.  (Перед
глазами Марка поплыли страницы учебников палеоклиматологии Земли,  но он
не стал их останавливать.) Полярные шапки отступали. Еще миллион лет - и
на  Малышке будет такой же климат,  как сейчас на Земле.  Размер и масса
Малышки были такими же,  как у Земли,  а период ее вращения составлял 36
часов.
    Это был настоящий двойник Земли.  А те отличия, о которых говорилось
в сообщении Макоямы,  были в пользу Малышки.  Насколько было известно до
сих пор,  на Малышке ничто не угрожало человеку.  Никто и не подумал бы,
что там может таиться какая-то опасность.
    Если бы только не то обстоятельство,  что первая  колония  людей  на
этой планете погибла до последнего человека.
    Хуже того,  это  произошло  таким  образом,  что  вся  сохранившаяся
информация никак не могла объяснить, что же все-таки случилось.



    За два  часа  до посадки Шеффилд пришел в каюту к Марку.  Сначала их
поселили в одной  каюте.  Это  был  эксперимент:  мнемонисты  не  любили
находиться в обществе нонкомпосов.  Даже самых лучших. Во всяком случае,
эксперимент не удался.  Почти сразу же после старта  покрытое  испариной
лицо и умоляющие глаза Марка ясно показали,  что ему необходимо остаться
одному.
    Шеффилд чувствовал  себя  виноватым.  Он  отвечал  за все,  что было
связано с Марком - неважно,  была в этом его вина  или  нет.  Он  и  ему
подобные брали детей вроде Марка и своим воспитанием губили их.  Их рост
искусственно ускоряли.  Из них делали все,  что хотели.  Им не разрешали
общаться  с  нормальными  детьми,  чтобы  они  не  приобрели  привычки к
нормальному мышлению.  Ни один мнемонист еще  не  вступил  в  нормальный
брак, даже в пределах своей группы.
    Поэтому Шеффилд чувствовал себя страшно виноватым.
    Первую дюжину  таких  ребят  вырастили двадцать лет назад в школе Ю.
Караганды. Со временем Караганда по каким-то неясным причинам покончил с
собой,  но другие психологи, менее гениальные, но более респектабельные,
и в том числе Шеффилд,  успели поработать с ним и стать  его  учениками.
Школа росла, к ней прибавились другие. Одна из них даже была основана на
Марсе.  В данный  момент  в  ней  училось  пять  человек.  По  последним
сведениям,  в  живых  насчитывалось 103 человека,  прошедших полный курс
(естественно, до конца доучивалась лишь малая часть поступавших). А пять
лет  назад  Общепланетное  правительство  Земли  организовало  в системе
Департамента внутренних дел Мнемоническую Службу.
    Мнемоническая Служба  уже окупилась сторицей,  но об этом знали лишь
немногие. Общепланетное правительство не устраивала вокруг нее шума. Это
было  его  уязвимое  место - эксперимент,  неудача которого могла дорого
обойтись.  Оппозиция,  которую с трудом уговорили  не  замешивать  этого
вопроса  в  предвыборную  кампанию,  не  упускала  случая  поговорить на
общепланетных съездах о "разбазаривании средств  налогоплательщиков".  И
это  -  несмотря  на то,  что существовали документальные доказательства
обратного.
    В условиях машинной цивилизации,  заполнившей всю Галактику,  трудно
научиться оценивать достижения невооруженного разума.  Этому нужно долго
учиться. "Сколько же?" - подумал Шеффилд.
    Однако в  присутствии  Марка  следовало  скрывать  грустные   мысли.
Слишком  велика  опасность  того,  что  это  повлияет на его настроение.
Поэтому Шеффилд сказал:
    - Ты выглядишь прекрасно.
    Марк, казалось, был рад с ним увидеться. Он задумчиво произнес:
    - Когда мы вернемся на Землю, доктор Шеффилд...
    Он запнулся, слегка покраснел и продолжал:
    - То есть, если мы вернемся, я достану, сколько смогу, книг и пленок
о народных обычаях и суевериях.  Я почти ничего о них не читал.  Я был в
корабельной библиотеке - там на эту тему ничего нет.
    - А почему это тебя интересует?
    - Да это все капитан.  Вы, кажется, говорили - он сказал, команда не
должна знать,  что мы посетим такую планету,  на которой погибла  первая
экспедиция
    - Да, конечно. Ну и что?
    - Потому  что  космолетчики считают плохой приметой посадку на такой
планете особенно если она с виду безобидна,  да?  Их называют "ловушками
для простаков".
    - Верно.
    - Так говорит капитан.  Но только,  по-моему, это неправда. Я помню,
что есть семнадцать годных для жизни  планет,  с  которых  не  вернулись
первые  экспедиции и не основали там колоний.  И все равно потом все они
были освоены и теперь входят в Конфедерацию.  Взять хотя бы  Сарматию  -
теперь это вполне приличная планета.
    - Но есть и такие планеты, где постоянно происходят несчастья.
    Шеффилд нарочно  сказал  это  в  утвердительной  форме.  "Никогда не
задавайте наводящих  вопросов",  -  таков  один  из  Законов  Караганды.
Мнемонические сопоставления - не сознательное порождение разума;  они не
подчиняются воле человека. Как только задается прямой вопрос, появляются
в  изобилии  сопоставления,  но  лишь такие,  какие мог бы сделать любой
более или менее сведущий человек.  Только подсознание может  перебросить
мостик через огромные, неожиданные пробелы.
    Марк попался на эту удочку,  как это сделал бы на  его  месте  любой
мнемонист. Он энергично возразил:
    - Нет,  я о таких не слыхал.  Во всяком случае,  если планета вообще
годится  для  жизни.  Если  она вся ледяная или сплошная пустыня - тогда
другое дело. Но Малышка не такая.
    - Да, не такая, - согласился Шеффилд.
    - Тогда почему бы команде ее бояться?  Я думал об  этом  все  время,
пока лежал в постели.  Вот почему я и решил посмотреть судовой журнал. Я
никогда ни одного не видел,  так что все равно это было бы  полезно.  И,
конечно, я думал, что найду там правду.
    - Угу, - произнес Шеффилд,
    - И,  знаете,  я,  кажется,  ошибался.  Во  всем  журнале  нигде  не
говорится о цели экспедиции.  Это значит,  что цель  составляет  секрет.
Похоже,  что  он  держит  ее в тайне даже от других офицеров корабля.  А
корабль там в самом деле назван "Георг Г. Гронди".
    - А как же иначе?
    - Ну, не знаю. У меня были кое-какие подозрения насчет "Трижды Г", -
загадочно ответил Марк.
    - Ты как будто разочарован, что капитан не солгал, - сказал Шеффилд.
    - Не  разочарован.  Пожалуй,  я  чувствую облегчение.  Я думал...  Я
думал...
    Он замолчал  в крайнем смущении,  но Шеффилд и не пытался прийти ему
на помощь. Марку пришлось продолжать:
    - Я  думал,  может  быть,  все  мне  говорят  неправду,  а не только
капитан?  Может быть,  даже вы,  доктор  Шеффилд.  Я  думал,  вы  просто
почему-то не хотите, чтобы я разговаривал с экипажем.
    Шеффилд попытался улыбнуться, что ему удалось. Подозрительность была
профессиональным   заболеванием   мнемонистов.   Они  жили  отдельно  от
остальных людей и многим отличались от них. Последствия этого были ясны.
    Шеффилд весело ответил:
    - Я думаю, когда ты прочитаешь про народные поверья, ты увидишь, что
они могут быть совершенно нелогичными.  От планеты,  пользующейся дурной
славой,  ждут зла. Если случается что-нибудь хорошее, на это не обращают
внимания,  а  обо  всем  плохом  кричат на каждом перекрестке,  да еще с
преувеличениями. Молва растет, как снежный ком.
    Шеффилд подошел  к  гидравлическому  креслу.  Скоро посадка.  Он без
всякой надобности потрогал широкие лямки и,  стоя спиной к юноше,  чтобы
тому не было видно его лицо, произнес почти шепотом:
    - Но,  конечно,  хуже всего то,  что Малышка совсем не такая, как те
планеты.
    ("Полегче, полегче. Не нажимай. Это уже не первая попытка...")
    - Нет, ничуть, - отвечал Марк. - Те экспедиции, что погибли, были не
такими. Вот это верно.
    Шеффилд стоял, повернувшись к нему спиной, и ждал. Марк продолжал:
    - Все семнадцать экспедиций, что погибли на планетах, которые сейчас
заселены,  были маленькими разведочными партиями.  В шестнадцати случаях
причиной гибели была какая-нибудь авария с кораблем, а в семнадцатом, на
Малой  Коме  -  неожиданное нападение местной формы жизни - конечно,  не
разумной. Я помню все подробности...
    Шеффилд невольно затаил дыхание.  Марк и в самом деле мог рассказать
все подробности.  Все.  Процитировать на память все сообщения каждой  из
экспедиций,  слово в слово, было для него так же легко, как сказать "да"
или "нет". И он это сделает, если ему вздумается. Мнемонисты не обладают
избирательностью.  Это  было  одним  из  обстоятельств,  которые  делали
невозможным их нормальное общение  с  нормальными  людьми.  По  существу
своему  все  мнемонисты  -  страшные  зануды.  Даже  Шеффилд,  привычный
выслушивать все и не собиравшийся прерывать Марка,  если тому захотелось
поговорить, даже он вздохнул про себя.
    - ...Но это  неважно,  -  продолжал  Марк,  и  Шеффилд  почувствовал
огромное облегчение.  - Они просто были совсем не такими, как экспедиция
на Малышку.  Это же была настоящая колония - 789 мужчин, 207 женщин и 15
детей моложе тринадцати лет.  За первый же год к ним прибавилось еще 315
женщин, 9 мужчин и двое детей. Колония просуществовала почти два года, и
причина ее гибели не установлена,  если не считать того,  что судя по их
сообщениям,  это могла быть какая-то болезнь.  Вот в  чем  действительно
есть  различие.  Но сема Малышка ничем не выделяется - конечно,  если не
говорить о...
    Марк умолк,   как   будто   это  было  слишком  несущественно  и  не
заслуживало упоминания.  Шеффилд чуть  не  закричал  от  нетерпения,  но
заставил себя спокойно произнести:
    - А, об этом...
    Марк сказал:
    - Ну, это все знают. У Малышки два солнца, а у других - по одному.
    Психолог чуть  не заплакал от разочарования.  Опять неудача!  Но что
делать?  В другой раз  может  повезти.  С  мнемонистом  приходится  быть
терпеливым, иначе от него не будет никакого толку.
    Он сел в гидравлическое кресло и поплотнее пристегнулся. Марк сделал
то  же  (Шеффилд  хотел  бы  ему помочь,  но это было бы неразумно).  Он
взглянул на часы. Уже сейчас они, вероятно, спиралью идут на снижение.
    Кроме разочарования,   Шеффилд  ощущал  сильное  беспокойство.  Марк
Аннунчио  поступил  неправильно,  начав  действовать   согласно   своему
убеждению,  будто  капитан  и  все остальные его обманывают.  Мнемонисты
нередко думали, что раз им известно огромное количество фактов - значит,
они знают все.  Очевидно, это было их первейшее заблуждение. Поэтому они
должны   (так   говорил   Караганда!)   сообщать   свои    сопоставления
соответствующему начальству и никогда не должны действовать сами.
    Но что означал  этот  проступок  Марка?  Он  первым  из  мнемонистов
покинул  территорию  Службы,  первым расстался с себе подобными,  первым
оказался в одиночестве среди нонкомпосов.  Как это на него  подействует?
Что он будет делать дальше?  Не будет ли беды?  И если будет,  то как ее
предотвратить?
    На все эти вопросы доктор Освальд Мейер Шеффилд ответить не мог.



    Тем, кто управлял кораблем, повезло. Им и, конечно, Саймону, который
в качестве астрофизика и начальника экспедиции присоединился  к  ним  по
специальному разрешению капитана. Остальные члены экипажа были заняты на
своих постах,  а ученые на время спирального спуска к Малышке  предпочли
относительный комфорт своих гидравлических кресел.
    Самым великолепным это зрелище было тогда,  когда Малышка  была  еще
довольно далеко, и всю ее можно было окинуть взглядом.
    На севере и на юге треть планеты  покрывали  ледяные  шапки,  только
начавшие  свое  тысячелетнее отступление.  Посадочная спираль "Трижды Г"
была проложена с севера на юг специально,  чтобы можно  было  разглядеть
полярные  области,  как  настоял  Саймон,  хотя  это  была  и  не  самая
безопасная траектория.  Поэтому под ними расстилалась то одна, то другая
ледяная шапка. Обе они одинаково сияли в солнечных лучах: ось Малышки не
имела наклона.  И каждая шапка была  разделена  на  секторы,  как  торт,
разрезанный радужным ножом.
    Одна треть была освещена обоими  солнцами  и  сверкала  ослепительно
белым  светом,  который  понемногу  желтел к западу и зеленел к востоку.
Восточнее белого сектора лежал  следующий,  вдвое  уже  его,  освещенный
только Лагранжем-I,  и здесь снег горел сапфировыми отблесками. К западу
еще полсектора,  доступные только лучам Лагранжа-II,  светились  теплыми
оранжево-красными тонами земного заката.  Цвета полосами переходили друг
в друга, отчего сходство с радугой еще усиливалось.
    И, наконец,  последняя треть казалась сравнительно темной,  но можно
было разглядеть,  что и она делится на неравные части.  Меньшая  была  в
самом деле черной, а большая - слегка молочного цвета.
    - Лунный  свет?  Ну,  конечно,  -  пробормотал  Саймон  и   поспешно
огляделся,  не слышал ли кто-нибудь.  Он не любил, когда кто-то наблюдал
за  тем,  как  в  его  уме  складываются  заключения.  Они  должны  были
представать перед студентами и слушателями в готовом,  законченном виде,
без  всяких  следов  рождения  и  развития.  Но  вокруг  сидели   только
космонавты,  которые  ничего  не  слышали.  В  своих полетах они всякого
насмотрелись, но здесь и они отрывались от приборов лишь для того, чтобы
пожирать глазами открывавшиеся перед ними чудесные картины.
    Спираль спуска   изогнулась,   переменила   свое   направление    на
юго-западное,  потом  на  западное,  обещавшее  меньше  всего  риска при
посадке.  В рубку проник глухой  рев  прорезаемой  атмосферы  -  сначала
резкий и высокий, но становившийся все более низким и гулким.
    До сих пор в интересах научных наблюдений (и к немалому беспокойству
капитана)  спираль была крутой,  скорость снижалась медленно,  а облетам
планеты не было конца.  Но как только корабль вошел в воздушную оболочку
Малышки,  перегрузки  резко  возросли,  а  поверхность планеты как будто
бросилась им навстречу.
    Ледяные шапки  исчезли из виду,  сменившись равномерным чередованием
суши и воды.  Под ними все реже и реже проносился  материк  с  гористыми
окраинами  и  равниной  посередине,  как  суповая миска с двумя ледяными
ручками.  Материк занимал половину  планеты  -  остальное  было  покрыто
водой.
    Большая часть океана в этот момент приходилась на темный  сектор,  а
остальное  было  залито красновато-оранжевым светом Лагранжа-II.  В этом
свете вода казалась  тускло-пурпурной.  Там  и  сям  виднелись  багровые
точки, к северу и к югу их становилось больше. Айсберги!
    Часть суши находилась  в  красновато-оранжевом  полусекторе,  другая
часть  была  освещена  ярким  белым  светом.  Только восточное побережье
казалось синевато-зеленым.  Поразительное зрелище представлял  восточный
горный хребет. Его западные склоны были красными, восточные - зелеными.
    Корабль быстро замедлял свое движение.  Он в последний раз  пролетел
над океаном. Началась посадка.



    Первые шаги  экспедиции на новой планете были достаточно осторожными
и медленными.  Саймон  долго  разглядывал  цветные  фотографии  Малышки,
снятые из космоса с наибольшей возможной точностью, По требованию членов
экспедиции снимки были розданы и им,  и не один из них застонал про себя
при  мысли,  что в погоне за комфортом лишил себя возможности видеть это
великолепие в оригинале.
    Борис Вернадский,  что-то  ворча,  не  отрывался  от своего газового
анализатора.
    - По-моему,  мы  примерно  на  уровне моря,  - сказал он.  - Судя по
величине g.
    И он небрежно добавил, объясняя остальным:
    - То есть гравитационной постоянной.
    Большинство все равно ничего не поняло, но он продолжал:
    - Атмосферное давление -  около  800  миллиметров  ртутного  столба,
значит,  процентов на 5 выше,  чем на Земле.  И из них 240 миллиметров -
кислород, а на Земле только 150. Неплохо.
    Он как  будто ожидал одобрительных откликов,  но ученые предпочитали
как можно меньше  высказываться  по  поводу  данных  из  чужой  области.
Вернадский продолжал:
    - Конечно,  азот.  Скучно  -  природа  повторяется,  как  трехлетний
ребенок,  который выучил только три урока. Теряешь всякий интерес, когда
видишь,  что планета,  где есть вода,  всегда  имеет  кислородно-азотную
атмосферу. Тоска, да и только.
    - Что еще в атмосфере? - раздраженно спросил Саймон. - До сих пор мы
слышали  только  про  кислород,  азот и еще познакомились с собственными
соображениями дядюшки Бориса.
    Вернадский оперся на спинку кресла и довольно добродушно огрызнулся:
    - А вы кто такой? Начальник, что ли?
    Саймон, для    которого    руководство   экспедицией   сводилось   к
необходимости  писать  длинные  отчеты  для  Бюро,  покраснел  и  мрачно
повторил:
    - Что еще есть в атмосфере, доктор Вернадский?
    Не глядя в свои записи, Вернадский ответил:
    - От 0,01 до 1 процента водорода,  гелия и  двуокиси  углерода  -  в
порядке убывания.  От 0,0001 до 0,001 процента метана,  аргона и неона в
порядке убывания.  От 0,000001 до 0,00001 процента  радона,  криптона  и
ксенона  в порядке убывания.  Информация не очень обильная.  Все,  что я
могу из этих цифр извлечь - это то, что Малышка окажется богатой ураном,
бедной  калием,  и  не удивительно,  что у нее такие симпатичные ледяные
шапки.
    Это было  сказано  явно  в  расчете на то,  что кто-нибудь удивленно
спросит,  откуда  он  знает,  и  кто-то,  конечно,  спросил.   Довольный
Вернадский ласково улыбнулся и ответил:
    - Радона в атмосфере в 10 - 100 раз  больше,  чем  на  Земле.  Гелия
тоже.  Радон и гелий образуются при радиоактивном распаде урана и тория.
Вывод:  урановых и ториевых минералов в коре Малышки  в  10  -  100  раз
больше,  чем  в  земной.  С  другой стороны,  аргона более чем в 100 раз
меньше,  чем на Земле.  Скорее  всего,  на  Малышке  вовсе  не  осталось
первоначального   аргона.   На   планетах   такого   типа   аргон  может
образовываться только из калия-40  -  одного  из  изотопов  калия.  Мало
аргона - значит, мало калия. Проще пареной репы.
    Один из ученых спросил:
    - А насчет ледяных шапок?
    Саймон, который знал ответ  на  этот  вопрос,  перебил  Вернадского,
собравшегося было ответить:
    - Каково точное содержание двуокиси углерода?
    - Ноль ноль шестнадцать миллиметра, - ответил Вернадский.
    Саймон кивнул и от дальнейших разговоров воздержался.
    - Ну и что? - нетерпеливо спросил тот, кто задал первый вопрос.
    - Двуокиси  углерода  примерно  вдвое  меньше,  чем  на  Земле,  она
вызывает парниковый эффект. Она пропускает к поверхности коротковолновую
часть  солнечного  излучения,  но  не  выпускает  наружу  длинноволновое
тепловое   излучение   планеты.   Когда   в   результате   вулканической
деятельности   содержание   двуокиси   углерода   повышается,    планета
нагревается,  и  начинается  каменноугольный  период  с  высоким уровнем
океанов и минимальной поверхностью суши.  Когда растительность  начинает
поглощать  бедную  двуокись углерода и толстеть за ее счет,  температура
падает,  образуются ледники,  начинается порочный круг оледенения, и вот
пожалуйста...
    - Что-нибудь еще есть в атмосфере? - спросил Саймон.
    - Водяные  пары и пыль.  И вдобавок,  вероятно,  в каждом кубическом
сантиметре взвешено несколько  миллионов  возбудителей  разных  заразных
болезней.
    Он произнес это довольно весело, но по комнате прошло какое-то движение.
У многих захватило дыхание. Вернадский пожал плечами и сказал:
    - Пока погодите волноваться.  Мой анализатор хорошо отмывает пыль  и
споры. И вообще это не мое дело. Предлагаю Родригесу сейчас же вырастить
свои проклятые культуры под стеклом. Под хорошим толстым стеклом!



    Марк Аннунчио бродил повсюду.  Он слушал с сияющими  глазами  и  лез
везде,  чтобы  слышать лучше.  Члены экспедиции терпели это,  относясь к
нему  с  разной  степенью  неприязни  в  зависимости  от   характера   и
темперамента. Никто с ним не заговаривал.
    Шеффилд держался поблизости от Марка. Он тоже почти не разговаривал.
Все  его  усилия  были  направлены  на то,  чтобы не попадаться Марку на
глаза.  Он не хотел,  чтобы Марк чувствовал, будто он его преследует; он
хотел,  чтобы  мальчик  чувствовал  себя свободным.  Он старался,  чтобы
каждое его появление выглядело случайным.
    Он чувствовал,  что эти попытки тщетны,  но что он мог поделать!  Он
должен следить, чтобы мальчик не впутался в беду.



    Микробиолог Мигель  Антонио  Родригес-и-Лопес  был  смуглый  человек
небольшого   роста  с  иссиня-черными  длинными  волосами  и  репутацией
заправского сердцееда,  как  и  подобало  представителю  латинской  расы
(избавиться  от  этой  репутации  он  не  стремился).  Со  своей обычной
тщательностью и аккуратностью он вырастил  культуры  микроорганизмов  из
пыли, уловленной газовым анализатором Вернадского.
    - Ничего,  - сказал он в  конце  концов.  -  Те  дурацкие  культуры,
которые растут, выглядят совершенно безвредными.
    Ему возразили,  что   бактерии   Малышки   могут   только   казаться
безобидными  и  что  токсины и метаболические процессы нельзя изучать на
глазок, даже вооружившись микроскопом.
    Это вторжение  в область его профессии возмутило его.  Подняв бровь,
он заявил:
    - У меня на это чутье.  Кто с мое поработает с микромиром,  начинает
чуять, есть опасность или нет.
    Это было  чистейшее хвастовство,  но Родригес сумел подтвердить свои
слова,  тщательно перенеся пробы различных колоний микробов  в  буферные
изотонические  растворы и введя их концентрат хомякам,  что не произвело
на них никакого впечатления.
    В большие  контейнеры  взяли пробы воздуха и впустили туда несколько
мелких животных с Земли и других планет.  На них это тоже  не  произвело
впечатления.



    Ботаником экспедиции  был  Невил Фоукс,  державшийся весьма высокого
мнения о своей красоте и подчеркивавший ее прической  наподобие  той,  с
которой  древние  скульпторы  обычно изображали Александра Македонского;
правда,  наружность Фоукса сильно портил нос,  куда более орлиный, чем у
Александра. В течение двух суток (по счету Малышки) Фоукс совершал облет
планеты на одной из атмосферных ракет "Трижды Г".  Он  был  единственный
человек  на  корабле,  помимо  экипажа,  который  умел  управлять  такой
ракетой,  так что задача,  естественно,  легла на его  плечи.  Казалось,
Фоукс не слишком этому радовался.
    Он вернулся в  целости  и  сохранности,  не  пытаясь  скрыть  улыбку
облегчения.  Его  облучили,  чтобы стерилизовать поверхность эластичного
скафандра,  предназначенного для защиты от губительного действия внешней
среды  на  планетах  с  нормальным  давлением:  в  таких случаях прочный
суставчатый космический  скафандр  был  не  нужен.  Ракету  еще  сильнее
облучили и укрыли пластиковым чехлом.
    Фоукс с  гордостью   демонстрировал   множество   цветных   снимков.
Центральная  равнина  континента была невероятно плодородной.  Реки были
полноводны,  горы - круты и покрыты снегом,  с обычными пиротехническими
эффектами   солнечного   освещения.   При   свете   одного   Лагранжа-II
растительность казалась мрачноватой,  темной, как запекшаяся кровь. Но в
лучах  Лагранжа-I  или  обоих  солнц  сразу  яркая пышная зелень и блеск
многочисленных озер (особенно на севере и на юге,  у кромки  отступающих
ледников) заставили многих с тоской вспомнить далекую родину.
    - Посмотрите, - сказал Фоукс.
    Он снизился,  чтобы снять луг, поросший огромными цветами ярко-алого
цвета. При высоком ультрафиолетовом излучении Лагранжа-I экспозиции были
по необходимости очень короткими,  и несмотря на скорость ракеты, каждый
цветок выделялся ярким, резким пятном.
    - Уверяю вас,  - сказал Фоукс, - каждый из них не меньше двух метров
в поперечнике.
    Все не скрывали своего восхищения цветами. Потом Фоукс добавил:
    - Конечно, никакой разумной жизни.
    Шеффилд поднял  взгляд  от  фотографий.  В конце концов люди и разум
были его специальностью.
    - Откуда вы знаете?
    - Посмотрите сами,  - сказал  ботаник.  -  Вот  фотографии.  Никаких
городов,   никаких   дорог,   никаких  искусственных  водоемов,  никаких
признаков искусственных сооружений.
    - Это значит,  что нет машинной цивилизации,  - возразил Шеффилд,  -
только и всего.
    - Даже  обезьянолюди  построили  бы  хижины и разводили бы огонь,  -
ответил обиженный Фоукс.
    - Континент  в  десять  раз больше Африки,  а вы облетели его за два
дня. Вы могли многое не заметить.
    - Не так уж много,  - горячо возразил Фоукс.  - Я пролетел над всеми
значительными реками от устья до истоков и осмотрел оба побережья.  Если
здесь есть поселения, то они должны быть именно там.
    - Если считать семьдесят два часа на два побережья по  восемь  тысяч
миль каждое в десяти тысячах миль друг от друга, да еще много тысяч миль
рек, то это был довольно-таки беглый осмотр.
    - К чему эти разговоры?  - вмешался Саймон.  - Во всей Галактике, на
ста с лишним тысячах планет,  единственная обнаруженная разумная жизнь -
хомо сапиенс. Вероятность разумной жизни на Трое практически равна нулю.
    - Да?  - возразил Шеффилд. - Таким же способом можно доказать, что и
на Земле нет разумной жизни.
    - В докладе Макоямы не говорилось  ни  о  какой  разумной  жизни,  -
ответил Саймон.
    - А много ли у него было времени?  Это то  же  самое,  что  потыкать
пальцем в стог сена и сообщить, что иглы там нет.
    - О,  вечная Вселенная,  - раздраженно сказал  Родригес,  -  что  за
дурацкие  споры?  Будем  считать гипотезу о наличии здесь разумной жизни
неподтвержденной и оставим это. Надеюсь, мы еще не кончили исследования?



    Копии этих  первых  снимков  поверхности  Малышки  были  помещены  в
картотеку,  доступ  к которой был открыт для всех.  После второго облета
Фоукс вернулся подавленным,  и последовавшее совещание проходило в  куда
более мрачной атмосфере.
    Новые снимки обошли всех,  а потом Саймон запер их в  сейф,  который
мог открыть только он сам или же мощный ядерный взрыв.
    Фоукс рассказывал:
    - Обе   большие   реки  текут  в  меридиональном  направлении  вдоль
восточных отрогов западной горной цепи.  Та,  что побольше,  вытекает из
северной полярной шапки,  поменьше - из южной.  Притоки текут к западу с
восточного хребта,  пересекая всю  центральную  равнину.  Очевидно,  она
имеет  уклон  к западу.  Вероятно,  этого можно было ожидать:  восточная
горная цепь выше,  мощнее и протяженнее западной. Я не смог ее измерить,
но  не  удивлюсь,  если  она  не уступит Гималаям.  Она похожа на хребет
Ву-Чао на  Гесперусе.  Чтобы  перелететь  ее,  приходится  забираться  в
стратосферу, а обрывы... Ух!
    Он заставил себя вернуться к теме разговора.
    - Так вот,  обе главные реки сливаются в сотне миль южнее экватора и
изливаются через разрыв в западном хребте.  Оттуда до океана чуть меньше
восьмидесяти миль. Их устье - идеальное место для столицы планеты. Здесь
сходятся торговые пути со всего континента, так что это неизбежно должен
быть  центр  торговли.  Даже  если говорить о торговле только в пределах
планеты,  товары с восточного берега все равно пришлось бы везти  морем.
Преодолевать восточный хребет невыгодно.  Кроме того,  есть еще острова,
которые мы видели при посадке. Поэтому даже если бы мы не знали широты и
долготы поселения,  я искал бы его именно там.  А эти поселенцы думали о
будущем. Именно там они и устроились.
    Нови тихо сказал:
    - Во всяком случае,  им казалось,  что они думают о будущем. От них,
наверное, немного осталось?
    Фоукс попытался отнестись к этому философски.
    - Прошло больше ста лет,  чего же вы хотите? Но от них осталось куда
больше,  чем я ожидал.  Дома были в основном сборными. Они обрушились, и
местность  заросла.  Но  то,  что сохранилось,  обязано этим ледниковому
климату Малышки.  Деревья - или что-то  вроде  деревьев  -  невелики  и,
очевидно,  растут  медленно.  Но все равно расчищенное место заросло.  С
воздуха узнать его можно только потому, что молодая поросль имеет другую
окраску и выглядит не так, как окружающие леса.
    Он показал на одну из фотографий.
    - Вот просто куча лома. Может быть, здесь когда-то стояли механизмы.
А это, по-моему, кладбище.
    - А останки? Кости? - спросил Нови.
    Фоукс покачал головой.
    - Но  не  могли же последние,  кто остался в живых,  похоронить сами
себя? - сказал Нови.
    - Вероятно,  это  сделали  животные,  -  сказал  Фоукс.  Он  встал и
отвернулся от собеседников.
    - Когда я пробирался там,  шел дождь. Он падал на плоские листья над
головой,  а под ногами была мягкая,  мокрая земля.  Было темно и мрачно.
Дул холодный ветер.  На снимках это не чувствуется, но мне казалось, что
вокруг - тысяча призраков, которые чего-то ждут...
    Его настроение передалось всем присутствующим.
    - Прекратите! - в ярости сказал Саймон.
    Острый носик  Марка  Аннунчио,  стоявшего  позади  всех,  прямо-таки
дрожал от любопытства. Он повернулся к Шеффилду и прошептал:
    - Призраки? Но не было ни одного достоверного случая...
    Шеффилд дотронулся до тощего плеча Марка.
    - Это только так говорится, Марк. Но не огорчайся, что он не имел это
в виду буквально.  Ты присутствуешь при рождении суеверия,  а  это  тоже
неплохо, верно?



    Вечером в тот день,  когда Фоукс вернулся из второго облета, угрюмый
капитан Фолленби разыскал Саймона и, откашлявшись, сказал:
    - Дело плохо, доктор Саймон. Люди беспокоятся. Очень беспокоятся.
    Ставни иллюминаторов были открыты.  Лагранж-I уже  шесть  часов  как
закатился,  и  кроваво-красный  свет  заходящего Лагранжа-II окрашивал в
багровый цвет лицо капитана и его короткие седые волосы.
    Саймон, у  которого  вся  команда  вообще  и  капитан  в особенности
вызывали сдержанное раздражение, спросил:
    - В чем дело, капитан?
    - Уже две недели здесь.  По земному  счету.  До  сих  пор  никто  не
выходит  без скафандра.  Каждый раз облучаются,  когда приходят обратно.
Что-нибудь неладное в воздухе?
    - Насколько нам известно, нет.
    - Тогда почему нельзя им дышать?
    - Это решаю я, капитан.
    Лицо капитана и в самом деле побагровело. Он сказал:
    - В  договоре сказано,  что я не должен оставаться,  если что-нибудь
угрожает безопасности корабля.  А перепуганный экипаж на грани бунта мне
ни к чему.
    - Разве вы не можете сами управиться со своими людьми?
    - В разумных пределах.
    - Но что  их  беспокоит?  это  новая  планета,  и  мы  стараемся  не
рисковать. Неужели они этого не понимают?
    - Две недели,  и все еще не хотим рисковать.  Они думают,  мы что-то
скрываем.  И они правы.  Вы это знаете. Кроме того, выход на поверхность
всегда необходим.  Он нужен  команде.  Даже  на  голый  обломок  в  милю
шириной.  Нужно отвлечься от корабля.  От обычных дел. Не могу им в этом
отказывать.
    - Дайте мне время до завтра, - недовольно ответил Саймон.



    На следующий день ученые собрались в обсерватории. Саймон сказал:
    - Вернадский говорит,  что исследования воздуха  дает  отрицательные
результаты. Родригес не обнаружил в нем никаких патогенных организмов.
    Последние его слова вызвали всеобщее сомнение.
    - Но  поселок умер от болезни,  даю голову на отсечение,  - возразил
Нови.
    - Возможно,  -  ответил  сразу Родригес,  - но попробуйте объяснить,
каким образом. Этого не может быть. Я могу это повторять сколько угодно.
Судите сами.  Почти на всех планетах типа Земли зарождается жизнь, и эта
жизнь  почти  всегда  имеет  белковую  природу  и  почти  всегда  -  или
клеточную,   или   вирусную   организацию.   И   только.  Этим  сходство
исчерпывается.  Вы,  неспециалисты,  думаете,  что все равно - Земля или
другая планета.  Что микробы - это микробы,  а вирусы - это вирусы.  А я
говорю,  что вы не понимаете, какие бесконечные возможности разнообразия
заложены в молекуле белка.  Даже на Земле у каждого вида - свои болезни.
Некоторые могут распространяться на несколько видов,  но на Земле нет ни
единой патогенной формы жизни,  которая могла бы угрожать всем видам. Вы
думаете,  что для вируса или бактерии,  развивавшихся на другой  планете
независимо в течение миллиарда лет,  со своими аминокислотами, со своими
ферментными  системами,  со  своим  обменом  веществ,  человек  окажется
питательным, как конфетка! Уверяю вас, это наивно.
    Нови, глубоко уязвленный  тем,  что  его,  врача,  отнесли  к  "вам,
неспециалистам", не собирался так легко отступить.
    - Но человек везде несет с собой своих  микробов.  Кто  сказал,  что
вирус  обычного  насморка  не может в условиях какой-нибудь планеты дать
мутацию,  которая неожиданно окажется  смертоносной?  Или  грипп.  Такое
случалось даже на Земле. Помните, в 2755 году...
    - Я прекрасно знаю  про  эпидемию  паракори  2755  года,  -  перебил
Родригес.  -  И про эпидемию гриппа 1918 года,  и про Черную Смерть.  Но
разве такое случалось за  последнее  время?  Пусть  это  поселение  было
основано больше столетия назад - но ведь все равно это была не доатомная
эпоха.  Там были врачи.  У них были запасы антибиотиков. В конце концов,
они умели вызывать защитные реакции организма.  Это не так уж сложно.  А
кроме того, сюда была послана санитарная экспедиция.
    Нови похлопал себя по круглому животу и упрямо сказал:
    - Все  симптомы  указывали  на  заболевание   дыхательной   системы:
одышка...
    - Я  все  это  знаю,  но  я  говорю  вам,  что  это  не  могло  быть
инфекционное заболевание. Это невозможно.
    - Тогда что же это было?
    - Это выходит за пределы моей компетенции.  Я могу сказать,  что это
была не инфекция. Даже мутантная. Это математически невозможно.
    Он сделал ударение на слове "математически".
    Среди слушателей произошло какое-то движение.  Вперед,  к Родригесу,
проталкивался   Марк  Аннунчио.  Он  заговорил  -  впервые  на  подобном
совещании.
    - Математически? - живо переспросил он.
    Шеффилд, пустив  в  ход  локти  и  с  полдюжины   раз   извинившись,
протолкался за ним.  Родригес,  охваченный крайним раздражением, выпятил
нижнюю губу:
    - А тебе чего от меня надо?
    Марк весь съежился, но переспросил, хотя уже без прежней живости:
    - Вы  сказали,  что  это математически не может быть инфекция.  Я не
понял - каким образом... математика...
    Он умолк.
    - Я высказал свое профессиональное мнение,  -  официальным,  немного
напыщенным  тоном  произнес  Родригес  и отвернулся.  Ставить под вопрос
профессиональное мнение было не принято: это могли позволить себе только
коллеги по профессии. Во всех остальных случаях это означало подвергнуть
сомнению опыт и знания  специалиста.  Марк  знал  все  это,  но  он  был
сотрудником  Мнемоничесмой  Службы.  Все  остальные в изумлении застыли,
когда он дотронулся до плеча Родригеса и сказал:
    - Я знаю,  что это ваше профессиональное мнение, но я все-таки хотел
бы, чтобы вы его объяснили.
    Он не стремился быть навязчивым: он просто констатировал факт.
    Родригес резко повернулся к нему.
    - Ты хотел бы,  чтобы я его объяснил? А кто ты такой, чтобы задавать
мне вопросы?
    Марка немного смутила горячность, с которой это было сказано, но тут
рядом с ним оказался Шеффилд,  и к  нему  снова  вернулась  смелость,  а
вместе с ней пришел и гнев.  Он не обратил внимания на Шеффилда, который
что-то быстро ему зашептал, и громко сказал:
    - Я - Марк Аннунчио из Мнемонической Службы, и я задал вам вопрос. Я
хочу, чтобы вы объяснили свои слова.
    - А я их объяснять не желаю.  Шеффилд,  будьте добры, уберите отсюда
этого молодого психа и уложите его спать.  И пусть он потом держится  от
меня подальше. Сопливый осел!
    Последние слова  были  сказаны  как  будто  про  себя,   но   вполне
явственно.
    Шеффилд взял Марка за руку, но тот вырвался и завопил:
    - Вы - глупец! Нонкомпос! Вы... кретин! Двуногая забывальня! Дырявые
мозги!  Пустите меня,  доктор Шеффилд!  Вы ничего не знаете,  ничего  не
помните  из  тех жалких крох,  которые ухитрились выучить!  Вы не знаете
собственной специальности! Все вы...
    - Ради  бога,  -  крикнул Саймон,  - Шеффилд,  уведите отсюда вашего
молодого идиота!
    Побагровевший Шеффилд нагнулся к Марку, схватил его в охапку, поднял
на воздух и вытащил из комнаты.
    За дверью   Марк,   из   глаз  которого  брызнули  слезы,  с  трудом
проговорил:
    - Пустите меня. Я хочу слушать... Слушать, что они говорят.
    - Тебе не надо  туда  возвращаться.  Прошу  тебя,  Марк,  -  ответил
Шеффилд.
    - Я не буду. Не беспокойтесь. Но...
    Он не закончил.



    В это время в обсерватории измученный Саймон говорил:
    - Ладно.  Все в порядке. Давайте вернемся к делу. Ну, успокойтесь! Я
согласен с точкой зрения Родригеса.  Она меня вполне удовлетворяет,  и я
не думаю,  что профессиональное мнение Родригеса  кто-нибудь  еще  здесь
будет оспаривать.
    - Пусть только попробует!  - проворчал Родригес.  Его  глаза  горели
сдержанной яростью.
    Саймон продолжал:
    - И  так  как  инфекции  бояться не приходится,  я разрешаю капитану
Фолленби   выпустить   экипаж   из   корабля   без    специальных    мер
предосторожности.   Кажется,   задержка  отпуска  плохо  сказывается  на
настроении людей. Есть у кого-нибудь возражения?
    Возражений не было.
    - Кроме того,  я не  вижу  причины,  почему  бы  нам  не  перейти  к
следующему  этапу  исследований.  Я  предлагаю поставить лагерь на месте
первого поселения.  Я назначаю группу из пяти человек,  которая переедет
туда.  Фоукс  - он умеет водить ракету;  Нови и Родригес - для обработки
биологических данных;  Вернадский и я, представители химии и физики. Все
существенные  данные  по  специальности  остальных  будут,  конечно,  им
сообщаться,  и мы будем ждать от них помощи в выборе направления работ и
так  далее.  Со временем,  возможно,  там будут работать все,  но пока -
только эта маленькая группа.  И до особого распоряжения связь между нами
и основной группой на корабле будет поддерживаться только по радио. Если
выяснится,  что причина катастрофы,  какова бы она ни была, локализована
на месте поселения, вполне достаточно будет потерять пять человек.
    - Но колония прежде, чем погибнуть, жила на Малышке несколько лет, -
возразил  Нови.  -  Во  всяком  случае  больше года.  Может пройти много
времени, пока мы убедимся, что опасности нет.
    - Мы  не  колония,  -  ответил  Саймон.  - Мы - группа специалистов,
которая ищет причину катастрофы.  Если ее можно найти,  мы ее найдем,  а
найдя, устраним. И никаких нескольких лет на это нам не потребуется.



    Марк Аннунчио  сидел  на  койке,  охватив  руками  колено  и опустив
голову. Глаза его были сухими, но в голосе слышалась горькая обида.
    - Они  меня не берут,  - сказал он.  - Они не хотят,  чтобы я ехал с
ними.
    Шеффилд в полной растерянности сидел в кресле напротив юноши.
    - Может быть, они возьмут тебя потом.
    - Нет,  - горячо возразил Марк,  - не возьмут. Они меня ненавидят. И
потом я хочу ехать сейчас.  Я еще никогда не был на другой планете.  Тут
столько можно увидеть и изучить!  Они не имеют права не взять меня, если
я хочу.
    Шеффилд покачал  головой.  Мнемонисты  были твердо приучены к мысли,
что их долг - собирать факты и что никто и ничто не может и не должно их
остановить. Может быть, по возвращении на Землю стоит внести предложение
- как-то ослаблять это убеждение внушением.  В  конце  концов  время  от
времени  мнемонистам  придется  жить  в реальном мире.  Может быть,  все
больше и больше с каждым  поколением,  по  мере  того,  как  их  роль  в
Галактике будет расти.
    В виде опыта он попробовал предостеречь Марка:
    - Знаешь, это может быть опасно.
    - Неважно.  Я должен знать.  Я должен узнать все  об  этой  планете.
Доктор Шеффилд, пойдите и доктору Саймону и скажите ему, что я поеду.
    - Ну, Марк!
    - Если вы не хотите, я сам пойду.
    Он поднялся с постели, всерьез готовый отправиться немедленно.
    - Посмотри, ты же очень возбужден.
    Марк стиснул кулаки.
    - Это несправедливо,  доктор Шеффилд.  Эту планету нашел я.  Это моя
планета!
    Шеффилд почувствовал сильные угрызения совести. То, что сказал Марк,
отчасти было правдой. Никто, кроме разве что Марка, не знал этого лучше,
чем Шеффилд. И никто лучше, чем Шеффилд, опять-таки кроме Марка, не знал
историю Малышки.
    Только в последние двадцать лет,  столкнувшись с проблемой растущего
перенаселения  старых   планет,   Конфедерация   Планет   приступила   к
систематическому исследованию Галактики.  До этого человечество заселяло
новые миры наугад. В поисках новых земель и лучших условий жизни мужчины
и женщины отправлялись туда,  где,  по слухам,  были пригодные для жизни
планеты, или посылали туда разведочные группы добровольцев.
    110 лет  назад одна такая группа обнаружила Малышку.  Они не сделали
официального объявления об открытии, потому что не хотели, чтобы за ними
последовали    полчища    земельных    спекулянтов,    предпринимателей,
горнопромышленников и вообще всякого сброда.  Спустя  несколько  месяцев
некоторые  холостые  мужчины добились доставки туда женщин,  и некоторое
время колония процветала.
    Только через  год,  когда  часть  людей  ужа  умерла,  а большинство
остальных были больны или  при  смерти,  они  дали  сигнал  бедствия  на
ближайшую  населенную  планету  Преторию.  Преторианское  правительство,
которое переживало в этот момент очередной  кризис,  переслало  весть  о
несчастье  секторальному  правительству  на Альтмарк и сочло себя вправе
забыть о нем.
    С Альтмарка  на  Малышку был сразу же выслан санитарный корабль.  Он
сбросил на планету  сыворотки  и  разные  другие  медикаменты.  Садиться
корабль  не  стал,  потому  что находившийся на борту врач на расстоянии
поставил диагноз - "грипп"  -  и  в  своем  докладе  сильно  преуменьшил
опасность.  По его словам,  сброшенные медикаменты должны были прекрасно
помочь справиться с болезнью.  Вполне возможно,  что сесть на планету не
позволил   экипаж  корабля,  опасавшийся  заразы.  Впрочем,  об  этом  в
официальном докладе ничего не говорилось.
    Три месяца  спустя с Малышки пришло последнее сообщение,  гласившее,
что в живых осталось только  десять  человек,  и  те  уже  умирают.  Они
умоляли  о  помощи.  Это  сообщение  было переправлено на Землю вместе с
докладом   санитарной   экспедиции.   Но    Центральное    правительство
представляло  собой  огромный  лабиринт,  в  котором сообщения то и дело
терялись,  если  не  находилось  какого-нибудь  лично  заинтересованного
человека, достаточно влиятельного, чтобы довести дело до конца. А людей,
заинтересованных в  судьбе  далекой  неизвестной  планеты,  где  умирали
десять мужчин и женщин, не нашлось.
    Сообщение было  зарегистрировано  и  забыто.  В   течение   столетия
человеческая нога не ступала по поверхности Малышки.
    Потом, когда   началась   новая    шумиха    вокруг    галактических
исследований,  сотни  кораблей  начали  там  и  сям  бороздить  огромные
просторы Галактики.  Сообщения об открытии новых планет сначала  потекли
тонкой  струйкой,  а  потом хлынули потоком.  Многие из них принадлежали
Хидошеки Макояме,  который  дважды  пролетел  через  звездное  скопление
Геркулеса.  Во второй раз он и погиб,  совершая вынужденную посадку.  По
субэфиру  прилетел  его  напряженный,  полный  отчаяния  голос,   несший
последнее    сообщение:   "Поверхность   быстро   приближается;   корпус
раскаляется докр...", и все оборвалось.
    Год назад  все  накопившиеся  сведения,  обработка  которых была уже
никому не под  силу,  ввели  в  перегруженную  вычислительную  машину  в
Вашингтоне.  Этому придавалось такое большое значение, что ждать очереди
пришлось всего  пять  месяцев.  Машине  был  задан  вопрос  о  планетах,
пригодных для жизни, и Малышка возглавила список.
    Шеффилд помнил, какой восторг это вызвало. Звездная система Лагранжа
была разрекламирована на всю Галактику, а один толковый молодой служащий
Бюро по делам периферии,  понимавший необходимость дружеской  теплоты  в
отношении людей к планете,  придумал название - "Малышка".  Преимущества
Малышки были стократно преувеличены.  О ее плодородии,  климате ("вечная
весна  Новой  Англии")  и,  прежде  всего,  о  ее великом будущем шумели
повсюду.  "В течение миллиона лет,  - кричала реклама,  - Малышка  будет
становиться  все  богаче.  В  то время как все планеты стареют,  Малышка
будет молодеть по мере того,  как будут  отступать  ледники,  освобождая
новые просторы суши.  Всегда - новые земли; всегда - непочатые природные
ресурсы!"
    В течение миллиона лет!
    Это был  шедевр  Бюро.  Это  должно  было  стать  успешным   началом
правительственной  программы колонизации.  С этого,  наконец-то,  должно
было начаться научное освоение Галактики на благо человечества.
    И тут появился Марк Аннунчио.  Он многое слышал обо всем этом и, как
любой простой землянин,  был потрясен открывающимися  перспективами.  Но
однажды  он припомнил кое-что такое,  что он видел,  лениво перелистывая
архивные дела  Бюро  по  делам  периферии.  Это  был  доклад  санитарной
экспедиции,   посвященный   одной  планете  в  одной  звездной  системе,
местонахождение   и   описание   которой   в   точности   совпадало    с
местонахождением и описанием группы Лагранжа.
    Шеффилд прекрасно помнил тот день,  когда Марк пришел к нему с  этой
новостью.
    Он помнил и  выражение  лица  государственного  секретаря  по  делам
периферии,  когда  эту  новость сообщили ему.  Он видел,  как квадратная
челюсть секретаря медленно отвисла,  а его глаза наполнились бесконечным
испугом.
    Это касалось правительства!  Оно  собиралось  отправить  на  Малышку
миллионы  людей.  Оно обещало предоставлять земельные участки и ссуды на
обзаведение   посевным   фондом,   сельскохозяйственными   машинами    и
промышленным оборудованием. Малышка должна была стать для многочисленных
избирателей обетованной землей,  а для остальных - воплощением  мечты  о
новых обетованных землях.
    Если по какой-нибудь причине Малышка окажется опасной для жизни, это
будет  означать  политическое самоубийство для всех лиц в правительстве,
так или иначе связанных с этим проектом.  А  это  были  немалые  фигуры,
помимо секретаря по делам периферии.
    После нескольких дней колебаний секретарь сказал Шеффилду:
    - Похоже,   придется   выяснить,   что   случилось,   и   как-нибудь
использовать  это  в  пропаганде.  Как  вы  думаете,   сможем   мы   это
нейтрализовать?
    - Если то, что случилось, не слишком ужасно.
    - Но ведь этого не может быть? Что там могло случиться?
    На лице секретаря было написано отчаяние.
    Шеффилд пожал плечами.
    Секретарь сказал:
    - Послушайте,   мы   можем   послать   на  эту  планету  корабль  со
специалистами.  Конечно,  добровольцев,  и  таких,  на   которых   можно
положиться.  Мы задержим дела здесь и протянем до их возвращения. Как вы
думаете, выйдет из этого что-нибудь?
    Шеффилд не был в этом уверен,  но ему внезапно представилось, как он
летит в эту экспедицию  и  берет  с  собой  Марка.  Он  мог  бы  изучить
поведение  мнемониста  в  необычной  обстановке,  а если благодаря Марку
тайна будет раскрыта...
    Что там скрывается какая-то тайна, предполагалось с самого начала. В
конце концов от гриппа не умирают.  А санитарный корабль не  садился  на
планету  и не мог сообщить,  что там происходило на самом деле.  Счастье
корабельного врача,  что он умер 37  лет  назад,  иначе  теперь  ему  не
миновать бы трибунала.
    Так вот,  если Марк поможет раскрыть тайну,  это послужит небывалому
укреплению    Мнемонической    Службы.    Она   заслужит   благодарность
правительства...
    Но теперь...
    Шеффилд подумал:  а знает ли  Саймон,  как  всплыло  дело  о  первом
поселении?  В  том,  что  этого  не знает никто из экипажа,  Шеффилд был
уверен. Бюро не стало бы кричать об этом на каждом перекрестке.
    Но воспользоваться  этой историей,  чтобы вырвать уступку у Саймона,
было бы неразумно.  Если всем станет известно,  как Марк исправил ошибку
Бюро ("глупость",  как это, несомненно, назовет оппозиция), Бюро попадет
в неудобное положение.  А  оно  может  не  только  отблагодарить,  но  и
отомстить.  Не  стоило  рисковать  навлечь на Мнемоническую Службу месть
Бюро.
    Впрочем...
    Шеффилд принял решение и встал.
    - Ладно,  Марк.  Я  добьюсь,  чтобы  тебя  взяли  на  место  первого
поселения. Я добьюсь, чтобы взяли нас обоих. А пока сиди тут и жди меня.
Обещай, что ты ничего не будешь предпринимать сам.
    - Ладно, - ответил Марк и снова уселся на койку.



    - Ну,  что у вас, доктор Шеффилд? - спросил Саймон. Астрофизик сидел
за  столом,  на  котором аккуратные стопки бумаг и микрофильмов окружали
маленький интегратор Макфрида, и смотрел на вошедшего Шеффилда.
    Шеффилд небрежно  присел на тщательно застеленную койку Саймона.  Он
заметил недовольный взгляд астрофизика, но не смутился.
    - Я не согласен с вашим выбором людей для работы на месте поселения.
Получается,  что вы отобрали двоих представителей точных  наук  и  троих
биологов, верно?
    - Да.
    - И вы думаете, что охватили все?
    - О, господи! Вы хотите что-нибудь предложить?
    - Я хотел бы отправиться сам.
    - Зачем?
    - У вас некому будет заниматься наукой о человеческой психике.
    - О человеческой психике?  Великий космос!  Доктор Шеффилд, посылать
туда  даже  пять человек - уже большой риск.  В сущности,  доктор,  вы и
ваш...  хм...  подопечный были включены в научный персонал экспедиции по
распоряжению Бюро по делам периферии без всякого согласования со мной. Я
буду говорить прямо: если бы спросили меня, я высказался бы против. Я не
вижу,   чем   наука   о   человеческой  психике  может  помочь  в  таком
исследовании.  Очень  жаль,  что  Бюро  пожелало  провести  в   подобной
обстановке эксперимент с мнемонистом.  Мы не можем допустить таких сцен,
как только что с Родригесом.
    Шеффилду стало  ясно:  Саймон  не знает о том,  какое отношение имел
Марк к самому решению послать  эту  экспедицию.  Он  сел  прямо,  уперся
руками  в колени,  выставив локти в стороны,  и напустил на себя ледяную
официальность.
    - Итак,  вы,  доктор  Саймон,  не  видите,  чем наука о человеческой
психике может помочь в таком исследовании?  А что если я скажу вам,  что
гибель   первого  поселения  можно  объяснить  очень  просто  на  основе
психологии?
    - Это меня не убедит.  Психолог все, что угодно, может объяснить, но
ничего не может доказать.
    Саймон ухмыльнулся,  довольный  только  что  придуманным  афоризмом.
Шеффилд пропустил его мимо ушей и продолжал:
    - Позвольте   мне   высказаться  несколько  подробнее.  Чем  Малышка
отличается от всех 83 тысяч населенных планет?
    - Мы еще не располагаем полной информацией. Я не могу этого сказать.
    - Бросьте. Вся необходимая информация была у вас еще до того, как мы
отправились сюда. У Малышки - два солнца.
    - Ну, конечно.
    На лице астрофизика отразилось какое-то едва заметное смущение.
    - И цветных солнца,  заметьте.  Цветных. Знаете, что это значит? Это
значит,  что  человек,  например  вы  или  я,  стоя в свете обоих солнц,
отбрасывает две тени - зелено-голубую и красно-оранжевую.  Длина каждой,
естественно,  меняется  в  зависимости  от  времени  суток.  Вы  изучили
распределение цветов в этих тенях?  Как это у вас называется  -  спектры
отражения?
    - Я думаю, - высокомерно произнес Саймон, - что они будут такими же,
как спектры испускания солнц. Что вы хотите этим сказать?
    - Надо было посмотреть. Может быть, некоторые длины волн поглощаются
атмосферой? Или растительностью? А луна Малышки - Сестренка? Я следил за
ней последние несколько ночей.  Она тоже цветная,  и цвета  меняют  свое
расположение.
    - Ну,  конечно же,  черт возьми.  Она проходит два независимых цикла
фаз - от каждого солнца.
    - Вы и ее спектр отражения не исследовали, верно?
    - Где-то  он  есть.  Это  не  представляет  интереса.  А  почему это
интересует вас?
    - Дорогой доктор Саймон,  это давно установленный психологией факт -
сочетание  красных  и  зеленых  цветов  оказывает  вредное  влияние   на
психическую устойчивость. Здесь перед нами случай, где неизбежна, как мы
говорим,  красно-зеленая хромопсихическая ситуация,  да  еще  при  таких
обстоятельствах,   которые  представляются  человеку  в  высшей  степени
противоестественными.  Вполне возможно,  что хромопсихоз  может  в  этих
условиях  развиться  в  летальную стадию,  когда он вызывает гипертрофию
троицыных фолликул с последующей церебральной кататонией.
    Саймон был совершенно сражен. Он пробормотал:
    - Никогда ни о чем подобном не слыхал.
    - Конечно,  нет,  - ответил Шеффилд (теперь настала его очередь быть
высокомерным).  - Вы не психолог. Не собираетесь же вы усомниться в моем
профессиональном мнении?
    - Разумеется,  нет.  Но из последних сообщений колонии ясно, что они
умирали от чего-то вроде дыхательного расстройства.
    - Верно,  но  Родригес  это  отрицает,  а  вы  соглашаетесь  с   его
профессиональным мнением.
    - Я не говорил,  что это дыхательное расстройство. Я сказал - что-то
вроде. А при чем здесь ваш красно-зеленый хромо- как его бишь?
    Шеффилд покачал головой.
    - У вас,  неспециалистов,  всегда бывают неправильные представления.
Если имеется какое-то физическое явление,  это еще не значит, что оно не
может  иметь психологической причины.  Самый убедительный довод в пользу
моей теории - то,  что хромопсихоз, как известно, проявляется сперва как
психогенное  дыхательное  расстройство.  Я  полагаю,  вы  не  знакомы  с
психогенными заболеваниями?
    - Нет. Это за пределами моей компетенции.
    - Да,  пожалуй.  Так вот, мои расчеты показывают, что при повышенном
содержании   кислорода   на   этой   планете   психогенное   дыхательное
расстройство не только неизбежно,  но и должно проходить особенно остро.
К примеру, вы наблюдали луну... то есть Сестренку в последние ночи?
    - Да,  я наблюдал Илион,  - даже сейчас Саймон не забыл официального
названия Сестренки.
    - Вы подолгу, внимательно разглядывали ее? При большом увеличении?
    - Да.
    Саймону явно становилось не по себе.
    - Ага,  -  ответил  Шеффилд.  -  Так  вот,  цвета  луны  в последние
несколько ночей были особенно опасны.  Вы не могли не ощутить, что у вас
слегка  воспалена  слизистая оболочка носа и слегка зудит в горле.  Боли
пока еще,  вероятно,  нет.  Вы,  наверное, кашляете, чихаете? Вам что-то
чуть мешает глотать?
    - Пожалуй, я...
    Саймон проглотил  слюну  и сделал глубокий вдох.  Потом он вскочил с
искаженным лицом, стиснув кулаки:
    - Клянусь  великой  Галактикой,  Шеффилд,  вы не имели права об этом
молчать!  Я все это чувствую.  Что  теперь  делать,  Шеффилд?  Это  ведь
излечимо?  Проклятье  Шеффилд,  -  он  сорвался на крик,  - почему вы не
сказали этого раньше?!
    - Потому что в том,  что я сказал, - спокойно ответил Шеффилд, - нет
ни слова правды.  Ни единого  слова.  Цвет  никому  не  приносит  вреда.
Сядьте, доктор Саймон. У вас довольно глупый вид.
    - Вы сказали,  -  произнес  ничего  не  понимающий  Саймон,  начиная
задыхаться, - вы сказали, что это ваше профессиональное мнение...
    - Мое   профессиональное    мнение!    Господи,    Саймон,    почему
профессиональное  мнение  производит такое магическое действие?  Человек
может солгать,  или же просто чего-то не знать,  даже в  своей  области.
Специалист  может  ошибиться из-за незнания смежных дисциплин.  Он может
быть убежден в своей правоте и все-таки ошибаться. Взять хотя бы вас. Вы
знаете,  как устроена вся Вселенная, а я ничего не знаю, если не считать
того,  что звезды иногда мерцают,  а световой год  -  это  что-то  очень
длинное.  И  все  равно  вы благополучно проглотили такую чушь,  которая
уморила бы со смеху любого психолога-первокурсника.  Не думаете  ли  вы,
Саймон,  что  нам  пора поменьше заботиться о профессиональных мнениях и
побольше - о всеобщей координации действий?
    Кровь медленно  отливала  от лица Саймона,  пока оно не стало белым,
как воск. Дрожащими губами он прошептал:
    - Под прикрытием профессионального мнения вы хотели меня одурачить!
    - Примерно так, - ответил Шеффилд.
    - Никогда  еще,  никогда  я  не...  -  Саймон осекся и продолжал:  -
Никогда не видел ничего столь гнусного и неэтичного.
    - Я хотел доказать вам, что я прав.
    - О,  вы доказали.  Вы все доказали,  - Саймон понемногу приходил  в
себя,  и его голос уже приближался к обычному. - Вы хотите, чтобы я взял
с собой вашего мальчишку.
    - Верно.
    - Нет.  Нет и еще раз нет.  Такой ответ был бы до того, как вы вошли
сюда, а теперь - тысячу раз нет.
    - Но почему? Я хочу сказать - почему еще до того, как я сюда вошел?
    - Он  психически  болен.  Его  нельзя  держать  вместе с нормальными
людьми.
    Шеффилд мрачно возразил:
    - Я бы попросил вас не говорить о психических болезнях. Вы для этого
недостаточно   компетентны.   Если   уж   вы   так   строго   соблюдаете
профессиональную этику,  будьте добры не вторгаться в мою область в моем
присутствии. Марк Аннунчио совершенно нормален.
    - После этой сцены с Родригесом? Ого! Как бы не так!
    - Марк имел право задать вопрос. Это его работа и его долг. Родригес
не имел права хамить.
    - С вашего разрешения, я должен считаться прежде всего с Родригесом.
    - Почему? Марк Аннунчио знает больше Родригеса. Уж если на то пошло,
он  знает больше нас с вами.  Что вам нужно - привезти на Землю толковый
доклад или удовлетворить свое мелочное самолюбие?
    - Вы говорите,  что ваш мальчишка много знает. Это ничего не значит.
Я согласен,  что он - прекрасный попугай.  Но он ничего не понимает. Мой
долг  -  обеспечить  ему доступ ко всем данным,  потому что меня обязало
Бюро.  Они меня не спросили,  но хорошо,  я согласен пойти навстречу. Он
получит все данные - здесь, на корабле.
    - Это несправедливо, Саймон, - возразил Шеффилд. - Он должен выехать
на  место.  Он  может  увидеть  такое,  чего не заметят ваши драгоценные
специалисты.
    Ледяным тоном Саймон ответил:
    - Очень может быть.  Тем не менее, Шеффилд, я отказываю. И нет таких
доводов, которые могли бы меня переубедить.
    Даже нос у астрофизика побелел от сдерживаемой ярости.
    - Потому что я вас одурачил?
    - Потому что вы нарушили самый  святой  долг  специалиста.  Ни  один
уважающий   себя   специалист  не  употребит  во  зло  незнание  другого
специалиста в своей области.
    - Значит, я вас одурачил.
    Саймон отвернулся.
    - Я  прошу  вас  уйти.  Впредь  до  конца экспедиции мы с вами будем
общаться только по самым необходимым делам.
    - Но  если  я  уйду,  -  ответил  Шеффилд,  - об этом могут услышать
остальные.
    Саймон вздрогнул.
    - Вы расскажете об этом?
    На его губах мелькнула холодная, презрительная усмешка.
    - Вы только покажете всем, какой вы негодяй.
    - О,  сомневаюсь,  чтобы  они  приняли это всерьез.  Все знают,  что
психологи непрочь пошутить. И потом, им будет не до того - так они будут
смеяться  над  вами.  Представляете - такой величественный доктор Саймон
поверил,  что у него болит горлышко,  и взмолился о помощи, наслушавшись
всякой таинственной чепухи!
    - Кто вам поверит? - вскричал Саймон.
    Шеффилд поднял правую руку. Между большим и указательным пальцами он
держал маленький прямоугольный предмет, утыканный кнопками.
    - Карманный магнитофон,  - сказал он и тронул одну из кнопок.  Голос
Саймона произнес:
    - Ну, что у вас, доктор Шеффилд?
    Голос звучал напыщенно, властно и самодовольно.
    - Дайте!
    Саймон бросился на долговязого психолога, Шеффилд оттолкнул его.
    - Не  прибегайте  к  насилию,  Саймон.  Я  не так уж давно занимался
борьбой. Послушайте, я предлагаю вам сделку.
    Саймон все  еще  рвался  к нему,  кипя яростью и забыв о собственном
достоинстве.  Шеффилд,  медленно отступая,  удерживал его на  расстоянии
вытянутой руки.
    - Разрешите нам с Марком лететь, и никто никогда об этом не услышит.
    Саймон понемногу приходил в себя.
    - Тогда вы мне это отдадите? - задыхаясь, с трудом выговорил он.
    - Обещаю,  что отдам - и после того,  как мы с Марком будем на месте
поселения.
    - Я должен поверить на слово вам? - Саймон постарался вложить в свои
слова как можно больше презрения.
    - А  почему  бы  и  нет?  Во  всяком  случае можете поверить,  что я
наверняка расскажу обо всем,  если  вы  не  согласитесь.  И  первым  это
услышит Вернадский. Он будет в восторге. Вы знаете, какое у него чувство
юмора.
    - Можете лететь,  - произнес Саймон чуть слышно.  Потом он энергично
добавил:  - Но запомните, Шеффилд. Когда мы вернемся на Землю, вы будете
отвечать перед Центральным комитетом ГАРН.  Я вам это обещаю.  Вас лишат
всех званий...
    - Я  не  боюсь Галактической Ассоциации Развития Науки,  - раздельно
произнес  Шеффилд.  -  В  конце  концов  в  чем  вы  меня  обвините?  Не
собираетесь же вы воспроизвести эту запись перед Центральным комитетом в
качестве доказательства?  Ну, ну, не сердитесь. Не хотите же вы, чтобы о
вашей...  хм...  ошибке  услышали  самые  надутые  индюки  на все 83 000
планет?
    Он с ласковой улыбкой отступил за дверь.
    Но закрыв дверь за собой,  он перестал улыбаться. Жаль, что пришлось
это сделать. Стоило ли дело того, чтобы нажить себе такого врага?



    Недалеко от  места  первого поселения выросло семь палаток.  Все они
были видны с невысокого холма,  на котором стоял Невиль Фоукс. Люди жили
здесь уже семь дней.
    Фоукс взглянул на небо.  Над головой нависли густые  дождевые  тучи.
Очень  хорошо.  Когда  эти  тучи  закрывают  оба  солнца,  все предметы,
освещенные рассеянным серовато-белым светом, выглядят почти нормально.
    Дул свежий,  влажный ветерок - совсем как в Вермонте в апреле. Фоукс
был родом из Новой Англии,  и это сходство было ему приятно. Через 4 - 5
часов Лагранж-I зайдет,  и тучи побагровеют, а ландшафт станет тусклым и
мрачным. Но Фоукс рассчитывал к этому времени вернуться в палатку.
    Так близко к экватору и так прохладно! Ну, это через несколько тысяч
лет изменится.  По мере отступления ледников воздух  будет  согреваться,
земля  - подсыхать.  Появятся джунгли и пустыни.  Уровень воды в океанах
поползет вверх,  поглощая бесчисленные острова.  Долины двух больших рек
превратятся  во внутренние моря,  и форма единственного материка Малышки
изменится, а может быть, он разделится на несколько маленьких.
    Интересно, будет ли затоплено место поселения, подумал он. Вероятно,
будет. Может быть, тогда над ним уже не будет тяготеть проклятье.
    Он понимал,  почему  Конфедерации  так позарез понадобилось раскрыть
тайну  этого  первого  поселения.  Даже  если  бы  дело  было  просто  в
заболевании,  это нужно было доказать. Иначе кто осмелится поселиться на
этой планете! "Ловушки для простаков" вызывали суеверный страх не только
у космонавтов.
    Да и сам он...  Впрочем,  его первое посещение  этого  места  прошло
благополучно,  хоть  он  и  рад  был  оставить позади этот дождь и мрак.
Возвращаться сюда во второй раз было куда  хуже.  Ему  не  давала  спать
мысль о том,  что его окружает тысяча загадочных смертей, от которых его
отделяло только неощутимое время.
    Нови с   профессиональным  хладнокровием  врача  раскопал  истлевшие
останки десятка первых поселенцев.  Фоукс отказался взглянуть на них. Он
сказал, что по этим истлевшим костям ничего нельзя определить.
    - Кажется, есть какие-то ненормальности в отложении костной ткани, -
сказал  он,  но после допроса с пристрастием признал,  что замеченные им
признаки могли быть вызваны  и  столетним  пребыванием  костей  в  сырой
почве.
    Перед глазами Фоукса снова встала картина,  преследовавшая его  даже
наяву.  Ему виделась неуловимая раса разумных подземных жителей, которые
сто лет назад,  никем не замеченные,  посетили это первое поселение.  Он
представил  себе,  как они готовили бактериологическую войну,  как они в
своих лабораториях под корнями деревьев  выращивали  грибки  и  споры  в
поисках разновидности,  которая жила бы в человеческом организме.  Может
быть,  для своих экспериментов они похищали детей. А когда они нашли то,
что искали, споры ядовитыми тучами бесшумно поплыли над поселением...
    Фоукс знал,  что все это - плод его фантазии.  Он придумал все это в
часы бессонницы,  охваченный непонятной тревогой.  Но когда он оставался
один в лесу,  он не раз резко оборачивался в  ужасе,  чувствуя  на  себе
пристальный взгляд чьих-то глаз, скрывавшихся в сумрачной тени деревьев.
    Поглощенный этими мыслями,  Фоукс  по  привычке  ботаника  оглядывал
окружавшую  его  растительность.  Он  нарочно пошел новой дорогой,  но и
здесь увидел все то же самое.  Леса на Малышке были редкими и  лишенными
подлеска.  Никакого  препятствия  для  передвижения они не представляли.
Деревья были невысоки,  редко выше трех метров,  хотя по толщине  ствола
почти не уступали земным.
    Фоукс составил  приблизительную  схему  классификации  растительного
мира Малышни.  При этом ему не раз приходило в голову, что он, возможно,
закладывает этой работой фундамент собственного бессмертия.
    Например, там  росло  "штыковое  дерево".  Его громадные белые цветы
привлекали каких-то насекомоподобных существ, которые строили в них свои
крохотные  гнезда.  Потом,  по  какому-то  совершенно непонятному Фоуксу
сигналу  или  импульсу,  все  цветы  того  или  иного  дерева  за   ночь
выбрасывали  по сверкающему белому пестику в два фута длиной.  Казалось,
дерево  внезапно  ощетинивалось  штыками.  На  следующий   день   цветок
опылялся,   и  его  лепестки  смыкались,  закрывая  собой  и  пестик,  и
насекомых. Первый исследователь Макояма назвал это дерево "штыковым", но
Фоукс взял на себя смелость переименовать его в "Мигранию фоуксии".
    У всех деревьев была одна общая черта.  Их древесина была невероятно
крепкой.  Биохимикам  еще  предстояло  определить  физическое  состояние
содержащихся в ней молекул  клетчатки,  а  биофизикам  -  выяснить,  как
сквозь  эту непроницаемую ткань может транспортироваться вода.  Фоукс же
по своему опыту знал,  что сорванные цветы ломаются, как стекло, а ветки
с трудом удается согнуть и совершенно невозможно сломать. Его перочинный
нож затупился,  не оставив на дереве  даже  царапины.  Чтобы  расчистить
поля, первым поселенцам, очевидно, приходилось выкапывать деревья вместе
с корнями.
    Животных в  здешних  лесах  по  сравнению  с  Землей  почти не было.
Возможно,  они  погибли   во   время   ледникового   периода.   У   всех
насекомоподобных   существ  было  по  два  крыла  -  маленьких  пушистых
перепонки.  Летали они бесшумно. Кровососущих насекомых здесь, очевидно,
не было.
    Единственным представителем животного мира, который попался на глаза
экспедиции,  было  внезапно  появившееся  однажды  над  лагерем  крупное
крылатое создание.  Чтобы разглядеть его форму,  пришлось  прибегнуть  к
моментальной фотографии:  зверь,  очевидно,  охваченный любопытством,  с
огромной скоростью снова и снова проносился над  самыми  палатками.  Это
было  четырехкрылое существо.  Передние крылья,  заканчивавшиеся мощными
когтями,  представляли собой почти голые перепонки и,  очевидно, служили
для планирующего полета. Задняя пара крыльев, покрытых пухом, похожим на
шерсть,  совершала  быстрые  взмахи.  Родригес  предложил  назвать   это
существо "тетраптерусом".
    Фоукс отвлекся от своих воспоминаний,  чтобы разглядеть траву  новой
разновидности,  которая  ему  еще  не  попадалась.  Трава  росла тесными
кустиками;  каждый стебель вверху разветвлялся на  три  отростка.  Фоукс
вынул лупу и осторожно потрогал пальцем один из стеблей. Как и остальная
трава на Малышке, она была...
    И тут он услышал позади себя шорох.  Ошибки быть не могло.  Какое-то
мгновение он внимательно  вслушивался,  но  биение  собственного  сердца
заглушало все остальные звуки.  Тогда он резко обернулся.  Тень, похожая
на человеческую, метнулась за дерево.
    У Фоукса  захватило  дыхание.  Он  потянулся  к кобуре,  но его рука
двигалась как будто сквозь густую патоку.
    Значит, его  фантазии  вовсе  не  были фантазиями?  Значит,  Малышка
все-таки обитаема?
    Преодолев оцепенение,  Фоукс укрылся за другим деревом. Отступить он
не мог. Он знал, что будет не в силах сказать остальным: "Я видел что-то
живое.  Возможно,  это  и  была  разгадка.  Но я испугался и позволил ей
скрыться".
    Придется попытаться что-нибудь предпринять.
    Позади того  дерева,  где  пряталось  неизвестное  существо,  стояло
"кубковое дерево". Оно цвело - бело-кремовые цветы были обращены вверх в
ожидании надвигавшегося дождя.  Вдруг раздался  слабый  звон  сломанного
цветка, и кремовые лепестки, вздрогнув, повернулись вниз.
    Значит, ему не показалось. За деревом кто-то был.
    Фоукс перевел дух и выскочил из-за своего укрытия, держа перед собой
лучевой пистолет, готовый стрелять при первом же намеке на опасность.
    Но его окликнул голос:
    - Не стреляйте. Это я.
    Из-за дерева  выглянула  перепуганная,  но  несомненно  человеческая
физиономия. Это был Марк Аннунчио.
    Фоукс застыл на месте и уставился на него.  Наконец,  он смог хрипло
проговорить:
    - Что ты тут делаешь?
    - Я шел за вами, - ответил Марк, не отрывая взгляда от пистолета.
    - Зачем?
    - Посмотреть,  что вы делаете. Мне было интересно, что вы найдете. Я
думал, если вы меня увидите, то прогоните назад.
    Фоукс вспомнил, что все еще держит пистолет, и спрятал его в кобуру.
Это удалось ему только с третьей попытки.
    Упали первые крупные капли дождя. Фоукс грубо сказал:
    - Чтобы никто об этом не узнал!
    Он бросил враждебный взгляд на юношу,  и они молча,  держась поодаль
друг от друга, направились к лагерю.



    Некоторое время  спустя  к  семи  палаткам прибавился сборный домик,
поставленный в центре лагеря.  Как-то вся группа собралась в нем  вокруг
длинного стола.
    Приближался торжественный  момент,  хотя  все  почему-то   притихли.
Командовал парадом Вернадский,  который в студенческие годы научился сам
себе  готовить  еду.  Сняв  с  высокочастотного  подогревателя  какое-то
дымящееся варево, он объявил:
    - Кому калорий?
    Еда была щедро разложена по тарелкам.
    - Пахнет очень хорошо, - неуверенно заметил Нови.
    Он поднял на вилке кусок мяса. Оно было лиловатого цвета и, несмотря
на то,  что долго варилось,  оставалось жестким.  Окружающая  его  мелко
нарезанная зелень выглядела помягче, но казалась еще менее съедобной.
    - Ну,  - сказал Вернадский,  -  ешьте!  Уплетайте  за  обе  щеки!  Я
пробовал - вкусно.
    Он набил рот мясом и долго жевал.
    - Жестковато, но вкусно.
    - Не исключено, что мы от этого умрем, - мрачно сказал Фоукс.
    - Ерунда, - ответил Вернадский. - Крысы питались им две недели.
    - Две недели - не так уж много, - возразил Нови.
    - Ну  ладно,  была не была,  - решился Родригес.  - Послушайте,  и в
самом деле вкусно!
    Немного погодя с ним согласились все. До сих пор все живые организмы
Малышки, которые можно было есть, оказывались вкусными. Зерно было почти
невозможно  измолоть в муку,  но когда это удавалось,  можно было испечь
богатый белком хлеб.  Несколько таких хлебов и сейчас стояло  на  столе.
Они были темного цвета и тяжеловаты, но вовсе не плохи.
    Фоукс, изучив растительность  Малышки,  пришел  к  выводу,  что  при
должном орошении и правильном посеве один акр поверхности планеты сможет
прокормить в десять раз больше скота,  чем  акр  земной  люцерны.    Это
произвело большое впечатление на Шеффилда, который тут же назвал Малышку
житницей сотни планет. Однако Фоукс только пожал плечами.
    - Ловушка для простаков, - сказал он.
    Неделей раньше вся группа была сильно встревожена:  хомяки  и  белые
мыши  неожиданно отказались есть некоторые новые виды травы,  только что
принесенные  Фоуксом.  Когда  небольшие  количества  этих  трав   начали
подмешивать в их обычный рацион, животные стали погибать.
    Разгадка тайны?
    Не совсем. Через несколько часов вошел Вернадский и заявил:
    - Медь, свинец, ртуть.
    - Что? - переспросил Саймон.
    - В этих растениях.  Они содержат много тяжелых металлов.  Возможно,
это эволюционное защитное приспособление, чтобы их не ели.
    - Значит, первые поселенцы... - начал Саймон.
    - Нет,   этого   не  может  быть.  Большинство  растений  совершенно
безвредно. Только эти, и их никто есть не станет.
    - Откуда вы знаете?
    - Не стали же их есть крысы.
    - То крысы...
    Только этого Вернадский и ждал. Он торжественно произнес:
    - Вы видите перед собой скромного мученика науки. Я их попробовал.
    - Что? - вскричал Нови.
    - Только лизнул, не беспокойтесь, Нови. Я - из осторожных мучеников.
В общем,  они горькие,  как стрихнин.  Да и как же иначе?  Если растение
набирается свинца только для того,  чтобы его не съело животное,  и если
животное узнает об этом только когда умрет,  то какой растению от  этого
толк?  Горечь дает сигнал опасности.  И тех,  кто им пренебрегает,  ждет
наказание.
    - А  кроме  того,  - добавил Нови,  - первые поселенцы погибли не от
отравления тяжелыми металлами. Симптомы были совсем другие.
    Эти симптомы прекрасно знали все.  Кое-кто - в популярном изложении,
остальные - более подробно.  Затрудненное,  болезненное дыхание,  и  чем
дальше - тем хуже. К этому сводилось все.
    Фоукс отложил вилку.
    - Постойте,  а  что  если  в  этой  еде  есть какой-нибудь алкалоид,
который парализует дыхательные мышцы?
    - У крыс тоже есть дыхательные мышцы, - ответил Вернадский. - Их она
не убила.
    - А может быть, он накапливается?
    - Ладно,  ладно. Если почувствуете, что вам больно дышать, перейдите
на  обычный  корабельный  рацион  -  возможно,  он  вам поможет.  Только
берегитесь самовнушения.
    - Это  по  моей  части,  -  проворчал  Шеффилд.  -  Насчет  этого не
беспокойтесь.
    Фоукс тяжело вздохнул и мрачно положил в рот кусок мяса.
    Марк Аннунчио сидел на дальнем конце стола.  Он  ел  медленнее,  чем
другие, и все вспоминал монографию Норриса Вайнограда "Вкус и обоняние".
Вайноград разработал классификацию вкусов и запахов на основе  механизма
ингибирования  ферментативных  реакций  во  вкусовых сосочках.  Аннунчио
толком  не  знал,  что  это   значит,   но   помнил   все   обозначения,
характеристики и определения. К тому времени, когда он доел свою порцию,
он определил вкус мяса,  отнеся его одновременно к трем подклассам.  Его
челюсти слегка ныли от напряженного жевания.



    Приближался вечер.  Лагранж-I  стоял уже низко над горизонтом.  День
выдался ясный,  теплый,  и Борис Вернадский был им  доволен.  Он  сделал
кое-какие интересные измерения, а его яркий свитер причудливо менял свои
цвета от  часа  к  часу  по  мере  того,  как  солнца  передвигались  по
небосводу.
    Сейчас Вернадский отбрасывал длинную красную тень,  и только  нижняя
ее треть,  совпадавшая с тенью от Лагранжа-II,  была серой.  Он протянул
руку, и от нее упали две тени - нечеткая оранжевая футах в 15 от него, и
более густая голубая в той же стороне, но футах в пяти.
    Все это  так  ему  нравилось,  что  у  него  не   вызвало   никакого
неприятного  чувства  даже появление поодаль Марка Аннунчио.  Вернадский
отставил в сторону свой нуклеометр и помахал рукой.
    - Иди сюда!
    Юноша робко приблизился.
    - Здравствуйте.
    - Тебе чего-нибудь надо?
    - Я... я просто смотрел.
    - А! Ну, смотри. Знаешь, что я делаю?
    Марк замотал головой.
    - Это нуклеометр,  - сказал Вернадский.  - Его втыкают в землю,  вот
так.  У  него  наверху  -  генератор  силового  поля,  так что его можно
воткнуть в любой камень.
    Продолжая говорить,  он  нажал  на  нуклеометр,  и  тот  на два фута
погрузился в выход каменной породы.
    - Видишь?
    У Марка заблестели глаза,  и это доставило Вернадскому удовольствие.
Он продолжал:
    - По бокам его стержня  есть  микроскопические  атомные  устройства,
каждое  из  которых  испаряет около миллиона молекул окружающей породы и
разлагает их на атомы. Потом атомы разделяются по массе и заряду ядер, и
результаты можно прямо считывать вот с этих шкал наверху. Понимаешь?
    - Не очень. Но это полезно знать.
    Вернадский улыбнулся и сказал:
    - Мы  получаем  содержание  различных  элементов  в  коре.  На  всех
водно-кислородных планетах эти цифры примерно одинаковы.
    Марк серьезно сказал:
    - Из тех планет, которые я знаю, больше всего кремния содержит Лепта
- З2,765%. В составе Земли его только 24,862%. По весу.
    Улыбка застыла на лице Вернадского. Он сухо спросил:
    - Слушай, парень, ты знаешь такие цифры для всех планет?
    - Нет,  это  невозможно.  По-моему,  они  еще не все исследованы,  В
"Справочнике по коре планет" Бишуна и Спенглоу есть  данные  только  для
21 854 планет. Их я, конечно, знаю все.
    Обескураженный Вернадский продолжал:
    - А  на  Малышке  элементы  распределены  еще более равномерно,  чем
обычно. Кислорода мало - по моим данным, в среднем каких-нибудь 42,11З%.
Кремния тоже мало - 22,722%.  Тяжелых металлов в 10-100 раз больше,  чем
на Земле.  И это не местное явление:  общая плотность Малышки на 5% выше
земной.
    Вернадский и сам не  знал,  зачем  он  все  это  говорит  мальчишке.
Отчасти потому,  что всегда приятно иметь внимательного слушателя. Когда
не с кем поговорить о  своей  профессии,  иногда  становится  одиноко  и
грустно. Он продолжал, начиная получать удовольствие от своей лекции:
    - С  другой  стороны,  легкие  элементы  распределены   тоже   более
равномерно. В составе океанов здесь не преобладает хлористый натрий, как
на Земле, а довольно много магниевых солей. А литий, бериллий и бор? Они
легче углерода,  но на Земле и на всех других планетах встречаются очень
редко.  А на Малышке их много.  Все три этих элемента  составляют  около
0,4% коры, а на Земле - только 0,004%.
    Марк дотронулся до его рукава.
    - А есть у вас список всех элементов с их содержанием в коре?  Можно
его посмотреть?
    - Пожалуйста.
    Вернадский вынул из заднего кармана брюк сложенную бумажку, протянул
ее Марку и сказал, усмехнувшись:
    - Только не публикуй эти цифры раньше меня.
    Марк бросил взгляд на листок и протянул его Вернадскому.
    - Ты уже? - удивленно спросил тот.
    - Да, - задумчиво ответил Марк. - Теперь я помню их все.
    Он повернулся и пошел прочь, не попрощавшись.
    Вернадский поглядел ему вслед,  пожал плечами, вытащил из земли свой
нуклеометр и зашагал в сторону лагеря.



    Шеффилд был более или менее доволен.  Марк вел себя даже лучше,  чем
он ожидал.  Правда,  он почти не разговаривал, но это было не так важно.
Во всяком случае,  он проявлял интерес к окружающему и не тосковал. И не
устраивал никаких сцен.
    Шеффилд узнал от  Вернадского,  что  накануне  вечером  Марк  вполне
нормально, без всякого крика побеседовал с ним о составе планетной коры.
Вернадский со смехом сообщил,  что Марк знает состав коры двадцати тысяч
планет  и что когда-нибудь он заставит парня сказать наизусть все цифры,
просто чтобы посмотреть, сколько времени это займет.
    Сам Марк об этом ничего Шеффилду не говорил.  Все утро он просидел в
палатке.  Шеффилд заглянул к  нему,  увидел,  что  он  сидит  на  койке,
уставившись на свои ноги, и оставил его в покое.
    Шеффилд чувствовал, что он сом нуждается в какой-нибудь оригинальной
идее. На самом деле оригинальной.
    До сих пор они ничего не добились. Ничего - за целый месяц. Родригес
и  слышать  не  хотел  ни  о  какой  инфекции.  Вернадский совершенно не
допускал мысли о пищевом  отравлении.  Нови  яростно  тряс  головой  при
всяком  упоминании о нарушениях обмена веществ.  "Где доказательства?" -
говорил он.
    Все сводилось   к   тому,   что   любая  физическая  причина  смерти
исключалась на основании мнения специалиста.  Но мужчины, женщины и дети
умерли.   Какая-то   причина   должна  была  существовать.  Может  быть,
психологическая?
    Еще на корабле Шеффилд воспользовался этим, чтобы разыграть Саймона.
Но теперь ему было не до шуток.  Может быть, что-то заставило поселенцев
совершить  самоубийство?  Но  что?  Человечество  колонизировало десятки
тысяч планет,  и это никак не сказалось на его психической устойчивости.
Самоубийства и психозы были больше распространены на самой Земле,  чем в
любом другом месте Галактики.
    Кроме того,  колония отчаянно взывала о медицинской помощи.  Люди не
хотели умирать.
    Умственное расстройство?  Что-нибудь  такое,  что  было  свойственно
только этой группе  людей?  Достаточно  сильное,  чтобы  вызвать  смерть
тысячи  человек?  Мало  вероятно.  И  потом,  как об этом узнать?  Место
поселения было тщательно обыскано,  но ни пленок, ни записей, даже самых
отрывочных, найти не удалось. За столетие влага сделала свое дело.
    Шеффилд чувствовал,  что почва уходит у  него  из-под  ног.  Он  был
беспомощен.  У других,  по крайней мере,  были данные,  с которыми можно
было работать. У него не было ничего.
    Он снова  оказался  у  палатки  Марка  и машинально заглянул внутрь.
Палатка была пуста. Он огляделся и заметил Марка, направлявшегося в лес.
Шеффилд закричал ему вслед:
    - Марк! Подожди меня!
    Марк остановился,  потом как будто хотел двинуться дальше, передумал
и дал Шеффилду себя догнать.
    - Куда  ты  собрался?  - спросил Шеффилд.  Даже пробежавшись,  он не
запыхался - так богата кислородом была атмосфера Малышки.
    - К ракете, - нехотя ответил Марк.
    - Да?
    - Мне до сих пор не довелось ее как следует разглядеть.
    - Но ты же имел такую возможность,  - заметил Шеффилд.  -  Когда  мы
летели сюда, ты не отходил от Фоукса.
    - Это совсем не то, - возразил Марк. - Там было много народа. Я хочу
посмотреть ее один.
    Шеффилд забеспокоился.  Парень на что-то сердится. Лучше пойти с ним
и выяснить, в чем дело. Он сказал:
    - Пожалуй,  и я бы непрочь поглядеть ракету.  Не возражаешь,  если я
пойду с тобой?
    Марк заколебался, потом сказал:
    - Ну... Ладно. Если вам так хочется.
    Приглашение прозвучало не совсем вежливо.
    Шеффилд спросил:
    - Что это ты несешь, Марк?
    - Палку.  Я  срезал  ее  на  случай,  если  кто-нибудь вздумает меня
остановить.
    Он взмахнул палкой так, что она со свистом прорезала плотный воздух.
    - Зачем кому-то тебя останавливать,  Марк?  Я бы  ее  выбросил.  Она
тяжелая и твердая. Ты можешь кого-нибудь поранить.
    Но Марк шагал вперед.
    - Не выброшу.
    Шеффилд подумал и решил пока воздержаться от  ссоры.  Сначала  лучше
выяснить причину этой враждебности.
    - Ну, как хочешь, - сказал он.
    Ракета лежала на поляне. Ее светлая металлическая поверхность сверкала
зелеными отблесками: Лагранж-II еще не показался над горизонтом.
    Марк внимательно огляделся вокруг.
    - Никого не видно, Марк, - сказал Шеффилд.
    Они вошли  внутрь.  Это  была  большая  ракета.  Семь  человек и все
необходимое снаряжение она перевезла на место всего в три приема.
    Шеффилд не   без   робости  поглядел  на  утыканный  кнопками  пульт
управления.
    - И  как  это ботаник,  вроде Фоукса,  ухитрился научиться управлять
этой штукой? Это так далеко от его специальности.
    - Я тоже умею ею управлять, - внезапно сказал Марк.
    - Ты? - Шеффилд удивленно уставился на него.
    - Я смотрел,  что делал доктор Фоукс,  когда мы летели сюда.  Я знаю
все,  что он делал. И потом у него есть руководство по ремонту ракеты. Я
как-то стащил его и прочел.
    - Очень хорошо,  - весело сказал Шеффилд.  - Значит,  у нас есть  на
всякий случай еще один пилот.
    Он стоял к Марку спиной  и  не  видел,  как  тот  замахнулся.  Палка
обрушилась  ему на голову.  Он не слышал,  как Марк озабоченно произнес:
"Простите,  доктор Шеффилд".  Собственно говоря, он даже не почувствовал
удара, от которого потерял сознание.



    Потом Шеффилд понял, что сознание вернулось и нему от сотрясения при
посадке ракеты.  Пока еще ничего не соображая,  он  смутно  почувствовал
сильную боль.
    Откуда-то донесся голос Марка. Это было первое, что Шеффилд осознал.
Он попытался перевернуться и встать на колени. В голове у него шумело.
    Сначала голос  Марка  был  для  него  просто  набором  бессмысленных
звуков.  Потом  они  начали  складываться в слова.  Наконец,  когда он с
трудом поднял веки и тут же был вынужден закрыть их  снова,  потому  что
ему стало больно от яркого света,  он уже понимал целые фразы.  Он стоял
на одном колене,  не в силах приподнять  голову,  и  слушал,  как  Марк,
задыхаясь, выкрикивает:
    - ...Тысяча людей, и все погибли. Остались только могилы. И никто не
знает, почему.
    Послышался гомон,  в котором Шеффилд ничего не мог разобрать.  Потом
прозвучал чей-то хриплый бас. Потом снова заговорил Марк:
    - А как по-вашему, для чего на борту все эти ученые?
    Шеффилд, превозмогая  боль,  поднялся на ноги и прислонился к стене.
Он дотронулся до  головы  и  увидел  на  руке  кровь.  Она  запеклась  в
слипшихся  волосах.  Застонав,  он  качнулся  вперед,  нащупал  засов  и
распахнул люк.
    Трап был опущен.  Шеффилд постоял у люка, пошатываясь, боясь сделать
шаг.
    Он понемногу  начинал воспринимать окружающее.  Высоко в небе стояли
оба солнца,  а  в  тысяче  футов  от  него  над  низкорослыми  деревьями
возвышался гигантский стальной цилиндр "Трижды Г". Марк стоял у подножья
трапа,  окруженный  членами  экипажа,  обнаженными  по  пояс  и  дочерна
загоревшими под ультрафиолетом Лагранжа-I.  (Спасибо плотной атмосфере и
мощному  слою  озона   в   ее   верхней   части,   которые   задерживали
ультрафиолетовое излучение, доводя его до безопасного предела!).
    Космонавт, стоявший прямо  перед  Марком,  опирался  на  бейсбольную
биту.  Другой  подбрасывал  и  ловил  мяч.  Многие  были  в  бейсбольных
перчатках.
    "Чудно, -  пронеслась  в  голове  Шеффилда  шальная  мысль,  -  Марк
приземлился прямо на стадионе".
    Марк посмотрел вверх, увидел его и возбужденно закричал:
    - Ну,  спросите его!  Спросите!  Доктор  Шеффилд,  правда,  на  этой
планете уже побывала экспедиция, которая погибла неизвестно от чего?
    Шеффилд попытался произнести "Марк,  что ты делаешь?", но не смог. С
его губ сорвался только стон.
    Космонавт с битой спросил:
    - Мистер, правду говорит этот пузырь?
    Шеффилд вцепился обеими руками в  поручень  трапа.  Лицо  космонавта
поплыло   у  него  перед  глазами.  Толстые  губы  и  маленькие  глазки,
смотревшие из-под густых бровей,  покачнулись  и  заплясали  перед  ним.
Потом  трал  взмыл  в воздух и бешено завертелся у него над головой.  Он
схватился за подвернувшуюся откуда-то землю и почувствовал холодную боль
в скуле. Тут он перестал сопротивляться и снова потерял сознание.



    Во второй раз он очнулся не так болезненно.  Он лежал в кровати, над
ним склонились два расплывшихся лица.  Перед  глазами  у  него  проплыло
что-то длинное и тонкое, и сквозь шум в голове он услышал:
    - Теперь он придет в себя, Саймон.
    Шеффилд закрыл  глаза,  Каким-то  образом  он  знал,  что его голова
обмотана бинтами.
    С минуту он полежал спокойно,  глубоко дыша.  Снова открыв глаза, он
яснее увидел  лица.  Одно  из  них  принадлежало  Нови  -  его  серьезно
нахмуренный лоб разгладился, когда Шеффилд сказал:
    - Привет, Нови.
    Второе лицо - злое,  со сжатыми губами, но с едва заметным довольным
выражением глаз - было Саймона.
    - Где мы? - спросил Шеффилд.
    - В космосе,  доктор Шеффилд,  - ледяным тоном ответил Саймон. - Вот
уже два дня.
    - Два дня? - Шеффилд широко открыл глаза.
    - У вас было серьезное сотрясение мозга, Шеффилд, - вмешался Нови, -
чуть не треснул череп. Спокойнее.
    - Что случи... Где Марк? Где Марк?!
    - Спокойнее. Спокойнее.
    Нови положил руки на плечи Шеффилда и заставил его снова лечь.
    - Ваш мальчишка в карцере,  - сказал Саймон. - Если вы хотите знать,
почему,  то он намеренно подстрекал к бунту на корабле, из-за чего жизнь
пяти  человек  была  подвергнута  опасности.  Мы  чуть  не  остались  во
временном лагере,  потому что команда хотела лететь немедленно.  Капитан
еле уговорил их захватить нас.
    Теперь Шеффилд  начал смутно припоминать.  Перед ним,  как в тумане,
возникли фигуры Марка и  человека  с  битой.  Марк  говорил:  "...тысяча
людей, и все погибли..."
    Сделав огромное усилие, психолог приподнялся на локте.
    - Послушайте,  Саймон,  я не знаю,  почему Марк это сделал, но дайте
мне с ним поговорить. Я все узнаю.
    - В  этом  нет необходимости,  - ответил Саймон.  - Все выяснится на
суде.
    Шеффилд попытался оттолкнуть руку Нови, удерживавшую его в постели.
    - Но зачем такая официальность?  Зачем впутывать Бюро?  Мы  можем  и
сами разобраться.
    - Именно   это   мы   и   собираемся   сделать.   По    космическому
законодательству,   капитан   уполномочен   лично   разбирать   дела   о
преступлениях, совершенных в космосе.
    - Капитан?  Устроить  суд здесь?  На корабле?  Саймон,  вы не должны
этого допустить. Это будет убийство.
    - Ничуть.    Это    будет    справедливое    и   уместное   судебное
разбирательство.  Я  совершенно  согласен  с  капитаном.   В   интересах
дисциплины суд необходим.
    - Послушайте,  Саймон,  не надо, - вмешался обеспокоенный Нови. - Он
не в таком состоянии, чтобы все это переживать.
    - Очень жаль, - сказал Саймон.
    - Но вы не понимаете, - настаивал Шеффилд, - за мальчика отвечаю я.
    - Наоборот,  я это понимаю, - ответил Саймон. - Вот почему мы ждали,
пока вы придете в себя. Вас тоже будут судить вместе с ним.
    - Что?
    - Вы  отвечаете  за все его действия.  Кроме того,  вы были вместе с
ним,  когда он угнал ракету.  В тот момент,  когда он  призывал  команду
взбунтоваться, вас видели у люка ракеты.
    - Но он раскроил мне череп,  чтобы  угнать  ракету.  Неужели  вы  не
видите,   что   это  серьезное  умственное  расстройство?  Он  не  несет
ответственности.
    - Это решит капитан, Шеффилд. Останьтесь с ним, Нови.
    Он повернулся, чтобы уйти.
    Шеффилд собрал все силы и крикнул:
    - Саймон!  Вы хотите отплатить мне за тот урок психологии, который я
вам дал. Вы - ограниченный, мелочный...
    Задыхаясь, он упал на подушку.
    Саймон, который был уже в дверях, обернулся и произнес:
    - И между  прочим,  Шеффилд,  подстрекательство  к  бунту  на  борту
корабля карается смертью!



    "Ничего себе суд!" - мрачно подумал Шеффилд.  Никто не придерживался
законной процедуры;  впрочем,  психолог был уверен,  что никто ее  и  не
знает, и меньше всего - капитан.
    Все сидели в большой кают-компании,  где  во  время  обычных  рейсов
команда  собиралась  смотреть субэфирные передачи.  На этот раз никто из
членов экипажа сюда допущен не был,  хотя научный персонал присутствовал
в полном составе.
    Капитан Фолленби сидел за столом как раз под субэфирным  приемником.
Шеффилд и Марк Аннунчио сидели отдельно левее, лицом к нему.
    Капитан явно чувствовал себя не в своей тарелке.  Он то  обменивался
со "свидетелями" непринужденными репликами,  то сверхофициально требовал
прекратить шепот среди зрителей.
    Шеффилд и   Марк,   увидевшиеся  впервые  после  полета  на  ракете,
обменялись   торжественным   рукопожатием.   (Инициатива    принадлежала
Шеффилду:  Марк,  увидев  заклеенное  крест-накрест  полосками  пластыря
выбритое место на голове Шеффилда, сначала не решился к нему подойти.)
    - Простите меня, доктор Шеффилд. Простите.
    - Ничего, Марк. Как с тобой обращались?
    - По-моему, хорошо.
    - Обвиняемые, не разговаривать! - раздался окрик капитана.
    Шеффилд спокойно возразил:
    - Послушайте,  капитан,  у нас не было адвокатов,  и  мы  не  успели
подготовиться к ведению дела.
    - Никаких адвокатов не  нужно,  -  сказал  капитан.  -  Это  не  суд
присяжных на Земле.  Это капитанское расследование.  Совсем другое дело.
Важны только факты,  а  не  юридическая  болтовня.  Процесс  может  быть
пересмотрен на Земле.
    - Но нас к этому времени может не быть в живых,  -  горячо  возразил
Шеффилд.
    - Начинаем! - объявил капитан, грохнув по столу алюминиевой скобой в
виде буквы "Т".
    Саймон сидел в первом ряду и  слегка  улыбался.  Шеффилд  с  большим
беспокойством следил за ним. Эта улыбка оставалась неизменной все время,
пока вызывались свидетели,  которые должны были показать, что команда ни
в  коем  случае  не  должна  была знать о цели экспедиции,  и что Марк с
Шеффилдом присутствовали,  когда им это говорилось.  Миколог  экспедиции
рассказал  о  своем разговоре с Шеффилдом,  из которого явствовало,  что
Шеффилд хорошо знал об этом запрете.
    Было установлено, что Марк проболел большую часть полета и Малышке и
что после посадки на нее он хотя и поправился, но вел себя странно.
    - Как вы все это объясните? - спросил капитан.
    Оттуда, где сидели зрители, вдруг раздался спокойный голос Саймона:
    - Он  перетрусил.  Он  был  готов  на  все,  лишь  бы смыться с этой
планеты.
    Шеффилд вскочил.
    - Его замечания не относятся к делу. Он не свидетель.
    - Сядьте! - сказал капитан, ударив скобой по столу.
    Суд продолжался.  Был вызван один из членов экипажа, показавший, что
Марк  сообщил  им  о  первой  экспедиции  и  что  при этом присутствовал
Шеффилд.
    - Я требую перекрестного допроса, - вскричал Шеффилд.
    - Ваша очередь потом, - сказал капитан, и космонавта выпроводили.
    Шеффилд внимательно  вглядывался в зрителей.  Было очевидно,  что не
все симпатии на стороне капитана.  Шеффилд был все-таки психолог, и даже
при таких обстоятельствах ему пришла в голову мысль,  что многие из них,
вероятно,  в душе рады убраться с Малышки и благодарны Марку за то,  что
он это ускорил. Кроме того, им, очевидно, была не по вкусу эта поспешная
судебная инсценировка. Вернадский сидел, нахмурившись, а Нови поглядывал
на Саймона с явным неодобрением.
    Шеффилда беспокоил Саймон. Психолог чувствовал, что не кто иной, как
он,  уговорил капитана устроить суд, и что он может настаивать на высшей
мере  наказания.  Шеффилд  горько  пожалел,  что  задел   патологическое
тщеславие этого человека.
    Но больше всего Шеффилда озадачивало поведение Марка. Он не проявлял
никакого беспокойства,  не видно было и следов космической болезни. Марк
слушал внимательно,  но происходящее,  казалось, не очень волновало его,
как будто он знал что-то такое,  по сравнению с чем все остальное ничего
не значило.
    Капитан стукнул по столу и сказал:
    - Кажется, все. Факты установлены. Бесспорно. Можно кончать.
    Шеффилд опять вскочил с места.
    - Погодите. А наша очередь?
    - Молчите! - приказал капитан.
    - Нет, это вы молчите! - Шеффилд обратился к зрителям. - Послушайте,
нам  не  дали  возможности оправдаться.  Нам даже не разрешили допросить
свидетелей. Разве это справедливо?
    Поднялся гомон, который не могли перекрыть даже удары молотка.
    - Чего там оправдываться? - холодно произнес Саймон.
    - Может быть,  и нечего,  - крикнул ему в ответ Щеффилд.  - Но тогда
что вы потеряете,  если нас выслушаете? Или вы боитесь, что нам есть чем
оправдаться?
    Теперь стали слышны отдельные выкрики:
    - Дайте ему говорить!
    - Валяйте! - пожал плечами Саймон.
    Капитан угрюмо спросил:
    - Чего вы хотите?
    Шеффилд ответил:
    - Выступить в качестве собственного адвоката  и  вызвать  свидетелем
Марка Аннунчио!
    Марк спокойно встал.  Шеффилд повернулся вместе со стулом к зрителям
и сделал Марку знак сесть.
    Он решил,  что не стоит подражать судебным драмам,  какие показывают
по  субэфиру.  Торжественно  спрашивать имя и биографию не было никакого
смысла. Лучше приступить прямо к делу. И он сказал:
    - Марк, ты знал, что произойдет, если ты расскажешь команде о первой
экспедиции?
    - Да, доктор Шеффилд.
    - Тогда зачем ты это сделал?
    - Потому  что  нам  всем нужно было убраться с Малышки,  не теряя ни
минуты. Это был самый быстрый способ покинуть планету.
    Шеффилд почувствовал, что этот ответ произвел на зрителей невыгодное
впечатление,  но он мог лишь довериться  интуиции.  Его  психологическое
чутье  подсказывало,  что  только зная что-то определенное,  Марк,  да и
любой мнемонист,  способен так спокойно держаться в подобных условиях. В
конце концов все знать - это их специальность.
    - Марк, почему так важно было покинуть Малышку?
    Марк, не колеблясь,  поглядел прямо на сидевших против него ученых и
ответил:
    - Потому что я знаю,  отчего погибла первая экспедиция, и мы погибли
бы от того же - это был только вопрос времени.  Может быть, и сейчас уже
поздно. Может, мы уже умираем. Может быть, мы умрем все до единого.
    Шеффилд услышал шум среди зрителей,  потом все стихли.  Даже капитан
не дотронулся до своего молотка, даже с губ Саймона сползла улыбка.
    В этот момент Шеффилд думал не о том,  что знает Марк,  а о том, что
он начал действовать самостоятельно на основе того, что знает. Такое уже
случилось  однажды,  когда  Марк,  придумав  собственную  теорию,  решил
изучить  судовой  журнал.  Шеффилд  пожалел,  что  не  занялся  тогда же
исследованием этой тенденции. Поэтому он довольно мрачно спросил:
    - Почему ты не посоветовался со мной, Марк?
    Марк чуть смутился.
    - Вы бы мне не поверили.  Поэтому мне пришлось ударить вас, чтобы вы
мне не помешали. Никто из них мне бы не поверил. Они все меня ненавидят.
    - Почему ты думаешь, что они тебя ненавидят?
    - Ну, вспомните, что было с доктором Родригесом.
    - Это было давно. С другими же ты не сталкивался.
    - Я видел,  как на меня смотрит доктор Саймон.  А доктор Фоукс хотел
застрелить меня из лучевого пистолета.
    - Что?  - Шеффилд повернулся к Фоуксу,  забыв,  в свою очередь,  обо
всех формальностях. - Фоукс, вы пытались застрелить его?
    Побагровевший Фоукс встал, и все уставились на него.
    - Я был в лесу,  - сказал он,  - а он подкрался ко мне. Я думал, это
животное,  и принял меры предосторожности. Когда я увидел, что это он, я
спрятал пистолет.
    Шеффилд снова повернулся к Марку:
    - Это верно?
    Марк упрямо продолжал:
    - А  когда  я  попросил  у  доктора Вернадского посмотреть кое-какие
данные,  которые он собрал,  он сказал,  чтобы я их не  публиковал.  Как
будто я нечестный человек!
    - Клянусь Землей, я же пошутил! - раздался вопль.
    Шеффилд поспешно сказал:
    - Ну ладно,  Марк, ты нам не веришь и поэтому решил действовать сам.
А теперь - к делу. От чего, по-твоему, умерли первые поселенцы?
    Марк ответил:
    - От этого же мог бы умереть и Макояма,  если бы не погиб при аварии
через два месяца и три дня после своего сообщения о Малышке.
    - Ладно, но от чего же?
    Все затихли. Марк поглядел вокруг и сказал:
    - От пыли.
    Раздался общий хохот, и щеки Марка вспыхнули.
    - Что ты хочешь сказать? - спросил Шеффилд.
    - От пыли!  Пыли,  которая в воздухе!  В ней - бериллий.  Спросите у
доктора Вернадского.
    Вернадский встал и протолкался вперед.
    - При чем тут я?
    - Ну, конечно же, - продолжал Марк. - Это было в тех данных, которые
вы мне показывали. Бериллия очень много в коре, значит, он должен быть с
пылью и в воздухе.
    - А  что  если там есть бериллий?  - спросил Шеффилд.  - Вернадский,
прошу вас, позвольте мне задавать вопросы.
    - Отравление бериллием,  вот что. Когда вы дышите бериллиевой пылью,
в легких образуются незаживающие грануломы. Я не знаю, что это такое, но
во всяком случае, становится все труднее дышать, и потом вы умираете.
    К всеобщему шуму прибавился еще один  возбужденный  голос.  Это  был
Нови:
    - О чем ты говоришь? Ты же не врач!
    - Знаю,  -  серьезно  ответил  Марк,  -  но  как-то я прочитал очень
старинную книгу о ядах.  Такую старинную,  что она  была  напечатана  на
настоящей бумаге.  В библиотеке всего несколько таких, и я их просмотрел
- ведь это такая диковинка.
    - Ладно, - сказал Нови, - и что ты прочел? Ты можешь мне рассказать?
    Марк гордо поднял голову.
    - Могу  сказать  на память.  Слово в слово.  "Любой из двухвалентных
металлических ионов,  имеющих одинаковый радиус,  может  активировать  в
организме  поразительное разнообразие ферментативных реакций.  Это могут
быть ионы магния, марганца, цинка, железа, кобальта, никеля и другие. Во
всех  этих  случаях  ион  бериллия,  имеющий  такой  же  размер и заряд,
действует  как  ингибитор.   Поэтому   он   тормозит   многие   реакции,
катализируемые  ферментами.  Поскольку бериллий,  по-видимому,  никак не
выводится из легких,  вдыхание пыли,  содержащей соли бериллия, вызывает
различные  метаболические расстройства,  серьезные заболевания и смерть.
Известны  случаи,  когда  однократное  действие  бериллия  приводило   к
летальному исходу.  Первичные симптомы незаметны, и признаки заболевания
появляются иногда  через  три  года  после  действия  бериллия.  Прогноз
тяжелый".
    Капитан в волнении наклонился вперед.
    - Что он говорит, Нови? Есть в этом какой-нибудь смысл?
    - Не знаю,  прав он или нет,  - ответил Нови,  - но в  том,  что  он
говорит, нет ничего невероятного.
    - Вы хотите сказать, что не знаете, ядовит бериллий или нет, - резко
сказал Шеффилд.
    - Не знаю.  Никогда об этом не читал.  Мне не  попалось  ни  единого
случая.
    Шеффилд повернулся к Вернадскому:
    - Где-нибудь бериллий применяется?
    Не скрывая своего изумления, Вернадский ответил:
    - Нет.   Черт  возьми,  не  могу  припомнить,  чтобы  он  где-нибудь
применялся.  Впрочем, вот что. В начале атомной эпохи его использовали в
примитивных  атомных реакторах в качестве замедлителя нейтронов вместе с
парафином и графитом. В этом я почти уверен.
    - Значит, сейчас он не применяется? - настаивал Шеффилд.
    - Нет.
    Внезапно вмешался электронщик:
    - По-моему,   в   первых   люминесцентных   лампах    использовались
цинк-бериллиевые покрытия, Кажется, где-то я об этом слышал.
    - И все? - спросил Шеффилд.
    - Все.
    - Так вот,  слушайте.  Во-первых,  все,  что цитирует  Марк,  точно.
Значит,  так и было написано в той книге. Я считаю, что бериллий ядовит.
В обычных условиях это неважно,  потому  что  его  содержание  в  почвах
ничтожно. Когда же человек концентрирует бериллий, чтобы применять его в
ядерных реакторах,  или люминесцентных лампах,  или даже в виде сплавов,
он сталкивается с его ядовитыми свойствами и ищет ему заменителей. Он их
находит,  забывает о бериллии,  потом забывает и  о  том,  что  бериллий
ядовит.  А потом мы встречаем планету, необычно богатую бериллием, вроде
Малышки, и не можем понять, что с нами происходит.
    Саймон, казалось, не слушал. Он тихо спросил:
    - А что значит: "Прогноз тяжелый"?
    Нови рассеянно ответил:
    - Это значит, что если вы отравились бериллием, вам не вылечиться.
    Саймон закусил губу и откинулся в кресле.
    Нови обратился к Марку:
    - Я полагаю, симптомы отравления бериллием...
    Марк сразу же ответил:
    - Могу прочесть весь список. Я не понимаю этих слов, но...
    - Было среди них слово "одышка"?
    - Да.
    Нови вздохнул и сказал:
    - Предлагаю вернуться на Землю как можно скорее и пройти медицинское
обследование.
    - Но  если  мы  все  равно  не вылечимся,  - слабым голосом произнес
Саймон, - то что толку?
    - Медицина сильно продвинулась вперед с тех пор,  как книги печатали
на бумаге,  -  возразил  Нови.  -  Кроме  того,  мы  могли  не  получить
смертельную  дозу.  Первые  поселенцы больше года прожили под постоянным
действием бериллия.  Мы же подвергались ему  только  месяц  -  благодаря
быстрым и решительным действиям Марка Аннунчио.
    - Ради всего космоса,  капитан,  -  вскричал  в  отчаянии  Фоукс,  -
давайте выбираться отсюда! Скорее на Землю!
    Похоже было, что суд окончен. Шеффилд и Марк вышли в числе первых.
    Последним поднялся  с  кресла  Саймон.  Он  побрел  к  двери с видом
человека, который уже считает себя трупом.



    Система Лагранжа превратилась в звездочку,  затерянную в  оставшемся
позади скоплении.
    Шеффилд поглядел на это пятнышко света и со вздохом сказал:
    - А  такая  красивая  планета...  Ну  что  ж,  будем надеяться,  что
останемся  в  живых.  Во  всяком  случае  впредь   правительство   будет
остерегаться планет с высоким содержанием бериллия.  В эту разновидность
ловушки для простаков человечество больше не попадет.
    Марк не  ответил.  Суд  был окончен,  и его возбуждение улеглось.  В
глазах его стояли слезы.  Он думал только о том,  что может  умереть;  а
если он умрет,  во Вселенной останется столько интересных вещей, которых
он никогда не узнает!..

Last-modified: Mon, 16 Sep 2002 07:56:19 GMT

Оцените этот текст: