со старостой тамошнего почтового пути, раз в двое
суток отправляющегося с кожаной сумкой на муле из города "Лувертюра" до
морской почты в Кале.
Со знаками всяческого почтения я провопил Черного консула и девять его
адъютантов, молчаливых, молодых, весьма неприятно загадочных негров.
Для чего приезжали эти девять человек? Они ни с кем не сказали ни
слова, они сопровождали Туссена с таким видом, как будто охраняли какую-то
святыню. Они почти не прикоснулись к еде, но каждый осторожно и незаметно
пробовал кушанья, предложенные Черному генералу. Они прекрасные наездники;
не держась за луки, без стремян, они с разбегу вскакивают на коня, из них
самому старшему, мне кажется, девятнадцать. Что они за люди? Что это за
порода людей? Я пытался, в порядке дисциплины штаба, спросить их фамилии.
Все они делали вид, что не говорят по-французски. Переводчик сообщил мне
такой вздор, в котором не было никакого смысла. А между тем сержант Мишле
видел, с какой жадностью они набросились в штабе на французские газеты в
тот час, когда они больше всего были уверены, что ни один человеческий
глаз их не видит. У меня такое впечатление, что Туссен является
начальником огромной секретной организации острова и что он самый опасный
человек из всех врагов Франции. Я исполнил приказание господина министра и
пишу подробно не только факты, но и свои соображения. Корабль "Мезон"
готов. Первую отправку мы предлагаем сделать в шестьсот человек.
Начальник секретной полиции, адъютант
генерал-капитан Ромуальд Брюнэ".
Ночью при факелах проходили мимо широких каменных труб, несших из-под
земли сладкий пар глубоких подземных сахароварен. В заброшенной лачуге
съехались Дессалин, Кристоф, Клерво, Морпа и Туссен Лувертюр. Обменялись
пакетами почти молча, назначили сроком сентябрь, так как, по-видимому,
Франция, предполагая, - говорил Дессалин, - в сентябре уже применить
подробно разработанную инструкцию репрессий и рабства, до того выработала
негласную тактику.
Туссен должен был оставаться в стороне; его принадлежность к штабу
Леклерка помешала бы выступлению на стороне людей своего племени, его
открытые выступления против Леклерка или призывы против французов
компрометировали бы тех негрских генералов, которые были в силу соглашения
привлечены Леклерком для помощи по управлению колониями. Итак, выхода не
было, нужно было демонстративно объявить о разрыве перед французами и
прекратить свидания до августа месяца. На этом расстались.
ПИСЬМО ГЕНЕРАЛ-КАПИТАНА ЛЕКЛЕРКА ВОЕННОМУ МИНИСТРУ ДЕКРЕ
"18 флореаля 10 года (8 мая 1802).
Гражданин министр, болезнь производит разрушительные действия в армии,
находящейся под моим командованием. Вы убедитесь в этом из рапорта,
прилагаемого мною к письму о состоянии французского оружия в колониях. Вы
увидите, что армия, в которой еще недавно мы числили под ружьем двадцать
шесть тысяч солдат, завтра едва может насчитать двенадцать тысяч штыков.
Сверх того, из них полегло в госпитали и больницы три тысячи шестьсот
человек. Я ежедневно теряю от тридцати до пятидесяти человек в колониях, и
не проходит дня, чтобы в госпиталь не поступило от двухсот до двухсот
пятидесяти человек больными. Спасутся из них не больше пятидесяти.
Госпитали переполнены. Я отдаю на лечение солдат все мои заботы, но
обратите внимание на то, что я явился сюда и наше появление вызвало
пожары. Главные здания сожжены в городах, сожжены госпитальные корабли,
все мое госпитальное оборудование относится к прошлому, гарнизоны, стоящие
в городах, сильно страдают от отсутствия казарм, солдатам не хватает
гамаков, так как они все перешли к флоту. Гибель человеческого состава
армии поистине ужасна, и врачи уверяют меня, что это еще только начало.
Что может быть страшнее этой болезни - желтой лихорадки? А между тем,
чтобы _стать подлинным хозяином Сан-Доминго, мне необходимо самое меньшее
двадцать тысяч человек солдат, обязательно вывезенных из Европы_.
Больше нельзя терять ни секунды, посылайте подкрепление немедленно,
чтобы не ухудшилось мое теперешнее и без того плохое положение. Я
приготовил корабль "Мезон", он пойдет на Корсику, для того чтобы отвезти
сто двадцать вожаков, самых опасных негров, которые будут арестованы на
днях. Это очень опасные люди, распорядитесь заключить их в самых
уединенных замках Корсики".
Но дни проходили за днями, - европейская помощь не приходила. Леклерк
чувствовал надвигающуюся грозу, капитан корабля "Мезон" сообщил, что Исаак
Лувертюр "нечаянно упал с борта и утонул". Ничто так не действовало на
Леклерка: эта нечаянность навела его на худшее подозрение [во Франции
существуют фальсифицированные записки Исаака Лувертюра; их написал не
подлинный, а поддельный Исаак (прим.авт.)]. Встревоженный, в тягчайшем
состоянии духа, он хотел уведомить Туссена, но раздумал. Как раз в эту
минуту пришел перекрашенный мулатом Рош Маркандье. Он принес перехваченное
письмо Туссена Лувертюра, в котором золотыми чернилами был подчеркнут один
абзац:
"Я решил, что месяц жерминаль обошелся Франции в двести человек,
умерших от желтой лихорадки, месяц флореаль стоил им тысячи восьмисот
человек, прериаль уже в самом начале дал двести заболеваний. Французы
бросаются на ниоппу, ниоппа помогает желтой лихорадке. Знаешь ли ты, что
ниоппу ввезли из Луизианы сами же французы, для того чтобы травить наши же
войска? Среди наших негров нет никого, кто применял бы ниоппу; наши братья
держатся стойко в несчастье. Пиши мне, как всегда, Анита меня найдет".
Леклерк положил руку на письмо, спросил:
- Кому адресовано?
Рош-Маркандье пожал плечами:
- Оболочка и начало письма уничтожены. Человек, несший письмо, покончил
с собой.
Леклерк вздрогнул и отпустил Рош-Маркандье. Он хлопнул в ладоши:
- Вызвать полковника Брюнэ!
Вестовой отправился за полковником. К ночи Брюнэ был на месте.
Совещались вдвоем долго и спорили горячо. Леклерк настаивал на аресте
Туссена. Брюнэ - на аресте Дессалина и Кристофа. Брюнэ говорил:
- Я не верю, чтобы эти два мошенника серьезно разошлись с Туссеном. Эта
ссора для виду.
- А я уверен, - спорил Леклерк, - что, если я прикажу Дессалину
произвести арест Туссена, он сделает это не сморгнув. Я прекращаю спор, -
сказал Леклерк, - и приказываю вам дать распоряжение, чтобы капитан
"Героя" стоял на якоре за мысом Деннери, чтобы два шлюпа дежурили у
берегов. Вы займете Деннери с небольшим отрядом, сообщив почтительно семье
Туссена, что у вас есть сведения о готовящемся покушении на Черного
генерала. Сошлитесь на то, что у него есть завистники среди бывших черных
друзей. Остальное вы знаете. Необходимо, чтобы через полчаса после ареста
он был на корабле.
Мальчик привстал на стременах лошади, наклонился вперед, стиснув
коленями бейнфутера, и почта отпустил поводья. Лошадь с тихим свистом
перенеслась через ущелье. Вот задние копыта примкнули к передним, вот в
одну точку ударились все четыре конские ноги на узкий, короткий выступ
противоположной скалы. Лошадь весело заржала, мальчик сел плотно в седло и
случайно оглянулся. Сержант французской гвардии летел ему вдогонку, не
видя прыжка, и кричал, размахивая кивером, грозил выстрелом из пистолета.
Заведя лошадь за выступ скалы, мальчик соскочил. "Такого случая упускать
нельзя", - мелькнуло у него в голове. Он прилег за камнем и ожидал
приближения скачущего офицера. Но все произошло иначе: смерть последовала
без выстрела. Французский конь, не зная пропасти, оборвался с разбегу, и
через мгновение легкий плеск на дне ущелья показал, что все кончено.
Майка первым долгом передал Туссену:
- Генерал, - сказал он просто, - здесь появилась гвардейская конница
французов. Один офицер разбился, другой может перескочить. Нехорошо, что
они здесь, - где один, там и другие.
Лицо Туссена стало серым, глаза потухли мгновенно.
Прежде чем Майка успел по поручению Черного генерала выехать в Деннери
на разведку, на далекой вершине появилось два костра, и Туссен остановил
Майку.
Два дня ходило письмо Туссена к Леклерку. Ответ Леклерка был короток.
Генерал писал:
"Мне ничего неизвестно о занятии Деннери французскими войсками.
Маленький отряд конницы с генералом Брюнэ объезжает морской берег.
Вероятно, Брюнэ сейчас в Деннери. Есть сведения о том, что ваши бывшие
друзья готовят на вас покушение. Вы редко посещаете наш штаб, я нуждаюсь в
вашем совете. Если имеете какие-нибудь претензии, то повидайтесь с
генералом Брюнэ и передайте ему мое приказание исполнить все ваши желания.
Генерал-капитан Леклерк".
"ПЕРВОМУ КОНСУЛУ
22 прериаля 10 года (11 июня 1802)
Гражданин консул, я осуществил решение, которое должно принести колонии
большое благо. Я, как я вам уже писал об этом, приказал арестовать
генерала Туссена. Я посылаю вам его во Францию вместе со всей его семьей.
Эта операция была не из легких, но она удалась как нельзя более
счастливо. В течение нескольких дней он объединил вокруг себя от шестисот
до семисот землевладельцев и большое количество дезертиров. Он отказался
явиться на два свидания, назначенные ему генералом Брюнэ. За несколько
дней до того он написал мне, жалуясь, что я поставил отряды солдат в
Деннери, которое он избрал своей резиденцией. Я ответил ему, что, во
избежание всякого повода для жалоб с его стороны, я уполномачиваю его
договориться с генералом Брюнэ на месте расположения отрядов в этом
кантоне. Он отправился к генералу Брюнэ и там был арестован и посажен на
судно. Человек двадцать его сторонников были арестованы в окрестностях. Я
отправлю их в Кайенну. Мною составлена прокламация, возвещающая о его
поведении; тем не менее состоялись сходки и сборища, но я держу линию
против Черного генерала и надеюсь восстановить порядок. Черные остались
без компаса (руководства); все они разбились между собой. Сегодня
арестовали одну из любовниц Туссена, явившуюся сюда с целью меня убить.
Туссен увезен - это значительное достижение, но черные снова вооружены,
и мне нужны силы, чтобы их разоружить. Болезнь делает здесь страшные
успехи, и невозможно рассчитать, на чем она остановится... Возможно, что к
октябрю в Сан-Доминго не останется и четырех тысяч человек французских
войск. Судите же, каково будет мое положение... Мое здоровье все еще
плохо, и если бы мое положение было настолько прочно, чтобы мне можно было
не беспокоиться, могу вас уверить, что я попросил бы у вас заместителя, но
я буду делать все возможное и беречься, чтобы продержаться здесь еще шесть
месяцев. К тому времени я все окончу, если конечно, морской министр не
будет забывать обо мне, как он это делал до сих пор...
Не следует оставлять Туссена на свободе. Заключите его где-нибудь
внутри республики, с тем чтобы он никогда более не увидел Сан-Доминго".
Генерал-капитан Леклерк спал, он выпил большую золотую чашку капского
рома, густого, золотистого, ароматичного. Полина Леклерк поздравила его с
успехом большого и сложного дня.
Четырехмачтовый фрегат, напрягая паруса и клонясь на левый бок, уже
четырнадцать часов везет негрского апостола по волнам океана. Усиленные
патрули утром и вечером, легкая перестрелка в Деннери. Шестьдесят восемь
негрских трупов, повисших на кофейных деревьях, и полная тишина.
Веранда закутана муслином, погашена лампа с четырнадцатью кокосовыми
фитилями, шандалы со спермацетовыми свечами, бронзовые, со стеблями
голубого севрского фарфора, догорели один за другим. Походная кровать и
человек в белом, слегка всхрапывающий и откинувший руку далеко назад. Вот
зрелище походного кабинета генерала.
Госпожа Полина Леклерк-Бонапарт спит в больших покоях, слуги и две
камеристки чутко спят в соседних комнатах.
И вдруг, среди полного покоя ночи, падение шандала разбудило Леклерка.
Он встал, быстро нащупал огниво, но был повален. Холодная рукоятка
зацепила его висок, он схватил тонкую хрупкую руку человека, стремившегося
его убить, схватил его руку так грубо, что хрупнули кости и нож выпал из
рук покушавшегося. Но другая рука схватила его за горло, началась борьба.
Леклерк почувствовал, что перед ним женщина; быстро сдернул ремень с
походной кровати, он перевязал ей руки за спину и тем же ремнем скрутил ей
ноги ниже щиколоток. Все это молча, без единого крика. Потом спросил:
- Вы одна?
- Одна, - сказала она.
Леклерк зажег свечу. Перед ним на полу с разбитой нижней губой, из
которой струилась тонкая полоска крови, лежала женщина. Леклерк сразу
узнал француженку.
- Ну, что же все это значит? - спросил Леклерк.
- Это значит, что вы опозорили Францию. Это значит, вы на много лет
запятнали Республику, вы совершили бесчестный поступок, весь остров
заговорит про предательство, все поднимутся как один человек. То, что вы
делали, долго не умрет. То, что делали лучите люди Республики, вы
уничтожили одним бесчестным жестом подлой политики.
- Ах, вот как! - сказал Леклерк. - Кто вы такая?
- Я не обязана отвечать на этот вопрос.
- Чего вы хотели?
- Зарезать предателя Франции, предателя Туссена.
- Он ваш любовник? - спросил Леклерк с солдатской наглостью.
- Стыдитесь генерал! - ответила женщина. - Вы не знаете, кто этот
человек, вы не знаете, что у него не было своей жизни, вы не знаете, как к
нему относятся люди. До появления вашей эскадры, до сожжения Капа никто не
сделал столько на земле добра, сколько сделал этот старый негр. Его чтили
французские дети, матери выносили на дорогу ребят, чтобы показать путь, по
которому проходил их вождь.
- Вы француженка? - прервал ее Леклерк.
- Да.
- Член Якобинского клуба?
- Да.
- Как ваше имя?
Женщина молчала. Леклерк подошел, развязал ремень и сказал:
- Вы знаете, что вас ждет? Садитесь за стол и пишите.
Девушка встала, расправила руки. Леклерк быстро убрал ее нож и положил
перед собой большой корабельный пистолет, взведя курок.
- Если вы патриотка, - сказал он ей, - вы обязаны сказать, кто подослал
вас. Раскаяние ваше произведет хорошее впечатление на суд, и даже больше
того, я обещаю отпустить вас.
- Меня никто не посылал, я послушалась первого порыва возмущенного
сердца, я совсем не нуждаюсь в вашей пощаде. Что будет представлять дальше
жизнь здесь и во Франции? Здесь вы испортили все, что за четыре года
сделано этим человеком. Ему и его друзьям удалось показать неслыханный в
мире опыт. Как только исчезло рабство, как только труд стал свободным, как
только исчезло порабощение человека человеком, то презираемая вами раса
показала, что она лучше и умнее своих поработителей. Помните, старик, что
с вами говорит человек, которому уже ничего не страшно.
Леклерк вздрогнул. Уже с утра его томил озноб, в самую жаркую пору он
пил большими стаканами крепчайший ром. Теперь вдруг этот озноб усилился, и
он почувствовал, что еще секунда, и застучат зубы. Не помня себя, он
говорил:
- Ваши черные с каждым днем становятся все более дерзкими, я должен
работать над их разрушением. У меня едва остается девять тысяч французских
солдат, все остальные ненадежны. Вот почему я не мог тронуть всех и взял
только одного Туссена. Голос французской крови должен подсказать вам...
Тут озноб прошел.
"Что это я говорю? Кому это я говорю?" - подумал Леклерк.
Взяв пистолет в правую руку и наведя его на женщину, Леклерк, пятясь,
подошел к двери и тронул за плечи храпящего ординарца. Тот, спросонья
вздрагивая веками, встал перед генералом.
Леклерк сказал:
- Пишегрю, сейчас же позови полковника Брюнэ или начальника штаба.
Никого не буди.
- Полковник Брюнэ еще не прибыл, - ответил Пишегрю.
- Тогда военного прокурора Гальбо.
Пишегрю вышел.
Гальбо явился почти мгновенно, он не ложился еще спать. Позванивая
шпорами, он вошел на веранду и по-военному приветствовал Леклерка. Леклерк
коротко и отрывисто сказал:
- Эта женщина - любовница Туссена, она подослана им и сама призналась,
что намеревалась меня убить по предписанию Черного генерала. Вот
вещественное доказательство - нож, отнятый мною у нее, и вот шандал с
поломанными свечами и разбитым фарфором - она его уронила в темноте.
Достаточно ли этих улик, гражданин прокурор?
Девушка казалась безучастной. Морщины залегли у нее между бровями, она
молчала и не смотрела на говоривших.
Гальбо оглядел ее с ног до головы, поправил свой головной убор,
молодцевато подтянулся и сказал:
- Генеральный капитан, достаточно вашего слова, и никаких улик не
требуется, кроме вашего показания. Военный суд сейчас соберется.
Второй ординарец с пистолетом в руке, послушный кивку головы военного
прокурора, подошел к женщине. Она пошла, как тень, и долго еще виднелась
белым пятном в темноте сада. Белое пятно исчезло за оградой вместе с
затихающим звоном шпор военного прокурора.
Под утро на островке тело казненной девушки было зарыто. История
сохранила только один документ: шестеро драгун были приговорены
полковником Брюнэ 13 июня 1802 года к получасовому стоянию под ружьем с
зачетом трудностей предшествующего похода, то есть фактически оставлены
без наказания. В графе "вина" проставлено было только: "Сношение с
проституткой, казненной за покушение на генерал-губернатора".
Леклерк старался заснуть в эту ночь, но это удавалось ему урывками.
Перед утром тени деревьев сползали медленно, бросая фантастические узоры
на покровы и ткани. Леклерк вскочил. Подняв голову с подушки, он
внимательно смотрел на черную, меняющуюся, расплывчатую тень; она менялась
слишком быстро - он сразу понял, что на дереве есть человек. Было еще
настолько темно, что по движению нельзя было определить, куда устремляется
тень. Но вот она вдруг круто спустилась с дерева, словно ушла вниз
головой. Леклерк, задрожав всем телом, вскочил с кровати и хотел кричать.
От стены совершенно ясно отделилась черная фигура. Закинув голову назад и
комкая матрац, генерал сделал страшное напряжение, чтобы крикнуть дико,
нечеловечески, но сдавленное горло не выпустило даже сипения. Черный
генерал подходил к нему тихими шагами. Это был Туссен Лувертюр.
Доктор держал генерала за руку.
- Пульс нормальный, - говорил он Полине Леклерк. - Легкое удушье от
выпитого вина. Надо очистить желудок и сделать кровопускание.
При слове "кровопускание" Леклерк проснулся. Он чувствовал себя легко,
и ночное происшествие казалось тяжелым сном. Но пришедший в полдень Брюнэ
предложил на конфирмацию приговор к смертной казни через повешение
женщины, отказавшейся себя назвать.
- Простите, генерал, мои офицеры поторопились, - сказал Брюнэ, - дело
уже сделано.
Леклерк мрачно подписал приговор и сказал Брюнэ о том, что его
беспокоит штаб-квартира. По совету адъютанта Леклерк переехал в другое
помещение. Низ был превращен в крепость, верх - в канцелярию и спальню
Леклерка.
Полина Бонапарт-Леклерк давно жила не с мужем. Антуан Метраль, участник
экспедиции, писал в 1825 году, что, увлеченная красавцем драгуном
Умбертом, она отдельно поселилась на склоне приморского холма. Носимая в
паланкине, она часами проводила время на отмели, окруженная музыкантами,
певцами и красивыми парами влюбленных мужчин и женщин, юных креолок -
богинь любви и спутниц тех французских офицеров, которые "за красоту"
получили бессрочный отпуск в свиту жены Леклерка. "Взрыв желтой лихорадки
резко изменил нравы армии", - пишет Метраль. Горсточка героических женщин
бросилась в госпитали и лазареты. Лихорадка уносила тысячи людей. Гибли
солдаты, врачи, офицеры, но негры и мулаты вовсе не болели. Леклерк видел,
как таяла армия. Тем временем жена правителя разыгрывала то "Венеру",
плывущую в корабле-раковине по розовым волнам вечернего моря, то
Клеопатру, приглашавшую всех разделить буйные радости этого нового "пира
во время чумы". Красивые черные эфебы тринадцати-четырнадцати лет
прислуживали этой "царице пира" за ужином и позже. Полина сама говорила,
что "если смерть так близка, то необходимо встретить ее картинами
французского "Декамерона". Чрезмерно занятый Леклерк долго не видел этого.
Наконец увидел. Под видом спасения жены от опасности желтой лихорадки он
потребовал отъезда ее в Париж.
Полина Бонапарт отбыла в Париж.
Три корабля один за другим отплывали от Кала. Первый вез донесение
Леклерка о том, что он приступил к исполнению инструкции Первого консула -
вырвать с корнем мозг и сердце негрского племени, переловить вождей и
выслать их во Францию.
Второй - четырехмачтовый фрегат "Герой" - вез в кандалах прикованного
цепью в тесной носовой каюте, обитой железом и пробковым деревом, Туссена
Лувертюра. В кормовой каюте в деревянных клетках плакали старая негритянка
и ее дети. Один раз в сутки им давали пищу. Дочь Туссена качала на руках
умирающего ребенка; не хватало воды, у нее иссякло молоко.
На третьем корабле старый адмирал в большой кают-компании, окруженный
офицерами, за обеденным столом занимал изящной, веселой беседой красивую
сестру Первого консула, жену правителя Леклерка, Марию Полину
Бонапарт-Леклерк. Молодая женщина щебетала, как птица, она мечтала о
Париже и вздыхала о брате, как о чужом человеке. Тончайшие ломти мягкого
золотистого ананаса, тридцать семь сортов антильского варенья, кипящее и
пенистое вино украшали стол. Военный шестидесятипушечный бриг мчался по
волнам без качки и кренов, его громадные паруса глотали ветер, и под
бушпритом волны кипели и пенились, как вино в бокалах веселящихся
офицеров, провожающих жену правителя Сан-Доминго во Францию, где она
станет снова сестрой Первого консула.
Адмирал Вилларэ де Жуайез, старый аристократ, уцелевший при всех
режимах, вез секретный пакет с надписью "строгая тайна". В пакете было
письмо, - оно до сих пор хранится в Морском архиве Третьей французской
республики. Вот что в нем написано:
ГЕНЕРАЛ-КАПИТАН - МОРСКОМУ МИНИСТРУ ДЕКРЕ
"22 прериаля 10 года (11 июня 1802)
Строгая тайна.
Гражданин министр, вот я послал во Францию этого человека,
представляющего собой столь страшную опасность для острова.
Следует, гражданин министр, чтобы правительство поместило его в глухую,
изолированную крепость, где-нибудь в глубине Франции, чтобы у него никогда
не появилась возможность вернуться в Сан-Доминго, где он пользуется
неограниченной властью и влиянием апостола какой-то секты. Если этот
человек появится в Сан-Доминго через три года, то, уверяю вас, он сможет в
три дня разрушить здесь все, что успеет сделать Франция...
Я отнял у черных людей их точку опоры, но, увы, я чувствую себя до
крайности слабым, я поддерживаю свои физические силы лишь необычайным
напряжением нравственной воли.
Прошу вас настоятельно, пришлите мне помощь, без этого я не смогу
предпринять разоружения, предписанного мне инструкцией. Я без снаряжения,
я не являюсь хозяином в колонии. Пришлите мне деньги, армия в крайней
нужде.
Гражданин министр, сделайте же для нас хоть что-нибудь. Не оставляйте
нас в забвении, как вы делали это до сих пор. Сознаюсь вам, что это
забвение - единственный повод к тому отвращению, которое возникло во мне
при выполнении порученного мне Францией очень трудного предприятия."
В океане, приблизительно на меридиане Саргассова моря, ночью
встретились два корабля. Мигали бортовые огни, цветные фонарные сигналы
понеслись через лунную ночь над волнами. На адмиральском корабле матросы
говорили:
- Этот господин, жену которого мы везем, господин Шарль Виктор
Эммануэль д'Остэн. Я о нем узнал всю подноготную. Ему тридцать два года, а
он седой, состарился в итальянском походе. Сейчас торжествует - отправил
негритянского вождя во Францию.
На палубе курили офицеры, сидели камеристки Марии Полины Бонапарт.
Офицеры говорили шепотом:
- В день восемнадцатого брюмера старик оказал важную услугу Первому
консулу, вот почему Леклерк д'Остэн получил руку Марии Полины. Она ведь
действительно хороша, - произнес молодой лейтенант.
- Избави меня боже от такой хорошести, - произнес другой офицер. - Хуже
всего, что Первый консул не помнит о родственных связях.
- Тем лучше, - сказал один офицер.
- Тем хуже для мужа его сестры, - ответил другой.
На вахте прозвонила рында, хотя никакого тумана не было. Издалека
виднелись топовые огни встречного корабля, потом сквозь летнюю ночь
пронесся звездообразный сигнал. Франция передавала привет Франции,
встречный корабль "Гермес" салютовал адмиральскому бригу.
Адмирал давно уже покоился в капитанской каюте. Капитан ночевал в каюте
первого штурмана, штурман - в каюте помощника капитана. Все чины были
перепутаны и снижены на два ранга ради того, чтобы супруга правителя Мария
Полина Леклерк со своей свитой могла спокойно занимать шесть светлых кают
с клавесином, туалетным столиком, библиотекой, ванной комнатой и уборной
адмиральских покоев.
Встречный корабль с борта салютовал шестью выстрелами адмиральскому
кораблю. Получил свободный пропуск и двинулся дальше.
На нем плыли две тысячи вооруженных каторжан, законтрактованных в
Тулоне, в Марселе и Бресте для войны на Антильских островах. Каждый
получал кусок земли, факторию свободного негра, по представлению ротного
командира, который должен был удостоверить, что этот солдат действительно
убил двадцать человек, что он не отказывался ни от каких операций и что он
беспрекословно выполнял все приказания. А в капитанской каюте "Гермеса"
лежал пакет, адресованный в Сан-Доминго. Он был датирован:
"ПАРИЖ
25 прериаля 10 года (14 июня 1802)
МИНИСТЕРСТВО МОРСКОЕ И КОЛОНИЙ
Министр Декре
ГЕНЕРАЛ-КАПИТАНУ ЛЕКЛЕРКУ, САН-ДОМИНГО
Гражданин Генерал-Капитан, текст закона от 30 флореаля, несколько
оттисков которого я вам посылаю, согласно полученному приказанию, не может
и не должен, конечно, упоминать о колонии Сан-Доминго. Номинально он
применим, в части, касающейся восстановления рабства, лишь к тем
учреждениям, в которые мы вольемся после всеобщего мира, и к восточным
колониям, но вы обязаны принять его как безусловное восстановление
торговли неграми, - в этом нуждаются все наши колониальные владения.
Именно относительно этого оба пункта, теснейшим образом связанные друг с
другом, столь же щекотливы, сколь и значительны. Я имею передать вам
намерения и распоряжения правительства. В том, что касается возврата к
прежнему режиму черных, естественно вы проявите некоторую дипломатическую
сметливость и политическую осторожность, в силу кровавой борьбы, из
которой вы только что вышли славным победителем. Правительство говорит
вам: не спешите с немедленным свержением ложного кумира свободы, во имя
которого, увы, в самой Франции пролито столько напрасной крови. Это
значило бы поспешностью вызвать войну. Вам предписывается в течение еще
некоторого, очень краткого промежутка военная бдительность и дисциплина в
ваших войсках. Эти условия полевого и военного положения должны постепенно
и неуклонно переходить в позитивное рабство цветных и черных людей ваших
колоний. Главное необходимо, чтобы сменяя военную власть, законные
рабовладельцы хорошо обращались с неграми и привязывали бы их к своему
господству. Они должны почувствовать сравнительную разницу между
тираническим ярмом военного закона и правами своих законных владельцев.
Тогда наступит момент вернуть черных и цветных людей в их естественные
условия, от которых они были освобождены только в силу роковой
случайности. Что касается торговли неграми, то она более чем когда-либо
необходима в целях рекрутирования рабочей силы для мастерских и
предприятий после того огромного опустошения, которое было произведено в
них десятилетними волнениями, в силу чего свободные места остались
незамещенными.
Итак, ваша цель в Сан-Доминго - поощрять негроторговлю, бесспорно
поощряя покупателя уверением в том, что его права покупщика негрской силы
ограждены законами Французской республики.
Но вообще говоря, гражданин генерал, вы должны быть подчинены мудрости
ваших намерений, и даже в деле обнародования этого закона, о котором
хлопочет правительство, вы приостановите публикацию его, если сочтете это
удобным. Обстоятельства подскажут вам, какие решения нужно будет принять
немедленно, и, конечно, никто лучше вас не сможет оценить эти
обстоятельства.
Будучи не уверен в том решении, которое вы сочтете нужным принять
немедленно, я воздерживаюсь от письма к гражданину начальнику колониальной
полиции, но я не сомневаюсь в том, что ваше доверие к нему побудит вас
посоветоваться с ним по вопросу о документе столь высокой значимости".
К этому документу было приложено письмо на имя генерала Ришпанса в
Гваделупе, в котором в категорической форме предлагалось немедленное
установление рабства. Письмо на имя Ришпанса кончалось особым упоминанием
двух параграфов нового закона.
"1. Установление в мастерских полицейского надзора и законов порядка
работ, настолько активных, что они будут превосходить дисциплину прежнего
рабства. 2. Благоприятное отношение к торговле неграми, причем покупателям
следует давать полную юридическую гарантию относительно рабства черных,
которых они будут приобретать от французских и иностранных
судовладельцев..."
Генерал Леклерк со штабом переселился в Сан-Доминго. Молодые люди
Туссена, полковые адъютанты, секретари, преданная его делу молодежь были
расстреляны. Дессалин и Кристоф не выразили никакого удивления. Морпа,
Клерво, Лаплюм составляли отныне штаб Леклерка.
"Монитор" от 23 прериаля содержал краткое извещение о сдаче Туссена
Лувертюра и о полном замирении Сан-Доминго.
Леклерк получил краткую записку Первого консула:
"Я рассчитываю, что к концу декабря вы пришлете нам сюда всех черных
генералов, без этого мы ничего не сделаем".
Высылка началась. Дессалин превосходил в жестокостях Леклерка, негры
стонали от его зверских выходок. Кристоф, не желая подражать Дессалину,
иным способом доказал генерал-капитану свою полную преданность декретам
консульской Франции. Он заявил о своем желании отправить единственного
сына в Париж учиться и сам обратился к генерал-капитану с просьбой
препроводить его, Кристофа, во Францию. Тысяча офицеров, по приказу
Леклерка, получили назначение во французские батальоны метрополии. Их
сажали на корабли и отвозили в гавани Тулона, Марселя, Ларошеля, Рошфора,
Бреста, Гавра, Сен-Мало, Калэ, Дюнкерка.
Леклерк был напуган преданностью черных генералов гораздо больше, чем
их враждой.
ПИСЬМА ЛЕКЛЕРКА
ЛЕКЛЕРК-ДЕКРЕ
"17 мессидора 10 года (6 июля 1802).
Гражданин министр, после того как Туссен был посажен на корабль,
несколько человек захотели продолжить смуту. Я дал распоряжение их
расстрелять или выслать. С этого времени несколько колониальных отрядов
как будто намеревались устроить мятеж; я дал приказание расстрелять
вождей, и в настоящее время отряды скрывают свое недовольство, но
расформирование частей производится. Черные генералы теперь хорошо видят,
что я окончательно разрушу их влияние в стране, но они уже не смеют
поднимать знамени восстания:
1) потому, что они больше, нежели нас, ненавидят друг друга и очень
хорошо знают, что я уничтожу одних при помощи других;
2) потому, что черные не отличаются храбростью и что эта война их
напугала;
3) потому, что они боятся мериться силами с тем, кто уничтожил их
вождя.
При этих обстоятельствах я предлагаю идти большими шагами к своей цели.
Юг и запад почти что разоружены; север начнет разоружаться через неделю.
Установив жандармерию, я нанесу последний удар. Если это мне удастся, что
вполне вероятно, - Сан-Доминго будет действительно возвращен республике...
Смертность продолжает косить население колоний и в настоящее время.
Месяц прериаль обошелся мне в 3000 человек; месяц мессидор обойдется мне
еще дороже; уже сейчас каждый день обходится мне в 160 человек. Я
приказал, чтобы в настоящее время была произведена проверка армии по
корпусам. Сейчас у меня под ружьем всего 8500 человек, не считая только
что присланных 2000. Мои отряды, однако, питаются настолько хорошо,
насколько это возможно, и не утомляются.
С 21 жерминаля я не получил от вас ни одного письма. Я пишу вам очень
аккуратно, а вы не отвечаете ни на одно из моих писем. Забвение, в котором
вы меня оставляете, - жестоко. Я просил у вас денег, одежды, госпитальных
принадлежностей, артиллерийского оборудования, рабочих. Вы мне ничего не
прислали; вы меня ни о чем не извещаете".
ЛЕКЛЕРК - ПЕРВОМУ КОНСУЛУ
"17 мессидора 10 года (6 июля 1802).
...Среди черных вождей, правда, имеется намерение поднять восстание, но
я помешаю им достигнуть цели. Юг и запад разоружены, север вскоре будет
разоружен. Несмотря на суровость климата, я не замедлил своих операций и
продолжаю идти большими шагами к намеченной цели. Через два месяца я
объявляю Сан-Доминго возвращенным Франции. Я рассчитываю это сделать к
первому вандемьеру. Тогда я отпраздную торжество всеобщего мира. К тому
времени никто больше в Сан-Доминго не будет мешать мне, и вы будете
удовлетворены".
ЛЕКЛЕРК - ДЕКРЕ
"23 мессидора 10 года (12 июля 1802).
Я еще не смог распорядиться насчет разоружения севера. Эта операция
весьма деликатна, а мне невозможно подумать о том, чтобы заставить
европейские отряды идти в настоящее время. Один батальон из легиона Капа
потерял триста человек из шестисот после трехдневного похода. Мои черные
отряды очень слабы, и отставные офицеры их волнуют.
Мой гарнизон в Кале очень слаб, и я не могу увеличить его, не рискуя
потерять половину отряда, который я волью в него. Я вынужден, в целях
успеха, действовать с большой осторожностью. В течение последней недели
состоялись ночные сходки в долине и даже в городе. Я еще не знаю вождей,
но веду наблюдение. Целью заговоров является избиение европейцев. Надо
начинать с генералов. Я не дам им возможности привести в исполнение их
намерение. Я тороплюсь с организацией жандармерии и разоружением. Я буду
спокоен лишь тогда, когда эти обе операции будут закончены..."
"29 мессидора 10 года (18 июля 1802)
...Положение колонии хорошо. Разоружение севера производится без шума.
Несколько разбойников укрылись в горах, но они отрезаны и не смеют
приближаться к учреждениям".
"4 термидора 10 года (28 июля 1802)
Я только что узнал о неприятном происшествии: разоружение Тортю было
плохо организовано, черные восстали и сожгли несколько домов. Я пошлю туда
отряды. В Порт-о-Пэ имело место подобное же восстание, но я не знаю
подробностей. Мне невозможно отправлять куда бы то ни было европейские
отряды, - они подыхают в дороге. У меня весьма мало колониальных отрядов;
я распустил многие из них, так как мне было неудобно держать их в большом
количестве. Я сообщу вам о последствиях этих восстаний через несколько
дней; возможно, что восстание в Порт-о-Пэ окажется серьезным, но я надеюсь
с ним справиться".
ЛЕКЛЕРК - ПЕРВОМУ КОНСУЛУ
"21 термидора 10 года (9 августа 1802).
Гражданин консул, мое положение улучшилось со времени моей последней
депеши благодаря прибытию двух тысяч человек, прибывших из Генуи и из
Тулона. Я немедленно отправил эти отряды на место, и их присутствие
приостановило мятежи. Это уже много при настоящих обстоятельствах. Завтра
я отправлю одновременно в различные пункты все, что я только мог набрать
из числа европейских и колониальных отрядов. Я буду иметь честь известить
вас немедленно, после того как операция будет закончена. Но от сего числа
до первого вандемьера я ожидаю, что нас будут тревожить горстка
разбойников. И в это время я буду-уничтожать всех, кто не будет
покоряться.
Я доволен Дессалином, Кристофом и Морпа; эти трое единственно
пользуются влиянием, остальные ничтожны. Кристоф и Морпа в особенности
много помогли мне при последних обстоятельствах. Кристоф и Дессалин
просили меня не оставлять их здесь после моего отъезда; это дает вам
возможность судить о том доверии, которое они питают ко мне. Я надеюсь в
первые дни брюмера отправить во Францию или куда-нибудь еще тех, кто мне
здесь мешает...
Я надеюсь уехать в вантозе. К этому времени вы мне, вероятно, пришлете
заместителя. Могу вас уверить, что я очень заслужил отдых, так как здесь,
будучи почти совершенно один, я себя чувствую поистине раздавленным. К
тому времени, как я уеду, колония будет расположена принять режим, который
вы захотите ей дать, но последние шаги придется сделать уже моему
преемнику тогда, когда вы это сочтете своевременным. Я не сделаю ничего
противного тому, что я здесь напечатал.
Генерал Ришпанс ведет себя совершенно неполитичным и неловким образом
по отношению к Сан-Доминго. Если бы я действовал здесь лишь при посредстве
сабли, меня давно бы выгнали с острова и я не выполнил бы ваших
приказаний".
ЛЕКЛЕРК - ДЕКРЕ
"21 термидора 10 года (9 августа 1802).
Я соединил все, чем мог располагать в отношении колониальных и
европейских отрядов. Завтра я устраиваю нападение на мятежников во всех
пунктах. Черные генералы поведут колонны, но они будут хорошо окружены. Я
отдал им приказание не останавливаться перед суровыми мерами, и я всегда
пользуюсь ими, когда должен делать много зла. Это побоище продлится по
крайней мере десять дней; я дам вам знать о результатах. Мне кажется, я
могу предсказать вам, что они будут хороши. Но еще до месяца вандемьера
будет существовать очаг недовольства; к тому времени вся армия будет
приведена в движение, и я овладею всеми мятежниками...
Постановление генерала Ришпанса здесь циркулирует и приносит много зла.
Восстановление рабства тремя месяцами раньше срока обойдется армии и
колонии Сан-Доминго во много людей.
Я получил известие о кровавом сражении, которое генерал Буайе имел в
Гро-Морн. Мятежники были усмирены, 500 пленных - повешены. Эти люди
умирают с невероятным фанатизмом; они смеются над смертью. То же можно
сказать и в отношении женщин.
Мятежники Мустика напали и похитили Жана Рабеля; в настоящее время его,
вероятно, уже взяли обратно. Эта ярость является результатом
прокламационной работы генерала Ришпанса и необдуманных высказываний
колонистов".
ЛЕКЛЕРК - ДЕКРЕ
"7 фруктидора 10 года (25 августа 1802).
Мне кажется что вы не составили себе точного представления о моем
положении, - это подсказывают присланные вами мне приказания. Вы
приказываете мне выслать в Европу черных генералов. Весьма просто
арестовать их всех в один и тот же день, но эти генералы служат в целях
арестов мятежников, которые продолжают устраивать бунты, принимающие
удручающий характер в некоторых кантонах.
Морпа - человек надежный. Он служит у меня в настоящее время, но через
некоторое время он будет арестован. Шарль Белэр присоединился к
мятежникам, я послал против него людей. Дессалин и Кристоф хороши, и я
многим им обязан. Я только что раскрыл большой заговор, пытавшийся
организовать мятежи в целой колонии к концу термидора, но который был
приведен в исполнение лишь частично благодаря единственному вождю. Убрать
Туссена - значит еще не все; здесь следует убрать 2000 вождей. (Уже не
200).
Каждый управляющий располагает достаточным влиянием, чтобы поднять свою
мастерскую. Однако, по мере того как я отнимаю оружие, вкус к мятежу
уменьшается. Я уже отобрал около 20.000 ружей, в руках землевладельцев
осталось еще приблизительно столько же... Я должен их взять...
Я жажду момента, когда я смогу убрать всех, кто мне здесь мешает, и
число этих людей достигает до 2000; но я не могу этого сделать, не имея
достаточных отрядов, чтобы выступить в поход против мятежников".
ЛЕКЛЕРК - ДЕКРЕ
"26 фруктидора 10 года (13 сентября 1802).
Вот мое положение: из 12.800 человек, отбытие которых из различных мест
мне объявили, я получил... 6732. Помимо этого я не получал ничего. По мере
прибытия этих отрядов я был вынужден отправлять их в похо