ки, и этим объяснялись их неудачи. Теперь дело повели крепко. Через дремучие леса были прорублены длинные просеки - дороги. Это потребовало от Голована и его строителей такой большой работы, что часто им в помощь давали значительные отряды с топорами. Часть строителей шла вперед, наводила паромные переправы, через небольшие речки перекидывала прочные мосты; при них ставились сильные караулы. Мало того: царь Иван приказал заселить новую дорогу русскими людьми. Прекрасное устройство ямской гоньбы между русскими городами, раскинутыми по огромному пространству Восточной Европы, всегда поражало иностранцев. Крестьяне, жившие вдоль больших дорог, обязаны были поставлять лошадей для правительственных гонцов. Эта повинность тяжело отзывалась на крестьянских хозяйствах, особенно в летнее время, но за невыполнение ее грозили тяжкие кары. И гонцы проезжали по двести пятьдесят - триста верст в день - предел скорости в те времена. Новая дорога не должна была остаться пустынной, и дьяки, сопровождавшие войско, немедленно принялись за дело. Через каждые пять-десять верст удобные участки земли отводились бывшим при войске беспоместным дворянам, и те посылали доверенных - скликать людей. Крестьяне пошли на новые места охотно: их на несколько лет освобождали от всех повинностей, кроме ямской гоньбы. Остались позади сотни верст утомительного пути. Войско шло по беспредельным степным далям. Вокруг волновался седой ковыль, вверху раскинулось бледно-голубое небо, и в нем черными точками кружили ястреба. Встречались на пути второго отряда развалины древних городов. Рыжий бурьян да горькая полынь покрывали городские площади, на которых когда-то собирались народные толпы по звону вечевого колокола... Разведчики, опережавшие главные силы, въезжали на верхушки курганов; конские копыта попирали могилы давно забытых князей. На целые версты растянулась московская рать. Телеги скрипели пронзительно и тонко. Передовые сотни раздвигали грудью высокие увядающие травы; травяное колышущееся море ложилось на землю под ногами пехоты, под конскими копытами. Где утром прятались в веселом разнотравье сторожкие дрофы и шныряли перепелки, вечером степь напоминала гладко примятый ток с кое-где торчащими былинками. Замыкающим войско полковым обозникам приходилось глотать пыль, сухую, едкую. Огромная рать двигалась медленно. По ночам, теплым и безоблачным, дым от многочисленных костров затмевал небо. За дорогу сдружились ратники Большого полка: бывшие скоморохи Нечай и Жук, лучник Лука Сердитый и его простодушный товарищ Василий Дубас. Когда Дубас пришел в сотню, ему выдали лук со стрелами и кистень. Но стрелял он плохо, а кистень был чересчур легок для его могучей руки. - Какой же ты воин! - с укором говорил Дубасу олончанин Лука. - Стрелять толком не научился! Али на силу надеешься? Сила хороша, когда врукопашь сойдешься. А сыздали и тура стрелой бьют... - Да мне и стрелять-то отроду не приходилось. Ты бы, дядя Лука, поучил меня, чем ругаться! - Поучить могу, только уговор: коли дело делать - от дела не бегать! Лука с усердием принялся обучать лучному искусству молодых ратников своей сотни. Трудно было проводить учебу в походе, но Лука нашел выход. Двигаясь по выбитой земле за полком, он высылал вперед двух быстроногих ребят. Те втыкали в землю пару кольев, распяливали баранью шкуру - и цель готова. Лука выстраивал молодых лучников, показывал, как упираться в землю ногой, как натягивать тетиву и накладывать стрелу. Учил определять направление ветра и рассчитывать, куда стрелу отнесет. Каждый ратник делал по выстрелу. Махальщики условными знаками показывали попадания и промахи, срывались с места и бежали вперед со шкурой и кольями. Стрелки спешили за ними, подбирали с земли стрелы и метились снова... К вечеру молодежь валилась от усталости, а охотник Лука, сухой, жилистый, неутомимо шагал вперед, распекая учеников за слабость. Василий Дубас изломал два лука и порвал несколько тетив, прежде чем научился соразмерять огромную свою силу. Но наконец дело пошло на лад. Каждым удачным попаданием в цель Дубас так гордился, точно ему удалось застрелить врага-татарина. Другие ученики Луки опережали успехами неповоротливого Василия. Но смеяться над Дубасом было опасно: он хватал двух-трех насмешников в охапку и полушутя так подминал под себя, что у них кости трещали. Глядя на Луку Сердитого, и другие опытные лучники начали учить молодежь. Уже не один маленький отряд ратников шел вслед за главными силами, а стало таких отрядов много. Чуть заря начинала белеть на востоке, трубы будили спящий стан. Шум и гомон далеко неслись по степи, курившейся утренним туманом. Ратники, наскоро поев, собирали пожитки, становились в ряды и трогались в путь. Впереди ехали воеводы на раскормленных конях, украшенных дорогой сбруей. За ними везли распущенные знамена. Долго шли ратники под знойным солнцем. И когда казалось, что силы уже иссякли, перед рядами Большого полка, припрыгивая и раскачиваясь, появлялся Нечай, барабаня двумя ложками задорнейшую плясовую. - И-эх! - гикал он, и взбодренные пехотинцы улыбались. А Нечай заводил песню: Ой, старая баба кашу варила, Баба кашу варила, приговаривала!.. Ловкими коленцами Нечай показывал, как старуха варит кашу, как мешает ее. Подвижное лицо его, обращенное к воинам, делалось поразительно похожим на старушечье, губы морщились и пришепетывали. Хохот катился по рядам. Ты ложись-ка, ложися зерно к зерну, Чтоб скуснее было есть мужичонку мому!.. Старуха разглаживала зерна, а ноги плясуна выделывали дробь, будто приколачивая что-то к земле. Веселье росло, ширилось. Мой мужик-от богатырь, изо всех ли хват, Он и спереду горбат, он и сзаду горбат!.. Смех раскатывался по полку, прогоняя усталость. Слова песни передавались со смехом и прибаутками. Куплеты рождались по вдохновению, все веселее и забористее. - Уж этот Нечай! Мертвого из могилы подымет побасенками! И воины бодрее шли вперед, а степь по-прежнему расстилалась вокруг торжественная и пустынная, и так же маячили вдалеке курганы - могилы древних вождей. Песни Нечая подхватывались, становились достоянием народа. По вечерам Лука Сердитый привязывался к какому-нибудь парню: - Эй ты, певун, кто песню выдумал? - Нам то неведомо. - Слышь-ка, Нечай, - жаловался краснолицый, белоглазый Лука, - твою песню играет, а что ты ее сложил, ему и невдомек. - Мне-ка что, - равнодушно отвечал Нечай, поглаживая жиденькую нечесаную бороденку. - Песня - вольная птица! У меня вырвалась, над ней хозяина нет! - Да ведь переиначивает! - Не серчай, сват! Може, она краше да складнее станет. - Я б за такое башку сорвал! - сердился олончанин. - Ну и дурак!.. За войском тянулись полковые обозы с продовольствием, одеждой, боевым припасом. Но войско шло по изобильным местам и мало нуждалось в снабжении из обоза. Реки и озера на пути кишели рыбой. Ратники закидывали бредни и вытаскивали линей, карасей, окуней... Из Большого полка отличался в рыбной ловле Василий Дубас. Заплывая вглубь и загребая воду одной рукой, он тянул край невода, на который надо было бы поставить человек пять. В лесах было много оленей, лань, туров. Устроив облаву, стрельцы пронзали дичь острыми стрелами. Вокруг рати, предчувствуя богатую поживу, рыскали стаи волков, летали орлы и коршуны. Хищные птицы через день-два возвращались к гнездам, волки преследовали войско неотступно. Глава VIII ПОД КАЗАНЬЮ Двенадцатую ночь после выступления из Мурома первый отряд провел на берегу быстрого, полноводного Алатыря. Темниковский князь заранее навел мосты через реку для переправы русского войска. Горные люди, совсем недавно по доброй воле вошедшие в состав русского государства, честно выполняли свой долг перед вновь обретенной отчизной. Чуваши-проводники вели московскую рать, выбирая наилучшие дороги. Во время стоянок чувашские женщины приносили русским воинам молоко, мясо, хлеб и сердились, когда им предлагали плату за угощение. А чувашский хлеб был так хорош, что ратникам, долго питавшимся сухарями, он показался вкуснее московских калачей. К передовому отряду строителей Голована выходили на помощь чувашские плотники, показывали места, где удобнее всего строить мосты и наводить переправы. Чувашские дружины, вооруженные по преимуществу луками, приходили к воеводам и просили принять их в русское войско для борьбы с общим врагом. Воеводы соглашались с радостью. Помощь местного населения в далеком, тяжелом походе была очень ценна для московской рати. Ведь будь чуваши врагами, они - умелые воины и искусные стрелки из лука, знавшие массу тайных убежищ в своей полудикой стране, - могли бы наносить русским значительный урон и надолго задержать их продвижение вперед. 3 августа первый отряд дошел до реки Суры. И здесь во время трапезы в царский шатер ввели гонца с радостной вестью: - Полки Щенятева и других воевод тоже подошли к Суре и ждут царских приказаний. Царь послал полкам второго отряда распоряжение переправляться через Суру. Встречу назначили на обширном поле за Сурой-рекой. 4 августа, когда полки первого отряда расположились на отдых после переправы, вдали показались облака пыли. - Наши идут! Радостные возгласы подняли на ноги лагерь. Приложив щитком руку ко лбу, люди жадно глядели вдаль, стараясь увидеть подходившее войско. Наиболее пылкие побежали навстречу, размахивая руками и крича: - Берегись, татарин! Наши пришли! Царю оседлали коня, и он выехал в сопровождении воевод Ромодановского, Плещеева и пышной свиты из рынд, боярских детей и нарядно одетых стрельцов личной стражи. Посреди отряда развевалось распущенное царское знамя. Несколько гонцов понеслись во весь опор к подходившему войску - оповестить о приближении царя Ивана Васильевича. Воевода Щенятев и другие начальники, сменив усталых коней на свежих, поспешили навстречу предводителю русского войска. Два маленьких отряда съехались. Вновь прибывшие, приветствуя царя, спешились и отдали поклоны такие низкие, что пальцами правой руки подняли пыль с иссохшей земли. На берегу Суры поднялись сотни палаток, запылали костры. В реке стало тесно от тысяч ратников, которые шумно плескались в воде. 11 августа к русскому войску присоединились три полка, вышедшие навстречу из Свияжска. Новое пополнение насчитывало до двадцати тысяч воинов. Еще день похода - и ратники увидели крутую свияжскую гору и на ней новый город, блиставший на солнце стенами и сторожевыми башнями, еще не побуревшими от зимних вьюг и летнего зноя. Веселый звон колоколов и пушечная пальба встретили русское воинство у стен русской крепости, возведенной в сердце вражеской страны. Царь осмотрел стены, склады боевых припасов, прошелся по улицам города, поднимался на башни... Все было сделано добротно, по-хозяйски. - Где стала русская нога, тут и стоять ей до веку, - сказал царь, возвращаясь из города в походный шатер на берегу Свияги. В лагерь прибыли многочисленные купцы с товарами. Гости из Москвы, Ярославля, Нижнего Новгорода и других русских городов, предвидя богатую наживу, прихлынули с обозами в Свияжск. Они знали, что там произойдет сбор русских полков. А пока царь и воеводы будут совещаться, как воевать, что делать ратникам? Одно - пировать! Догадливые купцы навезли огромный запас вина и крепкого меда. На длительный отдых рассчитывали и ратники-дворяне; им слуги доставили из поместий яства и пития. Но любителям отдыха и пиров пришлось разочароваться. Царь после недолгого совета с приближенными решил выступить под Казань. Дело клонилось к осени, а русские хорошо знали, как неустойчива погода в Среднем Поволжье. Однако, прежде чем начинать военные действия, царь Иван Васильевич сделал последнюю попытку кончить дело миром. - Кровь своих воинов проливать понапрасну не хочу, - сказал царь, - за нее мне перед богом ответ держать. Да и татарских людей зря губить не к чему. В город были посланы мирные грамоты. Шиг-Алей писал новому казанскому хану: "Славному отпрыску могучего рода Гиреев, астраханскому царевичу Едигеру-Магмету от полновластного хана Казани Шах-Али-хана привет! Судьба каждого человека от начала мира написана в его книге, но люди, в своей лживой мудрости, склонны нарушать веления рока. Какое безумное ослепление заставляет тебя, гордый Едигер, возомнить себя равным великому московскому падишаху, владения которого не обскакать на лихом скакуне за трижды сорок лун*, монарху, под знамена которого собираются воины со всех четырех сторон света! Я знаю силы Казани, я знаю, что ей не отразить натиск огромной рати урусов... (* Сто двадцать месяцев.) Смирись, Едигер! Участь нашего царства, давно предсказанная мудрыми людьми, - стать московским уделом. Без боязни явись в царский стан: государь Иван Васильевич тебя помилует и окажет всяческое благоволение..." Были отправлены письма к сеиду Кулшерифу, к князьям Исламу и Кебяку и ко многим другим казанским вельможам. Их уверяли, что московский царь желает не гибели их, а раскаяния. И если они изъявят покорность, то им сохранят и жизнь и имущество. 16 августа Волга под Свияжском ожила, покрылась сотнями плотов, лодок - реюшек, бударок, косных. Московское войско переправлялось на луговой берег реки. Глава IX ПЕРВЫЕ ДНИ Русское войско закончило переправу через Волгу 19 августа. Путь по левому берегу реки до Казани был не длинен, но труден. Татары сожгли мосты через реки, разрушили гати на болотистых местах - дороги приходилось строить снова. Точно с намерением помешать русским, полили дожди - и продолжались несколько дней подряд. Дороги раскисли, покрылись невылазной грязью, и теперь не отдельные их участки, а все сплошь приходилось мостить бревнами. Русских эта задача не испугала: при множестве рабочих рук, помогавших отряду строителей, ее выполнили быстро. 20 августа Иван Васильевич наконец получил ответ Едигера на предложение сдаться; этот ответ исключал надежду на мирный исход дела. "У нас все готово! Ждем вас на ратный пир!" - писали казанцы. Русское войско раскинуло лагерь на широком лугу от Волги до Казани и Булака. Основатели Казани выбрали хорошее место для города: его поставили на горе, между двух топких, илистых рек - Казанки и Булака. Сливаясь под городской стеной, к западу от Казани, эти две реки да возведенные за ними стены трехсаженной толщины надежно защищали город с трех сторон. Только с четвертой стороны, восточной, с Арского поля, был открытый доступ к городу. Зато здесь стояли семь стен из толстых дубовых бревен, отступя одна от другой на сажень. Промежутки заполнял песок и щебень. Получилась одна стена огромной толщины и прочности. А у ее подножия проходил глубокий ров. При взгляде на могучие укрепления Казани становилось ясно, что здесь лихим наскоком не возьмешь, что потребуется продолжительная осада. - Дело предстоит трудное, бояре! - сказал царь Иван воеводам. Вечером того же дня у стен Казани поднялся сильный шум, слышны были выстрелы. Крики сражающихся разносились далеко в вечернем воздухе. Из свалки вырвалось несколько верховых; дико настегивая коней, они скакали к нашим передовым постам. - Али на нас скачут татары? - спросил Василий Дубас, обращаясь к старшему в дозоре Луке Сердитому, и на всякий случай приготовил дубину. - Не трожь! - унял парня Лука. - Разве не видишь - перебежчики! Подскакав к русским, передний татарин, низенький, с морщинистым лицом, на котором горели живые черные глаза, закричал по-русски: - Эй, казак, не стреляй! Мы к вашему царю бежим! Главарем перебежчиков оказался Камай-мурза. Его отвели в царский шатер. Распластавшись на полу, татарин повел рассказ. Он хотел вывести из Казани сотни две сторонников. Камаю удалось пробиться за стену, но тут пришлось выдержать схватку с отрядом, охранявшим ворота снаружи. - Вот и прибежал к тебе сам-восьмой, государь! - закончил Камай-мурза, снял тюбетейку и вытер с бритой головы крупные капли пота. - Повезло тебе, нехристь! - проворчал князь Воротынский, не любивший татар, даже сторонников Москвы. - За послугу я тебя, Камай, не оставлю, - молвил царь, и перебежчик радостно встрепенулся. - Рассказывай, как у вас, в Казани? - В Казани черному народу неохота воевать, да сказать о том страшно. Кто слово молвит супротив войны, тому кинжал в бок! Вот и притворяются люди, что злы на Русь. Русь за стенами, а гиреевцы рядом... Ну, и муллы тоже - райские сады сулят, кто за веру сгинет... - Запасов в Казани много? - Много, много, государь! Пороху наготовили в достатке, есть и пушки и пищали... И еще одно тайное дело открою, как верный слуга твой, государь: оберегай свое войско, на него засада спрятана... Камай рассказал, что знаток военного дела хан Едигер не запер все войско в городских стенах. В окрестных лесах укрылась сильная рать - тридцать тысяч отборных воинов под предводительством храброго батыра князя Япанчи. Эта рать будет нападать на русских с тыла, беспокоить налетами и, не принимая решительного боя, наносить короткие, но сильные удары. Царь отпустил Камая и тотчас собрал воевод. С общего приговора установили расположение войск вокруг осажденной Казани. Дружина царя осталась на Царевом лугу, близ Булака, вытекающего из озера Кабан. Севернее стал Сторожевой полк воеводы Василия Серебряного, а еще дальше, при слиянии Булака с Казанкой, - полк Левой Руки с воеводой Плещеевым. Князь Ромодановский с Запасным полком расположился за тинистым Булаком, на левом его берегу. Хан Шиг-Алей с касимовскими и темниковскими татарами занял берег озера Кабан. Все эти силы преграждали казанцам путь к Волге, на запад. С востока стал на обширном Арском поле Большой полк Воротынского и Ертоульный полк Троекурова. С севера сторожил город полк Правой Руки Андрея Курбского и Петра Щенятева. Город обложили надежно - трудно было в него и одиночке пробраться; а о приходе подкреплений нечего и думать. За долгие дни похода царь Иван Васильевич основательно обдумал план осады. Вести дело по старинке молодой полководец не хотел. Он твердо решил, что не уйдет из-под Казани без победы. Воеводы получили приказ: каждый воин должен приготовить бревно для тына - защищаться от вражьих стрел и пуль. Каждый десяток обязан сплести туру - передвижное укрепление из хвороста, наполненное землей. (Тын - высокий частокол из заостренных сверху бревен.) Воеводы поеживались, выслушивая распоряжения, сулившие много хлопот. Но царь удивил их еще больше. Он ввел новый порядок боя: ни один воин не должен бросаться на врага без воеводского приказа и ни один воевода не смеет поднимать полк без царского повеления. Таким приказом Иван Васильевич положил конец беспорядку прежних войн, когда каждый воевода делал в битве что хотел. x x x В одну из ночей разразился ураган. Царский, крытый серебряной парчой шатер сорвало и унесло невесть куда. На Волге свирепые валы затопляли берега, крушили лодки с хлебными и огнестрельными припасами и многие из них потопили. Робкие потеряли голову и подумывали об отступлении. Нашлись злопыхатели, предвещавшие еще более страшные бедствия. - Погубят нас казанцы злым чарованьем! Уж и стихии ополчились на воинство русское! Сие еще милостиво, что только ветр, и гроза, и молонья! А скоро низведут на нас бесовские силы глад, и мор, и трус, и останутся кости русские в незнаемой басурманской глуши... (Голод, заразные болезни, землетрясение.) В числе воевод, советовавших царю уйти из-под Казани, хотя осада продолжалась всего три дня, оказался и Курбский. Потомок ярославских князей, богатейший вельможа древнего рода, Андрей Курбский люто ненавидел царя Ивана. Московские князья представлялись ему похитителями той власти над государством, которая, по мнению Курбского, должна была принадлежать ярославским князьям. Но свою ненависть Курбский глубоко прятал под личиной дружбы, и все те злобные и желчные слова, которые хотел бы князь Андрей бросить в лицо царю, до поры до времени таились на страницах его дневника. Они стали известны много лет спустя, когда Курбский изменил родине и сбежал к врагам, в Литву. Пока Курбский довольствовался тем, что давал Ивану советы, исполнение которых повредило бы планам и намерениям Ивана Васильевича. Явившись к царю утром после бури, Курбский нарисовал ему такую ужасную картину бедствий, которые якобы ожидают русское войско под Казанью, что Иван Васильевич, сначала слушавший воеводу со вниманием, невольно рассмеялся: - Эк, бедняга, как тебя ночная буря перепугала! Что ж, ежели так страшно тебе оставаться под Казанью, езжай на Русь, в свои поместья, я тебя здесь держать не буду. И чтоб тебя, сохрани боже, дорогой кто не обидел, крепкую охрану дам, - ядовито добавил царь. Лицо князя Андрея побагровело от стыда и сдержанной ярости. - Я это не к тому говорю, государь, - дрожащим голосом сказал Курбский, - что за себя боюсь: я твою драгоценную особу хочу предохранить от несчастья. - Ты о моей драгоценной особе не беспокойся, - насмешливо возразил Иван Васильевич, - я о ней сам пекусь сколько подобает. Курбский всегда вспоминал об этом разговоре с чувством унижения и бессильного гнева. Не забыл о нем и Иван, и когда он впоследствии отвечал Курбскому на его широковещательные эпистолии, присылаемые из Литвы, он гневно напоминал князю о его малодушии под Казанью. (Эпистолия (греч.) - письмо, послание.) Отвергнув советы прекратить осаду, царь Иван решил действовать твердо. Послал в Свияжск и в Москву за новым припасом, а сам находился при войске неотлучно и теснил татар все крепче. x x x Первые дни осады прошли в пробе сил. 23 августа татары устроили вылазку большими силами - до пятнадцати тысяч воинов выбежали из Крымских, Аталыковых, Тюменских ворот. Они напали на семитысячный отряд русских стрельцов и казаков, которые огибали город, направляясь на Арское поле. Завязалась упорная сеча. Двойное превосходство татар не помогло им. Стрельцы и казаки многих татар побили, несколько сот взяли в плен. Остальные бежали. С этого времени дня не проходило без жестоких боев. Татары выходили из города крупными силами и старались оттеснить русских подальше от стен Казани. Воины Япанчи беспокоили царскую рать частыми набегами с тыла, как и предупреждал Камай-мурза. Внезапно вылетев из леса, татары нападали на русские заставы, рубили людей, старались наделать переполоху. Всадники Япанчи истребляли отряды, посылаемые в окрестность за продовольствием и сеном. Но, как только против них выступал целый полк, они поворачивали маленьких быстрых лошадок и скрывались в непролазных чащах за Арским полем, где им ведомы были тайные тропы и поляны. Осаждающие, несмотря на татарские вылазки, продвигались ближе и ближе к городу, ставили высокие тыны, перекатывали туры и тарасы. Но с отрядом Япанчи надо было покончить: слишком вредил он русскому войску. (Тарасы - срубы из бревен, заполненные землей; служили хорошей защитой от пищального и даже пушечного огня.) Глава X БИТВА НА АРСКОМ ПОЛЕ Арское поле, окаймленное лесами и рощами, расстилалось на восток от Казани. Близ Казанки-реки, в обширной роще, затаился отряд воеводы Юрия Ивановича Шемякина - конница, пешие стрельцы, мордва. На совете воевод решили устроить Япанче ловушку. На воеводу Горбатого-Шуйского возложили задачу вступить в бой и, притворно отступая, заманить татар, чтобы спрятанный в лесу отряд Шемякина мог отрезать им отступление. Пехота расположилась на опушке. Всадники прятались дальше; стоя около коней, они готовы были по сигналу вскочить в седла. На дубу устроился дозорный: он смотрел то на обширное поле, то в сторону города. Ветер налетел порывом, зашелестел листвой. Воины испуганно привскочили - им показалось, что подана тревога. Но все было спокойно. Стрельцы говорили о страшном утомлении, о бессонных ночах, о плохой пище... Они не жаловались на тяготы осады, но всем хотелось, чтобы она кончилась поскорее. Вдруг донесся крик дозорного: - Вышли татары! Вышли!.. С нашими бьются!.. Все пришло в движение. Пешие стали в ряды, конница готовилась вылететь из леса. Нетерпеливое ожидание овладело всеми. Иной без нужды сгибал и разгибал лук, другой зачем-то пересчитывал стрелы, третьему занадобилось чистить саблю, и он втыкал ее в землю у своих ног. - Ну, что там? Как? Да говори же! - неслись к дозорному взволнованные голоса. А он время от времени кричал: - Бьются!.. Отступают наши!.. Остановились... Снова отходят!.. И вдруг раздался дикий, отчаянный рев его: - Побежали! Наши побежали! Отступление русских было притворное, и это знали сидевшие в засаде. И тем не менее им казалось, что на Арском поле происходит непоправимое, что наши гибнут под натиском татарского войска. Все рвались в бой: и начальные люди и простые ратники. Но воевода Шемякин, опытный воин, сдерживал общее нетерпение. - Спешить неможно, надобно выждать! - говорил он. - В тыл ударить нехристям, чтоб ни один не ушел! И время настало. В лесу запели боевые трубы. Таким неожиданным и непонятным был этот звук, что в первые мгновения конники Япанчи ничего не поняли. Но недолго им пришлось теряться в догадках. Сотня за сотней вылетали русские всадники из леса; на поднятых саблях искрилось солнце, грозно колыхались копья. Лошади неслись бешено, из-под копыт вылетали комки грязи и ударяли в разгоряченные, красные лица воинов... За конницей скорым шагом двигались пешие колонны; плотными рядами, плечом к плечу, спешили они на поле боя. Крик огласил поле: русские полки вызывали врага на бой. Им ответил дикий рев татарского войска. Равнина была наполнена конниками Япанчи, которые в неудержимом порыве еще продолжали преследовать полк Горбатого. Появление русских из засады изменило картину боя. Задние ряды татар сделали полоборота и бросились навстречу шемякинской коннице. Воевода Шемякин скакал впереди своих рядов; стальная броня и высокий шлем со спущенным забралом защищали его от неприятельских стрел. Рядом с ним держался богатырь-телохранитель, готовый защитить воеводу в опасную минуту. - Как куроптей, накроем сетью! - громовым голосом прокричал телохранитель. (Куропти - куропатки.) Из-под спущенного забрала скорее уловил, чем услышал ответ: - Их голыми руками не возьмешь! Ряды противников сближались быстро. Ветер свистел в ушах скакавших всадников. Ободряя своих, перед татарскими полками неслись сотники и пятидесятники. До русских доносился гортанный боевой клич на самых высоких нотах, какие доступны человеческому голосу. Поднимая коней на дыбы, сшиблись с треском и грохотом. Стук мечей, бердышей, удары щитов о щиты, храп лошадей, крики и стоны... Воины, сбитые с коней, поражали стрелами неприятельских всадников и лошадей. Полки Горбатого-Шуйского прекратили притворное бегство и повернулись лицом к противнику. Татары оказались в кольце. Теперь только не дать врагу прорваться и спастись в лесах! Воины Япанчи поняли опасность, однако не растерялись. Яростно набрасывались они на русских. Но кому удавалось пробиться сквозь цепь конников, тот наталкивался на пехоту, встречавшую татар ливнем стрел. Всадники валились с седел, кони с диким ржаньем носились по полю, увеличивая сумятицу боя. Силач Филимон и казак Ничипор Пройдисвит рубились рядом, плечо к плечу, стремя в стремя. Филимон рубил татар тяжелым бердышом. Кто увертывался, того настигала сабля Ничипора. Они вдвоем рассекали татарские ряды, расчищая дорогу русским ратникам. Великан - хранитель Шемякина - в сумятице боя потерял воеводу. С победным кличем: "Жива Русь, жива душа моя!" - он рассыпал удары направо и налево. Япанча метался по полю сражения, пытаясь навести порядок среди своих смятенных полков. Телохранитель воеводы налетел на Япанчу с огромным мечом, поднятым над головой. - Алла, алла! - Япанча с гортанным визгом нанес противнику страшный удар ятаганом. Татарский ятаган налетел на русскую закаленную сталь и со звоном разлетелся... Гибель Япанчи довершила расстройство татар. Их охватил страх. Они не держали уже боевого строя и только старались прорваться сквозь русские полки. Не многим удалось достигнуть лесной чащи - почти все погибли под ударами мечей, от стрел и пуль. Истомленные, перепуганные татары бросали оружие и сдавались. Среди порубленных татар мало было крашеных бород. Пытать боевое счастье с Япанчой вышла в поле молодежь. Эта молодежь лежала на широком поле с разрубленными головами, со стрелами в груди, в боку... Набегам Япанчи пришел конец. Из многих тысяч татарского войска, погнавшихся за полком Горбатого, осталось триста сорок человек, сдавшихся в плен. Не дешево и русским обошлась победа. Память об Арской битве сохранила песня: Казань-град на горе стоит, Казаночка-речка кровава течет. Мелки ключики - горючи слезы, По лугам-лугам - все волосы, По крутым горам - все головы Молодецкие, все стрелецкие... Глава XI НИКИТА БУЛАТ В ТЮРЬМЕ После разгрома Япанчи* положение осажденной Казани сильно ухудшилось. Конники Япанчи уже не налетали на русских с тыла. Зато усилился отпор татарского войска, засевшего в городе. (* 30 августа 1552 года.) Татары делали ожесточенные вылазки большими силами, вступали с московскими стрельцами и казаками в рукопашный бой. Отбитые, они скрывались ненадолго и появлялись, подкрепленные новыми бойцами. Русские пушки беспрестанно били по городским стенам и воротам; огонь стрелецких пищалей не давал татарам сосредоточиться на стенах. Голоса человеческого не слышно было от грома пушек, от треска пищалей. Ратники передавали приказания воевод знаками или кричали, приложив губы к уху товарища. Наконец татарское сопротивление ослабело. Боярские дети, казаки и стрельцы заняли рвы и продолжали усиленную стрельбу по стенам из луков и пищалей. Михайло Воротынский утвердил туры на расстоянии всего пятидесяти саженей от городских стен. За турами и во рвах - повсюду прятались от обстрела русские воины. На стенах лежали татарские лучники и стрелки из пищалей. Противники зорко следили друг за другом, и только ночь давала московским ратникам возможность сменять посты. x x x Разорив посады и укрепившись под самыми стенами, русские продолжали бить по городу из тяжелых пушек. Стены терпели малый ущерб; зато ядра, перебрасываемые через стены, разрушали и поджигали дома. Дым от пожаров носился тучами, застилая солнце, не давая защитникам города свободно дышать. От русского обстрела больше всего страдали укрывшиеся в городе жители посадов и ближайших сел. Перед приходом русского войска хан Едигер разослал по окрестностям Казани землю и воду. Это означало, что отказавшиеся воевать с русскими будут лишены и земли и воды. Не осмеливаясь противиться приказу, на зов Едигера явились тысячи татар, марийцев, арских чувашей. Они раскинули войлочные кибитки на каждом свободном клочке земли. Около кибиток задымились, запахли едким кизяком костры, закопошились полуголые бронзовые ребятишки. В тесном городе стало еще теснее. Меднобородые домовладельцы приходили к кадиям и муллам жаловаться на пришельцев: (Кизяк - топливо из сушеного навоза, смешанного с соломой.) - Лазают по садам, яблоки обобрали, деревья на дрова рубят! - Терпите, - отвечали кадии. - Это защитники города. Теперь этим защитникам приходилось тяжко. Каленые русские ядра зажигали их легкие жилища. Лишенные крова пытались ворваться в дома богачей, но привратники их прогоняли. Погибающая от голода и холода беднота с радостью покинула бы город, если бы это было возможно. x x x Хатыча явилась в каморку Булата послом от Джафара-мирзы. Старый зодчий стоял перед ней маленький, истощавший. Но синие глаза по-прежнему смотрели решительно. Хатыча уговаривала старика: - Образумься! Али тебе жизнь не мила? Сгинешь за упорство! - Сгину, а своих не выдам! - Эх, Никита, досупротивничаешь до беды! Царю Ивану Казань не взять, уйдет восвояси... - Того не будет! - гневно вскричал Булат. - Поди прочь, змея! Никиту вызвал управитель. Маленький горбун набросился на старика: - Проклятый раб! Осмеливаешься противиться приказу самого Музафара-муллы! Джафар ударил Никиту по лицу. Старик покачнулся: - Смерти не боюсь! - Врешь, хитрый старик! Убивать не стану, нам знающий строитель нужен. Мы тебя заставим работать! - Несбыточное дело! - твердо возразил Булат - Противу своих не пойду! - В зиндан его! Никиту, избитого, бросили в подземную тюрьму. Сторожить поставили кривого чуваша Ахвана. Вечером к зиндану пробралась Дуня. Худощавый, обтрепанный Ахван зашептал сердито: - Эй, девка, зачем пришла? Мне из-за тебя голову долой! Дуня протянула Ахвану монетку. Чуваш отрицательно покачал головой: - Ай-ай, щедрая девка, знаешь, чем бедного невольника ублаготворить! Только я у тебя деньги не возьму. Говори скорее: что надо? Девушка быстро заговорила: - Я знаю, тебе приказано дедыньку бить и голодом морить. А ты не бей... и вот... отдашь ему! - Она сунула Ахвану узелок с едой. - Ой-ой! - сморщился сторож. - Узнает Джафар-мирза... - А как он узнает? Ты скажешь, или я скажу, или дедушка скажет? - Хо-хо! Хитрая девка!.. Наверно, догадалась, что я татарам подневольный слуга... На гнилую солому к ногам Никиты упал узелок с хлебом и сушеными фруктами. Удивленный пленник посмотрел вверх. Оттуда сверкал единственный глаз Ахвана. - Ешь, внучка принесла! Платок спрячь... Управитель часто наведывался в темницу. - Поддается урус? - спрашивал он Ахвана. - Нет, мирза. Старик, как кремень, крепкий. Я его бил-бил, руки отколотил! - Голодом моришь? - Морю, мирза! Даю хлеба, сколько ты приказал: одну крошку. Может, совсем не давать? - Тогда сдохнет! Я его переупрямлю: пойдет к нам стены крепить! Иногда управитель сам спускался в подвал, хлестал Никиту плетью; тот молчал, стиснув зубы. Разозленный Джафар убегал, а чуваш, ухмыляясь, мазал раны старика бараньим салом. Когда Дуня, улучив время, прибегала к Булату, он говорил скорбно: - Ох, дочка, наживешь со мной беды! Лих, все наши дела откроются - плохо тебе придется. - Ничего, дедынька! Я проворная, я тут все уголки знаю. Спрячусь! - Уходи, уходи, девка! - вмешивался кривой Ахван. - Оно хоть и все в руках аллаха, но и божьему терпению бывает конец. Дни проходили за днями, а тюрьма не могла сломить упорства Булата. Он был крепок, как сталь, имя которой носил Никита. Глава XII ТАЙНИК Русские отрезали татарам доступ к речке Казанке, но те не терпели недостатка в воде. Осаждающим удалось узнать от перебежчиков, что в левом берегу Казанки выкопан тайник: каменный свод над родником, вытекающим из ската горы и впадающим в речку. К роднику вел под городской стеной подземный ход из Муралеевой башни. Царь, обрадованный важным известием, приказал подрыться под тайник и взорвать его. Выродков призвал начальника строителей Голована и приказал: - Будешь подкапываться под водяной тайник. Нам каждый день и час дорог. Наказ тебе, Андрей, один: людей бери сколько хочешь, а работу сделать быстро! Осматривать местность пошли трое: Голован, Аким Груздь и казак Филимон, накануне лишившийся коня в битве с Япанчой. Андрей шел и смотрел на волосатое разбойничье лицо Филимона: в нем чудилось что-то знакомое. У Голована была необыкновенная память художника на лица: кого он хоть раз видел, никогда не забывал. Перебирая воспоминания, Голован радостно вздрогнул: перед его глазами встал жаркий день, тополевый пух, как снег летящий в воздухе, черное воронье над облезлыми луковками церквей Спасо-Мирожского монастыря и два монаха, поносящие друг друга скверными словами... - Отец Ферапонт! - крикнул он внезапно. - Ась? - испуганно отозвался казак, потом опомнился: - Это ты мне? Меня Филимоном кличут. Голован насмешливо улыбнулся: - Забыл отца Паисия, кружку, из коей серебро пропало? Беглый монах зашептал умоляюще: - Молчи! Меня в монастырь упрячут! А мне охота с неверными подраться... - Не выдам. Как в войско попал? - Долгая песня, - пробурчал мужик. - Как сбег я из чернецов, пришлось разное испытать... Дивлюсь, как признал меня? - Я с каменщиками был, когда тебя собирались на чепь посадить. - Ну и память! Ты, сделай милость, кличь, как все, Филимоном. Меня так до монашества звали... А ты, добрый человек, - поклонился он Акиму, - тоже попридержи язык. - Мне болтать не к чему, - отозвался Груздь. За разговорами подошли к месту, где находился под землей водяной тайник. Голован убедился, что удобнее начинать подкоп из каменного здания, занятого казаками. Это была торговая баня. - Из мыльни начнем подкоп, - доложил строитель Выродкову. - Земля окрест размокла от непрестанного тока воды из мыльни. Изнутри станем копать, а землю выносить через задние двери. Со стен не видно будет. Иван Григорьевич Выродков одобрил предложение Голована, и работа началась. Десятки полуголых людей работали и днем и ночью, сменяя друг друга по четыре раза в сутки. Землю раскидывали по ночам, и татарские дозорные ничего не подозревали. Доски и бревна для крепления подкопа подносили тоже по ночам и прятали в здании бани. 3 сентября Голован доложил Выродкову, что работа окончена. По царскому приказу, князь Василий Серебряный отправился проверить донесение. Тучный князь, пыхтя от усилий, спустился в подкоп. Дорогую шубу испачкал о грязные подпорки. - Оставил бы шубу наверху, князь, - посоветовал Голован. - Мне без шубы ходить по моему сану не пристало, - отвечал с досадой князь. - И ты об моих шубах не тужи - у меня их привезено достаточно! - Воля твоя, боярин! Филимон и Аким, светившие князю факелами, насмешливо переглянулись. Над головой послышались шум и тарахтенье. - Что это? - громко спросил Серебряный. - Тише, князь! Это татары везут воду на таратайках. Все прислушались. Сверху доносились неясные звуки голосов, Боярин и его спутники повернули обратно. В подкоп было заложено одиннадцать бочек пороха. x x x В ночь на 4 сентября за мыльней и в самом здании спрятались отряды стрельцов и казаков. На рассвете осмотрели оружие, подготовились к бою. Князь Василий Серебряный принял из рук Голована огонь, поджег бечевку, натертую порохом, и синяя змейка, извиваясь, побежала внутрь подкопа. - Выбегайте из мыльни! - закричал Голован Тесня друг друга, бросились к выходу. Едва успели укрыться в безопасном месте, как взрыв потряс воздух. На месте, где кончался подкоп, взвился огромный столб из земли, камней, бревен... Глазам изумленных русских представилась лошадь, вме