заметил Постник. - Доходы не поделят. Задача архитекторов постепенно выяснилась, но и приобрела новую сложность. Надо было построить девять отдельных церквей, но так, чтобы они являли взору единое целое. Барма и Постник без споров согласились, что церкви должны стоять рядом, на общем основании. Задачу единства при разнообразии Барма и Постник объясняли митрополиту образно. - Сошлись несколько человек случайно, - говорил старый зодчий. - Что сие? Толпа, члены коей ничем не связаны... А то - семья: отец и дети. Во всех нечто родственное, некие общие черты: связь родства их объединяет. Так мы должны мыслить о нашем соборе. Постнику понравилось сравнение учителя, и он его продолжил: - Из твоих слов заключаю я, что средний храм должен главенствовать над другими, как отец над детьми. И далее: дети одного отца сходствуют меж собой, но и разнствуют также, ибо нет в семье двух в совершенстве одинаковых братьев или сестер. Посему все храмы, имея общее родственное сходство, должны разниться, чтобы представлять глазу зрящего не скучное единообразие, но пленительное разнообразие! - Истину говоришь, чадо, - согласился митрополит. - Сродство же всех храмов, - развивал мысль Постник, - заключается в пропорциональности их размеров... - Говори по-русски! - попросил Барма. Митрополит, по работе над "Четьими-Минеями" знакомый со многими иностранными словами, пояснил старому зодчему: - Сие означает: ежели один храм выше другого вдвое, то и основание его должно быть шире тоже вдвое. А Постник добавил: - В гиомитрии таковое называется: принцип подобия фигур... Постник предложил Барме положить в основу внешнего вида группы храмов равнобедренные треугольники. Эти треугольники, подобные между собою, должны определять внешний вид не только здания в целом, но и отдельных частей и даже архитектурных деталей и создавать впечатление гармонии и единства. Зодчие остановились на равнобедренном треугольнике, высота которого относилась к основанию приблизительно как два к одному. Византийское искусство требовало покрытия церквей обширными куполами, над которыми возвышались цилиндрические световые барабаны, завершенные главами в форме луковицы. В таком стиле построена одноглавая церковь Покрова на Нерли*, Успенский собор во Владимире** и многие другие древние храмы. (* Построена в 1165 году. ** Построен в 1158-1184 годах.) Русскому крестьянину византийское искусство было чуждо. Строя скромную деревянную церквушку, часто обыденку, безыменный зодчий предпочитал накрывать ее восьмигранным шатром - высокой восьмигранной пирамидой. (Обыденка - здание, построенное в один день.) Этот вид был милее сердцу северянина, чем чуждые полушария и цилиндры византийских церквей. Он напоминал русскому мужику пирамидальные ели его родины. Борьба между куполом и шатром продолжалась долго. Напрасно церковные власти, защищавшие византийские влияния в архитектуре, издавали строгие приказы: "Шатровых церквей отнюдь не строить!" Барме и Постнику предстояло воздвигнуть храм - памятник русской военной славы, и они выбрали шатер. Отношение "два к одному" было найдено путем опытов и изысканий. При меньшем соотношении треугольники получались тяжелыми, приплюснутыми к земле; при большем они чрезмерно вытягивались кверху, теряли реальность. Лишь "два к одному" создавало гармонию, радующую глаз. Дело подвигалось. Ни царь, ни митрополит не торопили зодчих: они понимали, что обдумывается величавый замысел; осуществленный, он будет жить века. x x x Работа подошла к такой стадии, когда необходимо стало набросать внешний вид собора. О плане в основных частях строители договорились, но и при заданном плане наружность собора могла иметь бесчисленное количество вариантов. Гениальность Постника сказалась во всем блеске, когда он приступил к эскизам храмов. Искусство составления проекта было делом новым, оно еще только рождалось и на Руси и за границей. Раньше заказчик и строитель договаривались на словах; понятно, все подробности постройки предусмотреть было невозможно - они выливались сами собой, в зависимости от опытности и таланта мастера. За последние десятилетия проекты грандиозных зданий вычерчивались строителями, но становились известными узкому кругу близких к строительству лиц, в печати не появлялись. Постник шел по малоисследованному пути. В книгах он находил лишь слабые намеки, отрывочные указания, недостаточные для решения задачи, которую приняли на себя. Но грандиозность дела воодушевляла Постника, рождала в душе силы, о которых он доселе лишь смутно предполагал. Постник жил полной жизнью. Прежде часто случалось: его мучила неудовлетворенность, выполняемые дела казались мелкими, ничтожными. Теперь перед ним была огромная работа - работа, от которой при желании можно не отрываться ни днем, ни ночью. Прежняя угрюмость и раздражительность, иногда подолгу не оставлявшие Постника, сменились тихой сосредоточенностью. Постника трудно стало рассердить. Углубленный в себя, он рассеянно смотрел на собеседника глазами с черными расширенными зрачками - верный признак, что зодчий его не слышит. Закрыв глаза, Постник представлял себе церкви - нарядные, торжественные, собравшиеся веселой семьей. Видения следовало претворить в действительность и прежде всего закрепить на бумаге. Сначала Постник рисовал храмы по отдельности - центральный храм Покрова, меньшие храмы, которые будут его окружать. А затем художник принялся соединять их во всевозможных комбинациях. Он переставлял одну церковь на место другой, пробовал новые и новые сочетания, добиваясь цельности общего впечатления. Изыскивая наилучшие виды сооружения с разных сторон, он увеличивал и уменьшал высоту отдельных храмов, менял форму и размеры глав. Работал Постник с редкой быстротой: сказывался особенный талант видеть замысел так ярко, точно он осуществленный стоял перед глазами. Эскизы лежали в рабочей комнате зодчих десятками. Некоторые уже одобрял требовательный Барма, но неутомимый искатель браковал их и продолжал множить наброски. Глава XI ПОМОЩНИКИ Оставив Дуню в Выбутине, Андрей и Никита в середине марта вернулись в Москву. Солнышко пригревало по-весеннему, снег на дорогах потемнел и проваливался. Весенний воздух волновал Булата, он нетерпеливо ждал дня, когда они с Андреем снова отправятся в дальний путь. Этот счастливый день настал. Подпираясь кленовыми посошками, с котомками за спиной, зодчие оставили Москву, и перед ними раскинулась манящая вдаль дорога. Но не стало прежней выносливости у Никиты Булата. Не мог он так же неутомимо, как прежде, шагать по лесным тропинкам. Во время ночевок в поле старик беспокойно ворочался с боку на бок под легким армяком: ему было холодно... Только два месяца проходил Булат по стране со своим учеником, а потом Андрею пришлось покупать телегу и лошадь и везти Никиту в Москву. Булат лежал на телеге и грустно смотрел в высокое небо. - Отошло мое времечко... - шептал он. - Съела силушку проклятая татарва... В Москве Никита отдохнул, поправился, но ему стало ясно, что он уж не работник. - Даром буду есть твой хлеб, Андрюшенька, - вздыхал он. - Хоть бы смерть поскорее пришла... Такие разговоры до глубины души обижали Голована. О приезде Бармы и Постника в Москву Андрей узнал от Ордынцева. Молодой розмысл поспешил к знаменитому земляку, с которым так давно мечтал встретиться. Постник принял Голована приветливо. Оказалось, что и он давно слышал об Андрее и видел многие его постройки. Теперь, при личной встрече, Постник похвалил работу Голована, указал недостатки. Беседа затянулась на многие часы. Постник первый заговорил, что хотел бы видеть Голована товарищем по работе. Андрей признался, что это его давняя мечта. - Эх, кабы твой учитель не состарился, много бы он нам помог! - с сожалением сказал Постник. - Советом он поможет, а по лесам Никите уж не ходить, - отозвался Голован. Постник просил Андрея не браться за стройку, которая связала бы его надолго. - Жди своего часа, - сказал он. - Лишь только государь разрешит набирать помощников, ты будешь первый... Это время настало, и больше всех порадовался счастью Голована его старый учитель Никита Булат. Но одним помощником, даже таким знающим и деятельным, как Голован, никак нельзя было обойтись. Зодчие понимали, что в грандиозном строительстве, какое им предстояло, они смогут осуществлять лишь общее руководство. Требовалось найти молодых, усердных мастеров, проникнутых тем же русским духом, той же любовью к родине. Этим молодым архитекторам надлежало доработать в мельчайших подробностях проекты отдельных храмов, когда Постник и Барма набросают черновой проект собора. И позднее каждый будет вести постройку одной или двух церквей, повседневно проверять работу каменщиков, плотников, кузнецов, кровельщиков... Слух о строительстве распространился широко, и немало мастеров приходили предлагать услуги. Барма устраивал придирчивый экзамен: - У какого зодчего учился? Где строил? Нарисуй на память церковь, в сооружении коей участвовал... Как составляется замес?.. Если молодому строителю удавалось ответить на вопросы, если рисунок получался удачный и показывал хорошую зрительную память, Барма становился добрее. Пряча под седыми усами одобрительную улыбку, задавал каверзные вопросы: - Что выгоднее строителю: тысяча пуд кирпичу крупного, в пуд весом каждый, али тысяча пуд кирпичу мелкого, по шесть фунтов? Находчивые отвечали: - Кирпич потребен всякий: и крупный и мелкий! - Понимаешь дело! А вот размер пространства, над коим надо вывести своды: сколько опорных столпов поставишь? Если экзаменующемуся удавалось благополучно пройти техническую часть, Барма начинал пытать его на ином. - Коли надеешься на богатые корма, - говорил он, хмуря брови, - то ошибешься. У государя нужд и забот много, и надобно храм построить подешевле. Жалованье дадим, чтоб прожить, а богачество скопить не думай! После такого заявления Бармы некоторые обещали зайти в другой раз, но не приходили. Барма вспоминал о таких с презрением, но и с сожалением, если претендент обнаруживал хорошую техническую подготовку. После тщательного отбора Барма принял несколько человек. Пришелся ему по душе веселый, с постоянной улыбкой на румяном лице, светлоглазый, с русыми, мягкими, как шелк, волосами владимирец Сергей Варака. Варака учился у хороших мастеров - Владимир был колыбелью древнего русского искусства. Сергей без споров согласился с вознаграждением, какое положил Ордынцев. Совсем другим человеком выглядел помор Ефим Бобыль. Ходил он тяжело, половицы трещали под ним, голос был грубый и громкий. За маленькую кисточку толстые, плохо гнущиеся пальцы Ефима взялись с робостью, сидел он за пробным рисунком несколько часов, не подпуская Барму; старик решил, что у парня ничего не вышло и он скрывает работу от стыда. Но когда Бобыль решился предъявить рисунок на суд Бармы и Постника, те пришли в восхищение. Ефим изобразил деревянный храм, покрытый тремя шатрами разной величины, заброшенный среди снежных сугробов севера. Простота и огромная сила чувствовались в очертаниях храма - такой он был родной, русский, до последнего бревнышка, изумительно тонко переданного кистью художника. - Вот так Бобыль! - с веселым удивлением воскликнул Постник. - Чего ж ты мялся? - Необык я скоро работать, - стыдливо пробасил Ефим. - Да и думал: может, не поглянется... Барма с опасением приступил ко второму испытанию: заговорил о жалованье. Выслушав старого зодчего, великан вздохнул: - Чего греха таить, беден я: батька помер, семья большая - братишки, сестренки малые. Но все одно останусь у вас: больно работа по душе. А с семьей... Что ж, сам не доем, а им скоплю. Он бесхитростно улыбнулся и сразу завоевал дружбу Постника и Бармы. Никита Щелкун был в годах, жизнь потерла его достаточно. Побывал он в Польше, Литве, Галиции, видел много храмов и палат самых разнообразных стилей; сам много строил. После скитаний Щелкуну захотелось пожить несколько лет на одном месте, а стройка Покровского собора обещала такую возможность. Пришел присланный дьяком Висковатым саксонский архитектор Ганс Фридман. Был немец мал ростом, чуть прихрамывал на правую ногу, глаза его прятались, избегали собеседника. Волосы были серые, как у волка. Фридман пришел с переводчиком - он все еще скрывал знание русского языка. Увидев на столах рисунки Постника и Голована, немецкий архитектор попросил разрешения посмотреть их. За листы схватился с жадностью, долго перебирал с завистливым изумлением, но похвалил скупо; попутно солгал, что в Германии искусство составления проектов стоит на большей высоте. Вознаграждение за работу Фридман запросил большое. - Велик кус ухватывает, не ровен час - подавится! - сердито сказал Барма, которому саксонский архитектор не понравился с первого взгляда. Постник вступился за Фридмана: - С виду немец неказист: и ростом не вышел, и рожа поганенькая на сторону воротится. Но, может, хорошо станет работать? Возьмем немца, наставник: по царскому указу прислан. - Ин ладно! - недовольно согласился Барма. - Русскому языку надо учиться! - сказал саксонцу Постник. Тот засмеялся, показав мелкие неровные зубы: - Пробовал: не дается он мне, труден ваш язык... Глава XII ИЗ ДНЕВНИКА ГАНСА ФРИДМАНА "...Обещание царя Иоанна осуществилось: я принят в штат строителей Покровского собора. Познакомился я с главными архитекторами будущего строительства, носящими трудно запоминаемые имена: Барма, Голован, Постник. Особенно замечательна наружность Голована: глаза его широко раздвинуты и смотрят смелым, в душу проникающим взглядом. Голован - недюжинная личность. Постник кажется попроще, но я его возненавидел после первого знакомства. Возненавидел за то, что он, не подозревая о моем понимании русского языка, осмелился бросать обидно-снисходительные замечания о моей наружности. Но не в этом одном причина неприязни. В рабочей комнате архитекторов я увидел чудесные рисунки и эскизы, сделанные Постником. При всех моих способностях мне трудно тягаться с этим несомненно талантливым человеком. И в этом большая опасность для моей карьеры. Но я упорен и настойчив! Я буду биться за первое место, и горе тому, кто станет на моем пути! Старше всех Барма, помощник Постника, хотя тот из вежливости называет Барму учителем. Это старик скромный, невидный. Он поглаживал седую бороду, говорил мало и непонятно. Кажется, он из породы баранов, готовых служить кому угодно; ознакомившись поближе, я использую его простоту и наивность для своих целей. Сейчас моя задача: подорвать доверие к руководителям строительства. Как это сделать, мне пока неясно. Но если я этого добьюсь, царю Иоанну некого будет поставить во главе дела, кроме меня. И тогда - почет, деньги... Все блага жизни раскроются перед саксонским архитектором Гансом Фридманом! Август 1554 года". Глава XIII УТВЕРЖДЕНИЕ ЧЕРТЕЖЕЙ Попы с соблюдением надлежащих церемоний вынесли священные предметы из церквей, обреченных на снос, и ломцы принялись за свою веселую работу. С грохотом летели балки и бревна, сталкиваясь и поднимая тучи пыли. За ломцами пришли землекопы - выравнивать и сглаживать участок. А по краям с телег уже сбрасывали груды камня. Бойкие целовальники с замусленными тетрадями в руках вели счет телегам; вместо квитанций делали подводчикам зарубки на бирках. (Бирка - палка, расколотая пополам; одна ее часть хранилась у подрядчика, а другая - у работника. Полное совпадение зарубок при прикладывании одной половины бирки к другой свидетельствовало о верности счета.) На берегу Москвы-реки было шумно, людно: там разгружались барки, подвозившие лес, камень, кирпич, песок, известь... По царскому указу из тюрем выпустили колодников, за коими не числилось тяжкой вины; с них взяли крестное целование, что они не своруют и не убегут, и поставили на разгрузку, требовавшую много рук. Довольные неожиданной свободой, бывшие колодники работали рьяно. Впрочем, за вялость и медлительность десятники хлестали кнутом, так что волей-неволей приходилось поворачиваться. Веселое удивление провожало коренастого рыжего грузчика Петрована Кубаря, таскавшего на спине камни, которые под силу были троим. Парень сидел в темнице за то, что, вернувшись из казанского похода, не смог вынести холопью долю и сбежал от боярина на вольный юг, а будучи настигнут, искалечил двух поимщиков... По приказу царя Ивана Васильевича по русской земле должны были ходить глашатаи и сзывать на строительство Покровского собора мастеров и искусных работников. - Трудное затеяно дело, - сказал царь. - Пускай молва о задуманном повсюду пронесется, пускай говор пройдет по боярским хоромам и по избушкам смердов. То нашему великому замыслу на пользу... Когда глашатаи приходили за охранительными грамотами к Ордынцеву, окольничий говорил им: - Обещайте народу хорошие корма, говорите, что жить будут сытно. Негодных работников не принимайте: нам такие не надобны. Глашатаев посылали во Владимир и Суздаль, в Смоленск и Псков за каменщиками, в Новгород и северные области за плотниками. Бывалого Никиту Щелкуна отправили в Киев. Он должен был сговаривать работников в литовских пределах. (* В те времена Киев принадлежал Литве.) Пришли к Барме присланные Голованом Нечай и Демид Жук. Бывшие скоморохи тоже вызвались идти бирючами. Веселый Нечай обещал присылать рабочих во множестве: - Только успевайте переписывать! Я молодцов одними шуточками да прибауточками взманю! Бирючам давался строгий наказ: "Едучи городами, и селами, и деревнями, не бесчинствовать, поминков и посулов не брать, мужиков не грабить и паче же всего не упиваться пианственным зелием. Аще же который начальный человек учнет допытывать, кем и каких ради дел посыланы, и тем ответ держать с бережением и оглядкой: посыланы-де великим государем ради его неотложных государских нужд, и вы-де нам, бирючам, препон не чините, государевой опалы опасаючись..." x x x В конце 1554 года работа над проектом Покровского собора была закончена. Настал великий для зодчих день: чертежи должен был утвердить царь. Иван и сопровождавшие его лица явились в рабочую комнату. С царем вошли ближние бояре, митрополит, Ордынцев, Клобуков. Глаза посетителей разбежались при виде столов и стен горницы, где были разложены и развешаны огромные листы, изображавшие собор с различных сторон. Чертежи будущего храма очень понравились царю. Он долго ходил от стола к столу и от стены к стене, рассматривая проекты. Из присутствующих никто не смел заговорить раньше царя; все ждали, что он скажет. Лицо Ивана Васильевича светлело, на губах появилась улыбка. Чуткая свита заметила хорошее настроение царя. - Изрядно! - сказал царь. - Изряднехонько... Это кто рисовал? - Постник, государь! - отвечал Барма. - И немногое - Голованово. - Хорошо изображено, - подал голос Макарий, - но вижу многое нарушение церковных правил. Надо крыть куполами, а тут шатры... - Дозволь, государь, слово молвить! - смело выступил Барма. Он произнес горячую речь в защиту шатров. Храм ставится в память русского воинского искусства, в память великих жертв, понесенных русскими людьми; его архитектура должна быть самобытной. Барма высказал мысль, что русским удалось свергнуть татарское иго и начать с Казани присоединение монгольских царств потому, что Русь просвещеннее татарщины, выше стоит по воинскому делу, по памятникам старины, по искусству. По мнению старого зодчего, замышленный храм должен показать иноземцам, что русское просвещение стоит высоко. Покровский собор - это итог всех строительных знаний, всех видов русского искусства: зодчества, резьбы, иконописи... Наконец Барма перешел к символическому значению храма. - Как Москва больше двух веков собирала вокруг себя русские княжества, так у нас вокруг главного храма, главного престола, собраны престолы меньшие, соподчиненные! - говорил старик, смело глядя в глаза царю Ивану Васильевичу. - Москва собрала разнородные области, сплотила воедино, из мелких княжеств создала сильное государство, и всем его частям то пошло на благо. Так и у нас разновидные и в то же время родственные храмы создают единое, глазу радостное, сердце веселящее зрелище - Покровский собор, знаменующий единое российское государство! Царь, взволнованный развернутой перед ним широкой картиной, обнял Барму. - Чудесно говоришь, старче! - согласился царь. - Повелеваю храм строить, как вы преднаметили! Макарий позволил быстро убедить себя в преимуществах русского шатра перед византийским куполом. Московский митрополит был русским человеком, ревнителем русской старины, и все, что шло от предков славян, было мило его сердцу. Царь решил и бояре приговорили: лишь только стает снег, ставить по чертежам основание для всех девяти храмов, составляющих Покровский собор. Постнику за великое усердие, за большие знания в строительном деле царь дал звание городовых и церковных дел мастера. Часть пятая ПАМЯТНИК РАТНОЙ СЛАВЫ Глава I ГЛАШАТАИ Нечай и Демид Жук колесили по Руси третий месяц. Умело вели бирючи дело, много сговорили людей на московскую стройку, много объездили городов и сел. Подъехав к большому селу, бывалый Нечай, завидя идущего навстречу старика, закричал: - Откудова? - Тутошный, кормильцы, тутошный! - А коли тутошный, сказывай: живут у вас искусные ремесленники? Расспросив, Нечай отправился в село, собрал мужиков на сходку: - Здорово, мужички! Как живем-можем? - Здорово, коли не шутишь! - Э, милые, нам шутить да лгать от царя заказано: солжешь в рубле - не поверят и в игле! - От царя? Да неш ты его видел? - удивился простоватый парень. - А то нет?.. Он меня сюда и прислал. Требуются в Москву работные люди... - А для какой, примерно, надобности? - Казанское царство государь Иван Васильевич под свою высокую руку привел, слыхали? В память сего великого дела задумал царь на Москве поставить храм, какого от веку веков не видано на Руси. И нужны нам, - начал Нечай сыпать искусную скороговорку: - каменщики и плотники - хорошие работники, молотобойцы и кузнецы - удалые молодцы, копачи-бородачи, печники-весельчаки... Нечай выждал, когда смолк смех мужиков. Тихо, вполголоса, оставив шутовскую манеру, начал он рассказ о славном походе. Перед изумленными слушателями встали грозные стены Казани и многочисленные защитники, спрятавшиеся за ними; мужики точно видели воочию страшные взрывы, разметывавшие землю, бревна и человеческие тела, слышали крики и стоны воинов, сцепившихся на улицах города в смертном усилии. Нечай рассказывал хорошо, рисовал живые и яркие картины. Потрясенные слушатели долго молчали. - Да, - отозвался один из стариков, - великое дело свершили. И что храм замыслили соорудить - это на благо. Надо, мужички, подмогнуть... Мужики удивлялись молчанию второго бирюча. Чувствуя это, Жук заговорил скупо и коряво. Но самая нескладность его речи была, пожалуй, ближе и роднее слушателям, чем бойкая скороговорка Нечая. - Что долго толковать: пиши, бирюч, меня, Кузьку Сбоя! Иду церкву строить! - Кузька идет - и меня пиши: Миколка Третьяк! - И меня, Емелю Горюна! - Тихо, тихо! Чередом! Обсказывайте свои уменья!.. Так ходили глашатаи по русской земле. Не напрасен был труд: отовсюду поднимались ремесленники. Подряжались на работу артели, привычные к отхожим промыслам. Часто артельщики договаривались прийти, когда окончат подряженную работу. Являлись хорошие мастера из таких мест, куда бирючи не заходили: много поселений на Руси, в каждое не заглянешь. Но и туда докатывалась молва. Приходил какой-нибудь бородач с саженными плечами: - Не вы ль царские посланцы? - А у тя какая надобность? - Слыхал, плотники требуются. - А ты плотник? - Исконный. С дедов-прадедов этим рукомеслом кормимся. Домов поставлено без счету. Церкви, хоромы строили... Заподряженный бородач уходил довольный. Радовались и бирючи. Прилетели журавли, принесли на крыльях весну. Забегали белоголовые ребятишки по лужам. Начали стекаться строители в бараки, построенные на берегу Москвы-реки. Разбитные целовальники опрашивали приходящих: кем завербован, на какую работу, принес ли инструмент. Все записывали, людей расселяли по профессиям: каменщиков в один барак, землекопов в другой, плотников в третий... Больше всего приходило работников с записками от Нечая. x x x Набирали на стройку и москвичей. Эти больше нанимались на кузнечную и каменную работу. Много шуму вызвало появление женщины, которая пришла подряжаться в каменщики. Баба была рослая, ширококостная. - И где тут каменщиков набирают? - смело спросила она. Вокруг женщины собралась толпа. Послышался смех. На шум явился целовальник Бажен Пущин: - Ну-ну, чего собралися? Проходи, красавица! - Запиши меня в каменщики! - Хо-хо-хо! - Знай, баба, веретено! - Каменщик, робя, объявился гляди какой хватской! Женщина презрительно выслушивала насмешки, блестя быстрыми черными глазами. - Эх ты, баба... - заговорил Бажен, смущенный настойчивостью просительницы. - Как кликать-то тебя? - Салоникея. - Вот что, Салоникеюшка: шла бы ты своей дорогой! - Бабам тута не место! - прорвался кто-то из любопытных. Салоникея так стремительно и гневно повернулась, что ближайшие зеваки попятились при смехе толпы. - То-то бы вы все нас у шестка держали! Опостылел нам шесток-то ваш! Сквозь толпу пролезла старуха и залебезила перед целовальником: - Уж ты прости ее, кормилец... не знаю, как звать-величать тебя... за дерзостные речи! Она у меня прискорбна головой, с измальских лет скудоумной живет... Салоникея отодвинула маленькую, кланявшуюся до земли старушку: - Что ты, мать, за мной по пятам ходишь, худую славу носишь! Мое дело - в дом добыть, твое дело - ребят обиходить! Старуха заковыляла прочь: - Спешу, родимая, спешу! Не обессудь, Солушка! По простоте слово молвила... Салоникея выпрямилась перед Пущиным: - Берешь, хозяин, али нет? Толпа была покорена настойчивостью женщины: - Настоящий Еруслан Лазаревич! (Еруслан Лазаревич - сказочный богатырь.) - Король-баба! Салоникея бесстрастно слушала одобрения толпы. Из круга зрителей вышел хорошо одетый старик: - Прими, Бажен, я за нее заручник. Она у меня печь сложила - мужику впору. И хозяина под Казанью убили, а ребят у нее пятеро: мал мала меньше... - Что ж ты про мужа молчала? - спросил Бажен. - Хочу чтобы мне честь не по мужу, а по мне самой была! - отрезала Салоникея. - Ладно, возьму. Но смотри у меня! Салоникея улыбнулась и промолчала. Глава II ЦАРСКОЕ УГОЩЕНИЕ В теплый апрельский день, когда отгудели пасхальные колокола, были устроены столы. Устраивать столы - угощать работников перед началом дела - полагалось, по обычаю, каждому хорошему хозяину. Как же нарушить старину на стройке, где хозяином царь! Стол, длиной в добрый переулок, растянулся вдоль бараков. С обеих сторон сидели на скамьях строители Покровского собора. На грубых скатертях были расставлены сытные яства. Варево сготовили повара в огромных котлах, куда закладывали сразу полбыка или двух баранов. Браги наготовили бочками. Вороха ржаного и пшеничного хлеба лежали на блюдах. Целовальники и десятники суетились вокруг столов, кланялись: - Кушайте, мужички! Не побрезгуйте! Трапеза началась истово, чинно. Не торопясь, хлебали наваристые щи из огромных глиняных мис, подставляя под деревянные ложки кусок хлеба, чтобы не закапать скатерть. Поварята следили за обедающими и, где опоражнивалась посуда, тотчас подливали. Шумно было в артели, где орудовал громадной ложкой коренастый, приземистый богатырь. Там поварята еле-еле управлялись со сменами. - Петрован, чорт, и где такую ложку сыскал? - Али мала? - Да уж куда меньше! Полмисы зачерпывает! - А вам завидно? Мало знавшие Петрована Кубаря соседи поглядывали на парня с удивлением: - Ну, брат, ежели ты работать так же лют, тогда... Каши подавались гречневая и пшенная с льняным маслом. Хмельные меды делали свое дело: голова кружилась, голос возвышался; кое-кто затянул песню... Разойдясь из-за столов, народ долго не мог угомониться и все бродил по берегу Москвы-реки с песнями и громкими разговорами. На другой день началась работа. Чуть прокричал заревой кочет, сторож заколотил в било; он ударял по большой чугунной доске железным пестиком. Резкие, назойливые звуки далеко разносились среди свежей утренней тишины. (Заревой кочет - петух, поющий на заре.) Звон подхватили барачные старосты: в их распоряжении были ясеневые доски; искусные руки могли вызывать из этих незатейливых музыкальных инструментов приятный рокочущий гул... Работники завозились на постелях, обматывали ноги онучами, надевали лапти. Тех, кого не могли разбудить звуки била, поднимали сердитые десятники: - Не спите, не лежите, на работу скорей бегите! Ленивых и неповоротливых наделяли тычками в затылок: - Получи впервое! А коли промешкаешь еще, плетей попробуешь! - О-о, робя, энти угощают не по-вчерашнему! - А ты как думал? Ежедень тебе блины да пироги?.. Обширная строительная площадка закишела народом. Ржали лошади, скрипели телеги, подвозившие камень, песок, бут. Застучали молотки каменотесов. Землекопы били кирками по твердой земле. Работать приходилось, не разгибая спины. Нерадивых подгонял кулак десятника. Сотни людей копошились, как муравьи, и на месте хаоса водворялся порядок. Основание начали возводить с центра: так удобнее было подвозить строительные материалы на телегах и тачках, подтаскивать на носилках. Работами руководили Андрей Голован и Ефим Бобыль. Часа полтора бродил по площадке Ганс Фридман, шаря повсюду маленькими, юркими глазками. Его сопровождал переводчик. Фридман отправился к берегу реки, где в огромных чанах готовили замес, осмотрел, поморщился. Переводчик передал его предложение Бобылю: - Немец бает: густ замес. Воды, бает, больше надо лить. - Как это - густ? - возмутился Ефим. - Его по приказу Бармы составили. Бобыль тут же вызвал Голована, и тот вступил в серьезный разговор с саксонцем. Разговор кончился тем, что Фридман побагровел до ушей и, круто повернувшись, скрылся с площадки. Рабочие разговаривали: - И зачем, робя, на постройку памятного храма немца сунули? - Справимся и без немцев!.. После ухода сконфуженного Фридмана на строительной площадке появились Барма и Постник. Им стало известно о совете немца разбавить замес. Барма с упреком посмотрел на Постника: - Эх, Ваня, ошибся ты со своим немцем! Хвалил как: сведущ саксонец, работу знает! А он вот каков... Ну-ка, разведи замес - что выйдет? Постник попробовал оправдать Фридмана: - Может, не приобык он к нашей стройке. На словах-то больно боек... - То-то, на словах! Бывают люди: на словах города берут, а на деле с мухами справиться не могут. По таким его речам, я этого немца к большому делу и на версту не подпущу! Глава III ВОЗВРАЩЕНИЕ ДУНИ Весной 1554 года Нечай с Жуком приехали в Выбутино: Никита поручил им привезти в Москву Дуню, благо бирючи набирали работный люд на Псковщине. Путники ввели лошадей в опустелый двор. На покривленное крылечко выбежала Дуня, узнала гостей: - Золотые вы мои! Не чаяла дождаться!.. Нечай смотрел на Дуню. Девушка подросла, длинные русые косы, казалось, оттягивали назад голову. На щеках Дуни не стало прежнего румянца, под глазами легли скорбные тени. Глашатаи сняли шапки, поклонились хозяйке: - Как живешь-можешь, Дунюшка? Голубые глаза девушки наполнились слезами: - Тяжелое житье... Матушка померла, а батюшка в монастырь ушел. - Вот оно как! - ахнул Нечай. - То-то, гляжу, одна-одинехонька ты в доме. И давно беда приключилась? - Уж третий месяц пошел. - Голован знает? - Послал батюшка грамотку с проезжим купцом. - Ну что ж, не печалуйся, Дунюшка! Велел тебе дед сбираться на Москву. - Правда ли? - Девушка заплакала от радости. - По округе еще поездим, работных людей поищем, да и домой! Распрощаешься с Выбутином... На следующий день глашатаи посетили в монастыре Илью Большого и поехали по селам. Дуня нетерпеливо ожидала их возвращения: она тосковала по Андрею. Неудивительно, что ей полюбился названый брат: он спас ее от тяжкой рабской доли, он был и высок и строен, и глаза его проникали в самую душу. А сколько рассказов от родителей Голована слышала о нем Дуня! Афимья без конца говорила о доброте Андрюши, об уме и красоте его... "Да за моего Андрюшеньку любая да хорошая купецкая дочь пойдет", - говорила старуха, не замечая скорбно потупленных глаз Дуни. Дуня постеснялась расспросить Нечая, женился или нет Андрей. Она страшилась даже подумать, что он выбрал себе другую. В ожидании дни тянулись бесконечно. Утром Дуня торопила вечер, вечером ждала, чтобы прошла ночь. Девушка еще больше похудела и побледнела, глаза ввалились. Но всему бывает конец. Осталась позади и дорога в Москву. Трепеща от страха, надежды и радости, проехала Дуня по московским улицам, не видя их. Вот и домик Голована, но он изменился: к нему сбоку пристроена горенка. Сердце девушки замерло: неужели там живет злая разлучница?.. Дуня увидела бородатое, полузнакомое лицо с крупными, резкими чертами: это вышел навстречу Филимон. Бывшему монаху надоела бродячая жизнь, и он остался у зодчих. Бородач почти на руках внес Дуню, сомлевшую не столько от дорожной усталости, сколько от мучительного, напряженного ожидания. Навстречу девушке, подпираясь клюкой, медленно шел Никита. - Дедынька! Родненький! - Дуня бросилась на шею Булату. - Уж и как же я стосковалась по тебе!.. - Ничего, касаточка, теперь не расстанемся... А ведь ты выросла, Дунюшка! - с веселым изумлением воскликнул Никита, оглядывая внучку. - Прямо невеста стала... А Дуня ревнивым глазом искала в доме следов женского присутствия. Филимон, не подозревая мук девушки, сказал: - Вот и прилетела молодая хозяюшка! Воздохнем ноне посвободнее, а то совсем захудали без бабьего уходу... Ильин тебе новую горенку позаботился поставить... Глаза Дуни радостно блеснули: "Не женился!.. Не женился!.." И сразу же окрепшим голосом спросила: - А скоро братец домой придет? - Рано не обещался. Дел у него по самую маковку... Дуня огляделась: сор на полу, в углах, под лавками; на стенах и потолке паутина, слюда в окошках грязная. - И верно, что захудали: грязь-то, пыль-то, словно век не убирались!.. Дядя Филимон, веник, тряпки! И где тут у вас вода?.. Дедынька, ты ложись, отдыхай, мы с дядей Филимоном живо управимся. В доме поднялась пыль столбом. Дуня скребла, мыла, чистила... От работы лицо ее раскраснелось, а усталости как не бывало: ноги легко и быстро носили девушку по дому. Хотелось как можно скорей все сделать. К вечеру горницу нельзя было узнать. Дуня разыскала полотно, застлала стол. Убираясь, она успела и обед сготовить. Накрытый стол с разложенными на нем ложками, с нарезанным хлебом ждал хозяина. Вошедший Голован изумленно остановился на пороге: он не узнал обновленного своего дома. Нарядная, счастливая Дуня робко подошла к названому брату. Андрей с удивлением и радостью взглянул на разгоряченное лицо Дуни с высоким чистым лбом, с сияющими голубыми глазами. Голован решительно шагнул к Дуне, взял ее похолодевшую руку: - Здравствуй, Дунюшка! - Здравствуй, Андрюша... - потупилась девушка. Глава IV КАЗАНСКИЕ ДЕЛА Волга от истоков до устья снова стала русской рекой. Астраханское царство после падения Казани недолго могло существовать самостоятельно. Уже весной 1554 года царь Иван отправил вниз по Волге тридцать тысяч войска под начальством князя Юрия Ивановича Пронского-Шемякина; другой воевода, Александр Вяземский, повел на Астрахань вятских служилых людей. Астраханцы встретили рать Вяземского выше Черного острова; русские разбили татар. Царь Ямгурчей собирался отстаивать крепость. Но когда войско Пронского приблизилось к Астрахани, Ямгурчей сбежал в Крым. Крепость сдалась. В Москву радостное известие пришло 29 августа, в день царских именин. Царь щедро одарил счастливого гонца. Из трех татарских орд, утвердившихся после распада когда-то могучей Золотой Орды на востоке и юго-востоке русского государства, теперь осталась одна - Ногайская, в Заволжье. Ногайцы были многочисленны и храбры. Но и эту орду раздирали смуты, междоусобицы вождей, и этим умело пользовалась Москва. Зимой 1554/55 года приверженцу Москвы князю Измаилу удалось одержать верх над соперниками. Измаил прислал к царю гонца с изъявлением покорности, с просьбой принять Ногайское княжество под свое покровительство... Предвидение Ивана, что после покорения Казани откроется путь на восток, сбывалось. По всей Азии разнеслись слухи об успехах Москвы. Хивинский и бухарский ханы прислали послов с подарками, с предложением выгодных торговых договоров. Сибирский царь прислал дань: бесценных соболей, шкуры чернобурых лисиц, резные изделия из моржовой кости. Присягнули на верность Москве черкесские князья. Просили о русском подданстве земли кахетинцев и грузин. Все шире раздвигались пределы многонационального русского государства. Добрый десяток народностей присоединился к России за три-четыре года, и многие другие малые народы, соседствовавшие с Россией, стали ясно сознавать, что только в ее составе, под ее могучим покровительством им обеспечено будущее. И это сознание повело к великим последствиям в грядущие века... Но в те годы трудно приходилось русским в Среднем Поволжье. Уже весной 1553 года, всего через шесть месяцев после присоединения Казани, луговые люди, возбуждаемые князьями и муллами, восстали и перебили сборщиков ясака. В семидесяти верстах от Казани, на реке Меше, луговые люди построили город, обнесли земляным валом и решили отбиваться от русских. Тревожные вести пришли в Москву и из Свияжска. Многочисленные отряды вотяков вторглись на горную сторону Волги. (Вотяки - старинное название удмуртов.) В сентябре 1554 года царь Иван отправил в казанский край сильную рать под предводительством воевод князя Семена Микулинского, Петра Морозова и Ивана Шереметева. Московские воеводы принялись за дело крепко: они взяли приступом городок луговых людей на Меше, захватили много пленных. Население арской округи покорилось, вновь дало присягу в верности московскому царю. Но на следующее лето волнения начались снова... Впоследствии Грозный сердито укорял Курбского за то, что князь Андрей и его единомы