шленники были виновниками частых восстаний в казанской области, продолжавшихся больше семи лет. Иван Васильевич стоял за мягкое отношение к татарам, за прощение прежних вин, за привлечение их к военной службе. Напротив, Избранная Рада действовала жестокими военными мерами, высокомерно считая "басурман" неисправимыми врагами Москвы, неспособными подчиниться русскому влиянию. История показала, что прав был дальновидный строитель многонационального государства Иван Грозный. Когда пала Избранная Рада, в бывшем Казанском царстве стали набирать воинов в московскую рать, и татары под начальством Шиг-Алея принесли большую пользу в войне с Ливонией. Первым шагом царя и поддерживавшего его митрополита в деле умиротворения вновь присоединенных татарских областей было учреждение казанского архиепископства. Макарий посоветовал царю послать в Казань умного, расчетливого архиепископа Гурия. x x x Весной 1555 года царь Иван Васильевич вызвал Постника. Зодчий шел во дворец, думая вести разговор о строительстве собора, которое подвигалось еще медленно. Но первые же слова царя наполнили его тревогой. - Поедешь, Яковлев, в Казань - кремль ставить, - заявил Постнику царь. - Город мы взяли, а теперь его оборонять надобно: не утихает там бранная лютость по вине моих воевод. Стены потребно воздвигнуть вечные, каменные. Надежнее тебя мастера для этого дела не нахожу. - А как собор, государь? - огорченно спросил зодчий. - С собором дело не порушится. У Бармы, окромя тебя, помощники верные: Голована работу знаю, - улыбнулся царь. - А ты, коли хочешь поскорее возвернуться, действуй без промедления. Людей дам достаточно. Помощником тебе поедет псковской дьяк Билибин да старост двое... Да псковской же мастер Ивашка Ширяй по моему указу набирает две сотни каменщиков, стенщиков, ломцов... Лицо Постника просветлело: он понял, что отрыв от любимого дела будет не особенно долгим. - Ивашка Ширяй мне ведом, государь: в былое время в одной с ним артели работали. Мастер хорош! Со псковскими каменщиками скоро дело управим. - На земляные и прочие черные работы разрешаю татар набирать сколь понадобится. О том для наместника отписку дам. Иди! Но Постник не уходил. - Дозволь, государь, слово сказать! Царь Иван нахмурился: - Чего еще? О кормах ежели... - Не о кормах, государь! Когда там стройку кончим, позволишь псковичей не отпускать, а по твоему царскому повеленью на Москву привезти - собор делать? Иван ласково взглянул на зодчего: - Додумался? Хвалю! Зело прилежен к государственной заботе. Пусть будет по прошению твоему. Задача Постника облегчалась тем, что ему поручили не весь завоеванный город обносить стенами, а только часть, где стоял дворец бывших казанских ханов (теперь там жил наместник), архиепископские палаты, склады оружия и пороха. Яковлев рассчитывал справиться с работой года в два. Барма, узнав, зачем царь вызывал Постника, сказал: - Поезжай, Ваня, тебе эта работа в большую науку. А у нас дело на хорошей дороге. Покамест без тебя управимся. Голован, Варака да Ефим Бобыль - дельные помощники. А на немца я не надеюсь: то ли жидок в работе, то ли хитрит и не хочет свои тайности открыть... x x x В седьмое воскресенье после пасхи 1555 года из Успенского собора в Кремле вышла торжественная процессия: Москва провожала архиепископа Гурия в далекий путь. Чтобы не нарушался строгий порядок процессии, ее ограждали тысячи стрельцов и детей боярских; за их рядами волновались, вставали на цыпочках и вытягивали шею собравшиеся во множестве любопытные москвичи. Выход царя и митрополита обставлялся необычайно торжественно. Впереди шли хоругвеносцы, за ними - пятьдесят священников в парчовых ризах. На длинных древках иподиаконы несли изображения четырех херувимов. За ними - священники с иконами в рунах. Громадный, тяжелый образ богоматери несли четверо. И снова толпа священников, снова хоругви, снова богоносцы с иконами... Посреди многочисленной свиты мелкими шажками шел митрополит Макарий; два послушника в длинных ярких стихарях поддерживали владыку под руки. (Стихарь - облачение низших духовных лиц) По бокам митрополита и позади его - епископы, архимандриты, священники. Далее следовал царь Иван Васильевич, высокий, величественный, в сверкающей одежде, с золотым крестом на груди, в шапке Мономаха. Над царем возвышался красный балдахин; его несли четверо рынд. За царем важно выступали бояре. Постник, отправлявшийся в Казань с караваном Гурия, тоже удостоился чести сопровождать царя. За Фроловскими воротами шествие сгрудилось в плотную массу. Был отслужен краткий молебен. Архиепископ Гурий облобызался с царем и митрополитом, выслушал прощальные напутствия и пожелания. Толпа раскололась. Большая часть духовенства и бояр возвратилась в Кремль. Оставшиеся последовали за Гурием. Ряды стражи охраняли порядок шествия Гурию, первому архиепископу казанскому, предоставили честь освятить основание, возведенное для Покровского собора - памятника казанского взятия. Основание поднималось посреди площади массивное, внушительное - низкое у Лобного места, значительно более возвышенное в противоположную сторону из-за покатости земли к реке. Барму провели на площадку Голован и Ефим Бобыль, где упрашивая толпу, а где и расталкивая крепкими локтями. Гурий благословил строителей. Прислужники надели на архиепископа торжественное облачение, и совершилось третье молебствие, после чего Гурий и сопровождающие его отправились к реке. Там они сели в большие ладьи, на которых предстояло совершить далекий путь до Казани. Постник попрощался с товарищами и вскочил на отходившее судно. x x x Быт нового архиепископа обставили пышно, чтобы создать ему большой авторитет. Гурий имел при себе двор: бояр, детей боярских, архимандритов, архидиаконов, диаконов... Ему положили огромное содержание и постановили выдавать все необходимое для содержания двора, продовольствие. Перед Гурием были поставлены обширные миссионерские задачи: он должен был как можно больше татар обращать в православие. Архиепископ Гурий и его помощники выполняли царский наказ ревностно: за первые же несколько лет тысячи татар были крещены в христианскую веру. От перехода в православие выигрывали только мурзы и беки: за ними закреплялись поместья, и татары-крестьяне становились их крепостными. x x x Постник уехал, но налаженная работа шла своим чередом. Первым помощником Бармы сделался Андрей Голован. Вернувшийся из дальней поездки в Киев Никита Щелкун привез оттуда нескольких искусных ремесленников. За это царь наградил Никиту деньгами. Глава V ИЗ ПЕРЕПИСКИ ГАНСА ФРИДМАНА "Высокородному и достопочтенному господину придворному архитектору и советнику Отто Фогелю. Любезный друг! С чувством глубокой радости поздравляю тебя с высоким назначением на пост советника нашего владетельного курфюрста. Ты совершаешь путь по размеренной орбите почестей, придворных званий и связанных с этим доходов. Моя же будущность - увы! - темна и неизвестна... Скажу по чистой совести: я не думал, что русские так искусны в строительном деле. Они умеют составлять непревзойденные по качеству "клеевитые растворы" (я выражаюсь языком московских зодчих), у них высока, как нигде, техника каменной кладки... И это разрушило мои честолюбивые мечты. Я уже писал, что, нанимаясь на строительство Покровского собора, я рассчитывал сделаться если не главным лицом, то одним из первых. А что вышло? На деле я не выше простого десятника, мне поручают только незначительные дела. И я сам в этом виноват. Я сразу повел неправильную политику. Я хотел дискредитировать русских архитекторов, пытался толкнуть их на путь неправильных действий. Если бы они последовали моим советам, то основание здания расползлось бы под тяжестью верхних масс. И тогда выступил бы я. Я обвинил бы Барму и Постника в невежестве, в неспособности руководить колоссальной стройкой, я показал бы свои знания и опыт... Результат казался ясным. Увы, мой дорогой Фогель! Как близкому другу, я пишу тебе со всей откровенностью: я просчитался! Московиты не внимали моим советам и все делали по-своему, а я заслужил у них репутацию бездарного мастера, которому нельзя поручить серьезную работу. Я доставил на строительство партию слабо обожженного кирпича. Если бы его заложили в нижнюю часть центрального храма, получилось бы очень хорошо: через несколько месяцев кирпич раскрошился бы и вызвал катастрофу. Барма и Постник попали бы в немилость, а судьба, быть может, вознесла бы меня на высоту... Не вышло и тут! Проклятые русские архитекторы осторожны: выстукивают чуть не каждый кирпич! Мой замысел провалился, да с каким позором! Мне удалось отделаться от сурового наказания, лишь свалив вину на десятника. Что делать? Если б ты был здесь, ты бы помог мне, мой Отто! Я так верю в твою изворотливость, в твой глубокий ум. Но ответное письмо придет, в лучшем случае, через восемь-девять месяцев... Я начал исправлять ошибку по собственному разумению и, кажется, опять напутал! Когда я приоткрыл свое истинное лицо умелого архитектора, проклятый Барма чуть ли не догадался о моем прежнем притворстве, о том, что я умышленно подавал неверные советы. Кто мог ждать от старика такой проницательности! Кстати о Барме. Я считал его помощником Постника, человеком, не стоящим внимания. Постника царь Иоанн отправил на постройку укреплений в завоеванной Казани, и могучая фигура архитектора уже не появляется на постройке. Признаюсь, я почувствовал себя гораздо свободнее. Я думал захватить главную роль, полагая, что Барма растеряется и обратится ко мне за помощью. Оказывается, я недооценил роль этого скромного с виду старика. Он - главный вдохновитель всего дела. Отсутствие Постника ничего не изменило. Работа продолжается под руководством Бармы, а его главным помощником сделался зодчий Голован, добившийся звания царского розмысла во время осады Казани. Ха! Во главе стоят мальчишки, неизвестно где и у кого учившиеся, а мне, дипломированному архитектору, чуть ли не приходится подтаскивать кирпичи! Недавно я дал Барме совет, и довольно дельный. Старик покрутил бороду, смерил меня холодным взглядом и проговорил: - Пусть переведут немцу, Андрюша: эту работу мы сами совершим. А почему он не наготовил лекального кирпичу для цоколя? Коли будет небрежен в работе, отведает батогов! (Цоколь - основание здания.) Я чуть не разразился гневным ответом, забыв, что я "не знаю" русского языка! Видали? Мне - батоги! Я, забыв обо всем на свете, бросился на заготовку проклятых лекальных кирпичей. И когда за три недели сумасшедшей работы я доставил на стройку горы кирпича, молокосос Варака снисходительно сказал: - Наставник тобой доволен. Я готов землю грызть от злости! Но... терпение и осторожность! Буду проявлять побольше усердия и подарю московитам кое-какие технические новинки. Надо восстанавливать репутацию, которую я испортил по собственной оплошности. Жду от тебя, любезный Фогель, письма с благоразумными советами. Только старайся, чтобы твои послания шли через верные руки и доходили до меня в неприкосновенности. Всегда преданный Ганс Фридман 4 августа 1555 года". Глава VI РАБОТНЫЙ ЛЮД Летом Ордынцев отправил старшину целовальников, угодника и краснобая Бажена Пущина, осматривать обширное хозяйство строительства: кирпичные заводы, каменоломни, лесные рубки, пожоги угля... На честность Бажена Федор Григорьевич вовсе не надеялся. "Борода длинна, да совесть коротка", - думал окольничий о старшине целовальников. Ордынцев решил послать с ним своего старшего сына, Семена. Запершись наедине с Сеней, отец внушал ему: - Слышно, много непорядку там, куда поедете. Расхищают десятники и целовальники государеву казну, неправедные отписки дают. С мужичонков, кои на промыслах, вымогают последнее. Стонет мужичонки, ко мне выборных посылали. Боюсь, до царя с жалобами дойдут... Ты, Сеня, уж не мал... Мальчик с гордостью выпрямился. Уродился он в отца - высок, силен, но еще по-детски тонок. Большие серые глаза смотрели на мир с радостным любопытством. - Буду смотреть, тятенька, неотступно! - Того мало! С народом говори, спрашивай, каково живется, дают ли корма по положению. Где воровство вызнаешь, сам ничего не делай, а все записывай: мне доведешь, я расправлюсь. Гордый доверием отца и важной задачей, юный Семен весело отправился в путь с большебородым Баженом. Умный мужик оказывал мальчику преувеличенное почтение, советовался с ним по самым мелким вопросам. - Как прикажешь, боярич: дальше поедем али на ночлег остановимся? - спрашивал он под вечер. - А ты как полагаешь? - Мы что же! Конишки пристали. А впрочем, воля твоя, ты хозяин: повелишь - дальше поедем. - Давайте останавливаться. - Эй, холопы! - орал во все горло Бажен. - Боярич приказал ночлег строить: раскидывайте шатер. Да живо у меня: понимайте, кому служите! Сеня краснел от гордости. Но пока он, уложившись спозаранку, спал крепким детским сном, Бажен устраивал дела. И сам успевал сделать за ночь большие концы, и преданные ему слуги ухитрялись повидать кого нужно и все подготовить к следующему дню. Приехали на лесную порубку. Здесь валились сосны-великаны. Такой мачтовый лес шел на стропила для крыш. Из крепких дубов выделывались связи для стен. Лесорубы, прослышав, что из Москвы едет царский доверенный, собирались пожаловаться на плохое житье в сырых, дымных землянках, на голод, подтачивавший силы. - Все как на ладонке выложим, - сговаривались мужики. - Кормов вовсе не дают. Что промыслишь в лесу, то и твое. А когда промышлять, коли с зари до зари лес роним!.. Ни хлеба, ни круп... Соли сколько месяцев не видим... Одежонка с плеч сползла, лаптишки побились... Все, все обскажем! Но им не удалось выполнить свое намерение. Подручные Бажена успели побывать тут до приезда Сени. Недовольных работных людей десятники угнали в глушь леса; остались только надежные - приказчичьи прихлебатели. - Как живем, спрашиваешь? - Они стояли перед Сеней Ордынцевым с умильными улыбками, переминались с ноги на ногу. - Живем, не обидеть бы твою боярскую милость глупым словом, хорошо. Приказчики у нас, дай им бог здоровья, печные, старательные... Кормят, хоша бы и дома так ести... Сеня всмотрелся в здоровенного детину с багровым шрамом на щеке: - Кажись, я тебя видел третьеводни на другой порубке? Уличенный не смутился: - Точно, побывал я там: брательника ездил проведывать. Брательник у меня тамотка работает - как мы, лес валит. Сеня хоть и был неопытен, но заметил: лесорубов слишком мало, если судить по грудам леса, наваленным на поляне. - Где остальные? - Остальные?.. - Бажен раскинул бороду веером. - А я их по лесу разослал: зайчишек да лисиц загонять, чтоб было чем твоей милости потешиться. Страстный охотник, Сеня забыл обо всем, глаза загорелись от удовольствия: - Когда будем охотиться? - Завтрашний день, полагаю. Сегодня устал ты, и ежели тебя истомлю, мне твой батюшка спасибо не скажет. На следующий день Сеня стоял под деревом с легкой пищалью, отделанной серебром, и бил набегавшее зверье. В загонщиках, мелькавших в лесу, дико ухавших, колотивших трещотками, он не мог распознать людей, представленных ему накануне. А вдали грохотали и рушились огромные лесины, сваленные теми самыми мужичонками, что собирались жаловаться бояричу... Не удалось Сене поговорить по-настоящему и с углежогами. Этим тоже жилось не сладко. Насквозь пропахшие дымом, с воспаленными глазами, с резкими черными морщинами на грязных лицах, углежоги ни днем, ни ночью не знали покоя - вечно настороже около угольных куч. Прорвалось пламя - заваливай землей. Прозеваешь - сгорит вся куча... За плохо выжженный уголь, за недостаточное его количество надсмотрщики заставляли ложиться под плети. Много горечи накопилось в душе у углежогов, много жалоб готовили они, но и им не дали возможности пожаловаться хитрые уловки Бажена. Он не стеснялся, поколесив по лесу два десятка верст, вернуться обратно и показать мальчугану тот же пожог с другой стороны. А работников, черных как черти, с замазанными сажей лицами, с нахлобученными на лоб мохнатыми шапками, разве узнаешь! При осмотре каменоломен Бажен поступал проще: всех непокорных и недовольных загоняли поглубже в карьеры, где их стерегли десятники с бичами. Наверху Ордынцева встречали приказчики с верными холуями. По их рассказам, все шло хорошо. А если Сеня выказывал намерение спуститься в каменоломню, Пущин решительно восставал против этого. - Ты высокого порождения человек, - заявлял он, сурово хмуря брови и топорща огромную бороду, - не нам, смердам, чета. Упаси бог, несчастье: как я за тебя перед батюшкой отвечу? - Выпусти ломщиков, я с ними поговорю. - Нет, и не проси. Они урок не выполнят - кто будет повинен? Да на что тебе они? Вот ломщики - расспрашивай! Сеня вернулся в Москву, не разузнав ничего. А безобразий творилось много. Целовальники, сговорившись с боярскими и княжескими тиунами, требовали на работу зажиточных мужиков. Те откупались, предпочитая потерять деньги, чем здоровье. Повинность перекладывалась на бедноту, у которой не было и алтына задобрить начальство. Мужики шли в лес или на каменные ломки, а их жалкое хозяйство приходило в упадок. Поставщики грабили царскую казну, представляли ложные счета. Если нельзя было означить преувеличенную цену, то преувеличивали количество сданного материала, а приемщики подтверждали это, прельщенные поминками. И хоть строгие царские указы грозили рубить руки за воровство, но это не устрашало лихоимцев. Вернувшись в Москву, Сеня доложил отцу, что все благополучно, работные люди не жалуются, работы идут полным ходом. Потом с воодушевлением стал рассказывать о замечательных охотах и рыбных ловлях, которые устраивал ему предупредительный Бажен. Федор Григорьевич покачал головой: - Где молоденькому петушку перехитрить старую лису! Из всех целовальников заслужил доверие Ордынцева только Нечай, назначенный на должность по представлению Голована. Грамотный и честный мужик возбудил недовольство прочих целовальников: в его счетах цены на купленное были ниже, чем у других. Ордынцев предлагал Нечаю: - Хочешь, выпрошу у царя позволение поставить тебя старшим целовальником заместо Бажена? Нечай низко кланялся: - Где нам лаптем шти хлебать! - Ты не прибедняйся. - Спаси бог за ласку, боярин. Мне и теперя опасно ходить. А тогда все припомнят: и шутовской колпак, и как я на площадях пляс заводил... - Ну, приневоливать не буду... Помощником у Нечая работал молчаливый, сосредоточенный Демид. Этот тоже исполнял дело на совесть: вгрызался в неисправных поставщиков так, что те и жизни были не рады. - Таких бы мне подручных... - вздыхал Ордынцев. Несмотря на лихоимство приказчиков и притеснения рабочего люда, строительство шло полным ходом. Срубленный лес вывозили по снегу: летом не под силу было управляться с огромными бревнами на кочковатых болотистых дорогах. Зима углаживала пути, выстилала их белым пухом. Мужики, поеживаясь от холода, бежали за санями. Лесные материалы сваливались на берегах рек. Там пильщики без роздыха махали руками, выгоняя из кряжей брусья, доски, тес... Весной все это сплавлялось в Москву. День и ночь скрипели по дорогам обозы с кирпичом, камнем, известняком. Москвичи, толпясь вокруг забора, окружавшего постройку, заглядывали в щели, глазели в открытые ворота и удивлялись потоку подвод, из месяца в месяц привозивших на Пожар строительные материалы. Немало требовалось и съестных припасов для массы рабочего люда. Можно бы закупать припасы в Москве, но тут они стоили много дороже. Славилась изобилием продовольствия Вологда: туда и отправлял Ордынцев закупщиков. Из Вологды везли соль, хлеб, соленую рыбу, зимой - замороженные говяжьи туши. На Украину окольничий посылал за подсолнечным маслом и крупами. У Федора Григорьевича намерения были благие, да исполнители их плохие. Целовальники ухитрялись разворовывать значительную часть закупленного для работников продовольствия. Хорошая, доброкачественная провизия обменивалась у купцов на гнилую, которую следовало выбросить на свалку. Целовальник получал хорошую приплату, а строители хлебали щи из котлов, зажимая рукой нос от вони. Тяжкая работа и скверная пища валили с ног работников; на бирючей налагалась обязанность - набирать на Руси новых. Барма все силы и помыслы отдавал строительству храма. Когда в зимние морозные дни стройка приостанавливалась, старый зодчий все-таки шел на площадку. Какая-то сила тянула его туда. Барма взбирался на леса, осматривал кладку, мерил, высчитывал. Морозный ветер овевал ему лицо; Барма поплотнее нахлобучивал шапку на голову. За Бармой по пятам ходил Голован, после отъезда Постника принявший на себя заботы о старике. - Наставник, иди домой - остынешь! - Это я-то? - храбрился Барма. Глава VII ИЗ ПЕРЕПИСКИ ГАНСА ФРИДМАНА "Достопочтенному придворному советнику и главному смотрителю дворцов курфюрста Саксонского господину Отто Фогелю. Высокоуважаемый друг и покровитель! Я получил твое радостное для меня послание и от всего сердца поздравляю, любезный Фогель, с новым высоким саном главного смотрителя дворцов. А я... я теперь жалею, что покинул Саксонию и явился в эту неприветливую страну. Лучше бы я остался дома и шел к благосостоянию медленно, но верно под твоим доброжелательным покровительством. Но сделанного не воротишь. Пишу подробно о всех здешних делах. У меня нет здесь сведущего собеседника, с которым можно было бы отвести душу и поговорить об архитектуре. Я встречаюсь с земляками, но это грубые, необразованные люди: купцы, мореходы... Бываю я изредка у Голована. Он умный, начитанный собеседник, с ним приятно провести вечер, толкуя об архитектуре. Я не скажу, что он любит меня, но относится ко мне лучше, чем его товарищи. Барма по-прежнему терпеть меня не может, а я его ненавижу всей душой, и мне трудно скрывать это чувство... Вот я и изливаюсь перед тобой, старый друг. К тому же ты собираешься писать книгу об истории архитектуры, чтобы с пользой употребить досуг, который дает тебе выгодная и покойная должность. Сведения, что я буду сообщать, драгоценны для твоей работы. Стройка подвигается быстро. В октябре прошлого года закончили подклет. Подклет у московитов обязательная принадлежность всякого строения. Так называется нижний, обычно нежилой этаж здания. Крестьяне содержат в подклете свиней и кур. Состоятельные люди устраивают там кладовые. Устройство подклета Покровского собора сложно и остроумно. Под каждым из девяти будущих храмов поставлен восьмиугольный каменный столб, пустой внутри. Эти глухие помещения, куда нет доступа дневному свету, представляют собой нижние этажи храмов, как бы высокие фундаменты их. Для прочности они связаны каменными арками, сверху настлана сплошная каменная площадка. Едва окончилось строительство подклета и на двери его подвалов навесили огромные замки, как бояре и богатые купцы начали привозить на хранение имущество. Священники охотно сдают подклеты храмов в аренду. Богачи боятся пожаров, татарских нашествий и московских воров. Закончив подклет, Барма начал ставить на площадке девять отдельных церквей, разделенных открытыми коридорами. План собора таков. Вокруг центрального храма располагаются четыре меньших храма по четырем сторонам света: эти храмы архитекторы называют "большой четверицей". В промежутках, по диагоналям, размещаются церковки "малой четверицы". Приходится признаться: план задуман с гениальной простотой, с полным пониманием геометрических необходимостей. Я только сильно надеюсь, что строители не сумеют соблюсти пропорции: тогда собор обратится в безобразную груду, и этот провал погубит карьеру Бармы и Постника. Перейду к деталям плана. В русских церквах помещение разделяется на две неравные части: меньшая - алтарь - для священника; большая - для молящихся. От основного помещения алтарь отделяется перегородкой - иконостасом, ярко расписанным портретами святых, так называемыми "иконами". Алтарь центрального храма будет помещаться в нише, имеющей форму равнобочной трапеции; у нас, дипломированных архитекторов, такие ниши называются "абсидами", и я с удивлением убедился, что этот термин знаком московским зодчим. В остальных храмах абсиды или малы, или отсутствуют. Любопытно, что размеры церквей очень невелики. Самый большой храм едва ли вместит двести молящихся. Церкви двух четвериц малы до смешного. Я измерил две из них: шесть с четвертью аршин на четыре аршина; девять аршин на четыре с половиной аршина! Вот так церкви! В них по сорока человек не поместится. В наших рыцарских замках кухни больше, не говоря о пиршественных залах... Впрочем, московские архитекторы и этому подыскали основание. Я слышал, как Барма объяснял одному недовольному священнику: - Храм наш - памятник, он должен иметь величественный и прекрасный вид снаружи. А для моления в Москве много церквей. Должно сознаться, вопрос поставлен смело и смело решен. О материале храма. Барма строит собор из красного кирпича, пуская пояски и карнизы из белого известкового камня. Это будет выглядеть нарядно, хотя нарушает строительные традиции "белокаменной Москвы". Как известно, столица получила это прозвание потому, что в ней масса зданий целиком построены из белого камня. Как тщательно следят русские архитекторы за прочностью раствора и за правильностью кладки! Пришлось мне увидеть, как "кроткий старик" Барма расправляется за неаккуратную работу. Есть на строительстве два неразлучных друга, два силача: Василий Дубас и Петрован Кубарь. Это ученики каменщиков, свою профессию они начали изучать на строительстве собора. В последнее время Петрован Кубарь обленился и стал класть кирпич как попало. Быть может, он рассчитывал на снисходительное отношение главного архитектора. А получилось вот что. Барма, обнаружив скверную работу, принялся лохматить бороду. (Теперь я знаю: у него это признак плохого настроения.) И в самом деле, он коротко распорядился: - Тридцать плетей. Потом переделаешь. Петрована с обнаженной спиной уложили на скамейку, отполированную животами наказуемых, хотели привязать. Он отказался: - Вырываться не буду! Плеть засвистала так, что меня невольно пробирала дрожь. А Петрован лежал спокойно, хотя на спине его выступили кровавые полосы. Когда палач отсчитал удары сполна, Кубарь встал, встряхнул волосами и, что удивительнее всего, поблагодарил за науку. Затем он пошел переделывать кладку. Наказание не подействовало на Петрована. Его снова уличили в небрежности, и он получил новую порцию плетей. А при следующей вине Барма распорядился: - Уволить ленивца! И эта мера оказалась самой действенной. Богатырь, из которого плети не могли выбить ни слезинки, ходил по пятам за Бармой и буквально проливал ручьи слез: - Наставник, прости! Наставник, помилуй!.. Богом клянусь исправиться... Сними позор!.. Петрована поставили на кладку, и теперь это самый старательный работник. Я рассказал о нерадивом каменщике. Большинство же трудится усердно, особенно женщина Салоникея. Она работает быстро и тщательно; швы идут как по нитке, составляя правильный, четкий узор. Барма ставит ее в пример мужчинам. Салоникея - гордая женщина: похвалы выслушивает совершенно спокойно, как нечто должное. Кончаю длинное послание. Масло в светильнике выгорело до конца, хлопья копоти покрывают бумагу. Не знаю, когда удастся отправить это письмо, но стало легче на душе, когда побеседовал с тобой. Глубоко преданный Ганс Фридман 3 мая 1556 года". Глава VIII ПОПОВСКИЙ "БУНТ" Попы малых храмов Покровского собора были крайне недовольны своими церквушками. Долго они разговаривали между собой, подогревая возмущение, а потом гурьбой отправились к митрополиту. Излагать жалобу избрали двоих: маленького, щупленького, речистого протопопа Киприановской церкви Елисея и попа Никодима, настоятеля церкви Александра Свирского. Никодим был немногословен, но славился чудным басом, и за голос его любил владыка. Просителей допустили в митрополичьи покои. Макарий вышел в худенькой ряске, заляпанной красками: он оторвался от рисования иконы. Владыка, похожий на немудрящего деревенского попика, ласково улыбался: - С чем пришли, отцы? Попы повалились на колени, застучали головой об пол. - Не встанем, пока не согласишься выслушать, владыко! Велие нам грозит разорение! Оскудели животишками! - вопили они на разные голоса. - Встаньте и говорите! Токмо не разом, а кто-либо один. Протопоп Елисей бойко зачастил: - Обижены, господине, гладкой и хладной смертью угрожаемы, и приносим слезные моления чад и домочадцев наших. Ведомо тебе, владыко пресвятый, что были у нас церкви деревянные, довольно обширные, и ходили к нам православные хрестьяне даже в достаточном числе. А теперь как посмотрели, что нам Барма с Постником строят, ужас объемлет... - Ужас объемлет! - рявкнул Никодим, воспользовавшись тем, что Елисей остановился перевести дух. Владыка поморщился: - Ты бы, отец Никодим, помолчал. Глас твой для церкви хорош, а здесь от него ушам больно... Елисей продолжал: - Они нам не церкви возводят, но аки бы малые часовенки. Где там молящемуся народу вместиться? Коли три десятка влезет - и то уже много. А каковые там будут алтари? Ведаешь, господине, что в "Учительном известии" сказано: "Во олтарь, главу открыв и поклонение сотворив, вниди и к божественному престолу приступи..." - "Учительное известие" я и сам знаю, - с нетерпением перебил Макарий. - Ты о деле говори! - Я о деле, владыко премудрый! Где же в таком алтаре кланяться? Там поклонишься - ризой все с престола сметешь... - Верно протопоп глаголет! Теснота неизреченная! Не повернуться! - загалдели попы. Макарий покачал головой. Шум утих. Глядя на толстого Феоктиста, настоятеля церкви Варлаама Хутынского, митрополит укоризненно сказал: - А тебе, отец Феоктист, до голодной смерти, мнится, далеко. И коли попостишься, сие на пользу пойдет. Вишь, чрево разъел! Верю, тебе с таким чревом трудно в новом храме служить. Уж не послать ли тебя на деревенский приход, во просторную церковь? Побледневший Феоктист стал оправдываться: - Неповинен, владыко, в чревоугодии. Ем мало, а плоть одолевает. Верно, болесть такая от господа ниспослана... И наказания не заслуживаю... - Так на что ж вы жалуетесь?.. Церкви малы, тесны - верно. А ведомо вам, что собор сей великую славу нашей православной церкви означать будет? - возвысил голос митрополит. Его маленькая фигурка стала такой недоступной и властной, что попы съежились, застыли. Мертвое молчание наступило в палате. Просители поняли, что дело оборачивается неладно, и думали только, как бы подобру-поздорову унести ноги. - Довести ваши жалобы до государя: просят-де попы собор разломать? Попы снова рухнули на колени: - Прости, владыко! Мы того не мыслили... Снизойди к нашему неразумию... - Встаньте, отцы! Христос велел прощать до семижды семидесяти вин. Я на вас не гневаюсь. Жить вам надобе, то понятно и мне и государю. Храм строится яко доброзримый памятник казанского взятия, и вы на богатые приходы надежды не возлагайте. Но вас не оставим: корма будете получать из моей казны. Подойдя к митрополиту под благословение, довольные попы потянулись к выходу. Митрополит задержал их, сказал сурово: - Но помните, отцы: коли будете сеять в народе смуту и жаловаться на бедственное свое положение, накажу без милосердия, в Соловки отправлю! Напуганные попы смирились, но вызванные их сетованиями разговоры и толки в народе не прекратились; позднее это повело к неожиданным для строителей последствиям. Глава IX ВОЛНЕНИЯ НА СТРОЙКЕ Работа, которую проводил до отъезда Постник, теперь пала на плечи Голована. На площадку Андрей заглядывал ненадолго - главную работу он проводил дома. А работа требовала очень много времени и огромного художественного чутья. У малых церквей восьмерики заканчивались - надо было продумывать переходы от этих восьмериков к верхним, более узким. В первоначальном проекте собора общий вид отдельных церквей намечался лишь приблизительно, теперь следовало разрабатывать детали. Дело усложнялось тем, что обработку каждой церкви еще при Постнике решили производить по-особому, не повторяясь. Храмы должны были сходствовать, подобно детям одной семьи, и в то же время разниться какими-то неповторимыми черточками. Сергей Варака и Ефим Бобыль помогали Головану, давали свои проекты оформления малых церквей, но общее решение оставалось за Голованом и Бармой. Молодой зодчий с утра до вечера сидел за эскизами. Он углубился в изучение разного рода кокошников, навесных бойниц, прилепов, колонок витых и рустованных, полукруглых и стрельчатых арочек. Нелегкую задачу представляло гармонично сочетать различные архитектурные элементы так, чтобы найти восемь прекрасных композиций, объединенных в стройное целое с центральным храмом. Голован делал рисунки десятками и уничтожал их, если они его не удовлетворяли. Иногда приходил со стройки Барма, сочувственно смотрел на склоненную над бумагой голову Андрея, в которой начала пробиваться ранняя седина. Голован бормотал точно в бреду: - Пустить или не пустить по этому поясу машикули? Боюсь, уширят шею храма... Разве сгладить переход кокошниками?.. А сколько рядов пустить? Два? Три?.. И опять же, какие кокошники ставить? Полукруглые или с подвышениями?.. Нет, не годится, тяжело выходит... (Машикули, или навесные бойницы, - род треугольных выступов, напоминающих кронштейны.) Разорванный лист летел под стол, а Голован с лихорадочной торопливостью уже рисовал на другом. Барма молча уходил, а молодой зодчий, углубленный в работу, не замечал ни прихода, ни ухода наставника, не слышал скрипа отворяемой двери... Он и о еде забывал... Вечером в рабочую горницу зодчих приходили с Бармой его помощники Сергей и Ефим. Потрепанный жизнью Никита Щелкун держался особняком. После работы отправлялся домой, выпивал чарку и заваливался спать. Сделанное Голованом за день рассматривали, оценивали, поднимались горячие споры. А по воскресеньям все собирались в домике Голована, где было и чисто, и светло, и уютно. Дуня скромно сидела в уголке с рукодельем, не вмешиваясь в мужские разговоры. Понемногу Голована начали выводить из себя умильные взгляды, которые бросал на девушку кудрявый Сергей Варака. Парню полюбилась внучка Булата, и он, весельчак и затейник, не стеснялся выказывать ей свои чувства. Сильно одряхлевший Булат радовался. "Теперь у Андрюши с Дуней скорее дело пойдет на лад, - раздумывал он. - Это уж так: есть - не видишь; потерял - горюешь!" Дружеские отношения Голована и Сергея испортились: молодые люди чувствовали друг в друге соперников. Очутившись наедине с Дуней, Барма поговорил с ней. - Ты, девушка, моих ребятенок от работы отрываешь, - полушутливо начал он. - Сергей с Андрюшей, того гляди, подерутся, а работе урон. Дуня заплакала: - Я, дедушка, ничем не причинна... - А я тебя не виню. Ты признайся мне: который тебе по сердцу? - Сергею скажи, - прошептала девушка, - за него не пойду... И ни за кого не пойду! - добавила со внезапной решимостью. - Вот те на! - изумился старик. - А за Голована? - Где уж! - скорбно вздохнула Дуня. - Он на меня и смотреть не хочет. Да и не ровня мы... Он - царский розмысл, я - сирота. Барма рассердился: - Не смей говорить неподобные слова! Сирота нашлась! У тебя дед тоже зодчий, человек повсюду знаемый. Про неравенство не поминай! - Не буду... - улыбнулась Дуня сквозь слезы. Старик смягчился, погладил Дуню по гладким русым волосам: - Не плачь, доченька! А с Серегой я поговорю, чтобы на грех не лез. x x x Не всегда дело с лодырями оканчивалось так гладко, как с Петрованом Кубарем. Несколько человек пришлось прогнать. Уволенные работники распускали лживые слухи, порочащие Барму и его помощников. Эти слухи на лету подхватывались завистниками из числа зодчих, не принятых на работу Бармой. "Залетели вороны в высокие хоромы! - шипела ядовитая молва. - Не по себе взялись дерево рубить Постник с Бармой. Стенок навыводили, а что с ними делать - не ведают... И то сказать: шутка ль дело - девять престолов! Таковых соборов никто допреж не страивал..." Слухи дошли до зодчих. Напрасно утешали они друг друга: от сплетен да напраслины мудрено уйти! На душе у них было тяжело, обидно. А тут еще произошел случай, сыгравший на руку недоброжелателям. Большая толпа рабочих, возмущенных тем, что в последние дни их кормили вконец испорченной пищей, окружила Барму, Голована и Ефима Бобыля. Послышались сердитые возгласы: - Работаем как проклятые, а едим как свиньи! - Хороший хозяин такой дрянью кормить свинью не станет - околеет свинья! - В каше не масло, а песок! - Пошли, ребята, жаловаться самому царю! Напрасно зодчие старались доказать людям, что не они повинны в плохой пище. - Что вы все валите на чужого дядю! - кричали строители. - Вас бы покормить из нашего котла, вы б запели репку-матушку! Голован и Бобыль переглянулись. - А ведь не плохо придумано! - усмехнулся Голован. Бобыль догадался: - Целовальников на тот же стол посадить, и чтоб ели без отказа! Зодчие обратились к толпе и рассказали, на какую мысль навел их разговор. Строители разошлись со смехом и шутками. Разговоры о случившемся покатились по Москве. Пьяную выходку кучки работников разносчики вестей превратили в бунт. Одни говорили, что зодчих искалечили. "Побили до смерти", - уверяли другие. Нашлись очевидцы, которые собственными глазами видели, как трупы Бармы и даже Постника, которого и на Москве не было, везли на дровнях, завернутые в грязные рогожи... Царь, узнав о случившемся, приказал зодчим явиться. - Ничего! - сказал Барма. - Мы никого не боимся и ни от кого не таимся... Иван Васильевич собирался на охоту. На нем был подбитый мехом зеленый охотничий кафтан, перехваченный кожаным поясом, за которым торчал кинжал; голову покрывала низенькая шапка бобрового меха. Царь встретил зодчих неприветливо: - Что про вас Москва благовестит? Барма ответил с низким поклоном: - Не прими во гнев, государь! Наше дело большое, а в большом деле не без греха... - А все-таки есть грех? Барма рассказал царю о жалобах рабочих на плохую пищу. Иван Васильевич вспылил: - Смутьяны на стройке завелись? Драть их кнутами без пощады - узнают, как жаловаться! Вижу, слабы вы с Ордынцевым: не держите нар