ританец. У вас любой, кто хотя бы подозревается во владении скрытыми силами, изгоняется из страны, дело даже до суда не доходит, верно?" "Мы пытаемся быть справедливыми, но церковные суды работают быстро и их приговоры обжалованию не подлежат". "Хорошо, теперь задумайтесь вот о чем. Если годами все, имеющие хоть какой-то дар в тайных искусствах, высылались в американские колонии, откуда вам в молодости быть знакомым хоть с малейшим проявлением "колдовства"?" "Я не видел этого, потому что этого не существует". "Не существует в Британии. Но это проклятие для добрых христиан в Америке, потому что все мы здесь по горло завязли в ведьмах, колдунах, заклинателях духов, чародеях и ни один ребенок не дорастает и до четырех футов без того, чтобы набить шишку о чье-нибудь заклятие "убирайся-прочь!" или чтобы пойматься на заклятие "говори-что-хочешь!" и тогда он начинает нести что взбредет в голову и обзывать всех в десятимильной округе. "Заклятие "говори-что-хочешь!"! Брат Армор, я уверен, что вы наблюдали примеры того, как немного спиртного производит тот же эффект". "Только не на двенадцатилетнего мальчика, который и в жизни своей не взял в рот и капли спиртного". Было очевидно, что Армор говорит о своем собственном опыте, но это не меняло сути дела. "Всегда есть какое-нибудь еще объяснение". "Есть куча объяснений, которые всегда можно придумать для всего происходящего. Но вот что я вам скажу. Вы можете проклинать чародейство в молитвах и ваш приход будет с вами. Но если вы будете продолжать утверждать, что чародейства не существует, ну что ж, я думаю тогда большинство здешнего народа задумается, стоит ли им проходить всю эту дорогу до церкви, чтобы выслушивать молитвы полного идиота". "Я должен говорить правду, как я вижу ее", сказал Троуэр. "Вы можете видеть, как кто-то ведет себя нечестно, но вы ведь не упоминаете его имя с кафедры, верно? Нет, сэр, вы продолжаете читать проповеди о честности и надеетесь, что они окажут свое влияние". "Вы говорите о том, что я должен использовать окольные пути". "У нас будет прекрасная церковь, преподобный Троуэр, и она не была бы и наполовину так прекрасна, если бы не ваши мечты о том, какой она должна быть. Но местный народ считает, что это их церковь. Они срубили деревья, они ее строили и стоит она на обшей земле. И будет просто ужасно, если вы станете упорствовать и они возмутятся и отдадут вашу кафедру другому проповеднику". Преподобный Троуэр долго смотрел на остатки обеда. Он думал о церкви, не о той неокрашенной и неотделанной деревянной церкви, какой она была сейчас, а о законченной, с установленными скамьями и высоко вздымающейся кафедрой, залитой солнечным светом из чисто вымытых окон. Само по себе это место ничего не значит, сказал он про себя, важно то, чего я смогу достигнуть здесь. Я изменю своему христианскому долгу, если позволю, чтобы это место оказалось в руках суеверных дураков, вроде Алвина Миллера, и, вероятно, всей его семьи. Если моя миссия здесь состоит в том, чтобы уничтожить зло и суеверие, я должен ужиться с невежественными и суеверными. Постепенно я подведу их к постижению истины. И если я не смогу переубедить родителей, то придет время и я смогу обратить детей. Это работа целой жизни, цель пасторского служения, почему же я должен отбросить ее ради того только, чтобы на несколько коротких мгновений сказать им правду? "Вы мудрый человек, брат Армор". "Вы тоже, преподобный Троуэр. В конце концов, даже если мы несогласны по многим вопросам, мне кажется, что оба мы стремимся к одной цели. Мы хотим, чтобы вся эта страна стала цивилизованной и христианской. и ни один из нас не будет против, если Вигор-черч6 станет Вигор-Сити, а Вигор-Сити станет столицей всей территории Уоббиш. Ведь в Филадельфии были даже разговоры о том, чтобы предложить Хио стать полноправным штатом и я уверен, что такое же предложение будет сделано для территории Аппалачи. Так почему бы когда-нибудь им не сделать того же и для Уоббиш? Почему бы не создать страну, которая будет лежать от моря и до моря, которую будут населять и Белые, и Краснокожие, и каждый из них сможет голосовать за то правительство, которого хотим мы и которое примет законы, которым мы будем подчиняться?" Это была хорошая мечта. И в ней Троуэр видел место и для себя. Человек, обладающий кафедрой в величайшей церкви величайшего города территории, станет духовным лидером целого народа. На несколько минут он уверился в реальности этой мечты так сильно, что когда он вежливо поблагодарил Армора за угощение и вышел вон, его изумило что сейчас поселок Вигор целиком состоит из большой лавки Армора с ее хозяйственными строениями, огороженного пастбища, на котором паслась дюжина овец, и неотделанного деревянного корпуса большой новой церкви. Тем не менее, церковь была вполне реальна. Она была почти готова, стены уже стояли и крыша была настелена. Преподобный Троуэр был человеком рациональным. Прежде чем поверить в любую мечту, он должен был иметь нечто осязаемое и церковь была вполне осязаемой, а это значило что вместе с Армором они смогут добиться осуществления своей мечты. Надо было лишь привлечь сюда людей и сделать этот город центром территории. Его церковь была достаточно большой, не только для церковных собраний, но и для городских. А чем он будет заниматься по будням? Если он не сможет организовать в этих местах школу для детей, это значит что все его образование было дано ему впустую. Учить их читать, писать, считать и, прежде всего, думать, изгнать из их голов все суеверия, не оставляя в них ничего, кроме чистого знания и веры в Спасителя. Он был так поглощен этими мыслями, что даже не заметил, что направляется вовсе не на ферму Питера Мак-Коя, где его ждала кровать в старой бревенчатой хижине. Он шел опять назад, вверх по холму, по направлению к церкви. И только запалив несколько свечей, он понял, что, наверное, проведет ночь здесь. Это был его дом, эти голые деревянные стены, и не было в мире другого места, которое могло бы стать для него домом. Густой запах заставил его почти обезуметь, ему захотелось петь никогда прежде не слышанные им гимны и он сидел, напевая сквозь зубы, переворачивая пальцем страницы Ветхого Завета, даже не замечая написанных на них слов. Он не услышал их, пока они не зашагали по деревянному полу. Только тогда он поднял глаза и увидел, к своему изумлению, несущую светильник миссис Фэйт, за которой следовали восемнадцатилетние близнецы, Вэйстнот и Вонтнот. Они несли большую деревянную коробку. Прошло некоторое время, прежде чем он догадался, что эта коробка должна служить алтарем. И надо признать, что это был очень хороший алтарь, дерево было обработано так тщательно, как смог бы сделать только настоящий мастер-плотник, и отлично окрашено. И на досках, закрывающих верх алтаря, были выжжены два ряда крестов. "Где вы хотите, чтобы он стоял?", спросил Вэйстнот. "Отец сказал, что мы должны принести его вечером, когда стены и крыша будут закончены". "Отец?" спросил Троуэр. "Он сделал это специально для вас", сказал Вэйстнот. "И маленький Ал сам выжег эти кресты, раз уж ему больше не разрешается приходить сюда". Теперь Троуэр стоял вместе с ними и мог убедиться, что алтарь был любовно отделан. Менее всего он мог ожидать этого от Алвина Миллера. Даже присмотревшись к крестам, трудно было поверить, что это работа шестилетнего мальчика. "Сюда", сказал он, ведя их на место, предназначенное им для алтаря. Алтарь этот стал единственным предметом обстановки в пустой церкви и, будучи свежеокрашенным, он был темнее стен и пола из свежеспиленного дерева. Все это было так замечательно, что слезы подступили к глазам Троуэра. "Скажите им, что он великолепен". Фэйт с мальчиками заулыбались так широко, как только могли. "Вы видите, он не враг вам", сказала Фэйт, и Троуэру оставалось только согласиться. "Я тоже не враг ему", сказал он. Но при этом он не сказал того, что подумал в этот момент: я одолею его любовью и терпением, рано или поздно, но я одолею его, и этот алтарь явное знамение того, что в глубине своего сердца он тайно взывает ко мне, чтобы я освободил его из тьмы невежества. Не задерживаясь, они поспешили в ночь, домой. Троуэр поставил подсвечник на пол у алтаря, - не на алтарь, потому что это была бы папистская ересь, - и встал на колени для молитвы. Церковь почти готова, в ней есть уже прекрасный алтарь, построенный человеком, которого он боялся больше всего, и на алтаре кресты выжжены руками странного ребенка, символизировавшего непреодолимые суеверия этих невежественных людей. "Значит, ты полон гордости", произнес голос за его спиной. Он повернулся, заранее улыбаясь, потому что был рад появлению Гостя. Но Гость не улыбался. "Столь полон гордости". "Прости меня", сказал Троуэр. "Я уже раскаиваюсь в этом. И все же, что я могу поделать с собой, если я так рад великому труду, начинающемуся в этих местах?" Гость осторожно дотронулся до алтаря, его пальцы ощупали кресты. "Он сделал это, верно?" "Алвин Миллер". "И мальчик". "Да, кресты. Я так боялся того, что они служат дьяволу..." Гость раздраженно посмотрел на него. "И ты думаешь, что, построив алтарь, они доказали, что это не так?" Пронзенный дрожью ужаса, Троуэр прошептал: "Я не думал, что дьявол способен использовать символ креста". "Ты также суеверен, как и все они", сказал холодно Гость. "Паписты все время крестятся. Ты что, думаешь, это заклятие против дьявола?" "Но как я смогу отличить дьявола", спросил Троуэр. "Если он способен изготовить алтарь и нарисовать крест..." "Нет, нет, Троуэр, возлюбленный сын мой, они вовсе не бесы, ни один из них. Ты узнаешь дьявола, когда увидишь его. Там, где у всех людей на голове волосы, у дьявола бычьи рога. Где у людей ноги, у дьявола козлиные копыта. Там, где у людей руки, у дьявола огромные медвежьи когти. И можете не сомневаться: когда придет дьявол, он не станет делать для тебя алтарей." Тут Гость возложил руки на алтарь. " Теперь это мой алтарь", сказал он. "Кто бы ни сделал его, я использую его для своей пользы." Троуэр вздохнул с облегчением. "Освятив, ты очистил его." И он протянул руку, чтобы дотронуться до алтаря. "Стой!" прошептал Гость. Даже шепотом своим он заставлял стены дрожать. "Выслушай меня вначале", сказал он. "Я всегда слушаю тебя", сказал Троуэр. "Хотя я не могу понять, почему ты выбрал столь недостойного червя, каким являюсь я". "Даже червь может обрести величие от одного прикосновения пальца Господня", сказал Гость. "Нет, ты неправильно понял меня - я не сам Господь. Не поклоняйся мне." Но Троуэр не смог совладать с собой, он зарыдал в экстазе, встав на колени перед этим мудрым и могучим ангелом. Да, ангелом. У Троуэра не было никакого сомнения в этом, хотя у Гостя не было крыльев и он носил костюм, вполне уместный и в парламенте. "Человек, построивший это, находится в смятении, но в душе его зреет убийство, и если его подтолкнуть, он совершит его. И ребенок, сделавший эти кресты - он действительно, как ты и предполагал, достоин внимания. Но еще не определено, какую жизнь проживет он, жизнь в добре или зле. Обе дороги лежат перед ним, и он открыт влиянию. Ты понял меня?" "Эта работа предстоит мне?" спросил Троуэр. "Должен ли я забыть остальное и посвятить себя обращению этого ребенка на путь истинный?" "Если ты будешь проявишь излишнюю заинтересованность в этом, то его родители заподозрят тебя. Ты будешь продолжать заниматься пастырской службой, как и собирался. Но в сердце своем ты должен направлять все свои усилия на этого необычайного ребенка, чтобы привлечь его на мою сторону. Потому что если, достигнув четырнадцатилетнего возраста, он не будет служить мне, я уничтожу его." Сама мысль о том, что Алвин-младший будет ранен или убит была невыносима для Троуэра. Она наполняла его таким чувством потери, которое, как представлялось ему, не могли ощущать даже отец с матерью. " Я сделаю для спасения этого ребенка все, на что способен слабый человек", воскликнул он и его голос был столь полон муки, что прозвучал почти как рыдание. Гость кивнул, улыбнулся своей прекрасной любящей улыбкой и протянул руку Троуэру. "Я верю тебе", сказал он мягко. Его голос был подобен живительной влаге, смачивающей болящую рану. "Я знаю, ты сделаешь все как надо. А что касается дьявола, тебе нет нужды бояться его." Троуэр потянулся к протянутой руке, намереваясь покрыть ее поцелуями; но в тот момент когда он должен был коснуться плоти, там не оказалось ничего. Гость удалился. 9. СКАЗИТЕЛЬ Сказитель еще хорошо помнил те времена когда в здешних местах можно было забравшись на дерево увидеть девственные леса, раскинувшиеся более чем на сто квадратных миль вокруг. Времена, когда дубы жили более века и их разросшиеся стволы образовывали настоящие древесные горы. Времена, когда листья над головой были так густы, что в некоторых местах земля была голой из-за отсутствия света. Этот мир вечных сумерек теперь ушел в прошлое. До сих пор еще оставались области первозданного леса, где неслышно как олени бродили Краснокожие и у Сказителя было ощущение, что он находится в соборе самого почитаемого Бога. Но подобные места были так редки, что за весь последний год странствий Сказителю так и не удалось найти такого места, где можно было бы залезть на дерево и увидеть лес без конца и края. Вся страна, лежащая между Хио и Уоббиш была заселена, хотя и не так сильно как в Европе, и даже сейчас, со своего насеста, расположенного на самой верхушке ивы, Сказитель видел как несколько дюжин очагов выбрасывали столбы дыма в холодный осенний воздух. И во всех направлениях гигантские участки леса были выкорчеваны, земля распахана и засеяна, урожай выращен и собран. Так что земля, которую когда-то гигантские деревья скрывали от небесного ока, лежала теперь ощетинившись стерней и ждала, когда зима укроет ее от позора. Сказитель вспомнил привидевшегося ему хмельного Ноя, которого он некогда вырезал как иллюстрацию к изданию Книги Бытия для воскресных школ шотландской церкви. Ной был наг, с безвольно открытым ртом и все еще зажатой в пальцах полупустой чашей, неподалеку издевательски хохотал Хам; и еще кто-то неизвестный с Шемом, спешившие одеть своего отца. С внезапным волнением Сказитель вдруг понял, что именно сейчас сбывается это предсказанное в Писании пророчество. Это он, Сказитель, усевшись на верхушке дерева, видит обнаженную землю, оцепеневшую в ожидании целомудренного покрова зимы. Он мог только надеяться на исполнение этого пророчества, но никак не предполагал увидеть что-либо подобное собственными глазами. Или, может так статься, что притча эта все же не являлась символом нынешнего времени. Почему бы и не наоборот. Может, вспаханная земля - это символ пьяного Ноя? Когда Сказитель добрался до земли, то уже полностью пришел в себя. Он размышлял и размышлял, пытаясь раскрыть видениям свое сознание, что необходимо, чтобы стать хорошим прорицателем. И каждый раз, когда ему казалось, что он крепко и надежно ухватил что-то, оно уплывало и изменялось. Он слишком цеплялся за каждую мысль, в результате все дело тормозилось и он оставался как и прежде в полной неуверенности. У подножья дерева он раскрыл свою сумку и достал оттуда Книгу Притч, впервые открытую им в восемьдесят пятом году для Старого Бена. Осторожно расстегнул застежку переплета, закрыл глаза и провел руками по страницам. Открыв глаза, он обнаружил, что его пальцы лежат на Адских Притчах. Конечно, очень подходяще. Его палец коснулся двух притч, обе написаны его собственной рукой. Первая не имела значения, другая же казалась подходящей. "Глупец видит не то дерево, что видно мудрецу." Тем не менее, чем больше он старался понять смысл этой притчи применительно к его размышлениям, тем меньше видел связи с ними, разве что упоминание о деревьях имело какое-то отношение к нему. В конце концов он вернулся к первой поговорке: "Если глупец начнет бороться со своей глупостью, то станет мудрецом." Ага. Это уже кое-что. Это был глас пророчества, записанный им еще до начала своих странствий, во времена прежней жизни в Филадельфии. В ту ночь, когда Книга Притчей впервые ожила для него и он увидел, как горящие буквы слагаются в слова, которые должны быть записаны. Ночь эту он провел без сна, пока свет восходящего солнца не залил пылающую страницу. Старый Бен, как всегда по утрам ворчливый, с грохотом спустился вниз по лестнице, понюхал воздух и сказал: "Я надеюсь, ты не пытался спалить дом, Билл?" "Нет, сэр", отвечал Сказитель. "Но мне было видение о том, что Господь хотел сказать в Книге Притчей и я записал его." "Ты совсем одурел с этими своими видениями", сказал Старый Бен. "Истинные видения исходят не от Бога, а из сокровенных уголков человеческого сознания. Если тебе захочется, можешь записать это как притчу. Мысль слишком агностическая, чтобы я мог использовать ее для Альманаха Бедного Ричарда". "Взгляните сюда", сказал Сказитель. Старый Бен посмотрел и увидел, как гаснут последние язычки пламени. "Что ж, это действительно отличный фокус с буквами. И ты еще утверждал, что не имеешь никакого отношения к магическому искусству". "Но я действительно не колдун. Просто Бог даровал мне это видение". "Бог или дьявол? Если тебя окружает свет, Билл, откуда тебе знать, слава ли это Господня или адский пламень?" "Я не знаю", сказал Сказитель, все больше и больше сомневаясь в себе. Ведь он был очень молод, не достиг даже тридцати лет, и легко приходил в смущение перед лицом великого человека." "Или, может, правда действительно открылась тебе, раз ты жаждешь ее так сильно?", Старый Бен покачивал головой, пытаясь разглядеть страницы Книги Притчей через малые стекла своих бифокальных очков. "Буквы прямо-таки выжжены. Забавно, не правда ли, меня называют волшебником, хотя я им не являюсь, а ты, настоящий волшебник, отказываешься признавать это". "Я прорицатель. Ну... хотел бы им стать". "Я поверю в это, Билл Блэйк, не ранее чем исполниться хотя бы одно из твоих пророчеств". Все последующие годы Сказитель ждал полного исполнения какого-нибудь из своих пророчеств. Но когда, казалось, это происходило, из глубин его памяти звучал голос Старого Бена, предлагающий иные объяснения, насмехающийся над ним за то, что он так страстно желает обнаружить связь между пророчеством и реальностью. "Пророчества не сбываются", сказал бы Старый Бен. "Они могут быть полезными - это верно. Твой разум может находить зависимости между различными вещами и это может приносить пользу. Но сбывшееся пророчество - это совсем другое дело. Это означает, что ты отыскал закономерность, существующую независимо от того, понимаешь ли, замечаешь ли ты ее. И я должен сказать, что в моей жизни я не встречал такой закономерности. Были времена, когда я подозревал, что таких закономерностей вообще не существует и все связи, соединения, зависимости и подобия лишь порождения разума и не имеют смысла". "Так почему же земля не растает у нас под ногами?", спросил Сказитель. "Потому что мы ухитряемся убедить ее удержать наши тела на себе. И еще из-за сэра Исаака Ньютона. Он был таким чертовски убедительным малым. И даже если люди сомневались в том, что он говорит, земля-то верила и продолжала держаться на месте". Старый Бен рассмеялся. Он никогда не мог заставить себя поверить хотя бы собственному скептицизму. И теперь, сидя с закрытыми глазами у подножия дерева, Сказитель пытался связать притчу о Ное со Старым Беном. Очевидно, Старый Бен был Хамом, видевшим обнаженную истину, ничтожную и постыдную, и высмеивавшим ее, в то время как все почтительные сыны Церкви и Университета спешили истину вновь прикрыть, чтобы не было видно сколь она жалка. Так, чтобы мир продолжал считать истину цельной и величественной, не видя ее в момент обнажения скрытой слабости. Вот в чем состоит толкование притчи. И исполнение пророчества. Когда мы видим истину, она смешна, и желающий служить истине не должен пытаться увидеть ее воочию. В то мгновение, когда ему наконец открылось это, Сказитель вскочил на ноги. Он должен найти кого-нибудь, чтобы рассказать о своем великом открытии, пока он сам еще в него верит. Ведь в притче из его Книги сказано: "Сосуд удерживает, фонтан отдает". Если он не сможет поделиться с кем-нибудь своей историей, она станет затхлой и лежалой, она засохнет внутри него, в то время как если ее пересказать, она останется свежей и значимой. Как это сделать? Лесная дорога, лежавшая неподалеку, вела к большой белой церкви с высокой как дуб колокольней - он видел ее не далее чем в миле от дерева, на котором сидел. Она была первым таким большим зданием, которое он видел после Филадельфии. Большое здание, построенное только для того, чтобы в нем могло собираться множество людей, означало, что здешний народ считает, что у них найдется достаточно места для вновь прибывших. Добрая примета для странствующего рассказчика историй, который живет, полагаясь на щедрость незнакомых людей, могших пустить его к себе и накормить, хотя ему нечем заплатить кроме того, что содержалось в его Книге и его голове, пары сильных рук и выносливых ног, которые прошагали уже десять тысяч миль и послужат ему как минимум еще на пять тысяч. Дорога была разбита фургонами, а значит, использовалась часто, и в выбоинах была укреплена досками, образующими покрытие достаточно крепкое для того, чтобы фургоны не завязали в размокшей от дождя почве. Так что, похоже, это место скоро станет городом, не так ли? Но большая церковь не обязательно означала открытость, она могла свидетельствовать и о непомерных претензиях. Во всех рассуждениях всегда таится опасность, подумал Сказитель: существуют сотни возможных следствий каждой причины и сотни возможных причин каждого следствия. Он подумал, не записать ли ему эту мысль в Книгу и решил, что не стоит. В ней не было ничего, несущего отпечаток его души, и никаких божественных или дьявольских отметин. Она не являлась откровением, он дошел до нее сам. А значит, не могла быть ни пророчеством, ни истиной. Дорога упиралась в обширное пастбище у реки. Сказитель догадался о реке заранее по запаху текущей воды - у него было хорошее обоняние. Вокруг пастбища были разбросаны несколько домов, но самым большим из них был окрашенный в белое дощатый двухэтажный дом с вывеской "Вивер". Теперь, увидев дом с вывеской, Сказитель понял, что живущие в нем люди хотят, чтобы никогда не бывавшие здесь ранее проезжие узнавали это место, а это было все равно, что прямо сказать, что дом открыт для всех. Поэтому Сказитель подошел прямо к дому и постучал. "Минуту!", крикнул кто-то изнутри. Сказитель подождал на крыльце. Над ним висело несколько корзинок со свисающими пучками различных трав. Сказитель узнал некоторые из них, пригодные для различных магических умений, таких как исцеление, обнаружение, завораживание и напоминание. Он также увидел, что если на них посмотреть со стороны двери, то они образуют тщательно выделанный оберег. Он был так старательно сплетен, что Сказитель вначале присел на крыльцо, а потом даже и прилег на него, чтобы разглядеть узор получше. Разноцветные линии были нанесены на корзинки точно в нужных местах, так что это не было случайностью. Над дверью действительно висел прекрасно сплетенный оберег, направленный прямо на дверной проем. Сказитель попытался понять, почему кто-то изготовил такой мощный охранный амулет и в то же время попытался его укрыть. Что ж, возможно в этих местах Сказитель был единственным, кто был способен заметить подобную вещь. Он все еще лежал на полу, ломая себе голову над этой загадкой, когда дверь открылась и появившийся в ней мужчина сказал: "Похоже, ты сильно утомился, незнакомец?". Сказитель вскочил на ноги. "Я любовался вашим узором из трав, сэр. Настоящий воздушный сад". "Это все моя жена", сказал мужчина. "Все время хлопочет вокруг них. Пустая трата времени." Врет он или нет? Сказитель решил, что нет. Ведь хозяин не пытался скрыть, что корзины образуют оберег и стелющиеся стебли закреплены так, чтобы сохранять его форму. Он просто не знал этого. Кто-то - возможно, жена, если это был ее сад, - возвел защиту вокруг дома и хозяин дома ничего об этом не знал. "Мне кажется, они выглядят неплохо", заметил Сказитель. "Я удивлялся, как мог кто-то попасть сюда, хотя я не услышал шума от фургона или лошади. Но глядя на вас, я догадываюсь, что вы пришли пешком". "Так оно и было, сэр", подтвердил Сказитель. "И ваш мешок не выглядит очень увесистым, так что похоже на то, что продать вам нечего". "Я не торгую вещами, сэр", ответил Сказитель. "Чем же тогда? Чем же еще можно торговать, кроме вашей?" "Работой, например", сказал Сказитель. "Еду и ночлег я могу отработать" "Вы слишком стары, чтобы быть бродягой" "Я родился в пятьдесят седьмом, так что до семидесяти* мне осталось еще добрых семнадцать лет. Кроме того, я обладаю еще несколькими различными дарами". Тут ему показалось, что его собеседник содрогнулся. И произошло это не с его телом. Просто его глаза похолодели, когда он произнес: "Пока наши сыновья еще слишком малы, мы с женой делаем здесь всю работу. И не нуждаемся ни в чьей помощи". Теперь за ним появилась женщина, еще достаточно молодая, чтобы лицо ее, хотя и выглядевшее серьезным, не было обветренным и загрубевшим. В руках она держала ребенка. Она сказала мужу: "Армор, сегодня за ужином у нас найдется место еще на одного человека". Но лицо ее мужа застыло в упрямой гримасе. "Моя жена великодушнее меня, незнакомец. Я скажу тебе прямо. Ты говорил о ----------------------------------------------------------------- *семьдесят лет - нормальная длительность человеческой жизни в Библии. своих особых дарах, и я знаю, что ты имеешь в виду владение скрытыми силами. У нас христианский дом, и такой работы ты здесь не найдешь." Сказитель посмотрел тяжелым взглядом вначале на него, а потом, немного мягче, на его жену. Значит, вот как обстоят тут дела. Она делает такие обереги и заклятья, и в то же время должна прятать их от собственного мужа, который и слышать не хочет о таких вещах. Интересно, что станет с женой, если муж когда-нибудь узнает правду. Этот человек - кажется, Армор? - не похож на убийцу, но трудно сказать, на какое насилие способен человек при внезапном приступе ярости. "Я понимаю вашу осторожность, сэр", сказал он. "Я знаю, что у вас сильные защитные заклятия. Одинокие путники в наших местах не ходят пешком. Один тот факт, что вы еще носите свой скальп, указывает на то, что у вас есть надежная зашита от Краснокожих". Сказитель ухмыльнулся и стащил шляпу с головы, обнажив сверкающую лысину. "У меня есть свой способ обороняться от Краснокожих: я всегда могу ослепить их сверканием солнца на моей голове. Они не смогут получить хорошей награды за мой скальп". "По правде говоря", сказал Армор, "Краснокожие в этих местах куда более миролюбивы, чем обычно. Их одноглазый Пророк построил себе город на другой стороне Уоббиш, где учит Краснокожих не пить спиртного". "Это хороший совет для любого человека", сказал Сказитель. И подумал: интересно, Краснокожий, называющий себя пророком. "Пока я не покинул этих мест, я должен перекинуться парой слов с ним". "Он не станет говорить с вами", сказал Армор. "По крайней мере, пока вы не измените цвет своей кожи. Он не разговаривает с Белыми с тех пор, как у него было видение несколько лет назад". "И что, он убьет меня, если я попробую?" "Не думаю. Он учит своих не убивать Белых людей". "Тоже неплохой совет", заметил Сказитель. "Неплохой для Белых, но для Краснокожих он может оказаться не таким уж полезным. Есть люди вроде так называемого Губернатора в Картхэдж-Сити, желающие всем Краснокожим вне зависимости от того, мирные они или нет, только самого наихудшего". Неприязнь не покинула лица Армора, но все же он говорил, и говорил чистосердечно. Сказитель уважал людей, разговаривающих прямо и не лукавя даже с теми, кого считают врагами. "И все же, не все Краснокожие прислушиваются к миролюбивым словам Пророка. Те, кто идут за Та-Кумсавом, приносят много хлопот людям в низовьях Хио, из-за чего многие уходят на север в верхнюю Уоббиш. Так что у вас не будет недостатка в домах, где примут нищего бродягу, - можете поблагодарить за это Краснокожих". "Я не нищий, сэр", сказал Сказитель. "Как я уже говорил вам, я готов работать". "При помощи этих ваших даров и тайных уловок, не сомневаюсь". Враждебность хозяина была полной противоположностью вежливому гостеприимству его жены. "А в чем ваш дар, сэр?", спросила она. "По вашей речи понятно, что вы образованный человек. Вы случайно не учитель?" "О моем даре можно догадаться по моему имени", сказал он. "Сказитель. У меня дар к рассказыванию историй". "К выдумыванию их? В этих местах мы зовем это ложью" - чем более жена старалась быть дружелюбной к Сказителю, тем враждебнее становился муж. "У меня дар к запоминанию историй. Но я рассказываю только те, в которые сам верю, сэр. И меня трудно убедить. Если вы расскажите мне свои истории, я расскажу вам свои, и в результате мы оба станем богаче, хотя ни один из нас не потеряет того, с чем начал". "Нет у меня никаких историй", сказал Армор, хотя уже успел рассказать одну историю о Пророке, и еще одну о Та-Кумсаве. "Печально слышать, если это так. Возможно, я пришел не в тот дом", - Сказитель видел, что этот дом и впрямь неподходящее место для него. Даже если Армор смягчится и впустит его, он все равно будет постоянно окружен подозрительностью, а Сказитель не мог жить в месте, где люди все время смотрят на тебя недоверчиво. "Доброго дня вам". Но Армор не собирался позволить ему так просто уйти. Он принял слова Сказителя за вызов. "Почему же это печально? Я живу обычной тихой жизнью". "Ничья жизнь не может быть обычной", ответил Сказитель. "И если кто-нибудь говорит это мне, то это история такого рода, каких я никогда не рассказываю". "Так ты назвал меня лжецом?", вызывающе спросил Армор. "Я просто спросил, не знаете ли вы такого места, где мой дар мог бы быть уважаем?" Сказитель увидел, как, незаметно от Армора, жена скрестила пальцы правой руки в знаке умиротворяющего заклятья, а левой рукой взяла его за запястье. Это было проделано мастерски и, видимо, сразу подействовало на мужа, потому что он заметно расслабился, когда она сделала шаг вперед и ответила "Друг", сказала она. "Если ты пойдешь по тропинке за вон тем холмом и пройдешь по ней до конца, через два ручья с мостками, то попадешь к дому Алвина Миллера и я знаю, что он примет тебя". "Ха", сказал Армор. "Благодарю вас", сказал Сказитель. "Но откуда вы можете это знать?" "Они позволят вам оставаться столько, сколько захотите и никогда не прогонят если вы будете готовы помогать в работе". "Я всегда готов помочь, миледи", сказал Сказитель. "Всегда готов?" сказал Армор. "Никто не может быть готов помочь всегда. Я думал ты всегда говоришь правду." "Я всегда говорю то, во что верю. Правда ли это, я могу судить не более чем любой другой человек." "Тогда почему ты зовешь меня "сэр", хотя я не рыцарь, и зовешь ее "миледи", хотя она такой же простой человек, как и я?" "Просто я не верю во все эти королевские рыцарские штучки, вот почему. Король называет человека рыцарем, потому что жалует ему эту честь, при этом не важно настоящий он рыцарь или нет. И все эти дамочки зовутся "леди" за то, чем они занимаются между королевскими простынями. Так дворяне используют слова - в них нет и половины правды. Но ваша жена, сэр, поступает как настоящая леди, милосердная и гостеприимная. И вы, сэр, ведете себя как настоящий рыцарь, защищающий свои владения от самой страшной для вас опасности". Армор громко рассмеялся: "Ты говоришь так сладко, что я готов побиться о заклад: тебе придется сосать соль не менее получаса, чтобы избавиться от сладости во рту". "В этом и состоит мой дар", сказал Сказитель. "Но когда наступает для этого время, я могу говорить и иначе, причем совсем не сладко. Доброго дня вам, вашей жене, вашим детям и вашему христианскому дому". Сказитель вышел на зелень пастбища. Коровы не обратили на него внимания, потому что он сделал знак защитного заклятия, постаравшись, чтобы Армор его при этом не увидел. Потом Сказитель решил немного посидеть на солнышке, чтобы дать мозгам прогреться и додуматься до чего-нибудь дельного. Но ничего не получалось. В полдень ему никогда не удавалось придумать что-нибудь достойное. Как говорится в пословице: "Думай утром, действуй в полдень, ешь вечером, спи ночью". Слишком поздно, чтобы думать. И слишком рано, чтобы есть. Он отправился по дорожке к церкви, стоящей на верхушке изрядных размеров холма. Если б я был настоящим пророком, подумал он, я бы знал, что делать. Я знал бы, оставаться ли мне здесь на день, на неделю или на месяц. Я знал бы, станет Армор моим другом, как я надеюсь, или врагом, чего я опасаюсь. Я знал бы, добьется ли его жена когда-нибудь права использовать свои способности в открытую. Я знал бы, доведется ли мне встретиться с этим индейским пророком лицом к лицу. Но он понимал, что все это не имеет значения. Это был род видения, используемый ведунами - он не единожды видел, как они проделывают это, и каждый раз это наполняло его ужасом, потому что он понимал, как плохо для человека знать слишком много о своем жизненном пути. Нет, желанным даром для него было пророчество, способность видеть не маленькие дела мужчин и женщин в их закутках мира, а великое развитие событий по пути, указанному Господом. Или Сатаной - Сказитель не делал различий, так как оба они хорошо знали, что собираются делать с этим миром, и поэтому каждый из них должен был знать кое-что и о будущем. Конечно, приятнее было бы слышать голос Господа. Все дела дьявола, которых ему довелось коснуться в своей жизни, причиняли ему боль тем или иным путем. Дверь церкви была распахнута в этот теплый осенний день и Сказитель проник внутрь вместе с целым сонмом мух. Внутри церковь была так же красива, как и снаружи - определенно церковь шотландского обряда, это чувствовалось - но слишком светло-радостная при этом, сверкающее, воздушное место, с побеленными стенами и застекленными окнами. Даже скамьи и кафедра были из светлого дерева. Единственным темным предметом в церкви был алтарь. Поэтому он сразу бросался в глаза. И, поскольку Сказитель обладал даром видеть подобные веши, он заметил следы от прикосновения чего-то жидкого к поверхности алтаря. Медленно он направился к алтарю. К алтарю, потому что ему было необходимо знать наверняка; и медленно, потому что вещам подобного рода было не место в христианской церкви. Еще ближе, да, он не ошибся. Те же самые отметины он видел в Де-Кэйне на лице человека, замучившего собственных детей до смерти и обвинившего в этом Краснокожих. Те же следы он приметил и на мече, обезглавившем Джорджа Вашингтона. Они были похожи на тонкую пленку мерзкой воды, невидимой до тех пор, пока не посмотришь на нее под особым углом и при особом освещении. Но Сказитель всегда мог видеть ее - его глаз тоже был особым. Он протянул руку и осторожно дотронулся пальцем до самой заметной отметины. И ему пришлось приложить все свои силы, чтобы не отдернуть руку сразу же, так сильно она обожгла, заставив его руку содрогнуться до самого плеча. "Добро пожаловать в дом Господа", произнес голос. Сказитель, посасывая свой сожженный палец, обернулся, чтобы увидеть говорившего. Он был одет, как священник шотландской церкви, - пресвитерианин, как говорят они здесь, в Америке. "Вам попала заноза?", спросил священник. Было бы легче всего просто сказать, да, это заноза. Но Сказитель рассказывал только те истории, в которые верил. "Отец мой", сказал он. "Дьявол прикасался к вашему алтарю." Угрюмая улыбка пастора тотчас же исчезла. "Как можете вы узнать отпечаток рук дьявола?" "Это дар Божий", сказал Сказитель. "Видеть". Священник посмотрел на него пристально, как бы раздумывая, верить ему или нет. "Тогда можете ли вы узнать место, которого касался Ангел?" "Я думаю, что смогу увидеть следы там, где действовали силы добра. Я видел такие следы прежде". Священник замолк с таким видом, будто ему хочется задать один очень важный вопрос, но он боится ответа. Затем он вздрогнул, явно отказавшись от желания узнать истину, и проговорил презрительно. "Чепуха. Вы можете дурачить простых людей, но я получил образование в Англии и меня невозможно ввести в заблуждение болтовней о скрытых силах". "О", сказал Сказитель. "Вы образованный человек". "Как и вы, судя по вашей речи", сказал священник. "Я полагаю, юг Англии". "Королевская Академия Искусств", сказал Сказитель. "Я обучался гравировке. И поскольку вы принадлежите к церкви шотландского обряда, я бы осмелился предположить, что вы видели мою работу в книге для воскресных школ". "Я никогда не замечаю подобных вашей", сказал священник. "Гравюры - это просто трата бумаги, которую следовало бы отвести словам, несущим Истину. Если, конечно, на них не изображено то, что художник видел собственными глазами, например, человеческая анатомия. Но то, что возникло в воображении художника, имеет не более ценности в моих глазах, чем то, что я вообразил себе сам". Сказитель попытался продолжить эту мысль: "А что если художник является пророком?" Священник полуприкрыл глаза. "Дни пророков окончены. Все, называющие себя пророками, шарлатаны, вроде этого языческого отступника - одноглазого пьяницы-Краснокожего. И я не сомневаюсь, что если бы Бог наделил даром пророчества хотя бы одного художника, мы вскоре получили бы кучу художников и маляров, желающих слыть пророками, особенно если это дает им неплохую оплату". Хотя Сказитель и старался быть вежливым в разговоре, он не хотел уклониться от скрытого обвинения, выдвинутого священником. "Человеку, который проповедует Слово Божие, получая за это оплату, не стоит упрекать других, пытающихся заработать на жизнь, неся правду людям". "Я был рукоположен", сказал священник. "А художников никто не посвящает в сан. они посвящают себя сами". Этого ответа Сказитель и ожидал. Священник спрятался за формальным обрядом, когда почувствовал, что без этого прикрытия его идеи не способны устоять. И раз уж разговор зашел об обрядах, то разумные доводы ничего не значили; Сказитель вернулся к более насущной теме. "Дьявол касался этого алтаря", сказал он. "И когда я прикоснулся к алтарю в том же месте, оно обожгло мой палец". "Но почему-то никогда и ничто здесь не обжигало моих пальцев". "Я так и подумал", сказал Сказитель. "Ведь это вы были рукоположены". Сказитель не пытался скрыть насмешку в своем голосе, и это заметно разозлило священника, вздрогнувшего от гнева. Когда люди злились на Сказителя, это не беспокоило его. Ведь это значило, что к его словам прислушивались и наполовину верили. "Ну что ж, если у тебя такие зоркие глаза, скажи мне, касался ли этого Алтаря посланник Господа". Священник явно считал этот вопрос испытанием. И Сказитель понятия не имел, какой ответ с его точки зрения является правильным. И это не имело значения, в любом случае Сказитель не стал бы лгать. "Нет", сказал он. Это был неверный ответ. Священник ухмыльнулся. "Вот значит как? Ты уверен, что этого не происходило?" Тут Сказит