Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Avram Davidson. The Phoenix and the Mirror (1969) ("Vergil Magus" #1).
   Пер. - А.Левкин. Авт.сб. "Феникс и зеркало".
   СпБ., "Северо-Запад", 1993.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------





   Впервые он встретился с ней случайно.
   Он давно уже заплутал в нескончаемом подвальном лабиринте -  мантикоры,
казалось, это почуяли и стали подбираться ближе. Он уже ощущал их горькое,
едкое зловоние, слышал гортанное кулдыканье, которым  те  переговаривались
между собой. Сверху,  через  равномерные  промежутки,  падали  разрезанные
решетками лучи света. Не останавливаясь, человек обернулся и  увидел,  что
мантикоры разделились на группы и двумя цепочками двигаются вдоль  стен  в
рассеянном свете солнца,  попадавшем  в  подземелье.  До  него  доносились
шепчущие, скользящие,  торопливые  звуки...  скрежет  когтей  о  камень...
клик-клик-клик...
   Мантикоры ненавидят солнце.
   Он спешил.
   Но быстрее идти было нельзя - мантикоры пока не решались  броситься  на
него. Благоговейный трепет перед человеком (равно как и ненависть к нему -
их инстинктивные свойства) еще удерживал тварей от действий.  Он  шел,  не
прибавляя шага, - так, как ходил обычно по улицам Неаполя,  среди  которых
бывали и потемней, чем эта, другие же были ничуть ее не  шире,  не  говоря
уже о том, что там,  наверху,  сыскалось  бы  множество  ничуть  не  менее
опасных.
   За ним, на  постоянном  отдалении,  следовали  мантикоры.  Обликом  они
напоминали гигантских обрюзгших ласок, обросших  космами  рыжевато-желтой,
похожей на козлиную, шерсти. Выпученные глаза тварей блестели в полумраке,
и в них читался ум  -  конечно,  далекий  от  человеческого,  но  заведомо
превосходящий звериный. Гривы, похожие на  брыжи  из  свалявшихся  перьев,
обрамляли лица, которые можно увидеть  только  в  ночных  кошмарах:  почти
человеческие, но уменьшенные  и  извращенно  вытянутые  -  носы  сделались
плоскими, глаза превратились в щелочки, рот занимал всю нижнюю часть лица,
но был совершенно безгубым.
   Человек   взглянул   наверх,   но,   чтобы   не   привлекать   внимания
преследователей, не поднимая головы, - одними глазами. Кто бы ни  соорудил
эти подземелья, тоннели, отводящие дождевую воду к берегу  моря  -  Титаны
или греки, карфагеняне или древние жители страны, этруски или  кто  угодно
(если бы это было вообще известно, то Клеменс бы ему сказал, но он  сказал
лишь то, что тоннелей следует избегать - поэтому-то его тут  сейчас  и  не
было), но они предусмотрели и ходы наверх. Когда бы он сумел найти одну из
таких лестниц, смог бы ее открыть до того, как твари бросятся на него,  да
если еще и верхний выход окажется открытым...
   Он  знал  многие  такие  выходы.  Чтобы  открыть  некоторые   из   них,
потребовалась бы целая неделя - столь  крепко  их  замуровали  кирпичом  и
цементом,  наложив  поверх  знак  Митры  Инвиктуса  или  иного  служебного
божества.  Другие  выходы  охранялись  тяжелыми  дверями,   разумеется   -
запертыми, но ключи от них  сохранились,  а  замочные  скважины  регулярно
смазывались  маслом  -  такие   выходы   использовали   люди,   иной   раз
предпочитающие быстро попасть в нужное  им  место,  не  привлекая  ничьего
внимания. А еще должны быть ходы, людям  неизвестные...  по  крайней  мере
такие, которые ими не охраняются...
   Должен существовать хотя бы тот проход, через который пришли мантикоры,
- точно так же, как пришли столетие назад, чтобы похитить ребенка. Об этом
на смертном  одре  рассказала  его  мать,  и  этот  рассказ  сделался  уже
легендой. Впрочем, несмотря на весь  ужас  произошедшего,  в  эту  легенду
можно и поверить. Но почему мантикоры не убили ребенка, а  держали  его  у
себя целых сорок лет? И  почему  потом  отпустили  на  свободу?  Никто  не
задумался об этом - кроме одного человека.
   И сколь мало людей - кроме обремененной тайной семьи "ребенка" - знали,
что этот "ребенок" прожил потом (хотя они и уверяли себя, что он умер) лет
на сто больше, чем ему было положено, оставайся он обыкновенным человеком.
Но сколько лет он мог бы прожить еще? Что было ему известно? Что за  тайны
умерли вместе  с  ним?  Где  находится  сокровищница  его  знания?  И  что
правдоподобнее предположения, что находится она именно тут, где-то  внутри
этого тусклого и смрадного лабиринта?
   Впереди из почвы вытекала струйка воды, и в этом колене лабиринта  было
сыро и слякотно, а стены поросли мхом. Собственно,  было  и  сухое  место,
точнее - два, с каждой стороны лужи. Человек предпочел  обойти  ее  слева.
Где-то в стороне неожиданно залаяла собака, и звуки за спиной  моментально
смолкли. На мгновение воцарилась тишина. Собака  залаяла  снова,  тявкнула
еще раз и еще. Наконец  замолкла  -  словно  ей  приказали  замолчать  или
бросили в нее камень.
   Сверху виднелась очередная решетка. Увы, выбраться через нее невозможно
- если только кто-нибудь сверху ее не откроет и не кинет вниз  веревку.  В
луче света медленно плавали  пылинки,  и  тут  они  внезапно  дернулись  в
сторону - мантикоры ринулись вперед с  пронзительным  визгом,  быть  может
ответом на все их предыдущее вопросительное кулдыканье. Нет,  они  еще  не
нападали, но лишь торопливо догоняли его вдоль правой стены,  намереваясь,
по-видимому, взять в клещи. Исходя из того, что он знал  о  мантикорах  (а
знал он немного), человек понял - они не повели  бы  себя  так,  когда  бы
впереди не было чего-то неожиданного  и,  очевидно,  весьма  удобного  для
атаки на него.
   Вновь залаяла собака. Та же или другая? Нет, собак  было  две,  одна  -
спереди, другая - позади, но обе - невидимые и  находились  они  где-то  в
тоннеле.
   Мантикоры замерли, а человек бросился бежать.
   Да,  так  оно  и  есть!  Из   стены   коридора   выступил   гигантский,
отбрасывающий длинную тень выступ скалы.  Коридор  отходил  вправо,  чтобы
скалу обогнуть, и шириной здесь был лишь вполовину  прежнего.  Собственно,
сам проход тут  образовывала  трещина  в  скальном  основании  почвы.  Да,
лучшего места для нападения мантикоры избрать не могли.
   Увидев его бегущим, твари принялись  завывать  и  кудахтать,  но  вновь
залаяли собаки, раздался человеческий голос, потом еще один и еще. Человек
ощутил, что преследователями овладела нерешительность.
   Собаки заходились в лае - несомненно, они почуяли острый и едкий  запах
мантикор. Тут послышался звук  металла,  царапающего  по  металлу,  резкий
щелчок, и слева хлынул поток света. Человека позвали, и он  мигом  взлетел
по сырым невысоким ступеням.
   Едва он оказался внутри, дверь  за  ним  закрылась,  лязгнул  засов,  и
оставшиеся ни с чем дьявольские твари взвыли, в пронзительном вое  избывая
разочарование и ярость.


   - А  остальные?  И  где  собаки?  -  весьма  требовательно  осведомился
седобородый - тот, что впустил человека внутрь.
   - Я один. Никаких собак не было.
   Место, куда он попал,  чем-то  походило  на  грот.  Из  скальной  стены
выступали деревянные скамьи.
   - Но  я  слышал,  -  настаивал  седобородый.  Лицо  его  было  узким  и
осторожным. Собаки  залаяли  снова,  послышались  мужские  голоса.  Взгляд
седобородого метнулся по направлению звуков, но тут же вновь уперся в лицо
вошедшему.
   - Вы это слышали? - осведомился тот, разглядывая дверь, на которой было
изображено неизвестное ему божество, похожее на Трасианского Всадника,  но
в женском обличье. На голове женщины был  какой-то  невиданный  убор.  Что
касается дел насущных, то дверь выглядела весьма  надежной,  а  гигантские
болты намертво прикрепили косяк к скале.
   - Мерзкие твари, - бормотал  седобородый.  -  Почему  дож  не  отправит
вооруженных людей с факелами сюда и не очистит от них всю эту клоаку?  Раз
и навсегда! Говорят, у мантикор  здесь  столько  ходов  и  нор,  что  гора
изъедена ими, словно старый сыр, в этом все дело?
   - Видимо, да, - ответил человек и сделал шаг от двери.
   Но его спаситель преградил ему путь.
   - А это правда, что за  ними  нельзя  идти  следом?  Что  тогда  многие
пропадают навечно, не находя обратной дороги?
   - Да, это в самом деле так. Я благодарен вам, -  сказал  тот,  что  был
моложе, и попытался обойти седобородого.
   - Но почему тогда вы оказались здесь? - Рука легла на  локоть  и  сжала
его.
   - По глупости.
   Они взглянули друг на друга. Рука сдавила локоть еще сильнее,  а  затем
отпустила.
   - Нет... вы - не глупец. И я тоже не глупец.  Так  что...  -  Откуда-то
донесся короткий и чудный звук,  похожий  на  голос  какой-то  неизвестной
птицы. Седобородый переместил свою  руку  за  спину  человека  и  легонько
подтолкнул его вперед.
   - Пойдемте повидаемся с нею.
   Два лестничных марша вывели их на поверхность, и они оказались в  саду,
слишком громадном, чтобы тот мог найти себе  место  в  городе.  Неподалеку
стоял гигантский дуб, оплетенный лозами винограда, в нему вела кипарисовая
аллея. Чуть  поодаль  цвел  миндаль,  и  его  благоухание  разливалось  по
воздуху. Снова раздался странный звук.
   - Я иду, госпожа, - сказал седобородый. - Мы идем. Я спросил у него: во
имя Посейдона, повелителя морских валов, ответьте, что вы  делали  в  этой
дьявольской клоаке? Как вы там очутились? А он ответил: по глупости. И...
   - Помолчи, Туллио! - резко оборвала его женщина.
   Лицо  Туллио  расцвело  такой  широкой  улыбкой,   будто   он   услышал
комплимент.  Повернувшись  к  гостю,  он  кивнул,  словно  приглашая   его
разделить удовольствие. Впрочем, дойдя до дуба,  он  вполне  успокоился  и
поклонился крайне почтительно.
   Сидевшая в тени дуба женщина выглядела теперь, пожалуй, даже милей, чем
в дни своего девичества. Вряд ли в ее жизни было  время,  когда  ее  можно
было счесть просто красивой, и несомненно, что никогда ее не считали всего
лишь хорошенькой. За ее спиной, на невысоком холме,  виднелась  просторная
вилла, позади ее кресла стояли слуги, другие  -  расположились  на  земле,
подле ее ног. Но все равно она держалась так, словно  пребывала  в  полном
одиночестве. На ее коленях лежала золотая свистулька, сверкавшая на солнце
подобно ее золотистым волосам.
   - Вы ушиблись?  -  озабоченно  осведомилась  она,  в  голосе,  впрочем,
слышалось скорее смущение, чем любопытство. - Что случилось? Кто вы такой?
   - Я не ушибся, госпожа.  -  Гость  поклонился.  -  Я  заблудился,  меня
преследовали, попытались напасть. Я спасся, благодаря вашему слуге.  Зовут
меня - Вергилий.
   Он почувствовал дуновение ветра и не удивился, когда крупная ирландская
борзая, до того тыкавшаяся носом в руки  хозяйки,  насторожилась  и,  чуть
рявкнув, поднялась на ноги.  Вергилий  издал  короткий  горловой  звук,  и
собака успокоилась, но шерсть на ней продолжала топорщиться.
   - С вашего позволения, госпожа, я побыл бы у вас  недолго,  -  произнес
Вергилий. - Переждал бы. Ветер доносит сюда запах этих тварей.
   - Да, такое иногда случается,  -  отчужденно  кивнула  хозяйка.  -  Так
бывает, когда воздух покоен и душен. В дни, предшествующие землетрясениям,
или когда начинает сердиться Везувий.  Острый  запах,  острый  и  крепкий.
Такие мерзкие твари, и все же... все же  они  чувствуют  красоту,  вам  не
кажется? Они ищут изумруды и прочие редкие камни, добывают их,  складывают
из них целые горы - чтобы только любоваться их  красотой.  Мне  доводилось
слышать об этом.
   - И господин Вергилий тоже об этом  слышал,  уверяю  вас,  -  захихикал
Туллио. Впрочем, улыбались лишь его губы, но не глаза. - Готов ручаться  -
именно потому он, похоже, и заблудился в лабиринте. Не правда ли, сударь?
   Вергилий промолчал.
   - Туллио... - с явным неодобрением произнесла хозяйка, - лучше предложи
человеку подкрепить силы. Нет, нет, Туллио, именно ты.
   Щеки Туллио по обе стороны от узкой бороды зарделись. Пожав  плечами  и
столь же демонстративно улыбнувшись, он взял  поднос  из  рук  молчаливого
слуги и передал его Вергилию,  а  девушка-служанка,  было  поднявшаяся  на
ноги, снова села у ног госпожи. На подносе были  хлеб,  вино,  блюдечко  с
маслом, тарелочка с  медом,  мягкий  сыр,  минога,  нарезанная  ломтиками.
Вергилий благодарно поклонился, наполнил бокал и принялся за еду.
   - Но где остальные? - спросила хозяйка. - Мы слышали их  голоса...  нам
казалось...
   Вергилий прожевал, запил глотком вина. Воздух в тени  гигантского  дуба
был прохладен. В его голове толкалось множество вопросов, но он был  готов
подождать, пока отыщутся ответы. Гость чуть приподнял голову.  Внезапно  с
верхушки  ближайшего  миндального  дерева  прозвучал  мужской  голос.  Все
обернулись туда. Но там  не  оказалось  никого,  хотя  голос  и  продолжал
звучать. И тут с самой верхушки дуба залаяла собака.
   - Я поняла, - кивнула хозяйка. - В таких вещах, я немного  смыслю.  Это
не просто шарлатанство. Теперь  я  поняла,  -  продолжила  она,  поигрывая
золотой свистулькой, - вы - тот самый Вергилий.
   Гость поклонился.
   На него глядели глубоко посаженные фиалковые глаза. Хозяйка прищелкнула
своими белыми, с  просвечивающими  синими  жилками  пальцами  -  так,  что
простое колечко зацепилось за колечко с печаткой.
   - Маг, - выдохнула она, - вы можете сделать мне зерцало?
   - Нет, госпожа, - ответил гость, чуть помедлив.
   - Вы меня поняли? - Она хлопнула в ладоши  от  досады.  -  Я  говорю  о
зерцале из девственной бронзы, что  изготавливается  по  правилам  Великой
Науки, в которой вы достигли высочайшего искусства?!
   Ветер стих.  Молоденькая  служанка,  сидевшая  на  траве  возле  кресла
госпожи и державшая в  руках  пяльцы  с  длинной  иглой,  продетой  сквозь
недоконченную вышивку (изображавшую странную  птичку  сижант,  сидящую  на
кучке хвороста), безучастно поглядела на Вергилия карими глазами.
   - Я понял вас, госпожа. Да, теоретически я могу изготовить зерцало.  Но
на деле, при нынешнем положении вещей, это невозможно.
   В отчаянии хозяйка сделала резкий  жест  руками,  складки  мантии  чуть
разошлись и открыли  взгляду  несколько  дюймов  каймы.  Словно  внезапная
вспышка осветила угол, дотоле темный, -  теперь  у  Вергилия  был  ключ  к
отгадке. Но улучшить его настроение это  не  могло  -  лучше  и  так  было
некуда.


   - Надеюсь, госпожа, - произнес  он  спокойно,  -  мой  отказ  не  будет
воспринят вами как отсутствие доброй воли с моей стороны.
   Отчаяние на ее лице мгновенно сменилось румянцем.
   - Нет, - пробормотала она, - нет, нет... к тому же - вы ели мой хлеб...
пили мое вино...
   Снова что-то шевельнулось в его уме.
   - И не только здесь, - добавил он вполголоса.
   - Что?
   Он подошел ближе и заговорил так тихо, что услышать  его  могла  только
она: "_Я, изнывающий от жажды, пью воды  памяти,  пью  из  цимбал,  ем  из
ладоней_..."
   Она, вспоминая, вздрогнула, лицо ее озарилось. "_В тот раз ты видел,  и
как ночью всходит  солнце_,  -  тихо  и  медленно  произнесла  она.  -  _И
Элевсийские мистерии (*1). Мы с тобой - брат  и  сестра,  но  мы_..."  Она
посмотрела по сторонам, протянула ему свою тонкую  руку,  и  он  помог  ей
подняться.
   - Не здесь.
   Они вышли из тени дуба и, миновав миндальные  деревья,  по  кипарисовой
аллее направились в дом. Руку Вергилия она не отпускала, держалась за нее,
пока они не пришли в комнату, стены которой были обшиты  тускло  блестящим
деревом; пахло здесь мускусом и мастикой из пчелиного воска, на стенах  во
множестве висели гобелены, изображающие грифонов и  дракона,  вся  комната
была в золоте и пурпуре, алых и малиновых тонах. Хозяйка села на  кушетку,
и, повинуясь ее жесту, Вергилий присел на мягкую  крашеную  овечью  шерсть
подле нее.
   - Теперь мы одни, - промолвила она, коснувшись холодными  пальцами  его
щеки. - Я стану  говорить  с  вами  не  как  человек  одного  положения  с
человеком  иного,  но  -  как  мистагог  с  мистагогом.  Мне  хотелось  бы
разговаривать  вовсе  без  слов,  без  речи...  _но   только   с   помощью
неизреченных тайн мистических существ, крылатых  колесниц,  слуг-драконов,
брачного схода Прозерпины под землю, с помощью страстного желания отыскать
свою дочь, посредством всех иных святынь, которые  аттические  посвященные
скрывают пологом тайны_.
   - Да.
   Голос ее был так тих, что она и в самом деле говорила словно без слов и
без речи.
   - Я ведь тоже мать, - выдохнула она. - И у меня есть дочь,  и,  подобно
Церере, я  не  знаю,  где  она  теперь.  Церера  узнала  все  от  Гелиоса,
ярчайшего, бессмертного и непобедимого Солнца. А я узнала бы от зерцала  -
как солнце круглого. А если мне придется искать ее в темных закоулках  ада
- с факелом в руке или в кромешной темноте, то, ради дочери, я готова и на
это, и пусть сам ад трепещет.
   - Но вы не знаете о сложностях работы, - возразил он. - Если  допустить
даже, что зерцало действительно можно сделать, то  займет  это  не  меньше
года. А потратить целый год на это я не могу. Дело, приведшее  меня  сюда,
потребует меня и завтра, и в следующие дни, а есть  ведь  и  иные  дела  -
давно уже откладываемые. И исполнить их  мне  необходимо,  и  я  не  могу,
госпожа, не могу, не могу - несмотря на все святые узы, связующие нас... И
даже ради самой Тайны... Хотя я бы желал помочь вам.
   Но теперь, после этих слов Вергилия,  на  ее  лице  не  было  видно  ни
смущения, ни отчаяния. Фиалковые глаза оставались спокойными и,  казалось,
светились тусклым огнем, вызванным вовсе  не  его  ответом,  но  какими-то
иными, более глубокими чувствами.
   - Но есть ведь и другие Тайны, скрытые за этой, - произнесла она  почти
шепотом. - Вы были... - Она назвала одно имя, потом другое,  затем  -  еще
одно.
   - Да, - ответил он, и его голос перешел в  шепот.  -  Да,  да...  -  Он
понимал то, что и она понимает, - его ответ был и подтверждением ее  слов,
и согласием. Он обнял ее и коснулся ее губ своими.
   - Пойдем, жених мой, отпразднуем нашу  свадьбу,  -  сказала  она  через
мгновение, и слова ее не были даже шепотом, но лишь дыханием.
   Комната, только что выглядевшая мрачной, теперь, казалось,  заполняется
светом, постоянно меняющим свои цвета,  -  между  розовым  заката,  какого
никогда не бывает на земле, и розовым рассвета, какой никогда  не  увидишь
над морем. Цвет начал чуть рябить, пульсировать, медленно,  медленно...  в
размеренном порядке, оставаясь постоянным в  своих  постоянных  переменах.
Корнелия лежала рядом с ним, он знал об этом, и это  знание  казалось  ему
самым существенным в сравнении с любым иным. Корнелия была в его  объятиях
и, не смущаясь от несовмещения и раздвоения, он глядел на то, как Корнелия
возвышается над ним на своем троне, нагая, обернувшись к нему  в  профиль,
милая, серьезная, спокойная, торжественная и прекрасная. Бедра и грудь  ее
были подобны бедрам и груди ни разу не рожавшей  женщины;  волны  розового
света мягко опадали к ее ногам, разбивались в пыль и окутывали подножие ее
трона; хрустальные сферы двух Миров вращались от  движений  ее  протянутой
руки. Вергилий смотрел на нее, видел ее и знал, что она - Царица Мира. Все
вокруг оставалось неизменным, постоянно меняясь: он видел ее  служанкой  в
зеленых лесах севера, с волосами, заплетенными в косу и невыразимо древней
улыбкой, блуждающей на ее устах;  она  играла  на  загадочных  музыкальных
инструментах, и эта музыка звучала странно  и  щемяще  обворожительно;  он
видел ее юной и он видел ее старой,  он  видел  ее  женщиной  и  видел  ее
мужчиной и - любил ее в любом обличий. На любом из  наречий  и  языков  он
произносил одни и те же слова: "_Все лишь Корнелия, отныне  и  навсегда...
навсегда...  навсегда_..."  Всякое   касание   и   любое   движение   было
наслаждением, наслаждением, все было наслаждением...
   Так сильный порыв ветра обрушивает с дерева плод - созревший, сладкий и
сочный; так ветер колышет нивы осенью, наполняя  слух  шумом  и  сердце  -
ожиданием урожая; так ветер - буйный и неистовый - гонит корабль стрелой к
горизонту...
   И потом, как последняя отчаянная вспышка огня в сердце, все  кончается.
Все кончилось, и не осталось ничего, только холод и тьма.
   - Где это?! - закричал Вергилий от боли и отчаяния. - Ведьма! Колдунья!
Верни мне это!
   Корнелия не отвечала и не шевелилась. Он глядел,  как  медленно,  очень
медленно она раскрывает свои ладони  и  резко  схлопывает  их  снова  -  с
улыбкой победительницы на устах, почти невольной. Он успел  увидеть  между
ее ладоней собственное уменьшенное подобие, беловатое, как слоновая кость,
мертвенно-бледное и покорное, бледное - будто даже дух цвета  покинул  его
навсегда. Прозрачный, просто контур, тень, осколок...
   - _Верни мне это!_ - выдохнул  он  истошно.  И  почувствовал,  что  она
только сильнее сжала ладони и сошла с  него,  бессильно  лежащего  под  ее
нагим телом. Она сошла с него легко, до Вергилия  донесся  звук  ее  босых
шагов; у двери она остановилась и долго,  ровно  вглядывалась  в  него.  И
ушла. А в комнате появился Туллио.
   - Вставай, - сказал он. - Вставай, Вергилий маг. Отправляйся в свой дом
и приступай к изготовлению зерцала, девственного зерцала. Ты  все  тот  же
маг, что и прежде...
   - Ты ошибаешься,  -  ответил  Вергилий  мрачно.  -  И  было  совершенно
необязательно...
   - Что ж, даже если я и ошибаюсь и ты  действительно  не  тот  маг,  что
прежде, поскольку перестал быть прежним мужчиной, то - это твои сложности,
а не наши. Но если ты  получаешь  задания,  неподвластные  тебе  и  твоему
волшебству, то пусть именно это станет  для  тебя  источником  желания  их
исполнить. Поэтому тебе не уклониться от работы,  которую  ты  получил  от
нас. И не пытайся меня переубедить, это задание -  именно  такое.  Как  вы
называете то, что взяла у тебя госпожа и что теперь держу  в  руках  я?  -
продолжил Туллио. - Это не Ка, это не Ба  (*2),  и  не...  впрочем,  какая
разница. У меня есть сама вещь, и зачем мне знать ее имя. Я знаю, что  это
- одна из твоих душ, и мне этого вполне хватает. Без нее ты  только  часть
мужчины, и без нее  ты  навсегда  останешься  лишь  частью  и  никогда  не
познаешь более женскую  плоть.  Сделай  работу,  и  я  возвращу  ее  тебе.
Откажешься или не сумеешь - я уничтожу  это.  Станешь  медлить  -  накажу.
Будешь зря терять время...  Но,  -  сказал  он  совершенно  бесстрастно  и
уверенно, - не думаю, что ты будешь зря терять время. Нет, нет,  мой  маг.
Не думаю, что ты будешь терять его зря.





   Улица Драгоценной Сбруи находилась в старом квартале Неаполя,  но  была
куда шире остальных улиц.  По  этой  причине,  верно,  она  и  дала  приют
ремеслу, в соответствии с которым была прозвана. Ни один конь, мул, осел в
Неаполе не обходился без украшений, изготавливаемых здесь: без ожерелий из
гигантских голубых бусин - дабы уберечь от порчи  и  сглаза;  без  медных,
начищенных до сияния талисманчиков (полумесяцы, звезды, руки Фортуны,  рог
Асмодея, солнце с лучами и  множество  прочих);  без  шерстяных  или  даже
шелковых попон  и  кисточек  разнообразнейших  цветов;  без  тех  странных
штуковинок, которые торчат на загривках коней,  подобно  маленьким  замкам
или стройным башенкам. Что уж говорить о колокольчиках всех размеров, форм
и звучаний, о застывших каплях янтаря для седел!  Ну  а  чтобы  заниматься
подобным  ремеслом,  улица  Драгоценной  Сбруи  обязана  быть   достаточно
просторной, дабы  оседланные  лошади,  упряжки  и  повозки  могли  на  ней
разместиться.
   Однако же упряжка из двух лошадей развернуться тут все равно не  могла,
даже в самом широком месте - возле фонтана Клео, но улица не  сужалась  до
самой  Королевской  дороги.  Тележник  по  имени  Аполлонио  держал   свою
мастерскую в доме, располагавшемся на половине подъема от Площади Фонтана;
в подвале дома  имелась  винная  лавка,  торжественно  нареченная  "Феб  и
колесница", но известная среди местных обитателей как "Повозка и  солнце".
В бытность свою молодым человеком,  Вергилий  проезжал  через  Неаполь  из
своего  родного  Бриндизи,  направляясь  в  Афины   учиться   в   Академии
Илириодора,  Тогда  три   верхних   этажа   строения   принадлежали   трем
поднанимателям,  сдававшим  отдельные  квартиры  кому  попало:  наемникам,
шлюхам, астрологам,  возничим,  неудачливым  фехтовальщикам  и  еще  менее
удачливым воришкам, торговцам старьем, бедным  путешественникам  -  таким,
например, как студенты. Так это было в дни молодости  Вергилия,  так  дела
обстояли и нынче. И даже на крыше,  в  хибарке,  сооруженной  из  щебня  и
камыша, по-прежнему обитала безумица, дававшая приют то ли пятнадцати,  то
ли двадцати котам и кошкам.
   К дому, расположенному по  соседству  с  этим,  тоже  подходил  прежний
хозяин  -  только  ставший  старше,  с  черной  как  деготь   бородой,   с
зелено-серыми глазами, смуглый и сухопарый, как борзая. Вечерело.  И  лишь
возле этого дома никто не слонялся, без дела, никто не  попрошайничал,  не
ужинал, присев на  корточки  возле  стены  и  развернув  на  коленях  свои
припасы,  никто  тут  не  снюхивался  со  шлюхами,  никто  не   обмахивал,
окунувшись в дым от древесного угля, жаровни, на  каких  торговцы  дешевым
съестным готовят еду на продажу. Даже дети не останавливались возле  этого
дома, чтобы справить маленькую нужду или разрисовать соблазнительно чистую
и ровную бледно-желтую стену.  В  нише  по  левую  руку,  на  высоте  трех
ступенек,   виднелась   бронзовая   голова.   Едва   человек   с   усталой
медлительностью преодолел эти три ступеньки, как глаза ее открылись,  губы
разошлись и голова произнесла:
   - _Кто идет? Кто идет? Кто идет?_
   - Тот, кто тебя сделал, - ответил человек. - Я хочу войти.
   -  _Входи,  хозяин_,  -  произнесла  бронзовая  голова.  Дверь  наверху
лестницы подалась внутрь.
   - Стереги меня хорошенько, - напутствовал привратника  человек  и,  без
паузы, но перекосив лицо, добавил: - Как обычно.
   - _Слышу тебя и отвечаю, что всегда буду охранять тебя бдительно... Как
обычно... Как обычно_... - повторила бронзовая голова. Казалось, металл ее
голоса  отдается  эхом:  обычно...  обычно...  обычно...  Бронзовые  глаза
вращались  по  кругу,  рот  продолжал  бормотать.  Наконец   умолк.   Веки
сомкнулись. Человек сделал еще два шага и покачнулся на пороге.
   Потом медленно вошел в прихожую.
   - Ванну, - скомандовал в пустоту и чуть позже: - Обед.
   Раздался звоночек... еще один... мягкие звуки затихли. Вошедший  прижал
ладонь  к  двери,  украшенной  рельефом,  на  которой  кузнец   Тубал-Кайн
передавал  что-то  благословенному  Гипатусу,  дверь   открылась.   Где-то
неподалеку побежала  вода.  Комната  была  залита  светом,  исходившим  из
сияющего шара, установленного на мраморной пилястре такого  темно-зеленого
цвета, что он казался черным. "Драконья зелень" - так называли  этот  цвет
фригийцы.
   Он подошел к ближайшей из пилястр, окружавших комнату по  периметру,  и
снял колпак из черного эмалированного металла, установленный на  золоченых
подпорках, - открылся новый сияющий шар. Раздался голос:
   - Я обнаружил, что слишком яркое освещение отрицательно сказывается  на
работе моего внутреннего глаза - того, что расположен позади пупка, вот  я
их и прикрыл... Приветствую тебя, Вергилий, - произнес тот же голос  через
секунду, но с оттенком приятного удивления.
   - Здравствуй, Клеменс, - вздохнул Вергилий, медленно  идя  по  кругу  и
освобождая светильники. - Знаю я, что там у тебя  за  третий  глаз  позади
пупка, - произнес он с усилием. - На него влияет не просто свет,  но  лишь
свет, прошедший сквозь бокалы, с помощью которых ты  самолично  исследовал
пятую сущность вина... дабы заключить ее  ради  большей  надежности  также
позади своего пупка. - Он замолчал, скинул одежду и направился в ванную.
   Алхимик пожал плечами, почесал свою широченную, лохматую бороду,  издал
не слишком приличный утробный звук и возразил:
   - Но квинтэссенция вина, принятая правильным образом человеком  высокой
психики и умственных качеств, подобным  мне  например,  лишь  способствует
чувствительности.  Кстати,  ознакомлю  тебя  с  некоторыми  соображениями,
возникшими у меня в ходе комментирования трудов Галена. Знаешь, это просто
восхитительно, мои  поразительные  изыскания  полностью  подтверждают  его
предписания об игре на флейте с целью  излечения  подагры  -  тонально,  в
миксолидийском ладе... (*3)
   Вергилий продолжал  лежать  в  ванне,  но  полное  отсутствие  какой-то
реакции с его стороны, казалось, совершенно ускользнуло  от  алхимика;  он
продолжал рассуждать вслух и, разгромив к  своему  полному  удовлетворению
всю прежнюю геленистику (араба Алгиброниуса - в  особенности),  перескочил
на другую тему, при этом напялив на шапку своих  буйных  кудрей  маленький
фетровый колпак.
   -  Вергилий?!  А  тебе  доводилось  слышать  о   металле,   еще   более
легкоплавком, чем свинец?
   Вергилий, занятый омовением, помедлил и наконец сказал, что нет.
   - Ох... - Клеменс, казалось, расстроился. - Такое впечатление, что  это
может быть особо чистым  оловом,  совершенно  избавленным  от  примесей  и
окислов. Я видел только пару капелек этого металла, но он плавится даже от
тепла лампы. А если такая капля  упадет  на  кожу,  то  совершенно  ее  не
повредит... замечательно...
   И он глубоко погрузился в мысли.
   Вергилий вышел из ванны, обернулся в громадный квадрат  мягкого  белого
полотна (быстро подавив дрожь), дошел до стола и сел. Столешница отошла  в
сторону, снизу медленно выехал поднос. Вергилий принялся было за  еду,  но
руки внезапно задрожали и пришлось усмирить их, подняв  кубок  крепкого  и
сладкого темного пива.  Запрокинув  голову,  он  осушил  кубок  маленькими
глотками.
   Какое-то время Клеменс молча разглядывал Вергилия, затем нахмурился:
   - Похоже, ты встретился с мантикорами, и тебе удалось от них улизнуть.
   - Только не благодаря тебе. Да, улизнул... - Внезапная мысль пришла ему
на ум: "_А может, лучше было  не  спасаться?_"  Он  пробормотал  снова:  -
Только не благодаря тебе.
   - Ты хотел, чтобы я рассказал о мантикорах. - Клеменс оттопырил  нижнюю
губу. - Я рассказал тебе самое важное, а  именно  то,  что  от  них  лучше
держаться подальше. А остальное лишь основательно запутало бы тебя.
   Вергилий задумался. Время шло так, словно сегодняшний вечер  был  ничем
не примечательным вечером, по своему обыкновению  следующим  за  таким  же
обыкновенным днем. Но что делать? Открыть  все  Клеменсу,  просить  его  о
помощи? Первое было для него невыносимым,  что  до  второго,  то  подобная
помощь могла оказаться не слишком продуктивной.  Он  вспомнил  собственные
слова, сказанные Корнелии: "_Вы не знаете, о  чем  говорите...  это  может
занять год_..." И все громче и громче в мозгу звучало: "_Я не могу тратить
год!_"
   Год! Целый год. И, Боже, если еще придется провести этот год с нею!
   - Хорошо, не будем об этом, - сказал Вергилий. -  Когда-нибудь  и  тебе
потребуется моя помощь. А я спущусь в лабиринт еще раз, и спущусь  глубже.
И отыщу то, что, как мне кажется, там скрыто. Оно обязано находиться  там.
И, во имя Великой Науки,  я  его  отыщу.  Я  не  буду  спешить,  это  меня
подождет. Но, Клеменс, у меня есть для  тебя  головоломка.  Кто  живет  на
окраине Неаполя в роскошном доме, говорит совершенно по-неаполитански,  но
одевается как иностранка, хотя и имеет пурпурную кайму на мантии?
   - Вот уж головоломка, - пожал плечами Клеменс. - Конечно, это Корнелия,
дочь старого дожа. Она вышла замуж за  Винделициана  из  Карса,  приятного
малого - больше о нем ничего не скажешь. Он всю жизнь болтался при  дворах
средней руки и изображал из себя претендента на престол  в  изгнании.  Дож
Амадео обращал на него не слишком  много  внимания,  в  отличие  от  своей
дочки. Ну вот, они поженились, и старик отдал им виллу в предместье, а еще
- несколько деревенек в  Тоскане  и  Умбрии.  А  тут  вдруг  король  Карса
внезапно гибнет от несчастного случая на охоте. Ну  да,  "несчастного"!  И
два его сына, близнецы, затевают премилую гражданскую войну, которая  знай
себе тянется и тянется. Да, я не могу откушать твоих голубков? Ты, похоже,
не слишком до них охоч?
   Вергилий отошел от стола, чтобы взглянуть на  карту  Ойкумены.  Клеменс
принялся уплетать голубей и продолжал рассказывать:
   - Ну вот, эти претендентики на престол так разорили страну, что Великий
Совет Карса тайно обратился к Императору,  а  тот,  отчего-то  вспомнив  о
Винделициане, дал ему три когорты, консула  по  имени  Туллио  впридачу  и
отправил в Каре, дабы "восстановить мир  и  процветание,  дабы  прекратить
разбой и  позволить  вновь  жертвенному  дыму  невозбранно  клубиться  над
мирными алтарями".
   Но близнецы моментально установили перемирие и  соединили  силы  против
вторжения. Тогда Туллио именем Корнелии (так, во  всяком  случае,  излагал
дело Клеменс) послал каждому из них по конфиденциальному письму, в котором
предлагал убить брата, после чего  Корнелия  выдаст  оставшемуся  в  живых
Винделициана и выйдет за "настоящего" короля  замуж,  поставив  Императора
перед фактом и приобретя его поддержку и почет. План  сработал  прекрасно.
Близнецы подослали  друг  к  другу  убийц,  оставшиеся  без  вождей  армии
капитулировали, и  Винделициан  без  малейшего  сопротивления  был  избран
королем. Но до самой его смерти заправлял всем Туллио.
   Вергилий отошел от карты. Дурацкая история о никчемной стране, да и  то
рассказывающая  больше  о  Туллио,  чем  о  Корнелии.  Каре  был   дальней
провинцией,  расположенной  в  горах,  не  слишком  богатой  ресурсами   и
совершенно ему неинтересной.
   В конце концов, какое ему  было  дело  до  того,  где  именно  Корнелия
обучалась  своему  коварному  искусству,   продемонстрированному   сегодня
Вергилию? Зачем ему это знать? Хватает и того,  что  она  этим  искусством
владеет и его применила. Лучше бы ему избавиться от болезненной усталости,
которую не преодолеешь даже  сном  -  пока  находишься  в  этом  состоянии
неполноты себя. Да, ему приходилось слышать о  людях,  которые  продолжают
ощущать боль в ампутированных членах, - что же, теперь он знает, как  это.
И  все  же  то,  что  было  до  этого,  было  столь  великолепным,   таким
непередаваемо прекрасным... неописуемо лживым. _Все лишь Корнелия,  отныне
и навсегда... навсегда... навсегда_...
   - А почему же она вернулась на свою виллу?
   Клеменс, покончивший разом и с голубями и с рассказом, рыгнул  и  обтер
пальцы о тунику:
   - Она вдова, вот  почему.  А  по  законам  Карса  вдова  короля,  если,
конечно, сама она не царствует - к Корнелии, понятно, это не относится, не
может оставаться  в  стране  после  смерти  мужа.  Из  опасения,  что  она
немедленно примется участвовать в интригах. Такие эти карсийцы осторожные.
Туллио, понятное дело, отдыхает на  пенсии.  Но  нимало  не  сомневаюсь  -
затаился, дожидается своего времечка.
   Вергилий слушал не перебивая, серо-зеленые глаза выразительно  блестели
на смуглом лице. Руки, почти машинально, перебирали книги, лежавшие на его
огромном столе, трогали их переплеты. Сам же стол был круглым, вращающимся
от толчка руки справа налево. В центре его стоял  шкафчик,  вращающийся  с
той же скоростью, но в противоположном направлении.  Таким  образом,  если
возникала нужда заняться сразу несколькими делами  или  получить  какие-то
справки, одного толчка было достаточно, чтобы  все  нужное  оказалось  под
рукой.
   Часть шкафчика в центре занимали  книги.  Там  были  свитки  из  одного
рулона бумаги, из двух и длинные листы пергамента, вовсе  не  требовавшие,
чтобы их накрутили на ролик.  Были  рукописи,  составленные  из  отдельных
листов папируса, скрепленных между собой, книги,  написанные  на  странных
языках Нижнего Востока и на материалах, в Ойкумене неизвестных;  листы  их
были зажаты между витиевато и пышно украшенными резьбой  досками.  Были  и
"книги", называемые  так  за  отсутствием  более  верного  определения,  -
нацарапанные на сухих  листьях,  вырезанные  на  расщепленных  веточках  и
прутьях, написанные на коре и начертанные на пластах дерева... и, конечно,
записные книжки из слоновой кости и  черного  дерева,  из  бука,  покрытые
воском,  дабы  царапать  их  стилом  -  в  спешке  либо,  напротив,  среди
безмятежной лени.
   Вергилий перебрал книги на полке и опустил руки.
   - Нет, - пробормотал он. - Не здесь. Надо идти в библиотеку.  -  Но  не
двинулся с места. Только теперь, когда он  окончательно  понял,  насколько
сложно, насколько невозможно то, что ему предстоит исполнить, им  овладело
холодное и глубочайшее оцепенение, почти стершее даже ту боль, которую ему
принесла  потеря  Корнелии  (точнее  -  ее  человечности).  Он  машинально
повторил: - Надо идти в библиотеку.
   - Зачем утруждать себя? Я же здесь. - Клеменс насмешливо поднял брови.
   Слабейшая изо всех слабых  улыбок  коснулась  губ  хозяина.  Оцепенение
начало проходить.
   - Я  вечно  страдаю  от  твоей  самонадеянности,  Клеменс,  -  вздохнул
Вергилий. - Увы, это повторяется постоянно. Да,  дорогой  мой  Клеменс,  я
вижу, что ты тут. Вот только зачем?
   Стоявшая на подставке  уменьшенная  копия  головы  из  лестничной  ниши
приоткрыла рот. Внутри бронзовой головы возник  глухой  звук,  похожий  на
удар барабана. Тугой, настойчивый и неотвязный, он наконец обратил на себя
внимание хозяина - собственно, затем и был предусмотрен.
   - Говори, - приказал он. - Что там стряслось? - Словно это не было  ему
безразлично.
   -  _Пришла  беременная  женщина,  хозяин.  Ей  требуется  зелье,   дабы
разрешиться ребенком_.
   - У меня нет ничего, - утомленно ответил Вергилий, не обращая  внимания
на фырканье Клеменса. - Скажи ей, что если ей требуется  зелье,  то  пусть
идет к Антонине Мудрой. Но если она хочет разродиться удачно, то пусть  не
идет ни к ней, ни к кому иному  и  не  добывает  себе  никаких  зелий.  Ты
слышишь?
   - _Слышу и скажу ей, хозяин, и всегда  буду  верно  тебя  охранять_.  -
Голос замолк.
   - А ведь теперь твои слова, - презрительно произнес  Клеменс,  -  будут
восприняты  не  как  проявление   здравого   смысла,   доступного   любому
мало-мальски образованному ребенку, теперь их будут произносить во  всяком
доме, во всякой  хибаре,  подвластной  дожу...  Как  парадокс,  отягченный
мудростью, как эта безмозглая дуреха - своим ребенком.
   - Ты слишком мало общался с женщинами, чтобы  отзываться  о  них  столь
уничижительно.
   Алхимик взял стило и сунул его в копну своих посейдоновых кудрей.
   - Именно то, что я отзываюсь о них так, и является причиной, по которой
я стараюсь с ними не общаться, - хмыкнул он,  почесываясь.  -  Но  речь  о
другом... о том, почему я здесь. Так вот, я захотел узнать у тебя что-либо
по поводу сурьмы. Тебя не было, и я остался поразмышлять в тишине. К  тому
же я поел и теперь переполнен пищей, как знанием... лень двигаться.
   Вергилий резко встал, запахнул края туники и  направился  к  туалетному
столику. Он добавил в таз  с  водой  несколько  капель  бальзама,  горстку
айвовых семян и омыл лицо и руки. Вытираясь, он вспомнил:
   - Как ты сказал? Сурь...
   - Сурьма. Я предполагаю, что это именно тот металл, что плавится  легче
свинца. - Он зевнул, взял  в  руки  лиру  и  коснулся  струн  плектрой  из
черепашьего панциря. - Устал я от философии... Давай я лучше  сыграю  тебе
мою "Элегию на смерть Сократа"... Нет? Ну и ладно... Но я знаю, что ты мне
хочешь сказать, - продолжил он, опустив лиру  на  пол.  -  Сюда  я  пришел
потому, что начал  о  тебе  беспокоиться.  Расскажи,  что  от  тебя  хочет
Корнелия?
   Вергилий застыл в молчании. Потом обвязал тунику поясом и туго  затянул
его. Сел, надел на ноги мягкую обувь, высокую, закрывающую икры.
   - Ничего особенного, - пробормотал он. - Она хочет, чтобы  я  изготовил
ей магическое зерцало.
   - Да, чего уж проще. - Алхимик поджал губы и задрал голову. -  Пустяки,
вроде как залезть на лунные горы и принести оттуда небесных камешков.  Или
добыть парочку золотых яблок Гесперид на  ужин.  Нет  чтобы  действительно
что-нибудь простое - рог Единорога, павлина Гермеса; нет,  дожская  дочка,
королева Карса хочет всего-навсего магическое  зерцало!  Вроде  того,  что
сделала однажды Мария Египетская, но  -  лишь  единственное  за  всю  свою
жизнь! Во имя Нокса и Нумы, почему? Зачем ей?
   - От Великого Властителя Высокогорья у нее есть дочь. Сама она приехала
сюда и теперь беспокоится за ее безопасность, хочет знать,  что  с  ней...
поздний ребенок...
   - О, где моя винная эссенция, пятижды прогнанная сквозь  мой  волшебный
куб?! - Клеменс оттопырил губу и принялся вращать  глазами.  -  Нет,  лишь
пригубив ее и обретя власть духа над плотью, я смогу найти убежище от этой
женщины, от этих  невозможных...  невозможных...  невозможных  -  слов  не
хватает. А что дальше? Ей не  захочется  сжечь  Неаполь,  чтобы  чуть-чуть
погреть свои ножки? Ну ладно. Вот же дуреха... Надеюсь, ты все  ей  так  и
объяснил?
   Маг выставил руку вперед. В комнате было тихо, и  сначала  они  слышали
лишь шум в собственных ушах.  А  затем  -  кап-кап-кап  -  закапала  вода.
Вергилий указал рукой вправо, Клеменс  проследил  за  жестом:  там  стояла
статуэтка Ниобеи, окруженной своими  детьми.  Они  глядели,  как  из  глаз
Ниобеи (*4) стекает слезинка, еще одна... набухли, сбежали вниз,  упали  в
углубление подле ее ног.
   Когда упала последняя слезинка, поверхность воды заволновалась, на  ней
вспучивались и лопались пузыри... еще один... еще... четвертый... седьмой.
Вода испарилась. И один из детей Ниобеи провалился внутрь пьедестальчика -
казалось, до них донесся слабый и печальный вскрик.
   Рука Вергилия медленно указала влево. Там, куда  теперь  показывал  его
палец, стояла довольно высокая колонна, украшенная  фигурками,  каждая  их
которых олицетворяла собой определенный час суток. Сверху виднелась  маска
Борея, а ниже - смотрящая вверх - Зефира. Они пристально вглядывались друг
в друга, и тут из губ Зефира вырвалась струйка пара, выбросившего в воздух
пену и металлический шарик, который влетел в рот верхней  маске,  издавшей
при этом легкий мелодичный звук. И еще раз, и еще.
   - К чему все  это  представление?  -  осведомился  Клеменс,  пристально
уставившись на происходящее. - Либо отстает паровой хронометр, либо спешит
клепсидра (*5). Проще всего дождаться полдня, когда  солнце  в  зените,  и
определить, какие часы точнее. А к чему все эти жесты?
   Вергилий, по-прежнему с серьезным лицом, снова  новел  своей  вытянутой
рукой, и та замерла, указывая  на  Клеменса.  Алхимик  принялся  ерзать  и
кряхтеть в кресле, пытаясь увидеть то, на  что  указывает  за  его  спиной
Вергилий, - с помощью своего внутреннего глаза, того, что за  пупком,  но,
похоже, безрезультатно. Наконец он  крякнул,  конвульсивно  приподнялся  и
обернулся.
   Там не было ничего.
   Вергилий от души расхохотался, но резко оборвал смех. Алхимик обернулся
еще раз и расхохотался тоже, но смех его прозвучал уже в тишине.
   - Ну да ладно, - сказал маг губами, искаженными болезненной улыбкой.  -
Ты, я и еще, быть может, один  человек  -  вот  и  все,  что  осталось  от
мудрости в грубом и непристойном веке, где упадок  и  варварство  достигли
своих пределов, соревнуясь между собой  лишь  за  лавровые  венки,  жезлы,
ликторские значки, короны и престолы...
   - Еще один. - Клеменс задумался.  -  Ну  да,  может  быть...  Аполлоний
Тианский разве что? Да, пожалуй. Но...
   - Но прости мне эту невинную шутку. Когда бы я весь день  напролет  был
серьезным, то давно бы сошел с ума или... или согласился сделать  Корнелии
зерцало.
   Клеменс тяжело разминал ноги.
   - И что она сказала, когда ты ей отказал?
   - А я не отказал, - ответил Вергилий.


   - Слитки... Не говоря уже  о  самом  изготовлении  зеркала,  о  работе,
которая лишь немногим легче, чем сооружение акведука,  возникает  проблема
материалов... Что  ж,  для  начала  -  слитки  олова.  Для  начала  нашего
разговора, конечно. Изготовить зеркало с помощью слитков невозможно.
   Книга  за   книгой   ложились   открытыми   на   поверхность   длинного
библиотечного стола, за которым они сидели  -  каждый  со  своей  стороны.
Клеменс держал свой палец на странице из "Руководства" Марии Египетской, в
котором  женщина  -  самый  выдающийся  алхимик  своего  века  -  излагала
собственные мысли, посвященные не  только  теоретическим  вопросам,  но  и
изысканиям  практического  рода.  Там  же  приводились  и  комментарии  ее
учеников. Вергилий же изучал свиток, содержащий в себе пятую книгу ученого
сирийца  Теопомпуса  Бен-Хаддада  "О  Подобиях  и  Общности",  посвященную
философии психики души и ее многочисленных составляющих. Голову он положил
на руку, так что указательный палец упирался в нижнюю губу.
   Нет, конечно, слитки использовать нельзя. Суть всего  труда  состоит  в
том, чтобы создать _девственную_ вещь;  обычное,  простое  зеркало  -  это
всего лишь предмет из бронзы  с  отполированной  поверхностью  и  крышкой,
поворачивающейся на петлях, - вроде  увеличенного  медальона.  Да,  ходили
слухи и  бытовали  легенды  о  том,  будто  где-то  существовали  зеркала,
изготовленные из стекла, но способ их изготовления был  неизвестен.  Ни  в
одном из трудов никто даже не сообщал о том, что видел  подобное  зеркало,
не говоря уже о советах, как его изготовить.
   А указания, как изготовить предмет, о  котором  они  говорили  сегодня,
были. И если не слишком многочисленные,  то,  во  всяком  случае,  точные.
Мария  оставила  записи  о  том,  как  изготовила  подобное  зерцало   для
Имперского Прокурора Александрии, а некий анонимный гений,  известный  как
Мастер Кос, рассказал о том, что  в  своей  жизни  сделал  не  менее  трех
зеркал, два из которых оказались удачными. Кое-какие сведения на сей  счет
приводились и в "Халцеотионе" Теодоруса, и в "Справочнике" Руфо.
   -  Можно  провести  некоторое  теоретическое  обоснование.  -  Вергилий
прервал тишину,  обозначив  свое  возвращение  из  облаков  мысли  громким
мычащим звуком. - Нельзя полагать, будто атомы,  составляющие  поверхность
зеркала,  пассивны  и  только  отражают  свет,   не   передавая   никакого
возбуждения вовнутрь. Иначе  нам  пришлось  бы  предположить,  что  взгляд
совершенно  неосязаем,  а  это,  очевидно,  не  так,   поскольку   всякому
многократно доводилось видеть, как человек оборачивается, едва чувствует -
неизвестным образом, - что ему смотрят в спину.
   - Принимается, - резюмировал судейским тоном Клеменс.
   - Но любая поверхность, воспринимающая осязаемые ощущения, -  продолжал
формулировать  мысли  вслух  Вергилий  тем  скучным  академическим  тоном,
который притуплял эмоции и оставлял часть мозга свободной  для  работы,  -
должна передать некий отпечаток  этих  ощущений  дальше.  В  любом  случае
сохранить его на себе. Откуда следует, что бывшее в употреблении зеркало -
кратко говоря - словно  бы  покрыто  туманом,  хотя  и  почти  незаметным,
возникшим в результате  аккумулирования  впечатлений.  Поэтому  для  нашей
работы  весьма  существенно,   чтобы   большая   часть   атомов   металла,
используемого в изделии, не имела  никакой  прежней  истории.  Ремесленной
истории, я имею в виду.  Обыкновенный  мастеровой  станет  работать  и  со
старой бронзой. Не то мастер - он возьмет лишь ту бронзу, которой ранее  в
природе не существовало. Но бронза не является  самородным  металлом.  Это
сплав меди и олова. Обыкновенный кузнец, чтобы сделать бронзу,  использует
слитки олова и меди. Иной раз, впрочем, медь  доступна  в  форме  окислов.
Понятно, что он не способен изготовить девственную бронзу, поскольку имеет
дело не с девственными оловом и медью. Лишь чистые вещества,  еще  никогда
не  попадавшие  в  работу,  только  они  могут   быть   использованы   при
изготовлении магического зеркала. То есть...
   - Ты обижаешь меня, излагая детали, известные любому новичку, не говоря
уже об адептах, - раздраженно перебил  его  Клеменс.  -  Где-то  на  твоих
полках лежат ноты музыки Верхнего Востока, сочиненной теми,  кто  исполнял
ее при дворах царей Чандрагупты и Ашоки, -  ты  знаешь,  как  пылко  я  ее
люблю. И что же, всякий раз, когда я прихожу к тебе, чтобы... когда сам не
занят собственной работой, ты вечно говоришь со мной о вещах, которые  мне
совершенно не по вкусу. Драгоценное время проходит в пустых  разговорах  и
потом оказывается, что уже слишком поздно, позднее, чем думал...
   И он поднялся, чтобы уйти.
   - Погоди минуту, - задержал его Вергилий движением руки.
   Клеменс остановился и, морщась, принялся что-то бормотать себе под нос.
Вергилий ненадолго  замолчал.  Наконец  он  улыбнулся  -  обычной  сегодня
улыбкой, болезненной и слабой.
   - Помоги мне в этом деле, - сказал он, - и ты сможешь листать  страницы
музыки мастеров Чандрагупты и Ашоки (*6) сколько тебе вздумается. Я  отдам
книги тебе.
   У Клеменса перехватило дыхание. Казалось, его огромная фигура раздалась
еще больше. Взгляд алхимика блуждал по книжным полкам, словно  он  пытался
обнаружить там именно эти книги. Лицо его побагровело, и он опустил сжатую
в кулак ладонь на странный шар, поверхность которого была покрыта  цветной
картой - в соответствии с теорией Аристарха о том, что мир шарообразен.
   - Послушай, - тяжело вздохнул он. - Эти книги были у  тебя  задолго  до
нашего знакомства. А в друзьях мы давно. И ты знаешь о моей страсти к ним.
Что же такое для тебя эта Корнелия, что лишь теперь, и  только  теперь  ты
предлагаешь их мне в качестве платы за мой труд?  Она  тебе  угрожала?  Но
чем? Она подкупила тебя? Посулила ключик из золота  и  слоновой  кости  от
своей спальни? Сунула его тебе в ладонь? Ради исполнения ее причуды нам...
потребуются время и  тяжелый  труд,  если  только  это  вообще  исполнимо!
Почему...
   Голое его пресекся, застрял в горле.
   - Время и тяжелый труд... - Лицо Вергилия перекосилось, и он  отшвырнул
от себя свитки. - Два года я работал  на  Солдана  Вавилонского,  человека
мудрого и великого, перебравшего в свое время две сотни и двадцать  одного
соплеменника, дабы выбрать из них единственного, чье  возвышение  способно
положить конец мщению и кровопролитию в стране... Я пришел к  нему  и  два
года разрабатывал систему  каналов  и  шлюзов,  чтобы  одну  из  провинций
избавить от наводнений, а две другие - от засухи. И после этих двух лет он
взял меня за руку  и  повел  в  свою  сокровищницу.  Мы  прошли  мимо  его
богатств, мимо золота, серебра, слоновой кости, изумрудов и пурпура  -  мы
прошли ее всю насквозь, из конца в  конец,  и  он  вывел  меня  наружу  со
словами: "Нет, всего этого мало..." И как плату за мой труд отдал мне  две
книги о музыке восточных царей... Ты думаешь, он не ценил их или не оценил
мое время и мои труды? Ты думаешь, их не оценил я, потому что мало в  этом
смыслю? Нет, когда цыпленку пришло время вылупиться из яйца, то  не  нужны
тут ни герольды, ни трубы. Все на свете происходит своим чередом. Время  и
тяжелый труд... Я возвращался из Вавилона через  Дакию  и  остановился  на
ночь в гостинице, в той же гостинице, что и магнат  Лупескус,  взявший  на
откуп Императорские рудники этой богатейшей страны. Я выслушал его рассказ
о том, как медленно и мучительно  рабы  выносят  из-под  земли  корзины  с
камнем, вспомнил о сделанном мною для Солдана и тут же, угольком на  куске
дерева, набросал для Лупескуса план, как выполнять эту  работу  с  помощью
воды - дешевле, лучше и  быстрее.  Он  дал  мне  тысячу  дукатов  золотом,
лошадей и повозку, чтобы перевезти их, и  каждый  год  отправляет  мне  по
тысяче дукатов. Да, эти деньги мне нужны, получать их приятно, но  ценю  я
их не слишком высоко. Потому что я знаю - не внакладе  и  он,  то,  что  я
предоставил ему, приносит в год сотни тысяч, да и заработал  я  их  в  две
минуты... Иной раз я спрашиваю себя: на кого же я работал эти два года? На
Солдана или на Лупескуса? А если на Лупескуса,  то  на  него  или  на  его
рабов, которые благодаря мне освобождены теперь от  работы,  выдавливавшей
кровь из-под их ногтей, если они старались,  и  из  их  спин,  когда  были
ленивы?
   Клеменс прочистил горло и поджал губы.
   - Ты становишься философом, - произнес  он  наконец.  -  Очень  хорошо.
Отлично. Я помогу тебе, и мы посмотрим, что там за цыпленок  вылупится  из
этого яичка.  Но  теперь,  мастер  Вергилий,  позволь  мне  обратить  твое
внимание на два условия, выполнение  которых  необходимо,  прежде  чем  мы
сможем приступить к изготовлению зерцала. И оба они невыполнимы!
   Он подцепил кончиком стала ус, загнул его кверху и скосил  вниз  глаза.
Затем перевернул стило, как если бы собирался  писать  им,  и  прицепил  к
своему поясу. Вытянул руку с  двумя  оттопыренными  громадными  волосатыми
пальцами.
   - Ты не можешь достать медную руду, - согнул он первый палец. -  Ты  не
можешь достать руду оловянную, - загнул второй.
   Легко вздохнув, Вергилий поднялся и, пройдя мимо  Клеменса,  подошел  к
столу. Прикрыл колпачком шар, светивший из центра стола. Распрямился - его
тень принялась гротескно кривляться в потускневшем свете.
   - Знаю, что не можем, - сказал он, зевнув и потянувшись. - Но должны.





   Западный край неба еще горел последними красками заката, с крыш  стекал
горьковатый и сладкий дым - Неаполь ужинал перед тем, как отойти  ко  сну.
Рыба и устрицы, чечевица и репа, масло,  креветки  и  чеснок  -  небогатый
рацион;  впрочем,  мало  кто  в  Неаполе  мог  себе  позволить   все   это
одновременно. По улице проклацали лошади, прогрохотала одинокая повозка  -
на ночь, для пущей надежности, их отводили вниз, к  подножию  горы.  Возле
фонтана  Клео  усталыми  голосами  переговаривались  женщины,  наполняющие
амфоры  водой,  где-то  заплакал  ребенок,  его  голос  едва  слышался   в
холодеющем воздухе.  Подобно  горящим  бабочкам,  тут  и  там  в  сумерках
затрепетали крохотные огоньки масляных светильников, красновато вспыхивали
жерла жаровен, когда кто-то обмахивал уголья  или  вдувал  в  печь  воздух
через  деревянную  трубу.  Со  стороны  побережья  донесся  слабый   крик:
"Хоп-хоп, хоп-хоп..." - это рулевой галеры задавал ритм  гребцам,  которые
вели суденышко в порт.
   - Абана! Бахус!  Камелия!  Дидо!  Эрнест!  Фортуната!  Гаммельгрендель!
Геликон!.. Геликон?! - Голос прозвучал рядом. Его обладательница подзывала
кого-то, хлопая в ладоши. - Геликон?! Ох, мой милый...  ну  иди  же  сюда,
иди... Индия! Иакинта! Лео! Лео! Лео...
   Старая безумица созывала своих  котов.  Вергилий  подошел  к  парапету,
отделявшему его крышу от соседской,  сорвал  листок  базилика,  росшего  в
одном из цветочных горшков, и смял  его  в  пальцах.  Поднес  благоуханный
листик к лицу и перегнулся через парапет.
   - А где же Королевич, госпожа Аллегра? - спросил он.
   Свой  кошачий  выводок  старуха  кормила  рыбными  потрохами  и  прочей
требухой и отбросами, которые ей удавалось насобирать за день по городским
помойкам, возле  причалов  и  на  задних  дворах  харчевен.  Иной  раз  ей
перепадал кусочек и получше,  чего-то  почти  съедобного,  когда  кто-либо
проникался к ней жалостью, либо - что вернее - опасался ее сглаза. Это она
съедала сама. Но не потому, что считала себя лучше  своих  подопечных  или
более голодной, нежели они - любила пояснять она, - просто потому, что  ее
вкус извращен, зато ихний остался совершенно естественным.
   - Королевич? - Ее голос  стал  громче  и  разборчивее,  словно  бы  она
подняла голову и вглядывалась в темноту. - Королевич, мой господин,  отбыл
в Египет. Он давно уже говорил мне об  этом  желании,  вот  только  случая
подходящего не выпадало. Не мог же он, в самом деле, отправиться  за  море
на этих ненадежных корабликах - и не возражайте  мне,  господин,  если  не
хотите потерять моего расположения. Нет, сударь. Но вчера  вечером,  когда
луна была круглая  и  золотая,  кот  Королевич  сказал  мне:  "О  Аллегра,
вскормившая меня, наутро в Александрию отправляется Императорский  корабль
с господином проконсулом..." Я почти без ума от того, что пришлось  с  ним
проститься.
   Синий цвет неба стал фиолетовым, почернел, а старуха все бормотала свою
нелепую сказку о том, как Королевич  (поджарый,  матерый  кошара,  весь  в
боевых шрамах) был приглашен на борт галеона как полубожество,  усажен  за
стол с серебряными тарелками и  золотыми  кубками,  а  корабль  повез  его
домой, где он замолвит за нее словечко сфинксам и священному  быку  Апису,
священным соколам и крокодилам... (*7) "А правда, похоже, состоит в том, -
подумал  Вергилий,  -  что  Королевича   попросту   изловил   какой-нибудь
полуголодный обитатель трущоб, так  что  котик,  поди,  тушится  теперь  в
позаимствованной жаровне вместе с краденым луком, сворованным  чесноком  и
лавровым листом, сорванным с деревца". На пустой желудок  Неаполь  никогда
не отказывался от доброй порции "длиннохвостых кроликов".
   Ну, впрочем, возможно, что и  в  самом  деле  некие  набожные  египтяне
действительно прихватили с собой Королевича и, ласково прижимая  к  груди,
повезли в деревеньку на Ниле, где он и проведет  остаток  своей  жизни.  А
после смерти его набальзамируют, похоронят и станут  поклоняться  ему  как
божеству. Где тут правда, а где вымысел?  С  Аллегрой  никогда  не  знаешь
наверняка, да и не только с ней одной.
   Клеменс ушел домой, недовольно мотая своей лохматой головой  и  бормоча
что-то себе под нос, однако обещал наутро вернуться  и  обсудить  проблемы
изготовления зерцала. Вергилий же, оставшись  в  одиночестве,  понял,  что
работать сегодня не сможет. И вот  стоит  теперь  на  крыше  и  болтает  с
безумной женщиной. Лишь бы отвлечься от собственных тягот. Да и  то  -  ее
увядшая женственность не может упрекнуть его утраченное мужество.
   - Ну что же, Королевичу повезло,  -  вымолвил  он.  -  Но  каково  вам,
госпожа Аллегра? Вы ведь потеряли его навеки...
   Старуха что-то напевала, гундосила мелодию без слов, а ее коты друг  за
дружкой вылезали на крышу и принимались драть когтями стены ее хибарки. Ну
что же, так она жила, и жить так ей нравилось.
   -  Моя  госпожа  ненавидит  огонь,  -  произнесла  старуха,  неожиданно
прекратив свои завывания.
   Двери "Повозки и солнца" распахнулись,  наружу  хлынул  поток  света  и
запах кислого вина. Из таверны донесся шум, производимый ее  завсегдатаями
- погонщиками, возницами и шлюхами. Дверь закрылась, и снова стало тихо.
   - Как госпожа? - осторожно осведомился Вергилий.
   Но он уже знал ответ, хотя и не представлял себе откуда.
   - Императорши нет, мой господин, - пробормотала безумица, нагибаясь  за
очередной порцией рыбных потрохов и кидая ее стае своих любимцев.  Острый,
тошнотворный запах отбросов заставил Вергилия вновь прижать лист  базилика
к лицу: ему вспомнились другие твари - более зловонные  и  более  опасные,
чем все коты, вместе взятые.
   - Корнелия,  -  сказал  он  вполголоса...  его  мысли  блуждали  где-то
далеко... Корнелия... мускус и розы... да, но куда более опасная, чем  кто
бы то ни был на свете... на какое-то время... _Если  мне  придется  пройти
все подземелья ада, то пусть ад устрашится этого_.
   - Корнелия, - повторил он громче.
   -  Императрица  потерялась,  -  пробормотала  старуха.  -  Лео!  Мирра!
Нетлекомб! Орфей! Идите ко мне, киски. Госпожа Аллегра вас покормит.  Нет,
она не для огня, нет...
   Голос старой дамы затих. Самаритяне ли сказали, что после разрушения их
храма в Помпеях дар пророчеств перешел к детям,  глупцам  и  безумцам?  Не
имело смысла пытаться расспросить ее, она уже распростилась с этим днем  и
лежит в своей хибарке на теплой и вшивой  соломенной  подстилке,  покрытая
котами, как одеялом.
   - Ну что же, пора и ему на покой, - вздохнул Вергилий.
   Позже, спустившись в  спальню,  он  вспоминал  события  минувшего  дня.
Вопросов было несколько.  Почему  мантикоры,  которые  не  выносят  света,
коллекционируют лампы? Когда теперь он сможет вновь отправиться на  поиски
их подземелий? И не лучше ли было ему в самом деле не связываться с  ними?
Что собирается отыскать в Египте проконсул - богатства,  мудрость?  Откуда
госпожа Аллегра знает, что он был у царицы Карса? Что она  имела  в  виду,
говоря об "огне"? Сколько времени потребует изготовление зерцала?  Сколько
времени согласна ждать. Корнелия? Как он может продолжать ее  любить?  Как
разлюбить ее?
   Он  очистил  ум  от  подобных  вопросов,  составил  мысленно  диаграмму
Великого Могущества и сконцентрировался на ее центре, на точке, в  которой
раскрывается Абсолютная Пустота. Постепенно, сначала не спеша, а затем все
быстрее, диаграмма принялась таять,  и  его  внутреннему  взору  открылось
нечто иное.
   Дверь.
   Он увидел, как встает, идет вперед и открывает дверь.  Заходит  внутрь.
Дверь закрылась за ним. Он обернулся: дверь растворилась и исчезла.  Вновь
его объяла пустота.
   Возник жужжащий шум - так гудят пчелы. Самих пчел он не видел, но перед
ним появились склоны Гиметийских гор.  Сладко  пахли  фиалки,  покрывающие
склон подобно ковру, питающему пчел.
   Илириодор сидел в своем кресле,  он  -  подле  его  ног,  радуясь,  что
философ жив и лишь слегка потревожен пробуждением из смертного сна.
   - Здесь  может  помочь  горсть  пшеницы,  -  сказал  Илириодор.  Других
студентов поблизости не было; где же находились  они  с  Илириодором  -  в
Ангоре или в ином месте, -  Вергилий  не  знал,  но  его  это  не  слишком
беспокоило.
   - Горсть пшеницы, полет птичьей стаи или  печень  жертвенных  животных,
оракул  либо  предсказатель.  Истина  существует,  следственно,  ее  можно
узнать. Она существует повсюду, но  и  ты  существуешь  во  всем,  значит,
истина живет и в тебе.
   - Да, - кивнул Вергилий.
   - Значит, если истина есть в тебе и вне тебя, то требуется лишь извлечь
ее наружу. "Что наверху,  то  и  внизу"  (*8).  Поэтому  необходим  фокус,
уловитель.  В  таком  конкретном  случае  зеркало  из  девственной  бронзы
действительно может оказаться пригоднее, чем все остальное,  перечисленное
мною.
   - Да, -  снова  кивнул  Вергилий.  На  небольшом  столике,  со  стороны
учителя,  стояло  блюдце  с  медом,  благоухающим   и   изысканным   медом
Гиметийских гор. Вергилий медленно потянулся к нему.
   - Нет. - Илириодор  оттолкнул  руку  Вергилия.  Блюдце  упало  на  пол,
ударилось, донесся звук, похожий на колокольный звон. Илириодор  улыбнулся
и поднял руку,  прощаясь.  Звук  колокола  многократно  множился  эхом  и,
казалось, никогда не замолкнет.
   Возникла  разукрашенная  комната,   в   ней   находилось   существо   с
распущенными волосами и полными губами. Фигура была  человекоподобной,  но
лишь настолько, насколько человекоподобна гигантская кукла. Ни мужчина, ни
женщина - существо передернулось, лицо его исказилось, существо простонало
и отвернулось от гостя. Но все равно, все равно гость был тут, стоял перед
его глазами. Существо снова застонало, закрыло  глаза  и  тут  же  открыло
вновь - с надеждой и испугом.
   - Все еще здесь, все по-прежнему, - прошептал бесполый голос.
   Он не ответил ничего.
   Комната  была  расписана  яркими   красками,   словно   ее   разрисовал
талантливый ребенок: на стенах жили люди с  круглыми  глазами  и  длинными
ресницами, щеки их были толсты и румяны, а губы похожи  на  двойные  арки;
все фигуры были повернуты боком к зрителю, а глаза глядели прямо на  него,
и все они стояли под деревьями величиной с них самих, зато цветы, растущие
между деревьями, были выше и людей, и деревьев. А еще  там  были  птицы  в
полоску и крапинку, голубые собаки, красные коты, зеленые мартышки - и вся
эта пестрота скорее притягивала взор, чем раздражала.
   - Снова все тот же сон, - прохныкала лежащая фигура, - все время одно и
то же, одно и то же... я записывал  его,  отправлял  людей  к  мудрецам  и
халдеям, списывался с учеными евреями и даже говорил с  женщиной,  которая
служит Дите... никто не смог дать верного толкования, никто... -  Существо
глядело на него, и в глазах  его  читалось  отчаяние,  жалость  к  себе  и
предчувствие чего-то ужасного.
   Бесполая кукла всхлипнула и зарыдала.
   Он продолжал молчать.
   - Я отдал бы тебе все, что ни пожелаешь, когда бы знал, в чем тут дело.
Для меня ты пахнешь Римом, а я боюсь и ненавижу римлян. Они убивают людей,
угоняют в плен, сжигают их на  кострах.  Уходи!  -  воскликнула  кукла.  -
Уходи. Я избавлюсь от этого сна. Уходи, уходи прочь...


   Он оказался, кажется, внутри скалы - тут было что-то вроде естественной
пещеры или это  помещение  было  вырублено  в  скале  людьми;  свет  давал
канделябр с тремя светильниками. Помещение  было  не  слишком  просторным,
зато людей в нем собралось много. Тут были матроны с головами, повязанными
платками, или в газовых  вуалях,  здесь  же  присутствовали  и  люди,  чьи
нищенские отрепья свидетельствовали о том, что обладатели их  были  рабами
низшего   сорта.   Здесь   находились   патриции,   рядом   с    ними    -
мальчик-подмастерье и девушка в деревенской одежде. А сам Вергилий  словно
бы находился где-то сзади, но чувствовал, что и  за  его  спиной  толпятся
люди.
   Спереди, на  возвышении,  виднелся  стол,  на  котором  стояли  сосуды,
некоторые - привычного вида, назначение же иных оставалось загадкой. Возле
стола появился  старик  -  иссохший,  седобородый,  он  взмахнул  рукой  и
заговорил:
   - Потерпите еще немного,  дети  мои,  и  все  это  минует.  Отчего  они
преследуют нас?  Почему?  Почему  они  изводят  нас?  Имеем  ли  мы  мечи?
Помышляем ли мы о мести? Бандиты мы или разбойники? Пираты или воры?  Нет,
дети мои. Мы слабы, нас мало, мы смиренны и миролюбивы.  Мы  пришли  сюда,
дабы с благоговением поклониться Господу нашему и Спасителю Даниилу Христу
(*9), отдавшему плоть свою на съедение львам, и кровь его была испита ими,
дабы мы чрез это обрели спасение и жизнь вечную.
   Собравшиеся произнесли слово, неизвестное Вергилию, - похоже,  это  был
ответ на сказанное старцем.
   - Тех же, кто впал в ересь, - продолжил он, и  голос  его  зазвенел,  а
лицо вспыхнуло гневом, - тех, кто хуже  даже  гонителей  наших,  тех,  что
говорят, будто не умер Господь наш и Спаситель Даниил  Христос  в  львиной
пасти... анафема им, анафема! - Остальные  повторили  все  то  же  краткое
слово. - И тем, которые утверждают, будто Христос придет вновь, но в  ином
обличий и умрет иной смертью, анафема и им! - И снова все тот же  возглас.
- Пусть они будут  гонимы,  пусть  их  преследуют,  пусть  тела  их  будут
разодраны, а кровь разольется по песку! Господь Даниил страдал и умер ради
них, а они отвергли его жертву! Да будут прокляты, прокляты, прокляты!
   Он тяжело перевел дыхание и вновь открыл  было  рот,  чтобы  продолжить
речь, но тут внезапно вскрикнула девушка. Помещение наполнилось солдатами,
без разбора хватающими всех, кто  там  находился.  Старик  отскочил  назад
Кадык его ходил ходуном, но вымолвить он  не  мог  ни  слова.  Наконец  он
подался вперед со свирепым выражением на лице и протянул  руки,  чтобы  на
них надели наручники.
   Сердце Вергилия оцепенело, и, преисполненный холодным гневом,  он  ждал
своего череда, но никто не тронул его. Никто  его  не  заметил.  Помещение
зыбко всколыхнулось, подернулось дымкой и пропало.


   Мягкие, баюкающие звуки,  похожие  на  шорох  волн,  выкатывающихся  на
берег, затихли. В закрытых  глазах  забрезжил  свет.  Вергилий  проснулся.
Наступило утро,  солнце  светило  в  окно  -  сквозь  оконный  переплет  и
прозрачные роговые пластины. Он снова был в своей комнате.





   Передняя часть мастерской и лаборатории Вергилия занимала  первый  этаж
дома на улице Драгоценной Сбруи, а задняя - еще два этажа. Там,  в  мягком
полумраке, прорезаемом полосами света, падающего сверху (в  нижнем  уровне
окон не было), Вергилий и держал речь перед своими помощниками.
   - Итак, мы  собираемся  изготовить  магическое  зерцало,  -  начал  он,
поставив ногу на низкую рабочую скамеечку. - Все вы если и не  осведомлены
об этой вещи, то по крайней мере встречали упоминания о ней в книгах...  -
За спиной Вергилия громоздились  огромные  механизмы,  их  валы  и  колеса
отбрасывали причудливые тени на пол мастерской, посыпанный свежим  песком,
что делалось дважды в  день,  дабы  обувь  не  скользила,  а  также  чтобы
обезопаситься от возможного пожара.  Когда  Вергилий  заговорил,  один  из
находившихся  в  помещении  мужчин  обернулся  и  кивнул,  показывая,  что
слушает, и  вновь  отвернулся,  добавив  тщательно  отмеренное  количество
древесного угля в огонь, горящий под неким запечатанным сосудом. Время,  в
которое надлежит добавить очередную порцию топлива, также  было  тщательно
выверено при помощи песочных часов.  Это  пламя  горело  день  и  ночь,  и
горение поддерживалось с величайшим вниманием, дабы  соблюсти  постоянство
температуры на время всего процесса: горело это пламя уже четыре  года,  а
оставалось - еще два, а потом в  течение  еще  двух  лет  температуру  под
сосудом следовало постепенно уменьшать, после чего еще  на  полгода  сосуд
будет оставлен для охлаждения.
   -   Изготавливается   подобное   зеркало   из    девственной    бронзы,
изготавливается тщательно, притом никто не  может  взглянуть  на  него  во
время работы, -  продолжал  Вергилий.  -  И  тогда,  при  соблюдении  всех
условий, первый, кто взглянет в него,  увидит  там  то,  что  более  всего
желает увидеть. Однако с помощью магического зерцала нельзя ни заглянуть в
прошлое, ни увидеть будущее. Кроме того, воспрещено пытаться узреть  наяву
облик Бессмертного Бога. То, что надлежит  увидеть,  должно  относиться  к
жизни земной, присущей миру смертных, тех, кто, словами  Гесиода,  "должен
возделывать землю ради хлеба насущного или умереть".
   Напряженное молчание было скорее подчеркнуто, нежели нарушено щелканьем
шестеренки, повернувшейся где-то в глубине комнаты.  Один  из  слушателей,
седовласый и седобородый Тинус, прокашлялся и сказал:
   - Со всей  тщательностью  следует  определить  час,  благоприятный  для
начинания. Ибо предмет этот не только ремесленный, но и философский.
   - Но и ремесленный  тоже,  -  вступил  Иоанн,  приземистый  длиннорукий
человек с телом, весьма похожим на бочонок  вина.  -  Не  буду  вникать  в
подробности точек пересечения орбит, не стану говорить о звездах, узлах  и
часах, однако скажу, что глина должна быть лучшего  качества,  воск  -  из
чистейших, руда - самая звонкая,  и  главное  -  не  будем  торопиться.  И
отливать, и охлаждать, и полировать следует тщательно и неспешно.
   Перрин же, молодой человек с открытым лицом, слегка запачканный  сажей,
высказался так:
   - Мастер, я чего-то не понимаю. Все, что сказано, - верно. Однако Иоанн
говорит о том, какой быть руде, но о какой руде он  говорит?  За  всю  мою
жизнь я не помню случая, когда бы на рынке в Неаполе появился  хоть  самый
маленький кусочек руды. Если не говорить о тех крохах, которые вы, мастер,
храните в своем кабинете, то в жизни я не видел, как эта самая руда  может
выглядеть. И какой смысл говорить о вычислении  благоприятного  часа,  чем
занимается Тинус, когда не видно, как нам сдвинуться с мертвой точки?
   Перрин был абсолютно прав. Медь поступала в Неаполь с Кипра  -  острова
Афродиты, с острова, настолько богатого медью, "купрумом",  что  благодаря
ей он и получил свое имя. Но путь на Кипр давно уже был перекрыт кораблями
морских  гуннов.  По  соглашению,  морские  гунны  позволяли   (за   мзду,
разумеется, стыдливо именуемую "оплатой конвоя") одну поездку флотилии  на
Кипр в год. С материка на  Кипр  и  обратно.  Разумеется,  существовали  и
контрабандисты,   которые   обыкновенно   использовали   легкие,   верткие
суденышки, плавающие между восточной оконечностью острова и берегами Малой
Азии. Но те обычно ограничивались легкими грузами, учтенными  с  точностью
до унции, - золото, благовония, хорошенькие девочки.
   А медь, будучи тяжелым грузом, не ценилась слишком уж высоко. Риск  был
несоразмерен.  Три  быстрых  ходки  на  легких   суденышках,   и   капитан
обеспечивал себя до конца своей  жизни.  А  загрузить  суденышко  медью  в
количестве, оправдывающем риск, -  означало  добровольно  отдать  себя  во
власть пиратов, и, как закономерный  итог,  обнаружить  себя  на  колу,  и
постепенно лишиться кожи, медленно сдираемой  пиратами  с  жертв  дюйм  за
дюймом. Пытаться же вступить в деловые переговоры с  гуннами...  охотников
на это не находилось.
   А раз в год в море выходили большие галеры и галеоны и, в сопровождении
охраны гуннов, медленно скрывались за горизонтом. Разумеется,  на  острове
их загружали до предела,  и  все  равно  спрос  не  удовлетворялся  никоим
образом. Сия область контролировалась кучкой купцов, грузивших на  корабли
лишь то, что приносило максимальный барыш, и заказы  ждали  своей  очереди
годами. Да, в Неаполе были склады, забитые медью до  потолка,  но  это,  в
основном,  были  слитки  меди,  меньшая  же  часть  ее  поступала  в  виде
откованных пластин  -  для  сельских  мастерских,  привыкших  работать  по
старинке. Но и в этом случае речь шла не о руде.
   Эта медь не была уже девственной. К ней  уже  прикасались  человеческие
руки.
   Само же соглашение об "охране"  кораблей  (то  есть  разрешение  на  их
пропуск)  с  превеликим  трудом  было  заключено  с   тремя   братьями   -
предводителями пиратов. Вернее, с двумя из них. Можно сказать,  что  один,
Осмет,  был  мозгом  всей  морской  орды,  второй,  Отилл,  их  сердцем  -
решительным  и  безжалостным  военачальником,  третий  же,   Байла,   имел
репутацию идиота или, по меньшей мере, полного ничтожества. Шансы изменить
что-либо в условиях договора (которого  братья  и  так  придерживались  не
слишком охотно) были равны нулю. Пощады же  к  любому  нарушителю  команды
черных и кроваво-красных пиратских судов не знали.
   - Медь - это наша  вторая  проблема,  -  вздохнул  Вергилий.  -  Первая
проблема - олово.
   Олово,  в  свой  черед,  поступало  из  Оловянных  Земель,  загадочного
полуострова или, что более вероятно, острова, подобного Кипру. Но  в  свое
время, да номинально и теперь, Кипр являлся частью Ойкумены,  а  Оловянные
Земли  к  ней  не  относились  никогда.  Лежали  они  где-то   далеко   на
северо-западе, в Великом Темном Море, за Тартессом.  Легенд  об  Оловянных
Землях всегда ходило в избытке, наверняка же ничего известно  не  было.  И
столь же ничтожными были сведения о Тартессе. Никто из обитателей  Империи
там не бывал (по крайней мере - не оставил  записей),  более  того,  ходил
упорный слух, что Тартесса больше не существует, что он давно уже захвачен
и разрушен.  Такое  вполне  могло  произойти,  однако  повсюду  в  Империи
существовали небольшие колонии тартесситов, по древним  уложениям  имевшие
права на автономию.  Каждое  подворье  -  так  эти  колонии  назывались  -
управлялось лордом-капитаном. Бытовало мнение,  что  личные  богатства  их
невообразимы.
   - Итак, - повторил Вергилий, - наша первая забота - олово. Но  в  любом
случае добыванием девственных руд займусь  я  сам.  Вы  же  должны  начать
подготовительные работы. Не знаю, сколько времени они потребуют,  так  что
начинайте  незамедлительно.  Я  сделаю  списки  книг,  имеющихся  в   моем
распоряжении, вы их прочтете,  обдумаете  и  перечтете  заново.  Займитесь
вспомогательными материалами. Достаньте глину для изложниц, воск для форм,
займитесь тиглями, топливом, режущими и  шлифовальными  инструментами.  Со
всем вниманием отнеситесь к любой мелочи, даже к полировальной пасте, и не
стесняйтесь отвергать все, что окажется не самого  лучшего  качества.  Для
составления  чертежей  используйте  лучшую  тушь  и  лучший  пергамент.  И
остерегайтесь любой грязи и каких бы то ни было ссор во время работы. - Он
сделал паузу. - Мы будем  не  одни,  -  добавил  Вергилий.  -  Помочь  нам
согласился доктор Клеменс.
   Это сообщение собравшиеся восприняли со смешанными чувствами.  Конечно,
они глубоко уважали Клеменса за его познания как в философских,  так  и  в
практических аспектах алхимии, однако присущие Клеменсу бесцеремонность  и
язвительность заставили их скорее поморщиться. "Лук! -  кричал,  например,
Клеменс. - Какого рожна ты уплетаешь лук, когда работаешь с  золотом?!  Ты
что же, хочешь превратить его в окалину? Нокс и Нума! Лук!!!"  Близкое  же
знакомство доктора Клеменса с  дистилляторами  настраивало  их  скорее  на
иронический лад. "Ну да ничего, - подумал Вергилий, - скоро они  свыкнутся
с положением дел. А язвительность Клеменса окажется неплохим стимулом  для
всех".
   Еще несколько предуведомлений: суть проекта должна оставаться в  тайне,
работа хорошо оплачивается, и сумма будет поделена между участниками  даже
в случае неудачи всего проекта... и Вергилий оставил помощников,  еще  раз
наказав им незамедлительно приступить к подготовительным работам.


   Тартесское подворье в Неаполе составляли, в основном,  тартесский  порт
(весьма   небольшая   гавань)   и   тартесский   замок    -    гигантское,
противоестественное нагромождение камней. Подобного ему во владениях  дожа
не было. Миновав Главный порт и оказавшись уже на территории  тартесского,
Вергилий моментально уловил  изменение  ритма.  Тут  все  жило  медленней,
спокойней. Все тут было... да, вот именно - бедней. Одно из  судов  стояло
накренившись, и никого, похоже,  это  не  волновало.  Другое  было  вообще
полузатоплено и погрязло в иле, а  на  юте  уже  успело  пустить  корни  и
вымахать довольно высоко деревце. Пара конопатчиков, не  слишком  утруждая
себя, возилась возле небольшой шаланды.  Жиденькая  группа  рабов  грузила
галеру.
   И все.
   На пороге жалкой лавки сидела старуха,  ее  грязный  череп  просвечивал
сквозь редкие космы засаленных волос. То и дело она смахивала со лба прядь
и что-то бормотала себе под нос. Занималась  же  она  тем,  что  ощипывала
тощую птицу. Проходивший  мимо  Вергилий  не  привлек  ее  внимания  ни  в
малейшей степени.
   Говорили, что сам лорд-капитан практически недостижим, что на людях  он
появляется лишь при избрании нового дожа и еще один раз в году -  в  день,
специально отведенный для этой цели.  Тогда  он  принимает  императорского
легата, но и то, передав ему золотую цепь, лежащую на  блюде,  заполненном
землей, водой, пшеницей, вином и маслом, тут же  удаляется,  оставляя  для
завершения аудиенции своего представителя.
   Никакой  охраны  внизу  замка  не   было.   Кажется,   это   сооружение
действительно могло быть воздвигнуто гигантскими четырехрукими Циклопами в
доисторические времена -  такими  громадными,  высокими  и  несоразмерными
между собой были ступени лестницы. Вергилий  принялся  карабкаться  вверх,
время  от  времени  останавливаясь  передохнуть,  а  заодно  взглянуть  по
сторонам. Он еще никогда не видел Неаполь в подобном ракурсе: Везувий, над
которым вьется едва различимый дымок, гора  Сомма  неподалеку,  за  ней  -
Олений парк, голубые воды залива, Главный порт (его гвалт сделался  теперь
лишь отдаленным гудением), городские районы, ближние и дальние предместья.
Лестница все время заворачивала, из  стен  то  и  дело  выпирали  камни  -
казалось, сооружение держится только за счет  тяжести  верхних  камней,  а
иначе - немедленно  бы  рассыпалось.  То  ли  по  мере  подъема  ступеньки
становились круче, то ли сам подъем  требовал  всего  внимания,  чтобы  не
споткнуться в многочисленных выбоинах лестницы, образовавшихся  за  долгие
годы, но по сторонам Вергилий уже не смотрел. Наконец лестница кончилась.
   Здесь стражи тоже не было, впрочем, Вергилий  сразу  и  не  понял,  что
добрался до верха, потому и на человека в красной мантии внимание  обратил
не сразу.
   Сначала он увидел перед собой ноги.
   Те стояли на камне, будто бы  сами  по  себе,  прямо  посредине  двора.
Крепкие и  сильные  на  вид,  однако  дрожащие.  Без  видимой  причины  их
сотрясала  нервная  дрожь,  мышцы  ходили   ходуном   в   непрекращающихся
судорогах. Вергилий поднял взгляд.
   Человек, стоявший в центре двора, был  облачен  в  традиционную  одежду
тартесситов - всю в вышивке и плиссировке,  а  поверх  нее  была  накинута
яркая пурпурная мантия. Едва увидев это, Вергилий заговорил:
   - Сударь, я ищу лорда-капитана...  -  Но,  не  успев  закончить  фразы,
Вергилий умолк - он увидел лицо человека.
   "Этот человек слеп, этот человек глух, этот человек  глядит  в  море  и
ждет корабля, который не придет никогда,  -  мгновенно,  словно  сгустком,
пронеслось в мозгу Вергилия. - Этот человек был заклят стоять тут,  стоять
невесть сколько, и  он  будет  стоять,  пусть  сами  Небеса  обрушатся  на
землю... - Человек перевел взгляд на Вергилия. - Этот человек  безумен,  -
подумал Вергилий, - он убил бы, меня, когда бы смог..." -  Глаза  человека
были темно-зелеными, похожими на камни, покоящиеся под водой, и  заполнены
были чем-то еще более мертвенным, нежели безумие, и боль,  гнездившаяся  в
них, казалась мучительней всех прочих болей.  Губы  беззвучно  выдавливали
оболочки каких-то слов, капелька пота, хотя  день  был  вовсе  не  жарким,
сбежала с его лба и повисла на кончике носа.
   - Сударь, прошу прощения за то, что потревожил вас,  -  тихо  промолвил
Вергилий и проследовал мимо.
   Завернув за угол,  он  обнаружил  там  еще  двоих  людей  в  тартесских
одеяниях, но уже без мантий. Они появились  из  дверей,  ведущих,  похоже,
внутрь самого замка. Он повторил свой вопрос.
   Оба удивились, кажется, не только сути вопроса, но и  самому  появлению
незнакомца. Не останавливаясь, они прошли мимо Вергилия, и  один  из  них,
обернувшись, кивнул ему,  предлагая  следовать  за  ними.  По  дороге  они
переговаривались на языке, который, очевидно, был  их  родным.  Они  снова
вышли на лестницу,  уже  другую,  и  сошли  чуть  вниз,  в  некое  подобие
прихожей, разве что без крыши; повернули направо, снова  спустились  вниз,
прошли  по  небольшому  балкону  и,  через  очередной  коридор,  вошли   в
помещение, отчасти смахивающее на контору. Один из провожатых сделал жест,
показывающий, что  Вергилию  следует  дожидаться  здесь,  и  оба  зашли  в
следующие двери. Двери за ними затворились, и Вергилий остался один.
   Это помещение замка из всех, что прошел  Вергилий,  было  первым,  хоть
как-то обставленным, да и то весьма скудно  и  нелепо.  Здесь  был  ковер,
какие используют  вместо  седел,  расписанный  парфянскими  орнаментами  и
покрывавший что-то похожее на козлы с закругленными концами. Кроме ковра в
помещении имелся стол, на столе лежала большая, похожая на кодекс  законов
книга, крайне обветшавшая; еще на столе  имелась  серебряная  тарелка,  на
которой сохли корка хлеба и рыбий  скелет.  Обстановку  довершала  кожаная
ширма поперек комнаты. Чувствуя, что  усталость  в  ногах  после  тяжелого
подъема начинает уходить, Вергилий вздохнул и расправил плечи.  За  ширмой
кто-то пошевелился.
   -  Я  не  знал,  что  тут  кто-то  есть,  -  раздался  голос,  и  ширма
отодвинулась в сторону. За ней было окно, и дневной свет  хлынул  в  глаза
Вергилию, на мгновение его ослепив и заставив прикрыть глаза рукой.
   - Я жду лорда-капитана, - произнес он.
   - А... так идите сюда и ждите тут, здесь куда удобнее...
   За ширмой обнаружилась ниша со скамейками  вдоль  стен.  Наконец  глаза
Вергилия привыкли к освещению, и он смог разглядеть незнакомца. В его речи
был явственно ощутим акцент - пунический либо сирийский, одет же он был по
последней неаполитанской моде и весьма изысканно. В манерах  чувствовалось
воспитание, выглядел он крайне благопристойно.  А  вот  его  возраст  было
невозможно определить. Он мог оказаться практически любым. Бледные-бледные
голубовато-зеленые глаза. Сложение...
   - Меня зовут  Ан-тон  Эббед  Сапфир,  но  здесь  меня  называют  просто
Огненным Человеком. Легко понять почему. Я - финикиец. Наша кожа впитывает
в себя солнце, но совершенно не загорает. "Финикийцы"  -  это  примерно  и
означает "огненные люди". - Эббед Сапфир махнул рукой и лениво  растянулся
на лавке. Помолчав, он добавил: - Лорда-капитана... странно, я,  например,
его никогда не видел...
   Проговорив все это,  жестом  руки  он  предложил  Вергилию  насладиться
видом, открывающимся из окон замка. Тут в помещении появился  тартессит  с
курчавой бородой, который, жестикулируя обеими руками, дал  знак  Вергилию
следовать за ним. Вергилий мгновение помедлил, финикиец же не  обратил  на
вошедшего ни малейшего внимания.
   - А кто был тот, в пурпурной мантии? - спросил Вергилий, обернувшись  к
Огненному Человеку.
   Тень мимолетной тревоги скользнула по безмятежному лицу финикийца.
   - Не спрашивайте ни о чем и не  вмешивайтесь,  -  ответил  он  и  вновь
отвернулся к окну, глядя на вытянувшиеся вдоль побережья предместья.
   - А? - вдруг закричал курчавобородый  тартессит.  -  А?  Лорд-капитан?!
Почему?! - И здесь голос его внезапно сорвался на визг, он визжал,  словно
роженица - взахлеб, совершенно не отдавая себе отчета в том,  что  кричит.
Тело его забилось на полу в агонии.
   Мимо  Вергилия  пронеслась  пурпурная  мантия.  Курчавобородый   затих,
финикийца и след простыл. Тот человек, что стоял на камне в центре  двора,
бежал теперь с отчаянным криком во  внутренние  двери.  Он  кричал  что-то
странное, неартикулированное, бессвязное, что нельзя было счесть речью  ни
на одном из существующих языков и наречий. С его меча стекали капли крови.
Вергилий бросился вслед за ним.
   Все  это  показалось  ему  ночным  кошмаром  -  бесконечные   коридоры,
гигантские стены, полумрак, чадящие факелы, отдающиеся эхом крики безумца,
который в любой  момент  мог  остановиться,  развернуться  и  ринуться  на
преследователя. Время от времени он оглядывался, и ничего от человеческого
выражения на его лице уже не было. Безумец  остановился,  и  тут  Вергилий
споткнулся и упал, ударившись  головой  о  камни.  Безумец  снова  ринулся
прочь, но зацепился краем мантии за выпирающую из стены скобу для  факела,
дернулся, ткань затрещала, порвалась, мантия осталась висеть на  стене,  а
ее владелец побежал вперед. Вергилий вскочил, подхватил мантию и, держа ее
в одной руке, на бегу отчаянно пытался отцепить от своего пояса письменный
прибор.
   Неожиданно  они  оказались  в  анфиладе  комнат,   светлых   и   богато
обставленных, добежали до конца, дверь  в  торце  анфилад  распахнулась  -
человек, сидевший в последней комнате за столом, поднялся  с  расширенными
от ужаса глазами. Безумец взвыл  и  ринулся  на  него.  Вергилий  бросился
следом и  швырнул  вперед  мантию  с  привязанным  к  ее  углу  письменным
прибором, потом резко остановился и подался назад.
   Мантия захлестнула шею безумца, он рухнул на пол, на миг обездвиженный,
Вергилий воспользовался этим, кинулся сверху и, придавив  безумца  к  полу
весом своего тела, вывернул его руки назад.
   И только теперь отовсюду хлынули люди. Один из них занес меч...


   -  Хорошее,  крепкое  вино,  -   своим   гортанным   голосом   произнес
лорд-капитан. - А еще я добавил сюда немного лекарственных настоев. Однако
вино следует пить, а не держать в чашках.
   Вергилий пригубил. На  вкус  вино  было  странноватым  и  действительно
чуточку пахло травами.  Оно  слегка  горчило,  и,  против  воли,  Вергилий
поморщился. Тут же, словно бы вместе с этой дрожью, слабость его покинула.
   - Зачем он сделал это? - осведомился гость. - Чего хотел добиться?
   Лорд-капитан вздохнул и поморщился:
   - Объяснять все - довольно долго. Да и тогда придется объяснять и  сами
объяснения. Скажу кратко: тут замешаны женщина,  месть  и  прочие  мотивы,
распространяться о которых мне не хотелось бы...
   Сидя,  лорд-капитан  выглядел  громадным.  Гигантская  голова,  крепкий
подбородок, широкие плечи. А вот ноги у него были  коротки,  вдобавок,  он
еще и прихрамывал. Вергилию пришла на  ум  мысль,  что,  возможно,  именно
поэтому хозяин редко показывался на людях. Волосы блестели  сединой,  щеку
пересекал шрам.
   - Раньше повсюду было полно стражи,  -  продолжил  тартессит,  -  чтобы
предотвратить  то,  что  произошло  сегодня.  Но  я,  решив,  что  никакой
опасности нет, удалил их всех. И вот,  гляди-ка,  опасность...  совершенно
ниоткуда. Но расскажите теперь о себе, только честно. Кто вы, зачем искали
меня?
   Комната была обставлена изысканно, богато, но все же казалась чуть-чуть
ветхой, неуловимо запущенной.
   - Магическое зеркало... никогда о таком не слыхивал.  Магия...  Понятия
не имею о магии. Короли, Каре, медь - все эти вещи не слишком привычны для
меня. - Лорд-капитан встряхнул своими кудрями и глубоко вздохнул. - А  вот
олово... Да! Олово - другое дело. Тут я все понимаю. Нет, лорд-капитан  не
продаст вам олово, однако же он сможет помочь... Итак, Вергилий... Ученый.
Маг. Сколько же олова тебе нужно?
   Медленно, со всей тщательностью выбирая слова, Вергилий  объяснил,  что
олова требуется немного - столько, сколько уместится в ладонях...  но  это
олово должно быть девственным.
   - Я понял, - кивнул хозяин, - ты объяснил мне все очень подробно,  и  я
понял. А теперь я объясню тебе все  -  столь  же  тщательно  и  не  спеша.
Представь себе, что ты сидишь в своем доме и  тебе  что-то  потребовалось.
Как ты поступишь? Пошлешь раба на рынок. Скажешь ему: "Ступай, принеси мне
это". Очень просто, не так  ли?  Но  с  тобой  все  куда  сложней.  Товары
добираются до  нас  не  спеша,  медленно  едут  от  подворья  к  подворью.
Девственное олово? Нет, руду сюда не везут. Олово прибывает в  слитках,  а
откуда они берутся, не знаю даже я, лорд-капитан. Да,  я  могу  попытаться
достать его. Но  ведь  я  всего  лишь  здешний  лорд-капитан.  В  соседнем
подворье от меня останется только имя. А еще дальше -  там,  где  подобное
олово можно раздобыть, от меня  не  останется  и  имени.  Здесь  я  вправе
распоряжаться жизнью и смертью людей. А где-то вообще не имею ни  малейшей
силы. У меня есть еще влияние в Риме, в Марселе оно куда слабей. Лед... ты
знаком со льдом, доктор Вергилий? Берешь кусок и перекладываешь из руки  в
руку. А кусок - уменьшается. Тает. А потом и вовсе исчезает.
   "Но тает не только значимость одного человека, -  подумал  Вергилий.  -
Похоже, что тает сам Тартесс, государство клонится  к  упадку,  становится
лишь тенью, призраком из прошлого. И сам  лорд-капитан  -  вместе  с  ним.
Однако же пока есть хоть какая-то возможность, пока хозяин не растерял еще
былого величия, надо сделать так, чтобы он помог".
   - Я попытаюсь, - пожал плечами лорд-капитан. - Почему бы  и  нет?  Дело
представляется мне благородным. За три года, возможно, и удастся раздобыть
твое невинное олово.
   - Сударь, - выдохнул Вергилий. - Три года - это слишком много. Даже три
месяца могут оказаться роковыми.
   Слабая, кривая улыбка появилась на губах хозяина.
   - Доктор магии и прочих наук, ты что же, ограничен временем? Даже  тебе
оно не дает покоя и привязывает к себе? Что же тогда сказать обо  мне?  Ну
да ладно. Огня сюда!
   Низкий голос  гулко  прозвучал  в  комнате.  Вскоре  появился  слуга  с
факелами, и в их шипящем пламени гость и хозяин сошли  вниз,  проследовали
теми же гигантскими, заворачивающими лестницами и оказались во  внутреннем
дворике, где стоял острый прогорклый  запах.  Человек,  занятый  тем,  что
складывал в бочку с водой куски мяса, взглянул на подошедших, не отрываясь
от своего дела. "Сокольничий", - подумал  Вергилий,  увидев  на  запястьях
человека широкие кожаные ремни. Но где же сами соколы Тартесса? И кто хотя
бы слыхивал об их соколиных охотах? Да и  весь  вид  дворика  ни  в  малой
степени не наводил на мысли об охотничьем дворе.
   Два старых человека - лорд-капитан и сокольничий - поговорили на  своем
языке, а затем развернулись и пошли  в  сторону  приземистого  деревянного
строения, притулившегося возле каменной стены замка. Лорд-капитан дал знак
Вергилию, чтобы тот следовал за ними. Внутри  домика  пахло  как  в  любой
конюшне, но отовсюду - с насестов, из клеток неслись птичьи голоса.
   - Это Хозяин Воздуха,  -  представил  человека  лорд-капитан.  Вергилий
поклонился. Хозяин Воздуха хмыкнул, не слишком, видимо, польщенный;  когда
же лорд-капитан продолжил: - Он сделает  так,  что  твое  сообщение  будет
отправлено, - принялся ожесточенно протестовать, как это можно было понять
по его  жестикуляции,  поскольку  все  произносимые  слова  Вергилию  были
незнакомы.
   Продолжая бормотать, Хозяин Воздуха достал из  клетки  птицу,  подобной
которой Вергилий никогда не видел: золотую, с  хохолком  на  затылке,  что
мягко  стелился  на  лоб  под  указательным   пальцем   Хозяина   Воздуха,
поглаживающим птаху. Лицо его просветлело, и впервые за все это  время  он
обратился к гостю.
   - Она была послана мне в яйце, - сказал он, нетвердо строя фразу, -  их
было два в выводке. Другое не проклюнулось. Я поднял, проверил. Таких птиц
посылают только в крайней беде.
   - Беда уже пришла.  Сегодня,  -  прервал  его  лорд-капитан.  -  И  он,
Вергилий, спас меня. Потому уверяю тебя: он имеет право на это послание.
   Казалось, Хозяин Воздуха готов был застонать.  Задетый  этим,  Вергилий
хотел было уклониться от чести, в чем бы она ни выражалась, - он и сам  не
понимал, что тут происходит. Но вспомнил о собственной беде, о собственной
боли и смолчал.
   Хозяин Воздуха отвернулся и, бережно придерживая птицу, пошел  в  глубь
птичника, откуда вскоре вернулся в компании двух сорокопутов,  восседавших
на его запястьях  и  свирепо  поглядывающих  по  сторонам  своими  желтыми
глазами. Лорд-капитан принял золотую птицу на раскрытые  ладони,  и  птица
взглянула на него. Он начал  что-то  говорить  ей,  а  птица  слушала.  Он
заговорил снова, сделал паузу  и  опять  заговорил.  Казалось,  все  время
звучат одни и те же слова. Будто бы птицу в чем-то наставляли.
   - Что же, - на ум Вергилию пришла  внезапная  мысль,  -  золотая  птаха
перенесет мое сообщение? Она умеет воспроизводить  речь,  как  попугай?  И
быстро она учится?
   - Нет. Разговаривать она не умеет.
   - Но зачем же...
   - Она отнесет твое сообщение, как если  бы  сообщение  было  моим.  Она
полетит, куда нужно, и напишет твои слова.
   _Напишет!_
   И лорд-капитан не верит в магию?!
   - Ну что же, довольно. Она все выучила. А эти две будут охранять  ее  в
пути. Покончим с этим делом. Хозяин Воздуха.
   Тот нежно погладил всех трех  птиц,  дунул  соколам  в  уши,  поцеловал
хохолки. И наконец  развязал  кожаные  ремешки.  Сорокопуты  встряхнулись,
расправили крылья, и золотая птица первой взмыла в воздух. Края ее крыльев
сверкали в свете факелов. Она сделала круг над головами людей,  еще  один,
третий... Соколы взмыли в небо, как стрелы, пущенные из арбалетов,  и  все
три птицы исчезли в ночи.  Возле  ног  Вергилия  опустилось  мягкое  серое
перышко, а где-то в  вышине  раздался  мягкий  вскрик,  заглушенный  шумом
ветра, трепавшего и дравшего в клочья огни факелов.





   Поблагодарив,  Вергилий  отказался  от  услуг  факельщика,   посланного
проводить его до дому, и покинул тартесский замок. Только ощутив привычный
сильный запах  Главного  порта,  расслабился  и  дал  волю  мыслям...  Что
встретится на пути золотой  птички  и  двух  ее  телохранителей?!  Моря  и
штормы, скалы и леса - куда она летит, сколько  ей  лететь?  Он  не  знал.
Через просторы  земные  и  морские,  над  лесами  и  торфяными  пустошами,
пересекая самые дальние рубежи Империи, за пределы  Великой  Ойкумены,  до
таинственной Ультимы Туле (*10) - самой дальней из  известных  стран,  да,
возможно, до этой таинственной страны, покрытой  камнями  и  льдом...  кто
знает, где находятся Оловянные Земли?
   Птичка увидит то, что не видел никто из людей,  увидит,  как,  подобное
начищенному медному диску, из  пучин  восходит  солнце,  под  ее  крыльями
ослепительно блеснут горные вершины. Великий лес, простирающийся далеко за
пределы человеческого знания, и наконец, после многих дней полета и многих
опасностей, после штормов и холода.  Северных  морей,  где  свои  владения
охраняют уже тюлени, а не волки...
   Заслышав  его  шаги,  слепой  нищий  затянул  свою  унылую  молитву   и
немедленно оборвал ее на полуслове, едва услышав звон  монеты,  упавшей  в
чашку. В порту шла своя жизнь, шипели  и  дымились  куски  мяса,  в  чанах
булькала фасоль, разогревалось пряное вино, продуктовые  лавки  освещались
красноватым сиянием. Портовики и докеры сидели на порогах  своих  хибар  и
макали в миски куски хлеба, напоминая Вергилию о том, что за весь  день  у
него и крошки во рту не  было.  Женщина  с  ярко  накрашенным  лицом  и  в
расстегнутом платье перегнулась через подоконник  и  жестом  поманила  его
внутрь. Чуть поодаль растрепанный пацан и шелудивая псина спали на траве в
обнимку.
   Миновав эту оживленную круглые сутки часть порта, Вергилий  шел  теперь
по району складов, где работа обыкновенно  кипела  только  днем.  Отовсюду
падали черные тени, свет  тек  слабый,  тусклый,  фонарей  было  мало.  На
подъеме - там, где,  миновав  арку,  улица  начинала  взбираться  в  гору,
закипала какая-то ссора. Чтобы обогнуть  кучу  гравия,  оставленного  днем
строителями, Вергилий свернул в сторону, и шумная эта компания  вывалилась
прямо на него - в одно мгновение он очутился в самом центре заварушки.
   Вздымались  дубины,  отовсюду  неслись  крики  и  непристойная   брань.
Спорщики то отскакивали в  стороны,  то  вновь  кидались  друг  на  друга.
Разбитый кувшин, возможно, причина  или  следствие  скандала,  валялся  на
земле  в  луже  дешевого,  кисло   пахнущего   вина.   Вергилий   принялся
протискиваться между гуляками - всего их было человек пять  или  шесть,  -
как вдруг один из них навалился  прямо  на  него.  Протестовать  не  имело
смысла, Вергилий удержался на ногах и пошел своей дорогой, однако тот, кто
навалился на него, обежал  его  сзади  и  загородил  путь.  Задира  что-то
прокричал и принялся размахивать дубинкой.
   Объясняться времени не было. Вергилий извлек из ножен на поясе  длинный
нож и со словами "стой спокойно" последовал дальше.
   Но с рук ему это не сошло. Как по команде, остальные прекратили  свару,
кинулись к нему и окружили со всех сторон.
   - Ножик на нас вытащил... - мрачно протянул один из них, и в голосе его
явственно прозвучал гнев недоумка, чувствующего себя  задетым,  когда  ему
возражают. Другой из толпы нагнулся, замахнулся, и,  скорее  почувствовав,
чем увидев, Вергилий успел увернуться от летящего камня. Дела складывались
плохо.
   Сначала ему показалось, что этот круг света возник лишь в его глазах  -
от полученного тычка. Однако, судя по тому, как замерли  нападавшие,  этот
свет  увидели  и  они.  Линия  света,  бежавшая  по  земле,  замкнулась  и
превратилась  в  горящее  кольцо.  Вергилий  внезапно   ощутил   давление,
подобного которому ранее не испытывал. Держа нож по-прежнему  направленным
в сторону нападавших, он обернулся. Сзади стоял мужчина, примерно так  же,
как и он сам, вытянувший руку, вот только ножа в  ней  не  было.  Небрежно
отставленный указательный палец был направлен в сторону огня. Палец  пошел
вверх - уровень пламени моментально вырос.
   Бандиты - грязные мужики в латаных и засаленных куртках - шумно  дышали
раскрытыми ртами. Неизвестный повернулся к Вергилию и сделал рукой широкое
и угрожающее движение.  Круг  огня  моментально  рассыпался  на  отдельные
костерки, каждый из которых ринулся  на  противников,  разбегаясь  во  все
стороны веером. Огонь словно бы стал теперь извивающейся змеей,  норовящей
ужалить каждого из бросившихся врассыпную бандитов  в  пятку.  На  мрачных
камнях  складов  мельтешили  редкие  отсветы.   Теперь   пламя   двигалось
медленней, но бандиты  улепетывали  без  оглядки.  Постепенно  огонь  стал
угасать,  казалось,  он  теряет  тепло,  становится  из   жарко-оранжевого
холодным.  Огоньки  начали  тускнеть,   побелели   и   наконец   сделались
пятнышками, крапинками, стайкой светлячков,  Вергилий  снова  оглянулся  и
увидел теперь, что за его спиной стоит Огненный Человек.
   И тут огоньки полностью угасли.


   - Хотел бы я узнать, как такое делается. - Клеменс  испытующе  взглянул
на гостя. - Полный контроль над огнем, а точнее, над теплом -  это  вечная
проблема в любых алхимических изысканиях. Похоже, капитан Ан-тон,  вы  это
умеете. Хм, хм. Есть, правда, сведения о человеке, которого  звали  не  то
Элия, не то Элио, или что-то в этом роде, который умел приводить  огонь  с
небес. Рассказывали, что в конце концов он вошел в огонь сам и с той  поры
не появлялся... Хм...
   - Верно, - кивнул Огненный Человек. - А что до того, как это  делается,
то вы ведь знаете, что все на свете имеет свой образ или,  как  выражается
Лукреций Кар, свою конфигурацию атомов. Одни образы стабильны, иные  -  не
слишком, а третьи и вовсе постоянно перетекают. Образы огня всегда текучи.
А как иначе? Они привязаны к ветру, зависят  от  влаги...  Тут  главное  -
знать, с чего начать. А узнаешь это... - Гость  улыбнулся,  но  улыбка  не
слишком  разгладила  его  лицо.  Он  словно  бы  вглядывался  во   что-то,
одновременно близкое и далекое.
   Клеменс в нетерпении нагнулся вперед, положил подбородок на  кулаки,  а
локти распластал по столу.  Но  Огненный  Человек  не  продолжил.  Клеменс
вздохнул и откинулся назад.
   - Ну что же, может быть, когда-нибудь после... - пробормотал он.
   - Когда-нибудь, - легко согласился Вергилий,  неторопливо  трапезничая.
Он расслабился, отдыхая от событий дня. Казалось, даже  мучительная  боль,
возникшая после встречи с Корнелией, на время приутихла. - Когда-нибудь  я
наконец научусь не ввязываться в стычки. Две за один день - мда... хотя ни
одна их них не обернулась для меня плохо. Возможно, из-за вас,  сударь.  -
Он повернулся к финикийцу. - Ведь в обоих случаях вы были неподалеку.
   Эббед Сапфир,  разглядывавший  в  это  время  модель  новой  астролябии
(проект Вергилия, который он на время оставил), с сомнением выпятил нижнюю
губу. По его мнению, эти две истории совершенно случайно  сошлись  в  один
день. Нет, он не примет никакой  благодарности.  В  одном  случае  виновен
безумец, ставший таковым от долгого  размышления  о  своих  несчастьях,  в
другом же... Второй случай скорее всего был подстроен.
   - Почему вы так думаете? Кому это нужно?
   - Но это же была не ссора, - не заставил себя  ждать  финикиец.  -  Это
была засада. Главный громила, самый отвратительный среди них, тот, что  со
шрамом на подбородке, находится на жаловании у Турнуса Руфуса.
   Клеменс пожал плечами. Половина Неаполя, не лучшая, надо отметить,  его
половина, находилась на  содержании  у  Турнуса  Руфуса.  Однако  финикиец
продолжил свою аргументацию. Если верить его  словам,  по  Неаполю  пополз
слушок, будто предпринимаются попытки сделать торговлю с Кипром совершенно
свободной. Торговцы медью пришли в отчаяние - нарушается их  монополия.  А
кто стоит за всеми торговцами,  делящими  между  собой  монополию?  Турнус
Руфус. Все запасы на складах моментально обесценятся.  Правду  ли  говорят
или нет - Руфусу не важно, ему нет  нужды  верить  или  нет  в  истинность
любого слуха, довольно будет, если там содержится хотя бы крупица правды.
   - Если так, то в будущем нас  ожидают  непростые  времена,  -  вздохнул
Вергилий, - поскольку наш приятель Вергилий в одиночку себя прилично вести
не умеет.
   Но их приятель Вергилий не выглядел слишком уж озабоченным, он принялся
рассказывать о своем визите в замок Тартесса и о тартесситах как таковых.
   Огненный Человек подхватил разговор:
   - А я посещаю их  всякий  раз,  когда  оказываюсь  в  порту,  где  есть
тартесское подворье. По случаю доставляю  им  грузы  и  нахожу  их  весьма
честными, хотя с ними не всегда просто. Да и вообще,  я  испытываю  к  ним
известные родственные чувства. Сами посудите, я ведь тоже из эмигрантов. Я
говорил вам, что я - финикиец. Но, более того, я из  Тира.  Вы  слыхали  о
Тирской войне?
   Вергилий и Клеменс попросили его рассказать. По  бокалам  было  разлито
вино, смешанное с небольшими порциями пятой винной сущности, произведенной
дистиллятором Клеменса, и глаза Эббед Сапфира засияли, разгоряченное  лицо
побагровело, едва он принялся живописать блеск и  великолепие  опоясанного
морями Тира. Дворцы. Флот. Гигантские залы,  пахнущие  кедром.  Одежды  из
непревзойденнейшего  пурпура,  тайна  способа  производства   которого   и
принесла Тиру его первоначальное богатство.
   - О, среди нас жила великая мудрость, - произнес тириец,  и  глаза  его
заблестели еще более. -  Наши  астроманты  изучали  небеса,  по  взаимному
расположению созвездий определяя время, пригодное для отправки в плаванье,
обучали,  как  по  небесным  знакам  провести  корабль,   что   предвещает
благоприятный путь и когда лучше встать на якорь или укрыться  в  бухте  у
причала.  Наши  философы   изучали   таинства   человеческой   природы   и
тройственный  состав  его  души,  наши  пастыри  и  пророки  сносились  со
Сверхъестественными  Силами  -  среди  них  мудрейшим   был   Перес,   сын
Пир-Хирама, короля Тира. Но и его мудрость, увы,  оказалась  небезгрешной.
Однажды  к  нему  явились  четыре  Великих  Элоима:  Миха-Эль,  Хабри-Эль,
Рафай-Эль и Ури-Эль... (*11) И вот, сии князья четырех частей Земли и Неба
потребовали от Переса разрешить их спор  -  кто  из  них  наимудрейший?  В
дурной час согласился он сделать выбор, и выбор его  пал  на  Ури-Эля.  И,
сделав выбор, он потребовал награды... Он потребовал для себя любви  самой
прекрасной женщины на свете - Элеаны, нареченной невесты Александра  мага,
который, во гневе от потери, собрал вокруг себя все  союзные  ему  племена
Греции, пересек Малую Азию и на семь-лет окружил Тир. Всякую ночь его мужи
топили в море гигантские камни, дабы установить мост, соединяющий  материк
с островом Тир, и всякую ночь наши пловцы  уходили  в  глубины  и  крюками
пытались растащить эти камни. Семь лет греки держали нас  в  осаде.  И  мы
были разбиты... Ну что же, да  пребудет  Фортуна  благосклонной  к  твоему
начинанию, доктор Вергилий... А когда тебе потребуется суденышко, то...  -
Он не закончил фразы.
   Какое-то время  двое  слушающих,  не  вполне  уловивших  сказанное  им,
глядели на финикийца в растерянности. А Огненный  Человек  быстро  кивнул,
закутался в плащ и вышел вон.
   - Как ты  думаешь...  -  От  удивления  Клеменс  даже  привстал.  -  Он
расстроился после того, как пересказал нам историю о крушении Тира или...
   - Да нет, - покачал головой Вергилий. - Тут, похоже, дело сложней.
   - Но...
   - Сегодня у меня был очень тяжелый день. Будешь сидеть всю  ночь?  Нет?
Ну ладно, я пойду лягу. Завтра очень много дел.
   Да, он и не подозревал, что  настолько  устал.  Едва  передвигая  ноги,
Вергилий добрался до кровати и рухнул на нее. Но перед тем,  как  Вергилий
утонул в сонном мраке, его мозг посетила мысль - неоформленная, невнятная.
Усталый, он желал лишь забыться, потерять себя в этой мягкой тьме, но  все
же изо всех сил удерживался, чтобы поймать мысль. Наконец  всплыло  слово,
которое все объясняло. Кольцо.  Какое  кольцо?  Сегодняшнее  кольцо  огня?
Кольцо  Огненного  Человека?  Мозг  растворяла  усталость,  он  засыпал...
Какой-то знак... нет, не мог вспомнить... что-то было  похожее...  не  мог
собрать все воедино... Корнелия... кольцо...  "Кто  идет?"  -  спросил  он
беззвучно, и бронзовая голова пошевелила своими блестящими губами.
   Но кругом была лишь тишина.





   На приглашение, доставленное в дом Бронзовой  Головы  следующим  утром,
пошел такой кусок пергамента, что его запросто хватило бы на оболочку  для
колбасы, произведенной из целого быка. Впрочем, хотя на листе  достало  бы
места и для всех  Сивиллиных  книг  сразу,  начертаны  на  нем  были  лишь
несколько строчек. Сие, несомненно, служило внятным признаком  высочайшего
благоволения. Странно, Вергилий и не подозревал, что  столь  высоко  ценим
дожем Неаполя. Впечатлился даже Клеменс, вышедший после утреннего омовения
к столу, с каплями воды, блестевшими в волосах.
   - Мда... - протянул он. - То, что вместе с тобой он приглашает и  меня,
несомненно, означает, что ты для него птица важная... А я с ним встречался
только однажды, и, кажется, эта аудиенция побила все рекорды краткости.
   - Как так?
   - Ну как... Он мне сказал: "Ты добудешь мне золото?", я ответил: "Нет",
тогда он сказал: "Ну и ступай". Я и пошел. Вообще-то это удача, что  Парки
сделали его дожем. Все управление он переложил на  своих  подчиненных,  на
тех,  что  посмекалистей,  а  сам  в  любой  момент  может  без  труда  их
проконтролировать. Отлично. Хм... Хм... Охота на оленя.  Однако  же,  если
вдуматься, до каких пределов изощренности дошли  всаднические  круги,  что
превратили столь простую вещь,  как  желание  отведать  оленины,  в  столь
замысловатый ритуал... Ну и ладно, все они будут  алкать  мясца,  то  есть
будут заняты именно этим. Так с ними спокойнее. По мне, так  король-чурбан
куда лучше, чем король-плаха, да и в любом случае нас, похоже, ожидает там
завтрак не из самых ужасных. Может быть, он даже придется мне по вкусу.
   Великое высочество дож Неаполя давал  сию  охоту  в  честь  возвращения
догарессы  королевы  Корнелии,  равно   как   и   в   честь   визита   его
высокопревосходительства Адриануса Агриппы,  имперского  вице-короля  Юга.
Мастером же охоты, явившимся в  Неаполь  исключительно  по  этому  случаю,
назначен был не кто иной, как сам величайший и прославленнейший принц Феб,
сын короля Модуса, получивший по случаю проводимой дожем  церемонии  титул
первого капитана охоты. Разумеется, для участия в охоте не мог подойти  ни
один из коней или жеребцов, имевшихся в конюшнях улицы Драгоценной  Сбруи,
однако же затруднения подобного рода, могущие возникнуть  у  приглашенных,
были заблаговременно предусмотрены, так  что  через  час  после  получения
приглашения Вергилий и Клеменс услышали невероятный  шум,  доносившийся  с
улицы, бронзовая же голова объявила о прибытии "слуг дожа".
   В комнате появился смуглолицый человек в обтягивающей одежде и  накидке
цвета лесной зелени, отрекомендовавший себя "сержантом охоты".
   - А это, - сказал вошедший,  представляя  своего  спутника,  -  главный
возничий ее величества, который, как мы надеемся, окажет посильную  помощь
доктору Вергилию и второму высокоученому доктору... -  гость  обернулся  в
сторону Клеменса и галантно приподнял в знак приветствия шапочку,  -  тем,
что поможет им выбрать одного из доставленных коней. Впрочем, если ни один
из  этих  скакунов  не  покажется  доктору  Вергилию  и   его   столь   же
высокоученому  коллеге-доктору  достойным,  то   мы,   несомненно,   будем
счастливы прислать вам еще дюжину-другую коней на выбор. Передаю вам также
искренние и наилучшие пожелания благоуспеяния от его высочества дожа.  Да,
разумеется, вместе с конями вам присланы и седла, и прочее  снаряжение,  а
также необходимые для охоты принадлежности... - Он перевел дыхание, заодно
послав воздушный поцелуй проходившей мимо окна шлюхе.
   Так вот ранним утром Вергилий и Клеменс обнаружили себя завтракающими в
павильончике, выстроенном в Оленьем парке, что неподалеку от горы Сомма  -
по эту сторону Везувия. Еще не вполне рассвело,  так  что  лампы  не  были
задуты, а жаровни, заполненные древесным углем, прозываемые  "сальдерини",
надежно оберегали собравшихся от холода.  Сам  дож  Тауро  был  громадным,
сильно  обросшим  волосами  человеком,  мило   встретившим   пришедших   и
помахавшим в знак  расположения  огромной  лапищей,  однако  обошлось  без
устных приветствий, поскольку рот дожа был занят -  тот  ел.  Корнелия  же
слабо улыбнулась Вергилию - и не так, словно бы он и Клеменс ей не слишком
приятны, но так, будто эти люди знакомы ей весьма смутно,  так  что  и  не
вспомнить, кто они и где она  встречала  их  прежде.  Да,  Корнелия  слабо
улыбнулась и пригубила  горячее  вино.  Остальные  собравшиеся  -  двор  и
крупные  неапольские  воротилы  -  озирали  новых  гостей  со   смешанными
чувствами, а именно - уважения и  удивления,  в  разговор  же  с  ними  не
вступали. Так что развлекать ученых болтовней выпало на долю  стройного  и
обходительного молодого человека  с  приятным  взором  и  острым  носом  -
вице-короля Агриппы, бывшего на деле умным  и  компетентным  звеном  между
безразличием императора и бессилием дожа.
   - Чего желает душа мудреца? - осведомился он у Вергилия. -  Нет  хлеба,
нет и философии.  Я  предполагаю,  что  сей  восхитительный  горячий  хлеб
выпечен с растолченными апельсиновыми корочками,  -  начните  с  него,  не
прогадаете: это куда лучше, чем любое пирожное. Да, кстати, пирожные у нас
тоже есть. А  запить?  Стаканчик  горячего  вина  или  подогретое  пиво  с
пряностями, доктор Вергилий? А вот, кстати, и превосходнейший мед. А это -
копченый сыр, доктор Клеменс. Прямо с  императорских  мыз.  А  вот  что  я
придумал - ну как мы поделим между собой эту громаднейшую колбасу?  На  ее
приготовление пошла телятина и молочный поросенок - что может быть нежнее?
И, безусловно, мы не обойдем своим вниманием и тарелку с печеными грушами,
вон ту, что покрыта сочным кремом. Но, тес, - он приложил палец к губам, -
кажется, наш Бык вот-вот замычит от удовольствия.
   В самом  деле,  глаза  дожа  приобрели  осмысленность,  мощные  челюсти
замедлили свое движение, а руки принялись жестикулировать. Замычать он  не
замычал, зато  поднялся  с  места  и  направился  прямиком  к  Вергилию  и
Клеменсу, которые при его приближении поднялись из-за стола.  Дож  подошел
и, подхватив приятелей под локотки, повел в сторону. К тому времени он уже
успел прожевать все, что было во рту.
   - Не будем терять времени зря, - произнес он низким голосом. - Охота  -
дело важнецкое, а завтра снова надо работать. Вот, - сказал он, подвигаясь
поближе и продолжая тоном заговорщика. - Видишь в чем дело? А? Дочка  моей
кузины, благородная Лаура, три месяца назад уехала из Карса, и с тех пор о
ней ни слуху ни духу. Смекнул? Найди мне ее и волоки сюда. И побыстрей.  А
что до всего этого, то... - Он сделал размашистый  и  гостеприимный  жест,
указывая на заполненный яствами стол. - В общем, ты понял? Гляди вот...  -
Дож порылся в недрах своих одежд и наконец  извлек  на  свет  медальон  на
тонкой золотой цепочке, открыл, и там обнаружилась миниатюра, писанная  по
слоновой кости. - Видишь? Понятно теперь, а?
   Подмигнув, дож  продемонстрировал  портрет  молоденькой  девушки,  едва
только вступившей в возраст девичества.
   - Ее дед тоже был дожем, - прибавил он не без гордости.
   Миниатюру рассмотрели, высказали восхищение, дож закрыл ее и спрятал на
место.
   - Так что ты понял? Делай свое дело, ты знаешь какое. И делай быстро. И
веди ее мне сюда. Вот так. А пока... - И  он  снова  сделал  гостеприимный
жест, приглашающий мудрецов к столу, после чего  незамедлительно  вернулся
на свое место и вновь принялся  за  тушеную  пулярку.  А  вот  Корнелия  и
лукавый Агриппа обменялись странноватыми холодными взглядами.
   Вергилий потягивал горячее, услажденное медом вино и без  особой  охоты
слушал болтовню сотрапезников.
   - Ястребы... толстые коровы и иногда хорошие куры... лучше всего...
   - И что, никаких зайцев?
   - Ну как же... ну, раз в месяц можно и зайца...
   - Охоты у дожа прекраснейшие. Мамочка родная, да чтобы  я  хоть  раз  в
жизни увидел тут оленя, у которого на брюхе меньше двух пальцев жира...
   - Хороша наша фортуна: дож или обедает, или  храпит,  а  выспится,  так
снова на охоту.
   Вергилий неожиданно ощутил направленный на него взгляд вице-короля.
   - Когда бы голоса сплетников воспринимались столь  же  равнодушно,  как
шум воды, - промолвил тот, склонившись к магу. - Знаете, тут, вдоль нашего
маршрута, есть павильончик... и если ваша страсть к охоте не сильнее моей,
вы могли бы  передохнуть  там.  Тогда  бы,  с  вашего  соизволения,  мы  и
переговорили о том самом дельце, о котором  заикнулся  дож.  А  пока  наши
слуги не отнесли туда подстилки, подушки и  питье,  позвольте  быть  вашим
сопровождающим? Здесь, по сути, все  довольно  забавно,  да  и  воняет  не
слишком...
   Они вышли из павильона в утреннюю свежесть  -  на  траве  еще  блестели
капельки росы, а вот птицы если и распевали свои любовные песни, то слышно
их не было. Кругом была толчея: охотники, лошади, грумы -  все  шумели,  а
еще  и  борзые,  и  гончие  повизгивали  так,  будто  просто-таки  рвались
заработать своим  псарям  обещанный  за  участие  в  охоте  обол.  Тут  же
присутствовал и сержант охоты, здесь  же  восседали  на  конях  стрелки  с
арбалетами, тут же были  егеря,  следопыты  и  загонщики.  Гончие  рвались
вперед, натягивая поводки, борзые вели себя  более  спокойно.  Всех  собак
удерживали на поводках псари, которые составили их попарно и по три пары в
своре.
   Словом, крутом царила кутерьма, какая и  должна  предшествовать  охоте.
Одни только громадные серо-белые волкодавы, свирепейшие псы,  используемые
на охоте и на войне, вели себя невозмутимо.
   Всеобщая веселая  неразбериха  моментально  прекратилась,  едва  только
вышеупомянутый капитан охоты, принц Феб, подкрутил свои  тоненькие  усики,
выступил вперед и, встряхивая золотистой копной роскошных волос,  принялся
инспектировать выстроенных в ряд собак.
   - Мда, - пробурчал Клеменс, - может быть,  в  этом  деле  кто-нибудь  и
смыслит меньше меня, только я в этом очень сомневаюсь...
   Сказанное немедленно повлекло за собой симпатии сержанта.
   - Ну так следите, господа! -  оживился  он.  -  Зверей,  пригодных  для
лесной  охоты,  в  природе  существует   пять.   Называются   они   потому
"сильвестрес тантум" (*12), и вот они все: олень старше  пяти  лет,  лань,
заяц, кабан и волк. Но, господа, только не олень, не достигший пяти лет! А
почему? - спросите вы. Да потому, что он определяется как зверь полей, вот
почему, господа. Что до обычаев  зверей  лесов,  то  они  устраивают  себе
тайные укрытия в чащобах, где и проводят свое  дневное  время...  Но  едва
только сгущается тьма и наступает ночь, звери  лесов  покидают  укрытия  и
выходят на пастбища, на луга  и  во  всякие  иные  места,  где  ищут  себе
пропитание... Да, что касается того, почему сие место называется парком...
Что такое парк? Парк составляют  зелень,  олени  и  ограда  -  все  это  в
совокупности и  является  парком.  Лес,  скажем,  с  точки  зрения  охоты,
состоит, разумеется, из зелени, и, возможно, в нем имеются  олени.  Однако
же невзирая на присутствие двух предпосылок к  тому,  чтобы  его  называть
парком, отсутствует третья - ограда...
   Между тем принц Феб  покончил  с  осмотром  собак  и  подозвал  к  себе
следопытов, старший из которых выступил из шеренги вперед  и  приготовился
отвечать на традиционные вопросы.
   - Вы провели вчера разведку, следопыт?
   - Да, мессир.
   - И обнаружили ли вы метки, следы, отметины?
   - Да, мессир, мы видели следы, метки, отметины.
   - Глубокие следы?  Свежие  тропки?  Отпечатки  копыт,  в  которых  ясно
различимы их передняя и задняя части?
   - Да, мессир.
   -  И  следы,  которые  вы  обнаружили,  свидетельствуют  ли  об  олене,
пригодном для охоты на него? Это в самом деле взрослый олень,  а  не  лань
или олень-малолетка? Не олень двух- или трехлетний?
   - Нет, мессир. Это самый настоящий взрослый олень.
   Далее капитан охоты подозвал главного загонщика и расспросил его о том,
сделал ли он засечки на деревьях,  возле  которых  зверь  устраивается  на
ночь, изучил ли он примятую там  траву,  дабы  определить  размеры  и  вес
оленя. Загонщик, как и положено слуге верному и опытному, все доверительно
объяснил и пересказал. Да, он сделал зарубки, чтобы  было  известно  место
лежки, а также пометил те деревья, на которых были оставлены следы  рогов.
Кроме  того,  он  расставил  заграждения  и  сетки,  дабы  удержать  оленя
впоследствии на верном маршруте, а также - с той же целью -  повсюду  были
расставлены пугала и предметы, которые не  позволят  зверю  ускользнуть  и
скрыться в неизвестном охотникам убежище.  Кроме  того,  подготовлены  все
места встречи оленя, и там уже ждут своего  часа  стрелки,  в  обязанность
коим вменено направить ход оленя в сторону, которую потребует охота.
   Принц Феб вновь обратился к следопытам:
   - Обнаружили ли вы экскременты?
   Экскременты были немедленно продемонстрированы ему,  он  склонился  над
ними, а когда распрямился, на лице его появилась улыбка.
   - Сие обещает самца крупного и находящегося в  преотличнейшем  здравии,
не так ли, следопыт?
   - О, несомненно, мессир!
   - Так ударьте же в гонг и разводите всех по местам!
   Резкий звук гонга еще медленно затухал в  воздухе,  а  все  вокруг  уже
пришло в движение, своры собак были разделены на три  группы  -  авангард,
арьергард и основную группу, - прозвучал горн, и охота началась.


   Одетый в этот  день  подобно  прочим  охотникам  в  просторную  зеленую
накидку и шапку, подвязанную под подбородком, дабы  ветер  не  снес  ее  в
сторону, Вергилий отложил на время попытки понять, что  именно  таилось  в
странноватых  речах  вице-короля,  и  со  всем  вниманием   погрузился   в
незнакомое для него действо. Все происходящее было для него,  не  имевшего
ни малейшего опыта, ни вкуса к подобным вещам,  в  новинку  и  уже  оттого
только было любопытно. Не говоря уже о том, что вся эта кутерьма, суета  и
суматоха дали ему  возможность  на  время  забыть  собственную  скорбь  от
потери.
   - Эй, следопыты! - вскричал  принц  Феб,  привстав  в  стременах  своей
лошади кремово-белого цвета. - Спускайте псов!
   - _Ату его! Ату!_ - заорали следопыты и  псари,  к  которым  немедленно
присоединились и загонщики.  Собаки  рванулись  вперед,  гончие  при  этом
летели,  вытянувшись  стрелами,  алануты  же  поспешали,  вроде  бы  и  не
торопясь, но ничуть не отставая от гончих, а те  внезапно  остановились  и
принялись повизгивать и тявкать. Загонщики немедленно принялись улюлюкать.
   Главный егерь вскричал "След!" и, подъехав к собакам, спешился и припал
к земле. Почти тут же вскочил на ноги, на лице его появилось недовольство.
Он отряхнулся и показал два пальца. Ответом был общий вздох: "Ах ты... Вот
досада..." - олень был молод для охоты. Компания понеслась дальше. Наконец
зоркие глаза волкодавов сумели отыскать то, чего не смогли сделать  чуткие
носы гончих, - новый след, и  снова  главный  егерь  кинулся  на  землю  и
измерил его. Вскочив на ноги, он с  торжествующим  криком  вытянул  четыре
пальца.
   - _Четыре! Четыре!_
   То есть шириной след был в четыре пальца, иначе говоря, на палец  шире,
чем требуется для начала охоты.
   - Поднять и загнать! - закричал капитан охоты. Собаки ринулись  вперед,
всадники и пешие - следом за ними, и вот громадный олень-самец с  головой,
увенчанной  роскошнейшими  рогами,  вскочил,  вышел  из  своего  логова  и
повернул в сторону от охотников.
   - _Уходит! Уходит! Ахой! Ахой!_
   Двойной сигнал горна оповестил всех о том, что  зверь  покинул  логово,
тройной сигнал (его подали друг за  дружкой  дож,  принц  и  сержант)  дал
знать, что  первую  группу  борзых  пора  спустить  с  поводка,  и  сигнал
четвертый, поданный уже только сержантом  охоты,  известил,  что  началась
настоящая охота. Олень без  особых  усилий  скользил  впереди  гончих,  за
которыми, в свой черед, по зеленым, словно бархатным, аллеям парка неслись
на своих конях принц Феб в ореоле золотых развевающихся волос, дож  Тауро,
враскоряку  сидящий  на  своей  вороной  кобыле,  и  Корнелия,  столь   же
высокомерная, сколь нежная и безразличная в своем дамском седле, словно бы
она сидела в саду под дубом на пригородной вилле.  За  ними  -  следопыты,
псари и все прочие.
   - _Олени! Молодняк!_
   - _Молодняк! Гляди, гляди!_
   Выяснилось, что потревоженный олень был не один,  теперь  его  догоняли
двое других, очевидно - пара  двухлеток  или  трехлеток.  "_Чтоб  их_",  -
послышались крики. "_Отделить приблудных_", - прокричал принц, и спущенные
с поводков гончие отогнали молодняк в сторону, оставив взрослого  самца  в
одиночестве. "_Назад, назад!_" -  завопили  загонщики,  а  псари  щелкнули
своими хлыстиками и принялись свистеть  двум  молодым  гончим,  увлекшимся
преследованием молодых оленей. Это ли или новый сигнал  горна,  но  гончие
вскоре присоединились к общему строю.
   - _Вперед! Вперед!_
   - _Авант! Авант!_
   - _Осторожно, друзья! Только осторожно!_
   И снова клекот горна, визг гончих, пыхтение волкодавов, стук копыт, шум
ветра в ушах...
   Олень уходил от погони настолько легко, что мог позволить себе время от
времени останавливаться  и  глядеть  назад.  А  потом  вдруг  остановился,
оглянулся и в одно мгновение исчез из виду, словно бы моментально  скрылся
в каком-то тайном убежище.
   И новый сигнал горна возвестил поиск.


   Увидев по левую руку павильон с коновязью рядом, Вергилий приотстал  от
остальных и направился туда, к этой  постоялой  станции  -  так  назывался
павильончик. По дороге он дважды останавливался, и слуги дважды  разбирали
перед ним заграждения и поднимали сети - устроено все это было  для  того,
чтобы олень не мог уклониться от заранее спланированного  маршрута  охоты.
Рано или поздно, но он неминуемо окажется неподалеку от павильона. Тут его
дожидались псари с гончими последних свор, тут же имелись  и  арбалетчики,
которые, в случае необходимости, произведут роковой выстрел.
   Снаружи вовсю светило солнце, внутри же павильона  было  сумрачно,  пол
устилали горьковато пахнущие травы, а стены были украшены  свежесрезанными
ветками и цветами. Тут были кушетки, застеленные шелковыми покрывалами,  и
стол, на котором стояли блюда с фруктами и освежающие напитки.
   А еще тут были Корнелия и вице-король.
   - Ах, - вздохнул Агриппа, на полуслове обрывая разговор с Корнелией,  -
если бы еще минуту я следовал  за  гончими,  то,  не  сомневаюсь,  сам  бы
принялся лаять... Ну уж нет. Все  эти  развлечения  хороши  для  недалекой
аристократии. Чем им еще заниматься? Интригами, конспирацией, заговорами и
бунтами. Нет, пусть  уж  они  занимаются  охотой,  так  будет  лучше  всем
остальным. Ну, понятно, кроме оленя. Говоря же о  его  судьбе,  могу  лишь
процитировать некоего желчного израилита Самуэлидеса,  выразившегося  так:
"Судьба его предопределена и известна. Пусть  себе  бежит  куда  хочет.  И
пусть бежит как хочет - быстро, не спеша. Все равно никуда не уйдет".
   Корнелия взглянула на  Вергилия,  и  впервые,  кажется,  в  ее  взгляде
появилась робость. Он заговорил первым.
   - Это не было необходимо, - сказал он. - Совсем нет. Я помог бы  вам  и
так. Думаю, вы это знали. Если бы сколь угодно малая частица вашего сердца
принадлежала мне, вы бы это знали.
   - Мое сердце... - едва слышно произнесла она, мягко покачав головой,  -
мое сердце принадлежит тому, кого я страшусь увидеть... Нет, я не знала, я
не понимала ничего, простите меня. Но что я могу поделать теперь?  События
приняли новый оборот.
   - Вы видели меня нагим и в страхе, - вздохнул Вергилий. - Как вы должны
презирать меня...
   - О нет, нет! - В глазах ее вспыхнул протест. - Нет  же!  Я  ценю  вашу
дружбу и ваше уважение. Надеюсь, я  не  потеряю  их  никогда.  Но  я  была
бессильна, совершенно  бессильна  предотвратить  то,  что  произошло...  -
Взгляд ее блуждал, словно бы  она  глядела  куда-то  далеко  сквозь  него,
сквозь толщу воздуха, далеко-далеко... - Из людей никто не может принудить
меня ни к чему, никто, только один... Я сделаю для него все, все...  кроме
одной вещи... а хочет он от меня именно это...
   "Туллио? - мысленно спросил себя Вергилий и тут же сам себе ответил:  -
Нет. А кто же тогда?" Ответа не было.
   Звякнула тарелка. Корнелия прямо и бесстрастно глядела на него.
   - Я приношу вам свои извинения, - произнесла она твердо  и  холодно,  -
однако зерцало должно быть изготовлено.
   Вице-король ушел в глубину павильона, принес оттуда корзину с отборными
фруктами,  наполнил  бокалы  охлажденным  во  льду  вином,  передал  бокал
Вергилию и сел против него - по другую сторону  неширокого  стола.  Достал
из-за пазухи  маленький,  изукрашенный  драгоценностями  ножичек,  очистил
грушу и принялся делить ее на дольки.
   -  Невежество  и  косность  провинциальных  царьков,   доктор,   весьма
огорчительны для столь изощренного ума, как ваш. Я  отчетливо  представляю
себе, какие горы дукатов идут ежегодно на то,  чтобы  дож  мог  устраивать
охоты, содержать угодья, парки, леса и  прочее.  А  едва  наступает  время
платить  налог  на  содержание  имперских  дорог,  проходящих  через   его
владения, - налог, воистину, смехотворный по сравнению с тратами на охоту,
то - о, Юпитер, защити меня! - сколько стенаний и сетований на нищету  мне
приходится выслушивать...
   - Да, несомненно, - согласился осторожно Вергилий, - дороги - это  вены
и артерии империи.
   Что-то словно бы слегка приоткрылось в вице-короле, и он слегка опешил.
Впрочем, он моментально пришел в себя, и голос его,  когда  он  продолжил,
оставался все таким же ровным и уклончивым.
   - Да, несомненно. И вы  легко  поймете,  досточтимый  доктор,  что  для
дальнейшего процветания империи, равно как и ее  союзников,  конфедератов,
да и для всей Ойкумены, для всего цивилизованного западного мира  насущной
необходимостью является безопасность этих дорог. А среди них, -  продолжил
он, пригубив вина, - Великая Горная дорога не из последних. А  если  столь
высокопоставленная  путешественница,  как  госпожа  Лаура,  сестра  нашего
конфедерата короля Карса, не смогла  преодолеть  этот  путь,  то  куда  уж
дальше? Несомненно, речь может идти о разбойниках. Где-то там, на  дороге,
есть место, опасное для нас всех. И император - да, сам  Август  Цезарь  -
желает знать, где именно. И желает узнать это без  промедления.  Так  что,
сударь, мы всецело зависим от вас, от  вашего  искусства  и  вашей  науки.
Отыщите нам это место. А мы, в свою очередь, не будем иметь ничего  против
вашего желания вознаградить себя за  сей  труд  мешками  дукатов  или  чем
угодно подобным. Несомненно, Цезарь сумеет возместить вам  ваши  издержки.
Хотя бы... - Он замолчал. Улыбнулся. Пожал плечами. -  Несомненно,  отказа
вам не будет ни в чем.
   Агриппа передал Вергилию тарелку с дольками груши. Вергилий принял  ее,
взял дольку в рот. Груша была холодна, ароматна и таяла  на  языке.  А  за
стенами павильона все слышней становились звуки охоты.
   - Конечно же, господин вице-король, - сказал он медленно, -  я  был  бы
глупцом, когда не обратил бы внимания на ваши слова.
   Вице-король быстро и выразительно вздохнул  и  немедленно  сменил  тему
разговора:
   - Ну так что же? Взглянем, как обстоят дела с охотой?


   Два длинных сигнала горна, два коротких, снова два длинных и  еще  один
длинный, затухающий - олень  выскочил  из  леса  и  несся  по  лугу,  мимо
гигантских деревьев, продираясь сквозь высокую  траву  к  лощине,  петлял,
стараясь сбить с толку гончих, попытался залечь в  болоте,  но  передумал,
выбрался к открытой воде,  вошел  в  нее  и  поплыл.  Новый  сигнал  горна
известил охотников и об этом. Олень поплыл вниз по течению, скрывался  под
водой,  выныривал  вновь  и  наконец  выбрался  на  берег,  кинувшись   на
следовавших вдоль его курса пеших охотников. Новый сигнал  горна  известил
об опасности, оленя обложили со всех сторон, гончие  взвизгивали,  пытаясь
добраться до его ног, мрачные алануты наседали на зверя в полном молчании.
   Олень несся дальше, не успевая уже уворачиваться  от  ветвей,  хлещущих
его по морде. На губах зверя выступила пена. Охотники между  тем  успевали
обсудить, что, судя по отпечаткам копыт и разбросу  ног,  ход  оленя  стал
тяжелее, да и одно из копыт уже сбито. Гончие вошли в раж и неистово,  без
передышки заливались,  очередной  сигнал  горна  сообщил  всем,  что  дело
близится к развязке. Наконец олень оказался прямо против павильона, шерсть
его потемнела от пота, он шарахался в стороны от гончих,  обнаглевших  уже
настолько, что они не давали ему прохода.
   Снова запел горн. Олень резко и высоко отскочил  в  сторону  и  наконец
пошел напролом; приклонив вниз голову, он - с  сухим,  запекшимся  ртом  -
прижался к ограде, выставив рога в сторону собак, поддел какую-то  из  них
на рога, отшвырнул другую копытом. Новый сигнал трубы прозвучал как  плач.
"_Мы,  приперли  его,  приперли!_"  Сзади  к  оленю  подкрался  сержант  и
перерезал ему горло клинком. "_Поберегись задней!_" Псари подзывали к себе
собак, горн возвестил победу, олень рухнул на землю. Поднялся, снова упал,
вновь поднялся, споткнулся и рухнул навзничь. К  нему  подбежали  псари  и
принялись макать хлеб в его кровь, скармливая его  молодым  собакам.  Горн
протрубил смерть.
   Оказалось, что рядом с Вергилием стоит Корнелия, а с другой  стороны  -
вице-король.
   - То, что я совершила, - сказала она быстро и решительно, -  я  сделала
оттого, что была в отчаянии. У меня и в  мыслях  не  было  навредить  вам,
поверьте, у меня не было сил, чтобы предотвратить то,  что  произошло.  Но
клянусь вам теперь, пусть я умру, как умер этот олень, если в то же  самое
мгновение, когда я увижу лицо своей дочери в зеркале, я не верну  вам  то,
что взяла.
   Дож ухватился за ветвистые рога и вывернул голову оленя назад.
   - Эй, ребятишки! -  крикнул  он,  широко  улыбаясь,  -  а  кто  из  вас
придержит передние ноги, кто задние, и кто снимет пробу?
   Молодой человек, наверное чей-нибудь сын, извлек нож  и  взрезал  брюхо
оленя, чтобы "взять пробу" - выяснить, насколько толст слой жира. Вергилий
в последний раз взглянул на зверя. Что же, вот перед ним  его  собственная
судьба. Бежать он мог. Но не мог никуда скрыться.





   Они ехали вместе - Вергилий на белой  кляче-полукровке,  а  Клеменс  на
крепеньком   серо-буро-малинового   цвета    муле,    который    постоянно
оборачивался,  пялился  на  Клеменса  своими   плутоватыми   глазищами   и
беззвучно, будто ухмыляясь, обнажал пасть, полную желтоватых зубов.  Вдоль
аллеи стояли кипарисы, там и тут  виднелись  надгробья.  Возле  одного  из
камней приятели приостановились и прочли эпитафию:

   Ave Julia Conjux Carissimma
   Salve Ad Aetemitam (*13)

   - Мда, это бы меня тронуло, - пробормотал алхимик. - Когда бы  подобные
вещи вообще меня трогали. Жили, поди, словно кошка с собакой, и вез он  ее
сюда, улыбаясь до ушей... Так ты получил имперские бумаги?
   Вергилий кивнул. Где-то невидимый пастух позвал свистом свою собаку,  в
ответ донеслись лай, дружное блеяние и глухое позвякивание колокольчика на
шее холощеного барана, возглавлявшего стадо.
   Впрочем, секретарь вице-короля был весьма далек от воодушевления.
   - Знаете что, сударь... - сказал он, -  на  самом  деле,  без  хорошего
конвоя вам никакие документы не помогут. Морские гунны сначала нападут,  а
уж потом будут читать ваши бумажки... если вообще прочтут.  Ну  разве  что
сыщется у них какой-нибудь грамотей. А что бы вам  не  дождаться  каравана
следующего года?
   - Некогда, - последовал краткий ответ.
   И тут лицо секретаря внезапно потеплело.
   - Да, конечно же!  -  воскликнул  он.  -  Как  я  сразу  не  сообразил!
Несомненно,   ваше   магическое   искусство   позволит   вам    установить
непроницаемую завесу вокруг своего корабля, которая сделает вас невидимым!
Или же вы лишите их паруса ветра, или же вольете тяжесть в их весла...
   - Ну да, - кивнул Вергилий. - В общем, что-нибудь в этом роде.
   Секретарь взял тончайшие листы превосходнейшего пергамента  и  заполнил
их строчками  блестящей  черной  туши,  киновари  и  пурпура,  удостоверил
документы печатями - по одной  на  каждой  странице,  -  свернул  листы  в
трубку, перевязал и снова скрепил печатями - теперь документы имели весьма
торжественный вид.
   Ну разумеется, если у морских гуннов хватит времени, чтобы проникнуться
этой торжественностью...
   В очередной раз обернувшись, мул Клеменса получил наконец мощный шлепок
по морде, сочным эхом разнесшийся по окрестностям, встряхнул башкой  и  на
время, похоже, согласился вести себя благопристойно.
   - Хм, - Клеменс протянул вперед  ту  же  самую  руку,  что  только  что
образумила мула, - это что же, и есть ее вилла? Что это там  за  пугало  в
сером?
   Пугалом в сером был одетый в серый шелк Туллио,  восседавший  на  сером
скакуне.  Он  поджидал  гостей  возле   ворот.   Сопровождала   его   пара
оруженосцев, также обряженных  в  серые,  но  уже  полотняные,  наряды,  -
оруженосцы сидели верхом на пятнистых сероватых пони. Под  ногами  лошадей
крутились  низкорослые  гончие  той  породы,  что  за  пределами   Неаполя
называются "итальянскими".
   - Это ее сенешаль, - ответил Вергилий. - Я говорил тебе  о  нем.  Зовут
его Туллио, он - тот самый человек, что открыл мне дверь в убежище,  когда
я плутал по подземельям. - О второй двери,  которую  распахнул  перед  ним
Туллио в тот же день, Вергилий не сказал ничего.
   - Не понимаю, чего ты смеешься? Чем ближе мы подъезжаем,  тем  солиднее
он выглядит.
   Вергилий не стал объяснять, что  его  смех  вызван  совершенно  другими
причинами - да и времени на это не было. Торжественный дозор между тем уже
двинулся им навстречу.
   - Досточтимые маги, позвольте приветствовать вас от имени ее величества
королевы Корнелии, догарессы и королевы  Карса.  -  Туллио,  не  слезая  с
седла, торжественно поклонился.
   Поклон был незамедлительно возвращен.
   - Благодарю вас, господин Туллио. Это мой компаньон доктор Клеменс,  он
крупный ученый в области металлургии, а также известнейший алхимик,  равно
как и великий знаток музыки и иных дисциплин и искусств. Он поможет нам  в
предстоящем труде.
   Лицо Туллио никак не могло принять  определенного  выражения.  С  одной
стороны, многочисленные титулы и умения Клеменса его весьма впечатляли.  С
другой стороны,  все  впечатление  от  Клеменса  портил  его  мул.  Вконец
насторожил Туллио контраст между  изысканным,  почти  щегольским  одеянием
Вергилия  и  полной  бесхитростностью  одежды  Клеменса.  Впрочем,   общее
впечатление было спасено внушительными  габаритами  алхимика.  Тут  Туллио
кивнул, словно бы сам себе, и весьма куртуазно пригласил гостей  следовать
за ним.
   Корнелия приняла их в комнате, пол, стены и  потолок  которой  были  из
мрамора разнообразнейших цветов  и  оттенков.  Матовый  камень  словно  бы
заполнял  все  помещение  мягким   свечением,   в   котором   ее   кресло,
расположенное в самом центре и больше похожее на трон, как будто  плавало.
Одета Корнелия была весьма строго.  Высокий  воротник  мантии  был  стянут
золотой цепью, и это шло ей куда больше, чем низкий вырез одеяния, бывшего
на ней в день их первой встречи с Вергилием. Этот  наряд  был  куда  более
женственным, нежели те охотничьи костюмы, которые она успела переменить за
время их второй встречи. В ее  наряде  -  кажется,  тут  не  обошлось  без
влияния   Карса   -   присутствовало   нечто   абсолютно   законченное   и
ослепительное, что в то же самое время казалось  отчасти  варварским  либо
чрезмерно изощренным. В любом случае тут не было ни  малейшего  намека  на
мягкость нынешней неаполитанской моды,  и  ей  это  очень  шло.  На  щеках
Корнелии  горел  румянец,  который  никоим  образом  нельзя  было   счесть
результатом косметических ухищрений.
   - Нынче я не королева, - промолвила она, приветствуя гостей. -  Сегодня
я просто госпожа Корнелия. В моем присутствии можно сидеть. Вина.  -  Вино
было немедленно доставлено и разлито по бокалам. - Как ваши  успехи,  маг?
Приблизились ли вы к тому, чтобы начать работу над магическим зерцалом?
   - Госпожа Корнелия, - подавил вздох Вергилий, -  сегодня  мы  ровно  на
день ближе к нему, чем были вчера. Надеюсь, завтра мне удастся отправиться
на Кипр на одном из судов императорского флота.
   Лицо ее на мгновение исказилось.
   - Снова завтра да завтра... Моя дочь в опасности, маг. И эта  опасность
куда хуже, чем просто неизвестность. Зачем же  вам  рисковать  собственной
жизнью, отправляясь на Кипр, вместо того чтобы, пользуясь своим магическим
искусством, перенести сюда необходимое вам количество меди? Я знала одного
некроманта...
   - Я вовсе не некромант, госпожа...
   Казалось, она потеряла выдержку.
   - Ах, не раздражайте же меня, указывая на несущественные различия, маг!
- закричала она. - Я в отчаянии, разве вы не видите?! Чем дольше задержка,
тем больше опасность!
   Вергилий вежливо поклонился:
   - Работа будет исполняться со всей возможной быстротой. Но ее  исполняю
я, и никто иной. Поэтому даже госпожа Корнелия не вправе судить о ее  ходе
или давать указания. Разумеется, если я ее  не  устраиваю,  то  она  может
отказаться от моих услуг и передать заказ в другие руки.
   Она взглянула на него расширившимися зрачками. Рот ее  был  полуоткрыт,
пальцы  конвульсивно  царапали  львиные   морды,   которыми   оканчивались
подлокотники кресла. Туллио  положил  руку  на  меч.  Клеменс,  словно  бы
ненароком, взялся за край мраморного стола.
   Вергилий же не шелохнулся. Голова его чуть склонилась набок,  будто  он
приготовился слушать. Но  в  комнате  внезапно  потемнело,  вместо  яркого
полуденного солнца в  ней  воцарился  сумрак  и  среди  него  -  туманные,
невнятные фигуры. Они  бормотали  что-то,  темнота  сгущалась,  прозрачные
фигуры все прибывали откуда-то, говорили, бормотали, лопотали,  шептались,
вздыхали...
   Рот Корнелии приоткрылся, глаза ее  беспомощно  блуждали  по  сторонам,
плечи дрожали. Вергилий же взглянул в тот  угол  комнаты,  где,  казалось,
призраков было больше всего, и  покачал  головой.  Смутные  фигуры  начали
растворяться,  становились  прозрачными,  таяли,   их   голоса   затухали,
смазывались  в  сумраке,   который   тоже   принялся   белеть,   светлеть,
рассеиваться, и вскоре комнату вновь  заливало  полуденное  солнце,  почти
мгновенно согревшее мрамор.
   Тихим, потерянным голосом Корнелия повторила:
   - Не путайте, пожалуйста, меня этими тонкими различиями. - Она покачала
головой и сделала отстраняющий жест руками. -  Я  ведь  только  женщина  и
ничего не понимаю в колдовстве. Вот на тех столах, маг, как вы и  просили,
- драгоценности и безделушки моей дочери. Все,  кроме  тех,  конечно,  что
были на ней, когда она отправилась в путешествие. Принести их вам?
   Вергилий  кивнул  и  сел  на  длинную  скамью  возле  стола.   Корнелия
прищелкнула пальцами, и моментально  появились  слуги,  которые  принялись
выгружать на  стол  содержимое  коробок,  шкатулок,  ларцов,  саквояжиков,
сундучков и ящиков.
   - Жемчуг и драгоценные камни  использовать  мы  не  можем,  -  вздохнул
Вергилий. - Помочь нам могут только  металлические  вещи.  -  Он  принялся
откладывать в сторону коралловые и гранатовые ожерелья, нефритовые брошки,
берилловые кольца и браслеты. Оттолкнул от себя кучки рубинов и изумрудов,
оставил лишь золотые кольца  и  браслеты,  а  также  брошки  и  серьги  из
серебряной филиграни. - Что-то из этого может нам подойти,  -  сказал  он,
однако озабоченность в его голосе не пропала. Пальцы перебирали  золото  и
серебро как-то неуверенно. Ничто  из  этого  не  казалось  ему  достаточно
надежным. Или даже хоть сколько-нибудь надежным.
   - Я понимаю, что у госпожи Лауры очень много украшений, очень...
   - Она - дочь короля, - ответила Корнелия, - и сестра короля. Дед ее был
дожем Неаполя, а отец ее бабки был  Императором.  -  Лицо  Корнелии  гордо
зарделось при этом перечислении. - Конечно, у нее много украшений.  Что  с
того? Да и как может быть иначе?
   Медленно, старательно и осторожно подбирая  слова,  Вергилий  объяснил,
что именно он имел в виду и что именно ему необходимо. А  требовалась  ему
вещь, которую госпожа Лаура носила бы очень часто. Но при таком  богатстве
следовало предположить, что украшения  она  меняла  постоянно.  Или,  быть
может, существовала какая-то, пусть даже единственная вещица,  которая  не
попала в это блистательное великолепие, разложенное перед ними  на  столе?
Любимая заколка, например?
   Корнелия слушала внимательно, золотые  искорки  высекались  солнцем  из
драгоценной груды; наконец хозяйка произнесла фразу, которой  Вергилий  не
понял. Тут же одна  из  служанок  покинула  комнату.  Вергилий  машинально
взглянул ей вслед, но обнаружил там  только  тот  самый  стол,  который  в
начале их визита как бы невзначай приподнял за край Клеменс, словно сделан
был стол не из мрамора, а из обыкновенного ивняка. Но где же сам  Клеменс?
В комнате его не было.
   Служанка вернулась, да не одна - вместе с  ней  пришла  старая,  босая,
укутанная в шаль женщина, на одной из щиколоток у нее  гремел  браслет.  С
изумлением Вергилий обнаружил, что  в  нос  старухи  продето  кольцо  -  о
подобном ему доводилось только слыхивать, а вот увидел - впервые.  Старуха
подошла к Корнелии и без церемоний заговорила с ней на незнакомом языке. В
руке у  нее  была  небольшая  коробочка.  Корнелия  взяла  ее,  открыла  и
поморщилась. Передала коробку слуге, чтобы уже тот передал ее Вергилию.
   - Это старая нянька моей дочери, - пояснила она, пока Вергилий открывал
коробочку. - А зовут ее Десфияшта, не правда  ли,  варварское  имя?  А  на
самом деле, она очень милая и потешная  старушка.  Я  бы  с  удовольствием
позволила вам переговорить, но вот беда - она знает только язык Карса. Она
говорит, что моя дочка носила эту вещь чуть ли не каждый день. Про  нее  я
совсем забыла, а теперь, как увидела,  так  сразу  вспомнила.  _Т'сан  фоа
Десфияшта, Лаура'т?_
   - _Ан'ах, ан'ах Пассилисса'н_, -  ответила  карга,  по-птичьи  наклонив
голову и вглядываясь в лицо Вергилия своими темными,  глубоко  посаженными
глазами.
   - Да, так оно и есть, - повторила Корнелия. - Подойдет?
   Это была маленькая и потертая медная застежка в  форме  брошки,  весьма
приблизительно  изображающая  льва,  который  пытается  с  помощью   обеих
передних лап засунуть в пасть собственный хвост.  Брошка  вполне  годилась
для того, чтобы застегивать ею нижнюю тунику. Вергилий достал застежку  из
коробочки,  мгновение  молча  и  внимательно  разглядывал  ее  и   наконец
улыбнулся. В улыбке его, казалось, светится само удовлетворение.
   - Да, госпожа Корнелия, это подойдет.
   - Вы действительно не хотите взять что-либо, сделанное из  серебра  или
золота?
   - Здесь нет особенной разницы... впрочем, медь и в самом деле  наиболее
подходяща - мы ведь собираемся отлить зеркало из бронзы.  Конечно,  брошка
сделана не из девственной меди, но она  не  слишком  велика,  и  вреда  не
будет. Напротив, добавка такого количества металла, столь часто  ношенного
благородной Лаурой и столь рядом с телом, несомненно,  поможет  установить
крепчайший контакт между нею и зерцалом в тот момент, когда вы взглянете в
него. Вот для чего необходима подобная вещица, а размер и прочее не  имеют
особого значения.
   Казалось, хозяйка попыталась что-то ответить на это и  даже  набрала  в
легкие  воздух,  но  передумала,  и  по  лицу  ее   скользнуло   выражение
совершенной  беспомощности.  Она  откинулась  в  своем  кресле  и   тяжело
вздохнула.
   - Маг, маг, я ничего не понимаю в науках и в колдовстве... повсюду  мне
чудится лишь дыхание смерти... прошу вас, поторопитесь,  сделайте  быстрее
свою работу, чтобы я узнала, где находится моя дочь. - Она мягко поднялась
на ноги. - Желаю вам удачи, маг, в вашем путешествии, надеюсь, оно пройдет
успешно, и вы возвратитесь с тем, ради чего отправляетесь в  путь.  -  Это
были слова формального прощания, а еще она добавила: - Я знаю, что  вы  не
станете попусту терять время. Прощайте.
   Да, те  же  слова  сказал  однажды  Туллио...  Произнеся  их,  Корнелия
покинула комнату.
   Почти все слуги  последовали  за  ней,  на  какое-то  время  в  комнате
задержалась лишь старуха Десфияшта, которая не  без  любопытства  оглядела
Вергилия, сказала ему  что-то  на  своем  языке,  улыбнулась  оттого,  что
сообразила наконец, что он ее не понимает, и ушла, позвякивая браслетом на
лодыжке.


   - Но скажи мне все же,  -  продолжал  допытываться  Клеменс,  -  каковы
настоящие причины твоего согласия на эту работу?
   Солнце клонилось  к  закату,  приятели  возвращались  в  Неаполь,  куда
успевали попасть еще до сумерек, но не слишком их опережая.
   - Что же... - ответил Вергилий, -  возможно,  главная  причина  кроется
именно в том, что ранее подобного зеркала я не делал.
   - Я рад, - резко выдохнул его компаньон, - я рад, если и в  самом  деле
это так.
   - Отчего же?
   Огонек, вспыхнувший в некотором отдалении от дороги, сообщил о том, что
то, что ранее казалось небольшим пригорком, оказалось  на  деле  хибаркой,
низенькой лачугой, сооруженной из торфа, глины и хвороста, принадлежавшей,
верно, пастуху или батраку с фермы. С той стороны подул ветерок и донес до
путников запах баклажанов, которые пекли к ужину на открытом  огне,  запах
их кожуры, лопающейся от жара, иссиня-черной,  пряной.  Донеслись  до  них
обрывки какой-то песни, но слишком тихие, чтобы разобрать слова.
   - А вот почему, - продолжил Клеменс. - Боюсь,  что  дело  смахивает  на
охоту с подсадной уткой. Словом, похоже на мистификацию. Сейчас я тебе все
растолкую.
   Итак,  Вергилий  принялся  разбираться  с   драгоценностями   пропавшей
девушки, Клеменса же, по его словам,  посетила  нужда,  присущая  и  самим
королям, и он покинул комнату, дабы отыскать отхожее место.  Он  спрашивал
дорогу  у  нескольких  слуг,  но  те  либо  не  говорили  по-латыни,  либо
произносили какие-то слова с таким варварским акцентом, что понять их было
невозможно. Наудачу Клеменс ткнулся в несколько похожих местечек и наконец
отыскал то, что ему требовалось. Но дело в другом...
   - Ты помнишь ту  миниатюру,  которую  дож  Тауро  показывал  нам  перед
охотой? Нам и всем прочим собравшимся?
   Вергилий  нахмурился.  Он  снова  ощутил  какой-то  укол,  похожий   на
вчерашний, ощущенный именно тогда, когда дож раскрыл перед ним медальон.
   - Ну конечно, - пробормотал он, - с изображением Лауры-девочки.  И  что
же?
   - А то, что тогда я наконец увидел, как она выглядит. А  сегодня  узнал
ее.
   - Узнал? Кого?
   - Да Лауру же, - спокойно ответил Клеменс. - Ту самую пропавшую  особу.
Она живет здесь, на вилле. И не говори мне,  что  такого  быть  не  может,
потому что я видел ее собственными глазами. Теперь, конечно,  она  лет  на
пять старше той, что на картинке, но перепутать невозможно. Рыжие волосы с
коричневатым отливом и коричневые глаза  с  рыжинкой.  Очень  белая  кожа,
чудно очерченный рот. Ну, ты знаешь, она не в моем вкусе -  я  предпочитаю
женщин или моложе, или старше... Как сыр... Собственно,  какое  это  имеет
значение...
   Но значение все это, несомненно, имело, поскольку его спутник со  всего
размаху ударил себя по колену, так что его лошадка нервно перешла на рысь.
   - Да пропади я пропадом! - вскричал он. - Ведь и я ее видел! Как я  мог
забыть?! Когда впервые встретился с Корнелией...  тогда  это  была  только
слабая догадка... неудивительно, что  я  чувствовал  себя  дурак  дураком,
когда дож показывал мне медальон... да! Она была одета служанкой и  сидела
подле Корнелии, держала в руках вышивку. И...  -  Он  нахмурился,  пытаясь
сосредоточиться. Между тем тени на земле удлинялись и синели.  -  Что  там
было, на вышивке? - Но следующие слова Клеменса сбили его с мысли.
   - Вот именно. Одетая служанкой. Чудесно.  Так  что  же,  маг  Вергилий,
доктор чудодейств, как по-твоему? Они дурачат дожа, да пребудет его власть
вовеки, что вряд ли возможно, а по мне-таки  ленивый  король-чурбан  лучше
короля-плахи. Или же - самого Цезаря? Дурачат, выдавая дочку за  служанку?
Если так, то вся затея с зерцалом - просто комедия, устроенная  для  того,
чтобы выждать момент, когда девочка  будет  готова  исполнить  свою  роль?
Корнелия взглянет в зеркало, и - нате вам! - все-все узнают  и  кинутся  в
отлично  известное  место,  отыщут  там  девицу   и   доставят   ее   пред
императорские очи. Ну, а там уже...
   Вергилий  покачал  головой.  Нет.  Нет,   он   не   думает,   что   тут
разворачивается простая комедия. Корнелия так  явно  стремилась  завладеть
зерцалом, выказывала такое желание и нетерпение, что версия Клеменса  явно
чего-то не учитывала. Но каково тогда настоящее объяснение?
   У алхимика, впрочем, нашелся еще один вопрос:
   - А ты произвел соответственную философскую подготовку  к  путешествию,
да и к самой работе? Ты уверен, что не станешь блуждать в потемках?
   Вергилий заверил его, что с этим все в порядке.
   - Я проходил через дверь, - промолвил он.
   -  Отлично,  -  вполне  удовлетворенно   кивнул   Клеменс.   -   Просто
замечательно.
   _Проход  сквозь  дверь_,  или  же  _переход   через   порог_,   являлся
метафизическим действием, суть которого состояла  в  перемещении  ума  или
души на иной уровень опыта и ощущений, дабы отыскать знания, недоступные в
обыденном состоянии. Часто подобный переход производился во сне. Но  такие
переходы требовали невероятной  способности  к  концентрации,  богатейшего
воображения, которыми обладали очень немногие.  Но  и  для  этих  немногих
требовались годы и годы тренировок.
   - Но из всего, что я там видел, - медленно продолжил Вергилий,  -  лишь
одно имело какой-то смысл... то, что рассказал мне Илириодор,  мой  старый
учитель.
   Клеменс слушал рассказ Вергилия  о  встрече  с  Илириодором,  почесывая
бороду. Между тем они достигли уже Помпейской дороги, ведущей к  городским
стенам.
   - Ну, что касается виденного и смысла, соответствующего твоим видениям,
- промолвил он наконец, - то ты ведь знаешь: большинство подобных знамений
бессмысленны, пока подобное не встретится тебе во плоти. И не  обязательно
сразу, и  не  обязательно  быстро.  Но  когда  они  осуществятся,  ты  все
вспомнишь. А вот то, что сказал  тебе  Илириодор,  имеет  непосредственный
смысл, и смысл глубокий. Несомненно, глядение в зеркало есть акт катализа.
Несомненно и то, что все, происходящее в мире,  навеки  отпечатывается  во
всеобъемлющем и вечном эфире, который присутствует во всех нас, равно  как
и все мы находимся в нем... Лучи солнца  проникают  повсюду,  однако,  как
заметил некий мудрый александрийский еврей, один солнце и так разглядит, а
другому для этого лупу подавай... Собственно говоря, магическое зерцало  и
является в некотором роде подобной лупой. Но, кстати, то, что сказал  тебе
Илириодор, менее важно, чем то,  что  он  сделал  для  тебя.  Вспомни:  он
оттолкнул от тебя мед. Тебе  нельзя  было  трогать  его,  поскольку  иначе
возник бы избыточный контакт между метафизическим и плотским телами.  Если
бы ты попробовал тот мед, то твоя душа, психика, анима, дух - называй  как
хочешь, - словом, та часть тебя, что  посетила  Илириодора,  попала  бы  в
западню и не смогла бы вернуться сюда. Твое тело  так  и  осталось  бы  до
самой смерти без нее. Ты сделался бы просто-напросто безмозглым идиотом. И
это был бы уже не тот Вергилий, которого мы знаем...
   Вергилий же, тот самый, которого он знал, задумался в это время о  том,
что на деле-то  Вергилий,  которого  знает  Клеменс,  это  не  совсем  тот
Вергилий, о котором Клеменс думает, будто его знает. А  сколько  Вергилиев
существует  на  свете  всего?  Или  сколько  частей  цельного  Вергилия  -
размышляла одна его часть...
   На землю пали сумерки. Вдоль дороги вспыхнули  факелы,  а  прямо  перед
ними начали сходиться гигантские створки ворот. Приятели пришпорили  своих
скакунов и ринулись вперед.  Стоявший  на  страже  солдат  взглянул  в  их
сторону, пригнулся, словно стараясь разглядеть лица, а потом подался назад
и  что-то  крикнул  через  плечо.  Собственно,  они  его  даже   услышали:
"Вергилий! Маг! Подожди закрывать!"
   Массивные двери замерли. Стражник отсалютовал им  копьем  и  улыбнулся,
когда  путешественники  проезжали  мимо.  Ворота  за  их   спиной   тяжело
захлопнулись.   Лязгнули   задвижки,   щелкнули   щеколды.   Теперь   все,
находившиеся в Неаполе, были в безопасности - где  само  это  слово,  увы,
было понятием весьма относительным.
   - Так будем же благодарны, - отметил Клеменс, привязывая своего мула  в
стойле на улице Драгоценной Сбруи, - что Вергилий остался  тем  Вергилием,
которого знаю не только я, но и все остальные.
   Свои тяжелые и смутные мысли Вергилий разглашать не стал.





   Из представительства адмирала прибыл  курьер,  известивший  Вергилия  о
том, что Сергиус Амадеус - глава моря, командующий Южным флотом Империи  -
готов обсудить  интересующие  Вергилия  проблемы  и  примет  его  нынче  в
полдень.
   Собственно, к этой встрече он начал готовиться загодя - на следующий же
день  после  визита  к  Корнелии.  Никакими  условностями  и   церемониями
пренебречь тут  было  нельзя.  Вергилий  облачился  в  докторскую  мантию,
вздохнул и  повесил  на  себя  тяжелую  золотую  цепь,  говорившую  о  его
принадлежности к Сенату. В одной руке  у  него  была  папка  из  багрового
шелка, украшенного имперской монограммой, в другой  же  -  белая  палочка,
смахивающая  на  жезл  или  скипетр,  которая  свидетельствовала   о   его
принадлежности к Ордену. Что ж, имперский флот был уже не тот, что прежде,
но ритуал продолжал соблюдаться неукоснительно.
   Вергилий отправился к командующему  и  не  пешим,  и  не  конным  -  он
пустился в путь, восседая в паланкине, несомом шестью рабами, в  то  время
как четверо других с жезлами в руках  попарно  открывали  и  замыкали  сие
торжественное шествие. Эта  команда  из  десяти  человек  была  собрана  и
вышколена известным любителем роскоши  стариком  проконсулом  Лентониусом,
бывшим ранее губернатором Нижней  Нубии.  Впрочем,  это  были  не  рабы  -
старина Лентониус дал им вольные, назначил пожизненное содержание и держал
при себе лишь на случай, когда возникнет необходимость в подобных выходах.
   По холмистым и узким улочкам, прилегавшим к  улице  Драгоценной  Сбруи,
команда двигалась легко и  спокойно,  однако  же  оказавшись  на  просторе
Королевской  дороги,  моментально  перешла  на  сложный  ритуальный   шаг,
который, по словам Лентониуса, был позаимствован у Кандасов, королей Куша,
чьи земли непосредственно  примыкали  к  Нижней  Нубии.  Итак,  носильщики
делали шаг вперед, медленно подтягивали вторую ногу, ставили ее наравне  с
первой, чуть пережидали и затем делали следующий шаг.
   Так они и перемещались по утренним улицам Неаполя, запруженным народом.
Прохожие реагировали по-разному: одни не обращали ни  малейшего  внимания,
другие глядели с изумлением, кто-то смотрел на происходящее с  неприязнью,
и не было недостатка в  тех,  кто  громко  изрекал  свои  комментарии  (не
слишком  уважительно),  вполне  придерживаясь   неаполитанской   традиции,
согласно которой отсутствие особого расположения со стороны рока и фортуны
вполне компенсируется свободой речи и высказываний.
   Так паланкин  проплывал  мимо  торговцев  рыбой  с  корзинами,  полными
извивающихся сардин, мимо группок школьников, отправляющихся на занятия по
стрельбе из лука, фехтованию или игре на арфе, мимо грузчиков  у  повозок,
мимо бродячих торговцев тканями, сующих всем проходящим  под  носы  отрезы
тонкого черного  сукна  или  полосатой  бязи,  мимо  взвода  арбалетчиков,
направляющихся на стрельбище, мимо детей с  замаранными  руками,  грязными
ногами и неумытыми лицами - детей, которым никогда не суждено оказаться  в
школе.
   И вдруг один ребенок подбежал к процессии и,  размахивая  руками,  дабы
привлечь к себе внимание Вергилия, принялся кричать:
   - Господин, господин!
   Уличный мальчишка, совершенно обыкновенный, лет десяти-одиннадцати.
   Положив свой жезл на колени, маг принялся искать медную монетку,  чтобы
кинуть ее оборванцу; тот, однако же, пытался пробиться к  самим  носилкам,
невзирая на то, что возглавлявшие процессию пешие слуги оставили на  время
свой ритуальный шаг и тумаками отгоняли парня.
   - Господин! - закричал он снова. - Господин, твой дом горит!
   - Что?!
   - Правда-правда, у тебя пожар!
   Вергилий дал знак носильщикам,  чтобы  они  опустили  его  на  землю  и
привели коня, но вместо того они моментально развернулись и тем  же  путем
ринулись обратно, но теперь уже во весь  опор.  Носильщики  бежали  легко,
словно бы без малейшего  труда,  четверо  же  свободных  от  ноши  криками
расчищали перед паланкином дорогу. Что ни  говори,  но  старина  Лентониус
отлично вышколил свою команду.
   Вскоре Вергилий увидел клубы дыма - нельзя было с точностью утверждать,
что горит именно его дом, но, вне  сомнений,  горело  в  том  направлении.
Огонь! Вергилий вздрогнул, подумав о своих книгах -  книгах,  собранных  с
великим тщанием по всему миру. Подумал об устройствах и машинах,  любовно,
с превеликими трудами сконструированных им за долгие годы, - в целом свете
не отыщется и трех человек, способных их восстановить. Да, вероятно, таких
людей только двое. Он вспомнил все эксперименты и проекты,  среди  которых
магическое зерцало было лишь одним из многих; были начаты и такие  работы,
нарушение хода которых неминуемо губило все дело. Он подумал о  сложнейшей
системе доставки воды,  о  светящихся  шарах,  об  автоматах,  гомункулах,
хронометрах,  мандрагорах,  инструментах,  оборудовании...  Об   убранстве
комнат и своих вещах, о произведениях искусства... и о трех своих мастерах
- Тинусе, Иоанне и Перрине, цена которых не могла быть выражена ни в каких
горах золота.
   И ведь у каждого из них были друзья, были семьи...
   Весть о пожаре распространялась по округе, и толпа зевак с каждым мигом
становилась все гуще. Четверо гонцов кричали в унисон, стараясь  переорать
гул толпы, освобождая дорогу носильщикам, которые, дабы не тратить дыхания
попусту, не говорили ни слова и лишь неслись со всех ног вперед.
   На улице Драгоценной Сбруи паника  сопутствовала  хладнокровию.  Те  из
жителей, чьи дома располагались достаточно далеко от огня, были не слишком
встревожены,  однако  же  потихоньку  увозили  от  греха   подальше   свое
барахлишко на подводах и тележках. Жившие же вблизи  Вергилия  -  тележник
Аполлонио и хозяйка "Повозки и солнца" - выстроили людей в цепочку,  и  те
передавали ведра,  наполненные  водой,  от  самого  фонтана  Клео.  Ведра,
расплескиваясь по дороге,  перепархивали  из  рук  в  руки  и  исчезали  в
распахнутой балконной двери дома Бронзовой Головы.
   Продымленный воздух был полон криков  и  воплей,  не  всегда,  впрочем,
выражавших ужас.
   "_Абрехт! Абрехт!_" - кричали нубийцы на бегу. - "_Абрехт!_"  -  и  рык
этот казался столь же древним, как сами фараоны египетские.  Карабкавшаяся
на свою крышу с ловкостью  и  быстротой,  нимало  не  уступающей  ловкости
носильщиков, госпожа Аллегра завидела Вергилия и немедленно  обратилась  к
нему.
   - Мой господин! Мой господин!  Греческий  огонь!  Как  прекрасно!  Чудо
небесное! Греческий огонь!
   Носильщики протиснулись сквозь толпу и  замерли  у  дверей  дома.  Одно
слово Вергилия - и носилки были опущены на длину вытянутых рук,  несли  же
они их на уровне пояса, присогнув руки  в  локтях.  Еще  одно  слово  -  и
нубийцы   встали   на   колени,   предоставляя    возможность    пассажиру
беспрепятственно сойти на землю. Вергилий выбрался из паланкина, и нубийцы
прислонили тот к стене, встав рядышком со  скрещенными  на  груди  руками.
Свое  ремесло  они  знали  до  тонкостей,  а  вот  тушение  пожаров  в  их
обязанности не входило никоим образом.
   Человек, стоявший на балконе дома и передававший внутрь  ведра,  увидел
Вергилия, но не успел он вымолвить и слова, как маг моментально скрылся  в
дыму, густом и черном, из которого то и дело вырывались наружу оранжевые и
алые космы пламени. Цепочка же продолжала действовать: кашляя и покрываясь
копотью, люди передавали полные ведра внутрь  дома  и  отправляли  обратно
пустые.
   Вскоре Вергилий вернулся на улицу.
   - Довольно! - крикнул он. - Хватит! - Но  люди,  составляющие  цепочку,
попали в ритм и остановиться не могли, продолжая заниматься  своим  делом.
Тогда Вергилий схватил за руки стоявшего рядом  с  ним  человека.  -  Все!
Огонь потушен! Все!
   Люди замерли и уставились на него.
   - Но... - пробормотал человек, чьи запястья Вергилий по-прежнему сжимал
своими руками, - дым...
   - Дым еще будет идти долго. Но огонь погас... -  Он  повысил  голос.  -
Огня больше нет! Люди! Друзья, соседи, прохожие! Благодарю вас за то,  что
вы спасли мой дом! Пусть Просценна выставляет вам свое лучшее вино и пусть
подает сюда целиком изжаренного быка - я плачу за все!
   - Да уж, угольков тут хватит, чтобы  его  поджарить,  -  сказал  чей-то
голос из толпы. Грохнул смех, а затем наступила тишина -  люди  недоуменно
разглядывали ведра в своих руках, ставшие  моментально  обузой.  И,  после
секундного замешательства, принялись отправлять их  обратно  -  такими  же
полными, какими получили.
   И тут  из  толпы  раздался  голос,  принадлежавший,  судя  по  сильному
деревенскому выговору, какому-то извозчику:
   - Можете нас благодарить сколько вам угодно, господин, что ж, раз вашей
милости так хочется. Только мы-то знаем, что это  не  наш  труд  остановил
пожар, а вы сами. Стоило лишь вам появиться, как огонь пропал, а нам с ним
справиться не удавалось.
   При этих словах толпа согласно забормотала.  Загудела.  Тут  на  пороге
вырос Иоанн.
   - Хозяин, это был греческий огонь, - сказал он, - какой-то снаряд.
   - Ага,  -  согласился  деревенский,  -  саламандра,  так  все  и  было.
Саламандра, это же греческое слово? Я видел, как она шипела  и  летела  по
воздуху, пока не...
   - У меня нет времени, я должен успеть к адмиралу, - сказал Вергилий  на
бегу.
   Дело близилось к полудню. Надо было заглянуть в  дом,  чтобы  выяснить,
как там дела, и мчаться к адмиралу... Он кинулся во  всю  прыть.  Пол  был
мокр и скользок от воды, но он удерживался на ногах, пока не  добрался  до
лестницы. Пока не добежал...


   Сергиус Амадеус, глава моря - адмирал, командующий Южным флотом,  стоял
на юте флагмана и щурился, старательно разглядывая берег. Одет он  был  во
все белое и тщательно накрахмаленное. Наконец командующий протянул  вперед
свою волосатую веснушчатую руку:
   - Что это за скорлупа догоняет нас со стороны берега?
   - Ваша милость, эта штуковина похожа на  шлюпку  какого-то  пунического
корабля, - ответствовал навигатор Бонифавио, после того как  проследил  за
направлением его руки.
   Адмирал вглядывался вдаль весьма неприязненно. Да и вообще, он  никогда
не чувствовал себя уверенно, находясь  на  берегу,  возле  берега  или  на
недостаточно большом от него расстоянии.
   - Она бы нас не догнала, - фыркнул он, - когда бы этот проклятый  ветер
не вздумал прекратиться.  А  кто  там  торчит  на  носу,  стучит  какой-то
деревяшкой и выряжен как фигляр?
   - Судя по всему, ваша милость, - ответил Бонифавио,  -  это  тот  самый
знаменитый маг, которого тут прозывают Вергилием. А  одет  он,  похоже,  в
ихнюю докторскую форму.
   - Проклятый парень не явился, когда ему было назначено, -  недружелюбно
пробурчал адмирал. - Не люблю я такие проделки. Так что на борт мы его  не
пустим.  Женщина,  белая  лошадь  или  мудрец  на  борту  -  равно  плохие
приметы... Проклятый ветер! Куда подевался?
   Бонифавио  взглянул  на  опущенные,  обвисшие  паруса,   посмотрел   на
стремительно приближающуюся  шлюпку,  четыре  блестящих  на  солнце  весла
которой стремительно несли ее вперед, и задумался.
   - Вообще-то, - изрек он чуть  погодя,  -  мне  кажется,  что  этот  маг
усмирил ветер специально,  чтобы  догнать  нас.  Я  слыхивал,  есть  такие
специальные слова, что...
   Сергиус Амадеус отвернулся, топнул ногой - он старательно не смотрел за
борт, делая вид,  что  не  обращает  внимания  на  стремительно  убывающее
расстояние между шлюпкой и кораблем. Он даже не взглянул на то, как шлюпка
пристает к кораблю. Но затем вдруг резко  переменился  в  мыслях  и  решил
сделать хорошую мину при плохой игре.
   - Протокол, - скомандовал он, и два трубача  извлекли  звуки  из  своих
инструментов - немедленно  на  палубе  выстроился  эскорт,  отсалютовавший
появившемуся над бортом Вергилию, нимало не обратив внимания на  его  вид:
на то, что его докторская мантия влажна и перепачкана в  саже,  а  на  лбу
самого мага запеклась свежая кровь.
   Вергилий, отсалютовав в сторону юта своим жезлом, протянул обернутые  в
багровый шелк документы адмиралу. Тот их было взял, но передумал.
   - О воинство Нептуново! - крикнул он, пуская  протокол  побоку.  -  Что
творится?! Что стряслось с вами, ваша мудрость? Будто  бы...  Надеюсь,  по
крайней мере, что все обошлось? Кто это - враги Империи? - осведомился  он
с таким выражением  лица,  словно  был  готов  немедленно  отправить  свой
корабль в атаку и взять на абордаж всех, кого успеет настичь в  прибрежных
водах. - Давайте-ка сойдем вниз, -  предложил  он,  стараясь  не  обращать
внимания на то, как Бонифавио трижды суеверно сплевывает, дабы отвести  от
себя злых духов, и неловко сует нос своего громадного правого башмака  под
струйку  воды,  по-прежнему  стекающую  с  мантии  мага,   дабы   снискать
расположение духов добрых.
   Оказавшись в адмиральской каюте, Вергилий изложил свою просьбу.
   Глава Моря был заинтригован.
   - Волшебное зеркало, м-да... доводилось мне о нем слыхивать, как же,  -
кивнул он. - Весьма небесполезно иметь такое  на  борту  боевого  корабля,
чтобы загодя знать расположение вражеских сил. Эти морские гунны -  полные
свиньи, скажу я вам. Гнать их надо из моего моря, как собак бешеных! Но  я
еще перевешаю их  всех  на  реях!  Вот  только,  увы  да  ах,  поймать  их
трудновато - чуть что, как  они  фррр  во  все  стороны,  словно  блохи...
Кипр... Порт Пафос... Храм Афродиты... ах,  доктор,  доктор!  -  Он  ткнул
Вергилия кулаком под ребра и сладостно простонал:  -  Тут-то  у  орешка  и
ядрышко! Что, нет? Ну, да ничего, уверен, что ваша мудрость не обидится на
шутки старого морского волка. Но, надеюсь, вы все же  взглянете  на  храм?
Знаете, сам я уважаю все религии, но не  являюсь  приверженцем  ни  одной.
Весьма гибкий и разумный принцип, как по-вашему? Но, в конце концов, вы же
должны знать, что в этом храме две тысячи хорошеньких прислужниц! И каждая
из них желает, да и просто обязана!.. Нет, просто слюнки текут!  Так  вот,
желает и обязана любая из них сделать все, чтобы внушить мужчинам любовь к
их богине, ха-ха!
   И без того красноватое,  обветренное  лицо  адмирала  окрасилось  новым
румянцем, вспыхнув, невзирая на  только  что  сказанное,  вполне  понятной
религиозностью. Потом он вздохнул:
   - Но направить на Кипр  императорский  корабль  невозможно,  совершенно
невозможно! Какая жалость, что я не смогу участвовать в этом деле...  Нет,
невозможно.
   - Почему, глава моря? - осведомился Вергилий.
   Да потому, что, как растолковал ему адмирал (с отчаянием  поглядывающий
на паруса), подобное невозможно без согласия на то императора. А раздавать
подобные разрешения вице-король может с тем же успехом,  что  и  раздавать
дворянство или чеканить собственную монету. Государственные  письма  -  да
это просто клочок пергамента с написанными на нем красивыми буквами. А вот
рисковать императорским судном - дело другое.  Лишь  сам  император  волен
разрешить это.
   - Так что же, - Вергилий в досаде ударил кулаком по ладони, -  что  же,
отправлять прошение в Рим? Такая задержка...
   - Нет же, сударь, - перебил его Сергиус Амадеус, - только не в Рим. Так
вы попусту потратите время. Уже неделями государственные дела во дворце не
отправляются - разве вы не знаете? Нет? Удивляюсь вашей мудрости.  Хорошо,
сударь, я вам расскажу. Наша корона и держава, император  попросту,  нашел
новую подружку, а поскольку императрица по характеру женщина довольно-таки
сварливая, то  укрылся  со  своей  милашкой  в  Авиньоне.  Вы  же  знаете,
молоденькие ему по душе, нет тут никакого секрета, поскольку все  об  этом
знают. И всегда ему были по душе молоденькие. И никому это не мешает, одна
только императрица точит на всех подряд зубы и никак не  может  смириться.
Вообще, в женщинах такое поведение мне не нравится, отчего  же  оно  может
понравиться императору? Я его вполне понимаю. Ну  да,  конечно,  тут  есть
нечто и от  игры,  эта  последняя  девочка  скорее  развлечение,  дело  не
затянется, хотя, знаете  ли,  ходят  сплетни,  что  брак  с  императрицей,
словом...
   Пробормотав нечто вежливое,  Вергилий  поднялся,  чтобы  уйти.  Адмирал
сопроводил его наверх. Вновь  прозвучали  горны,  вновь  было  вскинуто  в
салюте оружие, после чего Вергилий собрался сойти в лодку.
   - Так вы понимаете, - еще раз повторил адмирал. - Не могу... Не в  моих
полномочиях. Законы, такое дело. Распоряжения. Указы.
   - Да-да, разумеется. Благодарю вас.
   И тут адмирал снова побагровел - похоже, от смущения.
   - Но, - начал он, понизив голос, - было бы весьма желательно, чтобы  вы
вернули мне ветер... Понимаете, мне  предстоит  провести  инспекцию  этого
треклятого флота, и...
   С шумом и треском ветер ударил в паруса. Флагман накренился, и Вергилий
едва не слетел кубарем в лодку.
   - Остерегайтесь гуннов, - напутствовал его сверху адмирал. - Никакой им
пощады! И не пройдите мимо храма! Две тысячи... - Его голос  был  заглушен
ветром, но жесты были весьма красноречивы.


   Нынче  Неаполитанский  залив  наконец  сиял  своей   обычной   лазурной
голубизной. Убаюканный качкой и ветром, Вергилий глубоко ушел в  раздумья.
Поводом к ним послужили слова старой безумицы Аллегры, слова,  которые  он
почти позабыл: "Императрица пропала, вот что..." Какое отношение это могло
иметь к Корнелии? В тот раз слова показались лишенными  какого  бы  то  ни
было   смысла.   Каким   образом   вдова   заштатного   правителя,   дочка
провинциального дожа может претендовать на Империю?
   Но если адмирал Амадеус не врал, если слух и в самом деле не беспочвен,
если брак императора действительно под  угрозой,  благодаря  неспособности
императрицы примириться с ветреностью императора, тогда... Тогда сказанное
безумной кошатницей и впрямь обретало смысл. В самом деле,  если  возникал
шанс, что в доме Августа водворится новая пассия, то этот  же  шанс  давал
возможность овладеть Империей. Нынешняя супруга императора не испытывала к
политике ни малейшего вкуса, все свое влияние она использовала лишь на то,
чтобы  устроить  своих  родственников  на  второстепенные  посты,   да   и
интересовало ее только то, что было связано с самим императором, хотя  она
никак не  могла  понять,  что  император  неотделим  от  его  слабостей  и
увлечений. Стареющая, желчная женщина... и _бесплодная_!
   Разумеется, было бы ошибкой  предполагать,  что  сама  Корнелия  строит
матримониальные планы в отношении императора. Нет,  конечно.  Она,  должно
быть, старше его нынешней супруги. К тому же - вовсе не бесплодна...
   Ну конечно же! Разумеется! Вергилий  вновь  вспомнил  тот  странноватый
обмен холодными взглядами между Корнелией и вице-королем Агриппой  в  день
охоты, когда дож Тауро, демонстрируя портрет Лауры, не то хвастался, не то
намекал, что с дочкой своей кузины они могли бы и  пожениться.  Что  может
быть естественней, если дочь дожа Неаполя хочет видеть свою  дочь  замужем
за дожем? Но она не хотела! А почему? Потому что желает видеть свою  дочку
императрицей, вот почему.
   Теперешний властитель не желал от  жизни  ничего,  кроме  покоя.  Желал
избавиться от всей  суеты  государственных  дел.  Ну  так  что  же,  он  и
избавится от них с помощью молодой и  прекрасной  жены,  которая  передаст
их... ну, скажем, в  руки  Агриппы.  А  тот?  Нет,  похоже,  он  вовсе  не
откажется стать мужем амбициозной догарессы, сделаться  зятем  Императора.
Теперь, кажется, в истории начал появляться смысл.  Если  принцессе  Лауре
предназначается стать императорской суженой, то именно в  этом  суть  всей
затеи, а вовсе не в соображениях административного характера  (признаться,
в тот раз Вергилий не слишком поверил рассуждениям вице-короля о дорогах).
   Однако же ход его мыслей был прерван вежливым  покашливанием.  Вергилий
вздрогнул и не сразу понял, что приближается к берегу,  находясь  от  него
примерно в четверти лиги.
   - Простите меня, капитан Ан-тон, - сказал он, -  я  весьма  признателен
вам за ваши усилия. На самом деле, когда бы я не повстречал вас неподалеку
от Морской лестницы...
   - Да, конечно, - согласился Огненный Человек, продолжая  задавать  ритм
гребцам, постукивая палкой по борту. Гребцы равномерно вздымали весла,  их
покрытая потом, кедрового цвета кожа  сияла  на  солнце.  Шлюпка  миновала
корабль с грузом пшеницы, прибывший  с  Сицилии,  углубилась  в  гавань  и
пришвартовалась возле корабля, украшенного вычурной и тяжеловесной птичьей
фигурой на носу.
   - А что это за корабль? -  удивился  Вергилий.  -  Почему  мы  пристали
здесь?
   Но Ан-тон Эббед Сапфир уже был на борту и тянул за собой и Вергилия, не
столько поддерживая, сколько просто увлекая на палубу.
   - Мой корабль, - сказал Огненный Человек. - А что?
   Вергилий внезапно сообразил, что, и в самом деле, не стоит появляться в
столь потрепанном виде на людях. А на борту корабля, безусловно,  найдутся
вода и смена платья.
   Огненный Человек привел его в  каюту,  обшитую  благоухающим  ливанским
кедром, и принялся исполнять обязанности камердинера.  Вергилий  скинул  с
себя продымленные одежды и принялся умываться водой, в которой для аромата
были вымочены нард и аир. Капитанский  гардероб  был  предоставлен  в  его
полное  распоряжение,  и   он   выбрал   костюм   по   нынешней   моде   -
желтовато-коричневую рубаху, облегающие штаны и  куртку  черного  цвета  с
серебристыми кружевами.
   - Пахнет огнем, - сказал хозяин, сопровождая гостя на палубу,  в  тень,
образованную парусом,  подогнутым  так,  чтобы  он  выполнял  роль  тента.
Вергилий присел на кушетку, покрытую красно-багровым ковром,  финикиец  же
наполнил бокалы вином и пододвинул к гостю блюдо  с  маслинами,  изюмом  и
маленькими сухими пирожными.
   - Да, конечно...
   -  У  каждого  огня  есть  свойственный  ему  запах...  этот  -  пахнет
Византией. Вам не случалось ли бывать  там  по  делам  своего  магического
искусства? Как к вам попал византийский огонь? Дар, скажу  я  вам,  не  из
самых приятных. Не зря один из пастырей Тира, досточтимый Лео Коэн, сказал
однажды  по  весьма  неприятному  поводу.  "Остерегайтесь   греков,   дары
приносящих" (*14).
   Вергилий,  попивая  вино,  вспомнил,  что  и  старая  безумица  Аллегра
толковала об огне... и рассказал  все  Огненному  Человеку.  Тот  выслушал
историю пожара, пожал плечами и задумался.
   - Да, возможно, что это была саламандра, - сказал он наконец, -  только
вряд ли. Ведь для того, чтобы вырастить хотя бы  одну,  требуется  минимум
семь лет. Да и кто в Неаполе настолько искусен, чтобы осуществить подобный
проект? Только вы да доктор Клеменс. И никто иной. Думаю, - добавил он,  -
что прав все же ваш человек. Как его, Иоанн?  Судя  по  всему,  дело  было
обделано с помощью снаряда -  болванки  из  железа,  к  которой  привязали
греческий огонь. Ну, а уж кто искушен  в  артиллерии  настолько,  чтобы  с
первой же попытки точнехонько попасть в окно вашего дома, сказать не могу.
Может  быть,  господин  оружейник  дожа  сможет  рассказать  вам  что-либо
толковое? Да, кстати, вы говорили  с  адмиралом  Амадеусом.  И  каковы  же
результаты?
   На палубе соседнего судна появился темнокожий человек, который  подошел
к борту и обменялся приветствиями на пуническом диалекте с Эббед Сапфиром,
да так и остался на палубе, безучастно глядя на них.
   - Адмирал сказал, что с подобной просьбой следует обращаться  к  самому
Цезарю, но тот отбыл в Южную Галлию. Именно затем и отбыл,  чтобы  ему  не
докучали просьбами.
   - Так где же вы отыщете  корабль,  готовый  отвезти  вас  на  Кипр?  Вы
знакомы с капитаном какого-нибудь каботажника, согласным рискнуть?
   Вергилий покачал головой и взглянул на Огненного Человека.
   - Понимаю, что у вас на  уме,  -  кивнул  тот.  -  Да,  меня  уговорить
возможно. Но учтите, это чисто  коммерческая  сделка:  тысяча  дукатов  за
рейс, плюс страховка, плюс выплата комиссионных в случае нашей задержки. Я
должен обезопаситься: а ну  как  за  время  своего  отсутствия  я  пропущу
выгодные сделки. Что вы на это скажете?
   В ответ Вергилий протянул ему руку. Огненный Человек пожал ее, но через
мгновение продолжил:
   - Еще одно условие. Я не хочу портить отношения  с  медным  синдикатом.
Наше соглашение должно остаться в тайне. Встретимся мы в Мессине и  именно
в Мессину возвратимся... если, конечно, возвратимся...
   Что же, корабль финикийца выглядел неплохо. Искать другой - где? Что до
условия Огненного Человека, то и оно  не  вызывало  возражений  -  корабли
постоянно плавали между Неаполем и Мессиной, так что для отвода подозрений
лучше и не придумаешь. Он задал еще два вопроса, а  затем  снова  протянул
руку.
   - Но помните, - еще раз повторил  Ан-тон.  -  Никто  знать  не  должен.
Никто.
   - А никому знать и не следует, - согласился Вергилий.
   Черный  человек  с  соседнего  корабля  отвез  Вергилия  на   берег   -
потребовалась лишь пара  слов,  сказанных  на  латыни.  Хотя  предложенные
деньги были отвергнуты, широкая  и  белозубая  улыбка  появилась  на  лице
моряка, когда ему был предложен кувшин вина.


   Жизнь на улице Драгоценной Сбруи к возвращению Вергилия еще  не  вполне
вошла в свою нормальную колею. Быка уже подъели, и косточки  его,  дочиста
обглоданные и высосанные, валялись в  пыли,  однако  же  вино  литься  еще
продолжало. Коты Аллегры валялись возле ее  ног,  обожравшиеся  до  полной
неспособности  передвигаться,  сама  же  старуха  кивнула   Вергилию,   но
заговорить с ним не смогла, поскольку  была  занята  поглощением  требухи.
Присутствующие подняли  в  честь  Вергилия  кружки,  пьяные  голоса  хором
провозгласили тост в его честь, а кто-то предложил ему устраивать за такую
плату столько пожаров, сколько он только пожелает. Притом пожаров, которые
сам же и потушит.
   Подходя к ступенькам, Вергилий почувствовал, что кто-то  тянет  его  за
полу куртки. Он огляделся: это был один из тех  тщедушных  мальчишек,  что
мельтешили вокруг обглоданного быка, как мухи. Несомненно, и  им  перепала
доля от  щедрот  Вергилия,  по  крайней  мере,  засаленное,  чумазое  лицо
мальчишки свидетельствовало об этом недвусмысленно.
   - Мальчик, ты поел мяса? Тебе хватило?
   - На целый год наелся, - последовал ответ.
   Задумавшись о том, что голод, в отличие от куска мяса, гость куда более
частый, Вергилий потянулся за кошельком. Потянулся и тут же вспомнил,  что
несколько раз уже повторял  сегодня  этот  жест.  Тому  негру,  его  звали
Бонкар, с соседнего корабля... кому-то еще...
   - А, да ты ведь тот самый, что предупредил меня о пожаре?! - воскликнул
он.
   Мальчик твердо кивнул и  поглядел  на  него  своими  чистыми  и  ясными
глазами, казавшимися слишком большими для его скуластого лица.
   - Как тебя зовут?
   - Морлиниус, господин.
   - Я уже предлагал тебе денег, только ты их не взял.  Да,  это  так:  во
всем Неаполе не хватит денег, чтобы заплатить тебе по заслугам.  Но  может
быть, у тебя есть семья, которой я мог бы помочь?
   - Я работаю воздуходувом у Лотара, - покачал тот  головой.  -  Он  меня
кормит, и у меня есть место, где спать. Но я бы хотел, мне бы  хотелось...
- Он запнулся, а потом выпалил: - Господин, я тоже хочу стать  магом,  как
вы! Я даже умею читать!


   В доме по-прежнему висел тяжелый запах гари.
   - Надеюсь, ущерб не слишком велик? - спросил Вергилий у Иоанна.
   - Нет, мастер. К счастью. Мы лишились только запаса хорошо  выдержанной
древесины. - За спиной Иоанна, в сумраке, сидел  подмастерье,  по-прежнему
добавлявший древесный уголь в топку, сверяясь с хронометром перед тем, как
подсыпать очередную порцию.
   - Сколько мы потеряли времени? - Вергилий указал в  его  сторону.  Этот
постоянный огонь  под  запечатанным  сосудом  горел  уже  четыре  года,  и
предстояло ему гореть еще два. А потом, медленно и осторожно,  температуру
следовало уменьшать, после чего содержимому сосуда надлежало  еще  полгода
охлаждаться.
   - Нисколько, мастер.
   Вергилий поглядел в спину человеку. Вот точно так же он занимался своим
делом, когда раздался взрыв и в помещение  влетел  снаряд.  Точно  так  же
сидел, когда помещение заполнилось огнем и дымом, не  зная  наверняка,  но
предполагая, что огонь может охватить весь дом и тот рухнет,  погребя  его
под собой. А он сидел и не беспокоился об этом  или,  точнее,  верил,  что
искусство и умение его хозяина способны отвести любую  беду,  и  продолжал
заниматься делом, спокойно и внимательно.
   - Пусть он выберет себе любой из инструментов, какие  отыщутся  в  моем
кабинете, - сказал Вергилий. - Астролябию, хронометр -  что  угодно.  Если
этот предмет окажется серебряным, позолоти его. Если  золотым,  посеребри.
Если же ни из того, ни из другого, то покрой  сплавом  обоих  металлов.  И
выгравируй поверх одно слово: "Благодарю".
   - Морлиниус, - обратился он к мальчику. - А ты бы мог служить мне  так?
Старательно и ничего не боясь?
   Тот на минуту задумался.
   -    Господин,    мне    кажется,    я    бы    очень    хотел     быть
старательным-старательным. Но, наверное, я бы слегка испугался.
   - Иоанн, - улыбнулся маг, - определи его  в  кузнечные  подмастерья,  и
пусть кто-нибудь выучит его азбуке. Сначала - латыни, греческому, потом  -
еврейскому. Этрусские буквы, сарацинский алфавит и руны подождут, пока  он
не выучится цифрам. Если будет учиться с толком, продвинешь его. А  нет  -
так и будет стоять возле топки, сколько ему самому захочется. Обеспечь его
едой, одеждой, деньгами и местом, где жить.
   Мальчик только охнул, широко раскрыл глаза и ничего не мог вымолвить.
   - Будешь учиться хорошо, - прогрохотал Иоанн  гулким  басом,  -  будешь
жить со мной. А станешь лениться, - он согнул свою руку так,  что  на  ней
взбугрились мощные мышцы, - тогда я стану лупить тебя до тех пор, пока  не
исправишься.
   Морлиниус завращал глазами, стараясь воспринять все сразу,  сглотнул  -
кадык безостановочно ходил по его  шее  -  и  наконец  тоненьким  голоском
произнес:
   - А я дам сдачи!
   Вергилий снова улыбнулся:
   - Иоанн, отправь доктору Клеменсу записку о  том,  что  я  готовлюсь  к
отъезду, почему и хочу видеть его как можно скорее. А вы, Перрин и  Тинус,
скажите  мне,  когда  лучше  всего  будет  встретиться  с  людьми,   чтобы
поговорить с ними о делах на время моего отсутствия.  К  тому  же  я  хочу
получить  ваши  напутствия.  Год  назад  вы  помогали  мне  готовиться   к
путешествию, пусть же и на этот раз все будет точно так же.
   Сам Вергилий отлично знал, что подобного  путешествия  не  предпринимал
никогда, и думал сейчас о нем угрюмо, с тяжестью на сердце.





   Финикиец вновь обратился к легендам своей утраченной родины:
   - Нашего главного героя звали Мелькарт... или Мелек-карта,  или  король
Артур (*15), тот самый, что...
   Вергилий расслабился. Он был уверен, что рассказ этот продлится до  тех
пор, покуда он не остановит рассказчика,  и  внимания  от  него  вовсе  не
требуется. Он полулежал не шевелясь и предавался размышлениям.  Море  было
спокойным, солнце - теплым, корабль бежал по волнам легко и  стремительно.
Ну что  же,  дома  он  оставил  Клеменса  надзирать  за  подготовительными
работами, ни словом не намекнув на то, что на деле его  обязанности  вовсе
не так  уж  насущны.  Мастера  и  сами  прекрасно  выполнят  все,  от  них
требующееся, но зато  теперь  они  смогут  разнообразить  скуку,  присущую
любому подготовительному периоду, трениями с Клеменсом.
   Понял ли это сам Клеменс, Вергилий так и не выяснил. Тем  не  менее  он
испытывал перед Клеменсом определенную  неловкость,  что  и  помешало  ему
отказаться от чистосердечного предложения приятеля.
   - Я отдаю тебе в спутники горгулью  (*16),  -  сказал  Клеменс.  -  Ты,
разумеется, понимаешь, какая это жертва с моей стороны, но в любом  случае
без нее я все равно буду в большей безопасности, нежели ты, останься ты  в
одиночку. Гюнтер, встань! Поцелуй руку  магу!  Охраняй  его  безотлучно  и
повинуйся во всем. Ну что же, Вергилий, да пребудут Чистая Белая Матрона и
ее спутник (*17) благосклонными к тебе, а Огненный Человек пусть оказывает
тебе всяческое уважение. Если же ты повстречаешь на Кипре людей,  сведущих
в искусстве обращения с металлами, то непременно наведи у  них  справки  о
сурьме.  Я  же,  со  своей  стороны,  буду  безотлучно   приглядывать   за
подготовительными работами. Разумеется, из-за этого у меня практически  не
останется времени для занятий собственными делами  -  пожалуй,  лишь  пару
часов в день мне удастся посвятить комментированию Галлена, редактированию
рукописей Катулла и  переложению  на  современный  лад  музыки  древних...
Вставай, Гюнтер, вставай!
   Горгулья неуклюже поднялась на кривые ноги и, брызгаясь слюной  во  все
стороны, облобызала руку Вергилия, затем проковыляла  на  место,  крякнув,
приняла прежнюю позу и впилась в  кроваво-красную  шкуру  апельсина  -  ее
любимого  лакомства.  Когда-то  давно,  когда  Клеменс  возвращался  после
консультаций с друидами Трансальпийской Галлии, он провел  ночь  в  хижине
одной  небольшой  горной  деревушки.  Там  как  раз  происходила   пирушка
охотников, промышлявших горных  коров,  но  вместо  того  наткнувшихся  на
семейку горгулий. Дело было на голом, обдуваемом всеми  ветрами  плато,  и
стая мигом разбежалась, оставив лишь больного детеныша, которого охотникам
без  особых  усилий  удалось  поймать.  Его  отец,  впрочем,  отбежав   на
безопасное расстояние, издавал грозные звуки,  рычал  и  скалился,  однако
камни, полетевшие в его сторону, мигом навели его  на  мысль  о  том,  что
лучше ретироваться. За полдуката и кусок бекона охотники уступили детеныша
Клеменсу, настойка же из рогов буйвола довольно быстро поставила  существо
на ноги.
   Судя по  всему,  горгульи  долго  в  неволе  не  живут,  однако  Гюнтер
находился у Клеменса уже второй десяток лет. Вида  он  был  внушительного:
длинный гибкий язык, уши, как у летучей мыши, были большими и заостренными
на  концах,  острейшие  клыки  наглядно  свидетельствовали  о   том,   что
перегрызть любую шею не составит горгулье никакого труда.  Спину  существа
покрывала жесткая вьющаяся  шерсть,  плечи  были  на  удивление  широкими,
передвигалась она на задних, крепких и кривых ногах, опираясь при этом  на
тыльную сторону  передних  лап.  Телохранителем  Гюнтер,  несомненно,  был
превосходным - чего стоил только один его вид.
   В Мессину Вергилий добрался на каракке (маленьком каботажном суденышке)
безо всяких проблем накануне дня, назначенного  для  свидания  с  Огненным
Человеком. Имперские бумаги сыграли ему хорошую службу: принят он  был  со
всем почтением и весьма радушно, однако решил, что лучше  будет,  если  он
остановится в "Большом Серале", широко известном как лучшая  гостиница  на
всей Сицилии. Стол там был превосходен, сад -  изумителен,  отведенный  же
ему номер - чист и прекрасно обставлен. Впрочем, ночью Вергилию  приснился
довольно странный сон, а именно: будто мраморная плита  над  его  кроватью
отходит в  сторону  и  оттуда  появляется  чья-то  рука.  Сквозь  сон  ему
почудилось, будто Гюнтер  выскочил  из-под  его  кровати  и,  стремительно
метнувшись, пропал из виду. Наутро, разумеется, все было  в  лучшем  виде:
немедленно подали таз  с  теплой  водой  для  умывания,  тут  же  появился
завтрак,  однако  что-то   снова   встревожило   Вергилия,   он   принялся
оглядываться по сторонам и наконец выяснил, в чем  тут  дело,  -  горгулья
издавала неясный, тревожный звук.
   Гюнтер сидел на полу с весьма блаженным выражением  на  лице  и  что-то
старательно сосал. Он было зарычал, когда его временный хозяин  потребовал
этот предмет себе, но потом протянул то, что было зажато в его лапе.
   А зажат там был человеческий палец.
   Словом, завтрак Вергилий заканчивал  в  настроении  весьма  задумчивом.
Гюнтера,  несмотря  на  несомненную  пользу  от  него   при   различнейших
обстоятельствах,  следовало  отправить  домой.  Что  и  было  осуществлено
посредством неаполитанской каракки, куда горгулью  погрузили,  снабдив  на
дорожку грудой  красных  апельсинов,  до  коих  существо  было  превеликим
охотником, употребляя их с косточками и шкуркой.
   Как и было уговорено, Вергилий на маленькой лодчонке вышел  в  море  из
тартесского порта Мессины  и  отплыл  достаточно  далеко,  так  что  город
остался лишь пятном на  горизонте.  Лица  его  коснулся  ветер,  жаркий  и
пахнущий ароматом апельсиновых садов.
   - Это сарацинский ветер, -  пояснил  тартессит  -  рулевой  его  лодки,
увидев, что Вергилий обратил внимание на ветер. - Дует с Либии. Не к добру
это... - Тартессит пожал плечами и не сказал более ни слова.
   Вскоре на горизонте появилось черное пятнышко. Вергилий было решил, что
это корабль Ан-тона, но вскоре обнаружил,  что  приближается  лишь  лодка,
узкая и короткая -  не  длиннее  двойного  весла,  с  маленькой  кабинкой,
разместиться в  которой  могли  лишь  двое.  И  этим  вторым,  к  немалому
удивлению  Вергилия,  оказался  его  давний  чернокожий  знакомец  Бонкар.
Тартессит немедленно развернулся и, не попрощавшись, отплыл прочь,  Бонкар
же приветливо улыбнулся, и их маленькое суденышко стремительно заскользило
по  глади  залива,  словно  крупная  черная  рыба,  преследующая   рыбешек
поменьше. Корабль Огненного Человека поджидал их с невидимой для  плывущих
из Мессины стороны небольшого каменного островка, единственно и пригодного
на то, чтобы быть укрытием.
   - Здравствуйте, патрон, - приветствовал мага  финикиец.  И,  указав  на
скудные пожитки Вергилия, добавил: - Что же, вы оставили  своего  льва  на
берегу?
   - Льва?
   - Ходят слухи, будто вы заявились из Неаполя с  созданием,  смахивающим
на льва, грифона и мандрила (*18) одновременно.
   - Увы, слухи, к сожалению, всегда проигрывают в  своей  точности  своей
быстроте. Нет, капитан, существо было горгульей моего приятеля Клеменса. И
я отослал ее обратно, поскольку решил, что долгое путешествие не пойдет ей
на пользу. А у вас, капитан, новый помощник?
   - Да, как видите. Прежний сгоряча затеял драку  за  какую-то  шлюшку  с
человеком, который был и моложе, и сильнее, и настойчивее его. А  Бонкару,
в свою очередь, поднадоели мешки с пшеницей. Видите,  вот  так  Общий  Ход
Вещей и выстраивает все в  надлежащем  порядке.  Занимайте  мою  каюту,  я
предпочитаю спать прямо на палубе. В хорошую погоду там просто приятно,  в
дурную же я все равно не смогу позволить себе спать внизу.
   Весла были опущены в воду, и птичий нос лодки двинулся  вперед.  Пучины
морские были тихи, и жертва, принесенная Принцу Моря, - кусок хлеба - была
принята им через его эмиссара, дельфина,  ради  этого  выскользнувшего  на
поверхность. Небольшой морской монстр появился в нескольких лигах от  них,
но  не  сделал  попытки  нарушить  благословенную  тишину,  лишь  проводил
путешественников своими выпученными, похожими на удвоенную луну глазами  и
вновь   скрылся   под   водой.   Море   сияло   ляпис-лазурью,   туманные,
голубовато-серые, возвышались  вдали  горы,  ближний  берег  был  зеленым,
веселым, дальний же - за белыми барашками, у самого горизонта  -  выглядел
желтовато-коричневым и мрачноватым. Подобно отаре гигантских  овец,  через
небосклон  тянулись  облака.  Их  темные  отражения   глядели   на   своих
белоснежных,  будто  выкупанных,  двойников  из  пучил  морских.  Начинало
вечереть, и вдали, на берегу, зажигались все новые огоньки, а облачка дыма
из труб лишний раз напоминали о судьбе смертного человека, которому  навек
суждено "в поте лица растить свой хлеб либо погибнуть".
   Чуть погодя финикиец указал в сторону скалистого берега:
   - Видите пещеру? Вон там? - Вергилий проследил за направлением багровой
руки компаньона и, в самом деле, увидел на скалистом склоне пятно, которое
вполне могло оказаться входом  в  пещеру.  -  Там  обитает  могущественный
страж,  Херуб  Дис,  клянусь  честью!  -   обернулся   капитан.   -   Если
путешественники, пустившиеся в плавание с добрыми намерениями, оказываются
захваченными бандитами, обитающими неподалеку - вон там, видите?  -  тогда
Дис выходит из пещеры и с помощью своего огненного  меча  выручает  их  из
беды. Но если же цели их дурные, если их намерения противоречат  Верховной
Воле, то Херуб им не поможет.
   Вергилий слушал капитана Ан-тона и внезапно удивился тому, как тон  его
речей стал не похож на ту интонацию, с которой Огненный Человек  рассуждал
о грузах, рейсах, страховке и компенсациях. Голос сделался мягким, певучим
- Вергилий понял, что очень мало знает и о самом этом человеке,  и  о  его
желаниях, тревогах и страстях.
   Солнце в своем огненном корабле (используя привычный образ  финикийцев)
спустилось по своей равноденственной кривой (используя язык науки). Птичий
нос корабля уткнулся в берег, местные жители помогли экипажу вытащить  его
на песок, получили вознаграждение за свою нехитрую  услугу  и  принесли  в
ответ дрова и несколько горстей каперсов - все, что они могли предоставить
из провизии. Путешественники вознесли молитвы  Всеблагому,  освятили  свой
нелегкий морской хлеб, обмакнули в соль и приступили  к  трапезе,  которую
составили масло, рыба, вино, пирожки с фигами и  принесенные  им  каперсы.
Один матрос из экипажа был выставлен в дозор, остальные же  выкопали  себе
ямки в песке, обложили их со всех сторон сорванными травами, которые будут
отгонять мух и иных кровососов, завернулись в одежды  и  мирно  почили  до
утра, ощущая тяжесть навалившейся усталости, - как  всякие  опытные  люди,
умеющие не переоценивать свои собственные силы.
   Сумерки сгустились в темноту, на небеса выкатилась и засияла луна.  Так
просто и покойно прошел первый день их путешествия.


   Путешественники достигли вод Ионического  моря.  Капитан  Эббед  Сапфир
вышел на палубу с астролябией в руках, провел измерения и направился вниз,
в каюту, дабы свериться с картами. Вергилий последовал за  ним  и  впервые
увидел карту капитана, развернутую на осях из слоновой кости.
   - Подарок о дожа Спарты, - указал на нее хозяин. - Где он ее  раздобыл,
не знаю, однако  несомненно,  что  столь  прекрасное  изделие  картографов
никогда не могло бы родиться в той не слишком утонченной  провинции...  Ну
что же, патрон, предлагаю направить корабль на Санто или Санктиус. Там  мы
пополним запасы воды и провизии, а затем возьмем курс на Кандию...  и  так
далее, пока не подберемся поближе к Кипру.
   Вергилий покачал головой и ткнул пальцем в карту.
   - Что?! - удивленно воскликнул капитан. - Но это же в лигах и лигах  от
нашего маршрута!
   - Мы  больше  не  можем  прыгать  по  морю,  словно  морские  блохи,  -
поморщился Вергилий. - Перебегать с места на место, как рыболов с удочкой.
Так мы и за год не доберемся до Кипра. Я не говорил вам раньше, но  говорю
теперь, что в мои намерения входит получить от морских  гуннов,  чей  штаб
расположен на Корфу, проводника к их вождям,  а  у  тех  -  проводника  до
самого Кипра. Тогда мы можем без  опасений  плыть  по  открытому  морю.  И
времени затратим меньше, и без ненужного риска обойдемся.
   Финикиец, однако же, принялся протестовать. В  его  глазах  предприятие
выглядело не только безнадежным, но и  опасным.  Что-то  вроде  вопрошения
Сфинкса, по его выражению.
   - Но опасность все равно остается, - возразил Вергилий. - Если  же  нам
повезет, то мы сэкономим время.
   - Вы правы, - согласился после раздумья капитан. - Отлично,  мы  плывем
на Корфу.
   И дал указания рулевому.
   Эрнас, или Эрналфас, тот самый человек из штаба  пиратов  на  Корфу,  о
котором говорил Вергилий, был полугунном, мать его была из  племени  готов
или какого-то ему подобного.  Резиденция  его  располагалась  на  вилле  у
берега  моря  и  почти  совершенно  заросла   лимонными   деревцами   того
благоуханного сорта, что и дал свое имя острову. Сам Эрнас, впрочем,  жить
предпочитал в палатке во дворе, заваленном запасными  мачтами,  старыми  и
новыми парусами, грудами якорей и прочей морской утвари.  Одет  он  был  в
шелковый  халат,  робу  и  шапочку,  сделанную  из  волчьей  морды.  Когда
посетители появились на его дворе,  он  был  занят  тем,  что  старательно
шлифовал песком весло.
   - Привет, гунн, - приветствовал  он  Огненного  Человека  тоном  не  то
презрительно аффектированным, не то аффектированно  презрительным.  -  Что
нынче приволок? - И, обернувшись к Вергилию,  неожиданно  спросил:  -  Эй,
Шаман-ар-Руми, не хочешь надеть медвежью шкуру? Наденешь?  Я  постучу  для
тебя в барабан.
   - Существуют вещи, - невозмутимо  ответствовал  Вергилий,  -  уважаемый
господин Эрнас, которые разумный человек позволить себе не может.
   Эрнас было вытаращил глаза, затем сообразил, фыркнул и кивнул:
   - Верно, Руми-шаман. Помню, когда я был мальчиком, Тилдас-шаман, мудрец
из Ханфолка, что с Атрийского моря, надел раз медвежью шкуру. Было это  на
тризне по старому вождю. И что же? Они стали бить в барабаны, сам видел, а
дух медведя вошел в него, вошел и не отпускал.  Он  раздулся  сразу,  выше
стал, Тилдас-шаман, когти у него вылезли, точь-в-точь медвежьи, а  барабан
бьет себе и бьет: тум-тум, тум-тум, а-тум, а-тум.
   Воспроизводя звуки гуннских тамтамов, Эрнас поднялся на ноги, утонул по
щиколотки в прибрежном иле  и  принял  точную  стойку  и  позу  медведя  -
танцующего медведя. Глаза его вращались так, что видны были только  белки,
руки двигались, будто медвежьи лапы, ноги  знай  себе  ходили  вверх-вниз,
вверх-вниз - с тяжелым притоптыванием. Глубокие и хриплые звуки  раздували
грудь гунна, и он рычал, как  медведь.  Вергилий  ощутил,  что  его  плоть
содрогнулась от ужаса - то, что переступало с ноги на ногу перед ним,  то,
что топало и кривлялось, уже было не человеком, изображавшим  медведя,  но
медведем,   облаченным   в   шелковый   халат.   Наконец   человек-медведь
остановился, рухнул на песок и будто уснул как зверь.  Вергилий  не  успел
еще сделать шаг назад, как Эрнас вскочил на ноги, теперь  уже  похожий  на
человека,  рассказавшего  им  историю.  Что  же,  так  истории  сначала  и
рассказывались, - пришло  на  ум  Вергилию,  -  это  уже  позже  их  стали
записывать сочинители.
   -  Ну,  тут  гунны  устали,  -  продолжал  Эрнас.   -   Хватит!   Ахой!
Тилдас-шаман! Аваст! Подымай якорь, отлив, плыть пора!  -  Он  пнул  ногой
кого-то  невидимого,  скорчившегося  на   песке.   -   Вставай,   вставай!
Тилдас-шаман, пророчествуй нам! Что  рассказал  тебе  дух  нашего  старого
вождя, что сообщили тебе духи наших дедов и бабок?
   Внезапно человек вновь сделался медведем и закрутился на своих  четырех
лапах - медведь это был, медведь...
   Стирая выступивший на лице пот, Эрнас сел на песке:
   - Но ничего не сказал Тилдас-шаман. Ни слова. Ни слова не сказал  он  с
тех пор. Дух медведя как вошел в него, так и  не  отпускает  до  сих  пор.
Держит его своими когтями в медвежьей шкуре.  Вот  так-то,  Шаман-ар-Руми!
Хорошо, что ты не согласился, но еще лучше то, что ты не сказал мне  прямо
"нет", потому что "нет" морским гуннам не говорят. Государственные  бумаги
- что в них? Зачем они?
   Внезапная перемена темы не смутила Вергилия.
   - Чтобы продемонстрировать тебе, что я прибыл сюда не только по  своему
делу, но и по делам самого  Императора,  и  получить  от  тебя  разрешение
посетить твоих вождей. Чтобы составить с ними договор  о  дружбе  с  Домом
Августа. А еще - чтобы получить от них надежного проводника  на  Кипр,  по
тем же Императорским делам.
   Эрнас пожал плечами и поднял весло, над которым трудился.
   - Нету у нас тут сейчас никаких вождей. Вождь Отилл где-то возле  Малой
Азии. Вождь Осмет в Александ-и-Рими - как вы ее  называете?  Ал-аксан-рия?
Требует большого выкупа. Нету  вождей.  Так  что  нет  ни  разрешения,  ни
проводника. Ступай.  -  Его  рука  почти  уже  указала  направление,  куда
Вергилию следует  отправляться,  однако  же,  внезапно  вспомнив  о  своей
должности, Эрнас сбавил спеси. Медленно и торжественно он  воздел  руки  и
произнес: - Если бы я, представитель морских гуннов, мог  помочь  людям  с
письмом от Августа и его Дома, я бы им помог.
   - Ты можешь помочь, - подсказал ему Вергилий. - Пропусти нас  к  своему
вождю.
   - Да разве ж я не сказал? Нет тут вождей!
   - Но есть еще третий вождь, а о нем ты не сказал ничего.
   По  лицу  Эрнаса  пробежало  искреннее   недоумение,   он   нахмурился,
мучительно  пытаясь  разрешить  загадку.  Наконец  перекосился  от  смеха,
забился в конвульсиях и через силу выдавил:
   - Вождь Байла?! - хохотал он, брызгая слюной в лица странников.  -  Так
что же, вы, значит, слыхали о нашем  знаменитом  вожде,  да?  -  с  трудом
переводя дыхание, спросил он, отсмеявшись. - Что же, в ваших городах - как
их? - Риме, Александ-и-Рими, Джерус-и-Рими... там повсюду звучит имя вождя
Байлы? Ну и делишки... Ладно, дам проводника. Надеюсь,  Дому  Августа  это
сильно поможет.
   И он дал проводника, а точнее, сразу двух. Белый конский хвост, который
надлежало привязать к мачте судна, и одного из  своих  домочадцев,  в  чьи
обязанности входило объяснять любому судну гуннов о том, что именно в этих
водах делают чужаки, да еще с их  талисманом  на  рее.  Человек  этот  был
сморщенный, без возраста, выглядел как и все его  сородичи.  Со  взглядом,
слишком презрительным, дабы его можно было счесть усмешкой,  он  отказался
уйти с палубы. Всю дорогу он провел на юте, завернувшись в  полуистершуюся
волчью шкуру. Что он пил, никто так  и  не  выяснил,  питался  же  темными
полосками сушеного дельфиньего мяса, которое доставал из  кожаной  куртки.
Этот рацион ужаснул команду корабля.
   - Дельфин... - сказали они Вергилию, - это  же  друг  человека,  а  как
человек может есть своих друзей? Эти гунны, - решили они сообща, -  верно,
не люди вовсе, а демоны.
   Причал морских гуннов на острове Мариссиус пребывал в дреме.  Угрюмо  и
нечленораздельно проводник указал, где пристать. У  берега  было  глубоко,
под водой тут находился кратер давным-давно  затухшего  вулкана,  так  что
птичья фигурка на носу корабля бросила свою тень не на  прибрежный  песок,
но на грубую гальку, на  камни,  поросшие  сорной  травой,  и  на  обломки
давным-давно упавшей колонны.
   Сквозь ушко в каменном столбе был продет перлинь,  провожатый  соскочил
на берег, возле корабля собралась небольшая толпа любопытных  мальчишек  и
старух - вот, собственно, и все, чем  было  отмечено  прибытие  чужаков  в
пиратскую резиденцию.
   Повсюду виднелись тенты и палатки,  разбросанные  вдоль  берега,  среди
кедровых и сосновых деревьев. Их, впрочем, было куда меньше, чем  кораблей
в порту. Некоторые из судов  стояли  тут  так  давно,  что  двери  на  них
покосились, а на палубе успела прорасти трава.  Мужчины  среднего,  самого
боевого, возраста сидели, привалившись к косяками дверей или к  блокшивам,
и занимались тем, что затачивали концы  абордажных  крюков,  да  кое-какой
прочей неспешной работенкой, предназначенной скорее для того, чтобы просто
провести время. Впрочем, как заметили путешественники, вдобавок  к  своему
зрелому возрасту каждый из них имел какой-либо  изъян,  явно  мешавший  им
участвовать в битвах. Было  тут  и  несколько  стариков,  но  очень  мало,
поскольку до преклонных  лет  гунны  стараются  не  доживать,  предпочитая
смерть в  бою.  Зато  хватало  старых  женщин,  и  женщины  эти  выглядели
ужасающе: иссохшие, наполовину  лысые,  полунагие,  с  высохшими  грудями,
которые постоянно выскакивали из-под одежды и скукоженно болтались, состоя
почти что только из одних сосков, громадных,  темных,  словно  запекшихся.
Да, это была  другая  сторона  жизни  бандитов,  ясно  демонстрирующая  их
отношение к таким вещам, как любовь, грация и красота.
   Тут и там путешественники видели пленных, рабов, которые  на  мгновение
прекращали свои работы и глядели на них - пришельцев из давно забытого ими
мира, не казавшегося им теперь уже ни желанным, ни  хотя  бы  взывающим  к
мщению. Над островом висел запах испражнений,  застоявшейся  мочи,  тухлой
рыбы, плохо выделанных шкур, пота, шелудивых  собак,  засаленного  тряпья,
прокисшего кобыльего молока и чего-то  еще,  столь  же  мерзкого,  но  уже
неопределимого. Говорят, морские гунны моются лишь раз в  году,  и  в  тот
день, по слухам, в окрестных водах дохнет вся рыба...
   Вергилий ощутил, что готов этому поверить.
   Трофеи былых набегов и грабежей валялись повсюду, будто выброшенные  на
берег после кораблекрушения. Догнивала и  заносилась  песком  позолоченная
мебель, рулоны прекрасных бархатных тканей служили отхожим местом, бочки с
виноградным вином давно уже, поди, содержали в себе  уксус,  на  громадную
древнюю книгу в драгоценном переплете задрала лапу собака...
   Проводник поднялся  по  ступенькам,  вошел  в  двери  храма  и  пропал.
Вергилий с компаньоном  последовали  за  ним  -  и  что  же?  Крыша  храма
отсутствовала напрочь, а внутри  помещения  была  просто-напросто  разбита
палатка, самая громадная из виденных доселе путешественниками. Путь к  ней
украшала целая аллея шестов, к верхушкам которых  были  привязаны  конские
хвосты всех мастей и оттенков - грязно-рыжие, коричневые, серые и вороные.
Верхушка шатра была откинута, давая путь свету, и, привыкнув к  освещению,
путники обнаружили своего  проводника  выполняющим  ряд  довольно  сложных
движений. Сначала он простерся на полу, но, не  упав  на  него  полностью,
поднялся вновь и по ходу дела совершил  руками  движения,  словно  посыпал
голову пеплом или пылью, а затем рухнул наземь заново. Все  это  время  он
покряхтывал и бормотал, время от времени взвывая так, словно был ранен,  и
наконец возвысил голос до такой степени, что чуть не сорвал его, при  этом
он сел на корточки на роскошном и широченном  бактрийском  ковре,  которым
был выстлан весь павильончик внутри  палатки.  Руки  при  этом  он  держал
строго  перед  собой,  словно  демонстрируя,  что  никаких  действий   ими
совершать не намерен.
   Путешественники подошли к  проводнику,  остановились  и  огляделись  по
сторонам. Перед ними, на подстилке из сероватой овчины, покрытой сложенной
вдвое раззолоченной  парчой,  храпел  человек.  Рот  его  был  полуоткрыт,
демонстрируя присутствующим неполный  набор  коричневых  пенечков,  бывших
когда-то зубами. Судя по золотому  кольцу,  с  которого  свисал  очередной
конский хвост, а также по багрянцу подстилки, на которой  лежал  храпящий,
перед ними был именно Байла, третий вождь гуннов.
   Сколь бы убого ни выглядела резиденция вождей, не обошлось без ритуала:
очевидно, хозяевам все же было присуще определенное понятие о вежливости и
гостеприимстве. На тявканье, возникшее из грудной клетки  лежащего,  когда
тот проснулся и обнаружил перед собой гостей,  откуда-то  сбоку  появились
три человека жутковатого вида. Все трое хромали. Оруженосцы они  были  или
приближенные, но все трое явно только что разделяли послеполуденный  отдых
со своим повелителем, так что теперь  присоединили  свои  покряхтывания  и
зевки к байлинским. Постепенно подтягивались рабы и прочие дворовые  люди.
За это время  вождь  Байла  успел  прочистить  нос  и  горло,  ополоснулся
пригоршней воды и произвел  иные  физиологические  действия,  свойственные
проснувшемуся человеку, которые, невзирая на их наглядный натурализм,  все
же свидетельствовали о том, что аудиенция началась и идет своим положенным
чередом.
   Вергилий и Эббед  Сапфир  расположились  на  овчинах,  покрытых  сверху
шелковыми халатами с меховой оторочкой, принадлежавшими,  верно,  когда-то
какому-нибудь бедолаге-скифу. Принесли вино, шикарные чаши, совершенно  не
подходившее одна к другой, были принесены свежая вода, кумыс,  корабельные
галеты и что-то  вроде  пастилы  из  крашеного  сахара.  Пастила,  видимо,
когда-то была мягкой. В углу палатки  объявилась  женщина,  которая  села,
скрестив ноги, на табурет и, явно не в такт бряцая  по  тамбурину,  завыла
что-то   себе   под   нос,   одновременно   ухитряясь   кормить   ребенка,
примостившегося у нее на коленях.
   При звуках музыки оруженосцы приосанились и  принялись  представляться,
протягивая гостям свои крепкие, корявые длани. У багатура Мудраса не  было
глаза. Багатур Бруда обладал только частью левой ноги, багатуру же Габрону
приходилось опираться на палку, дабы компенсировать отсутствие  на  правой
ноге ахиллесова сухожилия. Представившись, все трое в такт и в тон взвыли:
   - Давай! Давай! Давай!
   Хозяевам  был  предъявлен  алый  свиток   с   имперскими   бумагами   и
монограммой. Габрон оглядел свиток, понюхал и передал Мудрасу,  который  в
свою очередь развернул документы и  немедленно  отдал  по  цепочке  дальше
Бруде, который, не мудрствуя лукаво, просто положил их  на  колени  Байле.
Тот развернул грязными пальцами бумаги, повернул вверх ногами, поглядел на
просвет, словно бы желая увидеть там какие-то красивые картинки, и, разжав
пальцы,  позволил  бумагам  мягко  скользнуть  на  пол.  Затем  грубоватым
голосом, в котором явно сквозило разочарование, сказал:
   - Императорские книги, да. Красивые.  Гладкие.  Великая  честь.  Рим  и
морские гунны - большие друзья. Ешь, пей. Мясо, рыба. Как тебя зовут?
   Его неоценимость Байла, сын Байлы, сын Отилла, сын Эрны - вождя морских
гуннов, Великого Вождя, Вождя Вождей,  был  щуплым  и  хилым  человеком  с
подслеповатыми, мутными глазами, реденькими и топорщащимися  усами.  Левую
его щеку пересекал шрам, но явно старый.
   Финикиец представился.
   - Пунический человек - хороший моряк, только все  время  ездит,  ездит,
что-то продает, - сказал вождь отчасти неприязненно, - а нам торговля ни к
чему. Гунн не покупает, он просто берет.
   Затем  Эббед  Сапфир  представил  своего   патрона.   Едва   это   было
произведено, как багатуры Мудрас, Бруда  и  Габрон  вновь  повторили  свое
почти ритуальное  заклинание:  "Давай!  Давай!  Давай!",  дружно  протянув
вперед руки. Что ж, гости преподнесли подарки.  Огненный  Человек  передал
вождю длинный нож в ножнах из алой кожи, в которых  имелись  кармашки  для
ножичка  маленького  размера  и  точильного  бруска.  Даром  же   Вергилия
оказалась пара подвязок из золотой ткани, украшенных причудливыми  черными
жемчужинами.
   Напялив на  руки  подвязки,  как  если  бы  это  были  браслеты,  вождь
меланхолично поковырял в зубах маленьким ножичком,  а  затем  поднялся  на
ноги, приглашая следовать за  ним.  Оруженосцы  куда-то  пропали,  видимо,
вернулись к прерванному отдыху, женщина (как оказалось впоследствии,  Мать
Клана Лисы и Музыкантша Двора) прекратила свои постукивания  и  завывания,
немедленно определив сосок левой груди в рот младенцу.
   Гости покинули палатку и, повинуясь жестам  Байлы,  зашли  за  какую-то
загородку. Там стояла колонна, и к ней был кто-то привязан.
   - Дам тебе добрый совет, - произнес вождь. - Послушай, шаман  Вергилий,
будь внимателен. Не будь подобен плохому шаману. Сучий потрох! -  внезапно
взвизгнул он, пнул ногой  привязанного  к  колонне  и  побагровел.  -  Ты!
Поедатель свиного пойла!
   Существо, закованное в цепи, подняло голову  и,  покряхтев,  встало  на
ноги. Оказалось, что это медведь. Дряхлый, плешивый  и  самый  слабый  изо
всех медведей на свете, виденных  когда-либо  Вергилием.  Зверь  морщился,
топтался на месте, шевелил беззубыми челюстями, а когда Байла  в  истерике
принялся швырять в него  палками  и  камнями,  прикрыл  глаза  лапами.  Он
казался стариком, закутанным в медвежью шкуру, очень  старую  шкуру,  -  и
снова, несмотря на то что день был жарким и сверху,  сквозь  отсутствующую
крышу храма, палило солнце,  по  позвоночнику  Вергилия  пробежал  холодок
страха.
   - Это Тилдас-шаман?! - Слова против воли вылетели из его рта.
   - Да! Шаман Тилдас! Сучий потрох Тилдас! Сифилитик Тилдас!
   Да, это был именно он, тот самый медведь, о котором все  морские  гунны
думали, будто он был ранее человеком.
   - А почему ты его ненавидишь? - спросил Вергилий.
   - Почему? - голос вождя сорвался на  визг.  -  Почему?  Почему?  Почему
ненавижу? - Рот вождя сжался, а  маленькие,  слабые  ручонки  вцепились  в
медведя и  принялись  драть  шерсть.  Вождь  словно  разучился  от  ярости
говорить, по крайней мере, из него вылетела  вся  та  не  слишком  богатая
латынь, на которой ему  еще  удавалось  изъясняться.  Дело,  похоже,  было
именно в том, что шаман Тилдас не смог вернуться в  человеческий  образ  и
потому не привел с собой дух Отца Вождя и дух предыдущей Матери  Клана.  И
не передал  послание  от  них  -  благоприятное  для  Байлы,  что  и  дало
возможность его братьям, Отиллу и Осмету,  узурпировать  власть,  а  Байлу
довести до подобного бессилия.
   - Вождь! - орал он, лупя себя кулаками в куриную грудь. - Байла! Вождь!
Вождь тоже! Отилл - вождь, Осмет - вождь, но Байла - Байла тоже вождь.
   Да, несомненно, он тоже  был  вождем  -  вождем  заброшенной  пристани,
вождем старух и пузатых детишек, вождем инвалидов и калек,  вождем  мух  и
шелудивых псов. Вождь. Вождь Байла.


   Чуть поодаль от храма находилось небольшое святилище, которое построили
греки еще до того, как морские гунны подошли к  острову  и  обрушились  на
него, подобно полчищам саранчи. Стены  святилища  обветшали,  одна  вообще
обрушилась, камни поросли мхом. Здесь, среди зелени и прохлады,  на  время
избавившийся от необходимости постоянных сравнений того,  кем  он  мог  бы
стать и кем  стал,  Байла,  отошедший  после  недавней  вспышки,  сидел  и
разговаривал со своими гостями.
   Даст ли он им проводника и пропуск на Кипр?
   Дал бы, да не имеет права. Братья  ("Чума  на  них,  холера,  трясучка,
морская болезнь, сифилис!"), братья придут в ярость. Нет... нет...  он  не
может... не имеет права.
   Жалко, заметил Вергилий. А  они  собирались  увидеть  знаменитый  город
Пафос. На это Байла вскинул свои  маленькие  глазки.  Пафос...  да...  Тот
самый Пафос, где стоит великий храм Афродиты. Да... Пафос...
   - Именно, вождь Байла. Где расположен храм  Афродиты  и  где  семь  или
семнадцать сотен прекраснейших прислужниц обучены всем тонкостям искусства
любви и любого странника делают своим любовником в честь великой богини...
   Служат богине... Ммммм, ах...
   Глаза  Вергилия  встретились  с  глазами  Ан-тона,  и  тот  моментально
заговорил о  том,  насколько  будет  польщен  и  горд,  если  вождь  Байла
отправится паломником  в  храм  на  его  корабле.  Щуплый  монарх  облизал
пересохшие губы. Ум его  работал  с  трудом,  но,  несомненно,  работал...
послужить богине...
   И тут, вместо того чтобы задать уместный и почти риторический вопрос  о
том, что-де, неужели же братья воспротивятся столь  благочестивым  планам,
Вергилий неожиданно сменил игру.
   - Ну конечно, если вождь  Байла  вынужден  находиться  в  своем  лагере
неотлучно, если он не может покинуть  остров  без  разрешения...  если  он
пленник своих братьев...
   Вождь стремительно  вскочил  на  ноги  и  схватился  за  нож.  Магу  не
оставалось ничего иного, как мгновенно выпалить:
   - Умру за правду!
   Клинок был обнажен.
   - Встать! Встать! -  орал  Байла.  -  Шаман  Вергилий,  капитан  Эббед!
Встать! На корабль, на корабль немедленно! Мы плывем на Кипр! - Гнев вождя
чуть утих, но решительность не  оставляла  его  ни  на  йоту,  уголки  рта
опустились вниз, в сочетании с  изуродованными  чертами  лица  придав  ему
выражение,  смахивающее  на  усмешку,  которая  не  могла  скрыть   явного
вожделения. -  Пафос!  -  закричал  Байла.  -  Пафос,  ха!  Мы  плывем  на
богослужение!
   И почти погнал их вперед, перед собой, словно пастушья собака - стадо.


   Три израненных в битвах багатура были столь ошеломлены решением  вождя,
что не могли  вымолвить  ни  слова.  Но,  несомненно,  ситуация  требовала
каких-то действий с их стороны,  потому  они  немедленно  вновь  протянули
вперед руки и заголосили:
   - Давай! Давай! Давай!
   Разбираться с ними времени не было.  Им  был  отдан  письменный  прибор
Вергилия, отдана небольшая астролябия Сапфира, отданы ремни, пояса,  ножи,
кошельки, амулеты, шляпы, шали. Вергилий впоследствии охарактеризовал  сей
момент  так:  пиратам  отдали  все,  за  исключением,  разве,  собственной
добродетели.
   На борт были спешно загружены припасы, а  лошадиный  череп  был  сквозь
глазницу прибит к бушприту - без этого талисмана  в  море  не  осмеливался
выйти ни один из гуннов. Море было спокойным и безмятежным,  словно  пруд,
гребцы принялись за  работу  с  таким  усердием,  что  вскоре  от  острова
осталась только темная полоска на горизонте.
   Свободный  от  влияния  своего  загнивающего  двора,  Байла  совершенно
преобразился. Он оказался отменным  мореходом,  храбрым,  хотя  и  немного
неуклюжим бойцом, стоял вахты, когда рулевой однажды по  ошибке  отхлебнул
мышьяка вместо пива, и  был  душой  и  заводилой  в  битве  с  сардинскими
флибустьерами возле Киклад. Время от времени путникам попадались по дороге
суда гуннов, черные и быстроходные,  с  парусами  кроваво-красного  цвета,
однако штандарт вождя из белого конского хвоста, увенчанного  короной,  на
мачте и приземистая фигура Байлы на юте немедленно устраняли все возможные
проблемы.
   А вот когда ветер утих, Байла обнаружил себя  совершенно  без  дела.  И
разумеется, отправился спать вниз.


   - Конечно, - сказал Огненный Человек, - мы можем грести, однако  же  мы
не можем грести постоянно. Наши люди не рабы, чтобы их использовать за раз
и выкинуть, как отбросы. Потому далеко нам не уплыть.  И  снова  возникает
вопрос времени. Снова возникает тот самый вопрос.
   Судя по его лицу, выражавшему сильную досаду,  он  настолько  сжился  с
проблемами Вергилия, что воспринимал их уже как свои.
   - Если ты тревожишься о  том,  чтобы  как  можно  быстрее  вернуться  в
Неаполь, дабы  не  упустить  фрахт,  -  сказал  Вергилий,  почесывая  свою
короткую узкую бороду, - то еще раз заверяю  тебя,  что  компенсирую  твои
издержки.
   Странно, но на этот раз Огненный Человек опроверг свое же  мнение,  что
все может быть оплачено деньгами.
   - Иногда, господин Вергилий, иногда случается так,  что  _мы  не  можем
заплатить ту цену, которую от нас требуют_. Ты можешь поднять ветер?
   "Не можешь заплатить  требуемую  цену..."  -  как  ловко  этот  наемный
мореход сформулировал ту самую  мысль,  что  мучила  Вергилия  уже  давно.
Застигнутый врасплох предательством  женщины,  которую  любил  более  всех
прочих, ощутив со всей отчетливостью утрату части собственной  души...  Он
только покачал головой. Затем, быстро придя в себя, ответил:
   - Любые вмешательства подобного рода нежелательны... Но...
   - Но... - вкрадчиво подхватил Ан-тон. - Но  остается  ли  нам  что-либо
иное? Так делай же это!
   Внизу, в обитой кедровым деревом каюте,  было  тускло  и  сумрачно.  Из
громадного сундука  черного  дерева  Вергилий  извлек  сундучок  поменьше,
сделанный уже из дерева красного, из того  -  достал  одну  из  нескольких
хранившихся там шкатулок, сработанных из черепахового панциря. Поставил ее
на стол.
   - Это, возможно, будет не слишком приятно... - предупредил он капитана.
Огненный Человек  издал  нетерпеливый  горловой  звук  и  стал  пристально
наблюдать за тем, как Вергилий тщательно раскутывает нечто,  спрятанное  в
слоях нежнейшей и белой, словно свежевыпавший снег, пряжи.  Наконец  перед
его глазами предстало нечто увядшее, раздвоенное и коричневое, а  Вергилий
принялся связывать свою ногу и руку веревочками алого шелка,  скрепляя  их
между собой замысловатыми узелками.
   С удивлением Огненный Человек обнаружил, что со дней  своей  юности  ни
разу не видал подобных узлов - он понимал это, даже их не ощупывая. И этот
узел незнаком, и другой, и следующий...
   - Я моряк, - пробормотал он, - и мне казалось,  что  мной  изучены  все
узлы на свете. По крайней мере, так мне казалось до этого момента... - Тут
его голос стал совсем тихим. - Они, кажется, вообще иного типа... что  же,
они созданы для того, чтобы призывать и удерживать ветер? Нет! Что это?  -
Голос его замер, и он застыл в изумлении.
   Тот сморщенный предмет был длиной примерно в ладонь  и  шириной  в  два
пальца. Это была самая маленькая из всех возможных мумий, темечко ее  было
слабо покрыто пушком волос, а ноги закручивались  друг  за  друга,  словно
были без костей. Ступни, кажется, тоже отсутствовали.
   - Это один  из  аль-рунов,  -  пояснил  Вергилий.  -  Еще  их  называют
мандраками, или мандрагорами...
   В неглубокую мисочку он налил красного вина, а в более крупную  насыпал
земли. Быстро обмакнул создание в вино и осторожно, аккуратно  положил  на
землю.
   - Или  мандрагорами...  -  повторил  он,  отступая  назад  и  глядя  на
существо. - У них много имен. И власть им дана большая.
   Маг отыскал свободный конец нити, дернул за нее, и все узлы моментально
распались. Мандрагор пошевелился, по  его  телу  прошла  легкая  судорога.
Тонкие веки поднялись и обнажили взгляд - мутный, блуждающий по  сторонам,
бессмысленный, как взгляд идиота. Беззубый  рот  издал  сухой,  сосущий  и
схожий со свистом звук.
   Вергилий взял серебряную шпильку  и  уколол  себя  в  подушечку  левого
указательного пальца, выдавив капельку крови. Поднес дрожащую каплю ко рту
мандрагора - создание немедленно прижалось  к  пальцу,  словно  теленок  к
вымени.
   Вергилий с трудом отнял палец:
   - Довольно, гомункул. Смотри зорко, говори внятно и подчиняйся  мне  во
всем!
   Гомункул причмокнул. Взгляд его, когда  он  повернул  голову,  был  уже
острым  и  вполне  осмысленным.   Он   самодовольно   улыбался,   щебетал,
попискивал, ерошил крохотными ручонками свои волосы на голове -  руки  его
выглядели словно корешки, вялые отростки.
   - Говори внятно!
   - Королева Кандиды наставила королю рога  с  конюшенным,  -  произнесло
пискляво,  но  вполне  разборчиво  существо.  -  Мисо  Яник  нашел  нового
покровителя  своей  рыжеволосой  девчонке.  Лодочник  Карсис  сгибается  и
пыхтит, только не на своих веслах, а над... зовут ее...
   - Довольно! - прервал его Вергилий. Мандрак хихикнул и прыснул. - Гляди
на Розу Ветров. Видишь ветра? Обоняешь их? Слышишь? Чувствуешь?
   Мандрак замолк, прислушиваясь.
   - Вижу сардин и камбалу... кальмары, очень много губок...
   - Ветер. Только ветер. Ищи ветер!
   Тонкие ноздри затрепетали. В носу у мандрака явно не было хрящей.
   - Чувствую его, - произнесло создание.
   - Где?
   - У берегов Малой Азии, пахнет гарью сожженных городов, пролитой кровью
и потом насилуемых девушек.
   Мужчины обменялись быстрыми взглядами.
   - Морские гунны, - пробормотал  Огненный  Человек.  -  Вождь  Отилл  за
работой.
   - Другой ветер, гомункул. Другой.
   Рот сомкнулся и выдохнул:
   - Чувствую его вкус.
   - Где?
   - В трех лигах по направлению на солнце, пахнет солью и брызгами.
   - Там скалы и мели, - покачал головой Ан-тон.
   - Не этот ветер, гомункул. Другой.
   Мандрак задрожал и поморщился. Затем вдруг с вожделением произнес:
   - Дочки Афинского префекта... - Моментально и без малейшего  сочувствия
Вергилий ткнул его шпилькой. Мандрак съежился, завертелся и заверещал.
   - Ветер! - закричал он, словно протестуя. - Я вижу ветер!
   - Где?!
   - Две лиги и еще половина лиги отсюда, - вопило существо. - Между  югом
и востоком. Юго-восток, две лиги и еще половина лиги! Ветер!  Ох,  теплый!
Сладкий, мягкий и быстрый! Ветер!
   Огненный Человек повернулся и затопал  по  ступенькам  вверх,  на  ходу
выкрикивая приказы. По  палубе  прогрохотали  ноги  гребцов,  в  уключинах
взвизгнули весла. Загребной принялся выкрикивать ритм, и корабль  рванулся
вперед.
   - А теперь, - сказал мандрагору Вергилий,  -  можешь  разглядывать  что
пожелаешь.
   Глаза  создания  блеснули,  словно  слизь  улитки,  он   осклабился   и
немедленно  принялся  изрыгать  из  себя  рассказы  о  том,   что   видел:
совокупляющихся  с  пастушками  кентавров,  мальчиков-рыболовов,   которых
соблазняли и увлекали в пучину русалки,  обманутых  единорогов,  драконов,
которых с помощью уловок лишали их сказочных богатств... Он молол  языком,
причмокивал и захлебывался  речью.  Наконец  затих.  Начал  снова,  говоря
теперь уже о других  предметах,  но  в  голосе  его  звучало  куда  меньше
интереса. Вергилий слушал его, приклонив голову к  плечу,  и  между  делом
царапал стилом на навощенной дощечке. Потом, словно бы случайно, провел на
ней глубокую царапину и взял в руку образовавшуюся стружку, завиток воска.
   Гребцы оставили весла. Наверху  закричали,  вновь  донесся  топот  ног,
резко был поднят парус. Парусина затрещала, заскрипела мачта - и еще  раз,
и еще. Сверху донеслись ликующие крики, и корабль резко  дернулся  вперед.
Вергилий поднялся и, сминая воск в  пальцах,  подошел  к  мандрагору.  Тот
глядел на него, словно обезумев, широко раскрыв  в  ужасе  рот.  Но  крик,
визгливый и отчаянный,  не  успел  вырваться  из  его  гортани.  Вергилий,
кажется, в тот самый миг, когда этот крик должен  был  раздаться,  залепил
губы мандрагора воском, обмотал тельце шелковой нитью и поднял из  тарелки
с землей.
   Существо извивалось и корчилось в его руках, но уже в следующую секунду
застыло - теперь, когда вокруг него вновь  были  сооружены  нити  и  узлы,
должные как в физическом, так и в  метафизическом  смысле  обеспечить  его
безопасность, он вновь казался не более чем безжизненным корешком. Острием
той же шпильки Вергилий снял со рта гомункула восковую печать, обернул его
слоями пуховой пряжи, поместил в черепаховую шкатулку, положил ее в ларчик
из  красного  дерева,  а  тот  поставил  в  эбеновый  ларь.  После  этого,
добравшись до стула, он не то рухнул, не то сел на  него.  Лицо  его  было
искажено болью и мукой, казалось, по крайней мере половина жизни  покинула
его за эти минуты: теперь наконец он наяву увидел то, что  сделала  с  ним
самим Корнелия, и, в приступе отчаяния, прижал  к  глазам  ладони.  Потом,
немного придя в себя, взглянул на левую руку.
   Левый указательный  палец  опух  и  покраснел,  за  исключением  первой
фаланги,  которая  была  серой  и  кровоточила  после  укола  шпилькой.  С
потерянным выражением на лице Вергилий  долго  глядел  на  палец.  Наконец
нашел в себе силы промыть его и перевязать.
   - Нет, в этом году я больше не сделаю этого, - пробормотал он сам себе.
- Если вообще когда-либо сделаю... - Лицо его исказилось,  и,  сжав  зубы,
Вергилий вышел из каюты.
   - Кипр! - орали на палубе. - Кипр! Хо!





   Кипр оказался просто другим миром.
   Спроектирован и построен Пафос был греческим архитектором. И то  ли  во
сне, то ли под действием веществ, именуемых талакуинами или  мандрагорами.
Весь из желтого, подобного заварному крему мрамора, из  мрамора  розового,
как парное мясо, из зеленого мрамора, похожего на  зернышки  фисташек,  из
мрамора медового  и  розово-красного,  мрамора  с  цветными  прожилками  и
зернистого. Строения карабкались в горы, стелились вдоль  ложбин.  Колонны
возвышались ярусами, капители изобиловали резьбой и  лепкой,  сработанные,
верно, прекрасными коринфянами, большими  любителями  изощренной  роскоши.
Фронтоны домов пышно заросли барельефами, четырехопорные арки стояли  чуть
ли не на каждом углу и перекрестке, гигантские статуи высились над домами,
а маленькие - собирались толпами под карнизами и крышами строений. Повсюду
зеленели лужайки и сады, фонтаны выбрасывали вверх воду, вода  разбивалась
на струи и брызги и блестела на солнце...
   Пафос.
   Воздух здесь был густым и насыщенным,  почти  что  тягучим,  бриз  едва
колыхал восковые цветы граната, и Вергилий, заметив, как Байла поморщился,
хватая ртом воздух, положил руку на грудь и понял, что и ему самому дышать
тоже трудно. Ах, если бы эта тяжесть была вызвана только пряным  пафосским
воздухом...
   Человек, чем-то занятый на молу,  встретил  появление  путешественников
довольно спокойно, без особого любопытства. Вергилий обратился к  нему  на
своем лучшем греческом койно (*19) и  осведомился  о  том,  где  находятся
официальные лица порта и где можно найти грузчиков.
   - Да, господин, да, - ответил человек на  весьма  архаическом  диалекте
языка, бывшего в ходу на острове. - Завтра непременно... завтра.
   - А почему не сегодня?
   - Сегодня, господин? Сегодня у нас праздник.
   Повсюду  виднелись  следы  запустения,  вызванного   блокадой   острова
морскими  гуннами.  Посреди  дороги  лежало  фиговое  дерево  с   круглыми
багровыми  плодами,  со  стороны  доков,  как  в  деревне,  прошло   стадо
длиннорунных овец, перевернувшаяся повозка валялась на обочине  так,  как,
по-видимому, лежала  уже  давно,  поскольку  разбитые  колеса  уже  успели
порасти мхом.
   - Эх, господа, нынче  же  день  рождения  нашего  маленького  господина
Ихтоса, произведенного чревом вышедшей из моря Диты, поэтому народ весь на
рыбной ловле в прудах возле дворца. Так  что  берите  вон  в  той  палатке
сладости и присоединяйтесь к священному ритуалу. -  Он  указал  в  сторону
громадного храма, возвышающегося над полусонным городом. Выговор  человека
напомнил Вергилию  о  даме  Аллегре,  заставив  подумать  о  том,  что  он
отчего-то никогда не интересовался ее происхождением.
   Проблема с грузчиками и официальными  лицами  разрешилась  с  прибытием
некоего Басилианоса, хозяина широко известного в Пафосе "Золотого  Приюта"
- гигантского пристанища, предоставлявшего кров и  стол  многочисленным  в
прошлом пилигримам на все время их паломничества.  Разумеется,  там  могли
останавливаться и люди, прибывшие на остров  с  партикулярными  целями,  -
купцы, молодые путешественники, государственные мужи и прочие. Разумеется,
как и все прочее на Кипре, "Золотой Приют" сильно страдал  от  прекращения
нормальной связи с материком, вызванного  действиями  морских  пиратов.  А
произошло все это примерно поколение назад.
   - Да, бывали времена, доктор и капитан, - говорил Басилианос,  восседая
в паланкине, который носильщики несли столь медленно, что казались идущими
в полусне, - бывали времена, когда "Приют" за ночь принимал сотни  гостей.
И это в обычные дни. Что же говорить о праздниках? Тогда  людей  прибывало
вдвое больше... А что нынче?  Гостей  нынче  наперечет,  ну,  понятно,  не
считая того случая, когда к нам прибывает имперский флот. Но мы все  равно
содержим "Золотой Приют" в лучшем виде; разумеется, мы ничуть не  стеснены
в  средствах  и  потому  не  зависим  от  обеспеченности   наших   гостей,
по-прежнему  выполняя  наш  священный  долг  и  давнишний  обычай  по   их
безвозмездному приему. Но трудно,  трудно...  -  Басилианос  так  отчаянно
зажестикулировал, что едва не вывалился из носилок. - Очень трудно жить  и
видеть, как прежнее великолепие превращается в тлен.
   Народу на улицах было немного, и все  они  выглядели  как-то  чудно:  в
выражениях их лиц присутствовало нечто  такое,  что  производило  на  мага
впечатление неприятное, хотя он никак не  мог  понять,  в  чем  тут  дело.
Пройдя по улицам, они свернули в аллейку, ведущую через лужайку в  сторону
темнеющих, как лес,  фруктовых  деревьев,  отягощенных  золотыми  плодами,
блестевшими в лучах солнца. И здесь, совершенно внезапно,  раздался  вопль
такого ужаса,  отчаяния  и  ярости,  что  затылок  мага  словно  оцепенел.
Впрочем, крик испугал  не  только  его,  но  и  носильщиков,  на  какое-то
мгновение замерших на месте.
   Кричал какой-то костлявый старик с  обнаженными  и  загорелыми  руками,
которые оплетали мышцы, похожие скорее на веревки, чем на плоть. Он поднял
кулаки на уровень  своей  головы  и  снова  проорал  сквозь  пышную  седую
растительность на лице какие-то слова.
   - Волки! - заорал он,  дрожа  всем  телом  и  рискуя  разорвать  криком
собственное горло. - Волки и  люди!  Люди  и  волки!  Волки  -  что  люди.
Господи! Господи! А люди - что волки!
   Носильщики пришли в себя и двинулись дальше, на ходу что-то  бормоча  и
покачивая головами. Вергилий взглянул на Басилианоса,  который  немедленно
объяснил:
   - Не волнуйтесь, ничего страшного. Это наш полоумный  сектант  Аугустус
Ефесский. Я, в общем, и сам  немного  побаиваюсь.  И  его,  и  его  людей.
Впрочем, их немного, да и место их сборищ солдатам уже известно,  так  что
не долго ему осталось нас беспокоить.
   - О, ужас! - не унимался Аугустус, когда путешественники проходили мимо
него. - О, греховодный город, о, вместилище греха! Сколь прекрасен и сколь
продажен! - Они прошли мимо, и голос старика стал постепенно затухать.
   Басилианос  принялся  рассказывать  гостям  о  происхождении  сада,   к
которому они теперь приближались.  Сад,  оказывается,  составляли  айвовые
деревья, выросшие из косточек прямых потомков тех фруктов, которые  Геракл
Львораздиратель добыл у Гесперид, одолев в  прекрасной  и  далекой  Греции
дракона. Голос Аугустуса Ефесского почти уже затих,  но  слова  еще  можно
было разобрать.
   - О, люди! О, волки! Волки - что люди... Люди - что волки...
   Тут они дошли до конца лужайки, и перед ними выросли  гигантские  стены
"Золотого Приюта".
   - Я отведу каждому из вас по несколько комнат, - сообщил Басилианос.  -
Ванны вымыты, служанки снимут с вас мерки  и  подберут  чистую  одежду  из
наших гардеробов. Еда будет дожидаться вас в комнатах. А наши грузчики без
промедления доставят сюда все ваши пожитки и груз с корабля.
   - А когда мы сможем переговорить с царем Пафоса?
   - Его величество царь Пафоса в настоящий момент,  в  силу  принятой  на
острове очередности, одновременно является и царем  Кипра.  Я  устрою  вам
встречу с ним.
   - Но когда?
   - О, доктор Вергилий... - Басилианос мягко подтолкнул гостей в  сторону
служанки, поджидающей их, дабы отвести в назначенные им комнаты. -  Скоро.
Очень скоро. Возможно, прямо завтра.


   Медь? Потребовалось немало времени, чтобы Басилианос уразумел, что речь
в самом деле идет о меди. Да,  но  что  он  мог  сообщить?  Конечно,  медь
считается основным промыслом Кипра, но что может рассказать о  нем  хозяин
"Золотого  Приюта"?  Медные   магнаты?   Да,   конечно,   медные   магнаты
останавливаются у него всякий раз,  когда  на  Пафос  прибывает  имперская
флотилия. Так о чем это мы? О меди? Ну да, медь... Но что доктор  Вергилий
имеет в виду, говоря о меди? Раздобыть медной руды? Как интересно, кто  бы
мог подумать, что медь добывают из  руды.  Что?  Где  можно  добыть  руду?
Басилианос не знает, не имеет ни малейшего понятия.  Несомненно,  остается
согласиться с тем, что медь добывают в медных копях. Но где они?
   Нет, об этом он не имел ни малейшего представления.
   Иными словами, оставив на время мысли о меди, как он оставил  мысли  об
олове, о котором хлопочут теперь маленькая золотая птичка и два ее стража,
и, заодно забыв обо всем,  что  связано  с  магическим  зерцалом  и  двумя
царственными особами - Корнелией и Лаурой, Вергилий  решил  отправиться  в
великий храм той, что была рождена в морской пене  у  берегов  Пафоса.  Но
немедленно сообразил,  что  одним  из  знаков  и  символов  Афродиты  -  и
немаловажным - было именно зеркало.
   - А ты не обидишься на меня,  женщина,  если  потратишь  время  зря?  -
натянуто улыбнулся Вергилий.
   В полумраке комнаты, более похожей на келью, она лишь покачала головой,
продолжая мягко водить руками вдоль его нагого тела.
   - Ну что же, - вздохнул Вергилий. - В конце концов, я тебя предупредил.
- Ее касания не вызывали в нем страсти, так бы, наверное, ощущал  себя  на
его месте ребенок; но он неожиданно и сам почувствовал себя ребенком - ему
стало уютно,  спокойно.  Он  начал  расслабляться.  Впервые,  кажется,  со
времени той ужасной  сцены  с  Корнелией  Вергилий  подумал,  что  и  ему,
возможно, доступен полный покой... несмотря ни на что.
   - Ты скроен как борзая, - прошептала она.  -  Длинные  ноги,  вытянутый
подбородок... Предупредил меня? О чем? Ах, об этом... Послушай, Борзая, на
что мне  твои  предупреждения?  Думаешь,  за  время,  проведенное  мною  в
прислужницах у нашей Великой Матери  Афродиты,  я  не  научилась  отличать
заколдованного человека? Кто она - та женщина, что украла  одну  из  твоих
душ?  Я  знаю,  что  это  женщина.  Не  могу  себе  представить   мужчину,
решившегося на такое даже в мыслях. А когда бы он об этом  задумался,  то,
ручаюсь, у него пошел бы мороз по коже, его собственные ядрышки  окоченели
бы от ужаса. Не так ли, Борзая?
   Вергилий коротко рассмеялся:
   - Не знаю... А остались ли у меня вообще ядрышки? Ну конечно, это  была
женщина. Ты очень проницательна. Не уверен, что это мне по душе, некоторые
вещи мужчина в моем положении предпочел бы не знать. Так вот,  та  женщина
завлекла меня в разговор о различных таинствах, а  я  оказался  достаточно
слаб и куда как не мудр, ибо поддался ей в этом. Вот  тут-то  и  наступило
мое бессилие, милая... Гляди, - продолжил он чуть погодя, - я лежу рядом с
тобой, касаюсь твоих грудей, провожу рукой по твоим сокрытым местам, и что
же - ничто не возбуждает меня,  как  если  бы  я  гладил  котенка...  Нет,
Громовержец! - возопил Вергилий в отчаянии, изо всех  сил  прижимая  ее  к
себе. - Вырви мой лживый язык, Громовержец! Неправда, неправда!  Когда  бы
так, все было бы хорошо. Но плоть моя не отвечает на касания твоей  плоти,
поскольку часть души моей, та душа, что ведает плотью, покинула  меня.  Но
остальные частички души, мои остальные души, они-то ведь  помнят  об  этой
пропаже! Я чувствую, я все чувствую...
   Ее губы, касания ее рук, ее сладкая  кожа  и  тихое  дыхание  заставили
Вергилия замолчать.
   - Велика, нет сомнений, сила Афродиты, дарующей священную радость любви
богини, - прошептала она, - но некоторые вещи не  в  ее  власти...  и  эта
тоже... ты должен знать... Она не может помочь тебе, - шептала прислужница
мягко и успокаивающе. - Не может. Точно так же, как не может помочь и царю
Пафоса. Потому что, ты знаешь, он тоже... - И голос ее затих в его ухе.
   Нет же. Никакого отдыха здесь быть не могло. Ничто не могло ему помочь,
ничто, кроме его собственных усилий. Тихо вздохнув,  Вергилий  поднялся  и
принялся одеваться.
   - А я не могу тебе ничем помочь? - спросила прислужница, глядя на  него
своими подведенными глазами. - Ну, в чем-то еще? Мне бы хотелось...
   - Может быть, и смогла бы.  Мне  нужна  медная  руда.  Где  я  могу  ее
раздобыть?
   Ее насурьмленные брови  выгнулись  двумя  арками,  в  задумчивости  она
повернулась к нему грудью и повела бедрами.
   - Медь? - Абсурдность вопроса дошла  до  нее  и  повалила  на  спину  в
приступе хохота. - О Матерь Добрая, откуда же мне знать об  этом?!  Медная
руда... Я думала помочь тебе в чем-нибудь важном...


   Вход во дворец царя Пафоса, бывшего, подобно множеству восточных царей,
одновременно и жрецом, и властителем, напоминал вход в храм. В  помещениях
царила тишина, нарушаемая изредка  лишь  шепотками.  Впрочем,  аналогия  с
храмом была не слишком точной, ведь пришедшие на поклонение к  Дите  также
входили в ее обитель с трепетом, но трепет там был благоговейным, сладким.
Не то было здесь.
   Вергилию случалось бывать в мужских и женских  храмах,  общаться  и  со
жрецами, и со жрицами, но никогда доселе не приходилось ему оказываться  в
храме, в месте, где заправляли гермафродиты... Но на Кипре они были вполне
обыкновенным  явлением.  Древние  рода  острова  предпочитали  входить   в
родственные связи только друг с другом, и, разумеется,  за  века  подобных
связей ничего иного получиться и не могло.  Но  бедой  это  не  считалось,
проклятием  тоже,  напротив,  казалось  обычаем  и  особенностью  острова,
освященными  временем.  Да  и  то,  кто   же   мог   служить   во   дворце
полубога-гермафродита, как не подобные ему?
   Приняли они Вергилия со спокойной внимательностью, обнаженные по  пояс,
с  маленькими,  но  полными  грудями  и  реденькими  бородками,   наглядно
свидетельствовавшими  о  том,  кем  являются  их   обладатели.   Вергилием
руководили в течение всего долгого ритуала приготовлений к  службе.  Здесь
ему следовало оставить обувь, тут -  омыть  ноги,  там  -  руки,  здесь  -
стоять, когда будет вручать свои дары. Ритуал был долгим и запутанным,  и,
похоже, никто не смог бы объяснить и половины  того,  зачем  это  положено
делать, а объяснения  второй  половины  оказались  бы  неверными.  Но  эти
церемонии  все  равно  были  лишь  прелюдией,  поскольку  следом  за  ними
требовалось исполнить иные -  ритуал,  предназначенный  уже  для  царского
двора Кипра; эта процедура  направлялась  уже  иными  людьми  -  старцами,
переходившими всякий год из дворца во дворец в соответствии с очередностью
передачи верховной власти от трона к трону.
   Появление царя Пафоса было предварено звуками цитр,  цимбалов,  ухающих
тамбуринов  и,  наконец,  труб.  Царя  окружали  гермафродиты,  груди   их
выпячивались,  а  волосы  курчавились,  они  подхватили  царя  под   руки,
подхватили его шлейф и повели к трону, словно большую, в человеческий рост
куклу. Столь же кукольно  царь  принялся  произносить  слова,  которые  не
долетали ни до чьих ушей, затем омылся  благовониями,  наполнил  маленький
ковшик ладаном,  добавил  его  в  светильники,  коснулся  каждого  из  них
скипетром и уселся на трон. Потом, после достаточно  долгого  ожидания,  к
нему подозвали Вергилия.
   Маг показал царю  свои  рекомендательные  письма,  но  тот  не  слишком
углубился в чтение, а только проглядел их. Сначала Вергилий подумал  было,
что царь находится под воздействием  наркотических  веществ  -  глаза  его
остекленели, рот был приоткрыт. Тут он ощутил на своей руке  слабейшее  из
всех прикосновений - подошедший  гермафродит  тишайшим  голосом  подсказал
Вергилию, что ему задан вопрос.
   - Благодарю, Ваше Святейшее Величество, - ответил  маг.  -  Путешествие
было безопасным и приятным. Нам составил  компанию  Байла,  вождь  морских
гуннов, который, однако, не  желая  доставлять  вам  лишнего  беспокойства
своим визитом, предпочел прибыть на остров, скрыв свои имя и титул.
   Ложь, конечно,  но  вполне  благопристойная.  Вряд  ли  Байла  смог  бы
соответствовать изощренной утонченности этого странного, замкнутого в себе
двора.
   По лицу царя словно бы пробежала рябь. Глаза  его,  казалось,  пытались
сфокусироваться на стоящем перед ним человеке.
   - Морские гунны... я слышал о них... мы слышали... в  молодости.  -  На
его  губах  задрожала  улыбка,  погасла.  Между  гермафродитами   возникло
движение, они обратились к Вергилию  и,  кто  подмигиванием,  кто  кивком,
подавали знаки,  чтобы  он  продолжал  говорить.  "Так  могут  вести  себя
родители с больным, слабеньким ребенком", - подумалось ему.
   Вергилий делал все, чтобы заинтересовать царя, однако получалось у него
не слишком хорошо, так что царь наконец вспомнил  о  собственных  делах  и
напрямик осведомился о том, что было целью его визита.
   - Медь? - казалось, в голосе царя звучало  удивление.  -  Мы...  мы  не
знаем, зачем именно сюда приезжать за медью. Что же, в  Италии  нет  меди?
Она... медь тут, на Кипре?
   Несомненно, он говорил искренне. Он настолько  отошел  от  жизни,  этот
царь, что и в самом деле не ведал о гигантских копях, давших  острову  его
имя. То же и о второй, насущнейшей  для  острова  реальности  -  о  полной
блокаде острова морскими гуннами, которые на  протяжении  жизни  поколения
сновали в его водах, между тем как царь, которому не было еще  и  тридцати
(он был крупного телосложения, светловолос), даже и  не  слышал  о  них  с
самой поры юности.
   Вергилий еще не сообразил, как ему ответить, как вдруг лицо царя  резко
изменилось. Из груди вырвался рык, перешедший затем в низкие,  мучительные
стоны. Окружение кинулось к нему, слуги вцепились в его  руки  и  не  дали
встать с трона, в то время как царь, пытаясь все же подняться, прокричал:
   - Я заколдован! Заколдован!
   Потеряв дар речи, он вырвался  из  рук  слуг  и  рухнул  вперед,  вниз,
неподвижно распластавшись на узорном полу возле трона.
   По жесту  одного  из  приближенных  снова  заиграла  музыка,  странная,
чужеземная. Гермафродиты принялись танцевать перед троном, крутя юбками  и
позвякивая  ножными   браслетами,   звучащими   мягко,   будто   нежнейшие
колокольца, Царь повернул голову,  взглянул  на  них  сначала  безучастно,
затем его голова  принялась  подрагивать  в  такт  медленной,  исполненной
бесконечной тоски и печали  музыке,  задвигалась,  следуя  ритму  движений
полуобнаженных танцоров. Прислужники затянули своими странными,  бесполыми
голосами песню на языке, возникшем, верно, задолго  до  того,  как  первые
дети материковой Европы достигли берега Кипра.
   Царь  встал  и,  не  поддерживаемый  более  своими  слугами,  всплеснул
осыпанными  драгоценностями  руками,  сошел  вниз,  к  подножию  трона,  и
присоединился к  танцорам,  постепенно  ускоряющим  ритм  танца.  Быстрее,
быстрее, еще быстрее кружился царь, встряхивая головой  и  вращая  глазами
так, что видны были  только  белки.  Музыка  превратилась  в  голый  ритм,
быстрый, бешеный. Царь прыгал, словно олень, отбивающийся от собак, и  тут
чья-то рука легла на плечо  Вергилия.  Гермафродит  медленно  показал  ему
глазами в сторону выхода. Он был сед, груди его  выглядели  бесплотными  и
сморщенными, а выражение  лица  было  печальным,  терпеливым  и  покорным.
Гермафродиты живут недолго.
   Идя по длинному коридору к  выходу,  Вергилий  услышал  серию  быстрых,
резких, ритмических вскриков.  Несомненно,  этот  голос  принадлежал  царю
Пафоса.


   Дни знай себе шли  чередом.  Ан-тон  Огненный  Человек  какое-то  время
ежедневно наведывался к Вергилию по дороге из порта, чтобы осведомиться  о
том, как идут дела, а  затем,  верно,  махнул  на  все  рукой  и  заходить
перестал. Байла целыми днями пропадал в Храме Богини. А Басилианос на  все
настойчивые вопросы Вергилия отвечал вежливыми уверениями в  том,  что  он
делает  все  возможное,  дабы  узнать  хоть  что-то  о  меди.  Отвечал  он
немногословно, лениво, но крайне твердо. Что делать еще? Владельцы  медных
копей были проинформированы  о  том,  что  путешественники  просят  только
одного - чтобы им было позволено отправиться в  глубь  страны  на  быстрых
мулах и привезти оттуда крайне незначительное количество руды.
   Толка от этого не было никакого.
   Но что сидеть на месте, ожидая невесть  чего?  Вергилий  сам  арендовал
мулов и отправился в путь. Пальмы сменились кедрами и соснами,  на  кустах
вдоль  дороги  пылали  и  благоухали  малиновые  розы.  Повсюду  виднелись
небольшие поселения и крохотные храмы древних жителей острова; обыкновенно
храмы выглядели как невысокие пирамидки, устроенные возле низких  деревьев
или крупных кустов,  к  ветвям  которых  привязывались  лоскутки  ткани  с
молитвами и прошениями. Крестьяне, высокие и худые, понукали в полях своих
волов, волокущих за собой деревянные плуги. Каштаны давали пищу для черных
свиней и тонкорунных овец. Казалось,  ничему  другому  нет  места  в  этих
аркадских пейзажах, где над темными бегущими реками  воздвигнуты  каменные
мостики, где по спокойным водам плывут лебединые семейства,  изгибая  свои
шеи и, словно лилии, отражаясь в зеркальной глади.
   В самом деле, никто не замышлял против Вергилия ничего дурного. Все шло
наилучшим образом, разве что однажды ему пришлось перековать мулов, каждый
из которых потерял по подкове. Понадобилось потратить целый день, пока был
добыт древесный уголь, сговорен кузнец, разожжена печь, найдено железо.  А
потом,  направив  свой  путь  по  маршруту,  указанному  ему  в   сельской
гостинице, где он провел ночь, через некоторое  время  Вергилий  обнаружил
себя в... Пафосе. Осознав случившееся, Вергилий решил все же выяснить,  не
заколдовали ли его еще раз.
   Самое простое объяснение  происходящего  состояло  в  том,  что  медные
магнаты не поверили его истории, будто бы  ему  необходимо  лишь  мизерное
количество руды для научных и философских экспериментов. Да и с чего бы им
верить?  С  подобными  просьбами  к  ним  раньше  не  обращались.   Да   и
настороженность, вызванная сплетнями о том, что  некто  в  Неаполе  строит
планы прекращения блокады Кипра, могла сыграть  свою  роль.  Турнус  Руфус
вполне мог опередить  Вергилия,  который,  прибыв  на  Кипр  первым  после
появления подобных слухов, просто не мог не попасть под подозрение. И  его
не столько грубо отпихивали в сторону, сколько тихо  и  изящно  водили  за
нос.
   Утешаться логикой этих рассуждений не хотелось.  Что  было  делать?  Он
тут, а Корнелия - в Неаполе. Он мучается задержкой,  а  как  там  она,  по
своей натуре  совершенно  не  умеющая  ждать,  привыкшая  к  моментальному
исполнению своих царственных прихотей? Какое ей дело до его сложностей? На
ум лезли дурные мысли - а ну как,  повинуясь  приступу  гнева  или  просто
решив как-то повлиять на него, она что-либо произведет с  находящейся  при
ней украденной душой Вергилия?
   Что  сказал  Туллио?  "_Делай  свою  работу,  и  я  возвращу  ее  тебе.
Откажешься или не сумеешь - я уничтожу  это.  Станешь  медлить  -  накажу.
Будешь зря терять время - не думаю, что ты будешь зря терять его_..."
   А на деле он занимался именно этим. Попусту терял время.


   Аугустус Ефесский принял его, возлежа на  доске,  вне  всяких  сомнений
служившей ему постелью. Общепринятыми приветствиями старик утруждать  себя
не стал, а просто оглядел гостя горящим взором и дал знак говорить.
   - Мне ведомо, что ваше пристанище известно солдатам. Может быть,  лучше
было бы встретиться в другом месте?
   Сначала старик не сказал ничего. Затем ответил:
   - А не ты ли сообщил им об этом?
   Гость искренне удивился:
   - Я? Но как? Как бы я мог это сделать, когда и сам понятия не имел...
   Глаза собеседника продолжали излучать ярость.
   - Странно... учитывая то, что однажды ты был с нами...
   - Да нет же! - воскликнул Вергилий, совершенно ошеломленный.
   Наступила пауза.
   - Чувствую, что ты не лжешь... -  пробормотал  старик.  -  И  вроде  не
заблуждаешься искренне, если только, конечно, затмение не  нашло  на  твою
память или... могу ошибаться и я сам... Погоди,  погоди...  -  Он  почесал
свою седую бороду. - Или то, что я видел, происходило в будущем,  а  не  в
прошедшем... Ну что ж, тогда ты еще будешь с нами.
   Комната его была  крохотной  и  убогой.  Отчего-то  беспокойство  вдруг
овладело Вергилием, что-то вдруг насторожило его... что же  там  было?  Он
никак не мог вспомнить.
   - Не понимаю, не понимаю, - пробормотал он.
   - Я тоже. Но пойму. И ты поймешь.
   Найти старика оказалось не так просто. Но сама идея была проста: помощи
от официальных властей и правоверных граждан Кипра ждать было нечего.  Они
молчали,  и  неважно,   что   именно   было   причиной   этого   молчания.
Следовательно, помощь могла прийти  только  от  человека,  находящегося  в
стороне от общей жизни. И чем более в стороне, тем вернее успех.  Вергилий
было  подумал,  что  стоит  связаться  с  местным  преступным  мирком,  но
рассудил, что остров легко пройти вдоль и поперек пешком, все  друг  друга
знали, так что где уверенность в том, что те, кому он  выложит  деньги  за
сведения, не предадут его тотчас же властям? Но кто  же  был  способен  на
предательство без боязни и с действительным желанием помочь ему?
   Аугустус Ефесский.
   Который теперь как раз заговорил:
   - Ты пришел сюда по делу, у тебя словно бы  в  одной  руке  вежливость,
зато вторая наготове, дабы получить в ответ благожелательность и помощь. А
в тот раз ты был с нами не по делам, по делам в наш храм не  приходят.  Но
неважно, все равно я расскажу то, что тебе нужно, без тени  сомнения,  так
же точно, как наш Господь и Спаситель Даниил Христос отдал свою  плоть  на
пожирание львам, с тем чтобы мы оказались спасенными навечно и навечно...
   Он замолчал и взглянул на внезапно опешившего гостя.
   - А, ну вот, ты и вспомнил...
   - Да, я вспомнил. Это был сон.
   - Да, - кивнул старик. - И сон не забылся.
   - Нет, мудрец, да и как он мог забыться?
   - Да нет же, почему? - мягко ответил старик. -  Какая  разница?  Каждый
раз все видишь заново. Арест, цепи, мучения, арена, хрипящие толпы,  львы.
Львы! Думаешь, мы ищем, как избежать мученической кончины? Нет,  напротив!
- Он поднял ладони, соединил их, и красноватые веки смочились  слезами.  -
Если наш благословенный Святой Господь Даниил, да пребудет  благословенной
его милость и милосердие, если он даст нам только возможность умереть  той
же смертью, что и он сам... Если даст нам  упокоиться  в  желанной  утробе
льва... - Лицо старика словно  осветилось  изнутри,  казалось  исполненным
совершенного счастья.  Он  склонил  голову  и  беззвучно,  одними  губами,
зашептал молитву. - Ну что же, - вздохнул он через мгновение. - Я расскажу
тебе то, что ты хочешь знать, хотя я и не знаю, зачем тебе все это  нужно,
да и то, я расскажу о вещах, знать которые мне самому не было ни  малейшей
необходимости. Все наше знание малого стоит, все это лишь мутное и тусклое
отражение в бронзовом зеркале. Это не настоящая жизнь, но лишь  преходящие
иллюзии... Так вот, - продолжал он, - ты, значит,  хочешь  понять,  почему
тебе не дают отправиться в глубь страны?
   Вергилий мрачно кивнул. Ефесец тяжело вздохнул:
   - А все потому, пришелец и мой незваный гость, что  дороги  туда  ведут
мимо  ужасного  храма,  посвященного  демону,  которого  язычники  именуют
Зевс-Ликанонос (*20). Знаешь  ли  ты  это  имя?  Знаешь  ли  ты,  что  оно
означает? Зевс-Волк, Волк-Зевс, вот что! Он ужасен и в своем  человеческом
облике, но ужасней стократ, когда  принимает  облик  волчий!  Горе,  горе,
горе! О грешный  город  и  остров  греха!  Люди  подобны  волкам  и  волки
сделались людьми, а разница между ними стерта! - И он вновь воздел руки  и
зашептал молитву.
   Но Вергилий прервал его:
   - Но почему же столь важно, чтобы я не проехал мимо святилища?
   - Да потому, мой незваный гость,  что  в  этом  мрачном,  сером  храме,
воздвигнутом из необработанного камня, в котором даже пятна плесени служат
дьяволу,  в  этом  храме  происходят  теперь  мерзейшие  приготовления   к
ужаснейшей из служб: жрец предложит ребенка в качестве  священной  жертвы,
священной пищи, и тот из людей, кто пожрет его - живого, извивающегося  от
мучений и ужаса, - тот сделается  через  это  волком!  Так  произошло  уже
однажды, когда царь-волк убил человека и подал плоть его на  пиршественный
стол. Ты знаешь об  этом?  Царь  преобразился  мигом.  -  Старец  принялся
завывать жуткие строки, верно, из какой-то хроники или  предания:  -  Царя
объял ужас, и сам он превратился в ужас, с тех пор носился  он  по  мирным
полям, наводя на всех  страх  и  завывая,  поскольку  лишился  способности
говорить. Рот его перестал изрекать слова, но  изрыгал  лишь  вой,  и  все
желания оставили царя, кроме одного, - догонять, убивать и пожирать  овец!
Его одежды сделались клочковатым мехом, ноги превратились в лапы, на руках
проросли когти, он стал настоящим волком, хотя в  облике  его  и  осталось
нечто человеческое. Все те же седые волосы, то же свирепое выражение лица,
те же безумные горящие глаза... та же страсть к разбою. Они  говорят,  что
подобное преображение сотворяется самим их демоном, Зевсом, или  Юпитером,
и освящено всеми именами, которые носит этот демон. Но демон сей настолько
требователен и алчен, что раз за разом требует от почитающих его все новых
и новых жертв. Вот она, языческая вера! О, город греха и...
   Слушая его, Вергилий не слишком задумывался о моральной  стороне  дела.
Собственно, тут нельзя было и говорить о ней - все это явно  относилось  к
нравам древнейшего язычества,  где  критериев  добра  и  зла  попросту  не
существовало, а магия не  делилась  на  белую  и  черную.  И  нельзя  было
сказать, что само это жертвоприношение выглядело из  ряда  вон  выходящим.
Подобные службы, запрещаемые и проклинаемые, могли вновь набрать силу  при
каком-то  определенном  стечении  обстоятельств  там,  где  они  отчего-то
казались вдруг действенными  и  необходимыми.  Логика  в  них  содержалась
простая (если, конечно, тут можно говорить о  логике):  чем  больший  грех
совершаешь, тем сильнее прощение и благословение.
   - И он, он, - качал своей седой головой старец, - о, ставший евнухом во
славу Царства Сатаны, настолько слеп, что думает, будто это пойдет ему  на
пользу...
   -  Он?  -  Вергилий  на  мгновение  опешил,  ощутив,  что  теряет  нить
повествования.
   - Да, конечно же. Он, Сильван, Главный Жрец и, по определению,  Главный
Евнух Кибелы, глава третьей  стороны  того  треугольника,  что  определяет
религиозную политику Кипра. Кибелы, которую  ее  приверженцы  зовут  Magna
Mater, то есть Великой Матерью, отнимая этот титул у Афродиты. Кибелы, чьи
слуги вышли, визжа и приплясывая, из темнейших недр Малой Азии...
   Дита не была самой древней из всех кипрских святых и богинь, и  до  нее
на острове существовали божества,  которых  звали  иначе,  а  то  и  вовсе
безымянные - феи, нимфы, дриады, невидимые духи лесов и источников. Однако
же происхождение Диты было местным, родилась она из пены возле каменистого
берега Пафоса, культ ее широко распространился  и  был  приемлем  многими.
Целые флотилии паломников пересекали бело-голубые моря ради  того  только,
чтобы посетить ее храм и заключить в объятия Мать в  облике  одной  из  ее
прислужниц-дочерей. Многие годы улицы Пафоса были  заполнены  процессиями,
шествовавшими с песнями и музыкой к храму, всякая группа  несла  несколько
"деревьев",  каждый  листик  на   которых   был   пластинкой   благовоний,
распространявших свой аромат в тяжелом и сладком воздухе города.
   Дита была матерью всего Пафоса,  тот  же,  кто  был  его  царем-жрецом,
являлся отцом. Но Дита была богиней всевластной и великой, он  же  -  лишь
отчасти  богом.  На  острове  были  представлены  греческий  и   латинский
пантеоны, но в меньшей степени. Так жизнь и шла  своим  чередом,  пока  на
остров не навалились морские гунны. Они сожгли Цитум,  разграбили  Махосу,
так же, собственно, как сотни городов и вне Кипра. Наконец пиратов удалось
задобрить, но плата на деле оказалась непомерной  -  полуизоляция.  Остров
погрузился в тишину,  начался  медленный  упадок.  Казалось  бы,  в  такие
времена должны расцветать именно древние религии,  однако  же  привычка  и
традиция  не  могут  служить  вечным  источником  ободрения  людей  -  без
внешнего, инородного влияния. И тут начали происходить странные вещи.
   Скептики утверждали (не очень открыто и всегда полушепотом), что  культ
Кибелы занесли на Кипр маленькие группы купцов, прибывшие  из  Малой  Азии
еще задолго до Великой Блокады, однако же  в  те  времена  их  религия  не
снискала себе сторонников среди киприотов. Ортодоксальная же точка  зрения
состояла в том, что, "обнаружив детей Кипра в тоске, одиночестве и скорби,
Мать переговорила со своими  сестрами  и  братьями,  наставляя  их  помочь
погрузившимся в печаль детям Острова, однако же никто  ее  увещеваниям  не
внял и на остров не  отправился.  Тогда  Мать,  окруженная  служителями  и
галли-дервишами, самолично отправилась на корабле из Тарса. Морские  гунны
перехватили судно. Они угрожали, готовились к  резне,  черные  корпуса  их
судов и кровавые паруса застилали горизонт, шныряли вокруг корабля  Матери
подобно мухам, львам, драконам. Но никто не  посмел  приблизиться  к  Ней,
никто... Тихими  и  покорными  сделались  пираты,  ошеломленные  красотой,
ужасом и мощью Матери Кибелы..."
   С  тех  пор  год  за  годом  на  улицах  Пафоса,  словно   обезумевшие,
проносились сторонники Кибелы - несли с собой изображения Матери, разрывая
тишину воплями, визгом, экстатической музыкой, исполняемой на  тамбуринах,
трубах и литаврах.  В  глаза  бросались  галли  -  размалеванные  дервиши,
которые пели высоким фальцетом свои молитвы, пританцовывали, извивались  и
кривлялись, проповедуя на темных наречиях священного безумия, - пастыри  и
слуги Кибелы.
   Холощеные галли, евнухи-священнослужители...
   И этого было бы уже немало, но...  Эти  кастраты  вовсе  не  стеснялись
своего положения, напротив  -  всевозможными  приличными  и  непристойными
средствами побуждали и остальных следовать их примеру. Нет, они никогда не
обращались с просьбами о подаянии к женщинам - только к мужчинам, юношам и
мальчикам. И весьма  часто  случалось,  что  кто-то  во  время  очередного
экстатического шествия, хотя бы один человек со  стороны,  не  выдерживал,
кидался в ряды беснующихся и с криком "Долой плоть!" хватал священный  нож
и сам... навсегда, навечно становился жрецом Великой Кибелы.
   В этом крайнем ужасе, в этом явном попирании природы и крылась  главная
притягательность. Зрители, мужчины и женщины, видели все  это,  ужасались,
но смотрели, наблюдали, впадали в экстаз, молились. А мысль о том, что все
это безумие - попусту, была слишком сложной для среднего, неразвитого ума.
Столь великое и кошмарное действо - ощущали они - обязано быть  священным:
несомненно, тут происходит нечто действительно великое,  чудесное.  И  вот
так-то культ и расцветал, и ширился. Диту боготворили по-прежнему,  паства
ее оставалась ей верна, доверяла и  превозносила,  однако  же  эту  паству
составляли  в  основном  женщины.  Тем  временем  алчность  и  вероломство
Сильвана нашли себе новую цель.
   Мужчиной он себя никогда не знал, то, что лишило его возможности  стать
им, произведено было еще до того, как плоть покрылась  первыми  волосками.
Тело его так никогда и не развилось в мужское, то же  произошло  и  с  его
умом: желания его  будто  бы  навсегда  остались  детскими,  разве  только
усилившимися с возрастом. На самом деле, не было ничего удивительного, что
гнев и ненависть в нем вызывали не  прислужницы  Диты.  Напротив,  желание
утвердиться, переместить культ, главой которого он был,  на  новую,  более
высокую ступень, пробудили его к  действиям  против  Святого  Царя  и  его
приспешников-гермафродитов, которые были мужчинами  и  женщинами  в  одном
лице, в то время как сам Сильван не был ни тем ни  другим,  а  был  просто
лицом среднего рода.
   - Несомненно, он одна  из  голов  великого  дракона,  которого  именуют
Блудница, Вавилон, Зверь, - промолвил Аугустус Ефесский, теребя бороду; на
лице его читалось явное отвращение. - Рим составляет одну из голов,  гунны
-  две,  так  что,  суммируя,  мы  получаем  три  -  священное   число   в
эсхатологических расчетах. Сильван суть одна из голов, Пафос  -  две...  -
Старец согнул пальцы и причмокнул.
   - Прошу прощения, мудрец, -  с  величайшей  осторожностью  перебил  его
Вергилий. - Но я хотел бы понять, что именно связывает царский и священный
дом Пафоса с храмом Зевса-Волка?
   - Как, разве не  ясно?  -  с  искренним  изумлением  взглянул  на  него
Аугустус. - Сильван намерен разрушить саму царскую власть. При этом желает
заручиться поддержкой древних богов, которые, на деле, не  что  иное,  как
демоны, с тем чтобы те ему помогали в  его  тайных  планах,  о  которых  я
осведомлен не более, чем о твоих.  А  кто,  по-твоему,  готовится  сыграть
главную роль в предстоящем жертвоприношении, пожрет  собственного  сына  и
сделается волком? Царь Пафоса!


   Взошла громадная желтая луна, которая, казалось, управляла всем  ночным
миром: гнала облака над желтым мрамором виллы, заставляла гореть звезды на
темном бархате неба, понуждала пса взбрехивать в конуре,  плакать  дитя  в
люльке и  мычать  вола  в  стойле.  На  скотном  дворе  время  от  времени
вскрикивал осел, невпопад пробовал голос петух на  насесте  -  вот  и  все
ночные звуки, все звуки, которые издавала земля, над которой плыли  темные
небеса.
   Вергилий  замедлил  дыхание  и  уменьшил  частоту  биения  сердца.  Уже
несколько  часов  он  оставался   неподвижным...   не   совсем,   впрочем,
неподвижным...  Вергилий  стал  одной  из  ночных  теней,  и  когда   луна
двигалась, вместе с ней перемещалась  и  тень...  медленно...  медленно...
Никто бы не смог обнаружить его движений, заметить их было не  проще,  чем
разглядеть,  как  двигается  часовая  стрелка  хронометра.   К   подобному
состоянию тело его было приучено, в такой заторможенности он мог пребывать
часами, не чувствуя при этом ни малейшей усталости. В  отдалении  виднелся
стражник, склонившийся - то ли в полусне, то ли просто отдыхая - на древко
алебарды.
   За спиной стражника чадил факел.
   Под плащом Вергилия, спряденного, вытканного и  пошитого  в  Гиперборе,
находился прибор, называемый пембертом, обращаться с  которым  умели  лишь
два человека на свете, и Вергилий был одним  из  них.  Состоял  прибор  из
крохотной лампы, увеличивающих  линз,  шторки  и  вогнутого  зеркала;  все
составные части крепились на осях и  шарнирах  и  изменяли  свое  взаимное
расположение от легчайшего касания пальцами.
   И теперь крохотная лампа - уменьшенная копия тех  шаров,  что  освещали
дом Бронзовой Головы, не требуя ни масла, ни угля,  ни  газа,  теперь  эта
лампочка вспыхнула. Шторка  отошла  в  сторону,  и,  увеличенный  лупой  и
направленный под точным углом зеркалом, из пемберта выстрелил  луч  света.
Ставший одной из теней человек произвел точное движение горловыми мышцами,
и возник звук... Стражник вскинул голову и  взглянул  в  сторону  огонька.
Вергилий издал тот же звук  и  коснулся  пемберта  -  тонкий  лучик  света
пропал. Страж потряс головой - он явно был озадачен.
   А тень между тем приблизилась к нему.
   Снова возник звук - не голос, но звук,  мало  похожий  на  человеческую
речь и едва слышный. Снова появился лучик света,  отразился  в  зеркальце,
стал  двигаться,  перемещаться...  вправо...  влево...  вверх...   вниз...
кругами... медленно, медленно закружился...
   Глаза стража неотрывно следили за  ним,  направо...  влево...  вверх...
вниз... кругами... медленно, медленно вращаясь в орбитах.
   Он  не  мог  оторваться  от  зрелища  порхающего  огонька,   лицо   его
напряглось,  и  он  уже  вовсе  не  обращал  никакого  внимания  на  тень,
подбиравшуюся  к  нему  все  ближе  и  ближе.  Вдруг  огонек  исчез,  тень
проскользнула мимо, один только факел дымил, как дымил,  и  разбрасывал  с
шипением  искры.  А  стражник  все  вглядывался  в  темноту  перед  собой,
вглядывался и не мог отвести от нее глаз.


   Вергилий предполагал, что встретиться с  Сильваном  будет  трудно,  что
возникнут препятствия, сложности, задержки, однако на деле  все  оказалось
куда проще. Такая аудиенция была невозможна в  принципе.  И  не  то  чтобы
отказ   сопровождался   вежливыми   увертками,   выдумыванием   мнимых   и
несуществующих причин, нет - сказано было без неприязни, но твердо:
   - Сударь, Сильван не принимает римских граждан.
   Басилианос тут помочь ничем не мог. Когда же Вергилий,  имея  уже  план
отправиться в другой кипрский город, дабы попытать счастья  там,  принялся
рассказывать о своих затруднениях заглянувшему  к  нему  на  огонек  Эббед
Сапфиру, то неожиданно обнаружилось,  что  Огненный  Человек  по  каким-то
неизвестным причинам что-то уж слишком заинтересованно слушает его...
   Словом,  никакого  другого  пути,  кроме  этого  -  на  первый   взгляд
мистического, однако же вполне философски  и  научно  обоснованного,  -  у
Вергилия не было.
   Он поднимался по лестницам, шел по этажам  громадной  виллы,  служившей
местом обитания Верховного Жреца  Кибелы,  оставляя  за  собой  одного  за
другим стражников, оказавшихся в состоянии,  промежуточном  между  сном  и
явью, миновал один пост за другим, пока наконец не дошел до своей пели.
   Эта комната  была  расписана  яркими  красками,  словно  ее  разрисовал
талантливый ребенок: на стенах жили люди с  круглыми  глазами  и  длинными
ресницами, щеки их были толсты и румяны, а губы похожи  на  двойные  арки;
все фигуры были повернуты боком к зрителю, а глаза глядели прямо на  него,
и все они стояли под деревьями величиной с них самих, зато цветы, растущие
между деревьями, были выше и людей, и деревьев. А еще там  были  птицы,  в
полоску и крапинку, голубые собаки, красные коты, зеленые мартышки - и вся
эта пестрота скорее притягивала взор, нежели раздражала.
   В середине разукрашенной комнаты стояла просторная кровать,  и  на  ней
лежало существо с распущенными волосами  и  полными  губами.  Фигура  была
человеком, точнее, похожа на человека, но так, как может  быть  похожа  на
него гигантская кукла. Ни мужчина, ни женщина  -  существо  передернулось,
лицо его исказилось, существо простонало и отвернулось от  гостя.  Но  все
равно, все равно гость был тут, стоял перед его  глазами.  Существо  снова
застонало, закрыло глаза и тут же открыло вновь - с надеждой и испугом.
   - Все еще здесь, все по-прежнему, - прошептал бесполый голос.
   Вергилий не ответил ничего. Он снова оцепенел, как  в  тот  раз,  когда
пришел к Аугустусу Ефесскому, и пелена внезапно спала с  его  глаз,  и  он
вспомнил, что видел, когда "проходил через дверь". Снова произошло  то  же
самое. Он подумал, что закономерно не вспомнил об этих деталях  сна  тогда
же, на следующее утро, иначе они показались бы ему пророческим видением  и
только помешали бы делу. Зато теперь эти детали всплывали в памяти  именно
в тот момент,  когда  это  было  необходимо,  еще  раз  подтверждали,  что
предварительный "проход сквозь дверь" в самом деле давал  ему  возможность
действовать наилучшим образом.
   Он попытался вспомнить эту часть сна со всей  ясностью,  и  одно  слово
моментально пришло ему на ум. Рим! Все дело было в этом!
   - Да, ты видел этот сон и раньше, - обратился он к бесполой  фигуре,  к
существу, подобному кукле. - Ты видел... Ты даже записал его  и  обращался
ко всяческим мудрецам, к халдеям,  чтобы  они  его  растолковали.  Даже  к
ученым евреям обращался и к женщинам, что служат Дите. Но никто из них  не
дал тебе ясного истолкования его смысла, никто.
   Существо глядело на него с выражением ужаса на  лице,  оторопев.  Потом
застонало и съежилось.
   - Но теперь, Сильван, теперь это уже не сон. Все это уже наяву.
   Вергилий протянул руку и коснулся мягкого тела куклы - Сильван дернулся
в сторону, словно его обожгло. Взвизгнул.
   - Никто тебя не услышит, Сильван, никто. Никому сюда не  прийти,  чтобы
помочь тебе. Зато я расскажу тебе, Сильван, в чем дело. Рим, Сильван, Рим.
   Лицо евнуха сделалось  восковым,  дыхание  стало  свистящим  от  ужаса,
Вергилий помог ему восстановить в памяти ощущение  величественности  Рима,
заполнил комнату шумом многотысячных  весел  имперских  армад  и  грохотом
марширующих легионов. Он указал пальцем  на  полог  кровати,  и  в  ту  же
секунду на нем появились картины осажденного города,  на  стенах  которого
люди размахивали руками в знак капитуляции, а кругом виднелись  гигантские
машины, предназначенные для того, чтобы крушить стены, боевые  передвижные
башни, осадные тараны, катапульты. Затем сумерки вспыхнули  огнем,  и  дым
пожарищ застлал всю сцену.
   - А сказать тебе, Сильван, что дальше? Плен и позор, темнота и  сырость
корабельного трюма... закованного в цепи,  тебя  проведут  сквозь  плюющие
тебе в лицо толпы римлян. Это Рим, Сильван, Рим! А ты  -  неплохой  трофей
для римского триумфа. Как нежны подошвы твоих ступней, Сильван, как тверды
и шершавы римские мостовые...
   Уничтоженная, отчаявшаяся  фигура  заломила  руки  и,  вращая  глазами,
принялась издавать короткие стонущие  звуки,  словно  женщина,  охваченная
ужасом. Но Вергилий продолжал:
   - Но это еще не все, Сильван. Обыкновенных пленных просто отправляют  в
рабство. А вот военачальников и принцев, тех, кто руководил восстанием или
заговором, - тех сначала обнажают перед Цезарем,  бичуют  их,  Сильван,  а
потом, потом их убивают. Их швыряют с обрывов,  закидывают  каменьями,  их
обезглавливают, распинают, скармливают диким зверям на аренах, а иногда...
иногда их топят в море или сжигают.
   Верховный жрец Кибелы заслонил глаза ладонями, будто  бы  хотел  скрыть
все эти картины от своего взора.
   - Но почему? - закричал он. - Почему, почему?
   - Почему? А только так и возможно управлять Империей, Сильван.  Империя
не допустит, чтобы в ее владениях распоряжался кто-то другой, - и неважно,
хорошо он там, у себя, правит или нет.
   - Нет! - закричал Сильван, встал и, спотыкаясь, падая, на  четвереньках
пополз в сторону Вергилия, протестуя, бормоча, что не имел в  виду  ничего
подобного, что это не так... Почему же Рим хочет сделать ему плохо? Именно
потому он боится Рима, но отчего же Рим его ненавидит  и  желает  принести
ему вред? Он подобрался, стеная и вздыхая, к самому краю постели и  замер,
ожидая ответа.
   А Вергилий вместо того задал ему вопрос:
   - Зачем ты заколдовал царя Пафоса?
   Евнух застыл, глаза смотрели вопрошающе, рот мучительно пытался  что-то
произнести.
   - Зачем, Сильван?
   Сильван забормотал что-то о том, что надо  было  сломить  сопротивление
царя...
   - Сопротивление? Но сопротивление чему?  С  какой  стати?  Ты  что  же,
думаешь, Рим  проявит  сочувствие  к  тому,  что  он  вознамерился  теперь
совершить? Что?! Рим, город и Империя  сыновей  Волчицы?!  И  Рим  снесет,
чтобы его союзные цари пожирали собственных детей, убитых собственными  же
руками ради того, чтобы обрести волчью шкуру на веки вечные? Что это,  как
не богохульство? Нет, во имя волчицы, вскормившей Рема,  во  имя  волчицы,
вскормившей Ромула, не бывать этому!
   Евнух залопотал что-то о Зевсе-Волке, но был прерван.  Вергилий  извлек
на  свет  имперские  бумаги,  укрытые  малиновым   шелком,   с   имперской
монограммой, извлек документы,  писанные  блестящей  черной  тушью,  тушью
пурпурной и багряной, документы с печатями на  каждом  листе  и  печатями,
привязанными к краю листа, - любая из страниц несла на себе герб  Великого
Императорского Дома с изображением волка и орла.
   - Вот, Сильван,  государственные  бумаги.  Видишь  эти  буквы?!  Август
Цезарь самолично. Прочти их, если желаешь, и прими  сказанное  в  них  как
приказ. Именем Рима, всей  имперской  мощью,  предоставленными  мне  этими
бумагами, я беру царский и священный Дом Пафоса под свое  покровительство.
А это покровительство, Сильван, - покровительство Рима.
   Гермафродиты кланялись в пояс, целовали  его  колени  и  ступни...  Что
именно  они  узнали  о  произошедшем,  Вергилию  было   неведомо,   однако
несомненно, что известно им было достаточно. С царем же было еще  сложнее,
и он с очевидностью понял, что ранее с ним произошла какая-то ужасная вещь
и могло стать еще хуже, а теперь все плохое позади, и  помог  ему  в  этом
каким-то неведомым способом заморский гость.
   - Моя голова совершенно прояснилась, - сказал он, несколько  удивленный
таким оборотом дела, но, без сомнения, счастливый. - Мои верные  слуги,  -
он обвел рукой стоявших чуть поодаль гермафродитов, - рассказали мне,  что
для твоей белой магии требуется медная руда. Зачем она тебе,  я  не  знаю,
однако же приказал доставить тебе сотню груженных рудой двуколок.
   - Премного  благодарен  Вашему  величеству,  но  мне  довольно  и  того
количества руды, которым можно заполнить обыкновенный кубок.
   Царь на миг  задумался.  Затем  вполне  рассудительно,  хотя  и  слегка
дурашливо, произнес:
   - Но, маг, если ты возьмешь больше, то у тебя будут запасы, и  когда  в
другой раз тебе потребуется руда, то не придется пускаться в столь дальний
путь?
   Вергилий от неожиданности сморгнул. Он настолько погрузился в  раздумья
об изготовлении зерцала, что мысль о том, что когда-либо, уже при иных, не
столь драматических обстоятельствах, он  может  и  повторить  эту  работу,
просто не приходила ему в  голову.  Вряд  ли,  конечно...  Хотя...  ничего
невозможного в этом не было. Он поблагодарил  царя  за  разумный  совет  и
согласился принять столько руды, сколько сможет  увезти  на  себе  быстрый
мул, не замедляя при этом своего хода.
   Что до мула, то тот обернулся быстро - рудник, как оказалось, находился
совсем неподалеку. Теперь,  когда  обстоятельства  переменились,  Вергилий
обнаружил, что все вокруг просто-таки горят желанием обсудить с  ним  все,
что  связано  с  медью:   как   ее   измельчать,   транспортировать,   как
обрабатывать.  Очевидно,  без  Высочайшего  позволения   эта   тема   была
просто-напросто запретной.
   Обедал он в  атриуме  царя:  филе  перепелов,  тушенные  в  виноградных
листьях кусочки телятины, приправленные орешками, травами и молодым луком.
Пряное вино было смешано с родниковой водой, в нем были  вымочены  сушеные
финики, и все это еще раз, в  закрытом  сосуде,  было  снова  подогрето  и
только потом разлито по бокалам. Кругозор царя не был  слишком  широк,  не
был  он  и  человеком  слишком  глубоким,  однако  же  обладал  врожденным
любопытством, кроме того, приятно было  видеть  его  в  добром  здравии  и
мягком расположении духа. Время от времени он  подзывал  к  столу  сына  и
передавал ему собственными руками самые лакомые кусочки.
   Во  время  неторопливой  беседы  гость  проявил   интерес   к   местным
достопримечательностям, в частности - к  небольшой  горушке  по  дороге  в
Ларнак; Вергилий и сам не понял, почему это вдруг  его  заинтересовало.  А
потом, столь же неожиданно для себя, он осведомился:
   - Но тут есть еще одна гора, не та, что по дороге в Ларнак, а по дороге
в Циринею, там у подножия воздвигнута арка на трех опорах. Что это такое?
   Ответ же оказался кратким, интригующим и загадочным.
   - Иногда этому месту оказывает почести Феникс, -  сказал  великий  царь
Кипра. Но тут, увы, прибыла медная, руда, помещенная  в  резные  ларцы  из
оливкового дерева, и разговор более не возобновился.
   К Байле был отправлен посыльный, и гунн не заставил себя  ждать.  Он  с
наслаждением нежился в ванне "Золотого  Приюта",  в  полном  восхищении  и
блаженстве постанывая, когда служанки терли ему пятки благоухающей пемзой.
Несомненно, паломником  он  оказался  истовым,  так  что  уже  не  слишком
возражал против немедленного отплытия. Теперь  недоставало  только  одного
человека, однако на корабле ответили, что капитана Ан-тона там нет. Где же
он? Возможно, что на той самой горе,  о  которой  Вергилий  осведомился  у
царя... В прошлую ночь, по дороге к Сильвану, Вергилий видел  там  горящий
огонь и слышал крики экстаза, а наутро ему почудилось, что видит  Ан-тона,
идущего по направлению к городу... но расстояние между ними  было  слишком
велико, да еще и дым от затухшего огня застилал глаза...  Словом,  в  том,
что это действительно был Огненный Человек, Вергилий до  конца  уверен  не
был. И вряд ли ему удастся когда-либо восстановить истину.
   Но едва только Вергилий, вновь ощутив мучительную, сосущую боль утраты,
принялся в нетерпении расхаживать по мозаичному полу,  как  Эбберд  Сапфир
появился на пороге. Теперь он  выглядел  спокойным  и  безмятежным,  являя
вполне зримый контраст себе вчерашнему.
   - Плывем? - осведомился он. - Ну что же, отлично!
   Богатый полусонный город отнесся к их отплытию столь же равнодушно, как
и к прибытию. Впрочем, ровный ход событий все же оказался  нарушенным.  И,
как и в прошлый раз, все тем же человеком. Вдоль узкой  тропы,  ведшей  из
беднейшей части города,  шла  толпа  людей,  окруженных  солдатами.  Люди,
впрочем, нимало не казались расстроенными подобным оборотом дела, напротив
- храбро сносили удары и тычки конвоя и знай себе распевали гимн:

   Yom shel chamati, yom ha-zeh
   Hoshanna, Oseh fellen.

   Среди них, в самой гуще, Вергилий распознал Аугустуса. Крикнул, солдаты
остановились и неодобрительно взглянули на него. Гимн затих.
   - Мудрец, я немедленно поговорю с великим  царем,  дабы  тебе  и  твоим
людям не чинили  впредь  ни  малейших  притеснений!  Не  бойся  ничего,  -
успокоил старца Вергилий.
   Но старик, еще до того как маг успел докончить фразу, перебил его:
   - Запрещаю тебе! Не смей! - Глаза старика расширились  в  гневе,  и  он
вновь горел в огне яростного несогласия со всем и вся, что, похоже,  давно
уже стало его основной чертой и привычкой.
   - Мудрец, мне запретить ничего нельзя, и я...
   - Я! Я! Проклятый язычник, откуда у тебя все время это "я"?  Ты  хочешь
достичь власти, удовлетворить свою страсть к  ней,  продавая  душу  твари,
именуемой Блудницей, Вавилоном и Зверем! Нам такое не подходит. Нас нельзя
освободить, нас нельзя лишить нашего права на смерть на  арене.  Львы  для
нас, и мы для львов! Заклинаю тебя, во имя Даниила Христа, не вмешивайся!
   Вергилий достал навощенную табличку, быстро начертал на  ней  несколько
слов и передал сообщение ближайшему из солдат.
   - Отнеси это царю, - приказал он.
   Старика охватило отчаяние.
   - Не делай этого, не делай! И это награда за все те советы, что  я  дал
тебе? Пойми, я жажду этой смерти, никакой иной! Я ничего более не желаю  с
того самого дня, когда я был осенен духом возле Алеппо (*21), я...
   - Мудрец, - произнес Вергилий прохладно и сдержанно. - Мне кажется, что
и у тебя  в  речи  тоже  слишком  много  этих  "я".  Прощай.  Если  ты  не
ошибаешься,  то,  думаю,  рано  или  поздно,  так  или  иначе,  ты  своего
добьешься. Не в этот раз, так в следующий.


   Обратное путешествие не было отмечено ни сложностями, ни происшествиями
вообще. Погода стояла чудесная, ветер был сильным и постоянным. Вот  разве
что  общую  безмятежность  нарушало  растущее  беспокойство  Байлы.   Тот,
предчувствуя реакцию братьев на его самовольную отлучку, потихоньку  терял
ощущение  безмятежного  счастья,  вывезенного  им  с   Кипра,   из   келий
служительниц Литы. А когда его  остров  появился  на  горизонте,  подобный
розовому облаку на утреннем  небе,  Байла  и  вовсе  приуныл,  начал  даже
тихонько  не  то  постанывать,  не  то  поскуливать,  и  стоны   его   все
усиливались. Когда же рядом с кораблем  финикийца  возник  первый  корабль
гуннов, он даже сделал попытку укрыться внизу, однако же пересилил себя  и
встал на юте, открытый любым взглядам.
   И с приближающегося корабля его заметили...
   - Байла! - взревели морские гунны. - Байла! Вождь Байла! Вождь Байла!
   Ни издевки, ни угрозы в их голосах не было. Байла замер в удивлении  на
носу корабля, когда же экипаж встречного судна разом рухнул  на  колени  и
распластался в поклоне на палубе, он приоткрыл от изумления рот и  облизал
пересохшие губы.
   - Что бы это значило, капитан Ан-тон? - осведомился Вергилий.
   - Понятия не имею... Никогда не видел,  чтобы  они  вели  себя  так  по
отношению к кому-либо, кроме Осмета и Отилла...
   - Осмета и Отилла... - Маленький  вождь  повторил  эти  имена,  неловко
переминаясь с ноги  на  ногу.  Между  тем  с  помощью  сигнальных  флажков
произошел обмен каким-то сообщениями между кораблем гуннов  и  берегом,  и
немедленно от берега навстречу  кораблю  финикийца  отчалила  целая  армия
черных лодок с кроваво-красными парусами. Байла же так и  стоял,  озираясь
по сторонам, в полном недоумении и явно почувствовал себя уверенней, когда
Вергилий и Огненный Человек подошли и встали за его спиной.
   На берегу их поджидало огромное количество  народа.  Среди  встречающих
маг и капитан  уже  издали  различили  приближенных  Байлы  -  одноглазого
багатура Бруду, одноногого Мудраса и хромого багатура Габрона. Байла также
увидел багатуров, отчего почувствовал себя еще уверенней и указал рукой на
две другие фигуры среди встречавших - на громадную,  схожую  с  обезьяньей
фигуру вождя Отилла и кажущуюся  несуразно  тощей  с  ним  рядом  -  вождя
Осмета. Рука Байлы переместилась дальше, на следующего человека - старого,
выглядевшего угрюмо  и  немного  смахивающего  на  медведя...  рука  Байлы
замерла, и он застыл с раскрытым ртом в полном  изумлении.  Тот,  на  кого
указывал третий вождь,  издал  вдруг  нечто  похожее  на  вой  и  принялся
подымать и опускать ноги удивительно знакомым образом.
   - Тилдас! - обрел наконец голос Байла. - Тилдас! - закричал он. - Шаман
Тилдас!
   С корабля Огненного Человека выкинули канат. Отилл  бросился  вперед  и
поймал его, весла оставили воду, корабль притормозил  и  мягко  ткнулся  в
берег.  Отилл  прикрепил  канат  к  серой  колонне,  для   этой   цели   и
предназначенной.
   Они сошли на берег.
   Казалось, никто из присутствующих не был готов  к  встрече  -  все  они
стыдливо отводили глаза в  сторону.  Но  тут  вперед  выступила  неуклюжая
фигура Матери Лисьего клана, появившейся  на  свет  в  результате  инцеста
Байлы с прежней Музыкантшей Двора, трижды ударила по своему  тамбурину  и,
когда вокруг все стихло,  заголосила.  Вначале  Байла  глядел  на  нее  не
слишком благожелательно - похоже, сравнивая со  служительницами  Афродиты,
однако же постепенно напор ее песни, сочиненной, несомненно, специально  к
этому случаю, снискал симпатии вождя. Тут Вергилий  со  всеми  подобающими
извинениями  касательно  того,   что   осмеливается   говорить   в   столь
торжественный момент, осведомился у Байлы  о  том,  что,  собственно,  тут
происходит.  Байла,  изрядно  растроганный  приемом,  с  покрасневшими  от
сладких чувств глазами, объяснил все это так.
   Тилдас-шаман, человек из Ханфолка, что на Атрийском море,  "одел  шкуру
медведя" на тризне по старому вождю, отцу Отилла, Осмета и  Байлы.  Сделал
он это для того, чтобы получить сообщение от духа Старого Вождя,  а  также
от всех предыдущих Матерей Рода. Но скинуть с себя шкуру Тилдас не смог  и
так и остался медведем. Сообщение потому доставлено не было, в  результате
чего  владения  оказались  поделенными  между  братьями,  но  только  лишь
номинально, поскольку Отилл и Осмет все  разделили  между  собой,  оставив
Байле сомнительную честь быть вождем калек, старух и  малолеток.  Понятно,
что это нимало не мешало  братьям  унижать  его  и  всячески  третировать.
Впрочем, эту часть истории путешественники знали и сами.
   А дальше произошло вот что. В то время, пока они были  на  Кипре,  Мать
Лиса проснулась однажды поутру, разбуженная смертельно напуганным  слугой.
Тот, в чьи обязанности входила кормежка прикованного  к  колонне  медведя,
обнаружил, что привязан вовсе не  медведь,  но  Тилдас-шаман  собственной,
весьма озлобленной персоной. Отчего превращение, которого никто уже  и  не
ждал, произошло и отчего оно столь затянулось - не  знал  никто.  Впрочем,
кажется, никто и не хотел... Как бы то ни было, превращение  состоялось  и
сообщение наконец было доставлено.
   И в соответствии с ним, по решению духа  старого  вождя,  всех  прежних
Матерей рода, единоличным и всевластным вождем отныне суждено быть  Байле,
что до братьев, то их удел - служить и повиноваться ему.
   Песня  завершилась.  Тишина  взорвалась  криками  "Байла!  Байла!"  Тот
подтянулся,  посмотрел  на  всех  свысока,  презрительно   оглядел   своих
братьев-узурпаторов, а те с готовностью раболепно склонились перед ним.
   - Похоже на то, - задумчиво  произнес  Огненный  Человек,  когда  Байла
отвесил каждому из братьев по увесистому пинку, а его резкий рык  пообещал
им и в дальнейшем подобные милости, - похоже, господин Вергилий, теперь  у
тебя объявился могущественный приятель среди морских гуннов...





   Ни  на  одной  из   промежуточных   стоянок   по   дороге   в   Неаполь
путешественников письма не ждали.  Это,  казалось,  нервировало  Огненного
Человека, который, судя по его  явно  испортившемуся  настроению,  таковых
ожидал. Впрочем,  свои  чувства  он  скрывал  неплохо,  и  на  его  хандру
особенного внимания Вергилий не обращал - подумал только, что когда бы  он
знал печали финикийца или тот - его печали, то, может статься, никто бы из
них не согласился поменяться местами  с  другим.  Словом,  Вергилий  почти
блаженствовал, глядя, как перед его  взором  проплывают  знакомые  пейзажи
побережья, багровые скалы Капри, как виден уже вдалеке белый дымок Везувия
и вот-вот покажутся знакомые очертания  Неаполя,  его  улицы,  заполненные
людьми и повозками... Впрочем, плыли они не в  Неаполь.  Все  по  тому  же
уговору, согласно которому их не должны  были  видеть  на  одном  корабле,
направились они в Помпею, где Вергилий и должен был сойти на берег.
   Бриз нежно касался лиц путешественников.
   - Чувствую, как пахнет материком, - промолвил Вергилий, ощущая, что его
меланхолия скрашивается радостью возвращения.
   - А я, - поморщился Огненный Человек, - ощущаю  лишь  вонь  отбросов  и
людской мочи.
   - Что ж, но ведь и это тоже жизнь... - сказал Вергилий, помолчав.
   Реакция капитана обескуражила его: Ан-тон Эббед  Сапфир  перекосился  и
словно бы постарел на тысячу лет.
   - О Мелькарт! - простонал он. - О Геркулес Тирский! Жизнь! Жизнь! -  Он
всматривался в берег с  гримасой  непереносимой  боли,  всматривался  так,
словно бы ожидал ответа. Но ответ не приходил, не приходило ничего  -  ну,
за исключением чиновника из береговой службы, заявившегося на  корабль  на
предмет судовой декларации, возможной взятки, дармового обеда или хотя  бы
бокала вина.
   - Да как же это?! - воскликнул он в полнейшем изумлении. -  Вы  отплыли
порожняком и возвращаетесь порожние? Нет груза?! Как  это  -  нет  груза?!
Зачем же...
   -   Имперская   служба,   -   коротко   пояснил   ситуацию    Вергилий,
продемонстрировав малиновый шелк с императорской монограммой.
   - Извиняюсь, извиняюсь, сто раз прошу прощения,  -  человек  театрально
отскочил на шаг назад и стыдливо, как  бы  в  смущении,  прикрыл  ладонями
глаза. Впрочем, он был истинным сыном своего города, поскольку с искренним
изумлением в голосе  добавил:  -  Ну,  уж  пару  девочек-то  вы  могли  бы
захватить...
   - Мы увидимся вскоре, - вот и все,  что  сказал  капитан  Эббед  Сапфир
Вергилию на прощание. И еще раз повторил: - Мы должны увидеться, - с явным
ударением на втором слове.
   Вергилий же сказал, что причитающиеся капитану деньги тот в любое время
может получить в  доме  Бронзовой  Головы.  Однако  краткий  кивок  головы
моментально напомнил Вергилию  о  словах  капитана,  сказанных  однажды  в
штиль, что не всякая плата может быть осуществлена деньгами.
   Как бы то ни было, маг шел по знакомой улице и подошел наконец к своему
дому.
   - Что нового, страж? - спросил он бронзовую голову.
   Глаза стража открылись, и тяжелый блестящий рот медленно изрек фразу:
   - _Новости из Тартесса, хозяин_.
   Сказанное стражем вскоре было подтверждено Клеменсом. Алхимик  сидел  в
любимом углу любимой комнаты дома, сложившись так, что колено  левой  ноги
непостижимым образом упиралось в правое ухо. Он что-то бормотал про себя и
читал тоненькую книжку. Взглянув на вошедшего, он  оживился  и  немедленно
выпалил:
   - А что ты скажешь, Вергилий, если в  этом  деле  мы  используем  пепел
василиска? Ах, да... перед тем как ты мне ответишь, должен тебе сказать...
это доставлено. Ну, то, за чем было послано в Оловянные Земли.  Итак,  что
касается василисков...
   Но Вергилий не был расположен дискутировать о василисках. Вместо  этого
он с превеликим удовольствием опустился в кресло.
   - Что же, значит, золотая птичка вернулась... - Но Клеменс отрицательно
покачал головой, не  отрывая  глаз  от  книги.  Холод  разлился  по  груди
Вергилия: что ж, только что вернувшись с  Кипра,  добыв  медь,  он  должен
теперь пуститься в еще более рискованное и долгое путешествие в  Оловянные
Земли? - Но ты сказал, что...
   - Я сказал не так, а по-другому. То, за чем было послано.  Олово.  Увы,
чудесное созданье не вернулось, вернулся лишь  один  из  ее  охранников...
потрепанный, еле живой, но олово  доставил.  Тартессит,  которого  именуют
Хозяином  Воздуха,  рассказал  мне  обо  всем  этом.  Боюсь,   он   сильно
расстроился. Ну да ладно, вернемся наконец  к  василискам  и  их  пеплу...
Рассуждая на сей счет, великий авторитет Роджер Таффилд  находит,  что  со
всей непременностью требуется отличать и различать между собой  василисков
двух  родов.  Один  род  оных  рождается  из  крошечных  яиц,  кои  иногда
производят старые петухи. Подобное существо просто ядовито, однако  же  их
пепел служит отличным противоядием, но опасен и в этом качестве, поскольку
в случае ошибки, когда в  действительности  яд  в  организме  отсутствует,
употребление  пепла  василиска  само  вызовет  отравление,   как   правило
смертельное. Василиски же другого рода вылупляются из яиц некоторых кур, а
именно кур слишком старых, дабы вызывать  интерес  петухов,  однако  же  в
противоестественной страсти спаривающихся с  жабами.  По  словам  Роджера,
подобным союзам благоволит сам Сатана, результат же соития -  плод  его  -
имеет вид тщедушного цыпленка с  крошечной  грудью  и  гребешком  в  форме
короны, имя же обоих родов происходит от  имени  короля  Василия.  Следует
учитывать, что взгляд василиска второго рода влечет  за  собой  окаменение
взгляд поймавшего, посему, еще до появления существа на свет, яйцо, его  в
себе  содержащее,  необходимо  поместить  в  стеклянный   матовый   сосуд,
впоследствии же приближаться к василиску только сзади или глядеть на  него
через зеркало... Пепел подобных василисков чрезвычайно полезен в  работах,
связанных с золотом, равно как и в прочих делах,  связанных  с  металлами.
Вот так у Роджера.
   - Нет, - осторожно отказался Вергилий.  -  В  этом  деле  и  так  много
неясного, чтобы идти на неоправданный риск. Да и некогда  -  работа  ждет,
мой дорогой Клеменс...
   Алхимик, хотя и с  видимым  сожалением,  но  кивнул  в  знак  согласия,
вскочил на ноги и хлопнул в ладоши.
   - Думаю, тебя вполне удовлетворят наши приготовления. Мы обнесли  часть
двора, создав таким образом совершенно новую мастерскую, не связанную ни с
какой  прошлой  работой.  Окна  в  ней  забраны  тонкими  пластинками   из
алебастра,  равномерно  распределяющими  свет  по  всему  помещению.  Печь
готова,  приготовлены  горн,  дерево,  древесный  уголь,   инструменты   и
приспособления, меха и наковальня, песок, глина и воск, не  говоря  уже  о
верстаках, вспомогательных механизмах и  железе.  Также  нами  изготовлены
сосуды из специального стекла, прозрачного,  но  гораздо  более  прочного,
нежели обычное. Есть растворы щелока и склянки с концентрированной  серной
кислотой и купоросным маслом - в зависимости от того, что  ты  предпочтешь
использовать. Мы приготовили даже опилки из самшита.
   - Хорошо... хорошо... - только и кивал Вергилий.
   Запустив свою гигантскую лапищу в бороду, Клеменс не  без  удовольствия
резюмировал:
   - Думаю, в твое отсутствие все было исполнено так, как ты  исполнил  бы
сам, оставайся здесь.
   Вергилий кивнул. Но боль в его душе достигла такой силы, что  казалось,
он слушает о работе лишь затем, чтобы отвлечься от страдания.
   - Какие еще новости? - спросил он мягко.
   Клеменс сообщил, что других новостей нет. Заезжала,  правда,  пару  раз
Корнелия вместе со своим Туллио, причем последний имел такой  вид,  словно
собирается спустить тут со всех шкуру или, на худой конец, высечь.  Однако
вид происходящих работ успокоил нетерпение Корнелии и умерил гнев старика.
   - Ох! - Клеменс внезапно словно бы пришел в себя. Вергилий с удивлением
поднял брови. - Ты же вернулся! О Посейдон! Какая глупость с моей  стороны
забыть о том, что ты был в отлучке и отправлялся куда дальше, чем на Эльбу
или  в  Ишию.  С  возвращением,  Вергилий,   и   вознеси   же   немедленно
благодарственную молитву Прекрасной Белой Матроне и  ее  спутнику,  Рыжему
Человеку (*22), за то,  что  они,  вне  сомнения,  помогли  себе  в  твоих
тяготах!
   Что-то екнуло внутри Вергилия. Конечно, он был прекрасно  осведомлен  о
том, что эти слова выражали  известную  алхимическую  символику  Солнца  и
Луны, золота и серебра,  их  женитьбы,  дающей  своим  плодом  "электрум",
сплав, но тогда почему...
   - Прости мое бормотание, - перебил его мысли Клеменс, -  и  расскажи-ка
мне обо всем, что с тобой происходило.
   Вергилий мягко улыбнулся:
   - Знаешь, здесь, как во многих сказках, мне следовало бы сообщить,  что
рассказчик уже слишком устал и продолжит историю на следующий день. Да я и
в самом  деле  устал,  однако  же  завтрашнее  утро  найдет  нас  занятыми
неотложными делами, да и  вряд  ли  усталость  успеет  исчезнуть  к  утру.
Словом, я действительно расскажу тебе обо  всем  прямо  сейчас.  Только...
налей-ка нам по капельке пятой сущности вина, полученной в твоем волшебном
кубе...


   Старый Тинус кивнул белоснежной головой:
   - Да, мастер, это так. Некоторые, правда, утверждают, что  пятница  для
начинаний неблагоприятна, однако же этот общий закон вряд  ли  применим  в
данном случае... если вообще он верен. Я рассуждаю так, что пятница -  это
день Венеры, а Венера, подобно Юпитеру, способна  лишь  благоприятствовать
делам, к тому же под ее властью находятся медь, латунь  и  бронза.  Уже  и
поэтому ее день весьма  благоприятен  для  начала  наших  работ.  Но  что,
возможно, самое важное из перечисленного - знаком Венеры является зеркало,
ее зеркало... - И на свежем, промытом песке он начертал знак *. - Конечно,
этот знак - знак малой удачи, однако же и это лучше, чем отсутствие  какой
бы то ни было. И то сказать, начав с малой, мы достигнем и большой. Солнце
ничего не освещает, кроме него самого. Так что, во имя света  и  благодаря
зеркалу... - Он потер висок. - Итак, Венера  управляет  медью,  латунью  и
бронзой. Сатурн  управляет  формированием,  временем  и  свинцом,  который
медная руда  содержит  в  себе  в  качестве  примеси.  Марс  же  управляет
литьем... Да, мастер, ты выбрал верно. Марс, Сатурн, Венера и Луна (*23) -
вот наши  патроны  в  этом  деле,  и  взаимное  их  расположение  на  небе
благоприятно для  нас.  Однако,  когда  столь  большое  количество  планет
участвуют в труде, надлежит выбрать время, которое  мы  заложим  в  основу
наших планов. Что за час мы выберем?  Час  Луны?  Или  Венеры?  Марса  или
Сатурна? Впрочем, твое решение кажется  мне  верным,  поскольку,  согласно
правилам  практической  астрологии,  именно   Луна   является   наибольшим
сторонником перемен, и оттого предпочтителен именно  лунный  час.  Что  же
остальные? Марс и Сатурн воссоединились в мистическом созвездии Рыб (*24),
отлично  дополняемые  Венерой,  пребывающей  теперь  в   магическом   доме
Скорпиона (*25), что  дает  нам  исключительно  уместные  соотношения  для
творчества, притом  что  дальнейшие  перемещения  этих  трех  планет  лишь
сблизят их с Луной, находящейся в сфере  влияния  Рака  (*26),  передающей
сияние Венеры далее - Марсу и Сатурну (*27), стимулируя удачу в ремеслах и
пророчествах...
   Голос его стал тише, он продолжал бормотать что-то о  планетных  часах,
часах дневных и ночных, Домах, узлах, и Асцедентах (*28),  наконец  совсем
смолк.
   Присутствующие,  казалось,  вздохнули  с  известным  облегчением.  И  в
возникшей  тишине  стало  слышно  капанье...   _кап-кап-кап_...   воды   в
клепсидре. Секунды падали  вниз,  одна  за  другой,  стекались  в  минуты.
Вергилий поднял  свою  правую  руку,  держащую  белый  жезл,  все  затаили
дыхание, верхний шарик клепсидры  с  ясным  и  чистым  звуком  упал  вниз.
Вергилий махнул рукой, подавая сигнал. В тот  же  момент  возник  тяжелый,
гулкий и грубый звук, никого не испугавший, поскольку все  ожидали  именно
его. Началось измельчение руды. Звук разносился по всей улице  Драгоценной
Сбруи, привлек своей необычностью на какое-то время внимание  пешеходов  и
соседей, заставив кого остановиться, кого высунуться  из  окна.  Выражения
лиц были у всех разные, вот только страха не было  ни  на  одном.  Хозяина
дома Бронзовой Головы опасаться им не приходилось: он  никогда  никому  не
делал зла, не вредил.
   Медная руда была твердой,  но  с  помощью  громадного,  мощного  песта,
подобного  поставленной  вертикально  стенобитной  машине,   сопротивление
металлического камня было сломлено. Сначала предстояло раздробить руду  на
мелкие части и только потом приступить к выплавке металла.
   Печь была устроена по всем правилам ремесла и магического искусства.  В
ее  фундаменте  были  установлены  в  форме  креста  четыре  камня   -   в
соответствии с уложениями древних;  все  это  было  исполнено  под  прямым
руководством Клеменса. На этом основании были установлены железные прутья,
сходящиеся под прямыми углами. Арматура была заполнена тщательно  размытой
и смешанной с конским навозом вавилонской глиной,  в  боках  получившегося
корпуса были проделаны дыры, а сам он  -  схвачен  по  периметру  железным
обручем. Это был горн. А выше его шла часть  печи,  сделанная  из  той  же
глины с добавлением мелких камней, и эта часть имела вид большого горшка.
   - Суживается от середины кверху. - Кажется, Клеменс объяснял это уже  в
десятый раз. - И в высоту больше, чем в ширину. Свои печи я всегда  ставлю
именно так, такой же возвел и твою. Глину, поверь мне,  очищали  раз  сто.
Все лошади были кобылами, вскормленными отборным овсом, яблоками и травой,
выщипанной - обрати внимание, именно  выщипанной,  а  не  срезанной  -  на
склонах скалистых вершин, где, никаких сомнений, ее никогда не  скашивали.
Кормили при этом в течение трех  дней,  за  которые  все  предыдущее,  вне
сомнения, успело выйти наружу.  Что  касается  железных  брусьев,  которые
скрепляют середину печи, то они, разумеется,  были  только  что  выкованы.
Чтобы их  закалить,  я  использовал  желчные  камни  одного  из  священных
животных. Выжег их на огне, смолол и смешал с самой чистой  солью.  А  что
касается воды, ха-ха, - Клеменс от души расхохотался и хлопнул в ладоши, -
то это вовсе не обычная вода, загаженная примесями, грязью  и  чем  угодно
еще. Нет, я взял корову-трехлетку и держал ее три дня взаперти, без  пищи.
А на четвертый я дал ей папоротник. И больше ничего, кроме папоротника,  и
кормил им в течение двух дней. Затем заключил корову в  железный  короб  с
дырками внизу, подставил снизу контейнер для сбора влаги и два дня  и  три
ночи собирал ее мочу. Вот такой  вот  водой  я  и  закалил  инструменты  и
изделия из железа и стали.
   Вергилий согласился с тем, что  все  сделано  просто  замечательно.  Он
выждал момент, когда рокот мельницы немного стих, и добавил:
   - Это большая удача, что тебе удалось отыскать папоротник.
   - Ну, - немедленно отреагировал Клеменс, - не нашел бы, тогда бы пустил
в дело мочу маленького мальчика.
   Маленький Морлиниус, слушавший все эти чудные подробности, взглянул  на
говорящего, а Клеменс, это не заметивший, продолжил:
   - Маленького, рыжеволосого... - Смуглый Морлиниус явственно зарделся.
   Вергилий вновь  поднял  свой  жезл,  и  шум  стих.  Зеленая  руда  была
измельчена и превратилась в кучку  сверкающих  как  свет  осколков.  Цвета
своего она не потеряла, однако же потеряла твердость. Ее вновь отправили в
мельницу и измельчили заново - теперь уже в порошок.  Все  было  готово  к
началу плавки.
   Вергилий подозвал к себе всех мастеров и подмастерьев.
   - Сейчас мы приступим к  самой  ответственной  части  нашего  труда,  -
напомнил им он. - Далее, разумеется, последуют литье и полировка, но  этот
этап - наиболее таинственный и неподвластный  нашему  мастерству.  Вы  все
вымылись в бане, помолились и получили  благословение.  Здесь  потребуется
больше, нежели простое желание работать. Любая неприязнь, даже в  малейшей
степени, усталость могут нанести в решающий момент вред. Все ли  у  вас  в
порядке дома? Подумайте обо всем и, если  что-то  не  так,  уходите.  Свою
плату вы получите  в  любом  случае,  кроме  того,  есть  и  другие  дела,
заниматься которыми необходимо.
   Он выждал. Молчание. Не ушел никто.
   Голос Вергилия стал очень тихим, но слова звучали внятно. Он  посмотрел
на каждого своими ясными серо-зелеными глазами:
   - Мы приступаем к изготовлению девственного зерцала.  Ради  чести  сего
дома важно, дабы мы снискали успех. Мне это необходимо  еще  и  по  другой
причине. Я знаю, что нет  нужды  сообщать  вам  о  ней,  будет  достаточно
сказать, что таковая существует. Если я  обидел  кого,  когда  бы  это  ни
произошло, простите меня. А я прощаю всех, кто обижал меня. Если же  между
вами самими есть обида, разберитесь с  нею  тотчас  же.  Пусть  немедленно
откроется, если кто-либо был несправедлив к  другому,  -  очистимся  же  и
приступим к нашему труду в совершенном сердечном спокойствии.
   Вновь  повисла  тишина.  Затем  послышались   приглушенные   разговоры,
свершилось несколько рукопожатий, и все вновь стихло.  Вергилий  уже  было
собрался дать указания, как  вдруг  тишину  нарушил  тонкий,  дрожащий  от
волнения голосок Морлиниуса:
   - Иоанн, ты помнишь, когда мастер сказал тебе, чтобы ты меня учил, а ты
сказал, что будешь лупить меня, если я стану лениться, то  я  сказал,  что
тогда дам тебе сдачи?
   Иоанн в некотором недоумении кивнул.
   - И еще я не имею  права  сердиться  и  обижаться  на  тебя,  когда  ты
колошматил меня за то, что я писал буквы коряво, ставил кляксы или рисовал
вместо букв картинки. А теперь прошу прощения у тебя за  то,  что  обзывал
тебя, когда ты не мог слышать,  по-всякому.  Косолапым  медведем,  сукиным
сыном,  бочкой  на  ножках,   старым   пердуном,   бородатой   потаскухой,
шлюходраилкой и...
   Словарь его был столь богат, сколь и разнообразен.  Та  часть  Иоаннова
лица, что не была покрыта растительностью,  побагровела.  Тонкие  поросшие
волосами  пальцы  принялись  дрожать.  Мальчик  же  перевел  дыхание,   но
продолжил:
   - А еще прошу прощения за то, что говорил о тебе и твоей жене...
   -  Хватит!  -  возопил  Иоанн,  чья  грудь  ходила  ходуном,  а  ноздри
расширились от приступа ярости. -  Хватит!  Я  прощаю  тебе  все,  что  ты
говорил, но ты вовсе не обязан повторять все это заново! -  Затем,  словно
напуганный эхом, грохотавшим по всей мастерской, добавил тихо и спокойно:
   - Я прощаю тебя, мой мальчик.
   В горн были помещены раскаленные  уголья,  сверху  высыпан  слой  руды,
снова положены угольки, снова руда, снова угольки, опять руда - и  так  до
тех пор, пока горн не  заполнился.  Все  производилось  быстро,  в  полном
взаимном  согласии  и  в  тишине.  Ничья  нога  не  скользила   по   полу,
заблаговременно посыпанному свежим речным  песком.  Через  какое-то  время
Вергилий обратил внимание Клеменса на сосуд, в который  по  желобкам,  для
того и предназначенным, поступал  расплавленный  металл.  Радужная  пленка
блестела поверху.
   - Отделяются шлаки, - сказал Вергилий. -  Но,  похоже,  какая-то  часть
примесей там останется, - добавил он.
   - А какое-то количество и должно  остаться,  это  поможет  впоследствии
лучшему слиянию олова и меди. А также позволит лучше отполировать  готовую
бронзу.
   Меха были не нужны более, поскольку тяги в печи  оказалось  достаточно,
чтобы поддерживать нужный огонь.
   - Знаешь, - сказал Клеменс, - хотя и есть у нас поговорка "Глаз мастера
металл плавит", но теперь твой глаз не слишком тут необходим. Иди-ка сюда,
присядь, а я прочту тебе нечто весьма полезное.
   Вдоль стены стоял диван, покрытый ковром, а на  нем  лежали  подушки  и
овчина - цвета их плохо сочетались, машинально отметил про себя  Вергилий.
Женщина бы моментально обратила внимание,  что  цвета  друг  с  другом  не
ладят, но женщин в доме Бронзовой Головы не было уже давно, не считая тех,
кто посещал дом с краткими визитами. Вергилий сел и, уловив обращенный  на
него взгляд Морлиниуса, подозвал мальчика.
   - Да, хозя... да, мастер!
   - Скажи  там,  в  доме,  чтобы  мне  подали  тарелку  горохового  супа,
погорячей, и еще ломоть хлеба и ломтик копченой колбасы... Итак,  Клеменс,
что ты вознамерился мне прочесть?
   - Что-то ты смахиваешь на беременную женщину в своем желании немедленно
закусить, - пробурчал Клеменс.
   - Да, действительно. Впрочем, в определенном смысле я ею и являюсь...
   - Ну что же, да благословит Господь потомство, - пожал плечами Клеменс.
- Итак, что я собирался тебе прочесть? - В руках  у  него  была  тоненькая
книга, которую он читал в тот самый момент, когда Вергилий вернулся  домой
из своего путешествия. - Я отыскал ее в своей библиотеке.  Называется  она
"О китайской бронзе" и полна мудрых советов, как... ну, скажем, как яйцо -
куриного мяса. Я зачитаю тебе отмеченные места.
   "Что до зеркал. Колдовство противостоит природе, магия живет в согласии
с оной. Среди всех средств и предметов магии важнее всего меч  и  зеркало,
но к их обыденному использованию воином и женщиной просвещенный ум проявит
мало интереса. О мечах и присущей им  власти  изгонять  демонов  мы  будем
говорить в следующей главе. О зеркалах  же  многоученый  Конвувониус  рек:
"Глядя на себя в  зеркало,  вы  обнаружите  там  собственное  присутствие,
однако же неудачи или успехи ваши видимы лишь по вашему отражению в других
людях". Это должно напомнить нам о том, что  негоже  использовать  зеркало
для нелепого разглядывания себя, но следует применять их, учитывая  восемь
их важнейших функций, среди коих: устранение враждебных влияний; отражение
внутренности тела больного, что весьма  пользительно  медикам;  защита  от
смерти путем посыла  лучей  в  то  место,  где  зерна  ее  коренятся;  для
впитывания и овладения светом Луны  и  Солнца;  чтобы  выявить  и  увидеть
тайные мысли и желания - с тем чтобы облегчить  пути  их  исполнения;  для
ворожбы; для  того,  чтобы  в  зримом  виде  обнаружить  невидимых  духов,
обитающих над землей, равно  как  и  для  иных  подобного  рода  целей.  У
императора Хисуануса..."
   - Забавный язык, - отметил Клеменс, оглядываясь по сторонам. В  воздухе
мастерской повис странный,  пронзительный  запах.  -  Шипят  как  змеи,  -
добавил Клеменс, - теперь это надолго.
   - Змеи  означают  мудрость,  -  отметил  Вергилий.  -  Более  того,  на
еврейском  языке  слово,  обозначающее  змею,  -  "начаш"  -  одновременно
означает медь или бронзу и также магию,  или...  -  Он  задумался.  -  Или
колдовство. Так что же там дальше?
   "У императора Хисуануса было тринадцать зеркал, по одному  для  каждого
месяца регулярного  года  и  тринадцатое  -  для  месяца  дополнительного,
"вставного", в году високосном.  Обозначается  этот  дополнительный  месяц
зодиакальным зверем Терионом (*29) и  подвержен  его  влиянию.  Всякое  из
очередных зеркал имело в  поперечнике  на  дюйм  больше,  нежели  зеркало,
соответствующее предыдущему месяцу".
   Клеменс прервался, дабы отметить, что вот это, по  его  мнению,  полная
глупость, поскольку нет решительно  никаких  оснований  предполагать,  что
один месяц чем-то лучше другого.
   "На тыльной  стороне  зеркала  гравируются  четыре  квадранта  небесной
сферы, а именно:  Мрачный  Рыцарь  на  севере,  Багряный  Феникс  на  юге,
Лазурный Дракон на востоке, а на западе - Молочно-Белый Тигр. ("А вот  это
мне нравится", -  пробормотал  Клеменс,  и  Вергилий  кивнул  ему  в  знак
согласия.) Иные, впрочем, утверждают, что изображена  там  должна  быть  и
Саранча  Крылатая  (*30),  отмеченная  многочисленным  потомством  за   ее
незлобивую, дружную жизнь...
   Магические зеркала должны отражать  все  шесть  пределов  пространства,
как-то: четыре края света, а также зенит и надир. Они должны  содержать  в
себе круг, подобный небу, и квадрат, подобный земле. Тот, кто  делает  их,
должен знать заклятие: "Ты, подобное Солнцу и Луне, воде и золоту, отрази,
ясное, все, что у меня на сердце".  Некоторые  мудрецы  разделяют  зеркала
солнечного света и лунного. А теперь  мы  объясним  истинные  причины,  по
которым рисунок с тыльной стороны зеркала переходит на стену,  когда  свет
бьет в отполированную поверхность...
   Если же вы захотите поймать  тигриный  выводок,  то  возьмите  с  собой
большое зеркало и поместите его на тропе,  по  которой  обыкновенно  ходит
тигрица,  и  тогда,  сколь  бы  злобной  она  ни  была,  тигрица,   увидев
собственное отражение, забудет обо всем прочем и на всю ночь погрузится  в
созерцание...
   Лучший сплав для зеркала ("Что? - осведомился  Вергилий,  -  о  тигрице
больше ничего?") состоит из семнадцати частей меди и восьми частей  олова.
("Тут рекомендуется брать  меньше  олова,  нежели  принято  в  Европе  для
обыкновенных зеркал, - отметил Клеменс, - впрочем, по источникам  египтян,
выходит то же соотношение, хотя, если вспомнить, именно его  используют  у
нас для литья колоколов...") Лунный свет может быть уловлен, если вывесить
отлично сделанное зеркало на дерево  в  час  полнолуния  и  собрать  затем
выступившую  на  его  поверхности  росу.  Когда  это   будет   произведено
надлежащим образом, то соответствующий сосуд с влагой будет  давать  яркий
свет во время всякой темноты, если же  будет  допущена  какая  ошибка,  то
яркость свечения будет находиться в зависимости от фазы Луны...
   Солнечный  свет,  используемый  для  ублаготворения  огней,  священных,
ловится  в  вогнутом  зеркале,  выкованном  в   яркий   полдень   в   день
солнцестояния...
   А теперь поговорим об опоках, формах, воске, штампах, глине, а также  о
гончарных кругах, с помощью которых производятся изогнутые поверхности...
   Литейщик получает указания  от  скульптора,  резчик  -  от  них  обоих.
Гончар, в свою очередь, направляет литейщика, но наставляем  гранильщиком,
который, в свой черед, слушается скульптора.  Так  мы  получаем  замкнутый
круг, колесо, быстро приводящее воду ко  всех  пахотным  землям...  Суквас
утверждает, что древние изготовляли большие зеркала с ровной  поверхностью
и маленькие -  выпуклые,  учитывая  тут,  что  выпуклое  зеркало  увеличит
отражение человека, а вогнутое - уменьшит, так что, отражая лицо  человека
и вмещая его полностью в себе, зеркало может быть  размером  меньше  лица,
хотя сам образ отраженный не выйдет за пределы размеров зеркала".
   - Хм, это важно, - хмыкнул Клеменс, оторвавшись от чтения.
   Прибыла миска с супом для Вергилия, и он взялся за ложку.
   - Да, наиболее важное, - согласился он, и вдруг отложил ложку и встал с
места. - Наверное, уже остыло... - сказал он со странным видом  опешившему
приятелю.
   - Что остыло?! - Клеменс ухватил его за полу и не дал сойти с места.  -
Что с тобой? Выглядишь ты странно, словно в  лихорадке...  Что  там  могло
остыть, когда печь-то еще толком и не разогрелась? Ты что, спутал свой суп
с рудой? Ты что? Нам еще надо сделать тигли,  очистить  медь  от  ненужных
примесей, сделать формы... у нас еще гора работы.
   - Гора... - машинально повторил Вергилий тихим голосом. Он  и  в  самом
деле выглядел словно в  лихорадке.  Клеменс  же,  убедившись  в  том,  что
приятель пришел в себя, вернулся на место  и  продолжил  чтение  книги  "О
китайской бронзе".
   Так, мало-помалу, соблюдая все ремесленные и астрологические  тонкости,
со всей тщательностью алхимиков и металлургов они делали свою  работу.  Из
двух частей сырой глины и трех частей обожженной были сделаны тигли; глину
перед тем тщательно разбивали в теплой воде  молотками,  мяли  руками  под
громкое распевание древних этрусских песен, что отвечало  принципу  "голос
хорош при любом смешении", затем глину выложили на дерево, придали  форму,
посыпали сухим пеплом и расположили подле огня. По всем правилам  обошлись
и с оловом. Металлы плавили и очищали,  очищали  и  плавили  вновь.  Тигли
отправлялись  в  печь  с  помощью  длинных  ухватов,  снабженных   тонкими
изогнутыми  деревянными  рукоятками.  Время  от  времени   каждый   тигель
сдвигался с места при помощи длинных клещей - с тем чтобы он не приварился
к основанию печи.
   - Обратите внимание, мастера и подмастерья, -  низким  и  торжественным
голосом сказал Клеменс. - Даже этот ремесленный, казалось  бы,  труд  учит
нас философии. Металл должен умереть, дабы начать  жить.  Он  должен  быть
уничтожен, чтобы стать созданным.  Растоплен  огнем,  который,  вроде  бы,
уничтожает всякую плоть и жизнь, но огонь в то же время дарует новую жизнь
и новую плоть. Так почему же нам кажется, что  человек,  это  семя  земли,
созданное ею в незапамятные времена, лишь превращается в прах и  тлен,  не
зная последующего возрождения? Не думайте, что наступит  завершение  вашей
жизни, - наука и философия учат нас совершенно иному...
   Вергилий слушал бы Клеменса столь же внимательно, как слушал мальчик  у
мехов, отдавая себе отчет в каждом  слове,  однако  он  сосредоточился  на
собственном деле, из-за чего суть говоримого ускользала. Клеменс же  завел
речь о том, что алхимия не знает строгих различий между жизнью минералов и
живых существ, так что медь, добываемая в земных недрах, и человек -  брат
и сестра. Вслушиваясь в слова, Вергилий все же смог  избавиться  от  своих
навязчивых мыслей, по крайней мере на какое-то время.
   Зерцало  должно  было  состоять  из  двух  частей  -  самой  отражающей
поверхности и крышки, закрепляемой на  его  корпусе  винтами,  гвоздями  с
широкими  шляпками,  щеколдами  и  застежкой:  оно,  словом,  должно  было
походить  на  большой  медальон.  Кое-что  из  мелких  частей  могло  быть
выковано, другие же части также требовали литья -  подобно  двум  основным
частям. Следовало подготовиться к изготовлению форм,  и  тут  потребовался
воск. Воск годился не всякий - он не должен быть ни сухим, ни  грубым,  ни
дурно  пахнущим.  В  трудах,  содержащих  описания  магического   зерцала,
приводились разные  подробности  его  изготовления,  но  во  всех  -  и  в
"Справочнике" Руфо, и в "Халцеотионе" Теодоруса, и в  "Руководстве"  Марии
Египетской - утверждалось, что воск  должен  быть  собран  в  диких  ульях
кавказских пчел, и никакой иной  воск  не  подходит.  "Велики  достоинства
воска этой великой горы,  -  писала  Мария,  -  велики,  и  в  воске  этом
скопились вещества многих цветов и  растений,  произрастающих  на  отрогах
гор, и вещества эти перешли  в  воск  навечно".  Руфо  же  утверждал,  что
вещества, попавшие в воск, переходят затем на  глину,  которой  обмазывают
восковые формы; при разогревании же воска в  печи  и  его  вытапливании  с
последующей заливкой металла вещества эти  переходят  в  металл.  Теодорус
пытался связать несомненную пригодность кавказского воска  с  тем,  что  к
тамошним скалам был прикован Прометей, чья кровь растеклась  по  скалам  и
пропитала их... кровь, текшая из него, когда орел выклевывал  его  печень,
карая Прометея за то, что принес он  детям  человеческим  огонь  с  небес,
украв его с помощью горящих стеблей фенхеля - сладкого укропа. "И  надобно
отметить, - писал Теодорус, - что ни один иной огонь,  кроме  разжигаемого
фенхелем, не даст должного эффекта при работе с подобным воском".
   Разумеется,  когда  бы  кавказский  воск   использовался   только   для
изготовления волшебных зеркал, то сыскать его можно было бы лишь  у  самих
горцев. По счастью, были у  него  и  другие  применения...  например,  его
использовали  при  изготовлении  форм  для  тех  же  серебряных  чаш,  что
моментально чернеют, стоит лишь в них влить жидкость,  содержащую  в  себе
яд... или этим воском вощили кончики нитей, чтобы продевать в иглы, нитей,
используемых  для  зашивания  погребальных  пелен,  -  и  тело  тогда   не
разлагалось очень долго... Были и иные способы его применения.
   Так что и тут имелись свои торговцы, в Неаполе же этим заправлял  некто
Онофрио, аптекарь, чей дом - лавка и контора одновременно  -  более  всего
напоминал пещеру с собранными там всевозможными диковинами.
   - Да, такой воск у нас есть, - сообщил он Вергилию, моргая и  кивая.  -
Немного, разумеется. Неделю назад жена сказала мне: "Онофрио, отправь туда
весточку, запасы у нас кончаются, а дорога дальняя". Так я и поступил, так
что вскоре нам его привезут. Ну, через год. Или года через  два-три.  Что,
сколько у нас есть?  Мммм,  трудно  сказать,  кусок  размером  примерно  с
человеческую голову. Нет, веса я не знаю,  мы  ведь  не  взвешиваем,  так,
отщипываем понемножку, когда надо. А сколько требуется  доктору  Вергилию?
Что? Весь?! Невозможно. Совершенно  невозможно.  Я  же  не  могу  остаться
совсем с пустыми руками, не могу!
   Впрочем,  когда  выяснилось,  что  часть   воска   впоследствии   будет
возвращена, товар перестал быть бесценным, зато цена его оказалась  весьма
впечатляющей, хотя и выраженной не в золоте. Онофрио требовались некоторые
вещи, и ими обладал Вергилий. Онофрио желал узнать  кое-какие  секреты,  а
Вергилий мог их ему раскрыть. Онофрио хотел научиться  кое-что  делать,  а
делать это умел только Вергилий... Словом, аптекарь хоть  и  был  себе  на
уме, но меру знал. Счет был выставлен суровый, однако же уплата вперед  не
требовалась, к тому же точная цена должна была определиться  впоследствии,
когда  станет  ясно,  сколько  воска  возвращено.  Словом,   сделка   была
заключена, и Вергилий двинулся следом за хозяином  сквозь  череду  комнат,
заполненных серой амброй, мускусом, бальзамами, древесиной ююбы,  эфирными
маслами, эссенциями и  эликсирами,  мазями  и  притираниями,  растолченным
рогом единорога, страусиными яйцами, жабами и сушеными  поганками,  кровью
летучих мышей и летучими  мышами  самолично,  пометом  грифонов,  мумиями,
мандрагорами   и   ртутью,   духами,   кровоостанавливающими   средствами,
благовониями и цветочной пыльцой. Место же, где хранился драгоценный воск,
было отделено железной дверью, охраняемой собакой, которая - бедолага - со
времен своего детства ни разу не видела солнечного света.
   Воск был темен, гораздо темнее, чем обычный, почти черный,  но  черноты
непривычной: внутри него виднелись прожилки янтарного и  красного  цветов,
каким-то загадочным образом заставлявшие весь кусок слегка светиться.  Пах
воск сильно и пряно, был маслянист и неподатлив на ощупь.
   - Верните нам, доктор Вергилий, по возможности, все,  -  наставлял  его
торговец мускусом, - нельзя терять ни щепотки его, да что  там  щепотки  -
крупицы. Остальное, о чем мы с вами говорили, все это может быть  измерено
в золоте, однако же мне всего предпочтительней получить воск обратно...  -
Он выставил вперед сухой, морщинистый палец, в тусклом свете  лампы  более
похожий на какой-то медицинский инструмент, и  потрогал  воск,  любовно  и
заботливо. - Полагаюсь  на  вашу  аккуратность,  доктор,  не  тратьте  его
попусту. На крупинки...


   Воск медленно растопили на  огне,  поддерживаемом  горением  фенхеля  -
сладкого укропа, и очистили (впрочем, непросто было собрать и высушить сам
фенхель). Вот так и шла вся работа:  найти  огонь,  чтобы  разжечь  огонь,
сковать щипцы,  чтобы  сделать  другие  щипцы,  смастерить  колесо,  чтобы
сделать колесо. Вытопленный воск был промыт водой, и  снова  растоплен,  и
профильтрован, снова вымыт, и снова растоплен,  и  профильтрован  -  через
сита все более тонкие; материя, примененная в ситах, была сохранена, чтобы
впоследствии вытопить из нее застрявший в порах ткани воск. Руководил всем
этим Перрин  -  у  Вергилия  не  хватало  сил  выдержать  этот  мучительно
медленный процесс. А он повторялся и повторялся. Раз за  разом.  Медленно,
очень медленно.
   Так же медленно и тщательно продвигались вперед и прочие работы.
   Наконец  воск  сочли  достаточно   очищенным.   Он   стал   бледным   и
мелкозернистым.
   Обставленный баночками с  лучшей  тушью,  заваленный  ворохами  лучшего
пергамента, Вергилий трудился над составлением  гороскопа.  Важнейшим  был
вопрос о лунных узлах, о точках, в которых путь Луны пересекает эклиптику.
Точек таких было две, одна из них называлась "Голова дракона", другая же -
"Драконий хвост".
   - Я знаю лишь то, где мы находимся сами! -  в  отчаянии  вскричал  маг,
отшвыривая в сторону стиле. - Но как я  могу  рассчитать  точный  гороскоп
принцессы, основываясь на сведениях, полученных не  от  нее  самой,  а  от
Корнелии? Где находится сейчас принцесса? Располагается ли ее линия  жизни
теперь в области головы дракона или его хвоста? И если речь может  идти  о
хвосте, то не лучше ли нам выждать  полгода,  с  тем  чтобы  она  достигла
области головы, и тогда Дракон беспрепятственно изверг  бы  ее  из  своего
чрева? - Схватив перо, он вновь принялся составлять диаграмму, опираясь не
столько на точные данные, сколько на общие соображения, но что такое общие
соображения  в  деле,  требующем  неимоверной  точности...  Как  можно   с
уверенностью определить ее место по отношению к  Змее  и  Червю,  великому
Левиафану и океанским Рыбам, опоясывающим сообща весь мир?
   - Если Венера находится в Восьмом Доме, - бормотал Вергилий, -  то  она
противостоит Сатурну... почти наверняка нас ожидает разочарование... (*31)
Что есть астрология, как не наука о временных циклах?  Разве  же  небесные
тела - лишь источники огня и света и не являются сущностями, чье  взаимное
расположение определяет ход вещей и событий  на  Земле?  Надо  начать  все
заново, - пробормотал он, восстанавливая понемногу хладнокровие. Боже мой,
как он осунулся за это время, каким раздражительным стал, сколько сил  уже
отняла у него эта работа и сколько еще отнимет...
   Он взял чистый лист пергамента, перо. Сосредоточился. Вот - Первый Дом,
означающий того, кто задает вопрос (*32). Напротив  него  -  Дом  Седьмой,
содержащий  в  себе  проблему  данного  человека   (*33).   Полагая,   что
инициатором всего дела была Корнелия, он поместил ее в Первый Дом, а Лауру
- в Пятый (*34), тогда проблемы Лауры  оказывались  в  Одиннадцатом  доме,
противостоящем Пятому...
   - Ну-ка, поглядим, поглядим, - бормотал он себе под нос, наваливаясь на
стол. -  Князь  Юпитер  управляет  Стрельцом,  значит,  на  данный  момент
диаграмма  говорит  нам  о  восхождении  Стрельца...  Солнце  находится  в
Стрельце,  Первый  Дом  обозначает  королеву...   Солнце   правит   своими
подданными... знак Льва. Первый Дом, да, может  быть  Львом,  тогда  Пятый
окажется Скорпионом - о благословенная Венера! (*35) Ну конечно же! Венера
руководит  красотой  и  любовью  -  принцессой  Лаурой.  А  теперь...   на
пересечении линий восходит Телец (*36). Венера управляет Тельцом.  Что  до
Седьмого Дома, содержащего проблему лица, которому составляется  гороскоп,
то на линии между ними появляются Близнецы, управляемые Меркурием. Сатурн?
Нет, нет,  Сатурн  там  не  появляется,  Сатурн  не  появляется  там,  где
необходим мне... Венера сочетается с Меркурием в Одиннадцатом Доме, и  это
соединение суть Скорпион... Но что же  такое  Скорпион?  Это  знак  магии,
гордыни, напряжения. _Орел, змея,  феникс_...  (*37)  -  он  повторил  эти
слова, внезапно охваченный ощущением  того,  что  сошлось  внезапно  нечто
осязаемое и невидимое. Что это?
   _Орел?_ Это Империя, императорский дом? Прометей, прикованный к  скалам
Кавказа?  _Змея?_  Но  змея  предполагала  почти  неисчислимое  количество
толкований: она могла выражать собой мудрость, колдовство, медь и  бронзу,
годовой путь Венеры через Зодиак - от хвоста дракона к его голове,  циклы,
кольца, орбиты... Вергилий сделал паузу и прижал ладонь к  раскалывающейся
от  боли  голове.  Где-то  тут  все  сходилось,  но  он  не  мог  увидеть,
разглядеть...  _Орел,  змея,  феникс_...  Скорпион  -  знак  обновления  -
Одиннадцатый Дом, Венера  сочетается  с  Меркурием  в  Одиннадцатом  Доме.
Принцесса и лицо, в ком состоит проблема.  Меркурий,  управляющий  Седьмым
Домом (*38). Седьмой Дом управляет  войной  и  миром.  Благожелательность.
Дурное воздействие...
   Нет, нет, ничего не выходило. Слишком многое неизвестно, слишком  много
противоречий в имеющемся. Лучше на время  оставить  диаграмму  и  заняться
другими вещами.
   Да... но вот это, это... Знак возрождения... Орел, змея, феникс...


   В три смены, день за днем, они очищали медь и  наконец  отлили  слитки.
Еще до того  как  они  остыли,  пока  не  погасло  в  них  кроваво-красное
свечение, по  ним  ударили  молотом.  Металл  треснул.  Тогда  медь  вновь
растопили, заново повторили весь долгий, медленный процесс и снова ударили
молотом. На этот раз медь выдержала.
   Вергилий обнажил  свою  руку,  Клеменс  перехватил  ее  жгутом.  Иоанн,
Перрин, Тинус и прочие, занятые в этом деле, последовали  их  примеру.  На
руках набухли вены, мелькнуло лезвие ланцета. Брызнувшую кровь направили в
сосуд.  Свою  кровь  дал  каждый,  никто  не  уклонился.  Когда  же  сосуд
наполнился до краев, светящиеся слитки были отправлены туда, охлаждены,  и
на этом литейные работы были завершены - предварительные литейные работы.
   Ночью Вергилий каким-то образом попал в сон, где вновь  "прошел  сквозь
дверь" - часть его сознания испугалась того, что происходящее не  зависело
от его собственных намерений... и того еще,  что  подобный  проход  всегда
связан с утратой контроля над собой. Но  другая  часть  сознания  осталась
спокойной, ясно  понимая,  что  потеря  контроля  здесь  незначительная  и
затрагивает только внешние, самые поверхностные слои души.
   Он оказался в комнате Корнелии. Та сидела за письменным  столом,  перед
ней горела лампа. Корнелия не обернулась, но почувствовала, что в  комнате
кто-то появился.
   - Мне необходимо составить точный  гороскоп,  -  произнес  Вергилий,  и
Корнелия, едва услышав его голос, расслабилась - странно,  очень  странно,
но его появление вовсе не испугало ее, напротив, заметно успокоило. Она  с
облегчением вздохнула, и напряжение в ее позе исчезло.
   - Конечно, - мягко ответила Корнелия, - конечно же.
   - Напишите, пожалуйста, точное время ее рождения, -  сказал  он,  -  и,
хотя бы приблизительно, широту того места, где она  родилась.  -  Корнелия
написала. - А теперь - время, когда вы узнали  о  ее  пропаже.  Хорошо.  А
теперь - оставьте меня одного.
   Вергилий проследил, как она выходила, портьера колыхнулась за Корнелией
и замерла.
   Вергилий глядел на восковую табличку, и то, что было начертано на  ней,
навсегда запечатлевалось в его памяти. Он задумался: кто  был  тот,  чьего
появления Корнелия ожидала с таким ужасом?  Не  додумав  мысль,  не  найдя
ответа, он сел к столу и принялся  за  работу.  Линии  словно  сами  собой
возникали  под  его  пальцами,  становилась  понятной  точка,  откуда  все
исходило, прояснилось даже вероятное время... представляя тогда  жизненный
цикл по принципу "Год будет День" (*39), следовало, что события двадцатого
года ее жизни определяются двадцать первым днем после ее рождения (день на
год и еще один день на самый факт рождения).
   Тогда именно на этой неделе - палец следил  за  схемой,  пока  Вергилий
вслух производил вычисления, - именно на этой и чуть ли не в этот же  день
она оказывается в узилище, испытывая угрозу со стороны непреклонной  силы,
эманируемой севером, на что явно указывает Сатурн, расположенный в  надире
небесной сферы... (*40) Тогда, далее, время идет вперед, и появляется  уже
Венера, именно Венера, соответствующая ее дню рождения (*41), и вот в этом
возрасте, нет... - Он согнулся над схемой,  провел  последние  вычисления,
улыбнулся и  усилием  воли  вернул  себе  бесстрастность.  -  Да,  Венера,
отвечающая ее сущности, обретет поддержку в Юпитере, оказавшемся  в  сфере
влияния Скорпиона, и помощь явится  к  ней  в  облике  мудреца,  философа,
мага...
   Да. Все  сходилось...  Вычисления  поразили  Вергилия.  Все  совершенно
сходилось.  Скорпион,  знак  регенерации,  возрождения,   и,   разумеется,
символами  его  были  орел,  змея,  феникс.   А   помимо   своих   обычных
символических свойств, не обладал ли орел острейшим  зрением,  позволяющим
ему видеть в своем парении на многие лиги  вокруг?  И  не  символ  ли  это
магического зерцала? И не орел ли, разглядев из поднебесья - усталый  орел
на распластанных крыльях, с потускневшим от трудов взором,  -  не  он  ли,
разглядев между ущелий источник молодости, кидается вниз, дабы,  припав  к
нему, вновь обрести молодость и  силы?  И  как  здесь  не  вспомнить  того
ястребка, что, проделав мучительный и полный опасностей путь,  принес  ему
столь необходимый металл из Оловянных Земель? Да, но как Клеменс  в  своих
философствованиях о времени мог забыть о змее? О змее,  что  стряхивает  с
себя прах прошедшего времени, сбрасывая свою старую шкуру, змее,  которая,
казалось бы,  умирающая,  выползает  из  самой  себя  наружу  обновленной,
молодой и сверкающей в лучах солнца? Обновленной! Последним же в этом ряду
был феникс, редчайшая из птиц по  длительности  своей  жизни,  не  имеющая
равных, бесподобная по своему жизненному циклу: живет она пять сотен  лет,
тысячу лет, а потом сооружает  гнездо  и,  после  того  как  снесет  яйцо,
превращает взмахом крыльев гнездо в  погребальный  костер,  рождая  пламя,
пожирающее ее самое  и  раскалывающее  яйцо,  из  которого  выходит  некое
подобие червя, из которого, в свой черед, возникает новый феникс?
   Из огня - феникс.


   Сначала формы для отливок были изготовлены из обыкновенного  воска.  Их
всесторонне  изучили,  внесли  исправления,  одобрили.  После  этого  были
сделаны формы уже из кавказского воска - для окончательной модели,  причем
копирование  происходило  с  такой  дотошностью,  в  сравнении  с  которой
обыкновенное усердие показалось бы просто неряшливостью. Воску при этом не
следовало быть ни слишком теплым, ни слишком застывшим, он не  должен  был
таять, не должен был прогибаться, скользить, не должен  был  трескаться  и
крошиться. Все производилось в полном согласии с  небесными  знамениями  -
отдельный гороскоп был составлен  даже  для  такого  сугубо  практического
дела, как устройство выводных канальцев для форм. Наконец было исполнено и
это. Тогда формы были обмазаны  специально  приготовленной  глиной;  глине
дали просохнуть, снова намочили, снова дали высохнуть,  снова  намочили  и
опять высушили. Когда же  наступил  благоприятный  момент  для  очередного
этапа работы, был разожжен огонь, облагороженный особыми травами, и  формы
положили неподалеку от огня, поставив под ними сосуды с водой - для  сбора
драгоценного воска, которому предстояло вытечь и быть остуженным. Когда же
наступил час Солнца, благоприятный  для  всех  работ  с  огнем,  совпавший
удачно со временем, рекомендуемым  хтоническими  правилами  для  работы  с
землей и вещами, землей произведенными, Вергилий и Клеменс  в  присутствии
мастеров и подмастерьев, распевающих странную и  дисгармоничную  этрусскую
литанию, перевернули формы и поставили их  на  огонь  так,  чтобы  дырочки
выводных канальцев глядели теперь вверх, после чего оставили формы в  этом
положении до тех пор, пока глина не раскалилась докрасна,  пока  не  стала
багровой, как сам Марс, управитель  подобных  работ...  красной,  как  сам
огонь... как пятна на Солнце... красной, как сама земля...
   В среду (*42), заручившись  благожелательностью  Юпитера,  управляющего
пророчествами и делами, требующими терпения и тайны,  они  засыпали  улицу
Драгоценной  Сбруи  дубовыми  опилками  -  по  щиколотки  прохожим,   дабы
заглушить все звуки и колебания мостовой.  Формы  пребывали  на  медленном
огне,  стоящие  уже  в  нужном  положении,   и   огонь   постепенно   стал
увеличиваться. Наготове были тигли с медью и оловом,  возле  мехов  стояла
смена из двух дюжих воздуходувов. Теперь все происходило  очень  быстро  и
слаженно. Тигли поместили в горн, формы же были перемещены вниз и обложены
мощными камнями, которые не позволят формам не  только  перевернуться,  но
даже шелохнуться. Камни были проверены заранее  -  такие  не  треснут,  не
рассыплются от жара. Их клали друг на  друга,  оставляя  между  камнями  и
формами промежутки, пока камни не поднялись выше форм на фут.  В  щели,  а
также поверх форм были насыпаны горящие угли. Угли сгорели - были насыпаны
новые, сгорели и эти - снова были заменены.
   Вергилий открыл жерло горна,  но  поток  плотного  жара  отшвырнул  его
назад. Более привычный  к  таким  занятиям  Клеменс  кинулся  вперед,  жар
прошелестел по его бороде, опаливая ее.
   - Красно-коричневые, - сказал он, - все в порядке.
   Вергилий подхватил тигель, в котором находилась медь, и поместил его на
угли. Вокруг  тигля  закрутилось  зеленое  пламя,  медь  стала  плавиться.
Вергилий дал знать, чтобы подбросили  новых  угольев,  отбежал  к  печи  с
формами и поглядел на то, как оттуда вынимают камни и уголья,  помещая  на
их место землю. Перешел к горну и коснулся медного расплава длинной тонкой
палочкой.
   - Пора! - крикнул он и  швырнул  в  расплав  ту  самую  медную  брошку,
которую ему отдала Корнелия.
   В медь добавили олово, ранее также тщательно очищенное, тигель при этом
постоянно перемещался и покачивался, дабы обеспечить процессу  постоянную,
равномерную температуру. Затем он был извлечен из огня и перенесен в  печь
с формами, покрывшимися уже угольями и  пеплом.  Тигель  был  занесен  над
отверстием в первой из форм - одной из половин зерцала.  Вергилий  подошел
как можно ближе, насколько позволял пышущий из печи жар, и приложил ухо  к
полу.
   - Лей! - крикнул он.
   Помощники стали лить, медленно, очень медленно, а он слушал. Потом  дал
знак обождать. Нет, все  шло  отлично,  не  доносилось  ни  бульканий,  ни
потрескиваний. Он жестом велел продолжать, стал слушать дальше, а  мастера
возобновили литье. Наконец Иоанн произнес:
   - Мастер, готово.
   Но Вергилий не отвечал. Остальные стояли молча и глядели на него,  лишь
чуть погодя поняв, что он вовсе уже не слушает, а лежит без чувств.  Тогда
осторожно, дабы не потревожить  массу  жидкого,  схватывающегося  металла,
подняли Вергилия с пола и бережно отнесли в верхние комнаты.
   Клеменс же  остался  внизу,  чтобы  руководить  отливкой  второй  части
зерцала.


   Когда  Вергилий  наконец  пришел  в  себя  после  обморока,  вызванного
духовным и физическим  истощением,  были  раскрыты  охладившиеся  формы  и
извлечены обе части зеркала. Их отмыли  в  насыщенном  растворе  поташа  -
отмывали до тех пор, пока не был  удален  последний  шлак,  затем  изделия
сполоснули в горячей воде. После диски вновь раскалили докрасна,  со  всей
тщательностью  следя,  чтобы   они   не   побелели,   разогревшись   сверх
положенного. При этом удалены были последние остатки  примесей,  и,  кроме
того, металл сделался более пластичным и доступным для работы полировщика;
впрочем, его час еще не настал, поскольку части зеркала сначала  охладили,
а затем погрузили в раствор, состоящий из одной части касторового масла  и
трех частей воды.
   - Я предпочел  бы  использовать  концентрированную  серную  кислоту,  -
пробурчал Клеменс после того, как Вергилий дал соответствующие указания.
   - Да, - кивнул Вергилий. - Сам я обычно поступаю именно так. Но где  мы
можем найти девственную  кислоту?  Ведь  по  своей  сути  она  состоит  из
веществ, уже бывших в обработке,  а  это  совершенно  непригодно  в  нашем
случае. Что тогда стало бы с девственностью нашей бронзы?
   Детали продержали в растворе, извлекли оттуда, высушили, промыли свежей
холодной водой, тщательно протерли  чистым  песком  и  вновь  отправили  в
емкость с водой. Затем  извлекли  и  подготовили  к  дальнейшей  обработке
концентрированными растворами. Тут к заботам о бронзе добавились заботы  о
людях.  Процесс  происходил  во  дворе,  на  открытом   воздухе,   и   все
присутствующие были одеты в специальные прочные, плотно  закрывающие  тело
ткани, и пока одни погружали изделия в растворы, другие стояли наготове  с
сосудами ослиного молока, чтобы дать его выпить, если едкие пары проникнут
в легкие, либо плеснуть на кожу, в случае если брызги растворов попадут на
нее. Но все эти предосторожности оказались излишними, может  быть,  именно
потому, что были  предприняты.  После  последнего  обливания  раствором  и
прополаскивания  в  воде  изделия  омыли  водой  теплой,  высушили   мелко
размолотыми самшитовыми опилками, после чего  -  во  время  всей  операции
никто не дотрагивался до бронзы голыми руками - завернули в  мягчайшую  из
замш.
   И вот теперь только настала очередь полировщиков.
   Звали их Исакко и Лионель. Исакко был согбен годами и слеп, причем слеп
так давно, что вполне успел со слепотой свыкнуться.  Лионель  находился  в
лучшем мужском возрасте, зрение же потерял  от  внезапного  удара  конским
копытом. Оба они уже давно работали полировщиками, при этом им  повезло  с
хозяевами, позволившими заниматься им  ремеслом  и  после  того,  как  они
ослепли. Впрочем, мастерство их было известно и,  как  рассудили  хозяева,
если какое пятнышко и останется, то на это легко укажут им другие. Вскоре,
однако, никого из посторонних уже не требовалось - они словно бы  "видели"
предмет неизвестным им образом. Лионель говорил, что гладкость поверхности
чувствует по запаху и на ощупь, Исакко же  ничего  не  мог  объяснить,  он
просто знал, как именно обстоят  дела,  не  понимая,  откуда  берется  это
знание.
   - Ваши хозяева на время отдали вас мне, - сказал Вергилий, - но заплачу
я вам за  эту  работу  вдвойне.  Для  вас  устроена  специальная  комната,
полагаю, там  вы  найдете  все,  что  вам  понадобится.  Там  есть  лавки,
скамейки, шлифовальные колеса  и  круги,  вода  и  мыло,  мази,  абразивы,
полировальная паста, круглый и плоский полировальные камни, воловья кожа и
мягчайшая кожа, порошок окиси железа и слабое пиво, опилки и уксус...
   - А бычья желчь, мастер?
   - Нет, Лионель, эта работа настолько тонка, что мы не станем рисковать,
употребляя такие сильные средства.
   - Ничего, - молвил Исакко, - для начала сгодится и уксус, а потом будем
использовать пиво. А тут есть небольшой огонь и горшки с ручками, мастер?
   - Все есть. Но теперь  мы  еще  не  готовы  начать  полировку  основных
частей, так что используйте время на то, чтобы освоиться с обстановкой. Мы
переставим и изменим все, что вы пожелаете. Впрочем, вы  можете  начать  с
менее значительных деталей, которые уже готовы, - так, чтобы размять руки.
Никаких дальнейших указаний давать вам я не буду,  кроме  одного,  но  это
очень важно. _Дверь в ваше помещение будет, открываться, только изнутри, и
открыть ее вы можете лишь тогда, когда бронза будет надежно укрыта_.  Тут,
кроме того, есть отсек с различными бытовыми службами, во время  работы  с
бронзой дверь туда должна быть закрыта. И еще - _полировать  будете,  стоя
сзади зеркала_. Следить за вами никто не будет. Я полностью  полагаюсь  на
вас.
   Оба полировщика кивнули. Сначала они перемещались по комнате осторожно,
но постепенно движения их становились все уверенней, и вскоре  они  ходили
по ней без малейших затруднений. И тогда,  в  час  и  минуту,  когда  Луна
переходила из знака Скорпиона в знак  Стрельца,  обе  половины  зеркала  и
прочие мелкие предметы, изготовленные из той превосходнейшей  бронзы,  что
осталась в желобках,  через  которые  металл  заливался  в  формы,  -  все
тщательнейшим образом укрытое от человеческих  взоров  -  были  доставлены
двум  слепым  полировщикам.  Двери   затворились...   Там,   внутри   этой
изолированной от света  комнаты,  мутная  поверхность  зеркала  постепенно
станет гладкой, отражающей, но не отразит ничего. А если, ненароком, в ней
что и отразится, то не отыщется человеческих глаз, которые бы увидели это.
И потом, по окончании работы, на зеркало будет надета крышка и установлены
на место все щеколды и застежки. И тогда, вновь  тщательно  упакованное  и
обернутое в ткань, оно войдет в мир.


   Вергилий обвязал короб шелковыми нитями, связанными сложными  узелками,
- подобно тому, как он поступал, обращаясь с мандрагором.
   - А ну-ка, дерни, - предложил он Клеменсу, - проверь силушку.
   Алхимик покачал головой:
   - Нет уж, спасибо. Я алхимик, а не маг... Да, кстати,  хотел  показать,
раньше, кажется, этого листа не было в  той  копии  трактата  о  китайской
бронзе, что я переписал для тебя. Этот лист я нашел только прошлой ночью в
своей библиотеке. Вот, послушай:

   "Описание зеркала:
   Круглое, круглое зрячее зеркало,
   Чистое, ясное, видящее далеко.
   Феникс глядится в него и танцует,
   С собой, отраженным, танцует.
   Там, внутри рамы, цветущее дерево,
   Сияет танцующий лунным светом,
   Таким он и явится ей, прекраснейшей, ей".

   Прелестно, не правда ли? Только хотел бы я знать, что все это значит...
Ну да ладно. У меня полно дел и дома, тем не менее я  буду  неподалеку  от
тебя, когда заявится наша дама за заказом, хотя  бы  сам  батюшка  Везувий
подавал мне знаки и грозил карой.
   Снова феникс, снова он! На дворе была ночь, и Вергилий вышел на балкон,
размышляя о том, какое из высказываний старой Аллегры могло оказаться  тут
уместным. Впрочем, и на этот раз она не  была  молчаливой:  загоняя  своих
питомцев в хибарку, она полуобернулась и  изрекла:  "_На  море,  господин,
волны застынут навечно, когда ты, повстречаешься с нею_".  Мда,  пифия  из
Дельф наверняка бы гордилась подобным... Вергилий пытался повернуть дело и
так и этак, желая извлечь из сказанного хотя какой-то смысл, однако так  и
не смог соотнести эти слова с фениксом.


   В верхней части дома Бронзовой Головы находился бельведер с двенадцатью
окнами, в каждое из которых, в зависимости от  времени  года  и  суток,  в
определенный момент заглядывало  солнце.  Пол  был  разрисован  линиями  и
разбит на сегменты, частью пересекающимися,  частью  налегающими  друг  на
друга; иначе говоря, комната была  самыми  настоящими  солнечными  часами.
Сейчас Вергилий  занимался  своей  астролябией,  проверяя  и  перепроверяя
точность хронометра.  Лицо  его  выглядело  желтым  и  осунувшимся,  и  на
Корнелию, когда та появилась в комнате, он почти что и  не  взглянул.  Это
была их первая встреча со времени путешествия Вергилия на  Кипр,  так  что
оставалось только восхищаться ее выдержкой, проявившейся в том, что она не
наносила ему визитов во время работы, несмотря на несомненное  желание  их
нанести. Глаза их встретились, задержались друг на друге... и  она  отвела
свой взгляд  первой...  сделав  вид,  будто  посмотрела  на  хозяина  лишь
мельком. Королева  подошла  к  свертку  с  зеркалом,  взглянула  на  него,
протянула руку и тут же резким и  почти  испуганным  движением  отдернула.
Корнелия была очень бледна, а кожа вокруг глаз приняла фиолетовый оттенок.
Она вздохнула, сжала губы и хлопнула в ладоши. Вергилий взял в руку  конец
нити и потянул за него, по обыкновению пробормотав какие-то слова. Сложные
путы и узлы моментально распались, и части  короба  медленно  и  аккуратно
разошлись в стороны и легли на стол.
   Перед ними было зеркало.
   Оно покоилось на столе, подобное громадному медальону, сияя и  блистая.
Вокруг все пришло в движение. Задник зерцала был богато гравирован, однако
никто из присутствующих не выказал желания рассмотреть рисунок, все ходили
с благочестивыми выражениями на лицах и глядели в сторону зерцала  искоса.
Пока длилась эта суета, часы принялись бить полдень, и в комнате сразу  же
начало темнеть. И не успел  прозвучать  двенадцатый  удар,  как  Вергилий,
запрещая ему звучать, откинул в сторону  крышку  зерцала,  и  та,  звякнув
мелодично, как колокольчик, преградила ход времени. Темнота внезапно  была
нарушена лучом золотистого света, и Корнелия, достав из  воротника  своего
платья золотую иглу, направила ее в центр  пустынно  светящегося  зерцала.
Игла коснулась его поверхности, и по той побежали  радужные  пятна,  какие
бывают, когда поверх воды разлито масло. Вскоре хаотичное мелькание  пятен
прекратилось, на пустой поверхности возник словно бы  радужный  водоворот,
крутящийся и вовлекающий в свое кружение всех находившихся в комнате.
   - Лаура!
   И вот она там, в зеркале, сидящая на каких-то  гигантских  ступенях,  а
неподалеку от нее, совсем рядом, но не  попадая  все  же  в  поле  зрения,
находится что-то ужасное, пугающее. Чей голос выкрикнул имя,  Вергилий  не
понял, но теперь кричала Корнелия - она не  произносила  слова,  а  именно
кричала. На поверхности зерцала вновь закружился водоворот, но вращался он
теперь в обратную сторону, затем краски поблекли, пропали, и  тут  наконец
раздался тот самый задержанный  двенадцатый  удар  часов.  Зеркало  отныне
стало обыкновенным зеркалом, и все они -  Вергилий,  Корнелия,  Клеменс  -
видели теперь  в  нем  лишь  собственные  отражения,  не  более.  Впрочем,
Вергилий видел там именно то, что  успел  уже  почувствовать:  собственное
лицо, его настоящее лицо, но  не  ущербную  его  часть  -  пропавшая  душа
возвратилась к нему. Корнелия  сдержала  обещание,  Корнелия,  по-прежнему
безмолвно стоявшая возле зеркала...
   Для нее произошедшее было чистой воды магией. Для Клеменса живой металл
открыл жизненную правду. Для Вергилия дело состояло в том,  что  произошла
фокусировка события, совершившегося неизвестно где, но  отпечатавшегося  в
мировом эфире, и изображение сфокусировалось в девственном зерцале, ныне -
уже не девственном, обычном. Вергилий обернулся к Корнелии.
   Она говорила, говорила... Собственно, не говорила, но протягивала руку,
указывая на стену, лицо ее словно оплывало от ужаса, гортань дрожала, не в
силах совладать с тем криком, который рвался из ее груди. Там,  на  стене,
видны были четыре  символа  четырех  квадрантов  пространства,  вокруг  же
обода, как по часовой, так  и  против  часовой  стрелки  бежали  странные,
загадочные буквы умбрийского алфавита, изображаемые  то  в  прямом,  то  в
зеркальном виде.
   - Не волнуйтесь, госпожа Корнелия. - Вергилий коснулся ее руки  и  сжал
ее. - Это лишь так называемый эффект магического  зерцала,  здесь  нет  ни
малейшей магии, но лишь причины вполне  естественного  порядка.  Подойдите
сюда, взгляните. -  Он  указал  ей  на  изображение,  покрывающее  тыльную
сторону зеркала, показал  на  его  отражение  на  стене  и  объяснил,  что
происходящее - всего лишь внешний эффект возбуждения  атомов,  находящихся
на лицевой стороне зеркала, и именно это и производит  впечатление,  будто
зеркало прозрачно как стекло. - Впрочем, мне  понятно  ваше  изумление,  -
добавил он, - вы ведь не осмотрели зеркало с обратной стороны,  перед  тем
как открылась его крышка, а тогда бы вы увидели эти небесные конфигурации:
Мрачный Рыцарь на севере, Багряный Феникс на юге...
   Она резко отняла свою руку. Ужас в ее лице пропал, его сменила ярость -
но нет, все же остался и ужас, а еще на лице ее проступали боль, ненависть
и отчаяние... Корнелия резко повернулась и вышла из комнаты.
   - Ну что ж, дело сделано, - мягко произнес Клеменс.
   Но Вергилий знал, что - нет, не сделано, осуществлена лишь  часть  его.
Девушка в зеркале оказалась первой женщиной, по-настоящему увиденной им за
последние месяцы, и он влюбился в нее.
   И теперь должен был ее разыскать.





   Бык был в полной уверенности, что обойдет Тартесский замок, заглянет во
все его закоулки, комнаты и дворики и добьется истины. На деле же,  прибыв
в замок в сопровождении императорского сублегата и сотни солдат, дож Тауро
весьма  приутих,  пораженный  размерами  замка,  сделавшись  отчасти  даже
стеснительным. Вежливо принявший их лорд-капитан без промедления  дозволил
пришедшим осмотреть не только сам замок, но  и  все  тартесское  подворье,
причем  самолично,  прихрамывая,  принял  участие  в  поисках.  Замок  был
гигантским, просторным и занимал, казалось,  едва  ли  не  половину  горы,
вдоль склонов которой расползся. Большая часть помещений оказалась  пуста,
в большинстве других царили пыль и запустение. Задолго до того, как осмотр
подошел к концу, и дож, и младший легат поняли, что  ни  лорд-капитан,  ни
его люди не имеют  ни  малейшего  представления  об  этом  деле.  Все  же,
добросовестности  ради,  дело  было  доведено  до  конца,  дабы  наверняка
убедиться, что  никто  и  ничто  -  вне  зависимости  от  того,  кем  были
неизвестные похитители - не удерживает здесь принцессу. С тем и  удалились
еще более обескураженные, нежели в начале обыска.
   Вергилий выбрал  момент  и  поблагодарил  лорда-капитана  за  помощь  в
добывании руды. Тот пожал плечами:
   - Не к добру, похоже, было помогать тебе. С чего  вы  решили,  что  она
здесь?
   - Я  вовсе  не  думал,  что  она  здесь.  Но  она  появилась  в  месте,
удивительно похожем на это, и другие решили,  будто  она  именно  здесь...
гигантские камни, ступени, несомненная работа циклопов...
   - Я знаю еще одно такое место.  -  Лорд-капитан  взглянул  на  Вергилия
усталыми и проницательными глазами.  -  Но  это  в  Микенах.  Впрочем,  от
тамошнего замка остались одни руины, и там никого уже не спрячешь. А  тебе
известны иные места? Да? Тогда, доктор, маг, прошу тебя, хотя и не имею на
то никакого права... Нет, все же  я  скажу...  Не  отправляйся  туда  сам.
Пускай едут другие. Не ты.
   - Я должен, сударь, - выдохнул Вергилий.
   - Опять гонка, гонка... - Белоснежные брови хозяина поползли  вверх.  -
Ты все время за чем-то гонишься. Отчего  так?  -  Широкая  грудь  капитана
издала вздох, бывший одновременно утверждением и вопросом.
   - Да, лорд-капитан, - ответил гость,  прощаясь.  -  Так  и  есть.  Пока
смерть не победит меня... или я - ее... я  все  время  гонюсь  за  чем-то.
Прощай.
   - Гнаться, гнаться, - донесся мягкий голос сзади шедшего к выходу мага,
- я был бы удовлетворен в жизни уже и тем, что никуда не надо спешить.
   Дож, нетерпеливо поджидавший  Вергилия  у  подножия  замка,  немедленно
тронулся вперед и, обернувшись, на ходу спросил мага:
   - Что этот старый хрыч сказал тебе?
   - То, что в Микенах есть подобный замок, однако он  лежит  в  руинах  и
спрятать там никого невозможно.
   Дож выругался. Столько  суеты,  столько  магии,  и  что  толку?  Что  в
результате? Вот что ему интересно. А младший легат, нарушая нависшую  было
тишину, заявил:
   - Мне кажется, нельзя долго испытывать терпение Императора.
   Тауро пробормотал, что-де тут и все Императорские легионы не смогли  бы
отыскать  Лауру,  поскольку  совершенно  неизвестно,  где  она  находится.
Вергилий, однако же, сообразил... в отличие от дожа... дело тут не в  том,
что  Цезарь,  потеряв  терпение,  кинет  на  поиски  Лауры  свои  легионы,
напротив, он попросту переключится на другой любезный его  сердцу  объект.
Право же, кругом милых девушек было вполне достаточно, и  все  они  вполне
сгодились бы в  жены...  так  что,  если  император  в  самом  деле  решит
избавиться от своей сварливой супруги, то  будет  ли  он  тянуть  с  новым
браком? И чего, в таком случае, стоят все планы Корнелии и вице-короля?
   Да и многого ли стоят в этом случае планы самого Вергилия?


   Клеменс в ярости хлопнул руками по бедрам и вскочил с  места.  Вергилий
вел себя как охваченный первой похотью школяр!
   - Я отлично все понимаю. Ты  увидел  лишь  оболочку,  скорлупу,  шелуху
вещей, и до остального тебе уже нет ни малейшего дела... Да,  я  согласен,
ты глянул  в  зеркало  и  обнаружил  там  личико  довольно-таки  милой,  я
согласен, весьма милой девчонки, и что  же?  О  Зевс,  ты  уже  не  умеешь
думать, ты сразу начинаешь действовать?! Пойми: не  твое  сердце  советует
тебе это, но лишь его оболочка, вот откуда идут все эти безумные импульсы,
ты скользишь по поверхности вещей! Ну ладно, ладно, -  проговорил  Клеменс
чуть более миролюбиво. - Я понимаю. В конце концов, ты предпринял  дальнее
и сложное путешествие на Кипр, после чего  последовала  чудовищная  работа
над зерцалом. Да, сейчас ты уже выглядишь  лучше,  однако  пока  далек  от
своей настоящей формы. Пойми: безумие пускаться  в  новое  путешествие!  -
Аргументы Клеменса были логичными, основательными, подробными.  Уклониться
от них было невозможно, но и поддаваться приятелю Вергилий  не  собирался.
Словом, он просто-напросто отмахнулся от его  речей,  подошел  к  столу  и
углубился в раскрытую "Космографию" Птолемея.
   - А я всегда говорил, - пробурчал он, - что одной  из  немногих  вещей,
побуждающих меня к действию, является любовь.  Ты  отвергаешь  эти  слова,
заявляя, что любовь - это роскошь. Отлично, я  напомню  тебе  то,  что  ты
изрек однажды. Как это было? "Любовь  испытывают  и  животные.  Но  только
разумные существа в состоянии по  достоинству  оценить  роскошь".  Ты  это
говорил, не правда ли?
   Застигнутый врасплох Клеменс замолк и уставился в пространство.  Затем,
придя в себя, сделал вид, что никто его на  слове  не  ловил,  и  принялся
допытываться у Вергилия,  какие  именно  основания  диктуют  ему  подобные
планы. Слушал он внимательно, не перебивая, знай себе почесывал бороду,  а
в конце спросил:
   - А тебе не кажется, что  Ливия  все  же  несколько  далековата,  чтобы
отправляться туда лишь на основании астрологических расчетов?
   - Но она - в Ливии. Именно там она и находится. Да,  я  помню,  как  мы
решили, будто она - на вилле Корнелии, но в данном случае  это  не  играет
роли. Сейчас важно лишь то  место,  в  котором  она  находилась  в  момент
составления гороскопа, и место, где  она  была,  когда  мы  увидели  ее  в
зеркале. Кстати сказать, даже если мы и видели ее  на  вилле,  это  никоим
образом не мешает ей оказаться теперь в Ливии. Ее, наконец,  могли  просто
туда отправить - уж и не  знаю  мотивов  ее  матери,  да  и  не  собираюсь
заниматься их выяснением. Разумеется, чтобы покончить с  этим  делом,  мне
придется их выяснить. В любом случае гороскоп, давший правильные  сведения
в других деталях, явственно говорит в пользу именно Ливии.
   - В пользу Ливии... - С громким хлопком Клеменс закрыл книгу,  лежавшую
у него на коленях. - Но что такое Ливия? В Африке есть Египет,  Мавритания
и  Эфиопия.  А  все  остальное  -  Ливия!  И  ты  собираешься  обследовать
бесконечность пустынь только оттого, что нарисованная схема  указывает  на
что-то похожее?
   Вергилий встал. На нем была одежда цвета заката, расшитая  золотом.  Он
медленно прошелся по  комнате,  а  в  его  уме  пронеслись  видения  одной
старинной деревенской фермы, которую он знал  давно  и  очень  хорошо.  Он
вспомнил пасеку, курчавых вислоухих овец, крики пахаря, дубовые и ясеневые
леса, клыкастых кабанов, уносящих ноги от  охотников.  Вспомнил  и  другую
деревушку, в Калабрийских горах, которую он знал во времена более поздние.
Ее домики разбрелись по отрогам гор, высились на кручах,  подобно  гнездам
орлов на утесах; в тех местах струились источники  невероятно  холодной  и
кристально чистой воды, а еще там были тихие заводи, в которых  плескалась
осторожная рыба,  леса,  луга,  цветочные  поляны.  Как  бы  ему  хотелось
отправиться в одно из этих мест и оставаться там до  поры,  пока  слабость
его тела и неуравновешенность духа не покинут его! Да,  несомненно,  труды
над зерцалом вернули ему недостающую часть его души, но  что  с  того?  Он
всего лишь сделался тем же, кем был раньше. Все  его  вопросы  по-прежнему
оставались без ответов, ни одна из проблем  не  была  решена.  К  тому  же
теперь он глядел вперед, и, как если бы он глядел на солнце,  прямо  перед
ним, закрывая свет, нависала громадная и тяжелая  планета.  И  помеху  эту
следовало устранить.
   - Извини, - сказал Вергилий медленно, - думаю, в  мои  годы  я  понимаю
разницу между случайным увлечением  и  истинным  чувством...  я  должен...
отправиться в Ливию. Так велят звезды.
   Рассуждая  о  словах,  сказанных  не  так  давно  Аллегрой  ("На  море,
господин, волны застынут навечно, когда ты повстречаешься с ней"), Клеменс
вынужден был согласиться, что сказанное старухой  и  в  самом  деле  может
относиться к песчаным пустыням Ливии.
   - Однако  же,  -  добавил  алхимик,  -  мне  приходилось  слышать  и  о
каменистой Ливии. А о  Ливии  феникса?  Никогда.  Так  что  же  мы  имеем?
Хорошенькое личико, звезды, бормотание выжившей из ума старухи. Какие  еще
предзнаменования ты имеешь в запасе?
   Вергилий отошел в дальний, сумрачный угол библиотеки.
   - Иди сюда и смотри, - позвал он  Клеменса.  Тот,  бормоча  и  вздыхая,
подошел, принеся с собой свет, мягко лизнувший страницы атласа.
   Вергилий взял в руки свой белый жезл, но  использовал  теперь  его  как
школьную указку.
   - Итак, - резюмировал он, - мы увидели  в  девственном  зерцале  Лауру,
сидевшую на  лестнице  и  смотревшую  в  сторону  неизвестного  нам  лица.
Несомненно, что никакая человеческая рука  подобные  ступени  вырубить  не
могла. Никакой человек  или  толпа  людей  эти  камни  друг  на  друга  не
водрузила бы. Происхождение этих камней столь же очевидно, как то, что  по
курчавым волосам мы мгновенно отличим эфиопа или тигра - по его лапе.
   - Да, это работа четырехруких циклопов, -  согласился  Клеменс.  -  Что
дальше?
   - Как "что дальше"? Разве циклопы  успели  возвести  подобные  замки  в
сотне мест? Нет. Возможно, они были слишком заняты выковыванием молний для
Зевса или же чрезмерно волочились за земными красавицами - строили они, во
всяком случае, не очень много. И записи об их постройках до нас дошли. То,
что было сооружено ими на Сицилии - их первом пристанище, - с невероятными
усилиями  было  впоследствии  разрушено  людьми,  дабы  обезопаситься   от
возможного возвращения четырехруких. - Жезл касался карты, и там,  где  он
коснулся ее, загорался  туманный  огонек.  -  Замок  в  Микенах,  как  мне
сказали, теперь  просто  груда  камней.  Тартесский  замок  в  Неаполе  мы
исследовали и не нашли там ровно ничего.  Есть  еще  Карфаген  -  то,  что
впоследствии стало Карфагеном, но замок вместе с самим городом был  сметен
с лица земли Сципионом, и теперь там лишь  пустошь,  покрытая  солью.  Что
нами упущено? - продолжил  Вергилий.  -  Последний  из  замков,  сложенных
Великими  Циклопами,  четырехрукими  гигантами  с  единственным  громадным
глазом во лбу. На моей карте этого места нет,  поскольку  я  не  знаю  его
точного расположения. Но знаю, что находится замок где-то в Дальней Ливии.
И вот туда, Клеменс, мне и надлежит отправиться. А моим проводником  вновь
станет капитан Ан-тон Эббед Сапфир. Я говорил с ним, он знает это место  и
готов сопровождать меня туда.
   Клеменс вздохнул, рухнул в кресло, встряхнул  своей  гривой  и  наконец
заявил, что теперь ему возразить нечего.
   - В любом  случае,  думаю,  что  ты  сможешь  положиться  на  Огненного
Человека, как прежде, - заключил он, отчасти успокоенный.
   Вергилий не ответил на это. Огненный Человек  со  всей  определенностью
заявил ему, что по причинам, вдаваться  в  которые  он  считает  излишним,
сможет довести Вергилия лишь до того места, откуда замок появится  в  поле
зрения... и ни шагу дальше...
   Так что разбираться с  тем,  что  они  видели,  точнее  -  с  тем,  что
присутствовало рядом с Лаурой, с  тем  тяжелым  и  угрожающим,  так  и  не
представшим перед их взором, Вергилию предстояло в одиночку.


   Вокруг них расстилались пустыни Ливии - сухие и  блестящие,  светящиеся
красным и оранжевым, желтым и белым цветами. Волнами  вздымались  барханы.
Путешественники оставили за собой побережье, странную столицу,  основанную
Махундом,  богом-королем,  человеком  властительным  и  опасным,   и   его
супругой, королевой-богиней Бафомет (*43), столь же властной и  еще  более
коварной женщиной. Они оставили за собой нивы и  поля,  взгорья,  поросшие
кустарниками и колючками, где лишь тощие коровы умудрялись  отыскать  себе
пропитание, да и то потому, что обгладывали, становясь на  задние  ноги  и
вытягивая морды, невысокие деревца.
   Сказать, что Огненный Человек вел Вергилия по  какому-то  определенному
пути, было нельзя. Здесь не было дорог, только  уходила  вперед  странная,
словно бы вытертая полоска... Верблюды мотали мордами, с  которых  никогда
не сходило выражение крайней презрительности и  высокомерия,  оттопыривали
то и дело куцые хвосты, орошая песок мочой.  За  спинами  путешественников
лежали  три  оазиса  с  тремя  зелеными  прудами,  окруженными   немногими
пальмами, и еще три оазиса поджидали их впереди. Эббед Сапфир восседал  на
верблюде, точно находился на носу своего корабля, и вглядывался в  сторону
горизонта. Лицо его стало  совершенно  красным,  не  покраснели,  кажется,
только глаза, а его синий бурнус почти сиял на солнце.
   Валкая походка верблюда создавала ощущение морской качки, вот только на
кораблях все же есть каюты, по которым можно расхаживать, есть  койки,  на
которых можно вытянуться...  Вергилий  сидел,  сколько  мог,  а  после  не
выдержал, соскочил и пошел сам, пока удавалось терпеть  жар  песка.  Потом
снова поплотнее завернулся в бурнус  и  вскарабкался  на  верблюда.  Среди
песков виднелись уже осколки скал, торчавшие  подобно  изломанным  дымовым
трубам - черные, отполированные за века ветром до зеркального блеска.
   - А не лучше ли нам было на  день  останавливаться,  разбивать  тент  и
отдыхать, а в путь пускаться ночью? - задал вопрос Вергилий.
   Но тириец смолчал, ответ же его состоял из  краткого  и  выразительного
жеста. Нет, не лучше. По ночам небо заполняли крупные  звезды,  каждая  из
которых сияла словно бы в собственном нимбе; иногда эти светящиеся  ореолы
пересекались. Каждую ночь путешественники проводили круг, внутри  которого
ставилась палатка, и удаляли из него все камни и любые иные  предметы.  Но
однажды ночью камень, зарывшийся в песок и потому не замеченный ими, так и
остался внутри круга. В ту ночь Вергилий, опустив глаза долу, уставший  от
созерцания  звезд  на  черном  бархатном  небе,  обнаружил,  что   к   ним
приближаются два крохотных огонька.  Его  жест  привлек  к  себе  внимание
Огненного Человека, и, взглянув в  ту  сторону,  он  немедленно  подхватил
головню и шагнул в темноту. Раздался звук удара, еще один...
   Огненный Человек вернулся к костру, волоча за собой нечто странное, что
полетело к ногам Вергилия. Подняв факел,  Вергилий  приступил  к  изучению
предмета, как  оказалось,  одного  из  смертельно  опасных  петроморфов  -
камнеподобных существ, оживающих к ночи и более всего  на  свете  жаждущих
пожрать горячие угли костра. За неимением которых, впрочем, петроморфы  не
брезговали чем угодно, лишь бы это что угодно излучало тепло. Укус  тварей
был холодным, каменным, и такой же окаменелой и  холодной  становилась  их
жертва.
   Но были в пустыне вещи и пострашнее петроморфов...
   Нет ничего хуже, чем слушать то, чего не видишь, или увидеть нечто,  не
издающее звука. За плечами путешественников остался и  четвертый  оазис  с
его пьяненьким властелином Абеном  Абубу,  как  хозяин  ни  уговаривал  их
задержаться (являя собой странное исключение среди прочих вождей, которые,
едва только получив плату за  предоставленное  топливо,  еду  и  питье,  с
нетерпением  ожидали,  когда  же  путешественники  отправятся   восвояси).
Сначала Вергилий решил, что бесплотные и  безмолвные  тени,  мелькающие  в
сумерках, равно как и звуки, не  имевшие,  казалось,  видимого  источника,
являются лишь следствием каких-то природных особенностей пустыни и  песков
- ближе к ночи, например, пустыня могла  остывать,  да  и  так  оптических
эффектов  в  ней  бывало  предостаточно.  Однако  же  стоило  ему  на  миг
придержать своего верблюда, как тени исчезли и звуки пропали.
   Впрочем, неособенно встревожившись  этим,  он  продолжил  путь,  больше
думая о предстоящей ночи, об  отдыхе  и  о  звездах,  окруженных  сияющими
нимбами. И вот тогда-то все и произошло... в тот самый момент, когда Эббед
Сапфир наконец жестом повелел верблюдам остановиться и встать  на  колени,
дабы путешественники могли спокойно сойти вниз. Вергилий закричал в ужасе,
обнаружив, что прямо перед ним из  песка  вырастают  некие  плотные  тени,
превращаясь моментально в крошечных, мерзких, заросших  волосами  существ.
Лица существ были перекошены, поры на  коже  были  столь  громадными,  что
казалось, будто лица изборождены оспой, глядеть на них без отвращения было
невозможно. Существа вырастали из песка, словно из самих недр земных, и  в
руке у каждого был нож.
   Огненный Человек выкрикнул что-то на  странном  древнем  языке:  "Тала,
хон! Тала, хон!", а затем - Вергилию: "Ко  мне,  ближе,  ближе!"  Вергилий
кинулся к нему, таща за уздечку верблюда - несомненно, они бы пропали,  их
бы убили, когда бы в тот же самый момент палец Эббед Сапфира  не  повторил
свой привычный жест, окружив путешественников линией огня.
   Троглодиты нарушили молчание, взвизгнули в ужасе и  отшатнулись  назад.
Однако же те из них - немногие, что оказались внутри  круга,  кинулись  на
путешественников. Огонь между тем становился все выше и отсекал  остальных
уже настоящей  стеной.  Но  времени  разглядывать  это  зрелище  не  было.
Вергилий поймал меч, брошенный в его сторону Огненным Человеком, и ринулся
на троих коротышек, оказавшихся перед ним. Троглодиты отскочили в  стороны
и приняли такие позы, что намерения  их  разгадывались  легко:  сначала  -
прыгнуть сзади и  перерезать  ахиллесовы  сухожилия,  затем  -  спереди  и
вскрыть сонную артерию. Однако  же  те,  кто  рассчитывает  на  оторопь  и
беззащитность жертв, слабы в открытом бою. Один из уродцев валялся уже без
головы, другой, не преуспев в собственной атаке, с изумлением  разглядывал
свою рассеченную руку  и  напрочь  выключился  из  схватки,  третий  же  в
отчаянии кидался на Вергилия, подобно крысе, оказавшейся с глазу на глаз с
собакой в яме... Какое-то время они кружили друг против  друга  с  оружием
наготове, но тут к ним направился Эббед Сапфир,  успевший  уже  прикончить
двух других троглодитов. Уродец, несомненно, сразу  бы  нашел  тут  конец,
когда бы, отступая, не угодил ногой в одну  из  тех  дыр,  сквозь  которые
троглодиты выбирались из  своих  подземелий  наружу.  И,  с  торжествующим
криком, скрылся с глаз - там его достать не могли.
   Так, во всяком случае, ему казалось. Эббед Сапфир вновь  протянул  свой
палец, и огненная змея истекла из него и скользнула в дырку. Донесся  крик
ужаса и боли, вскоре все затихло.
   Огненное кольцо постепенно гасло, кругом воцарилась тишина.
   - Да, несомненно, капитан, ты всесторонне изучил огонь, -  с  искренним
уважением произнес Вергилий.
   - Изучил огонь?! - неожиданно взорвался Эббед Сапфир. - Как  ты  можешь
говорить так? Изучил... Я - властелин огня, я знаю все его тайны  и  тайны
его тайн! Что же, - сказал он, успокоившись, - отправимся  дальше.  В  эту
ночь последуем твоему предложению. Но, видишь, на  свете  существуют  куда
более неприятные вещи, чем солнечный удар...
   Путешественники оставили за собой пятый оазис. Там они не  задержались;
даже если бы местный предводитель склонял их к этому,  они  все  равно  бы
отказались, памятуя о пьянчуге Абубу, который, несомненно,  задерживал  их
ради того, чтобы уведомить о путешественниках троглодитов. Похоже, в таких
случаях ему причиталась часть добычи. Так что  Вергилий  не  был  удивлен,
обнаруживая  на  пути  останки  -  то  разодранную  в  клочья  одежду,  то
обглоданные человеческие кости.
   - Им не повезло, что они путешествовали без  тебя,  -  прокомментировал
он, подцепив носком туфли одну из костей. Тириец  только  хмыкнул  на  его
слова, терпеливо дожидаясь, пока Вергилий удовлетворит свой интерес, чтобы
продолжить путешествие.
   - Что это?! - воскликнул маг. - Это могли сделать только в  Неаполе!  -
Вергилий нагнулся и принялся очищать от песка потемневшую безделушку. -  И
только в Неаполе носят такие амулеты, рассчитывая с их  помощью  уберечься
от сглаза... не нравится, ох, не нравится мне  все  это...  Я  не  слыхал,
чтобы хоть один неаполитанец отправлялся в эти края! Кто это мог быть?!
   Но Ан-тон Эббед Сапфир лишь закричал со своего верблюда:
   - Вперед! Вперед! Скорей!


   Они миновали последний оазис - далее их уже не будет. Там, впереди,  не
будет уже ничего, кроме пустыни, и за пустыней - Лунных гор,  где  обитают
крошечные, похожие на карликов и гномов пигмеи, а еще дальше,  за  ними  -
берег Эритрийского моря.
   - Дальше я не  пойду,  -  неожиданно  произнес  финикиец.  Края  синего
бурнуса открыли его лицо, оно выглядело изможденным.
   Он был не слишком приятным спутником во время этого путешествия, но, по
сути, он ведь и нанимался лишь как провожатый...
   - Но ты обещал, что доведешь меня до замка? - удивился  Вергилий.  -  А
если ты этого не сделаешь, то насмарку пойдет все путешествие.
   Тириец поднял палку, которой погонял своего верблюда, и указал вдаль:
   - Я сдержал слово.


   Песок засыпал ров вокруг крепости, а время либо враги разрушили башенки
и зубцы на крепостной стене. Впрочем, некоторые укрепления оставались  еще
целыми - по-прежнему внушительно выглядели бастионы  и  редуты,  обнаружив
пролом в стене. Вергилий проследовал внутрь, решив  не  искать  настоящего
входа, который к тому же запросто мог оказаться занесенным песком.
   За проломом был сад, то есть тут когда-то был сад,  от  которого  нынче
остались лишь белые  скелеты  деревьев,  бросавшие  хрупкие  тени  на  дно
высохшего водоема. Слой тончайшей белой  пыли  лежал  на  всех  камнях,  и
внезапно Вергилий увидел отпечаток босой  ноги.  Отчетливый,  свежий  след
маленькой, аккуратной ступни.
   И тут, пока он глядел на него, в прозрачном сухом воздухе возник звук -
чистый и ясный. И еще звук, и еще - они  начали  складываться  в  мелодию,
неизвестную ему, но странную и прекрасную. Он последовал ей навстречу, как
если  бы  спешил  утолить  многодневную  жажду,  услышав  неподалеку  звук
струящегося ручейка.
   Он прошел сквозь  разбитую  арку,  спустился  по  гигантским  ступеням,
благодарный за сумрак и прохладу - первые после многих  недель  прямого  и
яростного солнца, - оказался во внутреннем дворике и увидел ее.
   Лаура держала в руках цимбалы, водила по струнам плектром, сделанным из
пера какой-то птицы, а завитки ее красно-рыжих волос касались морщинистого
бока хозяина замка - громадного  и  почти  вечного  четырехрукого  Старого
Отшельника.
   Глаз циклопа был открыт с того самого момента, как Вергилий  ступил  во
внутренний двор. Глаз был громаден, сверкал золотом,  на  белке  виднелись
красные жилки. Глаз был один, и горел он в середине  широкого  и  низкого,
изрытого морщинами лба. А для другого глаза места там просто не было.


   Назвать его _монстром_ не мог бы никто -  моментально  понял  Вергилий.
Голос циклопа был низким и богатым, говорил он медленно и  приятно,  слова
его были вполне человеческими, не содержа в себе ни  малейшей  угрозы  или
неприязни. Нет сомнений, могучий и изощренный ум лежал за его единственным
глазом - о своем одиночестве он рассуждал без тени жалости к себе,  прочел
даже собственные стихи, несколько строчек об этом. Он явно нравился Лауре,
во всяком  случае,  она  нисколечко  его  не  боялась.  Но  он  был  стар,
противоестественно стар, и был он последним представителем своей  расы,  и
был совершенно одинок.
   - Послушай, человек, ты проделал длинный путь, чтобы добраться сюда. Ты
не знаешь меня, поэтому не можешь быть моим другом, делаться твоим  врагом
у меня тоже ни малейшего желания, - сказал он. - Но ее я тебе не отдам. Ты
ее любишь?
   - Да, - вздохнул Вергилий.
   - Вот и я люблю... - Он встряхнул своими белоснежными кудрями. -  Но  у
тебя есть мир, полный друзей, знакомых, да и просто людей. А у меня ничего
этого нет. Ты думаешь, что твоя страсть и тяготы, вынесенные  тобой,  дают
тебе на нее право. Но  послушай:  кто,  как  не  я,  выхватил  ее  из  рук
троглодитов, когда ее так называемая охрана была перебита? Да и то,  какая
это была охрана... Думаю, это были те самые похитители,  которые  привозят
сюда девиц для погребальных костров, устраиваемых неподалеку. И не я ли  с
мукой глядел на то, как некий муж, прекрасный обликом, скрывался в огне  с
очередной из подобных женщин? Не я ли его ненавижу? Так  чего  стоит  твой
иск в сравнении с моим?
   - Послушай, Отшельник, - ответил Вергилий мягко и  уважительно.  -  Мой
иск, он не только мой. У девушки есть брат и мать,  у  нее  впереди  жизнь
среди людей. Кто-то сделается ее мужем... А ты,  ты...  тебе  ведь  им  не
быть.
   - Конечно. Я понимаю. Я не настолько безумен, как мой брат Полифем, чья
бессмысленная страсть к женщине человеческого рода... Нет, со мной  иначе.
Я просто хочу, чтобы Лаура была при мне, я  буду  держать  ее  здесь,  как
держал бы прекрасную птицу, она все равно погибла бы в горячих  песках,  а
вместо этого нашла убежище у меня. Ее мать слишком уж долго владела ею,  у
брата есть мать, да и жена, наверное, и дети. А у меня  нет  никого.  Одна
Лаура. Я ведь уже и не помню, когда у меня был хоть кто-то. Не отдам я  ее
тебе.
   Сама же Лаура  оставалась  спокойной,  медленно  поворачивая  голову  с
отсутствующим выражением на лице от одного к другому, мягко и стеснительно
улыбалась и изредка проводила плектром по  струнам.  Вергилий  пустился  в
диспут, по обыкновению старательно и логично развивая  мысли,  ответом  же
ему было простое: "Я ее тебе не отдам".
   - Знаешь, - сказал Отшельник, помолчав. - Я жил здесь, когда вокруг все
зеленело и было молодо. Я видел, как титаны плещутся в  водоемах,  подобно
дельфинам или китам, - в водоемах, где ныне  сушь  и  песок.  А  где  сами
титаны? Я видел стада сфинксов, проходящие к рекам,  дабы  произвести  там
свое потомство. Где те сфинксы и где те реки? Земля пострадала, ее  одежки
сносились, а я остался один, я одинок настолько, что  никто  из  людей  не
может понять, что это за одиночество. Что ты мне  рассказываешь  обо  всех
этих королях, королевах и принцессах... Не отдам я ее тебе, человек.
   Несомненно, спорить было не о чем. Вергилий все же произносил  какие-то
слова, но сам в это время думал о том, как ему  перехитрить  Отшельника...
Он опасался, что тот в состоянии читать его мысли, и, как  бы  подтверждая
эти опасения, гигантский глаз смотрел на него, ни на миг не перемещаясь  в
сторону. Глаз был громадным, он словно  пронизывал  насквозь,  и  Вергилий
начал бояться, что  этот  неподвижный  взгляд  просто-напросто  заворожит,
зачарует его. Нет, этого еще не произошло, но в  то  же  время,  пока  его
золотое сияние изливалось на мага, тот не мог  и  пальцем  пошевелить,  не
говоря уже о том, что у него не было с собой  его  сумки,  набитой  всякой
всячиной.
   И тут,  подумав  об  этой  сумке,  заполненной  всяческими  магическими
предметами, он оставил в стороне фантазии, и его пальцы  залезли  в  самый
обыкновенный кошелек, висевший у него на поясе. Нет, конечно, он не мог бы
достать оттуда нож, и  нечего  думать,  что  он  применил  бы  его  против
циклопа.  Он  всего  лишь  извлек  оттуда  монетку.  Монетка  была  новой,
блестящей,   и,   видимо,   по   известному   человеческому    обыкновению
расплачиваться сначала старыми, стершимися деньгами, он приберегал  ее  на
потом. Так она и сохранилась, а теперь он ее достал.
   Циклоп машинально взглянул на блестящий кружочек - он смотрел  недолго,
какую-то секунду, но и этого  времени  хватило  Вергилию,  чтобы  швырнуть
горсть песка в единственный, гигантский, сияющий глаз циклопа.
   Отшельник взвыл, Лаура закричала. Вергилий бросился к ней  и  подхватил
на руки. Закричал сам, и оба голоса - свой и Лауры - отвел в  сторону,  и,
пока он бежал прочь, держа  ее  на  руках,  голоса  их  звучали  откуда-то
справа. На время ослепленный циклоп ринулся туда, крича, размахивая  всеми
четырьмя руками, понесся по неверному  коридору,  вниз-вниз,  вдогонку  за
убегающими голосами, за коварными, лгущими голосами.
   - Прощай Отшельник, - тихо  крикнул  Вергилий.  -  Ты  понравился  мне,
старина. Я тебя очень люблю, но - прощай! - И  еще  раз;  -  Прости  меня,
Отшельник, - Вергилий слышал, как голос его доносится  издалека,  -  но  я
причинил тебе меньше вреда, чем греки - твоему брату  Полифему...  Прощай,
прощай, прощай!
   И, еще до того как слезы промыли  его  глаз,  старый  Отшельник  понял,
правда, слишком поздно, что люди убежали... И уже издалека до них  донесся
неистовый, жуткий крик отчаяния, и мириады  эонов  одиночества  звучали  в
этом вопле...





   Огненный  Человек,  тяжело  сгорбившись,  сидел   на   песке.   Похоже,
путешествие вымотало его куда сильнее, чем Вергилия. Но только  он  увидел
Лауру, как моментально поднялся на ноги и  стал  забираться  на  верблюда.
Вергилий предпочел  бы  подкрепиться  остатками  провизии,  хранившейся  в
переметных сумах, поскольку у циклопа лишь выпил свежей и сладкой воды  из
серебряной чаши, а о еде заговорить постеснялся. Впрочем, с едой и в самом
деле лучше было потерпеть, пока не отъедут подальше. Только вот...
   - Но сюда мы ехали другим путем?! - крикнул он.
   - ...другой путь...  -  донесся  до  Вергилия  обрывок  фразы,  которую
Огненный Человек прокричал, даже не повернувшись к нему.
   - Чтобы объехать стороной троглодитов?
   Но ответа не последовало. Вергилий ехал бок о бок с  Лаурой,  время  от
времени заговаривая с нею, но она отвечала скупо и кратко. Вела  она  себя
столь же застенчиво и невыразительно,  что  и  раньше,  казалась  бездумно
послушной, и Вергилий внезапно задумался о своих чувствах к  ней.  Неужели
она и в самом деле лишь красивая кукла? Или  Корнелия  сумела  подавить  и
растоптать ее личность? Или девушка до сих пор находится в шоке?
   Сейчас она едва сумела ответить на пару его вопросов, не ответить даже,
а всего лишь объяснить, почему ответить на них не может.
   - Не знаю, почему меня похитили  на  Великой  Горной  дороге,  -  мягко
произнесла она. - Похитители сказали, что моя мать, королева, послала их и
показали письмо от нее.
   - Подлог, разумеется. Но странно... почему же тебя повезли так  далеко,
когда спрятать можно было где угодно? Не могу понять  их  мотивов  вообще.
Выкуп?
   На это Лаура ничего не могла ответить и лишь глядела по сторонам своими
сладкими,  кроткими  глазами  цвета  темного  вина.  То  и  дело  Вергилий
предлагал остановиться, но Огненный Человек всякий раз настаивал  на  том,
чтобы продолжить путь, иной раз отрицательно  мотая  головой,  иной  же  -
указывая вперед своей палкой. Вергилий и Лаура настолько уже ослабли,  что
не заметили, как  покинули  пределы  пустыни  и  теперь,  судя  по  всему,
довольно уже давно ехали среди скал, вздымавшихся вокруг их тропы.
   Едва ворочающимися от усталости языками они обсуждали это, и тут  Лаура
закрыла глаза и поднесла руки к вискам.  Вергилий  едва  успел  поддержать
девушку.
   - Надо остановиться! - закричал он. - Принцессе плохо!
   - Мы почти на месте, - ответил Огненный Человек, не обернувшись.
   - На каком месте? - Вергилий ощутил, как  в  нем  нарастает  ярость.  -
Почти где? Мы должны немедленно  остановиться!  -  Эббед  Сапфир,  однако,
разговаривал только с верблюдом, так и не прекратив движение. И тут  порыв
ветра донес до них запахи... пахло благовониями, как если бы они оказались
где-то  на  Кипре.  Вергилий  сначала  подумал,  что  все  это  ему   лишь
почудилось, но тут он увидел...
   Был это вовсе не сад. Дорога вывела их  на  плато,  блестящее  в  лучах
заходящего солнца подобно гигантскому алмазу. На плато был сложен огромный
костер, костер, подобного которому Вергилий не видел никогда, - высотой  с
громадный дом, составленный из целых древесных стволов, из пахучего кедра,
из благоухающего сандала, сложенный из веток мирры,  бальзама  и  подобных
им... На верх костра вели изысканно изукрашенные резные  ступени,  и  там,
наверху, виднелось что-то похожее на беседку.
   Словно  вспышка  света  разорвалась  в  мозгу  Вергилия.  Все  обрывки,
кусочки, детали мысли, танцевавшие хаотично в его голове, ныне  встали  на
место,  составились  в  целое.  "Огненный  Человек!  Человек  из  Тира!  -
пронеслось в его сознании, пока Эббед Сапфир спешивался  и  направлялся  к
костру. - Финикиец? Да нет же, не финикиец, но сам..."
   - _Феникс!_ - произнес, обернувшись.  Огненный  Человек  с  пламенеющим
лицом и сияющим взором.
   Нет, не финикиец, но сам Феникс! Не та, разумеется, символическая птица
из  легенд  и  сказок,  но  существо  во  плоти.  Происходящее,  казалось,
совершалось из последних сил, но с торопливостью, с какой  человек  спешит
на долгожданное свидание. Слова потоком лились из  Феникса.  Он  тоже  был
стар, очень стар - не так, конечно, как циклоп, но он был стар и  смертей,
и дряхлость немилосердно отягощала его. За века своей жизни он обошел весь
мир вдоль и поперек, и вот его час настал, свобода была близка, казалось -
она  на  расстоянии  вытянутой  руки.  Лишь  огонь   может   избавить   от
мучительного  ощущения  обветшавшей  плоти,   лишь   сгорев,   он   сможет
обновиться...
   "Знак обновления, - подумал Вергилий, - орел, змея, феникс..."
   - Ну что же, если в этом все дело, то я не встану у  тебя  на  пути,  -
сказал он вслух.
   Тот глядел на него, готовый, казалось, расхохотаться.
   - Ты? Да ты же не больше, чем  просто  дорога,  по  которой  я  прошел!
Фениксу не нужны ни слуги, ни оруженосцы!
   - Ну хорошо, ты достиг своего. Тогда зачем же ты привел  меня  сюда?  Я
должен поджечь твой погребальный костер? Хорошо, хотя это и не совсем  мне
по душе.
   - У меня нет времени, чтобы оценить твою иронию. - Эббед Сапфир все  же
расхохотался. - Тебя я взял лишь  для  того,  чтобы  ты  таскал  для  меня
каштаны из огня. Циклоп меня ненавидит. Конечно, я не был вполне  убежден,
что ты сумеешь вызволить мою невесту из его плена...
   - _Твою невесту?_
   Огненный Человек кивнул:
   - Да. Ты говорил о том, что я достиг своего. Мало же ты обо мне знаешь,
если теперь изумляешься. _Да, у Феникса должна быть невеста!_ Но Феникс  -
всегда мужчина, и невесту он выбирает среди дщерей  человеческих.  И  наша
свадьба, женитьба, венчание - это не просто акт любви, хотя и  в  подобных
делах Феникс смыслит не менее вашего. Тут другое - лишь в союзе, в слиянии
мужского и женского начал в огне образуется магическое яйцо,  из  которого
потом возникает обновленный Феникс. Моя невеста, - обернулся он к Лауре, -
моя невеста!
   Та с кратким вскриком отступила назад и встала за спиной Вергилия.
   - Не бойся. Не надо пугаться. Боль мгновенна, а наслаждение стократ  ее
превысит - лишь в этом наше бракосочетание и напоминает свадьбу  смертных.
Не бойся, но увенчай собой наш брачный  чертог  на  вершине  костра...  Ты
боишься? Поверь, не надо бояться! Я подожду, подожду еще немного, но я  не
могу ждать очень долго.
   - Но послушай, Феникс, - произнес Вергилий,  глядя,  как  закат  делает
лицо собеседника совершенно подобным пламени, - отчего же из  всех  женщин
мира ты избрал именно ее? Видишь: она тебя не хочет, она не  желает  того,
что ей предстоит. Неужели во  всем  мире  ты  не  мог  сыскать  ни  единой
женщины, которая бы стала твоей невестой добровольно?
   - Да. Я нашел. Это правда. Давно, когда ее еще  не  было  на  свете,  я
нашел ту, что согласилась стать моей,  -  в  обмен  на  долгую  жизнь,  на
любовь, на трон. Она получила все - трон, любовь, разделила страсть...  но
время преображения настало раньше, чем предполагалось, и эта предательница
в ужасе отшатнулась от меня.
   Лицо,  вся  кожа  Феникса   горели   огнем,   лишь   глаза   оставались
сине-зелеными и холодными. Вергилий будто  услышал  голос  Корнелии:  "Мое
сердце принадлежит тому, на кого я взглянуть не смею", и он не сомневался,
что взгляда этого было достаточно, чтобы заставить ее взойти на  костер  и
сгореть, вспыхнуть в бушующем пламени...
   - Но, - лицо Феникса исказилось мукой, - она отказалась, предательница.
Только в предательстве она и сильна. Да, она сумела соорудить  между  нами
непреодолимые преграды... Но... только между нами двумя... Поэтому...  То,
что мужчина желал бы самому себе, - продолжил он, - может осуществить  его
сын. А для женщины таким человеком будет ее дочь. Вот поэтому я и  говорю:
она моя невеста. Ну что же, не Корнелия, королева Карса, тогда - дочь  ее,
принцесса Лаура. Да будет так. Иди ко мне, невеста моя. Иди.
   Он смолк и протянул руку.  Лаура  вновь  отшатнулась,  так  резко,  что
Вергилий не успел встать с ней рядом. И тут  же  палец  Феникса  пришел  в
движение, и стена огня разделила их. Линия распалась  на  две  и  окружила
обоих кольцом пламени. Едва Вергилий сделал шаг в ее  сторону,  как  огонь
вырос и словно замуровал Вергилия внутри себя.
   Вергилий не двигался и сквозь сполохи пламени видел, как Феникс, шевеля
рукой, медленно перемещает огонь и Лауру в нем ближе к себе.  Круг  солнца
зацепился нижним краем за горизонт. Воздух стал темнеть, становился  синим
и прозрачным. Ветер трепал пламя.
   - Идем, - сказал Феникс.
   Он вытянул палец и добавил:
   - Я должен был почтить своим присутствием  место  погребального  костра
моего предшественника на Кипре. Сюда ко мне никто не придет.  Не  беда,  в
особых эпиталамах я не нуждаюсь. Да и в эпитафиях тоже.
   Вергилий безмолвно наблюдал, как Феникс приближает Лауру, заключенную в
пламя, к себе, как протягивает ей руку - и она  берет  ее.  И  вместе  они
направляются к костру...
   - Прощай, рыцарь... - напоследок обернувшись, произнес Феникс.
   Но  теперь  вверх  пошла  рука  Вергилия,  теперь  его  палец  произвел
движение, но обратное  тому,  какое  делал  Феникс...  огонь  вокруг  него
задрожал...  стал  уменьшаться...   уменьшился,   превратившись   в   едва
светящиеся окружности на  почве.  Маг  шагнул  вперед.  Феникс,  оторопев,
глядел на него.
   - Ну что же, Феникс из Финикии, - сказал он. -  И  я  бывал  там.  И  я
овладел тайнами огня. _Вот только учился не в Тире, а в Сидоне_.
   Из горла  Феникса  вырвался  звук,  схожий  одновременно  со  стоном  и
рычанием: от Тира давно уже  оставались  лишь  пепел  и  камни,  Сидон  же
благоухал и процветал по-прежнему.
   Вергилий усмехнулся.
   - Мои силы  противоположны  твоим,  -  продолжил  Вергилий.  -  А  твои
действия, надо отметить, не всегда удачны. Да, таких, как я, мало, но кто,
как ты думаешь, потушил пожар в моем доме на улице Драгоценной Сбруи?  Что
ты  мне  рассказываешь,  что  огонь  был  занесен  туда  саламандрой,  ты,
овладевший тайнами тайн огня? Тебе отлично  известно,  что  саламандры  не
возжигают огонь, но - его гасят! Это они умеют проходить сквозь пламя  без
ущерба для себя, это они питаются огнем, оставаясь  невредимыми.  Так  иди
же, Феникс, ступай к своей невесте, к своей настоящей невесте,  требуй  от
нее ответа, если хочешь. А эта женщина - не твоя, и ты ее отпустишь.
   Вергилий отступил назад. Ночь взорвалась перед ним, камни  изрыгали  из
себя огонь, песок тлел, готовый вспыхнуть. Он поднял руки - перед  ним  на
землю пал туман. Огни слабели,  чадили,  шипели,  словно  от  боли.  Камни
трескались, резко охлажденные влагой, в воздухе клубился пар, и  тут  вниз
хлынули потоки воды. Огненные змейки, ползущие по камням, гасли,  тлели  в
лужах. Феникс извергал крики, полные ярости, он стоял перед Вергилием, как
само пламя, размахивая светящимися, пылающими, истекающими огнем руками.
   Туман и мгла стали рассеиваться, воздух  начал  прогреваться,  сделался
сухим, словно в бане.  Снова  показались  звезды,  окруженные  нимбами,  и
темнота  вновь  вздрогнула  и  рассыпалась  огнями  всех  цветов:  белыми,
голубыми, красными, оранжевыми,  желтыми  и  зелеными,  но  постепенно  их
становилось все меньше и меньше.
   И вот все они потухли.
   Вергилий начал зябко дрожать  на  холодном  ветру.  Запах  благоуханных
деревьев, разогревшихся и омытых влагой, сделался еще сильней. У  подножия
пирамиды без чувств лежал его противник.
   - Феникс, - позвал его маг, - садись на верблюда.
   Тот с трудом поднял голову  и  вновь  сделал  усилие,  вновь  вспыхнул,
испустил пламя, как уголь. Но это была  его  последняя  попытка.  И  тогда
огонь оставил его.
   - Феникс, - повторил Вергилий. - Садись, поехали.
   Нельзя  было  смотреть  без  мучений,  как  тот,  на  четвереньках,  из
последних сил, карабкается вверх по резным ступенькам, вверх,  на  вершину
своей пирамиды-костра, как валится на одно из стоящих там кресел -  не  то
трон, не то брачное ложе.
   Вергилий обвел так и не запылавший костер своим белым жезлом и заставил
круг светиться.
   - А теперь, Феникс, слушай мое заклятие:

   Внутри этого круга
   Огонь не вспыхнет,
   Дождь не прольется,
   Пока я не пройду свой путь.

   На небеса выкатилась холодная луна,  и  камни  слились  с  собственными
тенями. Феникс застыл на вершине пирамиды, молчаливый, неподвижный, словно
статуя.
   Верблюды, впрочем, казались теперь гораздо менее высокомерными.


   Возвращаться по  старому  пути  Вергилий  не  рискнул.  Как-никак,  там
по-прежнему обитали троглодиты, которые вполне могли взять реванш,  застав
путешественников  врасплох.  Там  обитали  каменные  твари-петроморфы,  не
говоря уже о том, что в одном из оазисов их  поджидал  достопамятный  Абен
Абубу, вряд ли довольный расстройством своих планов. Но  другой  дороги  к
побережью он не знал, а полагаться на случай не хотелось.
   - Нам, похоже, надо свернуть на юг или на восток, -  сказал  он  Лауре,
объяснив положение. - Как по-вашему?
   Она рассмеялась и накрутила на палец длинный завиток, выбившийся из-под
накидки.
   - Я не привыкла, чтобы кто-то интересовался моими  мыслями,  -  сказала
она. - Сейчас попробую напрячь ум... надо преодолеть там что-то...  -  Она
насупилась и задумалась. - На север от нас лежит Срединное море? Так? А на
запад... Западный океан. Так, вроде бы, оно и есть. А вот  что  на  юге  и
востоке, я не знаю, доктор Вергилий.
   Маг быстро начертил в пыли, освещенной луной, карту. На юг лежали горы,
разделяемые пополам черными  водами  реки  Нигер,  ниже  по  которой,  как
говорили, стоял великий и богатый город Тамбукту. За  горами  же  и  рекой
находилась земля  гарамантов  и  дальняя  Эфиопия,  область,  называвшаяся
Эквиноксом, еще одна, именуемая Агисимбой,  далее  же  простиралась  Терра
Инкогнита, чьи земли и границы никем еще не были  исследованы  достоверно.
Если же направиться на юго-восток, то маршрут пересечет истинную  Эфиопию,
Нил, реки Астапус и Астанбору и наконец упрется в Эритрийское море.
   - Юг, правда, не  слишком  хорошо  известен,  дорога  же  через  восток
потребует очень много времени. Думаю, нам следует вначале  отправиться  на
юг, обогнуть горы,  а  затем  свернуть  на  восток  в  расчете,  если  нам
посчастливится, повстречать караван, направляющийся в Верхний Египет.  Ну,
а уж там...
   Лаура ненароком зевнула и тотчас же извинилась:
   - Вы же видите, я просто девушка-служанка, которая совершенно не  умеет
себя вести, хотя и была облагодетельствована королевой Корнелией,  дочерью
дожа и внучкой самого Цезаря. Пока не стряслось все это, я и  не  выезжала
за пределы Карса. Все произошедшее было просто ужасно, и я очень рада, что
все теперь позади. Мы ложимся спать?
   К исходу следующего дня они достигли гористой местности,  при  этом  им
посчастливилось обнаружить ручеек, вытекающий из расселины в скале,  возле
которой образовался небольшой пруд. Оазисом это место назвать было нельзя,
поскольку вода не смачивала окрестную землю, судя по всему, из-за сильного
испарения, да и земли тут было немного, разве  что  небольшой  ее  пятачок
остался не сметенным постоянными ветрами.
   Путники напились сами, подвели к  источнику  верблюдов,  вслед  за  чем
заполнили водой все имевшиеся у них  кожаные  сумки.  Потом  залили  водой
зерно - последнее, что оставалось из съестного - и  съели  эту  безвкусную
жижицу.
   - Совершенно  пресно,  -  констатировала  Лаура,  облизывая  пальцы,  -
удивительная мерзость. Еще хочется. - Она вывернула карманы и  исследовала
их содержимое. Маленький носовой платок, сухая кроличья  лапка  ("Мяса  на
ней, к сожалению, нет"), четки и  еще  что-то  коричневое,  съежившееся  и
приятно пахнущее.
   - Это огрызок моего последнего яблока, - улыбнулась она. -  Садовник  в
Карее дал мне его на прощание, сказав, чтобы я его сохранила, оно напомнит
мне о Карее... но я проголодалась и съела его. Нет, это совершенно простые
четки, - добавила  она,  увидев,  что  Вергилий  пропускает  нитку  сквозь
пальцы. Одна из бусин заинтересовала его.
   - Откуда они у вас? - спросил он. Бусина была не слишком белая, радужно
переливалась, и в ней были вкрапления голубого цвета.
   - Не знаю... - пожала она плечами, - кажется, их собрали на  дне  реки,
когда та пересохла, было  такое  жаркое  лето...  А  этот  камешек  как-то
называется, доктор Вергилий?
   Вергилий поднес камень ближе к  глазам.  Голыш,  казалось,  весил  куда
больше, чем ему полагалось.
   - На дне реки... А один из притоков этой  реки  берет  свое  начало  на
севере - там марматы называют его "связующим время"...  О  камне  известно
мало, что с ним можно делать - тоже  не  слишком  хорошо  понятно,  однако
же... в нашем  положении  надо  пробовать  все.  Я  могу  его  разбить?  -
повернулся он к Лауре.
   Она сделала грациозный низкий реверанс, широко раскинув  свою  юбку,  и
это смутило мага. Лаура заметила это,  сконфузилась  и  тут  же  попросила
прощения. Вергилий  пробормотал  что-то  невнятное  в  ответ  и  отошел  к
ближайшим скалам, там нагнулся и что-то поискал на земле.  Вернулся  он  с
двумя камнями, положил бусину на один из них и ударил вторым  сверху.  Еще
раз ударил, и еще. Наконец камень раскололся на три части,  совершенно  не
покрошившись.
   - А теперь дайте мне ваш огрызок... - Он взял свой жезл, сделал в дерне
дырочку и  поместил  туда  листок  растения,  называемого  арбор,  "дерево
жизни"; эти листья он всегда носил при  себе,  в  пакетике,  хранящемся  в
кошельке на поясе. Затем расширил дыру и поместил туда огрызок, утрамбовал
почву обратным концом жезла и присыпал сверху землей. Вергилий  расположил
три осколка бусины так, что они образовали равносторонний  треугольник,  в
центре которого находился теперь огрызок... Что было  после  и  что  делал
Вергилий, Лаура вспомнить потом не  могла  -  не  была  уверена,  что  все
действительно было так, как было. Казалось, что-то случилось с небом, луна
неоднократно  и  быстро  проходила  все  свои  фазы,  солнце  металось  по
небосклону  по  своему  обычному  маршруту,  но  очень   быстро,   кругами
перемещались звезды, и происходило все это не на целом небе, но  только  в
части его, ограниченной гигантским треугольником. Она взглянула вниз  и  с
не меньшим изумлением обнаружила, что тоненький росток уже выбился  из-под
земли и старательно стремится ввысь.
   - Ой! - вскрикнула Лаура и захлопала в ладоши.
   Сухой и сладкий воздух заполнился благоуханием цветущей яблони,  и  вот
лепестки уже облетают вниз, словно снежные хлопья. Завязь плодов  начинает
наливаться, подобно тому, как груди роженицы наливаются молоком, и  вот  с
ветвей свешиваются самые настоящие яблоки...
   Они  ели  эту  пищу,  которая  была  одновременно  и  питьем,   кормили
верблюдов, заполнили  яблоками  все  переметные  сумки,  сделали  узлы  из
подстилок и накидок, наполнили и их. И наконец тронулись в путь.
   В стране гарамантов климат оказался таким, что в полдень оставленная на
солнце вода кипела, в полночь же - все менялось, и та же вода замерзала  к
утру. Такие перепады не слишком, похоже, досаждали  местным  обитателям  -
небольшому  народцу,  который  старался  вообще  не  попадаться  на  глаза
чужакам. Их можно было увидеть только издали, так что даже докричаться  до
них не удавалось. Иногда Вергилий и Лаура видели их странные, облаченные в
накидки фигуры с поднятыми руками, вырисовывающиеся на фоне гор или  неба.
И всегда их сопровождали собаки, которых гараманты любили куда больше, чем
род людской. Собаки, впрочем, отвечали  им  полной  взаимностью:  однажды,
когда нубийцы захватили в плен гарамантского короля, рассчитывая на выкуп,
собаки - не менее двух тысяч - настигли нубийцев по следу,  обрушились  на
спящий лагерь, уничтожили врагов и освободили короля.
   Во Внешней Нубии их испугало то, что вначале  они  приняли  за  призрак
женщины, умершей во время  попытки  избавиться  от  ребенка.  Призрак  ее,
показалось им, со стенаниями носился по пустыне, подзывая и  окликая  свое
нерожденное дитя, вечно ища его и никогда не показываясь  людям.  Вергилий
попытался изгнать этого духа, что ему не удалось, и он понял, что существо
было не  человеческим  духом,  а  просто  мерзкой  тварью,  называемой  то
шакалом,  то  гиеной,  которая,  подражая  человеческому  голосу,  подобно
перрогуэнте, индейской птице, заставляет  людей  искать  ее,  пока  те  не
выбьются из сил, и тогда тварь набрасывается на  них  сзади  и  с  хохотом
убивает и пожирает.
   Наконец, почти сгорев на солнце и окоченев на холоде,  они  повстречали
караваи, доведший их до Меру на  Ниле,  города-порта,  знаменитого  своими
промыслами кож, помета и клыков  крокодилов.  По  какой-то  парадоксальной
(впрочем, весьма свойственной ей) прихоти природы экскременты этих  тварей
запахом превосходили лучшие сорта мускуса и были совершенно незаменимы для
приготовления мазей, притираний, духов и благовоний. Зубы же  использовали
при лечении болей в костях  и  суставах,  принимали  также  и  внутрь  как
возбуждающее средство. На Ниле, в том же самом Меру,  они  раздобыли  себе
места на плоту, сплавлявшемся вниз по реке, и теперь, с  двумя  или  тремя
остановками, должны были доплыть  до  самой  Александрии  -  со  скоростью
течения.
   Глазу, привычному к горам, взгорьям,  долинам,  островам  и  побережьям
Европы, Нил и  его  берега  могли  показаться  довольно  скучноватыми,  но
Вергилию речная прохлада была куда милее раскаленного  зноя  пустыни.  Что
касается девушки, то и она  не  скучала,  поскольку  все  тут  ей  было  в
диковинку. И деревья, клонящиеся к своим  отражениям  в  мощных  водах,  и
гигантские гиппопотамы, разевающие глубокие, зубастые пасти, и поля, густо
колосящиеся тучной, сгибавшейся под  тяжестью  колосьев  пшеницей,  богато
изукрашенные входы в пещеры, где нашли свой приют мумии, сохранившие облик
прежних  властителей  страны,  огромные  пирамиды,  недра  которых  доселе
остаются лакомым кусочком для  всех  тех,  кто  верит,  будто  там  скрыты
несметные богатства фараонов...
   Вергилию показалось, что девушка  полностью  поглощена  окружающим,  он
даже вздрогнул от неожиданности, когда она обратилась к нему с вопросом:
   - Господин Вергилий, а почему вы отправились меня искать?
   Глупые слова замерли на его устах. Да потому,  хотел  сказать  он,  что
твои рыжие волосы с коричневатым отливом, твои  карие  глаза  с  рыжинкой,
твоя белая кожа с ручейками синих жилок, твои тонко вылепленные карминовые
губы, изгиб твоих бровей и мягкое колыхание груди  заполнили  взор  мой  и
сердце... потому я и покинул чадящую вредными  испарениями  лабораторию  и
библиотеку, пахнущую затхлостью старых книг, столь милой мне затхлостью...
И разве это была бы ложь?
   Он помолчал минуту и вместо этого рассказал ей всю историю  о  зерцале,
сказав напоследок, что хотел довести ее до конца.
   - Чтобы не осталось ничего невыясненного... - подвела черту она.
   - Ну да... чтобы все выяснить...
   Лаура кивнула, удовлетворенная ответом, но  тут  же  состроила  быструю
гримаску.
   - Что... - начал было он.
   - Королева, - сказала она.
   - О, - сказал он. - Да. Королева... не беспокойтесь.
   Она взглянула на него, подняла одну бровь. Затем улыбнулась  и  ласково
сказала:
   - Хорошо, не буду.





   О своем путешествии в Ливию Вергилий Корнелии не сообщал,  впрочем,  не
делал попыток и скрыть это от нее. Ему казалось, что так или иначе, но она
прознает сама, впрочем... могло статься, что и нет, ведь и он, и  Огненный
Человек вновь отправились в путь порознь, без излишней помпы. И вот теперь
Вергилий с  девушкой  входили  в  ворота  виллы...  Глаза  и  рот  Туллио,
встретившегося им по дороге, раскрылись  до  своих  крайних  пределов,  но
взгляд и жест Вергилия быстренько установили их на место. Еще один  взгляд
- и Туллио уже вел их к госпоже.
   Корнелия занимала себя  маленькими,  прямоугольными,  толщиной  в  лист
пергамента, плашками из  слоновой  кости,  расписанными  и  разукрашенными
умелым миниатюристом. На  лице  застыло  обычное  выражение  рассеянности,
мысли королевы блуждали где-то далеко. Часть карточек-дощечек она  держала
в руках, другая же - была выложена на  столе.  "Рота",  -  бормотала  она.
"Рато". "Отра". "Атор". "Тара". Она взглянула в сторону вошедших, карточки
выпали из ее руки и разлетелись по полу.
   - Маг... (*44) - прошептала Корнелия. Возле нее на низеньком  стульчике
сидела та самая девушка-служанка, которую он впервые увидел  в  тот  день,
когда спасался от мантикор. В тот же день, в который он впервые  увидел  и
Корнелию. В первый момент показалось, что служанка  вот-вот  поднимется  с
места и что-то скажет... но быстрый взгляд Корнелии - рука королевы  легла
на плечо сидящей, и слова остались непроизнесенными. Королева вернула себе
самообладание, вот только глаза ее оставались пока закрытыми.
   Наконец она встала и подошла к  Вергилию  и  Лауре.  Глаза  ее,  полные
радости, триумфа, благоговения и страсти встретились со взглядом мага. Она
обняла девушку, покачала ее в своих объятиях и отпустила. Лаура от объятий
королевы не уклонилась, но ответила на них довольно сдержанно.
   - Я не спрашиваю о том, где ты была, не спрашиваю о том, что случилось.
Теперь я слишком переполнена чувствами. Да и что  все  эти  подробности  в
сравнении с тем, что ты здесь! Как мы отметим твое возвращение,  дочка!  А
сейчас, сейчас позвольте нам остаться наедине...
   Она приобняла девушку и стала подталкивать ее к выходу. Вторая  девушка
поднялась со своего стульчика и,  повернувшись  спиной  к  остальным,  уже
направилась к двери.
   - Госпожа...
   - Всего лишь несколько мгновений наедине, маг. Вы можете понять меня. И
тогда...
   - Госпожа...
   Корнелия вздохнула и обернулась к нему.
   - Вы знаете, я не могу отказать вам ни в чем.
   - Речь о моем вознаграждении, госпожа.
   Она заговорила, и Вергилий понял, что сомневаться в ее  сердечности  он
не может.
   - Все, что только пожелаете, драгоценности - сколько угодно. Эту виллу,
если она вам нравится, мои наследные владения в Карсе. И даже те поместья,
которые достались мне по завещанию Августа Цезаря... Что пожелаете...
   Вергилий склонил голову:
   - Ваши предложения - великая честь, но желаю я иного. Могу  я  сказать,
чего именно? - Корнелия кивнула. - Отдайте мне эту служанку. - И он указал
на девушку, бывшую при королеве.
   Лицо  Корнелии  побледнело.  Покраснело...  Она  подняла  руки,  словно
защищаясь от удара. Впрочем, быстро обрела контроль над собой.
   - Извините, маг, - с трудом произнесла она. - Вы сделали для  меня  то,
что воистину бесценно. Но, вернее сказать, почти, _почти_ бесценно...  Эта
девушка-служанка, ее зовут Филлис... она была  при  нас  с  самого  своего
рождения. Она словно член нашей семьи. На самом же деле... маг, я не  хочу
вам врать, но вы и сами видите: она нашей крови. И обращаться с ней как со
служанкой или рабой - невозможно.
   - Понимаю и согласен с вашими доводами.  Тогда  пошлите  немедленно  за
ликторами, пусть на нее наденут фригийскую шапочку и,  когда  она  получит
вольную, я женюсь на ней.  Неужто  я  не  стою  того,  чтобы  жениться  на
освобожденной женщине?
   - Вовсе нет, маг. - Корнелия уже полностью обрела контроль над собой. -
Это будет даже проявлением снисходительности  с  вашей  стороны.  Дитя,  -
обратилась она к служанке, - ты готова  принять  честь,  оказываемую  тебе
доктором Вергилием?
   - Нет... - произнесла девушка едва слышно. - Я не хочу...
   - Видите. - Корнелия пожала плечами. - Вы не пришлись ей по  сердцу.  А
вы же не захотите принудить ее силой?
   Вергилий склонил голову на грудь. Затем сказал:
   - Ну что же, если вниз мне не взглянуть, то посмотрим наверх. Сударыня,
- он обратился к девушке, по-прежнему стоявшей у него  за  спиной.  -  Вы,
несмотря на разницу в нашем положении, не отказались бы  от  подобного  же
предложения?
   Королева удивленно воздела брови, но  больше  никак  не  отреагировала.
Лишь взглянула на девушку, ожидая отрицательного ответа.
   - Я? Ох... Нет, - произнесла девушка, и королева одобрительно  кивнула,
но... застыла в оторопи, когда девушка закончила фразу. - Нет, я не  стала
бы отказываться.
   Неплохо уже зная Корнелию, Вергилий предполагал,  что  эмоции  вспыхнут
сейчас подобно огню, управляемому Фениксом. Но ответила королева  мягко  и
почти стеснительно:
   - Вы забываетесь, рыцарь. Простите меня, может, и есть на свете  дочери
императорских и королевских фамилий, которые могли бы быть  отданы  вам  в
жены, впрочем, в этом я сомневаюсь, но моя не из  таких.  Ни  я  этого  не
позволю, ни ее брат, король Карса, не допустит этого. Она уже сговорена. -
Корнелия вновь справилась со своими чувствами  и  продолжила  спокойнее  и
мягче. - Речь идет об очень высокопоставленном лице - большего  я  сказать
не могу. Словом, опекуны моей дочери никогда не допустят  того,  чтобы  мы
нарушили свое слово. Ваши силы, маг, велики,  однако  же  они  не  идут  в
сравнение с силами, которые решают это дело.
   Почувствовала ли она  западню?  Понимала  ли,  к  чему  клонится  дело?
Возможно. Но все равно он был уверен, что она согласится продолжать  игру,
хотя бы  только  затем,  чтобы  узнать,  к  чему  все  приведет.  Впрочем,
особенного выбора у нее не было. Теперь Корнелия  без  малейшего  волнения
глядела на него, а он кивнул, поджал  губы,  подавил  в  себе  вздох  и  с
оттенком досады произнес:
   - Да... мои силы... в этом ответ и кроется...
   И еще до того, как Корнелия успела вымолвить хоть слово, схватил обеими
руками девушек и поставил  их  рядом.  Поднял  руки  и  заколдовал  обеих.
Времени это потребовало не много.
   - Итак, - начал Вергилий, - та, что была  известна  под  именем  Лауры,
должна была стать Филлис. Та, что была Филлис, сделалась Лаурой.  Заклинаю
вас говорить только правду. Ты. - Он указал на служанку. - Ты кто?
   - Лаура, - вымолвила она испуганно.
   - Лаура. Не Филлис. Значит, если ты  Лаура,  то  _она_  -  Филлис.  Так
что... Разве не странно, сударыня, что вы, я и все,  кто  был  вовлечен  в
историю с магическим зерцалом, искали Лауру, когда та  была  _здесь_?  Это
_очень_ странно. Я не могу предположить  ничего  иного,  кроме  того,  что
некто, не стану называть это имя, принудил Лауру сыграть роль в комедии  и
сделаться Филлис, а Филлис заколдовал так, чтобы она стала сознавать  себя
Лаурой. Либо заколдованы были обе.
   Корнелия стояла  спокойно,  словно  одна  из  статуй,  изображавших  ее
предков, одна из статуй в нише комнаты...
   - Предположим, что так  и  было,  -  продолжил  Вергилий,  и  никто  не
пошевелился, никто не сделал попытки помешать  ему.  -  Тогда,  в  поисках
объяснения, нам следует составить гипотезу...  нам  придется  заглянуть  в
прошлое, и прошу прощения, госпожа и  девушки,  если  это  нарушит  мир  и
спокойствие  в  вашем  доме  и  душах.  Корнелия  была   дочерью   Амадео,
предыдущего дожа Неаполя. У того не было сыновей, даже незаконнорожденных.
Зато у него была еще одна дочь - от служанки, и дочь эта - сводная  сестра
Корнелии - отправилась с нею в Каре. Там, к своему несчастью, приглянулась
влюбчивому Винделициану. Мужу Корнелии. И родила от него  дочь,  названную
Филлис.
   Корнелия не шелохнулась.
   - Так что эта девочка оказалась наполовину сестрой  Лауры,  у  них  был
один и тот же отец, кроме того, она была дочерью сводной сестры  Корнелии,
у них был один дед, словом, они - двойные  кузины.  И  неудивительно,  что
девочки  оказались  настолько  похожими,  и  сходство  их  с  годами  лишь
возрастало. Неудивительно и то, что Филлис сделалась служанкой Лауры,  что
не помешало им  расти  подругами,  меняться  друг  с  дружкой  одеждами  и
драгоценностями,  хотя,  конечно  же,  у  Лауры  их  было  куда  больше...
Возможно, та самая медная брошка была предметом их игр, и  они  передавали
ее все время друг другу. Никто не  знал  о  соглашении  между  женщиной  и
Фениксом - о любви, о страсти, о  троне.  Договор  этот  долгие  годы  был
источником счастья, силы и  надежды,  однако  же  срок  его  подошел  куда
раньше, чем предполагалось. Наступала расплата. Однако учтем, что  женщина
Феникса обладала невероятными силами.  Она  оказалась  способной  оградить
себя от него... но страх и отчаяние все равно не покидали ее. Более  того,
эта женщина находилась в постоянном  беспокойстве  за  свою  дочь:  Феникс
сказал, что она может заменить ему мать. Что ей оставалось? Что могла  она
предпринять? Предположим, сударыня, что вы и есть та самая женщина. Что бы
сделали вы на ее месте? Зачем, например, та женщина отправилась из  Карса,
взяв свою дочку под видом служанки? Зачем Филлис заставили поверить в  то,
что она и есть Лаура? Зачем вызывали ее впоследствии в  Неаполь,  да  так,
что об этом прознал Феникс, который и использовал момент,  похитив  ее  по
дороге?   Очень   просто.   Теперь    любимый-ненавистный    любовник    и
ненавистно-любимая служанка  воссоединились  на  погребальном  костре,  но
поскольку это была вовсе не ее дочь, то девушку  постигла  бы  там  просто
мучительная смерть.  Никакого  мистического  союза.  Откуда  женщине  было
знать, что троглодиты перебьют слуг Феникса, а Старый  Отшельник,  в  свой
черед, отобьет девушку у них? Откуда  было  знать,  что  циклоп  настолько
ненавидит Феникса, что тот и шагу ступить не смеет на порог его замка?  Но
когда Феникс в облике обыкновенного финикийца появился  в  Неаполе,  стало
ясно, что произошло что-то непредвиденное. Феникс приехал, ходил  повсюду,
был в отчаянии. Если  моя  гипотеза  верна,  госпожа,  то  ваше  неистовое
желание обладать зерцалом объяснялось не тем,  что  вы  надеялись  увидеть
лже-Лауру живой и невредимой, а прямо наоборот, вы надеялись не увидеть ее
вовсе. Вы боялись именно того, что с ней  все  в  порядке  и  мистического
перерождения по какой-то причине не произошло...
   - Это ложь, - произнесла Корнелия.
   - А я думаю, что нет. Впервые я увидел Лауру на вашей вилле. Помните, в
тот самый день? Она играла роль служанки, в руках у нее  была  вышивка,  а
что она вышивала? Рисунок был копией печатки с вашего  кольца,  которое...
как я  увидел  после  -  копия  кольца  Огненного  Человека  и  изображает
феникса-сижанта на  погребальном  костре.  А  когда  мы  пришли  к  вам  в
следующий раз, то девушку увидел  Клеменс,  опознавший  ее  по  миниатюре,
которую столь пылко демонстрировал нам дож Тауро.
   Губы Корнелии дрожали, лицо потемнело, тень  отчаяния  легла  на  него.
Затем она вскинула голову, и в глазах ее мелькнула надежда:
   - А если я признаю, что все это правда, ты поможешь мне? - Все равно  к
надежде примешивался страх, голос ее дрожал. - Вы защитите меня? Нет, я не
боюсь потерять свою жизнь, поскольку что ее радости в сравнении с жизнью в
обители Блаженных, и я сделала бы для него все-все,  кроме  одного.  Я  не
желаю исчезнуть навеки, раствориться в его всепоглощающей личности. Потому
что - вы ведь знаете? - потому что источник бессмертия  Феникса  именно  в
этом: он пожирает женщину, он поглощает ее, он становится ОН плюс  ОНА,  и
ОНА навеки пропадает, полностью, насовсем, и  лишь  ОН  возрождается.  ОНА
отдала себя ему и... исчезает навеки. Вы знаете? А я узнала лишь потом.
   - Я знаю, - кивнул Вергилий. Но если бы он действительно знал об  этом,
то он давно бы понял, чем именно напугана королева, в чем кроется  главная
опасность для нее...
   - Так  вы  защитите  меня,  да?  -  настойчиво  повторяла  она.  -  Да?
Навсегда-навсегда? - Глаза ее неотрывно глядели на мага, голос  становился
все мягче и все нежней. - Ты защитишь. Я знаю. Знаю.  -  Голос  ее  совсем
затих, и она продолжила жестами и полушепотом:  -  Я  знаю  почему.  Знаю,
какую награду ты хочешь на самом деле. И ты достоин ее.  Навсегда.  Пойдем
же. - И она протянула ему руку.
   Вергилий не взял ее руку в свою.
   - Сударыня, однажды я уже пошел с вами. Вспомните, что было потом.
   Корнелия оцепенела:
   - Но тогда... пока я не могу... я не могу быть уверена...  как  я  могу
поверить, что... Ты предпочел ее мне? Мне?! Ты  защитишь  меня  или  нет?!
Ты!!!
   Лицо ее исказилось, и, казалось, принадлежало теперь другому  человеку,
скрюченные  пальцы  бессильно  загребали  воздух.  Она  ругалась,   сыпала
проклятиями нараспев, крыла его всеми  возможными  словами  по-латыни,  на
этрусском языке, на греческом. Затем посыпался град  звуков,  свойственных
языку Карса, это можно было понять по тому, что Лаура  поморщилась.  Затем
настал черед неаполитанского  диалекта,  и  Корнелия  обрушилась  на  него
подобно старой торговке  рыбой,  осыпая  его  бранью,  крича,  непристойно
жестикулируя, кривляясь.
   - Эта девка, - визжала она, - эта девка - ублюдок, дочка ублюдка, и ее,
и мать нагуляли на стороне, обе они девки, сучки, мерзавки, твари,  твари,
твари, твари... Зачем я спасла ей жизнь, для чего растила? Удавила бы ее в
детстве, как приблудную суку! А растила я ее именно для этого, для  этого!
Она будет жить, а я умру? Мне было обещано пять сотен лет жизни, а  теперь
я не доживу даже до положенного мне предела, а эта тварь  меня  переживет?
Нет! Нет!
   Гнев ее становился все безумнее, такого на своем веку Вергилий  еще  не
видал.
   - Я уничтожу ее, - орала она, и пена  выступала  на  ее  губах,  клочья
выдранных волос летели в стороны, тушь и помада стекали по лицу, намокшему
от слез. Лицо ее походило теперь на маску Горгоны, голос сорвался на визг.
- Я уничтожу ее! И тебя  заодно  с  ней!  Рыцарь!  Защитничек!  Некромант!
Пройдоха! Сводня, дерьмо, потаскун! Я убью вас обоих!
   Она бессильно замолкла, чтобы перевести дух, и тут Вергилий сказал:
   - Довольно. Ты всячески унизила меня, и я покидаю  твой  дом  навсегда.
Мой путь пройден до конца. Филлис, нам тут  нечего  больше  делать.  -  Он
повернулся и, взяв девушку за руку, повел ее к дверям.
   Но не успели они выйти наружу, как внезапный  крик  вновь  разнесся  по
дому. Они оглянулись: Корнелия стояла там, где стояла, но  за  ее  спиной,
обнимая ее за плечи, стоял Огненный  Человек,  и  вокруг  них  разгоралось
пламя, скрывая их обоих. Столь безумен был ее гнев, что пали все  заслоны,
установленные ею, чтобы оградить себя от Феникса. Вергилий  же,  не  желая
того, произнес слова, снимающие заклятие, и вот Феникс, преодолев  в  один
миг пустыни и моря, оказался возле своей невесты.


   Вергилий и не пытался утихомирить этот огонь. С тем же успехом  он  мог
бы попробовать усмирить Везувий. Странно, но  похоже,  что  в  тот  раз  в
пустыне Феникс говорил правду: страх оставил  Корнелию,  и  она,  судя  по
всему, не испытывала ни малейшей боли. Напротив,  пока  огонь  разгорался,
лицо ее разглаживалось, становилось  мягче,  а  тело  податливо,  согласно
легло в огненные объятия любовника, глаза закрылись навек, и они  навсегда
скрылись в пламени - она с покорностью,  он  -  как  триумфатор.  Какое-то
время кучки пепла сохраняли еще очертания  двух  человеческих  тел,  затем
непостижимым образом они соединились вместе, слились  и  образовали  нечто
вроде светящегося яйца, яйцо развалилось на скорлупки, и  оттуда  выползло
нечто, напоминающее червя, немедленно скрывшегося в горке  пепла,  которая
принялась на глазах стремительно расти.
   Все оставались в полном оцепенении. Горло Вергилия смогло  издать  лишь
звук, нимало не напоминающий ни одно из слов, и тут пепел посыпался  вниз,
на пол, открывая взгляду человека.
   Феникс стряхнул с себя пепел, стряхнул его  со  своей  красной,  словно
обожженной кожи, сделал нетвердый шаг... еще один... и  зашагал  уверенно,
не обращая ни малейшего внимания на тех, кто с  благоговением  и  оторопью
глядел на него.
   "Таким мог быть сам Эббед Сапфир, - подумал Вергилий, -  в  первые  дни
своего человеческого существования... нет,  это  не  точное  его  подобие,
но..."
   Проходя мимо Вергилия и Филлис, Феникс сделал мягкое и почти  невольное
движение головы в их сторону. Что-то вспыхнуло в его бледных  сине-зеленых
глазах, что-то неуловимо напомнившее Корнелию. Вспыхнуло и пропало.
   И он ушел.
   Визжащие слуги разбежались по  всему  дому.  Лаура  лежала  на  диване,
уткнув пылающее лицо в ладони. Вергилий дрожал  и  не  мог  справиться  со
своей дрожью, Филлис прильнула к его груди в поисках защиты.
   А Туллио ползал по полу и горько причитал.
   - Мы хотели царства, мы хотели  Империи,  -  простонал  он,  словно  бы
самому себе. - Это не... не стоило того... не стоило...


   Позже Вергилий скажет Клеменсу:
   - Единственное, чего она желала, - бессмертия.
   - Она  выбрала  неверный  путь,  -  хмыкнул  Клеменс.  -  Бессмертие  в
состоянии дать только алхимия. Ты прекрасно это знаешь.
   - Нет, в этот раз я с тобой не соглашусь...  Ты  помнишь,  что  привело
меня к Корнелии? Не драгоценностей я искал в подземельях мантикор,  иного.
Помнишь того ребенка, - да кто же не помнит эту историю?  -  которого  они
украли и долгие годы продержали у себя? Прошли сотни лет, а он жив до  сих
пор и выглядит куда как не на свои годы... У нее, Корнелии, были блестящие
способности. Как жаль, вместе с  нею  мы  могли  бы  своротить  горы,  как
жаль...
   Да, повернись дело иначе, они оказались бы необходимыми  друг  другу  -
Корнелия и Вергилий. Любовь, а не ненависть могла бы связывать их  друг  с
другом. Но что толку говорить об этом, надо же повидать и  других,  Лауру,
например...
   Чем занимается Лаура нынче, освободившаяся от деспотизма  матери?  Нет,
ни  похожий  на  быка  дож,  ни  старательный  волокита  император  ее  не
привлекали. Она собиралась домой, в гористый Каре, совершенно уверенная  в
том, что там, среди друзей своего брата, отыщет себе жениха.
   - Здесь как-то все плоско и нудно, - поморщилась она, - давай вернемся,
Филлис? Теперь все будет совсем по-другому. Братья дадут тебе  свободу,  я
их _заставлю_! Мы будем жить в нашем дворце, вместе. Извини,  конечно,  за
все, что произошло, но в чем я виновата? Я же нисколечко не разбираюсь  во
всей этой проклятой магии, к тому же ты ведь  знаешь  _матушку_...  Что  я
могла поделать? А теперь нас ожидают все удовольствия мира, мы по-прежнему
станем меняться платьями и претендовать... ну, может быть,  и  нет.  Но  в
любом случае, Филлис...


   Никаких  сомнений,  в  глазах  сестры  Филлис   оставалась   мягкой   и
бесхитростной простушкой. Но Вергилий смотрел на нее  во  все  время  речи
Лауры и по тому быстрому взгляду, который бросила на него  Филлис,  понял:
никуда она не поедет. Ни в Каре, ни в какое другое место.


   _Знак обновления Скорпион... орел, змея,  феникс...  змея,  скидывающая
ветхие покровы, как руда, избавляющаяся от  шлаков,  змея,  победительница
мнимой  смерти,  змея  живая,  обновленная,   гибкая...   пламя   пожирает
феникса... феникс должен быть уничтожен пламенем, дабы родиться  заново...
сожженный огнем, уничтожающим все формы и  очертания  с  тем,  чтобы  дать
новую жизнь новым формам... моя огненная госпожа_...


   Наконец-то  Досточтимая  Белая  Матрона  соединилась  со  своим   Рыжим
Человеком (*45).
   Вергилий помнил об одной старинной деревенской ферме, которую знал  уже
очень давно, помнил пасеку, курчавых вислоухих овец, крики пахаря,  помнил
дубовые и ясеневые леса, клыкастых кабанов,  торопливо  уносящих  ноги  от
охотников. И другую деревушку помнил, в  Калабрийских  горах,  которую  он
знал во времена уже более поздние. Домики ее разбежались по  отрогам  гор,
высились на кручах; подобно  орлам  на  утесах,  струились  в  тех  местах
источники невероятно холодной и кристальной воды, а  еще  были  там  тихие
заводи, в которых плещется осторожная рыба, леса, луга, цветочные  поляны.
Как бы ему хотелось отправиться  туда  и  оставаться  там  до  поры,  пока
слабость и утомление не оставят его тело... Но все  его  великие  проблемы
оставались нерешенными, вопросы ждали ответов... хотя он  и  узнал  все  о
Фениксе... Да,  нечто  тяжелое,  словно  бы  закрывающая  Солнце  планета,
исчезло, но что с того? Стало ли от этого зрение его более острым? Да,  он
восстановил душу свою во всей ее цельности, но разве  же  не  так  было  и
прежде? Что приобрел он за это время?
   Его коснулось мягкое дыхание: рядом, улыбаясь, стояла Филлис.
   Филлис.
   Да, несомненно, душа его была уловлена вновь. Но в  этот  раз  не  было
боли, не было страха, отчаяния. Ну, Клеменс мог сколько угодно  бурчать  и
ворчать по поводу присутствия молодой женщины в странном высоком  доме  на
улице Драгоценной Сбруи.  Однако  же...  две  старинные  книги  с  древней
музыкой восточных царей, те самые книги, которых он всегда жаждал, усмирят
и ворчание Клеменса.





   1. Элевсийские мистерии -  ежегодное  религиозное  празднество,  тайные
игры в честь Деметры и Персефоны в Аттике. В сентябре,  в  течение  девяти
дней, мистерии символически представляли горе  Деметры,  ее  странствия  в
поисках своей дочери. Мистерии олицетворяли представления древних о  связи
между миром мертвых и живых,  а  также  физическое  и  духовное  очищение.
Участники  священнодействий  повиновались  обету  молчания.   Впоследствии
мистерии послужили одним из источников греческой трагедии как театрального
действа.
   2. Ка и Ба - символы  из  древнеегипетской  мифологии.  Ка  -  один  из
элементов, составляющих  человеческую  сущность;  олицетворение  жизненной
силы; также имеет значение  "двойник",  "второе  Я"  и  определяет  судьбу
человека. Ба - также первоэлемент сущности; мыслилось, как воплощение силы
и могущества. Обладание Ба приписывалось только богам и фараонам.
   3. Миксолидийский лад -  буквально:  "смешанный  с  лидийским"  (лат.).
Также здесь происходит игра понятий. Автор  употребляет  название  страны.
Миксолидия - сказочный край из античных легенд. Это название  очень  часто
используют писатели-фантасты,  особенно  работающие  в  жанре  фэнтези  (в
частности - Брэдбери, Лейбер, Шекли, с которыми,  кстати,  автор  в  очень
хороших, приятельских отношениях).
   4. Ниобея - в греческой мифологии дочь Тантала, гордившаяся тем, что  у
нее было 14 детей. Она  осмелилась  бросить  вызов  богине  Лето,  имевшей
только двоих детей - Аполлона и Артемиду. Богиня пожаловалась своим детям,
и те стрелами перебили все семейство Ниобеи. Обратившись в камень,  Ниобея
обречена вечно проливать слезы. (Подробнее см. Овидий. "Метаморфозы".)
   5. Клепсидра - водяные часы.
   6. Чандрагупта Викрамадитья - легендарный  герой,  основатель  древнего
царства в Индии. Ашока - город, который заложил Чандрагупта.  Здесь  автор
устроил своеобразную  мифологическую  "чехарду",  где  основатель  царства
именуется как город и наоборот.
   7. Апис - в египетской мифологии солнечное божество; священный сокол  -
символ бога Гора; крокодил - символ бога Сепека.
   8. Один из основополагающих принципов герметической науки, т.е.  науки,
названной  по  имени  известного   мага   Гермеса   Трисмегиста.   Принцип
раскрывается примерно так: человек  заключает  в  себе  Вселенную  подобно
тому, как Вселенная  заключает  в  себе  человека.  (Подробнее  см.  Гете.
"Фауст".)
   9. Автор эклектично использует образ ветхозаветного пророка  Даниила  и
библейский сюжет "когда Бог послал ангела Своего и заградил  пасть  львам"
(Библия. Книга Даниила.). Изображение Даниила во  рву  среди  львов  стало
символом воскресения из мертвых в средневековом  искусстве,  когда  пророк
воспринимался как префигурация воскресения Христа.
   10. Ultima  Thule  (лат.)  -  дословно  "Последняя  Тулла",  т.е.  край
обитаемой земли. Тулла -  в  древних  легендах  зачарованная  страна,  где
обитают существа, не похожие на людей.
   11. Великие Элоимы, - персонажи из  мифологии  древнешемитских  племен,
олицетворявшие  Четыре  Сущности  мироздания.  С  арамейского   их   имена
переводятся так: Миха-Эль - Сила Божья, Хабри-Эль - Стезя Божья, Рафай-Эль
- Святость, Чистота Божья, Ури-Эль - Гнев Божий. Из древних легенд  Четыре
Сущности были перенесены иудеями в  свою  систему  верований.  Первые  три
Сущности стали символизировать архангелов у престола Господня. Ури-Эль  же
стал мятежным ангелом и вместе с Люцифером был низринут с небес.  Само  же
понятие ЭЛОИМЫ трансформировалось в термин ЭЛОХИМЫ, что  означает  "боги".
Из этой трансформации впоследствии вышло представление о множестве ЕДИНОГО
божества (ср. Святая Троица - Бог-Отец, Бог-Сын  и  Бог-Дух,  при  этом  -
монотеиз, т.е. единобожие).
   12. Silvestres tantum (лат.) - дословно: "лесная дичь".
   13. В переводе это звучит дословно  так:  "Славься  дорогая  прекрасная
Юлия. Да пребудет она в Вечности!" Автор  нарочито  использует  совершенно
дикую форму эпитафии. На  самом  деле  античные  эпитафии  составлялись  и
писались совершенно по-другому.
   14. Лукавая цитата из Илиады, где эти слова вложены  в  уста  жреца  по
имени Лаокоон. (Подробнее см. Гомер. "Илиада".)
   15.  Мелькарт  -  верховный  бог  в  Тире.  Почитался  как  покровитель
мореплавания  и  небесный  предводитель  финикийской,  особенно   Тирской,
колонизации. В начале весны в Тире справляли обряд пробуждения  Мелькарта,
обряд пробуждения и воскресения божества.  Автор,  очевидно,  подчеркивает
некую  связь  между  тирскими  обрядами  и  легендами  о  пробуждении   от
тысячелетнего сна короля Артура.
   16. Горгулья - в средневековой  архитектуре  скульптурное  украшение  в
виде химерического чудовища. Впоследствии - просто замысловатый завиток на
здании или храме.
   17. Имеются в виду Луна и Солнце.
   18. Мандрил - крупная волосатая обезьяна.
   19. Койно (греч.) - диалект.
   20. Зевс-Волк (лат.). Автор путает. Легенда о боге  в  волчьем  обличье
встречается не у греков, а  у  римлян.  Следовательно,  надо  было  писать
"Юпитер-Лшсанонос".
   21. Алеппо -  древнеазиатский  город  на  побережье  Средиземного  моря
(арабское название - Халеб).
   22. Имеются в виду Луна и Солнце.
   23. В средневековой астрологии Венера  символизировала  Малую  удачу  и
влияла на металлы - медь, латунь и бронзу; Юпитер  соответствовал  Большой
удаче; Сатурн управлял временем и влиял на свинец; Марс покровительствовал
плавлению металлов; Луна символизировала перемены, зыбкость этого мира.
   24. Марс в соединении  с  Сатурном  в  Рыбах  -  хороший  преобразующий
аспект. Причем преобразование это  тайное,  скрытое,  поскольку  Рыбы,  по
представлениям астрологов, олицетворяют все тайное.
   25. Речь идет либо о Венере в Восьмом Доме (который соответствует знаку
Скорпиона), либо о Венере, непосредственно находящейся в знаке Скорпиона.
   26. Луна в знаке Рака - у себя Дома, и,  следовательно,  ее  проявления
будут гармоничны. Все четыре вышеуказанные в тексте планеты оказываются  в
водных знаках - Рыбах, Раке и Скорпионе,  образуя  как  бы  равносторонний
треугольник, замкнутый Тригон.  Это  очень  благоприятная  ситуация.  (См.
рисунок ниже.)
   27. Венера в Скорпионе к соединении Марса с Сатурном -  хороший  аспект
для того, чтобы взять НЕЧТО, имеющее форму, и растворить это.
   28. Планетные часы: в хорарной астрологии (от hour - час) сутки делятся
на временные отрезки, каждым из которых управляет  та  или  иная  планета.
Дома гороскопа символизируют те или иные виды деятельности. Лунные узлы  -
точки пересечения планетарных орбит и эклиптики, используемые в астрологии
как дополнительные факторы при определении  судьбы.  Асцедент  -  это  тот
зодиакальный знак, который в  момент  исследуемого  события  восходил  над
горизонтом.
   29. На самом деле такого зверя в  астрологическом  бестиарии  не  было.
Автор просто выстраивает гиперболу, поскольку в переводе с латыни "терион"
означает "звериный". Получается "зверь звериный".
   30. Четыре символа Небесной Сферы взяты автором из средневековых легенд
и восточной мифологии. Мрачный Рыцарь -  символ  северных  стран.  Понятие
одновременно и европейское, связанное  с  походами  норманно-скандинавских
племен, и восточное, имеющее прямое отношение  к  столкновению  египтян  с
"воинами в черных шкурах", т.е. с кельто-славянскими кланами, добравшимися
по морю до Египта. Пурпурный Феникс - в  символике  средневековья  означал
Воскресение, Обновление и Свет. Также является древним символом  сказочной
страны Аравии. Лазурный Дракон и Белый Тигр -  образы  из  средневосточной
(Индия, Тибет, Непал) мифологии. Корни этих образов очень древние.  Дракон
означает духовное начало, природное естество,  волю.  Тигр  -  рассудочное
начало, менталитет, система табу и запретов, переполняющих бессознательное
в человеке. Дракон и Тигр - извечные враги. Позже образ борьбы  Дракона  и
Тигра   трансформировался   в    символ    противостояния    рассудочного,
закомплексованного Запада и медитативного, природного Востока.  (Подробнее
см. Ницше. "Так говорил Заратустра".)
   31. Противостояние Сатурна и Венеры может означать отдаление,  разлуку.
При этом Венера, скорее всего, обозначает искомую женщину.
   32. То есть Корнелию.
   33. Поскольку эти Дома находятся на противоположных точках диаметра.  И
значит, противостоят друг другу.
   34. Пятый Дом - Дом наследия человека. В том числе  показывает  на  его
детей. Естественно, что дочь Корнелии поместили именно в Пятый Дом.  Тогда
ее  проблема,  действительно,  окажется  в  Одиннадцатом   Доме,   который
противостоит Пятому точно так же, как Седьмой противостоит Первому.
   35.  Вергилий  помещает  Солнце  Лауры  в  знак  Стрельца,  управляемый
Юпитером. Эзотерическое значение этого знака - обретение глубинной сути (и
в этом прослеживается связь с алхимией). Первый Дом  Вергилий  помещает  в
знак Льва. Следовательно,  Корнелия  -  Львица.  Вергилию  неизвестен  час
рождения Лауры, поэтому он  начинает  прикидывать,  в  каком  знаке  может
находиться Асцедент и в конце концов  останавливается  на  Скорпионе,  где
обитает  также  благословенная  Венера  -  видимо,   "хозяйка"   Лауриного
гороскопа.
   36. Если Асцедент находится в Скорпионе,  то  Десцедент  соответственно
попадает в знак Тельца, управляемый все той же Венерой.
   37. Орел и Феникс - высшие проявления Скорпиона, преодолевшего  себя  и
возродившегося вновь  в  иной,  более  высокой,  чистой  и  могущественной
ипостаси.
   38. Имеется в виду начало Седьмого Дома, попадающее в  знак  Близнецов.
Меркурий управляет знаком  Девы  и  соответственно  Одиннадцатым  Домом  и
знаком Близнецов. И конечно же, Домом Седьмым.
   39.  Вергилий   реализует   метод   "первичных   дирекций"   (один   из
прогностических методов, требующих больших расчетов).
   40. Сатурн у принцессы в Рыбах и в Четвертом Доме. Четвертый Дом связан
с надиром.
   41. Асцедент в Скорпионе. Имеется в виду прохождение Венеры через  этот
знак.
   42. Игра автора. Вообще-то, среда - день Меркурия, покровителя алхимии.
   43. Нарочитая игра автора. Бафомет - один из финикийских и карфагенских
богов, впоследствии  перешедший  в  средневековые  демонологии.  Однако  в
женском облике нигде не зафиксирован.
   44. Имеется в виду карта "Маг" Великих Арканов Таро и, как  совпадение,
приход мага Вергилия.
   45. Видимо, речь идет о лунном затмении.

Last-modified: Wed, 03 Oct 2001 16:56:21 GMT

Оцените этот текст: