том он сел на край кровати и, по всей видимости, покончил с собой выстрелом в рот. На фотографиях с места происшествия тела были неузнаваемы. Штукарт сжимал в руке пистолет. - Он оставил записку, - сказал Фибес, - на столе в столовой. "Своим поступком я надеюсь избавить от затруднительного положения семью, рейх и фюрера. Хайль Гитлер! Да здравствует Германия! Вильгельм Штукарт". - Шантаж? - Вероятно. - Кто обнаружил трупы? - Тут самое интересное. - Фибес выплевывал слова, словно яд. - Американская журналистка. Ее заявление было в папке. Шарлет Мэгуайр, 25 лет, берлинский корреспондент американского информационного агентства "Уорлд юропиен фичерз". - Настоящая сучка. Завизжала о своих правах, как только ее доставили в полицию. Права! - Фибес отхлебнул солидный глоток шнапса. - Вот дерьмо, теперь, думаю, нам придется быть любезными с американцами, верно? Марш записал ее адрес. Кроме нее, в качестве свидетеля был допрошен лишь швейцар дома, где жил Штукарт. Американка утверждала, что видела на лестнице двух мужчин непосредственно перед тем, как обнаружила трупы, но швейцар настаивал на том, что там никого не было. Марш вдруг поднял голову. Фибес вскочил на ноги. - Что там? - Ничего. Показалось, что за дверью какая-то тень. - Черт возьми, это место... - Фибес распахнул дверь с матовым стеклом и внимательно посмотрел в оба конца коридора. Пока он находился спиной к Маршу, тот отколол от обложки конверт-и положил в карман. - Никого нет. - Он захлопнул дверь. - Ты начинаешь трусить, Марш. - Слишком богатое воображение - мое проклятие. Он закрыл папку и встал. Фибес, прищурившись, раскачивался взад и вперед. - Не хочешь забрать с собой? Разве ты не работаешь вместе с гестапо по этому делу? - Нет, у меня отдельное дело. - Ох! - Он тяжело опустился на стул. - Когда ты сказал "государственная тайна", я подумал... А, ладно. С рук долой. Слава Богу, гестапо взяло его к себе. Обергруппенфюрер Глобус. Ты, должно быть, слыхал о нем? Головорез, это верно, но он разберется. В справочном бюро на Александерплатц был адрес Лютера. Согласно данным полиции, он все еще жил в Далеме. Марш закурил и набрал номер телефона. Телефон долго не отвечал - где-то в городе унылым эхом отдавались звонки. Он уже было собирался положить трубку, когда ответил женский голос: - Да? - Фрау Лютер? - Да. - Голос звучал более молодо, чем он ожидал. Правда, осипший, словно женщина дома плакала. - Меня зовут Ксавьер Марш. Я следователь берлинской криминальной полиции. Могу я поговорить с вашим мужем? - Извините... Я не понимаю. Если вы из полиции, то наверняка знаете... - Знаю? Что я знаю? - Что его нет. Он пропал в воскресенье. Она заплакала. - Мне очень жаль. - Марш положил сигарету на край пепельницы. Боже милостивый, еще один. - Он сказал, что едет по делам в Мюнхен и вернется в понедельник. - Она высморкалась. - Но я обо всем этом уже говорила. Вы наверняка знаете, что этим делом занимаются на самом высоком уровне. Что?.. Она замолчала на полуслове. На том конце слышался разговор. Резкий мужской голос о чем-то спрашивал. Марш не мог разобрать, что она ответила, потом фрау Лютер снова взяла трубку: - Тут у меня обергруппенфюрер Глобоцник. Он хотел бы с вами поговорить. Как, вы сказали, вас зовут? Марш положил трубку. Уходя, он думал о звонке к Булеру в то утро. Голос пожилого человека: - _Булер? Отвечай же. Кто это?_ - _Друг_. _Щелчок_. 7 Бюловштрассе, улица примерно с километр длиною, проходит с запада на восток через один из самых оживленных районов Берлина неподалеку от Готенландского вокзала. Американка проживала в многоквартирном доме. Дом был менее ухоженным, чем ожидал Марш: в пять этажей, с темными от накопившихся за сотню лет выхлопных газов, усеянными птичьим пометом стенами. У подъезда на тротуаре сидел пьяный, провожая поворотом головы каждого прохожего. На противоположной стороне улицы проходила надземная часть городской железной дороги. Когда он ставил машину, от станции "Бюловштрассе" отходил поезд, из-под колес его красных с желтым вагонов сыпались голубовато-белые искры, отчетливо видимые в сгущающихся сумерках. Квартира была на четвертом этаже. Журналистки не было дома. "Генри, - извещала приколотая к двери записка на английском языке, - я в баре на Потсдамерштрассе. Целую, Шарли". Марш знал лишь несколько слов по-английски, однако достаточно, чтобы понять суть написанного. Он устало спустился по лестнице. Потсдамерштрассе - очень длинная улица со множеством баров. - Я ищу фрейлейн Мэгуайр, - обратился он внизу к привратнице. - Не подскажете, где ее найти? Ту словно подстегнули. - Она вышла час назад, штурмбаннфюрер. Вы уже второй, кто ее спрашивает. Через пятнадцать минут после того, как она ушла, пришел молодой парень. Тоже иностранец - шикарно одетый, коротко подстриженный. Она будет не раньше полуночи - это я вам обещаю. На скольких же жильцов старуха стучала гестапо, подумалось Маршу. - А какой из баров она регулярно посещает? - "Хайни", это рядом, за углом. Там собираются все эти чертовы иностранцы. - Ваша наблюдательность делает вам честь, мадам. К тому времени, когда Марш через пять минут оставил ее и женщина снова вернулась к своему вязанью, она нагрузила его всевозможной информацией о "Шарли" Мэгуайр. Он узнал, что у американки темные коротко подстриженные волосы; что она небольшого роста и у нее стройная фигура; что на ней голубой блестящий синтетический плащ и туфли "на высоких гвоздиках, словом, как у шлюхи"; что живет она здесь уже полгода; что она допоздна не бывает дома и часто не встает до полудня; что она задолжала за квартиру; что он должен взглянуть на бутылки из-под спиртного, которые эта особа выбрасывает... Нет, мадам, спасибо, у него нет желания их осматривать, в этом нет необходимости, ваша информация была так полезна... Он пошел направо по Бюловштрассе. Первый же поворот вывел его на Потсдамерштрассе. "Хайни" находился в пятидесяти метрах на-левой стороне улицы. На раскрашенной вывеске изображен хозяин в фартуке, с закрученными, как руль велосипеда, усами, с большой кружкой пенящегося пива в руке. Под ней частично перегоревшие неоновые буквы: ".ай.и". В баре было тихо, если не считать сидевшую в углу за столиком компанию из шести человек, громко говоривших на английском языке. Она была среди них единственной женщиной. Смеялась и взъерошивала волосы мужчине старше ее. Тот тоже смеялся. Потом он увидел Марша, сказал что-то и смех прекратился. Когда он подходил, все смотрели на него. Он осознавал, что на нем форма, слышал скрип своих сапог на натертом деревянном полу. - Фрейлейн Мэгуайр, меня зовут Ксавьер Марш. Я из берлинской криминальной полиции. - Он предъявил свое удостоверение. - Мне бы хотелось поговорить с вами. У нее были большие темные глаза, блестевшие в свете лампочек, освещавших бар. - Давайте. - Пожалуйста, наедине. - Мне больше нечего добавить. - Она повернулась к мужчине, чьи волосы ерошила, и пробормотала что-то. Все рассмеялись. Марш не двигался. Наконец поднялся мужчина помоложе в спортивной куртке. Он достал из нагрудного кармана визитную карточку и протянул Маршу. - Генри Найтингейл. Второй секретарь посольства Соединенных Штатов. Извините, герр Марш, но мисс Мэгуайр рассказала вашим коллегам все, что ей известно. Марш не обращал никакого внимания на карточку. Женщина сказала: - Если вы не собираетесь уходить, почему бы вам не присоединиться к нашей компании? Это Говард Томпсон из "Нью-Йорк таймс". - Мужчина постарше поднял свой стакан. - Это Брюс Фаллон из "Юнайтед Пресс". Питер Кент, "Си-би-эс". Артур Хайнз, "Рейтер". С Генри вы уже знакомы. Меня вы, видимо, знаете. Мы здесь собрались отпраздновать последнюю новость. Вы ведь слышали важное сообщение? Давайте к нам. Теперь американцы и эсэсовцы - большие друзья. - Осторожнее, Шарли, - предостерег молодой человек из посольства. - Заткнись, Генри. Черт возьми, если этот парень так я будет стоять, я поднимусь и стану говорить хотя бы ради того, чтобы не помереть от скуки. Слушайте же. - На столе перед ней лежал измятый лист бумаги. Она бросила его Маршу. - Вот чего я добилась из-за того, что впуталась в это дело. Моя виза аннулирована за "общение с германским гражданином без официального разрешения". Мне полагалось покинуть страну сегодня, но мои друзья переговорили с министерством пропаганды и мне продлили этот срок на неделю. Разве не здорово? Вышвырнуть меня в день такого важного сообщения? - У меня неотложное дело, - перебил ее Марш. Она пристально, но холодно посмотрела на него. Сотрудник посольства положил свою руку на ее ладонь. - Ты не обязана идти с ним. Реплика, видимо, послужила последней каплей. - Когда ты наконец заткнешься, Генри? - Она стряхнула его руку и набросила на плечи плащ. - Он выглядит достаточно респектабельно. Для нациста. Спасибо за выпивку. - Она осушила свой стакан виски - судя по цвету, с водой - и встала. - Пошли. Мужчина, которого звали Томпсон, сказал что-то по-английски. - Хорошо, Говард. Не беспокойся. Выйдя на улицу, она спросила: - Куда мы пойдем? - У меня машина. - А потом куда? - На квартиру доктора Штукарта. - Забавно. Она действительно была небольшого роста. Даже на своих высоких каблуках, американка на несколько сантиметров не доставала до плеча Марша. Шарлет открыла дверцу "фольксвагена", и, когда она наклонилась, садясь в машину, он уловил запах виски, сигарет (французских, не немецких) и духов - очень дорогих, подумал он. Марш аккуратно вел машину по Бюловштрассе, у Готенландского вокзала повернул на север на проспект Победы. Вдоль бульвара выстроились с поднятыми к небу стволами ряды орудий, захваченных во время кампании "Барбаросса". Обычно в этом районе столицы по вечерам было тихо - берлинцы предпочитали шумные кафе на Кудам или пестрых улицах Кройцберга. Но в этот вечер люди были повсюду - одни стояли группами, любуясь орудиями и залитыми светом прожекторов зданиями, другие прогуливались, разглядывая витрины. - И кому это охота среди ночи глазеть на пушки? - изумленно покачала она головой. - Туристы, - ответил Марш. - К двадцатому числу здесь будет больше трех миллионов человек. Было довольно рискованно ехать с американкой в дом Штукарта, особенно теперь, когда Глобус знал, что кто-то из крипо разыскивает Лютера. Но ему нужно было увидеть квартиру и услышать рассказ этой женщины. У следователя не было никакого плана, никакого представления о том, что он может найти. Он вспомнил слова фюрера: "_Я буду следовать промыслу Господню с уверенностью сомнамбулы_" - и улыбнулся. Впереди прожектора высвечивали орла на вершине Большого зала. Казалось, он висел в небе, этот парящий над столицей золотой хищник. Девушка заметила ухмылку Марша. - Что смешного? - Ничего. У Европейского парламента он повернул направо. Прожектора освещали флаги двенадцати стран - членов ЕС. Штандарт со свастикой, развевавшийся над ними, был в два раза больше остальных. - Расскажите мне о Штукарте. Как близко были вы с ним знакомы? - Едва-едва. Познакомилась с ним через родителей. Мой отец до войны работал здесь в посольстве. Он женился на немке, актрисе. Это моя мать. Моника Кох, может быть, слышали? - Нет. Не думаю. Ее немецкий был безупречен. Должно быть, говорила на нем с детства. Несомненно, благодаря матери. - Она бы не обрадовалась, услышав ваши слова. Кажется, она считает, что была здесь суперзвездой. Так или иначе, мои родители были немного знакомы со Штукартом. Когда я в прошлом году отправилась в Берлин, они дали мне целый список людей, с которыми следовало встретиться и поговорить - в общем, установить контакты. Половины из них уже не было в живых. Большинство остальных не захотели со мной общаться. Американские журналисты не могут быть подходящей компанией, если вы понимаете, что я имею в виду. Не возражаете, если я закурю? - Курите. Что представлял собой Штукарт? - Ужасный человек. - В темноте сверкнул огонек зажигалки, она глубоко затянулась. - Первое, что он сделал, - облапил меня, хотя эта его женщина была тогда у него в квартире. Это было как раз накануне Рождества. Естественно, я постаралась держаться подальше от него. Но на прошлой неделе я получила письмо из моей редакции в Нью-Йорке. Они хотели получить материал к семидесятипятилетию Гитлера, интервью с людьми, знавшими его в старые времена. - И вы позвонили Штукарту? - Верно. - Договорились встретиться в воскресенье, а когда приехали туда, он был мертв? - Если вам все это известно, - раздраженно бросила она, - зачем снова начинать этот разговор? - Дело в том, что я не все знаю, фрейлейн. Дальше они ехали молча. Фриц-Тодтплатц - в двух кварталах от проспекта Победы. Распланированная в середине пятидесятых как часть разработанного Шпеером плана реконструкции города, она была застроена дорогими многоквартирными домами, возведенными вокруг небольшого мемориального парка. В центре нелепо возвышалась героическая статуя создателя автобанов Тодта работы профессора Торака. - В котором жил Штукарт? Она указала на дом на противоположной стороне площади. Марш объехал парк и остановился у дома. - Какой этаж? - Четвертый. Он поглядел наверх. На четвертом этаже было темно. Хорошо. Статую Тодта освещали прожектора. В отраженном свете лицо американки было белым как полотно. Казалось, ее вот-вот стошнит. Потом, вспомнив снимки трупов, которые показывал Фибес, - череп Штукарта, словно кратер или выгоревшая свеча, - он все понял. Шарлет Мэгуайр сказала: - Я не обязана это делать, верно? - Нет. Но вы пойдете. - Почему? - Потому что вы не меньше меня хотите знать, что произошло. Ради этого вы сюда и ехали. Она снова пристально посмотрела на него, потом погасила сигарету, раздавив ее в пепельнице. - Давайте поскорее. Я хочу вернуться к друзьям. Ключи от дома были в конверте, который Марш взял из папки с делом Штукарта. Всего пять ключей. Он отыскал тот, который подходил к двери подъезда, и они вошли в дом. Здесь царила вульгарная роскошь нового имперского стиля - пол белого мрамора, хрустальные люстры, обитые красным бархатом позолоченные стулья девятнадцатого века, в воздухе запах засохших цветов. Слава Богу, швейцара нет на месте, должно быть, закончил дежурство. Вообще все здание казалось покинутым. Возможно, жильцы разъехались по своим загородным домам. В предшествовавшую дню рождения фюрера неделю Берлин, видимо, будет невыносимо перенаселен, поэтому важные шишки, наоборот, бежали из столицы. - Что теперь? - Просто расскажите, как было дело. - Швейцар сидел здесь, за конторкой, - объяснила она. - Я сказала, что иду к Штукарту. Он направил меня на четвертый этаж... Я не могла подняться на лифте, он был на ремонте. В нем работал человек. Так что я пошла пешком. - В котором часу это было? - Ровно в полдень. Они отправились по лестнице наверх. Шарлет продолжала: - Едва я поднялась на второй этаж, как увидела, что навстречу бегут двое мужчин. - Опишите их, пожалуйста. - Все произошло так быстро, что я не успела их как следует разглядеть. Обоим за тридцать. Один в коричневом костюме, другой в зеленой куртке с капюшоном. Коротко подстрижены. Вот, пожалуй, и все. - Как они вели себя, когда увидели вас? - Они просто оттолкнули меня. Тот, что в куртке, что-то сказал другому, но я не разобрала. В лифтовой шахте очень громко сверлили. Я поднялась к квартире Штукарта и позвонила. Никто не отвечал. - И что вы тогда сделали? - Я спустилась вниз и попросила швейцара открыть дверь, чтобы убедиться, что все в порядке. - Зачем? Она помялась. - Эти двое мужчин показались мне странными. У меня возникло подозрение. Знаете, такое чувство бывает, когда стучишь в дверь, никто не отвечает, а вы уверены, что внутри кто-то есть. - И вы убедили швейцара открыть дверь? - Я ему сказала, что если он не откроет, то я позову полицию. И еще сказала, что он будет отвечать, если что-нибудь случилось с доктором Штукартом. Трезвый расчет, подумал Марш. Средний немец, когда ему тридцать лет вдалбливали, что он должен делать, вряд ли возьмет на себя ответственность даже за то, чтобы открыть или не открыть дверь. - И потом вы обнаружили трупы? Она кивнула. - Первым увидел их швейцар. Он вскрикнул, и тут вбежала я. - Упоминали ли вы о двух мужчинах, которых вы встретили на лестнице? Что сказал на это швейцар? - Поначалу он был настолько ошарашен, что не мог говорить. А потом начал упрямо твердить, что никого не видел. Говорил, что мне они, должно быть, померещились. - Думаете, он говорил неправду? Журналистка подумала. - Трудно сказать. Может, он действительно их не видел. С другой стороны, не представляю, как он умудрился их не заметить. Они все еще были на втором этаже, в том месте, где, по ее словам, мужчины пробежали мимо нее. Марш спустился на один пролет. Помедлив, она последовала за ним. Там была дверь, ведущая в коридор первого этажа. Он сказал, скорее про себя: - Думаю, они могли спрятаться здесь. Где еще? Они спустились на цокольный этаж. Здесь было еще две двери. Одна вела в вестибюль. Марш подергал другую. Она была не заперта. - Они могли выйти и сюда. Освещенные светом люминесцентных ламп голые бетонные ступени вели в подвал. Тут был длинный коридор с дверями по обеим сторонам. Марш поочередно открывал каждую. Уборная. Кладовая. Котельная с движком. Бомбоубежище. По имперскому закону 1948 года о гражданской обороне все новые здания должны быть оборудованы бомбоубежищами; в учреждениях и многоквартирных домах требовалось к тому же иметь собственные генераторы питания и воздухоочистительные системы. Здешнее бомбоубежище было просто комфортабельным: койки, шкаф для хранения продуктов, небольшая туалетная комната. Марш подтащил стул к вентиляционному люку в стене, в двух с половиной метрах от пола, и ухватился за его металлическую крышку. Она легко отошла и оказалась у него в руках. Все винты были вывернуты. - Министерство строительства регистрирует отверстия и проемы диаметром полметра, - сказал Марш. Он расстегнул ремень и повесил его вместе с пистолетом на спинку стула. - Если бы там только представляли трудности, которые это создает для нас. Не возражаете? Он снял мундир, передал его своей спутнице, потом вскарабкался на стул. Добравшись до люка, нашел там за что ухватиться и подтянулся. Фильтры и вентилятор были сняты. Упираясь плечами в металлический кожух, Марш смог медленно продвигаться вперед. Абсолютная темнота. Он задыхался от пыли. Вытянутыми руками он нащупал металл и нажал на него. Наружная крышка подалась и грохнулась на землю. Внутрь хлынул ночной воздух. На мгновение им овладело почти непреодолимое желание выбраться наружу, но вместо этого он, извиваясь, двинулся назад и спустился в убежище, весь в грязи и пыли. Шарлет направила на него пистолет. - Бах, бах - вы убиты. - И, увидев его встревоженный взгляд, улыбнулась: - Американская шутка. - Не смешно. Он отобрал у девушки "люгер" и сунул в кобуру. - О'кей, - отозвалась она, - вот вам шутка получше. Свидетель видел, как двое убийц покидали здание, а полиции требуется четыре дня, чтобы установить, как они это сделали. Смешно, не так ли? - Это зависит от обстоятельств. - Марш отряхнул пыль с рубашки. - Поскольку полицейские нашли возле одной из жертв записку, написанную ее почерком, из которой ясно, что это самоубийство, я вполне могу понять, почему они не пошли дальше. - Но потом являетесь вы и все же идете дальше. - Я из любопытных. - Это видно, - улыбнулась американка. - Итак, Штукарта убили, и убийцы попытались представить дело как самоубийство. - Такая возможность не исключается, - ответил он, помедлив. Марш тут же пожалел о своих словах. Она заставила его сказать о смерти Штукарта больше, чем подсказывало благоразумие. В ее глазах играла насмешка. Он ругал себя за то, что недооценил ее. Она обладала хитростью профессионального преступника. Он подумал было о том, чтобы отвезти ее в бар и остаться одному, но отказался от этой мысли. Не то. Чтобы знать, что произошло, ему надо было посмотреть на все ее глазами. Он застегнул мундир. - Теперь мы должны осмотреть квартиру партайгеноссе Штукарта. Это, с удовольствием отметил Марш, мигом смахнуло с ее лица улыбку. Но она не отказалась идти с ним. Они стали подниматься по ступенькам, и его снова поразило, что она не меньше его стремилась увидеть квартиру Штукарта. Они поднялись лифтом на четвертый этаж. Выходя из кабины, он услышал, что слева по коридору открывается дверь. Марш схватил американку за руку и увлек за угол, откуда их не было видно. Выглянув, он увидел направляющуюся к лифту женщину средних лет, в шубке, с собачонкой в руках. - Отпустите руку. Мне больно. - Извините. Женщина, тихо разговаривая с собачкой, исчезла в лифте. Маршу хотелось знать, забрал ли уже Глобус у Фибеса папку и обнаружил ли пропажу ключей. Придется поторопиться. Дверь в квартиру была около ручки опечатана красным воском. В записке любопытные уведомлялись, что данное помещение находится под юрисдикцией гестапо и что вход в него воспрещен. Марш надел тонкие резиновые перчатки и взломал печать. Ключ легко повернулся в замке. - Ничего не трогайте, - предупредил он. Интерьер, соответствующий роскоши самого здания: зеркала в вычурных позолоченных рамах, обитые тканью цвета слоновой кости, антикварные стулья на изогнутых ножках, голубой персидский ковер. Военная добыча, трофеи империи. - Теперь расскажите, как было дело. - Швейцар открыл дверь. Мы вошли в прихожую, - начала она взволнованно и задрожала. - Он подал голос, никто не отозвался. Сперва я заглянула вот сюда... Это была ванная, какие Марш видел только в журналах на глянцевой бумаге. Белый мрамор и коричневые дымчатые зеркала, заглубленная в пол ванна, спаренные раковины с золочеными кранами... Здесь, подумал он, чувствуется рука Марии Дымарской, листавшей немецкое издание "Вог" в салонах на Кудам, где ее польские корни отбеливались до арийской белизны. - Потом я вошла в гостиную... Марш включил свет. На одной стороне высокие окна, выходящие на площадь. Остальные стены увешаны большими зеркалами. Куда бы он ни повернулся, всюду видел свое и девушки отражение - черную форму и блестящий голубой плащ, так неуместные в окружении антиквариата. Декоративной причудой обстановки были нимфы. Одетые в позолоту, они обвивались вокруг зеркал, отлитые в бронзу - поддерживали настольные лампы и часы. Тут были полотна с изображением нимф и скульптуры нимф, лесные нимфы и речные нимфы, Амфитрита и Фетида. - Я услышала, как он вскрикнул. И поспешила на выручку... Марш открыл дверь в спальню. Она отвернулась. В полумраке кровь выглядит черной. По стенам и потолку, словно тени деревьев, метались кривые гротесковые очертания. - Они были на кровати, да? Шарлет кивнула. - И что вы сделали? - Позвонила в полицию. - Где был швейцар? - В ванной. - Вы смотрели на них еще раз? - Как по-вашему? Она сердито вытерла глаза рукавом. - Хорошо, фрейлейн. Достаточно. Подождите в гостиной. В человеческом теле шесть литров крови - достаточно, чтобы выкрасить большую квартиру. Продолжая работать - открывая дверцы шкафов, ощупывая подкладки всех предметов одежды, выворачивая руками в перчатках все карманы, - Марш старался не смотреть на кровать и стены. Перешел к прикроватным тумбочкам. Их уже обыскивали. Содержимое ящичков вынимали для осмотра, потом беспорядочно швырнули обратно - типичная неуклюжая работа орпо, уничтожающая больше следов, чем их находят. Абсолютно ничего. Стоило ли ради этого так рисковать? Он стоял на коленях, шаря руками под кроватью, когда услышал _это_. Любовь невысказанная, Верность нерушимая Всю жизнь... - Извините, - сказала она, - мне, наверное, не следовало ничего трогать. Он взял у нее коробку с шоколадом и осторожно закрыл крышку, оборвав мелодию. - Где она была? - На столе. Кто-то последние три дня забирал почту Штукарта и просматривал ее, аккуратно вскрывая конверты и вынимая письма. Они были кучей свалены у телефона. Он не заметил их, когда вошел. Как он мог их пропустить? Коробка с шоколадом была завернута точно так же, как та, что была адресована Булеру. На почтовом штампе стояло: "Цюрих, 16:00, понедельник". Потом он увидел, что она держит нож для разрезания бумаги. - Я просил вас ничего не трогать. - Я же извинилась. - Вы думаете, это игрушки? - "_Она же еще фанатичнее меня_", - подумал он. - Вам придется уйти. Он попытался схватить ее, но она выскользнула из его рук. - Не подходите. - Она отступила назад, направив на него нож. - Думаю, у меня больше прав быть здесь, чем у вас. Если попробуете вышвырнуть меня, я так завизжу, что все гестаповцы Берлина начнут молотить в дверь. - У вас нож, а у меня пистолет. - Ну, у вас не хватит духу пустить его в ход. Марш провел рукой по волосам. В голове промелькнуло: "_Ты считал себя таким умником. Как же, разыскал ее и уговорил вернуться сюда! А она сама все время хотела сюда попасть. Она что-то ищет..._" В дураках остался он. Он сказал: - Вы мне лгали. Она ответила: - И вы лгали мне. Так что квиты. - Все это опасно. Уверяю вас, вы не имеете представления... - Мне известно одно: моя карьера могла бы закончиться из-за того, что произошло в этой квартире. Меня могут уволить, когда я вернусь в Нью-Йорк. Меня вышвыривают из этой паршивой страны, и я хочу знать почему. - Откуда мне знать, что я могу вам доверять? - А откуда мне знать, что я могу доверять _вам_? Так они стояли, может быть, с полминуты - он озадаченно почесывал затылок, она с направленным на него серебряным ножом для разрезания бумаг. Снаружи, на другой стороне площади, куранты начали отбивать время. Марш взглянул на свои часы. Было уже десять. - У нас нет времени на выяснение отношений, - бросил он. - Вот ключи. Этот от двери внизу. Этот от входной двери в квартиру. Этот подходит к тумбочке у кровати. Это ключ от письменного стола. А этот, - он поднял его, - этот, я думаю, от сейфа. Где он? - Не знаю. - Увидев, что он не верит, добавила: - Клянусь. Они молча искали в течение десяти минут, передвигая мебель, поднимая ковры, заглядывая за картины. Внезапно она сказала: - Это зеркало отходит от стены. Это было небольшое, по виду старинное зеркало, висевшее над столиком, на котором она открывала письма. Марш ухватился за позолоченную бронзовую рамку. Она немного подалась, но не выходила из стены. - Попробуйте этим. Шарлет протянула ему нож. Она оказалась права. С левой стороны внизу за краем рамки находился крошечный рычажок. Марш нажал на него кончиком ножа, и зеркало, закрепленное на петлях, отошло в сторону. За ним был сейф. Он осмотрел сейф и выругался. Одного ключа было недостаточно. Там был еще замок с цифровым набором. - Что, не по зубам? - справилась журналистка. - "Находчивый офицер, - процитировал Марш, - всегда найдет выход из трудного положения". И поднял трубку телефона. 8 С расстояния в пять тысяч километров президент Кеннеди демонстрировал свою знаменитую улыбку. Он стоял перед гроздью микрофонов, обращаясь к толпе, собравшейся на стадионе. Позади него развевались красные, белые и голубые флаги и транспаранты - "Вновь изберем Кеннеди!", "Еще на четыре года в шестьдесят четвертом!". Он громко выкрикивал что-то непонятное Маршу, и в ответ раздавался одобрительный рев толпы. - Что он говорит? Телевизор светился голубым светом в темноте квартиры Штукарта. Девушка переводила: "У немцев свой строй, у нас - свой. Но мы все - граждане одной планеты. И пока народы наших двух стран помнят это, я искренне верю, что между нами будет мир". Громкие аплодисменты онемевшей аудитории. Она сбросила туфли и лежала на животе перед телевизором. - А, здесь посерьезнее. - Шарлет подождала, пока президент закончит фразу, и снова перевела: - Он говорит, что во время своего осеннего визита намерен поднять вопрос о правах человека. - Она рассмеялась и покачала головой. - Боже, сколько в нем дерьма. Единственное, чего он хочет, так это поднять число голосов в ноябре. - Права человека? - Те тысячи инакомыслящих, которых вы здесь загнали в лагеря. Миллионы евреев, исчезнувших во время войны. Пытки. Убийства. Извините, что я о них говорю, но у нас, видите ли, бытуют буржуазные представления, что человеческие существа имеют права. Где вы были последние двадцать лет? Презрение, слышавшееся в ее голосе, покоробило его. Он никогда, собственно, раньше не разговаривал с американцами, разве иной раз со случайным туристом, и то из тех немногих, которых сопровождали по столице, показывая лишь то, что дозволяло министерство пропаганды, словно представителей Красного креста, посещавших концлагеря. Слушая ее, Марш решил, что она лучше, чем он, знает современную историю его страны. Он чувствовал, что следовало бы сказать что-нибудь в свою защиту, но не знал что. - Вы говорите, словно политик, - все, что ему удалось придумать. Она даже не затруднилась ответить. Он снова взглянул на человека на экране. Кеннеди старался создать образ полного энергии молодого человека, несмотря на очки и лысеющую голову. - Он победит? - спросил Марш. Журналистка промолчала. На мгновение ему подумалось, что она решила с ним не разговаривать. Потом она заговорила: - Теперь победит. Для своих семидесяти пяти он в хорошей форме, согласны? - Пожалуй. Марш, в метре от окна, с сигаретой в зубах, попеременно поглядывал то на экран, то на площадь. Машины проезжали редко, люди возвращались с ужина или из кино. У статуи Тодта стояла, взявшись за руки, парочка. Трудно сказать, они могли быть и из гестапо. _Миллионы евреев, исчезнувших во время войны_... Ему грозил военный трибунал за один только разговор с нею. Однако ее голова представляла собой сокровищницу, полную самых неожиданных вещей, которые для нее ничего не значили, а для него были на вес золота. Если бы он мог как-нибудь преодолеть ее яростное негодование, пробиться сквозь дебри пропаганды... Нет. Смехотворная мысль. У него и без того достаточно проблем. На экране появилась серьезная блондинка - диктор, позади нее заставка с портретами Кеннеди и фюрера в всего одним словом: "Разрядка". Шарлет Мэгуайр плеснула себе в стакан виски из шкафчика с напитками Штукарта. Подняла его перед телевизором в шутовском приветствии: - За Джозефа П.Кеннеди, президента Соединенных Штатов - умиротворителя, антисемита, гангстера и сукина сына. Чтоб ему гореть в аду! Часы на площади пробили половину одиннадцатого, без четверти одиннадцать, одиннадцать. Она спросила: - Может быть, ваш приятель передумал? Марш отрицательно покачал головой: - Приедет. Вскоре за окном появилась потрепанная "шкода". Она медленно объехала вокруг площади, потом проскочила дальше и остановилась на противоположной от дома стороне. Из машины вышли Макс Йегер и маленький человечек в поношенной спортивной куртке и мягкой шляпе с докторским саквояжем в руках. Он украдкой глянул на четвертый этаж и шагнул назад, но Йегер ухватил его за руку и потащил к подъезду. В тишине квартиры раздался звонок. - Было бы очень хорошо, - сказал Марш, - если бы вы помолчали. Она пожала плечами. - Как вам угодно. Он вышел в прихожую и поднял переговорную трубку. - Алло, Макс. Марш открыл дверь. На площадке никого не было. Спустя минуту тихий звонок возвестил о прибытии лифта и появился маленький человечек. Не произнося ни слова, он торопливо прошел в прихожую Штукарта. Ему было за пятьдесят. Йегер шел следом. Увидев, что Марш не один, человечек забился в угол. - Кто эта женщина? - испуганно спросил он у Йегера. - Вы ничего не говорили о женщине. Кто эта женщина? - Заткнись, Вилли, - проворчал Макс, легонько подталкивая его в гостиную. Марш сказал: - Не обращай на нее внимания, Вилли. Посмотри сюда. Он включил лампу, направив ее вверх. Вилли Штифель с первого взгляда определил конструкцию сейфа. - Английский, - констатировал он. - Стенки полтора сантиметра, высокопрочная сталь. Тонкий механизм. Набор из восьми цифр. Если повезет, из шести. - Он обратился к Маршу. - Умоляю вас, герр штурмбаннфюрер. В следующий раз меня ждет гильотина. - И на этот раз тебя ждет гильотина, - ответил Йегер, - если ты не займешься делом. - Пятнадцать минут, герр штурмбаннфюрер. И потом меня здесь нет. Хорошо? Марш кивнул. - Хорошо. Штифель в последний раз нервно взглянул на женщину. Потом снял шляпу и куртку, открыл саквояж, вынул оттуда пару тонких резиновых перчаток и стетоскоп. Марш подвел Йегера к окну и спросил шепотом: - Долго пришлось уламывать? - А как ты думаешь? В конце концов пришлось ему напомнить, что на нем все еще сорок вторая статья. И до него дошло. Статья сорок вторая имперского уголовного кодекса гласила: все "закоренелые преступники и нарушители морали" могут быть арестованы по подозрению, что они могут совершить преступление. Национал-социализм учил, что преступность в человеке в крови - нечто врожденное, подобно белокурым волосам или таланту к музыке. Таким образом, приговор определялся характером преступника, а не самим преступлением. Грабителя, укравшего после драки несколько марок, могли приговорить к смерти на том основании, что он "проявил склонность к преступлению, настолько укоренившуюся, что это исключает для него возможность стать полезным членом общества". А на следующий день в том же суде добропорядочного члена партии, застрелившего жену за обидное замечание, могли лишь призвать к соблюдению общественного порядка. Штифелю совсем не светил еще один арест. Совсем недавно он отбыл девять лет в Шпандау за ограбление банка. У него не было другого выбора, кроме как сотрудничать с полицией, к чему бы его ни обязывали - быть осведомителем, агентом-провокатором или взломщиком сейфов. Теперь он держал часовую мастерскую в Веддинге и божился, что со старым завязал. Глядя на него сейчас, трудно было этому поверить. Он приложил стетоскоп к дверце сейфа и стал поворачивать диск, цифру за цифрой. Закрыв глаза, он слушал "щелчки тумблеров замка, попадающих в свои гнезда. - Давай, Вилли, - потирая руки, подбадривал Марш. От напряженного ожидания у него затекли пальцы. - Черт возьми, - прошептал Йегер, - надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. - Объясню потом. - Нет уж, спасибо. Я сказал, что ничего не хочу знать. Штифель выпрямился и глубоко вздохнул. - Единица, - заявил он. Единица была первой цифрой комбинации. Как и Штифель, Йегер то и дело бросал взгляд на женщину. Она, сложив руки на груди, скромно сидела на одном из позолоченных стульев. _Иностранка_, черт побери! - Шесть. Так и продолжалось, по одной цифре каждые несколько минут, пока в 23:35 Штифель не спросил Марша: - Когда родился владелец? - Это к чему? - Можно сэкономить время. Думаю, что он заложил в шифр дату своего рождения. Пока что у меня один-шесть-один-один-один-девять. Шестнадцатое число одиннадцатого месяца тысяча девятьсот... Марш просмотрел свои выписки из "Кто есть кто?": - Тысяча девятьсот второй. - Ноль-два. - Штифель попробовал комбинацию и улыбнулся. - Чаще всего это день рождения владельца, - объяснил он, - или день рождения фюрера, или День национального пробуждения. - Он открыл дверцу. Сейф был небольшой. В нем не было денег или драгоценностей, одни бумаги - в большинстве своем старые бумаги. Марш вывалил их на стол и начал сортировать. - А теперь я бы хотел уйти, герр штурмбаннфюрер. Марш оставил его слова без внимания. Красной ленточкой были перевязаны документы на право собственности в Висбадене - судя по всему, фамильное имение. Были акции. Хеш, Сименс, Тиссен - обычные компании, но вложенные суммы были астрономическими. Страховые полисы. Одна человеческая черточка - фотография Марии Дымарской пятидесятых годов в соблазнительной позе. Неожиданно вскрикнул стоявший у окна Йегер. - Вот они. Дождался, долбаный дурак! Площадь быстро огибал серый, ничем не выделяющийся автомобиль "БМВ". За ним следовал армейский грузовик. Машины, развернувшись, остановились, перегородив улицу. Из легковой машины выскочил человек в кожаном, с поясом, пальто. Откинулся задний борт грузовика, и из него стали выпрыгивать вооруженные автоматами эсэсовцы. - Шевелитесь! - вопил Йегер, толкая Шарли и Штифеля к двери. Трясущимися пальцами Марш продолжал перебирать оставшиеся бумаги. Голубой конверт, не подписанный. В нем что-то тяжелое. Конверт не заклеен. На конверте оттиск: "Цаугг и Си, банкиры". Он сунул его в карман. Раздался длинный, нетерпеливый звонок. Звонили снизу. - Они, должно быть, знают, что мы здесь! - Что теперь будет? - прошептал Йегер. Штифель побледнел. Американка не двигалась. Казалось, она не понимала, что происходит. - В подвал, - заорал Марш. - Может быть, разминемся. Давайте в лифт. Все трое выбежали на площадку. Он стал запихивать бумаги в сейф, захлопнул его, перемешал набор и поставил зеркало на место. Сделать что-нибудь со взломанной печатью на двери не было времени. Спутники держали для него лифт. Он втиснулся в кабину, и они стали спускаться. Третий этаж, второй... Марш молил, чтобы лифт не остановился на первом этаже. Он не остановился. Дверь раскрылась в пустом подвале. Над головой раздавались шаги эсэсовцев по мраморному полу. - Сюда! - Он повел их в бомбоубежище. Решетка вентилятора стояла там, где он ее оставил, - у стены. Штифель понял все без слов. Он подбежал к люку и забросил в него свой саквояж. Ухватился за кирпичи и попытался добраться до люка, но ноги скользили по гладкой стене. Он завопил через плечо: - Помогите же! Марш и Йегер подхватили его за ноги и подняли к люку. Человечек, извиваясь, нырнул головой вперед и исчез. Топот сапог приближался. Преследователи нашли вход в подвал. Послышался грубый окрик. - Теперь вы, - обратился Марш к Шарли. - Должна вам заметить, - она указала на Йегера, - что он сюда не пролезет. Йегер ощупал руками талию. Слишком толст. - Я останусь. Что-нибудь придумаю. А вы оба выбирайтесь. - Нет. - Это становилось похожим на фарс. Марш достал конверт и вложил его в руку Шарли. - Возьмите это. Нас могут обыскать. - А вы? - Держа в руках свои туфли, она уже взбиралась на стул. - Ждите от меня вестей. Никому ни слова. Он обхватил ее, взял руками под коленки и толкнул. Она была легкой как пушинка. Эсэсовцы уже были в подвале. Грохот шагов и распахиваемых дверей. Марш поставил на место решетку и отодвинул стул. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧЕТВЕРГ, 16 АПРЕЛЯ Когда национал-социализм будет находиться у власти достаточно долго, станет больше невозможно представить себе образ жизни, отличный от нашего. Адольф Гитлер, 11 июля 1941 года 1 Серый "БМВ" двигался к югу от Саарландштрассе, мимо спящих отелей и пустых магазинов центрального Берлина. У темной громады Этнографического музея он свернул влево - на Принц-Альбрехтштрассе, к штаб-квартире гестапо. Как и во всем, в отношении машин существовала иерархия. Орпо полагались жестяные "опели". У крипо были "фольксвагены", четырехдверные варианты первоначального "КДФ-вагена", машины для рабочих, которые штамповали миллионами на заводах в Фаллерслебене. Но гестаповцы жили шикарнее. Они разъезжали на "БМВ-1800" - зловещих машинах с рычащим усиленным двигателем и тусклым серым кузовом. Сидя на заднем сиденье рядом с Максом Йегером, Марш не сводил глаз с арестовавшего их человека, командовавшего обла