и дело попадались разные предметы. В одном месте Марио поднял серебряную ложку из кучи хлама, чтобы получше рассмотреть чернение. - Марио, бросьте немедленно! - крикнул ему Луций. В тот же момент раздались крики о помощи, шедшие из дома, где дверь наполовину была сорвана с петель. Они увидели, как оттуда выскочила девушка, судя по одежде служанка. Ее платье было разорвано от ворота, выглядывало голое плечо. За ней гнался поджарый тип. Он был из той когорты, кого можно увидеть только в такие дни, и, скорее всего, замешкался тут, тогда как основная группа погромщиков уже отправилась восвояси. Он преследовал ее, словно дичь на охоте. Через несколько прыжков он бы уже схватил девушку, как сокол голубку, и тут Луций окликнул ее. Оторопев, она замерла на месте, все еще ослепленная ярким солнечным светом после полумрака внутри дома, потом бросилась к нему и ухватилась за его руку. Парень подлетел, нагнав жертву, и рванул ее за одежду. - Бей! - крикнул Луций. Костар взмахнул рукой для удара, он мог бы оказаться смертельным, но парень в последний момент отвернул голову. И тогда стальная плетка только порвала ему в клочья рубашку да оставила кровавый рубец на груди. Он пошатнулся и отскочил. Потом уставился на своих противников с опаской и недоверием. Он, видимо, редко показывался на люди и не привык к свету, лицо его было желтым, как пергамент, и словно измятым. Только раздувались ноздри, а рот и глаза скорее напоминали прорези в маске. Он переводил бегающий взгляд с одного на другого, глядя на них как из-за решетки, потом взгляд его упал на винтовку, которую Марио направил на него. Его охватил внезапный ужас - он вытянул, защищаясь, руки. В следующее мгновение его и след простыл, он шмыгнул в сторону, как крыса, метнувшаяся вслед за стаей. Марио повесил винтовку опять на плечо. - Этот наверняка от мессира Гранде, вылез откуда-то с самого низу. Я все ждал, когда он полезет рукой в карман. - Честную пулю жалко на таких вонючих кротов, - пробормотал Костар, - мой автограф продержится на нем не одну неделю. - И почерк у тебя, Костар, не дурен, - похвалил его Луций. Потом он повернулся к де- вушке, которая все еще так и стояла, вцепившись в него. Челка из темных волос спадала ей на лоб, словно у молоденькой кобылки. Ужас еще не исчез с ее лица, и толчками, грозя разорвать лиф, вздымалась грудь, просвечивавшая сквозь разорванное платье. Словно почувствовав кожей на себе взгляд, она прикрыла наготу рукой. Она служит здесь у одной пожилой супружеской пары, врача и его жены, спрятавшихся в подвале, и пошла наверх, чтобы посмотреть плиту. "Тут этот тип и ворвался. Я хочу немедленно выбраться отсюда, не хочу больше иметь ничего общего с парсами". Мужчины успокаивали ее. Луций гладил по голове. В Верхнем городе у нее тетка, она найдет у нее защиту. Она бы хотела только еще собрать свой узелок, но не решалась войти в дом одна, и Марио пошел вместе с ней. - Всегда одно и то же: от пострадавших бегут, как от чумы, - пробормотал Луций. Через некоторое время оба они вернулись. Марио нес в чемоданчике, сплетенном из ивовых прутьев, ее пожитки. Она не забыла и коробку со шляпкой и бережно держала ее, обхватив левой рукой. По воскресеньям таких девушек из простых семей можно было видеть прогуливавшимися по Корсо или по аллее Белого мыса; их там невозможно было узнать, они превращались в прекрасных бабочек, выпорхнувших из куколки. Они следовали моде, пусть скромно, но с большим вкусом. Теперь они вчетвером поднимались на гору и весело шутили; было очень жарко. Временами веяло прохладой, ветерком со стороны Нового города. Луций украдкой рассматривал спасенную девушку, непринужденно болтавшую без умолку. Слезы и смех еще по-детски чередовались в этой юной душе, с легкостью сменяя друг друга, как солнце и тучи в майский день. Она еще успела наскоро зашить разорванное платье, да так, что стежков почти не было видно. Луций видел сбоку темные волосы, спадавшие на лоб, прямой носик. Так когда-то резец скульптора формировал профиль Афродиты, чей храм прежде был здешним святилищем. Потом шли пухлые, слегка вздернутые губки и, наконец, нежный подбородок. Во всей фигурке было много одухотворенности - естественный природный дух сливался с силами весны и молодости. Ему уже довольно часто встречались такие девушки на побережье в заливе и на островах, где выращивали виноград. Древняя гармония края воплотилась в этих дочерях виноделов и земледельцев, рыбаков и гондольеров, спокон веков населявших острова. Все они были как само море, как жемчужины, выросшие в его раковинах, как благодатная почва, соками которой наливалась виноградная лоза. И они же потом, через несколько лет, по-крестьянски выносливые и огрубевшие, вели полностью все хозяйство; часто на верхней губе появлялся легкий пушок. Их можно было видеть в портовых кварталах официантками в тавернах, рассыпанных вдоль дороги на Красный мыс, куда они перебирались, выйдя замуж. Но все они неизменно обладали большой физической силой. Они были хорошими женами, крепкими, здоровыми матерями; они же становились зачинщицами бунтов, мятежный дух которых вынесли с островов поры вольнолюбивой своей юности. Жизненная мудрость и опыт падали, как свет, на давно уже подспудно вызревшую почву. Они подошли к лестнице, отделявшей Верхний город от квартала парсов, вросшего со временем в эту часть города, так как с годами многие из парсов стали селиться и наверху, когда возросло их богатство и окрепло положение в обществе. Успешная карьера отражалась и на местожительстве. Прежде всего сюда переместились парсы-банкиры, ювелиры и торговцы предметами роскоши. Там, где лестница кончалась, стояла охрана Проконсула. Здесь водрузили даже орла со змеей. Видно было, что велась стрельба - то ли бандиты рвались к богатствам Верхнего города, то ли отступали по лестнице, обращенные в бегство. Перед самой баррикадой, за которой стояли солдаты, лежали трупы, остальных раскидало по ступеням, с каменных плит стекала кровь, постепенно запекаясь темными пятнами. В воздухе еще вился пороховой дымок. Они взошли на баррикаду. Луций почувствовал, как девушка опять ухватилась за его рукав. Из узкого прохода навстречу им вышел капрал и отрапортовал. Луций спросил, как его зовут, и похлопал его по плечу: - Господин Проконсул будет вами доволен. Капрал, его звали Калькар, засмеялся: - Здесь была простая работа, она не в счет. А нам хочется показать, на что мы способны. Луций кивнул. Солдаты уже давно соскучились по настоящему делу. По эту сторону баррикады он чувствовал себя привольнее, оружие здесь носили открыто, силой правил порядок. И не было разгула насилия, захлестнувшего все вокруг и утопившего во лжи даже старую добрую порядочность. Только вот правда и неправда слишком уж тесно переплелись, чтобы простой человек мог отделить одно от другого. Все попытки как-то восстановить старые добрые традиции проваливались. Правители сменяли один другого. И поэтому вера и доверие повернулись спиной ко всем институтам власти, из которых одни были просто смешны, а другие внушали страх. Опору все видели только в сильных мужчинах и наделяли их прекрасными качествами. После ухода Регента Проконсул и Ландфогт стремились придерживаться политики равновесия, как это обычно бывает в подобных ситуациях. Оба они знали, что сокрушительный удар можно нанести только один раз и в случае неудачи он станет концом для одного из них. Они делали ход за ходом ради выигрыша в позиции и времени. Ландфогт укрепился на Кастельмарино, тогда Проконсул занял Виньо-дель-Мар; Ландфогт отдавал распоряжение устроить погром в квартале парсов и тут же наталкивался на огневые точки солдат Проконсула. Еще велась тактическая игра: Ландфогту, как в данном случае, хотелось привести в движение массы, в то время как Проконсулу важно было сохранить крупные банки, такие, как банк Шолвина, и обеспечить покой Верхнего города. Но, абстрагируясь от конкретных шагов, символичным было одно: власти мистифицировали друг друга. Примечательным было, что распад единства совпал с небывалым усилением и расширением власти. Так некогда сильные мира сего враждовали друг с другом на том коротком отрезке времени, который предшествовал смене эпох. Красный цвет имел двоякий смысл - символ восстаний и пожаров, он с легкостью переходил в пурпур, возвеличиваясь в нем. Но, как ни толкуй знаки и символы эпохи, испить приходилось ту чашу, какую она подносила. Улицы стали оживленнее. Теперь они уже могли разделиться: Марио пошел провожать Мелитту - так звали девушку - к ее родным, а Костар отправился предупредить донну Эмилию. Мелитта поблагодарила Луция. Он отшутился: - Это для нас одно удовольствие, да и стоило того. Один из нас готов стать вашим кавалером, когда вы наденете шляпку и пойдете гулять на Белый мыс. Я уже как-то видел вас там. - Вы, вероятно, обознались. Я лучше возьму в руки четки и помолюсь за вас. Луций свернул на улицу Митры. Роскошные особняки чередовались здесь с лавками, торговавшими предметами роскоши, железные решетки на окнах были опять подняты. Назад во Дворец по улице шел танк. Солнце стояло в зените. Голубые и желтые паруса-тенты затеняли витрины. Перед одним цветочным магазином вместо витринного стекла был "натянут" занавес из струящейся воды, благоухавшей прохладным ароматом. Вслед за цветами шел Зербони - знаменитый пекарь-пирожник; перед его крошечной лавкой уже снова отведывали вино для возбуждения аппетита. Сам пекарь - с огромным животом и в высоком белом колпаке - стоял в дверях и приветливо кивал головой посетителям. Следующими в ряду были торговцы жемчугом и ювелирными изделиями, потом антикварные магазины старинного серебра, ручных ковров и фарфора. На одной двери простыми буквами было написано: "АНТОНИО ПЕРИ, сафьяновые переплеты". Витрины не было. Отдать рукопись в переплет Пери было привилегией немногих; требовалась рекомендация. Маленькая мастерская изготовляла шедевры и делала это исключительно для узкого круга. Луций вошел в переднюю. Он знал, где вход; древние символы парсов охраняли его. Когда открывалась дверь, раздавался звон медных трубочек. Для мастера в его мастерской это было сигналом, что в передней - кабинете с тусклым освещением - посетитель. Стулья в шелковых потрепанных чехлах стояли вокруг стола, над которым низко висела лампа. Ее мерцающий свет отражался в глубине зеленоватых, старинной изогнутой формы зеркал и в витринах шкафов, где Пери держал книги. Они стояли не как в библиотеках, корешками к смотрящему, а были обращены к нему крышкой, показывая образцы тиснения кожи, чтобы мастер мог принять заказ от клиента, взвесив и выверив все предварительно гораздо тщательнее, чем при раскрое дорогих тканей для пошива роскошных туалетов. Потому что те, как часто говорил Пери, износятся с годами, в то время как добротный переплет не только переживет века, но станет со временем еще краше, так что художник может лишь предугадывать, как будет выглядеть его творение в период своего расцвета. И не одно только время, неустанно смягчающее резкий блеск золота, приглушающее свежесть красок, разглаживающее поры кожи, способствует этому - человеческая рука, прикасающаяся к книге, также работает над совершенствованием переплета. А сыновья и внуки продолжают дело своих отцов. Книги становятся краше и оттого, к кому они попадают, они несут на себе отпечаток любви их владельца. Пери утверждал, что эта безымянная история книг - самое важное в них. Поэтому он и окружил себя ими, как зер- калами, - они излучали свет, пронизывавший все помещение. Эта магическая субстанция была для него важнее отдельных элементов техники изготовления и особенностей стиля. Его ремесло требовало многого - умения обращаться с кожей, знания шрифтов, переходивших по наследству в старых печатных мастерских от отца к сыну, вкуса и чутья того нежного сплетения линий, складывающихся в узор, по которым узнаются эпохи, а также приверженности к литературе разных народов и их наукам. И наконец, был необходим еще небольшой круг знатоков, коллекционеров и сведущих людей, имевших достаточно свободного времени и унаследовавших приличное состояние, для которых общение с изысканными вещами стало их душевной потребностью, их второй натурой. Мастерские, подобные Пери, были как скрытые от глаз цветы, а их покровители - словно пчелы, собиравшие с них мед и одновременно оплодотворявшие их. К ним принадлежал Проконсул и его окружение. Собранные книги действовали благотворно. Луций с ужасом подумал о том, что эта коллекция образцов могла стать жертвой бесчинств - тех, свидетелем которых он только что был. Грубых действий одной варварской руки было бы достаточно, чтобы уничтожить всю эту красоту, стереть ее, словно пыльцу с крыльев бабочки. Чернь делает это с наслаждением. Тут хранились пергаменты, которым столетия придали цвет меда и старинной слоновой кости. На самых изысканных из них стояли папские гербы, таким редкостным было это собрание, о котором Пери имел обыкновение говорить: даже самое знаменитое Пятикнижие, которое пророк Елисей подарил Птолемею Филадель- фу в день одержанной на море победы над Антигонидами, вряд АЛ было прекраснее. По этим книгам молено было наглядно изучать шкалу, по которой бледнеют с течением времени и теряют свой цвет краски - от свежести зеленого яблока до темного померкшего малахита, от ярко-красной до малиновой, от темно-вишневой до белесой, выцветше-розовой. Оттенки цветов действовали успокаивающе, умиротворяюще на человеческие чувства; сочные сильные аккорды прошлых лет звучали все мягче, постепенно затухая. Здесь были и спектры золотого лака - от бархатных тонов лакфиоли до нежных догорающих красок ночных левкоев s заброшенном саду. И на всем поблескивало неяркое золото гербов, знание которых требовало владения особой наукой. Иначе как разобрать, какая ветвь живая, а какая мертвая в этом лесу? Волшебство очарования с полной силой завладело Луцием. Вот, значит, и в библиотеках тоже можно еще жить - не хуже, чем рыбаком на острове, погрузившимся в наблюдение за всем живым. Сокровища, накопленные и оставленные после себя различными культурами, целиком могут заполнить короткую жизнь человека, давая ему занятие, приносящее удовлетворение. Мир так и пребудет бесконечным, если блюсти в себе его меру, а время - неисчерпаемым, если самому держать чашу в руках. Красная портьера отделяла мастерскую от передней. Горьковатый привкус мака, проникавший сюда с колечками дыма из мастерской, казалось, передался даже книгам и тканям. Антонио Пери любил, как и многие парсы, вдыхать опиум. Те, кого угнетает жизнь, легко ищут забвения в мире грез. Углубившись в изучение старых книг и гербов, Луций упустил момент, когда портьера приоткрылась. Он подумал, что вышел мастер - в круглой шапочке, которую надевал на голову во время работы, держа вверх ладони, блестевшие от сусального золота. Но вместо него он увидел перед собой молодую женщину, застывшую на месте и разглядывавшую его. Луций тоже смотрел на нее, не двигаясь, несколько смущенный. Незнакомка была миниатюрна и изящна; темные волосы обрамляли лицо, напоминавшее камею. Ничто в ее чертах и одежде, за исключением кошти, не указывало на ее парсийское происхождение. И на лбу знака касты тоже не было. Ее можно было назвать красивой, и она, без сомнения, была привлекательна, однако ей не хватало экзотики. Но что же тогда казалось ему в ней таким странным? Обеими руками держалась она за портьеру, как ребенок за подол матери. И Луций догадался, что она испытывала страх, сковавший ее, ощущала его безмолвное присутствие. Так можно, по-видимому, слышать язык цветов - вздох барвинка, когда над ним сверкнет серп косы. Он еще никогда не видел столь сильного, столь неприкрытого страха - исходя из самой глубины этого живого существа, он словно коснулся его, заставив содрогнуться. Он оглядел сам себя, как бы проверяя, что же в нем внушает такой ужас. И увидел свой мундир и понял, в чем причина страха девушки. Он поспешил назвать свое имя и сказал: - Я проходил мимо и зашел, чтобы поприветствовать мастера Пери и справиться о его здоровье. Слова его, казалось, сразу прорвали оцепенение, пальцы разжались и выпустили красный бархат. Повисшее в воздухе напряжение исчезло, и все в помещении стало вновь, как прежде. Свет от книг и зеленых зеркал опять заполнил его. Однако Луций все же услышал волнение в голосе, ответившем ему: - Пожалуйста, садитесь. Меня зовут Будур Пери - мой дядя пошел во Дворец, за ним прислали. Но он мне вчера сказал, что футляр готов. Она пошла в мастерскую, где хранились рукописи. На Проконсула это было похоже, что в такой день он как раз решил заняться своей библиотекой. В его окружении одни считали это его слабостью, другие - признаком превосходства, чертой аристократа-вельможи. И в том, и в другом была доля правды. Луцию нравилась эта его легкость. Власть князя проявляется не столько в конкретных действиях, сколько в его облике и стиле жизни. Будур Пери снова вошла в комнату и передала ему футляр из красного сафьяна. - Мой дядя надеется, что вы останетесь довольны. Он открыл футляр, в котором лежало всего лишь несколько рукописных листков. Это были фрагменты из наследия Хайнзе: наброски к его роману из эпохи Возрождения. - Прекрасный манускрипт. Я рад, что ему нашлось достойное обрамление. Он провел кончиками пальцев по чуть волнистой поверхности кожи, словно стараясь разгладить ее. - Дядя просил передать вам, что он мог бы под прессом выпрямить эти места, но он решил все оставить так, как то создала сама природа. - И правильно сделал. Кожа не панцирь; она чувствует и дышит. Пусть будут видны ее поры. Декор, избранный Пери, был очень скромен - узкая золоченая рамка по краю футляра. Клеймо, поставленное мастером, как обычно, на свою работу, было размером не больше герба Луция на его перстне с печаткой - копья и девиза вокруг него: "Поражающее цель без промаха". - Прекрасный девиз, господин де Геер, - ваше имя указывает на франкское происхождение? - Так может показаться на первый взгляд, хотя мы саксонских кровей. "Де rep" - копье, и "де" в нашем имени не столько уже родительный, сколько именительный падеж и выражает скорее характер, чем указывает на происхождение рода. Он показал на эмблему герба, обвитую девизом: - То же самое произошло и с острием копья, постепенно принявшим форму лилии, которую вы видите здесь. Оно стало растительным орнаментом, украшающим визитные карточки и книжные переплеты. - Мне кажется, вы говорите об этом с сожалением, а должны бы быть благодарны вашим франкским предкам по материнской линии. Складывается впечатление, что саксы так и остались довольно диким племенем. - Может, это и самое лучшее в наше время. Нам следует поговорить об этом более обстоятельно, когда я опять как-нибудь зайду сюда. - С удовольствием. Приходите, пожалуйста, к чаю. Дядя будет очень рад; он мне много рассказывал о ваших беседах с ним. Мне хотелось бы порасспросить вас и о Хайнзе - не из простого любопытства: я защищалась у Фернкорна. Луций поднялся. - Я его только что видел. Говорят, в ближайшие дни он будет делать доклад на тему "Рождение индивидуума". - Это его конек. Подождите, я вам запакую. - Она покачала головой. - Нет, тот страх, который напал на меня, - мне самой за себя стыдно. Однако, как вы полагаете - все уже позади? - Можете быть в этом уверены. Зербони уже опять печет пирожки. Но если вы почувствуете опасность, позвоните мне. Вы всегда найдете во мне друга. - Это вы говорите только так, из вежливости. Он протянул ей руку: - Ловите меня на слове. ВО ДВОРЦЕ Когда Луций вошел во Дворец, сигналы отбоя в коридорах возвещали о конце боевой тревоги. Даже при малейших беспорядках в городе было предписано соблюдение особой осторожности; взрывчатого вещества скопилось в проходах так много, что достаточно было бы лишь одной неосмотрительной искры. Приемная была полна посетителей. Как всегда в субботу, все торопились получить последние подписи и распоряжения, чтобы провести свободные часы второй половины дня на Корсо или Виньо-дель-Мар. В такие дни вкус к радостям жизни особо возрастал. Тереза доложила о нем. Патрон уже ждал его. Его рабочий кабинет был прост: большой письменный стол и несколько стульез - вот и вся меблировка. Украшение на с гене - порт- рет Проконсула, рядом карты и утыканный цветными флажками план Гелиополя. На письменном столе ничего, кроме тонюсенькой папочки с документами и телефона - и огромный букет лилий. Напротив стола - экран, по которому бежали кадры хроники текущего дня. Патрон заведовал делами Проконсула вот уже два года. Он начинал, как и все выходцы из Бургляндии, в кавалерийском отряде горных стрелков и по-прежнему носил их форму. В узком кругу его считали одним из самых умных. Он играючи справлялся с работой, которая раздавила Нишлага, его предшественника. К тому же никто никогда не видел его суетящимся или в стрессовом состоянии. Дела никогда не диктовали ему темпа работы. Они выстраивались перед ним в шеренгу текущих вопросов, которым он или давал отлежаться, или решал их, если находил, что время для этого созрело. Он никогда не брался за них с острия, они сами поворачивались к нему тупым концом. В его кабинете темные дела всегда прояснялись, а пути решений упрощались. За это короткое время он переформировал весь штаб по своему усмотрению. При Нишлаге исправной службой считалось полное понимание и проникновение во множество деталей. "Сила духа - в работе " - было его любимым выражением. Рапорты, обсуждения, сообщения тонули в бесконечных мелочах. Он искал решения в самом полученном материале, будто оно содержалось там и вытекало оттуда. Поэтому он придавал такое значение обстоятельному изложению дела на бумаге и предпочитал, как все, кто с трудом принимает решения, иметь перед собой письменное предписание. Свет горел у него до поздней ночи, и еще целые охапки папок он брал на ночь к себе в квартиру. Таким образом он развел за спиной Проконсула отменную бюрократическую волокиту. Правда, борьба за власть разыгрывалась вне стен хранения всех этих папок и регистрации входных и выходных данных. Это еще крупно повезло, что за время его деятельности все в общем и целом оставалось спокойным. Он ушел, потому что сердце и желудок не выдержали такой нагрузки. Новый шеф смел всю бумажную писанину. Собранные досье, затребованные Нишлагом, были отправлены нечитанными назад к их отправителям. Вскоре он добился того, чтобы папка, которую Тереза по утрам клала ему на стол, стала тонкой и содержала квинтэссенцию происходящих в подведомственной ему сфере процессов. Только в таком виде они могли подпасть под компетенцию Патрона. И кроме того, он нацеливал своих людей на принятие собственных решений. "Я скорее прикрою ошибку, чем извиню уклонение от принятия решения". Бюрократическое ведение дела казалось ему пагубным, и он никогда не допускал ссылок на документы в тех случаях, где было возможно очное свидетельство. Как старый егерь-кавалерист, он придавал большое значение верховой езде и требовал, чтобы служба ежедневно и при любой погоде начиналась с езды верхом, будь то на ипподроме, на берегу моря или на Пагосе. В первую голову он настаивал на этом при составлении учебных планов в Военной школе. "Если хочешь вести эстетический образ жизни, - имел он обыкновение говорить, - лучше всего быть поближе к произведениям искусства и красивым вещам, чтобы без помех и суеты любоваться ими. Но если хочешь повелевать, надо начинать свой день с верховой езды, и лучше перед строем". Он придавал большое значение искусному проникновению в тонкости секретов власти, а также хорошему нюху. Завтрак с мавретанцами стоил для него порой целого рабочего дня. Он также был не против время от времени покутить с ними вместе. Он бывал в гарнизонах, ниточки от него тянулись даже в провинции, находившиеся по ту сторону Гесперид. Прирожденное чувство свободы усиливало его личностный авторитет, что делало его способным противостоять козням услужливо-покорных людей и их хозяев, даже держать в этом противостоянии инициативу в своих руках. Луций доложил о своем прибытии. Патрон поднялся и пожал ему руку. - Хорошо, что вы опять тут. Мы беспокоились о вас. Проконсул тоже ждет вас. Он указал на стул и прервал непрерывное мелькание кадров на экране, где разворачивалась картина швартовки "Голубого авизо". Потом включил аэроионизатор. - Тереза, принесите нам чай и скажите там всем, что я буду занят долго. Ничего страшного не случится, если вся эта компания появится на Виньо-дель-Мар чуть позже. Ну рассказывайте, де Геер. Как поживает Бургляндия? Стоят ли еще старые замки? Луций сел напротив и стал рассказывать. Как и все остальные насиженные места, он знал, конечно, родовую вотчину генерала и побывал там. Старые стены все еще стояли, но все больше ветшали. Скалы были испещрены могилами, как пчелиными сотами, и того гляди могли рухнуть - мертвые разрушали их. На подворьях жизнь тоже текла по-старому, почти как преж- де, поскольку только кое-что из новых идей просочилось в Бургляндию, тут же сказавшись отрицательно на патриархальности ее устоев. Правда, влияние этого нового, и особенно техники, никогда не даст там должного эффекта, однако нарушает естественный ход жизни и преемственность традиций. Это заметно по брожению в умах, особенно среди молодежи, когда беседуешь с ними у камина. В общем и целом все еще, правда, идет пока по старым, заведенным порядкам, и по ту сторону Гесперид все еще есть жизненное пространство для достойного человека существования. Многие там даже подумывают о том, чтобы обособиться и замкнуться еще сильнее, чем до сих пор. Так, ему, Луцию, выговаривали за то, что в Гелиополе и еще кое-где хотят вмешаться в распри и снискать недобрую славу. Нужно бы полностью отказаться от этой мышиной возни. Политика опустилась сейчас до голой механики, одно манипулирование, нет ни достойных фигур, ни благородных целей, одно звериное насилие. Поэтому лучше всего уединиться в своих неприкосновенных родовых замках, обрабатывать землю, охотиться, ловить рыбу, посвятить себя прекрасным искусствам и культу поклонения могилам предков, как здесь было принято спокон веков. Все остальное - пена времени, кратер, выжигающий сам себя, а что касается всех этих прочих государств, то к ним относится то, что сказал Гераклит про своих сограждан из Эфеса: они не стоят того, чтобы ломать себе голову, что будет с ними дальше. Жаль расходовать на это ум и талант сынов Бургляндии! - Мне хорошо знакомы эти разговоры, дорогой друг, они все те же, что и при царе Горо- хе. Надеюсь, вы высказали этим старым ворчунам свое мнение. - Я сделал все, что мог, Патрон, чтобы обрисовать ситуацию. И твердо придерживался нашей точки зрения: хотя Бургляндия и остается для нас последним прибежищем на земле, однако у нас есть свои обязательства и тут. Мы можем выйти из игры, но именно поэтому и непозволительно думать о собственном спасении. Нас обязывает не одно только наследие предков, но и возложенная на нас миссия. Патрон поднял руку, и Луций почувствовал, что он несколько разгорячился. Он прервал себя: - Но позвольте спросить, что здесь произошло за это время? В Кастельмарино мы прошли мимо трупа, в Старом городе столкнулись с беспорядками. Патрон показал на экран: - Труп был обнаружен еще на рассвете дозорными с Виньо-дель-Мар. Они видели, как его выложили на ступеньки тюремные стражники Кастелетто. Сейчас они его опять убрали. Преследуемая цель была, по-видимому, личного характера - мессир Гранде устраивал спектакль для путешествующих с ним сограждан. А вот погромы в квартале парсов, напротив, должны, видимо, оживить ситуацию. Я ожидаю усиления и эскалации беспорядков. Агентура доносит, что в Центральном ведомстве создан отдел по вопросу о парсах под руководством некоего доктора Беккера. Сейчас в бульварной прессе можно многое прочесть о парсах, и, говорят, будут напечатаны даже разоблачительные памфлеты. - В чем их упрекают? Что им вменяют в вину? - Так, всякое и кое-что еще сверх того. - Неужели ничего нельзя сделать для этих людей? - В лучшем случае постепенно, в рамках всеобщей безопасности. Для начала широкомасштабных контрдействий они не самый удачный объект. Мы надеемся, что Ландфогт подставится нам более уязвимым местом. Парсов здесь так же не любят, как и в странах ислама, и, кроме того, они сохранили некоторые малоприятные обычаи, я бы сказал, отталкивающего характера. А потом еще эти ломбарды, конторы мелких ростовщиков, банки, и, в конце концов, не все уж так надуманно, что болтают про их отели и термы. Чтобы не отстать от мессира Гранде, я здесь у себя тоже завел референта по всему комплексу проблем, связанных с парсами. Вы можете получить у него необходимую информацию, если вам небезразлична судьба этого народца. Он улыбнулся и выключил аэроионизатор. - А теперь идите отдохните с дороги. У вас сегодня еще много дел. Донна Эмилия наверняка уже все приготовила для вас. Он проводил Луция до двери. Там он взял его за локоть и тихо сказал: - Ваши сообщения из Астурии лежат у Проконсула на столе. Он доволен ими. И от Дона Педро тоже уже есть известия. Князь желает только еще получить общую оценку сложившейся ситуации, без особых подробностей и по возможности быстрее. У вас целая ночь впереди, я представлю вашу докладную записку утром, во время рапорта. Оставайтесь в пределах досягаемости на тот случай, если последует приказ об устном сообщении и пояснениях. Луций поднимался широкой лестницей к казенным квартирам. Потребовалась большая реконструкция Дворца, чтобы оборудовать то великое множество жилых помещений, в которых возникла необходимость. Тут же разместились подсобные помещения и кухни. Раньше все жили в рассеянных по всему городу и его пригородам домах, отстоящих далеко друг от друга; теперешнее положение не позволяло этого больше. И Проконсул не поскупился на расходы, обустроив старые стены с максимальным комфортом, чтобы они не уступали ни кварталам Нового города, ни роскошным особнякам. Здесь даже был свой маленький театр. Луций жил в вольере - так назывался пристроенный верхний выступ, откуда открывался широкий вид на море. Назвали его так потому, что стеклянные крыши мастерских художников придавали эркеру форму птичьей клетки. Проконсул, любивший общение с художниками, с удовольствием отдал им эту мансарду во Дворце. Луций чувствовал себя в вольере очень вольготно. Высота, свобода обзора и несвойственная всему мрачному сооружению мажорность напоминали ему Бургляндию. Он поселился здесь с тех пор, как опять вернулся на военную службу. Это был не такой простой шаг для него после долгих лет полной независимости. Жизнь его приняла размеренный ритм, что создает для неженатого человека своего рода иллюзию домашнего быта. Он любил свои книги, свою мебель, одинокие прогулки, любил выпить по рюмочке в кругу умных людей, которые еще не разучились выражать свои чувства. Все это он нашел здесь, в вольере. Вход в его квартиру был прорублен в старой каменной кладке в стене: сначала надо было пройти через небольшую переднюю. Из нее он сразу попадал в рабочий кабинет, слева к которому примыкали спальня и ванная комната. Все симметрично повторялось с правой стороны и было предназначено для гостей. Чердак, чуланчик и даже каморка для седельной сбруи тоже были здесь же рядом. Крытая лоджия была очень удобна на период жары. Луций не признавал природного обогрева. При северном ветре он пользовался маленьким выложенным термобронзой камином. Недавно к этим помещениям добавились еще два: кухня и бронированная комната, пользование которой было предписано сотрудникам Проконсула. Она была достаточно просторной - Луций мог в ней читать и писать, как в каюте на корабле; на встроенных полках он хранил, кроме секретных бумаг, свои дневники и рукописи, которые отдавал Антонио Пери в переплет. Кухня напоминала скорее буфетную, где можно было подогреть или остудить блюда, которые приносили ему Костар или донна Эмилия. Самым роскошным в ней была плита из термобронзы, забранная для безопасности по краям фарфором. Плита имела все степени нагрева и охлаждения, оптимальные для кулинарного искусства. Когда Луций вошел, навстречу ему прыгнул Аламут, черный кот, которого донна Эмилия отдавала Ортнеру, когда он бывал в отъезде. Луций любил его общество, настраивавшее его на философский лад, и чувствовал, как продвигается работа, когда животное поблизости. Донна Эмилия поставила на стол цветы. Она вошла с лоджии и поздоровалась с ним. Донне Эмилии было около пятидесяти лет. О ее родителях ничего не было известно; отец Луция нашел ее ребенком в одной деревне, которую вырезали партизаны, и взял ее с собой в Бургляндию. Там она и выросла в их семье. Она ухаживала за Луцием, а позднее вышла замуж за человека, который занимался торговлей на островах. После его смерти она вернулась к ним и стала вести домашнее хозяйство у Луция. Костар, его личный адъютант, был родом из Бургляндии, с одного небольшого подворья. Донна Эмилия и Костар приехали с Луцием из страны замков, тогда как Марио был приставлен к нему здесь в качестве его шофера. Оба они жили с Луцием в одном флигеле, и их фонофоры были подключены к его; Марио носил при себе селектор связи. Раздался стук в дверь, и в комнату вошел Хальдер, юный художник, сосед Луция. Он входил в число тех, кому Проконсул предоставил жилье в вольере; из его ателье можно было наслаждаться самым красивым видом приморского города. Но он не оставил и своего старого рабочего места, маленького домика в садовом парке, в "хозяйстве Вольтерса". Он подошел к Луцию и пожал ему руку. - Я слышал от донны Эмилии, что вы опять тут, и не хочу вам мешать, у вас наверняка дел по горло. Так удачно все сложилось, ведь завтра вечером я праздную свой день рождения и хотел бы просить вас быть тоже. Придут Ортнер и Сернер. -Я буду, если только получится. Вы же знаете, Хальдер, сколько радости доставляет мне ваше общество. Вошел Костар и начал распаковывать чемоданы. Марио доложил, что Мелитта нашла своих и просила еще раз поблагодарить Луция. Тут же появились курьеры с приказами, потом принесли букет цветов, пришла почта, скопившаяся в его отсутствие. Путешествие на Геспериды закончилось, и снова надо было начинать жизнь во Дворце. Он поел, просмотрел почту, сменил военный мундир на халат. Начало смеркаться; на лоджиях заиграли яркими красками красные и желтые цветы. Ласточки, праздно проведшие дневные часы, возвращались к своим гнездам в расщелинах скал и стен башен, а на смену им вылетали большие летучие мыши. В гавани, в городе и на море вспыхнули огни. Донна Эмилия стояла перед термобронзовой плитой и заваривала чай, дожидаясь, пока он настоится до темно-вишневого цвета. Луций попросил приготовить ему чай для ночного бдения. День был долог и богат впечатлениями. Донна Эмилия поставила на стол все для чая и пожелала ему спокойной ночи. Луций мог открывать бронированную комнату, только когда оставался один. Он произносил пароль, тогда замок становился видимым, затем - второй, и дверь со свистом распахивалась. Он вставил ключ с обратной стороны и включил лампочку и вентилятор. Взяв чай, он заперся в обществе Аламута для работы. Он достал из секретной кассеты стопку бумаги рыжеватого цвета, на каждом листе которой светящимися буквами была сделана предупреждающая надпись: "Внимание! Самовозгорание! Избегать попадания солнечных лучей!" Речь шла об одном изобретении, сделанном в стенах Дворца. Главная цель его носила воспитательный характер: оно должно было способствовать тому, чтобы все секретные документы писались и прочитывались в бронированных комнатах. В случае кражи или потери документа написанное самоуничтожалось еще до того, как документ мог быть прочитан. Патрон же придерживался, однако, мнения, что подлинное достоинство нововведения заключалось в том, что оно вызвало массовое сожжение старых бумаг и папок. Он распорядился внедрить это изобретение по настоянию Главного пиротехника Сиверса, которого считал гением в своем деле. Но сегодня, однако, Луций нашел оправданным использование подобной бумаги. В левом углу он написал: "Только для Патрона и Проконсула" - и начал, пользуясь стенографией, писать донесение: "Подробности аудиенций, данных мне Доном Педро, и бесед с его верноподданным помощником уже известны. Смотри дипдонесения I-V. Поэтому перехожу сразу к оценке ситуации. Следует принять как достоверные сведения, что Дон Педро еще до конца этого года заменит существующее правительство своими людьми. Его государственный переворот неминуемо вызовет возникновение во всех странах народных партий. Дон Педро надеется, что Проконсул сочтет благоприятным данный момент, чтобы не только разделаться с Ландфогтом, но и утихомирить поддерживающий его демос. Чтобы получить такую помощь, он готов пойти на материальные и кадровые жертвы, которые наверняка даже перекроют те предложения, что подробно изложены в "Астурии III". Оставалось выяснить, идентичны ли позиции Проконсула и Дона Педро и существует ли тем самым основание для их совместных действий. Дон Педро и его сатрап убеждены в том. Однако следовало бы возразить, что враги наших врагов вовсе не обязательно наши друзья. Цели Проконсула значительно шире. И он подвергнет их риску, приняв участие в операциях, не учитывающих весь круг проблем. Чего как раз и следует избегать, если он стремится достичь кульминации с помощью одной из сторон, участвующих в гражданской войне, если истолковывать это слово в духе Клаузевица. Возможным представилось только намекнуть, что Проконсул даже и в том случае не ввяжется в голый государственный переворот, когда удача его не будет вызывать никаких сомнений. Ведь ни люди, ни методы, ни идеи Дона Педро не выходят за рамки диктатуры. Это не исключает, однако, нашего интереса к их планам. Их провал скажется и на Гелиополе. По этой причине желательно было бы, чтобы они укрепились политически. Чем при этом придется пожертвовать из potestas(1), обернется потом как auctoritas(2). И в этом случае можно будет рассчитывать на Проконсула. В ответ на это помощник Дона Педро выставил в качестве довода аргумент, что противная сторона выступила с актами насилия. И скорее следует вести речь о мерах самообороны, ведь так уж повелось с давних пор, что преступления вершатся сверху, легально прикрываясь именем большинства. Порядочные политики - --------------------------------------- (1) Сила, мощь, власть, государственная должность (лат.). (2) Вес, влияние, авторитет (лат.). всегда в меньшинстве, а соблюдение законов - украшение немногих. Следует предвидеть, что попытка Дона Педро провалится. Она не что иное, как контрудар реакции, обремененный всеми ее слабостями, и приведет в лучшем случае к искусственной стабилизации, гальванизации беспорядков, но и то лишь на короткий отрезок времени. Если Проконсул согласен с подобной оценкой ситуации, тогда он не одобрит операцию, может, даже решительно осудит ее. Следует предвидеть, что в таком случае возрастет степень угрозы с той стороны, но одновременно в этом кроется и признак силы Проконсула - сразу станет очевидным, что действия его согласуются с принципами, значительно превосходящ