Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 Перевод: Кирилл Плешков (kir@pleshkov.spb.su)
 "Если" N2 - 1995.
 OCR & spellcheck: Андрей Подрубаев
---------------------------------------------------------------



   Я  часто  вспоминаю  тот  день в Алике, когда  мы  с  отцом  и  матерью
торопливо  носились  туда-сюда, складывая в кучу  на  крыльце  наши  вещи,
готовясь к отпуску в Паллахакси. Хотя я был тогда еще мальчишкой,  но  уже
достаточно хорошо знал взрослых, чтобы по возможности держаться в  стороне
во  время  этого  ежегодного  события, которое почему-то  всегда  вызывало
состояние, близкое к панике. Мать бегала вокруг с отсутствующим  взглядом,
постоянно  спрашивая  о местонахождении жизненно необходимых  предметов  и
затем   отвечая   на  свои  же  собственные  вопросы.  Отец,   высокий   и
величественный, спускался и поднимался по ступеням, ведущим  в  подвал,  с
канистрами для предмета его гордости -- самоходного мотокара. Каждый  раз,
когда родители бросали взгляд на меня, в их глазах не было любви.
   Так  что  я старался не попадаться им на глаза, тем не менее  следя  за
тем,  чтобы не были забыты мои собственные вещи. Я уже сунул в  кучу  свой
слингбольный  мяч, кругляшечную доску, модель грум-глиссера  и  рыболовную
сетку.  Во  время  тайного визита к мотокару я спрятал за задним  сиденьем
клетку с ручными бегунчиками. В это мгновение из дома появился отец с  еще
одной канистрой в руке. Он хмуро взглянул на меня.
   --  Если хочешь принести хоть какую-то пользу, можешь заправить бак. --
Он  поставил канистру рядом с машиной и протянул мне медную воронку. -- Не
пролей. В наши дни это большая ценность.
   Он  имел в виду дефицит, возникший вследствие войны. Мне казалось,  что
вряд  ли  он  когда-либо имел в виду что-либо другое.  Когда  он  вернулся
обратно  в  дом,  я  отвинтил пробку, вдыхая пьянящий  запах  спирта.  Эта
жидкость  всегда  привлекала  меня; моему  мальчишескому  разуму  казалось
невероятным,  что  жидкость, особенно жидкость, очень  напоминающая  воду,
способна гореть. Как-то раз, по предложению приятеля, я попытался ее пить.
Спирт,  говорил  приятель, основа пива, вина и всех  прочих  возбуждающих,
запрещенных напитков, которые подавали в забегаловках.
   И  вот  однажды  ночью я пробрался в подвал, крепко держась  за  теплый
камень, чтобы отогнать страх, открыл канистру и отхлебнул из нее. Судя  по
тому,  как спирт обжег мой рот и горло, я вовсе не удивился тому,  что  он
может  приводить в действие паровой двигатель. Но я не мог поверить  тому,
что  люди пьют это для удовольствия. Шатаясь и испытывая тошноту, я какое-
то  время  стоял  и  стонал, прислонившись к стене,  чувствуя,  как  вдоль
позвоночника  стекает  холодный пот. Была зима, и  холодная  планета  Ракс
наблюдала  за мной, словно дьявольский глаз; ледяные зимние ночи  в  Алике
навевали ужас.
   Но  я  всегда  связывал Паллахакси с летом и теплом, и именно  туда  мы
сегодня  отправлялись.  Я  вставил носик  воронки  в  горловину  мотокара,
наклонил канистру, и спирт с бульканьем потек в бак. Через дорогу за  мной
наблюдали три маленькие девочки. Они разинули грязные рты от восхищения  и
зависти при виде великолепной машины. Я поставил пустую канистру на  землю
и  поднял  другую.  Одна из девчонок швырнула камень, который  ударился  о
полированную  поверхность,  затем все три с  воплями  кинулись  по  дороге
прочь.
   За  домами через дорогу виднелись высокие шпили зданий Парламента,  где
Регент  возглавлял  Палату  Депутатов и где в  маленьком  темном  кабинете
работал мой отец в должности секретаря министра общественных дел. Мой отец
--  парл,  а  мотокар, во всем своем блеске, служил веским доказательством
социальной  значимости  отца.  Досада детишек  была  понятна,  но  чем  же
виновата машина?
   Я  повернулся  и  взглянул на наш дом. Это было большое  сооружение  из
местного  желтого  камня. В окне промелькнуло встревоженное  лицо  матери.
Mесколько  разумных цветов охотились в саду за неуловимыми насекомыми,  и,
помню,  меня тогда удивило, что сад выглядел в том году столь неухоженным.
Повсюду  росли  сорняки  -- расползлись, словно  раковая  опухоль,  удушая
последние   синеподы  изумрудными  гарротами.  Их  неумолимое  наступление
внушало необъяснимый страх, и я внезапно содрогнулся, представив себе, что
к  тому  времени,  когда мы вернемся из отпуска, они  завладеют  домом  и,
пробравшись ночью сквозь обшивку стен, задушат нас во сне.
   -- Дроув!
   Надо мной возвышался отец, протягивая мне еще одну канистру. Я виновато
поднял глаза, и он со странным выражением пожал плечами.
   --  Ладно,  Дроув.  -- Он тоже разглядывал дом. -- Я сам  закончу.  Иди
собери свои вещи.
   Быстрым  взглядом я окинул свою комнату. В Паллахакси  мне  понадобится
совсем  немного  вещей: там нас ожидает другой мир  и  другие  занятия.  В
соседней комнате слышались быстрые шаги матери.
   На  подоконнике стояла стеклянная банка с моим ледяным гоблином. Я чуть
не  забыл о ней. Я внимательно рассмотрел ее, и мне показалось, что я вижу
тонкую  пленку  кристаллов  на поверхности густой  жидкости.  Я  огляделся
вокруг,  нашел палочку и осторожно дотронулся до ледяного гоблина.  Ничего
не произошло.
   Прошлой  зимой, когда далекое солнце едва было заметно на небе  и  Ракс
казался  ночью  жуткой  холодной глыбой, среди  соседских  ребят  возникло
повальное увлечение ледяными гоблинами. Никто не мог в точности сказать, с
чего  началось  это  увлечение,  но  вдруг  оказалось,  что  у  всех  есть
стеклянные банки, наполненные насыщенными растворами, в которых  с  каждым
днем  росли  удивительные  кристаллы, пришедшие  с  болотистых  прибрежных
равнин, где жили ледяные дьяволы.
   -- Надеюсь, ты не собираешься брать эту гадость с собой! -- воскликнула
мать, когда я вышел из комнаты с гоблином в руках.
   -- Не могу же я его оставить, правда? Он почти готов. -- Чувствуя страх
в  ее голосе, я развил свою мысль. -- Я начал делать его тогда же, когда и
Джоэло  с нашей улицы. Гоблин Джоэло ожил два дня назад и чуть не  откусил
ему палец. Смотри! -- Я покачал банкой у нее под носом, и она отшатнулась.
   --  Убери  эту мерзлую дрянь! -- крикнула она. Я с удивлением уставился
на  нее, так как до сих пор не слышал, чтобы мать ругалась. Я услышал шаги
отца  и,  быстро поставив гоблина на стол, отвернулся и начал  возиться  в
углу с кучей одежды.
   -- Что случилось? Это ты кричала, Файетт?
   --  О...  О, все в порядке. Дроув меня немного напугал, вот  и  все.  В
самом деле, ничего страшного, Берт.
   Я почувствовал руку отца на плече и с некоторым колебанием повернулся к
нему лицом. Он холодно посмотрел мне в глаза.
   --  Давай  говорить прямо, Дроув. Хочешь поехать в Паллахакси --  тогда
веди  себя как следует. У меня хватает забот и без твоих глупостей. Иди  и
отнеси вещи в машину.
   * * *
   Мне всегда казалось несправедливым, что отец может силой заставить меня
подчиниться  его  воле.  Когда  человек  становится  взрослым,   полностью
формируется его интеллект, и с этого момента он начинает катиться вниз под
гору.  Вот  так  же  и с моим отцом, с обидой думал я,  загружая  мотокар.
Напыщенный  старый  дурень,  сознавая  свою  неспособность  победить  меня
интеллектуально, вынужден прибегать к угрозам. В некотором смысле я  вышел
победителем из этого небольшого поединка.
   Проблема была в том, что отец этого не сознавал. Он бегал из комнат  на
крыльцо  и обратно, не обращая на меня внимания, в то время как я  пытался
поспевать за ним -- безуспешно, поскольку груда ящиков продолжала расти. Я
доставил  себе небольшое удовольствие, швырнув его вещи в багажник,  в  то
время как свой собственный багаж аккуратно разместил на свободном сиденье.
Я  обнаружил,  что размышляю о том, почему мне нравится время  от  времени
пугать  мать, и решил, что меня подсознательно возмущает ее глупость.  Она
жила  во  власти  предрассудков, считая их неопровержимыми  аргументами  в
любом споре.
   Мы  все страшно боялись холода -- подобный страх вполне естественен, и,
несомненно, возник как средство, предупреждающее нас о том, чем грозят нам
ночь,  зима и стужа. Но ужас перед холодом, который испытывала  мать,  был
куда сильнее: совершенно неоправданный и, вполне возможно, наследственный.
   Все  дело  в  том, что ее сестра попала в сумасшедший дом. В  этом  нет
ничего особенного, и такое случается со многими, но мать сумела облечь эту
историю в форму высокой драмы.
   Мне всегда казалось, что тетя Зу как-то влияла на моего отца; во всяком
случае, она уговорила его одолжить ей мотокар -- она хотела показать  меня
каким-то дальним родственникам. Была зима.
   Мы  были  на  полпути  домой, в совершенно безлюдной  местности,  когда
кончилось топливо и мотокар, зашипев, остановился.
   --  О  Господи, -- тихо сказала тетя Зу. -- Нам придется  идти  пешком,
Дроув.  Надеюсь,  твоим  маленьким ножкам хватит  сил.  --  Я  в  точности
запомнил ее слова.
   И  мы  пошли пешком. Я знал, что нам никогда не удастся добраться домой
до  темноты,  что вместе с темнотой придет холод, а мы были слишком  легко
одеты.
   --  О  Господи,  --  сказала  тетя  Зу несколько  позже,  когда  солнце
скрылось, и на горизонте появился зловещий диск Ракса. -- Мне холодно.
   Мы  прошли мимо группы кормившихся лоринов, которые сидели среди ветвей
и  что-то  шумно  жевали, и я подумал, что, если мне действительно  станет
холодно  --  страшно  холодно,  -- я смогу  прижаться  к  одному  из  них,
зарывшись  в теплую длинную шерсть. Лорины -- безобидные, мирные создания,
и в Алике их главным образом используют в качестве компаньонов для локсов.
В  холодные  дни  локсы могут впасть в оцепенение и частичный  паралич  от
страха,  и  присутствие  лоринов действует на них успокаивающе.  Некоторые
говорят,  что это разновидность телепатии. В тот вечер я жадно смотрел  на
лоринов, завидуя их шелковистой шерсти и ленивому добродушному нраву.
   Ракс поднялся над деревьями, отражая холодный свет.
   -- Если бы у меня была меховая шуба... -- пробормотала тетя Зу.
   -- Мы могли бы прижаться к лоринам, -- нервно предложил я.
   --  С  чего  ты  взял,  что  я  позволю себе приблизиться  к  подобному
животному? -- огрызнулась тетя Зу, раздражение которой усиливал страх.  --
Ты что, думаешь, я не лучше локса?
   -- Извините.
   -- Почему ты идешь так быстро? Тебе, должно быть, тепло в твоей куртке.
У меня такая легкая одежда.
   Вероятно, я был столь же испуган, как и она; мы были далеко от дома, и,
несмотря  на куртку, холод начинал кусать меня своими острыми  клыками.  Я
сунул  руки  в карманы и молча зашагал быстрее. И все же подсознательно  я
постоянно  думал о лоринах: если все остальное -- включая тетю  Зу  --  не
поможет, животные обо мне позаботятся.
   Они всегда так поступали...
   -- Дай мне свой шарф закутать руки, Дроув. У меня нет карманов.
   Я  остановился, разматывая с шеи шерстяной шарф, и протянул ей, все так
же  не говоря ни слова. Я не хотел, чтобы ее страх передался мне. Когда мы
поднялись на холм, я увидел далекие огни -- слишком далекие. Зимний  ветер
хлестал  по моим ногам, и кровь, казалось, превращалась в лед  по  пути  к
сердцу. Я слышал бормотание тети Зу.
   --  Фу...  Фу... -- молилась она солнечному богу. -- Фу,  мне  холодно.
Согрей меня, согрей меня... Помоги мне.
   По  бокам дороги тянулись низкие живые изгороди, состоявшие из  колючих
неразумных  растений.  Зная  о наших страхах,  каким-то  странным  образом
ощущая их, у дальней стороны дороги стояли лорины, лохматые головы которых
выделялись   бледными  пятнами  в  свете  Ракса;  они  с  доброжелательным
любопытством разглядывали нас, ожидая, когда холод окончательно лишит наши
трясущиеся тела способности двигаться.
   --  Мне  нужна  твоя куртка, Дроув. Я старше тебя, и я  не  могу  столь
хорошо переносить холод. Ее пальцы впились в меня, словно когти.
   --  Пустите!  --  я вырывался, но она была больше и сильнее  меня.  Она
оказалась у меня за спиной, срывая с меня куртку, и я ощущал ее отчаяние и
ужас.
   Я бросился бежать, но слышал топот ее ног позади. Внезапно я ударился о
ледяную  поверхность  дороги, а тетя Зу упала на  меня,  срывая  куртку  и
издавая  неразборчивые жуткие вопли. От страха я погрузился  в  полусонное
состояние  и вскоре едва слышал ее удаляющиеся шаги. Лежа, я почувствовал,
как  меня  поднимают лорины, и, словно в тумане, осознал, что  мне  тепло.
Потом они куда-то несли меня, обнимали, успокаивали своим бормотанием.
   Когда  я  заснул, образ тети Зу, со стоном бредущей по  залитой  светом
Ракса дороге, изгладился из моего сознания.
   * * *
   На  следующий  день лорины принесли меня домой, оставив у  порога,  под
теплыми  лучами  солнца Фу, после чего удалились по своим делам.  Когда  я
пришел  в  себя,  то  увидел нескольких из них: один  стоял  возле  локса,
понукая  животное,  запряженное  в тележку  с  навозом;  другой  сидел  на
корточках в поле, удобряя посевы. Третий раскачивался на ветвях ближайшего
дерева  обо, грызя зимние орехи. Я открыл дверь и вошел в дом. Мать полдня
отмывала  меня;  она  сказала, что от меня воняет. Лишь  намного  позже  я
узнал, что тетя Зу попала в сумасшедший дом.
   Вернемся  к  дню  нашего отъезда из Алики. Весь наш багаж  был  должным
образом  погружен в мотокар, от которого теперь интригующе пахло  спиртом.
Машиной  пользуются  редко; большую часть времени она  стоит  возле  дома,
молчаливо   обозначая   должность  моего  отца  с  помощью   флага   Эрто,
изображенного на борту.
   Я  проскользнул обратно в дом, намереваясь сказать "до свидания"  своей
комнате, но меня остановила мать. Она намазывала хлеб ореховым маслом;  на
столе стоял кувшин сока кочи.
   --  Дроув, я бы хотела, чтобы ты что-нибудь поел, прежде чем мы поедем.
Последнее время ты стал плохо есть.
   --  Послушай, мама, -- терпеливо сказал я. -- Я не голоден. Впрочем,  у
нас дома никогда не бывает того, что мне нравится.
   Она восприняла это как критику ее кулинарных способностей.
   --  Как я могу накормить вас на деньги, которые приносит отец, со  всем
этим нормированным распределением? Ты понятия не имеешь, что это значит. В
магазинах  ничего нет -- вообще ничего. Может быть, тебе  стоило  бы  как-
нибудь самому сходить за покупками, молодой человек, вместо того чтобы все
каникулы болтаться по дому. Тогда бы ты знал, что это такое.
   -- Я только сказал, что не голоден, мама.
   --  Еда -- топливо для тела, Дроув. -- В дверях стоял отец. -- Так  же,
как  спирт  -- топливо для мотокара. Без топлива в виде еды твое  тело  не
сможет двигаться. Ты станешь холодным и умрешь. Благодаря моей должности в
правительстве  мы  можем получать еду, без которой  другим,  кому  повезло
меньше,  приходится обходиться. Ты должен понимать, какое это счастье  для
нас.
   Я медленно закипал, пока мы ели жареную рыбу и сушеные фрукты.
   Мать бросила на меня взгляд, который можно было бы даже назвать хитрым,
и обратилась к отцу:
   -- Интересно, мы увидим этим летом ту девочку -- как ее зовут, Берт?
   -- Дочь директора консервного завода, Конча? -- рассеянно ответил отец.
-- Златовласка, или что-то в этом роде. Прекрасная девушка. Прекрасная.
   --  Нет,  нет,  Берт.  Маленькая девочка -- они с Дроувом  были  такими
друзьями. К сожалению, ее отец -- хозяин гостиницы.
   -- Вот как? Тогда я не знаю.
   Я  что-то пробормотал, быстро вышел из-за стола и взбежал по лестнице в
свою комнату.
   Девочка была не маленькая -- она была чуть ниже меня ростом и одного со
мной  возраста, а имя ее -- которое я никогда не забуду, пока жив, -- было
Паллахакси-Кареглазка.
   С  тех  пор  не было ни дня, чтобы ее лицо не всплывало в моей  памяти;
миловидные  ямочки  на щеках, когда она улыбалась, --  что  бывало  часто;
искренняя  грусть в ее больших карих глазах, -- что было  лишь  один  раз,
когда мы прощались.
   Последнее,  что  я  забрал  из  комнаты,-- маленький  зеленый  браслет.
Кареглазка однажды уронила его, а я подобрал, но не вернул. Он должен  был
послужить  поводом для новой встречи. Я сунул браслет в карман и спустился
вниз, к родителям, которые уже готовы были ехать.
   Проходя через кухню, я заметил стеклянную банку. Я взял ее, внимательно
рассмотрел и понюхал.
   Мать выкинула моего ледяного гоблина.





   Последние  приготовления проходили в молчании. Отец торжественно  зажег
горелки,  в  то  время как я, все еще переживая из-за  моего  предательски
уничтоженного  ледяного  гоблина, наблюдал за происходящим  с  безопасного
расстояния.  Послышался  обычный приглушенный хлопок,  когда  пары  спирта
воспламенились, и вскоре пар пошел по трубам и цилиндрам, и  шипящий  звук
из  котла  возвестил  о  том, что мотокар готов к  поездке.  Мы  забрались
внутрь; отец и мать рядом на переднем сиденье, а я сзади, рядом с котлом.
   Мы   проехали  мимо  последнего  общественного  калорифера,  небольшого
сооружения  из  вертикальных труб, над которым  клубилось  легкое  облачко
пара,  и оказались на открытой местности. Отец и мать о чем-то беседовали,
но  я  на своем заднем сиденье не слышал слов; прямо позади меня шипели  и
стучали клапаны.
   Перед нами простирались холмы, словно медленные волны моря, когда  грум
достигает   наивысшей  точки.  Тут  и  там  виднелись   возделанные   поля
корнеплодов,  но  большей частью вокруг была открытая равнина,  где  мирно
паслись локсы под незаходящим солнцем раннего лета. Все вокруг было свежим
и  зеленым после долгой зимы, ручьи и реки все еще несли свои воды;  позже
они  высохнут  от жары. Невдалеке группа из четырех локсов тащила  тяжелый
плуг;  между  ними  шагали два лорина, время от времени похлопывая  их  по
гладким  бокам  и,  несомненно,  мысленно их  ободряя.  Наверху  плуга  на
непрочном  возвышении  сидел фермер, издавая бессмысленные  крики.  Как  и
большинство людей, жизнь которых прошла под солнцем Фу, он был мутантом, и
у него была одна лишняя рука с правой стороны. В этой руке он держал кнут,
которым постоянно размахивал.
   После нескольких дней пути по почти безлюдной пустыне мы наткнулись  на
застрявший на обочине грузовик. Рядом с разбитой машиной сидели двое.  Как
обычно,  из  пустыни появились несколько лоринов и сели рядом,  дружелюбно
подражая людям.
   Отец  что-то  сказал матери; я не сомневался в том, что он  намеревался
ехать  дальше, но в последний момент затормозил и остановился в нескольких
шагах от грузовика. От машины невыносимо несло рыбой.
   -- Я могу подвезти вас до почты в Бекстоне, -- крикнул отец, когда двое
поспешили  к нам. -- Оттуда вы сможете сообщить о том, что случилось.  Вам
придется ехать на багажнике, внутри места нет.
   Они  что-то  благодарно  пробормотали, устроились  позади  меня,  и  мы
поехали дальше.
   --  Привет,  сынок,  -- крикнул один из них сквозь лабиринт  сверкающих
трубок.  Перебравшись  через  бортик,  он  уселся  рядом,  заставив   меня
придвинуться ближе к котлу.
   Он  сунул свою руку мне под нос, и я заметил, что на каждой руке у него
всего  по  два  пальца -- гигантские клешни, начинавшиеся от  запястья.  Я
пожал этот странный предмет, больше из интереса, чем из вежливости.
   Его  компаньон  с  риском для жизни просунул свою  узкую  голову  между
движущимися частями механизма. Я подумал, что лишь человек с очень длинной
шеей мог проявить подобные чудеса ловкости.
   Путешествие  продолжалось, и компания странных попутчиков  хоть  как-то
развлекла меня. Мужчина рядом со мной представился как Паллахакси-Гроуп, а
его  товарищ  --  Джуба-Лофти, и время в их обществе пролетело  незаметно,
пока  впереди  не появились дома и мечущиеся в небе птицы не возвестили  о
том, что мы прибыли в Бекстон-Пост.
   Попутчики снова пожали нам руки, поблагодарили отца за то, что  подвез,
и  направились  в  сторону  почты, небольшого  домика,  белого  от  помета
почтовых голубей.
   * * *
   Незаходящее солнце постепенно клонилось к закату, когда мы спустились с
холмов  и  поехали  по прибрежной равнине. Изменилось и настроение  людей;
здесь  мы  видели  больше  улыбающихся лиц,  больше  признаков  искреннего
дружелюбия, когда останавливались, чтобы пополнить запасы пищи и воды.
   Время  от  времени дорогу пересекали реки, и мы при каждой  возможности
заправляли  мотокар  водой; даже в этих мирных  краях  было  заметно,  что
взгляд  людей задерживается на канистрах со спиртом дольше, чем  следовало
бы.  У  нас оставалось лишь несколько канистр; как раз достаточно,  сказал
отец, явно гордясь точностью своих расчетов, чтобы доехать до Паллахакси.
   В  конце  концов мы достигли побережья и рыбацких деревень,  и  краешек
солнца появлялся на горизонте на более длительное время, пока мы ехали  по
дорогам  вдоль скал и смотрели на океан, словно смешанный с кровью.  Глядя
на волны, разбивавшиеся розовыми брызгами о камни, слыша их гудение и шум,
трудно было представить себе перемены, которые произойдут в конце лета,  с
приходом  грума.  Океан существует вне времени, но даже океан  подчиняется
смене времен года.
   Позже  дорога  вновь свернула в глубь суши, следуя вдоль русла  широкой
реки, по которому плыли глубоко осаженные лодки, тянувшие за собой сети.
   Наконец  мы  проехали  мимо  хорошо  знакомого  ориентира  --  древнего
каменного  укрепления на склоне холма; вскоре мы уже  двигались  по  узкой
улице,  а  впереди  лежала знакомая гавань, казавшаяся живой  от  лодок  и
морских птиц, висевших сетей, плавающего мусора, занятых работой мужчин  и
запаха рыбы и соли. Мы приехали в Паллахакси.





   Паллахакси  расположен вокруг каменистой бухты, и дома,  построенные  в
основном  из  местного  камня, уступами поднимались  от  гавани  вверх  по
скалам, за исключением стороны, обращенной к берегу, где бухта переходит в
долину. С течением времени небольшая рыбацкая деревушка выросла до  города
средних  размеров,  раскинувшегося на склоне горы и  по  краям  прибрежной
низины.  Около десяти лет назад был построен консервный завод, что привело
к дальнейшему росту населения. Прежде гавань была достаточно велика, чтобы
удовлетворить  местные  потребности, но с ростом  судоходства  в  западной
части   гавани   был   сооружен  длинный  волнолом,  отгородивший   водное
пространство. Рыболовные суда могли теперь разгружаться непосредственно  у
причала  на волноломе; небольшие паровые вагонетки увозили рыбу  по  узким
улочкам  на  консервный завод. В гавани находился  и  рынок,  где  рыбаки-
частники продавали свой улов.
   Первое,  что  заинтересовало меня по приезде  в  Паллахакси,  --  новый
консервный  завод,  о котором я слышал от отца. Он располагался  дальше  в
городе,  за  мысом, известным под названием Палец. Судя по  всему,  старый
консервный  завод был уже не в состоянии расширяться дальше;  более  того,
как сказал отец, его оборудование устарело.
   Я   ощущал  напряжение,  возникшее  между  мной  и  отцом.  Внезапно  я
возненавидел  новый завод. Я давно знал старый завод, знал в  лицо  многих
работавших  там  людей, наблюдал за разгрузкой рыбацких лодок,  восхищался
сложной  системой  рельсов и механизмов. Завод  был  моим  старым  другом.
Теперь отец говорил, что он устарел и должен быть снесен, чтобы освободить
место  для домов. Как он сказал, завод был бельмом на глазу. Для разгрузки
улова  на  новом заводе судам даже не потребуется заходить в  гавань,  они
смогут  разгружаться  в  заливе ближе к северу, за  Пальцем.  Вдобавок  ко
всему,  новый завод был собственностью правительства, и отец исполнял  там
роль консультанта; так сказать, работа во время отпуска.
   Через  два  дня после нашего приезда я прогулялся по окрестным  скалам,
посмотрел  на новые дома с вершины каменного утеса, затем вернулся  в  наш
летний  коттедж  в южной части города. Я начинал ощущать  первые  признаки
скуки. В коттедже было пусто; отец занимался новым заводом, а мать ушла  в
город  за  покупками.  Я сел на крыльцо, глядя вдаль  на  широкий  простор
залива Паллахакси; внизу справа на конце волнореза виднелся маяк. Прямо на
западе, за самым горизонтом, лежала Аста, с которой мы воевали. Думаю, эта
близость врага придавала некоторую пикантность жизни в Паллахакси.
   Коттедж был довольно примитивным деревянным строением, расположенным на
поднимавшейся вверх лужайке, недалеко от вершины скалы. Поблизости  стояли
и  другие  коттеджи,  разных форм и размеров;  среди  них  паслись  локсы,
почесываясь  боками  о доски. На крыльце соседнего коттеджа  сидел  лорин,
нахально  передразнивая  меня.  Я уже собирался  прогнать  его,  когда  на
дальнем  конце  поля  заметил какого-то человека. Он не  отрывал  от  меня
взгляда и явно направлялся сюда. Прятаться в коттедж было слишком поздно.
   -- Привет, парень! -- издали крикнул он.
   Не  глядя  в  его  сторону, я оставался сидеть, ковыряя  грязь  большим
пальцем  ноги  и  искренне желая, чтобы он убрался. Один  взгляд  на  него
сказал мне достаточно. Среднего роста, коренастый, с веселыми чертами лица
и живой походкой, он явно относился к тому типу людей, кто -- как заметила
бы моя мать -- "прекрасно умеет обращаться с детьми".
   -- Что-то у тебя грустный вид в такой чудесный день. -- Он стоял передо
мной, и, еще не взглянув на него, я уже знал, что он улыбается.
   --Угу.
   --  Насколько  я понимаю, ты -- Алика-Дроув. Рад с тобой познакомиться,
парень.  Я друг твоего отца; позволь мне представиться. -- Его дружелюбная
улыбка гипнотизировала, заставив меня встать и ощутить его рукопожатие. --
Меня зовут Хорлокс-Местлер.
   Его  занесло  далеко  от  дома  -- город Хорлокс  находился  в  глубине
материка,  почти у самой границы с враждебной Астой. На какое-то мгновение
его имя показалось мне знакомым.
   -- Чем могу помочь? -- спросил я.
   -- Я хотел бы видеть твоего отца.
   -- Его нет.
   -- Вот как? Могу я спросить, где он?
   Его неослабевающая вежливость начинала меня бесить. Я почувствовал себя
так, словно мне давали урок хороших манер.
   -- Вероятно, он на новом заводе, -- сказал я, делая усилие, чтобы взять
себя  в  руки.  --  К  сожалению, ничем больше не могу помочь.  Думаю,  он
пробудет там достаточно долго. Могу я предложить вам сока кочи?
   -- Большое спасибо, молодой человек, но, боюсь, у меня нет времени. Мне
нужно идти. -- Внезапно он с хитрецой посмотрел на меня. -- Скучаешь?
   -- Возможно.
   --  Скоро  сюда придет грум; такому парню, как ты, следовало  бы  иметь
лодку.  С  лодкой  во  время  грума можно отлично  развлечься.  Ну  ладно.
Надеюсь, встречу твоего отца на заводе, если потороплюсь. Пока. -- Он ушел
подпрыгивающей  походкой.  Я смотрел ему вслед,  не  в  состоянии  решить,
понравился ли он мне в конце концов или нет.
   Я  вернулся  в  коттедж  и остановился, глядя на  карту,  которую  мать
повесила  на  стену.  Маленькие флажки обозначали  позиции  войск  Эрто  в
соответствии  с  тем,  что  сообщалось ежедневно  в  газетах  и  постоянно
обсуждалось   среди   взрослых.   Красные  стрелки   показывали   основные
направления  продвижения  войск. Казалось,  мы  наступали  по  всей  линии
фронта,  но  мой  скептицизм по этому поводу достиг такой степени,  что  я
вовсе  не удивился бы, если бы передовой отряд врага постучался  к  нам  в
дверь. Я надел плавки и спустился на пляж.
   * * *
   Когда  я  вернулся  в  коттедж, то обнаружил, что отец  с  матерью  уже
вернулись.
   Они  встретили  меня с многозначительным видом. Было понятно,  что  они
только что говорили обо мне. Мы сели обедать.
   Отец закончил есть спелый желтошар, вытер пальцы и откашлялся.
   -- Дроув... Я бы хотел с тобой кое о чем поговорить.
   -- Да? -- Это звучало вполне серьезно.
   --  Как ты знаешь, у меня есть различные обязанности, связанные с  моим
постом  в  правительстве, которые мне удобно исполнять, пока мы  здесь,  в
отпуске  в  Паллахакси. Обычно эти обязанности не отнимают  у  меня  много
времени, но, к несчастью, в этом году, как я сегодня узнал, будет иначе.
   -- Я забыл сказать: тебя искал один человек. Его зовут Местлер.
   --  С  Хорлокс-Местлером мы виделись. Надеюсь, ты был с ним  достаточно
вежлив, Дроув. Он из тех людей, с кем следует считаться.
   -- Угу.
   --  По-видимому,  с  сегодняшнего дня я буду  проводить  большую  часть
времени  на  новом заводе. Мы не сможем быть вместе, одной семьей,  как  я
надеялся. Ты будешь во многом предоставлен самому себе.
   Я нахмурился, стараясь выглядеть разочарованным.
   --  И  не стоит ожидать, что мама будет постоянно в твоем распоряжении.
Ты  не  из тех парней, кто готов подружиться с кем угодно, но я не вижу  в
этом  ничего  плохого. Есть люди, которых нам не хотелось бы видеть  среди
твоих друзей. Однако...
   -- Он сделал паузу, задумчиво глядя куда-то в точку в трех шагах позади
меня,  стараясь восстановить нить своих рассуждений. -- Не в  моем  обычае
покупать тебе подарки, -- продолжал он,
   --  поскольку  я считаю, что человек должен ценить то,  что  он  и  так
получает.
   -- Угу.
   -- Тем не менее я не могу позволить, чтобы ты болтался без дела. Того и
гляди, угодишь в какую-нибудь переделку. Я собираюсь купить тебе лодку.
   --  Мерзло  здорово,  папа!  --  радостно  воскликнул  я.  Он  натянуто
улыбнулся, не обращая внимание на слово, сорвавшееся с моего языка.
   --  Я  видел  подходящую  лодку в мастерской у Сильверджека.  Небольшая
плоскодонка.  Ты должен уметь с нею управляться, если в тебе  вообще  есть
хоть что-то от моряка.
   Мать нежно улыбнулась мне.
   -- Какой хороший у нас папа, верно, Дроув?
   -- Спасибо, папа, -- послушно сказал я.
   --  Можешь  забрать лодку в любое время, -- сказал он. -- Просто  скажи
Паллахакси-Сильверджеку, кто твой отец.
   * * *
   На  следующее  утро, позавтракав, я выглянул в окно;  все  та  же  заря
окрашивала небо в розовый цвет, все те же животные паслись за оградой;  но
сегодня  все  было  по-другому. Сегодня я должен  был  идти  в  мастерскую
Сильверджека, чтобы забрать лодку. Туманное море заманчиво простиралось до
черных бугров суши на дальнем краю залива; сегодня я смогу поближе  с  ним
познакомиться. Я быстро натянул куртку.
   -- Подожди меня, если собираешься в город, Дроув. Мне нужно сделать кое-
какие  покупки. Мы можем пойти вместе. -- Мать смотрела на меня, рассеянно
улыбаясь поверх чашки стувы.
   Когда  мы  добрались до центра города, оказалось,  что  мать  вовсе  не
собирается меня отпускать. Мы вместе заходили в магазин за магазином,  где
она  размахивала  своей парловской карточкой каждый  раз,  когда  кто-либо
проявлял    нежелание   ее   обслуживать,   ссылаясь   на    нормированное
распределение. Вскоре я уже сгибался под тяжестью покупок и испытал  ни  с
чем  не  сравнимое  облегчение,  когда  мать  наняла  запряженную  локсами
повозку, чтобы отвезти все это добро домой.
   -- Ну я пошел, -- сказал я, когда был погружен последний пакет.
   --  Подожди  немного,  дорогой. Я просто умираю от  жажды.  Неподалеку,
возле  гавани, есть очень приятное местечко, но мне не хочется  идти  туда
одной; здесь порой встречаются очень странные типы.
   По  дороге  к  бару  мы прошли мимо гостиницы "Золотой  Груммет",  и  я
старался  не  смотреть слишком явно в сторону окон, поскольку мать  знала,
кто там живет, и украдкой следила за мной. Я увидел Паллахакси-Эннли, мать
Кареглазки, но она меня не заметила.
   Когда  мы уже сидели в баре, мать помахала рукой кому-то в другом конце
зала.  Если  отца нет рядом, она приходит в неистовство  и  не  хуже  него
умудряется  привлекать к себе внимание. Я пришел в крайнее замешательство,
когда из-за столика поднялись двое и подошли к нам -- женщина одного роста
и  возраста  с  моей  матерью,  а  с Нею  подросток,  мой  ровесник.  Мать
представила  их  мне; женщину звали Дреба-Гвилда, а парня --  Дреба-Вольф.
Она познакомилась с ними вчера.
   Вольф  выглядел пай-мальчиком, и я сразу понял, что, по мнению  матери,
он подходящий друг для меня. Собственно, я подозревал, что встреча не была
случайной. Несомненно, муж Гвилды был парлом.
   Вольф широко улыбался мне.
   -- Насколько я понял, Дроув, сегодня у тебя будет лодка.
   -- Угу.
   --  Я  сам страшно люблю плавать. Дома у меня есть шлюпка, но я не могу
привезти  ее  сюда.  Впрочем, это все равно не имеет смысла,  это  не  для
грума. У тебя, как я понимаю, будет плоскодонка?
   -- Угу.
   --   Сейчас  ты,  конечно,  не  сможешь  ею  пользоваться.  Могут  быть
неприятности.  Тебе придется дождаться грума. Я пойду  с  тобой  и  помогу
забрать  лодку.  Там  надо  все хорошенько проверить.  С  этим  народом  в
Паллахакси нужно быть поосторожнее. Они все поголовно воры. Ясное дело, их
испортили туристы.
   В этот момент мать прервала свою безостановочную беседу с Гвилдой.
   --  Ты  хороший  мальчик, Вольф. Ты должен быть рад тому,  что  у  тебя
появился столь полезный друг, Дроув. Ну, бегите.
   Мы  шли  вместе по улице, и я почему-то чувствовал себя рядом с Вольфом
неряшливым малолеткой.
   --  Ты  знаешь,  что  Паллахакси изначально был основан  астонцами?  --
спросил  он.  --  Это  самая близкая точка к Асте в этой  части  материка.
Паллахакси  был  колонизирован  одним из  астонских  вождей  еще  в  эпоху
Возрождения.  Его  звали  Юбб-Габоа. Несколько веков  спустя  войска  Эрто
спустились с Желтых Гор и оттеснили астонцев в море.
   -- Они что, не умели плавать?
   --  История  -- страшно увлекательная штука, Дроув. Оказывается,  когда
узнаешь  о делах наших предков, понимаешь больше и о себе, и об окружающем
мире. Согласен?
   -- Угу.
   --  Мы пришли. Это мастерская Сильверджека. Ну, кто здесь главный?  Где
твоя лодка?
   -- Слушай, я не знаю. Я никогда здесь раньше не был.
   Вольф уверенно направился в сторону здания, и я последовал за ним.  Это
было огромное, напоминавшее сарай сооружение, пропахшее опилками и смолой,
заполненное  лодками на разных стадиях изготовления. Всюду работали  люди,
склонившись  над  верстаками и ползая под лодками. В ушах  эхом  отдавался
стук  молотков,  шум пил и морские ругательства. Никто не обращал  на  нас
внимания.
   Затем  мы  оказались  в  небольшом кабинете.
   Дверь  позади захлопнулась, внезапно отрезав шум. Человек, сидевший  за
столом, при виде нас поднялся и неуклюжей походкой направился к нам;  весь
его  вид выражал некую первобытную угрозу. Сначала мне показалось, что  на
нем  меховая куртка, но потом я понял, что он голый по пояс. Он был  самым
волосатым  мужчиной  из  всех, кого я когда-либо  видел,  и  у  него  было
странное выпуклое лицо; подбородок поднимался вверх к носу, а лоб -- вниз,
как у рыбы. Пока я таращился на него, Вольф спокойно произнес:
   --  Вы,  вероятно,  Паллахакси-Сильверджек. Лодка для Алика-Дроува  уже
готова?
   Чудовище,  которое,  казалось,  готово было  разорвать  нас  на  куски,
остановилось. Где-то под волосами появился широкий рот.
   -- Ну да, парни. Конечно, готова. Никто никогда не посмеет сказать, что
Сильверджек опаздывает с лодкой. Идите за мной.
   Он  повел  нас  через двор к берегу. Там в нескольких  шагах  от  мягко
плескавшихся  волн  лежала  самая прекрасная  лодка  из  всех,  какие  мне
приходилось  видеть. Снаружи она была покрашена в голубой цвет,  а  внутри
покрыта  лаком.  В ранних летних сумерках она, казалось,  блестела.  Лодка
была  с  плоским  дном,  высокой  мачтой и выглядела  быстрой,  специально
рассчитанной  на  то,  чтобы скользить по водной поверхности  грума.   Она
была  около четырех шагов в длину, достаточно маленькой для того, чтобы  я
мог  управляться с нею в одиночку, но достаточно большой, чтобы  взять  на
борт по крайней мере трех пассажиров, если бы мне этого захотелось.
   -- Выглядит неплохо, -- оценил Вольф.
   --  Самая  лучшая  лодка в Паллахакси, -- прогудел  Сильверджек.  --  Я
покажу вам, как ставить паруса.
   -- Все в порядке, -- запротестовал Вольф. -- Я уже имел дело с лодками.
   --  Многие  парни  говорят так, а потом нарываются на неприятности,  --
снисходительно проворчал Сильверджек, вращая лебедку. Я начал испытывать к
нему  теплые  чувства; мне показалось, что и Вольф нашел в нем родственную
душу. Голубой парус плескался на легком ветру; жаль, что мы вынуждены были
ждать грума.
   Сильверджек продолжал:
   --  Все-таки  не  сочти за труд и послушай, когда тебе  объясняют.  Эта
лодка  сделана  для грума. Если ты выйдешь на ней в море сегодня,  у  тебя
будут  большие  неприятности, парень. -- Он сжал  плечо  Вольфа,  рыча  от
смеха, и я втайне благословил его.
   --  Сегодня очень небольшое волнение, -- холодно заметил Вольф,  бросая
взгляд  на  спокойную  зеленую водную гладь залива. --  У  нее  достаточно
высокие  борта  для  такой  погоды. Я думаю, мы можем  сегодня  поплавать,
Дроув.
   --  Слушай,  Вольф,  может  быть, все-таки стоит  подождать?  --  слабо
спросил я. Сильверджек уставился на нас.
   --  Чья это лодка, парни? Мне говорили, что она для Дроува, но, похоже,
всем заправляет Вольф.
   Вольф надменно разглядывал меня.
   -- Хочешь сказать, что ты струсил?
   У  меня  горели  щеки, когда я наклонился и взялся  за  планшир.  Вольф
поднял  лодку  с  другой стороны, и мы столкнули ее в воду.  Мы  забрались
внутрь;  легкий  ветерок  шевелил парус,  лодка  удалялась  от  берега.  Я
заметил, как волосатая спина Сильверджека исчезает за большой перевернутой
яхтой; он не оглядывался.
   Я   почти   сразу  же  забыл  о  Сильверджеке,  захваченный   медленным
скольжением  среди  стоящих на якоре рыбацких  лодок,  прогулочных  яхт  и
шлюпок,  заполнявших внутреннюю гавань, глядя на Паллахакси с новой  точки
зрения.  С  вершин мачт за нами наблюдали птицы-снежники; люди, работавшие
на  западном  берегу, махали нам, каким-то странным образом чувствуя,  что
это  наш  первый выход в море. На восточном берегу рыбацкие лодки поменьше
разгружали свой улов прямо на открытом рынке, и сотни снежников  ссорились
за место на плоской крыше.
   Мы миновали высокую каменную дамбу и мягко выплыли в глубокую голубизну
внешней гавани.
   Послышался голос Вольфа.
   -- Похоже, в этой лодке полно воды, -- сказал он.





   Я  сидел  на  кормовой  банке, держа румпель,  а  Вольф  --  посредине,
удерживая  парус. Мы были уже во внешней гавани и как раз выходили  из-под
прикрытия  скал; дул свежий бриз, подгоняя нас в сторону  маяка  на  конце
волнолома.  Вода здесь была немного неспокойной, и время от времени  волна
перехлестывала через невысокий планшир.
   --  Значит,  вычерпывай ее, Вольф, -- скомандовал я, пытаясь поддержать
свой авторитет шкипера.
   Он беспокойно огляделся вокруг.
   -- У нас нет ничего подходящего, чтобы вычерпывать воду.
   -- Тут всего несколько капель.
   -- Хуже. Лодка протекает. Вода просто фонтаном бьет. Смотри!
   Когда  я приподнялся с места, поток ледяной воды залил щиколотки,  и  я
почувствовал,   как   вверх  по  ноге  поднимается  холодный   страх.   Мы
погружались. Вода была ужасно холодной. Я лихорадочно огляделся  вокруг  в
поисках  помощи.  До  ближайшего судна было  страшно  далеко,  и  мы  были
обречены   на   смерть  от  истощения,  которой  предшествовало   медленно
надвигающееся безумие, по мере того как вода постепенно охлаждала бы  наши
тела и замораживала наш разум.
   Перед  лицом  наихудшего я все же сумел переключить  свое  внимание  на
более практические проблемы.
   --  Мы  никогда не доберемся до волнолома, -- сказал я.  Слева  от  нас
нависала  высокая  черная скала. -- Может быть,  нам  удастся  выгрести  к
берегу,  против ветра. Смотри, там пляж. Мы могли бы добраться до  берега.
Это недалеко.
   --   Чем  мы  будем  грести?  --  беспомощно  сказал  Вольф.  Всю   его
напыщенность  как  ветром  сдуло,  он, казалось,  уменьшился  в  размерах,
сжавшись  на центральной банке, обхватив себя руками и дрожа, в  то  время
как вода дошла ему уже до пояса.
   Лодка  наполнилась с пугающей внезапностью. Вскоре она почти  с  краями
оказалась под водой. Единственным, что выступало над поверхностью, были мы
с Вольфом от груди и выше, а также мачта.
   --  Вольф, -- осторожно сказал я, -- не делай резких движений, а то все
рухнет. Просто вынь из-под себя сиденье и будем грести им к пляжу. Ладно?
   В  то  же  время я нащупал под водой рукоятку румпеля и взялся за  нее.
Вдвоем,  отчаянно дрожа, мы принялись продвигать лодку в  сторону  берега.
Ситуация была крайне необычной, и у меня возникали сомнения, нет ли какой-
либо  ошибки в моей теории, но судя по тому, как оставался сзади плавающий
на  поверхности мусор, мы, похоже, двигались. Наконец, мы достигли берега,
выбрались из лодки и вытащили ее на пляж.
   --  Тебе  придется придумать какое-то объяснение, -- сказал  Вольф.  --
Твой отец наверняка захочет знать, зачем ты спустил лодку на воду.
   Я  промолчал  и  критически оценил наше положение. Мы стояли  на  очень
маленьком  галечном пляже длиной шагов в тридцать. Шагах в  пятнадцати  от
воды возвышалась отвесная скала. Карабкаться по ней вверх было бесполезно.
И  тут  я заметил большое круглое отверстие метрах в двух вверх по  скале.
Оттуда сочилась бурая жижа.
   -- Что это? -- спросил я.
   -- Это сточная труба, -- поморщился Вольф.
   --  Великовата для сточной трубы, а? Достаточно большая,  чтобы  в  нее
залезть.
   --  Да,  но  лучше забудь об этом. Я не собираюсь лазить  ни  по  каким
сточным трубам, Алика-Дроув.
   Я  продолжал обследовать нашу территорию. Дойдя до ее восточного конца,
я забрался на большой валун, выступавший в море, подумав, что, может быть,
есть  обходной  путь, но обнаружил лишь нагромождение  камней  с  глубокой
лужей среди них.
   Я  спустился  к  краю  лужи и заглянул в глубину.  Она  была  чистой  и
зеленой; казалось, там было пусто, и я уже собирался повернуться  и  уйти,
когда мне почудилось какое-то движение у дна, среди покачивавшихся зеленых
зарослей. Похоже, мое любопытство разделил снежник. Промчавшись мимо меня,
он врезался в лужу. Однако я не услышал всплеска.
   Когда  я  повернулся,  озерцо  среди камней  сделалось  непрозрачным  и
искрилось;  над  твердой  поверхностью  торчала  задняя  часть  птицы.  Ее
перепончатые  лапы беспомощно трепыхались, а потом замерли. Я содрогнулся.
Секунду  назад  я  собирался сунуть в эту лужу руку. Я подобрал  камень  и
бросил:  подпрыгивая,  он пронесся вдоль твердой мерцающей  поверхности  и
упал  в  море.  Краем  уха я услышал, как Вольф зовет меня,  но  продолжал
зачарованно  смотреть  на  лужу.  Я  собирался  уходить,  когда   странная
кристаллическая  структура  вновь  растворилась  в  прозрачной  воде.   На
поверхности  плавал мертвый снежник. Затем тонкая прядь серебристо-голубых
нитей поднялась со дна лужи и мягко обвила птицу, увлекая на дно.
   Потрясенный,  я  слез с валуна и вернулся к Вольфу. Он стоял  вместе  с
группой   детей,  которые,  казалось,  материализовались  из  камня;   они
разглядывали лодку.
   --  Там  ледяной  дьявол,  --  сказал я  вместо  приветствия,  а  потом
замолчал,  когда  они повернулись ко мне. Кроме Вольфа,  на  пляже  стояли
мальчишка и две девочки.
   Одной из девочек была Паллахакси-Кареглазка.
   * * *
   Она  нерешительно посмотрела на меня, похоже, узнав, потом снова отвела
взгляд.  Она ничего не сказала, и мне на ум тоже не шли никакие  слова;  я
лишь  пробормотал что-то вместо приветствия всем троим. Другая, уже  почти
девушка, была выше ростом и явно о себе высокого мнения -- копия Вольфа  в
женском варианте. Их спутником оказался паршивый грязный мальчишка, полное
ничтожество.
   Он заговорил первым.
   -- С чего вы решили, что лодка поплывет, если вы не вставили затычки?
   Я  опустил  голову. Сопляк оказался прав. В транце было два  отверстия,
куда  следовало  вставить пробки. Я укоризненно посмотрел  на  Вольфа.  Он
глядел прямо перед собой, слегка покраснев.
   -- Ведь это ты шкипер, -- холодно сказал он. -- Ты должен был проверить
свою собственную лодку, прежде чем выходить в море, Алика-Дроув.
   --  Сразу  видно, невежественные туристы, которые пытаются  строить  из
себя моряков, -- сказала высокая девочка с презрением.
   -- Моряков, потерпевших кораблекрушение, -- добавил мальчишка.
   --  Заткнись,  Сквинт.  Что ж, вам повезло,  что  мы  оказались  рядом,
правда,  Кареглазка?  Как видите,  мы знаем здешние места. Мы живем  здесь
круглый год. Верно, Кареглазка?
   -- Верно, -- немедленно отозвался Сквинт, что-то жуя.
   --  Послушай,  может быть, придержишь свой язык, Сквинт?  Теперь...  --
Высокая   девочка   торжествующе  разглядывала   нас.   --   Полагаю,   вы
рассчитываете, что мы вытащим вас из того дерьма, в которое вы сами  же  и
вляпались.
   -- Они вылезли из этой сточной трубы, Дроув, -- устало сказал Вольф. --
Словно бегунчики.
   --  Еще что-либо подобное, и мы оставим вас здесь подыхать с голоду или
сходить с ума от холода. А если бы вы забрались в этот штормовой водосток,
вы  бы  никогда  оттуда  не выбрались без нашей помощи  --  там  настоящие
катакомбы.
   --  Один  мой знакомый там как-то раз заблудился, -- пропищал с набитым
ртом  неугомонный Сквинт. -- Он блуждал там много дней и сошел с  ума,  и,
когда его нашли, от него остался один скелет, и птицы выклевали его глаза.
   Высокая девочка какое-то время молчала, переваривая эту живую,  хотя  и
неполную картину; затем утвердительно кивнула.
   -- Я помню эту историю. Помнишь, Кареглазка? Кареглазка оторвала взгляд
от моря.
   --  Оставь  их в покое, Лента, разве ты не видишь, что они  промокли  и
замерзли,  и,  если мы не заберем их отсюда, они скоро умрут,  а  если  ты
хочешь  именно  этого, то я не хочу. -- Она выпалила  все  это  на  едином
дыхании, и ее лицо стало ярко-красным.
   Лента хмуро посмотрела на нее, потом пожала плечами.
   --  Сквинт, забей дырки водорослями и отведи лодку назад. А вы следуйте
за мной. -- Она влезла в сточную трубу и скрылась из виду.
   Вольф  двинулся следом, за ним я, а Кареглазка держалась позади. Мы  не
могли  идти  по  туннелю в полный рост, но медленно  продвигались  вперед,
полусогнувшись,  чем-то напоминая лоринов. Впереди отдающийся  эхом  голос
Ленты  постоянно предупреждал нас о жутких последствиях поворота не  в  ту
сторону, а прямо под ногами я слышал, или мне казалось, что слышал, какой-
то шум и визг.
   Кроме  Ленты,  все  молчали; она взяла на себя роль  лидера  и  наконец
остановилась там, где сверху просачивался дневной свет. Вонь в этом  месте
была особенно сильной.
   --  Мы  находимся  под  главным рыбным комбинатом города,  --  объявила
Лента.  --  К  счастью для вас, они сейчас не моют полы, и вся провонявшая
рыбой  вода не хлещет прямо сюда. Теперь пойдем по этому туннелю  направо.
Если вы пойдете налево, у вас могут быть большие неприятности.
   Я врезался в Вольфа, который внезапно остановился; он раздраженно ткнул
меня локтем в живот.
   -- Дальше некуда, -- бросил он. Нервы его были на пределе.
   --  Здесь я вас покину, -- объявила Лента без какого-либо сожаления. --
Я  живу  дальше  и  предложила бы вам пойти ко мне и там привести  себя  в
порядок, но моим родителям это не понравится. Они приличные люди, если  вы
понимаете, что я имею в виду.
   Сзади послышался спокойный голос Кареглазки.
   -- Вы вполне можете пойти к нам и там помыться, если хотите.
   -- Спасибо, -- сказал я. Вольф промолчал.
   Она протиснулась мимо нас и взобралась по железным скобам, вделанным  в
стену  вертикальной  шахты. Несколько секунд она возилась  наверху,  затем
полоска   света  над  нами  резко  расширилась,  превратившись   в   яркий
прямоугольник. Кареглазка выбралась из отверстия и взглянула сверху.
   -- Поднимайтесь, -- позвала она.
   Я  оказался  в  одном  из самых чудесных помещений, которые  когда-либо
видел.   Оно  было  невысоким  и  длинным.  Вдоль  каменных  стен   рядами
выстроились   громадные   деревянные  бочки,  чаны   и   кадки,   древние,
таинственные и запретные, словно иллюстрация из книги моей матери. В углу
я  заметил  несколько канистр, показавшихся мне знакомыми;  я  внимательно
изучил  их  --  естественно, они содержали спирт. Но не для машин,  а  для
опустившихся  типов, спивавшихся в баре "Золотого Груммета". Так  говорила
моя мать. В воздухе стоял очаровывавший меня густой запах спиртного.
   -- Пивной подвал, -- спокойно отметил Вольф, для которого, по-видимому,
это  не  представляло никакой романтики. -- Зачем здесь  выход  в  сточную
трубу?
   -- Чтобы мыть бочки, -- объяснила Кареглазка.
   --  Больше похоже на лазейку для контрабандистов. Должен тебе  сказать,
что  мой  отец  работает  на таможне, занимается всей  этой  контрабандой,
которая  пошла с тех пор, как началась война. Где вы взяли этот спирт?  Он
произведен в Асте!
   --  Оставь ее в покое, -- я сердито одернул парня. -- Где твои  мерзлые
манеры,  Вольф? Мы здесь гости. Этот спирт был здесь за годы до того,  как
началась война. Все этим занимаются. И мой отец занимался. А ведь он парл.
   Вольф сразу смутился.
   Глаза Кареглазки светились благодарностью.





   Мы с Вольфом сидели в мягких креслах с высокими спинками, завернутые  в
одеяла,  а  Паллахакси-Эннли кормила нас супом.  Мы  находились  в  задней
комнате  "Золотого  Груммета", ожидая, когда наши  родители  нас  заберут;
каждый  раз,  когда Эннли торопливо входила и выходила, из бара  слышались
шум  разговоров  и  взрывы смеха, и вскоре в воздухе  повис  слабый  запах
спиртного и дыма.
   Вошла Кареглазка, а за нею мать Вольфа и мужчина, который, видимо,  был
его  отцом,  судя  по  его  крайне подозрительному взгляду,  свойственному
сотрудникам таможни.
   --  Дурак  ты,  Вольф, -- с ходу бросил он. -- Дураком был,  дураком  и
останешься.
   --   Подумать  только,  я  обнаруживаю  собственного  сына  в  какой-то
забегаловке,  --  плакала его мать. Эннли, войдя, услышала  эти  слова.  У
женщины был такой вид, словно ее ударили.
   --  Вот его одежда, -- спокойно сказала она, протягивая вещи. --  Я  ее
постирала. Она чистая и сухая.
   Мамаша сухо кивнула Эннли и вытолкала сына за дверь.
   -- Спасибо, что вы за ним присмотрели.
   Кареглазка,  Эннли  и  я неуверенно глядели друг  на  друга;  казалось,
внезапно вокруг нас возникла пустота.
   --  Тебе  удалось  связаться с родителями Дроува, дорогая?  --  наконец
спросила Эннли.
   -- Они придут позже.
   -- Послушайте, если мои вещи высохли, я могу уйти, --  поспешно  сказал
я.
   --  Ни в коем случае, -- твердо сказала Эннли. -- Вы можете разминуться
по  дороге. Оставайся пока здесь; в конце концов, еще не поздно. Мне нужно
заниматься своим делом, но я уверена, что Кареглазка останется и поговорит
с тобой. Да, дорогая?
   Кареглазка кивнула, опустив глаза, и Эннли ушла, закрыв за собой дверь.
   Кареглазка  села в кресло, в котором до этого сидел Вольф, и посмотрела
прямо  на  меня, слегка улыбнувшись. На ней было белое платье с  какими-то
розовыми  и  голубыми  цветочками, из-за чего у нее  был  вид  недосягаемо
красивого ангелочка; я бы предпочел потертые джинсы и свитер, которые были
на  ней  до  этого. У нее обнаружились симпатичные коленки и на  ногах  --
аккуратные туфельки. За долгое время мы не произнесли ни слова, и, если бы
это продолжалось дальше, мы бы так никогда и не заговорили.
   -- Тебе нравится мое платье? -- спросила она, давая мне шанс посмотреть
на нее более открыто.
   -- Да. Красивое.
   Она  улыбнулась, играя с чем-то, что висело на тонкой цепочке у нее  на
шее.  Оно  блеснуло  на свету, и я узнал его. Это был кристалл,  возможно,
выращенный из ледяного гоблина, такого же, как тот, которого выбросила моя
мать, но, более вероятно, настоящий, вырубленный из уничтоженного ледяного
дьявола  и  символизировавший победу над злом. Вид этого кристалла  смутил
меня;  было  нечто  обескураживающее в религиозном  символе,  висевшем  на
девичьей шее.
   Она проследила за моим взглядом и слегка покраснела.
   --  Маме  нравится,  когда  я  ношу его, -- объяснила  она.  Кареглазка
разгладила   рукой   перед  платья,  и  тонкая  ткань  натянулась   вокруг
обозначившейся груди. Я поспешно отвел взгляд, крайне смутившись. --  Мама
очень набожный человек, -- продолжала она.
   --  Моя мама точно такая же, -- заверил я, чувствуя, что мне становится
ее жаль. -- Она верит во все. Даже...
   В  этот  момент  открылась дверь, и грубый шум бара  заполнил  комнату.
Появилось  пышущее здоровьем лицо, на котором все еще сохранялись  остатки
профессиональной улыбки хозяина гостиницы; я узнал Паллахакси-Гирта,  отца
Кареглазки.
   --  Привет,  Алика-Дроув, -- приветствовал он меня. --  Надеюсь,  я  не
помешал?  --  он  многозначительно подмигнул. -- У нас  здесь  не  хватает
рабочих  рук,  и  мне придется забрать у тебя Кареглазку. Извини,  но  сам
понимаешь...  -- Он поколебался. Позади него клубился дым и  слышался  гул
голосов. -- Может быть, наденешь что-нибудь и пройдешь в бар?
   -- Я принесу твою одежду, Дроув, -- сказала Кареглазка, поспешно выходя
из комнаты. Я вспомнил об изумрудном браслете. Его нужно было вернуть.
   Чуть  позже я сидел в углу бара и наблюдал за происходящим вокруг.  Все
было  совсем не так, как я ожидал. Действительно, были и запах, и  дым,  и
хриплый  смех, и шум разговоров, но во всем этом не чувствовалось  чего-то
плохого.  Вместо этого я видел лишь полный зал людей, явно  наслаждавшихся
обществом друг друга. Это озадачило меня.
   -- Здорово, парнишка! -- проревел чей-то голос.
   Я  вздрогнул,  оглядываясь по сторонам. Надо  мной  склонилась  широкая
физиономия, мое плечо сжимала громадная рука. Почерневшие зубы ощерились в
ухмылке.  Я  тупо  смотрел  на  это  явление,  пока  не  узнал  его  и  не
почувствовал себя несколько глупо. Это был водитель грузовика,  с  которым
мы  расстались  в  Бекстон-Посте, как его там звали?  Гроуп.  Позади  него
вытягивал  шею его приятель, рассеянно улыбаясь поверх стакана с  какой-то
темной жидкостью.
   --  Я  думал,  вы  в  Бекстон-Посте, -- выпалил я, не  придумав  ничего
лучшего.
   Гроуп,  пошатываясь, обошел вокруг стола и уселся на  скамью  рядом  со
мной,  подвинувшись, чтобы дать место своему другу. Оба они курили длинные
черные  сигары,  от  которых отвратительно воняло. Я  огляделся  вокруг  в
поисках  помощи,  но  Кареглазка  была  в  другом  конце  помещения,  неся
множество  кружек,  с которых хлопьями падала пена. Она выглядела  слишком
чистой  и  прекрасной  для того, чтобы находиться среди  этой  неотесанной
публики, и внезапно мне стало очень грустно.
   Гроуп кричал прямо мне в ухо:
   --  Ты  же  нас  помнишь.  Нам пришлось бросить этот  мерзлый  грузовик
ржаветь. Мы с Лофти теперь парлы, так же, как и твой папаша. Правительство
забрало  себе  все рыбокомбинаты, не только новый завод. Они говорят,  это
крайне   необходимо  в  интересах  нации.  Нет  времени  чинить  сломанные
грузовики; они говорят -- мол, оставьте его и берите другой. Надо  кормить
людей, пихать им в горло рыбу, пока они не станут похожи на грумметов,  а,
Дроув? -- он расхохотался.
   В  другом  углу  я  заметил  Хорлокс-Местлера,  аккуратно  одетого,  но
чувствовавшего себя в этой толпе вполне непринужденно. Он заметил  меня  и
приветственно поднял руку. "Каковы же служебные отношения между ним и моим
отцом?", -- подумал я.
   Шум  разговоров  и  взрывы смеха обрушились на меня, казалось,  мне  не
хватает воздуха для дыхания. С одной стороны на меня навалился Гроуп, а  с
другой  -- крупная, суетливая женщина, от которой несло тушеным  мясом.  Я
сглотнул  комок  в горле, ощущая тошноту. Внезапно передо  мной  оказалась
Кареглазка.
   --  Привет, -- хихикая, пробормотал Гроуп. -- Что тебя привело ко  мне,
малышка?
   --  Дроув, у нас запарка. Ты не мог бы... -- она поколебалась, -- ты не
мог бы немного помочь? С чувством огромного облегчения я встал.
   -- С удовольствием, -- искренне согласился я. -- Что нужно?
   --  У  нас кончается спиртное в баре. Ты не мог бы принести бутылки  из
подвала? Знаешь, где это?
   -- Конечно.
   За  пределами  бара было изумительно прохладно, и я не спешил  зажигать
лампу,  наслаждаясь свежим воздухом. Потом я спустился вниз по полутемному
проходу.
   Когда  я  открыл  дверь  подвала, неожиданный порыв  холодного  воздуха
внезапно  погасил лампу. Я на ощупь двинулся вперед, держа лампу  в  одной
руке и нащупывая дорогу другой. Я вспомнил ящик посреди подвала, служивший
в  качестве стола; среди многочисленного добра, хранившегося в подвале,  я
видел спички. Несмотря на всю мою осторожность, я достиг ящика раньше, чем
ожидал,  стукнувшись голенью. Какое-то мгновение я потирал  ногу,  бормоча
ругательства. Затем увидел прямоугольник света рядом с ящиком.
   Люк  в  канализацию  был  открыт. Я отчетливо  помнил,  что  Кареглазка
закрывала его, после того как мы с Вольфом поднялись в подвал, и  не  было
никаких  причин  для того, чтобы он снова был открыт, --  разве  что  отец
Кареглазки  занимался уборкой. Но он бы ни за что не  забыл  закрыть  люк.
Через него могли забраться воры.
   Или контрабандисты.
   Свет в полу замигал, становясь ярче, и вскоре яркое пятно появилось  на
низком  потолке.  Кто-то  шел сюда по сточной трубе.  У  меня  разыгралось
воображение. Если контрабандисты застанут меня здесь, то могут  прирезать.
Я направился к двери так тихо, как только мог, но от страха потерял нужное
направление и налетел на бочку. Свет становился все ярче, и я  смотрел  на
него,  словно  загипнотизированный,  не  в  силах  пошевелиться.  Из  люка
появилась  рука, державшая лампу. Весь подвал ярко осветился, и  я  шагнул
назад за громадную бочку.
   Затем  появились две руки. Большие и волосатые, они ухватились за  край
люка,  и  из  него  выбрался человек. Громадного роста,  одетый  в  темную
потрепанную одежду, с лицом, покрытым спутанными волосами, как у лорина, -
-  я  сразу же узнал его еще до того, как он встал, и бочка скрыла его  от
меня полностью.
   Это  был  Сильверджек.  Он немного подождал,  потом  тихо  свистнул.  Я
услышал  какое-то движение за дверью, и Сильверджек отступил назад,  когда
появилась вторая пара ног, босых, как и у него, но не волосатых; это  были
ноги  женщины.  Последовал разговор шепотом, из  которого  я  уловил  лишь
несколько  слов.  Голос женщины был почти неразличим,  но  я  слышал,  как
Сильверджек сказал:
   -- Изабель, до начала грума.
   Последовала  долгая пауза. Наконец Сильверджек повернулся, спустился  в
люк,  забрал лампу и исчез, закрыв за собой крышку. В подвале снова  стало
тихо,  женщина,  очевидно, ушла, и я на одеревеневших  ногах  выбрался  из
своего  укрытия. Я пошарил вокруг, нашел спички и зажег свою лампу. Какое-
то  время  я  размышлял  о  случившемся,  но  делать,  похоже,  ничего  не
оставалось, кроме как отнести ящик с бутылками наверх.
   Шум   обрушился  на  меня  лавиной.  Кареглазка  ловко  сновала   между
столиками. Кто-то потребовал пива. Кареглазка схватила несколько кружек  и
понесла  их  посетителям в дальнем конце зала. Когда  она  проходила  мимо
какого-то  грубияна, я заметил, как его рука скользнула по ее  талии.  Она
ловко  увернулась и прошла мимо, обнесла пивом горланящую  группу,  словно
ничего не произошло. Какое-то мгновение я смотрел на этого типа, одержимый
жаждой  мщения,  потом внезапно мне показалось, что я не могу  в  точности
сказать, кто это был. Они все выглядели одинаково, а Кареглазка уже  снова
стояла  за  стойкой, улыбаясь мне. Все это ее совершенно не  волновало:  к
подобному она давно привыкла. Впервые я понял, насколько мало о ней знаю и
насколько отличается ее жизнь от моей.
   Больше я об этом вечере почти ничего не помню; кажется, постепенно  все
вошло  в  свою колею, я несколько раз спускался в подвал, чтобы  пополнить
запасы  в  баре,  несколько  раз мне хотелось  ударить  тех,  кто  слишком
заинтересованно смотрел на Кареглазку, и все это время вокруг продолжались
пьянка, шум и смех, которые я почти не замечал.
   Потом внезапно наступила тишина, когда дверь резко распахнулась,  и  на
пороге,  с  лицом,  напоминавшим Ракс, грозно вглядываясь  в  густой  дым,
появился мой отец.





   Меня  очень  долго  держали под домашним арестом, не разрешая  покидать
коттедж,  и  я  не видел никого, кроме матери с отцом и время  от  времени
обитателей соседних коттеджей.
   --  Я  никогда  не  думал,  что когда-нибудь мне  придется  вытаскивать
собственного  сына  из  какого-то кабака, где  он,  оказывается,  сидит  в
компании неотесанных пьяниц! -- разглагольствовал отец в первый день.
   Мать вторила ему:
   --  Мы  не  знали, где ты был, Дроув. Тебя видели, когда ты спускал  на
воду  лодку  -- как я понимаю, вопреки всем предостережениям, --  а  когда
лодка вернулась, тебя в ней не оказалось. Мы перепугались: я думала,  отец
с ума сойдет.
   -- Ведь приходила Паллахакси-Кареглазка и сообщила, где я.
   --  Выдумки! Мы ничего не слышали, не знали, что и думать,  пока  я  не
связалась  с  Дреба-Гвилдой, и она сказала, что  они  только  что  забрали
своего мальчика Вольфа из гостиницы и ты там с этой шлюхой.
   -- Ты имеешь в виду Кареглазку, мама? -- холодно спросил я, но, похоже,
поторопился. Мать все еще владела ситуацией.
   --  Я  имею  в виду эту девку-прислугу, с которой ты, похоже, связался,
несмотря на все наши с отцом советы. -- Ее лицо театрально исказилось.  --
Ой,  Дроув,  Дроув,  что ты с нами делаешь? Разве мы  заслужили  подобное?
Подумай о своем несчастном отце, даже если ты не хочешь думать обо мне. Ты
навлек позор на его голову, унизил его перед коллегами...
   Так  продолжалось несколько дней, пока наконец у матери не  исчерпались
вариации  на  эту  тему, и она впала в укоризненное  молчание.  Облегченно
вздохнув, я смог увидеть всю эту историю в более здравом свете. Я уже знал
худшее; теперь я готов был поразмышлять о том, какая из всего этого  вышла
польза. Во-первых, я снова встретился с Кареглазкой, и похоже было -- хотя
я с трудом мог это себе представить, -- что я ей нравлюсь. Я подумал, что,
возможно,  она намеренно не стала говорить моим родителям,  где  я,  чтобы
дать  мне  возможность остаться с ней подольше. Я ухватился за  эту  идею.
Конечно,  она, скорее всего, не могла предполагать реакцию моих родителей.
Я лишь надеялся, что непристойная стычка с отцом не слишком подпортила мой
образ.
   Далее  следовал интересный вопрос относительно Сильверджека. У меня  не
было никаких сомнений -- этот тип доставлял спиртное из Асты и снабжал  им
"Золотой Груммет", а также, возможно, все подобные заведения в Паллахакси.
Очень  здорово знать об этом, и только жаль, что мне не с кем  поделиться.
Отец  несколько раз упоминал Сильверджека в разговоре с матерью -- похоже,
волосатый  тип  был  на  грани того, чтобы получить  какую-то  работу  для
Правительства, но ведь он торговал с врагом под самым носом  у  парлов.  В
моих глазах он приобрел облик романтического героя.
   Так  текли  день  за днем, и я продолжал оставаться наедине  со  своими
собственными  мыслями.  Наконец однажды за завтраком  отец  попросил  меня
передать  соль,  а  мать, воспользовавшись намеком, положила  передо  мной
чистую одежду.
   Когда  отец  уехал  на  работу,  она  несколько  раз  бросила  на  меня
задумчивый взгляд и, наконец, заговорила.
   -- К тебе сегодня придет твой друг, Дроув.
   -- Гм?
   -- Я вчера видела Дреба-Гвилду, и мы договорились устроить тебе большой
сюрприз. К тебе придет ее мальчик, Вольф, и вы вместе отправитесь  гулять.
Ты рад?
   --  Ракс! Да ведь именно Вольф втянул меня в эту мерзлую историю! Вольф
просто дурак, мама.
   --  Чепуха, Дроув; у него такие приятные манеры. И, пожалуйста, не надо
так  ругаться. Надеюсь, ты не будешь ругаться при Вольфе. Сейчас мне  надо
идти.  Желаю хорошо провести время, дорогой. -- Широко и нежно улыбнувшись
мне, она собрала свои вещи и отправилась по магазинам.
   * * *
   Вольф  явился около полудня, одетый довольно небрежно, но тем не  менее
щеголевато. То, чего мне никогда не удалось бы добиться, даже если бы я  и
захотел.
   -- Привет, Алика-Дроув, -- весело сказал он.
   -- Послушай, что ты тогда сказал своим родителям? Вольф поморщился.
   --  Это  все  в прошлом, Дроув. Сегодня начинается новая  эра  в  твоих
развлечениях  и  образовании. Уже запланировано, что  мы  отправляемся  на
рыбную ловлю вместе с нашим общим другом Сильверджеком, чтобы увидеть, как
народ зарабатывает себе на жизнь.
   Его  манера  строить из себя взрослого, похоже, стала еще назойливее  с
тех  пор,  как  я  видел  его в последний раз, но  идея  морской  прогулки
выглядела  привлекательно. Впрочем, привлекательно для  меня  было  сейчас
все, что позволило бы мне покинуть коттедж.
   --  Ты  берешь  с собой рыболовные снасти? -- спросил я. --  Мне  нужно
найти свои.
   --  Все  есть,  --  сказал  он.  --  Я  тебе  говорю,  Дроув,  все  уже
организовано.  У моих родителей есть кое-какие связи с этим Сильверджеком,
и  к  тому же они, похоже, хотят, чтобы мы чаще бывали вместе -- не  знаю,
почему. Может быть, они считают нас подходящей компанией друг для друга. -
-  На  его  лице появилась кривая саркастическая усмешка, которая  мне  не
понравилась.
   Мы направились вниз по холму в сторону гавани. Когда мы дошли до места,
где  крутая  дорога  нависает  над внешней гаванью,  Вольф  остановился  и
прислонился к стене, глядя на стоявшие на якоре лодки.
   --  Должен  тебе  сказать,  что пока тебя не было,  Дроув,  происходили
некоторые довольно странные события.
   -- Какие же? -- спросил я.
   -- Я кое-что выяснил насчет этого штормового водостока.
   -- Ты имеешь в виду сточную трубу?
   --  Я  имею в виду штормовой водосток. Так вот, он разветвляется отсюда
во  все  стороны и проходит под большей частью города. Моя теория  такова.
Ночью,  когда  темно, лодки проходят вокруг дальнего мыса  и  затем  прямо
через  залив к берегу под вашим коттеджем. -- Он показал в ту сторону.  --
Потом  они под прикрытием скал подходят к этому берегу и там разгружаются.
Затем товар доставляется по туннелям.
   --  Ты  что, имеешь в виду эту чепуху насчет контрабанды? -- беспокойно
спросил я.
   -- Я думаю, вряд ли они доставляют по туннелям молоко.
   --  Почему ты так мерзло уверен, что они вообще что-либо доставляют? Он
хитро посмотрел на меня.
   -- Потому что я их видел, -- ответил он.
   --  Видел?  --  Я  с ужасом подумал, что этот Пинкертон может  погубить
Кареглазку.
   --  Я  расследую это дело с тех пор, как у меня возникли  подозрения  в
подвале  "Груммета". Обычно каждую третью ночь там разгружается  лодка.  Я
легко  могу ее узнать: у нее желтая рубка. Именно в этом мне и нужна  твоя
помощь.  Ночью, когда будет следующая доставка, мы спрячемся  возле  этого
каменного  пруда и будем наблюдать за происходящим с близкого  расстояния.
Мы воспользуемся твоей лодкой, чтобы добраться до пляжа.
   -- Не стоит.
   Он отвернулся, и мы продолжали спускаться по холму.
   --  Подумай,  Дроув,  -- небрежно сказал он. -- Во всяком  случае,  это
интересная забава, если не нечто большее. Лучше, чем рассказать все  отцу,
чтобы  он начал официальное расследование, тебе не кажется? Я имею в виду,
что  могу  и  ошибаться. Ну ладно, давай поговорим  о  чем-нибудь  другом,
хорошо?  Ты встречался в последнее время с этой девочкой из "Груммета"  --
как там ее зовут?
   --  Послушай, ты же мерзло прекрасно знаешь, как ее зовут, и ты  мерзло
прекрасно знаешь, что я много дней вообще никого не видел.
   --  Что-то  мы нервные стали, -- холодно сказал он, когда  мы  миновали
рыбный  рынок и вошли во двор мастерской Сильверджека. Вольф повелительным
тоном  спросил, где хозяин; почти немедленно появился Сильверджек и  повел
нас  к  воде. Маленький катер, уже под парами, над которым клубился  белый
дымок,  мирно  покачивался у берега рядом с пирсом. Я огляделся  вокруг  в
поисках своей собственной лодки и увидел ее -- похоже, в хорошем состоянии
-- под навесом.
   --  Паровой катер, -- заметил я. Я отношусь к паровым катерам  немногим
лучше, чем к плавающим мотокарам.
   Сильверджек почувствовал мое настроение.
   --  Отличное судно, -- быстро сказал он со странной почтительностью. --
На нем с нами ничего не случится. Прошу всех на борт.
   --  Подождите, -- сказал Вольф. -- Еще не все пришли. --  Он  выжидающе
оглянулся назад, в сторону города.
   --  Ты  ничего не говорил о других, -- недовольно сказал я. -- Я думал,
мы отправимся на рыбную ловлю втроем. Здесь все равно больше нет места.
   -- Вон они, -- сказал Вольф.
   К  нам  шла нарядно одетая девушка, осторожно ступая по мусору, которым
был  усыпан пирс; она держала за руку мальчика поменьше, столь  же  хорошо
одетого. Сначала я не узнал их, но когда они подошли ближе, оказалось, что
это Паллахакси-Лента и ее младший брат Сквинт.
   --  Вольф!  --  поспешно прошептал я. -- Что, Ракс  побери,  они  здесь
делают? Я не могу вынести одного их вида. Ты что, с ума сошел?
   --  Привет,  дорогая, -- вкрадчиво сказал Вольф,  не  обращая  на  меня
внимания,  взял  Ленту  за  руку  и помог ей  подняться  на  борт.  Сквинт
последовал  за  нею,  сердито глядя на нас, и Сильверджек  оттолкнулся  от
берега.  Двигатель  запыхтел, и мы заскользили  среди  стоявших  на  якоре
лодок;  их  было значительно меньше, чем в последний раз,  когда  я  видел
гавань.  Часть лодок с более  глубокой  осадкой  были  вытащены  на  берег
в ожидании грума.
   В  начале  нашего  путешествия Сильверджек был в отличном  расположении
духа,  сидя  на  руле,  куря  старинную трубку и рассказывая  нам  морские
истории. Тем временем его слушатели разбились на две группы. Вольф и Лента
сидели   по  одну  сторону  кокпита  и  почти  не  обращали  внимания   на
рассказчика, разматывая леску и что-то еле слышно шепча друг другу,  в  то
время  как Сквинт и я сидели напротив. Сквинт слушал Сильверджека, разинув
рот, а я предавался грустным мыслям о предательстве Вольфа. Не то чтобы  я
прежде был о нем высокого мнения, но никогда не ожидал от него подобного.
   --  А  теперь  взгляни  на  небо, парень, --  Сильверджек  обращался  к
Сквинту,  как единственному внимательному слушателю. -- Видя,  как  светит
здесь солнце Фу, ты никогда не поверишь, что сейчас творится на юге. Я там
был  и могу тебе рассказать. Тяжелые тучи, туман и настолько плотное море,
что  по  нему  почти  можно ходить. Испарение, понимаешь  ли.  А  если  ты
попадешь  на мелководье, ледяной дьявол схватит твой корабль и не отпустит
его,  пока не пройдет полгода и не пойдут дожди. Много лет назад, когда  я
был  молодым,  я часто заставлял грум работать на себя. Мы ждали  в  Южном
океане,  пока  солнце  не  становилось настолько ярким,  что  обугливалась
верхушка  мачты,  и  море  вокруг исчезало,  превращаясь  в  пар,  и  было
единственное  место во всем океане, где что-то можно было  увидеть  сквозь
облака  -- это уже на самом Полюсе. Так что мы ждали там, почти умирая  от
жары  и  влажности, пока облака над нами скручивались в громадную спираль,
по  мере  того как солнце уходило на север. А когда уже совсем  ничего  не
было  видно,  вода  начинала тащить нас, и мы  следовали  за  ней,  словно
запряженная повозка, а течение увлекало нас на север. Так мы следовали  за
грумом...
   Сквинт с широко открытыми глазами жевал орехи.
   --  Как  насчет контрабанды? -- внезапно вмешался Вольф. -- Тебе  много
приходилось иметь дела с контрабандой в свое время, Сильверджек?
   Лодка слегка качнулась, и я подумал, заметил ли это Вольф. Он наверняка
ничего не мог знать о делишках Сильверджека в "Золотом Груммете".
   --  Контрабанда?  --  я  почувствовал тревогу в маленьких  глазках  под
густыми бровями. -- Контрабанда? Да, я слышал разговоры о контрабанде.
   Мы  обогнули  Палец, и неприступные черные скалы уступили  место  более
ровному ландшафту речного устья, где располагался новый консервный  завод.
Волны здесь были выше, и катер заметно бросало из стороны в сторону,  пока
он, пыхтя, двигался вперед. Мы забросили две лески, но не поймали ни одной
рыбы.
   Потом  Сильверджек поднялся и извинился, попросив меня взять руль;  ему
нужно  было отдохнуть. Он спустился по лесенке в небольшую каюту и  закрыл
за собой люк, оставив нас одних, смущенно глядевших друг на друга. Похоже,
мы чем-то расстроили капитана.
   Потом мы наткнулись на косяк рыбы и какое-то время были заняты тем, что
вытаскивали леску, отцепляли очередную рыбу в брызгах крови и чешуи, снова
забрасывали леску, и все повторялось сначала. Я пытался сосредоточиться на
руле, слегка раздосадованный тем, что все удовольствие приходилось на долю
попутчиков. Прямо на нашем пути появилась маленькая паровая шлюпка;  я  не
видел  никаких признаков ее экипажа и сначала решил, что она дрейфует  без
какой-либо цели, но когда мы подошли ближе, то увидел над бортом удочку.
   Мы  уже  были совсем близко от устья реки и нового консервного  завода.
Мне  снова  показалось,  что  шлюпка дрейфует  в  этом  направлении,  и  я
предположил, что ее пассажир уснул. Я дал несколько коротких гудков.
   Лента прекратила сражаться с пойманной рыбой.
   -- Неужели нельзя без этого ребячества?
   Я  показал на шлюпку, до которой теперь было не более двадцати  метров.
Забыв о рыбалке, они поднялись, глядя на дрейфующую лодку. Я сбавил ход, и
стало  видно  человека, который лежал на дне лодки, запрокинув  голову  на
руки.
   --  У  него,  наверное, плохо с сердцем, -- предположил Сквинт.  --  Он
ловил  рыбу, у него клюнула очень большая, и он так обрадовался, что  упал
замертво.
   --  Заткнись, Сквинт, -- скомандовала Лента. -- Сделай хоть  что-нибудь
полезное. Иди и позови Сильверджека.
   --  Подойди к ее борту, -- сказал Вольф, как раз тогда, когда я  именно
этим и занимался.
   Из каюты выбрался Сквинт, красный и слегка испуганный.
   --  Я  не могу разбудить Сильверджека, -- сказал он. -- От него странно
пахнет.
   Почти  невероятным образом вся ответственность вдруг свалилась на  нас.
Лишь  мгновение  назад  мы  весело ловили рыбу;  теперь  же,  без  всякого
предупреждения, у нас на руках оказались два бесчувственных тела. Помню, у
меня  возникла дикая мысль, не запах ли разложения почувствовал  Сквинт  в
каюте.  Давление  в  котле упало, и я не был уверен  в  том,  что  следует
делать. Вторая лодка билась о наш борт, и Вольф с Лентой смотрели на меня,
ожидая  распоряжений и удачно воспользовавшись моментом, чтобы  отказаться
от  руководящей  роли.  Вода  была неспокойной,  и  скалы  казались  очень
близкими. Свежий ветер раскачивал нашу лодку.
   -- Мне плохо, -- сказал Сквинт.
   --  Лента,  --  решительно  сказал я,  --  иди  и  попытайся  разбудить
Сильверджека. Сквинт, ступай на подветренную сторону. Вольф, возьми  багор
и  ткни  этого  человека. -- Когда они бросились исполнять  порученное,  я
понял все преимущества руководящего положения.
   Сквинта  стошнило  за  борт. Лента коротко  взглянула  на  него,  затем
враждебно посмотрела на меня.
   -- Буди Сильверджека сам. Эта каюта не место для женщины.
   Тем  временем Вольф схватил багор и, чуть не потеряв равновесие,  когда
лодку качнуло волной, воткнул острый конец под ребра лежавшему.
   Все  сомнения  относительно  его здоровья разрешились,  когда  он  дико
заорал,  вскочил  на ноги, хватаясь за бок, и разразился бранной  тирадой.
Впрочем,  она  оборвалась столь же внезапно, как  и  началась.  Неожиданно
наступила тишина, и все застыли с широко открытыми глазами, в то время как
лодки продолжали биться бортами друг о друга.
   Он быстро проверил показания приборов, сел за руль и резко двинул рычаг
вперед.  Двигатель  затарахтел,  и вода вокруг  кормы  вспенилась.  Плавно
набирая ход, паровая шлюпка описала широкую кривую и устремилась в сторону
устья.
   Мы посмотрели друг на друга, и я понял, что мои попутчики перепугались.
Какое-то  время  все  молчали, затем Вольф озвучил наши  мысли,  задумчиво
сказав:
   -- Странно, но он, похоже, изъяснялся на астонском диалекте. Сквинт был
более прямолинеен.
   -- Это шпион, -- решительно заявил он. -- Грязный астонский шпион.





   -- За ним! -- завопил Сквинт, пока я нерешительно трогал рычаг.
   -- Чего ты ждешь? -- спросил Вольф.
   Шлюпка  быстро  удалялась; она была явно быстроходнее,  чем  рыболовный
катер  Сильверджека. Так и подмывало немедленно кинуться в погоню, но  мне
показалось,  что  подобное  поведение недальновидно.  Не  стоит  кого-либо
преследовать, если не собираешься его поймать, а меня вовсе  не  прельщала
перспектива ловить астонского шпиона, доведенного до отчаяния и, возможно,
вооруженного.
   -- Пусть уходит, -- сказал я. -- Мы потом сообщим о нем.
   --  Пусть  уходит?  --  недоверчиво переспросил Вольф.  --  Что  ты  за
патриот,  Алика-Дроув?  Самое меньшее, что мы можем  сделать  --  провести
расследование.  Поймать этого типа и допросить, и  если  он  будет  честно
отвечать, то мы не сделаем ему ничего плохого.
   -- Что-то я не заметил, чтобы минуту назад ты рвался его допрашивать.
   --   Это   была  довольно  глупая  ситуация,  Алика-Дроув.  Нельзя   же
допрашивать человека, которому только что воткнули багор под ребра.  Кроме
того,  мы  все  были  захвачены  врасплох.  Ты  же  не  мог  ожидать,  что
встретишься в этих водах лицом к лицу с астонским шпионом.
   --  Скорее,  скорее! -- вопил Сквинт, прыгая вокруг и опасно раскачивая
лодку. -- Этот мерзляк уходит!
   Я  выпрямился,  окидывая  взглядом океан. Единственное  находившееся  в
пределах видимости судно принадлежало уходящему шпиону. В середине лета  в
море  всегда  почти никого нет; лодки с глубокой осадкой уже  вытащены  на
берег, а для плоскодонок вода еще не вполне подходящая. Вольф обратился  к
Ленте и Сквинту:
   -- Кто за то, чтобы преследовать шпиона?
   -- Я! Я! -- заорал Сквинт. Лента молча кивнула.
   --  Большинство  на моей стороне, -- удовлетворенно заметил  Вольф.  --
Подвинься, Алика-Дроув. Я освобождаю тебя от командных функций.
   -- Это бунт!
   Он  схватил меня за руку, отрывая мою ладонь от рычага -- символа моего
авторитета.  Я  не стал сопротивляться, прекрасно сознавая,  что  все  они
против  меня. Пожав плечами, я ушел с кокпита, обогнул каюту и  в  мрачном
настроении направился на нос.
   Вскоре  наша цель скрылась из виду среди рыболовных лодок, стоявших  на
якоре  в  устье.  Мне стало интересно, каким образом будет получать  сырье
консервный завод, когда начнется грум; с падением уровня воды устье  будет
судоходным  лишь  для самых маленьких плоскодонок. На  оконечностях  мысов
стояли квадратные здания; в то время я думал, что это просто посты охраны,
на случай неожиданного нападения на консервный завод.
   Внезапно  над  каждым  постом быстро поднялся  столб  густого  дыма,  и
мгновение спустя над водой разнесся гул мощных двигателей, слышный даже на
фоне  нашей тарахтелки. Мы были почти между мысами; там стояли люди, глядя
на  нас  и  жестикулируя. Они хотели, чтобы мы остановились. Я вскочил  на
ноги  и  направился  на корму; у меня не было никакого  доверия  к  новому
капитану  лодки.  Спустившись в кокпит, я обнаружил там  состояние  полной
анархии.  Сквинт, решительно наморщив свое маленькое личико,  цеплялся  за
рычаг,  который был сдвинут вперед до упора, а Вольф пытался оторвать  его
руку  и в то же время удерживать руль. Лента что-то кричала брату, но  это
лишь усиливало желание мальчишки любой ценой рваться вперед.
   --  Я  тебе  говорю: они хотят, чтобы мы остановились, Сквинт!  Отпусти
рычаг, чтоб тебя заморозило! Ты же посадишь нас на камни!
   Меня это никак не касалось. Если им хотелось разбить лодку, это было их
личное  дело,  а  не мое. Я уже собирался сесть, когда увидел,  что  глаза
Сквинта  расширились от внезапного ужаса. Открыв рот, он  отчаянно  рванул
рычаг назад. Когда двигатель затих, я посмотрел вперед.
   Что-то поднималось прямо из воды перед нами, нечто черное и огромное, в
потоках воды и клочьях водорослей. В первый момент я подумал лишь о жутких
рассказах  Сильверджека  о  неизвестных морях  и  обитавших  там  странных
чудовищах.  Перед  нами возвышалась Рагина, королева  ледяных  дьяволов  и
легендарная  любовница Ракса. Мне даже не пришла в  голову  мысль,  почему
столь могущественное чудище вдруг заинтересовалось четырьмя ребятишками  в
лодке. Перед нами, преграждая путь, появилось раскачивающееся щупальце.
   Лодка  резко качнулась, когда Вольф отпустил руль. Мы чуть не  потеряли
равновесие,  и  тут  чары  рассеялись. Мы двигались  параллельно  толстому
ржавому  кабелю,  с  которого свисали в воду  вертикальные  цепи;  он  был
протянут  между  двумя зданиями на мысах и, очевидно,  служил  для  защиты
устья  и, соответственно, консервного завода от непрошеных гостей.  Однако
другую лодку они пропустили... Столбы дыма испускались паровыми лебедками,
которые при появлении нашей лодки подняли кабель со дна моря.
   -- Кто-то приближается, -- беспокойно сказал Сквинт.
   От  причала на одном из мысов к нам двигался быстроходный катер.  Когда
Вольф  развернул  лодку  и направил ее в открытое море,  я  увидел  людей,
собравшихся на носу вокруг какой-то большой и сложной машины. Внезапно  их
окутало  белое  облако, и я услышал странное шипение.  Вода  в  нескольких
шагах от нашей лодки внезапно вспенилась.
   --  Это  паровая  пушка! -- встревоженно пробормотал  Вольф.  --  Ракс!
Придется остановиться. -- Он потянул рычаг назад, и мы мягко закачались на
волнах, в то время как катер быстро приближался. Лицо Вольфа покраснело, и
его  страх  быстро сменился возмущением. -- Какое право они  имеют  в  нас
стрелять, вот что мне хотелось бы знать! Здесь Эрто! Они что, с ума сошли?
Я еще поговорю об этом с отцом!
   --  Поговори,  Вольф, -- саркастически сказал я. -- А пока  поговори  с
ними,  чтобы  помочь нам выбраться из этого переплета.  Ты  не  хуже  меня
знаешь,  что  консервный завод -- запретная зона. Эти, на катере,  думают,
что мы астонцы!
   Он  бросил  на  меня испепеляющий взгляд, который сменился заискивающей
улыбкой, когда катер подошел к нашему борту. Я заметил, что Сквинт,  Лента
и я автоматически переместились в переднюю часть кокпита, оставив на корме
одного Вольфа, который держал обличавший его румпель.
   --  Это всего лишь компания подростков, -- услышал я чей-то крик, затем
лодка  качнулась, и в нее спрыгнул человек. На нем была черно-синяя  форма
эртонского флота, и он стоял посреди кокпита, возвышаясь над нами.
   -- Ладно, -- сказал он. -- Чья это лодка?
   -- Она принадлежит Паллахакси-Сильверджеку, -- поспешно сказал Вольф. -
- Он лежит пьяный в каюте, и нам пришлось взять управление на себя. Мы шли
к вам за помощью.
   Последовала  короткая возня у двери в каюту, когда морской  офицер,  не
веривший  в пустые слова, отодвинул нас в сторону и спустился вниз,  чтобы
проверить сказанное Вольфом. Сквинт укоризненно смотрел на Вольфа.
   -- Как насчет шпиона? -- громко прошептал он.
   -- Ты не сказал ему про шпиона!
   --  Заткнись!  --  прошипел в ответ Вольф. -- Теперь мы  уже  не  можем
ничего  изменить, да это и к лучшему. Они никогда не поверили бы в шпиона,
но мы, по крайней мере, можем доказать, что Сильверджек пьян.
   Офицер поднялся из каюты, брезгливо вытирая руки куском ткани.
   --  Вы знаете, что устье -- запретная зона в военное время? У нас  есть
дела  поважнее, чем играть роль няньки. Вы понимаете, что вас могли убить,
если  бы  вы  попали  под  удар наших пушек? А  если  бы  вы  налетели  на
заграждение?
   -- Да, но мы думали, что ничего страшного не будет, -- пробормотал было
Вольф,  но тут же нашелся: -- Наверное, стоит сказать вам, что отец  моего
друга  занимает очень важный пост на консервном заводе. Его  зовут  Алика-
Берт.
   Чтоб  тебя заморозило, Вольф, чтоб тебя заморозило, подумал я. Ты  что,
не  можешь понять, что я не нуждаюсь в отце? Но отрицать очевидное было бы
глупо, и я ответил:
   --  Именно  так.  Мой отец -- Алика-Берт. Меня зовут Алика-Дроув.  И  я
вполне могу справиться с этой лодкой и сам!
   Офицер пожал плечами, и на лице его появилось странное выражение. *
   --  Уверен, что можешь, -- пробормотал он. -- Счастливого пути.  --  Он
перепрыгнул на борт катера, который отошел в сторону и умчался прочь.
   Я  направился  в сторону кормы, и Вольф отступил в сторону,  освобождая
руль.
   -- Это было впечатляющее зрелище, Алика-Дроув, -- сказал он.
   * * *
   После  того  как  я безупречно провел лодку через гавань  Паллахакси  и
привязал  ее у набережной, мы договорились встретиться на следующее  утро.
Уже  наступил вечер, когда я вошел во двор, где хранились лодки.  Я  хотел
убедиться,  что  с  моей  плоскодонкой все в  порядке;  мне  не  удавалось
взглянуть на нее в течение нескольких дней.
   Пока  я  рассматривал корпус, обеспокоенный несколькими  царапинами  на
лаковом  покрытии  подошел Сильверджек, пошатываясь и  потирая  громадными
волосатыми кулаками покрасневшие глаза.
   --  Надо  было  меня  разбудить, парень, --  сказал  он.  --  Когда  мы
вернулись?
   -- Недавно.
   -- Я спал.
   -- Вы были пьяны.
   --  Ну-ну, парень, -- он с тревогой посмотрел на меня. -- Не  стоит  об
этом распространяться, верно?
   --  Да  чего вспоминать, -- я повернулся, собираясь уйти, но он схватил
меня за руку.
   -- Отцу не скажешь, а, парень?
   --  А  почему бы, собственно, и нет? Я еще расскажу и про  то,  как  вы
контрабандой доставляли спирт в "Золотой Груммет".
   --  Идем-ка со мной, Дроув, -- спокойно сказал он, отпустив мою руку  и
давая  мне возможность самостоятельно принять решение. Я пошел за ним.  --
Садись,  --  сказал он, усаживаясь за свой стол и закуривая отвратительную
сигару.  --  Нам надо кое о чем поговорить. -- Твой отец  --  парл,  и,  я
полагаю,  ты  думаешь  так же, как и он. Теперь послушай  меня.  Здесь,  в
Паллахакси,  мы бы и не знали, что идет война, если бы не Правительство  с
его   нормированным  распределением,  мерзлыми  ограничениями  и   мелкими
грязными  секретами.  Мы  продолжаем торговать с  Астой,  хотя  приходится
делать  это исподтишка; мы продолжаем производить столько же рыбы и зерна,
как  и всегда, но Парламент заявляет, что мы не можем ими пользоваться,  и
забирает  их у нас. Они говорят, что в городах на материке голод.  Как  же
они  управлялись  до войны, хотелось бы мне знать? Мне  кажется,  что  это
война  Парламента, не наша. Почему они не могут оставить  нас  в  покое  и
воевать с астонцами сами -- не знаю!
   Голос его сорвался на крик, и я уставился на него.
   -- Хорошо, что не все думают так, как вы, -- сказал я, воспользовавшись
любимой фразой отца. Он крепко стиснул мое плечо.
   --  Все  так думают, Дроув, -- прошептал он. -- Все. Ты скоро  поймешь,
что у Парламента нет друзей здесь, в Паллахакси.
   * * *
   Я  медленно возвращался в коттедж, погруженный в серьезные размышления.
У  меня  было  какое-то  приподнятое настроение, и  требовалось  некоторое
время, чтобы успокоиться; но когда я остановился на ступенях, которые вели
на вершину утеса, и взглянул через гавань на стоявшие на якоре лодки, дома
на  противоположном склоне, среди которых был старый консервный завод,  на
людей,  которые  работали, развлекались и просто сидели на  набережной,  я
понял, в чем дело.
   Я  любил  город  Паллахакси и все, что было с ним  связано,  --  лодки,
жизнь, саму атмосферу. И если Паллахакси был против Парламента, дисциплины
и  ограничений, которые тот собой представлял, значит, и я тоже. Думаю, по
мере того, как я все больше осознавал себя как личность, я нуждался в ком-
то  или чем-то, с кем мог бы сверить свои чувства, и таковым оказался  для
меня  Паллахакси.  Поднимаясь дальше, я прошел мимо  старой  женщины.  Она
выглядела   изможденной   и  усталой,  но  непобежденной;   внезапно   мне
показалось,  что  она символизирует город под ярмом Правительства,  и  мне
захотелось сжать ее руку и сказать: я с тобой, мать.
   Родители  хотели  знать  все  подробности  нашего  путешествия,  но   я
представил им сокращенный отчет, опустив проступок Сильверджека.  Потом  я
задал вопрос:
   --  Папа,  мы  встретили  человека,  который
   ловил  рыбу,  и  у него был астонский акцент. Он вошел в  устье,  и  мы
направились  следом, чтобы выяснить, кто он, но нас туда не  пустили.  Что
может делать астонец возле нового завода?
   Отец  улыбнулся  с разочаровывающей непринужденностью; похоже,  у  него
было хорошее настроение.
   --  Он может там работать, Дроув. У нас есть несколько беженцев --  это
люди, которые родились в Эрто, но жили в Асте, когда была объявлена война,
и  которым  удалось выбраться оттуда до того, как они были  интернированы.
Некоторые  из них жили в Асте с детства, но им все равно пришлось  бежать,
иначе бы их арестовали.
   --  Они  потеряли все, что у них было, -- добавила мать. --  Вот  какие
злодеи эти астонцы.





   На  следующее  утро  после  завтрака я  отправился  на  набережную.  За
последние  несколько  дней яркий солнечный свет сменился  легкой  туманной
дымкой, которая предшествует наступлению грума, но, тем не менее, день был
прекрасный,   и   я  втайне  надеялся,  что  он  пройдет  без   каких-либо
чрезвычайных  событий. Морских птиц было меньше, чем  обычно;  большая  их
часть  уже  улетела на север, чувствуя приближение грума. На рыбном  рынке
было  не  слишком оживленно, но я ненадолго остановился, чтобы понаблюдать
за аукционистом, Продающим разнообразный улов. Скоро, когда начнется грум,
день  уже будет недостаточно длинным для того, чтобы распродать весь улов,
и аукцион будет затягиваться до поздней ночи.
   Постоянно  приходилось иметь в виду, что Парламент,  с  его  ненасытной
жаждой контролировать все и вся, не упустит своего, установит определенные
квоты, и в итоге половина улова сгниет на каком-нибудь заброшенном складе.
   Рядом с рынком стоял монумент в честь какого-то давно забытого события.
Я  никогда не понимал страсти Парламента к возведению монументов  в  честь
самых  незначительных событий или персон, но обелиск в  Паллахакси  служил
отличным  местом  встречи.  Облокотившись на ограждение,  спиной  ко  мне,
стояли  Вольф,  Лента, Сквинт и Кареглазка. Внезапно  у  меня  перехватило
дыхание.
   --   Привет,  --  сказал  я,  подходя  к  ним  сзади.  Вольф  и  Лента,
естественно,  не  обратили на меня внимания, поглощенные  какой-то  сугубо
личной беседой, но Сквинт обернулся и следом за ним Кареглазка.
   Кареглазка слегка улыбнулась, а Сквинт сказал:
   -- Привет. Все готовы?
   -- Готовы к чему?
   --  Мы же собираемся поймать этого вонючего шпиона, верно? Выследить  и
поймать.
   ---  Это  не шпион, -- сказал я и рассказал ему о том, что говорил  мой
отец, но он не желал со мной соглашаться.
   --  Ладно, -- сказал он, -- мы все равно собирались прогуляться  вокруг
Пальца, так что можно будет заодно и пошарить вокруг.
   Вольф небрежно обернулся, впервые заметив мое присутствие.
   -- Как хочешь, -- сказал он. -- Мы идем. Пошли, Лента. -- Он взял ее за
руку, и они двинулись прочь.
   --  Пошли,  Дроув,  --  сказал Сквинт, и,  поскольку  я  не  знал,  что
собирается делать Кареглазка, и, естественно, вовсе не хотел оставаться  в
стороне, то пошел за ними.
   Дорога  к  Пальцу  идет  вдоль края гавани, прежде  чем  начать  плавно
подниматься,  углубляясь в густой лес. Мы поднялись в тень  деревьев,  где
дорога  превращалась в тропинку. Несколько лоринов наблюдали  за  нами  из
ветвей и в своей обычной манере предупреждали нас криком каждый раз, когда
мы  приближались  слишком  близко к опасному дереву  анемону,  пожирающему
людей, распространенному в этих краях. Некоторые говорят, что сначала  это
была  водяная  тварь, но в результате бесчисленных отливов  и  грумов  она
приспособилась к жизни на суше и теперь населяет большую часть  прибрежной
зоны. Оно намного больше, чем ее материковая разновидность и, видимо,  оно
состоит в отдаленном родстве с ледяным дьяволом.
   Вольф  остановился,  глядя  вниз  на гавань,  все  еще  видимую  сквозь
деревья.
   --  Смотрите! Там, внизу, та лодка с желтой рубкой! -- Он показал в  ту
сторону. -- Это та самая лодка, о которой я вам говорил. Та самая, которую
они используют для контрабанды!
   Мы сошли с тропинки и направились между деревьями к краю утеса, который
обрушивался  неподалеку водопадом громадных валунов к голубой воде  далеко
внизу.  Мы увидели, как из рубки появилась фигура, прошла на нос и  начала
вытаскивать якорную цепь.
   --  Это  Сильверджек, -- с благоговейным трепетом прошептал Сквинт.  --
Сильверджек -- контрабандист!
   Вольф обернулся с видом человека, который уже достаточно увидел.
   --  Помнишь,  что  я  говорил, Дроув? Он взял Ленту  за  руку,   и  они
направились обратно к тропинке.
   Мы с Кареглазкой молча шли сзади, а Сквинт носился вокруг нас четверых,
не в силах скрыть своей радости.
   --  Сильверджек -- контрабандист, -- распевал он снова  и  снова,  пока
Лента грубо не велела ему заткнуться.
   Я смотрел на Ленту и Вольфа, которые шли впереди, рука об руку, склонив
головы  друг к другу и тихо переговариваясь. Лента была одета  в  короткое
платье,  которое  демонстрировало ее, без  всякого  сомнения,  хорошенькие
ноги, и я обнаружил, что смотрю на обратную сторону ее коленок.
   -- Лента очень красивая, правда? -- спросила Кареглазка.
   Я все испортил. У меня была прекрасная возможность превознести до небес
внешность Кареглазки за счет Ленты, но у меня не хватило духу.
   -- Нормальная девчонка, -- пробормотал я.
   --  Тебе нравятся высокие девочки? Я бы хотела быть такой высокой,  как
Лента.
   Я  повернулся,  чтобы  взглянуть  на  нее.  Она  улыбалась  мне  своими
чудесными глазами, и на щеках ее появились знакомые ямочки. Я поколебался.
Думаю,  я  уже  собирался  сказать,  что  мне  нравятся  девочки,  которые
выглядят, как Кареглазка, но Вольф в ту минуту умолк и мог нас услышать.
   -- Они строят там внизу пристань, -- сказал он. -- Смотрите.
   Мы  обогнули  оконечность мыса. Тропинка извивалась вдоль  самого  края
скалы. Далеко внизу работали люди -- рыли землю, погоняли локсов, тащивших
груженные булыжниками телеги, долбили кирками поверхность скалы.
   -- Там глубоко, -- заметила Лента. -- Вероятно, потребовалось громадное
количество камней, чтобы построить эту дорогу. Зачем все это нужно?
   Вольф молчал. Он не знал.
   -- Когда наступит грум, они не смогут проводить большие рыболовные суда
в  устье,  к новому заводу, -- объяснил я. -- Когда построят пристань,  то
смогут  где-то разгружаться; затем можно будет доставлять рыбу на завод  с
помощью  запряженных  локсами телег. Можно будет даже построить  рельсовый
путь.  Там,  в  море, -- показал я, -- канал Паллахакси,  который  выходит
прямо  в океан. Там никогда не бывает мелко, даже во время грума, так  что
суда всегда могут подходить с той стороны, прямо к этой пристани.
   -- Я все знаю про канал, -- сказал Вольф.
   -- Смотрите, -- воскликнула Кареглазка.
   Светлая голубизна моря была нарушена в нескольких местах коричневыми, в
белой пене, пятнами выступающих камней, которых не было еще вчера. Уровень
моря быстро понижался -- вскоре грум будет здесь.
   * * *
   Мы  начали спускаться по откосу с Пальца, и деревья вокруг стали  реже;
под  нами  простирался сельский пейзаж. Вольф и Лента  с  серьезным  видом
начали обсуждать цели экспедиции, словно это имело какое-то значение.
   --  Мы  собираемся  произвести  разведку местности  вокруг  консервного
завода,  или  вы  намерены целый день ходить вокруг да  около?  --  сурово
спросил нас Вольф.
   --  Разведку!  -- с энтузиазмом заорал Сквинт, брызгая во  все  стороны
частичками ореха.
   -- Я с вами, -- сказала Кареглазка.
   -- Ладно. -- Вольф встал на пень, окидывая взглядом местность. -- Завод
в той стороне; я вижу трубы. Между нами и заводом -- река. А прежде чем мы
доберемся до реки, нам, похоже, придется преодолеть нечто вроде болота.
   Мы покинули дорогу, направившись прямо через луг к реке. Деревьев здесь
было   немного;   растительность  была  представлена  в  основном   низким
кустарником  безвредной разновидности и высоким тростником.  Вскоре  земля
под  ногами стала мокрой, и нам пришлось перепрыгивать с кочки  на  кочку,
размахивая руками, чтобы удержать равновесие, а в траве блестела вода.
   --  Постойте,  --  сказал  Вольф, когда мы  выбрались  на  более  сухой
участок. -- Мы сбиваемся с курса. Нам нужно туда. -- Он показал налево.
   --  Мы  промочим  ноги, -- возразил я. -- А здесь  земля  сухая.  Вольф
посмотрел на меня, изображая удивление.
   -- Ты что, боишься промочить ноги, Алика-Дроув?
   -- Да, я боюсь промочить ноги, -- твердо сказал я. -- Тебя это волнует?
   -- Что ж, в таком случае ты можешь пойти здесь, а мы пойдем там.
   --  Я  с  тобой,  Дроув,  -- улыбнулась Кареглазка.  Сквинт  беспокойно
переводил взгляд с одной пары на другую.
   -- А мне что делать?
   -- У тебя есть выбор, Сквинт, -- ответил Вольф.
   --  Что  ж,  спасибо. -- Он угрюмо нахмурился, чувствуя, что  Вольф  не
хочет видеть его рядом с собой, но все же склонялся к тому, чтобы остаться
с сестрой. -- Чтоб вас всех заморозило, -- внезапно сказал он, направляясь
в другую сторону. -- Я пойду один.
   Мы  с  Кареглазкой двинулись вперед по сухой земле, и голоса  остальных
постепенно утихли вдали; вскоре тростники скрыли их из виду. На нашем пути
лежал  небольшой  ручеек,  и  я  перепрыгнул  его,  потом  протянул   руку
Кареглазке. Она оперлась о нее и тоже прыгнула. Рука об руку мы шли  среди
густой травы и кустов, направляясь примерно на восток. Я думал, что делать
дальше. Разговор как-то сам собой прекратился, как бывало, когда мы с  ней
оставались одни.
   -- Я... Я рада, что мы здесь, -- вымолвила она.
   -- Хорошо, правда? Я имею в виду, что мы вместе.
   -- Мне тоже нравится, -- сумел сказать я.
   -- Я боялась, что остальные все время будут вертеться рядом, а ты?
   -- К счастью, они не боятся промочить ноги, -- ляпнул я.
   --  Дроув... -- сказала она, внезапно сглотнув, и я наконец понял,  что
она  волнуется так же, как и я. -- Я... люблю тебя, Дроув.  В  самом  деле
люблю тебя!
   Я  уставился на нее, думая, как она сумела сказать это, и надеясь,  что
она  знает:  я  испытываю то же самое чувство. Я несколько  раз  открыл  и
закрыл рот, потом сжал ее руку, и мы пошли дальше.
   Мы  подошли  к  большому  неглубокому озеру, которое  извивалось  среди
тростников  и кустарников, и немного постояли, глядя на воду и  ничего  не
говоря.  Однако  на этот раз молчание было непринужденным,  поскольку  нам
обоим нужно было много о чем подумать.
   Потом внезапно все переменилось.
   Думаю,  Кареглазка увидела это первой. Она сильнее  сжала  мою  руку  и
слегка  приоткрыла рот -- и в этот самый момент я увидел, что  поверхность
озера дрожит.
   Оно  появилось  из-за поворота, где рукав озера исчезал  из  виду;  оно
появилось,  словно  ледяной  луч вдоль поверхности,  простирая  сверкающий
кристаллический   отросток,  потом  другой,  стремительно   заполняя   все
пространство блестящими алмазными гранями, вытягиваясь вперед, в то  время
как  озеро  стонало  и  скрипело  и  внезапно  стало  тихим,  неподвижным,
кристально-твердым.
   Послышался  далекий пронзительный вопль, полный ужаса, затем испуганный
мальчишеский крик.
   --  Там, в озере, ледяной дьявол! -- крикнула Кареглазка. -- Он кого-то
схватил!





   Вся поверхность озера теперь блестела, словно отполированное серебро на
полуденном солнце; трещины, возникшие в момент кристаллизации, исчезли,  и
все   озеро   теперь  представляло  собой  единую  однородную  массу.   За
исключением  того,  что  где-то  под этой сверкающей  поверхностью  таился
ледяной  дьявол...  Сделав шаг, я услышал треск. Земля, которая  мгновение
назад  была мокрой и податливой, теперь стала твердой, блестя сквозь траву
все тем же холодным зеркалом. Снова послышался крик Вольфа.
   -- Идем, -- крикнул я, таща за собой Кареглазку. Мы осторожно шагали по
жесткой упругой траве, опасаясь наступить на стеклянистую поверхность,  на
случай если ледяной дьявол почувствовал наше присутствие. Я обнаружил, что
оказался  в  тупике, балансируя на кочке, зная, что до  следующей  слишком
далеко.  Я  огляделся  вокруг  и  увидел  Кареглазку,  тоже  стоявшую   на
ненадежной опоре.
   -- Что будем делать? -- спросил я. -- Ты можешь вернуться назад?
   --  Могу...  --  она повернулась и посмотрела в ту сторону,  откуда  мы
пришли. Послышался далекий крик Ленты. -- Но не думаю, что это поможет,
   Дроув.  Ледяной  дьявол  заморозил всю  воду  вокруг.  Нам  никогда  не
выбраться отсюда, если только мы не пойдем по поверхности.
   -- Это безопасно?
   -- Говорят, что да. Говорят, пока ты идешь  и пока ледяной дьявол занят
чем-то другим... Если бы он захотел поймать нас, ему пришлось бы отпустить
того, кого он уже поймал.
   -- Ладно. Я пойду первым.
   Я ступил на хрустальную поверхность озера. Под ногами она была твердой,
как камень; я наклонился и осторожно дотронулся до нее: холодная. Я кивнул
Кареглазке, и она сошла со своей кочки, крепко держась за мою руку.
   -- Где они? -- спросила Кареглазка. -- По-моему, Вольф звал оттуда.
   Вольф снова закричал, и внезапно я увидел его и Ленту за кустами, шагах
в тридцати от нас.
   Лицо Ленты было белым от боли, а Вольф склонился над ее лодыжкой. Когда
мы подошли, он взглянул на нас.
   -- Ледяной дьявол схватил ее за ногу, -- безжизненно сказал он.
   Я  присел рядом с ними. Правая нога Ленты прочно застряла в озере. Ногу
прихватило чуть выше лодыжки, и сквозь прозрачный кристалл я мог различить
туманные  очертания  ее  ступни в красной туфле.  Давление,  похоже,  было
значительным, и меня удивило, что девушка не кричит.
   -- Что будем делать? -- спросил Вольф.
   Все смотрели на меня, и я не мог понять, почему.
   --  Кареглазка,  --  попросил я, -- не могла бы ты немного  посидеть  с
Лентой? Мне нужно поговорить с Вольфом. -- Я подумал, что таким образом мы
могли  бы  спокойно  обсудить  безнадежную  ситуацию,  не  тревожа  больше
попавшую в ловушку подругу.
   Мы с Вольфом отошли в заросли.
   --  Я однажды видел, как подобное произошло с птицей, -- рассказал я  и
описал гибель снежника. -- Пока Лента шевелится, ледяной дьявол знает, что
она  жива, и не нападает. Не думаю, что его щупальца очень сильные -- даже
у  такого  большого  ледяного дьявола, как этот.  Это  всего  лишь  тонкие
отростки, чтобы обхватить тело и утащить его вниз.
   -- Так что же нам делать?
   Я  задумался. Был один возможный выход, но я не был уверен,  что  Лента
сможет это выдержать.
   Мы  вернулись к девочкам. Кареглазка с надеждой посмотрела на нас,  но,
увидев наши лица, отвела взгляд. Вольф присел рядом с Лентой, взяв  ее  за
руку.
   --  Лента, -- сказал я, вернувшись, -- я хочу, чтобы ты попыталась кое-
что сделать. Я хочу, чтобы ты не шевелилась, вообще, так долго, как только
сможешь. Тогда ледяной дьявол подумает, что ты умерла.
   Она кивнула. Ее щеки блестели от слез.
   --  Потом, как только он расслабится и озеро снова превратится в  воду,
прыгай  назад, -- сказал я. -- Там есть кочка, и ты успеешь выскочить  еще
до  того,  как  ледяной дьявол опомнится и снова кристаллизует  озеро.  Мы
будем стоять там и подхватим тебя. Готова?
   Мы  отступили  на  безопасное расстояние, оставив ее  сидеть  там.  Она
посмотрела  на нас и попыталась улыбнуться, заставляя себя не  шевелиться.
Глядя  на  нее, я понял, что ей это не удастся. Холод от застывшего  озера
пронизывал ее, и как бы она ни пыталась -- а она действительно пыталась --
Лента  не  могла сдержать невольную дрожь от страха и холода.  Чем  больше
Лента убеждала себя, что ей не страшно, тем сильнее ее тело настаивало  на
обратном,  и в доказательство этого тряслось мелкой дрожью... Мы  смотрели
на нее, и нам было бесконечно ее жаль, мы подбадривали ее и шутили, но все
было бесполезно. Она оставалась
   в безжалостной кристаллической ловушке.
   -- Бесполезно, -- наконец пробормотала она. Тогда у меня родилась идея.
Я сказал:
   --  Попытаюсь ее вытащить. Но если вы хотите, чтобы все получилось, вам
с Кареглазкой придется уйти и оставить нас на какое-то время одних, Вольф.
   Вольф  был  озадачен,  но  вздохнул с облегчением.  Он  освободился  от
ответственности.
   Конечно, он изобразил озабоченность:
   -- Надеюсь, ты понимаешь, о чем говоришь, Алика-Дроув, -- сказал он. --
Если у тебя ничего не получится и Лента умрет, отвечать будешь ты.
   С этой угрозой он взял Кареглазку под руку, и они ушли.
   Лента  молчала, когда я сел рядом с ней, потом оторвалась от созерцания
своей невидимой ступни и сказала:
   --  Пожалуйста,  сядь  ближе  и  обними меня.  Так  лучше...  Ой...  --
поморщилась она, хватаясь за лодыжку. -- Мне больно, Дроув. Очень  больно.
--  Она напряглась в моих руках, потом, вздрогнув, расслабилась. --  Здесь
так холодно...
   --  Говори  о чем-нибудь, Лента. Постарайся не думать слишком  много  о
боли.  Расскажи мне о себе. Возможно, у тебя будет время, чтобы рассказать
мне  всю историю своей жизни. -- Я постарался улыбнуться, глядя на бледное
лицо рядом со мной. -- Хотя бы начни.
   --  Я  тебе не очень нравлюсь, верно? Я знаю, что сама виновата, но  ты
мерзло легко выходишь из себя, Дроув. Ты знаешь об этом?
   -- Знаю, но давай не будем говорить о ненависти. Лучше думай о себе как
о  животном,  попавшем  в ловушку. Животные не могут  ненавидеть.  Они  не
обвиняют  людей  в  том, что у них болит нога. Они даже не  обвиняют  того
человека, который поставил ловушку.
   Она слегка всхлипнула, потом сказала:
   --  Извини,  Дроув.  Ты прав. Это не твоя вина. Это я  застряла  здесь.
Виновата я сама и этот дурак Вольф. Ракс! Если я только выберусь отсюда, я
скажу этому мерзляку все, что я думаю о нем и о его глупом длинном носе!
   --  Лента! -- упрекнул я ее. -- Это ничем не поможет, не злись.  --  Но
она была права: у Вольфа действительно был длинный нос. -- Ты когда-нибудь
замечала,  как  близко  друг к другу посажены его глаза?  --  с  интересом
спросил я.
   -- Часто. -- Она даже захихикала, но затем ее глаза снова затуманились,
когда невольное движение снова причинило боль.
   --  Лента, -- быстро сказал я, -- я думаю, ты очень красивая. Ты права,
ты  мне  не  слишком понравилась, когда я в первый раз тебя  встретил,  но
теперь,  когда  знаю  тебя лучше, я думаю, что ты очень  симпатичная  и...
красивая, -- неуклюже закончил я, думая о том, как у меня хватило смелости
это  сказать,  но потом понял, что просто не слишком думал  о  том,  какое
произведу впечатление.
   --  Ты нормальный парень, если не обращать внимания на твои заскоки. --
У  нее были голубые глаза. Она долго думала, потом сказала: -- Если только
я  выберусь отсюда, ты знаешь, я... я постараюсь быть лучше. Может быть...
Может  быть,  если больше людей будут знать, какая я на  самом  деле,  они
станут  лучше ко мне относиться. Я знаю, что произвожу плохое впечатление,
так же, как и ты.
   Я  был  уверен, что она говорит искренне, и мы поговорили еще  немного,
прижавшись друг к другу и время от времени вздрагивая. Иногда она пыталась
смеяться; значительно больше она плакала, но тихо, от боли, потому что  не
могла  ничего  с  собой поделать. Я подумал, что она очень  отважно  ведет
себя. Она была слишком хороша для Вольфа.
   Потом, наконец, пришли лорины.
   * * *
   Я  не  видел их приближения, но постепенно осознавал, что они наблюдают
за  нами  с другой стороны озера. Их было, похоже, по крайней мере восемь,
неподвижно стоявших в тени невысокого дерева, но в отношении лоринов этого
никогда  нельзя  точно сказать; у них настолько мохнатые  фигуры,  что  на
расстоянии они сливаются друг с другом.
   Меня беспокоила возможная неприязнь к ним Ленты.
   --  Лента, -- спокойно сказал я, -- там несколько лоринов, и  я  думаю,
что  они собираются помочь нам. Вот чего я ждал. Ты не будешь плакать  или
сопротивляться, если они придут и дотронутся до тебя, правда?
   Она сглотнула, неуверенно глядя на туманные очертания.
   --  Сколько  их  там?  Кажется, очень много. Они  не  опасны?  Что  они
собираются делать?
   --  Спокойно.  Они до тебя только дотронутся, вот и все.  Расслабься  и
жди, когда они придут.
   Я  крепче обнял ее, чтобы унять ее дрожь, и она зарылась головой в  мою
одежду. Лорины какое-то время наблюдали за нами, а потом все вместе начали
двигаться  в нашу сторону по хрустальной поверхности озера. Они  подходили
все ближе, и, думаю, Лента ощущала их близость, потому что почти перестала
дрожать  и  обняла  меня, а я был достаточно спокоен,  чтобы  наслаждаться
этим.
   -- Дроув, они близко? -- прошептала она. -- Я уже не боюсь. Извини, что
вела себя как ребенок.
   -- Они здесь, -- сказал я.
   Я встал, и они подошли к Ленте.
   Она  смотрела  на  них, присевших вокруг нее, и в  ее  глазах  не  было
отвращения или ненависти. Когда они коснулись ее своими лапами,  она  даже
не  вздрогнула.  Она смотрела на меня с немым вопросом, пока  они  плотнее
окружали ее, убаюкивая странным пришептыванием.
   --  Они  знают, что делают, -- сказал я. -- Расслабься и ни  о  чем  не
беспокойся. Спи.
   Вскоре  ее глаза закрылись, и тело обмякло на руках лоринов. Я отступил
назад,  на  покрытый  травой островок, и стоял там в полной  безопасности,
чувствуя  одурманивающий туман мыслей лоринов, так что  меня  тоже  начало
клонить  в  сон.  Лорины теперь были неподвижны, опустив  головы  на  свои
мохнатые   груди,  собравшись  вокруг  Ленты  --  немая  картина  на  фоне
сверкающего озера. Я сел...
   Следующее, что я помню: озеро, ставшее жидким, плескалось у моих ног, а
лорины бежали по воде ко мне, неся неподвижное тело Ленты, в то время  как
позади них отчаянно размахивало в воздухе гибкое щупальце. Они положили ее
рядом со мной, и самый крупный из них долго смотрел мне в глаза. Потом они
ушли.
   Я  повернулся к Ленте. Она лежала неподвижно, лицо ее было бледным,  но
спокойным.  Быстро оглядевшись по сторонам, я положил руку  на  ее  мягкую
грудь,  но  не  почувствовал ни сердцебиения, ни дыхания. Я не  чувствовал
даже тепла...
   Может  быть,  я  держал там руку несколько дольше,  чем  следовало;  во
всяком случае, вскоре ее грудь вздрогнула и тело быстро порозовело по мере
того  как восстановилось сердцебиение, и она снова начала дышать. Я быстро
отдернул руку -- как раз в тот момент, когда она открыла глаза.
   --  Ох...  -- Она посмотрела на меня с легкой улыбкой и быстро  ощупала
себя, словно что-то вспоминая, и я почувствовал, как жар приливает к моему
лицу. -- Что случилось, Дроув? Как я сюда попала?
   --  Лорины  усыпили  тебя и вытащили из озера, -- коротко  сказал  я  и
встал.  Период  нашей близости закончился; мы приобрели нечто  общее  и  в
итоге лучше знали теперь друг друга.
   -- Пойдем найдем остальных, -- предложил я.
   Она  вскочила,  полностью  придя в себя.  Только  голубой  след  вокруг
лодыжки напоминал о драке. Лорины способны и не на такое.
   -- Как долго я спала?
   -- Ты проснулась почти сразу же, как только они положили тебя на землю.
   --  Угу... Спасибо, Дроув. -- Она взяла меня за руку. -- Будем дружить?
-- Она была очень серьезна.
   -- Угу, -- застенчиво улыбнулся я.
   Мы пошли через болото, стараясь держаться сухих мест.
   Вскоре мы увидели Кареглазку и Вольфа, стоявших возле берега реки, и  я
отпустил руку Ленты, словно она была раскалена докрасна.
   * * *
   После  объяснений  и  нескольких  вопросительных  взглядов  Кареглазки,
которая  явно  была  возмущена нашей вынужденной близостью  с  Лентой,  мы
продолжили  наш путь вдоль берега реки. Был конец дня, и солнце опускалось
все ниже, так что мы сократили наши планы, чтобы добраться в Паллахакси до
темноты.
   Вдруг Вольф остановился и сказал:
   -- Посмотрите туда. Что это за штуки, как вы думаете?
   Штук  было  несколько, и их покрывал брезент. Они находились на  равных
расстояниях  друг от друга вдоль берега реки; повернувшись, я увидел,  что
ряд  тянется  почти  до самого мыса. Ничего не зная об этих  предметах,  я
чувствовал  в  них что-то зловещее; было нечто неумолимое в том,  как  они
уходили вдаль.
   --  Я  узнаю  у  отца, -- неуверенно пообещал я. И  тут  же  представил
бесстрастное  выражение  его лица, с каким он  будет  спрашивать  о  якобы
неизвестных ему вещах. Ведь если бы нам полагалось об этом знать,  то  эти
предметы не были бы столь хорошо спрятаны.
   Мы  обсуждали  эту  загадку  всю дорогу  в  Паллахакси,  покуда  ее  не
вытеснила новость о том, что Сквинт до сих пор не вернулся домой.





   Дом Ленты находился в северной части города, за гаванью. Пока мы шагали
через  предместья, она пригласила нас зайти к ней выпить чаю; было  жарко,
все  мы  хотели пить, а ее дом стоял ближе всего. Думаю, Вольфа  несколько
раздражало,  что  Кареглазка и я оказались в числе приглашенных.  Дом  был
очень  маленьким,  и,  несомненно, это нанесло удар  по  его  гордости  --
оказывается, его избранница оказалась всего-навсего дочерью рыбака, хоть и
с "положением в обществе". Отец Ленты встретил нас в крохотной гостиной.
   --  Как  только вы могли его потерять? Он же еще ребенок. Вы  несли  за
него ответственность!
   Отца  Ленты  звали Паллахакси-Стронгарм, и его имя -- Сильная  Рука  --
очень  хорошо  ему  подходило;  его  грозная  фигура,  казалось,  в  гневе
заполняла всю комнату.
   --  Ты  же знаешь, какой он непоседливый, -- добавила мать, Паллахакси-
Уна. -- Ты же знаешь, что за ним все время нужен глаз да глаз!
   -- Мама, он просто ушел, -- беспомощно сказала Лента.
   --  Это  ты так говоришь. Я одного не могу понять, почему ты за ним  не
следила? Почему ты вернулась без него?
   Лента  плакала, а Вольф в замешательстве молча стоял рядом. Нужно  было
что-то делать.
   --  Ленту  схватил  ледяной дьявол! -- в отчаянии  выпалил  я.  --  Нам
потребовалась куча времени, чтобы ее освободить, и мы в самом деле думали,
что Сквинт ушел вперед!
   --  Ее...  что?  --  в  лице громадного мужчины  произошла  разительная
перемена, он уставился на дочь. -- Где он тебя схватил, девочка?  С  тобой
все в порядке? Как это случилось?
   --  Он... он схватил меня за ногу, -- всхлипнула она. -- Сейчас уже все
в порядке, в самом деле в порядке.
   Стронгарм  опустился на колени, нежно ощупывая оцарапанную  ногу  Ленты
своими грубыми руками.
   --  Бедная  моя  девочка,  -- пробормотал он. --  Тебе  больно,  милая?
Извини...  извини, что я на тебя кричал. -- Он снял с ее  ноги  туфлю.  --
Сядь,  милая,  --  сказал он. Он поднял голову, и я  увидел  слезы  в  его
глазах. -- Уна, принеси, пожалуйста, горячей воды.
   Они  обмыли ногу Ленты, намазали ее мазью, стали утешать дочь и  вообще
начали  суетиться  вокруг нее. Мне стало ясно, почему Лента  такая.  Когда
тебе постоянно твердят о том, какая ты красивая и умная, нетрудно поверить
в это самой.
   Потом   Стронгарм,   ставший  совсем  другим   человеком,   многократно
поблагодарил меня за участие в спасении дочери и обещал все, что я  только
захочу.   Несмотря  на  то,  что  я,  как  он  сказал,  сын  дармоеда   из
правительства. Наконец мы вернулись к проблеме Сквинта, который все еще не
вернулся, но уже более спокойно.
   --   Этот   маленький  мерзляк,  вероятно,  забавляется  где-нибудь   в
мастерской с этим бездельником Сильверджеком, -- предположил Стронгарм. --
Я  всегда  говорил,  что  он  проводит там слишком  много  времени.  Схожу
посмотрю.  Ты, Кареглазка, загляни в "Груммет". Дроув и ты, как  там  тебя
зовут...  Вольф,  сходите к себе домой и проверьте там.  Встретимся  снова
здесь. Ладно?
   Как я и ожидал, дома у нас его не было. Родители сидели в гостиной. Мне
порой  было интересно, чем занимаются взрослые, когда они одни.  Они  были
крайне неподходящей компанией друг для друга.
   -- Мы уже думали, что с тобой что-то случилось, -- вскипела мать. -- Ты
же знаешь, мы беспокоимся о тебе, Дроув.
   --  Я  только зашел на минутку посмотреть, не было ли здесь Паллахакси-
Сквинта,  --  объяснил я. -- Он потерялся. Я пойду обратно,  помогать  его
искать.
   --  Ты  никуда  не пойдешь, -- голос отца приобрел хорошо знакомый  мне
непреклонный тон.
   --  Я  не позволю своему сыну болтаться ночью по окрестностям в поисках
отродья  какого-то  рыбака. Ты останешься здесь, мой  мальчик,  и  пойдешь
спать.
   --  Что  плохого в рыбаках? -- горячо спросил я. -- Что бы ты делал  на
своем мерзлом консервном заводе, если бы не было рыбаков?
   Мать встревоженно привстала, с опозданием почуяв нарастающий скандал.
   --  Твой  отец  считает рыбаков достойными уважения людьми,  Дроув,  --
прощебетала она. -- И я тоже. Но это не значит, дорогой, что мы считаем их
детей подходящими товарищами для тебя.
   Отец не был склонен к увещеваниям
   -- Иди к себе в комнату и оставайся там. Увидимся позже, -- отрезал он.
   Я  знал,  что нет никакого смысла спорить с отцом, потому что физически
он  был сильнее меня. Я пошел к себе в комнату с чувством, что очень долго
оттуда  не  выйду. Открыв окно, я выглянул наружу. У меня  было  искушение
выбраться  и  убежать, но меня удержала мысль о том,  что  это  ничего  не
решит. Я увидел свет фар у ворот, и на лужайку медленно въехал мотокар.
   Сначала я подумал, что это приехал за мной отец Ленты, но потом  понял,
что  у  него не могло быть мотокара. Вероятно, это прибыл один из  папиных
мерзлых  сотрудников  с завода. Машина остановилась у  самого  коттеджа  и
быстро,   коротко  прогудела.  Я  отступил  за  занавески,  услышав,   как
открывается  входная дверь. Отец быстро подошел к мотокару, навстречу  ему
вышел человек. Я узнал Хорлокс-Местлера.
   В их поведении было что-то таинственное.
   -- Ты, конечно, знаешь, что ищут мальчика, Сквинта, -- говорил Местлер.
   --  Мой  сын  мне  сказал, -- так же тихо ответил  отец.  --  Он  хотел
присоединиться к поискам, но я его не отпустил.
   -- Почему?
   --  Ну...  -- отец смутился. -- Я имею в виду, это могло бы  показаться
странным... Сын Парламентария...
   --  Берт, ты дурак и не понимаешь детей, -- к моему удовольствию бросил
Местлер.  --  Будет  странно,  если он не станет  участвовать  в  поисках.
Отношения между нами и городом и так уже порядком натянуты; так пусть твой
сын покажет, что и мы не стоим в стороне от жизни и нужд простого народа.
   --  Это не так просто... -- пробормотал отец. -- Он вел себя нестерпимо
грубо!
   --  Это  твоя  проблема. Впрочем, я пришел не за  этим.  Боюсь,  плохие
новости. "Изабель" задерживается.
   -- Опять? Ракс, с такими темпами она вряд ли успеет до грума!
   --  Этого-то я и боюсь. Теперь, возможно, придется разгружаться у новой
пристани,  чего нам не слишком хотелось бы. Так или иначе, я  хочу,  чтобы
завтра  ты  первым делом организовал все, что требуется.  Обеспечь,  чтобы
дорога в скале была закончена как. можно скорее.
   -- Конечно, конечно. Местлер внезапно усмехнулся.
   -- Не стоит так волноваться, Берт. Все будет в порядке, вот увидишь. --
Он забрался обратно в мотокар и уехал.
   Чуть позже отец вошел в мою комнату. Я вежливо взглянул на него.
   --  Я  немного  подумал  о причинах твоей отвратительной  грубости,  --
деревянным  тоном  произнес он, -- и пришел к выводу, что,  возможно,  это
простительно  в подобных обстоятельствах. Беспокоясь за своего  друга,  ты
просто сорвался. Ты молод, а подростки легко теряют контроль над собой...
   --  Послушай, ты что, хочешь сказать, что разрешаешь мне участвовать  в
поисках мальчишки, который, может быть, лежит сейчас в темноте и холоде со
сломанной ногой?
   Он  тяжело сглотнул, открыл рот и снова его закрыл. Наконец,  он  обрел
дар речи:
   -- Катись отсюда!
   * * *
   Помню,  тогда мне пришла в голову мысль, что Сквинту повезло  с  отцом:
никто  не смог бы лучше него организовать поиски -- не просто из-за  того,
что  это  касалось его лично; казалось, он был прирожденным руководителем,
умевшим  подчинять людей своей воле силой убеждения и,  может  быть,  лишь
изредка  физическими  угрозами. Позже Кареглазка сказала  мне,  что,  хотя
Стронгарм не занимал никакого официального поста в городе, тем не менее  к
нему относились с уважением, и он считался лидером в местных делах.
   Кареглазку, Ленту, Вольфа и меня поставили в середине цепочки и  велели
отправляться  туда,  где  мы  в последний раз  видели  Сквинта.  Посмотрев
налево, я мог увидеть факелы на расстоянии почти до самого Пальца; направо
линия  уходила  далеко  в глубь материка. Пока организовывались  поисковые
группы, приехали еще добровольцы из города, и к этому времени нас было уже
более сотни. Внизу, в долине реки, двигались огни повозок, экипажи которых
вели поиски наугад.
   Мы медленно направились вниз по склону холма, держа факелы над головой,
пока  у  нас  не  устали  руки. Время от времени  Кареглазка  и  я  видели
сжавшуюся  в  комок  фигуру в кустах, но, когда мы  подходили  ближе,  это
всегда  оказывался спящий лорин или локс, или даже просто колючие заросли.
Я обнаружил, что думаю о лоринах. Если кто-то и мог найти Сквинта, то они,
с  их  сверхъестественной  способностью ощущать эмоции  попавшего  в  беду
человека.
   Вдруг  я  услышал  восклицание Вольфа. Он наклонился, показывая  что-то
Ленте.
   -- Что там? -- крикнул я. Он повернулся ко мне.
   --  Это кожура желтошара. Это... -- Он снова повернулся к Ленте, и  они
начали что-то обсуждать, показывая на землю. -- Идите сюда! -- крикнул он.
   Мы  подошли  к  ним,  и Вольф показал на речной ил.  Постепенный  отлив
обнажил широкую полосу черной грязи между берегом и рекой, и в этом  месте
я  мог различить следы, отпечатки в иле. Я подошел ближе, оскальзываясь  и
держа  факел  высоко  над  головой. Я увидел  длинную  одиночную  борозду,
уходившую  в  темную  воду, и параллельно борозде ряд  маленьких  глубоких
следов.  Очевидно,  кто-то  в  этом месте столкнул  в  устье  реки  лодку,
забрался  в  нее  и  поплыл... куда? Его целью мог быть только  консервный
завод.
   --  Это могут быть следы Сквинта, -- заключила Лента. -- Они достаточно
маленькие.  И  это очень похоже на него -- отправиться исследовать  завод,
поскольку он знает, что ему туда не положено.
   --  Что  вы  нашли? -- послышался крик с берега. Колонна покачивающихся
огней  двигалась в нашем направлении. Поисковики собирались вместе,  чтобы
обсудить  дальнейший  план действий. Вскоре вокруг нас  собралась  большая
толпа. Подошел Стронгарм, протолкавшись через толпу и воинственно глядя на
следы, словно требуя от них раскрыть свой секрет.
   -- Он должен быть на заводе, -- наконец сказал рыбак. -- Он нашел здесь
лодку,  ему  стало любопытно, и он отправился туда. Ладно. --  Отец  Ленты
направился вверх по течению. -- Идем на этот мерзлый завод! -- Крикнул он,
и колонна горящих факелов последовала за ним вдоль берега.
   Наконец  огонь  факелов  осветил  высокое  проволочное  заграждение   и
таблички,  обозначавшие  запретную  зону.  Мы  остановились,  и  Стронгарм
постучал дубиной в высокие ворота.
   -- Эй, там!
   Из  маленькой будки за ограждением вышел охранник. Он уставился на нас,
прищурив глаза от яркого света.
   -- Что вам надо?
   -- Не делай удивленное лицо, парень! -- крикнул Стронгарм. -- Ты должен
был  слышать, как мы подходили. Теперь открой ворота и впусти нас,  ладно?
Там мой мальчик.
   --  Здесь  нет  никакого мальчика, -- бесстрастно ответил охранник.  --
Здесь запретная зона. У меня приказ никого не пускать.
   --  Послушай, ты! -- заорал Стронгарм. -- Открой ворота и  впусти  нас,
пока я не разнес это мерзлое место! Ты меня слышишь?
   Последовала пауза, и я почувствовал, как Вольф толкает меня под локоть.
   --  Не нравится мне это, -- пробормотал он. -- Мой отец парл и работает
-   Правительство.  Я  не  хочу  ввязываться  в  эти  дела.  Тебе  я  тоже
посоветовал бы быть благоразумнее. Увидимся завтра, может быть...
   Он  крадучись ушел прочь, и я с отвращением посмотрел ему вслед.  Лента
вряд ли заметила его уход: она с тревогой смотрела на отца.
   --  Ты что, глухой? -- крикнул Стронгарм, потом, не получив ответа:  --
Ладно.  Ты сам этого хотел, парень. Где локсы? Мы привяжем их к воротам  и
свалим  эту мерзлую штуковину. -- В задней части толпы произошло  какое-то
движение; толпа расступилась, пропуская людей, которые вели животных.
   --  Что  случилось  с  лоринами? -- спросил я у  Кареглазки,  испытывая
дурное  предчувствие. Если Сквинт был там, следовало ожидать,  что  лорины
его   почуют.  Однако  их  не  было  нигде  поблизости.  Локсы  беспокойно
переступали с ноги на ногу у ворот.
   --  Ладно,  хватит!  --  крикнул охранник. Внутри  комплекса  появилась
шеренга людей в форме. Они держали в руках арбалеты, нацеленные на толпу.
   --  Следующий,  кто  сделает  хоть шаг к воротам,  получит  стрелу,  --
бесстрастно  изрек охранник. -- Позабавились -- и хватит; теперь  ступайте
по домам.
   Я  думал,  Стронгарм сейчас кинется к воротам и попытается  свалить  их
голыми  руками,  так  вздулись вены у него на шее и сжались  кулаки.  Жена
схватила  его  за  руку, к ним подбежала Лента, встав между  родителями  и
воротами.
   В  течение долгих секунд он стоял неподвижно, глядя поверх их голов  на
охранника. Потом он расслабился, пожал плечами, повернулся и пошел  прочь.
Я увидел в свете факела его лицо, когда он проходил мимо меня: рот его был
приоткрыт, а в глазах стояла жуткая пустота.





   В  последовавшие за этим дни чувство единства среди жителей  Паллахакси
росло. Возможно, оно существовало всегда, и лишь теперь, познакомившись  с
некоторыми  местными жителями, я почувствовал это сам. В  предыдущие  годы
родители  всегда  были  вместе со мной, и мы  ездили  по  окрестностям  на
мотокаре, посещая пляжи, отправляясь на лодочные прогулки, редко общаясь с
кем-либо,  кроме  обитателей соседних коттеджей --  все  они,  как  и  мы,
приезжали сюда на каникулы.
   Тем  не менее я был почти уверен, что люди тянулись друг к другу  почти
инстинктивно,  так, словно они пострадали, и, зная, что  могут  пострадать
еще  больше,  нуждались в обществе друг друга. Посещение  храма  Фу  резко
возросло -- не потому, что люди вдруг стали религиозны, но из-за того, что
они  хотели быть вместе. Местная газета, вместо того чтобы просто печатать
поступающие  с почты новости, начала давать отчеты о местных  собраниях  и
публиковать мнения, касающиеся отношения Парламента к местным делам.  Люди
крепко  пожимали друг другу руки при встрече, перестали ругать  лавочников
за  нормированное  распределение  и  стали  им,  напротив,  сочувствовать.
Вечерами они сидели перед своими домами и беседовали с соседями,  забыв  о
многолетних ссорах.
   Я  слышал,  что  во  времена бедствий люди тянутся друг  к  другу,  как
сейчас, так что в определенной степени это было понятно. Единственно,  что
не  давало  мне  покоя, была мысль: против кого мы объединяемся?  Логичным
ответом было -- против врага, Асты, однако я почти не слышал, чтобы кто-то
упоминал  о  войне.  Асту  не  обвиняли в нормированном  распределении  --
обвиняли  Правительство.  Нехватка  топлива,  разрастание  запретных  зон,
пропажа судна в море, любая катастрофа, любые трудности -- все вменялось в
вину Правительству.
   Во время периода вооруженного нейтралитета, существовавшего между моими
родителями и мной, я упомянул об этом отцу.
   Он задумчиво посмотрел на меня.
   --  Народ испытывает вынужденные трудности и потому, естественно,  ищет
козла  отпущения.  Аста  далеко за горизонтом, а Правительство  прямо  под
рукой,  и  потому во всем винят Правительство. Это достойно сожаления,  но
так уж думают люди.
   Я  с  некоторым удивлением смотрел на него; впервые он разговаривал  со
мной, как со взрослым. Это было приятно.
   -- Может быть, если бы на заводе хоть как-то помогли в поисках Сквинта,
люди были бы более дружелюбны, -- заметил я.
   --  Очень неприятная история. Охранники, которых это касалось, получили
строгий  выговор.  Мы  провели тщательные поиски и в  окрестностях  завода
парнишку  не нашли. -- Казалось, он чуть ли не извиняется. --  Однако  это
лишь  иллюстрирует мою точку зрения, Дроув. Здесь огромная территория,  от
океана  на  западе до Желтых Гор на материке. Почему же народ  решил,  что
мальчик пропал где-то на заводе?
   После  конфликта у ворот завода Вольф, казалось, ушел на дно. Время  от
времени  я  видел  его  вместе с матерью, гулявших по  городу  и  делавших
покупки  в  таких  количествах, что у меня не возникало  никакого  желания
демонстрировать  наше  знакомство  публике.  Я  не  мог   понять,   почему
Правительство не объяснит как следует своим чиновникам, что размахивать на
каждом  шагу карточкой и игнорировать нормированное распределение  --  все
это не делает им чести.
   Тем  временем грузовики продолжали с грохотом проезжать через  город  и
дальше  по  уходящей  в глубь материка дороге, увозя продукцию  в  города,
которым  повезло  меньше,  чем нам. Я проводил  большую  часть  времени  в
обществе  Кареглазки,  и  мы  часто бывали дома  у  Ленты:  сначала  чтобы
выразить  свое  сочувствие и узнать о последних новостях  насчет  Сквинта;
потом, по мере того как шло время и надежда угасала, чтобы утешить и  как-
то  отвлечь  их  от  горестных мыслей. Отношения в  их  семье  были  очень
близкими, и они тяжело переживали случившееся.
   Вечерами,  когда мы сидели в комнате Ленты, пытаясь приободрить  ее,  в
доме  бывало много людей. Стронгарм принимал их в гостиной, плотно  закрыв
дверь.  Часто в этой комнате бывало человек по двенадцать и  больше,  а  в
один  из  вечеров  я  насчитал больше двадцати. В тот вечер  там  побывали
родители  Кареглазки, и позже она спросила у них, о чем шла  речь,  но  не
получила вразумительного ответа.
   Казалось,  формируется группа для какой-то операции,  но  мы  не  могли
понять, в чем эта операция заключается.
   * * *
   Как-то вечером Стронгарм спросил нас:
   -- Пойдете сегодня в храм? -- Они с Уной надевали пальто.
   -- Я никогда не хожу в храмы, -- ответил я. Он рассмеялся.
   -- Нет, парень, ты ничего не услышишь о солнечном боге Фу или о Великом
Локсе,  или о чем-то в этом роде. Это собрание жителей города.  Там  будет
представитель Правительства.
   -- Надеюсь, не мой отец.
   --  Нет. Не знаю, знаком ли ты с ним. Он довольно часто здесь появлялся
в  последнее время, и, похоже, он вполне здравомыслящий человек. Его зовут
Хорлокс-Местлер.
   Когда мы пришли к храму, там уже собралась порядочная толпа, и я увидел
много знакомых лиц. Более того, на возвышении стояли в основном те, кого я
видел  приходившим в дом Стронгарма. Мы с Лентой и Кареглазкой сели вместе
с остальными, но Стронгарм поднялся на импровизированную сцену и некоторое
время спустя постучал молотком по столу, призывая к порядку.
   -- Народ Паллахакси, -- крикнул он. -- Мы собрались сегодня, потому что
нам  не  нравится  многое из того, что делает Парламент.  Хорлокс-Местлер,
депутат  Парламента, согласился прийти к нам и выслушать нас.  Я  не  умею
много говорить, так что предоставляю слово Местлеру.
   Он   сел  под  нестройные  аплодисменты,  а  Хорлокс-Местлер  поднялся,
задумчиво разглядывая аудиторию.
   --  Для начала я должен сказать, что это собрание не имеет официального
статуса...
   Стронгарм вскочил на ноги, покраснев от ярости.
   --  Прекратите,  Местлер! -- рявкнул он. -- Нас не  интересует  никакой
мерзлый статус и нас не интересуют ваши мерзлые отговорки. Мы позвали  вас
сюда, чтобы вы объяснили нам положение дел. Вот и давайте! -- Он сел, и на
этот раз аудитория разразилась бурными аплодисментами.
   Местлер слабо улыбался.
   --  В  Паллахакси сложилась критическая ситуация, но она находится  под
нашим  постоянным контролем, -- начал Местлер. -- Имели место сообщения  о
вражеских  агентах в окрестностях консервного завода, и,  поскольку  завод
жизненно  необходим  для  нас,  может возникнуть  необходимость  изменения
границ  запретной  зоны.  Но мы надеемся, что  этого  не  потребуется.  Мы
надеемся. Он начал поносить тех, кто заботится только о себе, не думая  об
общем  благе, кто ночью толпами болтается по улицам, обеспечивая прикрытие
для  астонских шпионов, кто организует непонятные нелегальные сборища, из-
за  чего Парламенту впустую приходится расходовать время -- время, которое
с  большей  пользой  можно было бы потратить на решение  военных  проблем.
Короче  говоря,  он  перешел в наступление, продолжая говорить  спокойным,
убедительным тоном, с улыбкой добродушного дядюшки, маскировавшей  яд  его
слов.
   --  И  потому после долгих и мучительных размышлений Парламент вынужден
объявить,  что  у  него  нет иного выхода, кроме  как  прибегнуть  к  этой
непопулярной  мере,  -- говорил Местлер, и, вероятно,  я  что-то  упустил,
поскольку не мог понять, о чем он говорит. Аудитория возбужденно роптала.
   --  Какие  у вас на то полномочия? -- крикнул отец Кареглазки, сидевший
за  столом  на сцене. -- Подобное распоряжение может разрушить  мое  дело.
Здесь   что,   консервный   завод  или  какой-то   мерзлый   парламентский
департамент?
   --  Сейчас  война, и у нас есть право принимать срочные  меры  местного
масштаба, -- проинформировал его Местлер. Шум в зале усилился.
   -- Какие меры? -- шепотом спросил я у Кареглазки.
   -- Комендантский час.
   -- Что? Чего они испугались?
   --  Думаю, отца Ленты и его товарищей... Дроув, это означает, что мы не
сможем гулять вечерами, -- с несчастным видом сказала она.
   Вокруг  нас  люди  вскакивали с мест и кричали.  Местлер  тем  временем
продолжал:
   --  Нет,  мы  не  вводим военное положение. Некоторое количество  войск
расположится  в городе: для оказания помощи местной полиции  и  для  целей
обороны.  Будьте уверены, что будут приняты все меры для защиты  города  в
случае нападения астонцев. Спасибо за внимание.
   --  Подождите!  --  Ошеломленный, Стронгарм вскочил на  ноги.  Каким-то
образом инициатива была потеряна, и собрание закончилось поражением. -- Мы
вполне можем защитить себя сами! Нам все это не нужно!
   Местлер грустно посмотрел на него.
   -- Паллахакси-Стронгарм, чего вы хотите? Вы заявляли, что Правительство
вас  не защищает -- теперь мы даем вам защиту, о которой вы просили, и  вы
все  еще  недовольны. Я в самом деле начинаю думать,  что  вы  всего  лишь
возмутитель спокойствия...





   На  следующее  утро я зашел к Кареглазке, и мы решили пойти  на  Палец,
посмотреть на прибытие большого корабля. С удобного наблюдательного пункта
мы  могли  бы  оценить, направляется ли он в гавань или, как  предполагала
Кареглазка, к новой пристани.
   --  В  "Груммете" говорят, что вчера он бросил якорь возле  Пальца,  --
сказала она. -- Возможно, на нем привезли какое-то военное снаряжение. Кто-
то  сказал, что в океане он подвергся нападению астонских военных кораблей
и получил повреждение двигателей. Вот почему они опоздали. Они должны были
быть здесь еще до грума.
   Я  в очередной раз подумал о том, насколько быстро доходили новости  до
"Золотого  Груммета".  Новости,  о которых  рассказывала  мне  Кареглазка,
обычно  оказывались более свежими и точными, чем в газетах, которые  столь
жадно поглощал мой отец.
   Мы  зашли к Ленте, сочувствуя ей после того, как обошлись с ее отцом на
собрании.  Она  выглядела достаточно бодро и явно была благодарна  нам  за
возможность  отвлечься,  в то время как Стронгарм по-прежнему  пребывал  в
ярости  и гневно говорил о необходимости организовать вооруженные  отряды.
Оставив Уну нести это бремя в одиночестве, мы направились по главной улице
в сторону гавани.
   Возле  монумента  стоял  Вольф, на этот  раз  без  матери  и  явно  без
определенных намерений. К несчастью, он заметил нас и поспешил  навстречу,
абсолютно не смущаясь тем, что много дней избегал нас.
   --  Рад вас видеть, -- весело воскликнул он и по-хозяйски взял Ленту за
руку.  Она  посмотрела  на  него,  как на  пустое  место,  и  он  внезапно
опомнился. -- Э... есть какие-нибудь новости о Сквинте?
   -- Никаких, -- очень тихо ответила Лента.
   --  Плохо. Ужасная история. Знаешь, я думал об этом, и у меня появилась
одна мысль. Как ты думаешь...
   Голос его замер, когда Лента вырвала из его руки свою и уткнулась лицом
мне в плечо, громко всхлипывая.
   --  Ради Фу, сделай так, чтобы он замолчал, Дроув, -- в отчаянии рыдала
она. -- Я этого не выдержу!
   Я  не  знал,  что  делать в подобной ситуации. Я стоял  посреди  людной
набережной  гавани  Паллахакси с рыдающей девушкой на плече.  Того  гляди,
соберутся зеваки. Да и Кареглазка поглядывала исподлобья.
   --  Ладно,  Лента,  ладно, -- я похлопал ее по  плечу.  --  Пойдемте-ка
отсюда, ведь мы же собрались на Палец посмотреть на большой корабль.
   Лента затихла, вытерла слезы, и мы втроем отправились дальше.
   Смущенный Вольф поплелся за нами.
   Так  он  снова  присоединился к нашей небольшой  компании,  добровольно
согласившись на некоторое понижение в ранге.
   * * *
   Мы  стояли  на Пальце и смотрели на ясное, спокойное море.  Поверхность
воды  была испещрена танцующими рыбками, и грумметы без конца устремлялись
вниз,  захватывая полный клюв живой добычи, и глотали ее на лету,  взмывая
на  восходящем потоке к вершинам скал. Потом -- а некоторые из них  парили
столь  близко,  что можно было увидеть их глотательные  движения,  --  они
вновь по спирали устремлялись вниз, снижаясь к маслянистым волнам, скользя
столь  низко,  что их ноги иногда касались воды, пока они  набирали  новую
порцию рыбы в свои клювы-мешки.
   Корабль снялся с якоря и двигался в нашу сторону, хотя до него все  еще
было более тысячи шагов. Его буксировали на канатах четыре паровых катера,
по  два  с  каждого борта; буксиры были расположены так,  что  они  тянули
корабль не только вперед, но и в разные стороны.
   --  Это  корабль с глубокой осадкой, -- объяснила Лента, -- оказавшийся
посреди  грума. Плотная вода вытеснила его, и верх стал перевешивать;  вот
почему  им  пришлось  вызвать буксиры. Теперь  с  каждого  борта  натянуты
канаты,  чтобы  удержать корабль на ровном киле. Видите того  человека  на
мачте?  --  Она  показала на казавшуюся знакомой  фигуру  на  площадке  на
половине  высоты  мачты.  -- У него индикатор  крена,  и  он  контролирует
положение  буксиров. Когда корабль начинает накреняться,  он  дает  сигнал
паре   буксиров  с  этой стороны, чтобы они ослабили канаты,  а  с  другой
стороны  -- чтобы натянули их сильнее, и корабль снова выравнивается.  Все
это  время  они  тянут его в сторону берега. Когда он окажется  достаточно
близко,  к нему прицепят тросы с суши и с помощью лебедок подтянут  его  с
двух сторон.
   --  Ты,  наверное, видела все это раньше, Лента, -- заискивающе  сказал
Вольф.
   --  Несколько раз. Часто они прибегают к услугам моего отца в  качестве
проводника на мачте, но сейчас там его нет. Это корабль парлов, и отец  не
стал  бы  работать  на  них.  -- В том, как она это  сказала,  послышалось
презрение,  но Вольф не принял это на свой счет, задавая новые  вопросы  и
ведя себя с преувеличенным пониманием и вежливостью.
   Немного погодя, я сказал Кареглазке:
   -- Пойдем прогуляемся.
   Мы  оставили  Ленту и Вольфа сидеть на вершине скалы  и  направились  в
сторону деревьев. Каре-глазка некоторое время молчала, но когда мы  отошли
на расстояние, с которого нас нельзя было услышать, язвительно сказала:
   --  Забавно она держится с тобой. Я почувствовал, как что-то сжалось  у
меня в желудке.
   -- Что ты имеешь в виду?
   --  Я  имею  в  виду -- забавно, как Лента к тебе прижималась  там,  на
набережной,  когда плакала. И она постоянно ходит вместе с  нами.  Ты  все
время  разговариваешь с ней, все время. -- Она всхлипнула, и  я  с  ужасом
понял, что она готова расплакаться. Это был не мой день.
   Я  сел  на траву и усадил ее рядом с собой. Было теплое летнее утро,  и
нас  окружали  лишь  деревья.  Она сидела  выпрямившись,  опустив  голову,
безвольно держа свою руку в моей.
   Она снова всхлипнула, ее плечи вздрогнули, потом она внезапно отбросила
волосы с глаз и посмотрела прямо на меня.
   --  Возможно,  я  могу  потерять тебя, Дроув, -- удивительно  спокойным
голосом сказала она. -- Это не твоя вина, возможно, виновата я сама. Я  не
могу  ни в чем обвинять и Ленту. Но мне кажется, что я теряю тебя,  но  не
знаю, что мне делать.
   -- Ты вовсе меня не теряешь, -- с несчастным видом пробормотал я.
   --  А  хорошо  иметь  такую красивую девочку, как я,  Дроув?  --  мягко
спросила она.
   -- Кареглазка... --пробормотал я. -- Я...
   -- Тогда поцелуй меня, пожалуйста, Дроув, -- прошептала она.
   Я  склонился над ней и неловко коснулся ее губ своими. Ее руки охватили
мою  шею,  и  что-то произошло у меня в груди; внезапно  наши  губы  стали
намного мягче и намного ближе друг к другу, и я почувствовал, как ее  язык
касается моего, в то время как она издала долгий вздох наслаждения.
   Когда наконец я решил, что пора вздохнуть, она неуверенно посмотрела на
меня.
   -- Дроув, -- сказала она, -- обещаешь, что не будешь смеяться?
   -- Угу.
   --  Я хочу тебе кое-что доверить, но о таких вещах говорят люди намного
старше,  -- поспешно сказала она. -- Так что это может показаться смешным,
Дроув...
   -- Да?
   -- Я буду любить тебя всю  жизнь, Дроув.
   * * *
   Когда  мы вернулись к скале, Лента и Вольф сидели в некотором отдалении
друг  от  друга и молча глядели на воду. Услышав наши шаги, Лента с  явным
облегчением подняла глаза.
   Вольф  продолжал  смотреть  на  корабль внизу.  Тот  значительно  ближе
продвинулся к берегу, и теперь я смог узнать человека на мачте.
   Это был Сильверджек.
   --  Думаю, лучше они никого не могли найти, -- заявила Лента,  когда  я
сказал  ей об этом. -- В конце концов, он достаточно хорошо знает  здешнюю
акваторию. Если бы он только не был столь не надежен...
   Мы  смотрели  на приближавшийся корабль. Это было самое большое  судно,
какое  я  когда-либо  видел, -- двухмачтовое, но все  паруса  были  сейчас
спущены.  Разбитая рея и какие-то обломки на корме наводили  на  мысль  об
астонских  пушках. Посреди корабля возвышалась большая труба, а  по  обеим
сторонам  от  нее с каждого борта -- гигантские гребные колеса.  Они  тоже
оказались   повреждены;  по  мере  их  медленного  вращения   видны   были
болтающиеся  обломки дерева. На палубе стояли какие-то предметы,  закрытые
белой  парусиной,  а  трюмы, видимо, были полны груза.  Несмотря  на  это,
осадка  корабля  была крайне низкой, и он скользил по  поверхности  грума,
словно плывущий снежник.
   -- У них что-то случилось, -- внезапно вполголоса сказала Лента.
   На  палубе  жестикулировали  люди, делая  знаки  Сильверджеку.  Корабль
накренился  слишком  сильно, и буксиры, осторожно  маневрировавшие,  чтобы
миновать выступавшие над поверхностью камни, не успели скорректировать его
крен.  Корабль медленно наклонялся, пока одно огромное колесо не оказалось
наполовину  под  водой,  а Сильверджек повис над  морем  на  накренившейся
мачте. До нас донеслось отчаянное пыхтение двух буксиров с правого борта -
- они пытались выправить положение парохода. С пристани слышались крики.
   Целую вечность корабль пребывал в состоянии неустойчивого равновесия, в
то время как густая вода медленно вспенивалась под носом буксиров.
   --  Это  все  из-за груза на палубе, -- пробормотала Лента. --  Тяните,
чтоб вас заморозило! -- подгоняла она буксиры. -- Тяните!
   Она  была  дочерью  рыбака  и хорошо знала море.  У  нее  было  чувство
ответственности, которым я вряд ли мог бы похвастаться.
   Медленно, словно с неохотой, корабль выпрямился; вода толстыми  струями
хлынула  из  поврежденного  гребного механизма. Канаты  с  противоположной
стороны натянулись, удерживая судно, и Лента облегченно вздохнула...
   Катастрофа  произошла с трагической неизбежностью.  Один  из  буксиров,
казалось,  подпрыгнул в воде, издав тревожный свисток; с его винта  летели
клочья пены. Длинный трос, прикрепленный к стойке на его носу, лопнул или,
может  быть,  сама  стойка сломалась от чрезмерных усилий.  Трос  взмыл  в
воздух,  изогнувшись  над  пароходом,  словно  атакующая  змея,  но  более
медленно,  высоко  и  тяжело. Послышался страшный  скрежет,  когда  буксир
налетел  кормой  на  камень,  и  винт,  ударившись  о  гранит,  разлетелся
вдребезги. Затем раздался душераздирающий вопль, когда летящий  трос  снес
штаги и ванты и петлями рухнул на палубу; люди разбежались во все стороны.
Когда мачта накренилась к воде, от нее отделилась фигура Сильверджека.  Он
почти сразу же вынырнул на поверхность и быстро поплыл к берегу.
   Тем временем пароход накренялся все сильнее, и на этот раз ничто уже не
могло  его спасти. Лента отвела взгляд, в глазах ее стояли слезы; ведь  на
месте  любого из этих людей мог оказаться ее отец. Я обнял ее и  прижал  к
себе. Я знал, что сейчас Кареглазка не будет на меня в обиде.
   Корабль медленно переворачивался.
   Большая  часть команды, поддерживаемая грумом, плыла к берегу быстро  и
легко. Опасность им не грозила.
   Послышался глухой, раскатистый рокот, казалось, доносившийся  из  самих
глубин  океана. Днище перевернувшегося корабля взорвалось гейзером пара  и
обломков, когда вода достигла топки и лопнули котлы. Куски дерева, металла
взлетели  в  воздух;  я смотрел, как большой рычаг завис  в  высшей  точке
своего  полета, почти на одном уровне с вершиной скалы, прежде чем рухнуть
в воду.
   На поверхность всплыли гигантские пузыри, словно предсмертный вздох,  в
то  время  как  длинная  сигара  корабля скрылась  под  водой  и  навсегда
погрузилась на дно канала Паллахакси.





   Я был в том возрасте, когда проблемы мира взрослых редко возбуждали мой
интерес. Однако в потоке событий, последовавших после того дня на  Пальце,
я  вынужден был признать существование того, другого мира, и тот факт, что
в определенной степени это касается и меня.
   Наутро,  после  того  как потонул пароход, к нам пришел  ранний  гость.
Одевшись  и спустившись вниз, я увидел отца с матерью; вместе  с  ними  за
столом  сидел Хорлокс-Местлер. Он весело улыбнулся мне, поблагодарил  мать
за завтрак и бросил мне дружелюбно:
   --  Ты, случаем, не собираешься в город? А то подброшу -- моя машина во
дворе.
   --  О, как это любезно с вашей стороны, Хорлокс-Местлер, -- засуетилась
мать, прежде чем я успел ответить. -- Поблагодари Хорлокс-Местлера, Дроув.
   -- Угу, -- сказал я.
   -- Я видел тебя позавчера в храме с Паллахакси-Кареглазкой и Лентой, --
прищурился Местлер.
   -- Он слишком много времени проводит с ними,
   --  запричитала  мать.  -- Я все время говорю  и  говорю  ему,  но  все
бестолку;   он  просто  не  желает  слушать.  Дочь  трактирщика   и   дочь
политического агитатора...
   -- Не забудь еще Вольфа, мама, -- вставил я.
   -- Сына парла. Местлер искренне рассмеялся.
   --  Не  беспокойся за мальчика, Файетт. Пусть сам выбирает себе друзей.
Кроме  того,  нет ничего плохого в том, что твой сын знакомится  с  жизнью
простого народа. Это может даже оказаться полезным.
   Потом  мы  с  Местлером  сели  в его мотокар  --  это  была  еще  более
впечатляющая машина, чем у отца,-- и поехали в город. У подножия монумента
стоял  глашатай,  рядом  с  ним -- переносной паровой  свисток.  Когда  мы
проезжали   мимо,   он  потянул  за  рукоятку,  и  над  гаванью   разнесся
пронзительный свист; затем он начал зычным голосом объявлять о собрании. Я
заметил  вокруг  угрюмые  лица;  люди  заранее  предполагали,  что   любое
собрание,   созванное  Парламентом,  будет  иметь  не   слишком   приятные
последствия. Машина остановилась на новой набережной.
   --  Значит,  ты достаточно хорошо знаком со Стронгармом, --  неожиданно
спросил Местлер.
   -- Угу.
   --  Я  понимаю,  что  он лучший моряк в округе...  Должен  честно  тебе
сказать,  Дроув, у нас неприятности. Вчерашнее крушение "Изабель"  создает
большие  трудности  для  Правительства.  Ты  обо  всем  этом  услышишь  на
собрании.
   "Изабель". Название было мне знакомо.
   --  Мы  хотим  поднять ее, -- продолжал он. -- Чтобы это  сделать,  нам
нужен  человек, который хорошо знает местную акваторию и грум.  Нам  нужен
опытный  моряк, но, более того, нам нужен человек, который мог бы  собрать
команду,  руководить  погружением водолазов,  оценить  глубину,  плотность
воды, течение. Нам нужен Стронгарм.
   У  меня  возникла забавная мысль, не знаю почему. Местлер,  похоже,  не
знал,  что  я наблюдал крушение "Изабель" с близкого расстояния. Вероятно,
он думал, что свидетелей происшествия не было.
   --  После  того, как отнеслись к Стронгарму на последнем  собрании,  он
вряд ли захочет помогать парлам, -- твердо сказал я.
   --  Грум... -- задумчиво проговорил Местлер. -- Вот в чем первопричина.
Вот  почему здешние жители считают себя не такими, как все. Грум связывает
их  вместе;  весь  их образ жизни сформировался вокруг  одного  природного
явления...  И тем не менее, они невежественны. Они принимают  грум  таким,
каков он есть, и никогда не задумываются ни о причинах, ни о следствиях.
   --  Зачем?  -- с досадой спросил я. -- Грум -- это факт. Он происходит.
Разве этого недостаточно?
   Под  нами медленно скользила по воде большая плоскодонка. Она осторожно
лавировала  среди  выступавших камней, затем сменила галс,  лениво  качнув
парусом,  и  направилась в море вдоль канала. За рулем сидел Стронгарм,  и
мне  стало  интересно,  что  он делает здесь,  вдалеке  от  своих  обычных
рыболовных угодий.
   -- Ты меня разочаровываешь, Дроув. Ты говоришь так, как здешние жители:
будто  грум  был всегда. Запомни, у всего есть начало. Когда-то  грума  не
было.  Вода  оставалась той же плотности и почти на том же уровне  круглый
год.
   Это трудно было себе представить, о чем я и сказал Местлеру.
   --  Тогда  почему грум перемещается с юга на север? Почему небо  сейчас
ясное, когда оно должно было быть облачным от испарения?
   -- Откуда я знаю?
   --  Ты  должен  знать, Дроув. -- Он достал из кармана листок  бумаги  и
карандаш.  --  Наша планета вращается вокруг оси, которая  направлена  под
прямым углом к ее орбите вокруг солнца Фу. Смотри.
   Он  нарисовал  в  нижней части листа бумаги круг,  изображавший  Фу,  и
сложный эллиптический путь, который проделывает наша планета вокруг  него,
обозначив точками ее положение в разные времена года.
   --  Конечно, -- сказал он, -- масштаб здесь не соблюден, и наша  орбита
вытянута  значительно сильнее, чем я изобразил. Тем не менее,  это  вполне
подойдет для наших целей.
   Лодка Стронгарма удалялась, и вопреки моим собственным убеждениям  меня
заинтересовал  этот  урок  астрономии. Может  быть,  Местлер  был  хорошим
учителем  или  -- что более вероятно -- он объяснял нечто,  что  я  всегда
хотел знать, но был для этого чересчур ленив.
   Он обозначил положения планеты буквами от А до Н.
   --  Положение А -- это середина зимы, -- объяснил он. --  В  это  время
планета   находится   дальше   всего  от   солнца,   и   день   равен   по
продолжительности ночи. Как я уже сказал, ось вращения планеты  направлена
под прямым углом к орбите. -- Он провел через круги диаметральные линии, с
юга  на  север. -- Но есть еще один важный момент. По отношению  к  солнцу
наша   планета  медленно  поворачивается  в  направлении,  противоположном
направлению  орбиты. Это означает, что в начале лета  --  положение  С  --
солнце  будет  сиять  над нашим Южным полюсом, в  то  время  как  примерно
восемьдесят дней спустя оно будет светить над Северным полюсом. Понимаешь?
   Я  смотрел  на лист бумаги с карандашными пометками и пытался  наглядно
представить себе то, о чем он говорил. Возможно, это было бы проще, будь у
меня под рукой несколько слингбольных мячей, но я не собирался сдаваться.
   -- Понятно, -- сказал я.
   --  Итак, происходит следующее. В начале лета солнце постоянно освещает
Южный  полюс,  вызывая массовое испарение и приливный  поток  через  узкий
перешеек  Центрального  океана, с севера на  юг,  замещающий  воды  Южного
океана,  которые продолжают испаряться. Затем в середине лета -- положение
Е  --  день в Паллахакси снова становится равен ночи, жара на Южном полюсе
несколько спадает, и достигается положение всеобщего равновесия.  Огромные
облачные образования над Южным полюсом удерживаются в полярных регионах за
счет  нормальной  циркуляции  воздушных  масс.  Затем  планета  постепенно
поворачивается и подставляет солнцу свою северную часть.
   Теперь я начал представлять себе всю картину.
   -- И тогда начинает испаряться Северный океан, -- сказал я. -- Но когда
вода  Центрального океана течет мимо Паллахакси, чтобы его пополнить,  это
не обычная вода. Она уже подвергалась испарению. И потому она плотная. Это
и есть грум.
   Местлер восторженно улыбнулся.
   --  Это захватывающая тема. Даже сейчас мы многого не понимаем.  --  Он
снова  показал на свой рисунок. -- Так или иначе, грум достигает максимума
в  положении С. После этого планета удаляется от солнца, быстро остывая, и
облака распространяются над всей ее поверхностью. В положении Н начинается
сезон  дождей  и  продолжается  до  наступления  сухой  зимы.  Тогда   все
начинается сначала.
   Я  посмотрел  на  море.  Несмотря на отлив, там, где  канал  Паллахакси
выходил в Центральный океан, глубина была достаточно большой.
   --  Просто не могу представить, как испарение может повлиять  на  такое
количество воды, -- сказал я. -- Ее так много.
   Местлер кивнул.
   --  Да,  но это Центральный океан. Он глубокий и узкий, и, говорят,  он
возник  в  результате гигантского землетрясения в те  времена,  когда  наш
континент окружал всю планету. Появилась трещина, отделившая Эрто от  Асты
и  соединившая  Северный и Южный океаны -- ты знаешь, что береговая  линия
Асты  очень  похожа  на нашу? Их можно было бы почти  сложить  вместе.  Но
полярные  океаны  были всегда, и они мелкие, словно громадные  сковородки.
Постоянное  сияние  солнца почти иссушает их. Все, что  остается,  --  это
грум.
   Тяжело  хлопая  крыльями,  с юга приближалась большая  стая  грумметов.
Возле скалы они опустились к самой воде, скользя вдоль поверхности и жадно
поглощая рыбу. Я задумался, потом сказал:
   -- Но ведь это все равно не имеет никакого значения, верно? Вы ничем не
можете  доказать  то,  о чем только что говорили, а для  меня  это  знание
ничего  не меняет. Мы так и не доказали, что быть невежественным плохо.  А
грум тем временем продолжается.
   Он весело улыбнулся.
   --  Такова жизнь. Значит, тебе кажется, что я зря теряю время,  пытаясь
добиться  помощи  от Стронгарма? -- Он встал, давая понять,  что  разговор
окончен.
   Я  поднял листок бумаги и сунул его в карман, надеясь, что он этого  не
заметил.
   --  Можете  попробовать, -- сказал я. -- Но у вас все равно  ничего  не
получится.
   * * *
   В  храме  все происходило примерно так же, как и в прошлый раз.  Лента,
Кареглазка  и  я сидели в первом ряду, и я заметил неодобрительный  взгляд
отца  с  высоты сцены, когда он увидел, что Каре-глазка сидит очень близко
ко  мне и держит обе мои руки в своих. Я почти слышал его мысли о том, что
сейчас неподходящее время и место для этого.
   Местлер  не  заставил ждать себя. Он вышел к трибуне, заложив  руки  за
спину, с необычно серьезным выражением лица.
   -- Сегодня у меня нет для вас хороших новостей, -- сказал он.
   Если он полагал, что Паллахакси по достоинству оценит его честность, то
сильно ошибался.
   --  Тогда  заткнись и вали домой, -- крикнул кто-то. -- У  нас  хватает
проблем и без тебя, Местлер!
   -- Послышались шум, ропот, чьи-то возгласы.
   --  Тогда  я  сразу  скажу  вам худшее! --  прорычал  Местлер,  в  одно
мгновение  выйдя из себя. -- Ни вы, ни я ничего не можем с этим  поделать,
так что сидите и слушайте! -- Он воинственно огляделся по сторонам.
   Вскоре наступила относительная тишина, и он продолжил:
   --  Как вы знаете, пароход "Изабель" затонул вчера неподалеку от Пальца
--  к  счастью,  с  малочисленными жертвами. Как я уже говорил,  Парламент
постоянно проявляет заботу об интересах простого народа и высоко оценивает
усилия, которые все вы прилагаете в эти трудные времена. Естественно, долг
вашего  Парламента -- защищать Паллахакси от астонских орд. И таковы  были
наши  намерения.  --  Он грустно посмотрел на нас.  --  Таковы  были  наши
намерения.
   Лента наклонилась ко мне и прошептала: "Но, к несчастью...", и я громко
фыркнул, что повлекло за собой неприязненный взгляд отца.
   -- Но, к несчастью, наши надежды рухнули, -- продолжал Местлер. -- Ушли
на  дно  канала  вместе с пароходом "Изабель". Да, друзья  мои.  На  борту
"Изабель" были пушки, боеприпасы, военное снаряжение, с помощью которых мы
надеялись  защитить  наш  город.  -- Он  сделал  паузу,  устало  глядя  на
слушателей,  позволяя  ощущению катастрофы проникнуть  сквозь  их  толстые
паллахаксианские черепа.
   -- Вы хотите сказать, -- спросил Стронгарм, -- что мы не получим ничего
для своей защиты?
   --  Нет. К счастью, мы получим замену, и она будет доставлена по  суше.
Но это будет не скоро. Очень не скоро.
   -- Когда? -- громко спросил кто-то.
   --  Ну...  дней  через тридцать, -- поспешно сказал  Местлер,  заглушая
несколько   подавленных   возгласов.   --   Наши   промышленные    рабочие
самоотверженно трудятся, но, как я уже говорил, большую часть их продукции
мы  вынуждены  отправлять на фронт. И здесь, боюсь, опять плохие  новости.
Враг прорвался сразу на нескольких направлениях и сейчас находится у самых
ворот Алики!
   Внезапно  война  пришла  ко мне, и я увидел  дом,  в  котором  родился,
оккупированный вражескими силами.
   --  Значит  ли это, что Парламент может подвергнуться опасности?  --  с
надеждой спросил Гирт. -- Насколько я понимаю, Алика -- наша столица.  Так
написано  в  учебниках. Так что, я полагаю, всем членам Парламента  выдали
оружие, и они теперь героически защищают нашу землю?
   Взрыв  веселья, которым была встречена эта острота, не оставил никакого
сомнения относительно настроений аудитории, и Хорлокс-Местлер покраснел до
кончиков ушей.
   --  Ладно, вы, мерзляки! -- заорал он. -- Можете веселиться. Радуйтесь,
пока есть такая возможность. Вы перестанете смеяться, когда астонцы хлынут
из-за Желтых Гор!
   Стронгарм  пересек сцену, остановившись совсем рядом с  Местлером,  так
что парламентарий нервно отступил в сторону.
   -- Во всяком случае, мы не побежим, -- спокойно сказал он.





   Шли дни, и грум все усиливался, пока старики, потягивая пиво в "Золотом
Груммете"  и  мудро покачивая головами, не стали говорить, что  это  самый
сильный  грум  на  их  памяти. На рыбном рынке и на  причале  у  волнолома
разгружались феноменальные уловы, так что никто не возмущался -- разве что
из  принципа  -- тем, что огромное количество рыбы отправляется  на  новый
завод. Большая часть ее доставлялась на новый причал за Пальцем не на виду
у  горожан,  хотя кое-что возили и по дороге из гавани. Устье  реки  давно
высохло.
   Военная  полиция, несмотря на всеобщие опасения, почти не появлялась  в
Паллахакси.  Время  от времени они строем маршировали  по  главной  улице,
одетые  в  алую  форму,  не похожую на темно-синие  мундиры  охранников  с
завода,  неся  впереди  колонны  длинное  древко,  на  котором  развевался
Серебряный  Локс  Эрто.  Хотя,  как  говорят,  наша  национальная  эмблема
символизирует  силу,  упорство и стойкость, наряду с ее  подразумевавшимся
религиозным   смыслом  она  была  не  слишком  популярна   среди   жителей
Паллахакси,  и  ее  демонстрация в подобной обстановке  воспринималась  не
иначе как оскорбление. Были попытки организовать марш протеста, но от  них
в конце концов отказались, когда стало ясно, что Стронгарм против.
   --  Все  эти сборища, хождение строем... -- ворчал он. -- Это  пристало
парлам  и  им подобным. Все те же надменные манеры и церемонии,  что  и  в
Алике. Стоит ли нам перенимать их?
   Хотя  Стронгарм  мне нравился, порой я готов был согласиться  с  точкой
зрения  Хорлокс-Местлера, что он чересчур ограничен и его  личные  взгляды
быстро  затмевают  истинную  суть дела. Я  даже  не  пытался  упоминать  о
предложении  Местлера  поднять "Изабель", поскольку заранее  знал,  какова
будет его реакция.
   Однако  с  течением  времени произошли два события,  которые  поставили
Паллахакси  перед фактом, что он -- часть воюющей нации  и  что  оккупация
астонскими войсками не лучшая альтернатива относительно мягкому  правлению
парлов.
   --  Алика  сдана,  --  однажды утром сказал за  завтраком  отец,  читая
газету, только что доставленную прямо с почты.
   Мать разразилась громкими рыданиями, вскочила из-за стола и выбежала из
комнаты.
   Какое-то мгновение я сидел на месте, думая о том, пошла ли она воткнуть
астонский  флаг в точку "Алика", или же военная карта будет теперь  просто
выброшена,  и  ее  место  займут  ежедневные  молитвы.  Потом  перед  моим
мысленным взором вновь возник образ астонцев, спящих в моей комнате,  и  я
понял, что новости невеселые.
   --  Что  же делает в связи с этим Парламент? -- спросил я отца. --  Где
Регент?  --  В  моих  мыслях  возник образ его августейшего  величества  в
запряженной локсами повозке, катящейся по пустыне в сторону Бекстон-Поста,
а за ней -- члены Парламента в своих мантиях, в повозках поменьше.
   --  Парламент эвакуируется, -- сказал отец. -- Думаю, тебе  следует  об
этом  знать;  скоро  об  этом  узнают все. Паллахакси  выбран  в  качестве
временного  местопребывания  правительства.  Нам  оказана  большая  честь,
Дроув.  Один из членов Парламента будет жить в нашем доме, и будут сделаны
соответствующие   распоряжения  относительно   других   подходящих   жилых
помещений в городе. На новом заводе подготовлена резиденция для Регента.
   В  этом  было  что-то  забавное, но меня  больше  заботила  перспектива
появления  в  доме постороннего. У нас не было места; это был  всего  лишь
летний коттедж. Мне вовсе не хотелось, чтобы здесь жил кто-то еще, с кем я
должен был бы вести себя вежливо.
   --  Ракс, -- буркнул я. -- Он может занять мою комнату. Я буду  жить  в
"Груммете".
   К  моему  удивлению, за этим не последовал взрыв ярости.  Вместо  этого
отец задумчиво посмотрел на меня.
   --  Возможно,  это  был бы самый лучший выход, --  наконец  сказал  он.
Естественно, меньше всего ему хотелось скандалов в доме, когда здесь будет
облеченный властью парл. -- Я договорюсь, чтобы тебе там выделили комнату.
У тебя должны быть достойные условия.
   --  Я  сам об этом позабочусь, если ты не возражаешь, папа, -- поспешно
сказал я.
   --  Как хочешь. -- Лицо его приобрело отстраненное выражение, и он  уже
обдумывал,  каким  образом  лучше  произвести  впечатление  на  возможного
постояльца.
   * * *
   Я  пошел прямо в "Золотой Груммет" и сообщил Кареглазке новость, что  я
собираюсь  жить  в гостинице, -- конечно, если ее родители согласятся.  Мы
стояли  в небольшой комнатке позади бара, и она, обняв меня, подарила  мне
долгий,  сладостный  поцелуй. Почти в тот же момент вошли  Эннли  и  Гирт.
Кареглазка, не теряя времени, сообщила им новость.
   -- Ну не знаю... -- с сомнением произнес Гирт, глядя на меня.
   -- Твой отец действительно так сказал, Дроув? -- спросила Эннли.
   --  Понимаете, у нас собирается жить член Парламента, и отцу нужна  моя
комната,  -- сказал я. -- Я просто буду жить здесь как обычный  постоялец,
честное слово.
   Гирт широко улыбнулся.
   -- В таком случае добро пожаловать, и ты будешь не обычным постояльцем.
Покажи ему самую лучшую комнату, Кареглазка.
   Она  повела меня наверх по лестнице и по извилистому коридору к тяжелой
двери с блестящей медной ручкой. Кареглазка распахнула дверь и отступила в
сторону, выжидающе глядя на меня.
   Первым,  что  я  увидел,  была кровать, на которой  могло  бы  свободно
разместиться  целое  стадо локсов. Огромная, с медными  украшениями,  она,
казалось,  занимала  большую часть комнаты. Справа  стоял  тяжелый  черный
комод, а у противоположной стены -- деревянный туалетный столик. Я подошел
к  окну  и выглянул наружу: передо мной открывался вид на рыбный  рынок  и
гавань.  Напротив возвышался холм, покрытый деревьями и  домами  с  серыми
крышами;  его по диагонали пересекала дорога на Палец. Я увидел  человека,
ехавшего в запряженной локсом повозке по пологому склону; верхом на  локсе
сидел лорин.
   Я снова повернулся к Кареглазке.
   --  Отличная комната, -- сказал я. -- Я проверю, чтобы твоим  родителям
хорошо заплатили.
   --  Не думаю, чтобы их это особенно беспокоило, -- ответила она. -- Они
рады, что ты будешь здесь жить.
   Мы сели на кровать и подпрыгнули несколько раз, потом поцеловались.
   -- Я люблю тебя, Кареглазка, -- впервые сказал я.
   Она смотрела на меня, и лицо ее было неописуемо прекрасным.
   Послышались шаги на скрипучей лестнице. Мы отскочили друг от  друга.  В
комнату вошла Эннли.
   -- Что ж, вы оба явно выглядите счастливыми, -- с тревогой сказала она.
-- Тебе нравится комната, Дроув?
   --  Это лучшая комната из всех, которые я когда-либо видел. Вы уверены,
что я могу здесь жить?
   --  Если  она  подходит  для  Регента,  то  подойдет  и  для  тебя,  --
рассмеялась она.
   -- Я тебе не говорила, -- улыбнулась Кареглазка, -- на случай, если это
тебя отпугнет. Здесь спал Регент, когда как-то раз был в Паллахакси.
   --  Гм... -- я посмотрел на кровать с некоторым благоговейным трепетом.
Интересно,  о  чем  думал Регент, когда лежал на ней, и что  ему  снилось,
когда  он  спал?  Стояла  ли  за дверью охрана?  Не  подумал  ли  он,  что
Кареглазка -- самая красивая девушка во всем Эрто? И если так, решил я, то
я убил бы этого грязного мерзляка...
   -- Конечно, я об этом почти ничего не помню,
   -- сказала Кареглазка. -- Мне тогда было всего три года.
   Я рассмеялся.
   Позже,  после  того как у Эннли и Кареглазки состоялся какой-то  личный
разговор матери с дочерью, мы с Кареглазкой направились через рыбный рынок
к монументу. Камни под ногами были скользкими от рыбьей чешуи и воды, и мы
держались за руки, чтобы не упасть.
   -- Что тебе сказала твоя мать? -- спросил я.
   Она  остановилась,  облокотилась на ограждение и уставилась  на  густую
воду  внизу. Там плавал обычный набор странных предметов: обрывки веревок,
поплавки  от  сетей, дохлая рыба, намокшая бумага. Даже в отбросах  гавани
Паллахакси  есть  что-то романтическое. Кареглазка  переоделась  в  желтый
свитер и голубые джинсы, и я могу поклясться, что она была еще прекраснее,
чем обычно. Я не знал, любовь ли была тому виной, или что-то еще.
   -- Мама сказала, что это нехорошо, когда я вместе с тобой в спальне, --
сказала она. -- Тогда я сказала, что спальня ничем не отличается от  любой
другой комнаты, верно? Так или иначе, кончилось все тем, что я обещала  не
заходить  в  твою комнату от захода до восхода солнца -- по-видимому,  это
опасное время.
   -- Угу, -- я был разочарован.
   -- Но мама простодушна, и она забыла взять с меня обещание, чтобы ты не
заходил в мою комнату.
   --  Отлично.  -- Мне хотелось сменить тему. У меня было такое  чувство,
что события в этом направлении выходят из-под моего контроля. -- Что будем
делать сегодня?
   -- Зайдем к Ленте?
   --  Слушай,  почему бы ради разнообразия не обойтись без Ленты?  Думаю,
сегодня  у нее в гостях Вольф, так что с ней все в порядке. Давай  возьмем
мою лодку.
   Кареглазка   с  энтузиазмом  согласилась,  и  мы  вошли  в   мастерскую
Сильверджека. Самого его нигде не было видно, так что мы направились прямо
к  причалу.  Вскоре  мы уже спустили лодку на воду  и  выплыли  в  гавань.
Кареглазка  лежала  на  носу, а я сидел на руле. Почти  все  время  мы  не
отрывали взгляда друг от друга, и мне часто приходилось резко менять курс,
чтобы в кого-нибудь не врезаться.
   Люди  махали  нам с набережной и звали нас по имени с других  лодок,  и
впервые  я понял, насколько мы бросаемся в глаза, насколько люди  обращают
внимание  на сына парла и дочь хозяина гостиницы, постоянно пребывающих  в
обществе  друг  друга.  В свое время это могло ввергнуть  меня  в  крайнее
смущение,  но теперь я обнаружил, что рад этому и даже горжусь,  что  меня
видят в обществе прекрасной девушки.
   Мы вышли во внешнюю гавань и поплыли параллельно волнолому.
   -- Я останусь на всю зиму, -- уверенно сказал я.
   -- Теперь я все время буду здесь, после того как...
   -- Снова вернулись тяжелые мысли...
   -- Мне было очень жаль услышать про Алику, -- мягко сказала она.
   -- Все нормально. Теперь мой дом здесь... Мы обогнули конец волнолома и
направились в сторону Пальца.
   --  Дроув...  --  сказала  Кареглазка после долгого  молчания.  --  Мне
кажется,  в  Паллахакси что-то затевается. Думаю, я должна  тебе  об  этом
сказать.  Сегодня  утром люди в "Груммете" говорили, что здесь  собираются
жить  члены  Парламента, а многие утверждали, что этого нельзя  допустить.
Они   говорили,  что  если  депутаты  будут  болтаться  здесь  со   своими
привилегиями,  не  обращая  внимания  на  нормированное  распределение   и
комендантский  час, они очень скоро могут оказаться покойниками.  Я  знаю,
что это ужасно, но я должна была тебе об этом сказать.
   --  Все  настолько  плохо? -- Горожане помалкивали в моем  присутствии,
ошибочно полагая, что все передается моему отцу.
   --  Думаю, достаточно серьезно. Меня лично не слишком волнуют депутаты,
но  ты говорил, что один из них собирается жить у твоих родителей. Мне  бы
не хотелось, чтобы что-нибудь случилось с твоей матерью или отцом.
   Я  мог  бы  выдать  в  ответ  кучу циничных  замечаний,  но  сдержался.
Кареглазка была слишком хорошо воспитана, чтобы меня понять.
   --  Смотри! -- показал я. -- Там, в камнях. -- Что-то большое  медленно
покачивалось на волнах у кромки воды.
   -- Ой... -- Кареглазка отвела взгляд.
   Я  подплыл ближе. Камни здесь были иззубрены, и, хотя вода стояла почти
неподвижно,  я  опасался  пропороть  лодку  о  какой-нибудь   выступ.   На
поверхности плотной воды головой вниз плавало тело.
   -- Это лорин, -- сказал я.
   -- Кто же на это решился?! Что будем делать, Дроув?
   Я  пытался  собраться  с мыслями, когда послышался  странный  свистящий
звук,  и  часть скалы над нами с грохотом обрушилась вниз, упав в  воду  с
мягким  всплеском, от которого даже не пошли волны. Я обернулся  и  увидел
три  паровых глиссера, которые мы заметили раньше. Теперь они были  совсем
близко  и  двигались  вдоль волнолома. От пушек на их палубах  поднимались
клубы белого дыма.
   Это были астонские военные корабли. Они обстреливали Паллахакси.
   * * *
   Незадолго до комендантского часа, когда все спешили домой, мы встретили
Ленту.
   --  Слушайте, никто не видел Сильверджека? -- спросила она. -- Отец все
время пытается его найти, с тех пор как я сказала ему, что он был лоцманом
на "Изабель".
   -- Э... Мы его видели, -- мрачно ответил я.
   -- Я этого не помню, Дроув. Где? -- озадаченно спросила Кареглазка.
   -- Он... э... Помнишь тело возле скал? Это не был лорин, Кареглазка.  Я
в этом уверен. Тело чуть покачнулось на волнах, и я увидел часть его лица.
Могу поклясться, что это был Сильверджек.
   Девушки в ужасе смотрели на меня.
   -- Что же нам теперь делать, Дроув? -- спросила Лента.
   --  Я  намерен  поговорить с Местлером, -- сказал я.  Внезапно  у  меня
возникло  ужасное подозрение, и я вспомнил, что Местлер не знает,  что  мы
были свидетелями крушения "Изабель".





   Когда   грум   достиг  максимума,  Правительство  зашло   в   тупик   с
установлением комендантского часа. Даже Местлер, со всеми его познаниями в
астрономии,  забыл,  что приближается время, когда  солнце  будет  светить
постоянно  и  не  будет  темноты, а значит,  и  покрова  для  таинственных
перемещений парлов и их секретных грузов. Теперь грузовики с завода  и  на
завод  громыхали через город на виду у всех, и военная полиция  больше  не
имела возможности проводить свои тайные маневры.
   Понятно, что на несколько дней после нападения астонцев Местлер  и  его
люди  ушли на дно. По городу ползли зловещие разговоры, и дня не проходило
без  импровизированного митинга возле монумента. Там были те, кто призывал
Стронгарма  возглавить депутацию на новый завод (он теперь считался  штаб-
квартирой  парловской  деятельности),  но  рыбак  оставался  непреклонным.
Неразумно спорить с оружейными дулами.
   Несколько  раз  я  заходил к родителям, обнаруживая  их  во  все  более
мрачном  настроении. Во второй раз в доме был посторонний; отец представил
мне  его  как Зелдон-Троуна, и мне показалось, что я смутно помню  его  по
своим нечастым визитам в здание Парламента в Алике.
   --  Остальные депутаты тоже здесь? -- спросил я. -- Я не видел в городе
никаких новых людей. Лицо отца помрачнело.
   --  И,  скорее всего, не увидишь. К сожалению, твои друзья в Паллахакси
настроены   столь   враждебно,  что  приличные  люди  считают   неразумным
появляться в городе. Зелдон-Троун находится в безопасности здесь,  у  нас,
но  можешь  ты  себе представить депутата Парламента гуляющим  по  улицам,
когда  это  животное  Стронгарм на свободе? Наверняка  нет!  Парламентарии
вынуждены  разместиться на территории завода -- должен сказать,  в  крайне
стесненных условиях.
   -- Оставь, Берт, -- улыбаясь, сказал Троун. -- Не так уж все плохо.
   Потом  я  перекинулся несколькими словами с матерью на кухне и  спросил
насчет  военной карты, но она не была расположена обсуждать  эту  тему,  и
вскоре я с некоторым облегчением ушел.
   Направляясь  в  сторону  центра, я услышал свисток  глашатая  и,  когда
подошел к рыбному рынку, увидел Местлера, стоявшего на перевернутом ящике.
   Похоже,  возникла  неизбежная задержка с доставкой оружия  для  обороны
Паллахакси  -- в связи с тем, что астонцы захватили ключевые  промышленные
города  на материке. Это было исключительно неприятное известие,  учитывая
недавнюю  атаку астонских военных кораблей, но люди должны были  поверить,
что   Правительство  делает  все  возможное,  чтобы  исправить  положение.
Правительство было крайне благодарно за военные усилия нашего  выдающегося
города  и  в  признание  этого  смягчало некоторые  меры  безопасности,  в
непопулярности  которых отдавало себе полный отчет, но в  свое  время  это
было крайне необходимо.
   Комендантский час отменялся. Военная полиция выводилась из города.
   --  Я думал, полиция была здесь, чтобы защищать нас! -- крикнул кто-то,
но было уже поздно; Местлер, улыбаясь и кивая, спустился со своего ящика и
забирался в ожидавший его мотокар.
   Пробившись через толпу, я подбежал к мотокару и крикнул:
   -- Можно мне с вами поговорить, Хорлокс-Местлер?
   Уже сидя в машине, он поднял взгляд и увидел меня. Он улыбнулся, сказал
что-то  водителю  и предложил мне сесть рядом с ним. Вскоре  мы  ехали  по
улицам Паллахакси; люди насмехались над нами, ругались и швыряли камни,  и
я вздрогнул, испугавшись той враждебности, которая меня окружала. Я решил,
что,  может быть, это не столь уж и здорово -- быть парлом. Какое-то время
камни  стучали по деревянной обшивке машины, потом мы наконец  выехали  из
города.
   Местлер велел водителю, чтобы тот остановился, потом повернулся ко мне.
   --  Я не думаю, что ты хочешь отправиться на завод, -- улыбаясь, сказал
он.  --  Так  чем  могу  помочь, молодой человек? --  Глаза  его  лучились
обаянием  и  нежностью,  и  вся неприязнь к нему  в  городе  вряд  ли  его
коснулась;  он уже об этом забыл. Моя мать бы сказала: как это  мило,  что
Хорлокс-Местлер находит возможность поговорить с тобой, дорогой.
   -- Послушайте, -- грубо сказал я. -- Вы видели Сильверджека?
   Последовала  пауза,  и  я  услышал шум грузовика,  который  проехал  по
главной  улице и начал подниматься по холму позади нас. Домов вокруг  было
мало,   хотя   я  видел  старую  женщину,  смотревшую  на  нас   из   окна
полуразвалившейся лачуги напротив.
   --  Сильверджек был твоим другом, верно? -- спросил Местлер;  огонек  в
его глазах померк.
   --  Не  совсем другом. Я его знал. Погодите... -- Только сейчас я понял
значение  прошедшего времени в наших словах и испугался, не  угодил  ли  в
ловушку.  -- Что значит -- был? Вы хотите сказать, что он умер? --  Думаю,
нотка тревоги в моем голосе прозвучала достаточно правдиво.
   Грузовик  отчаянно гудел, приближаясь к нам, но, чтобы  проехать,  было
достаточно места. Местлер слегка нахмурился.
   -- Ты не видел список? Он был вывешен в храме. Сильверджек был одним из
несчастных,  которые  погибли во время трагедии с  "Изабель".  У  него  не
оставалось никаких шансов. Ужасная история.
   Мое  сердце  отчаянно  колотилось, ладони  вспотели.  Грохот  грузовика
приближался;  я повернулся к Местлеру и взглянул ему прямо в лицо.  Именно
сейчас  состоялся мой окончательный разрыв с парлами, с  моими  матерью  и
отцом,  со  всей  их  мерзлой бандой убийц. Он увидел  мои  глаза,  и  его
дружелюбие  мгновенно исчезло. Я открыл было рот, но его взгляд  скользнул
мимо, и глаза расширились.
   -- Что происходит? Из машины, парень! Быстро!
   Мы  выскочили из машины как раз в тот момент, когда водитель  грузовика
спрыгнул  с  сиденья  и  покатился в грязь  нам  под  ноги.  На  некотором
расстоянии  позади, поднимаясь по склону, шла большая толпа, молчаливая  и
целеустремленная. Грузовик без водителя прогрохотал мимо;  я  обернулся  и
увидел,  что  он  замедляет ход, сворачивая на обочину и явно  намереваясь
остановиться в кювете.
   Водитель  вскочил на ноги и ухватился деформированной  рукой  за  рукав
Местлера.
   -- Бежим отсюда! -- завопил он. Это был Гроуп.
   -- Что происходит?
   --  Грузовик! -- закричал он. -- Он сейчас взорвется! Я сделал все, что
мог, Местлер; ради Фу, я сделал все, что мог, я вывел его из города!
   Бросив  лишь один взгляд назад на зловеще дымившийся паровой  грузовик,
мы кинулись бежать в сторону города, остановившись за надежным укрытием  в
виде  общественного калорифера. К нам немедленно присоединились  горожане,
прибежавшие с противоположной стороны. Их возглавлял Стронгарм; он схватил
Гроупа за руку.
   --  Ты  понимаешь, что сбил по крайней мере трех человек,  когда  несся
словно сумасшедший?
   --  У  меня заело предохранительный клапан, когда я спускался по дороге
со скалы, -- скулил Гроуп. -- Я уже был в городе, и давление быстро росло.
Мне пришлось ехать дальше. Я должен был выехать из города до того, как  он
взорвется! Я рисковал своей собственной жизнью, разве вы не понимаете?
   Лицо Стронгарма оставалось мрачным.
   --  Если кто-то из них умрет, твоя жизнь не стоит и ломаного гроша,  --
спокойно  сказал он. Отец Ленты посмотрел на склон холма; шагах в двухстах
из  покинутого  грузовика  подозрительно спокойно  выходил  пар.  Грузовик
работал  на  дровах; ничего не оставалось делать, кроме  как  ждать,  пока
топка  не выгорит и давление не упадет. Если бы он работал на спирте,  как
мотокар,  можно  было  бы  погасить горелки и спасти  грузовик.  Мы  молча
смотрели на него.
   --  По крайней мере, он ехал обратно на завод, -- сказал кто-то. --  Он
пустой. Единственной потерей будет сам грузовик.
   -- Будем надеяться, что это все, -- зловеще произнес Стронгарм.
   Гроуп   отчаянно   трясся,  ничем  не  напоминая  того   самоуверенного
неотесанного типа, которого я знал раньше. По его толстой шее стекал  пот,
оставляя в саже розовые полосы. Жирная грудь вздрагивала.
   -- Бежим отсюда! -- вдруг заорал он. -- Мы слишком близко!
   Местлер   выглядел  старым  и  усталым.  Какое-то  время   он   молчал,
разглядывая Стронгарма. Наконец, он заговорил.
   --  Думаю,  лучше всего будет, если вы отправите этих людей  по  домам,
Стронгарм,  -- тихо сказал он. -- Мы не хотим, чтобы кто-то еще  пострадал
от  взрыва.  Я  был  бы вам крайне благодарен, если  бы  вы  попросили  их
разойтись.
   Сначала  на лице Стронгарма появилось удивленное выражение,  потом  его
глаза сузились.
   --  Все  в  порядке,  Местлер, -- заверил он. -- Мы воспользуемся  этим
шансом.  Люди  полагают, что стоит рискнуть ради того, чтобы увидеть,  как
взрывается парловский грузовик.
   Местлер  пошел  прочь, шагая сквозь толпу, и в его уходе  чувствовалась
какая-то обреченность. Я побежал следом за ним и схватил его за руку.
   -- Местлер! Что случилось со Сквинтом?
   Он  обернулся, но я не мог ручаться, услышал он меня или нет; думаю,  я
сам забыл о своем собственном вопросе, когда увидел отчаяние в его глазах.
   --  Местлер! -- закричал Стронгарм. -- Вернитесь! Я хочу, чтобы вы были
здесь!
   Он  думал, что Местлер решил сбежать от нас, может быть, спрятаться  на
консервном  заводе. Инстинктивно я чувствовал, что Местлер  искал  другого
убежища...
   Местлер забрался в кабину грузовика и сел там молча, погруженный в свои
мысли. Толпа тоже молчала в напряженном ожидании.
   Вскоре котел взорвался.
   * * *
   Выглядело  это  вовсе  не  так, как я предполагал.  Я  ожидал  грохота,
вспышки и гигантского сотрясения земли, от которого посыпалась бы черепица
с крыши коттеджа напротив; я ожидал чего-то громадного и впечатляющего.
   Вместо  этого раздался громкий треск, за которым последовал нарастающий
рев, словно шум у подножия большого водопада. Дорога мгновенно заполнилась
большим облаком пара, расползавшимся по склону холма. Толпа разбежалась  в
разные  стороны. Когда я остановился и посмотрел назад, все уже кончилось.
Слегка оробев и нервно посмеиваясь, толпа снова поднялась на холм.
   Пар  почти полностью рассеялся; несколько тонких струек еще поднимались
над   котлом.  С  этого расстояния не было заметно никаких повреждений,  и
Местлер  все  так  же  продолжал сидеть за рулем. По моей  спине  пробежал
холодок,  и  когда  я услышал пыхтение двигателя, то подумал,  что  сейчас
закричу от страха.
   --  Он запустил его, -- снова и снова повторяла какая-то женщина. -- Он
запустил его!
   Толпа поколебалась, затем Стронгарм вышел вперед.
   --  Это всего лишь другой грузовик, люди! -- крикнул он. -- Он едет  со
стороны завода!
   Странно,  что  никто  не  обращал внимания на  мертвеца  за  рулем.  Мы
столпились вокруг грузовика, и несколько человек, забравшись наверх, стали
отвязывать брезент, крича, что там что-то есть. Мой взгляд был прикован  к
Местлеру,  от которого все еще шел пар, и я почувствовал себя так,  словно
нам  следовало  попросить  у  него  разрешения:  нехорошо  грабить  машину
покойника. Потом он шевельнулся, когда люди начали вскакивать на грузовик,
его голова откинулась назад, и я увидел его лицо...
   Под  торжествующие крики брезент был сброшен. Задний  и  боковые  борта
кузова  с  грохотом  откинулись, и перед взорами толпы  предстали  большие
черные агрегаты.
   -- Паровые пушки! -- завопил кто-то. -- Это наши пушки, люди! Теперь мы
будем в безопасности от астонских кораблей!
   Стронгарм забрался на платформу и поднял руку, требуя тишины.
   --  Это  действительно  паровые пушки! -- крикнул  он.  --  Но  они  не
предназначались для нас. Вспомните, что говорил Местлер совсем недавно, на
рыбном  рынке. Он сказал нам, что нужно подождать, поскольку  пушки  будут
здесь   лишь   через   несколько  недель.  Очень   интересно,   для   кого
предназначались  эти?  Пушки, которые тайком везли через  город  на  якобы
пустом грузовике?!
   --  Консервный завод! -- крикнул кто-то. -- Во имя Фу, они заботятся  о
самих себе больше, чем о городе!
   -- Примерно так, -- сказал Стронгарм, когда возмущенные крики утихли. -
-  Они  перенесли Парламент на территорию нового завода, а Парламент нужно
защищать  -- и Ракс с ним, с Паллахакси. Так считают парлы. Но Местлер  не
смог  вынести  чувства  вины, он не мог вынести того,  что  бы  мы  с  ним
сделали,  если  бы  узнали. И потому он покончил  с  собой.  Если  это  не
доказательство вины Парламента, тогда я не знаю, что еще.  Что  ж,  --  он
хлопнул по длинному стволу одной из пушек, -- в отношении этих штучек  они
могут не чувствовать себя виноватыми. Мы установим их на волноломе!
   Услышав  грохот приближающегося грузовика, я шагнул вперед и  посмотрел
на дорогу. Водитель сбавил ход, машина медленно приближалась.
   -- Может быть, стоит заглянуть и туда, -- сказал Стронгарм. Он спрыгнул
с  платформы и шагнул на середину дороги, подняв громадные руки.  Грузовик
остановился в нескольких шагах от него, и водитель нервно выглянул наружу.
   -- Что случилось? Что происходит?
   --  Просто  небольшая  авария, -- сообщил ему Стронгарм.  --  А  теперь
говори, что ты везешь на своем грузовике?
   Водитель провел языком по губам.
   --  Э...  консервы, конечно. Что, мерзлый Ракс побери,  можно  везти  с
консервного завода? Это рыбные консервы для городов на материке. -- Вокруг
теперь  столпились  все; взгляд водителя был прикован к  пушкам  в  кузове
другого грузовика.
   --  Банка  рыбных консервов мне бы сейчас очень пригодилась, --  сказал
Стронгарм.  Он  вскочил  на задний борт грузовика  и  отдернул  в  сторону
брезент.  --  Как  жаль,  -- спокойно сказал он.  --  Похоже,  ты  их  все
распродал.  В  кузове пусто. -- Он спрыгнул на землю  рядом  с  кабиной  и
схватил перепуганного водителя за шиворот. -- Грузовик пустой, ты, мерзлый
лжец!
   --  Я...  я клянусь, мне сказали, что он полон! Подбежал Гроуп, трясясь
от страха.
   --  А мне сказали, что мой грузовик пустой, мерзляки! -- запричитал он.
-- Парлы нас обманули!
   --  Заткнись,  -- с отвращением бросил Стронгарм. -- Даже самый  глупый
водитель  чувствует,  пуст его грузовик или полон. Вы  двое  работаете  на
парлов и сами стали парлами. Свяжите их кто-нибудь и отведите в храм. Я  с
ними потом поговорю. Теперь давайте перегрузим пушки на этот грузовик. Это
неэкономично гонять его пустым в наше тяжелое время...





   С  этого момента события стали разворачиваться настолько быстро, что  я
начал  терять  счет стандартным дням и ночам, в то время как  над  головой
описывало  круги пылающее солнце Фу, а грум достиг своего  пика.  "Золотой
Груммет" был постоянно открыт для посетителей, и Гирт, Эннли, Кареглазка и
я  часто  работали посменно, а иногда все вместе, когда наплыв посетителей
был  особенно  велик. Время от времени кто-то из нас,  вконец  измученный,
уползал прочь и валился на кровать, чтобы поспать несколько часов,  прежде
чем  снова  вернуться к исполнению своих обязанностей.  Мы  с  Кареглазкой
никогда   не  пользовались  тем  преимуществом,  что  наши  комнаты   были
расположены рядом.
   Наступил  период,  когда  посетителей  стало  мало,  и  Гирт  предложил
Кареглазке:
   -- Почему бы вам с Дроувом не передохнуть, не поплавать на лодке или не
погулять?  --  Он  с  тревогой посмотрел в лицо дочери.  --  Ты  выглядишь
бледной,  девочка. Тебе нужно побыть на солнце. Мы с мамой  теперь  сможем
справиться и сами.
   --  Ты  уверен, что все будет в порядке, отец? -- спросила  Кареглазка,
улыбаясь мне.
   --  Идите, идите, -- засмеялась Эннли. -- Пока Гирт не передумал. Да...
и держитесь подальше от дальней стороны города, ладно?
   -- Почему?
   --  Парлы говорят, что они собираются сегодня забрать пушки, --  угрюмо
сказал  Гирт.  -- Как им только хватает наглости? Вот почему здесь  никого
нет. Все пошли на волнолом.
   * * *
   Мы  молча  спустили  лодку  на  воду; я  знал,  что  мы  оба  думаем  о
Сильверджеке. Хотя группа людей все так же работала среди лодок на берегу,
мастерская  казалась опустевшей без волосатой фигуры и  странной  личности
хозяина. Мне стало интересно, кому теперь принадлежит мастерская; были  ли
у  Сильверджека какие-нибудь родственники, которые могли бы продолжить его
дело.  Во мне медленно нарастала ярость, когда я представлял себе, как  он
плывет  к берегу, сделав все возможное, чтобы безопасно провести "Изабель"
к  причалу  -- лишь для того, чтобы парлы на набережной... что? Застрелили
ли они его, когда он плыл к ним?
   Потом  медленное  течение отнесло его в сторону Пальца,  и  можно  было
предположить,  что  стервятники или грумметы помогут избавиться  от  тела.
Вероятно,  сейчас оно уже исчезло. С другой стороны, по  мере  отлива  оно
могло  застрять среди камней под скалами и лежать там, со все еще торчащей
в нем обличающей арбалетной стрелой, опровергающей слова парлов о том, что
он пропал без вести во время катастрофы.
   Даже само это слово мне не нравилось; что значит "пропал без вести"?  С
"Изабель"  никто не пропал без вести. Те, кто погиб, оказались  в  ловушке
под  палубой и были разорваны в клочья, когда лопнули котлы. Мы знали, что
с  ними случилось; их сожрали грумметы. "Пропал без вести" было утонченным
и  оптимистичным  эвфемизмом, достойным лишь моей матери,  предполагавшей,
что когда-нибудь их могут снова найти, и все будет в порядке.
   --   Слушай,  ты  собираешься  плыть  или  нет?  --  сердито   спросила
Кареглазка.
   --  Извини. Я задумался, вот и все. -- Легкий ветерок шевелил парус. --
Поехали,  --  сказал  я;  мы забрались в лодку и оттолкнулись  от  берега.
Похожая на клей вода лениво колыхалась под нами. Сейчас, когда мы уже были
в  пути, мое мрачное настроение начало улучшаться. Я обнаружил, что смотрю
на  сидящую  на носу Кареглазку, и от этого почувствовал себя  еще  лучше.
Много  лодок стояло на якоре; с канатов и цепей стекали длинные, медленные
капли,  падавшие  на  вязкую поверхность. Большинство рыбаков  остались  в
городе,  чтобы поглядеть, что случится, когда появятся парлы. Я  надеялся,
что неприятностей не произойдет.
   Свежий  ветерок  вынес нас во внешнюю гавань, и стала  видна  толпа  на
волноломе.  Похоже,  там  собралась большая  часть  горожан;  люди  стояли
группами  вокруг  трех  больших  пушек, установленных  вдоль  рельсов  для
вагонеток;  их  дула  были смело направлены в сторону  моря.  Снежно-белые
грумметы  сидели на черном металле с расправленными крыльями, споря  из-за
территории. Птицы совсем не боялись толпы.
   Несколько  человек  помахали  нам, и я  подплыл  ближе,  скользя  вдоль
каменной дамбы, на которой был построен волнолом.
   -- Когда придут парлы?! -- крикнул я
   -- Скоро. -- Теперь можно было различить отдельные лица: я увидел Ленту
и  ее отца. Вольфа нигде не было. Лента изо всех сил махала нам рукой.  Мы
ответили ей и поплыли дальше. Кареглазка изучающе разглядывала меня,  и  я
почувствовал угрызения совести.
   --  Не останавливайся, иначе она захочет прогуляться с нами, -- сказала
Кареглазка. Действительно, Лента бежала вдоль волнолома параллельно нашему
курсу  и улыбалась нам. -- Она тоже изменилась, -- сказала Кареглазка.  --
Она с недавних пор стала другая, не такая угловатая. Она стала красивее...
Почему  она такая мерзло красивая? -- во внезапном приступе отчаяния  тихо
всхлипнула  Кареглазка, глядя на привлекательную девушку,  которая  махала
нам рукой.
   -- Она взрослеет и становится более здравомыслящей, -- сказал я. -- Это
происходит со всеми нами. Мы уже не будем прежними после нынешнего лета...
и чем-то это меня пугает. Я чувствую себя так, словно очень многое и очень
быстро потерял. Но многое и приобрел, -- поспешно добавил я.
   Оживленные  комментарии,  послышавшиеся с  волнолома,  спасли  меня  от
неловкой  ситуации. Кареглазка опустила парус, и наша лодочка почти  сразу
же  застыла  на  вязкой поверхности. Мы ждали, глядя на дорогу,  огибавшую
дальний берег гавани. Рядом с нами поднялась суматоха. Крупная серебристая
рыба,  длинная  и  извилистая, некоторое время билась  на  поверхности,  и
грумметы  сочли,  что ею можно спокойно поживиться. Они с воплями  кружили
над нами, пикируя на рыбу и нанося ей удары острыми когтями, пока один  из
них не оказался слишком близко к голове. Рыба щелкнула зубами, ухватила за
конец  крыла  и,  нырнув, сумела погрузиться под воду,  увлекая  за  собой
груммета. На поверхности, мгновенно успокоившейся, плавало несколько белых
перьев. По воде расползлись потеки крови, не растворяясь в ней.
   По  дороге  вокруг  гавани с пыхтением проехали три паровых  грузовика,
непрерывно  сигналя,  чтобы расчистить себе путь. Их  кузовы  были  забиты
людьми  в  форме;  за алыми мундирами военной полиции в  первом  грузовике
следовали  более  тусклые  оттенки  формы  охранников  с  завода  в   двух
остальных.  Грузовики остановились у начала волнолома, возле  лежавших  на
берегу лодок, и военные спрыгнули на землю, держа наготове арбалеты.
   -- Надеюсь, никто не станет делать глупостей, -- сказала Кареглазка. --
Не  нравятся мне эти люди. Похоже, они хотят стрелять, как в  тот  раз  на
новом заводе.
   Люди  кричали  и  размахивали кулаками, но в этом шуме  слышался  голос
Стронгарма,  призывавший  к  здравомыслию. Военные  построились  и  маршем
направились  вдоль волнолома, впереди медленно ехавших за ними грузовиков.
Kишь один человек попытался преградить им путь, вырвавшись от удерживавших
его  товарищей и выскочив на дорогу перед солдатами. Я так до конца  и  не
понял,  что  с  ним случилось. Внезапно он исчез из поля моего  зрения,  а
солдаты неумолимо продолжали шагать дальше. Они остановились возле  первой
пушки  и  подождали, пока к ней подъедет грузовик. За домами поднялся  еще
один столб дыма; вскоре показался локомотив, толкая перед собой по рельсам
передвижной кран. Платформа крана была заполнена людьми в алой форме.
   За  сравнительно короткое время пушки были погружены, военные забрались
в  грузовики  и  уехали,  преследуемые проклятиями  и  тщетными  угрозами.
Стронгарм стоял прямо над нами; голова его была опущена, плечи сгорбились.
Лента подошла к отцу и обняла его, поднявшись на цыпочки и шепча что-то на
ухо. Он мрачно усмехнулся, обнял ее своей громадной рукой за плечи, и  они
вместе ушли.
   --  Послушай, Дроув... -- грустно сказала Кареглазка. -- Извини, что  я
наговорила  столько глупостей про Ленту. На самом деле она  мне  нравится,
честное слово.
   * * *
   К  тому времени, когда мы обогнули маяк и двигались вдоль обращенной  к
морю стороны волнолома, против западного ветра, толпа рассеялась. Пушек, в
течение  трех  дней  служивших символом решимости  Паллахакси  защищаться,
показать нос властям, заявить о собственной независимости, больше не было.
Мне  вспомнилось  то  время, когда отец держал меня под  домашним  арестом
после скандала в "Золотом Груммете".
   Мы  с  Кареглазкой  чувствовали себя подавленно. На небе  ярко  светило
жаркое  солнце,  воздух  был тяжелым и влажным.  Хотя  грумметы  полностью
очистили  поверхность океана от мелкой рыбы, из глубины  теперь  всплывали
рыбы  покрупнее  и  лежали вокруг, сопротивляясь  слабо  или  отчаянно,  в
зависимости  от того, как долго продолжалась их агония. На поверхность  из
глубины  всплывал разнообразный мусор -- пропитанные водой и  полусгнившие
куски  дерева, толстые водоросли, всякие отбросы. От океана исходил дурной
запах.
   -- Может быть, все-таки это была не слишком удачная идея -- отправиться
на лодке в море, -- сказала Кареглазка. -- Может, вернемся и просто пойдем
погуляем? Сегодня мне здесь не нравится.
   --  Давай проплывем еще немного, -- сказал я. -- Может быть, за Пальцем
будет  не  так  плохо.  А  сюда приливная волна  приносит  мусор  со  всех
окрестностей.  --  У меня было кое-что на уме, но я не желал  расстраивать
Кареглазку. Я хотел посмотреть, плавает ли все еще тело возле скал, и если
да, то попытаться выяснить причину смерти...
   Кареглазка грустно смотрела на воду, и я понял, что ее занимают  те  же
мысли.  Если  тело не было унесено отливом, оно могло плавать  неподалеку.
Каждый  раз,  когда мы сталкивались с каким-либо плавающим предметом,  она
вздрагивала и тревожно смотрела за борт.
   --  Дроув, -- внезапно сказала она, глядя в море, -- мне кажется, здесь
есть грумоходы. -- Она показала на мелькнувшее на горизонте белое пятно.
   --  Наверное, это грумметы, -- попытался я ее приободрить. --  Так  или
иначе,  будем  держаться  ближе к берегу. Мы всегда  сможем  выскочить  на
камни, если что-нибудь случится. -- Я направил лодку в сторону скал.
   Мы  миновали то место, где видели тело, но от него не осталось и следа.
Неподалеку  кверху  брюхом  плавала большая  черная  рыба;  на  ней  стоял
груммет,  вонзив  когти в блестящую плоть и подозрительно  глядя  на  нас.
Вскоре Кареглазка с видимым облегчением успокоилась, когда вода стала чище
и мы обогнули Палец.
   -- Его больше нет, -- сказала она, глубоко вздохнув, словно задерживала
дыхание на несколько минут. -- Его больше нет, нет, нет!
   --  Его  убили парлы. Я пытался расспросить Местлера, но он  ничего  не
сказал.  Наверное,  его застрелили сразу после того,  как  мы  видели  его
плывущим к берегу. Вероятно, этим мерзлякам он больше не был нужен.
   --  Пожалуйста, давай не будем об этом, Дроув. Посмотри, тебе  нравится
мое платье?
   Я улыбнулся наивности, с которой она сменила тему разговора.
   -- Да, но что случилось с желтым свитером?
   -- О... -- она покраснела. -- Мама сказала, что я не должна его носить.
Она  сказала, что он... понимаешь, слишком мал. Он действительно  был  мне
слишком мал.
   -- Слишком сексуален, она хотела сказать. Она испугалась, что я... э...
-- Я смущенно замолчал, уставившись в воду.
   --  Смотри,  вон  новый  причал, -- как ни  в  чем  не  бывало  сказала
Кареглазка.  -- Как ты думаешь, им теперь будут часто пользоваться,  после
того как "Изабель" затонула?
   --  Думаю,  да.  Его бы не стали строить лишь для одного  корабля.  Там
разгружались рыбацкие лодки... Ракс! Смотри!
   На  камне  сидел грумоход, греясь на солнце. Увидев нашу  лодку,  он  с
ворчанием поднял голову и скользнул в воду примерно в пятидесяти шагах  от
нас.   Быстро  разгоняясь  на  ластах,  он  буквально  прыгал  по  плотной
поверхности в нашу сторону.
   -- Ложись, Дроув! -- поспешно сказала Кареглазка.
   Во  рту у меня пересохло от страха, и я подчинился, соскальзывая  вниз,
пока не оказался на дне лодки. Кареглазка тоже опустилась на дно, тревожно
глядя  на  меня. В отсутствие ветра лучи солнца грели сквозь одежду,  и  я
вспотел, хотя не только из-за жары.
   Лодка  качнулась, когда грумоход резко тряхнул ее. Послышалось яростное
рычание.  Нас  окатило  градом маслянистых капель, когда  тварь  в  ярости
ударила всем телом о тонкий борт. Потом на какое-то мгновение стало  тихо,
и мы замерли, прислушиваясь к хриплому дыханию грумохода.
   Лодка слегка накренилась, и на нас упала тень. Я отодвинулся в сторону,
плотнее  прижимаясь к Кареглазке, когда над бортом появилась тупая голова,
поворачиваясь  в  разные стороны, близоруко оглядывая  внутренность  лодки
обманчиво  добродушными  глазами. Дыхание зверя  наполнило  лодку  запахом
рыбы,  и  я осторожно сглотнул. Долгие секунды зверь и я смотрели друг  на
друга.
   Потом  с  недовольным ворчанием черная голова исчезла,  и  лодку  резко
тряхнуло,  когда грумоход оттолкнулся от нее и с плеском унесся прочь.  Мы
лежали,  стараясь  не дышать, в то время как парус безвольно  повис,  жара
усилилась, и стало ясно, что легкий ветерок окончательно утих.  Наконец  я
снова принял сидячее положение и рискнул бросить быстрый взгляд за борт.
   Море  было плоским, словно зеркало. Одинокий грумоход резвился шагах  в
ста  от  нас, охраняя какую-то тушу и яростным ворчанием отгоняя  ныряющих
грумметов.  Кареглазка приподнялась рядом со мной, стараясь не  привлекать
внимания грумохода слишком резкими движениями.
   --  Что  будем делать, Дроув? -- прошептала она. -- Если мы  попытаемся
грести к берегу, он нас увидит.
   Я посмотрел в сторону земли, оценивая расстояние.
   --  Надо  что-то  делать, и быстро, -- сказал я.  --  Нас  относит  все
дальше.  --  Я  окинул взглядом океан, цвет которого стал однотонно-серым,
когда  тучи  на  время  заслонили солнце. Неподалеку простиралось  большое
водное  пространство,  казавшееся более темным, чем остальной  океан.  Еще
дальше,  возле  выхода в устье, на плоской поверхности  виднелись  длинные
складки, словно одна большая приливная волна двигалась в нашу сторону.
   -- Что это? -- спросил я. Голос Кареглазки дрогнул.
   --  Это...  это грумоходы, Дроув. Целая стая; так они обычно действуют.
Тот, видимо, отбившийся бродяга.
   -- Гм... И что они собираются делать?
   --  Они  просто  накинутся на нас... В прошлом году один рыбак  попался
стае грумоходов. Они прыгают в лодку, и...
   Объяснять более подробно не было необходимости; я живо представил  себе
стаю  могучих тварей, каждая размером с человека, атакующих нашу маленькую
лодочку, переваливающихся через низкие борта...
   -- ...у нас не очень много времени, Дроув, -- тихо говорила Кареглазка.
--  Жаль,  что  мы потеряли столько времени зря, вместо того  чтобы  лучше
узнать друг друга. Пожалуйста, поцелуй меня... скорее.
   Я  наклонился и крепко ее поцеловал, и она прильнула ко мне и заплакала
у  меня  на  плече,  пока  я  наблюдал за грумоходами,  мчавшимися  к  нам
прожорливой стаей. Я поднял со дна лодки весло и взвесил его в  руке;  это
было все, чем мы располагали. Еще никогда в жизни я не был так испуган,  и
тем не менее я думал о Кареглазке и о том, что мерзлым грумоходам придется
сначала убить меня, прежде чем они смогут добраться до нее...
   Кареглазка  застыла в моих объятиях; она повернула голову и глядела  на
воду.
   -- Смотри! -- выдохнула она. -- Дроув, смотри!
   Темная тень под водой приобретала форму, и ее очертания становились все
более  отчетливыми. На поверхность всплывали и лопались все новые  пузыри,
издавая  запах сырой древесины, веревок и смолы. Я перегнулся через  борт,
напрягая зрение, и смог различить палубы, сломанный рангоут, люки  --  все
это  медленно  поднималось из глубин канала Паллахакси.  Это  было  жуткое
зрелище, я забыл об опасности и о грумоходах и содрогнулся, глядя,  как  с
океанского дна поднимается "Изабель"...
   Иззубренный конец сломанной мачты разорвал поверхность воды в  двадцати
шагах от нас, отрезанный от плававшего внизу остова простиравшейся над ним
серебристой  плоскостью.  Однако вскоре появилась  черная  рулевая  рубка,
бесформенная,  с  выбитыми  окнами, но  ее  все  еще  можно  было  узнать.
Появились  крышки  люков  с  тихим стоном, вызванным  медленно  вытекавшей
вязкой  водой  и  входившим в трюмы воздухом. Вскоре была  видна  уже  вся
палуба, с которой стекала вода, словно тяжелая ртуть.
   Я  опустил  весло  в  воду  и оттолкнулся, отводя  лодку  на  некоторое
расстояние,  в  то  время как грумоходы были все  ближе,  и  я  слышал  их
голодный  лай.  Они заметили нас; они уже смыкали свои  ряды,  готовясь  к
нападению. Потом лодка ударилась о тяжелое дерево "Изабель", и я ухватился
за леер, пока Кареглазка вскарабкалась на палубу. Я последовал за ней, все
еще  держа в руке весло, но второпях поскользнулся, лодка выскользнула из-
под  меня,  и  я упал, ударившись головой о черный корпус, и провалился  в
темноту...
   Мои  пальцы цеплялись за что-то твердое, я полз вперед и вверх, все еще
в  полубессознательном  состоянии,  подгоняемый  ужасом  перед  хищниками,
которые  сейчас, возможно, уже почти настигли меня; как долго  я  был  без
сознания,  как  долго?..  Я  с трудом приподнял  голову  и  увидел  силуэт
Кареглазки  на фоне яркого неба; она стояла надо мной, подняв над  головой
весло, и колотила, колотила по прыгающим вокруг нас тварям.
   Я продолжал ползти, и палуба подо мной начала теперь приобретать форму.
Я  чувствовал,  как  грум слегка покачивает ее, и  слышал  отчаянный  крик
размахивавшей веслом Кареглазки.
   -- Убирайтесь отсюда, мерзляки, убирайтесь отсюда, убирайтесь!..
   Я  встал, шатаясь, пытаясь стряхнуть пелену с глаз; потом шагнул вперед
и осторожно взял весло из рук моей Кареглазки, продолжавшей колошматить по
неподвижным  телам.  Я  сбросил три тела за  борт.  Трупы  с  приглушенным
всплеском  ударились  о воду. Грумоходы немедленно накинулись  на  них,  с
низким  сопением  разрывая и пожирая собратьев.  Вскоре  они  умчались  по
направлению к югу.
   Кареглазка прижимала руки к щекам, начиная приходить в себя. Ее ноги  и
плечо  были исцарапаны, а красивое платье разорвано и клочьями  свисало  с
талии.  Я обнял ее, подвел к крышке люка и усадил, потом разорвал  остатки
своей рубашки, намочил и начал промывать ее раны так осторожно, как только
мог. У нее был глубокий порез на плече, из которого сочилась кровь, но  ее
прекрасная  грудь  была  невредима, и я  осторожно  поцеловал  ее,  насухо
вытирая. Потом я поколебался, но решил, что есть вещи поважнее скромности.
Я  поставил ее на ноги и снял остатки одежды. У нее было слегка поцарапано
бедро,  я  промыл  его  и поцеловал и вымыл ее всю,  пока  она  не  начала
улыбаться и погладила меня по волосам, когда я стоял возле нее на коленях.
   -- Теперь ты, -- настойчиво сказала она, и я разделся; она обмыла меня,
медленно  и  очень тщательно. Я даже не заметил, поранился  или  нет.  Она
отступила  на  шаг  и  окинула меня долгим и откровенным  взглядом,  потом
улыбнулась.
   -- Кто говорил, что с нами никогда ничего не случится? -- сказала она.





   Со сломанных мачт и искореженных труб стекала слизь, они были облеплены
водорослями; мы пришли к выводу, что они застряли в морском дне, удерживая
там "Изабель", пока грум не усилился. Потом, наконец, они освободились,  и
корабль, потерявший большую часть палубного груза, быстро всплыл, приняв у
поверхности нормальное положение.
   Никто из нас вовсе не торопился сообщить о новости в Паллахакси.
   Какое-то время мы лежали на палубе, приходя в себя, пока жаркое  солнце
подсушивало  наши  раны, и искрившаяся кристаллами  Кареглазка  напоминала
прекрасное  творение  ювелирного искусства. Нам  казалось  излишним  снова
одеваться, в пределах видимости не было никаких судов, так что  мы  гуляли
по  палубе,  которая  сама  начала блестеть по  мере  того,  как  высыхала
пропитанная водой древесина. Мы разглядывали остатки палубного  груза,  но
большей частью смотрели друг на друга.
   Нам  удалось  открыть дверь рубки, и мы вытащили оттуда сверток  мокрой
парусины  и  расстелили  ее  на палубе, сложив  в  несколько  раз,  словно
постель.  Потом Кареглазка рассмеялась и заключила меня в  объятия,  и  мы
дико  и  радостно  обнимались,  а с наших тел  сыпались  кристаллы,  и  мы
хохотали, словно идиоты.
   С  тех пор я часто думал о том, как нам повезло, что мы так любили друг
друга.  Иначе мы чувствовали бы себя страшно неловко, поскольку  никто  из
нас  не  знал,  что,  собственно, делать. Мы боролись  в  складках  теплой
влажной  парусины, все еще хохоча, извиваясь, когда материя липла к  нашим
телам;  мы  хотели прикасаться друг к другу так долго и  так  плотно,  как
только  можно. В какой-то момент мы обнаружили, что лежим, вытянувшись  во
весь  рост, обнаженные, настолько близко друг к другу, как никогда прежде,
и  ничто  не удерживало нас от того, чтобы совершить то чудесное таинство,
которое   совершали   взрослые,  --  ничто,  кроме   нашего   собственного
невежества.
   Потом  я  поцеловал Кареглазку в соленые мягкие губы и  обнаружил,  что
лежу  на  ней  сверху,  а  она  шевелится  подо  мной,  расставив  ноги  и
соприкасаясь  со мной бедрами; мы стали одним целым, и я  увидел,  как  ее
лицо исказила гримаса; я быстро остановился и чуть не заплакал, потому что
причинил ей боль.
   --  Пожалуйста, Дроув, дорогой. Продолжай, -- прошептала она,  улыбаясь
сквозь  выступившие на глазах слезы; и я продолжил, и внезапно  она  стала
мягкой и теплой, и прекрасной, и трепетной...
   Потом,  позже,  солнце было все там же, над головой, и невозможно  было
сказать, как долго мы пролежали, -- Кареглазка открыла глаза, улыбнулась и
придвинулась ко мне.
   -- Дроув?..
   --  Послушай, я думаю, нам надо возвращаться. На этом корабле есть  то,
что нужно городу.
   Две  паровые пушки все еще оставались на палубе, и наверняка  в  трюмах
было  другое  военное снаряжение, которое могло очень  скоро  понадобиться
Паллахакси.
   --  О Ракс. Я хочу, чтобы ты опять полюбил меня, Дроув. Опять, опять  и
опять.  Я  не  хочу уходить отсюда. Знаешь что? -- ее недовольная  гримаса
превратилась в улыбку. -- Тебе придется на мне жениться, Дроув. Я расскажу
своим  родителям, как ты овладел мной, и тебе придется на мне жениться.  А
потом  мы  будем  любить друг друга каждую ночь, всегда. Мы  будем  вдвоем
спать на кровати, где спал Регент.
   -- Кареглазка, ты ведь не расскажешь родителям, правда?
   -- Расскажу, если ты не полюбишь меня прямо сейчас.
   Я  быстро  выбрался из импровизированной постели, иначе мне никогда  бы
это не удалось. Ее цепкие маленькие руки все время преследовали меня, и  в
какой-то момент я чуть не упал, но сумел освободиться и встал.
   -- Пошли, -- сказал я.
   Она в смятении уставилась на меня.
   -- Я же вижу, что ты хочешь меня, тебе не удастся меня одурачить.
   -- Кареглазка, дорогая, конечно, хочу. Но разве ты не понимаешь? Сейчас
у  нас  есть шанс прекратить этот спор между городом и парлами. Мы  должны
рассказать им как можно скорее, пока кто-нибудь еще не пострадал. Потом  я
стану  приходить  к тебе в комнату, когда твои родители будут  на  работе.
Ладно?
   --  Тебе  виднее.  -- Она поднялась на ноги и медленно  надела  остатки
своего платья.
   --  О,  ради  Фу...  --  Я быстро оделся, потом  схватил  Кареглазку  и
поправил ее платье в том месте, где она оставила открытой одну грудь,  что
сводило меня с ума.
   Только сейчас я сообразил, что прошло всего шестьдесят дней с тех  пор,
как я приехал в Паллахакси. Трудно было узнать ту девушку на пляже, где мы
потерпели  кораблекрушение, в этой соблазнительной юной сирене,  полностью
осознававшей  свою власть надо мной. Я подумал о том, повзрослел  ли  и  я
столь же быстро, как и она, и решил: возможно, да.
   Теперь  я  был  в  состоянии мыслить более абстрактными категориями,  о
будущем того, что меня окружало, о реальности войны. Шестьдесят дней назад
я  никогда  бы  не  подумал о том, чтобы сообщить о  всплытии  затонувшего
корабля  властям; я бы предоставил это дело взрослым, а  сам  бы  играл  в
слингбол или гонял бегунчиков.
   Мы  забрались  в лодку и оттолкнулись от блестящего корпуса  "Изабель".
Снова  подул  свежий ветерок, наполнив парус, и вскоре  мы  уже  скользили
вокруг  Пальца  в  сторону волнолома и Паллахакси. Хотя никаких  признаков
грумоходов  не  было,  я  держался ближе к берегу. Оглянувшись,  я  увидел
"Изабель", сверкающую на фоне грума, словно замороженный пирог.
   В  конце  концов  мы  достигли гавани и подошли  к  причалу  мастерской
покойного Сильверджека. Мы вытащили лодку из воды, сняли мачту и  парус  и
уложили  их  в  углу  склада.  Потом, чувствуя,  что  привлекаем  всеобщее
внимание  своей  изорванной  одеждой и почти уверенные,  что  любой  дурак
поймет, что мы занимались любовью, мы пошли по набережной.
   У  подножия  монумента сидели Лента и Вольф, со скучающим видом  бросая
куски   хлеба  почтовым  голубям.  Маленькие  птички  явно  нервничали   и
упархивали  прочь, когда над головой проносилась огромная  тень  груммета.
Информация  с фронта в последнее время поступала нерегулярно  из-за  того,
что большое количество почтовых голубей попадало в когти грумметам.
   Ленте  хватило  короткого  взгляда, чтобы все понять.  Она  таинственно
улыбнулась и сказала:
   --  Я  вижу, вы хорошо развлекались, а? Когда-нибудь ты должна  открыть
мне  свою  тайну, Кареглазка. Но сейчас тебе нужно что-то на себя  надеть.
Люди на тебя смотрят.
   Я понял, что имела в виду Лента. Моя девушка привлекала к себе всеобщее
внимание  не столько своими лохмотьями, сколько сияющим видом.  Я  не  мог
отвести от нее взгляда, пока она улыбалась нам из своей любовной крепости,
и услышал разочарованный смешок Ленты.
   Тем временем Вольф рассеянно бросал крошки птицам.
   --  Слушай,  мы  что,  собираемся сидеть здесь весь  мерзлый  день?  --
проворчал он.
   --   Да   заткнись  ты,  --  огрызнулась  Лента,  продолжая   испытующе
разглядывать Кареглазку. -- Ну, чем вы занимались? -- спросила она.
   --  Лента,  нам  нужно поскорее увидеть твоего отца, --  сказал  я.  --
"Изабель" снова всплыла.
   --  О...  Понятно. -- Лента быстро встала. Похоже, она не была особенно
удивлена;   вероятно,  это  было  довольно  распространенное  явление   на
побережье.  --  Думаю,  отец в храме. Я пойду с вами.  Там  осталось  что-
нибудь, что имеет смысл спасать?
   --  Пара  пушек все еще на палубе. Думаю, что трюмы до сих  пор  полны,
несмотря на мерзло громадную дыру в днище. Вполне достаточно, чтобы как-то
защитить нас, если снова появятся астонские военные корабли.
   -- Если парлы позволят нам это взять, -- задумчиво проговорила Лента.
   Кареглазка, Лента и я направились по главной улице к храму; за  нами  в
некотором отдалении следовал Вольф. Судя по всему, ему было стыдно идти  в
компании  таких оборванцев, но он не хотел пропустить дальнейшего развития
событий.  Кареглазка  не произнесла ни слова с тех пор  как  мы  сошли  на
берег;  она молча улыбалась и излучала счастье. А то, как она сжимала  мою
руку,  говорило всем, кто тому виной... Я думал о том, смогу ли показаться
на глаза ее родителям.
   -- Отец, -- сказала Лента, когда мы вошли в храм. -- Дроув и Кареглазка
хотят сказать тебе что-то важное.
   --   Поздравляю,  --  сухо  буркнул  Стронгарм,  зачарованно  глядя  на
Кареглазку, словно никогда ее раньше не видел. -- Везет же тебе, Дроув.
   Я принужденно рассмеялся, а Кареглазка даже не покраснела.
   --  Я  не об этом, Стронгарм, -- сказал я. -- Мы были на канале в  моей
лодке, и в это время всплыла "Изабель". -- Я рассказал о происшедшем.
   -- Ты говоришь, она все еще там? -- вскричал он, прежде чем я закончил.
-- Она высоко плавает?
   -- Она будет плавать еще выше, когда вы снимете пушки с палубы.
   --  И  мы  это  сделаем...  Сделаем. -- Он шагал  вокруг  нас,  глубоко
задумавшись. -- Как только я смогу собрать несколько человек и лодок. Есть
моя   лодка,  и  у  бедного  старого  Сильверджека  тоже  есть   одна,   в
мастерской...  И  еще Бордин, и Бигхед... Четырех лодок будет  достаточно.
Только две пушки осталось, говоришь? Жаль...
   --  Вы  не знаете, где мой отец? -- спросил я у Стронгарма. Взгляд  его
стал холодным.
   --  Недавно  его  видели, когда он ехал через город  в  сторону  нового
завода. С ним был человек по имени Троун. Зачем он тебе?
   -- Ну, чтобы рассказать ему про "Изабель", конечно. На новом причале не
было  парлов, которые могли бы ее увидеть. -- Мне начало казаться,  что  я
совершил ошибку; рассказывая Стронгарму о своих намерениях.
   -- А ты не думаешь, что будет лучше, если они сами об этом узнают?
   --  Стронгарм,  как  вы  не  понимаете? Есть шанс  примирить  парлов  с
городом.  Они обещали нам пушки, и вот они -- наши пушки, не те,  которые,
как  они  говорят,  мы украли. Они могут помочь нам разгрузить  "Изабель",
установить  пушки  и научат нас ими пользоваться. Мы не  можем  продолжать
воевать друг с другом, когда астонцы уже за холмами!
   Пока  я  говорил, он внимательно смотрел на меня, а когда  я  закончил,
покачал головой.
   --  Я  понимаю  твои чувства, Дроув, но не разделяю  твоего  доверия  к
парлам.  Ну ладно, посмотрим. Иди, расскажи отцу, но я бы не хотел,  чтобы
моя  дочь  ходила  с  тобой. Я уже вижу, какая мерзлая  битва  развернется
вокруг "Изабель".
   * * *
   Мы  наняли  повозку и вместе с Кареглазкой направились вверх по  склону
холма  из  города. Локс сначала шел медленно и неохотно, но лорин  заметил
наши  трудности,  спрыгнул с близлежащего дерева и  взялся  помочь  локсу,
подбадривая  его.  Так мы Добрались до вершины, и перед  нами  раскинулась
долина реки.
   Устье  почти полностью высохло и выглядело теперь как полоса коричневой
грязи среди полей и открытой местности; между илистыми берегами сверкающей
лентой  струилась  река. Над зданиями завода поднималась одинокая  струйка
дыма; я заметил, что с тех пор как последний раз видел запретную зону, там
появилось несколько новых зданий. Возле ворот стояла колонна грузовиков, и
сухое  дно  устья было усеяно вытащенными на берег лодками. Завод  казался
спящим, почти покинутым.
   В  этом месте лорин оставил нас, умчавшись сквозь заросли в направлении
многочисленных  нор  в крутом откосе. Локс легкой походкой  удовлетворенно
зашагал  дальше. Далеко внизу произошло какое-то движение; из своей  будки
появился  охранник  и распахнул ворота. Над одним из грузовиков  поднялись
клубы  пара,  и  из  самого большого здания высыпали  рабочие,  у  которых
закончилась смена. Они набились в прицепленные к грузовику фургоны, и весь
поезд,  пронзительно  свистнув, двинулся по склону  в  нашу  сторону.  Это
внезапное   оживление  странным  образом  контрастировало  с   безмятежным
спокойствием окружающего ландшафта.
   -- Ты все еще любишь меня, дорогой? -- неожиданно спросила Кареглазка.
   Я уставился на нее.
   -- Почему ты спрашиваешь? Конечно.
   -- О... -- она счастливо улыбнулась. -- Я просто хотела услышать это от
тебя.  В  конце  концов, ты ведь мог и передумать. Мама мне говорила,  что
мужчины  часто  меняют свое мнение, после того как... э...  ну,  соблазнят
девушку.
   Мы сидели очень близко друг к другу, но теперь я придвинулся еще ближе,
обнаружив, что если протяну руку чуть дальше, то смогу потрогать ее  грудь
сквозь дыру в платье.
   -- Просто вспомни, кто был соблазнителем, -- сказал я.
   В  этот  момент  мимо  нас  проехал поезд,  и  возвращавшиеся  домой  в
Паллахакси  рабочие  махали  и  свистели нам.  Я  не  стал  убирать  руку,
чувствуя, что поступаю безрассудно.
   Наконец  мы  дотащились  до  ворот завода и сошли  с  повозки.  Подошел
охранник, подозрительно глядя на нас сквозь проволоку.
   --  Нам  нужно  видеть  Алика-Берта. Не могли бы вы  доложить  ему?  --
настойчиво  потребовал я. -- Я его сын Дроув, а это Паллахакси-Кареглазка,
моя девушка.
   Если  я  ожидал, что при этих словах охранник вытянется по струнке,  то
ошибался.  Он  что-то  пробормотал и ушел, потом, спустя  довольно  долгое
время, вернулся и открыл ворота, грохоча засовом.
   --  Следуйте  за мной, -- отрывисто сказал он, запирая за нами  ворота.
Затем поспешно зашагал прочь.
   Пока  мы  с  Кареглазкой спешили следом за ним, я успел  оглядеться  по
сторонам.  Везде  стояли  большие  ящики  и  какие-то  еще  более  крупные
предметы,   закрытые  брезентом.  Рабочих,  которые  жили  в   Паллахакси,
естественно, много раз расспрашивали о том, что делается на новом  заводе,
но  толку  от этого было мало. Насколько они могли понять, большей  частью
все  обстояло так же, как и на старом заводе, хотя оборудование было более
современным. Вспомнив историю с пустым грузовиком, я подумал: что  же  они
делали  с  конечным  продуктом. Строения были не такими  простыми,  какими
представлялись сверху, со склона холма. Над головой тянулись эстакады, а в
землю  уходили лестницы; я видел цистерны с надписью "спирт" и цистерны  с
надписью "вода", зеленые двери, желтые двери, голубые двери.
   Одну  из  желтых  дверей охранник распахнул перед  нами.  Он  отошел  в
сторону и жестом предложил войти. Мы оказались в небольшой комнате с одним
окном,  столом и стулом, клеткой для почтовых голубей и высокой этажеркой.
Aольше  в  этой комнате почти ничего не было, если не считать моего  отца,
который сидел за столом и смотрел на нас с нескрываемой яростью.
   --  Надеюсь,  у  тебя найдется объяснение своему поступку,  --  наконец
изрек он.
   -- Конечно, папа. Я бы не пришел сюда, если бы это не было столь важно.
--  Как  простодушный идеалист и дурак, я все еще считал важным остановить
зарождающуюся гражданскую войну. -- Понимаешь, мы с Кареглазкой...
   Но отец вскочил на ноги, не в силах сдержать гнев.
   -- Ты хоть понимаешь, что выставил меня на посмешище, ввалившись сюда в
полуголом  виде вместе с этой повисшей на тебе шлюхой? И ты еще  смеешь  в
моем присутствии упоминать ее имя? Ты даже посмел притащить ее сюда, чтобы
все видели? О Фу, я никогда не думал, что настанет день...
   -- ...вокруг Пальца, -- тем временем упрямо продолжал я, -- и, пока они
на нас нападали, "Изабель" всплыла на поверхность. Нам удалось подплыть  к
ней на лодке, и КАРЕГЛАЗКА СПАСЛА МНЕ ЖИЗНЬ, а потом мы посмотрели на...
   -- Что ты сказал?
   -- Я сказал, что Кареглазка спасла мне жизнь. Кареглазка.
   -- Ты хочешь сказать, что "Изабель" всплыла?
   --  Именно.  Я  уже  рассказал об этом в городе,  и  они  прямо  сейчас
организуют спасательную экспедицию.
   -- Ты им рассказал... что?
   Внезапно  он  замолчал, глядя на меня широко открытыми глазами,  и  мне
потребовалось  лишь  мгновение, чтобы понять,  что  его  испугали,  ужасно
испугали  мои слова. В минуту он стал старым, примерно таким,  какой  была
тетя Зу, когда срывала с меня одежду, каким был Хорлокс-Местлер, когда шел
навстречу  собственной  смерти. У меня что-то сжалось  в  груди,  когда  я
понял, что на этот раз между нами не просто очередной скандал. На этот раз
что-то было не так, страшным образом не так.
   --  Ждите  здесь,  -- наконец вымолвил он. -- Ждите здесь  оба.  --  Он
выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь.
   Кареглазка смотрела на меня, и в ее глазах тоже стоял страх.
   -- Извини его, дорогая, что он назвал тебя такими словами.
   -- Что-то не так, Дроув. Я не думаю... я не думаю, что эти пушки вообще
предназначались для города. Кажется, отец Ленты был прав: они  были  нужны
парлам здесь. Но на этот раз твой отец знает, что Паллахакси будет за  них
сражаться.
   В  этот  момент дверь с грохотом распахнулась, и появились двое  рослых
разъяренных охранников.
   --  Эй  ты,  пошли с нами, -- сказал один из них, хватая Кареглазку  за
руку.
   --  Уберите от нее свои грязные лапы! -- завопил я и кинулся к нему, но
другой  охранник схватил меня, заломив руки за спину. Я отчаянно отбивался
ногами,  но  один  охранник держал меня, в то время  как  другой  был  вне
пределов  моей  досягаемости, увлекая Кареглазку к двери.  Она  кричала  и
извивалась в его объятиях, но он сильнее обхватил ее за талию, прижав руки
к  телу.  Потом  они  скрылись  из виду, а  я  какое-то  время  беспомощно
барахтался в лапах охранника. Он лишь посмеивался, заламывая мою руку.
   Наконец, вернулся второй охранник.
   --  Ладно,  можешь отпустить его, -- тяжело выдохнул он. Я  бросился  к
двери.
   Снаружи  никого не было. Вокруг стояли здания, все двери  которых  были
заперты.  За  ними  я мог видеть забор из колючей проволоки.  Над  головой
ослепительно сияло солнце, отбрасывая черные тени.
   -- Где она? -- закричал я. -- Что вы с ней сделали?
   Двое  охранников уходили прочь; я побежал за ними, хватая их  за  руки.
Они просто стряхнули меня, продолжая шагать дальше.
   Потом я услышал ее слабый крик:
   -- Дроув! Дроув!
   Я посмотрел в ту сторону, но сначала ничего не увидел.
   И тут я заметил ее; она бежала вдоль забора, перепрыгивая через выбоины
и  глядя в мою сторону. Она увидела меня и остановилась, протягивая ко мне
руки и плача.
   Поколебавшись,  я посмотрел в сторону запертых ворот,  где,  ухмыляясь,
стоял  охранник.  Потом  снова повернулся к Кареглазке  и,  кажется,  тоже
заплакал.
   --  Что  они  с нами сделали, моя милая? -- всхлипывал я.  --  Что  эти
мерзляки с нами сделали? Она стояла за забором, а я -- внутри ограды. Один
из нас был пленником.





   Забор  был  высотой  метров пяти и сделан из мелкоячеистой  проволочной
сетки;  все,  что  мы  с  Кареглазкой могли -- лишь коснуться  друг  друга
пальцами. Какое-то время мы этим и занимались, глядя друг на друга и почти
ничего  не  говоря,  видимо, понимая, что обсуждать,  собственно,  нечего.
Власти -- как называли их взрослые -- разделили нас с тем же безразличием,
как  я  порой разделял пару ручных бегунчиков, когда не хотел,  чтобы  они
спаривались. Стоя так напротив девушки, я впервые осознал, сколь много  во
мне   от   несчастного  покорного  животного,  несмотря  на  мои  недавние
прекраснодушные мысли, Вся эта чушь насчет изменения восприятия,  ощущения
взрослости,  обострения чувств -- все это стало бессмысленным,  ничего  не
значащим перед лицом горя, которое я испытывал от разлуки с любимой.
   Мы  прошли вдоль забора и попытались переговорить с охранником,  но  он
заявил, что получил приказ.
   --  Чей  приказ?!  -- заорал я на него. -- Кто дал  тебе  этот  мерзлый
приказ?
   Возможно,  в  его глазах мелькнуло сочувствие, а может  быть,  мне  это
показалось. Он просто сказал:
   -- Приказ твоего отца, Алика-Дроув.
   Кареглазка  за  забором выглядела такой одинокой.  Вокруг  не  было  ни
единой  живой  души  -- только Желтые Горы вдали, за ними  деревья,  поля,
холмы,   открытые   пространства.  Неподалеку  виднелись   большие   груды
свежевыкопанной  земли;  земля  была  исполосована  следами  грузовиков  и
повозок, плотно утоптана и лишена травы. Там стояла Кареглазка, меньше чем
в шаге от меня; она плакала и ласкала кончики моих пальцев, трогательная в
своем   рваном   платьице,  светлая  и  прекрасная  в   своей   обретенной
женственности.  Она выглядела как обиженный ребенок, и мой  разум  и  тело
испытывали невероятные страдания от любви к ней.
   Потом подошли два охранника и сказали, что отец хочет меня видеть.  Они
взяли  меня  под руки и увели прочь; я смотрел через плечо на  Кареглазку,
пока какое-то здание не скрыло ее от меня.
   Они  провели меня вниз по лестнице и через ряд дверей, вдоль коридоров,
где ровно горели спиртовые лампы. Наконец, они постучали в одну из дверей.
   Открыла моя мать. Я прошел мимо нее и оказался в обычной комнате, ничем
не  отличавшейся от комнат в любом доме -- за исключением того, что в  ней
не   было   окна.   Там  стояли  стол,  стулья,  прочая  мебель,   обычное
нагромождение  газет, кастрюль, украшений и прочего, что создает  домашнюю
обстановку;  единственно необычным было то, что все это находилось  здесь,
прямо под заводом.
   Мать с улыбкой смотрела на меня.
   -- Садись, Дроув, -- сказала она, и я машинально подчинился. -- Это наш
новый дом. Тебе нравится, дорогой?
   Я  огляделся вокруг и увидел на дальней стене военную карту.  Астонские
флаги  были  очень  близко, тесным кольцом вокруг прибрежного  региона,  в
центре которого находился Паллахакси. Мать проследила за моим взглядом,  и
ее улыбка стала еще шире.
   --  Но  до  нас они не доберутся, дорогой мой Дроув. Мы здесь в  полной
безопасности. Никто до нас не доберется.
   -- О чем ты, мерзлый Ракс тебя побери, мама? А что будет с городом? Что
будет с жителями Паллахакси? Что все это значит?!
   --  Но  для  них  просто  нет места! Некоторые погибнут.  Лучшие  будут
спасены. Она говорила как-то странно, даже для нее.
   -- Эта проволока не сможет остановить астонцев, мама, -- сказал я.
   Все с той же идиотской улыбкой на лице она сказала:
   -- Но ведь у нас есть пушки, много пушек. О, очень много!
   --  Я  ухожу, -- буркнул я, направляясь к двери и искоса поглядывая  на
мать.  Она  не пыталась меня остановить, но когда я оказался у  двери,  та
распахнулась, и поспешно вошел отец.
   --  А,  вот  и ты, -- коротко сказал он. -- Ладно, сразу к  делу.  Твоя
комната  за этой дверью, там ты будешь спать. Можешь ходить куда угодно  в
пределах  ограждения,  за исключением красных или зеленых  дверей.  Только
старайся  не  попадаться никому на глаза, вот и все.  Если  будешь  делать
глупости, я запру тебя в комнате. Это военная организация, понял?
   --  Я  думал,  что  это  новая  резиденция  Правительства.  Кем  же  мы
управляем?
   --  В свое время ты встретишься со всеми депутатами Парламента и должен
быть с ними вежлив.
   -- Конечно, папа. А ты впустишь сюда Кареглазку?
   -- Я не намерен с тобой торговаться, Дроув! -- раздраженно сказал он. -
-  Кем ты себя, собственно, считаешь? Эта девчонка останется снаружи,  где
ей и место.
   --  Ладно,  --  я направился мимо него к двери. -- Тогда  просто  скажи
охранникам, чтобы они меня выпустили, хорошо?
   -- О Фу... О Фу... -- причитала мать. Отец грубо схватил меня за руку.
   --  Теперь  выслушай меня, Дроув, и оставь споры на  потом,  когда  для
этого  появится  время. Я скажу тебе прямо: сейчас в этом  мире  есть  две
разновидности  людей -- победители и проигравшие. Все очень  просто.  И  я
обязан сделать все, что в моих силах, чтобы члены моей семьи оказались  на
стороне победителей. Разве ты не понимаешь, что я делаю это ради тебя?
   --  В  конце  концов, -- всхлипнула мать, -- ты же должен хоть  немного
понимать,  Дроув. Подумай, как бы это отразилось на карьере  твоего  отца,
если бы ты ушел к...
   --  Заткнись! -- заорал отец, и мне на мгновение показалось, что сейчас
он  ее  ударит.  Лицо его побагровело, губы тряслись;  потом  он  внезапно
остыл,  отошел  в  сторону и сел. Я уставился на него. Он выглядел  вполне
нормальным, даже более чем.
   --  Когда-нибудь, -- тихо сказал он, -- я наконец соображу, почему все,
что  я  пытаюсь  делать,  наталкивается  на  сопротивление,  глупость  или
непонимание. Я настаиваю, чтобы ты остался с нами, Дроув, потому что знаю:
иначе  ты погибнешь, а я не желаю смерти собственного сына -- ты можешь  в
это   поверить?   А   ты,  Файетт,  запомни,  что   теперь   здесь   полно
Парламентариев, и в сравнении с их средним статусом я мелкая  рыбешка.  И,
Дроув,  как ты понимаешь, место здесь ограничено, и у каждого есть  друзья
или родственники, которых они хотели бы взять с собой сюда, но не могут, а
поскольку, как я уже сказал, я мелкая рыбешка, ты должен понимать,  что  я
не в состоянии взять сюда твою... э... подружку. А теперь, -- мягко сказал
он,  по  очереди  глядя  на каждого из нас, и лишь  уголок  его  рта  чуть
вздрагивал,  давая понять, что он был на грани истерики, --  я  бы  хотел,
чтобы вы оба подтвердили, что понимаете меня.
   -- Когда я думаю о том, сколько я старалась и сколько сил отдавала ради
мальчика...
   --  Идем со мной, Дроув, -- с улыбкой сказал отец, беря меня за руку  и
почти  выбежав  вместе  со мной из комнаты. Мы прошли  через  ряд  дверей,
поднялись по лестнице и вышли на дневной свет. Солнце скрылось; воздух был
туманным,  но все еще очень теплым; моя одежда начала липнуть  к  телу.  Я
немедленно огляделся по сторонам в поисках Кареглазки и увидел ее, одиноко
сидевшую на земле за оградой.
   Отец втянул носом воздух.
   --  Похоже,  начинается  сезон дождей, -- сказал  он.  --  Во  имя  Фу,
действительно   похоже,  что  начинается  сезон   дождей.   Надо   сказать
Парламентариям.  Надо  им сказать. Помнишь дожди два  года  назад,  Дроув,
когда  залило подвал и твои бегунчики утонули? Они умели плавать, но  вода
поднялась  выше  потолка их клетки. Это урок для всех  нас,  Дроув.  Урок,
да...
   Я  испуганно  шарахнулся  от него в сторону.  Он  последовал  за  мной,
продолжая бормотать:
   --  Это  твоя  девушка  там, да, Дроув? Красивая  малышка.  Красивая...
Пойдем,  поговорим  с ней. Это позор, что она сидит  там  совсем  одна.  Я
вспоминаю  твою мать... -- Внезапно он остановился и замер, глядя  куда-то
на  юг.  Я  тревожно  проследил  за его  взглядом,  но  не  увидел  ничего
особенного, кроме высоких деревьев на Пальце и крошечных фигурок  лоринов.
Когда я снова повернулся к нему, он опять смотрел на Кареглазку.
   --  Идем, -- позвал он, направляясь к ней. Она с надеждой посмотрела на
нас, но я отрицательно покачал головой.
   --  Юная  леди, -- обратился отец, -- я был груб с вами и приношу  свои
извинения.  Надеюсь, вы найдете в себе силы простить меня  за  то,  что  я
сказал,  и  за  то,  что вынужден был силой увести от вас  Дроува.  --  Он
говорил  спокойным,  нормальным  тоном  --  и  искренне.  --  Поверьте,  я
руководствовался самыми лучшими побуждениями.
   Кареглазка посмотрела на него; в глазах ее стояли слезы.
   --  Меня не волнует, как вы меня назвали. Меня и прежде н-называли  по-
разному...  Н-но  я никогда не прощу вам, что вы забрали Дроува,  хуже  со
мной  не поступал никто за всю мою жизнь, и я думаю, что вы, должно  быть,
очень злой человек.
   Он  вздохнул,  рассеянно  глядя в сторону  Паллахакси.  По  дороге,  по
направлению к нам, с вершины холма двигалась огромная толпа.
   -- Думаю, ваш отец скоро будет здесь, -- сказал он. -- Лучше всего было
бы,  если б вы вернулись домой вместе с ним. И прошу вас поверить  мне,  я
действительно крайне сожалею. Идите к воротам оба.
   Он снова овладел собой.
   --  Вызовите Зелдон-Троуна и Джуба-Липтела, -- бросил он охранникам. --
И   объявите  тревогу.  Быстрее!  --  Охранник  бегом  кинулся   исполнять
приказание;  думаю,  что  он спал в своей будке и не  заметил  приближения
толпы. Отец повернулся и снова задумчиво посмотрел на склон холма.
   Кареглазка  была за оградой, а я внутри, но нас разделяли лишь  тяжелые
засовы.  Я подошел к воротам и начал возиться с нижним засовом. Отец  стал
меня оттаскивать, но без излишней жестокости.
   --  Отпусти меня, ты, мерзляк! -- сопротивляясь, кричал я. -- Для  тебя
нет никакой разницы, внутри я или снаружи!
   Тут я услышал шипение и грохот. К воротам подкатили передвижную паровую
пушку;  ее  дуло  упиралось в небольшое отверстие в проволочной  сетке.  Я
увидел,   как  военные  снимают  брезент  с  длинного  ряда  прямоугольных
предметов,  которые мы видели -- так давно -- с другого берега  реки;  это
тоже  оказались  паровые пушки, стоявшие на равных  расстояниях  по  всему
периметру  большого комплекса. Из зданий появились еще  военные,  катившие
переносные котлы, над которыми поднимался пар.
   Я резко повернулся, уставившись на отца.
   --  Что происходит?! -- крикнул я. -- Это же жители Паллахакси! Во  имя
Фу, против кого мы воюем?!
   -- Мы воюем с теми, кто хочет убить нас, -- сказал он, затем подошел  к
охранникам  и  начал  отдавать распоряжения. Я  увидел  Зелдон-Троуна.  Он
разглядывал  быстро приближающуюся толпу. Мгновение спустя Троун поднес  к
губам рупор.
   -- Остановитесь! -- протрубил он.
   Толпа замешкалась, но Стронгарм продолжал шагать вперед. После короткой
борьбы Лента вырвалась из удерживавших ее рук и побежала за ним.
   Я  подошел  к  отцу, стоявшему возле подразделения охранников.  Он  был
бесстрастен.
   --  Если твои люди застрелят их, -- воскликнул я, -- я убью тебя, отец,
при первой же возможности. Он снова посмотрел на жителей Паллахакси.
   --  Ты  переутомился, Дроув, -- с безразличным видом  произнес  он.  --
Лучше, если ты спустишься вниз, к маме.
   Стронгарм остановился возле ворот.
   -- Кто здесь главный? -- громко спросил он.
   -- Я, -- ответил Зелдон-Троун.
   Стронгарм помолчал, потом возвысил голос:
   --   Может   быть,  вы  нам  скажете,  против  кого  вы   намереваетесь
использовать  эти пушки? Я всегда считал, что наши враги  --  астонцы.  Но
пушки, кажется, нацелены на нас!
   Стронгарм  ухватился  руками за ограду, и я увидел  его  побелевшие  от
напряжения пальцы.
   --  Мы  были на "Изабель", -- отчетливо произнес он. -- Ее груз состоял
из  пушек  и  вооружения для обороны Паллахакси -- так  вы  говорили.  Так
объясните  нам, почему все, что было на борту, изготовлено в Асте?  Пушки,
снаряды, консервы, спирт -- все сделано в Асте! Почему Парламент торгует с
врагом? -- Его голос сорвался на крик.
   -- На чьей вы стороне?
   Троун  молчал,  пока Стронгарм, потеряв самообладание,  бессильно  тряс
проволоку. Наконец, Лента оторвала его руки от ограды; он обернулся и тупо
посмотрел на нее, потом кивнул, когда она что-то прошептала ему. Стронгарм
крепко  взял  Кареглазку за руку, и все трое направились обратно  в  толпу
горожан. Кареглазка все время оглядывалась через плечо, спотыкаясь,  когда
Стронгарм тащил ее за собой.
   Я услышал, как охранник спросил отца:
   -- Открыть огонь, Алика-Берт? И отец ответил:
   -- Незачем. Они уже мертвы.
   * * *
   Значительно  позже  они  пришли снова. Дожди теперь  шли  постоянно,  и
становилось  все  холоднее.  Вокруг  кружились  небольшие  клочья  тумана,
поднимавшегося от реки. Мы смотрели, как люди спускаются по  склону  холма
от  Паллахакси;  над  их  головами клубился пар. Прежде  чем  оказаться  в
радиусе действия наших пушек, они рассеялись, занимая позиции среди полей,
канав  и  болот, но от их двух пушек все еще шел пар, и парлы легко  могли
определить  их  местонахождение  и ответить  серией  выстрелов  на  каждое
одиночное  ядро  со  стороны Паллахакси. Один  раз  они  попытались  взять
приступом  ограждение под прикрытием короткой ночи, но были отброшены  при
свете  спиртовых  ракет.  Я  долго не подходил к  той  стороне  комплекса,
опасаясь, что узнаю среди трупов знакомое тело.
   Большую часть времени я проводил, бродя по комплексу, глядя по сторонам
и  надеясь увидеть Кареглазку, но люди из города теперь показывались редко
и,  вероятно, не позволяли ей приближаться к ограде. Я внимательно  изучил
пушки  и  прочее  снаряжение,  которое было на  заводе,  и  убедился,  что
значительная  его  часть  действительно была астонского  происхождения.  Я
спрашивал   об  этом  отца  и  Зелдон-Троуна,  но  они  были  не   слишком
разговорчивы.  Вероятно,  Стронгарм оказался  прав:  каким-то  невероятным
образом Парламент Эрто заключил некий пакт с Астой. Может быть, подумал я,
война закончилась.
   Несмотря  на  то,  что вокруг постоянно упоминали членов  Парламента  и
Регента,  я  никого  из  них  не  видел,  кроме  Зелдон-Троуна.  Я   начал
сомневаться в самом их присутствии здесь, и росло ощущение того, что каким-
то  образом мы оказались в собственном маленьком замкнутом мирке, лишенном
всякого  смысла,  состоявшем лишь из военных, охранников, моих  родителей,
Троуна,  Липтела и административного персонала с семьями. Я не  переставал
спрашивать себя: что мы здесь делаем? С кем и зачем мы сражаемся?
   Никто  не  мог  мне  этого сказать; все были слишком заняты  и  слишком
раздражены,  пока однажды после долгого затишья Зелдон-Троун не  пригласил
меня к себе в кабинет.
   * * *
   --  Насколько  я понял, Хорлокс-Местлер незадолго до своей  смерти  дал
тебе  представление  о нашей солнечной системе, Дроув, --  доброжелательно
начал  он,  когда  я сел и уставился на него. -- Надеюсь,  ты  не  станешь
возражать, если я продолжу с того места, где он остановился. Очень  важно,
чтобы ты об этом знал. Это может многое тебе объяснить и может помочь тебе
понять  нашу  роль здесь, на заводе. Тебе придется жить с  нами,  и  будет
легче,  если ты перестанешь нас ненавидеть. Возможно, ты даже сможешь  нам
помочь.
   -- Угу.
   --  Итак.  --  Он достал карандаш и нарисовал чертеж, похожий  на  тот,
который  изобразил  Местлер,  но поменьше,  оставив  большое  пространство
чистой бумаги. -- Ты уже знаком с движением нашей планеты по эллиптической
орбите  вокруг  солнца  Фу. Это доказанный факт, хотя  еще  не  так  давно
считалось,  что  Фу  вращается  вокруг  нас  по  двойной  спирали.  --  Он
усмехнулся.  --  Я  до  сих  пор считаю эту концепцию  весьма  интересной.
Однако...  В последние годы наши астрономы проделали большую теоретическую
работу,  и,  хотя они смогли объяснить естественный характер  орбиты,  два
фактора привели их в замешательство.
   Во-первых, было бы логично предполагать, что наша планета когда-то была
частью  Фу,  которая откололась или оторвалась. Но если это так  --  тогда
почему  она  вращается  вокруг  оси,  расположенной  под  прямым  углом  к
плоскости ее движения по орбите? Логично было бы, если бы она вращалась  в
той же самой плоскости, или очень близкой к ней. И, во-вторых, в ее орбите
были обнаружены необъяснимые отклонения.
   Он сделал паузу и отхлебнул из кружки, задумчиво глядя на меня.
   --  Тебе  не  кажется  это  интересным,  Дроув?  Должно  казаться.  Это
заинтересовало наших астрономов, и в результате возникли новые гипотезы.
   Первая  гипотеза  предполагала, что когда-то в  далеком  прошлом  между
нашей  планетой  и  солнцем Фу не было никакой связи. Мы  не  были  частью
нашего  солнца. Мы появились откуда-то издалека, блуждая сквозь космос,  и
были им захвачены.
   Вторая  гипотеза вскоре подтвердилась. Отклонения в нашей  орбите  были
вызваны гигантской планетой Ракс.
   А  с  изобретением  телескопа  эти две  гипотезы  стали  одним  фактом.
Оказалось, что Ракс вращается вокруг оси, лежащей в той же плоскости,  что
и  наша.  Ракс  и  мы  были когда-то частью одной  и  той  же  системы  --
фактически  мы могли быть даже частью самого Ракса, а солнце Фу  появилось
извне...
   Он замолчал, давая мне переварить услышанное. Наконец, я заметил:
   -- Вы хотите сказать, что все эти сказки о Великом Локсе Фу, вырывающем
нас из когтей ледяного дьявола Ракса -- правда? Что Фу притянул нас к себе
с  орбиты вокруг Ракса? -- Я был разочарован; это выглядело так, будто моя
мать оказалась права.
   --   Это   правда,  но  это  еще  не  все.  Видишь  ли,  этот   процесс
двусторонний...  И  теперь пришло время, когда Ракс должен  притянуть  нас
обратно.
   * * *
   Наступила  долгая тишина, и я вздрогнул, несмотря на то, что в  комнате
было  тепло, вздрогнул, представляя себе холодный Ракс в небе и  крохотную
точку  Фу  среди  звезд. Вечная тьма, вечный холод. Это был  конец  света.
Действительно, конец света!
   --  Сколько лет? -- прошептал я. -- Сколько пройдет лет, прежде чем  мы
снова увидим Фу?
   -- Не очень много -- относительно, конечно.
   --  Он поколебался. -- По расчетам -- сорок. У нас есть продовольствие,
топливо  --  даже  несмотря на то, что мы потеряли  весь  груз  спирта  на
"Изабель". Впервые нам предстоит стать... продолжателями цивилизации.
   --  Но  что  будет  с  остальными? --  Собственно,  я  думал  только  о
Кареглазке.  Моей Кареглазке, умирающей страшной смертью от  холода,  пока
все  парлы,  включая  меня, будут сидеть под землей в  тепле  и  уюте.  --
Значит, война с Астой -- лишь большой обман? -- Мой голос дрожал.
   --  Нет,  --  спокойно сказал он, -- война настоящая: она действительно
началась,  и,  пока  шла, стали известны некоторые астрономические  факты,
почти   случайно  были  сделаны  определенные  расчеты.   И   тогда   двум
противоборствующим  сторонам  показалось  более  удобным  позволить  войне
продолжаться, вот и все.
   -- Во имя Фу, уж конечно! -- я снова начал терять самообладание. -- Это
позволяет вам принимать меры безопасности вроде превращения этого места  в
крепость,  отгороженную  от собственного народа, пока  астонцы  и  эртонцы
уничтожают друг друга. А мой отец... Он знал об этом, знал все время...  И
у  вас  не  возникло  никаких  мыслей о людях,  которые  погибли  в  вашей
фальшивой войне, которые гибнут до сих пор?
   --  Они  в любом случае погибнут. Они хоть будут счастливы, погибая  за
что-то... Послушай, Дроув, я понимаю твои чувства, -- рассудительно сказал
он.   --  Я  рассказываю  тебе  все  это,  потому  что  мне  кажется,   ты
единственный,  кто  в состоянии убедить Стронгарма прислушаться  к  голосу
разума.  Я  хочу, чтобы он увел своих людей. Даже ты должен понимать,  что
они ничего не добьются, напав на нас.
   -- Чтоб вас заморозило, Троун, -- прохрипел я. -- Чем больше парлов они
заберут с собой на тот свет, тем более я буду счастлив. И они тоже: как вы
сами сказали, лучше погибать за что-то.
   -- Ты не понимаешь, Дроув. Все это уже не имеет никакого смысла.
   --  А  что  случилось  с  маленьким  Сквинтом,  с  Сильверджеком?  Надо
полагать, вы их убили? Он вздохнул.
   --  Я  хочу,  чтобы  ты  понял: ты один из нас,  один  из  победителей,
нравится  тебе  это  или  нет.  Сквинт и  Сильверджек,  каждый  по-своему,
угрожали нашим планам, раскрыв суть наших действий, и потому их необходимо
было  убрать.  Меня в то время здесь не было, но будь я на месте  Хорлокс-
Местлера,  я бы предпринял те же шаги. Вся операция могла пойти  насмарку,
если  бы  широкая публика слишком рано раскрыла наши цели. То же  касается
комплекса убежищ на астонском побережье.
   --  Ну  ясно,  --  горько сказал я. -- У астонцев  все  точно  так  же.
Полагаю,   вы   обменивались  припасами  во  время  комендантского   часа.
Интересно, кстати, кто сейчас живет у них в убежище -- рядовые астонцы или
их Правительство?
   --  Не  говори глупости, Алика-Дроув, -- устало сказал он. --  Если  не
хочешь помочь, тогда просто убирайся с глаз долой, ладно?
   * * *
   Несколько дней спустя горожане атаковали нас. Мне не позволили выйти за
дверь  во  время  самого  мощного обмена пушечными  залпами,  но  я  видел
достаточно,  чтобы понять, что астонская армия -- то, что от нее  осталось
после  сражений  по всему Эрто -- объединила усилия со Стронгармом  и  его
людьми.   Этого,   конечно,  Зелдон-Троун  больше  всего   боялся.   Битва
продолжалась несколько дней, пока канонада не ослабла и в конце концов  не
прекратилась,  не  пробив бреши в обороне парлов. Я пытался  утешить  себя
тем,  что парлы понесли большие потери в живой силе, но обнаружил, что  не
способен  на  подобное -- кроме того, Парламентарии  и  Регент  продолжали
сидеть в своих подземных норах, целые и невредимые.
   -- Теперь ты понимаешь, почему нам пришлось укрепить эту территорию, --
сказал потом Троун.
   -- Астонцы и Паллахакси заключили пакт, который логичным образом должен
был бы означать мир. Но нет, народу обязательно нужно с кем-то воевать,  а
что  может  быть лучшей мишенью, чем мы? И что это им дает?  Чего  бы  они
добились,  уничтожив нас? Подумай об этом, но можешь не  отвечать.  Я  уже
знаю  ответ.  Я  также  знаю, что, возможно, ты мог  бы  спасти  множество
жизней...





   В  последующие  дни  мы не видели почти никого из  жителей  Паллахакси;
туман  стал  гуще, и дожди усилились, перейдя в непрерывный  пронизывающий
ливень.  Видимость сократилась шагов до пятидесяти. Для жителей Паллахакси
это  было идеальное время, чтобы попытаться взять приступом ограждение,  и
те,  кто  отвечал  за  оборону, это чувствовали;  в  течение  многих  дней
охранники  стояли  плотной  цепью  вдоль  всего  периметра,  но  атаки  не
последовало.  Впрочем,  в определенном смысле это  было  неудивительно.  В
столь  суровую погоду сама мысль о возможном ранении приводила в  ужас  --
лежать, истекая кровью, на сырой земле, ощущая вгрызающийся в тело  холод,
медленно сводящий с ума, пока не придет благословенная смерть...
   Большую   часть   времени  я  проводил  среди  военных  и   охранников,
возвращаясь  к себе в комнату лишь для того, чтобы поспать.  Я  обнаружил,
что  мне  трудно говорить с отцом, после того как стало ясно, что  он  все
время лгал мне. Интересно, подумал я, что было известно матери?
   Под   землей  находилось  четыре  уровня.  Ближе  всего  к  поверхности
располагались казармы охранников и военных; это был практически  полностью
мужской  уровень,  за  исключением  нескольких  медсестер  и  кухарок.  На
следующем уровне располагались рядовые парлы -- административный  персонал
и их семьи, включая моих мать и отца. Среди них было много астонцев, и я с
горечью  вспомнил  о  своих патриотических чувствах, когда  Вольф,  Лента,
Сквинт и я думали, что преследуем шпиона...
   Ниже  -- и здесь начиналась запретная зона -- жили Парламентарии  и  их
семьи,  около  двухсот  человек.  Я редко  их  видел,  а  они  никогда  не
поднимались  наверх, что было неудивительно, учитывая быстро  ухудшающуюся
погоду.  Вероятно, Зелдон-Троун был единственным Парламентарием, с которым
я  когда-либо  разговаривал, и вскоре даже он  стал  редко  появляться  на
Административном  уровне, видимо, переложив большую часть  ответственности
на  моего отца. Я догадывался, что ниже есть еще один уровень, где обитали
Регент и его окружение, но прочие подробности были мне недоступны.
   Двери,  через  которые  можно было попасть на эти  уровни,  различались
цветом, и все уровни имели независимый выход на поверхность. Желтые  двери
были доступны для всех, голубые -- для административного персонала и выше,
зеленые  --  для Парламентариев и выше, а красные -- я знал  лишь  о  двух
таких дверях -- только для Регента и его приближенных.
   Порой    комплекс    убежищ,   рассматриваемый   абстрактно,    казался
микрокосмосом по отношению к внешнему миру, который я когда-то знал...
   Я  получил  ответ  еще на несколько вопросов; главным  моим  источником
информации  были охранники и военные. Сквинт, как мы и думали,  перебрался
через  реку,  и  его  застрелил  охранник, приняв  за  какое-то  животное.
Мальчишка ничего не успел понять.
   Но  Сильверджек понял. Сильверджек опознал астонские товары среди груза
"Изабель"...
   В  конце  концов  внешний  мир снова начал вмешиваться  в  нашу  жизнь.
Однажды послышался крик охранника, на который тут же сбежались солдаты.  Я
последовал  за  ними, сначала не понимая, что, собственно,  случилось,  но
внезапно  заметил  силуэты за проволокой.  Я бросился к  ограде,  мысленно
крича:  "Кареглазка!", но ее там не оказалось. В клубящемся тумане,  молча
глядя  на  нас,  стояло человек пятнадцать, явившихся из мира,  о  котором
некоторые  из  нас  уже почти забыли. Мой отец оказался  среди  солдат.  Я
обреченно  ждал, что он отдаст приказ стрелять, но на него  тоже,  видимо,
подействовала всеобщая атмосфера необъяснимой радости. После первого  шока
от  неожиданности  солдаты  стали  что-то  кричать  пришельцам,  прося  их
сообщить последние новости, бессмысленно смеясь, крича и хлопая друг друга
по спине, пока те загадочно смотрели на них сквозь проволочную сетку.
   Потом  они  молча начали доставать из своих рюкзаков свертки  брезента,
веревки и шесты и вскоре поставили грубые палатки. Подошли еще двое,  таща
тележку, полную дров. Чуть позже вспыхнул большой костер, и люди собрались
вокруг  него; на их лицах играли красноватые отблески, и постепенно  страх
исчез  из  их  глаз; они снова были в состоянии думать,  говорить  друг  с
другом  и, в конце концов, с нами. Я размышлял о том, что же это за  люди,
покинувшие   относительный  комфорт  каменных  домов  Паллахакси,   рискуя
безумием  и смертью в нынешних убогих условиях. Солдаты бросали  им  через
ограду еду; я увидел отца, который наблюдал за ними, плотно сжав губы.
   С  течением  времени  их число увеличилось, и лагерь  приобрел  размеры
небольшого  поселения. Был отдан приказ, запрещавший солдатам бросать  еду
или топливо Лагерникам, как их теперь называли.
   * * *
   Постепенно  к  Лагерникам присоединились большинство  знакомых  лиц  из
Паллахакси,  и  в  один чудесный и грустный день пришла Кареглазка,  и  мы
сумели  поцеловаться,  неловко  и больно, сквозь  проволочную  сетку.  Она
сказала, что скоро придут ее родители; здесь уже были Стронгарм и Лента, и
Уна,  и  большинство  остальных. Позже, в тот же день,  появился  Вольф  с
родителями;  они  не  присоединились  к  основной  группе  Лагерников,  но
остановились у ворот, громко крича и тряся проволоку.
   -- Что вы хотите? -- услышал я голос отца.
   -- Попасть внутрь, конечно! Вы же меня знаете, Алика-Берт. Я работаю на
Правительство.  Я требую, чтобы вы меня пропустили! -- Голос  отца  Вольфа
чуть не сорвался на крик при виде не меняющегося выражения моего отца.
   --  Вы опоздали, -- отрезал отец. -- Сюда больше никого не пускают. Все
свободные места заняты. -- Голос его звучал деревянно.
   --  Послушайте,  Берт, -- быстро заговорила мать Вольфа,  --  мы  имеем
право  войти! Клегг работает на Правительство лишь ради того, чтобы о  нем
могли позаботиться в подобные времена. Я могу сказать -- это нелегко, быть
женой  парла, видя, с каким отвращением смотрит на тебя обычная публика  в
магазинах...
   Я заметил, что к ним подошла Лента; внезапно она сказала:
   --  Не  пускайте их, Алика-Берт. Это компания самонадеянных  мерзляков,
вот кто они.
   До  этого  я  толком не замечал Ленту; я был слишком занят Кареглазкой.
Теперь,  взглянув на нее, я был потрясен. Она похудела, очертания ее  лица
стали угловатыми и почти старческими, да и одета она была неряшливо.
   --  Это  позор,  --  сказала Кареглазка, когда Лента снова  скрылась  в
палатке  своего  отца.  -- Она, кажется, стала... мне  не  хотелось  этого
говорить,  Дроув, -- такой грубой и неприятной, и я больше не могу  с  ней
общаться.
   На  следующее утро к ограде быстро подошел отец Кареглазки, Гирт. Придя
одним  из  последних,  он впервые увидел лагерь.  Он  не  слишком  вежливо
схватил Кареглазку за руку.
   -- Отойди от этого мерзляка, девочка моя!
   -- Но это же Дроув!
   -- Он мерзлый парл, и я не хочу, чтобы ты с ним водилась!
   --  Отец,  он  не  виноват, что оказался на той стороне!  --  заплакала
Кареглазка. -- Они его не выпускают!
   --  Да, и я не думаю, что он особенно старается выбраться. У него  есть
тепло и еда на сорок лет или даже больше, так зачем же ему оттуда уходить?
-- Впервые я услышал, что публике известно истинное положение дел. Как они
об  этом  узнали? Впрочем, это не имело значения. Тайное рано  или  поздно
должно было стать явным.
   Он тащил ее за руку, а она с плачем цеплялась за проволоку.
   -- Отпусти, отец! Ты никогда раньше не был таким. Позови маму, она тебе
скажет. Она не позволит тебе...
   Он на мгновение отпустил ее, с горечью во взгляде.
   -- Мама умерла, -- холодно сказал он. -- Умерла вчера ночью. Она... она
покончила с собой.
   --  О... -- Пальцы Кареглазки нащупали сквозь проволоку мои; из глаз ее
текли слезы, и мне отчаянно хотелось обнять ее, чтобы утешить.
   --  Идем  со мной. Я считаю, что парлы несут ответственность за  смерть
твоей  матери,  и  я  не позволю тебе болтаться здесь.  Ты  предаешь  свой
собственный народ! Что о тебе подумают!
   Кареглазка  закрыла глаза и долго держалась обеими руками за проволоку.
Я  увидел  выступившие  на  ее  ресницах слезы,  потом  она  внезапно  вся
напряглась  и резко развернулась лицом к отцу, отпустив сетку и  вырвав  у
него руку.
   --  Теперь послушай меня, -- дрожащим голосом сказала она. --  Посмотри
вокруг,  на  тех,  кого  ты называешь моим собственным  народом.  Вон  там
Стронгарм  разговаривает с астонским генералом, а ведь не  так  давно  они
готовы были убить друг друга, поскольку так им приказал Парламент. А  там,
видишь?  Это  Лента,  которая  заигрывает с парловскими  солдатами  сквозь
ограждение.  Вскоре  они вполне могут ее застрелить,  потому  что  так  им
прикажет  Парламент.  Люди  в  этих палатках и  хижинах  настроены  вполне
дружелюбно,  поскольку  сейчас  никто не приказывает  им  ненавидеть  друг
друга,  даже  если  мы  все  скоро умрем. И  ты,  отец,  приказываешь  мне
ненавидеть  моего  Дроува,  прикрываясь бедной мамой!  Прошу  тебя,  уходи
отсюда.
   Гирт  уставился на нее, пожал плечами, повернулся и зашагал  прочь.  Не
знаю,  слышал ли он хотя бы половину того, что сказала Кареглазка, а  если
слышал,  то не думаю, что понял. Он просто решил, что спорить  с  ней  уже
бессмысленно.
   Кареглазка посмотрела ему вслед, и я услышал ее шепот:
   -- Прости, отец...
   В  последующие  дни  Кареглазка  часто расспрашивала  меня  о  жизни  в
убежище,  больше всего беспокоясь о том, что я могу найти там  неотразимой
красоты девушку, и она потеряет то немногое, что от меня еще осталось.
   --  Там есть несколько девушек из семей административного персонала, --
отметил  я, -- но я с ними почти не разговариваю. Мне не хочется  иметь  с
ними ничего общего. До того, как ты пришла сюда, я обычно проводил большую
часть времени с солдатами, играя в карты.
   Она  взглянула вдоль ограды туда, где Лента, как обычно, болтала сквозь
сетку с военными.
   --  Не  могу  понять, -- сказала она. -- Что будет,  когда  станет  по-
настоящему холодно, когда нас... нас всех уже не станет, и солдатам нечего
будет  охранять.  Они что, все просто будут сидеть в своем  убежище  сорок
лет?
   В это время подошел Стронгарм, услышавший последние слова.
   --  Нет,  конечно, -- спокойно сказал он. -- Не знаю,  насколько  велик
этот  комплекс, но думаю, что там около шестисот Парламентариев, парлов  и
членов их семей -- и, вероятно, примерно такое же количество военных. Кто-
то же должен их обслуживать, когда не будет нас...
   Мне не хотелось об этом думать.
   --  Почему  вы  здесь,  Стронгарм? -- спросил я.  --  Почему  никто  не
возвращается в Паллахакси? Там, в домах, должно быть намного теплее.
   Он улыбнулся.
   --  Именно  этот вопрос задавал себе и я, когда люди начали  собираться
здесь  и  разбивать лагерь. Я спрашивал их, зачем они идут сюда, и знаешь,
что  они  мне  сказали?  Они  сказали: что  ж,  нет  никакого  смысла  там
оставаться,  верно? Так что вскоре я пришел сюда и сам, и  теперь  я  знаю
ответ. Когда ты уверен, что тебе предстоит умереть, но можешь видеть жизнь
где-то еще, то у тебя возникает желание быть рядом с ней, надеясь,  что  и
тебе что-нибудь перепадет.
   Сезон дождей продолжался, дни становились короче, и дождь превратился в
снег.  Мы  с Кареглазкой построили себе две небольшие, соединенные  вместе
хижины у ограды и могли сидеть в них часами, глядя друг на друга и касаясь
пальцами  сквозь сетку, согреваемые теплом взятого в убежище обогревателя.
Мы  вместе  предавались воспоминаниям, словно старики,  хотя  воспоминаний
этих было так мало.
   Тем временем наступил прилив, устье снова заполнилось водой, вытащенные
на берег лодки, оставленные без присмотра, всплыли, и течение унесло их  в
море.  Среди Лагерников, костры которых начали угасать, но страх удерживал
их  от  поисков  дополнительного топлива среди  становившегося  все  более
глубоким снега, начались припадки безумия. Часто мы с Кареглазкой, сидя  в
нашей  разделенной надвое хижине, слышали крик человека, в  мозг  которого
проник  холод,  посеяв  в  нем  безумие, и  несчастное  тело  инстинктивно
бросалось  бежать,  борясь с холодом. Почти неизбежно  за  этим  наступала
полная потеря сил и смерть.
   Возможно, самым печальным для меня была деградация Ленты. Утратив  все,
чем  она обладала, свою красивую одежду -- даже, трагическим образом, свое
красивое  лицо -- она обратилась к последнему, что у нее еще  осталось:  к
своей женской сущности.
   Я  разговаривал с ней лишь однажды. Она попросила меня пойти с  ней  на
другую  сторону  комплекса,  за воротами, там, где  ограждение  пересекало
реку.  У  меня упало сердце, когда мы остановились у воды, и она кокетливо
посмотрела на меня сквозь проволоку.
   -- Мне просто нужно попасть внутрь, Дроув,
   --  сказала  она.  -- Ты должен мне помочь, Дроув. У твоего  отца  есть
ключи от ворот.
   --  Послушай,  --  пробормотал я, избегая  ее  взгляда.  --  Не  говори
глупостей, Лента. У ворот все время стоят охранники -- даже если бы я  мог
достать ключи, они бы тут же остановили меня.
   -- О, охранники, -- беззаботно сказала она.
   -- Это пусть тебя не беспокоит. Я всегда могу пройти мимо них. Для меня
они  сделают все, что угодно, -- ведь там почти нет женщин. Не думаю,  что
ты  вполне представляешь себе, какой властью обладает в подобной  ситуации
женщина, Дроув.
   -- Пожалуйста, не надо так говорить, Лента.
   -- Они сказали, что могут спрятать меня у себя, и никто даже не узнает,
что я там. В конце концов, ведь ты бы хотел, чтобы я была там с тобой,  а,
Дроув? Как-то раз ты говорил мне, что я красивая, и ты знаешь, я могла  бы
быть  очень ласкова с тобой. Ведь тебе бы этого хотелось, верно? Ты всегда
хотел  иметь меня, ведь так, Дроув? -- На лице ее была жуткая улыбка;  это
был какой-то кошмар.
   -- Лента, я не могу этого слышать. Я ничем не могу тебе помочь. Извини.
-- Я повернулся и пошел прочь. Меня тошнило.
   Голос ее стал еще более хриплым и скрипучим.
   -- Ты вонючий мерзляк, ты такой же парл, как и все остальные! Что ж,  я
скажу  тебе, Алика-Дроув: я хочу жить, и у меня такое же право  на  жизнь,
как  у тебя. Вы, мужчины, все одинаковые, грязные животные! И ты тоже!  Не
могу понять, с чего ты взял, будто я хочу тебя!
   Я  вынужден был сказать это ей -- ради прошлого, ради истины.  Я  снова
подошел к ней и сказал:
   --  Лента, я никогда не говорил, что ты хотела меня. Это я всегда  тебя
любил, хотя и не так, как Кареглазку. И пусть все остается как есть.
   На  какое-то мгновение ее взгляд смягчился, и в нем проглянула  прежняя
Лента; но тут же вернулся ледяной дьявол, опутывая ее разум.
   --  Любовь? -- взвизгнула она. -- Ты не знаешь, что такое любовь, и эта
маленькая  выскочка Кареглазка тоже не знает. Любви не  существует  --  мы
лишь обманываем самих себя. Единственное, что существует на самом деле  --
вот!  --  Она  нелепо  взмахнула рукой, показывая на завод,  ограждение  и
медленно опускавшийся снег. Я быстро пошел прочь, оставив ее у ограды.





   Шли  дни. Снегопад постепенно утихал и в конце концов прекратился. Небо
очистилось, и на нем вновь появились звезды, холодно и тяжко сверкавшие  в
ночи. Солнце Фу стало маленьким, намного меньше, чем я когда-либо видел, и
вряд  ли могло согреть морозный воздух даже в полдень, хотя все еще давало
достаточно света, чтобы отличить день от ночи.
   С  тех пор как закончился снегопад и очистилось небо, снова стали видны
Желтые  Горы,  хотя  теперь  они  были  белыми,  и  им  предстояло  такими
оставаться  в  ближайшие сорок лет. Неподалеку виднелись  деревья  обо  на
Пальце  --  серебристые пирамиды на фоне бледно-голубого неба.  Среди  них
неподвижно   стояли   деревья  анемоны.  Это  был   безрадостный   пейзаж;
единственными  признаками жизни были лорины, темные силуэты которых  можно
было  время от времени заметить на фоне заснеженного обрыва, где  были  их
глубокие  норы,  и  жалкие  остатки  человечества,  разбившие  лагерь   за
ограждением.
   Однажды  брезентовый вход в мою хижину откинулся,  и  вошел  мой  отец,
согнувшись  пополам. Он присел рядом со мной и посмотрел на Кареглазку  по
другую сторону ограды. Между нами уютно мурлыкал калорифер.
   -- Что тебе нужно? -- резко спросил я. Эта хижина была местом нашего  с
Кареглазкой уединения, и появление там отца выглядело святотатством.
   -- Калорифер необходимо забрать, -- коротко сказал он.
   -- Отмерзни, отец!
   --  Извини, Дроув. Я и так сделал для тебя все, что мог. Я даже  пришел
сам,  вместо  того чтобы приказать охранникам забрать его. Но в  комплексе
идут   разговоры:  люди  говорят,  что  калорифер  неэкономично  расходует
топливо,  в  то  время  как  оно  нужно нам  внизу.  Кое-кто  считает  это
проявлением  семейственности -- то, что тебе  позволили  пользоваться  им.
Боюсь, что мне придется забрать его. Разведи костер, сын.
   -- Как я могу развести костер внутри хижины, придурок?
   --  Подобный  разговор  ни к чему не приведет,  Дроув.  --  Он  схватил
калорифер, но тут же, ругаясь, выронил, сунув в рот обожженные пальцы.  --
Во  имя Фу! -- в гневе заорал он на меня. -- Если ты не умеешь вести  себя
прилично,  я  прикажу охранникам сравнять эту хибару с  землей!  --  Он  в
ярости выскочил наружу, и вскоре появились охранники.
   Мы  с  Кареглазкой  развели  у  ограды  большой  костер  и  с  тех  пор
встречались на открытом месте, но это было не то же самое. Мы были на виду
у  всех,  и, что еще хуже, огонь привлекал людей. Вполне понятно, что  они
стремились к нему, но это затрудняло жизнь нам с Кареглазкой, поскольку мы
уже не могли свободно разговаривать друг с другом.
   Тем  временем  ситуация среди Лагерников продолжала ухудшаться.  Каждое
утро  людей  становилось  меньше,  чем накануне;  каждую  ночь  кто-нибудь
просыпался от холода, в панике вскакивал и бросался бежать, бежать...
   Стронгарм продолжал держаться, сражаясь с холодом силой своей воли, так
же,  как  и  его жена Уна. Отец Кареглазки умер вскоре после  злополучного
разговора  у  ограды;  мне было его жаль, и Кареглазка  была  безутешна  в
течение нескольких дней. Лента умерла в своей постели после кашля и  болей
в  груди,  и  Кареглазка  тоже ее оплакивала, но  я  почти  не  чувствовал
жалости.  Я потерял Ленту много дней назад, там, где ограждение пересекало
реку...
   Я  чувствовал  себя виноватым, когда выходил каждое утро на  территорию
комплекса,  после  ночи, проведенной в тепле, в уютной  постели,  и  видел
жалкое  подобие людей за оградой. Часто я тайком приносил им еду, а иногда
небольшую бутылку спирта -- для питья: жидкость была слишком ценной, чтобы
расходовать ее в качестве топлива. Тем не менее, что бы ни делал, я втайне
чувствовал, что неправ, и их укоризненный взгляд, когда они принимали  мои
дары,  лишь  усиливал  это чувство. Я был им нужен,  поскольку  что-то  им
приносил,  но  они  ненавидели меня за то, кем я был. Кроме  Стронгарма  и
Кареглазки.
   И  Кареглазки. Она никогда не сдавалась; не думаю, что она побежала бы,
даже если бы ледяной дьявол добрался до ее ног. Она оставалась спокойной и
прекрасной,  чуть  похудевшей, но не сильно, маленьким, одетым  в  меховую
шубку, оазисом душевного здоровья среди всеобщего безумия вокруг. Когда бы
я  ни  выходил из комплекса и не подходил к ограде, я видел ее за работой;
потом  она  поднимала  взгляд, а затем, увидев меня,  бежала  навстречу  с
приветственным  криком  и, оказавшись у ограждения,  останавливалась  там,
раскинув руки и улыбаясь мне так, как она всегда это делала.
   Мысль  о  том,  что  это  когда-либо кончится,  что  однажды  утром  ее
неизбежно не станет, вызывала у меня кошмары; каждое утро, открывая  дверь
навстречу  все  более  холодному дню, я ощущал почти  физический  страх  в
груди,  который  уходил  лишь тогда, когда я видел  ее  бегущую  навстречу
маленькую фигурку.
   И в конце концов это случилось. Однажды утром она ушла, ушел Стронгарм,
ушли  все.  Я  подбежал  к ограде, в отчаянии шаря взглядом  по  брошенным
палаткам и хижинам, все еще дымившимся кострам, множеству следов на снегу;
но  там никого не было. Я огляделся вокруг в поисках записки, думая,  что,
может  быть,  они все ушли за топливом, но нигде не было ни слова,  вообще
ничего не было.
   Они не вернулись.
   * * *
   -- Конечно, они ушли обратно в Паллахакси, -- сказал отец. -- Им вообще
не  следовало  оттуда уходить. Собственно говоря, тщательно  экономя,  они
могли бы протянуть там еще с год, может быть, два.
   Мать  улыбнулась, и я знал, что они оба с облегчением вздохнули,  когда
этот мой злополучный "период", как они его называли, наконец закончился.
   --  Здесь, на нашем уровне, столько приятных людей, Дроув. Ты так и  не
успел с ними познакомиться.
   Два  дня  спустя  я обнаружил в наших комнатах девушку  примерно  моего
возраста,  которая пила сок кочи вместе с моей матерью. У  меня  сразу  же
возникли  нехорошие  подозрения, которые лишь  подтвердились,  когда  мать
вышла из комнаты.
   --  Мне нужно ненадолго уйти, Дроув, -- весело сказала она. -- Надеюсь,
ты сумеешь развлечь Иелду, пока меня не будет.
   Она  ушла,  а  я  яростно  уставился на  эту  гнусную  девчонку,  уныло
пялившуюся в свой стакан с кочей. Лицом она напоминала Вольфа.
   Девчонка выставила зубы.
   -- Хочешь сока кочи, Дроув?
   --  Ненавижу  эту  дрянь, спасибо. Только придурки и женщины  пьют  сок
кочи.
   -- Какой ты невоспитанный! -- внезапно перешла в наступление Иелда, и я
осел  на  стуле, уже чувствуя себя побежденным. Я слишком устал для  того,
чтобы защищаться. -- Знаешь, мне не следовало сюда приходить. Я могу  уйти
прямо сейчас, если тебе так хочется, Дроув. Я вижу, что не нравлюсь тебе -
- я очень быстро оцениваю людей. Ты ненавидишь меня с того самого момента,
когда впервые меня увидел. Почему?
   --  Иелда,  --  с  трудом сказал я. -- Извини.  Просто  у  меня  сейчас
отвратительное настроение.
   И  так  уж  получилось, что я терпеть не могу сок кочи. Давай попробуем
снова, ладно?
   Она уже стояла, собираясь уходить, но теперь заколебалась.
   -- Ну... Ну что ж, ладно, если ты обещаешь вести себя хорошо. Знаешь, я
даже не уверена, стоило ли мне сюда приходить, потому что все говорят  про
тебя  и  какую-то девушку. Ладно... Ты играешь в кругляшки? Я  заметила  в
углу  кругляшечную  доску.  Я очень хорошо играю  в  кругляшки.  Я  всегда
выигрываю у своего брата.
   Казалось,  я  шагнул  куда-то  назад, в прошлое.  Моя  лишенная  грудей
подружка  снова  радостно улыбалась, расставляя фишки, и наверняка  вскоре
начала бы ковырять в носу или захотела бы в туалет.
   Так  что мы играли в кругляшки, и я не знаю, нравилось мне это или нет,
но  в  течение  каких-то  коротких  промежутков  времени  я  не  думал   о
Кареглазке, и так проходило время, а впереди было еще громадное количество
времени. Мы говорили о парнях с нашего уровня, и Иелда, казалось, всех  их
знала;  многие из них ей нравились, но другие были просто отвратительны  и
все время дергали ее за волосы.
   -- Но ты мне нравишься, Дроув, -- сказала она.
   --  Мальчики  обычно  очень  грубые и  невоспитанные,  но  ты  хороший.
Надеюсь, ты разрешишь мне снова прийти и поиграть с тобой...
   Я все еще скептически смотрел в пустоту, когда вернулась мать.
   --  Где Иелда? -- немедленно спросила она. -- Надеюсь, ты не был с  ней
груб, Дроув.
   -- Она в ванной.
   --  О, хорошо. Она такая приятная девушка, тебе не кажется? Здоровая  и
неиспорченная. Как раз из тех, с кем нам с отцом очень бы хотелось,  чтобы
ты дружил.
   --  Послушай, мама, ты серьезно? Я имею в виду, ты вообще думаешь,  что
говоришь? Ты что, не знаешь, кто я?Она снисходительно улыбнулась.
   --  Конечно,  дорогой. И это очень хорошо, что ты снова с  нами.  Мы  с
отцом  совсем  тобой не занимались, но тогда мы были очень заняты,  в  эти
последние  две сотни дней. Только представь себе -- прошло лишь две  сотни
дней  с  тех  пор, как мы уехали из Алики. Как летит время... Думаю,  тебе
недостает твоих бегунчиков, дорогой.
   И  я  в самом деле вспомнил, чувствуя свою вину, что оставил бегунчиков
под  сиденьем  мотокара, когда тайком вынес их из дома в Алике.  Вероятно,
они  умерли  на  второй день нашего путешествия; удивительно,  что  мы  не
почувствовали запаха.
   Я  подумал: возможно ли ради ее блага вернуться в некое подобие вечного
детства, дурачась перед нею, словно шут, пока у меня не поседеют волосы  и
не  выпадут  зубы, и она не начнет думать, что, может быть, я уже  немного
вырос из коротких штанишек.
   Вечером  вернулся отец, пребывая в некотором возбуждении после собрания
всех уровней, на котором, как он сказал благоговейным тоном, присутствовал
сам Регент. Похоже было, что всем нам предстояло поменять имена.
   --  Место  рождения  теперь  ничего не  значит,  --  сказал  он.  --  И
Парламентарии решили, что пришло время начать все заново. Как они сказали,
теперь  мы все здесь вместе, так что то, откуда человек происходит, теперь
не имеет никакого значения.
   --  Это  верно,  Берт,  -- сказала мать. -- Хотя,  знаешь,  мне  всегда
казалось, что мы как-то... благороднее, поскольку происходим из столицы.
   --  Мы  не  единственные люди из Алики, -- усмехнулся отец, у  которого
было  отличное  настроение.  --  А теперь сама  Алика  --  лишь  название,
бессмысленная мешанина заброшенных руин.
   --  Так  как  же  мы теперь называемся, папа? -- осторожно  спросил  я,
чувствуя себя слишком усталым для того, чтобы навлекать на себя его гнев.
   --  Наши новые имена будут включать номер уровня, на котором мы  живем,
так  что  можно  будет  полностью  идентифицировать  человека,  когда   он
представляется. Это намного лучше и, как мне кажется, более  вежливо.  При
старой  системе так легко было ошибиться в отношении того, какое положение
занимает  человек.  Так  что теперь, после Регента,  его  окружение  будет
носить  приставку  "Второй". Депутаты Парламента будут "Третьими"  --  наш
добрый знакомый Троун будет известен под именем Третий-Троун вместо Зелдон-
Троун.  Надеюсь, ты запомнишь это, Дроув. Или я должен сказать, -- тут  он
откровенно рассмеялся, -- Четвертый-Дроув?
   Той  ночью, лежа в постели, я обнаружил, что мысленно повторяю снова  и
снова,  пока  это не превратилось в навязчивую идею, не дававшую  заснуть:
Четвертый-Дроув, Четвертый-Дроув, Четвертый-Дроув...
   * * *
   Я  проснулся с легкой головной болью и чувством усталости; при  этом  я
обнаружил,  что  думаю о солдатах и охранниках, будут  ли  они  называться
Пятыми.  Вчера  вечером отец ничего о них не говорил. Я  оделся  потеплее,
намереваясь выглянуть наружу; прошло некоторое время с тех пор, как я  был
последний  раз  на холоде, и я надеялся, что на свежем воздухе  почувствую
себя  лучше.  Этой ночью меня мучили странные сны и мерцающие  видения;  в
комнате  было холодно, и я много раз просыпался, думая, что рядом со  мной
стоит тетя Зу.
   Я  поднялся по лестнице и остановился перед желтой дверью. Я  нажал  на
ручку,  но  дверь была заперта. Прислушавшись, я не смог уловить  обычного
шума разговоров в солдатских казармах. Мне стало несколько не по себе, и я
поспешил  вниз по лестнице, столкнувшись с отцом, который быстро шагал  по
коридору.
   --  Дроув!  --  крикнул он, увидев меня. -- Это ты тут развлекаешься  с
дверями?
   -- Я только что встал.
   --  Странно... Странно... -- пробормотал он почти себе под  нос.  --  Я
могу  поклясться,  что Троун просил меня зайти к нему  сегодня  утром,  но
дверь   заперта.  Все  зеленые  двери  заперты.  Я  не  могу   попасть   к
Парламентариям;  это в высшей степени неудобно. Нам нужно  обсудить  очень
важные  вопросы.  --  Внезапно  он поежился.  --  Холодно,  однако.  Нужно
проверить отопление.
   --  У  солдат  двери  тоже заперты, -- сказал я.  Казалось,  он  был  в
замешательстве.
   --  Вот  как?  Да,  на собрании что-то насчет этого говорили.  В  целях
экономии  топлива  лучше,  если  мы  поменьше  будем  перемещаться   между
уровнями... Вероятно, кто-то неправильно понял решение собрания. Речь  шла
только  о желтых дверях. Да, видимо, в этом дело. -- Он поспешно удалился,
что-то бормоча.
   Я поднялся по лестнице; несмотря на теплую одежду, я поежился при мысли
о  том,  что  обеспокоенное  лицо  отца  чем-то  напомнило  мне  тетю  Зу.
Воспоминание о том страшном вечере в Алике прочно засело у меня в мозгу --
и  вместе  с  ним кое-что еще, некий вопрос. Что-то, связанное со  смыслом
страха, со смыслом легенд.
   Дул  сильный ветер, когда я закрыл за собой дверь и остановился,  глядя
на  снег  и на ограждение. Я заметил, что ворота были распахнуты  настежь,
грохоча  на  ветру.  Больше не от кого было отгораживаться.  Я  подумал  о
Великом Локсе.
   Каким  образом легенда могла оказаться столь близкой к истине? Кем  был
тот  человек,  который  впервые  придумал  историю  о  Великом  Локсе  Фу,
вытягивающем  мир из щупалец ледяного дьявола Ракса? А потом  предположил,
что однажды может начаться обратный процесс?
   Наверняка это мог быть лишь человек, переживший предыдущий судный день.
Но как же он выжил, не имея в своем распоряжении никакой технологии? Он не
мог иметь никакой технологии, иначе она оставила бы какие-либо следы --  в
конце концов, Великий Холод продолжался лишь сорок лет.
   До  меня дошло, что я куда-то быстро иду, чувствуя, как холод впивается
в  мой  разум  ледяными  когтями,  и я  впервые  подумал  о  том,  почему,
собственно,  я боялся холода. Мне говорили, что таков инстинкт.  Как  боль
предупреждает  человека  об  опасности, так и страх  предупреждает  его  о
стуже. Но почему страх? Разве сам холод -- недостаточное предупреждение?
   Если  только  это не была память предков, унаследованная  от  тех,  кто
пережил ужасы последнего Великого Холода...
   * * *
   И  тогда  я  понял,  что  в  конце концов  победил  их  всех  и  громко
рассмеялся, стоя посреди слепящего, пронизывающего холода. Им  не  удастся
выжить;  они  слишком  грубы, слишком эгоистичны,  чтобы  выжить  в  своей
искусственной подземной норе. И даже если каким-то чудом им  это  удастся,
то,  когда  солнце  снова  осветит их лица, они  превратятся  в  стариков,
дряхлых стариков, выползших на поверхность. И даже их дети лишатся детства
и  никогда  не  будут плавать на лодке, смотреть на облака,  скользить  по
поверхности грума. Они проиграли.
   По мере того как холод вгрызался в меня, у меня перед глазами возникали
видения  красивой девушки, ногу которой схватил ледяной дьявол;  я  видел,
как она засыпает, а потом просыпается, целая и невредимая, не помня о том,
что спала, не помня о прошедшем времени.
   И недавняя картина -- пустые хижины, пустые палатки...
   И  давным-давно  -- маленький мальчик, просыпающийся  на  пороге  перед
дверью, бодрый и веселый, а пока он спал, он не дышал, даже сердце его  не
билось...
   И он не становился старше.
   Мой разум начинал меркнуть, но я не чувствовал страха. Словно в тумане,
я  увидел  Кареглазку, такую же юную, улыбающуюся мне под  новым  солнцем,
обнимающую  меня  все с той же любовью; и это должно было наступить  очень
скоро, потому что об этом сне не оставалось воспоминаний...
   Вскоре появились лорины.


Перевел с английского Кирилл ПЛЕШКОВ

Last-modified: Fri, 26 Jan 2001 08:43:28 GMT

Оцените этот текст: