Пол Макоули. Дитя реки --------------------------------------------------------------- (Слияние-1) Paul J. McAuley. Child of the river (1997) Файл из Электрической библиотеки -- http://www.elektrolib.tk/ ║ http://www.elektrolib.tk/ OCR & spellcheck -- Алексей Алексеевич (alexeevych@mail.ru) --------------------------------------------------------------- Макоули П. М16 Дитя реки: Роман / П, Макоули: Пер. с англ. Е.В. Моисеевой. -- М.: ООО "Издательство АСТ", 2001. -- 383, [1]с. -- (Хроники Вселенной). ББК 84 (7США) ISBN 5-17-008618-0 Это -- Слияние. Искусственно созданный мир. Мир гигантской, сквозь космос текущей Реки. Мир ее побережий и ее островов, ее тайн и ее загадок. Это -- Слияние. Мир. ставший домом для тысяч странных рас, чей геном преобразован был некогда таинственными Хранителями, давно исчезнувшими где-то в Черной Дыре. Мир, брошенный своими богами. Мир, в который недавно вернулись Древние -- прародители Хранителей, еретические боги, затерявшиеся во времени и пространстве соседней галактики. Это -- Слияние. Мир, в который однажды пришел Йама. Дитя, что найдено было на груди мертвой женщины в белой ладье, плывшей по Великой Реке. Дитя, что выросло в странного юношу -- юношу, способного управлять машинами, царящими над народами Слияния. Дитя реки, коему предстоит стать то ли спасителем, то ли погубителем мира Слияния. Ибо он -- СВОБОДЕН. Свобода же воли несет перемены. А мир Слияния стоит, только пока он неизменен... ╘ Paul J. McAuley, 1997 ╘ Перевод Е В Моисеева, 2001 ╘ ООО "Издательство ACT" 2001 Посвящается Каролине -- тихой гавани сердца. Восславим Бога! Ибо слово Миры в движенье привело, Законом Зло оно сковало, Его презренью обрекло. Кемпторн 1 БЕЛАЯ ЛОДКА Констебль Эолиса, человек прагматичный и хитрый, в чудеса не верил. На его взгляд, все должно иметь свое объяснение, и, желательно, объяснение простое. -- Чем нож острее, тем чище срез, -- частенько говаривал он своим сыновьям. -- Если кто-то слишком много болтает, то наверняка врет. Но до конца своих дней он так и не нашел объяснения истории с белой лодкой. Случилось это однажды ночью, в самой середине лета, когда в огромном черном небе над Великой Рекой сияла лишь размытая россыпь звезд, и Око Хранителей, величиной с ладонь, не больше, тускло светилось красной воронкой. Горстка огней Эолиса -- городка вовсе не крупного -- и огоньки стоящих на якоре карак горели ярче любого небесного светила. Люди Эолиса с трудом переносили летний зной. Весь день они спали подле своих бассейнов и фонтанов, принимаясь за работу, только когда Крайние Горы цепкими челюстями впивались в заходящее солнце, а отдыхать отправлялись, лишь только обновленное светило возникало поутру над пиками вершин. Летом лавки, таверны, мастерские ремесленников не закрывались с сумерек до самого рассвета. В полночь рыбачьи лодки отправлялись за добычей по черным речным водам, вылавливая светящихся в ночной тьме полипов и бледных креветок, а улицы Эолиса заполнялись толпами людей, и неумолчный гомон толпы разносился по ярко освещенным набережным под оранжевым светом фонарей. В летнюю ночь огни Эолиса сияли на объятом тьмою берегу, как маяк. В ту самую ночь констебль и два его старших сына возвращались на веслах в своей небольшой лодке -- скифе -- в Эолис. На борту, кроме них, находились два странствующих речных торговца. Их арестовали за попытку доставить тюки с контрабандными сигаретами горным племенам, жившим на диких берегах Эолиса. Часть груза -- мягкие тюки, упакованные в пластик и промасленную ткань, -- была сложена в носовом трюме, а сами торговцы, связанные, как бараны на закланье, лежали на корме. В короткой перестрелке пострадал мощный мотор лодки, и теперь сыновья констебля, ростом не ниже своего отца, сидя бок о бок на средней банке, выгребали против течения. Сам констебль расположился на высокой корме лодки, на кожаной подушке, и направлял судно к маячившим вдалеке огням Эолиса. Констебль то и дело прикладывался к кувшину с вином. Был он человек крупный, с серой обвислой кожей, черты лица грубые, будто второпях вылепленные из глины. Из-под пухлой верхней губы торчала пара клыков -- острых, как кинжалы. Один клык сломался, когда констебль дрался со своим отцом и убил его. Потом он поставил на клык серебряную коронку, и она клацала о горлышко кувшина всякий раз, когда констебль делал глоток вина. Настроение у констебля было мрачное. Та половина груза, что достанется ему (вторая отойдет эдилу, если тот хоть на минуту оторвется от своих раскопок, чтобы огласить приговор торговцам), принесет солидную прибыль, но вот арест прошел не гладко. Речные торговцы наняли для охраны целую банду негодяев, и те оказали отчаянное сопротивление, пока констебль и его сыновья с ними не справились. На плече констебля была глубокая рана, удар рассек жир и достиг мышцы, а спину рикошетом обожгла пуля, та самая, что попала в мотор лодки. К счастью, оружие, сделанное наверняка еще до основания Эолиса, при втором выстреле взорвалось и убило стрелявшего, однако констебль чувствовал: не следует слишком долго полагаться на удачу. Он стареет, теряет сноровку, ошибается, прежняя сила и прыть уходят. Он знает, рано или поздно один из сыновей бросит ему вызов. Может, сегодняшняя бестолковая заваруха -- предвестник его падения? Как все сильные люди, он хуже смерти страшился собственной слабости, ибо лишь силой он умел измерять ценность всего окружающего. Он то и дело оборачивался взглянуть на догорающую лодку контрабандистов. Она сгорела до ватерлинии, и теперь остатки ее мерцали неверным светом, качаясь на собственном отражении далеко-далеко на широкой глади реки. Сыновья констебля отогнали ее на илистую мель, чтобы течение не носило ее меж плавучих островков смоковниц, которые в это время года медленно кружат по заросшему водорослями мелководью, среди отмелей Великой Реки, связанные лишь тоненькими нитями корешков. Из двух арестованных один лежал, будто сытый крокодил, в неподвижном оцепенении, очевидно, покорившись своей судьбе, а вот его напарник, высокий костлявый немолодой торговец, в одной набедренной повязке и размотавшемся тюрбане, все время пытался уговорить констебля их отпустить. Его связали рука к ноге, так что тело выгнулось наподобие лука, и теперь он лежал в люке, глядя на констебля снизу вверх, улыбаясь вымученной, жалкой улыбкой и широко раскрыв глаза, так что вокруг сузившихся зрачков были видны покрасневшие белки. Сначала он пробовал льстить констеблю, а теперь перешел к угрозам. -- У меня много друзей, капитан. Им не понравится, что ты меня запер в тюрьму, -- говорил он. -- Никакие стены не устоят перед их дружбой, ведь я -- человек щедрый. По всей реке знают мою щедрость. Рукоятью хлыста констебль стукнул торговца по тюрбану и уже в четвертый или пятый раз посоветовал ему замолчать. Судя по стреловидным татуировкам на пальцах, торговец принадлежал к одной из уличных банд, обитающих у древних причалов Иза. Кто бы ни были его друзья, они находятся в сотне миль вверх по реке, а завтра к вечеру и этот торговец, и его товарищ будут уже казнены. Тощий торговец забормотал: -- В прошлом году, капитан, я дал денег на свадьбу сыну одного из моих самых близких друзей, который погиб в самом рассвете сил. Злая судьба не оставила его вдове ничего, кроме комнаты, которую она снимала, и девяти детей. Несчастная обратилась ко мне, и я в память о своем друге, его мудрости и добром нраве взялся все устроить. На празднике ели и пили четыре сотни людей, и всех я считаю своими друзьями. Чего только не было на столе: заливное из перепелиных языков, целые горы устриц, икра, мясо ягнят, мягкое, как масло, в котором его тушили. В этом рассказе, может, и была чуточка правды. Может, старик и бывал на такой свадьбе, но оплатить ее явно не мог. Не стал бы тот, кому по карману подобная благотворительность, ввязываться в столь рискованное дело, как контрабанда сигарет горским племенам. Констебль прошелся плетью по ногам пленника и сказал: -- Ты уже мертвец, а у мертвецов не бывает друзей. Возьми себя в руки. Пусть наш город и невелик, но у нас есть оракул, по всей реке это последнее место, где прорицатели говорили с народом, пока еретики не заставили их умолкнуть. Паломники все еще идут к нам, хотя прорицатели больше и не говорят, они все равно слушают. После приговора тебе позволят побеседовать с ними. В оставшееся время предлагаю тебе поразмыслить, чем ты отчитаешься перед ними за свою жизнь. Один из сыновей констебля засмеялся, и констебль стегнул плетью по их широким спинам. -- Гребите, -- сказал он, -- и тихо тут! -- Перепелиные языки, -- повторил болтливый торговец. -- Все, что угодно вашей душе, капитан. Только скажите, и все получите. Я могу вас озолотить. Могу отдать вам собственный дом. Он похож на дворец. В самом сердце Иза. Не в этой вонючей дыре. Лодка качнулась, когда констебль прыгнул в люк. Его сыновья вяло выругались и вновь взялись за весла. Констебль сбил с несчастного торговца тюрбан, подтянул его голову за грязный клубок волос, и тот еще не успел вскрикнуть, как констебль засунул ему в рот два пальца и ухватил скользкий извивающийся язык. Торговец поперхнулся и хотел укусить констебля за пальцы, но зубы даже не оцарапали задубевшую кожу. Констебль вынул нож, отсек пол-языка и швырнул комок плоти за борт. Торговец захлебывался кровью и бился, как выброшенная на берег рыба. В тот же миг один из сыновей констебля выкрикнул: -- Лодка! Впереди лодка! По крайней мере -- огни. Это Уртанк, тупой жестокий детина, ростом уже с отца. Констебль знал, что скоро Уртанк уже бросит ему вызов, но знал также, что тот проиграет. Уртанк слишком глуп, чтобы выжидать момент, не в его натуре сдерживать свои порывы. Нет, Уртанку с ним не справиться. Кто-нибудь из остальных -- это да. Но все же вызов Уртанка станет началом его конца. Констебль вгляделся во тьму. На мгновение ему показалось, там мелькнул какой-то огонек, но лишь на мгновение. Может, это пылинка в глазу или же смутный свет звезды, мерцающей у самого горизонта. -- Тебе почудилось, -- сказал он, -- греби давай, а то солнце встанет раньше, чем мы вернемся. -- Я видел, -- упрямо возразил Уртанк. Второй сын, Унтанк, засмеялся. -- Вон! -- закричал Уртанк. -- Опять! Прямо по курсу! Я же говорил! На этот раз и констебль увидел блики света. Первой его мыслью было: а вдруг торговец все-таки не врал, не хвастал? Он спокойно сказал: -- Полный вперед! Чтоб как на крыльях. Скиф заскользил против течения, а констебль вытянул футляр из сумки на поясе своего белого полотняного килта. Торговец с отрезанным языком издавал влажные давящиеся звуки. Констебль пнул его ногой, чтобы замолчал, а потом открыл футляр и достал оттуда очки, лежащие на шелковой, слегка промокшей подкладке. Очки эти были самой ценной собственностью их семейства, переходя от потерпевшего поражение отца к победителю-сыну уже больше чем в ста поколениях. Выглядели они как ножницы без лезвий. Констебль отогнул дужки и осторожно нацепил очки на свой крупный нос. Тотчас вокруг плоского корпуса скифа, тюков контрабандных сигарет в носовом трюме возникло мягкое сияние; сгорбленные спины сыновей констебля и навзничь лежащие тела двух пленников засветились печным жаром. Констебль обвел глазами реку, не обращая внимания на щербинки и царапинки в старом стекле линз, которые искажали и туманили усиленный луч света. Вдали, примерно в полулиге от своей лодки, он увидел кучку мелких, но очень ярких огоньков, пляшущих по глади реки. -- Машины, -- выдохнул констебль. Он встал между пленниками и рукой показал сыновьям, куда плыть. Скиф заскользил вперед, направляемый указаниями констебля. Когда они подошли ближе, констебль увидел, что там были сотни и сотни машин, целое облако, суетливо вращающееся вокруг невидимой оси. Ему частенько приходилось видеть одну-две, пролетающие в небе над Эолисом по своим непостижимым делам, но никогда прежде не случалось встречать в одном месте такую массу машин. Что-то глухо ударилось о борт скифа. Уртанк выругался и поднял весло. Это оказался гроб. Их каждый день тысячами пускали по волнам в Изе. На мгновение перед констеблем возникло женское лицо, будто глядящее на него сквозь прозрачную воду; оно зеленовато мерцало в окружении уже гниющих цветов. Потом гроб повернулся другим концом, и его унесла река. Скиф тоже развернуло течением. Теперь к облаку машин он стоял бортом, и тут констебль впервые заметил, вокруг чего они так деловито суетились. Лодка. Белая лодка, высоко сидящая в медленных водах реки. Констебль снял очки и обнаружил, что лодка светится призрачным сиянием. Вода вокруг нее тоже мерцала, как будто лодка плыла в самой середине флюоресцирующего облака светящегося планктона, который временами поднимается к поверхности тихой летней ночью. Сияние разлилось вокруг скифа, и каждый удар весел разбивал жемчужный свет на массу кружащихся блестящих спиц. Казалось, дух машин живет над самой поверхностью реки. Торговец с отрезанным языком взвыл и закашлялся, а его товарищ приподнялся на локтях, чтобы увидеть, как белая лодка, легкая, словно перышко, разворачивается по течению будто танцор, едва касающийся воды. У лодки был острый задранный нос и вогнутые, смыкающиеся в центре борта, которые к корме снова расходились вроде голубиного хвоста. Размером она была не больше обычного гроба. Лодка снова развернулась и словно бы потянулась, как кошка, а затем оказалась рядом со скифом и бесшумно к нему прижалась. В тот же миг констебль и его сыновья попали внутрь машинного облака. Такое впечатление, что они нырнули в самую гущу какой-то туманности, машин было сотни и каждая горела яростным белым огнем размером не больше жука-носорога. Уртанк попробовал сбить одну, висящую прямо перед ним, и забормотал проклятия, когда в ответ она ужалила его красным жгучим лучом и обдала резким жаром. -- Спокойно, -- сказал констебль, а кто-то еще выкрикнул: -- Бежим! Констебль с удивлением оторвался от зрелища сияющей лодки. -- Спасайтесь, -- снова повторил второй торговец, -- спасайтесь, идиоты! Оба сына подняли весла и смотрели на своего отца. Ждали приказа. Констебль убрал очки и заткнул плеть рукояткой за пояс. Он не мог выказать страх. Он протянул руку сквозь кружащиеся огни машин, дотронулся до белой лодки. Корпус ее был легким и плотным, как оперение птицы, и под рукой констебля вогнутые борта вдруг разошлись с легким потрескиванием. Еще в детстве констеблю случалось бродить по диким берегам ниже Эолиса, и однажды он наткнулся на кровавую орхидею, растущую в корнях капкового дерева. Почуяв тепло его тела, орхидея издала точно такой же звук, раздвинув свои мясистые лепестки и открывая желтые изгибы пестика. В ужасе он опрометью бросился прочь, прежде чем одурманивающий аромат орхидеи сморил его; и сейчас пережитый когда-то страх остановил его руку. Кончики пальцев ощущали легкий жадный трепет. Изнутри лодки лился золотой насыщенный свет, в нем роились пылинки. И в этом потоке света констебль заметил контуры тела. Сначала он решил, что это еще один пущенный по течению гроб. Наверное, гроб знатного господина или дамы, но по сути своей то же самое, что и убогий картонный гроб нищего или деревянный глазурованный -- ремесленников и торговцев. И тут закричал ребенок. Констебль всмотрелся в светлое пятно, увидел там какое-то движение и протянул руку. На секунду он оказался в самой гуще бешеного танца машин, а потом они исчезли, унеслись во тьму, оставив лишь слабеющие следы траекторий. Ребенок, а это был мальчик -- светлокожий и толстенький, совсем без волос, -- шевелился в руках констебля. В глубине сырой лодки золотистый свет медленно гас. Несколько секунд -- и остался лишь его свет: какие-то радужные прожилки и пятна, обрисовывающие контур мертвого тела, на котором лежал младенец. Это был труп женщины, полностью обнаженной, с плоской грудью. Очень худая и тоже совсем без волос -- как и ребенок. Ее убили выстрелом в грудь и в голову, но крови не было. На одной руке у нее было три пальца, как на грейферах в порту Эолиса, другая же, чудовищно раздутая, раздваивалась наподобие клешни лобстера. Кожа слегка серебрилась, глаза -- огромные, фасетчатые, как у какого-то насекомого, а цвет -- кроваво-красный рубин. В каждой грани мерцают вспышки золотистого цвета. Констебль понимает -- это лишь отражение меркнущего свечения белой лодки, но все же ему кажется, что в удивительных глазах мертвой женщины таится что-то живое, живое и злобное. -- Еретичка, -- сказал второй торговец. Ему удалось приподняться и встать на колени. Теперь он во все глаза смотрел на белую лодку. Констебль пихнул его в живот, тот закашлялся и повалился в трюмную воду рядом с товарищем. Однако торговец снова взглянул на констебля и повторил: -- Ересь. Наши добродушные бюрократы впустили в мир ересь, когда позволили кораблю Древних пройти мимо Иза вниз по реке. -- Давай прикончим его прямо сейчас, -- сказал Уртанк. -- Он и так уже труп, -- ответил констебль. -- Не труп, раз болтает, как изменник, -- упрямо возразил Уртанк. Он в упор уставился на отца. -- Прости, -- сказал торговец. -- Вы же видели, как вниз по реке идут корабли с пушками и осадными машинами, идут на войну. Но в мир пришло еще много более страшного оружия. -- Давай его убьем, -- сказал Уртанк. Малыш поймал ручками большой палец констебля. Он гримасничал, будто хотел улыбнуться, но вместо этого пускал пузыри. Констебль мягко высвободился и посадил ребенка на кормовое сиденье. Он двигался осторожно, словно воздух вокруг скрывал невидимые препятствия. Спиной он постоянно ощущал горящий взгляд Уртанка. Обернувшись, констебль сказал: -- Пусть говорит. Он может что-нибудь знать. Торговец сказал: -- Чиновники хотят пробудить Иерархов от сна. Кто говорит, что с помощью науки, кто -- колдовства. Они так напуганы ересью, пожирающей наш мир, что готовы на все, только бы ее остановить. Уртанк сплюнул. -- Все Иерархи померли уже десять тысяч лет назад. Каждый знает. Их убили, когда Мятежники разрушили храмы и большинство фантомов. -- Иерархи пытались пойти за Хранителями, -- сказал торговец. -- Они поднялись выше, чем любой другой род, но все же не настолько, чтоб их нельзя было призвать назад. Констебль толкнул говорящего и буркнул: -- Хватит теологии. Эта женщина из их слуг? -- Из -- велик, в нем много чудес, но такого я никогда не видел. Наверняка это уродливое существо создано запрещенными методами. Те, кто пытается изобрести такое оружие, еще хуже еретиков. Уничтожь его! Верни туда ребенка и потопи лодку! -- Почему я должен тебе верить? -- Я, конечно, дурной человек. Признаю. Я продам любую из своих дочерей, если это принесет мне прибыль. Но в юности я учился. И учили меня хорошо. Я помню, что мне говорили, и знаю, все эти вещи существуют вопреки воле Хранителей. Уртанк медленно произнес: -- Надо вернуть ребенка. Не наше это дело. -- Все на реке на день пути вверх и вниз -- мое дело. -- ответил констебль. -- Ты ничего не знаешь, -- сказал Уртанк, -- только воображаешь, что знаешь. Констебль понял -- бедный Уртанк выбрал момент. Уртанк тоже понял. Он слегка подвинулся на банке, чтобы уже не касаться плечом своего брата. Констебль поймал его взгляд и сказал: -- Сиди на месте, мальчик. На мгновение казалось, что Уртанк не станет нападать. Но тут он набрал полную грудь воздуха, зарычал и с этим рыком бросился на отца. Плеть обвилась вокруг шеи Уртанка, и звук от щелчка далеко покатился по черным водам. Уртанк упал на колени, пальцами хватая петлю, затянувшуюся под отвислым подбородком. Констебль взялся за рукоять обеими руками и дернул ее в сторону, словно это была удочка, на которую клюнула гигантская рыба. Скиф дико заплясал на волнах, и Уртанк, не удержавшись, шлепнулся в воду. Но кнута не выпустил. Конечно, он глуп, но и упрям тоже. Констебль покачнулся, выпустил кнут -- тот просвистел, как змея -- и тоже упал за борт. Погружаясь в холодную воду, констебль сбросил свои высокие просторные сапоги и снова вынырнул на поверхность. Он почувствовал, как кто-то тянет его за край килта, и в следующий миг Уртанк камнем повис на нем, со страшной силой двинув локтем по лицу так, что искры посыпались из глаз. Сцепившись, они вновь оказались в мягко светящейся воде, затем опять рванулись наверх глотнуть воздуха на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Констебль выплюнул воду и жадно вдохнул: -- Ты слишком легко впадаешь в ярость, сынок. Это всегда было твоим слабым местом. Он заметил, как сквозь млечное сияние метнулась рука Уртанка, и отразил удар собственным ножом. Клинок лязгнул, лезвия заскользили, сцепившись у рукояток. Уртанк зарычал и надавил, он был очень силен. Страшная боль пронзила констебля, когда нож вывернулся из кулака и клинок Уртанка впился в его руку. Констебль подался назад, а Уртанк замахнулся, стараясь попасть ему по лицу, поднимая брызги. -- Старый, -- сказал Уртанк, -- старый и медлительный. Мелкими круговыми гребками констебль держался на воде. Он чувствовал, как горячими толчками в воду сочится его кровь. Уртанк задел вену. Он ощущал тяжесть во всем теле, ныла рана на плече, но, кроме того, он чувствовал, что еще не готов умереть. -- Ну давай, сынок, посмотрим, кто сильнее, -- сказал он. Уртанк усмехнулся, обнажив клыки, и бросился в атаку. Он плыл, держа нож в вытянутой руке, надеясь нанести смертельный удар, но вода замедляла его движения, и констебль заранее знал, что так и будет. Он кидался то в одну сторону, то в другую, все время успевая уклониться, а Уртанк дико колотил руками, бормоча проклятия и понапрасну тратя силы. Отец и сын напряженно кружили по воде, и краем глаза констебль заметил, что белая лодка оттолкнулась от скифа, но не мог задержаться на этой мысли, отражая новый выпад Уртанка. Наконец Уртанк выдохся. Он остановился, подгребая руками, и вздохнул. -- Сила -- еще не все, -- заметил констебль. -- Иди сюда, сынок. Обещаю все кончить быстро. И без позора. -- Смирись, старик, и я похороню тебя с почестями на земле, а иначе эти рыбешки обглодают твои кости! -- Да, Уртанк, ты меня разочаровал. Ты -- не мой сын. Уртанк бросился на него с отчаянной, безнадежной злобой, а констебль точно рассчитал удар, попав юноше по локтю туда, где проходил нерв. Пальцы Уртанка рефлекторно разжались, и нож скользнул в глубину вод. Без раздумья он нырнул, а констебль навалился на него всем своим весом, не замечая ударов по груди, животу и ногам, которые с каждым разом становились все слабее. Все это длилось целую вечность, но наконец констебль его отпустил и тело Уртанка закачалось на мерцающих волнах реки лицом вниз. -- Ты был самым сильным из моих сыновей, -- произнес констебль, немного отдышавшись. -- В каком-то смысле ты был верным, вот только в голове у тебя не было ни одной мысли. Если бы ты меня убил и забрал моих жен, через год тебя самого бы убили. Унтанк подогнал скиф и помог отцу выбраться. Белая лодка качалась на расстоянии дюжины весел от них, сияя в темноте мягким светом. Тощий торговец, которому констебль отрезал язык, лежал лицом в луже. Он захлебнулся в собственной крови. Его напарник исчез. Унтанк пожал плечами и сказал, что тот выскользнул за борт. -- Надо было его вернуть. Он же был связан. Нога к руке. Такой взрослый парень, как ты, мог легко с ним справиться. Унтанк выдержал взгляд констебля и просто сказал: -- Я наблюдал за твоей победой, отец. -- Конечно. Ты сам еще не готов, ведь так? Ты выжидаешь нужный момент. Ты-то чувствуешь, не то что твой брат. -- Он не ушел далеко. Я имею в виду пленника. -- Ты его убил? -- Наверное, он уже утонул. Ты же сам сказал, он был связан рука к ноге. -- Помоги-ка мне с телом твоего брата. Вдвоем отец и сын втянули Уртанка на лодку. Молочно-белое свечение понемногу гасло. Устроив тело Уртанка, констебль обернулся и увидел, что белая лодка исчезла. Скиф был один-одинешенек на широкой темной глади реки под черными небесами и алой спиралью Ока Хранителей. Под румпелем на кожаной подушке сидел младенец и хватал тьму беленькими растопыренными, будто морская звезда, пальчиками, улыбаясь своим непостижимым мыслям. 2 ОТШЕЛЬНИК Ранним вечером, весной, когда громадное колесо Галактики до половины склонилось над горизонтом Великой Реки, Йама тихонько открыл ставни в своей комнате и скользнул на широкий карниз. Любой солдат во дворе, подняв голову, легко мог увидеть на карнизе под низко нависшей красной крышей юношу лет семнадцати и в голубоватом свете Галактики узнать в нем приемного сына эдила Эолиса, длинноватого, с бледным узким лицом и шапкой темных блестящих волос. Но Йаме было известно, что сержант Роден увел из замка большую часть гарнизона. Они патрулируют узкие кривые улочки Города Мертвых в поисках еретиков, которые прошлой ночью пытались взорвать корабль, стоящий на якоре в главной гавани. Кроме того, трое из людей эдила стерегли рабочих на раскопках, так что в замке остались лишь сторожевые псы и пяток совсем еще зеленых юнцов под командой старого одноногого Ротванга, который сейчас уже прикончил свою очередную бутылочку бренди и храпел в кресле у кухонного очага. Шансы, что кто-то из столь маленького гарнизона покинет тепло караулки и отправится патрулировать сад, совсем невелики, и Йама знал, что сумеет уговорить стороживших псов пропустить его незаметно. Слишком хорошая возможность развлечься, чтобы ее Упустить. Йама собирался поохотиться на лягушек вместе с Дирив, дочерью мелкого торговца, и Анандой, учеником жреца в храме Эолиса. Они договорились об этом днем с помощью зеркальной связи. Древние стены замка эдила были сложены из гладких скальных блоков, так ловко подогнанных, что казались ледяным зеркалом. Но позже, в какой-то момент истории этого здания было решено соорудить еще один этаж с широким водосточным карнизом и горгульями через равные промежутки, чтобы уберечь стены от потоков воды. Йама легко, будто по тропе, прошел по карнизу, завернул за угол, закрепил веревку за изъеденную непогодой шею василиска, застывшего с разинутой в агонии пастью, и соскользнул по ней с высоты пяти этажей на землю. Веревку ему пришлось оставить, но риск был невелик. Вокруг никого. Он бросился через широкий, заросший мохом газон, перепрыгнул забор, потом быстро и бесшумно двинулся по знакомой путанице тропинок сквозь чашу рододендронов, которые густо разрослись на развалинах крепостного вала внешней стены замка. Тысячи раз Йама играл в солдат и еретиков с мальчишками, прислуживающими на кухне, и знал здесь каждую тропку, каждую дверку в стене, каждую пещеру, когда-то бывшую караульной или складом, знал все подземные ходы между ними. Он остановился под огромным пробковым дубом, огляделся и поднял заросший мохом камень. Под ним оказалась выложенная галькой дверца, сверху запечатанная полимерной пленкой. Из этого тайника он извлек сетку и длинный тонкий трезубец, затем положил на место валун, прицепил сумку к поясу, а трезубец положил на плечо. У самого края зарослей рододендронов начинался обрыв, полумесяцем спускающийся к заросшему брустверу, а дальше лежали бесплодные земли, покрытые редкой травой и кустарником. По обе стороны извилистой дорожки к Брису пестрели заплатами недавно залитые поля пеонина. А еще дальше поднимались пологие холмы, усеянные памятниками, могильными плитами, пирамидами, гробницами: лига за лигой Город Мертвых тянулся до самого подножия Краевых Гор. Гробницы поблескивали в голубом свете Галактики, будто чья-то гигантская рука посыпала холмы солью. То тут, то там вспыхивали крошечные огоньки: должно быть, пробегающее животное потревожило своим теплом фантомы на мемориальных досках. Йама вынул тонкий серебряный свисток длиной в два мизинца и тихонько свистнул, звук был чуть громче легкого писка. Он свистнул еще три раза, потом воткнул трезубец в мягкую, покрытую листвой землю, присел на корточки и стал вслушиваться в пронзительный лягушачий хор, разрывающий ночную тишь. Лягушки вылупились из своих слизистых коконов несколько недель назад. С тех пор они энергично нагуливали жир, а сейчас взялись за поиски супругов. Своими страстными ариями каждый из самцов стремился превзойти соперников. Одурманенные похотью, они будут легкой добычей. Над рододендронами за спиной Йамы возвышался замок, его оружейные башни четко вырисовывались на фоне голубовато-белого колеса Галактики. На сторожевой башне, в самом верху горел теплый желтый огонек: должно быть, эдил, который со времен известия о смерти Тельмона прошлым летом спал совсем мало, продолжал работать. Все занимался своими бесконечными измерениями и расчетами. Наконец он услышал то, чего ожидал: ровный перестук лап и легкое, с присвистом дыхание сторожевого пса. Он негромко позвал; мощное уродливое создание вышло из зарослей и положило тяжелую голову ему на колени. Йама мягко забормотал, поглаживая его обрезанные уши и почесывая жесткий рубец там, где живая плоть срасталась с металлом черепной пластины. Машинная составляющая собаки успокаивалась, а через нее и вся стая. Когда Йама убедился, что пес усвоил: не следует поднимать тревогу ни сейчас, ни при его возвращении, он встал, вытер с рук слюну, вытащил из земли трезубец и направился вниз по пологому склону к пустынным развалинам и виднеющимся вдали залитым водою полям. Ананда и Дирив ожидали его на краю развалин. Дирив, высокая и грациозная, спрыгнула с камня, на котором сидела высоко в руинах стены. По старинным заросшим плитам она летела ему навстречу, будто окутанная утренним сиянием, и бросилась в его объятия. Ананда остался сидеть на поваленной стеле и ел костянику, которую собрал по дороге сюда, на обнимающихся влюбленных он старался не смотреть. Ананда был полноватым мальчиком с гладкой смуглой кожей и голым шишковатым черепом, он постоянно носил оранжевую мантию своего храма. -- Я захватил фонарь, -- наконец сказал Ананда и поднял его над головой. Это оказался маленький медный сигнальный фонарик с линзой, чтобы можно было сфокусировать луч. По идее, они собирались приманивать им добычу. Дирив и Йама разомкнули объятия, а Ананда сказал: -- Я видел сегодня днем ваших солдат, брат Йама. Они шли строем по старой дороге. В городе говорят, что они ищут еретиков, которые хотели поджечь плавучую гавань. -- Если в округе на день пути есть еретики, сержант Роден их найдет, -- сказал Йама. -- А может, они все еще прячутся где-то здесь, -- предположила Дирив. Ее шея казалась еще длиннее, когда она оглядывалась по сторонам, всматриваясь в темноту развалин. Пушистые волосы были откинуты с выбритого лба и сбегали на спину. Рубаха с поясом открывала взору длинные стройные ноги. Через левое плечо у нее тоже висел трезубец. Она обняла Йаму и сказала: -- А вдруг мы их найдем? Вот будет приключение! Йама заметил: -- Ну, если они настолько глупы, чтобы оставаться поблизости от места диверсии, справиться с ними будет нетрудно. Мы пригрозим им палками, и они сдадутся. -- Мой отец говорил, что они заставляют своих женщин ложиться с животными, чтобы они рожали чудовищных воинов. Ананда выплюнул семечки и сказал: -- Ее отец обещал заплатить полновесное пенни за каждый десяток лягушек, которых мы поймаем. Улыбаясь, Йама заметил: -- Отец Дирив на все знает цену. Дирив тоже улыбнулась -- Йама это почувствовал щекой. Она добавила: -- Еще он сказал, что я должна вернуться до захода Галактики. Он разрешил мне пойти только потому, что я сказала, что с нами пойдет один из солдат эдила. Отец Дирив, высокий и очень худой, одевался обычно в черное. Он ходил втянув голову в плечи и сцепив руки за спиной. Сзади это напоминало черного журавля, из тех, что ночами копались на городских свалках. Его всегда сопровождал огромный телохранитель. Он опасался грабителей, пьяных матросов, а кроме того, боялся, что его похитят ради выкупа. Такая угроза была вполне реальной. Ведь в Эолисе из всей их расы жила лишь одна его семья. В тесном кругу торговцев его не очень-то жаловали, полагая, что он скорее купил свои привилегии, и Йама знал: он отпускает к нему Дирив лишь потому, что считает, будто это как-то приближает его к эдилу. Ананда сказал: -- Солдату следовало охранять нечто более важное, чем твоя жизнь. Правда, как и жизнь, это можно отнять только один раз, а назад уж не вернешь. Но вдруг у тебя этого больше нет, потому и нет солдата. Йама шепнул Дирив: -- Не всему верь, что говорит твой отец, -- и сказал Ананде: -- Ты слишком много размышляешь о плоти. Не следует углубляться в мысли о том, чего не суждено получить. Дай мне ягод. Ананда протянул ему горсть. -- Только попроси, и пожалуйста, -- мягко сказал он. Йама давил ягоду языком о небо: грубая кожица сильно кислила, а полная семян мякоть сладко таяла во рту. Он усмехнулся и заметил: -- Весна. Мы могли бы гулять всю ночь, а на рассвете пойти на рыбалку. Дирив сказала: -- Отец. -- Твой отец за рыбу заплатит больше, чем за лягушек. -- Он покупает у рыбаков столько рыбы, сколько сможет продать, и количество ее ограничено ценой соли. Ананда продолжил ее мысль: -- Весной всегда охотятся на лягушек. Это традиция, потому мы и здесь. Отец Дирив не очень-то нас похвалит, если мы сделаем из нее рыбака. -- Если я не вернусь до полуночи, он меня запрет, -- сказала Дирив, -- и я вас больше не увижу. Йама улыбнулся: -- Ты сама знаешь, что такого не будет. Иначе бы он тебя вообще не отпускал. -- Лучше бы с нами пошел солдат. У нас ни у кого нет оружия. Дирив взмахнула трезубцем, воинственно и грациозно, как наяда. -- Я думаю, мы по силам равны. -- Мне тоже нельзя гулять всю ночь, -- сказал Ананда, -- отец Квин встает за час до восхода солнца, а до тех пор мне еще надо подмести наос и зажечь свечи в святилище. -- Все равно никто не придет, -- сказал Йама. -- Теперь никто не ходит, только по праздникам. -- Не в этом дело. Аватары, может, и сгинули, но Хранители-то все еще здесь. -- Они будут тут независимо от того, зажжешь ты свечи или нет. Останься со мной, Ананда. Хоть разок забудь свои обязанности. Ананда покачал головой: -- Я, видишь ли, верю в свой долг. Йама ответил: -- Ты просто боишься, что отец Квин тебя отлупит. -- Ну конечно. Это тоже. Для святого человека у него слишком вспыльчивый нрав и тяжелая рука. Тебе-то хорошо, Йама. Эдил -- человек ученый, добрый человек. -- Если он на меня сердится, то у него есть сержант Роден, чтоб меня побить. А если он вдруг узнает, что я ушел из замка ночью, то именно так и будет. Потому-то я и не взял с собой никого из солдат. -- А мой отец говорит, что физические наказания -- это варварство, -- вмешалась Дирив. -- Ну, не так уж это тяжело, -- сказал Йама, -- по крайней мере всегда знаешь, когда оно кончается. -- Эдил посылал вчера за отцом Квином, -- произнес Ананда. Он запихнул в рот остатки ягод и встал. Капли сока блестели у него на зубах, в голубоватом свете Галактики они казались черными. Йама сказал мрачным тоном: -- Отец думает, что со мной делать. Он несколько раз говорил, что хорошо бы подыскать для меня место клерка в каком-нибудь тихом отделе Департамента. Думаю, поэтому доктор Дисмас и отправился в Из. Но я не хочу быть клерком, уж лучше -- проповедником. По крайней мере посмотрю мир. -- Ты уже слишком взрослый, -- рассудительно заметил Ананда. -- Мои родители посвятили меня, когда мне было сто дней от рождения. И дело не только в возрасте, ты слишком полон греха. Ты следишь за своим бедным отцом, воруешь. -- И убегаешь по ночам, -- вставила Дирив. -- Ананда тоже. -- Но не блудить, -- сказал Ананда. -- Отец Дирив знает, что я здесь. И я не хуже любого солдата гожусь в сторожа, правда, меня легче подкупить. Дирив сказала: -- Нет, Ананда. Мы на самом деле пришли охотиться на лягушек. Ананда добавил: -- А кроме того, я завтра исповедаюсь в своем грехе перед алтарем. -- Как будто Хранителям есть дело до твоих мелких грехов, -- сказал Йама. -- В тебе слишком много гордыни, чтоб стать священником, -- ответил Ананда. -- Прежде всего слишком много гордыни. Приходи и помолись вместе со мной. Облегчи душу. Йама продолжал: -- Чем быть клерком, лучше стать священником, но больше всего я хочу быть солдатом. Я убегу и запишусь в армию. Выучусь на офицера и буду командовать ротой солдат. А может, сторожевым кораблем. Буду сражаться с еретиками. -- Вот потому-то твой отец и хочет сделать тебя клерком, -- пробормотал Ананда. Вдруг Дирив сказала: -- Тихо! Мальчики дружно повернули головы и посмотрели, куда она показывает. По темному небу, далеко за полями, двигалась точка яркого бирюзового цвета. Она летела к Великой Реке. -- Машина, -- объяснил Йама. -- Конечно, -- отозвалась Дирив, -- но я не это имела в виду. Мне послышалось, что кто-то кричал. -- Это лягушки спариваются, -- сказал Ананда. Йама решил, что машина находится в полумиле от них. Ее мигающий след как будто вышил дорожку между миром и ее собственной реальностью. Он предложил: -- Надо загадать желание. Ананда улыбнулся: -- Я этого не слышал, брат Йама. Подобные предрассудки недостойны такого образованного человека, как ты. Дирив сказала: -- К тому же нельзя загадывать желание, потому что оно может сбыться. Как в той сказке про старика и лису. Я правда что-то слышала. Вдруг это еретики? Или бандиты. Тихо! Давайте послушаем. Ананда заметил: -- Я ничего не слышу, Дирив. Может быть, это бьется твое сердце, быстро-быстро, просто оно переполнено. Я прекрасно сознаю, Йама, -- я всего лишь бедный монах, однако кое-что знаю точно. Хранители видят все, и нет никакой нужды взывать к ним, обращаясь к их слугам. Йама пожал плечами. Разумеется, бессмысленно спорить с Анандой о таких тонкостях. Его с самого рождения обучали теологии, но с другой стороны, разве не могут машины, пролетая мимо, подслушать наши желания? Ведь пожелать чего-то -- это все равно что помолиться, только неофициально. А уж молитвы точно бывают услышаны. И даже иногда осуществляются. Если бы молитвы не вознаграждались, люди давным-давно бросили бы эту привычку, как фермеры, которые бросают земли, не приносящие больше урожая. Жрецы учат, что Хранители все слышат и все видят, просто они не хотят вмешиваться, чтобы не отнимать у своих созданий свободу воли. Но ведь машины -- это такая же часть сотворенного Хранителями мира, как, к примеру, Чистокровные Расы. Даже если Хранители и правда отняли у мира свое благословение, после всех эксцессов Мятежа, как утверждают сектанты, все равно машины, их наследие, могут признать справедливость какого-то конкретного желания и вмешаться. В конце концов, аватары Хранителей, те, кто сумел пережить Эпоху Мятежа, говорили с людьми еще совсем недавно -- не более сорока лет назад, а потом еретики заставили их умолкнуть. В любом случае лучше попробовать, чем упустить шанс, а потом об этом жалеть. Йама закрыл глаза и, будто стрелой, отправил ввысь свое желание -- вызов назначенному будущему: пусть он станет солдатом, а не клерком. Ананда сказал: -- Желания можно загадывать и когда падает звезда. Дирив вмеш