одобряет.
-- Нет, я не забыл, но ведь это просто вариант захоронения. Без
гробницы бальзамированное тело -- просто добыча диких зверей или экспонат
для любопытных.
-- Иногда тело превращают в камень, -- сказала Беатрис. -- Обычно его
держат для этого в меловом растворе.
-- Кроме того, существует мумифицирование, высушивание вакуумным или
химическим воздействием, а также обработка смолами или льдом, -- перечислял
Озрик, загибая пальцы. -- Но ты же понимаешь, я говорю о самых
распространенных, ну и наиболее упадочных, декадентских методах, имея в виду
способ, когда тело клиента подвергалось бальзамирующему воздействию, пока он
был еще жив и надеялся на физическое воскрешение в грядущих веках. Вместо
этого грабители вскрывали гробницу, забирали из нее все ценности; тела
пожирали дикие животные или же их использовали как горючее либо как
удобрение для почвы. Тот бравый кавалерист, который когда-то действовал
твоим ножом в сражении, молодой Йама, по всей вероятности, был сожжен в
печи, чтобы расплавить собой металл, содранный с его гробницы. Вполне
возможно, что один из грабителей прихватил нож, и тот напал на него. Вот он
и выронил нож там, где ты нашел его через столетия. Мы живем во времена
обнищания. Я помню, что ребенком играл среди гробниц и дразнил фантомов,
которые тогда еще говорили от имени тех, кто больше не чает воскрешения. В
глупости заключен свой урок. Только Хранители смогли победить время. Тогда я
не чувствовал, что фантомы вынуждены ублажать мою глупость; молодые жестоки,
они еще ничего не понимают.
Беатрис выпрямилась, подняла руку и стала декламировать:
Пусть слава, что добычею слывет
Живых, найдет покой на нашем пьедестале.
Пусть подвиг нынешний оковы рвет
Забвенья вечного и смертную опалу.
Деяние пусть времени умерит жадность
И скрасит мерзкой смерти неприглядность.
Йама подумал, что это текст Пуран, но Беатрис объяснила, что он
значительно старше.
-- Нас слишком мало, чтобы помнить обо всем, оставленном мертвыми, --
сказала она, -- но мы делаем, что можем, и мы очень долгоживущая раса.
В обязанности кураторов входило значительно больше, чем просто
подготовка клиентов; в последние два дня Йама узнал кое-что об уходе за
гробницами, сохранении утвари, с которой похоронены клиенты, и все это в
соответствии с обычаями данной расы. Озрик и Беатрис кормили его овощными
бульонами, отваренными кореньями, молодой сочной окрой, кукурузой и зеленым
горошком, поджаренным в легком масле. С каждым днем он чувствовал себя все
лучше и начал ощущать беспокойное любопытство. Он не сломал ни одной кости,
но на ребрах у него были глубокие ссадины, а связки мышц спины и рук
порваны. На теле и ногах виднелись многочисленные полузажившие раны, а после
лихорадки он настолько ослаб, что порой ему казалось, будто у него высохла
вся кровь.
Самые глубокие раны Беатрис прочистила; она объяснила, что в них попала
каменная пыль и могут остаться шрамы. Как только позволили силы, Йама начал
делать упражнения, которым его обучил сержант Роден. Он упражнялся с ножом,
преодолев инстинктивное отвращение. Как советовал Озрик, он занимался с ним
каждый день, а в остальное время оставлял на подоконнике, где его непременно
найдет полуденное солнце. Вначале ему приходилось не меньше часа отдыхать,
выполнив один комплекс упражнений, но он в больших количествах поглощал
простую пищу кураторов и чувствовал, как силы к нему возвращаются, и наконец
он смог подняться по винтовой лестнице на вершину полого утеса.
Он шел, часто останавливаясь передохнуть, но все же добрался до двери
маленькой хижины и оказался на воздухе под высоким, нестерпимо синим небом,
после душной комнаты, где он пролежал так долго. Чистый холодный воздух
ударил в голову, как вино.
Хижина помещалась с одной стороны плато, венчающего вершину утеса;
площадка была такой ровной, что казалось, будто кто-то отсек макушку
гигантским мечом. Вполне вероятно, что так и было в действительности, ибо во
времена строительства Слияния, задолго до того, как Хранители покинули свои
десять тысяч рас, использовались энергии такой мощности, что можно было
двигать горы и формировать пейзажи огромных районов с такой легкостью, как
садовник устраивает цветочную клумбу.
Площадка на вершине утеса размером не превышала Большой Зал в замке
эдила, невысокие каменные ограды делили ее на крохотные поля. Тут были
делянки кабачков, тыкв, батата, кукурузы, капусты и сахарного тростника. Меж
грядок вились узенькие тропинки, а сложная ирригационная система труб,
емкостей и канавок обеспечивала постоянный полив вызревающего урожая. В
дальнем конце площадки Беатрис и Озрик кормили голубей, которые, хлопая
крыльями, кружились вокруг каменной небеленой голубятни с башенкой наверху.
Утес стоял на самом краю извилистого хребта, а под ним разверзалась
такая глубокая пропасть, что дно ее тонуло в сумрачной дымке. Вдоль хребта
виднелись другие скалы с плоскими вершинами, их склоны усеивали окна и
балконы. На широком уступе горы, вырезанном в белом скальном массиве крутого
склона, уходящего в бездонную пропасть, виднелась россыпь гробниц --
громадных сооружений со слепыми белеными стенами под остроконечными
черепичными крышами среди искусственно созданных газонов и рощ высоких
деревьев. На той стороне пропасти громоздились другие хребты, ступенями
поднимаясь к небу, а за самым отдаленным, над туманными голубыми и алыми
массами, плавали пики Краевых Гор, сияя в ослепительном свете солнца.
Йама осторожно прошел по извилистой тропке к миниатюрной, поросшей
травой лужайке, где Озрик и Беатрис рассыпали зерно. Встревоженные его
приближением голуби белым вихрем взмыли в воздух.
Озрик поднял в приветствии руку и сказал:
-- Это долина владык первых дней. Некоторые утверждают, что тут
погребены Хранители, но если это и так, то точное место скрыто от нас.
-- Содержать эти гробницы в порядке -- громадный труд. Зеркальные линзы
очков Озрика сверкнули сполохом света.
-- Они сами себя поддерживают, -- сказал старик, -- там есть механизмы,
не позволяющие людям подходить слишком близко. Когда-то нашей обязанностью
было не пускать туда посторонних для их же собственного блага, но сейчас
здесь бывают лишь те, кто знает это место.
-- Знают очень немногие, -- добавила Беатрис, -- а приходят еще меньше.
Она протянула длинную худую руку. Ей на ладонь тут же сел голубь, она
поднесла его к груди и стала гладить по голове длинными костлявыми пальцами.
Йама заметил:
-- Меня перенесли на такое большое расстояние!
Озрик кивнул. Его тощая борода развевалась на ветру.
-- Департамент Кураторов Города Мертвых в былые времена владел городом,
который простирался от этих гор до самой реки, а это день пути для всадника
при очень быстрой езде. Кто бы ни доставил тебя сюда, у него должны были
быть серьезные причины.
Внезапно Беатрис взмахнула рукой. Голубь взмыл вверх и закружился над
лоскутным одеялом крохотных полей. Она с минуту наблюдала за ним, потом
сказала:
-- Думаю, пора показать Йаме, почему он тут оказался.
-- Начать с того, что я бы хотел узнать, кто именно привез меня сюда.
-- Пока ты не знаешь, кто тебя спас, -- вмешался Озрик, -- не
существует и обязательств.
Йама кивнул, вспомнив, что, когда он спас Кафиса, рыбарь заявил, что
теперь его жизнь навсегда под охраной Йамы. Он высказал предположение:
-- Может быть, я по крайней мере мог бы узнать обстоятельства.
-- Кто-то взял одну из наших коз, -- стала рассказывать Беатрис. -- Это
случилось на лугу далеко внизу. Мы пошли ее искать, а нашли тебя. Пойдем, ты
сам посмотришь, почему тебя принесли сюда. Ты так высоко взобрался, а теперь
придется спускаться. Думаю, у тебя должно хватить сил.
Спускаться по бесконечной спирали лестницы было легче, чем подниматься,
но Йама видел, что если бы не он, Озрик и Беатрис давно уже сбежали бы вниз,
хотя он их намного моложе. Лестница заканчивалась балконом, опоясывающим
утес на полпути от подножия к плоской вершине. Несколько арок с балкона вели
внутрь, и Озрик тотчас исчез за одной из них. Йама хотел было пойти за ним,
но Беатрис взяла его за руку и повела к каменной скамье у низкого ограждения
балкона. Солнце нагрело древний камень. Йама с благодарностью ощутил это
тепло.
-- Когда-то нас было сто тысяч, -- начала Бетрис, -- но теперь во
много-много раз меньше. Эта часть -- самая древняя из того, что лежит в
пределах сферы наших трудов, и она рухнет последней. В конце концов она,
конечно, рухнет.
Йама сказал:
-- Ты говоришь, как те, кто утверждает, что война в срединной точке
мира может оказаться началом конца всего сущего.
Сержант Роден изучал с Йамой и Тельмоном историю самых крупных
сражений, рисуя на красном глиняном полу гимнастического зала планы
расположения армий, пути их длинных марш-бросков.
Беатрис сказала:
-- Когда идет война, все верят, что она кончится победой и положит
конец любым конфликтам, но в цепи событий невозможно определить, которое
будет последним.
Йама удивленно произнес:
-- Еретики потерпят поражение, ведь они восстали против слова
Хранителей. Древние реставрировали для их множество старинных технологий, их
последователи теперь используют это все против нас, но ведь Древние --
создания меньшего масштаба, чем Хранители, потому что они -- отдаленные
предки Хранителей. Как может меньшая идея одолеть более великую?
-- Я забыла, что ты молод, -- улыбнулась Беатрис. -- У тебя в сердце
есть еще надежда. Но и у Озрика есть надежда, а ведь он -- человек мудрый.
Он верит не в то, что мир не придет к концу, это неизбежно, а в то, что к
концу хорошему. Воды Великой Реки скудеют день ото дня, и в конце концов
все, что хранит мой народ, исчезнет.
-- Надо учесть, что вы и ваш муж живете для прошлого, а я -- ради
будущего.
Беатрис опять улыбнулась:
-- Да, но хотелось бы знать, какого будущего? Озрик полагает, что оно
может быть не единственным. Что касается нас, то наш долг -- сохранить
прошлое, чтобы научить будущее. В этом месте прошлое имеет наибольшую силу.
Здесь есть чудесные средства, способные прекратить войну в мгновение ока,
если ими владеет одна из сторон, или же уничтожить Слияние, если обе стороны
возьмут их на вооружение друг против друга. Живые хоронят мертвых, идут
дальше и забывают. Мы помним. В этом наш первый долг. В Изе есть
архивариусы, которые утверждают, что могут проследить родословную всех рас
Слияния до самых первых людей. Моя семья сохраняет гробницы тех самых
предков, их тела и утварь. Эти архивисты считают, что слова сильнее тех
явлений, которые они описывают, и что лишь словам даровано бессмертие, а все
остальное превращается в тлен, но мы-то знаем, что и слова подвержены
изменениям. Истории меняются, каждое поколение находит в любой легенде свой
урок. При каждом пересказе история чуть-чуть изменяется, и так до тех пор,
покуда не получится нечто совсем иное. Властитель, одолевший героя, который
мог бы принести в мир свет искупления, после множества описаний этих событий
превращается в героя, спасающего мир из пламени, а несущий свет становится
врагом рода человеческого. Лишь вещи остаются такими, как были. Вещи -- это
вещи и все. Слова -- лишь представление о вещах, а у нас хранятся сами вещи.
Настолько они более могущественны, чем представления о них!
Йама вспомнил об эдиле, который так доверяет предметам, сохранившимся в
земле. Он сказал:
-- Мой отец пытается понять прошлое по тем обломкам, которые от него
остались. Может быть, меняются не истории, а само прошлое, ведь все, что
остается от прошлого, -- это лишь то значение, которое мы вкладываем в эти
остатки.
У него за спиной Озрик заметил:
-- Тебя учил архивариус. Такое как раз мог сказать один из этих
близоруких книжных червей, да пребудет благословение с ними со всеми и с
каждым в отдельности. Видишь ли, прошлого на самом деле больше, чем записано
в книгах. Этот урок мне приходилось постигать снова и снова, молодой
человек. Все обыденное и человеческое исчезает, никем не записанное, а
остаются лишь истории о жрецах, философах, героях и властелинах. Множество
выводов делается по камням алтарей и святыням храмов, но аркады, где по
ночам встречаются влюбленные и болтают приятели, дворики, где играют
ребятишки, -- они ничего не значат. В этом ложный урок истории. Но все же мы
можем взглянуть на случайные сценки прошлого и задуматься об их значении.
Это я тебе и принес.
Озрик держал под белой тканью какой-то квадратный плоский предмет.
Взмахнув рукой, он сдернул салфетку и показал тонкую прямоугольную каменную
пластинку, которую положил в лужицу солнечного света на мощенном плиткой
полу балкона.
Йама сказал:
-- Мой отец коллекционирует такие картины, но эта. кажется, пустая.
-- Вероятно, он собирает их для важных исследований, -- сказал Озрик,
-- но мне жаль это слышать. Их настоящее место не в коллекции, а в тех
гробницах, где их когда-то установили.
-- Меня всегда удивляло, почему, прежде чем начать действовать, они
должны напиться солнечного тепла, ведь их помещают в темноте склепа.
-- Гробница тоже пьет солнечный свет, -- объяснил Озрик, -- и
распределяет его между своими компонентами в соответствии с необходимостью.
Картина реагирует на тепло живого тела, и в темноте гробницы она проснется в
присутствии любого зрителя. Вне гробниц, без своего обычного источника
энергии картинкам тоже требуется солнечный свет.
-- Потише, муженек, -- шепнула Беатрис, -- она просыпается. Смотри,
Йама, и познавай. Это все, что мы можем тебе показать.
По пластинке, смешиваясь, бежали разноцветные блики, казалось, они
трепещут под самой поверхностью. Сначала блеклые и бесформенные -- просто
пастельные ручейки в млечной глубине, -- они постепенно расцвечивались все
более ярким сиянием и наконец сложились, вспыхнув серебряным светом, в
четкое изображение.
На мгновение Йаме почудилось, что пластина превратилась в зеркало и
оттуда с жадностью смотрит его собственное взволнованное лицо. Но когда он
приблизился, человек на картине повернулся, словно беседуя с кем-то за
пределами рамы, и Йама увидел, что это лицо принадлежит человеку значительно
старше его самого, увидел морщинки в уголках глаз, суровую линию рта. Но
форма глаз и круглые синие радужки, но абрис лица и бледная кожа, но грива
вьющихся черных волос -- все, все было, как у него! Он вскрикнул от
удивления.
Теперь человек на картине с кем-то разговаривал и вдруг улыбнулся
невидимому собеседнику. Эта улыбка, быстрая и открытая, всколыхнула всю душу
Йамы. Человек отвернулся и изображение скользнуло с его лица на вид ночного
неба. Это было не небо Слияния: на нем, будто алмазы на черном бархате,
сверкали яркие россыпи звезд. В центре картины застыл клубок тусклого
красного света, и Йама заметил, что звезды вокруг него, образуя четкие
линии, будто втягиваются в эту красную бездну. Изображение сместилось,
звезды черточками мелькнули на небосклоне, на миг картина остановилась на
пучке ярких лучей, рассекающих чистейший цвет фона, затем померкла.
Озрик завернул пластинку в белое полотно. Йаме тут же захотелось убрать
эту ткань, увидеть, как в глубине пластинки вновь расцветает картина,
вдоволь насмотреться на лицо незнакомца, незнакомца, который принадлежал к
его расе; он хотел разобраться в рисунке созвездий за спиной своего давно
умершего предка. От возбуждения у Йамы стучало в висках.
Беатрис вложила ему в руку отороченный кружевом квадратик. Платок. Лишь
тогда Йама заметил, что плачет.
Озрик сказал:
-- У нас здесь расположены самые древние гробницы во всем Слиянии, но
эта картина старше любого предмета в Слиянии, ибо она старше самого Слияния.
Она демонстрирует первую стадию создания Ока Хранителей и те земли, по
которым ступали Хранители до того, как ушли через Око и канули в далекое
прошлое или вообще в иную вселенную, что тоже вполне возможно.
-- Мне хотелось бы увидеть гробницу. Я хочу знать, где вы нашли эту
картину.
Озрик ответил:
-- Картина хранилась в Департаменте Кураторов Города Мертвых очень,
очень давно. Если она и была когда-либо установлена в гробнице, то это было
столько времени назад, что никаких записей не сохранилось. Твоя раса ступала
по земле Слияния при самом его создании -- и вот шествует снова.
Йама сказал:
-- Уже второй раз я слышу о том, что меня ждет какое-то таинственное
предназначение, но никто не хочет объяснить, почему именно меня и что это за
предназначение.
Беатрис обратилась к мужу:
-- Он разберется во всем достаточно скоро. Мы не должны больше ничего
рассказывать.
Озрик подергал себя за бороду:
-- Мне известно далеко не все. Например, что сказал лжец или что
находится дальше конца реки. Я пытаюсь запомнить это снова и снова, но не
могу.
Беатрис взяла ладони мужа в свои и объяснила Йаме:
-- Однажды он был ранен и теперь иногда путается в том, что может
случиться, а что уже случилось. Помни о пластине. Это важно.
Йама взмолился:
-- Я знаю меньше вас. Позвольте мне еще раз взглянуть на картину.
Возможно, там есть еще что-нибудь. Беатрис перебила:
-- Может, узнать твое прошлое и есть твое предназначение, дорогой.
Только познав прошлое, ты можешь познать самого себя.
Йама улыбнулся: именно под таким девизом Закиль имел обыкновение вести
свои бесконечные уроки. У него складывалось впечатление, что кураторы
мертвых, библиотекари и архивариусы настолько похожи между собой, что они
искусственно преувеличивают разницу, раздувая ее до смертельной вражды,
совсем как братья, которые ссорятся и дерутся по пустякам, просто чтобы
утвердиться как личности.
-- Ты видел все, что мы могли тебе показать, Йама, -- сказал Озрик. --
Мы, как можем, сохраняем прошлое, но вовсе не претендуем на то, чтобы
понимать все, что сохраняем.
Йама сказал официальным тоном:
-- Благодарю, что вы показали мне это чудо. -- Но сам подумал: картина
доказывает только, что другие, похожие на него люди существовали в далеком
прошлом; его значительно больше занимала мысль -- а есть ли они сейчас?
Очевидно, что должны существовать, он сам этому доказательство. Но где? Что
разыскал доктор Дисмас в архивах своего Департамента?
Беатрис поднялась плавным, грациозным движением.
-- Тебе нельзя оставаться, Йама. Ты действуешь как катализатор, а
здешним местам опасны перемены.
-- Если бы вы указали мне дорогу, я бы сразу отправился домой, --
отозвался Йама, но почти без всякой надежды: почему-то ему представлялось,
что кураторы держат его в плену и не позволят уйти.
Однако Беатрис улыбнулась и мягко сказала:
-- Я поступлю еще лучше, дорогой, я сама отведу тебя. Озрик произнес:
-- Сейчас ты здоровее, чем когда сюда прибыл, но полагаю, полное
здоровье к тебе еще не вернулось. Позволь моей жене помочь тебе, Йама. Не
забывай нас. Мы служили, как могли, и я чувствую, послужили хорошо. Когда ты
дойдешь до цели, вспоминай о нас.
Беатрис вмешалась:
-- Не надо обременять мальчика. Он слишком молод. Еще рано. Полагаю, он
достаточно взрослый, чтобы понять, чего хочет. Помни о том, что мы -- твои
друзья, Йама.
Йама поклонился в пояс, как учил эдил, и повернулся, чтобы следовать за
Беатрис, а ее муж остался сидеть в пятачке солнечного света. Зеркальные
линзы очков по-прежнему делали непроницаемым его лицо. У него за спиной в
обрамлении стройных колонн тянулись голубые, неведомые людям хребты, а на
коленях лежала обернутая полотном картина.
Беатрис провела Йаму по длинной спиральной лестнице, потом сквозь
вереницу огромных залов, где, до половины скрытые в каменном полу, стояли
машины размером с целый дом. Еще дальше виднелись широкие круглые пасти
шахт, куда уходили длинные узкие трубы из прозрачного, как стекло, металла.
Уходили и терялись в белесой мгле глубиною не меньше лиги. В прозрачных
трубах медленными всполохами возникали гигантские молнии. Подошвами Йама
чувствовал глухую вибрацию, на тон ниже, чем звук.
Ему хотелось остановиться и рассмотреть эти машины, но Беатрис
торопила, она провела его вдоль темных базальтовых стен длинного зала,
который освещался белыми огненными шарами, висевшими под сводчатым потолком.
Некоторые участки пола оказались прозрачными, и глубоко под ногами Йама
смутно различал огромные машины.
-- Не смотри туда, -- предупредила Беатрис. -- Нельзя, чтобы они
проснулись раньше времени.
В зал выходило множество коридоров. Беатрис провела Йаму по одному из
них, и они оказались в крохотной комнате, которая начала трястись и гудеть,
как только закрылись дверцы. На миг Йаме почудилось, будто он шагнул в
пропасть, и он ухватился за поручень, идущий вдоль стены комнаты.
-- Сейчас мы летим по подземному ходу, -- пояснила Беатрис. -- В наше
время большинство людей живут на поверхности, но к древности они выходили
туда только для игр и встреч, а жилье и рабочие места помешались под землей.
Это -- одна из старых дорог. По ней ты доберешься до Эолиса меньше чем за
час.
-- Такие дороги есть повсюду?
-- Когда-то были. Теперь нет. Мы поддерживаем в рабочем состоянии
некоторые из них под Городом Мертвых, но многие больше не действуют, а в
районах вне пределов нашей юрисдикции положение еще хуже. В конце концов все
разрушается. Когда-нибудь и Вселенная рухнет внутрь самой себя.
-- В Пуранах говорится, что Хранители поэтому и ушли через Око. Но если
Вселенная не погибнет в ближайшее время, тогда вообще непонятно, почему они
ушли. Закиль никогда не мог этого объяснить. Он всегда говорил, что не мне
ставить Пураны под сомнение.
Беатрис засмеялась. Смех ее был как переливы старого хрупкого
колокольчика.
-- Сразу видно библиотекаря! Но Пураны содержат множество загадок, и
нет ничего дурного в том, чтобы признать, что не все ответы на них очевидны.
Вполне вероятно, они недоступны нашему слабому интеллекту, но библиотекарь
никогда не признает, что какой-либо из хранящихся у него текстов может
оказаться непостижимым. Он должен ощущать себя их владыкой и не допускает
возможности поражения.
-- На картине показано создание Ока. В Пуранах есть сура, по-моему,
сорок третья, в которой говорится, что Хранители заставили звезды
устремиться в одну точку, и они перестали излучать свет, потому что он был
слишком тяжелым.
-- Может быть, и так. Ведь мы о прошлом многого не знаем. В былые
времена находились такие, кто говорил, будто Хранители поместили нас сюда
для собственного развлечения, как некоторые расы держат для забавы в клетках
птиц. Но я и повторять не хочу такую ересь. Все, кто в нее верил,
благополучно отправились в мир иной уже очень давно, но и сейчас подобная
мысль еще опасна.
-- Возможно, она справедлива или содержит в себе долю истины.
Беатрис рассматривала его живыми горящими глазами. -- Не надо горечи,
Йама. Ты найдешь то, что ищешь, хотя, может быть, и не там, где ожидаешь. Ну
вот, мы почти на месте.
Комнатка бешено затряслась. Йама упал на колени. Пружинистый мягкий пол
был обтянут искусственной тканью, гладкой и тонкой, как шелк.
Беатрис открыла дверь и повела Йаму по длинному, вырубленному в скале
коридору. Целый лес стройных колонн поддерживал высокий потолок, а из узких
щелей разливался тусклый свет. Когда-то здесь находилась мастерская
каменотесов, и Беатрис вела Йаму мимо незаконченных резных панно и верстаков
с разбросанными на них инструментами. Все заброшено уже не меньше столетия.
Кругом целые горы пыли. У дверей она вынула темную повязку из какой-то
мягкой ткани и сказала, что должна завязать ему глаза.
-- Мы -- тайный народ, ведь мы не должны существовать. Наш Департамент
давно уничтожен, а мы выжили лишь потому, что умеем прятаться.
-- Я понимаю. Мой отец...
-- Мы не боимся разоблачения, Йама, но мы так давно скрываемся, что
информация о нашем местонахождении имеет для некоторых людей большую
ценность. Я не могу взваливать на тебя этот груз, он опасен. Если тебе
потребуется снова нас найти, ты найдешь. Я тебе это обещаю. В ответ я прошу
тебя поклясться не рассказывать о нас эдилу.
-- Он пожелает знать, где я был.
-- Ты болел. Теперь поправился и вернулся. Эдил будет так счастлив тебя
видеть, что не станет расспрашивать слишком подробно. Обещаешь?
-- Если только мне не придется ему лгать. Думаю, я покончил с ложью.
Беатрис осталась довольна.
-- Ты с самого начала был честен, сердце мое. Расскажи эдилу все, что
пойдет ему на пользу, но не больше. А теперь иди за мной.
Чувствуя на глазах тяжелую ткань повязки, Йама взял тонкую горячую руку
Беатрис и позволил вести себя дальше. Шли долго. Йама ощущал доверие к этой
странной женщине, а в голове его роились мысли о человеке его собственной
расы, умершем много веков назад.
Наконец она разрешила ему остановиться и вложила в правую руку что-то
тяжелое и холодное. Постояв в тишине, Йама решился приподнять повязку и
увидел, что стоит в темном сводчатом проходе, облицованном каменными
блоками, меж которых пробиваются толстые корни деревьев. Луч света падал из
дверного проема на верхние площадки каменной лестницы с истертыми ступенями.
В руке Йама держал древний металлический нож, который он нашел в гробнице на
берегу реки -- или который сам его нашел. Вдоль внешнего края лезвия
пробегали, тихо потрескивая, блески голубых искр.
Йама оглянулся в поисках Беатрис, и ему показалось, что легкое белое
облако только что скрылось за углом. Он кинулся следом, но уперся в каменную
плиту, перегораживающую ему дорогу. Йама вернулся к свету. Место оказалось
знакомым, просто он не узнавал его, пока не поднялся по ступеням и не вышел
в развалинах в саду эдила с нависающим над зарослями рододендронов высоким
замком.
11
ПРЕФЕКТ КОРИН
Лоба и хозяина Таверны Бумажных Фонарей арестовали, когда Йама еще не
закончил рассказывать эдилу о своих приключениях. На следующий день их
судили и приговорили к смерти за похищение человека и диверсию на корабле.
Кроме того, эдил издал приказ об аресте доктора Дисмаса, хотя, как он
признался Йаме, едва ли можно было ожидать новой встречи с аптекарем.
Рассказ занял много времени, но всего Йама не сообщил. Он утаил ту
часть, которая была связана с Энобарбусом, так как у него сложилось мнение,
что молодой воин подпал под воздействие магических чар доктора Дисмаса. Он
сдержал и то обещание, которое дал Беатрис, и рассказал, как уплыл со скифа,
как один рыбарь помог ему добраться до берега, затем в разграбленных
гробницах Умолкнувшего Квартала на него снова напали Луд и Лоб, потом он
заболел и не смог вернуться в замок, пока не поправился. Конечно, это была
не вся правда, но эдил расспрашивал не слишком настойчиво.
Йаме не разрешили присутствовать на суде и вообще запретили покидать
замок, хотя ему очень хотелось увидеться с Дирив. Эдил сказал, что это очень
опасно. Семьи Лоба и хозяина таверны захотят отомстить, а в городе и так
неспокойно из-за беспорядков, последовавших за неудачной осадой башни
доктора. Йама пытался поговорить с Дирив при помощи зеркальной связи, он
сигналил весь день после обеда, но так и не увидел ответной вспышки света из
окон дома ее отца, который тот построил над собственным складом на старой
городской набережной. С тяжелым сердцем Йама отправился на поклон к сержанту
Родену, однако тот отказался дать ему эскорт.
-- И тебе не удастся обмануть сторожевых псов и потихоньку ускользнуть,
-- заявил сержант Роден. -- Да-да, парень, я прекрасно знаю про этот трюк.
Но смотри у меня! Как видишь, трюки не спасли тебя от неприятностей. Как раз
наоборот, прямиком туда привели. Я не желаю рисковать своими людьми, спасая
тебя от собственной глупости. Да и сам подумай, как ты будешь выглядеть,
направляясь туда в окружении десятка солдат. Этак и правда начнутся
волнения. Мои люди и так уже измотались, разыскивая тебя, когда ты потерялся
в Городе Мертвых, а через пару дней у них еще добавится хлопот. Департамент
посылает сюда офицера, чтобы разобраться с приговоренными, а войск -- не
посылает. Идиотизм с их стороны, а я буду виноват, если что-нибудь случится.
Все это сержанта очень раздражало. Рассуждая, он ходил кругами по
глиняному полу гимнастического зала. Был он невысок и коренаст, как сам
любил говорить, "поперек себя шире". Его серая туника и брюки всегда были
тщательно отглажены, высокие ботинки начищены до блеска, а кожа головы,
бугристая и вся в шрамах, выбрита и смазана маслом. Вышагивая, он щадил свою
правую ногу, а на правой руке недоставало большого и указательного пальцев.
Он служил телохранителем эдила задолго до того, как все семейство вместе с
чадами и домочадцами было выслано из Дворца Человеческой Памяти. Два года
назад сержант отпраздновал столетний юбилей. Он тихо жил со своей женой,
которая постоянно закармливала Йаму, утверждая, что на таких длинных костях
надо наращивать мускулы. У них были две замужние дочери, шесть сыновей
воевали в низовьях с еретиками, а еще двое на этой войне погибли. Сержант
Роден горевал о смерти Тельмона почти так же, как сам эдил и Йама.
Вдруг сержант Роден перестал кружить и взглянул на Йаму, будто видел
его в первый раз.
-- Я вижу, ты носишь с собой этот твой нож, парень. Дай-ка взглянуть.
Йама приспособился носить нож на кожаной петле, висящей на поясе, а
лезвие привязывал красной лентой к бедру. Сержант Роден надел очки с
толстыми стеклами, сильно увеличивающими его желтые глаза, и долго смотрел
на нож, близко поднося его к лицу. Наконец он выдохнул сквозь длинные усы:
-- Он стар и разумен по крайней мере частично, примерно как сторожевой
пес. Это правильная мысль -- носить его с собой. Он к тебе привяжется. Ты
говорил, что заболел, подержав его в руках?
-- Он испускал синий свет, а когда Лоб его подобрал, он превратился во
что-то ужасное.
-- Все ясно, парень. Для таких штучек ему надо где-то брать энергию,
особенно если он пролежал столько времени в темноте. Вот он и взял ее у
тебя.
-- Я оставляю его на солнце, -- сказал Йама.
-- Правда? -- Сержант Роден проницательно взглянул на Йаму. -- Ну,
тогда мне больше нечего тебе сообщить. Чем ты его чистил? Уксусом? Думаю,
так лучше всего. Ну хорошо, сделай-ка с ним несколько упражнений. Это тебе
поможет отключиться от мыслей о твоей неземной возлюбленной.
Весь следующий час сержант Роден учил Йаму правильно использовать нож
против разного рода воображаемых противников. Йама начал чувствовать
удовольствие от занятий и огорчился, когда сержант Роден объявил перерыв.
Йама провел в гимнастическом зале много счастливых часов, любил вдыхать
смесь запахов глины, пота, спиртовых растирок для мышц. Ему нравился тусклый
подводный свет, струящийся из окон с тонированным зеленым стеклом высоко в
беленых стенах, зеленые резиновые маты для борьбы, свернутые в углу, будто
коконы гигантских гусениц, стойка с параллельными брусьями, открытые ящики с
мечами и кинжалами, копья и стеганые подушки для стрельбы из лука,
соломенные мишени, стопкой засунутые за гимнастического коня, облупленные
деревянные манекены для упражнений со шпагой, панели, увешанные
пластиковыми, камедными, металлическими латами.
-- Завтра еще потренируемся, парень, -- наконец произнес сержант Роден.
-- Тебе надо работать над закрытым ударом. И целишься ты слишком низко: в
живот, а не в грудь. Любой противник, который хоть что-нибудь стоит, сразу
это заметит. Правда, такой нож предназначен для действия в ближнем бою,
когда кавалерист окружен врагами, а тебе, чтобы ходить по городу, лучше
носить длинный меч или револьвер. Такое древнее оружие может оказаться
именным, другому не дастся. Ладно, мне пора погонять своих людей. Эмиссар
приезжает завтра, и, думаю, твой отец захочет, чтобы его встречал почетный
караул.
Но чиновник, направленный из Иза надзирать за казнями, наутро
проскользнул в замок совсем незаметно, и Йама впервые увидел приезжего,
когда эдил пригласил Йаму для аудиенции уже после обеда.
-- В городе считают, что на твоих руках кровь, -- проговорил эдил. -- Я
не желаю, чтоб снова начались беспорядки. Поэтому я принял решение.
Йама почувствовал, как у него заколотилось сердце, хотя и так уже
понял, что беседа будет необычной: в приемную эдила его провожал солдат из
охраны замка. Этот солдат стоял теперь перед высокими двойными дверями.
Йама приткнулся в неудобной позе на стуле без спинки перед помостом,
где под балдахином стояло кресло эдила. Но сам эдил не сел, он беспокойно
мерил шагами зал. На нем была шитая серебром и золотом туника, а подбитая
соболем парадная мантия висела на перекладине возле кресла.
В комнате находился еще и четвертый человек. Он стоял в тени у
небольшой дверцы, которая вела к лестнице в личные покои эдила. Это и был
чиновник, направленный из Иза для исполнения приговора. Йама наблюдал за ним
краем глаза. Он видел высокого стройного мужчину в простой домотканой тунике
и серых бриджах. Туго натянутая кожа на голове и лице была черной, но слева,
как у барсука, тянулась белая полоса.
Завтрак в это утро Йаме принесли прямо в комнату, и потому он только
сейчас смог разглядеть пришельца. Он уже слышал от конюхов, что офицер сошел
на берег с обычного луггера, из оружия -- только тяжелый, обитый железом
посох, а из багажа -- скатка одеяла за спиной; но эдил пал перед ним ниц,
словно он был восставшим из вечности Иерархом.
-- Я так понимаю, он не ожидал, что явится такой высокий чин из
Комитета Общественной Безопасности, -- рассуждал камердинер Торин.
Но чиновник не выглядел ни палачом, ни вообще какой-нибудь важной
персоной. Он вполне мог быть одним из тысяч обыкновеннейших писцов, тупивших
перья в глубинах Дворца Человеческой Памяти и неразличимых, как муравьи.
Эдил стоял перед одним из четырех огромных гобеленов, украшающих стены
зала. На нем изображалось заселение мира. Растения и животные дождем
сыпались из огненного рога на голую землю, рассеченную серебристыми петлями
рек. В воздухе порхали птицы, маленькие группы нагих мужчин и женщин
различных рас стояли на островках облаков, скромно прикрывая гениталии и
груди.
Йаме всегда нравился этот гобелен, но теперь, после разговоров с
кураторами Города Мертвых, он понимал, что это -- всего лишь сказка.
Казалось, что после его возвращения все в замке переменилось. Дом выглядел
меньше, сады -- заброшенными, люди занимались своими мелкими делами,
погрязнув в ежедневной рутине, как крестьяне, гнущие спины на рисовых полях;
они не замечали великих событий большого мира у себя над головой. Наконец
эдил обернулся и проговорил:
-- Я всегда намеревался определить тебя учеником в свой Департамент,
Йама, и я не изменил решения. Возможно, ты еще слишком молод для
полноценного ученичества. Но я возлагаю на тебя очень большие надежды.
Закиль говорит, ты -- самый лучший из всех его учеников, а сержант Роден
утверждает, что через пару лет ты превзойдешь его в стрельбе из лука и
фехтовании. Хотя и добавил, что верховая езда еще требует совершенствования.
Я знаю, в тебе есть решимость и честолюбие, Йама. Думаю, ты добьешься
большой власти в Департаменте. Ты не моей крови, но ты -- мой сын, теперь и
всегда. Разумеется, я бы предпочел, чтобы ты остался здесь, пока не наступит
возраст официального посвящения в ученики, но обстоятельства складываются
так, что, оставшись здесь, ты будешь подвергаться большой опасности.
-- Я ничего не боюсь в Эолисе.
Но Йама возразил лишь из упрямства. Его уже заворожила перспектива
отряхнуть со своих ног пыль этого сонного продажного городишки. В Изе
имелись архивы, хранящиеся с первых лет Слияния. Беатрис так и сказала. Она
и Озрик показали ему пластину, на которой проявлялось изображение предка его
расы. В Изе он, возможно, сумеет узнать, кто был этот человек. А вдруг там
живут люди его расы? Все, все может случиться! В конце концов, он же прибыл
из Иза, это река отнесла его вниз по течению. Хотя бы по этой причине он был
бы счастлив отправиться в Из, однако Йама более чем когда-либо сознавал, что
не сможет стать чиновником. Но сказать это отцу он, разумеется, не мог.
Эдил сказал:
-- Я горжусь твоими словами и твоим искренним убеждением, что ты никого
не боишься, я полагаю, ты сам в это веришь. Но ты не можешь провести всю
жизнь, оглядываясь по сторонам, Йама, а именно так и придется поступать,
если ты останешься здесь. Когда-нибудь, рано или поздно братья Луда и Лоба
захотят утолить свою жажду мщения. То, что они являются сыновьями констебля
Эолиса, не уменьшает, а скорее увеличивает вероятность такого развития
событий, ибо если бы один из них тебя убил, он не только удовлетворил бы
семейную жажду чести, но и восторжествовал над собственным отцом.
Тем не менее я больше опасаюсь не жителей нашего города. Доктор Дисмас
скрылся, но он может вознамериться вновь осуществить свой план или же
продать информацию кому-нибудь другому. В Эолисе ты -- чудо из чудес, а в
Изе -- средоточии всех чудес света -- все будет иначе. Здесь я повелеваю
всего лишь тремя десятками солдат, там ты будешь в самом центре нашего
Департамента.
-- Когда я должен отправляться?
Эдил стиснул ладони и склонил голову. Поза его выражала смирение.
-- Ты отправишься с префектом Корином, когда он закончит здесь свои
дела.
Стоящий в тени человек поймал настороженный взгляд Йамы.
-- В подобных случаях, -- сказал он негромко, -- не рекомендуется
задерживаться после выполнения предписанных обязанностей. Я убываю завтра.
Нет, этот человек, префект Корин, вовсе не выглядел палачом, однако он
уже навестил Лоба и владельца таверны, которые после суда содержались в
подземной темнице замка. Их должны сжечь на костре этим вечером, а пепел
развеять по ветру, чтобы у семей не осталось памяти о них, а их души не
нашли покоя до тех пор, пока Хранители не воскресят мертвых при конце света.
С самого дня суда сержант Роден натаскивал своих людей. В случае беспорядков
он не мог полагаться на помощь констебля и городской милиции. Все доспехи
начищены, оружие наточено. Паровая повозка была повреждена при осаде башни
доктора Дисмаса, и теперь пришлось выделить обычный фургон, чтобы доставить
приговоренных из замка к месту казни. Его перекрасили в белый цвет, смазали
оси, проверили колеса, а двух белых быков, которые потащат фургон,
расчесывали до тех пор, пока шерсть на них не стала блестеть. Весь замок был
наполнен суетой предстоящего события.
Эдил проговорил:
-- Слишком скоро... Но я навещу тебя в Изе, как только увижу, что здесь
все спокойно. А до тех пор, надеюсь, ты будешь вспоминать обо мне с любовью.
-- Отец, ты сделал для меня больше, чем я когда-нибудь заслужу. --
Выражение чувств было чисто формальным и звучало слишком официально, но в
душе Йамы поднялась волна горячей привязанности к эдилу. И он бы его обнял,
если бы за ними не наблюдал префект Корин.
Эдил снова отвернулся к гобеленам, будто изучая изображение. Возможно,
префект Корин его тоже смущал. Он сказал:
-- Да-да. Ты мой сын, Йама. Так же, как и Тельмон.
Префект Корин прочистил горло -- тихое покашливание в просторном зале,
но оба, отец и сын, обернулись и посмотрели на него, словно он выстрелил из
пистолета в расписной потолок.
-- Прошу прощения, -- произнес префект, -- но пора причащать
заключенных.
За два часа до заката к замку пришел отец Квин, настоятель храма в
Эолисе. Он поднимался от города по извилистой дороге в оранжевой мантии,
босой, с непокрытой головой. Его сопровождал Ананда. Он нес елей. Эдил
встретил их, произнеся официальные приветствия, и проводил в темницу, где
они должны выслушать последнюю исповедь приговоре