Оцените этот текст:


--------------------
 пер. Н.Магнат
 George R.R. Martin. A Song for Lya
 Файл из коллекции Колесникова и Криворучко
--------------------


                              пер. Н.Магнат


     *// - сноски, @@ - bold

     У шкинов древние города, гораздо древнее, чем у людей, а их громадная
ржаво-красная столица, стоящая на священных холмах, древнее всех.  Столица
не имеет названия. Она в нем не нуждается. Хотя шкины понастроили городов,
больших и малых,  без  числа,  у  города  на  холмах  нет  соперников.  Он
крупнейший по размерам и количеству жителей, он один  стоит  на  священных
холмах. Это их Рим, их Мекка, их Иерусалим, все  вместе.  Это  тот  город,
куда в последние дни перед Единением приходят все шкины.
     Этот город был стар еще до падения Рима, он был огромен и разрастался
во все стороны, когда Вавилон существовал лишь в мечтах. Но старины в  нем
не ощущается. Везде, куда хватает глаз, видны низкие  купола  из  красного
кирпича - небольшие холмики,  которые,  словно  сыпью,  покрывают  отлогие
холмы. Внутри домов темно и душно. Маленькие комнаты, грубая мебель.
     Однако город не мрачный. День за днем он расползался по этим поросшим
кустарником холмам и обжигался жарким солнцем, висящим в небе, как  унылая
оранжевая дыня, но в нем кипит жизнь, он  полон  запахов  пищи  и  звуков:
смеются, болтают и бегают  дети,  суетятся  потные  каменщики,  звенят  на
улицах колокольчики Посвященных.
     Шкины - здоровый и жизнерадостный  народ,  они  непосредственны,  как
дети. И ничто в них не говорит о почтенном возрасте и древней мудрости. По
всем признакам это молодая нация, культура в пору младенчества.
     Но такое младенчество длится уже более четырнадцати тысяч лет.
     Город людей - вот настоящий младенец,  менее  десяти  земных  лет  от
роду. Его построили у подножия холмов, между  столицей  шкинов  и  пыльной
бурой равниной, на которой вырос космопорт. По человеческим  понятиям  это
прекрасный  город:  открытый  и  полный  воздуха,   с   изящными   арками,
искрящимися фонтанами и широкими тенистыми бульварами. Здания  сделаны  из
металла, цветных пластмасс  и  местных  пород  дерева,  большинство  домов
низкие  -  в  знак  уважения  к  архитектуре  шкинов.  Большинство...   за
единственным исключением: это Башня Управления, которая сверкающей голубой
иглой рассекает прозрачное небо.
     Ее видно отовсюду на много миль вокруг. Лианна заметила Башню еще  до
того, как корабль  пошел  на  посадку,  и  мы  любовались  ею  с  воздуха.
Небоскребы  Старой  Земли  и  Бальдура  выше,  а  фантастические,   словно
отделанные тонким кружевом, города Арахны гораздо  красивее,  но  стройная
голубая Башня, одиноко царящая над священными холмами, все  же  производит
сильное впечатление.
     Космопорт находится в тени Башни, до нее легко дойти пешком.  Но  нас
все-таки встретили. Как только пассажиры стали  выходить  из  корабля,  мы
заметили у трапа урчащий  ярко-красный  аэромобиль,  на  переднем  сиденье
которого развалившись сидел водитель. Дино Валкаренья прислонился к дверце
и беседовал с помощником.
     Валкаренья, администратор планеты, считался вундеркиндом. Молод,  как
я и думал. Небольшого роста красивый малый, смуглый, южного типа, с  буйно
вьющейся черной шевелюрой и добродушной улыбкой.
     Когда мы сошли с трапа, он одарил нас этой  ослепительной  улыбкой  и
пожал нам руки.
     - Привет, - сказал он. - Рад вас видеть.
     Такой ерундой, как официальное представление, он пренебрег. Он  знал,
кто мы, мы знали, кто он, а Валкаренья не  тот  человек,  который  придает
значение формальностям.
     Лианна легко взяла его за руку и впилась  в  него  взглядом  вампира,
широко раскрыв свои огромные темные глаза, при этом уголки ее  тонких  губ
всегда приподнимались в едва уловимой, смутной улыбке.
     Она  была  маленького  роста,  с  короткими  каштановыми  волосами  и
мальчишеской фигурой - ребенок да  и  только.  Она  могла  казаться  очень
хрупкой, очень беззащитной. Когда хотела.  Но  этот  ее  взгляд  будоражил
людей. Если бы они  знали,  что  Лия  телепат,  они  бы  решили,  что  она
выуживает их сокровенные тайны. На самом деле она просто играла. Когда Лия
и впрямь читала мысли, все тело ее напрягалось как струна и  едва  заметно
дрожало.  А  громадные,  высасывающие  душу  глаза   становились   узкими,
холодными и непроницаемыми.
     Однако об этом знали не многие, и потому людям просто делалось не  по
себе от этого взгляда, и они отводили глаза и спешили выпустить  ее  руку.
Но не Валкаренья. Он  только  улыбнулся  и  ответил  ей  таким  же  долгим
взглядом, а потом повернулся ко мне.
     Я сжал его руку и действительно стал читать:  для  меня  это  обычный
метод работы. А также дурная  привычка,  погубившая  в  зародыше  не  одну
многообещающую дружбу. По степени одаренности мне  до  Лии  далеко.  Но  и
запросы у меня скромнее. Я читаю эмоции. Добродушие  Валкареньи  оказалось
искренним и непритворным. За ним ничто  не  стояло,  по  крайней  мере  на
поверхности, и больше ничего я уловить не мог.
     Мы обменялись рукопожатиями и с помощником Валкареньи,  светловолосым
длинноногим мужчиной средних лет по имени Нельсон Гурли. Потом  Валкаренья
посадил всех в аэромобиль, и мы поехали.
     - Вы, наверное, устали, - сказал Валкаренья, как только мы оторвались
от земли, - поэтому экскурсию по городу мы  отменили  и  полетим  прямо  в
Башню. Нельс покажет вам ваш номер, а потом вы можете с нами выпить, и  мы
обсудим проблему. Вы читали материалы, которые я вам послал?
     - Да, - ответил я. Лия кивнула. - Интересные данные, но я  так  и  не
понял, зачем мы понадобились.
     - Скоро мы об этом побеседуем, - пообещал Валкаренья. -  А  сейчас  -
любуйтесь пейзажем.  -  Он  махнул  рукой  в  сторону  окна,  улыбнулся  и
замолчал.
     Итак, мы с Лией любовались пейзажем (насколько это возможно  за  пять
минут полета от космопорта до Башни). Над главной улицей аэромобиль нырнул
вниз и полетел вровень с верхушками деревьев, поднимая ветер, который гнул
тонкие ветки. В машине было темно и прохладно, а  снаружи  высоко  в  небе
плыло солнце шкинов. Приближался полдень, и было видно,  как  от  мостовой
поднимаются волны тепла. Население, вероятно, попряталось по домам и сидит
вокруг кондиционеров: на улице почти не было транспорта.
     Мы вышли перед главным входом в Башню и пересекли огромный сверкающий
чистотой вестибюль. Валкаренья покинул нас, чтобы поговорить с  кем-то  из
подчиненных. Гурли провел нас в скоростной лифт, и мы пролетели  пятьдесят
этажей. Потом протащились мимо секретарши  в  другой,  служебный,  лифт  и
поднялись еще выше.
     Комнаты нам выделили прекрасные  -  стены  обшиты  деревом,  на  полу
приятные для  глаз  зеленые  ковры.  Большая  библиотека,  составленная  в
основном из классики Земли в переплетах из синтекожи и нескольких  романов
с Бальдура, нашей родной планеты. Кто-то изучил наши вкусы. В спальне одна
стена была  сделана  из  цветного  стекла,  за  ней  открывалась  панорама
лежащего далеко внизу города. Нажав на кнопку, можно было затемнить стекло
перед сном.
     Покорно исполняя свои обязанности, Гурли нам все это показал; мне  он
напомнил старого коридорного. Я наскоро прочитал его чувства  и  не  нашел
возмущения. Он слегка волновался, только  и  всего.  К  кому-то  он  питал
неподдельную привязанность. К нам? К Валкаренье?
     Лия села на одну из двух одинаковых кроватей.
     - Кто-нибудь принесет наш багаж? - спросила она.
     - О вас здесь позаботятся, - сказал он. - Если что-нибудь понадобится
- просите.
     - Не беспокойтесь, мы не  постесняемся,  -  сказал  я,  плюхнулся  на
вторую кровать и указал Гурли на стул. - Давно вы здесь?
     - Шесть лет, - с благодарностью пододвинув  стул  и  развалившись  на
нем, ответил он. - Я из ветеранов. Работал  при  четырех  администраторах:
Дино, перед ним Стюарт, до Стюарта - Густаффсон и даже  несколько  месяцев
работал с Роквудом.
     Лия вскинула голову, скрестила ноги и подалась вперед.
     - Больше Роквуд не выдержал, да?
     - Да, -  ответил  Гурли.  -  Ему  не  понравилась  планета,  и  он  с
понижением в должности перевелся куда-то в другое место. По правде говоря,
я не  очень  то  жалел  об  этом.  Нервный  субъект,  все  время  раздавал
приказания, чтобы показать, кто здесь главный.
     - А Валкаренья? - спросил я.
     Гурли улыбнулся.
     - Дино? Дино молодец, лучше всех. Он хороший  администратор  и  знает
это. Он здесь всего два месяца, но уже очень много  сделал  и  завел  кучу
друзей. Он со всеми на "ты". Люди это любят.
     Я читал его чувства и прочел искренность.  Значит,  Гурли  с  большой
теплотой относится к Валкаренье. Помощник верил в то, что говорил.
     У меня были еще вопросы, но я не успел их задать. Гурли вдруг встал.
     - Мне не следует  задерживаться,  -  сказал  он.  -  Вы  ведь  хотите
отдохнуть? Приходите наверх часа через два, и мы все обсудим.  Вы  знаете,
где лифт?
     Мы кивнули, и Гурли ушел. Я повернулся к Лианне.
     - Что ты думаешь?
     Откинувшись на подушку, она изучала потолок.
     - Не знаю, - ответила она. - Я не прощупывала его. Интересно,  почему
у них было так много администраторов? И зачем им понадобились мы?
     - Мы Одаренные, - улыбаясь, сказал я. - Да, с  большой  буквы.  Мы  с
Лианной  прошли  проверку  и  зарегистрированы  как  Одаренные  в  области
психологии, в подтверждение нам выданы патенты.
     - Ага, - согласилась Лия, повернулась на бок и улыбнулась в ответ. На
этот раз не как вампир, а как сексуальная кошечка.
     - Валкаренья хочет,  чтобы  мы  немного  отдохнули,  -  сказал  я.  -
Возможно, неплохая идея.
     Лия вскочила с кровати.
     - Прекрасно, - сказала она, - но кровати надо переставить.
     - Мы можем их сдвинуть.
     Она опять улыбнулась. Мы сдвинули кровати.
     И немного поспали. Под конец.
     Когда мы проснулись, багаж стоял за дверью.
     Мы переоделись, но,  памятуя  о  нелюбви  Валкареньи  к  помпезности,
выбрали костюмы попроще. Лифт поднял нас на самый верхний этаж Башни.
     Кабинет администратора планеты мало походил на кабинет. В нем не было
письменного стола, не было и других атрибутов подобных  помещений.  Только
бар, ворсистые голубые ковры, в которых  нога  утопала  по  щиколотку,  да
шесть или семь стоящих в  разных  местах  стульев.  Плюс  залитый  солнцем
простор и окружающая нас со всех сторон  планета  Шки.  Здесь  все  четыре
стены были из цветного стекла.
     Валкаренья и Гурли ждали нас, и Валкаренья сам  исполнял  обязанности
бармена. Незнакомый  напиток  оказался  прохладным,  пряным,  ароматным  и
хорошо освежал. Я с удовольствием потягивал его. Почему-то мне нужно  было
взбодриться.
     -  Шкинское  вино,  -  с  улыбкой  сказал  Валкаренья,   отвечая   на
невысказанный вопрос. - У него есть название, просто я  еще  не  могу  его
выговорить. Но дайте срок. Я здесь всего два месяца,
     - Вы учите шкинский? - удивленно спросила Лия.
     Я знал, почему она так удивлена. Шкинский очень труден для  людей,  а
туземцы с поразительной ловкостью усваивают язык Земли. Большинство  людей
радостно  мирятся  с  этим  и  избавляют  себя   от   трудности   изучения
иноплеменного языка.
     - Это поможет мне постичь их образ мыслей, - сказал Валкаренья. -  По
крайней мере так считается. - Он улыбнулся.
     Я снова прочитал его чувства, хотя и с большим трудом. При физическом
контакте все проявляется ярче. Я снова  уловил  на  поверхности  несложную
эмоцию - на этот  раз  гордость.  Смешанную  с  удовольствием.  Последнее,
видимо, от вина. В глубине ничего.
     - Как бы этот напиток ни назывался, он мне нравится, - сказал я.
     - Шкины  производят  разнообразные  напитки  и  продукты  питания,  -
вставил Гурли. - Мы уже экспортируем многие товары и отбираем еще.  У  них
будет хороший рынок.
     - Сегодня вечером вам представится возможность попробовать  и  другие
местные продукты,  -  сказал  Валкаренья.  -  Я  устрою  вам  экскурсию  с
остановкой в Городе шкинов. Для поселения такого размера, как наше,  здесь
довольно интересная ночная жизнь. Я сам буду вашим экскурсоводом.
     - Заманчиво, - одобрил я.
     Лия  тоже  улыбалась.  Экскурсия  говорила  о  необычном   проявлении
внимания к  нам.  Большинство  Обыкновенных  чувствовали  себя  неловко  в
компании Одаренных и спешили получить от нас то,  что  им  надо,  а  потом
столь же поспешно от нас отделаться. Они  определенно  не  хотели  с  нами
общаться.
     -  Теперь  о  деле,  -  опуская  бокал  и  подаваясь  вперед,  сказал
Валкаренья. - Вы читали о культе Единения?
     - Какая-то шкинская религия, - ответила Лия.
     - Единственная религия шкинов, - поправил ее Валкаренья. - Здесь  все
верующие. И ни одного еретика.
     - Мы читали об этом в материалах, которые вы нам прислали, -  сказала
Лия. - В числе прочих сведений.
     - Что вы об этом думаете?
     Я пожал плечами.
     - Жестоко. Примитивно. Но не хуже других культов, о которых я  читал.
В конце концов шкины не так уж развиты. На Старой Земле тоже были культы с
человеческими жертвоприношениями.
     Валкаренья покачал головой и посмотрел на Гурли.
     - Нет, вы не понимаете - ставя бокал  на  ковер,  начал  Гурли.  -  Я
изучаю их религию шесть лет. История  не  знала  ничего  подобного.  Здесь
ничто не напоминает культы Старой Земли, нет, сударь.  Или  известные  нам
культы других  планет.  И  неверно  сравнивать  Единение  с  человеческими
жертвоприношениями, просто неверно. Согласно религиям Старой Земли,  чтобы
умилостивить богов, надо принести им в дар  одну-две  упирающиеся  жертвы.
Убить горстку во имя благополучия миллионов. И эта горстка,  как  правило,
возражала. У шкинов не так. Сосун забирает всех. И все  идут  охотно.  Как
завороженные,  шкины  уходят  в  пещеры,  чтобы  быть   съеденными   этими
кровопийцами.  В  сорок  лет  каждый  шкин  становится  Посвященным  и  до
пятидесяти приходит к Конечному Единению.
     Я был в замешательстве.
     - Хорошо, - согласился я. - Полагаю, разница налицо. Ну и что? В  чем
трудность? Да, Единение - жестокая штука по отношению к шкинам, но это  их
дело. Их религия ничем не хуже ритуального каннибализма хранганцев,  разве
не так?
     Валкаренья допил вино, встал и  направился  к  бару.  Вновь  наполняя
бокал, он небрежно сказал:
     - Насколько мне известно, хранганский каннибализм имеет  приверженцев
среди людей.
     Лию эти слова потрясли. Меня тоже. Я выпрямился и вытаращил глаза.
     - Что?
     Валкаренья с бокалом в руке вернулся на свое место.
     - Новообращенные люди принимают религию Единения. Несколько  десятков
уже прошли инициацию и стали Посвященными. Никто из  них  пока  не  достиг
Конечного Единения, но это вопрос времени.
     Валкаренья сел и посмотрел на Гурли. Мы тоже.
     Долговязый белобрысый помощник продолжил рассказ:
     - Первое обращение произошло около семи лет назад. Почти  за  год  до
моего появления здесь и через два с половиной года после  того,  как  была
открыта  планета  и  построено  поселение.  Парень   по   фамилии   Мэгли.
Психоаналитик, работал в тесном контакте  со  шкинами.  Два  года  он  был
единственным. Потом их стало несколько, в следующем году прибавилось  еще.
И с тех пор количество все время растет.  Один  был  большой  шишкой.  Фил
Густаффсон.
     Лия посмотрела на Гурли.
     - Администратор планеты?
     - Он самый, - ответил Гурли. - У нас сменилось много администраторов.
Густаффсон  приехал  после  Роквуда,  когда  тот  не  выдержал.   Высокий,
широкоплечий, немного ворчливый - этакий старый служака. Все  его  любили.
Незадолго до этого он потерял жену и детей,  но,  глядя  на  него,  вы  бы
никогда не догадались. Он всегда был такой энергичный, веселый. Ну вот, он
заинтересовался шкинской религией, начал с ними разговаривать. Беседовал с
Мэгли и некоторыми другими новообращенными. Даже ездил смотреть на Сосуна.
На время это совершенно  выбило  его  из  колеи.  Но  в  конце  концов  он
справился с потрясением и вернулся к своим исследованиям. Я работал вместе
с ним, но даже не догадывался, что у него  на  уме.  Немногим  более  года
назад он принял веру шкинов. Теперь он  Посвященный.  Никто  не  добивался
этого так быстро. Я слышал в Городе шкинов, что его даже могут  в  спешном
порядке  допустить  к   Конечному   Единению.   Ну,   Фил   пробыл   здесь
администратором дольше всех.  Люди  любили  его,  и  когда  он  перешел  в
шкинскую веру, многие друзья  последовали  за  ним.  Число  новообращенных
увеличивается.
     - Приближается к одному проценту населения  и  возрастает,  -  сказал
Валкаренья. - Цифра как будто ничтожная, но вспомните, что за этим  стоит.
Один процент людей в нашем поселении выбирает  религию,  предусматривающую
очень неприятный способ самоубийства.
     Лия перевела взгляд с Валкареньи на Гурли и обратно.
     - Почему об этом никто не доложил?
     - Следовало бы, -  сказал  Валкаренья.  -  Но  сменивший  Густаффсона
Стюарт до смерти боялся  скандала.  Закон  не  запрещает  людям  принимать
инопланетную религию, и Стюарт посчитал, что проблем нет.  Он  сообщал  по
общей  форме  о  проценте  новообращенных,  и  никто   наверху   даже   не
побеспокоился  соотнести  эти  цифры  с  общим  количеством  населения   и
припомнить, в какую веру обращаются эти люди.
     Я допил бокал и поставил его на пол.
     - Продолжайте, - попросил я Валкаренью.
     - Я определяю создавшееся положение как сложное, - сказал он.  -  Мне
все равно, насколько незначительно количество этих  людей,  меня  тревожит
сама мысль о том, что человеческое существо может позволить Сосуну сожрать
себя. С тех пор  как  я  вступил  в  должность,  у  меня  работает  группа
психологов, но они ни к чему не пришли. Мне нужны Одаренные. Я хочу, чтобы
выяснили, почему  люди  принимают  такую  веру.  Тогда  я  смогу  овладеть
ситуацией.
     Странная задача, но сформулирована довольно  четко.  Для  верности  я
прочитал чувства Валкареньи. В этот раз его эмоции  были  сложнее,  но  не
намного. Преобладала уверенность: он был убежден, что мы сможем  разгадать
загадку. Ощущалась настоящая заинтересованность, не  было  ни  страха,  ни
малейшего намека на обман. И снова я не смог ничего выловить  из  глубины.
Если в душе Валкаренья и испытывал смятение, то очень хорошо это скрывал.
     Я взглянул на Лианну. Она неуклюже притулилась на стуле, зажав в руке
бокал с вином. Читает мысли. Потом  расслабилась,  посмотрела  на  меня  и
кивнула.
     - Хорошо, - согласился я. - Думаю, мы справимся.
     Валкаренья улыбнулся.
     - Я не сомневался, - сказал он. - Я только не знал, захотите  ли  вы.
Но на сегодня хватит дел. Я обещал вам вечер в городе, а я всегда стараюсь
выполнять свои обещания. Через полчаса я встречу вас внизу, в вестибюле.

     У себя в номере мы  облачились  в  более  нарядную  одежду.  Я  надел
темно-синюю куртку, широкие белые брюки и  неброский  клетчатый  шарф.  Не
последний крик моды, но я надеялся, что последний до планеты  Шки  еще  не
дошел. Лия натянула шелковистый белый  комбинезон,  разрисованный  тонкими
синими  линиями,  которые  от  тепла  тела  начинали  струиться,   образуя
чувственные узоры. Рисунок делал ее  тонкую  фигурку  воплощением  порока.
Наряд довершала синяя накидка.
     - Валкаренья странный, - завязывая ленты накидки, сказала Лия.
     - Да?  -  Я  сражался  с  "молнией"  на  куртке,  никак  не  желавшей
застегиваться. - Что-нибудь уловила, когда читала его мысли?
     - Нет, - ответила Лия. Она  закончила  поправлять  накидку  и  теперь
любовалась собой в зеркале. Потом быстро повернулась  ко  мне,  и  накидка
закружилась вместе с ней. - В том-то и  дело!  Он  думал  именно  то,  что
говорил. Ну конечно, слова немного другие, но ничего  особенного.  Его  ум
сосредоточился на  том,  что  мы  обсуждали,  а  дальше  -  стена.  -  Она
улыбнулась. - Не выдал ни одну страшную заветную тайну.
     Я наконец справился с "молнией".
     - Так, - сказал я. - Ладно, сегодня  вечером  тебе  представится  еще
одна возможность.
     Лия скорчила рожицу.
     - К чертям все возможности. Я не читаю мысли в  свободное  от  работы
время. Это нечестно. Кроме того,  это  большое  напряжение.  Хотела  бы  я
читать мысли так же легко, как ты чувства.
     - Это цена Дара, - заметил я. - У тебя  выдающийся  Дар,  ты  платишь
более высокую цену. - Я поискал в нашем багаже накидку  для  себя,  ничего
подходящего не нашел и решил обойтись без нее. Все равно накидки уже вышли
из моды. - Я тоже не многого добился. Все это  можно  было  определить  по
выражению его лица. У него, должно быть, очень дисциплинированный ум. Но я
его прощаю. Он угощает хорошим вином.
     Лия кивнула.
     - Да! Мне оно помогло. Я проснулась с головной болью, а от  вина  все
прошло.
     - Может, ты плохо переносишь высоту? - предположил я.
     Мы направились к двери.
     Вестибюль был пуст, но Валкаренья не заставил долго  себя  ждать.  На
сей раз он прикатил на собственном аэромобиле: помятой  черной  развалине,
которая, очевидно, уже почти  отслужила  свой  срок.  Гурли  не  отличался
общительностью, но рядом  с  Валкареньей  сидела  женщина,  восхитительная
пепельная блондинка по имени Лори  Блэкберн.  Она  выглядела  даже  моложе
Валкареньи, лет на двадцать пять.
     Когда мы взлетели, солнце садилось. Далекий горизонт напоминал пышный
гобелен, расцвеченный  красным  и  оранжевым,  с  равнины  дул  прохладный
ветерок. Валкаренья не стал включать кондиционер, а просто опустил стекло,
и мы смотрели, как город погружается в сумерки.
     Мы обедали в шикарном  ресторане,  отделанном  в  бальдурском  стиле.
("Это чтобы мы чувствовали себя как дома", - подумал  я.)  Кухня  же  была
космополитичной  в  полном  смысле  слова.  Приправы,  зелень  и   способы
приготовления  как  на  Бальдуре.  Мясо  и  овощи  -  местные.  Интересное
сочетание. Валкаренья заказал еду на всех, и мы попробовали около  десятка
разных блюд. Больше  всего  мне  понравилась  крошечная  шкинская  птичка,
приготовленная  в  кисло-соленом  соусе.   Порция   маленькая,   но   вкус
потрясающий. За едой мы распили три бутылки вина: шкинское, которое мы уже
пробовали днем, фляжку охлажденного валтаарского с  Бальдура  и  настоящее
бургундское со Старой Земли.
     Беседа быстро оживилась; Валкаренья был прирожденным  рассказчиком  и
также же хорошим слушателем. Разумеется, в итоге разговор перешел на Шки и
шкинов. Начала Лори. Она провела на планете почти  полгода,  готовилась  к
сдаче экзаменов на получение ученой степени  по  специальности  "внеземная
антропология".  Лори   пыталась   выяснить,   почему   развитие   шкинской
цивилизации затормозилось на много тысячелетий.
     - Вы же знаете, они старше нас, - говорила Лори. - Когда люди еще  не
умели пользоваться топором, у них уже были города. Это шкинские астронавты
должны были наткнуться на первобытных людей, а не наоборот.
     - Есть какие-нибудь объяснения? - спросил я.
     - Да, но нм одного общепринятого, - ответила она. - Например,  Каллен
указывает на отсутствие тяжелых металлов. Это важно, но можно ли  сказать,
что в этом  все  дело?  Фон  Хэмрин  утверждает,  что  шкинам  недоставало
конкуренции. На планете нет крупных плотоядных, вот  вид  и  не  выработал
необходимой агрессивности. Но Хэмрина сразу раскритиковали.
     На Шки вовсе не такая уж тишь да гладь, многие шкины  никогда  бы  не
достигли  теперешнего  уровня.  Кроме  того,  кто  такой  Сосун,  если  не
плотоядное животное? Он же их ест.
     - А вы сами что думаете? - спросила Лия.
     - Я думаю, это как-то связано с религией, но еще не до конца выяснила
как.  Дино  помогает  мне  разговаривать  со  шкинами,  и   они   довольно
откровенны, но исследования идут нелегко. - Она вдруг запнулась  и  строго
посмотрела на Лию. - По крайней мере у меня.  Наверное,  у  вас  пошло  бы
легче.
     Мы  уже  это  слышали.  Обыкновенные  часто  считают,  что  Одаренные
несправедливо  пользуются  преимуществом,  и  такая  точка  зрения  вполне
понятна.  Мы  действительно   пользуемся   преимуществом.   Но   Лори   не
возмущалась. Она говорила грустным задумчивым тоном, в ее словах  не  было
желания задеть.
     Валкаренья наклонился вперед и одной рукой обнял ее.
     - Эй! Довольно говорить о работе,  -  сказал  он.  -  Роб  и  Лия  до
завтрашнего дня не должны думать о шкинах.
     Лори посмотрела на него и робко улыбнулась.
     - Хорошо, - с готовностью произнесла она. - Я увлеклась. Извините.
     - Все  в  порядке,  -  сказал  я.  -  Это  интересная  тема.  Пройдет
день-другой, и, быть может, мы тоже ею загоримся.
     Лия согласно кивнула и добавила, что, если наши изыскания  подтвердят
теорию Лори, она первая об этом узнает. Я почти не  слушал.  Я  знаю,  что
невежливо читать чувства Обыкновенных, когда отдыхаешь в их  компании,  но
порой не могу удержаться. Валкаренья обнял Лори и мягко привлек ее к себе.
Мне стало интересно.
     И я поспешно, испытывая чувство вины,  стал  читать.  Валкаренья  был
очень весел, возможно, слегка пьян, чувствовал себя уверенно  и  стремился
оказывать  покровительство  другим.  Хозяин  положения.  Но  в  душе  Лори
смешалось множество эмоций: нерешительность,  подавленный  гнев,  уходящий
страх. И любовь, непростая, но очень сильная. Вряд ли эта  девушка  пытала
такое чувство ко мне или к Лие. Она любила Валкаренью.
     Я пошарил под столом, ища руку Лии, и нашел ее колено. Я  нежно  сжал
его, она взглянула на меня и улыбнулась. Она не читала, это  хорошо.  Меня
почему-то беспокоила любовь Лори к Валкаренье, и я был очень рад, что  Лия
не заметила мою досаду.
     Мы быстро допили вино, и Валкаренья оплатил счет. Потом он встал.
     - Вперед!  -  призвал  он.  -  Вечер  хорош,  и  мы  должны  посетить
достопримечательности.  Никаких  голографических  представлений  и  прочей
скуки, хотя театров в городе достаточно. Следующим номером программы  было
казино. Не будь на Шки узаконены азартные игры, Валкаренья узаконил бы  их
своей властью. Он взял фишки, и я ему проиграл, и Лори тоже проиграла. Лии
нельзя  было  играть:  у  нее  слишком  могучий  дар.  Валкаренья  выиграл
по-крупному, он замечательный игрок в "мысленный волчок", и в традиционных
играх тоже хорош.
     Потом мы поехали в  бар.  Снова  напитки  плюс  местные  развлечения,
которые оказались лучше, чем я ожидал.
     Когда мы вышли, было совсем темно, и я решил, что экскурсия  подходит
к концу. Валкаренья удивил нас. Мы снова залезли в машину, он пошарил  под
пультом, вытащил коробку с отрезвляющими таблетками и передал ее нам.
     - Ну здрасьте, - возмутился я. - Вы ведете машину. А мне это зачем? Я
просто сел и сижу.
     - Я собираюсь показать вам, Роб, настоящее шкинское зрелище, - сказал
он. - И не хочу,  чтобы  вы  делали  грубые  замечания  или  бросались  на
туземцев. Возьмите таблетку.
     Я взял таблетку, и гул в голове стал затихать. Валкаренья уже  поднял
аэромобиль в воздух. Я откинулся  на  спинку  сиденья  и  обнял  Лию,  она
положила голову мне на плечо.
     - Куда летим? - спросил я.
     - В Город шкинов, -  не  оглядываясь,  ответил  Валкаренья,  -  в  их
Великий Чертог. Сегодня вечером там Собрание, и я  подумал,  что  вам  это
будет интересно.
     -  Там  будут  говорить  по-шкински,  -  вставила  Лори,  -  но  Дино
переведет.  Я  тоже  немного  знаю  язык  и  помогу,  если  он  что-нибудь
пропустит.
     Лия была  взволнована.  Разумеется,  мы  читали  о  Собрании,  но  не
ожидали, что увидим это торжественное действо в первый же  день.  Собрания
были  религиозным  обрядом,  своеобразной  общей   исповедью   паломников,
желающих вступить в ряды  Посвященных.  Паломники  ежедневно  прибывали  в
Город на Холмах, но Собрания проводились только  три-четыре  раза  в  год,
когда набиралось требуемое количество ожидающих инициации.
     Аэромобиль почти бесшумно летел  над  ярко  освещенным  городом,  над
огромными играющими десятками красок  фонтанами  и  красивыми  светящимися
арками, по которым словно  струился  жидкий  огонь.  Нам  встретилось  еще
несколько машин. Время от времени мы пролетали над  гуляющими  по  широким
аллеям пешеходами. Но большинство людей были внутри, из окон  домов  лился
свет и доносилась музыка.
     Внезапно характер местности изменился. Ровная земля теперь то шла под
уклон, то вздымалась, холмы встали перед нами, потом позади, огни погасли.
Широкие аллеи  сменились  покрытыми  гравием  и  пылью  темными  дорогами,
стеклянные и металлические купола,  выстроенные  в  модном  псевдошкинском
стиле, уступили место своим  кирпичным  предкам.  Город  шкинов  спокойнее
города людей, и в большинстве домов было темно и тихо.
     Потом перед нами возник кирпичный пригорок больше других, почти  холм
с огромной дверью-аркой и рядом узких стрельчатых окон.  Из  окон  сочился
свет, слышался шум, снаружи стояли шкины.
     Я вдруг осознал, что, хотя пробыл на  планете  почти  целый  день,  в
первый раз вижу шкинов. С  воздуха  да  еще  ночью  я  не  мог  их  хорошо
рассмотреть. Но я их видел. Они меньше людей - самый  высокий  был  ростом
около пяти футов, у них большие глаза навыкате и длинные  руки.  Больше  я
ничего не мог сказать, глядя сверху.
     Валкаренья посадил машину у Великого Чертога, и  мы  вылезли  наружу.
Шкины появлялись с разных сторон и один  за  другим  входили  в  арку,  но
большинство было уже в Чертоге. Мы встали в небольшую очередь у  входа,  и
никто даже не обратил на нас внимания, кроме одного типа,  который  тонким
писклявым голосом окликнул Валкаренью, назвав  его  "Дино".  У  Валкареньи
даже здесь были друзья.
     Мы вошли в громадный зад,  посреди  которого  возвышался  громоздкий,
грубо сколоченный помост, окруженный огромной толпой шкинов. Свет  шел  от
укрепленных вдоль стен и установленных на высоких столбах  вокруг  помоста
факелов.
     Кто-то говорил, и все большие глаза навыкате смотрели на  говорящего.
Кроме нашей четверки, людей в Чертоге не было.
     Выступающий, ярко  освещенный  факелами  толстый  шкин  средних  лет,
медленно двигал руками в такт словам, как будто пребывал  в  гипнотическом
трансе. Его речь состояла из свиста, храпа и мычания, так что я  не  особо
прислушивался. Он стоял слишком далеко, и я не мог прочитать его  чувства.
Оставалось только изучать его внешность и внешность шкинов, стоящих рядом.
Все они были безволосы, с нежной оранжевой  кожей,  изборожденной  мелкими
морщинками. Они носили простые сорочки из грубой разноцветной ткани, и мне
было трудно отличить мужчину от женщины.
     Валкаренья повернулся ко мне и зашептал, стараясь не повышать голоса.
     - Это крестьянин. Он рассказывает, как далеко он продвинулся и  какие
перенес испытания в жизни.
     Я огляделся. Шепот Валкареньи  был  единственным  звуком,  нарушавшим
тишину в зале. Все остальные молчали и  едва  дышали,  устремив  глаза  на
помост.
     - Он говорит, что у него четыре брата, - продолжал Валкаренья. - Двое
уже достигли Конечного Единения,  один  Посвященный.  Еще  один,  младший,
теперь владеет их землей. - Валкаренья нахмурился. - Этот шкин  больше  не
вернется на свою землю, - сказал он погромче, - но он рад этому.
     - А что, плохой урожай? - ехидно спросила Лия.
     Она тоже прислушивалась к шепоту Валкареньи. Я  сурово  посмотрел  на
нее.
     Шкин продолжал говорить. Валкаренья, спотыкаясь, переводил.
     - Сейчас он рассказывает о своих прегрешениях, о  поступках,  которых
стыдится, о самых мрачных тайнах своей души. Временами он был  невоздержан
на язык, он тщеславен, однажды он ударил младшего брата. Теперь он говорит
о своей жене и других женщинах, которых он знал. Он много раз изменял жене
и жил с другими женщинами. В юношестве он занимался скотоложством, так как
боялся женщин. В последние годы он лишился мужской  силы  и  уступил  свою
жену брату.
     И так  далее,  и  так  далее,  невероятные  подробности,  подробности
потрясающие и пугающие.  Все  самое  интимное  выставлялось  напоказ,  все
тайное становилось явным. Я стоял  и  слушал  шепот  Валкареньи,  поначалу
ошеломленный, но под конец  вся  эта  грязь  мне  надоела.  Я  изнывал  от
нетерпения. Вряд ли я знал о каком-нибудь человеке хотя бы половину  того,
что мне стало известно об этом крупном, толстом  шкине.  Потом  мне  стало
интересно, знает ли Лианна благодаря своему  Дару  о  ком-нибудь  хотя  бы
половину того, что мы сейчас услышали. Говорящий как будто хотел, чтобы мы
все здесь и сейчас прожили вместе с ним его жизнь.
     Казалось, эти излияния длятся уже много часов, но в конце  концов  он
все же стал закругляться.
     - Теперь он говорит о Единении, -  шептал  Валкаренья.  -  Он  станет
Посвященным, он счастлив,  он  столько  лет  этого  желал.  Его  страдания
прекратятся, его одиночество кончится, скоро он  будет  ходить  по  улицам
священного города и ощущать свою радость  в  колокольном  звоне,  а  затем
наступит Конечное Единение. Он встретится со своими братьями  в  загробной
жизни.
     - Нет, Дино, - зашептала Лори,  -  перестань  применять  к  его  речи
человеческие понятия.  Он  говорит,  что  станет  своими  братьями.  Фраза
подразумевает, что его братья станут им.
     Валкаренья улыбнулся.
     - Хорошо, Лори. Если ты так считаешь...
     Толстый крестьянин вдруг сошел с помоста. Толпа зашевелилась, и место
крестьянина занял другой шкин: гораздо ниже ростом, весь  в  морщинах,  на
месте одного глаза у него зияла дыра.
     Он начал говорить, сначала запинаясь, а потом более уверенно.
     - Это каменщик, он построил  много  куполов,  он  живет  в  священном
городе. Много лет назад он упал с купола, и ему в  глаз  вонзилась  острая
щепка, так он потерял глаз. Боль  была  очень  сильна,  но  через  год  он
вернулся на работу, он не  просил  о  досрочном  Единении,  он  был  очень
храбрым, он гордится своим мужеством. У него есть жена,  но  детей  у  них
нет, он сожалеет об этом, ему нелегко разговаривать с  женой,  они  далеки
друг от друга, даже когда вместе, и она плачет по ночам, об этом  он  тоже
сожалеет, но он никогда ее не обижал и...
     И опять это продолжалось часами. Во мне снова проснулось  нетерпение,
но я подавил его, потому что происходящее было очень важно.  Я  постарался
сосредоточиться на словах Валкареньи и истории одноглазого шкина. Скоро  я
уже  принимал  ее  так  же  близко  к  сердцу,  как  и   окружавшие   меня
инопланетяне. Было жарко и душно, в куполе не хватало воздуха, моя  куртка
запачкалась и промокла - не только от моего  пота,  но  и  от  пота  тесно
прижатых ко мне соседей. Но я не замечал этого.
     Второй выступающий закончил свою речь тем же, что и первый: он  долго
восхвалял радость Посвящения и приближающееся Конечное Единение. Под конец
мне уже почти не нужен был перевод Валкареньи, счастье слышалось в  голосе
шкина, сквозило в его дрожащей фигуре. А может,  я  безотчетно  читал  его
чувства. Но я не могу читать  на  таком  расстоянии,  разве  что  душевное
волнение объекта очень уж велико.
     На помост взошел третий, он  говорил  громче  других.  Валкаренья  не
отставал.
     - Это женщина. Она родила своему мужу восьмерых детей, у  нее  четыре
сестры и три брата, всю жизнь она трудилась на земле, она...
     Внезапно ее речь оборвалась - в конце длинного монолога она несколько
раз резко свистнула. И умолкла. Все присутствующие, как один, засвистели в
ответ. Великий Чертог наполнился жутковатым эхом,  все  шкины  вокруг  нас
стали раскачиваться из стороны в сторону и свистеть. Женщина наблюдала  за
происходящим, приняв скорбную согбенную позу. Валкаренья начал переводить,
но на чем-то споткнулся. Лори подхватила повествование.
     - Женщина рассказала им о великой трагедии, - прошептала Лори. -  Они
свистят, чтобы выразить свое горе, показать, что они разделяют ее боль.
     - Да, они выражают сочувствие, - снова заговорил Валкаренья. -  Когда
она была молода, заболел ее брат, и  казалось,  состояние  его  ухудшалось
день ото дня. Родители велели ей отвезти брата на священные холмы, но  она
ехала неосторожно, и колесо телеги сломалось, и ее брат умер  на  равнине.
Он умер, не обретя Единения. Она винит в этом себя.
     Женщина снова начала рассказ. Приблизив к нам лицо,  Лори  переводила
еле слышным шепотом.
     - Она опять говорит, что ее брат умер. Она подвела  его,  лишила  его
Единения, теперь он оторван от всех и одинок, и не ушел... не ушел...
     - В загробную жизнь, - сказал  Валкаренья.  -  Не  ушел  в  загробную
жизнь.
     - Я не  уверена,  что  это  правильно,  -  проговорила  Лори.  -  Это
понятие...
     Валкаренья прижал палец к губам.
     - Слушай! - сказал он. И стал переводить дальше.
     Женщина говорила дольше других, и ее история была самой  мрачной.  Но
Валкаренья положил руку мне  на  плечо,  а  другой  махнул  в  направлении
выхода.
     Прохладный ночной воздух словно окатил меня ледяной водой, и я  вдруг
понял,  что  до  нитки  промок  от  пота.  Валкаренья  быстро  зашагал   к
аэромобилю. Позади нас продолжалось Собрание - шкины, казалось,  не  знали
усталости.
     - Собрания длятся несколько дней,  иногда  недель,  -  сказала  Лори,
когда мы забрались в машину. - Шкины сменяют друг друга (они стараются  не
пропустить ни слова, но утомление  рано  или  поздно  берет  свое,  и  они
ненадолго  уходят  отдохнуть,  а  потом  возвращаются).  Большая  доблесть
простоять все Собрание без сна.
     Валкаренья сразил нас наповал.
     - Когда-нибудь я это попробую сделать, - сказал он. -  Я  никогда  не
выдерживал  больше  нескольких  часов,  но  думаю,  если   накачать   себя
лекарствами,  можно  выдержать.  Наше  участие  в  обрядах  шкинов   будет
способствовать большему взаимопониманию между ними и людьми.
     - Да? Возможно, Густаффсон думал так же, - предположил я.
     Валкаренья беспечно засмеялся.
     - Ну, я не собираюсь участвовать таким образом.
     Мы летели домой в сонном молчании. Я потерял  счет  времени,  но  мое
уставшее тело говорило, что скоро уже рассвет.  Лия  прижалась  ко  мне  и
свернулась калачиком,  вид  у  нее  был  измученный  и  опустошенный,  она
дремала. Я тоже.
     Мы вышли из аэромобиля и поднялись в лифте. Я  ничего  не  соображал.
Забытье пришло быстро, очень быстро.
     В ту ночь мне снился сон. Кажется, хороший  сон,  но  с  наступлением
утра он исчез, оставив лишь пустоту  и  ощущение  утраты.  Проснувшись,  я
долго лежал, уставясь в потолок и  одной  рукой  обнимая  Лию,  и  пытался
вспомнить свой сон. Но ничего не вспомнил.
     Вместо сна я  припомнил  Собрание  и  снова  перебрал  в  памяти  все
подробности. Наконец я  высвободил  руку  и  встал  с  постели.  Ночью  мы
затемнили стекло, и в комнате все еще стоял мрак. Но я легко нашел  нужные
кнопки и впустил струйку утреннего света.
     Лия спросонок стала невнятно возмущаться и повернулась на другой бок,
явно не желая вставать. Я оставил  ее  в  спальне  и  пошел  в  библиотеку
поискать книгу о шкинах, что-нибудь более  обстоятельное,  чем  присланный
нам материал. Мне не повезло. Библиотека предназначалась для  развлечения,
а не для работы.
     Я нашел видеоэкран и нажал кнопку кабинета Валкареньи. Ответил Гурли.
     - Привет, - сказал он. - Дино так и  думал,  что  вы  позвоните.  Его
сейчас здесь нет. Он  выступает  третейским  судьей  в  споре  о  торговом
соглашении. Что вы хотите?
     - Мне нужны книги, - все еще сонным голосом произнес я. -  Что-нибудь
о шкинах.
     - Ничем не могу помочь, - ответил Гурли. - Их нет. Множество  статей,
исследований и монографий, но ни одной исчерпывающей  книги.  Я  собираюсь
написать такую, но еще не приступал к работе. Вот  Дино  и  решил,  что  я
смогу заменить вам справочник.
     - Да?
     - Какие у вас вопросы?
     Я попытался сформулировать вопрос, но не смог.
     - Ничего особенного, - пожимая плечами, сказал я. -  Просто  я  хотел
получить общие представления, ну, может, побольше о Собраниях...
     - Мы можем поговорить об этом позже, - сказал Гурли.  -  Дино  решил,
что вы захотите начать сегодня работу. Если пожелаете, мы пригласим нужных
людей в Башню. Или вы сами пойдете к ним?
     - Мы пойдем сами, - быстро ответил я.
     Когда людей приглашают для  беседы,  это  все  портит.  Они  начинают
волноваться, и это волнение  перекрывает  все  интересующие  меня  эмоции;
мысли при этом тоже текут по-другому, создавая трудности для Лианны.
     -  Прекрасно,  -  одобрил  Гурли.  -  Дино  оставил  вам  аэромобиль.
Спуститесь в вестибюль, и вы увидите его. Вам также дадут ключи, чтобы  вы
могли пройти прямо сюда, в  кабинет,  не  теряя  времени  на  разговоры  с
секретарями и прочие формальности.
     - Спасибо, - сказал я. - Поговорим позже. - Я выключил  видеоэкран  и
пошел обратно в спальню.
     Лия сидела в постели, простыня закрывала ее до пояса. Я сел  рядом  и
поцеловал ее. Она улыбнулась, но не ответила.
     - Эй! Что случилось? - спросил я.
     - Голова болит, - сказала Лия.  -  Я  думала,  отрезвляющие  таблетки
избавляют и от похмелья.
     - Так и должно быть. Моя подействовала очень хорошо. -  Я  подошел  к
стенному шкафу, решая, что бы надеть. - У нас здесь должны  быть  таблетки
от головной боли. Не сомневаюсь, что  Дино  не  забыл  снабдить  нас  всем
необходимым.
     - Гм! Да. Брось мне какую-нибудь одежду.
     Я вытащил один из ее комбинезонов и кинул его через всю комнату.
     Пока я одевался, Лия кое-как натянула комбинезон и побрела в ванную.
     - Вот это уже лучше, - сказала она.  -  Ты  прав,  Дино  не  забыл  о
лекарствах.
     - Он все делает основательно.
     Лия улыбнулась.
     - Но Лори знает язык лучше. Я читала ее мысли. Дино сделал  несколько
ошибок в переводе.
     Я так и думал. Это ни в коей мере не подрывало авторитет  Валкареньи,
ведь из их слов следовало, что в  распоряжении  Лори  было  лишних  четыре
месяца. Я кивнул.
     - Еще что-нибудь вычитала?
     - Нет. Я пыталась прощупать выступающих, но расстояние  было  слишком
велико. - Она подошла и взяла меня за руку. - Куда отправимся сегодня?
     - В Город шкинов, - ответил я. - Давай поищем кого-нибудь из  этих...
Посвященных. На Собрании я никого не заметил.
     -  И  я.  Эти  Собрания  для  шкинов,  которые  только  хотят   стать
Посвященными.
     - Да, так говорят. Пошли.
     Мы вышли. Остановились на четвертом этаже позавтракать в  закусочной,
потом  служащий  в  вестибюле  показал   нам   наш   аэромобиль.   Зеленая
четырехместная быстроходная машина, самая обыкновенная, самая неприметная.
     Можно было сразу полететь в Город шкинов, но я подумал, что мы  лучше
почувствуем общее настроение, если пройдемся  пешком.  Поэтому  я  посадил
аэромобиль за первой же грядой холмов, и мы пошли.
     Город людей казался почти пустым, а Город шкинов  жил  своей  жизнью.
Шкины спешили по покрытым гравием улицам,  деловито  сновали  туда-сюда  с
грузом кирпичей, с корзинами, наполненными фруктами и одеждой.  И  повсюду
были дети, бегавшие большей  частью  голышом:  эти  неугомонные  оранжевые
мячики прыгали вокруг  нас,  свистели,  фыркали,  ухмылялись  и  время  от
времени дергали нас за  одежду.  Дети  выглядели  не  так,  как  взрослые.
Несколько клочков рыжеватых волос, кожа гладкая, без морщинок. Только дети
и обращали на нас внимание. Взрослые шкины торопились  по  своим  делам  и
одаряли нас случайными дружелюбными улыбками. Было ясно, что люди не такие
уж редкие гости на улицах Города.
     Жители Города передвигались в основном пешком, но  встречались  также
небольшие деревянные повозки. Шкинское тягловое животное похоже на большую
зеленую собаку явно больного вида. Их запрягают парами, они тянут  повозку
и не переставая  жалобно  хнычут.  Неудивительно,  что  люди  прозвали  их
нытиками. Вдобавок они  постоянно  испражняются.  Эта  вонь,  смешанная  с
запахом продаваемой вразнос из корзин пищи и запахом самих шкинов, придает
городскому воздуху резкий "аромат".
     Вдобавок на улицах стоял несмолкаемый гам.  Дети  свистели,  взрослые
шкины громко беседовали друг с другом, издавая мычание, завывания и  писк;
нытики скулили; повозки, дребезжа, катились по гравию. Мы с Лией шли молча
рука об руку, приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь и... читая.
     Я вошел в Город шкинов и раскрылся им навстречу,  я  пропускал  через
себя все, не сосредоточиваясь на чем-то одном. Я был в водовороте  эмоций:
шкины приближались - и их чувства накатывали на меня; проходили мимо  -  и
чувства исчезали вдали. Чувства захлестывали меня со всех сторон вместе  с
кружившимися детьми. Я плавал в море впечатлений. И они потрясли меня.
     Они потрясли меня потому, что все было так знакомо. Я и раньше  читал
чувства других существ. Иногда с трудом, иногда с легкостью, но всегда это
было неприятно. У хранганцев озлобленные души, полные ненависти и  горечи,
и когда я заканчиваю чтение,  то  чувствую  какое-то  отвращение.  Чувства
финдайи настолько слабы, что я едва могу их  прочитать.  Дамуши...  совсем
другие. Они испытывают сильные переживания, но я не знаю названий  для  их
эмоций.
     А шкины... я как будто гулял по улице на Бальдуре.  Нет,  это  больше
похоже на одну  из  Затерянных  Колоний,  человеческое  население  которых
опустилось до варварства и  забыло  о  своем  происхождении.  Здесь  кипят
человеческие страсти, первобытные и неподдельные, но не такие  утонченные,
как на Старой Земле или на Бальдуре. То  же  и  у  шкинов:  возможно,  они
примитивны, но так понятны. Я ощущал их радость и печаль, зависть и  гнев,
тоску и боль. Ту же опьяняющую смесь, которая вливается в меня везде,  где
я открываю ей свое сердце.
     Лия тоже читала. Я чувствовал, как напряглась  ее  рука,  лежавшая  в
моей. Потом рука снова расслабилась. Я повернулся к Лие, и она  увидела  в
моих глазах вопрос.
     - Они люди, - сказала она. - Они как мы.
     Я кивнул.
     - Вероятно, параллельная эволюция. Шки - это  что-то  вроде  древнего
подобия Земли с некоторыми мелкими различиями. Но  ты  права.  Они  больше
похожи на людей, чем  все  остальные  существа,  которых  мы  встречали  в
космосе. - Я обдумал это соображение. - Это ответ на вопрос Дино? Если они
похожи на нас, следовательно, их религия более привлекательна  людям,  чем
по-настоящему чуждые верования.
     - Нет, Роб, - сказала Лия. - Я  так  не  думаю.  Наоборот.  Если  они
похожи на нас, неясно, почему они так охотно идут умирать. Понимаешь?
     Конечно,  она  была  права.  В  прочитанных  мною  эмоциях  не   было
склонности к самоубийству, не было психической неуравновешенности, не было
ничего ненормального. Однако каждый шкин приходит к Конечному Единению.
     - Надо сосредоточиться на ком-нибудь одном, -  предложил  я.  -  Этот
поток мыслей и чувств никуда не приведет.
     Я огляделся в поисках  подходящего  объекта,  но  тут  раздался  звон
колокольчиков.
     Они звенели где-то слева от нас, их звук почти  растворялся  в  общем
городском шуме. Я потянул Лию за руку, мы побежали по улице  и  нырнули  в
первый же просвет между куполами.
     Колокольчики были все еще впереди, и, срезав угол, мы пробежали через
чей-то двор и перелезли через низкую зеленую изгородь. За ней оказался еще
один двор, выгребная яма, еще купола и; наконец, улица. Там мы нашли  тех,
кто звонил в колокольчики.
     Их было четверо, все Посвященные в длинных одеяниях  из  ярко-красной
ткани, волочившихся по пыльной дороге. В каждой руке эти шкины держали  по
большому  бронзовому  колокольчику.   Посвященные   непрестанно   звонили,
размахивая длинными руками, и резкие, лязгающие звуки заполняли улицу. Все
четверо были пожилые и, как все шкины, безволосые  и  покрытые  множеством
мелких морщинок. Они очень  широко  улыбались,  и  проходящие  мимо  шкины
помоложе улыбались им в ответ.
     На головах у Посвященных сидели Сосуны.
     Я  ожидал  увидеть  нечто  отвратительное.  Но  нет.  Зрелище  слегка
тревожило меня, но потому только, что я  понимал  его  значение.  Паразиты
напоминали яркие шарики малинового желе размером от родинки,  пульсирующей
на затылке одного из  шкинов,  до  огромной  липкой  шевелящейся  подушки,
которая покрывала голову и плечи  самого  маленького  как  живой  капюшон.
Сосун живет, потребляя питательные вещества, содержащиеся в крови шкинов.
     И медленно, очень медленно поглощая своего Посвященного.
     Мы с Лией остановились в нескольких шагах от них  и  стали  смотреть,
как они звонят. У Лии было серьезное лицо, у  меня,  наверное,  тоже.  Все
остальные улыбались, и колокольчики вызванивали песнь  радости.  Я  крепко
сжал руку Лии.
     - Читай, - прошептал я.
     Мы начали читать.
     Я читал колокольчики. Не звон, нет, а ощущение колоколов, переживание
колоколов,  светлую,  звенящую  радость,   гулкую,   заливисто-серебристую
звучность, песнь Посвященных, единство душ, при котором  все  сливаются  в
одно.  И  переживал  то,  что  чувствуют  Посвященные,  когда   звонят   в
колокольчики, их счастье и ожидание, восторг, с которым они шумно сообщают
всем о своей удовлетворенности. Я ощущал идущие от  них  огромные  горячие
волны любви, страстной, плотской любви, одновременно  мужской  и  женской;
это была не слабая, разжиженная эмоция человека, любящего  своих  близких.
Это была настоящая жаркая любовь, она пылала и зажигала меня, подступая  к
самому сердцу. Они любили себя, они любили всех шкинов, они любили Сосуна,
они любили друг друга, они любили нас. Они любили нас. Они любили меня так
же горячо и безоглядно, как Лия. И вместе  с  любовью  я  почувствовал  их
преданность и близость друг  другу.  Каждый  из  четверых  был  личностью,
каждый отличался от других, но они думали как одно существо и были преданы
Сосуну, и были все вместе и едины, хотя каждый оставался собой и никто  из
них не мог прочитать чувства других так, как их читал я.
     А Лианна? Я отстранился от Посвященных, отключился от них и посмотрел
на Лию. Она была бледна, но улыбалась.
     - Они прекрасны, - тихим, нежным и удивленным голосом сказала Лия.
     Я впитал всю излившуюся на меня любовь, но  по-прежнему  помнил,  что
люблю именно ее, что я часть ее, а она часть меня.
     - Что... что ты прочла? - перекрикивая колокольный звон, спросил я.
     Она помотала головой, будто стараясь прояснить свои мысли.
     - Они любят нас, - ответила она. - Ты должен  об  этом  знать,  но  я
ощутила сама, как они любят нас.  Это  чувство  такое  глубокое.  За  этой
любовью только любовь, а за ней еще - и так до самого конца. Их мысли тоже
глубоки, и они не пытаются их скрыть. Мне  кажется,  я  никогда  не  могла
настолько полно прочитать мысли человека. Все выходит на поверхность сразу
же, вся их жизнь, все их мечты, чувства, воспоминания, я только ловила все
это, подхватывала при помощи чтения, взгляда. С  людьми,  с  человеческими
существами это так трудно. Из них нужно выуживать, с ними нужно  бороться,
но и тогда я не могу проникнуть очень  глубоко.  Ты  знаешь,  Роб,  ты  же
знаешь. Ах, Роб!
     Она повернулась и крепко прижалась ко мне, и я задержал  ее  в  своих
объятиях. Нахлынувший на меня поток чувств, похоже, захлестнул и  ее.  Дар
Лии крупнее и глубже  моего,  и  сейчас  она  была  потрясена.  Когда  она
прильнула ко мне, я прочитал ее чувства, я ощутил любовь, сильную любовь и
изумление, и счастье, а еще страх, пронизывающие ее страх и тревогу.
     Звон вокруг  нас  вдруг  прекратился.  Колокольчики  один  за  другим
перестали раскачиваться, и четверо  Посвященных  на  мгновение  застыли  в
молчании. Один из стоящих неподалеку шкинов  подошел  к  ним  с  огромной,
прикрытой тряпкой корзиной. Маленький  Посвященный  поднял  тряпку,  и  на
улицу хлынул аромат горячих пирожков с мясом. Каждый Посвященный  взял  из
корзины по несколько пирожков, и скоро  все  они  радостно  закусывали,  а
продавец улыбался  им  во  весь  рот.  Маленькая  голая  шкинская  девочка
подбежала к Посвященным и предложила фляжку с водой, они молча пустили  ее
по кругу.
     - Что происходит? - спросил я Лию.
     И прежде чем она ответила, я вспомнил. Это было  в  справке,  которую
прислал нам Валкаренья. Посвященные не работали. Сорок земных лет они жили
как все и трудились в поте лица, но, начиная с Посвящения и  до  Конечного
Единения, в их жизни были только радость и музыка, они бродили по  улицам,
звонили в колокольчики, разговаривали и пели, а  другие  шкины  кормили  и
поили их.
     Накормить Посвященного было большой честью, и шкин,  который  дал  им
пирожки с мясом, сиял от гордости и удовольствия.
     - Лия, а теперь ты можешь прочитать их мысли? - прошептал я.
     Она кивнула, уткнувшись подбородком мне в грудь, потом отодвинулась и
устремила глаза на Посвященных, взгляд ее стал  упорным  и  сверлящим,  но
потом снова смягчился. Она обернулась ко мне.
     - Сейчас по-другому, - с удивлением сказала она.
     - Как?
     Она прищурилась в замешательстве.
     - Не знаю. Они по-прежнему любят нас и всех. Но  теперь  их  мысли...
ну, более земные. Знаешь, в мозгу как будто ступеньки, и спускаться по ним
нелегко. Посвященные сейчас что-то прячут, прячут даже от самих себя.  Они
не так открыты, как раньше. Они думают о еде, какая она вкусная. Это очень
ярко выражено. Я словно сама попробовала эти пирожки. Но до сих  пор  было
не так.
     Меня вдруг осенило.
     - Сколько здесь мыслящих существ?
     - Четыре, - ответила Лия. - Они как-то связаны. Но  непрочно.  -  Она
смущенно замолчала и покачала головой. - Я хочу сказать,  что  они  неясно
чувствуют эмоции друг друга. Но не мысли, не такие тонкости. Я могу читать
их мысли, а они не могут читать мысли друг друга. Каждый  из  них  сам  по
себе. Раньше, когда они звонили в колокольчики, они были более близки,  но
индивидуальности не теряли.
     Я был слегка разочарован.
     - Четыре мыслящих существа, не одно?
     - Гм... да. Четыре.
     - А Сосун?
     Еще одна гениальная идея. Если Сосун мыслит самостоятельно...
     - Ничего, - сказала Лия. - Как растение или  кусок  ткани.  Нет  даже
ощущения "да, я живу".
     Это меня встревожило. Даже у низших животных есть  смутное  осознание
собственного бытия, ощущение, которое Одаренные  называют  "да,  я  живу",
обычно это только слабый проблеск, и чтобы  его  заметить,  нужен  большой
Дар. Но у Лии как раз большой Дар.
     - Давай поговорим с ними, - предложил я.
     Она кивнула, и мы подошли к жующим пирожки Посвященным.
     - Здравствуйте, - не зная, как к ним обращаться, робко проговорил  я.
- Вы говорите на языке Земли?
     Трое смотрели на нас с непонимающим видом. Но  четвертый,  маленький,
чей Сосун напоминал подрагивающий красный капюшон, замотал головой вверх и
вниз.
     - Да, - тонким писклявым голосом ответил он.
     Я вдруг забыл, что хотел спросить, но Лианна пришла мне на помощь.
     - Вы знаете Посвященных людей? - спросила она.
     Шкин осклабился.
     - Все Посвященные едины, - сказал он.
     - Ну да, конечно, но, может, вы знаете кого-нибудь, кто похож на нас?
- спросил я. - Высокие, на голове волосы, кожа розовая или темная.
     Я снова замешкался, теряясь в догадках, насколько  этот  старый  шкин
знает язык Земли, и с легким испугом наблюдая за его Сосуном.
     Он замотал головой.
     - Все Посвященные разные, но все едины,  все  одно  целое.  Некоторые
похожи на вас. Вы хотите стать Посвященным?
     - Нет, спасибо, - ответил я. - Где мне найти Посвященного человека?
     Он снова замотал головой.
     - Посвященные поют, звонят и гуляют по улицам священного города.
     Лия читала его мысли.
     - Он не знает, - сказала она. - Посвященные просто бродят и звонят  в
колокольчики. Они не придерживаются  определенного  маршрута,  у  них  нет
цели. Они идут куда глаза глядят. Одни путешествуют с собратьями, другие в
одиночку; если встречаются две компании, образуется новая группа.
     - Придется искать, - решил я.
     - Ешьте, - предложил шкин.
     Он порылся в корзине и вытащил два дымящихся пирожка с мясом. Один он
сунул мне в руку, другой протянул Лии.
     Я недоверчиво посмотрел на пирожок.
     - Спасибо.
     Свободной рукой я потянул Лию за рукав, и мы пошли прочь. Посвященные
улыбнулись нам на прощание, и, прежде чем  мы  дошли  до  середины  улицы,
снова раздался колокольный звон.
     Я все еще держал в руке пирожок, корочка жгла мне пальцы.
     - Можно это есть? - спросил я Лию.
     Она откусила кусочек от своего.
     - А почему нельзя? Мы ведь  вчера  вечером  ели  их  в  ресторане.  Я
уверена, что, если бы местной пищей можно было отравиться,  Валкаренья  бы
предупредил нас.
     Логично. Я поднес пирожок ко рту и откусил на ходу. Он был горячий  и
свежий, и совсем не такой, как пирожки с мясом, которые  мм  ели  накануне
вечером. В ресторане нам подавали золотистые слойки, в меру  приправленные
апельсиновым соусом с Бальдура. Шкинский пирожок хрустел на зубах, с мяса,
обжигая рот, стекал жир. Но пирожок был вкусный, а я проголодался, и скоро
от него ничего не осталось.
     - Узнала еще что-нибудь, когда читала мысли  этого  маленького?  -  с
набитым ртом спросил я.
     Она проглотила кусок и кивнула.
     - Да. Он счастлив, даже больше,  чем  остальные.  Он  старше  их.  Он
близок к Конечному Единению, для него это очень волнующее событие.
     Она  говорила  в  своей  обычной  беспечной  манере.  Чтение   мыслей
Посвященных, казалось, не оставляло последствий.
     - Но почему? - размышлял я вслух. - Он готовится умереть.  Почему  он
так счастлив?
     Лия пожала плечами.
     - К сожалению, у него не очень аналитический ум.
     Я слизнул с пальцев оставшийся на них жир.
     Мы стояли на перекрестке, вокруг нас  во  всех  направлениях  шныряли
шкины, и ветер снова донес звон колокольчиков.
     - Еще Посвященные, - сказал я. - Хочешь, пойдем к ним?
     - А что мы выясним? Мы уже все знаем. Нам нужен Посвященный человек.
     - Может, один из этой компании окажется человеком.
     Я поймал уничтожающий взгляд Лии.
     - Ха. Вероятность почти равна нулю.
     - Ну хорошо, - уступил я. Близился вечер. - Наверно, лучше  вернуться
назад. А завтра рано утром начнем снова. К тому же Дино, видимо, ждет  нас
к обеду.

     На этот раз обед подали в кабинете  Валкареньи,  куда  предварительно
внесли кое-какую дополнительную мебель. Квартира  Валкареньи  была  этажом
ниже, но он  предпочитал  развлекать  гостей  наверху,  откуда  открывался
живописный вид.
     Нас было пятеро: мы с Лией, Валкаренья с Лори и Гурли. Лори  готовила
под  руководством  шеф-повара  Валкареньи.  Мы  ели  бифштексы   (на   Шки
выращивают  скот,   вывезенный   со   Старой   Земли)   и   восхитительный
вегетарианский салат из  земляных  орехов  с  Бальдура,  шкинских  сладких
рожков и грибов со Старой Земли.  Дино  любил  экспериментировать,  и  это
блюдо было одним из его изобретений.
     Мы с Лией доложили  о  своих  приключениях;  наш  рассказ  прерывался
только острыми, пытливыми вопросами  Валкареньи.  После  обеда  мы  убрали
столы и посуду  и  продолжили  беседу  за  бутылкой  валтаарского.  Теперь
задавали вопросы  мы  с  Лией,  а  Гурли  удовлетворял  наше  любопытство.
Валкаренья сидел на полу на мягкой подстилке, одной рукой обнимая Лори,  а
в другой держа бокал с вином. Он  сказал,  что  мы  не  первые  Одаренные,
посетившие планету Шки. И не первые утверждаем, что шкины похожи на людей.
     - Может, это о чем-нибудь  говорит,  -  сказал  он.  -  Не  знаю.  Но
все-таки они не люди. Нет, господа. Во-первых,  они  гораздо  общительнее.
Испокон веков они строили  поселения.  Они  всегда  в  городах,  всегда  в
окружении себе подобных. Потом, у них больше развит дух коллективизма. Все
делают сообща и любят всем делиться и все делить. Торговлю, например,  они
рассматривают как совместное владение товарами. - Валкаренья рассмеялся. -
Именно так. Я провел целый день, пытаясь разработать торговое соглашение с
группой крестьян, которые раньше никогда не имели с  нами  дела.  Поверьте
мне, это нелегко. Они всегда готовы дать нам столько товаров,  сколько  мы
просим, если эти товары им не нужны и они уже не пообещали их  кому-нибудь
другому. Но за это хотят получить в будущем все, что им понадобится. Иного
они не ждут. Итак, каждый раз  мы  встаем  перед  выбором:  либо  дать  им
карт-бланш, либо проводить бесконтрольные переговоры, в результате которых
они убедятся, что мы законченные эгоисты.
     Лии этого было недостаточно.
     - А как насчет секса? - спросила она. - Из того,  что  вы  переводили
вчера вечером, у меня сложилось впечатление, что шкины моногамны.
     - Отношения полов весьма запутанны, -  ответил  Гурли.  -  Это  очень
странно. Понимаете, ведь секс подразумевает общение, а  общаться  надо  со
всеми. Но общение должно быть искренним и содержательным. И тут  возникают
трудности.
     Лори внезапно проявила интерес.
     - Я изучала эту тему, - быстро проговорила  она.  -  Согласно  морали
шкинов, любить надо всех. Но они не могут так жить, они слишком похожи  на
людей,  у  них  слишком  развито  чувство  собственности.  Они  пришли   к
моногамии,  потому  что  их  культурная  традиция  по-настоящему  глубокое
сексуальное общение с  одним  существом  ставит  выше  миллиона  бездумных
плотских связей. Идеал шкина - делить любовь со всеми, при этом все  связи
должны быть одинаково прочны, но этот идеал недостижим.
     Я нахмурился.
     - Но кажется, вчера кто-то повинился в том, что изменял своей жене?
     Лори энергично кивнула.
     - Да, но его вина заключалась в том, что связи  с  другими  женщинами
обеднили его общение с женой. Вот это и есть измена. Если бы он  продолжал
любить только свою жену, но жил с другими женщинами, сексуальные отношения
с ними не имели бы смысла. А если бы он одинаково сильно любил всех  своих
женщин, включая жену, ему была бы честь и хвала.  Жена  бы  гордилась  им.
Шкины стремится создать гармоничный союз со многими партнерами.
     - И один из самых тяжких грехов для шкина оставить близкого  человека
в одиночестве, - сказал  Гурли.  -  В  эмоциональном  одиночестве.  Лишить
общения.
     Я переваривал эти сведения, а Гурли продолжал:
     -  На  планете  низкая  преступность.  Никаких  преступлений   против
личности. Долгая бессобытийная история без убийств, потасовок, без тюрем и
войн.
     - На целый народ  ни  одного  убийцы,  -  сказал  Валкаренья.  -  Это
что-нибудь да значит. На Старой  Земле  были  культуры  типа  шкинской,  и
высокий процент  самоубийств  там  часто  сочетается  с  низким  процентом
убийств. А у шкинов самоубийством кончают сто процентов.
     - Они убивают животных, - заявил я.
     -  Животные  не  подлежал  Единению,  -  ответил  Гурли.  -  Единение
охватывает всех мыслящих существ и  их  не  разрешается  убивать.  Они  не
убивают друг друга, не убивают людей, не убивают Сосуна.
     Лия посмотрела на меня, потом на Гурли.
     - Сосуны не разумные существа, -  сказала  она.  -  Сегодня  утром  я
пыталась прочитать их мысли, но ничего не получилось, мысли были только  у
шкинов, на которых эти Сосуны паразитировали. У Сосунов нет даже осознания
собственного бытия.
     - Да, мы знаем, и это всегда  озадачивало  меня,  -  вставая,  сказал
Валкаренья. Он прошел к бару, вытащил еще одну  бутылку  вина  и  наполнил
наши бокалы. - Настоящие безмозглые паразиты, и  такой  умный  народ,  как
шкины, позволяет им себя поработить. Почему?
     Новое вино, вкусное и освежающее, приятно холодило  горло.  Я  пил  и
кивал головой, вспоминая захлестнувшую нас днем волну восторга.
     - Наркотики, - задумчиво  произнес  я.  -  Очевидно,  Сосун  выделяет
органическое наркотическое  вещество,  вызывающее  эйфорию.  Шкины  охотно
поддаются этому наркотику и умирают  счастливыми.  Их  радость  совершенно
неподдельна, поверьте мне. Мы чувствовали ее.
     На лице Лии было сомнение, Гурли отрицательно замотал головой.
     - Нет, Роб. Не так. Мы проводили опыты с Сосуном, и...
     Видимо, он заметил, как брови у меня поползли вверх. И замолчал.
     - Как к этому отнеслись шкины? - спросил я.
     - Мы им не говорили. Им бы это не понравилось, совсем не понравилось.
Сосун - просто животное, но он их божество. Вы же знаете, нельзя шутить  с
божеством. Долгое время мы не решались, но когда Густаффсон перешел  в  их
веру, надо было сообщить старине  Стюарту.  Он  отдал  приказ.  Однако  мы
ничего не добились. Мы не обнаружили никаких наркотических веществ, вообще
никаких выделений. В сущности, шкины - единственные существа  на  планете,
которые так легко подпадают под власть Сосуна. Мы поймали нытика,  связали
и посадили кровопийцу ему на голову. Потом через несколько  часов  веревки
сняли. Чертов нытик был в бешенстве, он визжал, вопил  и  бил  сидящего  у
него на голове Сосуна. Чуть не разорвал когтями в клочья кожу  на  голове,
пока не сбросил его.
     - Может, только шкины так восприимчивы? - спросил я.  Слабая  попытка
выпутаться.
     - Да нет, - криво улыбаясь, сказал Валкаренья. - Еще мы.

     В лифте Лия была необычайно молчалива, почти замкнута. Я  решил,  что
она обдумывает последний разговор. Но  как  только  за  нами  захлопнулась
дверь номера, она повернулась и крепко обняла меня.
     Слегка испуганный этим объятием, я поднял  руку  и  стал  гладить  ее
мягкие каштановые волосы.
     - Эй, что случилось? - пробормотал я.
     И снова передо мной оказалась женщина-вампир, большеглазая и хрупкая.
     - Возьми меня, Роб, - с внезапной  настойчивостью  нежно  проговорила
она. - Пожалуйста. Возьми прямо сейчас.
     Я улыбнулся, но это была недоуменная улыбка, совсем не та  похотливая
ухмылка, которую я обычно приберегал для спальни. Когда Лия  возбуждалась,
она  становилась  озорной  и  проказливой,  но  сейчас  вид  у   нее   был
встревоженный и незащищенный. Я ничего не понимал.
     Но времени на вопросы не было, и я не  стал  их  задавать.  Я  просто
молча привлек ее к себе и стал целовать, и мы пошли в спальню.
     И мы любили  друг  друга,  любили  по-настоящему  так,  как  не  дано
беднягам Обыкновенным. Наши  тела  слились,  и  я  почувствовал,  как  Лия
напряглась и стала читать мои мысли. Она отдавалась мне, а я  открывал  ей
свою душу, и меня заливало идущим от нее потоком  любви,  беспомощности  и
страха.
     Потом все кончилось. Так же внезапно, как началось.  Наслаждение  Лии
обдало меня мощной горячей волной, и мы вместе вознеслись на гребень  этой
волны. Лия крепко вцепилась в меня,  ее  глаза  сузились,  она,  казалось,
впитывала любовь.
     И вот мы лежали в темноте, и звезды  Шки  светили  нам  в  окно.  Лия
свернулась калачиком, припав головой к моей груди, и я ласкал ее.
     - Было хорошо, -  улыбаясь  в  звездную  ночь,  мечтательным,  сонным
голосом произнес я.
     - Да, - ответила Лия. Она говорила робко и тихо, так тихо, что я едва
слышал. - Я люблю тебя, Роб, - прошептала она.
     - Ага. И я люблю тебя, - сказал я.
     Она высвободилась, слегка отстранилась, подложила руку под голову  и,
улыбаясь, стала смотреть на меня.
     - Да, любишь, - подтвердила она, - Я прочла это. Я знаю. И ты знаешь,
как я люблю тебя, правда?
     Я тоже улыбнулся и кивнул.
     - Конечно.
     - Знаешь, нам повезло. У Обыкновенных есть только слова. Бедные  они,
несчастные. Как можно общаться только при помощи слов?  Как  можно  знать?
Они всегда врозь, они пытаются дотянуться друг до друга и не  могут.  Даже
когда они занимаются любовью, даже в высший миг наслаждения они разделены.
Они, наверно, ужасно одиноки.
     В ее словах слышалась какая-то... тревога. Я смотрел  на  Лию,  в  ее
ясные, счастливые глаза и думал об этом.
     - Возможно, - наконец произнес я. - Но для них это не так  уж  плохо.
Они не знают, что бывает по-другому, И они тоже стараются  любить.  Иногда
им удается преодолеть барьер.
     "Лишь только голос и прикосновенье, и снова  -  темнота"*/Г.Лонгфелло
"Ships passed in the nigth"/, -  грустным,  нежным  голосом  процитировала
Лия. - Мы счастливы, ведь так? Мы не обделены.
     - Мы счастливы, - подтвердил я.
     И попытался прочитать ее чувства. Удовлетворение смешалось в ее  душе
со следами задумчивости, тоски  и  одиночества.  Но  было  что-то  еще,  в
глубине, почти исчезнувшее, но все-таки смутно определимое.
     Я медленно сел в постели.
     - Эй! Ты чем-то обеспокоена, -  сказал  я.  -  И  перед  тем  как  мы
вернулись домой, ты была испугана. Что случилось?
     - Не знаю, - ответила  она.  В  ее  голосе  было  недоумение,  и  она
действительно недоумевала, я прочитал. -  Я  была  испугана,  но  не  знаю
почему. Наверно, из-за Посвященных. Я все  время  думаю,  как  сильно  они
любили меня. Они даже не знали меня, а любили так сильно и  понимали,  это
почти как у нас с тобой. Это... я не знаю.  Это  меня  встревожило.  Я  не
думала, что кто-то, кроме тебя, будет меня так  любить.  И  они  были  так
близки друг другу и мне, настолько вместе. Мы с тобой держались за руки  и
разговаривали, и мне стало немного одиноко, я бы хотела, чтобы мы с  тобой
были так же близки. После того, как они  делились  со  мной  частью  своей
души, одиночество показалось мне пустотой. И я испугалась. Понимаешь?
     - Да, - легко прикасаясь к  ней  рукой  и  сознанием,  ответил  я.  -
Понимаю. Мы понимаем друг друга. Мы вместе, почти как они. Обыкновенные не
могут об этом и мечтать.
     Лия кивнула, улыбнулась и прижалась ко мне. Мы заснули, обнимая  друг
друга.

     Я опять видел сон. И опять на рассвете он исчез. Это вызвало  у  меня
досаду. Сон был приятный и радостный. Я  хотел  его  вернуть,  но  не  мог
ничего вспомнить. Наша спальня, залитая резким светом дня, казалась убогой
по сравнению с яркими красками моего забытого видения.
     Лия проснулась после меня - и снова с головной болью. На этот раз она
держала таблетки под рукой, на тумбочке у кровати. Она скорчила  рожицу  и
приняла таблетку.
     - Это, должно быть, от шкинскаго вина, - предположил я.  -  Что-то  в
нем нарушает твой обмен веществ.
     Она натянула чистый комбинезон и сердито посмотрела на меня.
     - Ха. Мы ведь вчера пили  валтаарское,  помнишь?  Отец  угостил  меня
первым стаканом валтаарского, когда мне было девять лет. У  меня  от  него
никогда не болела голова.
     - От первого стакана, - улыбаясь, проговорил я.
     - Не смешно, - сказала Лия. - Голова болит.
     Я перестал дурачиться и стал читать ее чувства. Она говорила  правду.
Голова болела. Лоб просто гудел. Чтобы боль не передалась  мне,  я  быстро
прекратил чтение.
     - Ладно. Извини, - сказал я. - Таблетки тебе помогут. Однако нас ждет
работа.
     Лия кивнула. Она никогда не отлынивала от работы.
     Второй день был днем охоты на людей. Мы  вышли  из  квартиры  гораздо
раньше вчерашнего, быстро позавтракали  с  Гурли  и  около  Башни  сели  в
аэромобиль. На этот раз мы не стали приземляться возле Города  шкинов.  Мы
искали Посвященного человека, и  чтобы  его  найти,  пришлось  обследовать
большое пространство. Я никогда  не  видел  такого  огромного  города,  по
крайней  мере  по  площади;  тысяча  с  небольшим   новообращенных   людей
затерялись в нем среди миллионов шкинов. И только половина из этой  тысячи
были Посвященными.
     Итак, мы держались невысоко  над  Городом  и,  как  на  "американских
горках", то  взлетали,  то  снижались  над  покрывающими  холмы  куполами,
вызывая переполох на улицах. Конечно, шкинам приходилось и  раньше  видеть
аэромобили, но они все еще были в новинку,  особенно  для  детей,  которые
бежали за нами всякий раз, когда мы проносились мимо.  Мы  также  напугали
нытика, и он перевернул свою  повозку  с  фруктами.  Я  почувствовал  себя
виноватым, и после этого мы летали на большой высоте.
     Посвященные  были  везде,  они  пели,  ели,  гуляли   и   звонили   в
колокольчики, в неизменные бронзовые колокольчики. Но в первые три часа мы
видели только Посвященных шкинов. Мы с  Лией  по  очереди  вели  машину  и
наблюдали.  После  треволнений  предыдущего  дня  поиски  показались   нам
скучными и утомительными.
     Наконец мы кое-что нашли: большую - с десяток -  группу  Посвященных,
сгрудившихся  у  повозки  с  хлебом  за  одним  из  крутых  холмов.   Двое
Посвященных были выше остальных.
     Мы посадили  аэромобиль  на  другой  стороне  холма  и  двинулись  им
навстречу, оставив машину, окруженную толпой шкинских ребятишек. Когда  мы
подошли, Посвященные все еще ели. Восемь из них были шкины разного роста и
оттенка кожи: на их голых черепах плясали Сосуны. Двое были людьми.
     Они носили такие же длинные красные одеяния, как шкины, и  держали  в
руках такие же колокольчики. Один из них был высокий  мужчина  с  дряблой,
висящей  складками  кожей,  казалось,  он  недавно  очень  похудел.  Седые
вьющиеся волосы, широкая улыбка, морщинки вокруг смеющихся глаз. Второй  -
худой, смуглый, похожий на хорька, с большим крючковатым носом.
     У обоих на головах Сосуны. Паразит, пристроившийся на затылке Хорька,
был величиной с  прыщик,  а  седой  мужчина  держал  на  голове  роскошный
образчик, ниспадавший ему на плечи, как пышный воротник.
     И на этот раз зрелище было действительно мерзкое.
     Изо всех сил стараясь улыбаться, мы с Лианной направились к  ним;  мы
не читали, по крайней мере сначала. Пока мы шли, они приветливо улыбались.
Потом оба взмахнули руками.
     - Здравствуйте, - бодро обратился к  нам  Хорек.  -  Никогда  вас  не
видел. Вы на Шки недавно?
     Я был слегка удивлен. Я  ожидал  какого-то  витиеватого,  загадочного
приветствия, или вообще никакого приветствия. Я думал, новообращенные люди
теряют человеческие черты и становятся псевдошкинами. Я ошибся.
     - Недавно, - ответил я. Я стал читать чувства Хорька. Он был искренне
рад нам, и его просто распирало от удовольствия и хорошего  настроения.  -
Нас пригласили побеседовать с такими, как вы.
     Я решил быть честным.
     Хорек заулыбался во весь рот.
     - Я  Посвященный  и  счастлив,  -  сказал  он.  -  Буду  рад  с  вами
поговорить. Меня зовут Лестер Каменц. Что вы хотите узнать, брат?
     Лия застыла. Пусть читает его мысли, а я буду пока задавать вопросы.
     - Когда вы стали приверженцем этого культа?
     - Этого культа? - переспросил Каменц.
     - Единения.
     Он кивнул, и меня поразило какое-то карикатурное сходство с тем,  как
мотал головой вчерашний пожилой шкин.
     - Я всегда был приверженцем Единения. Вы тоже  приверженец  Единения.
Все мыслящие существа приверженцы Единения.
     - Но мы этого не знаем, - возразил я. - А вы? Когда вы поняли, что вы
приверженец Единения?
     - Земной год назад. Меня приняли в ряды Посвященных  всего  несколько
недель назад. Первое время после Посвящения - время  радости.  Я  радуюсь.
Теперь до самого Конечного Единения я буду бродить по улицам и  звонить  в
колокольчики.
     - Чем вы занимались раньше?
     - Дальше? -  Быстрый  рассеянный  взгляд.  -  Когда-то  я  работал  с
машинами. Я работал с компьютерами в Башне. Но моя жизнь была пуста, брат.
Я не знал, что есть Единение, и был одинок. Я общался только с машинами, с
бездушными машинами. Ныне я Посвященный. Ныне и, - он поискал слово, -  не
один.
     Я дотянулся до его души и опять обнаружил там счастье  и  любовь.  Но
теперь появилась  боль,  смутная  память  о  прошлой  боли,  отвращение  к
непрошеным воспоминаниям. Интересно, это пройдет? Может, Сосун дарит своим
жертвам забвение, сладостное, бездумное отдохновение и  окончание  борьбы?
Может быть.
     Я решил провести эксперимент.
     - Эта штуковина у вас на голове, - резко заговорил я, -  паразит.  Он
пьет вашу кровь, он питается ею. Он будет  расти  и  отбирать  у  вас  все
больше и больше необходимых вам для жизни веществ.  И  наконец  он  начнет
пожирать вашу плоть. Вы понимаете? Он вас сожрет. Я не  знаю,  больно  это
или нет, но что бы вы при этом мы испытывали,  в  итоге  вы  умрете.  Если
только не вернетесь в Башню и  не  попросите  хирургов  снять  эту  штуку.
Возможно, вам удастся снять ее самому. Почему вы не пытаетесь это сделать?
Поднимите руку и сорвите с головы этого кровопийцу. Ну давайте.
     Чего я ждал? Гнева? Ужаса? Возмущения? Ничего этого  не  последовало.
Каменц откусил кусок хлеба, улыбнулся  мне,  и  я  ощутил  только  любовь,
ликование и легкое сожаление.
     - Сосун не убивает, - сказал он наконец.  -  Сосун  дарит  радость  и
счастливое Единение. Умирают  те,  у  кого  нет  Сосуна.  Они...  одиноки.
Одиноки навеки.  -  Какая-то  струна  его  души  вдруг  дрогнула,  задетая
страхом, но страх быстро прошел.
     Я взглянул на Лию. Она оцепенела и напряженно  смотрела  на  Каменца,
все еще читая. Я снова повернулся к нему, чтобы задать следующий вопрос.
     Но вдруг Посвященные стали звонить. Начал один из шкинов, он потоптал
и опускал правую руку, и колокольчик раскачивался, издавая одинокий резкий
звук. Потом шкин взмахнул левой рукой, потом  снова  правой,  потом  опять
левой, потом  вступил  другой  Посвященный,  потом  еще,  и  вот  все  они
раскачивали колокольчики и трезвонили, и этот гулкий звон наполнял меня, а
радость, любовь и ощущение колоколов вновь подступали к сердцу.
     Я медленно смаковал их чувства. От их  любви  перехватывало  дыхание,
она была такой сильной, такой жгучей, что почти пугала, они щедро делились
со всеми своим весельем, изумлением,  ровной,  спокойной  радостью,  целой
палитрой добрых чувств.  Что-то  происходило  с  Посвященными,  когда  они
звонили  в  колокола,  что-то  снисходило   на   них,   приподнимало   над
повседневностью и озаряло светом, что-то  странное  и  чудесное;  ни  один
Обыкновенный не расслышал бы этого в резком, дребезжащем звоне.  Но  я  не
Обыкновенный. Я расслышал.
     Медленно и неохотно я отстранился от них.  Каменц  и  второй  мужчина
увлеченно звонили, широкие улыбки и сияющие, лучистые  глаза  одухотворили
их лица. Лианна продолжала напряженно читать. Она слегка  приоткрыла  рот,
было видно, как она дрожит.
     Я обнял ее и терпеливо ждал, слушая музыку колоколов. Лия  продолжала
читать. Наконец я мягко встряхнул ее. Она повернулась ко мне и  посмотрела
холодными, далекими глазами. Потом моргнула. Глаза широко раскрылись,  она
замотала головой, нахмурилась и пришла в себя.
     Озадаченный, я заглянул в  ее  душу.  Странно,  очень  странно.  Меня
захлестнул вихрь эмоций, одно  чувство  сменялось  другим  прежде,  чем  я
успевал дать ему название. Стоило  мне  очутиться  в  этом  смерче,  и  он
потянул меня за собой. Мне стало не по себе. Вот-вот он швырнет меня вниз,
в бездну. По крайней мере я так чувствовал.
     - Лия, - позвал я. - Что случилось?
     Она снова посмотрела на Посвященных, в ее  взгляде  застыли  тоска  и
страх. Я повторил вопрос.
     - Я... Я не знаю, - ответила она. - Роб, давай помолчим. Давай уйдем.
Мне надо подумать.
     - Хорошо, - сказал я.
     Что с ней? Я взял ее за руку, и мы медленно пошли к тому склону,  где
оставили аэромобиль.
     Шкинские  детишки  облепили  его  со  всех  сторон.  Смеясь,  я  стал
разгонять их. Лия стояла и смотрела  на  меня  отсутствующим  взглядом.  Я
хотел было еще раз прочитать ее чувства, но  не  посмел  вторгаться  в  ее
сокровенные переживания.
     Мы поднялись в воздух и пустились в обратный  путь  к  Башне,  только
теперь мы летели выше и быстрее.  Я  вел  машину,  а  Лия,  уставившись  в
пустоту, сидела рядом.
     - Узнала что-нибудь полезное? - пытаясь переключить  ее  внимание  на
работу, спросил я.
     - Да нет. Возможно.  -  Голос  был  безучастный,  как  будто  говорил
автомат. - Я прочитала всю их жизнь, две жизни.  Каменц,  как  он  сказал,
работал программистом. Но не  очень-то  преуспевал.  Гнусный  человечек  с
гнусным характером, ни друзей, ни любовницы,  никого.  Жил  один,  избегал
шкинов и не любил их. Он и людей-то не любил по-настоящему. Но  Густаффсон
как-то  достучался  до  его  души.  Густаффсон  не  обращал  внимания   на
холодность Каменца, на его злобные  насмешки,  на  его  жестокие  шуточки.
Густаффсон не отвечал ему тем же, понимаешь? И скоро  Каменц  стал  хорошо
относиться к Густаффсону,  начал  восхищаться  им.  Они  никогда  не  были
друзьями, но все-таки Каменц считал Густаффсона самым близким человеком.
     Лия вдруг осеклась.
     - И он пошел вместе с Густаффсоном? - бросив на  нее  быстрый  взгляд
подсказал я.
     Глаза Лии по-прежнему где-то блуждали.
     - Нет, не сразу. Он еще боялся, еще не доверял шкинам и был  в  ужасе
от Сосуна.  Но  позже,  когда  Густаффсон  ушел,  Каменц  начал  понимать,
насколько пуста  его  жизнь.  Весь  день  он  работал  с  людьми,  которые
презирали его, с машинами, лишенными всяких эмоций, ночами  сидел  один  и
читал или смотрел голографические представления.
     Это не жизнь. Он никому не был нужен. Наконец он разыскал Густаффсона
и принял культ Единения. Теперь...
     - Теперь?..
     Лия ответила не сразу.
     - Он счастлив,  Роб,  -  наконец  проговорила  она.  -  По-настоящему
счастлив. Счастлив впервые в жизни. Раньше он не знал, что  такое  любовь.
Теперь любовь переполняет его.
     - Ты многое узнала, - сказал я.
     - Да. - Все тот же безучастный голос, тот же отсутствующий взгляд.  -
Он совсем раскрылся. Там оказались ступеньки, но мне совсем не трудно было
спускаться в глубину. Преграды словно зашатались, почти упали...
     - А второй?
     Лия поглаживала пульт управления и  не  отрываясь  смотрела  на  свою
руку.
     - Второй? Второй был Густаффсон...
     И эта фраза вдруг пробудила ее, воскресила ту Лию, которую я  знал  и
любил. Она покачала головой, посмотрела на меня, голос  ожил,  и  на  меня
обрушился стремительный поток слов.
     - Послушай, Роб, это был Густаффсон. Он Посвященный уже почти год,  и
через неделю Конечное Единение. Сосун примет  его  к  себе,  и  он  желает
этого, понимаешь? Он искренне желает этого, и... и, о, Роб, он умирает!
     - Да, через неделю, ты только что сказала.
     - Нет. То есть да, но я не то хочу  сказать.  Конечное  Единение  для
него не смерть. Он верит в Конечное Единение,  верит  во  все  догмы  этой
религии. Сосун его Бог, и он хочет  соединиться  со  своим  Богом.  Но  он
умирал и прежде. У него медленная  чума,  Роб.  Конечная  стадия.  Болезнь
грызет его изнутри уже пятнадцать лет. Он заразился в болотах на  Кошмаре,
там, где погибла его семья. Эта планета не годится для людей,  но  он  там
жил, руководил работой научной базы, это была краткосрочная  командировка.
Семья оставалась на Торе, они поехали к нему в гости, но корабль  потерпел
аварию. Густаффсон прямо-таки обезумел: он попытался добраться до  корабля
и спасти их, но ему достался бракованный защитный костюм,  и  сквозь  дыры
проникли споры. Когда он дотащился до корабля, все уже  умерли.  Он  очень
страдал от боли, Роб. От медленной чумы и еще больше от своей  утраты.  Он
по-настоящему любил семью, он так и не оправился. На Шки его  послали  как
бы в награду, чтобы он отвлекся, но он ни на миг не переставал  думать  об
аварии. Эта картина стояла у меня  перед  глазами,  Роб.  Она  была  такая
яркая. Он не мог ее забыть. Малыши  остались  внутри,  в  безопасности  за
обшивкой корабля, но система жизнеобеспечения отказала, и они задохнулись.
А его жена... ах, Роб, она взяла защитный костюм и пошла  за  помощью,  но
снаружи эти штучки, эти огромные гусеницы, которые водятся на Кошмаре...
     Я с трудом сглотнул, меня тошнило.
     - Черви-хищники, - невесело уточнил я.
     Я читал о них и видел голограммы. Я представлял себе картину, которую
Лия разглядела в памяти Густаффсона: зрелище не из приятных. К счастью,  я
не обладаю ее Даром.
     - Когда Густаффсон подошел, черви все еще... все еще... Ты понимаешь.
Он перебил их всех из станнера.
     Я покачал головой.
     - Я не знал, что такое бывает на самом деле.
     - Да, - сказала Лия. - И Густаффсон не знал. Они с женой были  так...
так счастливы, и тут... и тут этот случай на Кошмаре.  Он  любил  ее,  они
были  очень  близки,  он  блестяще  продвигался  по  службе.  Знаешь,  ему
необязательно было ехать на Кошмар. Он поехал, чтобы испытать себя, потому
что никто не мог там справиться. Это его  тоже  мучает.  И  он  все  время
вспоминает. Он... она... -  ее  голос  задрожал,  -  они  думали,  что  им
повезло, - договорила Лия и притихла.
     Сказать было нечего. Я молча вел аэромобиль,  размышляя  и  испытывая
отдаленное, бледное подобие той боли, которую чувствовал Густаффсон.
     Потом Лия заговорила снова:
     - Он ничего не забыл, Роб. - Она говорила тихо, медленно и задумчиво.
- Но он обрел покой. Он помнит все, помнит, как ему  было  больно,  но  не
терзается так сильно, как прежде. Он только жалеет,  что  они  умерли  без
Конечного Единения. Почти как шкинская женщина, помнишь? На Собрании?  Она
говорила о своем брате.
     - Помню, - отозвался я.
     - Так же как она. И он тоже был открыт. Больше, чем  Каменц,  гораздо
больше.  Когда  он  звонил  в  колокольчик,  ступеньки  исчезали   и   все
оказывалось на поверхности: и любовь, и боль - все. Вся его жизнь, Роб. За
мгновение я прожила с ним его жизнь. Я мыслила, как он... он видел  пещеры
Единения... он спустился туда однажды, прежде чем принять эту веру. Я...
     Над нами нависло молчание. Мы приближались к окраине  Города  шкинов.
Впереди, сияя на солнце, рассекала небо Башня. И виднелись купола  и  арки
сверкающего Города людей.
     - Роб, давай сядем  здесь,  -  попросила  Лия.  -  Мне  надо  чуточку
подумать, понимаешь? Ты возвращайся. Я хочу немного погулять среди шкинов.
     Я хмуро посмотрел на нее.
     - Погулять? До Башни очень далеко, Лия.
     - Все будет хорошо. Пожалуйста. Дай мне немножко подумать.
     Я прочитал ее чувства. Снова вихрь эмоций -  еще  более  бурный,  чем
прежде. То и дело порывами ветра налетал страх.
     - Ты уверена,  что  хочешь  пройтись?  -  спросил  я.  -  Лианна,  ты
испугана. Почему? Что случилось? Черви-хищники за тридевять земель отсюда.
     Лия только бросила на меня тревожным взгляд.
     - Пожалуйста, Роб, - повторила она.
     Я не знал, что делать, и посадил аэромобиль.
     Всю дорогу до Башни я тоже  думал.  О  том,  что  сказала  Лианна,  о
Каменце и Густаффсоне. Я сосредоточился на задаче, которую нас  пригласили
решать. Я пытался выбросить из  головы  мысли  о  Лии  и  о  том,  что  ее
беспокоит. Все уладится, считал я.
     Вернувшись в Башню, я не стал терять время. Я пошел прямо  в  кабинет
Валкареньи. Он  сидел  один  и  записывал  какие-то  свои  соображения  на
диктофон. Как только я вошел, он отключил прибор.
     - Привет, Роб, - сказал он. - А где Лия?
     - Гуляет по улицам. Ей надо подумать. Я тоже думал. Кажется, я  нашел
ответ.
     Валкаренья выжидающе приподнял брови. Я сел.
     - Сегодня днем мы нашли  Густаффсона,  и  Лия  прочитала  его  мысли.
Теперь ясно, почему он принял веру шкинов. Как он ни  улыбался,  внутренне
он был совершенно сломлен. Сосун утолил его боль. С  ним  ходит  еще  один
новообращенный, некий Лестер  Каменц.  Он  тоже  был  несчастным,  жалким,
одиноким человеком, ничто его не держало. В такой ситуации почему бы и  не
перейти в иную веру? Наведи справки о других новообращенных, и ты увидишь,
что так - со всеми. Отверженные, незащищенные, одинокие неудачники  -  вот
кто приходит к Единению.
     Валкаренья кивнул.
     - Допустим, - сказал он. - Но наши психиатры поняли  это  уже  давно,
Роб.  Только  это  не  ответ,  не  настоящий  ответ.  Конечно,   в   целом
новообращенные - команда неудачников, я не спорю. Но почему  именно  культ
Единения?  На  это  психиатры  ответить  не  могут.  Возьмем,  к  примеру,
Густаффсона. Он сильный человек, поверь мне. Я не знаком с ним  лично,  но
мне известно, какой путь он прошел. Он брался за самые трудные  задания  в
основном, чтобы испытать себя, и всегда выходил  победителем.  Он  мог  бы
подыскать себе тепленькое местечко, но ему это было неинтересно. Я  слышал
о происшествии на Кошмаре. О  нем  много  говорили.  Но  Фила  Густаффсона
нельзя раздавить даже этим. Нельс сказал, что Густаффсон  оправился  очень
быстро. Он приехал на Шки и буквально привел планету в порядок,  расчистил
завалы, которые оставил тут Роквуд. Он заключил первое настоящее  торговое
соглашение и втолковал шкинам, что оно означает, а это нелегко.
     Вот он какой, Густаффсон  -  знающий,  талантливый  человек,  который
сделал карьеру благодаря умению работать с людьми и решать  самые  тяжелые
задачи. Он пережил истинный кошмар, личную  трагедию,  но  не  сдался.  Он
несгибаем,  как  всегда.  И  вдруг  он  обращается  к   культу   Единения,
записывается добровольцем в ряды самоубийц. Чтобы утолить  боль,  говоришь
ты. Интересная мысль, но существует много способов утолить боль. От случая
на Кошмаре до Сосуна прошли годы. Все эти годы Густаффсон не глушил  боль.
Он не запил, не пристрастился к наркотикам, отказался  от  других  обычных
способов. Он не вернулся на Старую Землю, чтобы психоаналитики  вычеркнули
из его памяти ужасные воспоминания, и поверь мне, если бы он захотел,  ему
бы сделали это  бесплатно.  После  происшествия  на  Кошмаре  Министерство
колоний готово было исполнить любую его просьбу.  Он  продолжал  жить,  он
превозмог боль и пришел в себя. И вдруг принял веру шкинов.
     Несомненно, горе сделало его  более  ранимым.  Но  дело  не  в  этом:
Единение  предлагает  что-то  такое,  чего  не  могут  дать  ни  вино,  ни
психоаналитики. То же  самое  можно  сказать  и  о  Каменце,  и  обо  всех
остальных. У них были другие варианты, другие  возможности  сказать  жизни
"нет". Они их отвергли. И выбрали Единение. Ты понимаешь, к чему я клоню?
     Конечно, я понимал. Я сознавал, что моя разгадка вовсе  не  разгадка.
Но Валкаренья тоже был не во всем прав.
     - Да, - ответил я. - Полагаю,  нам  надо  еще  раз  заняться  чтением
мыслей и чувств. - Я устало улыбнулся. - Только одно уточнение. Густаффсон
так и не смог справиться с болью. Лия сказала это вполне  определенно.  Он
просто загнал боль внутрь, но она постоянно мучила его. Он просто  никогда
не подавал вида.
     - Но разве это не победа? - спросил Валкаренья. - Спрятать свое  горе
так глубоко, чтобы никто не догадался о его существовании?
     - Не знаю. Не думаю.  Но...  так  или  иначе,  есть  кое-что  еще.  У
Густаффсона медленная чума. Он умирает. Он умирает уже давно.
     Глаза Валкареньи на миг вспыхнули и погасли.
     - Я не знал, но это только подтверждает мою точку  зрения.  Я  читал,
что  около  восьмидесяти  процентов  жертв  медленной  чумы   предпочитают
эвтаназию, если  на  планете,  где  они  находятся,  эвтаназия  узаконена.
Густаффсон был администратором. Он мог принять любой закон. Если  все  эти
годы он не помышлял о самоубийстве, то почему - сейчас?
     Я не знал.  Лианна  мне  не  сказала,  а  может,  тоже  не  знала.  Я
сомневался, что мы сумеем найти объяснение, если только...
     - Пещеры, - вдруг произнес я. - Пещеры Единения.  Мы  должны  увидеть
Конечное Единение. Здесь должно быть что-то,  какая-то  отгадка.  Дай  нам
возможность выяснить, в чем там дело.
     Валкаренья улыбнулся.
     - Ладно, - сказал он. - Я устрою. Я так и думал,  что  вы  с  Лией  к
этому придете. Хотя предупреждаю, зрелище  не  из  приятных.  Я  сам  туда
спускался, так что знаю, о чем говорю.
     - Хорошо, - согласился  я.  -  Если  ты  думаешь,  что  читать  мысли
Густаффсона большое удовольствие, тебе надо было посмотреть на Лию,  когда
она закончила чтение. Сейчас она гуляет  по  городу,  чтобы  справиться  с
потрясением. Вряд ли Конечное Единение ужаснее воспоминаний о Кошмаре.
     - Ну тогда все в порядке. Назначим поход  на  завтра.  Разумеется,  я
пойду с вами. Прослежу, чтобы с  вами  ничего  не  случилось,  -  не  хочу
рисковать.
     Я кивнул. Валкаренья встал.
     - Достаточно, - сказал он. - Не мешало  бы  подумать  о  вещах  более
интересных. Где вы собираетесь обедать?

     В конце концов мы выбрали  ресторан  в  шкинском  стиле,  в  котором,
однако, работали люди; Гурли  с  Лори  Блэкберн  составили  нам  компанию.
Говорили мы  на  самые  нейтральные  темы  -  о  спорте,  о  политике,  об
искусстве, рассказывали анекдоты. Самая обычная светская беседа.  За  весь
вечер мы ни разу не упомянули ни шкинов, ни Сосуна.
     Лианна ждала меня в номере. Лежа в постели, она читала томик из нашей
библиотеки - поэзию Старой Земли. Когда я вошел, она подняла голову.
     - Эй! Как погуляла? - спросил я.
     - Я гуляла долго. - Улыбка прочертила морщинки на ее узеньком бледном
личике и исчезла. - Было время подумать. О сегодняшнем дне и о вчерашнем и
о Посвященных. И о нас.
     - О нас?
     - Скажи, Роб, ты любишь меня?
     Она спросила это довольно сухо, но в  голосе  звучало  сомнение.  Как
будто она и правда не знала.
     Я сел на кровать, взял ее за руку и заставил себя улыбнуться.
     - Я знала. Я знаю. Ты любишь меня,  Роб,  любишь  по-настоящему.  Так
сильно, как может любить человек. Но... - Она запнулась. Покачала головой,
закрыла книгу и вздохнула. - Но мы далеки друг от друга. Все еще далеки.
     - О чем ты говоришь?
     - Это случилось сегодня. Я так смутилась, так испугалась. Я не  знала
почему и решила подумать об этом. Когда я читала мысли, Роб, я будто  была
вместе с Посвященными. Я жила их жизнью, их любовь была моей любовью. И  я
не хотела покидать их, Роб. Когда я отстранилась от них, я  ощутила  такое
одиночество, такую оставленность...
     - Сама виновата, - сказал я. - Я же пытался поговорить с тобой. А  ты
была слишком занята своими мыслями.
     - Поговорить? Что толку от разговоров? Я знаю, это общение, но  разве
это настоящее общение? Пока меня не научили  пользоваться  моим  Даром,  я
считала, что - настоящее. Потом  настоящим  общением  мне  стало  казаться
чтение мыслей. Ну, словно это истинный путь к душе  другого,  такого,  как
ты. А теперь я не  знаю.  Ничего  не  знаю.  Когда  Посвященные  звонят  в
колокола, они настолько едины, Роб. Все - одно. Почти как мы, когда  любим
друг друга. И они тоже любят друг друга. И нас они любят, очень  любит.  Я
чувствовала... не знаю. Только Густаффсон любит меня так же сильно, как  и
ты. Нет. Сильнее.
     Наконец-то она это сказала. Теперь ее лицо стало бледным, а в  широко
распахнутых глазах появились заброшенность  и  одиночество.  А  я...  меня
вдруг зазнобило, будто в душу повеяло холодом. Я ничего не ответил. Только
посмотрел на нее и облизнул губы. Мне казалось, что я истекаю кровью.
     Наверное, она увидела обиду в моих глазах. Или прочитала  мои  мысли.
Она потянулась ко мне и стала поглаживать маю руку.
     - Ах Роб. Пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть. Я не о  тебе.  Я  обо
всех нас. По сравнению с ними что есть у нас?
     - Не понимаю, о чем ты, Лия.
     Внезапно мне захотелось плакать. И кричать. Я подавил оба  желания  и
постарался говорить спокойно. Но в душе у меня не было покоя.
     - Скажи, Роб, ты любишь меня?
     Опять. Сомневается.
     - Да!
     Зло. С вызовом.
     - А что такое любовь? - спросила она.
     - Ты же знаешь, что это такое,  -  сказал  я.  -  Черт  возьми,  Лия,
подумай! Вспомни все, что у нас было, все, что мы делили  пополам.  Это  и
есть любовь, Лия. Вот любовь. Нам повезло, помнишь, ты сама это сказала. У
Обыкновенных - "лишь только голос и прикосновение, и снова - темнота". Они
не способны пробиться друг к другу. Они одиноки.  Всегда.  Пробираются  на
ощупь. Вновь и вновь пытаются выйти из своей  скорлупы  и  вновь  и  вновь
натыкаются на стены. Но у нас-то все по-другому, мы нашли путь,  мы  знаем
друг друга так, как только могут знать два  человеческих  существа.  Я  не
скрою от тебя ничего, я поделюсь с тобой всем. Я уже  говорил  это,  и  ты
знаешь, что это правда, ты можешь прочитать мои мысли. Это и есть  любовь,
черт возьми. Разве не так?
     - Не знаю, - прошептала она, и  в  голосе  ее  послышались  грусть  и
недоумение. Беззвучно, даже не всхлипнув, она заплакала. Слезы сбегали  по
щекам двумя дорожками, а она говорила: - Может быть, это  любовь.  Если  у
нас любовь, то что я тогда чувствовала сегодня, к чему прикоснулась, в чем
участвовала? Ах, Роб, я тебя тоже люблю. Ты знаешь. Я хочу делить с  тобой
то, что я прочла в чужих мыслях, и то, что я ощущала при  этом.  Но  я  не
могу. Между нами стена. Я не могу заставить тебя понять. Я здесь - ты там,
мы можем прикоснуться друг к другу, любить друг  друга,  говорить  друг  с
другом, но мы врозь. Понимаешь? Понимаешь?! Я одна. А сегодня днем я  была
не одна.
     - Ты не одна, черт возьми, - сказал я. - Я с тобой. - Я  крепко  сжал
ее руку. - Чувствуешь? Слышишь? Ты не одна.
     Она покачала головой, и слезы хлынули потоком.
     Вот видишь, ты не понимаешь! И я никак не могу заставить тебя понять.
Ты сказал, что мы знаем  друг  друга  так,  как  только  могут  знать  два
человеческих существа. Ты прав. Но насколько человеческие  существа  могут
познать друг друга? Если они все разделены? Каждый сам по себе в  огромной
темной пустой Вселенной. Думая, что мы  не  одиноки,  мы  лишь  обманываем
себя, а когда приходит конец - мрачный, сиротский конец, каждый  встречает
его один, сам, в темноте. Ты здесь, Роб? Откуда мне знать?  Ты  умрешь  со
мной,  Роб?  И  мы  всегда  будем  вместе?  Ты  говоришь,  мы   счастливее
Обыкновенных.  Я  тоже  так  говорила.  У  них  "лишь   только   голос   и
прикосновенье", да? Сколько раз я это цитировала? А у нас что? Два  голоса
и прикосновение? Но этого мало. Мне страшно. Мне вдруг стало страшно.
     Она всхлипнула. Я безотчетно потянулся к ней, обнял,  начал  ласкать.
Мы легли рядом, и Лия рыдала, прижавшись к моей груди. Я наскоро  прочитал
ее чувства,  я  ощутил  ее  боль,  ее  внезапное  одиночество,  ее  тоску,
подхваченные налетевшим гнетущим страхом. Я гладил  ее,  ласково  проводил
рукой по ее телу, снова и снова шептал, что все будет хорошо, что я с ней,
что она не одна, но и знал,  что  этого  недостаточно.  Между  нами  вдруг
возникла пропасть, черная огромная зияющая бездна. Она все росла и  росла,
а я не знал, как преодолеть ее. Лия, моя Лия  плакала,  она  нуждалась  во
мне. А я нуждался в ней, но не мог к ней прорваться.
     Потом я понял, что  тоже  плачу.  Мы  обнимали  друг  друга  и  молча
плакали. Так прошел почти целый час. Наконец слезы иссякли.
     Лия прижалась ко мне так, что я едва мог дышать,  и  я  крепко-крепко
обнял ее.
     -  Роб,  -  зашептала  она.  -  Ты  сказал...  ты  сказал,   что   мы
по-настоящему знаем друг друга. Ты все время это говоришь. И еще ты иногда
говоришь, что я создана для тебя, что я совершенство.
     Я кивнул, я хотел в это верить.
     - Да, ты совершенство.
     - Нет, - хрипло выдавила она. - Неправда. Я прочитала твои  мысли.  Я
ясно  чувствую,  как  ты  перебираешь  в  уме   слова,   чтобы   составить
предложение. Я слышу, как ты ругаешь себя, когда сделаешь глупость. Я вижу
воспоминания, некоторые воспоминания, и переживаю их вместе  с  тобой.  Но
все это на поверхности, Роб, на самом верху. А за  этим  большая,  большая
часть тебя. Полуоформленные мысли, которые я  не  могу  уловить.  Чувства,
которым я не могу  дать  названия.  Подавленные  страсти  и  воспоминания,
забытые и тобой самим. Порой мне удается добраться  туда.  Порой.  Если  я
сражаюсь по-настоящему,  если  я  сражаюсь  до  изнеможения.  Но  когда  я
оказываюсь там, я вижу... я вижу, что за этим еще слой. И еще,  и  еще,  и
дальше, та дальше, и глубже, и глубже. Я не могу туда  пробиться,  Роб,  а
это часть тебя. Я тебя не знаю. Я не могу тебя  знать.  Даже  ты  себя  не
знаешь. А я... меня ты знаешь? Нет. Даже меньше, чем себя. Ты  знаешь  то,
что я тебе говорю. Может, я говорю правду, а может - и нет. Ты читаешь мои
мимолетные чувства: боль от ушиба, вспышку досады, наслаждение,  когда  ты
со мной в постели. Это значит, что ты меня знаешь? В моей душе  тоже  есть
ступеньки, много ступенек. Есть то, о чем я и сама не знаю. А  ты  знаешь?
Откуда, Роб, откуда?
     Она снова покачала головой - так  забавно,  она  всегда  так  делала,
когда душа в замешательстве.
     - И ты говорить, что я совершенство и ты любишь меня? Я  создана  для
тебя? Да? Я читаю твои мысли, Роб. Я знаю, когда ты хочешь, чтобы  я  была
сексуальной, - и становлюсь сексуальной. Я чувствую, что тебе нравится,  и
стараюсь понравиться тебе. Я знаю, когда ты хочешь, чтоб я была серьезной,
а когда надо пошутить. Я также знаю, как надо шутить. Никогда не язвить  -
ты не любишь, чтобы задевали тебя или других. Ты смеешься не над людьми, а
вместе с ними, а я смеюсь вместе с тобой и люблю тебя за твою  доброту.  Я
знаю, когда ты хочешь, чтоб я говорила, а когда лучше помолчать.  Я  знаю,
когда ты хочешь, чтоб и душа твоей  гордой  тигрицей,  твоим  темноволосым
телепатом, а когда - маленькой девочкой, ищущей защиты в твоих объятиях. И
все это я, Роб - потому что ты хочешь, чтобы я была такой,  потому  что  я
люблю тебя, потому что я чувствую радость в твоей  душе  всякий  раз,  как
угадываю твое желание. Я никогда не ставила своей целью угождать тебе,  но
так уж получилось. А я и не противилась, да  и  сейчас  не  противлюсь.  В
основном я даже не сознавала, что подлаживаюсь. Ты делаешь то же самое.  Я
прочитала это в твоих мыслях. Только ты не можешь читать  так,  как  я,  и
иногда ошибаешься: ты остришь, когда мне нужно молчаливое  понимание,  или
изображаешь супермена, а я хочу приласкать тебя, как ребенка. Но иногда ты
угадываешь. И ты стараешься, ты всегда стараешься.
     Но разве это настоящий ты? Разве это настоящая  я?  Что,  если  бы  я
перестала быть  совершенством,  а  стала  собой  со  всеми  присущими  мне
недостатками, с чертами, которые тебе не нравятся?
     Любил бы ты меня тогда? Не знаю. А  Густаффсон  любил  бы,  и  Каменц
тоже. Я знаю это, Роб. Я видела. Я знаю их. Все  преграды...  исчезали.  Я
знаю их, и если и вернусь к ним, я буду с ними более близка, чем с  тобой.
И я думаю, что они тоже знают меня настоящую, всю.  И  любят  меня  такой,
какая я есть. Понимаешь? Ты понимаешь?
     Понимал ли я? Не знаю. Я смутился. Любил бы  я  Лию,  если  она  была
"настоящая"? Но какая она "настоящая"? Насколько она  отличается  от  той,
которую и знаю? Я думал, что люблю Лию и всегда буду любить, но что,  если
настоящая Лия не похожа  на  мою?  Кого  я  люблю?  Странное,  отвлеченное
представление о человеческом существе или тело, душа и  голос,  которые  я
называл Лией? Я не знал. Я не знал, какая Лия и какой  я  и  что  все  это
значит. И я испугался. Может, я не сумел почувствовать сегодня  того,  что
почувствовала она. Но я знал, что она тогда чувствовала. Я был  одинок,  я
нуждался в ком-нибудь.
     - Лия, - позвал я. - Лия, давай попробуем. Не  надо  отчаиваться.  Мы
может достучаться друг до друга. Мы знаем путь, наш путь.  Мы  уже  делали
так. Иди сюда, Лия, иди со мной, иди ко мне.
     Я говорил и раздевал ее, она подняла руки и стала мне помогать. Когда
мы сняли все, я стал медленно поглаживать ее тело, а она мое. Наши мысли и
души потянулись друг к  другу.  Встретились  и  слились,  как  никогда.  Я
чувствовал, как Лия ворошит мои мысли.  Проникает  все  дальше  и  дальше.
Глубже и глубже. Я раскрылся перед ней, я покорился, я отдал ей  все,  что
мог вспомнить, все свои мелкие, пустячные тайны,  которые  раньше  скрывал
или пытался скрыть, все свои победы и поражения, все свое  ликование,  всю
свою боль, все обиды, мной нанесенные, и все обиды,  нанесенные  мне,  все
мои  пролитые  слезы  и  весь  мой  подспудный  страх,   все   побежденные
предрассудки и вовремя преодоленное  тщеславие,  все  мои  глупые  детские
грехи. Все. До конца. Я ничего не спрятал. Ничего не  утаил.  Я  полностью
доверился ей, Лии, моей Лии. Пусть она узнает меня.
     И она тоже покорилась мне. Ее душа была как лес, а я бродил по  этому
лесу и ловил летящие чувства:  сначала  страх,  незащищенность  и  любовь,
дальше - смутные переживания, еще дальше, в самой  чаще  -  неопределенные
страсти и причуды. Я не обладаю даром Лии, я читаю только эмоции, мысли  я
не умею читать. Но тогда - в первый и единственный раз -  я  читал  мысли.
Мысли, которые она подарила мне, потому что прежде я  никогда  не  знал  о
них. Я не мог разобраться во всем, но немного понял.
     И ее тело отдалось мне так же, как душа.  Я  овладел  ею,  наши  тела
соединились, наши души слились, мы были так близки, как только могут  быть
близки люди. Я чувствовал, как огромной волшебной волной меня захлестывает
наслаждение, мое наслаждение. Лично наслаждение, слившиеся воедино,  и  на
гребне этой волны я готов был плыть в вечность, но вдали уже маячила суша.
И волна разбилась об этот берег, мы кончили вместе, и на миг, на  краткий,
мимолетный миг я не мог отличить ее оргазм от моего.
     Но потом все прошло. Мы лежали на кровати, прижавшись друг к другу. В
свете звезд. Но это была не кровать.  Мы  лежали  на  берегу,  на  плоском
темном берегу, и над нами не было звезд. В  голову  мне  закралась  мысль,
странная мысль, не моя мысль, Лиина мысль. "Мы лежим на равнине", - думала
она, и я знал, что она права. Волны,  принесшие  нас  сюда,  отхлынули.  И
повсюду вокруг нас лишь плоское безбрежное пространство, окутанное  тьмой,
а на горизонте - смутные зловещие тени. "Мы одни  на  темной  равнине",  -
думала Лия. И внезапно я понял, что это за тени и какое стихотворение  она
читала,   когда   я   вошел.*/Стихотворение   английского   поэта    Мэтью
Арнольда(1822-1888) "Дуврский берег"/
     Мы заснули.

     Я проснулся.
     В комнате было темно.  Лия  лежала,  свернувшись  калачиком  на  краю
кровати, и спала. Уже поздно, почти рассвет, подумал я. Не очень  уверенно
подумал. Мной овладело беспокойство.
     Я встал и бесшумно  оделся.  Мне  надо  было  прогуляться,  подумать,
решить, что делать. Но куда пойти?
     У меня в кармане лежал ключ. Я задел его, надевая пиджак, и вспомнил.
Ключ от кабинета Валкареньи. В это время суток кабинет заперт, там  никого
нет. А открывающийся оттуда вид поможет мне думать.
     Я вышел, отыскал лифт и полетел  вверх,  вверх,  вверх  -  под  самую
крышу, на стальную вершину Башни, которую выстроил человек, чтобы  бросить
вызов шкинам. В кабинете не горел свет,  во  мраке  вырисовывались  темные
очертания мебели. Светили только звезды. Шки расположена  ближе  к  центру
галактики, чем Старая Земля или Бальдур. Звезды, как огненный купол, горят
на ночном небе. Некоторые - совсем  близко,  они  пылают  в  грозной  тьме
подобно красным и сине-белым фонарям. Все стены в кабинете Валкареньи были
стеклянными. Я подошел к одной из стен и  выглянул.  Я  не  думал.  Только
чувствовал. Я чувствовал себя одиноким, заброшенным и ничтожным.
     Сзади кто-то тихо окликнул меня. Я едва расслышал.
     Я отвернулся от окна, сквозь дальние стены мне светили другие звезды.
В одном из низких кресел скрытая темнотой сидела Лори Блэкберн.
     - Привет, - сказал я. - Я не хотел вам мешать. Я думал, здесь  никого
нет.
     Она улыбнулась. Сияющая улыбка на сияющем лице, но в этой  улыбке  не
хватало веселья. Ее волосы крупными пепельными волнами падали  ниже  плеч,
она была обета во что-то длинное и прозрачное.  Сквозь  складки  платья  я
видел нежные изгибы ее тела, она не стремилась их скрыть.
     - Я часто прихожу сюда, - сказала Лори. - Обычно  ночью.  Когда  Дино
спит. Здесь хорошо думать.
     - Да, - улыбаясь, согласился я. - Я тоже так считаю.
     - Замечательные звезды, правда?
     - Да.
     - Да, замечательные. Я... - Она заколебалась. Потом встала и  подошла
ко мне. - Вы любите Лию?
     Обухом по голове. Как  раз  вовремя.  Но  я  был  готов.  Я  все  еще
проигрывал в уме наш разговор с Лией.
     - Да, - ответил я. - Очень люблю. Почему вы спрашиваете?
     Она стояла рядом, смотрела мне в лицо и в то же  время  куда-то  мимо
меня, на звезды.
     - Не знаю. Иногда мне становится интересно, что такое любовь. Знаете,
я люблю Дино. Он тут всего два месяца, так что мы знакомы  недавно.  Но  я
его уже люблю. Он не похож на моих прежних друзей. Он добрый, внимательный
и все делает хорошо. За что ни возьмется, все получается. И без усилий. Он
так легко побеждает. Он очень верит в себя, и это меня привлекает. Он  дал
мне все, о чем я мечтала, абсолютно все.
     Я стал читать ее чувства, ощутил ее любовь и тревогу и догадался.
     - Кроме себя, - сказал я.
     Лори изумленно досмотрела на меня. Потом улыбнулась.
     - Я забыла. Вы же Одаренный. Конечно, вы знаете. Вы правы.  Не  знаю,
что меня тревожит, но я встревожена. Видите ли, Дино - само  совершенство.
Я ему рассказала... ну все. О себе, о своей жизни. Он меня  слушал  и  все
понимал. Он всегда отзывчив; когда он мне нужен, он всегда со мной. Но...
     - Это игра в одни ворота, - закончил  я.  Это  было  утверждение,  не
вопрос. Я знал.
     Она зевнула.
     - Он не то чтобы скрывает что-то. Нет. Если я спрошу, он  ответит  на
любой вопрос. Но его ответы ничего не значат. Я  спрашиваю  его,  чего  он
боится;  он  отвечает:  ничего  и  заставляет  меня  поверить.  Он   очень
благоразумный,  очень  спокойный.  Он  никогда  не  сердится,  никогда  не
сердился. Я его спрашивала. Он никогда не испытывал боли, по крайней  мере
он так говорит. Я имею в виду душевную боль. Но он понимает меня, когда  и
рассказываю о своей жизни.  Однажды  он  сказал,  что  самый  большой  его
недостаток - лень. Но я знаю, что  он  совсем  не  ленивый.  Может,  он  и
вправду само совершенство? Он говорит, что всегда уверен в себе,  так  как
знает, какой он молодец, но при этом улыбается, и я даже не могу  обвинить
его в самонадеянности. Он говорит, что верит  в  Бога,  но  это  никак  не
проявляется.  Если  завести  с  ним  серьезный  разговор,   он   терпеливо
выслушает, или начнет шутить, или переведет разговор на  другую  тему.  Он
говорит, что любит меня, но...
     Я кивнул. Я знал, что сейчас последует.
     Так и было. Она умоляюще посмотрела на меня.
     - Вы Одаренной, - сказала она. -  Вы  ведь  читали  его  чувства,  вы
знаете. Скажите мне. Пожалуйста, скажите мне.
     Я читал ее чувства. Я видел, как ей хочется знать, как она  волнуется
и боится, как она любит. Я не мог лгать ей. Но было жестоко сказать ей всю
правду.
     - Я читал его чувства, - проговорил я медленно. Осторожно.  Взвешивая
слова, как ювелир драгоценные камни. - И ваши, ваши тоже. Я понял, что  вы
его любите, еще в первый вечер, когда мы вместе обедали.
     - А Дино?
     Слова застряли у меня в горле.
     - Лия однажды сказала, что он странный. Я довольно  легко  читаю  его
чувства, лежащие на поверхности. А за  этим  ничего  не  видно.  Он  очень
замкнут, отгораживается от всех стеной. Он, как  видно,  чувствует  только
то, что позволяет себе чувствовать. Я ощущал его уверенность в  себе,  его
удовольствие. И даже беспокойство, но настоящий страх - никогда. Он  очень
нежно  относится   к   вам,   очень   покровительственно.   Ему   нравится
покровительствовать.
     - И все? - С надеждой. И болью.
     - Боюсь, что все. Он отгородился ото всех,  Лори.  Он  ни  в  ком  не
нуждается, ни в ком. Если в  нем  и  есть  любовь,  она  за  непреодолимой
стеной, он прячет ее. Я не могу ее нащупать. Он много думает о вас,  Лори.
Но любовь... ну, это другое. Она сильнее  и  менее  рассудительна,  и  она
захлестывает волной. А у Дино не так. По крайней  мере  насколько  я  могу
судить.
     - Он прячется, - сказала Лори. - Он прячется от  меня.  Я  перед  ним
раскрылась, открыла ему все. А он - нет. Я всегда боялась. Даже  когда  он
был рядом, я временами чувствовала, что он не со мной...
     Она вздохнула. Я ощущал ее отчаяние, ее мучительное одиночество. Я не
знал, что делать.
     - Если вам хочется плакать, плачьте, - по-дурацки сказал я. -  Иногда
это помогает. Я знаю. В свое время я много плакал.
     Она не заплакала. Она посмотрела на меня и тихо засмеялась.
     - Нет, - ответила она. - Я не  могу.  Дино  научил  меня  никогда  не
плакать. Он говорит, что слезы ничего не решают.
     Грустная философия. Возможно, слезы ничего не  решают,  но  они  даны
человеку природой. Я хотел ей это сказать, но лишь улыбнулся.
     Лори улыбнулась в ответ и гордо вскинула голову.
     - Вы плачете, - вдруг  со  странным  восторгом  сказала  она.  -  Это
чудесно. Дино никогда не проявлял ко мне  такого  участия.  Спасибо,  Роб.
Спасибо.
     Лори встала на цыпочки и выжидающе посмотрела на меня. Я  знал,  чего
она ждет. Я обнял ее и поцеловал, а она приникла ко мне всем телом. И  все
время я думал о Лии, говоря  себе,  что  она  не  против,  что  она  будет
гордиться мной, что она поймет.
     Потом я остался в кабинете один и  смотрел,  как  всходит  солнце.  Я
устал, но обрел какое-то  умиротворение.  Появившийся  на  горизонте  свет
разогнал тьму, и внезапно все страхи, такие зловещие  в  ночи,  показались
мне глупыми и пустыми. Мы пробьемся друг к другу, Лия и я. Что  бы  то  ни
было, мы справимся, а сегодня мы также легко, вместе справимся с Сосуном.
     Когда я вернулся в номер, Лии там не было.

     - Мы нашли аэромобиль в центре Города шкинов, -  говорил  Валкаренья.
Он был спокоен, деловит и уверен в успехе. Его  интонации  убеждали  меня,
что беспокоиться не о чем. - Я отправил людей на поиски. Но  Город  шкинов
велик. Ты догадываешься, куда она могла пойти?
     - Нет, - уныло ответил я. - Правда нет.
     Может, она пошла искать еще Посвященных? Они как будто заворожили ее.
Я не знаю.
     - Ладно, у нас здесь хорошая полиция. Уверен, что мы найдем ее. Но на
это может потребоваться время. Вы поссорились?
     - Да. Нет. Немного. Но это не настоящая ссора. Это было странно.
     - Ясно, - ответил он. Но ему было не ясно. - Лори говорит, что  ночью
ты поднимался сюда, в кабинет, один.
     - Да. Мне надо было подумать.
     - Хорошо, - сказал Валкаренья. - Значит, наверно,  Лия  проснулась  и
решила, что ей тоже надо подумать. Ты пришел  сюда.  Она  прокатилась,  на
аэромобиле. Может, она просто хочет день отдохнуть и побродить  по  Городу
шкинов. Вчера ведь она уже так делала, да?
     - Да.
     - И сегодня она сделала то  же  самое.  Нет  проблем.  Вероятно,  она
вернется еще до обеда. - Он улыбался.
     - Тогда почему она ушла, не сказав мне? Не оставила записку и  вообще
не предупредила?
     - Не знаю. Это не важно.
     Не важно? Разве не важно? Я сидел в кресле, хмурый,  обхватив  голову
руками, и беспокоился. Вдруг я очень испугался, сам не знаю чего. Не  надо
было оставлять ее одну, говорил и себе. Пока я был здесь, наверху, с Лори,
Лианна проснулась одна в темной комнате и... и что? И ушла.
     - Однако у нас есть дела, - сказал Валкаренья. - Для похода в  пещеры
все готово.
     Я посмотрел на него, не веря собственным ушам.
     - В пещеры? Я не могу туда идти. Не могу сейчас. Не могу один.
     Он демонстративно вздохнул, выказывая свое раздражение.
     - Ну успокойся, Роб. Это не конец света. С Лией ничего  не  случится.
Она производит впечатление весьма разумной девушки, и я  уверен,  что  она
может позаботиться о себе. Так?
     Я кивнул.
     - Тем временем мы обследуем пещеры. Я все же хочу докопаться до сути.
     - Бесполезно, - возразил я. - Без Лии бесполезно. У нее большой  Дар.
Я... я только читаю чувства. Я не могу проникнуть так глубоко, как она.  Я
не найду разгадку.
     Валкаренья пожал плечами.
     - Может, и не найдешь. Но  поездка  запланирована,  и  мы  ничего  не
потеряем. Когда вернется Лия, мы всегда  сможем  съездить  туда  еще  раз.
Кроме того, это пойдет тебе на пользу, ты немного отвлечешься. Сейчас  все
равно ничего для Лии не сделаешь. Я  направил  на  ее  поиски  всех  своих
людей, а если уж они ее не найдут, то ты - тем более. Так что  нет  смысла
на этом  зацикливаться.  Возвращайся  к  работе  и  займись  делом.  -  Он
направился к лифту. - Пошли. Аэромобиль ждет. Нельс поедет с нами.
     Я нехотя встал. Я был  не  расположен  думать  о  шкинах,  но  доводы
Валкареньи звучали убедительно. Кроме того, он пригласил нас с Лианной для
работы и у  нас  были  определенные  обязательства.  Во  всяком  случае  -
попробую.
     В машине Валкаренья сидел рядом с водителем -  здоровенным  сержантом
полиции с лицом, словно высеченным из  гранита.  На  этот  раз  Валкаренья
выбрал полицейский аэромобиль, чтобы следить за поисками Лии. Мы  с  Гурли
оказались на заднем сиденье. Гурли разложил на  коленях  большую  карту  и
стал рассказывать о пещерах Конечного Единения.
     - Существует теория, что Сосун происходит из пещер,  -  начал  он.  -
Вероятно, это не лишено смысла. В  пещерах  Сосун  гораздо  крупнее.  Сами
увидите. Пещеры находятся под холмами в стороне  от  нашей  части  города,
там, где более дикая местность. Как медовые соты. И в каждой - Сосун.  Мне
так рассказывали. В нескольких я был сам, и везде видел Сосунов. Поэтому я
готов поверить, что в остальных тоже. Город, священный город, вероятно,  и
был построен потому, что здесь  пещеры.  Вы  же  знаете,  шкины  со  всего
континента сходятся сюда перед Конечным Единением. Вот район пещер.
     Гурли вытащил карандаш и нарисовал в середине карты  большой  красный
круг. Мне это ничего не говорило. Вид карты угнетал меня.  Не  думал,  что
Город шкинов такой громадный. Как здесь найти кого-то, кто не хочет, чтобы
его нашли?
     Валкаренья повернулся к нам.
     - Мы собираемся посетить одну  из  больших  пещер.  Я  уже  был  там.
Понимаешь, Конечное Единение не связано  с  соблюдением  особых  ритуалов.
Шкины просто выбирают пещеру, входят и ложатся на Сосуна. Входят там,  где
им удобно. В некоторых местах вход не шире канализационной трубы, но  если
пробраться достаточно далеко, по теории, врежешься прямо в Сосуна, который
сидит и пульсирует в темноте. Самые большие пещеры освещены факелами,  как
Великий Чертог, но это - необязательное украшение. В обряде  Единения  оно
не играет роли.
     - Насколько я понимаю, мы пойдем в одну из таких пещер? - уточнил я.
     Валкаренья кивнул.
     - Правильно. Я подумал, что ты захочешь увидеть крупного  Сосуна.  Не
слишком приятная картина, но расширяет кругозор. Поэтому нам нужен свет.
     Гурли возобновил рассказ, но я уже не слушал. Я чувствовал,  что  уже
узнал достаточно  о  шкинах  и  о  Сосуне,  а  вот  о  Лианне  я  все  еще
беспокоился. Вскоре Гурли замолчал, и остаток пути  прошел  и  тишине.  Мы
преодолели большее расстояние, чем раньше.  Даже  Башня,  этот  сверкающий
стальной ориентир, скрылась за холмами.
     Местность стала более неровной, каменистой, густо  заросшей  зеленью.
Холмы вздымались все выше и  выглядели  совсем  первозданными.  Но  купола
лепились и на этой земле, и дальше, и  дальше,  и  дальше,  и  везде  были
шкины. Лия могла быть здесь. Затерялась в этом море живых существ. Что она
ищет? О чем думает?
     Наконец наш  аэромобиль  опустился  в  лесистой  долине  между  двумя
огромными каменистыми холмами. Шкины жили даже  здесь,  красные  кирпичные
купола поднимались до  уровня  подлеска,  окруженные  невысокими  корявыми
деревцами. Я без труда обнаружил  пещеру.  Вход  находился  на  полпути  к
вершине одного из холмов: темная дыра в  скале,  к  которой  вела  пыльная
извилистая тропинка.
     Мы вышли в долину и стали взбираться вверх. Гурли  устремился  вперед
большими неуклюжими шагами, Валкаренья двигался  с  легким  изяществом  и,
казалось, не знал усталости, а полицейский  невозмутимо  всходил  на  холм
медленной, тяжелой походкой. Я тащился сзади. Я еле-еле плелся, и  к  тому
времени, как мы добрались до входа в пещеру, уже задыхался.
     Я ожидал увидеть наскальные  рисунки,  или  алтарь,  или  некий  храм
природы, но жестоко разочаровался. Обыкновенная пещера с мокрыми каменными
стенами,  низким  потолком  и  холодным  влажным  воздухом.   Здесь   было
прохладнее, чем на поверхности, и не так пыльно.  И  все.  В  глубину  вел
длинный, петляющий подземный коридор, достаточно широкий для  того,  чтобы
идти вчетвером, но довольно низкий, так  что  Гурли  пришлось  пригнуться.
Вдоль стен на равном расстоянии друг от друга были  укреплены  факелы,  но
горел только каждый  четвертый.  Факелы  чадили,  дым  от  горящего  масла
поднимался к потолку и вился клубами впереди нас.  Интересно,  почему  дым
затягивает в глубину?
     После десяти минут ходьбы, в основном вниз, под уклон, коридор привел
нас в высокое, ярко освещенное помещение со сводчатым потолком, на котором
пятнами копоти осел факельный дым. Здесь жил Сосун.
     Он был ржаво-красный, цвета засохшей крови, вовсе не такой  прозрачно
пунцовый,  как  маленькие   паразиты,   которые   присасываются   к   коже
Посвященных. На исполинском теле вырисовывались черные крапины - как ожоги
или пятна сажи. Я едва видел дальний конец пещеры: Сосун был  внушительных
размеров, он возвышался почти до потолка. Но на  середине  зала  его  тело
резко сходило на нет, как громадный студенистый холм,  и  заканчивалось  в
добрых двадцати футах от нас. Между нами и этой  чудовищной  тушей  висели
сети покачивающихся  красных  нитей  -  живая  паутина  из  плоти  Сосуна,
подступающая к самым нашим лицам.
     И все это пульсировало. Как единый организм.  Даже  нити  вибрировали
согласно,  то  расширяясь,  то  вновь  сжимаясь,  послушные  ритму,  молча
заданному этим великаном.
     Меня замутило,  но  остальные  сохраняли  спокойствие.  Они  это  уже
видели.
     - Пошли, - сказал Валкаренья,  включив  карманный  фонарик:  тусклого
света факелов явно не хватало.
     Огонек фонаря  плясал  на  пульсирующей  паутине,  и  паутина  теперь
казалась таинственным заколдованным лесом. Валкаренья шагнул в  этот  лес.
Легко. Направляя фонарь и отстраняя Сосуна.
     Гурли последовал  за  Валкареньей,  я  в  ужасе  медлил.  Валкаренья,
обернувшись ко мне, улыбнулся.
     - Не беспокойся, -  сказал  он.  -  Чтобы  прилипнуть,  Сосуну  нужно
несколько часов, и потом, его  легко  снять.  Если  ты  случайно  до  него
дотронешься, он тебя не схватит.
     Я собрался с духом, протянул руку и коснулся одной  из  живых  нитей.
Она была мягкая,  влажная  и  немного  скользкая.  Только  и  всего.  Нить
порвалась довольно легко. Я шел сквозь эту  чащу,  выставив  вперед  руку,
наклоняясь и разрывая паутину. Полицейский молча шагал за мной.
     Потом мы встали в дальнем конце пещеры, там,  где  исполинский  Сосун
был пониже. Валкаренья с минуту созерцал громадную тушу,  а  потом  указал
куда-то фонариком.
     - Смотри, - сказал он. - Конечное Единение.
     Я посмотрел. Луч высветил одно из темных пятен, кляксу на ржаво-бурой
поверхности. Я пригляделся. В пятне стояла голова. Как раз посреди  черной
кляксы; было видно только лицо, хотя и оно  покрылось  тонкой  красноватой
пленкой. Но черты я узнал сразу. Пожилой шкин, морщинистый и большеглазый.
Глаза его были закрыты. Но он улыбался. Улыбался.
     Я подошел ближе. Чуть пониже, справа,  из  вязкой  массы  выглядывали
кончики пальцев. И больше ничего. Тела уже не было,  Сосун  втянул  его  в
себя и  переварил  или  сейчас  переваривал.  Старый  шкин  был  мертв,  и
кровопийца поглощал его труп.
     - Каждое темное пятно - след Единения, - водя фонарем,  как  указкой,
говорил Валкаренья. - Конечно, со временем пятна сходят.  Сосун  постоянно
растет. Лет через сто он заполнит зал и вылезет в коридор.
     Сзади послышался шорох. Я оглянулся. Кто-то еще шел через паутину.
     Вскоре она поравнялась с нами и улыбнулась. Старая шкинская  женщина,
нагая, груди - ниже талии. Разумеется, Посвященная. Сосун покрывал большую
часть ее головы, а на спине болтался  еще  ниже,  чем  груди  спереди.  От
пребывания на солнце Сосун стал ярким и прозрачным.  Было  видно,  как  он
пожирает кожу на спине женщины.
     - Кандидатка на Конечное Единение, - пояснил Гурли.
     - Популярная пещера, - усмехнувшись добавил Валкаренья.
     Женщина не заговорила с нами, мы тоже ничего ей не сказали. Улыбаясь,
она прошла мимо. И легла на Сосуна.
     Маленький  Сосун,  сидящий  у  нее   на   голове,   казалось,   почти
растворился, утонул в теле пещерного великана. Шкинка и исполинский  Сосун
слились воедино. И все. Она просто закрыла глаза и спокойно лежала, словно
спала.
     - Что это? - спросил я.
     - Единение, - сказал Валкаренья. - Только через час что-нибудь станет
заметно, но Сосун уже засасывает ее. Говорят, это реакция на  тепло  тела.
Через день она погрузится совсем. Через два она будет как этот... - Фонарь
нашел наполовину залепленное пленкой лицо.
     - Вы можете прочитать ее чувства? - спросил Гурли. - Может быть,  это
нам поможет.
     - Хорошо, - согласился я. Любопытство победило отвращение.
     Я раскрылся навстречу женщине.  И  в  душу  ко  мне  ворвалась  буря.
Впрочем, буря - не совсем то слово. Это было  нечто  огромное  и  грозное,
сильное и жгучее, оно ослепляло, от него захватывало дух. Но в то же время
- спокойное и нежное, хотя нежность была горячей  иной  ненависти.  Кто-то
тихо звал меня, пел, как сирены, что-то неодолимо манило,  влекло  меня  к
себе,  омывая  все  мое  существо  ярко-красными  волнами   страсти.   Оно
одновременно  переполняло  и  опустошало.  Откуда-то   слышалась   громкая
бронзовая музыка колоколов, песнь любви, бескорыстия и духовной  близости,
приобщения к радости единения, возвещающая, что одиночества больше нет.
     Да, это была буря, душевная буря. Но она  лишь  отдаленно  напоминала
обыкновенную бурю эмоций, как вспышка сверхновой звезды напоминает  взрыв,
и неистовство этой бури было неистовством любви. Меня любили, я был нужен,
колокола взывали ко мне  и  пели  об  этой  любви,  я  протягивал  руки  и
прикасался к своей любимой, я хотел быть с ней,  хотел  слиться  с  ней  и
никогда не разлучаться. Я вновь оказался на гребне громадной волны,  волны
пламени, навсегда взмывшей к звездам, но теперь я знал, что волна  никогда
не врежется в берег и я никогда больше  не  буду  лежать  один  на  темной
равнине.
     И тут я подумал о Лии.
     Внезапно я начал бороться, сражаться,  воевать  с  затягивающей  меня
пучиной любви. Я бежал, бежал, бежал, БЕЖАЛ... и захлопнул  дверь  в  свою
душу, и наглухо закрылся на засов, но буря выла и неистовствовала снаружи,
а я держал дверь изо всех сил, пытаясь сопротивляться. Но дверь заскрипела
и подалась.
     Я закричал. Дверь захлопнулась, буря ворвалась внутрь, охватила  меня
и закружила все быстрей и быстрей. Я полетел к холодным звездам, но они не
были холодными, и сам  я  становился  больше  и  больше,  и  наконец  стал
звездой, а звезды стали мной, и я стал Единением, и  на  одно-единственное
чудное мгновение я стал Вселенной.
     И провалился во тьму.

     Я проснулся в нашей спальне с дикой головной болью.  Гурли  сидел  на
стуле и читал одну из наших книг. Услышав мой стон, он поднял голову.
     Лиины таблетки по-прежнему лежали на тумбочке. Я  поспешно  проглотил
одну и попытался сесть.
     - Как вы? - спросил Гурли.
     - Болит, - потирая лоб, ответил я. В висках стучало: казалось, голова
сейчас лопнет. Хуже, чем когда я почувствовал Лиину боль. - Что случилось?
     Гурли встал.
     - Вы перепугали нас до смерти. Как только вы начали  читать  чувства,
вас вдруг затрясло. Потом вы пошли прямо в объятия  проклятого  Сосуна.  И
закричали. Дино с сержантом пришлось вас оттаскивать. Вы  шагнули  в  этот
кисель, и он уже дошел вам до колен. Вы дергались.  Странно.  Дино  ударил
вас, и вы потеряли сознание.
     Он покачал головой и направился к двери.
     - Куда вы? - спросил я.
     - Спать. Вы пролежали так почти восемь часов. Дино просил меня побыть
с вами, пока вы не придете  в  себя.  Ладно,  вы  пришли  в  себя.  Теперь
отдохните, и я отдохну. Поговорим завтра.
     - Я хочу поговорить сейчас.
     - Уже поздно, - сказал он и закрыл за собой дверь спальни.
     Я прислушался. И четко расслышал, как  он  закрывает  меня  на  ключ.
Кто-то явно боится Одаренных, разгуливающих  по  ночам.  Но  я  никуда  не
собирался.
     Я встал и пошел что-нибудь выпить. В комнате  стояло  валтаарское.  Я
быстро опустошил два бокала и съел легкую закуску. Головная  боль  немного
утихла. Я вернулся в спальню, выключил свет и отрегулировал стекло,  чтобы
мне светили звезды. И снова лег спать
     Но я не заснул, во всяком случае,  не  заснул  сразу.  Слишком  много
всего случилось. Мне надо было подумать. В первую очередь об этой головной
боли, о жуткой головной боли, которая терзала мой мозг. Как у Лии. Но  Лия
не  пережила  того,  что  я.  Или  пережила?  У  Лии   большой   Дар,   ее
чувствительность гораздо выше моей, и диапазон восприятия шире.  Могла  ли
эта буря эмоций настичь ее так далеко, на расстоянии многих миль? Глубокой
ночью, когда люди и шкины спят и их  мысли  теряют  ясность?  Возможно.  И
может, мои полузабытые сны - лишь смутное отражение ее ночных ощущений. Но
сны мои были приятными. Беспокойство мучило меня после, когда я просыпался
и не мог их вспомнить.
     И еще, голова начинала болеть во сне? Или после пробуждения?
     Что же произошло? Какая сила одолела меня в пещере и потянула к себе?
Сосун? Должно быть, он.  Я  даже  не  успел  сосредоточиться  на  шкинской
женщине. Точно Сосун. Но Лианна сказала, что  Сосун  не  мыслит,  даже  не
сознает, что он живет...
     Все это вертелось у меня в голове, вопросы громоздились на вопросы, а
на них еще вопросы, но ответов не было. Потом я стал думать о Лии, где она
теперь и почему она от меня ушла. Неужели то, что она  пережила,  толкнуло
ее на этот шаг? Почему я не понимал? Значит, я потерял ее.  Я  нуждался  в
ней, а ее не было. Я остался один и остро чувствовал свое одиночество.
     Я заснул.
     Сплошная тьма длилась долго, а потом я увидел сон и вспомнил. Я снова
лежу на равнине, на бескрайней темной равнине,  надо  мной  -  беззвездное
небо, вдалеке - черные тени. Это равнина, о  которой  так  часто  говорила
Лия. Строчка из ее любимого стихотворения. Я остался один, навечно один, и
знаю это. Такова природа вещей. Я единственное существо  во  Вселенной,  и
замерз, и голоден и испуган, и жестокие,  неумолимые  тени  подступают  ко
мне. И некого позвать, не к кому обратиться,  некому  услышать  мой  крик.
Никогда никого не было. Никогда никого не будет.
     И тогда пришла Лия.
     Она спустилась с беззвездного неба, бледная, тоненькая и  хрупкая,  и
встала рядом со мной на равнине. Откинула назад волосы и,  глядя  на  меня
сияющими, широко распахнутыми глазами, улыбнулась. И я знал,  что  это  не
сон. Каким-то образом она оказалась со мной. И заговорила:
     "Привет, Роб".
     "Лия? Привет, Лия. Где ты? Ты меня бросила".
     "Прости. Я не могла иначе. Пойми, Роб. Ты должен понять. Я больше  не
могла находиться здесь, в этом ужасном месте. Я должна была  это  сделать,
Роб. Люди всегда здесь, не считая кратких мгновений".
     "Голос и прикосновенье?"
     "Да, Роб. И снова - темнота... и молчание. И земная равнина".
     "Ты путаешь два стихотворения, Лия. Хотя  это  не  важно.  Ты  знаешь
стихи лучше меня. Но ты ничего не забыла? Раньше. "Любовь, будем верны..."
     "Ах Роб!"
     "Где ты?"
     "Я везде. Но в основном в пещере. Я была готова, Роб.  Я  была  более
открыта, чем остальные. Я могла не проходить через Собрание и  Посвящение.
Мой Дар научил меня сопереживанию. И меня приняло Оно".
     "Конечное Единение?"
     "Да".
     "Ах Лия!"
     "Роб. Пожалуйста. Приходи к  нам,  приходи  ко  мне.  Понимаешь,  это
счастье. Навсегда, навеки, это единство душ, это близость, это  отсутствие
одиночества. Я влюблена, Роб, влюблена в миллиарды и миллиарды людей, и  я
знаю их всех лучше,  чем  я  когда-либо  знала  тебя,  и  они  знают  меня
настоящую, какая я есть,  и  любят  меня.  И  так  будет  всегда.  Я.  Ты.
Единение. Я все еще я, но в то же время они, понимаешь? А  они  -  это  я.
Посвященные раскрыли меня, Единение призывало меня  к  себе  каждую  ночь,
потому что любило меня. Ах, Роб, приходи к нам, приходи  к  нам.  Я  люблю
тебя".
     "Единение. Ты имеешь в виду Сосуна. Я люблю  тебя,  Лия.  Пожалуйста,
вернись. Он еще не успел поглотить тебя. Скажи мне,  где  ты.  Я  приду  к
тебе".
     "Да, приходи ко мне. Приходи,  куда  хочешь,  Роб.  Сосун  един,  все
пещеры соединяются под  холмами,  маленькие  Сосуны  -  частицы  Единения.
Приходи ко мне, присоединяйся ко мне.  Люби  меня  так,  как  ты  говорил.
Присоединяйся ко мне. Ты так далеко. Я едва достаю до тебя, даже с помощью
Единения. Приходи ко мне, и мы будем все едино".
     "Нет, я не позволю сожрать себя. Пожалуйста, Лия, скажи, где ты".
     "Бедный Роб. Не тревожься, любимый. Тело - не главное.  Сосуну  нужна
пища, а нам нужен  Сосун.  Но,  Роб,  Единение  -  это  не  только  Сосен,
понимаешь? Сосун не имеет большого значения, он даже лишен разума, он лишь
связующее звено, посредник.  Единение  -  это  шкины.  Миллион  триллионов
шкинов,  все  шкины,  жившие  в  течение  четырнадцати  тысяч   лет.   Все
Посвященные, все вместе, со своей близостью,  вечной  и  бессмертной.  Это
прекрасно, Роб, это больше того, что было у нас, гораздо  больше,  а  ведь
нам повезло, помнишь? Нам повезло! Но счастье здесь".
     "Лия! Моя Лия! Я люблю тебя. Это не  для  тебя,  это  не  для  людей.
Вернись ко мне".
     "Это не для людей? Нет, для людей! Именно  это  люди  всегда  искали,
именно к этому люди всегда стремились, плача по ночам от одиночества.  Это
любовь, Роб, настоящая любовь, а людская  любовь  лишь  ее  бледная  тень.
Понимаешь?"
     "Нет."
     "Приходи, Роб. Присоединяйся. Или ты  будешь  всегда  один,  один  на
равнине, и "лишь только  голос  и  прикосновение"  будут  скрашивать  твою
жизнь. А под конец, когда твоя плоть умрет, ты лишишься и этого. Впереди -
только вечная, беспросветная тьма. Равнина на веки  веков,  Роб.  И  я  не
смогу пробиться к тебе никогда. Но так не должно быть..."
     "Нет. Лия, не уходи. Я люблю тебя, Лия. Не покидай меня".
     "Я люблю тебя, Роб. Я любила. Я правда любила..."
     И она исчезла. Я вновь был один на  равнине.  Вдруг  откуда-то  подул
ветер и унес от меня в  холодное  безбрежное  пространство  ее  затихающие
слова.

     Хмурым утром входная дверь оказалась не заперта. Я поднялся в лифте и
нашел Валкаренью одного в кабинете.
     - Ты веришь в Бога? - спросил я.
     Он поднял глаза и улыбнулся.
     - Разумеется, - беспечно ответил он.
     Я прочитал его чувства. Он никогда не думал на эту тему.
     - Я не верю в Бога, -  сказал  я.  -  Лия  тоже  не  верила.  Знаешь,
большинство Одаренных - атеисты.  Пятьдесят  лет  назад  на  Старой  Земле
проводился опыт. Его проводил человек по фамилии Линнел, очень  Одаренный,
он  был  глубоко  верующим.  Он  считал,   что,   установив   при   помощи
сильнодействующих лекарств связь между умами самых Одаренных  людей  мира,
можно прийти к тому, что Линнел назвал Всеобщим осознанием бытия. А другие
именуют Богом. Эксперимент провалился, но во время его  что-то  произошло.
Линнел сошел с ума, а остальные участники разошлись с  ощущением  огромной
темной, враждебной пустоты, вакуума, лишенного смысла, формы и значения.
     Много веков назад жил один поэт, его фамилия  Арнольд,  у  него  есть
стихотворение, где  мир  сравнивается  с  темной  равниной.  Стихотворение
написано на одном из древних языков, но его стоит прочитать. Мне  кажется,
оно о страхе. О заложенном в человеческом естестве страхе  одиночества  во
Вселенной. Возможно, это просто страх смерти, возможно - нечто большее. Не
знаю. Но это врожденное чувство. Человек обречен на вечное одиночество, но
он не хочет быть один. Он всегда ищет,  стремится  к  общению,  тянется  к
другим через пропасть. Одни никогда не могут ее преодолеть,  но  некоторым
это порой удается. Нам с Лией повезло. Но ничто не вечно. А потом ты снова
один на темной равнине. Понимаешь, Дино? Ты понимаешь?
     Мои слова позабавили Валкаренью, и он слегка  улыбнулся.  Не  ехидно,
это не в его привычках, просто удивленно и недоверчиво.
     - Нет, - честно ответил он.
     - Тогда послушай еще раз. Человек всегда  к  чему-то  или  к  кому-то
стремится, что-то ищет. Беседа, дар, любовь, секс - все это одно и то  же,
направления общего поиска. И Бог тоже. Человек выдумывает Бога, потому что
боится одиночества, трепещет  перед  пустой  Вселенной,  страшится  темной
равнины. Поэтому твои служащие обращаются к культу  шкинов,  поэтому  люди
переходят в другую веру, Дино. Они нашли Бога или то,  что  можно  назвать
Богом.  Единение  -  это  всеобщий   разум,   все,   слившиеся   в   одно,
всеохватывающая любовь. Черт возьми, шкины не умирают. Неудивительно,  что
у них нет понятия загробной жизни. Они знают, что Бог  существует.  Может,
он и не создал Вселенную, но Бог есть  любовь,  чистая  любовь.  Они  ведь
говорят, что Бог есть любовь,  так?  Или,  скорее,  то,  что  мы  называем
любовью, - это частичка Бога. Так или иначе, но это и есть  Единение.  Для
шкинов здесь кончается поиск, для людей тоже. В конце концов мы похожи, мы
до боли похожи.
     Валкаренья, как обычно, демонстративно вздохнул.
     - Роб, ты переутомился. Ты говоришь, как один из Посвященных.
     - Наверное, я должен был стать Посвященным.  Лия  стала.  Теперь  она
часть Единения.
     Валкаренья взглянул на меня.
     - Откуда ты это взял?
     - Она пришла ко мне во сне.
     - А! Во сне.
     - Это правда, черт возьми. Это все правда.
     Валкаренья встал и улыбнулся.
     - Я тебе верю, - сказал он. - Значит, Сосун, чтобы  привлечь  жертву,
использует  психологическую,  если   хочешь,   любовную   приманку   такой
гипнотической силы,  что  люди,  даже  ты,  начинают  считать  его  Богом.
Конечно, это опасно. Но прежде чем принимать меры, надо все  обдумать.  Мы
может охранять пещеры и не пускать туда людей, но пещер слишком  много.  И
если ограничить доступ к Сосуну, это осложнит наши отношения  со  шкинами.
Но теперь это моя забота. Вы с Лией свое дело сделали.
     Я подождал, пока он умолк.
     - Ты ошибаешься, Дино. Это правда, никакого фокуса,  никакого  обмана
чувств. Я это ощущал, и Лия тоже. Сосун даже не сознает, что он живет,  не
говоря уже о психологической приманке, достаточно сильной, чтобы  привлечь
шкинов и людей.
     - Ты хочешь, чтобы я поверил, что Бог - это существо, которое обитает
и пещерах планеты Шки?
     - Да.
     - Роб, это нелепо, ты сам знаешь. Ты думаешь, что шкины нашли ключ  к
тайнам мироздания. Но посмотри на них. Древнейшая известная цивилизация на
четырнадцать тысяч лет застряла в бронзовом веке. Мы пришли к ним. Где  их
космические корабли? Где их небоскребы?
     - А где наши колокола? - спросил я. - Наша  радость?  Они  счастливы,
Дино. А мы? Возможно, они нашли то, что мы все еще ищем. Почему  люди  так
суетятся, черт побери? Почему мы рвемся покорять галактику, Вселенную, еще
что-нибудь? Может, в поисках Бога?.. Кто знает?  Мы  не  можем  найти  его
нигде и  стремимся  вперед,  вперед  и  вперед.  Вечный  поиск.  И  вечное
возвращение на все ту же темную равнину.
     - Сравним наши достижения. Я перечислю успехи человечества.
     - А стоит ли?
     - Думаю, стоит. - Он отошел от меня и выглянул в окно. - Единственная
Башня на их планете наша, - глядя вниз и улыбаясь, сказал он.
     - Единственный Бог во Вселенной - их, - ответил я.
     Но он только улыбался.
     - Хорошо, Роб, - наконец отвернувшись от окна, проговорил он. - Я все
это учту. И мы разыщем твою Лианну.
     Мой голос смягчился.
     - Лии больше нет, сказал я. - Теперь я это знаю. И если  я  замешкаю,
то тоже пропаду. Я уезжаю сегодня  вечером.  Возьму  билет  на  первый  же
корабль, летящий на Бальдур.
     Он кивнул.
     - Как хочешь. Деньги будут готовы. - Он усмехнулся. - Мы найдем Лию и
отправим ее вслед за  тобой.  Думаю,  она  разозлился,  но  это  уже  твои
трудности.
     Я не ответил. Только пожал плечами и пошел к лифту. Я  уже  собирался
войти в лифт, когда Валкаренья остановил меня.
     - Подожди меня, - сказки он. - Как насчет обеда сегодня  вечером?  Вы
хорошо поработали. У нас все равно намечается прощальный вечер,  у  нас  с
Лори. Она тоже уезжает.
     - Я тебе сочувствую, - произнес я.
     Теперь он пожал плечами.
     - Нет причин для сочувствия. Лори прекрасный человек, и мне будет  ее
не хватать. Но это не трагедия. Есть другие прекрасные люди. Мне  кажется,
Шки начала действовать ей на нервы.
     От досады и боли я почти  позабыл  о  своем  Даре.  Теперь  я  о  нем
вспомнил. Я прочитал чувства Дино. Печали не было, огорчения тоже,  только
легкое разочарование. А за ним  -  стена.  Всегдашняя  стена  отделяла  от
других людей того, кто со всеми был на "ты", но никому не был близок. И на
этой стене будто висела табличка:
     @До этого места вы дошли, а дальше хода нет.@
     - Приходи, - сказал он. - Будет весело.
     Я согласился.

     Когда корабль поднялся в воздух, я спросил себя, почему уезжаю.
     Возможно, чтобы вернуться домой. У нас есть дом на Бальдуре, вдали от
городов, на  одном  из  незаселенных  материков,  и  вокруг  только  дикое
пространство. Дом стоит на отвесной скале над высоким водопадом, неустанно
сбегающим вниз, в затененный, окаймленный зеленью пруд. В солнечные дни мы
с Лией часто плавали там, отдыхая после деловой поездки.  А  потом  лежали
обнаженные в тени апельсиновых деревьев  и  любили  друг  друга  на  ковре
серебристого мха. Возможно, я возвращаюсь к этому. Но без  Лии.  Без  Лии,
которую я потерял, ничего уже не будет как прежде...
     Я потерял ее, хотя мог сохранить. И мог быть с ней  сейчас.  Это  так
просто, так просто. Медленно пройти в темную пещеру и ненадолго заснуть. И
тогда Лия вечно была бы со мной, во мне, частью меня,  мной,  а  я  -  ею.
Любовь и познание друг друга, познание такое полное, о котором люди  могут
лишь мечтать. Единение и радость, и избавление от тьмы - навеки. Бог. Если
я верил в то, что говорил Валкаренья, почему я сказал Лии "нет"?
     Может, потому, что усомнился. Может, я все-таки надеюсь найти  что-то
более великое и любящее, чем Единение, найти Бога, о котором мне  говорили
когда-то, давным-давно. Может, я иду на риск, потому что  в  глубине  души
все еще верю. Но если я ошибся, тогда темнота и равнина...
     А может, причина в другом, в чем-то, что я заметил  в  Валкаренье,  в
чем-то, что заставляло меня усомниться в собственных  словах.  Потому  что
люди все же не совсем такие, как шкины. Есть люди, подобные Дино и  Гурли,
а есть такие, как Лия и Густаффсон, люди, которые боятся любви и Единения,
и люди, которые жаждут их. Значит, двойственная природа.  У  человека  два
главных побуждения, а у шкина только одно? Но если так, значит, у человека
- свой путь к Единению, свой  способ  преодолеть  одиночество  и  остаться
человеком.
     Я не завидую Валкаренье. Он кричит за своей стеной, и никто не  знает
об этом, даже он сам. Никто никогда не узнает, и  он  будет  всегда  один,
будет всегда улыбаться, превозмогая боль. Нет, я не завидую Дино.
     Но, Лия, в чем-то я похож на него, хотя во  многом  и  на  тебя.  Вот
почему я бежал, несмотря на то, что любил тебя.

     Лори Блэкберн была со мной на корабле. После взлета мы  перекусили  и
весь вечер обсуждали поданное к ужину вино. Невеселый разговор, но  вполне
человеческий. Мы оба нуждались в участии и потянулись друг к другу.
     Потом я отвел ее к себе в каюту и  любил  ее  со  всей  страстью,  на
которую был способен. И тогда темнота стала рассеиваться, мы  обрели  друг
друга и болтали всю ночь напролет.




Last-modified: Tue, 21 Nov 2000 23:00:58 GMT

Оцените этот текст: